СВОЯ РЕКА

zebra

От двух волков бегать - всё равно, что за двумя зайцами гоняться.

Ловко поднырнув под вывороченную, в прошлогоднюю бурю, сосну с лихим шорохом протаранив дремучие заросли папоротника, русак юркнул под корявый замшелый пень, в глубокую промоину.

После короткой передышки и недолгих раздумий решив: заяц, дескать - не крепость, измором брать себе дороже, волки принялись дружно подкапывать пень. Один волк, (да тот, светло-серый крупный, тяжёлый лобастый, с широченной как у пони, спиной) проворно и сноровисто рыл со стороны орешника, уверенно подбираясь к дрожащему, куцему заячьему хвосту. Другой волк, худой стройный, с тёмным густым мехом, и не такой крупный, как первый, но столь же проворный и усердный в рытье, старался подобраться к голове добычи, как раз со стороны обрыва.

Из двух волков заяц выбрал меньшего!

Почувствовав на своей спине горячее дыхание и алчный взгляд лесного головореза, русак дико заверещал. Бешено заработал сильными задними ногами, вмиг забросав широко разинутую волчью пасть влажной глиной, и вылетел из промоины, как каменное ядро из катапульты.

Сбитый с ног, второй волк, завывая, покатился с крутого, песчаного обрыва, к реке, ломая чахлый кустарник, выворачивая с корнями редкие молодые сосенки, обрушивая лавины из песка и острого мелкого ракушечника.

Одуревший от таких приключений, а по сему, не способный ни к каким действиям, косой покорно катился следом по проторенной горе-охотником дорожке. Однако, шлёпнувшись, прямо на тощий волчий живот, заяц ожил. Выбив из волчьей шкуры густое облако пыли косой, будто варом облитый, понёсся под защиту разросшихся по всему берегу кустов.

Некоторое время, на противоположном берегу, истошно орала насмерть перепуганная ворона, но, заметив, что свалившийся невесть откуда волк не подаёт признаков жизни, успокоилась и от греха подальше, улетела.

- Ульрих.- еле слышно и невнятно донёслось с обрыва, когда тишина в лесу, вновь стала почти осязаема.

- Что. - вяло отозвался пришибленный зайцем волк.

- Он у тебя?

- Кто?

- Тот, кого мы ловили.

Медленно перевернувшись на живот, волк по имени Ульрих, быстро огляделся по сторонам, и с явным облегчением ответил:

- Хвала Великому Духу! Его нет! Можешь смело спускаться, Дитрих.

Послышалась возня и над краем обрыва возникла перепачканная густой жирной глиной, волчья морда.

- Погань ушастая! - тем временем, костерил зайца Ульрих, выплёвывая набившийся в пасть песок, и приводя в порядок шерсть, - И главное, жирный какой! Ты видел, Дитрих?

- Видел.

- А клыки! - продолжал восхищаться отдубасившим его зайцем Ульрих. - Как у вепря!

- И рога как у оленя. - мрачно добавил голодный Дитрих, с тревогой оглядываясь по сторонам.

Тревога росла по мере того, как убывал, прятался под низкие, тёмные своды волчьего черепа, охотничий азарт.

- Где это мы? - Скользнув тяжёлым, исподлобья, взглядом по длинной песчаной косе, у леса, на противоположном берегу, волк с недоумением уставился на Ульриха. - Мы заблудились! Хотя, нет, место вроде знакомое, но что-то изменилось.

До помятого зайцем Ульриха, сказанное пока не доходило.

Избавившись, наконец, от песка и сосновых игл, волк огляделся и воскликнул:

- Река! А где же Бьорн?!

Съехав на животе, с кручи, Дитрих замер рядом с приятелем.

Река исчезла!

Осознав, что произошло, волки надолго умолкли.

Ровное песчаное дно было ещё влажным. Кое-где темнели бурые бесформенные комья водорослей. Среди луж грязной воды, из песка, тут и там торчали гладкие чёрные коряги, опутанные тонкой зелёной паутиной, облепленные водной растительностью. Возле заполненных водой глубоких речных ям, в поисках уцелевшей рыбы и мелкой живности, суетились белые озёрные чайки, вороны и несколько сорок.

Удручённые случившимся, волки осторожно ступили на мокрый речной песок.

- Колдовство? - тихо спросил Ульрих, брезгливо обнюхивая расклёванную чайками протухшую рыбью голову.

- Не знаю. - помедлив, буркнул Дитрих - Давай, лучше поищем чего-нибудь поесть, заодно может, узнаем, куда ушла вода.

- И посмотрим, что здесь твориться. - оживился Ульрих, - Ты знаешь, Дитрих мне всегда страсть как любопытно было взглянуть на дно реки.

- Не насмотрелся, когда тебя Гриз в полынью бросил, прошлой зимой?

- Так то озеро было! - оскалился волк, - А Гриз свинья рогатая, а не олень, да и ты хорош: "хватай за ногу, хватай за ногу!"

- Да не за копыто же! - в свою очередь вспылил Дитрих, - Сухожилие надо было перекусить!

- Вот и кусал бы его сам, за сухожилие!

- Кусал! Один копытами машет, будто ему улей к хвосту привязали, другой в полынье полощется, орёт как ёж в муравейнике! И я между ними: кого кусать, кого спасать? Ладно, хватит, а то опять подерёмся. Как тогда...

- Когда?

- Тогда.

- Когда тогда?

- Когда у лесорубов из Проска свинью крали. Я тебе плечо выбил и лапу прокусил.

- Плечо я себе на охоте выбил, когда борова валил, и если бы не это, то я бы тебе...

- Я сказал, хватит!

Они шли и шли, пятная влажное речное дно следами, выкапывая из песка раковины перловиц, распугивая ворон и чаек, вспоминая прошлое, споря, переругиваясь, игриво подталкивая друг друга серыми мускулистыми плечами, успевая, в то же время следить за ветром, за шорохами в кустах, и поражаться необычным переменам.

Ульриху посчастливилось поймать в глубокой яме огромного, наполовину уснувшего сома. Мокрый, с перепачканными чёрным илом лапами, но чрезвычайно довольный собой, волк уронил слабо шевелящуюся рыбину на песок, перед Дитрихом. Тот оскалил в улыбке великолепные трёхдюймовые клыки. Упущенный заяц был прощён и забыт.

Перевалило за полдень.

Прячась от жары, сытые волки разлеглись на берегу, в тени и, щурясь, лениво наблюдали за пустым речным руслом.

- Казалось бы, какая мелочь была эта Бьорн, - как всегда, в такие минуты пустился в рассуждения Дитрих, - а мне уже её не хватает.

Интересно, куда теперь будут ходить на водопой олени и кабаны, к Талот?

- В лесу полно озёр и ручьёв. - Лениво отозвался Ульрих, прикрывая лапой глаза. - Я пить хочу.

- Ну, спустись к реке, там ещё осталась пара грязных луж.

- Свинство собачье!

- Не ругайся!

Отряхнув шерсть от песка и что-то, ворча под нос Ульрих отправился выбирать лужу по чище, а оставшийся в одиночестве, под защитой густого кустарника Дитрих позволил себе не надолго смежить веки.

Молодая волчица стройная лёгкая с прекрасной тёмной блестящей, будто лакированной шерстью металась по дну пересохшего колодца. Она то принималась усердно подкапывать грубую каменную кладку, в кровь обдирая подушечки лап, то, вдруг приходя в ярость, злобно рыча исступленно грызла холодный бесчувственный камень, жестоко раня дёсны, ломая зубы.

Обессилев и забрызгав взрытое песчаное дно колодца розовой слюной, волчица подняла свои голубые глаза к далёкому клочку неба.

Горький тоскливый вой забился о тесные шершавые стены каменной западни...

- Дитрих, а раки оказывается, в норах живут!

Рявкнув спросонья, Дитрих звонко лязгнул зубами отгоняя примостившегося на носу слепня, и приподнял голову. Ульрих скакал по песку на трёх лапах, тщетно силясь освободиться от здоровенного, чёрного с зелёным отливом, рака. Дитрих яростно потёр лапой глаза, желая вернуть ускользнувший сон. "Не случилось ли чего плохого с Гретхен?" - забеспокоился, было, волк, но тут же решил "Нет, с Гретхен всё в порядке! Просто всё дело в..." Он уставился на бесстыдно оголившееся дно реки, и как ни в чем, ни бывало пожиравшего рака, Ульриха.

- Они вкусные?

- Угу...- Ульрих с хрустом разгрыз твёрдый как скорлупа лесного ореха рачий панцирь.

Накопав ещё раков и живо с ними управившись, волки напились тёплой мутной воды из ближайшей ямы, и сыто икая развалились на влажном песке, не беспокоясь, что их кто ни будь, заметит. Чутьё подсказывало, что опасаться некого.

Свесив длинные алые языки, волки некоторое время молча наслаждались теплом, покоем и сытостью, а осеннее солнце приятно ласкало их гладкие серые бока и тёмные блестящие спины.

День, не спеша, клонился к вечеру.

- Ульрих.- Дитрих решил начать неприятный, но неизбежный разговор первым. - Кто-то из нас должен рассказать конунгу обо всём этом.

Ульрих слабо шевельнул ухом.

- Ульрих.- громче и настойчивей повторил волк Кто-то из нас...

- Я прекрасно слышу тебя, Дитрих.- с заметным раздражением ответил молодой волк.- К тому же я, кажется, догадываюсь, кто из нас пойдёт.

- Беда в том, что прежде чем идти в Талот, нужно сбегать в предгорья и посмотреть. Что случилось с истоком этой негодной реки.

Ульрих вскинув голову, в упор посмотрел на Дитриха.

- Спятил? Это ж во-он где! - волчий нос указал на восток. - Я не пойду!

- Ладно, - Дитрих перекатился на спину, подставляя солнцу светло-серый живот. Пойдёшь и расскажешь обо всём Борги. Это ближе.

Ульрих медленно поднялся на ноги, устроился поудобнее на собственном хвосте, и молча уставился на развалившегося приятеля.

- Ты сам сказал. Что не пойдёшь к истокам. - на всякий случай напомнил ему Дитрих.

- Ты прекрасно знаешь, что я лучше пойду к истокам. Чем в гости к этой пучеглазой ведьме!

Дитрих не то улыбнулся, не то оскалился, щурясь на солнце.

- Неблагодарный. А ведь ведьма тебя вылечила. Помнишь, какого здоровенного солитёра она из тебя вытащила?

- Угу...- поёжился волк.

- А помнишь как?

- Собачий огрызок! - зарычал молодой волк, вскакивая на ноги.

Дитрих оскалился ещё шире, и даже вильнул хвостом по песку.

- Мышиный объедок! - источал злобу Ульрих.

- Тебе кажется, пора напомнил Дитрих.

- Ты хотя бы попрощаешься со мной?

Обнюхав друг другу носы, хвосты и то, что под хвостами, волки расстались.

Ульрих стремительно, в три прыжка пересёк широкую песчаную косу и исчез за деревьями.

Проводив приятеля взглядом, и мысленно пожелав ему лёгких троп, Дитрих, легко преодолев крутой берег. Бесшумно растворился в лесном сумраке, за частоколом деревьев.

***

О-о-о-о-у-у-у-у-у-у-у-у-у!

Долиной тьмы идущий в Хорт слуга Мергена!

Первые ноты волчьей мессы зажгли в небе ущербную луну, слегка тронув серебром отточенные ветрами грани Чёрных скал, набросив лёгкое кружево теней на затерянную в лесу маленькую поляну, на робко прячущийся в её густой траве шустрый ручеёк, и седую ото мха древнюю гробницу, сложенную из пяти грубых гранитных валунов.

Йо-хо-о-о-о-о-о-у-у-у-у! Последний путь!

Путь радости!

Путь скорби!

Суровый и мрачный, как вздох поздней осени, бас волка-скальда, подхватил, согрел и оживил нежный фальцет юной волчицы.

Путь радости - идущему в Обитель!

И скорбный путь -- для нас, во тьме бредущих!

Разноголосо и мощно подхватила рассевшаяся на щербатых гранитных уступах стая.

Абок поднял голову и прислушался.

Да, волкам сегодня явно было не до него. Стая отпевала павшего под острыми копытами лося молодого серого воина.

Что ж только на звёздных тропах не бывает волчьих ям.

Тряхнув рогатой головой, будто прогоняя не ко времени пришедшуюся волчью пословицу, олень решительно свернул со знакомой тропы.

Лёгкой, изящной тенью скользил он между тёмных стволов чутко спящих деревьев, пробирался через замшелые груды бурелома, прятал свои следы в мелких, заросших травой лужах, и чем дальше уходил от знакомых троп Абок, тем угрюмее враждебнее делался древний лес.

То подло хлестнёт колючей веткой, то предательски подбросит прямо под копыто звонкий сухой сучок, то не ко времени нарушит тишину шелестом острой осоки.

Миновав неприветливый тёмный ельник, олень спустился в поросшую молодыми соснами ложбину.

У опушки олень замер.

Его глубокие, влажные ноздри настороженно дрогнули, ловя ветер. Широкие мягкие уши напряглись, отыскивая в серых сумерках лесных звуков, крадущиеся чёрные тени злых шорохов.

Всё было спокойно.

В пряном запахе грибов, в лёгком аромате поспевшей рябины, ежевики, и дыме далёких костров, зажжённых последними грозами на вершинах древних курганов, в южных степях, ясно ощущалось дыхание грядущей осени. Жаркие угли заката давно остыли и подёрнулись лёгким серым пеплом облаков. День сгорел быстро и без остатка, вечер едва теплился, тускнел и угасал. Превращаясь в холодную чёрную золу.

На старой липе, одиноко коротавшей долгий век посреди голого поля, внезапно всполошился грачевник. Большие чёрные птицы, хрипло крича, вились вокруг поредевшей кроны. Такое часто случалось в преддверии осени. С наступлением первых холодных ночей, в каждой грачиной семье отыскивался молодой мнительный урод, способный переполошить устроившуюся на ночлег стаю припадочным криком:

- ЗИМА-А-А-А!!!

И заставить её с диким гвалтом метаться среди голых чёрных ветвей, над узкой полоской заката, подобно пеплу над пожарищем...

Олень фыркнул и отдёрнул переднюю ногу, будто в мягкой лесной подстилке и вправду притаился маленький, но злой красный уголёк, больно обжёгший нежную кожу между копытцами. Постояв ещё немного и вдоволь наслушавшись несмолкаемого птичьего грая, Абок повернулся и побрёл обратно в лес. Вскоре ему попалась старая лосиная тропа, ведущая сквозь чащу по дну глубокого оврага, к безымянному ручью. Не самый короткий путь но, зато хорошо знакомый и безопасный.

Над оврагом смыкались ветви ольхи, образуя почти непроницаемый для света полог, надёжно укрывая этот сырой дремотный мирок. Молчаливое царство угрюмых поганок. Большая серая жаба, которую холодные ночи лишили проворства, даже не повела бородавчатым носом, когда прямо перед ней, на влажную рыхлую землю тяжело ступило острое раздвоенное копыто.

Абок внимательно смотрел под ноги, опасаясь гадюк, которым ещё рано было отправляться на зимнюю спячку. Потревоженная птица, на миг разбудив тишину прозрачным шорохом крыльев, вылетела из оврага и исчезла за деревьями. Проводив её взглядом, Абок побрёл дальше.

Сумерки оседали и сгущались.

Овраг вскоре сделался мельче, края его стали более пологими, а лес вокруг гуще и темнее.

Оскальзываясь, олень с трудом преодолел склон и, спрятавшись, в редком кустарнике внимательно осмотрелся и прислушался.

Здесь не было троп.

Сюда лишь изредка наведывались волки, а люди и вовсе держались от Блоуверрских топей подальше. Но Абок, детство, которого прошло здесь, вблизи непроходимых болот, пугающих бездонной чернотой провалов меж крохотных щетинистых кочек, чувствовал себя здесь если не в безопасности, то, по крайней мере, уверенно. Даже ночью.

Ощупав копытами топкий берег, олень шагнул в чёрную, как смола, едко пахнущую воду. Вновь зашелестела потревоженная осока. Болото хищно зачавкало, засасывая стройные оленьи ноги в свою холодную утробу. Абока это не смутило. Копыта надёжно упёрлись в прочную гать, построенную здесь когда-то неизвестно кем.

Древние мастера на славу потрудились, скрепив прочную основу из толстых ветвей, тщательно подогнанными друг к другу широкими плоскими камнями.

После ливней, вода в болоте поднялась почти на треть. Жидкая чёрная грязь перепачкала оленю ноги до локтей и до паха, заляпала белый живот. Из скрытых во тьме зарослей рогоза, навстречу ему поднялись тучи злобных блоуверрских комаров, печально известных своими размерами и кровожадностью. Но поживиться, как следует, молодой олениной, им в эту ночь, толком не пришлось: плотная бурая шерсть надёжно защищала спину, бока, плечи и круп оленя от их коротких, но острых копей.

Абок продолжал свой путь.

К тому времени, когда луна устало, прикрыла свой глаз, нависшим над верхушками елей длинным рваным облаком, продрогший, перепачканный грязью и ряской олень выбрался в поросшую редким осинником, заболоченную низину. Почва здесь хоть и была зыбкой, но идти по ней можно было безо всякой опаски.

И не только идти, но и бежать.

Тряхнув головой, олень громко фыркнул, разгоняя сгустившееся над ним, злобно гудящее комариное войско и легко сорвался в лёгкий стремительный бег, на ходу стряхивая с тела болотную грязь.

Стрелой, пролетев осинник, перепрыгнув бурелом, Абок взбежал на пригорок, остановился, тревожно шевельнул ноздрями и длинным прыжком слетел в неглубокую заросшую полынью промоину.

Волк!

Запах теплой влажной волчьей шкуры стелился у самой земли, не всякий нос уловит. Чуткий Абок и то заметил его только потому, что поднимался из низины.

Олень осторожно выглянул из своего убежища. Поляна была пуста.

Промоина оказалась достаточно глубокой и надёжно скрытой от чужого глаза высокой травой да редким кустарником, поэтому если не шуметь и стараться не обращать внимания на кидающихся, со страха, в морду лягушек, можно легко подобраться вплотную к дому ведьмы. Правда, с противоположной от входа стороны.

Стряхнув с головы лягушку, Абок бесшумно пополз к поляне.

Вскоре выяснилось, что кроме лягушек и вонючей дохлой ондатры в промоине его ждало ещё одно испытание.

Задыхаясь от вони, уворачиваясь от лягушек олень, в кромешной темноте упорно продвигался вперёд, пока не ткнулся носом во что-то мягкое, тёплое и судя по последовавшей реакции живое.

Неведомая сила выбросила его из промоины, после чего Абок получил по затылку чем-то очень похожим на копыто, после чего его осторожно обнюхали и ... нежно облизали щёки и нос.

Откатившись, прочь, олень вскочил на ноги, готовый защищаться.

- Хвала Великому Духу! Абок! Как же я тебе рада!

И щедрая на ласки Мара вновь поцеловала оленя в шею своими бархатными губами.

- Как странно, что я тебя не почуяла. И даже не услышала! Ведь я узнаю тебя даже тогда, когда...

Пришедший, наконец, в себя Абок столкнул свою болтливую подругу обратно в яму, и сам проворно последовал за ней.

- Тихо! -- зашипел он, и, видя её испуг, торопливо поцеловал в холодный нос.

- Тише...

Убедившись, что олениха закрыла, наконец, свой ротик, Абок поцеловал её ещё раз, на всякий случай, и почти касаясь губами её уха, зашептал.

- Прошу тебя милая помолчи! Посиди здесь тихо, пока я не разузнаю, что творится у ведьмы...

- Ой, а что там у неё творится?

- Тс-с-с-с! Побудь здесь, а я быстро... мигом...

Здоровенная озёрная лягушка плюхнулась на шею Мары, скатилась на спину, и лихо, съехав по гладкому боку оленихи, шустро спряталась под её тёплым животом.

- Я пойду с тобой!

***

Жилище Борги, высокая башнеобразная постройка с единственным крохотным оконцем, прижавшаяся к кромке редколесья, была погружена во мрак.

Волк потыкался носом в замшелые бревна. Из щелей тянуло запахами давно брошенного жилья.

Дитрих чихнул, потёр лапой влажный, искусанный комарами нос, проворно обежал дом, и очень скоро нашёл лаз в погреб.

Протолкнув вовнутрь лапой большой ком сухого мха, и невольно задержал дыхание.

Острую вонь крысиной мочи едва заглушал терпкий застарелый запах сушёных трав, кореньев, дубовой коры, сосновых и ольховых шишек.

Распластавшись на влажном земляном полу, Дитрих некоторое время лежал неподвижно, привыкая к темноте. Вскоре волк уже без труда различал серые каменные стены погреба, сбитые из толстых горбылей полки, заставленные пыльными глиняными горшками и каменными ступками.

В дальнем углу сиротливо белел древний каменный истукан с суровым, изглоданным ветрами и непогодой ликом. Узнав надгробие с могилы Крежа, волк порядком струхнул, но тут его внимание привлекло другое.

К стоявшей у подножия истукана маленькой глиняной плошке с молоком, кралась толстая уродливая серая жаба.

Дитрих затаил дыхание: будет пить?

Жаба раз-другой ткнулась рыльцем в плошку, замерла, и испуганно отпрянув, скрылась во мраке погреба.

На редкость дурная примета.

"Погонит ведьма..." - с тоскою подумал волк, и недобро косясь на истукана, крадучись пробрался к лестнице. Ржавые петли сердито скрипнули, когда волк приподнял своей широкой спиной дощатую крышку лаза и проник в дом.

Здесь пахло ненамного лучше, чем в погребе. Дитрих очутился в сухом, затянутом пыльной паутиной углу, под узкой деревянной лестницей, ведущей в комнату на чердаке.

Ощупывая широкими лапами ветхие половицы, изо всех сил стараясь не нарушить зыбкий покой брошенного дома, Дитрих медленно пошёл на тянущийся из коридора стойкий запах тления.

За последние три года дом ведьмы здорово обветшал. Пол провалился, в щелях между досками рос бурьян, сквозь дырявую крышу хорошо просматривалась луна.

Осторожно прокравшись сквозь сплошь затянутый паутиной коридор, волк подобрался к спальне, и с опаской тронул лапой висящую на одной петле дверь. Едва слышный скрип заставил его вжаться в пол. Затаив дыхание, волк прислушался.

Всё та же гробовая тишина, лишь деревья скребутся ветвями в крышу, да неугомонные мыши возятся под полом и за стеной.

Дитрих вошёл.

Под дырявым пыльным пологом из огромной лосиной шкуры, на вбитом в брёвна ржавом кованом светце сидела ведьма Борги.

Из всех виданных Дитрихом больших сов, Борги была не просто большая сова.

Борги была чудовищно большая сова!

Её мягкие пепельного цвета крылья, свободно могли бы покрыть широкий обеденный стол. Голова Борги не уступала размером голове Дитриха, а сила чёрного крючковатого клюва не уступала силе волчьих челюстей. Косматые жилистые лапы с кривыми когтями легко разрывали не только крупных кроликов, но даже лисиц и енотовидных собак.

В общем, в лесу с Борги считались. Особенно ночью.

Впрочем, была ещё одна причина бояться и уважать сову.

Двадцать лет назад эти замшелые развалины были обителью Тадеуша Крежа, и сова Борги верно служила ему.

О Креже ходили легенды.

Умелый сельский знахарь после смерти жены с каждым годом всё более и более сторонился людей, а потом и вовсе поселился в лесу.

После того как в окрестных деревнях стали пропадать дети, разъяренные крестьяне посадили колдуна на кол, а после зарыли в овраге, придавив его могилу древним каменным истуканом, что прежде стоял на поляне у дома.

Каков же был их ужас, когда поздно вечером они вернулись в дом чтобы разграбить его и сжечь и увидели что каменный идол с могилы убитого колдуна спокойно стоит в погребе.

Волк с опаской заглянул под полог.

Глаза Борги были закрыты и волка прекрасно знавшего, что совы по ночам не спят, это весьма насторожило. Поколебавшись, Дитрих шагнул вперед. Под его лапами сухо захрустели мышиные кости, валявшиеся здесь во множестве.

Сова пошевелилась.

- Дитрих -- сонно прошипела она

Волк покорно ударил хвостом по полу.

- Тебе что-то от меня нужно

- Я... видел сон. Прости меня Борги.

- Не стоит извиняться мой дорогой Дитрих. -- голос Борги был подобен сквозняку, играющему сухой листвой на темном чердаке брошенного дома.

- К кому как не ко мне ты можешь обратиться за любым советом, к тому же "Толкователь волчьих снов" всегда при мне, и я всегда готова...

Только теперь Борги открыла свои огромные как две кровавые луны, глаза, с бесовскими черными зрачками.

- ... я всегда готова рассказать что угодно не только тебе, мой дорогой Дитрих... - прошипела Борги, буравя волка взглядом, - ... но и любому кто посмеет забраться в мой дом и так меня напугать!!! -- взвыла сова и...

К величайшему ужасу волка Борги не просто слетела со своего насеста.

Взмахнув крыльями, она вырвала здоровенную железяку из стены и пробив телом полог, вместе с ней легко взмыла под потолок.

Дитрих вылетел из дома, как хорек из дупла с дикими пчелами. Не смотря на всю прыть, тяжелый кованый светец нагнал таки его уже на опушке леса.

Дремлющий осенний лес едва не вспыхнул от искр полетевших из глаз Дитриха. Некоторое время волк лишь тихо скулил от боли тараща безумные глаза в черное небо.

Борги сидела на коньке крыши, и потрясенно хлопая глазами, с тревогой всматривалась в ночь.

- Дитрих, - осторожно окликнула она волка, - ты жив?

Скосив глаза, волк узрел темное зловещее пятно, медленно расползающееся по его крестцу и бедрам, и его прорвало.

- Молись, курица! Я жив! -- взревел волк, направляясь к дому, - иначе, моя смерть стала бы проклятием всему твоему ведьмацкому роду!

- Я рада, что ты не очень пострадал, мой дорогой Дитрих, - проворковала сова, успокоено пряча клюв в перьях.

- Твои потомки падут от топора, которым ты чуть меня не убила!

- Это не топор, Дитрих. Это всего-навсего светец.

- Всего-навсего "свистец" - брызжа слюной, заорал Дитрих, - О Мергеново черное семя! Я едва не погиб не от когтей и зубов, а от какого-то... какого-то...

Хуже всего было то, что светец оказался выкованным в виде изящной оленьей головки.

Потратив немало времени но искорежив ненавистную железяку до неузнаваемости, Дитрих зашвырнул ее далеко в заросли и, охая поплелся вслед за совой в дом.

Осмотрев окровавленный волчий зад, Борги презрительно фыркнула, и заявив, что от такой ерунды еще ни один волк не умер, торжественно взлетела на рассохшуюся бочку и сурово спросила

- Зачем пришел

***

Вплотную прижавшись к холодному шершавому телу дуба, искусно прячась в его ажурной тени, вздрагивая всем телом от малейшего шороха, олени, храня молчание, обогнули дом и осторожно приблизились к входу.

Знакомый едкий запах влажной волчьей шкуры, и свежие отпечатки лап очень не понравились Абоку.

- Мара, здесь Дитрих! -- шепнул он оленихе.

- Кто?! -- Мара в страхе присела, - Бежим!

- Подожди... - олень осмотрелся и решительно шагнул в густые заросли бузины, за углом дома.

- Иди сюда, -- вскоре окликнул он Мару.

Поверженная во время одной из летних гроз огромная раскидистая сосна упала прямо на крышу дома. Теперь по ее стволу, как по мосту можно было легко добраться до печной трубы и подслушать, что понадобилось в столь поздний час волку от совы.

- Лезь за мной, - шепнул Абок оленихе, - здесь он нас не достанет.

- Абок, милый... - голос Мары дрожал.

- Мара, я не уйду пока не узнаю, что случилось с Бьорн. Лезь живее!

Страх быть съеденной, оказался сильнее боязни высоты, и олениха довольно ловко последовала за оленем.

- Абок.

- А...

- Что могло случиться с Бьорн?

- Ты, что не знаешь?

- Нет...

- Осторожно, не свались. Бьорн больше нет.

- Как нет? Погоди, как это... Абок, что могло случиться с рекой?

- На месте реки теперь пустое русло. Я сам видел...

- Как... Абок ты не шутишь?

Олень лишь фыркнул в ответ.

- Поклянись что ты не...

- Мара, замолчи! Нас услышат. -- зашипел Абок, - И смотри под ноги...

- Поклянись, что не обманываешь...

- Мара, тише!

- Абок!

Ну... провалиться мне! - горячо поклялся олень.

И напрасно.

Скользкая гнилая дранка под его копытами вдруг ожила и поползла как старая змеиная кожа. Испуганно, по-птичьи пискнув, Мара прижалась к Абоку.

Крыша же с влажным хрустом просела, и торжественно помедлив, с тяжким стоном раздалась, открыв перепуганным оленям черную, пахнущую мышами и плесенью бездну. Сплетясь в воющий от ужаса клубок отчаянно машущих копытами тел, в вихре гнилых щепок и трухи, Абок с Марой ввалились в чердак, без труда проломили ветхий пол и...

Т-Р-Р-Р-Р-АХ!!!

Аккуратно раз в год Дитриху снился один и тот же кошмар, будто он прячется от чудовищной грозы в дупле старого дуба, вместе с выводком здоровенных, орущих благим матом, дерущихся за лучшее место, медведей. Теперь же, почувствовав, что кошмар воплощается прямо у него на загривке, волк завыл тоскливо и обреченно как застрявший в дымоходе кот. Задребезжала опрокинутая бочка, щедро приправив весь этот хаос сотней панически пищащих мышей.

- Ой, мамочка, мы-и-и-и-и-и-и-и-шь!!! -- заголосила Мара.

Визг ее перекрыл трубный рев Абока внезапно ощутившего в своем крупе острые когти Борги

- Отцепись от меня, моль пучеглазая!

А затем наступила тишина.

И в этой наступившей тишине утробно и жутко прозвучал голос Борги.

- Кто тут?

Абока всего передернуло. Возможно, именно таким голосом ведьма вопрошала являющихся к ней духов.

- Олени, жри их овод! -- прорычал из темного угла Дитрих, - Сначала река, потом "свистец" а теперь еще и олени...

- Абок, сын Брана Светлого. -- переведя дыхание представился олень, - Со мной Мара, дочь Финелы Томной.

Из темноты прозвучал ехидный совиный смешок, затем стало слышно как сова взмахнула широкими крыльями, и легко взлетела на поверженную бочку.

В тот же миг, выплывшая из-за тучи луна робко заглянула сквозь зияющий в крыше пролом. Увидев Борги, Мара тихо ахнула и плотнее прижалась к теплому плечу Абока.

Смерив оленей взглядом, Дитрих недобро сузил глаза.

- Тебя тоже волнует судьба дрянной речушки - прошипела Борги.

- Это наша река. -- тихо но твердо ответил Абок.

- И что изменилось оттого, что она пропала, и что изменится, если ты вдруг ее вернешь.

- Я -- удивился олень.

- Ты или она, или волк, какая разница! -- раздраженно прошипела сова, - Вы все так обеспокоены, будто утратили что-то не имеющее цены. Мало ли рек в лесу, что обретете вы, вернув эту?

Абок молча покосился на олениху, бросил взгляд на волка.

- Это наша река. -- тихо повторил он.

Опустив веки, Борги многозначительно пощелкала клювом.

- Пусть... - произнесла она, и с шумом взъерошила оперение.

Дитрих привстал, чтобы поудобнее устроиться на нагретых собственным телом досках.

- Полжизни бы отдал, чтобы посмотреть как ты колдуешь, Борги. -- заискивающе улыбнулся он.

- Что ж, - усмехнулась сова -- Готов отдать полжизни за пустяк?

Волк запоздало захлопнул пасть, а сова обернулась к Абоку, пронзила его взглядом и торжественно произнесла

- Мне нужен хрен!

Проведя под одной крышей с суровым старцем Тадеушем Крежем добрых полвека, сова сама сделалась весьма искушенной колдуньей. И уж конечно ей был известен главный секрет колдовской мощи старика.

Она прекрасно помнила крестьян толпящихся у порога этого дома и робко вопрошавших Крежа будет ли дождь, уродит ли пшеница, не побьет ли град посевы?

- Хрен знает! -- неизменно отвечал им мудрый старец.

В общем, причины безоговорочно поверить в тайную силу чудесного корня, у Борги были весомые.

- Мне нужен хрен!! -- сурово повторила сова.

Абок поспешно покинул избу.

Оставшаяся наедине с совой и волком олениха, отступила в темный угол. Волк внимательно проследил за ней взглядом, равнодушно отвернулся и вскоре, недобрую тишину мертвого дома нарушала лишь чуткая мышиная возня да нервное дыхание затаившихся зверей.

Вернулся Абок и морщась выплюнул на пол несколько корявых грязно-белых корешков.

- Думаешь этого достаточно? -- язвительно спросила Борги.

Проблема казалась ей значительной, а значит и хрена на ее разрешение должно уйти много. Абок, подавив вздох, вновь пропал в ночи. Вернулся он нескоро, а принесенный им пук слипшихся от влажной земли кореньев, мог бы довести до слез целую гвардию королевских поваров.

Камнем упав на пол и хищно ухватив крючковатым клювом здоровенный грязный корень, сова вернулась на свою бочку и разразилась вдохновенным чавканьем.

Пасть Дитриха наполнилась вязкой слюной.

Ночь медленно сочилась сквозь прозрачные струны лунного света, пробивающегося сквозь дырявую крышу. Дитрих зевал. Олени робко шептались.

Сова, давясь, жевала шестнадцатый корешок.

Прозрение, свинья его зарой, не приходило!

Перед окосевшими совиными очами, вспыхивая, искрясь и переливаясь в потоках бегущих слез, бесцельно слонялись сотни образов. Вот только ухватить их сове что-то никак не удавалось.

Давясь и икая, сжевала она шестнадцатый корешок и бодро принялась за семнадцатый.

Предрассветный холод забрался в дом.

Волк, скучая, возил хвостом по полу. Абок не сводил с него настороженного взгляда. Мара дремала, спрятав замерзший нос в мягкой белой шерсти на горле оленя.

Двадцатый корень выпал из совиного клюва, глаза Борги закатились.

В сове раздалось не предвещающее ничего хорошего клокотание.

- Вот оно! -- прохрипел волк и вскочил.

- Мара, смотри! Прозрение...

В священном страхе волк и олени вплотную приблизились к вяло клокочущей сове, с нетерпением ожидая того, чего еще никто не видел.

- Борги... Борги...

- Что с ней?

- Дитрих ты...

- Т-с-с-с...

- Абок, мне страшно... А тебе?

- Тихо!

- Давай уйдем...

- Цыц! Смотрите... оно...

- Борги, ты жива?

- Абок, я...

- Тихо!

- Мара, обойди и посмотри, что там у нее сзади...

- Заткнитесь! Я вам сейчас посмотрю! О, уже...

И тут сову стошнило.

- Ай!

- Ой!

- Чертова индюшка! Осовела совсем...

- Глаза! Чтоб тебе клюв в пятку врос, старая курица!

- Уберите с меня это!

- Абок, посмотри, я ослеп?

- Говорила, давай уйдем...

- Мои глаза! -- основательно "околдованный" Дитрих, яростно чихая, тер лапами морду и тихо скулил.

Абок, жестоко бранясь, брезгливо тряс шкурой. Меньше всех пострадавшая, осторожная Мара, заботливо чистила о порог перепачканные копытца и потрясенно взирала на зашедшуюся в экстазе камлания Борги.

Разметав широченные, пепельного цвета крылья, деловито икая, щелкая клювом и цокая по полу длинными когтями, сова как заведенная бродила по комнате, пугая присутствующих перекошенной физиономией.

- Лучше бы я пошел к истокам. -- едва выговорил прочихавшийся наконец Дитрих. -- Абок, у тебя вся шея "в сове"... и на хвосте ещё осталось.

Тем временем Мара, осторожно склонившаяся над проползавшей у ее ног Борги, взволнованно вздернула свой белый хвостик:

- Она хочет что-то сказать!

- Опять?! -- Дитрих проворно укрылся за поваленной бочкой.

Дом снова погрузился в тревожную тишину, нарушаемую лишь мерным зловещим стуком когтей Борги.

И только теперь, все услышали ее шепот.

Тот самый, от которого в непроглядной темноте погреба и в душном чердачном сумраке, разрывались крохотные мышиные сердца...

В тумане холмы, дремлют угли в золе.

Натянутый лук и огонь на стреле.

Взлетев высоко в сизый мрак облаков,

Упала стрела на ладони Богов.

И вспыхнул на небе свирепый огонь,

И вихрь промчался как бешеный конь,

И видя, как падают звезды с небес,

От страха медведи попрятались в лес.

В тот миг, пробудившись, из тьмы наползло,

Коростой покрытое, Древнее Зло.

И скрылась под волчьей пятой на века,

В унылых болотах, оленья река.

- Я не понял ни слова... - прошептал из-за бочки волк.

Олень молчал.

Молчала и Мара. Скованная страхом олениха тщетно пыталась унять бешено бьющееся сердце. Она поняла, что поведала им Борги, ибо ей, рожденной в далеких светлых восточных дубравах, был немного известен язык, на котором говорил и творил заклинания грозный старец -- Тадеуш Креж.

- Я... поняла... - произнесла она, наконец, - И это пугает меня...

- Мара... - подойдя к оленихе, Абок нежно поцеловал ее в теплые губы,

- Я рядом. Скажи нам...

- Я больше никогда не буду вынюхивать твои следы! -- клятвенно обещал ей волк, - Скажи...

Косясь на Борги, пернатым крестом раскинувшуюся посреди комнаты, Мара неохотно кивнула.

- Я скажу.

Воцарилось продолжительное молчание.

- Мара. -- сварливо напомнил о себе волк. Олень слегка толкнул его копытом.

- Э... сейчас. Но я не уверена, что смогу... точно, как она сказала. Вот если бы она повторила...

- Мара, - Абок с неприязнью покосился на неподвижную сову, - если я попрошу ее все это повторить, то превращусь в аккуратную кучку мелких совиных погадок.

Олениха вновь надолго умолкла.

Волк сделал вид, что вот-вот завоет.

- Э... в общем холмы были погружены в туман. -- смело начала Мара, - Густой такой.... И кто-то улетел на небо.

- Кто? -- потребовал ясности Абок.

- Не знаю, -- смутилась олениха, - но он потом оттуда упал.

- Разбился? -- посочувствовал неизвестному герою волк.

- Нет, его затоптали взбесившиеся лошади... А потом случился пожар...

- Ну? -- в один голос потребовали олень и волк.

- А потом... - Мара, было, надолго уставилась в потолок, но неожиданно быстро нашлась, - Потом было такое, что я даже боюсь рассказывать.

- Рассказывай.

С дрожью всмотревшись в начавшую шевелиться сову, Мара приложила уши и округлив глаза, прошептала:

- Болото...

- Что, "болото"... - передразнил олениху волк, - Высохло или поганками поросло?

- Уползло.... А волки закопали реку, чтобы оленям не досталась.

- Какого клана волки? -- быстро спросил Дитрих, - Абок, не смотри на меня ТАК!

- Как?

- ТАК!

Пригнув к полу рога, олень перешагнул через Борги и медленно пошел на волка, но Мара сильно толкнула его в плечо.

- Нет! Постой! Абок, я не закончила!

- Уже достаточно...

- Нет! Да слушай же! Сова что-то сказала о... о дивном соцветии, что должно распуститься в эту ночь у Белой скалы.

Олень и волк замерли и уставились на нее.

- Что?

Привыкшая всегда говорить только правду, Мара почувствовала, как наливаются багровым пламенем стыда ее большие, мягкие уши. Но что ей оставалось делать.

"Теперь, наверное, не сцепятся!" - с облегчением подумала олениха.

- Я не знаю, что. Наверняка все дело в нем, соцветии этом. Остальное я не разобрала...

Абок уставился на Дитриха, Дитрих на Абока.

- У Белой скалы... Дитрих, я кажется, знаю...

- Ближайший меловой холм недалеко отсюда. За болотом.

- Поспешим, пока оно не завяло!

- Да!

Забыв о сове, Абок и Дитрих бросились к двери.

- А еще там были медведи... - вдруг вспомнила Мара, и внезапно перепугавшись собственных слов, бесшумно и стремительно выскользнула в ночь.

===

- Ой, смотрите, снег! -- Мара попыталась поймать языком крохотную снежную искорку.

- Это иней с веток. -- хмуро буркнул Дитрих. -- Заморозок...

Тотчас под оленьими копытами захрустел тонкий ледок.

- Хоть грязь эту прихватило, - продолжал ворчать волк, пробираясь сквозь шелестящий ломкий частокол рогоза, - Что-то я не очень верю Борги. Надо быть вполне придурковатым сорняком, чтобы додуматься цвести в этакий холод, правда, Мара.

Олениха промолчала.

Звёзды медленно таяли в прозрачном морозном небе. Тонкая серебристая пыль, искрясь, оседала вокруг ноздрей Абока и Мары. Олени бесшумно шли вдоль кромки болота, стараясь держаться как можно ближе к чёрным зарослям ольхи.

Дитрих, зримо источая неприятие совиной мудрости, пригнув лобастую голову, уверенно пёр напрямик через болото в сторону мелового холма, ещё не различимого за темнеющим на их пути ельником.

- ...соцветие... дивное... - бурчал волк, от души желая, чтобы на его месте сейчас оказался Ульрих, желательно натощак. Наконец он не выдержал.

- Абок. -- волк направился к оленю и уселся у него на пути, - Это глупо, тебе не кажется?

- Почему? -- спросил Абок.

- Потому, что я что-то не пойму для чего мы ночью посреди болота ищем какую-то цветущую дрянь, вместо того чтобы искать реку? А ещё я не пойму, что сейчас может цвести?

Ответ на второй волчий вопрос поразил обе головы -- остроухую и рогатую, как инсульт.

- ХРЕН!!!

- Конечно.... О чём ещё могла думать Борги? - прошептал олень, и облизав пересохшие от волнения губы, огляделся. Утро едва теплилось за дальней грядой сопок, и ельник, в который они вошли, был неподвижен, холоден и тёмен.

Неприятный холодок уколол вдруг сердце Абока. Мара тоже напряглась и подалась вперёд.

- Что там?

Невдалеке, сразу за тремя старыми лиственницами, прямо из глубокой ямы, черневшей в лощине, мягко струилось прозрачное холодное сине-зелёное сияние.

Олениха в страхе отшатнулась.

- Соцветие хреново! -- ахнул Дитрих.

Поверье о цветущем единожды в году призрачном цветке папоротника (в том, что это именно цветок папоротника, суеверная олениха даже не сомневалась) обладающем мощной приворотной силой, было известно Маре с детства.

К такому повороту событий она была не готова. Правда, накатившее на олениху оцепенение, очень быстро прошло.

Абок от неожиданности лязгнул зубами, когда тёплые губы Мары прижались к его седой от инея, мохнатой щеке. Олениха негромко пропела:

Ты будешь помнить мой кроткий взгляд,

Ты будешь помнить мой смех.

Ты будешь помнить мокрый мой нос,

Ты будешь помнить мой мех.

Пением птиц, мягким шорохом трав,

Звоном лесного ручья,

Словом святым и озёрной водой,

Приворожу я тебя.

Призрачное пламя бесшумно всколыхнулось в яме, в тот миг, когда напуганная происшедшим Мара сорвалась с места, серой стрелой пролетела сонное болото и исчезла в темноте.

***

- Прекрасно цветёт!

- Заткнись!

- И заметь, не только цветёт, но и пахнет. -- издевался Дитрих, стараясь держаться подальше от ямы в которой валялись три дохлых хорька и большой трухлявый пень. Хорьки воняли вульгарно, пень же... Пень

испускал мертвенное сине-зелёное свечение, довольно яркое и в то же время мягкое и немного таинственное.

Зачарованный Абок не мог оторвать глаз от открывшегося ему чуда.

- ... сотни тысяч оленей сбегаются на дивный свет Хренова соцветия и очарованные им подолгу пялятся в вонючую яму, пока не упадут в неё и не умрут там от голода и жажды. Но совы... Совы нет! Совы поступают иначе... - в полголоса комментировал происходящее продрогший, проголодавшийся, готовый сдохнуть от скуки волк.

- А? -- очнулся, наконец, олень.

- Может, пойдём искать реку?! -- рявкнул окончательно взбешённый Дитрих, - А если ты так любишь рассматривать гнилые пни, то так и быть, возьми его с собой! Будешь любоваться им по ночам, вместе со своей подружкой! Постой! Погоди, Абок! Я же...

Задержав дыхание, олень прыгнул в яму, ловко подцепил пень рогами и вышвырнул его прямо под ноги волку.

- Посмотри, Дитрих, на что он похож. -- сказал Абок, осторожно трогая копытом чёрный, покрытый зелёными мерцающими пятнами корень.

Дитрих онемел, а когда Абок кряхтя, поднял пень на рога, волк едва не бросился в лес, подвывая от ужаса.

- Постой! Да присмотрись же, на кого я сейчас похож! -- крикнул Абок ему вслед.

- На взбесившегося оленя со светящимся пнём на башке. -- донеслось из камышей.

Пень с глухим стуком полетел в траву.

- Сам ты... с пнём... - поморщился Абок, бережно гладя копытом свою находку. -- Он похож на Рога. На Сияющие Рога Небесного Оленя Кайсара, которыми он поразил Волка волков, злого Мергена.

- Пожалуй... - согласился волк, подойдя ближе. -- Только вот сам ты на Кайсара что-то не тянешь.

- Тебе тоже до Мергена далеко. -- не остался в долгу олень, и снова взвалив на рога свою странную находку не спеша, побрёл в сторону исчезнувшей реки.

***

Глубоко потрясенная дивным светом "Хренова соцветия", возбужденная и ошарашенная собственной смелостью, Мара еще долго бродила у болота. Пускай давно растворился в холодной ночи теплый живой запах Абока, да заполнились болотной водой глубокие лунки оставленные его острыми копытами. Она дождется оленя.

И останется с ним навсегда.

Подозрительный шорох заставил олениху насторожиться и бесшумно отступить в густые заросли лещины.

В тот же миг, кустарник словно взорвался! Огромный сгусток лесного мрака обдал Мару смрадным дыханием и одним мощным ударом поверг в небытие.

Очнулась Мара нескоро а, очнувшись очень пожалела об этом. В тесную нору непонятно откуда пробивался скудный лучик лунного света, выхватывая из темноты причудливое переплетение узловатых древесных корней на потолке.

В сгустившемся смраде можно было коптить зайцев, но больше всего напугал олениху низкий скрипучий бас обитателя берлоги.

Башка гудит как улей,

Башку печаль печет.

О где же, пчелы, пчелы,

Мой конопляный мед!

Стараясь не застонать от боли в ушибленном затылке и порядком затекшей левой задней ноге, олениха осторожно перевернулась на живот и стрельнув глазами в темный угол откуда доносилось пение, сделала попытку рвануть в сторону мерцающего сквозь рваное кружево листвы кусочка звездного неба. Тяжеленная мохнатая лапища придавила ее к полу будто кузнечика.

Чтоб круче было зелье,

В него добавлю я

Змеиные погадки

Помет нетопыря.

Бруснику и морошку

Орехи и грибы.

Сшибу рога с оленя

И тоже их -- "туды".

Потом, в лесу поймаю

Лисицу я за хвост,

И ей горячим зельем

Натру я черный нос.

И если у лисицы

Глаза полезут в рот

Се -- верная примета

Готов мой славный мед!

Придавленная до ломоты в хребте Мара, взрыла копытами земляной пол и протестующе пискнула.

- Тихо, лисичка! Скоро все закончится. -- почти ласково пообещал ей неизвестный, и поспешил успокоить, - Больно будет только утром!

- Лисичка?! -- возмущенно завопила Мара, - Я, лисичка?!

Выплывшая из темноты вторая лапища неловко сграбастала олениху поперек живота, и легко оторвав от пола, поднесла к двум крошечным искоркам, остро и зло сверкнувшим во мраке.

- Ежики гремучие, опять росомаха!

Узревшая своего похитителя Мара, обреченно умолкла.

"Черт с ним, пусть росомаха. Лишь бы не медведица..." - решила про себя олениха.

Медведь Брэм, известный всему лесу обжорством, нечистоплотностью, похотливостью, сквернословием и болезненным пристрастием к конопле и мухоморам был, в сущности, существом безобидным, хотя крайне скандальным, а иногда и драчливым. Узнав Брэма, Мара перевела дух, жизни ее ничего не угрожало, однако от мысли, что остаток ночи ей придется провести в обществе рыгающего, сквернословящего и периодически наступающего ей на ноги хама, чистоплотной оленихе стало бесконечно дурно.

- Может быть... - робко начала она.

- Это брось! -- отрезал Брэм.

Зачерпнув из выдолбленного пня горсть какой-то изумрудно-зеленой гадости, медведь одним махом отправил ее в пасть, и зачавкал.

- Хочешь

Деликатно, но настойчиво оттолкнув от себя замусоленную лапу, Мара поднялась на ноги, насколько ей позволял низкий потолок и с достоинством поклонилась.

- Благодарю за гостеприимство, братец Брэм.

Польщенный медведь сыто рыгнул и подавшись вперед внимательно присмотрелся к Маре.

- А-а... Теперь вижу. -- он ненадолго умолк, - Впрочем, я даже рад, что ты не лисица и не росомаха. Пока еще ни один олень не дал мне повода отзываться о вашем племени дурно. Ты почему одна? В лесу так темно и холодно...

- Я ждала...

- Друга? Понимаю...

Продолжительное неловкое молчание, возникшее в берлоге, вернуло смелость какой-то ночной пичуге. Некоторое время Мара и Брэм напряженно вслушивались в ее тревожный голосок, после чего Брэм сказал как бы, между прочим:

- Я вот тоже пою... иногда.

- Да, я слышала, -- вежливо ответила Мара.

- А ты?

- Что, я? -- насторожилась олениха.

- Ну... - Брэм подняв лапу с огромными когтями, обвел ею потолок, - это... поёшь?

- Э... а...

- А мне нравится, как поют волки, -- пустился рассуждать медведь.

"Главное не возражать и улыбаться", сказала себе Мара, отползая еще на дюйм.

- ... спеть с ним дуэтом, -- продолжал нести Брэм, - а вот Речного Волка я еще ни разу не слышал.

Мара дернулась как от внезапного щелчка по носу.

- Кого? Кого не слышал?

- Что? -- вытаращил налитые кровью глазенки Брэм.

- Какого Речного Волка? -- от волнения Мара вся подалась вперед.

- Как какого? -- удивился медведь, Того, что живет под нашим болотом.

- Под болотом?

- Ну да... Мне когда-то мать рассказывала, что если пропадет вдруг в лесу ручей, или там, родник, значит, Речной Волк его выпил.

- Выпил?

- Ага. Да ложись ты! Что с тобой?

Едва совладав с охватившей ее дрожью, вскочившая на ноги Мара, заставила себя улечься на пол берлоги.

- А если пропадет река? -- тихо спросила она.

- Река? -- медведь задумался надолго, - Стало быть, подрос волчишка.... Да что тебе до него? Он там, мы здесь. -- медведь снова зачерпнул из бочки. -- Я вот песню замечательную вспомнил. "Жрали зайцы камыши", называется.

- А может я уже...

- Нет, это брось! -- отшвырнув пень, медведь торжественно прочистил горло, и объявил, - Песня!

Перспектива прослушивания галиматьи медвежьей в пору грозящей Абоку опасности потрясла олениху столь глубоко, что...

- Нет! -- голос Мары был столь резок и суров, что Брэм разом позабывал все песни.

- Нет,... я... можно я спою? -- смущенно пролепетала Мара, и подумала: "зачем?"

- Конечно, - неуверенно пробасил медведь, - пой...

То, что произошло потом, частенько доставляло впечатлительной оленихе продолжительную дрожь.

Она ведь и не собиралась петь первому встречному ту самую песню, которую не далее как неделю назад пела Абоку, на берегу Бьорн.

Сквозь тьму веков,

Издалека,

В глуши лесной,

Бежит река.

Ласкает,

Гладит скал бока.

Твоя река...

Моя река...

Спускаясь с поднебесных круч,

Быстра, игрива и легка,

Подносит в чаше солнца луч.

Твоя река...

Моя река...

Теряясь в сумраке болот,

Одета в траур, но светла,

Хоть и печально, но поет

Твоя река...

Моя река...

Плес, камни, вереск, мягкий мох,

В тумане тонут острова.

Запомнит наш последний вздох.

Твоя река...

Моя река...

И неподвластные векам,

Вдвоем, смиренны и легки,

Уйдем к скалистым берегам.

Своей реки...

Своей реки...

Тишина, сменившая нежный голосок Мары, напугала даже медведя.

Съежившись и вздыбив шерсть на загривке, Брэм угрюмо пялился на собственные задние лапы, видимо вспоминая что-то нехорошее.

- Ты, ступай. -- негромко сказал он оленихе.

Мара неслышно оставила его.

На востоке едва теплилась заря.

Ночь медленно уползала в сторону болот.

===

Жалобно взвизгнув, волчица попыталась укрыться в неглубоком овражке, под обрывом у реки, но враг достал её и здесь. Тяжело дыша, оскальзываясь на сырой палой листве, олень вплотную приблизился к ненадёжному укрытию.

Удар небольших, но тяжёлых и острых рогов был страшен, но волчица не пострадала. Завизжав, она попыталась глубже зарыться в вязкую рыжую глину.

Олень ударил копытом.

Визг оборвался. С широко разинутой в безмолвном крике пастью, волчица скатилась к самой кромке воды, отдышавшись, издала протяжный вой и тщетно попыталась подтянуть задние ноги к разорванному животу. Речной песок вокруг её тела быстро краснел.

Олень приблизился.

Хриплое дыхание рвалось из его ноздрей и глотки, алые хлопья кровавой пены валились с его пробитого бока на влажный песок, и увядали как бесформенные зловещие цветы.

Новый удар поднял волчицу в воздух. Неловко разметав лапы, она несомненно уже мёртвая, грузно упала в воду недалеко от берега. Но и это не остановило её безжалостного умирающего врага. Зайдя в воду по шею, олень выудил её тело рогами, выволок на берег, и долго топтал острыми копытами. Топтал, пока не обессилев от потери крови, сам не рухнул на красный песок, рядом с её останками.

Попавший в капкан Дитрих, рыча и гремя короткой цепью, не обращая внимания на страшную боль в сломанной передней лапе, в бессильной ярости метался по берегу, призывая на рогатую голову убийцы своей сестры моровую язву и гремучий огонь с небес.

Олень казалось, не слышал его.

Тяжело, со свистом дыша, он до последнего, высоко, гордо держал коронованную голову, устремив стынущий взгляд в холодное серое небо...

Очнувшись от дурного сна, Дитрих угрюмо покосился на занимавшуюся над лесом зарю, и нехотя поднялся из сырого мха.

Уже вторые сутки они шли молча.

Однажды, изведенный голодом волк пожаловался Абоку:

- Я бы съел, кого-нибудь.

- Сову с хреном. -- предложил олень.

С той минуты, вплоть до сегодняшнего утра они и словом не перекинулись.

Русло реки терялось в бескрайней и безжизненной заболоченной низине. Горевшие с весны торфяники затянули едким сизым дымом чахлую ольховую рощу. Идти пришлось почти вслепую.

Дитрих был зол. Вот уже три дня как пойманные Ульрихом жирный сом и раки покинул его желудок, а две полевки и лягушка, добытые позже принесли лишь голодную икоту.

Всякий раз, оказываясь рядом с Абоком, волк невольно затаивал дыхание: соблазн всадить клыки в толстую шею оленя рос с каждым часом, проведенным в этих смрадных болотах. Однако Дитрих прекрасно понимал; во-первых, подставлять ему шею без боя Абок не станет, во-вторых, сейчас есть дела поважнее оленьей грудинки ребер и печени, в-третьих, ... Волк до крови прикусил собственную щеку и глухо заворчал, роняя в мох клейкую алую слюну.

Проклятая память, что она с ним делает!

Абок думал о Маре.

Странный поступок оленихи не шёл из его, и без того отягощённой светящимся пнём, головы.

- Как ты думаешь, - спросил он волка, - Мара всё это... всерьёз?

- На твоём месте меня больше бы беспокоило то, куда мы идём. -- хмуро ответил Дитрих.

- Думаешь, заблудимся?

- Думаю, что никуда не придём вообще! -- вышел из себя волк, - Ты хоть представляешь себе то место, куда провалилась Бьорн?

- О-о... - насмешливо протянул олень, - Боюсь, что ЭТО место мы точно не пропустим!

И оказался прав.

На следующее утро старая оленья тропа, внезапно свернув в лощину, вывела их к Горелому лесу, через который пролегало ныне пустое русло реки. Продравшись сквозь разросшийся терновник, усталые голодные и злые, выбрались они на широкую песчаную косу и содрогнулись от увиденного.

Громадный угольно-чёрный провал зиял посреди развороченного речного ложа, и повисшие над ним тишину и безветрие не смели нарушить даже птицы. Лишь тихий звон бегущих по склону обрыва ручейков говорил о том, что время, похоже, ещё не умерло.

Осмелев, Абок спустился к одному из ключей и надолго припал к нему губами.

- Глубоко. -- волк с опаской заглянул в яму, - Ого! Там нора!

У самого дна гигантской воронки и вправду зияла неровная дыра, ведущая ещё глубже, под самое дно реки.

- Вот куда она подевалась. -- задумчиво произнёс Дитрих, усаживаясь на свой хвост, - Надеюсь ей скоро надоест темнота и холод.

- Кому это, ей? -- хмуро переспросил Абок.

- Как кому? Бьорн, конечно! Реке...

Олень пнул ногой порядком надоевшую ему за время похода светящуюся корягу, и та шумно плюхнулась в жидкую грязь на дне воронки.

- Надеюсь, она ещё не устала светиться?

- Что ты этим хочешь сказать? -- насторожился волк.

- Я хочу спуститься туда и посмотреть, что всё-таки случилось с нашей Бьорн, - тихо ответил Абок, - и если получится, попрошу её вернуться.

- А иначе нельзя? -- так же тихо спросил его волк.

- Боюсь, нет. -- помолчав, произнёс олень, и вздохнув, принялся осторожно спускаться по скользкому склону воронки, - Дитрих, ты идёшь?

Волк, недовольно ворча, последовал за ним.

Опасения на счёт светоносных способностей пня к счастью не оправдались, но спускаться по тесному земляному тоннелю было крайне неудобно, да и выглядел он при скупом сине-зелёном свете, далеко не празднично.

Воздух под землёй был влажен, густ и холоден. Копыта Абока вязли в толстом слое жирного речного ила. Лапы Дитриха нестерпимо мёрзли. Оскальзываясь, волк то и дело тыкался носом в хвост идущего впереди оленя.

Вскоре спуск стал более пологим, "нора" просторнее, а под копытами и лапами захлюпала вода. Идти стало легче. Вязкий ил сменился упругой глиной, на смену глине пришёл твёрдый базальт. Вода поднялась и теперь доходила оленю почти до запястий. Плеск её порождал странное, убегающее в темноту эхо. В свете пня, черные, обточенные водой стены, блестели будто антрацит, тени своей формой и движением грозили повредить рассудок. Тишина давила слух. Холод чувствительно щипал кожу даже под тёплым мехом и грыз окоченевшие суставы.

Шагов через двести, Абок неожиданно замер, и Дитрих вновь повстречался с его хвостом.

- Пришли?

Абок молчал, и молчание это Дитриху не понравилось.

- Что там? -- прошипел волк, пытаясь протиснуть голову между ног оленя.

- Не толкайся!

- Мы пришли?

- Похоже...

Перед ними раскинулась водная гладь, пугающая своей неподвижностью и чернотой.

- И это... Бьорн? -- вырвалось у Дитриха.

- То, что с ней стало. -- Абок тряхнул головой, и пень с громким всплеском полетел в озеро. На стенах и низком потолке пещеры заплясали отблески странного сине-зелёного пламени.

- Что дальше? -- глухо спросил волк.

Вода была такой прозрачной, что Абок различал каждый камушек на обманчиво близком дне.

Дно полого сбегало в бездонную впадину, похожую на черный зрачок в чьем-то мертвом зеленоватом глазу.

- Придется плыть. -- Абок сделал шаг вперед. Холод, не без труда пробившись через густой подшерсток, сдавил горло, свел судорогой мышцы живота, ног и едва не увлек под воду. Хрипя, то и дело захлебываясь, олень проплыл вдоль ближней стены пещеры и уцепившись копытом трещину в камне, обернулся к волку.

- Ну? --

Волк, широко расставив лапы, неподвижно стоял в темном проеме.

- Ты плывешь? --

Дитрих сузил глаза, пристально вглядываясь в темноту.

Скрипнув с досады зубами, олень поплыл обратно.

- Примерз? -- Абок дрожал, с ввалившихся боков лилась вода. Олень встряхнулся, окатив Дитриха ледяными брызгами, - Холодно только вначале, потом легче...

- Я не доплыву...

- Что?

- Я не доплыву! Честно...

Абок снова вгляделся в раскинувшуюся перед ним водную гладь, на которой, в ореоле светящихся кругов медленно вращался заветный пень, и сердце его, сжавшись, юркнуло куда-то поближе к хвосту.

- Возвращайся и жди меня в лесу. -- сказал олень Дитриху. Голос его дрожал не только от холода.

- Абок...

- Возвращайся!

- Абок. -- волк протянул лапу и коснулся груди оленя, - Послушай меня.

Желтые волчьи глаза смотрели недобро и зорко.

- Тебе известно, что я больше не охочусь на оленей?

Абок выпрямился и с тревогой посмотрел на волка.

- Тебе известно, что я больше не охочусь на оленей, даже после того, как один из них, прошлой осенью на берегу Бьорн, убил мою сестру.

- Что, охотиться на нас в одиночку стало труднее? -- Абок отвел взгляд в сторону залитого бледно-зеленым сиянием озера.

Дитрих промолчал.

Некоторое время олень и волк, неподвижно стоя друг против друга, нервно вслушивались в звон срывающихся со свода капель.

- Два месяца спустя, после гибели Греты, на том же самом месте я повстречал олениху с олененком. -- внезапно подал голос волк, - Вжавшись в снег я долго наблюдал как они по очереди пьют из полыньи у торчащей из-подо льда коряги.

Сорвавшаяся со свода капля воды попала волку в темя, скатилась по переносице и сбежала по морде, как слеза.

- Мне недолго пришлось ждать. Олененок отбежал от матери и оказался прямо напротив кустов, в которых сидел я. Он даже не успел обернуться. Его череп хрустнул в моих зубах, как гнилой лесной орех. Олениха закричала. Она могла бы легко спастись, если бы бросилась бежать по льду на другой берег реки. Но олениха рванулась вверх по занесенному снегом обрыву. Я легко догнал ее, повалил, и рванул зубами правый бок, вырвав ребро и порядочный кусок печени. У неё ещё хватило сил отбросить меня и вскочить на ноги. Но далеко она не ушла. Начертив на снегу широкую багровую полосу, олениха тяжело повалилась в ближайший сугроб, вздрогнула и затихла. Однако когда я подошел, она вдруг открыла глаза, подняла голову, и тихо спросила: "За что"?

Дитрих снова замолчал, прислушиваясь к частому стуку падающих капель.

- Я хотел рассказать ей о том, как недавно, здесь же, смертельно раненый олень убил Грету, а я смотрел и ничего не мог сделать. Именно это я хотел швырнуть в глаза каждому оленю, умирающему у моих ног, но тогда я почему-то просто ответил ей: "Я не охотился".

- Боюсь что от твоего оправдания ей не стало легче. -- сурово произнес олень

- Боюсь, что это не оправдание. -- тихо ответил волк.

Он медленно повернулся и устало волоча лапы, побрел прочь.

- Абок. -- в темноте вновь вспыхнули две неяркие желтые искры, - Верни мне мою реку. Не хочу, чтобы она блуждала здесь.

Набравшись решимости, олень вновь ступил в воду, не без труда доплыл до светящегося пня и только теперь понял, что беспокоился волк вовсе не о реке.

***

Островок призрачного света в холодном океане тьмы таял медленно, но неотвратимо. Лютый холод по каплям выдавливал жизнь из тела Абока. Олень уже не помнил, за каким бесом его понесло туда, где бешеный медведь зимовать не станет, и уже почти не дышал, когда из темноты показался противоположный берег озера. Собственно и берегом-то его назвать было нельзя.

Крохотный базальтовый выступ, мокрый и скользкий.

Хрипя, волоча сведенные холодом задние ноги, Абок выполз из воды, и тут же повалился на холодный камень.

Прошло много времени, прежде чем олень смог вновь подняться на ноги. Тело не слушалось его. Жестокая дрожь рвала окоченевшие мышцы. Придя в себя, Абок отряхнул мокрую шкуру и, наконец, почувствовал, что жизнь его вроде покидать не собирается.

Пень почти угас, но глаза оленя уже настолько привыкли к темноте, что и его скудного света было достаточно.

Абок с любопытством огляделся.

Подземное озеро было не таким уж большим, как показалось в начале и выглядело довольно мирно. Потоптавшись с минуту на месте и собравшись духом, олень робко позвал:

- Эй! Бьорн!

Ответ пришел сразу, но вот не оттуда, откуда его ждал Абок. Гулкий всплеск, рожденный кем-то в глубине озера едва не вышиб сердце из оленьей груди.

Вода в озере подернулась рябью, по своду и стенам пещеры пробежали отблески похожие на зеленоватые молнии. Озеро вспучилось и на поверхности его появилось такое...

Никогда и ни у кого прежде Абок не встречал столь безобразной, злобной, тупой и кровожадной морды. Один лишь взгляд этих огромных, бессмысленно вытаращенных блеклых глаз, казалось, был способен обратить в камень любое живое существо. Олень, однако, в камень не обратился. Он в него врос, не смея ни шевелиться, ни дышать.

Тварь тут же скрылась под водой, но как оказалось, лишь для того, чтобы тотчас с грохотом выскочить перед самым носом оленя.

Намерения твари были просты как воробьиные думки: "Сожрать! И неважно, съедобно это перепуганное четвероногое, или нет! Не переварим -- выплюнем!"

Когда рыба (то, что это именно рыба, олень понял, когда тварь бросилась на него в первый раз), попыталась достать его снова, Абок испуганно взвизгнул и обдирая бока о камень попытался протиснуться в какую-то узкую щель в толще скалы. Чудовище ударило по воде своим узким, покрытым костяными пластинами хвостом, накрыв оленя валом ледяной воды. Базальт под копытами сделался опасно скользким.

"Свалиться не хватало!" - подумал олень и тут же полетел в озеро. Вынырнул Абок не сам. Мощный удар тяжелой, сплошь покрытой костяным панцирем рыбьей головы, подбросил оленя к самому потолку. Приземлился он аккуратно на рыбу, разбив о ее панцирь морду, и при этом, даже успев рассмотреть, что вместо зубов у чудовища -- костяной клюв с острыми как створки речных раковин, краями. Хлестнув оленя тяжелым хвостом, рыба вновь ушла в глубину.

Оглушенный Абок с головой ушел под воду, но к счастью почти сразу очнулся и рванул на поверхность. Не обращая внимания на боль, рвущую при каждом вдохе его грудь, Абок стремительно поплыл к противоположному берегу.

Рыба настигла оленя на середине озера и вырвала клок мяса из его правого бедра. Абок ощутил лишь сильный тупой удар. Его развернуло и снова накрыло волной поднятой хвостом чудовища. Олень захлебнулся и пошел ко дну, но рыба, сама того не желая, помогла ему выжить: очередной удар снова выбросил Абока на поверхность. Дико хрипя и заходясь в кашле, олень в панике завертелся на месте, пытаясь угадать, откуда последует следующая атака.

Рыба не заставила себя ждать.

Удар был страшен! Вот только достался он не Абоку а плавающему подле него светящемуся пню. Пень разлетелся на куски, в потолок ударил фонтан бледно-зеленых искр. Волна перевернула Абока на спину и ударила о стену пещеры. Олень отчаянно замолотил копытами, пытаясь перевернуться на живот. Что-то огромное тяжелое и твердое, подобно гранитному валуну обрушилось на него, увлекая на дно. В неровном свете остатков пня мелькнул хищный клюв, покрытая толстым панцирем голова и вытаращенные блеклые рыбьи глаза, в которых не было ни ярости, ни ненависти, ни даже голода.

Это и привело оленя в неописуемый ужас!

Абок ударил рыбу копытами. Затем еще! И еще! Удары сорвали кожу с его передних ног, но не причинили твари ни малейшего вреда! Пожалуй, за исключением последнего...

Внезапно олень почувствовал как его копыто по самый венчик вошло во что-то мягкое, и рыба метнулась прочь! Пользуясь ее замешательством Абок, собрав остаток сил, поплыл берегу. Спустя считанные мгновения олень, задыхаясь, выполз на то самое место, где недавно распрощался с волком. Откатившись подальше от воды, Абок шатаясь, приподнялся на дрожащих израненных ногах, и в страхе оглянулся на озеро.

На черной воде качались сотни ярко светящихся гнилушек. Некоторые из них медленно погружаясь в прозрачную воду, оседали на покрытом мелкой галькой дне, иные бесследно исчезали в глубокой черной впадине посреди дна.

Рыба бесшумной тенью скользила в толще ледяной воды, описывая неровные сужающиеся круги. Из ее правой глазницы толчками вырывались густые, похожие на клубы черного дыма, облачка. Движения рыбы делались все более вялыми, вскоре она лениво перевернулась на спину и, показав Абоку свое серое брюхо, медленно ушла в бездну. Проводив ее взглядом, олень повернулся, и хромая побрел в темноту.

Шагов через триста он без сил рухнул в холодный вязкий речной ил и громко застонал от боли в сломанных ребрах и разорванном бедре. Не то, что идти, ползти, сил у него не было. Да и зачем? Ил вскоре показался уютным и теплым. Абок с трудом отогнал настойчиво зудящую беспокойную мысль о ком-то ждущем его там, в наполненном светом прозрачном осеннем лесу, и опустил веки. Однако заснуть ему не удалось. Капризный назойливый звук запутался среди нежных волосков в его левом ухе. Олень недовольно мотнул головой, выгоняя некстати потревожившего его сон, комара. Комар не улетал. Абок разлепил веки и приподнял голову.

В уши настойчиво бился далекий надрывный волчий вой, оплакивавший кого-то.

Долиной тьмы идущий в Хорт слуга Мергена!

Последний путь!Путь радости

Путь скорби!

Сморщившись не то от боли не то с досады, олень, кряхтя, поднялся из липкой черной грязи.

- Мара... - прошептал он, припоминая что-то давно минувшее, - , - Дитрих... прекрати. -- хрипел он едва переставляя отяжелевшие от налипшего ила ноги, медленно но верно продвигаясь вперед, не спуская взгляда с далекого-далекого, но неизмеримо родного и теплого клочка бледного осеннего неба. -- Я... уже... иду... и... кажется... я... живой.

***

Сколько прошло времени?

Год?

Век?

С той минуты, как один из камней в стенке колодца внезапно просел под ее до костей стертыми лапами, открывая путь в длинный темный тоннель, время для волчицы стало значить очень немного.

Ровно столько, сколько и глаза.

Волчица уже не помнила, когда она утратила зрение. Да, и поди разбери в этой тьме, слепой ты или зрячий.

Бесшумно скользнув в узкий лаз, проточенный водой в базальте, волчица гибко, без всплеска ушла в ледяную глубину громадного подземного озера, и безошибочно поймав чувствительной безволосой кожей боков, сильное придонное течение, уверенно поплыла к своему логову.

Вскоре она, устало отфыркиваясь, вползла на животе в маленькую но очень уютную пещеру.

Ткнувшись носом в останки пойманной утром крупной плоской рыбины, волчица лениво зевнула, обнажив шесть рядов мелких, как иглы тонких и острых зубов, и вытянув перед собой короткие мускулистые лапы с развитыми плавательными перепонками, вздохнув, положила на них свою тяжелую угловатую голову.

Она отдыхала.

Она осваивалась....

Конец.