Ска́дда бросила полуобглоданную заячью лапу, насторожила уши и вскочила. Папа уже долго не прилетал, его отправили на задание. Далеко-далеко. Но теперь слышно, как шумно машут его крылья: словно дует самый сильный ветер.

Крылья хлопали все ближе и ближе, а потом о камни стукнулись подушечки лап, и хлопки затихли. Заскрипели и зашуршали перья, складываясь. Шаги у папы тихие, но твердые: так ходят все гвардейцы.

Он такой огромный и черный грифон, что, когда стоит на пороге, кажется, будто наступила ночь. А вот мама — белая, и с ней в пещере светлее даже в сумерки.

— Фе́тта, если в степи к югу от города увидишь серого коня, у которого уши разорваны и на боках рыжие подпалины, то сообщи мне, — потребовал папа. — Гвардейцы его ищут уже шесть дней.

Скадда встопорщила крылья. Что же он натворил, съел редкую траву? Или затоптал волчат? Надо поймать его и изгрызть, и это, конечно, сделает папа, но скорее бы ловить таких зверей самой.

— А еще у него вывернут один коготь? — спросила мама, покусывая и очищая свои белые перья.

— Да. Где ты его встретила?

— Я его съела.

Уши Скадды поникли. Теперь и этого преступника не увидишь. Мама приносит зайчат и показывает, как их охотить, а почему папа не приводит преступников и не показывает, как их казнить? Как тогда стать гвардеицей?

— Беспорядок, — сказал папа и отошел от входа, пропустив дневной свет. — Теперь тебе придется лететь со мной к вожаку и рассказывать ему.

Скадда вскинула уши и забегала вокруг папиных лап.

— Я с вами!

— Нет, — и папа щелкнул клювом.

— Нет. И поймай рыбу, пока нас не будет, — добавила мама. — Штуки две.

— Я же стану гвардеицей, а значит, мне надо чаще встречать других гвардейцев. Я с вами долечу, я ведь уже далеко летаю.

А вот три года назад летала лишь низко над полом пещеры. Тогда камни медленно скользили внизу, или казалось, что скользили, а концы ноющих крыльев будто обдавал ветерок. Тогда маховые перья еще только появились. Черные, как у папы, хотя сами крылья светло-серые, как и мех.

— Если не хочешь встречаться с рыбой, то гвардейцев и подавно не встретишь, — заявила мама. — Только не прыгай с утеса, лучше спустись немного по склону и взлетай в лесу. Сейчас дует сильный ветер, и, если полететь сразу вниз, можно упасть на ветки и проткнуть глаз. Глубоко в речку не заходи, унесет течением. В лесу ни с кем подозрительным не общайся. Шестилапых ящериц не трогай, можешь заразиться.

— Фетта, — позвал ее папа. — Прекращай. И опять эта вонючая рыба, зачем она нужна? Приучай Скадду к конине.

— Ей рано.

— Нет, — возразила Скадда и поймала клювом кончик маминого хвостового пера. — Ты просто жадная. Сама нашла преступника, сама казнила и сама съела, а мне что делать?

— Не говорить так с матерью, — ответил папа.

— Казнить рыбу, — предложила мама.

— Она неразумная, ее не казнят. Вот ты думал, что я все забуду из твоих уроков, пока тебя не будет, а я не забыла. А еще я очень много летала, мама вот подтвердит. Ты же подтвердишь? Ты вообще не жадная, это я просто так сказала. Я знаю, что один грифон не съест коня. А этот преступник — он что сделал?

— Убил человека, — и папины голубые глаза показались очень темными.

Ого. Так же совсем нельзя. Это только худшие звери могут убивать людей.

— Так он был призывателем?

— Возможно.

Те самые плохие звери, которые не ценят людей и разум и вообще никаких законов не признают. А если их и выполняют, то только потому, что трусы.

— Все, лети, и нам пора, — сказал папа. — Надо мне нагрызть сосновых веток, а то не то что пещера — гора провоняет этой рыбой.

— Ри́ад, позвать грифониц, которых я пригласила есть коня? — уточнила мама. Ее крылья приподнялись с шорохом, не разворачиваясь, а потом опять легли.

— Пока не следует. Опишут они, чем конь питался, и что с того?

— Вдруг они узнали, что он съел редкие растения.

— После чего съели эти растения вместе с его внутренностями. Тогда грифониц придется признать преступницами. Как и тебя.

Мама не может быть преступницей. Скадда насторожилась.

— Это не считается преступлением, я изучила, — мамин клюв щелкнул.

— Не подловить тебя, — папа фыркающе усмехнулся, повел головой, а мама стукнулась клювом об его клюв и цапнула за мех на шее. С ней папа не такой строгий.

Ну и что поймать? Форель самая вкусная, и одной крупной форелью может наесться даже мама. Этой рыбе нравятся водопады и нависающие над водой кусты, а на речке Хвостатой как раз есть большой водопад. И она течет прямо у подножия горы А́гии, где в одной из пещер лежат кости чудовища.

Чудовища-вьорта. Призыватели как раз уважают вьортов.

Уши поднялись, а в крыльях потеплело. Вдруг на пути к речке встретится призыватель? Правда, непонятно, как его распознать, но вдруг он скажет что-то призывательское, и тогда его удастся запомнить и рассказать про него вожаку. Или правителю-тирни́ску. А лучше — самой его поймать. Взлететь и ударить с воздуха. Вот.

Папа всегда учил законам, полетам, истории и тому, как понимать других зверей. Мама тоже учила летать, а еще — охотиться, но, самое главное, она много всего рассказывала.

Например, что все живые существа оживляют мир вокруг себя. А люди оживляют его по-особенному. Они дают названия рекам, и озерам, и горам, и зверям тоже. И тогда мир вокруг людей меняется. Появляются лаохо́рты. Живые страны, похожие на какого-нибудь зверя или птицу. А у животных, если они живут на земле лаохорта, появляется разум. Без людей животные ни за что бы не поумнели.

На маленьком материке под названием Орие́нта две страны и два лаохорта — Лего́ния и Крана́р. В лаохортах выражается все лучшее, что есть в людях, и они тесно связаны со своими народами, вот. И еще у каждого лаохорта есть полезный дар.

А там, где нет людей, появляются вьорты. У них не бывает разума, они часто дерутся, и от этого их земли разрушаются, там умирают звери и птицы. А еще, даже если вьорт возникнет у разумных животных, потомки этих животных будут глупеть. Если останутся жить с вьортом. Поэтому люди очень нужны, а их убийство — тяжелое преступление.

Только призыватели почему-то думают, что надо жить без лаохортов и без разума. На землях страшных вьортов. Вот же глупые.

Призывателей Скадда так и не встретила. Видела, пролетая над лесом, белок, зайцев, мелких птиц и прочих неразумных. Иногда смотрела на светлые линии Ве́ннты. С Веннтой почти как с клювом, оба глаза ее видят, но ее не замечаешь, пока не присмотришься. Только Веннту не потрогать лапой.

Мама говорила, что люди называют Веннту «магнитное поле». И они ее совсем не видят, даже не чувствуют. Они вообще очень плохо видят: зато хорошо умеют делать разные необычные штуки.

У пещеры линии изгибаются совсем чуть-чуть иначе. А еще к пещере манит теплое, знакомое. Это тоже ощущение Веннты, и из-за этого никогда не потеряешься. Скадда запомнила Веннту и на речном берегу, так что туда тянуло тоже, но слабее.

Рядом с водопадом Скадда нашла незнакомого темно-рыжего грифона: вроде бы большого и взрослого, но ростом немного меньше, чем мама с папой. Он стоял на берегу под огромным можжевельником, лапой шуршал по гальке. Выцепил один из мелких речных камней, белый, мокро-блестящий.

— Ты их ешь, что ли? — спросила Скадда. На всякий случай расправила крылья и вздыбила шерсть на холке. Рыжий повернулся, его желтые глаза сощурились.

— С чего вдруг ем?

— Тут ловят рыбу и раков, а ты ловишь камни.

— Хочу и ловлю, тебе-то что, мелочь непонятная.

— Я понятная. Прилетела ловить форель.

— Лови, я при чем? Похож на форель?

Скадда тронула воду, пальцы замерзли. В полете со скалы поток гремел, будто гроза, и пенился. Рядом с берегом, под ветками сага́сты и малины, темнела рыбья спина, и на ней Скадда заметила россыпь пятен, на плавнике тоже. Форель. Рыба повернулась, подплыла чуть ближе, и Скадда кинулась прямо на нее.

Вода бросилась навстречу, захлестнула до ушей. Скадда подняла голову, отфыркнулась. Нужно было сразу проверить глубину.

Следующую рыбу все-таки поймала и вытащила, а рыжему сказала:

— Мою добычу не трогай.

Только посмотрел искоса, и все. Скадда выловила еще две рыбы. После этого речка перестала казаться холодной, зато теперь Скадда зябла, если выходила на берег.

— А неплохо умеешь, — сказал грифон. Ух ты, вспомнил, как разговаривают.

— А ты так умеешь?

— Могу и лучше. Я же старше.

Скадда распахнула крылья и раздвинула маховые перья подальше друг от друга, чтобы стекла вода.

— Сколько тебе лет?

— Семь.

Вот и ошиблась, он никакой не взрослый. Скадда поставила уши торчком.

— Думала, ты большой, а ты сам еще мелкий.

Рыжий выкатил на землю новый белый камень: от грязи он тут же сделался не таким и белым.

— Откуда ты прилетел?

— Из пещеры.

И чем его заинтересовать? Здесь каменистое дно, водятся раки.

Скадда поймала рака, но рыжий смотрел только на свою белую гальку. Тогда Скадда выловила еще одну рыбу, хариуса, потом куснула рыжего за длинное перо хвоста, брызнула водой: грифон не шевельнулся. Между стволами можжевельника, в малине, кто-то возился: оказалось, уж. Скадда вытянула змею за хвост, подтащила к рыжему и положила ему на лапы. Уж ускользнул в воду, рыжий на него и не взглянул. Зато у лап грифона лежало уже пять штук белой гальки.

— Ты скучная, — рыжий потянулся. — Я бы тебя притопил, но ты воды не боишься. Тебя даже топить будет неинтересно.

И распахнул крылья. Скучная? Вовсе нет. Скадда недовольно защелкала и вспомнила:

— А знаешь, что один из вожаков Гвардии плавал с людьми на материк Хадие́р?

Рыжий приподнял уши.

— Его звали Си́гдах, и тогда он еще не был гвардейцем. Он добрался до Каро́мских гор и ходил там по пещерам. Нашел предлинный туннель.

— Знаю, — грифон сложил крылья, наклонил голову. — Кроме части про пещеры. Придумала?

— Это правда было. У меня отец служит в Гвардии, и он знает про всех гвардейцев.

— Что еще интересное знаешь?

— Меня зовут Скадда Корфа́й.

Недавно получила имя рода. Отцовское, потому что все грифоны из рода мамы — белые или рыже-белые, и глаза у них желтые. В роду Корфай грифоны черные и темно-серые, с голубыми глазами. По цвету меха, конечно, не совсем подошла, зато подошла по глазам. И по характеру тоже, так папа сказал.

— Имена есть у всех, — рыжий фыркнул. — Что в них интересного? У меня тоже есть. Та́гал.

— Как будто галька интересная.

— Белая — да. Она редко встречается.

— Горы интереснее. А давай тоже заберемся в пещеры. Давай в пещеры Агии.

И Скадда посмотрела на ее белую вершину. Надо же увидеть эти кости. Нашла бы пещеру и в одиночку, одной не страшно, грифоны же не должны бояться. Просто должна проверить, насколько храбрый этот новый знакомый, вот. С трусливыми грифонами общаться не стоит.

Тагал шевельнул ушами.

— Понятия не имею, как ты все это утащишь, — его крылья развернулись, и он покосился на улов Скадды. Затем с разбега поднялся в воздух.

— Утащу, — прощелкала ему вслед Скадда.

А правда, как? Рака обязательно надо забрать, они вкусные. Скадда схватила его в клюв, постаралась взять еще и рыбу, но она не поместилась. Взмыла, низко-низко пролетела над добычей, две рыбы загребла передними лапами. Больше не получилось.

Скадда приземлилась, бросила добычу, закинула две форели себе на спину, потом опять схватила рака, а в низком полете лапами схватила хариуса и оставшуюся форель. Прижала их к себе. Высоко подняться не удалось, задние лапы повисли, и Скадда, чтобы выровняться, сильно распустила хвостовые перья. Одна из рыб соскользнула со спины, еще одну тут же утащила речная чайка.

Тагал кружил неподалеку и следил.

— Ну что? — спросила Скадда и покосилась на маму. Мама подвинула кусок хариуса, и Скадда его по-быстрому съела, пока папа не смотрел. Папа еще не разрешал есть, потому что Скадда не рассказала ему важное по истории.

— Что? — спросила мама в ответ.

— Он был призывателем?

— Я разучила его разговаривать, поэтому пока не знаем.

Папа растянулся на хвойной подстилке. Рядом с ним светлели в полумраке кости зайца. А кости вьорта, интересно, такие же? А от лаохортов остаются кости?

Скадда, взмахнув крыльями, бросилась на лапы отца и укусила их. Такие большие лапы, настоящие, скорее бы свои стали такими же. Пока слишком маленькие и какие-то не хищничьи. Когти короткие. Нужны нормальные лапы.

— Рассказывай, — папа щелкнул клювом. — Надеюсь, пока я улетал, ты не все забыла. Давай про давнюю историю.

— Раньше в Ориенте была только одна страна, Кранар, — начала Скадда, положив передние лапы на вытянутую лапу отца. — Но тогда весь материк был его. Поэтому Кранар называли Ориентой, как материк, а еще — Империей. Люди Империи были очень жестокие и к сородичам, и к зверям. А когда Империя стала слабой, звери захотели из-за мести истребить людей, и вожаками стали кошачьи. Они призвали вьорта Фе́рру. Самый главный род кошачьих, львов, назвали Ферне́йлами, и Фернейлы стали правителями. Тирнисками. Они уничтожали людей, а скоро и животным стало трудно жить.

Совсем все выучила, и ничего не забыла. У грифонов память вообще лучшая.

Скадда поймала клювом кусачих насекомых в своей и в отцовской шерсти: тоже преступники. Потом чуть клюнула папу: он гвардеец, а преступников не поймал.

— Львы среди хищников самые сильные, — но это не считая грифонов. — Поэтому Фернейлы убивали слишком много травоядных, и хищников тоже, и друг друга. А травоядные не могли возражать, потому что глупые, и…

— Слышал бы тебя тирниск, — сказала мама. — Так нельзя, они не глупые, просто другие.

Она ходила по пещере из угла в угол и следила за далеким склоном. Искала там добычу: зайцев или косулят.

— Глупые и есть, — возразил папа.

Вот именно. Даже язык у них совсем простой. Скадда фыркнула и продолжила:

— А грифоны пытались бунтовать. Но львы живут в лесах, а мы в лесу не можем напасть на них. Поэтому у нас ничего не получалось. Мы, конечно, самые сильные, потому что можем с воздуха сломать кости вообще всем.

— Ну, не всем, — заметила мама, всматриваясь в лес на склоне.

— Почти всем. Но мы все равно лучшие.

Скадда, покусывая лапу отца, повалилась на бок. Задергалось прижатое крыло, и Скадда тут же вскочила.

— Ну вот. А потом с южного материка приплыли другие люди, легони́йцы. Они уважали природу и хотели мирно с нами жить. Звери тогда поняли, что с львами плохо, с вьортом тоже, и согласились с людьми. И с первыми гвардейцами.

— А звали первых гвардейцев как? — спросил папа, неподвижный и строгий.

— Си́тта и Ре́сул.

Смелые, сильные, быстрейшие. Грифоны и так лучшие, а среди грифонов прошлого вообще было очень много замечательных зверей. Надо стать такой же, как они.

— Люди даже сумели победить львов, и с тех пор тирниски соблюдают законы. И охраняют: через Гвардию. А если тирниск становится преступником, люди или грифоны могут его казнить.

— С Кранаром что потом случилось?

Скадда пронеслась мимо отца и, кинувшись ему на крыло, взъерошила кроющие перья. Маховые трогать нельзя: если повредятся, потом не получится летать.

— У Кранара остался кусок материка. Северная часть и серединная.

— Центральная.

— И центральная. Легония эту землю захотел забрать. Но весь материк три тысячи лет был землей Кранара, и поэтому Кранар мог использовать дар со всеми зверями и людьми в Ориенте. Вот. Конечно, и в Легонии тоже. А дар у Кранара очень полезный. Иллюзии.

— И что с иллюзиями? — спросил папа.

Строго так смотрит: он часто делает вид, будто что-то сказала неправильно. Если плохо знаешь, то подумаешь, будто ошиблась. А когда хорошо знаешь, то даже становится весело и хочется кусаться.

— Людям было трудно с нами общаться, они нас плохо понимали. Кранар тогда выбрал несколько зверей с земли Легонии, использовал дар иллюзии, и они стали посредниками. Из-за иллюзии-ина́риса люди их увидели и услышали как людей. Тогда Легония не захотел забирать всю Ориенту. Если бы он присоединил Кранар, тот бы умер, и у зверей больше не было бы инариса. Даже сейчас Кранар выбирает лучших зверей по всей Ориенте и делает их посредниками.

Вот бы это заслужить.

— Он над половиной Легонии уже потерял контроль, — заметил папа. — Но в целом да. Так и есть.

Скадда подкинула и прикусила одну из веток. С клюва уже исчез нарост, которым, как рассказывала мама, Скадда почти пять лет назад пробила скорлупу. Но сам клюв успел стать жестким, нормальным, можно даже перекусывать ветки. Только ни́су больше не получается пить, но и не нужно, она для совсем мелких, как молоко у бескрылых зверей. Мясо вкуснее.

Мама глянула на Скадду, и в ее глазах мелькнули горы. Правда, в отражениях добычу не рассмотреть. Но и не надо, ее ведь не получится там поймать.

— А как лаохорты умирают? — спросила Скадда. — Вьорты могут их ранить, но убить же не могут? И вы никогда не рассказывали, как лаохорты вообще появляются. Вот есть лаохорты-птицы, тот же Кранар, и он что, из яйца вылупился?

— У меня вожак столько не спрашивает после патруля, — папа развел ушами. — Понятия не имею. Фетта, когда ты ее грела в яйце, ты что, вечно у нее что-то спрашивала, вот она и приучилась задавать вопросы?

— Ты у нее спрашивал, — сказала мама. — Грифон она или грифоница, и есть ли у нее уже крылья, и какой она будет окраски, и когда она будет летать, и катал ее лапой.

— Неправда, я ее двигал на солнце, чтобы она училась различать день и ночь. Остальное спрашивал, может быть. Не помню.

— И даже про смерть не знаете? — Скадда опустила уши, потом их вскинула. — Ну вот Ферра умерла, ее кости лежат в пещере горы Агии. И лаохорты умирали. Кранар мог умереть. Зайцы бьются, а потом затихают, и рыба тоже. Но лаохорты же не так умирают? Они же совсем другие.

— Лаохортов медленно убивает отказ их людей. Вьорты их убить не могут, другие лаохорты — тем более, — проворчал папа. — Вьорты могут ранить либо друг друга, либо лаохорта. Лаохорты — нет, это против их природы. А больше тебе и люди вряд ли расскажут. Все, свободна. Поешь.

И лапой подтащил к себе кость, чтобы ее разгрызть.

У входа Скадда увидела пещерную змейку, серо-голубоватую, словно ручей. Подбежала к ней, прижала подушечками лапы, и змейка сразу как будто сдохла: ее и перекатывать можно, и подбрасывать, вообще не шевелится. Сколопендры интереснее, они нападают. Травоеды думают, что такие змеи по правде умирают и оживают, поэтому их боятся, а на самом деле это просто призрачницы.

Люди так назвали этих змеек: а еще назвали и Агию, и все-все горы, и солнце с луной, и Легонию с Кранаром. Людей удавалось видеть совсем редко, они такие странные и интересные. Надо их еще повстречать. И рака надо съесть, а то его съест папа.

Только Скадда отпустила змейку, как она с шипением бросилась наружу.

— А кости лаохортов где-то есть? — спросила Скадда. — Где их можно посмотреть?

— Может, где-нибудь в горах, — проворчал папа.

— На той, которая самая высокая? — Скадда подвинула себе рака и расхрустела его панцирь клювом. — Ты про нее всегда говоришь.

— Кто ее знает. А как она называется, эта гора? Забыла?

— Кро́да. Зачем ее учить, туда ни один грифон не летает, там даже летом любой замерзнет, и еще она далекая. Она не нужна.

— Нужна. И вершина у нее самая белая, — отец взглянул на маму. — Фетта цветом как вершины самых высоких гор.

Мама, проходя мимо, опустила крыло и коснулась им папиных перьев.

Утром Скадда возвратилась к водопаду и темно-рыжую шкуру Тагала заметила сразу. Он опять возился с галькой.

— Ну что, в пещеры Агии? — предложила Скадда, как только приземлилась. Тагал развернул уши к Скадде и повернул голову направо. Согласился, вот и отлично.

— Ты меня вспомнил?

Голова Тагала опять наклонилась вправо.

— Понял, что именно ты хочешь увидеть. Ну что, увидишь. Я знаю, где это.

Он с разбега, распахнув крылья, взлетел на валун и оттуда поднялся в воздух, а Скадда тоже взмыла. Иглистые ветки можжевельника поспешили вперед, маховые перья чуть-чуть их задели. Вскоре мохнатые кроны остались внизу, речка сузилась, местами ее перекрыли деревья и кустарники.

Тагал обогнал уже на три-четыре хвоста. Скадда ускорилась, но Тагал продолжал удаляться. Его хорошо учили. Родители летают с такой же скоростью, когда учат: но они поддаются.

Склоны Агии становились все круче. В можжевеловых и дубовых рощах попадались каменистые поляны, покрытые цветами: похожими на ракушки ме́тонками, белыми ясколками, синими ра́виями с пушистыми листьями, а еще нита́вой. Она как оранжевые и желтые звездочки. Зайцы такое едят, значит, их тут много. Надо тут поохотиться на зайчат и арестовать их за то, что они едят красивые штуки. Да, зайцы неразумные: но на них ведь можно учиться охотиться. Значит, и учиться арестовывать тоже можно.

От полян поднимались теплые потоки, термики, и помогали лететь. В горах мало термиков, и правильно: они удобнее потоков, которые просто обтекают склоны. А будущим гвардейцам к удобному не надо привыкать.

Ну вот, ни одной поляны больше нет. Крылья мерзнут и двигаются все медленнее, и в них болит, а Тагал сильно опередил. Все-таки не надо летать так далеко?

Еще чего. Гвардейцам нельзя так думать.

Скадда сильнее взмахнула. Потом вслед за Тагалом обогнула утес и приземлилась на выступе. В скалистой стене, чьи камни покрывал бирюзовый и красный лишайник, нашелся черный провал: туда бы и отец смог войти.

Скадда и Тагал зашли внутрь, и из глубины сильно повеяло сыростью и холодом. Сразу будто остыла голова, и лапы стали идти медленнее. Скадда повернулась ко входу и сосредоточилась на линиях Веннты, запомнила, как изменились их изгибы

— Знаешь, почему я согласился? — спросил Тагал и тут же ответил сам. — Раз ты прилетела опять на то же место, значит, в самом деле хочешь здесь побывать. А раз не отстала от меня — слишком хочешь. Настойчивая. Это мне нравится. Летаешь так себе, но получше, чем пылинки. Хотя по размеру они тебе с трудом уступают.

— Я отлично летаю, — сказала Скадда. — А ты точно знаешь, что тут находится?

— Еще бы. Плохо помню твое имя с именем рода, но первое начиналось на «Ска», второе заканчивалось на «ай», будешь Скай. Идем, Скай.

Скай? Ну, звучит неплохо, звонко. Скадда навострила уши и отправилась с Тагалом в холодный влажный полумрак: теперь, чтобы не стукнуться о камни, надо напрячь вибриссы, как ночью. Встопорщила их.

Воздух очень плотный, кажется, что не взлетишь, а с потолка падают капли. Хорошо, что мех и перья, как говорят мама и папа, водонепроницаемые, вот. И не промокнут: ни здесь, ни в речке, ни даже в море.

По мокрым камням прошуршала сколопендра. Здесь просто лучшая пещера. Скадда метнулась к существу, поддела его лапой, подкинула, отскочила.

— Убери это от меня, — сказал Тагал.

Скадда фыркнула и перевернула сколопендру: они же такие интересные, у них много лап, как они могут не нравиться? Ну и что, что ядовитые: от их яда все равно не умрешь. И этот Тагал, что, боится? Он негрифоний грифон?

А потом Скадда глянула вперед.

Там через полумрак белели кости. Череп с открытым клювом: то ли птичий, то ли грифоний, еще и с наростами. Скадда шагнула еще ближе к костям: а внутри сделалось почему-то тоскливо и кисло. Лапы совсем остыли.

Половина костей разрушилась, но остался позвоночник, часть ребер и крылья: не такие, как у грифонов и птиц, а трехпалые. Лапа Скадды прошла сквозь кости.

Тагал стоял, присматриваясь и наклонив голову.

— Кости — это память о ней. Других вьортов забыли, а Ферру помнят, вот кости и остались. Завтра рыбачить будем, Скай? Я знаю место получше, чем то, где ты уронила форель. Если ты, конечно, туда долетишь. Только не бери с собой сколопендр.

Скадда вздернула голову. Сколопендры сами поселятся у речки, кто им запретит?

Два года спустя, 675 г., 16 теге́на

За дверью профессор Эсе́ти пообещал кого-то убить, и Жер прислушался, положил ручку на лист тетради. Если профессор говорит кому-то подобное, возможно, это посущественнее задачи по химии.

— Иначе сам рано или поздно убьешься. Вот что ты за человек? — с этими словами та́нер Эсети внес в гостиную портфель, и следом вошел парень лет двадцати.

Почти на голову выше профессора, упитанный. Волнистые русые волосы разлохмачены, черты лица правильные и мягкие, а глаза рыжие, будто дихромат аммония.

— Зато в любом случае убьюсь не напрасно, — незнакомец говорил негромко, бархатно и при этом отчетливо. Он кивнул Жеру и добавил: — Вы тоже посмо́трите на мою сегодняшнюю добычу.

Закончишь тут задачу поскорее.

— Вот кто он, Жер, как думаешь? — танер Эсети прошел к креслу, что стояло рядом с книжным шкафом, и опустил портфель на подлокотник.

— Тоже ваш студент, наверное, — отозвался Жер. Задел пальцем ручку, та соскользнула с листа и дробно, звонко прокатилась по столу, пока ее не поймал.

— И́рвин, к сожалению, теперь работает в ЛОРТе. Справляешься с задачей-то?

Не думал, что в общество по развитию технологий берут таких молодых людей. Ирвин, наверное, изобрел что-то интересное, ну или его протолкнули родственники.

— Дорешиваю, — лист с зачеркнутыми записями лучше выдрать, будет из чего смастерить кораблик для мелкого. Попасть бы на настоящий корабль и отправиться туда, где сейчас папа, но в Басмада́н, страну огромного южного материка Хадиера, не пустят, если ты не участник экспедиции.

О, вспомнилась формула к последнему действию, не прошло и получаса. Задание на самом деле пустячное, с подобными справлялся в конце нулевого курса, но у одних людей в память-тетрадку все записывается стойкими чернилами, а у других карандашом. Полгода — тот еще ластик.

— Подойди, Же́рмел, — позвал Ирвин. — Как закончишь.

Уже закончил.

Профессор стоял у кресла вместе с Ирвином и рассматривал истрепанный, пожелтелый лист бумаги. Жер приблизился к танеру Эсети, тот дал взглянуть: как оказалось, на чертеж.

Длинный корпус в форме сигары, два больших крыла и два поменьше, на морде винт. Летающая машина, аалсо́та. Неясно, как они вообще держались в воздухе и как люди не боялись на таком летать, еще и города с них бомбить. Опасная, нелепая и ненормальная пакость, изобретение народа алдаса́ров. Они много чего полезного изобрели, но и страшного тоже.

Думал, аалсоты только в учебниках по истории можно увидеть.

— Так. C ней что-нибудь не в порядке? — промурлыкал Ирвин. — Смущает форма винта или расположение кабины? В портфеле есть чертежи в других ракурсах и в разрезе, сейчас покажу.

— Где вы их достали? — спросил Жер. Вместо Ирвина ответил профессор:

— В Валле́йну он за ними ездил, оттого-то и ругаюсь.

Парень этот, Ирвин, похоже, с ума сошел. Лучше всю жизнь без перерыва учить химию, чем однажды сунуться в полуразрушенный ядерным взрывом город Валлейну, где когда-то жили ученые-алдасары, а теперь живет кто попало, только не люди.

Алдасары давно уже вовсе не живут в Ориенте. Они восстали против Единства Легонии, отделили от страны льету Кейно́р, а потом воевали с Легонией: как раз на аалсотах. В исторических книгах эти главы беспокоили больше всего, хотя про лаохорта Кейнора читать было даже интересно. Но Кейнор давно вернули в состав Легонии, аалсот давно нет, никто больше не бунтует. Пусть так все и остается, без того хватает тревог.

Папа сейчас тоже на руинах города: но в басмаданских городах хотя бы радиации никогда не было. Пусть и Басмадан тоже страшный, конечно. Неисследованный.

Закрапал дождь, холодок из форточки пролез за шиворот, обои сделались из песочных серыми, и показалось, что на них не полоски, а тени от полусотни облетевших веток.

— Отличный город, мне понравился, — на лице Ирвина появилась улыбка — хищная, до странности веселая. Головой повредился, так и есть. — Грустный, да. Своеобразный.

— Своеобразный, согласен, — профессор посмотрел на Ирвина поверх очков, пригладил седую бородку. — Ради старых бумаг рисковал. Славно.

— Ради прогресса, — у Ирвина снова спокойное лицо, строгое отчасти. В сумрачной по-дождевому комнате только у его глаз остался цвет. — Знаю, вы цените прогресс, а вашего сына это бы тем более заинтересовало. Аалсоты придумали не для украшения бумаг, долг ценных изобретений — служба обществу.

Тон у него снисходительный, даже напыщенный, а профессор отчего-то это терпит. С коллегами этот Ирвин говорит так же? Может быть, сын какого-то должностного лица. Танер Эсети еще и портфель почему-то сам сюда внес, хотя это вещь Ирвина. Странно все это.

— Я отдам чертежи ЛОРТу, — добавил Ирвин. — Конечно, там и без того задумались об авиации после новостей о заокеанских дирижаблях.

Шутит, наверное. Надо быть сумасшедшим, чтобы всерьез предложить вернуть летающих чудовищ. Стало неуютно, будто в голову тоже пробралась непогода.

— Развиваться надо, кто спорит, — сказал профессор. — Но ты вот забываешь про небольшие проблемы.

— Знаю, что вы не верите в сказки о разгневанной природе, — Ирвин прикрыл глаза.

Небо для птиц и грифонов, а у людей есть земля и море с реками: очевидная и справедливая вещь. Человек и так способен на слишком многое по сравнению с животными.

— Или вы думаете, что меня вышлют в Ка́йрис, как алдасаров? — добавил Ирвин и улыбнулся. — В отличие от них, я не собираюсь использовать аалсоты против легонийской армии.

— Во-первых, зачем ЛОРТу твои чертежи-то? Никто не начинает с самого сложного. Если бы я студентам-новичкам на первых занятиях выдавал задачи по органической химии почв, меня бы самого отправили не куда-нибудь, а в кайрисские льды.

Ирвин бесшумно, как кот, прошелся между столом и книжным шкафом, затем по ковру. Обогнул тумбочку с телевизором и остановился у окна, спиной к улице.

— Конечно, сначала у нас изобретут что-нибудь попроще, но, когда перейдут к настоящим аалсотам, как раз пригодятся чертежи, — он говорил странно: вроде отчетливо, но, если внимательно вслушаться, разобрать слова становилось сложнее. — При отсутствии опыта так будет проще сориентироваться. Нужно видеть, к чему следует стремиться.

Даже взгляд у Ирвина неуютный, как колючий свитер. Жер поежился.

— Допустим, ЛОРТу удастся спустя лет так тридцать прочитать чертежи и собрать те самые аалсоты, — танер Эсети наклонил голову. — А если алдасары узнают, что легонийцы присвоили их разработки, они как к этому отнесутся-то, по-твоему?

— Создатели аалсот, пережившие депортацию, давно мертвы, и, даже если возникнут проблемы, Легония найдет способ их уладить. С Кайрис в любом случае надо связаться. Как и с теми, кто за океаном: но скорее они с нами свяжутся, и не слишком мирным путем, если мы будем медлить.

— Насчет Кайрис-то правильно, только алдасары гордость уж точно не растеряли. И про ресурсы не забывай, — форточный ветер загнул край листа с чертежом, танер Эсети его расправил. — Сколько понадобится добывать руды, да людей задействовать, да много чего еще. Дело-то полезное — возрождать авиацию, но, вероятнее всего, не аалсоты у нас взлетят, а деньги на ветер.

Полезное?

Профессор же их видел, эти летающие машины, и в свое время успел к ним привыкнуть, несмотря на их опасность. Он, конечно, не за то, чтобы их вернуть. Наверное, просто хочет, чтобы его оставили в покое.

Поскорее бы проверил задачу, отпустил на почту: там можно хотя бы косвенно встретиться с отцом. Отправить письмо, которое он увидит и возьмет в руки. Между квартирой и почтой протянулась напряженная невидимая нить.

— Весомое препятствие, не спорю. Но и оно преодолимо. У стран, что сейчас развивают авиацию, ресурсов меньше, чем у нас, и обстановка сложнее.

— Не забудь про морскую угрозу, — напомнил танер Эсети.

— Морская угроза точно так же опасна для наших соперников.

Жер, подняв голову, пересекся взглядом с Ирвином: тот смотрел спокойно, расслабленно и изучающе. Слишком уверенный и чужой человек. Жер опустил взгляд к ковру, на котором белели перья: раньше не замечал.

— Жермел, — мягко позвал Ирвин. — Жермел Када́ти, так? Сын одного из легонийских исследователей, изучающих Басмадан.

Когда он только успел узнать? Похоже, с танером Эсети он близко общается.

Жер сложил руки на груди и кивнул.

— И мой студент, у которого нужно проверить последнюю задачу, — танер Эсети сел за стол, отложил чертежи на самый край, пододвинул тетрадку. — Ирвин, как я понял, ты уже сказал самое главное, так что чуть позже продолжим.

— Что же, спешить мне некуда, — ответил Ирвин. — Конечно, я пришел не вовремя, понимаю. У тебя есть что-то вкусное?

— Есть, но не тебе.

Танер Эсети поправил очки, развернул тетрадь на месте, заложенном ручкой, и, пока он читал, его карандаш скользил по строкам, черкал под самыми корявыми буквами. Ожидание собралось в груди напряженным комком.

Наконец, профессор отложил тетрадь и кивнул. Все-таки, получается, все нормально: от этого стало легко.

— Как видишь, не зря остался на химическом, — танер Эсети пододвинул кулек фундука, взял себе горсть. — Тоже угощайся.

Получается, да, не зря. Еще, конечно, надо подумать. Не ожидал, что все получится.

— Ты так и не сообщил, что думаешь об аалсотах, Жермел, — послышался размеренный голос Ирвина.

— Ну, мы же и без них нормально живем, — ответил Жер. Свой голос показался невнятным и бормочущим: зачем вообще отвечать? — Танер Эсети про ресурсы вот еще говорил. Тем более, если станут развивать авиацию, в корабли будут меньше вкладываться, а морская угроза — она как-то посерьезнее, чем те страны за океаном.

А чем меньше кораблей, тем она опаснее.

— Морская угроза никого не разбомбит с воздуха. И если страны, что всегда были развиты хуже нас, занялись авиацией, то алдасары и подавно за пятьдесят лет могли восстановить свой воздушный флот.

— Если против нас бросят аалсоты, то, ну, легонийцы же их сбивали в свое время, — Жер согнул и разогнул уголок тетрадного листа. — Самим делать крылатые машины — все-таки, думаю, перебор.

Танер Эсети смотрел задумчиво, морщины между его бровями казались глубже, чем обычно.

— Никакому транспорту не сравниться по скорости с аалсотами, — сказал Ирвин. — Противовоздушной обороны недостаточно. Изоляция Ориенты в чем-то была для нас кстати, пока расстояние имело значение. Не стоит дожидаться, пока и в странах Хадиера додумаются до аалсот.

— Это понимают все здравомыслящие люди, — кивнул профессор. — Но сложностей-то это не отменяет. Нужно все как следует просчитать.

— Да. И действовать. Тем более мы ведь по-прежнему в изоляции от всех, кроме соперников, не так ли, Жермел? — Ирвин посмотрел искоса, по-кошачьи лениво. — Знаю, суда весьма редко ходят от нашего побережья до басмаданского и добираются туда в лучшем случае за трое суток.

Слишком давно не видел папу. Жер посмотрел мимо Ирвина, на дома за стеклом.

Не обязательно ведь отвечать противникам тем же способом. А вдруг они изобретут что-то еще более ненормальное? И для окружающей среды аалсоты опасны. Будут загрязнять воздух сильнее, чем автобусы и поезда.

Ирвин смотрел спокойно, изучающе.

— Сейчас же делают все больше быстроходных судов, — ответил Жер. — С них разве аалсоты не удастся сбить? О, вот вы говорите, изоляция, а что, Флоре́нт не считается?

— С ним едва удается поддерживать связь, — заметил Ирвин. — И думаешь, сам Флорент, будучи империей, ограничится морским и наземным транспортом? С медикаментами и врачебной помощью для экспедиции в Басмадане ситуация еще сложнее. Все это можно исправить, впрочем.

Ну нет. Никаких аалсот. С папой бы увиделся, конечно, как бы ни было страшно думать о Басмадане. Но не таким способом.

Зачем его вообще открыли, этот Басмадан. Еще десять лет тому назад никто про него и не знал, и уж точно не догадывался, что он надолго разъединит семьи.

— Если бы даже у нас были аалсоты, я бы не полетел в Басмадан.

— Ты бы не полетел, хорошо. Другие бы полетели. Ты ведь согласен с тем, что аалсоты могут принести пользу?

Там, в экспедиции, болеют, это да. И несчастных случаев хватает. Что-то может случиться и на море из-за пресловутой морской угрозы. Всегда старался убедить себя, что неприятности с кем угодно могут произойти, но не с папой: а тревога все равно иногда накатывает, давит.

— Ну, могут, — проговорил Жер.

— Так, — улыбнулся Ирвин. — А насчет того, полетишь или нет… Ты, например, раньше думал, что займешься химией? Разве именно ее ты предпочитал в детстве? Кстати, весьма интересная дисциплина.

Детство-то здесь при чем.

— Только не вздумай ее изучать, — профессор повернулся к нему. — Я не стану тебя собирать по всей Легонии.

Жер поместил в пакет учебные вещи, забрал чуть-чуть орехов и поднялся из-за стола.

— Пойду, наверное, пока ливня нет. Спасибо, танер Эсети.

— Завтра жду пять следующих задач: они сложнее, но постарайся сначала разобраться без меня, — сказал профессор. — Новую тему тоже посмотри, завтра разберем. Прогресс-то я действительно ценю.

Теперь — на почту, а потом — домой. Дома не увидишь чертежей аалсот и помешанных работников общества по развитию технологий. Там можно спокойно съесть рулет, послушать «Будни умельцев», потаскать хомяка. Надо ему купить зерна, и еще раскрасок для мелкого. Брат давно просил.

У порога Жер подтащил ногой кроссовки, накинул куртку, в карманах тренькнула мелочь. Ирвин все еще наблюдал.

— Так. Уже ходил на почту? — спросил он. — Скоро почтовый катер отправится в Басмадан, так что желаю удачи твоему посланию: правда, клочкам бумаги и так иной раз везет больше, чем людям. Или зверям. Глупое обработанное дерево может попасть на другой материк и сделать то, что ты не можешь. Несправедливо.

Танер Эсети взглянул на него с укоризной.

— Ага, — сказал Жер. — Знаю. До завтра, танер Эсети. И вы, — Жер покосился на Ирвина. — Ну, до свидания.

— До завтра, — профессор кивнул.

Ирвин прищурил рыжие глаза.

— Все в порядке? — спросил он, взглянув на Жера.

— Вы про что? — Жер чуть нахмурился.

— Значит, в порядке, — Ирвин кивнул. — Трижды спасибо.

Не самое странное из того, что сегодня от него услышал.

— Почему трижды?

— Ты помог мне проверить, как легонийцы относятся к аалсотам, — ответил Ирвин. — До удачной находки я опросил уже человек девять, и пока что результаты мне нравятся. Только один выступал категорически против и, конечно, не привел аргументов. А что насчет остального… нет, пожалуй, не скажу.

— Правильно, — сказал танер Эсети. — И так уже загрузили человека.

Дождь зашумел, будто сердитый препод, и Жер набросил капюшон. Зря не прихватил зонт, минут пятнадцать придется мокнуть.

Как эти чертежи сохранились в Валлейне — тот еще вопрос. Наверное, профессору Ирвин расскажет, как их отыскал.

После спертого подъездного воздуха ветер с дождем даже радовали, пока не окоченели пальцы. Капли выстукивали бойкий ритм на козырьках магазинов и на карнизах, к водному концерту изредка добавлялся гул машин. Пару раз встретились звери: мокрая харза пила из лужи, волк спал у подъезда под скамейкой. Теперь у них в лесу мало еды, в городах выпрашивают.

Жер придержал капюшон. Ветер, который приходит с моря, не оставляет попыток научить людей летать, к тому же недолюбливает деревья и постоянно пытается оторвать у них ветки. Акации пока не осыпались, в отличие от де́мвий, каштанов и орехов. Свежеоборванные листья путались под ногами, а прочие, неподвижные, мокли по тротуару и проезжей части. В палисадниках зеленела растрепанная приземистая трава, совершенно по-весеннему: в Басмадане она и подавно всегда зеленая. Над высотками, обычно белыми, а сейчас серыми из-за пасмура, кружил грифон, возможно, гвардеец.

На почте Жер опустил конверт в ящик с пометкой «В Басмадан». Сегодня или завтра письмо поедет в далекую и снежную северо-восточную льету Гахари́т из льеты Кейнор, а через полмесяца с другими посланиями для экспедиции попадет на быстроходный почтовый катер и отправится на юг, в восточный Хадиер, где нет никаких холодных дождей с промозглыми ветрами.

Со своей памятью давно бы забыл, как выглядит папа, если бы снимок не остался.

Два года спустя, 678 г., 11 гале́нза, Скадда

До сих пор иногда мерещилось, что поезд живой, а перестук колес — биение механического сердца.

Солнце золотило окно, в воздухе играла пыль, и шерстинки на лапе, только коснись ею стекла, делались из серебристо-белых рыжеватыми. В кружке на столике плескался темно-оранжевый тими́с, чувствовался терпкий запах. Зачем люди опускают в воду подожженную траву, невкусно ведь?

Казалось, что проснулась позже, чем обычно, хотя солнце только что встало.

— Зве́рька, — позвал сосед по плацкарту, и Скадда шевельнула ухом. — Колбасы хошь?

Ни в коем случае, издевательство над мясом.

За окном летела степь, зеленая с медовым и изумрудным отливами. Колоски и листья диких злаков шевелились, клонились к сородичам; маковые лепестки быстро взмахивали, словно крылья детенышей, взлетающих в первый раз. Высоко вились хохлатые жаворонки, реяли соколы, а к горизонту мчался табун: напряглись лапы, кинуться бы вслед, оглушить отставшего жеребенка, но остается лишь наблюдать.

Эке́ра, главный город льеты Кейнор, уже близко, она ощущается очень ясно в последние часы: теплая точка внутри головы и одновременно как будто вдали, на северо-западе. А Пане́ст остался за три тысячи километров, если не дальше. Возможно, в тот городок Гахарита получится вернуться ненадолго, но пока не хотела бы.

Скадда легла на свою полку: с начала поездки очень хотелось, конечно, на верхнюю, но она слишком высоко, чтобы туда запрыгнуть, а для распахнутых крыльев в поезде слишком тесно. На кожаной обивке осталось немного серых перьев и шерстинок, и царапин тоже: все-таки зацепила когтями пару раз, но не страшно, люди тоже портят разное, иногда специально. Как раз на стенке виднеется надпись: «О. Т. И С. С. 674».

Прислушалась к звукам из других плацкартов: скрип складного стола, треск галет, шуршание пакета, звук расстегнутой «молнии», спор о сортах абрикосов. И, фоном, удары колес. Коридор заполняли шаги: порывистые, шаркающие, едва различимые, тяжелые, и в дальнем конце вагона появились новые, быстрые и гулкие, с неровным ритмом: Да́йгел.

Скоро он вернулся. С его щек пропала щетина, а темные, почти черные волосы по-прежнему выглядели так, словно по ним пронесся ураган. Дайл щелкнул Скадду по клюву, Скадда фыркнула, не всерьез прикусила ему пальцы. Наглый человек.

Дикое разнотравье сменилось малахитовым пшеничным полем акта́рия. Еще не город, но тут уже все ручное, и даже трава здесь одомашненная. В Гахарите актарии небольшие, а в Кейноре огромные: они кормят не только кейнорские города.

Скоро выяснилось, что поле разделили на участки оградами из сетки: на каждом таком участке мог бы целый год пастись огромный табун. Скадда заметила на оградах таблички с названиями разных регионов, в том числе столичного.

— Совсем совесть потеряли, — раздалось из соседнего плацкарта. — Грабят и грабят наш Кейнор. В открытую.

Почему грабят? Скадда сильнее развернула ухо в сторону голоса. На самом деле все по закону: с полей Кейнора собирают урожай и отправляют в разные льеты. В Кейноре ведь самая хорошая земля, и здесь не бывает слишком жарко или холодно.

Только минут через десять с того времени, как впервые показалось поле, замелькали электровышки, затем аккуратные одно-двухэтажные актари́йские дома среди зелени садов, маленькие вишни и абрикосы в кронах домашних деревьев, и Скадда соскочила на пол, а Дайгел снял с верхней полки рюкзак. Когда смотрела в окно, хотела увидеть участок поля с табличкой «Кейнор», но поезд через него не проехал.

Как мало пространства в вагоне, и какой же тесный проход. Стылый металл под лапами: чуть теплый в тех местах, куда дотянулось лучами солнце. Одни голоса отдаляются, другие становятся громче и четче.

— Мама, грифон! Можно погладить?

Грифонов нельзя гладить. Особенно будущих гвардейцев.

В тамбуре встретился ветер: растрепал мех на шее, остудил под ним кожу, снял с крыла пушинки. В голову толкнуло изнутри, череп потяжелел, север и юг поменялись местами: поезд приблизился к радиомачтам. Несколько мгновений, и все стало прежним.

Удары колес скоро затихли, как пульс добычи, когда ее загрызаешь.

Экера — белый город, и утренние тени здесь сине-голубые, как и горы, чьи вершины царапают облака на севере. Здания держатся поодаль друг от друга, будто им жарко вблизи, и так тянутся вверх, словно вот-вот начнут парить над асфальтом: кажется, что некоторые, чьи нижние этажи не видны из-за кипарисов, демвий и лип, в самом деле парят. Воздух то чистый, то с акациевой кислинкой, то пахнет машинами.

Иногда на дороге показывалось сразу пять или шесть автомобилей, но люди на велосипедах и мотоциклах проезжали гораздо чаще. Скадда то и дело поднимала голову к небу, но над крышами кружили только чайки, ни одного грифона. Над городами патрулируют не каждый день, но, может, повезет?

Кейно́рцы, в отличие от гахаритцев, светловолосые, и почти у всех короткие стрижки, как у Дайгела: только у молодых женщин Скадда иногда видела волосы до плеч или чуть ниже. Прохожие носили рубашки, легкие куртки, штаны до лодыжек или до колен: в Гахарите они сейчас бы не смогли так прогуляться.

Вместе с Дайгелом Скадда свернула на широкий пустынный бульвар. Над плиткой, ярко освещенной солнцем, кружила, поднимаясь, пыль вместе с парой хвоинок: восходящий теплый поток, как раз понадобится. На глаза опустились прозрачные веки, раскрылись перья у основания хвоста. Скадда разбежалась, оттолкнулась задними лапами, взмахнула крыльями. И, поймав термик, начала подниматься: круг за кругом.

Ускорялся пульс, свистело в ушах, прохладный ветер скользил по телу и проходил между перьев. Все оставалось позади, уменьшалось: люди, деревья, здания. Дайл, теперь казавшийся не больше муравья, смотрел в небо: его серо-зеленые глаза прищурились, руки уперлись в бока. Он ухмыльнулся краем рта и отправился дальше.

Крылья Скадды заскользили над узорами улиц. Взгляд сосредоточился на светлых и размытых полосках Ве́ннты, на их знакомых изгибах. Дом, где живет Георг, находится севернее и чуть-чуть восточнее, а вокзал — южнее, примерно в центре города.

Никак не удалось научить Дайгела называть Веннту не громоздко, «магнитное поле», а правильно.

Горизонт за хвостом окаймляло море, темно-лазоревое с индиговым, распахнутое с юго-запада до северо-запада: так бы сейчас и развернулась, и устремилась к нему, если бы не задумывала ничего важного. Зелень скверов, палисадников, пустырей оттеняла белизну многоэтажек; провода, как паутинки, цеплялись за рога электрических столбов и антенн. Далеко на севере виднелись крыши актарийских домов и аккуратные сады, а за ними лес и горы, сквозь которые, казалось, просвечивало небо.

Среди экерийских зданий есть протяженные и узкие, одиночные и словно слепленные из нескольких. Чаще они стоят рядами, такими же ровными и резкими, как синие тени на боках многоэтажек, но кое-где рисуют круги или наконечники стрел на карте города, а в одном месте, на юге, выстроились звездой. Крыши белые и светло-бирюзовые, плоские: отличается только синяя крыша-холм, что видна на северо-западе рядом с обелиском. В городе удобнее ориентироваться, чем в лесу: не так много пространства загораживают кроны.

Изучив местность, Скадда стала разыскивать животных: правда, в городе и актарии нельзя охотиться, но все равно интересно. Встречались лишь собаки, гуляющие с людьми, и кошки на крышах, а вот в парке на лужайках паслись олени и косули, и Скадда привычно нашла среди косулят самого слабого, маленького и медленного. Чтобы себя не дразнить, улетела подальше.

Время от времени Скадда разыскивала внизу Дайгела: он скоро пересек две улицы и выбрался на площадь, где много фонарей с цветными стеклами. Поговорил по уличному телефону, купил мороженое в киоске. Пожал руку статуе городского работника: единственный из прошедших мимо. Потом, во дворах, Дайгел не глядя поймал брошенный детьми мяч и кинул обратно, но тот попал не к ребятам, а в крону каштана.

Скадда перевела взгляд на Веннту: нужные линии уже приблизились. У одного из подъездов Дайгел остановился и помахал.

Море опустилось за крыши, дальние дома спрятались позади ближних. Город уменьшился до единственной улицы: здесь балконы по-прежнему украшала лепка в виде морских коньков и ракушек, а по обочинам шуршали листьями вишни. Асфальт приближался. Скадда повернулась против ветра, сильно раскрыла хвостовые перья, опустила хвост, и скорость снизилась. Вытянулись вперед лапы, шире раскинулись крылья. Прохожие посторонились, с тротуара шумно снялись чи́мры: тоже хищники и тоже крылатые, но такие маленькие и несерьезные птицы.

В подъезде отдавало затхлостью, но ветер из открытых окон разбавлял ее. Первый пролет, второй, третий: отличный дом, помогает бескрылым жить чуть ближе к небу. Четвертый, пятый. На последнем, восьмом этаже Дайгел постучал в деревянную дверь, и внутри квартиры возникли шаги, приблизились. Щелкнул замок.

От уголков пепельных глаз Георга расходились, как лучи, морщины; короткая борода и волосы серебрились сединой, а на носу виднелась та же небольшая горбинка, что и у Дайла. Ростом Георг не уступал Дайлу, выглядел бодро: а ведь ему уже семьдесят четыре, даже грифоны не доживают до такого возраста.

Дайгел коснулся своего правого плеча левой рукой.

— Привет, папань.

Странно, что он считает Георга отцом, хотя давно не детеныш. Дайгел все еще не объяснил, почему у людей так.

А Риад умер, когда Скадда еще не повзрослела. И поэтому он до сих пор отец.

— Здравствуйте, здравствуйте, — Георг повторил жест приветствия, а затем они с Дайгелом пожали друг другу руки. Первое приветствие — уважительное, второе — дружеское. — Хорошо доехали-то, ребята? Соседи хоть приличные попались?

Говорил он мягко и ясно, с хрипотцой.

— Как уверяли проводницы, грифоны улучшают дисциплину, — Дайгел, переступив порог, бросил рюкзак в угол. — Но они имели в виду гвардейцев, а Скадда у нас не гвардеица, — пока не гвардеица. — Спокойно добрались, но пернатость тут ни при чем.

Скадда щелкнула на него клювом.

В знакомой гостиной, куда привел Георг, по центру находился стол, напоминающий вожака всей мебели. Впереди, у окна, откуда веяло прохладой, стояла тумбочка с телевизором. Справа от входа, вдоль стены, размещалась кровать, а слева громоздился шкаф. Стеллажи, уставленные книгами, защищало стекло; на одной из полок стучали стрелками часы, стоящие на маленьких лапах. Песочные обои добавляли помещению света, на них переплетались, как ветки, коричневые полоски.

Здесь намного просторнее, чем в поезде, и получится распахнуть крылья, только они, скорее всего, уткнутся кончиками в стены. Так что на шкаф не взлететь, а хочется, даже в крыльях чуть чешется. Дома у Дайгела Скадда взлетала на шкафы, но, правда, когда была поменьше.

Это убежище, то есть, квартира, все равно находится над землей, почти как пещера в горах. Так что ничего страшного, если не выйдет забраться выше. Интересно, а тут есть пауки, мухоловки и сколопендры? Должны быть.

Дайгел сел на ковер у тумбочки, нажал кнопку «Старт» на корпусе телевизора. На экране появились черно-белые лица, их стали сменять черно-белые залы, черно-белые степи, черно-белые дома и снова лица. Приглушенные обрывки бесед смешивались с отголосками музыки: звучало красиво, но разве интересно смотреть без цвета? А если подойти близко, все, что есть на экране, распадается на много точек.

Ну а если там показывают не настоящее, а специально разыгранные сцены, то это тем более не интересно смотреть.

Дайл выключил телевизор.

— Работает он как мои выпускники, после твоего-то ремонта, — Георг кивнул Дайгелу и перевел взгляд на Скадду.

Можно поговорить с ним и вслух, он лучше многих людей понимает речь грифонов. Но уже привыкла общаться письменно, и к тому же Георг поймет не все слова. Передними лапами Скадда оперлась на стул, затем осторожно переставила их на стол, и Георг положил рядом чистый лист с карандашом.

Люди произносят меньше звуков, чем звери, и жестов у них мало: правда, много слов со множеством значений. Поэтому зверям проще выучить язык другого вида животных, чем человеческий. А люди не могут выучить ни один звериный язык полностью: ведь они даже не слышат часть звериных звуков. Зато у людей есть множество других умений, и животные на них не способны.

— Намерзлась в Панесте, да?

Скадда взяла в клюв карандаш и, подпирая его лапой сзади, ближе к грифелю, начала писать.

«Не очень. Выносливая».

— Ничего, скоро отвыкнешь спать в обнимку с обогревателем, — хмыкнул Дайл, и Скадда поспешила добавить:

«С чуть теплым. Дайгел ленился чинить».

Дайгел подошел, посмотрел на листок.

— Сколько повторять: я не ленюсь, у меня нет времени.

— Ты нас сегодня бросаешь? — уточнил Георг, и Скадда кивнула, отложив карандаш и встав на все четыре лапы. На задних стоять трудно, тем более спина плохо гнется. — Тагалу я уже сообщил, что ты скоро появишься. Тогда, как соберешься улетать, покажу на карте, где его убежище. И чтобы знала: тирниск до лета запретил грифонам Кейнора охотиться на зайцев.

Может, он в следующем месяце рискнет запретить грифонам охотиться на коней? Правда, его к тому времени наверняка отстранят от должности.

С Луи все равно надо встретиться, пусть он и неумелый правитель. Тем, кто вступает в Гвардию Кейнора, надо обращаться не только к вожаку местной Гвардии, но и к тирниску.

Ковер у окна — широкий, расписной и на вид мягкий, но на нем нельзя отдыхать, грифоны должны признавать лишь подстилки из травы, сучьев и хвои. Так что Скадда не пошла к нему и стала изучать книжный шкаф. За стеклом выстроились не только книги, но и видеомагнитофонные кассеты; на полках лежали записки. «Органическая химия», «Квантовая химия», «Работы студентов», «Радиоактивность». Почерк у Георга красивый, ровный, как будто он каждую букву рисует целый день. Есть и кассеты для радио с названиями песен, и рядом с ними тоже листки: «Вернуть Жермелу, купить себе такое же», «Не нравится, отдать», «Кранарский камье́т», интересно, что это? «Скрипка», «Для Есы».

А вот «Стихи». Они, конечно, непонятные, и в них часто описывают то, чего на самом деле не было, но их приятно читать. Скадда коснулась клювом стекла наравне с корешком одного из сборников, а Георг подошел и достал книгу.

— И мне чего-нибудь дай, — попросил Дайгел: он уже разместился на кровати и разбирал рюкзак.

— Радио тебе дам, — Георг повернулся к нему. — В последнее время хрипит.

— Бесплатная рабочая сила?

— Будет и зарплата.

— Со сметаной?

— Могу и блюдо гахаритской кухни приготовить.

— Что там готовить-то, высыпал полведра перца и все.

— Вот именно, — кивнул Георг.

— Скажешь, что в Кейноре один только перец и остался, а прочее вывезли? Видел, у вас уже не стесняются подписывать участки полей: дескать, с этой земли вывезут в столицу, а с этой вон на север.

— Что поделать.

Значит, отсюда увозят слишком много еды? Но, хотя это и плохо, Кейнор все равно никто не грабит: ведь эту еду покупают.

Скадда прошла на ковер: он и правда мягкий, но все равно никто из сородичей не узнает. Георг положил рядом книгу, и Скадда почистила мех над подушечками, а потом перелистнула несколько страниц лапой. «Внутри души твоей зарницы не погаснут». Они ведь только на небе. Непонятно. Но звучит красиво.

Над одной из вершин взлетели два грифона, и их красно-рыжие перья засияли на вечернем солнце. Скадда подалась вперед, внутри все будто собралось в комок — теплый, напряженный. Самцы: один матерый, второй выглядит намного его моложе. Незнакомые. Гвардейцы?

Скадда прыгнула со скалы, поймала поток теплого воздуха, обтекающий склон, затем поднялась по нему и распластала крылья. Позвала грифонов звонким кличем, в ответ раздался пространный сиплый крик, звал старший: с неохотой спрашивал, что нужно Скадде.

— Вы видели Тагала? — спросила Скадда.

— Важное что-то? Осведомительница? Я тебя не знаю.

— Важное. Когда он вернется?

Грифоны больше не отвечали, унеслись к белым пикам гор.

Так здорово слышать голоса грифонов. Голоса гахаритских орлов смутно похожи на грифоньи: поэтому и нравилось их слушать.

Скадда возвратилась на скалу. Под обрывом, в ущелье, речка нападала на камни, кидалась брызгами в темные стены и шипела, словно куница, пойманная в ловушку.

Глаза начали закрываться, и Скадда фыркнула, дернула головой. Ранний вечер ощущается как поздний, но солнце ведь еще не зашло. Вот в Гахарите зашло. Скадда подняла левую переднюю лапу и протянула по ней крыло, разминая мышцы, а затем повторила все с правыми лапой и крылом.

Солнце перекрашивало небо в желтый с легким зеленым оттенком. Горы напоминали усталых хищников: их косматые бока с каменными проплешинами вот-вот начнут подниматься и опускаться. У подножий росли низкие дубы и можжевельник, бала́дры, орешники, малина, маро́та, в чьих зарослях можно отлично поохотиться на зайцев, а выше они уступали борам из высоких сероствольных сосен. В их густых кронах мелькали белки, вьюрки, крупные птицы-листви́цы с хохолками. Дальше сосновники сменялись грабовыми и буковыми лесами, а еще ближе к вершинам начинались горные сухие степи, где водятся косули, и каменные пустоши: и льды у самых высоких гор.

Сколько тут, в лесу, еще не обнаруженных преступников? А призывателей?

На одном из утесов тис раскинул ветки над кустарниками, как крылья над добычей, и над этим деревом взмыл грифон: ржаво-рыжий. Тагал?

Он приближался, и скоро удалось получше его рассмотреть. Треугольная морда, резкий изгиб клюва, небольшие острые уши, прижатые в полете. Тагал, чужой и знакомый зверь. Когда-то просто друг, а теперь — вожак кейнорской грифоньей Гвардии.

Всклоченный мех выглядел жестким, как листья колючей ба́лмы: такую шерсть никто не захотел бы погладить. Желтые глаза повторяли по цвету закат, крылья рассекали воздух рубящими, сильными взмахами. Когда грифон встал поблизости и его огромные крылья с шорохом сложились, Скадда проклекотала:

— Попутного ветра вожаку.

Тагал вырос еще больше, и у него теперь такой строгий взгляд.

Шевельнулись от ветра темно-рыжие шерстинки на его лопатках и шее. С востока пробирался холод, отблески солнца покидали утесы.

— Скай, давно вернулась? — сухой грубоватый голос ничуть не изменился.

— Сегодня.

— Вот оно как. Ты все та же рыбоедка? — Тагал, ударив крыльями, сорвался вниз. — Здесь водится форель.

Скадда последовала за Тагалом, окунулась в тени ущелья. Река расширялась, шумела все громче, мимо проносились кусты кизила, остролиста и ежевики. Вот и черный провал в стене, укрытие Тагала: рядом с ним ничего не росло, лишь мох темнил скалу.

У гряды валунов мелькнула рыба, Скадда нацелилась туда. Шум перешел в грохот: и казалось, это рычание речки. Лапы, грудь и живот начали мерзнуть. Поток разбивался о преграду из камней, брызги долетали до морды, иногда до ушей, и уши подергивались.

Скадда спустилась на булыжники и едва не соскользнула. Рядом вильнула бурая спинка с синим в пятнах плавником. Не форель, нае́тка, но тоже хорошо. Удар, всплеск: и рыба прижата к валуну. Плотная, жесткая, хвост подрагивает.

Тагал взлетел с добычей в клюве, Скадда подхватила свою, а в убежище по-приятельски обменялись ужином. Внутри пещеры пахло стухшим мясом, груды костей оставляли мало места даже для одного грифона. Но все-таки удалось разместиться вдвоем: пришлось сгрести в угол часть лошадиных и козьих черепов. Жалко, что нельзя свернуться клубком, как кошке: правда, иначе не получилось бы летать, так что нет, совсем не жалко.

— Удобно устроился, у самой реки, — Скадда откусила от хвоста. Жестковато, отдает илом, но все равно вкусно.

— А то. Вожак бы не поселился где попало.

Обглодала наетку в считанные мгновения, скелет возвратила потоку, а Тагал съел совсем немного.

— Почему не выбросишь другие кости? — из-за них ведь неуютно.

— Не мешают. Нормальные кости, — Тагал повел головой в сторону Скадды. — Выходит, до сих пор не передумала насчет Гвардии? Риад тебя и на севере гонял с обучением, до самой своей смерти, не сомневаюсь.

Скадда наклонила голову направо: едва не кивнула по привычке.

— И отлично обучил. Я быстро выполню все задания и попаду в Гвардию.

— Кто туда только ни попадает, — Тагал развернулся и оторвал небольшой кусок от рыбы.

Уши Скадды повернулись вперед. В Гвардию ведь берут только самых достойных, о чем это он?

— Сама увидишь, — добавил Тагал. — А завтра встретишься с тирниском.

И растянулся на камнях, половину рыбы отодвинул в сторону.

А ведь Тагал, как и тирниск, теперь посредник. Дайгел рассказывал, что лаохорт-орел Кранара использовал дар над вожаком кейнорских грифонов-гвардейцев. Хотела бы посмотреть на зверя в облике человека и услышать его попытки говорить по-легонийски как настоящую людскую речь. Жалко, что звери не могут воспринимать иллюзию-инарис. Дары лаохортов на зверей воздействуют слабее, чем на людей.

— Тагал, — позвала Скадда. Тагал насторожил уши. — Вот ты встречался с лаохортом Кранара. Он какой?

— Ты на орлов не насмотрелась в своем Гахарите?

Скадда повела ушами. Кранар ведь не такой, как настоящие орлы.

— Расскажи.

— Я собираюсь спать. Ночуй здесь.

Скадда вскочила и повела ушами вверх, опустив при этом хвост и приоткрыв горло: показала радость и признала, что Тагал здесь главнее. Так здорово использовать только грифоньи жесты. Жесты гахаритских зверей Скадда понимала не всегда, а вот человеческие выучила.

Затем Скадда прикусила ухо и лапу Тагала: он, конечно, гвардейский вожак, но друг и почти ровесник. Тагал сжал клювом ухо Скадды в ответ.

— А где твоя подруга? — поинтересовалась Скадда.

— Улетела на пару дней. Она осведомительница Гвардии, ее зовут Ве́нти. Приносит больше пользы, чем моя стая.

— А кто входит в твою стаю? Она большая?

— Наши приятели детства.

Надо будет их обязательно встретить.

— Я тоже хочу вступить в твою стаю, когда стану гвардеицей.

— У тебя не выйдет. Останешься с теми грифонами, с кем училась.

— Но ты же не остался.

— Со мной особый случай. Да и для чего тебе вступать в мою стаю. Ты и так на ее территории можешь охотиться и спать.

Он покосился на рыбу, но больше есть не стал.

— Тирниск недавно запретил драки за территорию, теперь надо в разговоре доказывать, что тебе нужна именно эта земля, скала, неважно. Так что, если захочешь у кого-то отбить пещеру, имей в виду.

— Я смогу ночевать и в кустарнике, — сказала Скадда.

— Только не в лещине. Грифонам там спать нельзя, могут и лапу прокусить, я серьезно говорю. Сам не понимаю, чего Луи хочет этим добиться. Улучшить самоконтроль зверей? Так он мыслит?

Скорее ухудшить.

Скадда выглянула наружу. На земле исчезали цвета, и черные ночные тени селились между камней. Небо оставалось голубым, цвета глаз отца, Риада, но скоро перекрасится в угольный цвет его перьев и меха.

Приземлились в предгорье, поблизости от замка: ассиметричный, все углы у него прямые, и он словно вырезан из утеса, на котором стоит. Шпили и зубцы башен торчат зубами неизвестных чудовищ, узкие окна напоминают глаза, которые смотрят в лохматый бор. По ступеням, вырубленным в скале, вряд ли кто-то взбирался за последние годы, кроме плюща. Скадда почесала клювом крыло, затем нацелила уши и клюв на замок.

— Резиденция Берро́ут, — раздался клекот Тагала. — Обычно нахожу Луи́ в ее окрестностях. Берроут входит в его личную территорию.

Скадда углубилась вслед за Тагалом в кейнорскую чащу, которую заново теперь узнавала и исследовала. Побеги мароты, вале́ссы, папоротника прикасались к бокам, лапы ступали по влажной почве, местами присыпанной прошлогодней листвой и хвоей. Повсюду возникали звуки: то зашуршит, убегая, белка; то прокрадется в зарослях кто-то с крапинками на шкуре; то свистнет мелкая зелено-белая птица-ванла́нка, то застучит дятел. Треск сучьев, звон трелей, скрежет коготков о кору, шорох чешуи по опавшим иголкам. Скоро получится стать защитницей всех этих животных.

У куста мароты бродили волки и обнюхивали ветки.

— Здесь был олень, — заявила волчица.

Местных волков легче понимать, чем гахаритских, хотя и к языку гахаритских Скадда привыкла. У всех разумных зверей Кейнора языки со временем стали схожи, в них появилось больше одинаковых звуков. А разумные птицы могут отлично повторять звериную речь, и с ними говорить еще проще.

— Он не ел, — возразила вторая и погрызла подругу по стае за нос, а та заскулила и ткнула приятельницу лапой. — Просто ходил рядом, чуешь, ветки не обглодал.

Гвардеицы.

— Нам повезло, что у нас почти нет нюха, — Скадда переглянулась с Тагалом.

— А Луи не повезло, что у него почти нет мозгов, — сказал, пощелкивая клювом, Тагал. — Теперь гвардейцы в основном только этой ерундой и занимаются. Волкам целый месяц нельзя есть белоногов, львам — оленей, оленям — мароту. Олени ее сроду не ели, но за последние пару дней Гвардия нашла уже десяток нарушителей.

Пусть волки и бывают гвардейцами, но такими же умелыми, как грифоны, им не стать. А еще в волчью стаю нельзя вступить: все волки в ней рождаются у пары вожаков. Если кто-то из волков захочет стать гвардейцем, ему надо будет сначала вырастить волчат, а потом уже доказывать право на то, чтобы служить в Гвардии. В том числе для своих бывших детенышей.

Кабан пробрался сквозь кустарник, ветки захрустели под натиском. Плеснула вода под лапой: луж попадалось много, в них отражались кроны с голубыми прорехами. Один из замшелых камней длиной с грифона шевельнулся, у него открылись глаза, похожие на морскую гальку с черной прорезью сверху вниз, поднялась узкая морда: края́щер. Его можно разгрызть, если нападет, но пока не пробовала.

Сплошные тени, лишь изредка на земле попадаются маленькие яркие пятна света: они расписывают и стволы деревьев, покрытые серебристо-голубоватыми узорами лишайника и густым мхом. Кажется, что кончики можжевеловых веток ярко подсвечены: подрастает молодая хвоя. Низкие длинноиглые сосны цветут золотистыми шишками, которые не совсем похожи на шишки: вместо чешуек у них гибкие отростки.

Скадда потрогала их лапой, на шерсти осталась желтая пыльца.

— Нелепое предложение, — послышалось из чащи. Зверь говорил примерно в тридцати шагах от Скадды: непривычно, тихо, с мягким кошачьим ворчанием. Тагал остановился и навострил уши, Скадда повернулась к нему, и он наклонил голову вправо. Нашли.

— Если послать в Тали́с небольшие гвардейские стаи, спокойнее там не сделается, — продолжал тирниск: и медленно приближался. — Чтобы навести там порядок, нужно отправить туда всех гвардейцев без исключения.

— Все равно зверям той льеты надо помочь, — второй голос прозвучал тверже и звонче, хотя и немного простуженно.

— Они почти не разумны и бесполезны, — последнее слово понять удалось с трудом. — И люди там не лучше.

— Откуда ты знаешь, если их ни разу не чуял и не слышал?

— И не собираюсь слышать, благодарю. Обойдусь без их общества.

— Насчет пользы, — неизвестный зверь чихнул, голоса перестали приближаться. — Тот человек, который осенью возглавил Талис, успел, в общем, сделать для нее больше, чем ты для Ориенты за два года.

— Если в Талис настолько хорошее правительство, для чего туда отправлять кого-либо еще? У Гвардии есть более значимые цели, чем охрана такого никому не нужного клочка земли, как эта льета. Лиери давно бы поняла.

— Точно, значимые. Проверять, едят ли кабаны личинок, — в голосе неизвестного появилось больше мягко-рычащего призвука. — Хм, ты точно запомнишься, такой ерунды не придумывал даже Каеран Фернейл, которого отстранили в пятьсот двенадцатом.

Послышалось, как когти царапают кору.

— Эрцо́г. Не трогай мои деревья.

Скадда вскинула уши. Знакомое имя. Надо держаться от этого зверя подальше. Не бояться, нет: это не по-грифоньи. Просто избегать. Это неправильное существо.

— На моих когти хуже точатся, — ответил Эрцог.

— Отойди от моих деревьев.

Тагал взглянул на Скадду.

— Пошли, а то опять весь лес будет в клочьях шерсти, не разглядишь ничего.

Скадда пробралась за ним сквозь густые заросли, миновала груду камней, перескочила поваленную сосну, а потом оказалась на небольшой поляне. Два молодых кота, любому из которых Тагал не достал бы и до низа лопаток, повернули головы навстречу.

Янтарно-оранжевые глаза огромного льва выглядели очень яркими в контрасте с темнотой плюща, валунов и папоротника. Его шерсть напоминала по окраске темное золото, на ней выделялись бежевые полосы, словно следы от лучей, а в пышной светло-бурой гриве полоски становились шире и встречались чаще. На левой передней лапе, ниже локтя, проглядывала выжженная на шкуре стилизованная буква «т»: отметина тирниска.

Эрцог напоминал льва только отчасти.

Зеленые глаза с вертикальными не львиными зрачками. На желтой шерсти, кроме светлых львиных полосок — темные пятна, и пятен намного больше. Шея лохматая, но настоящей гривы нет. Уши немного острее львиных. Стройный, ростом чуть ниже тирниска, и у обоих морды очень похожи, только у Эрцога черты тоньше. И наблюдает он весело, с интересом.

Как нормальный зверь.

— К тебе насчет вступления в Гвардию, Луи, — позвал Тагал. Приятно слышать четкую, резкую грифонью речь вместо кошачьей. — Моя знакомая, Скадда Корфай.

Тирниск, медленно поднимая большие лапы, прошел мимо Скадды, повел усами вперед, принюхался. Оранжевые глаза смотрели сосредоточенно и с настороженностью.

Очень ухоженный у него мех. Луи, конечно, нечасто уходит куда-то дальше своего убежища: разве ему не стыдно в таком случае приказывать главам Гвардий? И он очень крупный. Львы не должны быть поджарыми по-грифоньи, ведь им не надо летать: но все-таки он точно слишком много ест. Пользуется своим положением.

Но ходит, несмотря на огромность, легко и плавно, бесшумно. Даже удивительно, как так?

— Откуда ты родом? — лев сел напротив.

— Отсюда. Мой отец служил в Гвардии Кейнора. Риад Корфай, — Скадда подступила ближе. Пусть лев и огромный, и нависает, как одна из оживших пологих гор, перекрашенная закатным солнцем в рыжий, но он совсем не страшный. Его, конечно, не удастся покусать за уши и хвост, ведь он совсем не друг: но и бояться его не получается. — Около трех лет назад мы перебрались в Гахарит из-за болезни, гронты. Отец там умер.

— Ты весьма молодая, насколько чую. Впрочем, пока не чую точный возраст.

— Мне девять лет. С половиной.

Совершеннолетняя уже полгода. Важно.

Скадда взглянула на Тагала: он ходил туда-обратно мимо упавшего дерева. Эрцог свернулся под сосной, чихнул и спрятал морду в лапах.

Тоже не страшный. Еще чего.

— Корфай? — Эрцог поднял голову, и от его взгляда стыдно сжались лопатки. Скадда вздернула голову. Сейчас он не набросится, и вообще, не привыкла бояться. — Древний род из льеты Пала́гет? В двести пятидесятом один из грифонов рода Корфай как раз был главой палагетской Гвардии.

Уши Скадды напряглись. Род Корфай не такой уж известный, хотя он и правда древний. Да, отец рассказывал про предка-вожака, и он на самом деле правил в двести каком-то году, уже и сама забыла.

— Вот как, не знал, — сказал Луи.

— Ты даже не знаешь, что такое Палагет, — заметил Эрцог.

— Георгу Эсети наверняка известно о тебе, — сказал тирниск. — Насколько помню, три года назад он уже просил, чтобы ему докладывали о грифонах, больных гронтой.

— Он вылечил меня и маму. Это он помог нам с папой перебраться в Гахарит. А теперь я с его сыном вернулась сюда, и я навещаю Георга.

— Очевидно, тебе не занимать выносливости, раз ты жила в северной льете, — глаза льва прикрылись, уши направились вверх. — Что же, каковы обязанности гвардейцев и назначение Гвардии?

Нельзя не помнить, если отец учил этому много лет.

— Самое главное, следить за тем, как исполняют законы.

Лев приподнял голову, уши развернул к Скадде: попросил рассказать подробнее.

Скадда рассказала, что гвардейцам надо искать и наказывать тех, кто убивает без веской причины и охотится на запрещенную добычу. Что надо запоминать всех преступников там, где патрулируешь, и в том числе меры наказания. Что нельзя допустить, чтобы эти звери покинули территорию, где должны жить определенный срок. Что нужно защищать редких существ, помогать налаживать отношения с людьми и между разными видами. Еще, конечно, выполнять законные поручения вожака стаи, вожака Гвардии и тирниска. Рассказывать о проблемах зверей вожаку, чтобы он все передавал вожаку Гвардии, а тот — тирниску. Ну, можно, конечно, и самой доложить тирниску, если понадобится.

Наконец, тирниск выставил вперед правую лапу: все.

— Мы с Тагалом назначим для тебя наставника, он проверит, на что ты способна, — не сомневалась. Скадда повела головой вверх, и уши насторожились. — Молодые грифоны нам нужны, в особенности готовые приносить пользу. К слову, ты одна из первых, кто пожелал вступить в Гвардию Кейнора этой весной.

А впереди — тренировки и соревнования с другими претендентами. Подготовилась отлично, и, конечно, удастся стать лучшей. Правда, надо разумно оценивать свои силы, так что готова и проиграть. Но только наставнику, настоящему гвардейцу. Скадда распушилась.

— На следующий день, как рассветет, отправляйся к моей пещере, — произнес Тагал.

Его крылья подняли в воздухе волну, с земли взметнулись хвоинки и с шорохом осели.

— Расскажи о зверях Гахарита, — произнес тирниск. — О нем передают мало сведений.

— Ты и там не был? — поинтересовалась Скадда.

Время от времени он должен посещать каждую льету, но все и так знают, что он безответственный.

Еще он часто прикрывает глаза: словно хочет уснуть. Кошки могут спать почти весь день, а Луи наверняка может проспать и несколько дней подряд. Может, ему снится, как он посещает разные льеты, вот он и думает, что ничего не упустил.

— Не доводилось.

— Там опасные травоядные, — сказала Скадда. — Ганро́ды, лоси, льдозу́бры. Часто соперничают, дерутся за территории. Там нет грифонов, это ты, конечно, знаешь, хотя ты не так уж много знаешь. Зато там много волков-гвардейцев.

— Но травоядные, тем не менее, часто нарушают закон?

— Льдозубры — да. Ганроды законопослушные, если за ними следят, и среди них даже есть осведомители.

— Гахариту нужно уделить больше внимания, бесспорно. Подумаю над этим.

Очень верится.

— Почему грифонам Кейнора нельзя спать в орешнике? — поинтересовалась Скадда. — И почему каждый вид хищников по целому месяцу не может охотиться на какой-нибудь вид травоядных? А травоядные не могут поедать какой-нибудь вид растений. Объясни, — чем больше спрашивала, тем интереснее становилось. — А быть ленивым разве не скучно? А не скучно спать целый день? Или тирниски должны спать меньше, чем обычные коты? Но ты все равно спишь целый день. Тебе не жарко быть таким крупным?

— Понятно, — задумчиво произнес тирниск. Позади закричала птица, ее голос быстро оборвался. — Эрцог?

Скадда обернулась. Эрцог лег у валуна, его золотистая лапа прижала к земле тена́тта за шею, тенатт дернул крыльями и замер. По загривку Скадды прошел холод.

Просто охотится. Как обычная кошка. Лапы сами отступили на пару шагов. Не страх. Осторожность, вот.

— Как давно ты охотишься на моей территории? — спросил Луи.

— Он успел мне сообщить, что прилетел от Нальме́новой скалы. Эта скала на моей территории, значит, и птица моя.

— Брось ее. Похоже, стоит запретить тебе здесь находиться.

— Я никогда не спрашивал разрешения, — зеленые глаза смотрели искоса, дерзко. — Оторвать тебе крыло?

— Оторву тебе голову, — со спокойствием сказал Луи, — если до вечера не вернешься на свою территорию. Тебе повезло, что мы не одни.

Он провел когтями поверх борозд, оставленных Эрцогом, и удалился, а Эрцог взглянул на Скадду, наклонив голову.

— А мне расскажешь еще что-нибудь про Гахарит? — спросил он и насторожил уши.

Может и стоит поговорить: он ведь на вид заинтересованный, веселый. Просто кошка. Только непонятно, что может прийти в голову таким, как он.

— Нет, — ответила Скадда. — Я больше не хочу про него говорить, и еще я устала.

Эрцог повел ушами назад, его морда на мгновение стала задумчивой, и он улыбнулся.

— Как хочешь, — Эрцог фыркнул и потянулся, прищурив один глаз. — Трус мелкий.

Перья на загривке Скадды взъерошились, когти выдвинулись. Эрцог подхватил птицу в пасть, еще раз глянул на Скадду и скрылся в зарослях.

— Почему это? — Скадда щелкнула клювом, подбежала к кустарнику, где исчез Эрцог, но ничего не увидела, кроме переплетения веток и зелени листьев.

Ну и все равно не стоит с ним общаться.

Хотя он и станет правителем зверей после Луи.

12 галенза, Дайгел

Дайгел просмотрел записки на полках шкафа: «Органическая химия», «Растения Легонии», «Архитектура», «Антинаучная ересь». На самом верху обитали романы о путешествиях и детективы. Зачитывался в детстве «Фрокли́мским происшествием», но сейчас, может статься, не пойдет. Давно эту книгу не видал.

Там, где лежала полоска с надписью: «Историческое», чернел широкий корешок с названием «История Ориенты, третий-четвертый века» и с изображением орла и дракона, лаохортов Кранара и Легонии. В жизни-то они оба смотрятся куда интереснее. Дайгел вытащил книгу, пролистал.

Хлопнула входная дверь, о половик шаркнули подошвы, и Дайгел высунулся в коридор.

— Замучил студентов?

— Порядком, и не закончил, — отец задвинул ботинки под вешалку. — Сейчас вот ко мне снова придет Е́са.

Еще одного человека заразил своей химией. Еса, стало быть? Та самая?

— Погоди-ка, студентка-новичок с экономики, алдасарка? Ты рассказывал, она у тебя на факультативе неплохо так себя показала.

— Она самая, — ответил отец.

Интересно, какова она из себя в жизни — девчонка из бунтарского народа.

— Собирается после нулевого курса на химфак, наверное?

— Все может быть, меня это только порадует. У тебя что, Дайл?

— А я тут над радио поиздевался.

Книгу Дайгел оставил на кровати и, пройдя в конец гостиной, включил приемник, стоявший на подоконнике. Дикторша весело наобещала экерийцам холодину и град, не забыла пожелать счастья, а Дайгел договорить ей не дал. Собрал антенну, закрепил и отошел от окна.

— Да, больше не хрипит, — отец уселся в кресло рядом со своей библиотекой, портфель поставил на пол. — И не сомневался.

— Хоть какая работа, а то в объявлениях нашел мало чего путного.

Дайгел плюхнулся на кровать, оперся спиной о стену, подтащил к себе историческую книгу: с обложки, как и с корешка, дракон с синими глазами скалился на красноглазого орла. Снаружи забренчало по карнизу.

— Дай на свое новое изобретение-то взглянуть еще раз, — попросил отец.

Дайгел вытащил из-под кровати рюкзак и достал оттуда пакет с обоими видеокамерами. Принес отцу, а тот с осторожностью вынул штуковины из пакета.

Новая камера весит всего килограмм, а первая, старушка — полтора. Таких мелких видеокамер больше ни у кого нет, да и не знает про них никто, кроме отца, Скадды и гахаритского ЛОРТа. Но у последнего свои причины скрывать изобретение.

Дайгел уже много рассказывал отцу о твердотельных матрицах. А еще о преобразователях свет-сигнал, которые сам изобрел: из-за них и удалось уменьшить размеры камер. Пускай отец во всем этом и не разбирается, но слушает он всегда внимательно: и правильно делает, а то ведь Дайгел в детстве слушал его рассказы про всякую там химию да медицину.

— Помню, как пару лет назад считал, что видеокамеры все громоздкие, а тут ты позвонил и картину мира мне на старость лет испортил.

— Я на них наснимал Гахарит. Тебе кассеты оставлю, дам адаптер, будешь смотреть без проблем. А еще вот, гляди.

Дайгел включил камеру и после того, как выдвинулся объектив, нажал кнопку спящего режима.

— А потом, когда понадобится, можно опять ввести в рабочий. У старой камеры такого нет. Пригодится для скрытой съемки всяких там вещей любопытных, чтобы объективом не жужжать.

Вывел камеру из спящего режима, положил на стол объективом к отцу и сам заглянул в объектив, махнул рукой.

— И звук ничего такой, самое главное, — сказал Дайгел. — Пусть только попробуют заставить меня платить налог за тунеядство. Я с этими камерами столько пахал, что мне положен отпуск длиной в два года, не меньше. Пускай эта запись будет свидетельством.

— Поддерживаю, — отец кивнул и поправил очки.

А когда Дайгел спрятал камеру в рюкзак, отец подошел к кровати и забрал книгу.

— «Историю Ориенты» я сам читаю, вот закончу — и тебе отдам, не хозяйничай.

— Докажи.

Отец открыл книгу и вытащил закладку, сухой лист. Дайгел кивнул. Правда, бойкий стук в дверь заставил отца тут же отложить «Историю Ориенты».

— Ага, — хмыкнул Дайгел. — Моя книга. Иди учи студентов, старик.

Отец отмахнулся и отправился в коридор.

Еса — девчонка как девчонка, разве что волосы чудны́е, рыжие. Раз нулевой курс заканчивает, то сколько ей, семнадцать-восемнадцать? Мелкая еще.

— Пятьдесят восьмой элемент? — спросил отец после приветствий. Его любимое издевательство.

— Церий, — ответила Еса. — Моя ручка почти закончилась, вашу потом украду, танер Эсети. Задание не получилось только одно, точнее, получилось, но как-то странно, — и, опустив сумку на стул, Еса раскрыла мокрый оранжевый зонт. — Дайгел, правильно? Вы, получается, приехали из Гахарита?

— Отчего на вы, — сказал Дайгел. — Всего-то едва за тридцатник, экзамены сам сдавал не так давно. Да, из него са́мого. Как говорится, кто всю жизнь в одном городе…

— …тот глаза не использует, — продолжила Еса. — Каждый кейнорец хочет заглянуть за горизонт.

А ведь и кейнорские поговорки знает.

Зонт остался в углу комнаты, Еса устроилась за столом и вытащила из сумки книгу с тетрадью.

— А я из Кайрис, — добавила Еса. — Ну, ты уже знаешь про меня, да?

Она смотрела внимательно, улыбалась.

— А то. Отец говорил, подаешь надежды. Ну давай, успехов тебе.

А еще он говорил, что Еса хорошо влилась в коллектив. Неудивительно — все-таки алдасаров в основном уважают. Уж сколько они сделали для своего родного Кейнора — не перечесть. Народ ученых да изобретателей. И бунтовщиков.

Когда их высылали с материка за северный пролив, в Кайрис, другие кейнорцы за них порой и вступались, но в целом Кейнор был деморализован, разбит — тут тебе и ядерный взрыв в Валлейне, и лидер погиб, и аалсот осталось мало, и лаохорт исчез. Легонийцы задавили авторитетом, запугали тем, что алдасары опять могут ядерную бомбу изобрести и что, дескать, лучше уж вам жить в мире, чем огрызаться. Да еще и субсидий подкинули, чтобы не возникали. Были те, кто и тогда хотели вернуть Кейнору независимость, но все-таки навоевались люди, сил не было, средств тоже. И мотивации.

А теперь алдасаров, рожденных после ссылки, амнистировали, и отец видел те самые чертежи, что и послужили тому причиной. Легонийцы включили мнимое благородство: дескать, раз уж присвоили алдасарские бумаги, то надо алдасарам это сказать напрямую да наладить в конце концов отношения. Легония и Кайрис ведь соседи, хотя и разделены проливом.

Пока в гостиной работал филиал Экери́йского университета Легонии, Дайгел успел почитать книгу по истории, снова просмотреть вакансии, поджарить клубней тербе́ты на поздний обед и сделать нанкасу. Для нее следовало бы вытащить мякоть из небольшой булки, зажарить, смешать с овощами и мелко порезанным копченым мясом и опять набить в булку. Правда, копченого мяса не нашлось, а из овощей в магазине Дайгел видал одно лишь вялое старье. Тербету вот разве что добыл неплохую, но для нанкасы одной ею не обойтись. Дайгел заглянул в овощные запасы отца, нашел там пыль, но с кулинарией она соотносилась слабо, так что в итоге просто поджарил булку.

Отцова кухня считай не изменилась с прошлого приезда. Разве что рядом с раковиной и газовой плитой поселилась стиральная машина-автомат — та еще редкость. На навесном деревянном шкафу по-прежнему стояла банка с надписью: «Не брать», другая с надписью: «Не помню, что это» и третья: «Маринованная тербета». Тьфу ты, зараза, забыл про эти банки, а можно было бы с консервами смастерить нанкасу. На тумбочке белели два бумажных пакета с махоркой. У окна халено́тис в кадке тянул ветки вверх с такой бессовестностью, словно собрался пробить потолок и потребовать ухода еще и от соседей сверху. Пахло тмином и горьким перцем, немного отдавало уксусом.

Еще Дайгел сгонял во двор, чтобы вышвырнуть невесть как оказавшуюся на кухне хе́нгу и надрать ей длинные уши. Грызуну, длинному и верткому, не удалось чего-нибудь стащить, оттого он до конца лестницы норовил слопать Дайгеловы пальцы.

Когда, вернувшись, Дайгел зашел в гостиную, Еса что-то переписывала из справочника, а отец пил тимис, сидя в кресле, и читал «Памятники архитектуры Кама́рии доимперской эпохи». Дайгел взял со стола металлический перекидной календарь и сменил число с двенадцатого на пятнадцатое, заодно и фазу луны подкрутил. Надо было менять на тринадцатое, как раз выходной, первая четверть, но да ладно.

— Все, танер Эсети. Выучу и послезавтра вам все расскажу, — сообщила Еса, заложив ручкой тетрадь.

— Договорились, — ответил отец и кивнул.

Затем Еса повернулась к Дайгелу. И, взяв ручку, покрутила ее в пальцах, затем встала, опять посмотрела на Дайгела. Глаза у нее, оказывается, светло-карие, теплые — раньше как-то и не приметил. Лицо овальное, подбородок узкий. Черты еще все-таки детские, сглаженные, но проглядывает уже, что они малость заострятся со временем, считай как у кранарцев.

— Можете и здесь поговорить, познакомиться, — сказал отец. — Вы, ребята, мне не будете мешать. Мне не может помешать даже целый поток. Что университетский, что водный.

Дайгел кивнул, а Еса чуть улыбнулась и опустилась на стул.

— Ну, что узнать хочешь? — усмехнулся Дайгел.

— Ты же работал в ЛОРТе, да? — осторожно и уважительно спросила Еса. Да чего там этот ЛОРТ, название только громкое.

— В последнее время — механиком в одном актарии Панеста, — Дайгел придвинул к ней стул. — Только платили считанные мьенцы. В гахаритском ЛОРТе работал до того, но перспектив в карьере там никаких не светило, хоть ты наизобретайся. Вот и ушел.

Да и много где довелось поработать. На заводе больше всего пришлось по душе, там и карьерный рост был неплохой, и сами должностные обязанности, и коллектив, но ЛОРТ переманил.

— Так вот как оно с ЛОРТом. Слушай, если не секрет, конечно: что ты изобретал?

— Устройство, чтобы помочь драконам летать, — Дайгел прищурил глаза.

— Ты их видел? — улыбнулась Еса.

— Приходилось, да там смотреть не на что.

Не то что на лаохорта Легонии: драконы Гахарита в сравнении с ним как чертежи с готовой машиной. Летают лишь в горах, и то не подолгу.

— Но теперь-то они умеют летать как птицы?

— Да прям. Как мои узнали, то сразу решили, что я хочу запустить людей в воздух, вот я и сбежал. А видишь, если бы остался, сейчас был бы в выигрыше, с нашим-то новым авиастроением.

— Ты себе противоречишь, так-то, — с легким смешком заметила Еса и обхватила подбородок ладонями.

— Я просто легенду создаю. Вон ведь какие дела, ищут меня, опасно со мной говорить.

А если и впрямь что-то такое придумать для драконов. Скадду вон позлить.

— Ну, в любом случае я думаю, что ты классное что-то изобрел. И, когда обнародуешь, я тебя сразу поздравлю. У нас тоже изобретателей много, ну, в Кайрис.

— Выходит, ты только одно нормальное лето видела, — заметил Дайгел.

— Почему, в Кайрис оно тоже случается, но северное сияние чаще приходит, — а глаза прямо-таки летние у нее, да и волосы. Полярной ночью с такими волосами можно выйти на улицу — и фонаря не надо. Улыбка тоже под стать. — Еще у нас там самое вкусное мороженое, и я по нему скучаю.

Вот и отыскалась единомышленница.

— Ты тоже его ешь в холодрыгу? — Дайгел придвинулся немного ближе. — Я в Панесте был считай единственным, кто помогал мороженщику с заработком.

— Какое тебе мороженое нравится? Мне вишневое.

Ага, именно тот вопрос, который первым делом хотел бы обсудить с алдасарами, конечно. Ну, в общем-то, вопрос неплохой.

— Любое. В Кайрис есть вишни?

— Ну, на юге. Мы там разбили хорошие теплицы, в них все выращиваем, — теплицы-то хорошие, да и еда, с алдасарами в подобных делах сомневаться не приходится. — Скоро мой брат приедет, который как раз работает на заводе мороженого. Он разного привезет, и я вас угощу.

Уж явно не одни только сладости изготавливают в Кайрис.

— Привози, а то летом из Кейнора как раз все вывезут. И мороженое, и ягоды, и хлеб, только нас оставят. Кому мы сдались в других льетах. Выходит, молодцы вы там, обустроили полудикую страну. И что, там сейчас и инфраструктура нормальная, и все остальное? Все как здесь?

— Только темно по полгода. Ну, не везде, а там, где мы жили. А так нормально, — и Еса повернулась к отцу, затем осторожно спросила:

— А вы бы полетели на аалсоте, танер Эсети?

Отец опустил кружку с тимисом на подлокотник кресла — никогда у него ничего не падает, даже если стоит на самом краю, как сейчас.

— Был у меня опыт полета, — сказал он. — Только другой, и ни на какие аалсоты бы это не променял. Использовал дар лаохорта Кейнора, смотрел его глазами.

Еса улыбнулась: прямо-таки удивленно.

А то. Отец не промах. Дайгел переглянулся с ним и затем с Есой, и заметил:

— Представь, как мне повезло. До сих пор помню, как мне отец в детстве описывал Экеру с высоты полета лаохорта-сокола, не как-нибудь.

— Все кейнорцы так могли, в теории, — отец кивнул и коснулся бородки. — Кто считал себя достойным и кто не боялся, само собой.

— А у нас вьорты рыскают, — проговорила Еса. — Ну, я и лаохорта Кайрис видела, конечно. Но пользоваться даром лаохорта — это так здорово. Я никому не скажу.

— Да что там, можешь и рассказать, — взгляд отца сделался более задумчивым. — Легония ведь не может отрицать, что Кейнор был полноценной страной с живой душой-лаохортом.

Взгляд Есы повеселел.

— Я его еще и касался, — добавил отец.

— На ощупь как перья? — Еса это считай прошептала. — Настоящие?

— Дайгелу я и то сразу все не рассказывал про Кейнора, — отец встал с кресла. — Да и вредно это — вдруг захочешь с ним встретиться, а меня потом за сепаратистскую деятельность возьмут да отстранят от преподавания. Пойду тебе лучше тимиса заварю.

— Давай я расскажу, — предложил Дайгел. — Меня не уволят.

— Отлично, — оживилась Еса. — Давай.

За отцом закрылась дверь.

— Выглядел он как обычный сокол, только глаза, как у всех лаохортов, горящие были и без зрачков, — начал Дайгел. — Да желтые. А порой Кейнор мог казаться огромным, с крыльями до горизонтов, если что-то ему покоя не давало.

Еса слушала, подпирая голову руками.

— Ты стал говорить немного по-другому. Будто рассказываешь сказку. То есть, конечно, это все правда, просто ты говоришь так…

— Да хватит тебе. Так вот, в ту пору отец совсем молодой был, и Кейнор тоже. И захотелось Кейнору на ком-то испробовать свой дар. Отец и согласился. А Кейнор ему сначала показал с высоты всю Экеру, потом актарий Мелну, потом степь. У отца голова после этого весь день гудела, зато впечатлений хватило на всю жизнь.

— Почему актарий Мелну? — поинтересовалась Еса. — Там же много садов, по-моему? Просто скоро экзамен, и мне по кейнорской экономике очень много нужно узнать, — она это сказала как будто извиняясь, и Дайгел рукой махнул: пусть не выдумывает. — В актарии происходило что-то?

— Да, развивали его в то время, хотели строить консервный завод, отец как раз видел котлован, — кивнул Дайгел. — Но завод в итоге решили построить рядом с Араттой.

— А когда именно это было? — голос Есы стал тише, и она посмотрела на стол, будто бы в узорах дерева могли найтись подсказки. Затем снова глянула Дайгелу в глаза. — Тогда война шла, да?

После которой выслали алдасаров.

— В Экере было спокойно. Это в двадцать пятом, что ли, случилось. За три года до того, как рухнула Валлейна.

Еса немного промолчала, затем весело сказала:

— Даже не знала про Мелну, я про нее даже и не читала почти ничего, мне казалось, это скучный актарий. Спасибо. Совсем я забросала тебя вопросами.

— Обращайся, — кивнул Дайгел. — Я не только изобретать могу, от меня вообще много пользы.

12 галенза, Луи

— Зиму он не перенесет, — сказал Рего́н Ласфе́р.

Минувшую зиму Эрцог пережил с трудом, это так, но все же пришел после того, как пропал на месяц и уже считался мертвым.

В студеных порывах ветра — запахи оленей, чабреца, можжевельника и множества малознакомых нездешних трав, которые растут внизу, на горном лугу. Недавно на соседнем склоне охотились волки, убили кабана, и волчьей кровью пахнет не слабее кабаньей.

— Посмотрим, — ответил Луи.

— Повезет, если дело ограничится болезнями, — Регон говорил приглушенно, голову разместил на вытянутых передних лапах. — Простудой, воспалением легких. Не нарушениями рассудка.

Регону больше тридцати лет. Что же, старые звери тоже порой теряют разум. Вместе с силами.

Луи прошел по краю обрыва, глаза прикрылись от света. Лес на горах и вокруг гор был похож на густую шерсть, и казалось, до любой из чащ получилось бы дотянуться лапой. Горный обман. До подножия Чанта́ра больше километра, но вершина близко.

Со скал Регона удается окинуть взглядом больше своих владений, чем обычно, однако здесь непросто ощущать себя владельцем всех лесов Ориенты. Чужая территория, чужой сильный запах льва-самца: пускай этот запах и слабее, чем был раньше. Не потереться о камни, не поточить когти, не лечь, раскинув лапы, на согретую солнцем скалу.

— Раз он сумел договориться со зверями, переселившимися из Кранара, с его разумом все в порядке.

— Те, кто видел, как он ест, так не считают. Слышал, что Эрцог не впускает клыки в добычу и не пробует крови, пока не спрячется, — Регон неспешно поднял голову, посмотрел Луи в глаза: снисходительно, словно на безгривую мелочь. — Так он только оттягивает неизбежное. И первым делом, утратив разум, он бросится на тебя, как на первого своего соперника.

Недомерка доводилось побеждать уже много раз. Правда, в последнее время он действительно окреп и уже примерно равен по силе.

Инри́кт, полукровка льва и кела́рса. Не так уж он интересен как противник: пускай и силен, однако ума у него недостаточно. Регон был намного интереснее, но в последнее время его становится сложнее воспринимать соперником. При этом все равно каждый раз при встрече с ним понятно, что он ощущает себя выше по статусу. Слишком пристально смотрит и часто вынуждает отвести глаза. Больше не хотелось бы ему уступать.

Разумеется, надменность естественна для главы рода, ближайшего к правящему. И после того, как Ални́р, предыдущий тирниск, выбрал своей подругой бывшего детеныша Регона, ставшую матерью Луи, род Ласферов еще сильнее сблизился с Фернейлами.

— Правильно ты сделал, запретив Эрцогу покидать Кейнор, — продолжил Регон. — В любом случае советую быть внимательнее.

Луи шевельнул ухом, посмотрев на правую заднюю лапу Регона. Два дня назад он сломал ее в ущелье, которое знает лучше, чем подушечки своих пальцев, и теперь говорит о внимательности.

Наконец-то выдался удобный момент, чтобы отделаться от этого взгляда.

— Через месяц порву кабана, — спокойно ответил Регон. — Те, кто живет в горах, всегда здоровее.

— Хорошо, когда на твоей территории много целебных трав.

— Теперь я понял, почему ты почти не посещаешь другие льеты. Прошел по лугу, где растет то, что я добыл — и как будто побывал во всех льетах Легонии и округах Кранара. Жаль, что на лугу не живут главы льет, правда?

Да, разум у него тоже слабеет, иначе он нашел бы упрек поинтереснее.

Луи посмотрел вниз, на луг, на темнеющие вокруг озера пятна кустарников и молодых деревьев. Они никогда бы здесь не выросли, если бы не Регон. А по травам этого луга вообще не стоит ходить. Там есть безопасные тропинки, впрочем, но о них знает лишь Регон и его львицы.

— У тебя теперь есть растения со всего материка?

— Почти. Не хватает моллита́нских, из Долины.

Особенно малоизвестных и неисследованных, конечно. Луи повел ухом.

— Если ты туда отправишься, вряд ли коснешься их даже кончиком уса, — добавил Регон. — Ты и книгу, новую, про недавно изученные растения из глубины моллитанских лесов, тоже не достал, верно? Отказали. Жаль.

Регону, однако, много о чем докладывают.

— Дождусь, когда появится в Кейноре.

— Больше не хочешь посещать Моллитан? — Регон подогнул под себя передние лапы. — Понимаю. Его леса неоднократно губили тирнисков. Хотя библиотеки, насколько знаю, никого не губили. Или считаешь, что там полки из ядовитого дерева? Ядовитого, как Саламандра.

Книга, разумеется, пригодилась бы. Даже бывшие гвардейцы льеты Моллитан не имеют особых знаний о моллитанской природе. Что до книги, ее нет даже у Георга Эсети. Видимо, он не посчитал ее для себя нужной. У него и так достаточно книг: и знаний.

— Раньше ты бы достал эту книгу, ты ведь уже много чего добыл, — заметил Луи. — Еще более редкого. Только из-за репутации ее тебе тоже не отдадут, еще и навлечешь новые подозрения, если ее попросишь. Жаль.

— Возможно, ее добудут мои друзья. Или потомки. Четверо… трое моих бывших детенышей, самцов, теперь тоже отлично смыслят в растениях. У тебя до сих пор один сын?

Луи взглянул на него искоса.

— Интересно, как это в тебе сочетается. Хочешь, чтобы звери избавлялись от предрассудков, но считаешь, что самки хуже самцов.

— И все-таки.

— Мне достаточно.

— Не Ориенте.

— У Алнира было двое сыновей, но теперь нас с Эрцогом слишком много для Ориенты.

— Просто твой предшественник не сумел решить этот вопрос правильно, — Регон тряхнул гривой. — И мало кто умеет. Все же тебе не помешают новые котята. Хотя, конечно, правление забирает много сил, я все понимаю, поэтому могу тебе посоветовать одно растение.

— Даже если это чудо-растение может принести котят, не стоит мне навязывать свои вкусы.

— Я хотел бы увидеть твоих детенышей. Мне важно знать, что из себя представляют мои младшие потомки. Скажи, я прав, что главные вожаки знают, кто они, и кто их мать?

Ему и так известно слишком многое.

— Они не Ласферы.

Лишь те потомки Ласферов, кто наследуют бурый мех, считаются Ласферами. И лишь те потомки Фернейлов, кто наследуют желтый мех и красные глаза — Фернейлами. Вернее, золотой мех и оранжевые глаза, по словам грифонов и людей: существ, видящих намного больше цветов, чем кошачьи.

Регон прошел мимо, слишком близко: когти Луи выдвинулись. Ветер закрался в черно-серую гриву Регона, взъерошил полосатый бурый мех на боках и спине.

— Ге́лес скоро принесет добычу в мою пещеру, — Регон мотнул головой вверх, по направлению к своему укрытию, расположенному у вершины, и шевельнул ушами, предлагая присоединиться. Луи отступил на шаг, отвел усы назад. Ласферы не из тех, с кем можно обедать наедине.

Луи направился вниз и влево по крутому каменистому склону, обходя высокие скалы и стелющийся можжевельник. Луг остался справа, и на него Луи не собирался заходить.

Спуск быстро стал более пологим, а в буковом лесу понадобилось осторожно переступать выпирающие корни и стараться не ставить лапы на камни, чьи бока слишком скользили. Пахло сыростью, под подушечками бесшумно сминались прошлогодние листья: сплошная бурая подстилка внизу. Стояла тишина, почти все затенилось, лишь местами светлели крапины, как пятна на оленьей шкуре.

В сосновнике Луи потерся о шершавый ствол, поднялся на задние лапы и оставил когтями передних глубокие отметины на коре, разодрав лишайник: любопытно, будут ли две его половины конкурировать за место на стволе, или же одна из них высохнет. Так замечательно, что лишайники — одновременно грибы и водоросли. Необычные существа.

Раньше следы когтей Регона были столь же глубоки, если не сильнее. Вероятно, увидев эти отметины, он постарается поставить свои выше и глубже. Было бы замечательно, если бы ему удалось. Но вряд ли.

Когда запах Регона исчез, лапы немного расслабились. Западный склон вместе с ущельем между ним и соседней горой — земли старшего из бывших детенышей Регона, Гелеса, и достойным соперником этот лев никогда не был, несмотря на его знания и возраст.

Много раз хотелось вступить с Регоном в драку, если он вел себя пренебрежительно. Теперь же с этим львом не выйдет достойной схватки: зря раньше не выяснил, на что он способен в полной силе. Разве что однажды ударил его по морде.

Лапы приминают мох, ветки мароты, вайи папоротника. Между соснами, дубами, буками стелются запахи, вьются вокруг деревьев, уходят в подстилку из палой хвои, в дупла, в норы, в малинник — невидимые следы оленей, белок, ежей, барсуков. Одни существа бродили здесь примерно в полдень, другие — утром, третьи — только что. Травы отдают сладковатым и пряным, свежеет хвоей.

Луи обновил метку на молодом вязе. В последнее время он все больше напоминал дерево Лиери, такой же раскидистый.

Уже виднелся замок над лесом. Западная стена сделалась желтой, другие затемнились, над шпилями кружила птица. Люди талантливы — приручают руду и камни, придают им форму, сооружают огромные вещи. Вот только с авиацией они пока что плохо продвинулись. Жаль.

Справа возник запах волка, одного из гвардейцев: замечательно. Когда волк приблизился, Луи сказал, искоса на него взглянув:

— Принеси оленя к логову. Пятнистого, возрастом до трех лет, не более двухсот пятен. Охраняй, пока не приду.

Волк насторожил уши и подогнул хвост под себя, показывая опаску и покорность.

— В прошлый раз ты не приходил пять дней.

— Что же. Ты недоволен моей щедростью? Тебе досталась добыча, которая полагалась тирниску.

— Меня чуть не выгнали из стаи.

— Ты выполнял поручение тирниска, в котором не было ничего незаконного. Все, теперь иди, я весьма занят.

Волк опустил голову и показал горло.

— Луи, почему опять я?

— Ты в тот раз не притронулся к моей добыче, — возможно, даже стоит запомнить его имя.

Устало завыв, волк скачками унесся в чащу.

От ящерицы, которую Луи утром задавил и положил на муравейник, остался скелет без лап. Интересно посмотреть на такой же опыт с белкой или зайцем, но крупные хищники съедят их быстрее. Узнаю́т ли муравьи того, кто их кормит, и друг друга? То, как они себя ведут, порой выглядит разумным.

В нос ударило новое — горькое, вязкое, лисье. Захотелось умыться.

— Луи Фернейл, — лиса мелькнула между стволов, расчерченных желтыми отметинами солнца. Встав на пути, она подняла голову и придала острой морде самое невинное выражение, какое только возможно у лисиц. — Ты уже говорил с экерийцами насчет нас, правда ведь?

— Нет.

Уши лисы прижались, глаза сделались печальными, как в тот день, когда Луи отказался разрешить ее виду охоту на домашних животных.

— Мы несчастные, красивые, полезные, — обаятельная легкая полуухмылка. — Ты ведь нас можешь защитить. Что же нам сделать, чтобы на нас не охотились?

— Вымрите.

На них здесь охотятся пару раз в год — большая проблема, разумеется. Переселить бы ее в Гахарит. Луи вымыл морду, когда лиса убежала, и направился дальше.

Когда показались ступени, приблизился еще один запах, на этот раз человеческий.

— О, здравствуй, — мужчина, подходя, раздвигал перед собой ветки. На мгновение он зажмурился и снова взглянул на Луи: теперь он, разумеется, видел не настоящий облик, лишь инарис. — Моя жена тебя два дня назад просила к нам заглянуть, когда ты приходил в город. Мы с окраины, помнишь?

Что же, было такое. У людей интересно.

— Помню. Женщина сказала, что ее сын жалуется на чудовищ под кроватью. Чудовищ я не обнаружил. Там вполне симпатичные существа.

Если бы он услышал, как звучит эта имитация человеческой речи на самом деле, то разобрал бы немногое. Недорычание, недоголос — любопытно, почему люди все-таки понимают его нормально, используя иллюзию.

— Кем бы они ни были, мы против того, чтобы они жили у нас в квартире.

— Я решаю проблемы животных, а не людей. Если существа довольны вашими условиями, у меня нет причин заставлять их переселяться.

Человек что-то пробормотал в ответ, и Луи, уже не глядя на него, начал подниматься к замку.

У плюща прохладные листья, камни остыли тоже, на западную стену Берроута наползает тень. Бледнеет обломок луны, издалека приходят новые запахи — сов, белоногов, волков.

Над головой раздался шорох крыльев, на ступени впереди Луи опустилась бурая пятнистая грифоница, Венти из ущелья Лагра́й. Пришлось остановиться.

— Луи, я сегодня вернулась из Палагета. Главу Гвардии так и не встретила, но видела остальное. Гвардейцы-грифоны в самом деле убивают коней Палагета за малейшие проступки, особенно отличилась стая Насчерата.

Луи наклонил голову.

— Я слышал про эту стаю, но, когда вызвал Чесмина, он опроверг слухи.

— Это не слухи. Одна осужденная лошадь паслась при мне у поля актария, на само поле не зашла. Одна из гвардеиц убила эту лошадь за то, что она как будто в то время зашла в актарий. Я сказала правду Насчерату, но он мне не поверил. Да за это вообще не казнят. Двое гвардейцев заживо порвали еще одну лошадь, беременную, и съели только жеребенка, — Венти огрызнулась, прикусила свои кроющие перья. — Сказали, что она ударила копытом кого-то из их стаи, когда те отдыхали. Еще при мне грифоны-гвардейцы растерзали табун, небольшой, в пять голов. Там не было никаких нарушителей, просто старые животные. И это лишь малая часть. Некоторых убитых съедают, но многих бросают. Падальщики уже перестают справляться.

Местная Гвардия такого, по крайней мере, не допускает.

Отменять решение насчет Палагета не следует, но стоит его уточнить, и для этого нужно почуять и посмотреть, что происходит в той льете. Тем более если отстранят от должности.

— Учту, — Луи наклонил голову и прикрыл глаза. Венти, спрыгнув со ступеней, расправила крылья.

Да, сначала надо решить проблемы в Палагете: и вне Легонии, в Кранаре, где немало сложностей. Моллитан весьма интересен, но и опасен тоже.

У ворот замка не оставили следов даже вездесущие белки и хенги, только, когда Луи толкнул одну из древних дверных створок, ящерицы спрятались за камнями. Все верно, другим животным нечего здесь делать. Многие из них не видят в этом замке ничего ценного: как и в других людских произведениях.

В Берроуте все давно привычно, однако не наскучивает. В узкой пустынной прихожей камни стен напоминают броню древних воинов Легонии. Лестница изгибается змеиным скелетом со ступенями вместо ребер, в окна с трудом протискивается вечерний свет и оставляет красные следы на полу.

Шлифованные плиты пола холодят пальцы. Деревянные двери окованы железом и закруглены сверху. Здесь нет живых запахов, кроме мышиных; отдает сыростью, плесенью, ржавчиной, но меток здесь не оставить — это было бы неуважением к владельцам Берроута, которых много лет назад истребили звери. Берроут принадлежит людям, пускай он им уже и не нужен.

Луи привстал на задние лапы и боком потерся о стену, вбирая в мех древнюю пыль. В переходах темнело, снаружи накапливалась синь, ветер сквозил из царапин-окон. Эрцог бы замерз тут. Завыли волки: чем-то обеспокоены, чего-то не понимают. Так. Теперь интонации перешли в испуганные. Впрочем, разберутся сами.

Луи лег под окном. Долго не спал. Лишь бы никто больше не побеспокоил. Сегодня много кого встречал: и зверей, и человека, остался разве что лаохорт.

Приподнялись веки — или нет. Временами так ощущается и во сне.

Поблизости что-то чуждое. Давящее. Сильное.

Едва чувствуются прохлада пола и правая лапа под головой. Бок по-прежнему на камнях, кругом темнеют остатки стен и фундаментов, бесформенные груды обломков. В отдалении видны многоэтажные дома, полуразрушенные. Вдавленные друг в друга верхние ярусы, словно кто-то долго бил их огромной лапой; покосившиеся трубы далекой котельной, похожее на голову зверя разломанное здание. Валлейна, замечательная. Стоит всмотреться внимательнее, как все начинает расплываться, но, если перестать вглядываться, снова кажется четким.

Луи встал, но лапы ослабели и теперь двигались слишком медленно, словно ощущение чужой силы прижимало к камням. Снова пришлось лечь.

Насторожил уши, принюхался.

Убежать бы отсюда. Что-то не так. Давящий холод в горле, напряженные лапы. Хотя бояться нечего.

В ночном небе светила красная полная луна. Рядом с одним из завалов, примерно в двух десятках шагов, что-то двигалось. Луи поймал запах. Эрцог.

— Знаешь, я не так и много прошу, — голос будто бы доносился издалека, из-за горизонта, и напоминал отголоски эха, но каждое слово звучало отчетливо. Прежде такого не доводилось слышать. Странный, чуждый. — Хочу восстановить справедливость, только и всего.

Именно его тут недоставало, конечно.

Эрцог приближался с изяществом, неторопливо. Подавляющий, чужой и будто бы несущий с собой страх. Раньше доводилось сталкиваться с таким ощущением, но его точно вызывал не этот недомерок. Странное сочетание.

Луи насторожил уши.

— Каким образом?

— Никогда не согласишься, мне давно это понятно. Не думай, я не собираюсь тебя уговаривать, просто заберу свое. Ты мне помешать не сможешь. Больше никто и никогда не сможет. Это же такая маленькая территория, подумай. Самый маленький материк. Просто сравни, например, Ориенту и Хадиер. Я сама скромность.

Глаза Эрцога загорелись красным, как луна. Когда он подошел, Луи выпустил когти, и от страха сдавило в горле. Пульс стучал, как копыта убегающего оленя. Нерациональный, ненормальный страх. Надо ведь ударить, ничего не мешает.

Эрцог перевернул на спину грубым рывком. Лапы Луи тут же оказались прижаты.

— Скучно несколько. Хоть будешь сопротивляться? Или поведешь себя как моя прочая добыча?

Его голос теперь, казалось, звучал внутри черепа.

— Ты не всерьез ведь, Эр?

Эрцог шевельнул ухом. Глаза оставались красными, без зрачков, и возник оскал на полульвиной морде.

Держит слишком сильно, не оттолкнуть, разве что дождаться момента для укуса.

Или — вжаться в камни, поддаться, исчезнуть. Он гораздо сильнее.

Все это обман. Да, кажется, будто в нем некая мощь, будто с ним не сладить, но на самом деле он вовсе не таков. Нужно, чтобы он потерял бдительность.

— Пожалуйста, Эри. Я уступлю тебе, я на всю жизнь отправлюсь в Кайрис, я не встану у тебя на пути. Только не причиняй мне боли, пожалуйста.

— Иногда ты даже не осознаешь, в чем обманываешь. Перестань скулить. Эй, что? В Кайрис? Ты тирниск, не забыл? Тебе же нельзя покидать Ориенту. Ну, разве что если убедишь правителей Ориенты тебя отпустить под присмотром людей, но слушай, ты их как вообще убедишь?

Эрцог наклонил голову, улыбнулся, голос из безразличного стал более озорным, знакомым.

— Помогите, меня не добил соперник, я ужасно боюсь, пропустите меня в жуткий холод, чтобы там меня прилюдно съели сарги. Так, что ли? Здорово, что ты заботишься о саргах, но лучше бы заботился об ориентских зверях. А, ладно. Так вот, мне нужна гарантия, и ты, в общем, отлично понимаешь, чем ее можно обеспечить. Надо ведь точно знать, что мне не помешают.

Что-то не так с его речью. С подбором слов. Либо мерещится.

— Я правда ошибался, послушай.

— Хм, ошибался? Ты не скажешь о любой своей ошибке, даже если ее признаешь. Считаешь, что жители Ориенты должны сами делать выводы насчет твоих решений. В общем-то, так и происходит — они думают что хотят и делают что хотят.

Эрцог с силой вывернул лапу Луи, раздался треск. Боль — приглушенная, но настоящая — обожгла, сдавила. Обломок кости пробил шкуру, кровь затемнила шерсть. Дыхание сбилось.

— Умоляю, не надо, — Луи сжался, в лопатки сразу врезались когти. — Пожалуйста.

— Ты серьезно думаешь, что сопротивляются именно так? У тебя есть клыки. Ты хищник. Ты можешь, ну там, ударить лапой. А, ты не можешь двигаться? Эй, ну знаешь, деревья тоже не могут, но я что-то не слышал, чтобы они скулили, когда им объедают кору и листья.

— Я не узнаю́ тебя.

— Узна́ешь.

— Неужели тебе меня совсем не жаль? Мы были лучшими друзьями. Я же защищал тебя, играл с тобой. Ты и сейчас для меня очень ценен. Я… я не верю, ты не убьешь меня.

Интересно, как убьет, но не позволить же ему победить, хоть и во сне. Обойдется. Эрцог наклонился, его шея совсем близко. Надо собрать все силы и вцепиться. Луи приподнял голову.

Когти промелькнули перед глазами, Луи зажмурился. Удар. Засаднило щеку и нос — жаль, не успел укусить. Снова открыл глаза: на кости лапы не то кровь, не то отблеск луны.

— Мне надоела твоя беспомощность, — почти мурлычет, на морде лишь равнодушие. — И лживость. И ложь других изворотливых хитрых существ, таких же, как ты. Для которых главное — выжить. Только они мне еще нужны, а ты уже нет. Кажется, в тебе не осталось ничего львиного, — голос все более жесткий, хмурый. — И лучше бы ты не открывал глаза. Я почти успокоился. Ты сам напросился.

Все же насколько странный голос, подобного слышать не приходилось. Отдаленный и близкий, рассеянный в воздухе. Непонятно.

— Хотя бы отчасти, но все-таки считаешь себя особенным, нет разве? А Ориента, разумеется — интересный механизм для изучения? Никого еще не сжег? Это же у тебя в крови. В глазах, — собрался до смерти заговорить бессмыслицей, просто замечательно. Все же настоящий не настолько скучен. — Элита склонна забывать, что ничего исключительного в ней нет. Сейчас ты, например, всего лишь добыча.

Эрцог отступил на шаг, его тяжелая лапа надавила на грудь. Когти глубоко впились в плоть, лапа рванула вниз. Возникла боль — острая, резкая. Эрцог опустил голову, раскрыл пасть.

Задние лапы освободились. Пора ударить. Луи напряг лапы.

Эрцог вцепился. Боль сначала притупилась, Луи лишь смутно ощущал, как клыки рвут тело, слышал треск шкуры. Затем скрутило, прожгло изнутри. Из пасти Луи вырвался рык.

Эрцог оскалился, отвернулся, отскочил на пару шагов. На миг показалось, что Эрцога нет рядом — что он стоит далеко, у завала. И снова он близко. Смотрит назад, морду не видно.

Удалось опереться на одну лапу, приподняться.

Слабость во всем теле. Камни забрызганы темным, виден собственный кишечник в распоротом животе. Останки зданий мутнеют, растворяются. Отбиться не выйдет. Проиграл. Что же, это все равно не настоящее.

Страх будто существует отдельно: и душит. Подкашивается лапа, и пасть солонит кровью. Убежать, спрятаться: словно подсказывает кто-то чужой. Бессмысленно. Как? Да и зачем.

— Подонок, — спокойно сказал Луи. Щека потеплела от крови, стекшей из угла рта.

— Благородное воспитание.

— Возможно, смогу тебе выдрать оба глаза.

Он до сих пор смотрел назад. Трус все-таки. Луи презрительно фыркнул.

— Невозможно. А сейчас, — Эрцог зашипел, — сейчас тем более.

— И что, это все? Надо же, какой грозный зверь. Я видел худшие последствия драк, — тело свело спазмом, Луи на мгновение зажмурился. Не настоящее, да. Только отчего-то ощущается как в реальности. Когда в самом деле дрался, даже глубокие укусы переносил легче.

Лапа все-таки подкосилась, голова ударилась о камни, Луи зашипел.

— Мелкое недоразумение, — позвал Луи. — Повернись, что ли. Или ты оставил клыки у меня в шкуре?

Эрцог немного повернулся — так, что теперь его стало видно в профиль — и прошел вперед. Одна его лапа вдавила лопатку Луи в камни, вторая наступила на рану в животе, протиснулась вглубь. Резкая боль охватила внутренности и дошла до позвоночника, лапы свело судорогой. Перед глазами потемнело.

Когда зрение вернулось, Луи увидел перед собой пятнисто-полосатые лапы, забрызганные кровью и бесформенными ошметками. И, немного дальше — темное месиво вместо тела. Не шевельнуться.

— Знаешь, забавный ты, правда. Точно знаю. Я ведь вижу тебя насквозь. И вот еще что скажу…

— Не интересно, — воздуха не хватало. Луи попробовал улыбнуться. — Ты даже не изучил отличия внутреннего строения хищника от травоядного. И мне не дал изучить, ужасная организация.

В ушах зазвенело, голова закружилась, соль в пасти сменилась горечью. Глаза зажмурились. Когти заскребли по камню. Эрцог сказал что-то еще — голос расплывался. Упомянул Ферру? Затем стало неожиданно спокойно.

Луи открыл глаза.

За окнами сгустилась ночь, полная криков сверчков и тревожного волчьего воя; полукруг луны обступали звезды. Ночью Валлейна весьма красива, надо снова туда отправиться. К тому же сейчас она интереснее, чем когда-либо — там вновь появились люди.

Просто сон. Правда, во сне раньше никогда не видел и не ощущал все настолько настоящим. И нерациональный страх был таким знакомым.

Всего лишь усталость, вот и все.

13 галенза, Скадда

Тагал ждал на вершине одной из низких гор, между которыми тянулось его ущелье.

— Определил наставника, — сообщил он и, подняв голову, крикнул. Клич повторился в эхе, и сразу ответил другой голос: такой же жесткий, но более громкий и звучный.

Наставник опустился на скалу поблизости от Скадды. Он оказался намного старше Тагала, на вид ему было лет тридцать. Его песчано-желтой шкуре даже утреннее солнце не добавило яркости, а маховые перья оказались чуть темнее: как песок, который захлестнула волна. Хмуро прищуренные глаза напоминали цветом скорлупу фундука, только светлее. Клюв был немного вогнутым посередине, белели мелкие шрамы на лбу. Он, конечно, очень много летал и дрался, и надо у него про все это узнать.

Скадда поставила передние лапы ближе друг к другу, приподняла и плотнее прижала крылья. Уши чуть пригнулись: все-таки рядом старший и очень опытный зверь. После возвращения не видела так близко других грифонов. Кроме Тагала, но он почти ровесник.

— Ра́гнар, — грифон наклонил голову набок, разглядывая Скадду получше, и повел длинными острыми ушами с черными кончиками. — Какая-то ты мелкая. Стало быть, тебя с треснувшей скорлупы обучал гвардеец, и к тому же тебе присуща выносливость. Поглядим. Ты у меня первая ученица в этом году, надеюсь, дальше кто-то нормальный появится, а пока что придется возиться с тобой.

Ну ничего, он быстро изменит мнение. Кто еще из этих будущих учеников летал в горах Гахарита? Точно никто.

Ему теперь нужно будет все рассказывать. Как Риаду. От радости потеплели и поднялись уши. Рагнар мотнул головой и в то же время хвостом: пора лететь за ним. Давно никто так за собой не звал: а теперь кажется, будто нашла себе территорию, будто все стало правильно и прояснилось.

Ветер от взмахов Рагнара кинулся в морду, Скадда прыгнула следом за наставником вниз с раскрытыми крыльями, заскользила в потоке воздуха. Вначале спешить не надо, следует поберечь силы.

Полетели параллельно склонам, иногда взмахивая. Крылья Рагнара двигались быстро, но без торопливости, и до того четко, ровно, будто каждое движение грифон обдумал еще до этого полета. Скадда летела примерно в двух хвостах от наставника, и подобраться ближе еще не получилось. Так и должно быть: гвардейцев трудно догнать и вообще тяжело победить. Но надо скорее перенять все его навыки и знания.

Ветер иногда пытался прижать к скале, но еще в Гахарите удавалось с таким справляться. Перистые облака изгибались, как волны, и вершины белели на лазоревом фоне. Когда далекие горы становились ближе, в синеве их склонов проступали серо-бежевые скалистые зоны, а в участки, оставшиеся темными, вкраплялась зелень. Изумрудные точки превращались в деревья, между кронами просвечивала земля, рыже-коричневатая от палых хвоинок и листьев.

Когда Рагнар отдалялся от склонов и летел над лесом, Скадда, следуя за ним, парила искаженно, как и он сам: вверх-вниз, вправо-влево. И старалась держаться ближе к кронам: так проще поймать слабые лесные потоки, что поднимаются как раз до верхушек деревьев. Рагнар иногда оборачивался, смотрел на Скадду. Скорее бы он научил новому: и, конечно, все быстро удастся освоить. Сейчас, разумеется, лучшая в его команде учеников, но надо такой и остаться.

Скалы с высоты больше всего напоминали груды прибрежных валунов, поросших водорослями: только в водорослях не бывает ни птиц, ни белок, ни ушастых грызунов-хенг. Лишайники расцвечивали камни зелено-буроватым, бирюзовым и карминным. По кручам прыгали бежевые дикие козы, цеплялись копытами за неровности. На востоке вместо гор стояли их силуэты, бледно-синие и словно прозрачные: не разглядеть ни деревца на склоне, ни расщелины.

Наставник ускорялся, поднимался выше, туда, где ветер холодел и крепчал. Пока не удавалось повторять за ним взмахи, все равно получалось как-то торопливо.

— За моими перьями смотри, — раздался голос Рагнара. — Маховые, хвостовые. Пока еще на легкой местности учишься, здесь ветра сменяются не так часто.

Скадда сразу сосредоточилась на его перьях. Рагнар то сужал, то расширял маховые: иногда лишь у самых кончиков. Они, конечно, сами по себе то сужаются, то расширяются в полете, но Рагнар это делал осмысленно. Скадда проследила и за тем, как он распускал маховые перья еще до того, как ловил поток. Вышло повторить: ну вот, не сомневалась.

— Внимательнее гляди. Сейчас пойдет ветер навстречу, концы главных маховых расширяй. В полдень у таких склонов ветер всегда крепчает. За пылью следи. За листьями. Как термики ищешь, так и здесь.

Удалось повторить: и одновременно с Рагнаром наклонить крылья, когда воздух стал сильнее рваться вперед. Возник восторг, как в день, когда впервые в жизни Скадда взмыла над лесом.

Солнце раскалялось, и небо вокруг него сияло белым. Небесный огонек то слепил глаза, то оказывался за хвостом. Скадда, повторяя за Рагнаром, опускалась в широкие каньоны по ветру и заостряла крылья. Замедлялась вместе с Рагнаром и вместе с ним взмывала. Пыль быстро рассеивалась, поэтому Скадда не всегда сама угадывала перемены в ветре и чаще узнавала про них по движениям перьев Рагнара, которые быстро повторяла.

Рагнар рассказывал, как на разных склонах и в разное время ведет себя ветер: что-то Скадда знала, о чем-то слышала в первый раз и потом повторяла себе в мыслях.

Много приходилось взмахивать, в крыльях уже тянуло. Главное — не слишком отстать, не потерять из виду. Тепло лучей сменялось холодком тени. Иногда Скадда ловила отличные потоки, которые шли от нагретых скал, и поднималась по ним кругами: не для отдыха, совсем не устала, пусть крылья и немного болели. Просто чтобы сберечь силы, вот. Правда, едва находила такой поток, Рагнар тут же быстро уносился прочь.

Ломота в крыльях сменилась теплом, и крылья будто стали тяжелее, сильнее. Унесли за Рагнаром на северо-запад, на север: и горы остались позади. Потом обратно, на юг, затем на юго-восток, над незнакомыми лесами, над голубыми изгибами горных речек. Экера то чувствовалась слабее, то приближалась снова.

Когда солнце перелетело еще немного дальше на юг, показалась торчащая из соснового леса скала с узкой острой вершиной, словно срезанной наискосок, и наставник сказал:

— Каменный Коготь.

По бокам этой скалы множество уступов, на одном спят грифоны: гвардейцы. Время отдохнуть?

Рагнар пронесся мимо Когтя. Ну вот, стыдно сейчас уставать. А в крыльях уже осталось меньше легкости, и Рагнар обогнал больше, чем на три или четыре хвоста.

Приближался полдень. Движения перьев Рагнара удавалось повторять, но все медленнее. Крылья тяжелели, в них опять ощутимо тянуло, ныло. Скальные вихри то завывали в уши, то уносились к зеленым склонам и тормошили сосны. Ветра уже казались сильнее гахаритских: но все равно с ними удастся справиться.

На утесе, похожем на медвежью лапу, остановились отдохнуть. Хотелось пить, и крылья, казалось, весили как две косули. Отдых будет честным, ведь даже Рагнар приземлился.

Рагнар набросился, вцепился в лопатку.

Скадда лязгнула клювом, ударила лапой — впустую. Рагнар свалил на камни: стукнулась крылом и боком.

Крыло прижало к камням, и оно сильно напряглось. Возникла тревога. Надо терпеть: она инстинктивная. С крылом все хорошо. Оно освободится. Сейчас надо драться.

Скадда оскалилась, зарычала, но Рагнар отскочил быстрее, чем успела его укусить.

— Выносливость, может быть, и в порядке — по-настоящему пока не проверял. С бдительностью проблемы. Еще и теряешься.

Надо запомнить. Исправить, конечно, получится. Скадда вскочила, отряхнулась, огляделась по сторонам: кажется, никто не видел, кроме Рагнара.

— Не ожидала просто.

— Смотри ты, сразу доверилась тому, у кого даже драной пушинки толком не изучила.

С ним не очень-то легко придется, но сложностей и ждала. Не успела открыть клюв, как Рагнар заскрежетал:

— Думаешь, недоброжелатели станут вежливо предупреждать о нападении? Не станут, и вдобавок им без разницы, устала ты или нет.

Да, точно: и в следующий раз он не поймает врасплох.

Верх лопатки слабо саднило, кровь на нем застывала коркой. Рагнар лег на краю, вытянув лапы и распушив песочные перья хвоста.

— Сможешь кого-то казнить, мелкая?

— Смогу, — почти как охота, даже проще. Приговоренный преступник не убегает, обычно он уже пойманный.

— И это ложь, любые ответы на такие вопросы будут ложью. Вот когда придется казнить, тогда и сможешь честно ответить.

Никаких мыслей о воде, прогнать их. Настоящие гвардейцы готовы терпеть неудобства сколько понадобится. А здесь, между камнями, не затерялось никакой лужи?

— Казнить могут любого, — продолжил Рагнар. — Простого зверя, вожака, тирниска. Последнее, конечно, редкость, но скоро мы с этим столкнемся, я так думаю. Хотя благородных преступников ни тебе, ни мне убивать не придется.

Интересно. Напряженный, хищный интерес, как при охоте на льдозубра.

— Кто убивает вожака Гвардии какой-нибудь льеты или округа, если тот нарушит закон? — спросил Рагнар.

— Обычно преемник, — это хорошо удалось запомнить. — Или вожак другой Гвардии.

А тирнисков — люди, приближенные к правящим, или вожак кейнорской грифоньей Гвардии.

Отец рассказывал, что Се́лдор, прежний вожак кейнорской Гвардии, убил предшественника, для выгоды потакавшего преступникам. Получилось бы убить грифона?

Грифоны обычно защищают закон, а не нарушают. Тот грифон был неправильным. Можно сказать, он и грифоном не был.

Рагнар запустил клюв в оперение.

— Почему не казнят вожака илла́тов в Моллитане? — спросила Скадда. — А иллаты правда похожи на больших куниц и их не обжигают яды Долины?

— Потому что не казнят, — Рагнар огрызнулся. — Надейся, чтобы тебе не пришлось с ними столкнуться.

— Я не боюсь.

Хочется лечь, в крыльях ноет и тянет, и в лапах тоже: только не стоит показывать слабость. И не стоит быть слабой, самое главное.

— Не боится она ничего, смотри ты. Иллаты… Наши сородичи в Пала́гете тоже отличились, слыхала? — вспоминается что-то про коней, но смутно. — Дело все в том, что в Палагете развелось слишком много коней. Они мало того что выели порядочно травы, так еще и мелкую живность стали уничтожать. Потом — нападать на людей. Луи взял и вдвое увеличил грифонью Гвардию Палагета. Еще и приказал, чтобы она строже обходилась с конями. Вряд ли он предполагал, что гвардейцы начнут расправляться с целыми табунами, не нарушавшими ни на коготь. Может, конечно, и предполагал — лишай с ним.

— Разве гвардейцы-грифоны на такое способны? — Скадда насторожилась. — Лошади ведь опасны, среди них много преступников. Может, кони наговаривают?

Рагнар фыркнул, поднялся.

— Сколько пролетаешь за день?

— Триста пятьдесят километров, — правда, такое расстояние пролетела лишь трижды, а так обычно пролетала около трехсот, когда тренировалась далеко летать. Сейчас, похоже, получилось примерно столько же.

— Отдыхала по пути раз десять? Как выяснила? Сама себе придумала наверняка.

— Город Кар́угул находится в ста километрах от Панеста. Я летала до Каругула, потом обратно, потом опять до Каругула, там спала, и на следующий день все повторяла.

— У меня будешь летать до четырехсот в день, потом и до пятисот, если крылья не обломятся. Некоторые гвардейцы и до восьмисот могут пролететь за день, но тебе далеко до этого. Вступать в схватки в воздухе давно приходилось?

— Давно. То есть, никогда, — пыталась, еще детенышем, но не считается.

Но ведь устала.

Нет. Эту стыдность надо прекратить.

Рагнар навострил уши. Выдвинулись его когти, на лапах напряглись мышцы, хвост поднялся, и перья на нем развернулись.

— Бейся в полную силу. Мелкая, нападай — ждешь, чтобы вцепился в глотку?

В прыжке он раскинул крылья. Скадда отскочила в сторону, когти Рагнара скрежетнули по камню. Куда лучше бить? Сначала попробовать в бок.

Рагнар взлетел, Скадда тоже. Метнулись друг к другу, обменялись парой укусов. И разлетелись. Скадда подгребла крыльями, раненая лопатка заныла.

Большой зверь, надо чаще уворачиваться и быстрее наносить удары.

Рагнар рассек крыльями воздух и кинулся.

Скадда выставила вперед лапы, ударила — а Рагнар ударил намного сильнее, захлопал крыльями, замелькали перед глазами желтые перья. Отлетел, опять рванулся вперед, вытянув лапы. Скадда за это время едва успела выровняться.

Крылья Скадды взмахивали быстро, сбивчиво, чтобы удержаться. Рагнар задел лапой и задержался рядом, против ветра. Скадда цапнула: клюв щелкнул по пустоте. Как так, Рагнар же совсем близко? А перья он как… не видно, как он их ставит. Очень быстро улетел и опять напал.

Сердце стучит так, будто тоже с кем-то дерется.

Атаки Рагнара — мощные. Скадда слишком быстро замахала крыльями, едва удержалась. Рагнар захлестнул своими: и сшиб. Камни врезались в крыло и бок, ребра свело болью. Удалось приподняться, и Рагнар приземлился рядом, прижал лапами.

Скадда зарычала, попыталась оттолкнуть: почему такой тяжелый, как он летает?

И вдруг Рагнар отпустил, спрятал когти, поднял уши торчком.

— В скорости реакции проигрываешь многим моим прежним ученикам, — он отошел, и Скадда медленно поднялась с камней. Сразу заныли ребра.

Ломит все тело, хочется лечь, а не стоять.

Его прежние ученики сейчас гвардейцы. А вот новым проиграть не получится.

— Несчастный взгляд оставь малышне, которая пищит из-за того, что о ветку поцарапалась.

— Ой, — Скадда мотнула головой. — Не буду так смотреть.

— И не надо, а то живо отправишься в уютное гнездышко. Или тебе уже этого и захотелось?

Нет. Конечно, не отказалась бы от гнезда с хорошей подстилкой… потом. Когда удастся заслужить, вот. Надо поймать сколопендр и с ними поиграть, то есть, потренироваться с реакцией. С ее скоростью.

Из крыльев Скадды торчали растрепанные пушинки. Не шрамы, и от укуса в лопатку шрама тоже не останется, но уже видно, что серьезная и что дралась с сородичем.

— Некоторые достойные грифоны так и не захотели вступить в Гвардию, — добавил Рагнар. — Например, Венти Лаграй, — где-то уже такое имя слышала. Подруга Тагала? — Считает, что Гвардии она не подходит. А тут какая-то мелочь. На сегодня хватит с тебя. Возвращайся к людям, ты же у них спишь? К удобству привыкла.

Вовсе нет, но с ним бесполезно спорить. И негодования от его слов не возникает. Он просто испытывает.

— Что-то здесь происходило ночью, — голос Рагнара стал более задумчивым. — Многим было тревожно. Ты-то спала в доме и ничего не почуяла.

— Почуяла, — в самом деле тогда чувствовала страх, и непонятно, почему. — И я спала в лесу.

— Ты просто темноты испугалась. Утром сюда вернешься. Чем раньше, тем лучше. Придется на тебя тратить половину дня, иногда тренироваться будем вечером. Думаю, в ближайшее время тебе понадобится разве что упражняться на выносливость и бороться. И историю Гвардии ты должна знать. С ветрами быстро разберешься. С ними даже козы вон разбираются.

Скадда наклонила голову направо.

Сейчас стоит поохотиться, от голода начинает сдавливать в горле. Сил осталось мало, но хватит, чтобы поймать рыбу.

Рагнар прошел по краю обрыва, остановился рядом. Сквозь его палевое ухо просвечивал тонкий рисунок сосудов.

— А задания в городе? — поинтересовалась Скадда.

Там надо учить расположение улиц и достопримечательностей, чтобы потом лучше запоминать ориентиры в лесах, горах и степи. И запоминать преступников. В самих городах тоже, конечно, понадобится работать. Туда могут забраться преступные звери, или там могут начать охотиться.

— Это тоже будет. И еще. Тебе в Гвардию зачем, чего ты хочешь? Показать, какая ты особенная? Таких особенных в Кейноре больше, чем у меня перьев и шерстинок вместе взятых.

— Хочу быть справедливой и приносить пользу, — ответила Скадда. — Наказывать преступников. И сделать что-то очень важное, чтобы запомнилось, вот. Все гвардейцы этого хотят, разве нет?

— Про всех не знаю, а я постоянно хочу есть, отдыхать, и чтобы брачный сезон поскорее наступил. И как раз собираюсь изловить добычу. Так что давай, проваливай.

13 галенза, Эрцог

Запахи чувствуются намного лучше, чем вчера, и сегодня уже нет насморка. Отлично, как раз успел выздороветь в день перед свержением Луи.

Все-таки отлично придумали, что тирниска можно законно свергнуть ровно через два года со дня, когда он вступил в должность. А то пришлось бы, как людям, интриговать, собирать единомышленников, тайно встречаться — в общем-то очень интересно, только, если не получится, можно и остаться без головы, а без нее никаких планов не придумаешь.

Конечно, чтобы свергнуть, нужен значимый повод, иначе со свергающим обойдутся жестко, да и многие звери вообще перемен не любят. Но с Луи и так все понятно, поэтому нет никаких тревог. Главные вожаки ничего не сказали против. Некоторые из них, правда, вообще ничего не сказали, но, конечно, они придут.

Солнце мешает — из-за него расплываются контуры, возникают лишние цвета, серый лес днем зачем-то становится зеленым, и из-за этого иногда хочется шипеть. Глаза, конечно, привыкают, но ночью все равно лучше. Цвета интересные, но для чего их так много, бесполезные же штуки? Зато в тени их меньше.

Ежевика, лимонник и мади́ст окружают поляну, где, как подсказывают запахи, только что паслись белоноги, и вибриссы чуют, как перед зарослями густой воздух чередуется ломаными тонкими линиями с обычным, легким. Ни шерстинки сомнения — белоногов напугал лишний солнечный луч или какая-нибудь ягода, оттого и убежали.

В детстве неправильно понял одну фразу, подумал, что сомнение — это животное, и представил, что оно похоже как раз на белоногов.

Один листок мадиста с краю посветлел и обмяк — куст опять заразился. Эрцог, откусив побег целиком, бросил его и закопал, а то больные ветки не съедят косули.

А вот перо редкой птицы ри́тии в зарослях. Ух ты. В прошлом году не прилетали. Надо найти гнездо и отметить то дерево, где его свили, чтобы туда не лезли дикие кошки.

Следы волков вокруг кустов мароты и кизила — опять гвардейцы искали «нарушителей»-травоядных, которым Луи запретил есть эти растения. Немного дальше нашлись пятна крови белонога и оленя. Эрцог ударил хвостом. Луи придумал отличный повод для гвардейцев поразвлекаться, калеча зверей, но скоро его законы удастся отменить. Звери — не развлечение.

Прибежала камнекрыса, обогнула Эрцога и начала раскапывать землю. Крупная, высотой до локтя, с сильными лапами — вожак местной стаи, в которой как раз недавно болели звери.

— Что там твои сородичи? — спросил Эрцог. — Вылечились?

Камнекрыса шевельнула ухом и оскалилась. Зато не убегает, как раньше.

Теперь на юго-восток — мимо баладров, пятнистых от лишайника, мимо лохматых сосен, мимо кустов калины и черноко́гтя. На деревьях разговорились зеленохвостки на примитивном трескучем языке. Под лапами стелются плющ, огневика, сарна́тка, и по их листьям здорово покататься, особенно если они согрелись на солнце. Есть от него польза, все-таки, если зажмуриться. Иногда попадаются бревна, о которые отлично точатся когти — можно вытянуться, подрать еще и когтями задних лап.

Кроны шевелятся и шумят, тени играют со светом — то атакуя солнечные проблески, то отпрыгивая. Носятся шестилапые и нормальные ящерицы. Улитка ползет с белой раковиной — такие давно не попадались.

— Привет, — сказал Эрцог. Она, конечно, ничего не понимает, но и не боится.

Скоро началась чужая территория — нашлись следы львицы Юла́ли, подруги Луи. Отлично.

Поодаль, на поляне, пасся пятнистый олень. Можно и придушить, оттащить в укрытие, пока рядом нет Юлали. Этот участок территории она обходит редко. А, да. Кейнорским львам Луи в этом месяце запретил есть пятнистых оленей, а на полукровку льва и келарса, по его словам, действует два ограничения — на пятнистых оленей и кабанов. Кабаны не очень-то вкусные, а насчет оленей обидно.

Олень повернул голову и фыркнул.

— Ты не можешь на меня охотиться, — сказал он. И отошел подальше, нервно поматывая бело-черным хвостом.

— Зато могу тебя запомнить, — весело ответил Эрцог. — Ожидай.

Затем, поймав знакомый запах — наконец-то по-настоящему можно пообщаться — Эрцог направился к грабу. Корни дерева вылезали из земли, точно их обладателю все надоело и он решил прогуляться, но вовремя вспомнил, что порядочные растения в общем-то не ходят. А у корней в уютной тени сидела Кио́ли и смотрела вверх.

— Хищничаю тут, — сообщила она. — Хочу лазать по веткам и цапать птиц. Сегодня поймала скворца и съела, а Та́у не умеет охотиться.

Пугливый, неуклюжий, избалованный — с чего бы ему уметь.

Киоли побежала навстречу — взъерошенный комок полосатого меха, мелкая львица с глазами и шерстью Луи. Даже запахом чуть на него похожа, правда, это совсем не раздражает в случае Киоли. В шерсти — колючки, на лапах — грязь.

— Ловила рыбу в ручье?

— Пф-ф, спрашивает еще. Всякую. Наеток, пескарей, — Киоли метнулась к дереву. Прыгнула — когти скрипнули по коре — и соскользнула сразу же. — Я сейчас укушусь.

Возвратясь к Эрцогу, она потянулась лапой к белому кончику хвоста, и Эрцог поспешил его убрать. Слишком чистый и пушистый хвост, чтобы на него охотиться.

— Хочу морскую рыбу. Медуз еще, корабли, — крутится так, точно забыла, как уставать. — Когда пойдем к морю?

Эрцог, слегка задев лапой, опрокинул ее на бок.

— Скоро. Выбирай — берег в городе, в лесу, в степи.

— В лесу. В степи, — Киоли вскочила и фыркнула с недовольством. — Подумаю. На кого охотиться в море? Говорят, медузы скользкие и колючатся. На чаек?

— На крабов и рыб.

— О, крабов сцапаю, — и укусила за лапу.

— Они тебя сами сцапают, — Эрцог подождал, пока Киоли не обхватила лапу и не начала раздирать ее задними, а затем прижал забавную мелочь к земле.

— Пф-ф, съем их всех, — Киоли зевнула, ее зубы сомкнулись с клацаньем. Лапы Эрцога взъерошивали ее густой жестковатый мех. — Ядовитые рыбы есть там?

— Да, я их покажу.

Киоли укусила — а зубы у нее вовсе не острые. Эрцог отпустил ее, притворившись, что проиграл, и Киоли, вскочив, гордо вскинула голову.

— Ого, люблю море. А покажи сейчас чего-нибудь, найди насекомых всяких.

— Значит, насекомых?

Эрцог поднял голову, осмотрел крону, ветки самой разной толщины и сучковатости — да, нашел. Точь-в-точь лист, но листья граба несколько вытянутей, и зубцы у них покороче. Осталось лишь встать на задние лапы и забрать, почти не сдавив зубами.

— Но листок же, — хмыкнула Киоли, когда Эрцог положил гла́ммета на землю и чуть прижал пальцами. — А, двигается.

— Это гламмет, и он обманщик.

— Его мама за это ругает?

— Хм, радуется, что детеныш весь в нее, — Эрцог отпустил гламмета, а тот ушмыгнул в траву — перестал притворяться листком, раз ему все равно не поверили.

— А, поняла.

— А законы расскажешь? — Эрцог весело фыркнул.

— Эй, — Киоли поставила уши торчком и тут же прижала. — Не надо говорить как отец.

— А не надо говорить, кто твой отец.

— Да помню я, помню, — Киоли взъерошилась и села, а ее хвост все еще метался из стороны в сторону. — Я и не говорю. Только тебе, но ты сам откуда-то это узнал. И я учу законы, но рассказывать их не буду, они надоели. Не хочу ничего учить.

— Хм. Я тоже.

— Ты что-то учишь?

— Много чего.

Киоли попыталась отмыть одну лапу, но от этого грязь только размазалась.

— Помчусь и заберу еду у Тау, он зайчатину все равно не ест. И вообще он ленивый и постоянно спит, как лаохорт. Забудешь показать море и пещеру голосов — тебя тоже съем.

— Эй, что за пещера, мех с ушами?

В ответ лишь ветка хрустнула и мелькнул кончик хвоста в маротовых зарослях. Пусть учится осторожней ходить, охотница.

Солнце пряталось в лес, точно у него там тоже логово, и световые росчерки стали желтыми, как шкурка Ивири. Казалось, что солнце перед сном отмечает ими свою территорию, будто царапинами — на самых высоких ветках, куда больше никто не дотянется.

— Там кто-то постоянно бегает по веткам, но их никогда не видно, — говорила Кая, то и дело посматривая наверх. — Прям мои соседи в общаге, честное слово.

— Головогрызы, — шутливо объяснил Эрцог. А на самом деле хенги и сумеречницы, только это не интересно. — Название, в общем, говорит само за себя. Зря ты пошла сюда вечером.

— Скажи еще, что здесь вьорты водятся.

— Здесь я вожусь.

— Ты мне все рассказывай честно, а то я статью напишу про твой лес. И про головогрызов, и про вьортов.

— У тебя ее не примут в газету, ты еще на нулевом курсе.

— Я ее сохраню на будущее.

— Я поточу о нее когти.

Началась перекличка волков. Ла́сси в норе кормила лисят и ворчала своему лису о том, какая она несчастная, как ей надоели люди и как тирниск не обращает на нее внимания. На то он и Луи. Лисята спрашивали, не станет ли опять сегодня страшно, как прошлой ночью. Что-то и сам такое чувствовал, но быстро прошло.

Теплый, густой запах с привкусом молока перебил лисью солоноватую горечь — рядом проходила самка оленя с мелким. Эрцог учуял и барсука — он топал навстречу, но потом свернул и обошел подальше. Кабан пробрался поблизости и тоже посторонился, привычно ворча что-то ругательное про рыскающих полукровок. Как будто, если бы полукровка летал, зверям бы это больше понравилось.

Под ботинками Каи ветки едва похрустывали — она не отвыкла осторожничать после своих моллитанских-долинных лесов.

— Ты в теме, что в двух льетах на днях видели самого старого жителя Легонии? — Кая стряхнула комара со штанов и прихлопнула на руке второго.

— Хм. Самый старый житель Легонии — ее лаохорт.

Если это не слухи, то здорово. Правда, лаохорты иногда просыпаются из-за каких-нибудь тревожных случаев, но пока еще ничего тревожного не случилось. Может, ему просто спать надоело, так тоже часто бывает. Кранар вот мало спит, например. Хотя у него есть причина — он должен время от времени раздавать инарис.

— Вот и я о том же. У нас в Моллитане опять извержения, и, похоже, поэтому он туда и сунулся.

— Надо встретить Легонию и с ним поговорить, — Эрцог вскинул уши.

— Не будет он силы на тебя тратить.

Та еще несправедливость, в общем-то. Ясно, почему лаохорты слабеют, используя дары: они же так влияют на материальный мир, как говорится в книгах. Но разговор с людьми и животными — это же мелочь. Наверное, разговоры делают лаохортов чуть материальней обычного.

— Ага, на меня ему пришлось бы потратить много сил. Я бы все у него разведал. Представляешь, сколько он видел? И Битву Пяти в пятьсот девяносто первом, и как легонийцы начинали общаться с животными, и как в шестьдесят девятом встретились с кранарцами. Кранар вообще видел во много раз больше, — и даже людям не рассказывает. — А, кстати, я лаохорта Кранара встречал раза три на самом деле.

— Ага, конечно, — усмехнулась Кая.

— Один раз — в настоящем облике, а два раза — под иллюзией, и он выглядел как тенатт.

— И ты боялся птицу?

Эрцог насмешливо фыркнул. Хм, ну да, боялся, а еще при Тагале старался не подавать виду и разговаривать как ни в чем не бывало. Тагал, правда, и сам отшатнулся, когда ненастоящий тенатт подлетел слишком близко.

— И еще Кейнора интересно встретить.

— Какой Кейнор, — хмыкнула Кая. — Ты только при главе Легонии этого не ляпни.

Не верит — и ладно. Она же не кейнорская девушка, с чего бы она верила.

Из калинника донесся запах вроде сенного, с кислинкой. Данхи, отлично.

— Кая, стой.

Из-под листьев высунулась длинная острая морда, наклонилась из стороны в сторону, зашевелила ноздрями, а затем и весь зверек выбрался наружу.

— Смертельно опасная крыса? — усмехнулась Кая.

Эрцог прищурил один глаз.

— Совершенно верно.

— Это уже не интересно, знаешь ли.

— Я серьезно — познакомься с данхом.

Эрцог заворчал тихо и глухо, чуть кашляюще — так же, как иногда ворчат и данхи. Сообщил, что человек не навредит, а данх, свистнув, сказал, что все понял, и шмыгнул обратно в кустарник. Кая нахмурилась.

— Ожидала что-то посолиднее.

— Два зверька завалят ядом и оленя, но на крупных нападают редко — вдвоем много мяса не съешь, а падалью они брезгуют, в общем. Эй, ты должна оценить, ты же из ядовитой льеты.

— В том-то и дело. Я настоящих ядов видела столько, сколько во всех живущих змеях не наберется, данхи какие-то. А ты? Ешь падаль? Просто раньше не задумывалась, знаешь.

Эрцог с отвращением фыркнул, потряс головой. Мерзость. И повел дальше.

По полянам раскрывался лунный глаз — огромные синие лепестки в белых крапинах-точках и белое пятно в середине. Ветки, листья и хвоя, камни на кабаньей тропе, узоры коры, жуки на травинках делались четче и принимали оттенок пепла.

— В общем, данхи из Кранара, а эти сюда перебрались пять лет назад. В Кейноре до них ядовитые звери не встречались, язык данхов никто не знал, и до сих пор почти никто не выучил. Кроме меня. Звери их часто убивали. А теперь я уже год защищаю данхов на своих территориях.

— Хвастаешься?

— Да.

Сырно-хлебно-мясной запах из сумки Каи все сильней щекотал ноздри. Светлячки зеленели и желтели, потрескивали сверчки, кричали ночные птицы — так, будто их заставили лететь на северный полюс. Разговаривали совы — язык у них совсем легкий. На юге белела растущая луна, и на ней выделялись серые крапины, лунный лишайник. Привык так считать, хотя давно узнал, что никаких лишайников там нет.

На тропу выбежал волчонок, но его тут же затащили обратно.

— Там инрикт, — послышался из зарослей голос волка. — Не подходи к нему.

Ну и пусть остерегаются, подумаешь. Сейчас все равно не один.

— Слушай, мне интересно — когда используешь инарис, каким ты меня вообще видишь?

— Старым, маленьким, лысым и толстым, — буркнула Кая, и на ее губах возникла усмешка. — Доволен?

— Эй, погоди. А серьезно?

— Серьезно.

— Инарис не искажает, не выдумывай.

— Отвянь, — отмахнулась Кая. — Не скажу.

Голод все сильней сводит горло, и каждый запах теперь острее, особенно запах кабана или оленя. И нанкас. В этой еде больше хлеба, но все-таки немного мяса тоже есть.

— Угости.

— Ты такое не ешь.

— А, так они с падалью?

Кая, пожав плечами, расстегнула на ходу сумку и вытащила кулек с нанкасой.

Не сравнить со свежей олениной, разумеется, зато голод немного успокоился, и не захочется в неподходящее время напасть на травоядного.

— Опять ты кошак, — Кая огляделась, поежившись. — Ну и ладно, зато не выше меня на голову.

Все-таки отчасти проговорилась. А ей страшно, озирается чаще — ничего, потерпит. Озеро близко — нос чует ряску, рыбу и келарсов. Келарсиц, верней — слишком влекущие запахи.

Из-за дерева можжевельника, чьи ветки скребли по земле, показались три кошки.

— Тот человек, о котором ты сообщил, Эрцог? — одна остановилась шагах в десяти от Эрцога — уже ближе, чем обычно, здорово. Кончик ее хвоста подергивался. Она ровесница, и гибкая такая, стройная. Чуть заостренные уши, большие глаза. Пятна эти. Красиво. — Хорошо. Разрешаем изловить одну рыбу.

Нарочно говорит мягко-дразнящим голосом? Ладно, ничуть не нарочно. Но голос чудный. И в келарсьем языке звуков больше, чем в львином, он интересней. Кровь слишком потеплела. Все, надо отвлечься. Эта кошка к себе не подпустит, и в стае всегда есть самец — правда, если кто-то из келарсиц была его детенышем, она свободная, и ее можно увести, в общем-то.

— Если вдруг вторую у нее найдем — разорвем, — добавила кошка.

Не стала уточнять, кого, и исчезла в зарослях вместе с остальными. Шустрые. Какие чудные. Эрцог опять принюхался и повернул голову туда, где пропали кошки. Невольно заворчал из-за их запахов — быстро, без слов.

— Она о чем говорила? — спросила Кая.

— Можешь взять одного осетра, в общем.

— А келарсы что, правда воды боятся?

— Ага, — мысли чуть путались. Отвлечься, скорей. — А может, подождешь меня? Тут призывателей рядом нет, честно. Все-таки законы Луи иногда полезные. Раньше здесь жила стая, где были в основном старые самки, а теперь им пришлось поменяться землями с молодой стаей. В общем, тем, кто живут у воды, надо каждые полгода меняться землями с теми, на чьей территории никаких водоемов нет. Кошки как бархатные, ты видела? Пятнистые. Здорово.

— А зачем вообще меняться, в чем смысл?

— А, это же Луи. Он объяснил это тем, что территории вокруг водоемов — лучшие, за них часто дерутся. И еще он запретил драки. И, значит, чтобы звери не дрались за эти земли, придумал вот такую ерунду. А теперь кошки…

— Слушай, я не ценительница кошек, я их даже не рассмотрела. Давай уже рыбачить, а.

— Могла бы написать про них в газету. Я стал бы лучшим читателем.

— И всех остальных отпугнул бы, ага.

Озеро холодное — и здорово поможет отвлечься.

В озере купались лягушки, гадюка, листья граба и отражение луны. Плеснуло у берега, показался острый хвостовой плавник со светлой окантовкой — тенео́кунь, не пойдет. Красные осетра держатся ближе к водным растениям: а рядом с кувшинками как раз затревожилась вода. От круглых водных листьев к берегу мелькнула извилистая тень. Давай, ближе. Эй, куда свернул? К кошкам еще тянуло, но азарт охоты все-таки отвлек. Эрцог пригнулся и ощутил, как хвост застучал по земле.

— Вон еще, — шепнула Кая, показывая влево. Да, вон он, приближается бугристая спина. Уже на мелководье. Сюда, редкая и редкостная ты зараза.

Эрцог кинулся в воду, и лапы подняли брызги, мокрым холодом обдало до груди. Быстро прижал осетра ко дну. Рыба, скользкая и плотная, била хвостом, изгибалась, но удалось схватить ее за голову, вытащить на берег, а потом опять по-быстрому прижать, и оглушить.

— Килограммов десять на вид, — Кая вытащила из сумки пакет для добычи, отвернулась от Эрцога, затем взглянула снова. — Куплю себе мотоцикл наконец-то.

Вообще-то деньги за осетра она отправит родителям.

— И возвратишься на нем в свою глушь, — Эрцог отступил от рыбы, а Кая принялась заталкивать ее в пакет.

— Не возвращусь, я полезная.

— Как раз в глуши и принесешь пользу. А сколько тебе до ограничения в центре скупки лесных товаров?

— Пару зайцев могу занести.

— Дай книгу, — попросил Эрцог и начал умываться. Лапы испачкались в иле, местами на шерсть налипли травинки — полнейший беспорядок.

Кая села рядом на траву, запустила мелким камнем в сумеречницу, потом в Эрцога — отбил лапой — и полезла в сумку. Достала книгу про недавно изученные людьми растения Долины, положила напротив Эрцога и развернула на первой странице. Эрцог еще немного почистил лапы, а затем принялся читать.

Уже и сам бы сумел написать почти всю эту книгу по памяти. Но все-таки немного перечитал — про ядовитые травы, ядовитые кустарники, ядовитые деревья, нормальные деревья, на которых растут ядовитые лианы. Если попадается что-то не ядовитое, это проще всего запомнить — настолько оно необычное. Для зверей Долины ее ядовитые растения даже полезные, некоторые просто безвредные — везет же. И, конечно, эти звери не знают, какое растение и каким способом умеет травить.

Правда, слишком мало здесь говорят про запахи — люди их плохо чуют.

Здорово читать то, о чем еще несколько лет назад никто не знал. Да и сейчас мало кто знает все это, книга очень редкая. А еще здорово прислониться к руке человека. Правда, Кая так и не погладила — привыкла, что моллитанские звери этого не любят. Эрцог переместил лапой ее ладонь себе на уши, но Кая эту ладонь убрала, вот же вредный человек.

— Как ты без фонаря читаешь? Научил бы.

Все отлично видно — наоборот, под светом буквы бледнеют и расплываются, а сейчас четкие. Надо еще просмотреть снимки и зарисовки. У каждого растения особенная форма листьев и рисунки коры, и корни тоже выглядят по-разному. Эрцог закрыл глаза, чтобы вспомнить, не подсматривая — ага, у моллитанских дубов есть заметные выступы на коре, края древесных чешуек осветленные.

— Пейзажи Моллитана представляешь? — поинтересовалась Кая.

— Келарсиц.

14 галенза, Луи

Пробудившись, Луи первым делом заметил листок: оказывается, сжал его лапой во сне и проткнул когтями.

За время сна так и не повернулся на бок, спал на животе. Странно: ведь нет никаких причин для настороженности.

Солнце уже сместилось к западу, скоро вечер, лучшее время для охоты, но не удалось отдохнуть как полагается, пусть сон и был долгим. Луи стряхнул листок с лапы, и ветер поволок его прочь. Раньше захотелось бы ударить и прижать улетающий лист, теперь это показалось скучным.

Опять, уснув, видел светлую степь с серыми цветками орхидей, пасмурное небо, горы на горизонте и Тень. Тень бежала рядом, и никто ее не отбрасывал.

Луи, потянувшись, вышел из пещеры на край скалы. Почуял оленей, нагретую хвою сосен и, приглушенно, харзу; после выделил в ветре еще один запах: самый знакомый и, невзирая на это, самый странный. Одновременно и львиный, и келарсий. Умеренно сильный, со легким неприятным оттенком отступающей болезни.

Шелохнулись ветки мадиста у подножия утеса, затем Эрцог выбрался из зарослей и направился вверх по каменной тропе, ведущей к логову. Так. По какому поводу он здесь появился: обсудить свою идею о разделении обязанностей гвардейцев, проблему миграций в Моллитане или… он слишком труслив для подобного, но было бы интересно.

Встретившись взглядом с Эрцогом, Луи чуть оскалился. Подойдя, Эрцог ткнулся в нос носом — впервые за тринадцать дней холодным и мокрым. Впрочем, вчера не виделись. Долго же длятся у него болезни: даже самые легкие. Мелкая нелепость.

— Занят чем-то?

В ответ Луи тряхнул головой.

— Отлично, значит, я вовремя.

Эрцог наклонил голову в сторону леса и зарычал. Свержение тирниска, неужели. Любопытно. Все-таки решился.

Рык, для львиного довольно тихий и звонкий, под конец резко сделался громче — настолько, насколько вышло. Закончился ворчанием, однако оно больше напомнило мяуканье лесной кошки. Из бора донесся вой Ерты, высокий, заунывный.

Эрцог растянулся на камнях: довольно близко, чтобы раздражать, но недостаточно, чтобы когтями перекрасить ему глаза в красный цвет. Кисти его лап размеренно сжимались и разжимались, будто он собирался смять камни. Луи выпустил и медленно втянул когти.

«Не думай, я не собираюсь тебя уговаривать, просто заберу свое».

Приснившиеся фразы иногда отчетливо звучат в голове, но лишь после пробуждения. Никогда не удавалось настолько хорошо их помнить даже спустя сутки.

— Подеремся потом, если захочешь, — Эрцог зевнул — возможно, лишь предлог, чтобы показать все четыре клыка. — Не думаю, что тебе понравится стоять перед главными вожаками с разодранной мордой.

Луи фыркнул с презрением.

— Чем после займешься, прикажешь меня казнить?

— Хм. Пока не собирался.

Безнадежно скучное существо.

Должно быть, забыл, как скулил и жался к земле, когда клыки сжимали ему горло. Надо напомнить.

— Луи, — позвал Эрцог, как только Луи отвернулся.

Лиери и Эрцогу достались рычащие имена. Алнир почему-то дал Луи мягкое имя, и долгое время оно казалось схожим с именами травоядных.

Луи шевельнул ухом в сторону Эрцога.

— А что нового в Гвардии в последнее время?

Луи развернул ухо обратно. С этим мелким недоразумением давно все ясно.

Первым появился Далу́т, поднялся по камням с быстротой и легкостью, замер в начале тропы. Его уши время от времени клонились назад, иногда вскидывались торчком, темные глаза смотрели с опаской. Шкура из-за пятен казалась припорошенной снегом. Движения оленей, как и прочих копытных, часто торопливы, резки и кажутся незавершенными.

Волчий запах стал лучше различим, послышался стук когтей, и напряглись ноги Далута. Скоро пришлось позволить обнюхать свою морду Ерте: от волчицы отдавало падалью и, яснее, кабаньей кровью. Ходила она твердо, размашисто, и держала на весу когда-то пушистый, а теперь облезлый из-за линьки хвост.

— Встань так, чтобы клочья твоего меха не набились мне в пещеру, — сказал Луи. — Мне не нравится, как пахнут волки.

Ерта утвердительно моргнула.

Сиалу́ появилась следом за Ертой. Она осматривалась с интересом: лес для нее непривычен. Запах лошадей по-своему приятен, всегда было любопытно, каково их мясо на вкус. Впрочем, одно дело, когда когти, расположенные от копыт по обе стороны, помогают лошади взобраться на скалу, а другое — когда впиваются в шкуру охотника.

Вскоре на порог логова опустился Тагал, с шорохом сложились его крылья. Эрцог поднял голову, встряхнулся, и вожак грифоньей Гвардии Кейнора повернулся к нему. Олень осмелился приблизиться к пещере и остановиться рядом с Тагалом, а Эрцог поднялся и обвел взглядом собравшихся главных вожаков. Его глаза часто щурились от солнца: все-таки ночные звери недолюбливают свет. Но сейчас Эрцог пытался не подавать виду.

— Вот почему я бросаю вызов. Во-первых, Луи назначил иллатов, высших хищников Долины, единственными гвардейцами льет Ламе́йны и Моллитана. Гвардейцы-волки и грифоны больше не служат даже на безопасных землях этих льет.

Сквозь спокойное ворчание его голоса иногда пробивались звонкие рычащие призвуки, нетерпеливые, келарсьи, от которых внутри головы будто скреблись перегретые на солнце сосновые ветки. Голову Эрцог держал слишком прямо для того, кто похож на львенка-переростка, и пытался говорить серьезно, однако звучало это скорее нелепо. Если бы только его уверенность и наглость соответствовали его опыту. Впрочем, тогда было бы скучнее.

— А теперь иллаты совершают все больше преступлений, — Эрцог полностью перешел на келарсий, и от этого не сразу удалось понять его следующие слова. — Убивают даже людей, как бы это ни старались скрыть.

Ерта глухо заворчала: с согласием, хотя и с недоверием. Тагал утвердительно щелкнул клювом и приподнял крылья. Далут и Сиалу подтвердили, что согласны. Их легко понять. Никто из них не общался с бывшими моллитанскими гвардейцами. Хорошо.

— А еще Луи расширил полномочия палагетских грифонов-гвардейцев, — продолжал Эрцог. Со стороны Сиалу раздался удар копыта и стук камня, покатившегося вниз. — Принимал законы, которые ничем не обоснованы, а теперь за их нарушения гвардейцы наказывают слишком строго, иногда и невиновных. А иногда и убивают.

Эрцог глянул искоса на Луи, сверкнуло отраженное в зеленых глазах солнце. Что же. Настоящим вожаком он не станет.

— И, наконец, Луи был не во всех регионах Легонии и Кранара, — добавил Эрцог: уже по-львиному, мягче. От перехода на другой язык вновь сделалось жарко в голове, но, впрочем, сейчас можно было вытерпеть. — В Гахарите не был, в Талис тоже. А должен раз в год приходить к каждому из глав льет и округов и рассказывать им самое важное.

Все верно. Правда, в Кранаре достаточно посещать лишь пять больших округов: мелких слишком много. Впрочем, никогда не доводилось посещать большой Северный. Там не интересно.

— Правда, один из его новых законов очень полезный, — с легкой игривостью добавил Эрцог. — О том, что надо не драться за территорию, а убеждать словами. Из-за него я учился убеждать зверей, и вот научился. В общем, он больше не тирниск, я его сверг. Согласны?

Эти новые законы действительно отчасти странные. Впрочем, принял их, руководствуясь не одним лишь желанием понаблюдать за реакцией зверей, особенно гвардейцев.

Тагал шагнул к Эрцогу первым со словами:

— Цель Гвардии — защищать зверей, — щелканье перешло в рычание. — Поддерживаю свержение.

Что же, законно — и ожидаемо.

— Тоже, — сказала Сиалу. — Не хочу перемен, — она отвела назад уши, — но я ему не прощу коней.

Она протянула шею к кустарнику, растущему над обрывом, и принялась искать для себя пищу; Далут же нагнул голову — так, что кончики его рогов, бархатные от весенней шерстки, коснулись одного из выступов скалы.

— Тогда ты станешь тирниском, — обратился он к Эрцогу, и его уши насторожились: порывисто, будто уловив подозрительный шорох. — С одной стороны, по закону.

— По закону ли? — узкая морда Ерты подалась вперед, черная губа приподнялась, мелькнули зубы. — Полукровки не бывают вожаками вожаков.

— Уже бывают, — Эрцог улыбнулся.

Далут переступил передними копытами, и прежде чем он успел что-либо сказать, Эрцог добавил:

— Я не просто следующий в очереди, но и единственный взрослый зверь из рода Фернейл, кроме Луи, — речь Эрцога сейчас звучала скорее по-келарсьи, звонко. — И мы с ним оба были детенышами Алнира, а раз его талант не достался Луи, значит, он передался кому-то еще. Кто мне возразит? Выдумки про инриктов не считаются. И страх перемен — тоже, Далут.

Кончик хвоста Эрцога дрогнул, словно полевка в кошачьих лапах.

— Да, я их опасаюсь, — сказал Далут. — Мне хотя бы понятно, каких поступков ждать от Луи. Надо подумать.

— Что ждать? Больше смертей моих сородичей, — проговорила Сиалу.

Если вызов тирниску не поддержат главные вожаки, того, кто бросил вызов, объявят преступником. Впрочем, так было бы скучно.

— Возможно, талант передался тем детенышам Алнира, которых ты убил при своем рождении, — заметила Ерта.

Или передался Лиери.

На морде Эрцога отразилось замешательство.

— Меня переоценивают, — сказал он.

— Небольшой выбор, — произнесла Сиалу, доедая белку. — Ласферы — следующие в очереди, но им теперь мало доверия. И люди не доверяют.

— Ласферы подозрительные, но их все-таки стоило позвать, — высказался Далут.

— Еще чего, — огрызнулась Ерта, поведя хвостом. — Они уже не те, какими были всего поколение назад. Отравители. Нечего их и слушать. А может, они и раньше были теми же, что и сейчас, просто мы не знали их, пока они не поселились у нас под носом.

— В общем-то Эрцог поступает законно, — Далут мотнул головой, отгоняя мошек.

— Ненадежный зверь, — шерсть на загривке Ерты приподнялась, волчица вытянула хвост. Ее ноздри раздувались, нос морщился, и приоткрывались зубы.

— В этом проблема. Он бывает слишком жестоким, — проговорил Далут, отводя голову. — А Ласферы все-таки львы.

Эрцог, прикрыв глаза, фыркнул с малопонятными интонациями. Луи поморщился. Насколько удалось разобрать, недомерок сперва фыркнул с недоумением, затем — успокаивающе. Раздражает, когда не все ясно.

Мало того, что недомерок сбивает с толку тем, что вечно меняет язык, на котором говорит. Фырканье сразу воспринимается знаком презрения, недовольства или неприязни. Лишь эти интонации есть у львиного фырканья, в то время как у келарсьего их десятки, и, чтобы разобрать все тонкости, надо внимательно вслушиваться. К волчьему или грифоньему фырканью отношение иное, оно все-таки не кошачье.

— Убиваю только для еды, и ничего не изменится, — Эрцог поднял голову и поморщился из-за солнца, затем пригнул уши. — Сделаю исключение лишь для самообороны, и то не думаю, что придется. В общем, все по законам.

— Во время еды Эрцог постоянно прячется, — добавил Далут, отгибая уши. Впрочем, стоял он твердо, словно готовясь сражаться с тем, кто посчитает его добычей. — Потому что теряет разум. Наверняка до сих пор ловит оленей не только чтобы съесть, а чтобы выместить на них злость и проявить жестокость. И готов кинуться на любого мимо проходящего, когда ест.

Эрцог повел ушами, на мгновение их прижал, затем постарался сделать морду поувереннее. Возможно, будет не слишком интересно следить за его правлением. Правда, стоит выяснить, что он задумал.

Власть все равно не утрачена до конца, и ее удастся возвратить. Но прежде следует отдохнуть. Главное, чтобы никто из зверей не надоедал во время отдыха.

— И еще… — начал Далут. Ерта сразу вышла вперед, морща нос:

— Все знают, что полукровки нередко теряют рассудок. На всю жизнь.

— Полукровки волков и собак, — сказал Эрцог. — Правда, среди чистокровных волков преступников больше.

— Я бы их волками не называла, — Ерта дернула носом. — И тех, кто спаривается с собаками.

— Все тирниски, кого казнили из-за преступлений, были львами. Денга́р Фернейл в шестьсот шестьдесят восьмом. Но́рвел Фернейл в пятьсот двадцать девятом — он требовал, чтобы ему таскали редких зверей на еду и убивал своих же детенышей. Я точно не стану так поступать. А знаете, как люди подавляли бунты в северном Кранаре в триста семидесятом и двести девяносто втором годах? Люди бунтовали, потому что не хватало еды, а с них в ответ сдирали кожу. Но людей мы все уважаем, правда?

Он действительно выглядит серьезнее, когда рассказывает об истории. В ней Эрцог, по крайней мере, разбирается.

Эрцог перевел взгляд с Далута на Ерту, затем на Сиалу.

— Поддерживаю, ладно, — сказал Далут и, мотнув головой, отступил. Копыта твердо ударили по камням. — Я все-таки не уверен, что знаю, чего ждать от Луи. Он может принять еще какие-нибудь странные законы. Эрцог опасный, конечно. Но, если он не выдержит и кинется на человека, мы ни при чем. Тем более люди будут наготове.

Ерта размышляла несколько дольше.

— Раз он следующий, а достойной замены нет, обойдемся этим. Поддерживаю, — нехотя прорычала она и почесала бок. Клок серой шерсти унесся с ветром: главное, что не в пещеру. — Хотя он кое-что забыл историческое, — ее рык стал скрежещущим. — При Ферре, когда львы были неограниченными правителями, инрикты при них служили палачами. Самыми жестокими убийцами, которые расправлялись с кем угодно по приказу тех, кто их породил. Порой и с самими львами. Сдержать инриктов было не так-то просто.

— Ага, а волки в те времена поедали старых сородичей, — Эрцог поднял уши. — Звери с тех пор стали разумней, вообще-то.

— Звери, а не противоестественные твари, — проворчала Ерта.

— Хорошо, — Луи повернулся к Эрцогу, тот подступил ближе. — Положим, ты не такой трус, каким казался. Но ты вправду считаешь, будто у тебя получится? Когда я стал тирниском, опыта мне не хватало, и я был старше, чем ты сейчас.

— У меня хватает опыта, — Эрцог посмотрел в глаза. — Я наблюдал много твоих неудачных решений и знаю, как делать не стоит.

— Что насчет того, как делать стоит? — Луи медленно шагнул вперед. У Эрцога нет особой силы во взгляде, лишь наглость. Он непременно поддастся: но упрямство позволит ему продержаться дольше. — В последнее время ты немало мне говорил про Талис. Что ты предпримешь в отношении Талис?

— Для начала — туда отправлюсь, а дальше узнаю, что нужно ее жителям, и дам им то, что они захотят, — звонко, почти с усмешкой сказал Эрцог.

— Свою шкуру, полагаю. Не сомневаюсь, с этим ты справишься.

— К тому времени, как займусь Талис, у меня опыта станет больше. А сначала разберусь с Гвардией Палагета и Гвардией иллатов. Надо опять сделать волков и грифонов гвардейцами на безопасных землях Долины. То есть, Моллитана.

Ведь так и не отводит глаза, мелкая сволочь. Зеленые, келарсьи. У второго Фернейла глаза совсем не от правящего рода.

— Понимаю. Дал громкое обещание, чтобы привлечь внимание и потом не выполнить. Знакомо.

— Пойдем к главе Кейнора, Тагал.

Зеленые глаза с келарсьими зрачками по-прежнему смотрели прямо — нахальные, озорные. Конечно, настроение Эрцога изменится на назначении: жаль, не удастся посмотреть.

— В Моллитане погибло немало тирнисков, — сказал Луи. — Особенно излишне самоуверенных.

— Ага, особенно свергнутых, — ответил Эрцог. — А звери Моллитана запоминали только вкус их мяса.

— В твоем случае они и этого не запомнят. С твоей тягой к неприятностям ты скорее наткнешься на ядовитое растение где-нибудь в глубине чащи, где тебя не найдут.

Эрцог по-келарсьи фыркнул. И, когда вожаки удалились, он отвел глаза и поспешил отойти. Нелепая мелочь.

Хотелось бы не к главе Кейнора, а в Валлейну: снова проследить за алдасарами. Получше узнать, как они, прожившие много лет вне Легонии, на самом деле относятся к природе.

Старших алдасаров редко удается увидеть вне дома, но к ним приезжает Еса Кирли́нг, девушка с красными волосами, которая ходит на руины города и в степь. Чуть меньше года назад Георг рассказал об ученице-алдасарке, чей след остался в его квартире. Однако Георг не мог о ней знать всего, к тому же люди часто неоткровенны друг с другом. Позже Луи нашел след Есы рядом с университетом и незаметно выяснил, где Еса живет.

Однако еще не удавалось встретить ее в Валлейне: лишь удалось узнать об ее прогулках из рассказов местных сорок. Эта девушка не боится новой для себя природной зоны, не боится зверей. Она, разумеется, гораздо более смелая, чем недомерок Эрцог. И, разумеется, окажется в чем-то полезной.

До здания правительства Кейнора Луи добирался долго, через лес и актарий, при этом держась в стороне от Эрцога с Тагалом и от их надоедливых разговоров. Большую часть пути Луи не видел этих зверей, порой и не чуял. Проводники не требовались: давно удалось запомнить ощущение магнитного поля у здания правительства, ведь Луи бывал рядом с ним неоднократно.

Луи отыскал зверей по запаху, когда теплое ощущение в голове подсказало, что нужное здание близко. Тагал, приблизившись к кованым воротам, издал скрипучий протяжный крик. Вскоре подошли смотрящие за садом, окружающим здание правительства. Сняли замок, провели по аллее мимо клумб и низкорослых туй, затем отперли дверь, предназначенную для гостей из леса.

От перил пахло не до конца просохшим лаком, из узких, как бойницы, окон — йодистой свежестью моря. Ощущалось много и других запахов: людей, бумаги, краски для печатных машин. По краям потолка вился узор-ке́ран, стилизованный огонь. В одном из кабинетов Луи увидел вычислитель: правда, экран и клавиатуру не удалось рассмотреть как следует. Интересное изобретение. Довольно громоздкое, похожее на две коробки, неуклюжее, но замечательное. С его помощью можно быстро решать очень сложные задачи. Правда, лишь математические.

Любопытно было бы изучить, что у него внутри, и понять хотя бы отчасти, как он работает. Схемы не позволяют полноценно разобраться.

Дверь в кабинет лет-танера Кейнора, расположенный на третьем этаже, оказалась распахнута. Ра́ммел Мана́ти читал за столом: крупный, плечистый, красноволосый, с далеко посаженными глазами и квадратным подбородком.

— Гадость какая, — пробормотал он и сунул книгу в ящик шкафа, после чего кинул поверх нее газету. — Чего только ни выдумают. Успели свергнуть? — вопрос он задал намного громче, зажмурился и снова открыл глаза. Применил иллюзию.

— Именно, — Эрцог вышел вперед. Теперь он говорил мягким ворчанием, отдаленно схожим с людской речью. — Четверо главных вожаков все решили, и вожак грифоньей Гвардии Кейнора здесь, чтобы все подтвердить. С этой ночи Луи начнет пытаться что-то исправить.

— Четырнадцатое, — задумчиво и скучающе сказал Раммел. Слова он растягивал, будто в каждом искал какой-либо неявный смысл. — Сейчас запишу, — взяв блокнот и карандаш, он взглянул на календарь позади себя. — До четырнадцатого галенза следующего года. Хорошо, — и перевел взгляд на Луи. — В этот день ты должен находиться в Экере, Луи, но лучше прибыть заранее.

Известно.

— Ты далеко не все регионы посещал, когда правил, так что будет не лишним напомнить. Десять, значит, у нас, легонийских льет и пять больших округов Кранара. Положительно о тебе отзовутся в восьми регионах и более — останешься в живых. В ином случае казнят. Главы регионов, как пройдет твой срок, вынесут решения, опираясь на мнения зверей о тебе, особенно глав Гвардий. На мнения людей тоже, дело тут ясное.

— Главы Легонии с Кейнором объявят итог и, если не появлюсь в Экере в назначенный срок, меня признают преступником, — кивнул Луи. — Хорошо.

При этом, пока тирниск проходит испытательный срок, его убийство будет считаться тяжелым преступлением. Как и убийство действующего.

Раммел прошелся к окну.

— Можете идти, кроме Эрцога, дело ясное. Эрцог, нужную лапу не умывать, никуда не лазать, ждать ночи.

Луи насторожил уши.

Так. Раммел должен оповестить правителя Легонии. Вае́ссен Легонии и лет-танер Кейнора всегда вместе подтверждают права нового тирниска и всегда вместе объявляют о казни. Редко — ваессен и глава другой льеты, или, совсем редко, глава Кранара с главой какого-либо округа, если тирниск не из Кейнора или не из Легонии.

Никогда главы льет или округов не назначали тирнисков сами.

— Ты не скажешь про это ваессену? — спросил Тагал подделанным голосом и бегло взглянул на Эрцога, подняв уши и наклонив голову налево. Тагал все же умен.

— Всем про все известно, — последнюю фразу Раммел произнес с долей задумчивости. — Ступайте, — и взглянул на Эрцога. — Кот, согласен?

Эрцог переступил с лапы на лапу: замешкался. Затем поднял голову, поставив уши торчком и вытянув усы.

— Ага.

Тагал взъерошил перья на крыльях и повел ушами в стороны.

Что же, подобие тирниска допустило серьезный промах еще до назначения. Не хотелось бы, чтобы у Кейнора обострились отношения с правительством, но вмешаться не выйдет, так что остается наблюдать, к чему это теперь приведет.

Лишь бы не к наибольшей, пожалуй, из опасностей. К расколу Легонии с Кейнором. Предпосылок мало, однако люди способны на многое.

— До встречи, временно исполняющий обязанности тирниска, — произнес Луи на львином.

— Свергнутых тирнисков казнили намного чаще, чем возвращали им должность, — Эрцог взглянул искоса.

— Лучше бы ты просто был историком, — сказал Луи. — Тогда бы ты не выглядел столь же нелепо. Возможно, и про Кейнор сделал бы нужные выводы.

14 галенза, Эрцог

Когда все ушли, Раммел дал Эрцогу обнюхать запястье, и от привкуса табака защипало в носу. Затем глава Кейнора отвел взгляд и снова посмотрел на Эрцога.

Решил не договариваться с легонийским правителем. Хм, это что-то новое. Главное, чтобы по-настоящему признали тирниском, а ваессен, конечно, признает — и так понятно, что Луи больше никто не считает вожаком всех зверей.

Но это похоже на бунт против Легонии, вообще-то. А может, и правда не стоит соглашаться? Как-то рискованно, конечно. Ну да, обрадовался, и в то же время растерялся, поэтому и согласился, не подумав.

Кейнор начал сражаться за независимость шестьдесят три года назад и сумел ее отвоевать, пускай и на время. Для зверей, конечно, опасно, когда люди воюют. Да, звери не участвуют в человеческих битвах, но люди все-таки могут сражаться и в лесах, и в степях. А если страна ослабеет от войны, на нее могут напасть и вьорты.

Но, хотя восстание кейнорцев и несло опасность, оно было правильным, вообще-то. Легонийцы забирали у Кейнора слишком много всего, не ценили подвиги кейнорцев, еще и запрещали им развиваться: не давали строить летающие машины. Конечно, нельзя было такое терпеть, и здорово, что алдасары и прочие кейнорцы сумели отбить территорию. Как сильные львы или келарсы, ну или инрикты.

А сейчас что случилось? Кейнорские люди живут нормально, и даже аалсоты им уже разрешили строить. Хм. Зверь, конечно, может почуять и увидеть не все, что происходит среди людей, но, если подумать, Кейнор всегда был льетой с черноземами, с полезными ископаемыми, и тут всегда были самые большие актарии. Кейнор часто отправляет то, что выращивают, добывают и мастерят его люди, в другие легонийские льеты, в том числе в столичную. Так же, как и шестьдесят три года назад.

— А нам и правда надо так спешить? — спросил Эрцог. — Надо ведь… хм, просто такого вообще никогда не было. Я же не знаю, к чему это приведет. Верней, я догадываюсь.

— О чем же ты догадываешься?

Чтобы не смотреть на Раммела, Эрцог взглянул на книжный шкаф. Взгляды людей всегда непросто выдерживать. Календарь на полке оказался за прошлый год, а часы рядом с ним, неровно тикая, показывали ровно два, хотя сейчас вообще-то часов семь, не меньше.

— Кейнору не очень-то нравится, что Легония берет у него много ресурсов. В общем-то понятно. Кейнор уже и бунтовал из-за этого, и отделялся. Я люблю историю, и я про те события все знаю. Может, ты даже хочешь отделить Кейнор от страны. Конечно, причин сейчас для этого мало, но я, если честно, не против, тем более это все твои человеческие дела, а не звериные. Правда, Легония же не отпустит просто так. А если среди людей начнутся конфликты, это и для зверей не очень хорошо закончится.

— Ты думаешь, мы сами войны хотим или вторжения Га́ртии?

Конечно, люди на том материке — давние враги легонийцев. Но вряд ли они посмеют сейчас навредить кому-нибудь в Ориенте.

— Нет, Гартия не вторгнется, они вообще разобщенные. Есть у них за океаном дирижабли, и что? Наверняка пара штук, и они ими очень дорожат. Да они сами перегрызутся, пока осмелятся на нас напасть. Вообще думаю, что Кейнор, конечно, сможет прожить без Легонии. Он же был независимый при Сарго́не Генли́нге, и все было отлично. А другие льеты… хм. Некоторые тоже могут восстать, конечно. Вдруг у них есть какие-то проблемы с Легонией.

— Значит, не следует склеивать то, что не склеивается. Единство, единство: чем больше про это повторяют, тем меньше в нем уверены, дело ясное. Народы Легонии как были разными, так и остаются. Было у нас временное затишье после того, как алдасаров изгнали. Но сейчас вот опять из Кейнора все выкачивают, ты вот сам все понимаешь, не глупый. Что из наших богатых актариев попадет на столы нашим людям: морковные обрезки и шкурки от вишен? От вишневых стволов, в лучшем случае. Север Кейнора как был отрезан и отдан Палагету, так и остается. Его легонийцы отвоевали, чтобы во время нашей независимости не порвать Легонию на две части, но так и не вернули, а значит что? Значит, нам не доверяют. Карго́сское море Кейнору почти не принадлежит.

А ведь кейнорский флот в свое время победил там врагов и защитил Легонию.

— Это я еще не все перечислил. Кое-что и сами кейнорцы еще не знают. Насчет экспедиции, например… Делать что-то с этим всем надо, показать, что мы хотим, чтобы с нами считались. Как раз я покажу это Акреону, когда самостоятельно объявлю тебя тирниском. Согласен же, или передумал?

Не думал, что столько всего происходит. Значит, он не имеет в виду независимость, а просто хочет показать недовольство ваессену? Это правильно, нельзя, чтобы тебя считали слабым.

— Напомни, сколько тебе лет? Знаю, что твоему предшественнику двенадцать с половиной. Выглядишь совсем молодым, сыновья мои постарше будут.

— Десять, — ответил Эрцог.

— Примерно двадцать по-нашему. Луи — двадцать пять, получается. Ты хоть и очень молодой, а толковый, историей интересуешься, это хорошо. Алнир тоже совсем молодым был, когда стал править. Так что?

Толковый, конечно. Еще бы. Зверей ожидает намного лучший тирниск, чем Луи.

Но кое-что здесь не нравится.

— Мне кажется, — Эрцог переступил с лапы на лапу, — что у меня особенно и нет выбора, да?

— Уйти-то ты можешь, но вот какая штука: животные ведь, наверное, не будут тогда высокого мнения о твоей храбрости, — да они просто трусом посчитают, а ведь ничуть не трус. — Тем более ты либо со мной отношения портишь, либо с ваессеном нашим Акрео́ном. А я все-таки живу к тебе ближе, чем Акреон. Да и много чего уже происходит, да, дело ясное.

Эй, что это он? О чем? Эрцог насторожил уши. Возникло колючее раздражение, точно кто-то перехватил отличную добычу.

— Вот еще что, историк, — Раммел наклонил голову. — Лаохорта хочешь увидеть? Не дракона этого, а нашего, настоящего Кейнора? Которого Легония душит своим влиянием?

Ого, Кейнор? Так и думал, что он должен был остаться в живых: ведь точно же остались люди, считающие Кейнора страной. Лаохорт в таком случае ни за что не погибнет. Здорово. С ним было бы так интересно поговорить.

Но Раммел что, угрожал? Правда, из-за новой мысли про Кейнора исчезла тревога. Тем более уже почти получилось стать правителем ориентских зверей, осталось лишь вытерпеть самое напряженное — и все.

— Хочу. Слушай, а что, ты все-таки за его независимость?

— Вот и славно. Можешь тут пока вздремнуть, время еще есть.

А на вопрос не ответил. Повадки людей, конечно, часто сбивают с толку. В любом случае судьбы живых стран решают люди, а не звери. Раз глава Кейнора решил конфликтовать с главой страны, он все равно нашел бы повод. Даже если бы не свергали никакого Луи.

Когда Эрцог проснулся, за окнами успело стемнеть.

— Что, зверь, пойдем?

Уже пришло время. Ничего себе. Спать не хочется, тем более уже ночь: а в горле странно — будто выпил очень много воды, вязкой, мутной. Когти то высовываются, то забираются обратно в мех. Пахнет морем и паленым деревом, сумеречницы вопят, а ветер из окна, прокрадываясь под шерсть, прогоняет тепло.

В коридорах никаких светильников не горит — и отлично. У стен, лестницы, потолка теперь ночные оттенки, привычные, серые. Выдумали же люди — считать серый цвет, один из лучших, символом исчезновения. И при этом они используют много серых оттенков, но не все из них считают по-настоящему серыми.

Эрцог, спускаясь, потерся боком о стены и лестницу — чуть-чуть. Это чужая территория, и все-таки здорово оставить здесь свой запах.

Скоро вышли, и, взъерошиваясь от прохладного ветра, Эрцог направился за Раммелом к главным воротам по тропе. Запах дыма пробирался в нос, щипал изнутри; Эрцог принюхивался и озирался. Вытисненный узор на каждой плитке под лапами напоминал какую-нибудь морскую штуку — то ракушку, то живую звезду, то волну, то краба, то рыбу с колючками. Хотя от беспокойства и не очень хотелось играть, Эрцог пару раз ударил краба. Листья лавра, растущего по бокам дорожки, отливали в свете фонарей желтым.

«Если он не выдержит», так Далут говорил? Подумаешь, ничего страшного не случится. А удастся довериться Раммелу?

Люди доверятся — так нужно. Редко случалось, чтобы тирниски, вступая в должность, загрызали глав Кейнора. В таких случаях убивают и самих неудавшихся правителей.

Никто никого не убьет.

У сада кейнорского правительства кованая ограда, и ворота тоже кованые, с узорами в виде побегов винограда и плюща, в которых прячутся железные пчелы и жуки. Ключ дважды клацнул в замке, и Раммел открыл одну из створок.

Выбрались вместе на набережную, спустились по ступеням к воде — и к огню. Костер поедал ветки, сложенные в кучу на камнях, и изредка шипел, если на него нападал ветер, а пять человек вполголоса разговаривали и посмеивались, обступив желтое существо, слишком яркое и чужое в темноте. И каждый держал ружье.

А если сразу застрелят? Если они так договорились? А потом сообщат, что на них напал полукровка, и им поверят, конечно.

Тогда им придется выбирать род Ласферов. Эрцог подал знак инариса — поставил лапу на лапу и наклонил голову. Некоторые из людей отвернулись и взглянули снова. Правда, поговорить Эрцог не успел.

— Тенна Бови́ти, — обратился Раммел к одной из людей, — ножницы у вас?

— Вы уверены, лет-танер Манати? — спросила женщина. — Вы же понимаете…

— …что это может стоить мне должности главы Кейнора. Само собой.

Получив ножницы, Раммел сел на один из валунов у огня и кивнул Эрцогу. Эрцог быстро облизнул нос и губы, затем разместил левую лапу на втором валуне. Ничего, подумаешь. Многие через это прошли без проблем. Как будто не больно драться за территорию. И разум не потеряется — в драках и на охоте он уже давно не мутнел.

А Раммел что, готов и правда лишиться должности? Кто от такого откажется, эй? Что он задумал? Выбора никакого нет — и чудится, будто вокруг поднялись стены, хотя давно уже вышел.

Загнать в ловушку? Хищника?

Люди обступили Эрцога и Раммела, один за другим нацелили ружья. Лучше не смотреть на них. В песок, в огонь — нет, не лучший выбор.

Огонь — их символ жизни, символ Легонии. И с помощью огня зверь становится тирниском. Можно сказать, что даже в драке с огнем. Ага. Отлично. Огонь проиграет.

— Лучше повременить, — заговорила Бовити. — И не только из-за всей подоплеки. Это же инрикт. Что мы делаем?

— Был бы выбор, — Раммел пожал плечами. — А вы предпочтете этих, отравителей?

Лязгают ножницы, срезая шерсть. Морду обдает жаром. Из костра торчит железный прут, короткий, тонкий, с рукояткой из дерева. Язык опять царапнул губу. Не думать про раскаленное железо — лучше про историю. Про Железноморский кризис, про бунты в Кранаре, про Кейнор. Который опять начнет отделяться.

— Рискуете, лет-танер Манати, — повторила женщина. — Вдвойне.

— Ни в коем случае не ешь персики, — Эрцог подделал человеческий голос и взглянул на нее — и на ружье в ее руках. Раммел прикоснулся, для него инарис распался, а для других, может быть, и нет. — Знаешь, как их вывели? Вот это издевательство над природой, а я — нет.

Садовый персик — вообще-то помесь дикого с алычой, абрикосом, миндалем и сливой, и непонятно, как так получилось. А людям все равно.

— А ты поменьше говори, — резко сказала Бовити.

Раммел выстриг полосу шерсти длиной в треть локтя, затем поднял голову и моргнул — использовал иллюзию заново, значит.

— Эрцог Фернейл, ты сам вспомнишь, что говорить, или подсказать тебе?

Эрцог облизнул губы — кажется, они суше, чем песок под лапами. Эй, спокойней. Вспоминай.

— Обязуюсь помнить преступления моих предков, — голос звучал точно со стороны. И внутри сдавливало, тянуло, точно что-то сопротивлялось этим словам. Никакой же не преступник. Преступниками были древние львы. — Обязуюсь не повторять этих преступлений. Обязуюсь служить своим зверям и защищать их. Обязуюсь…

В пасти пересохло. А вот следующие слова сказать трудней всего. Лучше пусть просто закончат, и все. Хотя это и главное.

Просто слова. Других тирнисков эти слова не унизили. Алнира, например. Он был одним из лучших, ближайшим предком. Да, преступниками были древние львы — но они тоже были предками. Если люди не будут сдерживать тирнисков, какими тогда станут правители зверей?

Известно, каким инриктом станешь, если сам себя не будешь сдерживать.

— Эрцог, — настойчивым шепотом позвал Раммел.

Нет, конечно, люди главнее. Разум у них совершенный, они умеют делать разное творчество, различные сложные штуки, а разум животных возник из-за людей и их лаохортов. Кто с этим поспорит? Без лаохортов зверям вообще придется непросто. Еще котенком это знал. Это сейчас вьортов видят очень редко, и то в глухих лесах или очень далеко от берегов. И то они быстро гибнут, потому что лаохорты сильные.

Легония ослабнет, если Кейнор от него отделится, и тогда из моря и из лесов полезут вьорты. Они ранят лаохортов, а из-за этого начнут рушиться дома, станут гибнуть звери и люди. От беспокойства по загривку точно проскользнула змея.

А разве полезли вьорты, когда Кейнор отделился впервые? У Кейнора все равно есть лаохорт. У Легонии все равно мало прав на землю Кейнора.

Если только Кейнор сейчас и правда жив.

Эрцог глянул на огонь — желтый, как глаза львов-Фернейлов. Как, по легендам, глаза Кейнора. Отведешь взгляд — и, значит, признаешь, что ты слабее. Вот как сегодня, с Луи. И сам не понял, почему тогда отвернулся. Сейчас нельзя отворачиваться. Ни за что.

— Эрцог. Напомнить?

— Обязуюсь подчиняться правителям Легонии и Кранара, — прозвучало слишком глухо, последние слова заглушил прибой. Да чтобы Раммелу пришлось то же самое говорить сто раз в ночь.

Уйти куда-то, не смотреть на этих людей, забыть. Вымыться.

Подчиняться. Когда ты — высший хищник Кейнора и вообще тирниск.

— Плохо слышно, — негромко сказал Раммел. — Повтори.

В горле мерзко скрутило.

— Может, пускай дополнит? — предложил кто-то.

— Хватит и того, что мы вообще это провернули без ведома Акреона, — ответил Раммел.

— Обязуюсь подчиняться правителям Легонии и Кранара, — быстро сказал Эрцог. — Давай уже быстрей. А то еще кто-нибудь отделится.

От огня сильно щипет в глазах. Он желтый и, кажется, живой. Ненормально желтый среди спокойных черно-серых оттенков. Кажется, прожжет глаза, если так дальше смотреть. А если отвернешься — подчинишься.

Когти впились в песок.

От огня идет жар. В лапах — тоже жар. Не поднимать их, не оставлять когти выпущенными. Втянуть их. Всё. Всё в порядке.

Какой-то человек заградил огонь. Ага. Теперь можно и отвернуться.

А перед глазами остались красно-зеленые вспышки. Ненормальные, как и желтый цвет огня в темноте.

Раммел махнул рукой, и ему дали прут — красный на конце. Красный узор, стилизованная буква. И сколько же ей лет. Она обжигала и Луи, и Алнира, и еще десятки тирнисков. Эрцог заворчал. Опасность. Надо убрать лапу, скорей.

Все в порядке. Сиди. Не дергайся. Надо собой владеть. Пройти проверку.

Резкое, жгучее, кипящее коснулось лапы. Поднялся дым. Эрцог зажмурился. Прожгло всю лапу. Пронизало. Пасть оскалилась сама собой. Когти правой лапы врезались в песок. Так надо, спокойно. Только не выпускать когти на левой. Запах жженой шерсти. Тварь. Пусть отпустит. Порвать его. Вырвался рык — Эрцог сразу сжал клыки. Тихо.

Получилось.

Эрцог открыл глаза. Раммел достал склянку, вылил мазь себе на пальцы: она отдавала травянистым и горьким. Железная палка с узором на конце валялась рядом, люди все еще держали ружья дулами к Эрцогу.

Зарычать, отбежать.

Ничего. Все равно уже не выстрелят.

Раммел протянул руку к пострадавшей лапе, а Эрцог инстинктивно огрызнулся, фыркнул с недоверием.

— Хочешь, чтобы загноилось?

Ладно, пускай лечит. Когти на правой лапе только не хотят убираться, а, ничего. Окончательно стал тирниском, значит. Так здорово. Мазь охладила ожог, чуть защипала — лучше бы вылизал рану, но люди навязали свое лечение вместо кошачьего.

Вытерпел огонь, победил его. Правда, после победы приходит азартная радость, а сейчас пришло лишь негодование — горячее, как тот жар, что остался в отметине тирниска, несмотря на мазь.

Победить можно того, кто с тобой сражался. А разве сражаются с теми, кто не могут ответить? Стиснулись клыки — от ярости. И схватка была нечестной. Этот огонь — он как будто унизил.

Раммел ушел вместе со всеми. Какое-то время не удастся поохотиться как следует — зато ребра не сломаны, заранее пообедал, да и будет с кем поговорить.

И все-таки — для чего все это?

Если бы не было ограничений для тирнисков, опять бы началась тирания, а еще не удалось бы свергнуть Луи. Люди ничуть не правят зверями. Если главные вожаки не согласились бы со свержением, ничего бы люди не сделали. Люди просто ограничивают. По справедливости.

Чем больше повторяют, тем меньше уверены — так сказал Раммел, да?

Как будто не правителем стал, а непонятно кем. Точно мать оттаскала за загривок. Ладно, все уже случилось. Стал тирниском — и это самое главное.

Лапа ноет в ответ на каждый шаг, оленя так точно не загонишь. Интересно, кого удастся поймать? Учуялись летающие рыбы-юнка́мы — запрещенные, ага. По набережной ходят чайки — интересно, они вкусные?

Хромая, Эрцог забрался наверх по ступеням, подкрался к птицам. Неуклюжие, крупные, все получится. Шаг — и разлетелись, да и пусть их заедят птичьи блохи, или кто там водится в перьях. Что еще можно придумать на случай голода — погрызть водоросли?

Нет, это чересчур, они мерзкие. Эрцог вылизал правую лапу, очистил морду от морской соли как можно тщательней. Если решение не находится, лучше всего уснуть, пускай сейчас и ночь.

Эрцог лег спать на пороге здания правительства — возможно, у тех, кто здесь работает, появится совесть.

К утру не появилась. Один из смотрящих даже наступил на хвост, пока Эрцог умывался, и не заметил этого, отличное начало правления. Лапа ныла, в ней жгло, хотя гораздо слабей, чем вчера. Прилетел Тагал — и сначала одобрительно повел ушами вверх, но затем его морда стала серьезней и он взъерошил перья на шее.

— Кретин, — сказал Тагал.

— Поддержал кретина, — отозвался Эрцог.

— Знал бы — не стал бы поддерживать. Строить из себя вожака перед подданными не советую. Звери не в восторге. Дожидайся приезда правителя.

Эрцог глянул на левую лапу — на желтую с бурым отметину от раскаленного железа в виде стилизованной буквы «т».

15 галенза, Еса

— Одвин, — окликнула Еса после консультации, схватив мешок с макулатурой, — мы сейчас на крышу!

— И сдадим завкафедрой наши позорные конспекты, — весело добавил Сейл. Одвин снова показался в проеме и лениво кивнул.

— Главное, чтобы она их не увидела, — сказала Еса Сейлу. — Тогда возьмет и оценки в твоих личных делах и ведомостях переправит. С единиц на нули.

Еса юркнула к выходу из аудитории, огибая других одногруппников, а Сейл помчался следом и, судя по грохоту, мешком один из стульев сбил, если не студента. Такой худощавый и мелкий, а столько от него шума. В коридоре потемки, лишь одна лампа горит, а впереди, на лестнице, разливается свет лимонным соком.

— Слышь, — позвал Одвин, — Кая здесь? Мы же и с ней договаривались.

— Не видела, — ответила Еса.

— Наверное, опять ушла в лес с тем шерстяным, рыбу ловить, — сказал Сейл. — Он же теперь еще и правитель. Слушай, а интересно, что он навертит, а? Он и лет-танер.

Слишком неожиданно объявили Эрцога правителем, и с нарушением. Вдруг у остальной Легонии с Кейнором из-за этого опять начнется конфликт? Тревожно сжимает внутри из-за новостей этих разных.

Так все-таки классно, что Кая дружит с Эрцогом. Уже привычно, конечно. Она с ним подружилась еще до того, как с Есой познакомилась, и Эрцог ей ищет разные лесные дары, чтобы Кая сдавала их в центры скупки. Кая как-то упомянула вскользь, что семья у нее малообеспеченная: жалко. Еса не стала подробности узнавать.

Эрцога многие не любят: и, конечно, понятно, почему он решил помочь человеку. А еще ему нравится пообщаться. Но, хотя он непосредственный, как все звери, общаться с ним как-то неловко.

— Все будет отлично, — сказала Еса. — Лет-танер ведь знает, что делает. Может, мы с Эрцогом и сами поговорим, и узнаем все.

— Вот сама с ним и говори, к этому недольву и подходить стремно, — проворчал Одвин.

Добрались до ступенек и наверх направились: а Сейл задержался у выключателя, и на лестнице стемнело.

— Сани́ти! — раздался этажом выше голос препода по философии. — Се́йдел, а ну верни свет.

Сейл усмехнулся: и все-таки зажег лампочку. Когда он смеется, ему можно дать лет четырнадцать, и оспины на щеках в это время не замечаешь. Лицо у него овальное и мягко очерченное, с мелкими чертами, и не сказать, что он симпатичный, но улыбка ему идет.

Толпа четверокурсников налетела вьюгой, пришлось хвататься за перила, прижимать к себе мешок с макулатурой и сумку. Из толпы выкрики послышались:

— Лет-танер вообще молодчина!

— Четкий.

— Так и надо.

Все может произойти. И бунт. Кейнорцы очень нравятся, они классные, и они чужой труд очень ценят, так что не должны устраивать погромы, например. Но в то же время понятно, что люди все разные, так-то. Даже если к одному народу принадлежат.

Со второго этажа на пятый быстро поднялись. Самый симпатичный: желтоватые стены с зеленой полосой по низу, между дверями — кадки с анци́русами и халенотисами, пока не цветущими. К двери кафедры Еса подбежала первой, постучала для порядка и сразу внутрь заглянула. Завкафедрой говорила с незнакомой преподавательницей, которая конфеты у нее из вазы брала.

— Мы заняты, — добродушно сказала завкафедрой.

— Извините нас, — улыбнулась Еса. — У меня очень много макулатуры, а еще Сейдел Санити тоже собрал макулатуру. И вот мы все это принесли.

Завкафедрой развернула конфету и кивнула.

— Оставляйте. Если Санити принес макулатуру, это действительно событие. Еса, надеюсь, в твоем мешке нет чертежей каких-нибудь секретных алдасарских разработок? А то будут вопросы к университету.

— Разработанные алдасарами альбомы для рисования, — кивнула Еса и положила пакет. — С алдасарскими рисунками секретных алдасарских сугробов. Правда, они кривые.

— Тенна Талноти, — позвал Одвин. — А подскажите, победы в универском экономическом конкурсе, высших оценок по экзаменам и публикации статьи хватит для доступа в библиотеку Бено́ра, или еще что-то надо?

— Поговорите с куратором, Тане́ти мой дорогой, — сказала завкафедрой. — Вы же у меня десятый раз уже спрашиваете. И еще, Еса Кирлинг, задержись на минутку. Ребята, подождите в коридоре.

Тоже надо вопрос ей задать: и от этой мысли стало беспокойно.

Когда Одвин с ворчанием вышел и Сейла за собой утащил, завкафедрой взяла еще одну конфету и мягко обратилась к Есе:

— Еса, все в порядке? Как у тебя отношения с коллективом? Эти ребята, вижу, с тобой всегда ходят, а так, в целом — нормально?

— Да, конечно, — ответила Еса. Не со всеми удалось подружиться, но все хорошо относятся, и проблем никаких нет.

— Ну, если так. Хорошо, Еса, удачи. И сообщай, если что. Нам просто важно, чтобы вам было уютно в стенах университета. Все для Единства.

— Спасибо, — кивнула Еса.

Здесь еще учатся ребята с далекого архипелага Флорента, но с ними проще, хоть и родной язык у них не легонийский: с Флорентом ведь у Легонии никаких не происходило войн. Может быть, даже в родные города студентам-флорентцам проще попасть, чем алдасарам. Хотя Флорент и за океаном, так-то.

— Очень хорошо, — добавила Еса: и от волнения стиснуло горячо в груди. Так неловко спрашивать, но безобидная просьба, все-таки, и тенна Талноти сама про алдасаров спросила. — Послушайте, тенна Талноти, а в Кайрис все еще нельзя? К бабушкам с дедушками.

— Ничего не изменилось, Еса, — кроме голоса завкафедрой: чуть-чуть он стал отстраненным, и от этого сделалось грустно. Она такая классная.

— Но запрет же неофициальный, вроде бы, — Еса произнесла это совсем уже тихо, и сразу стало стыдно: ну зачем начала настаивать. Не тенна Талноти же придумала, что студентам в Кайрис ездить нельзя.

— Еса, у вас еще вопросы есть? Вы будто не знаете, что другим студентам тоже туда нельзя. Как и нам. Не только вас касается запрет, и его не отменят только ради вас.

Еса просто головой качнула, извинилась с улыбкой и ушла поскорее. А потом, когда поднимались на шестой этаж, со смешком сказала Сейлу, чтобы отвлечься от своей неловкости:

— Вот видишь, твои конспекты все-таки могут приносить пользу. Если их не переработают опять в тетрадки, и если они не попадут опять к тебе.

— Этого не случится, он не будет покупать тетрадки, — на квадратном лице Одвина появилась ухмылка: такая, будто ее на это лицо неожиданно пригласили и не объяснили, зачем. — Его отчислят.

Сейл пихнул его в бок. Затем пихнул и Есу, за компанию, а Еса растрепала ему волосы. И правда отвлекло немножко: хотя стыд перед тенной Талноти все еще мысли мрачнил. Вдруг даже как-нибудь семью подставила этим вопросом? Хотя в нем ничего плохого и не было, вроде бы.

Потом вскарабкалась вместе с ребятами по железным перекладинам лестницы к открытому люку, выбралась наружу и тут же подбежала к краю. Четверокрылы низко-низко над крышей носятся, небо претемно-голубое, черные сады актария слились с черными домами, огоньки окошек еле пробиваются сквозь черноту эту. Тепло так! Год назад не верилось ни за что, будто ночью можно не мерзнуть. В ветерке, правда, есть прохлада, чуток совсем, как в мороженом.

А ведь совсем бы не получилось вернуться в Кейнор, если бы кто-то из общества по развитию технологий не нашел чертежи в каком-то старом сейфе. В одном из домов Валлейны. Как будто для того эти чертежи и остались, чтобы легонийцы потом вернули из-за них алдасаров.

— Жер, сворачивай сюда! — крикнул Сейл. — Письмо айда распечатывать.

— Вот же пакость, — послышался мягкий голос Жера. — Совсем забыл.

Еса поспешила к приятелям на другой конец крыши, туда, откуда виднелся желтоглазый город.

А танер Эсети видел Экеру с еще большей высоты. И глаза у Кейнора были желтыми, как огни Экеры.

Но танер Эсети точно никак не поможет в Кайрис попасть. Даже он ректора переубедить не сможет.

— Привет будущему коллеге, — Еса махнула Жеру и улыбнулась.

— Все-таки на химию перейдешь? — Сейл усмехнулся. — Еса, а может, не надо? Алдасары могут тако-ого наизобретать.

Еса усмехнулась в ответ. Ну, алдасары все-таки полезное изобретали, а что насчет ядерной бомбы, так непонятно на самом деле, чья она была.

— Она же не та алдасарка, она же наша, — сказал Жермел. Ну вот и правильно: правда, чуть грустно стало от этих слов почему-то, и вспомнился отстраненный голос тенны Талноти.

Ветер кинул четверокрыла Одвину в лицо, едва не отнял письмо у Жера и взъерошил его кудрявые волосы.

— Развелись мне тут, — Одвин изловил зверька, между ладоней зажал, и Еса наклонилась посмотреть. — На, усынови его, если хошь. А Каи и здесь нет, вот же зараза. Походу, точно в лес уперлась.

Ну вот, хорошо же учится, а нормально говорить не научился.

Еса забрала четверокрыла, пригладила пальцами. Шкура напоминала ткань с густым грубым ворсом, на круглой мордашке небольшие уши дергались в разные стороны. Обеими задними лапами зверек уперся в ладонь, бока подрагивали, как и четыре перепончатых крыла, покрытых шерсткой. Еса подкинула зверушку, и она с шорохом ускользнула прочь.

— Жер, а что прислали? — спросила Еса.

— Статуэтку, — ответил Жер. — Похожа на дом, большая и по-хитрому расписанная. И очень старая.

Если бы фигурки, которые привозят из Басмадана, продавались, мама бы все купила обязательно.

Скоро можно будет посмотреть на новинку в музейной витрине, как и на другое интересное и разное из заморского Басмадана: прочие статуэтки, старинную посуду, гербарии, древние монеты, рукописи, а еще сосуды, в которых эти рукописи хранились. Правда, почти все это пять-шесть лет назад привезли, а в последний год лишь пару статуэток передали в Кейнор. Почти все ценности забирает И́нис и столица.

— Ух ты, столица нам что-то оставила, — улыбнулась Еса.

— В последний раз, — пробормотал Одвин. — Еще убедишься. Чем больше наши вкалывают, тем меньше нам достается. Само собой.

— Ну ты же все знаешь, ну куда нам, — с усмешкой отметил Сейл.

А еще жители льеты Инис едят больше кейнорских продуктов, чем сами кейнорцы. Как и жители еще некоторых льет, правда. Но Инис все-таки столичная льета и забирает больше всех. Хотя там не только богатые люди живут, и ее жителям негде свое выращивать, так-то: почвы плохие.

В Кайрис выращивают и овощи, и фрукты в теплицах: разве в Инис так же нельзя, если подумать?

Жер сел на шифер. Еса устроилась справа, Сейл слева, а Одвину осталось позади Жера примоститься. Луч фонаря Сейла выжелтил круг на бумаге письма. Почерк у танера Онлона Тарети, отца Жера, простой, почти печатный, но сразу представляются джунгли восточного Хадиера, если на него смотреть.

«Мои Па́лла и Жермел, приветствую вас. Вынужден просить, чтобы не присылали ответное письмо».

Жер запустил пальцы в кудрявые волосы, его голова подалась назад. Пятно света двигалось дальше. Что-то плохое приключилось? Там, в Басмадане, мало людей, никакого научно-технического прогресса у местных, звери без разума и без иллюзии-инариса. Ну нет, раз танер Тарети такое большое письмо написал, значит, у него как минимум были условия.

«Со мной и с товарищами все в порядке, а отчего у меня такая просьба, скоро поймете. Как устаканится одно дельце, так свяжемся непременно. Условия у нас стали получше, правда, комарье местное норовит обглодать до костей. Ларгу́ты кормят нас блюдами своими, вот уж радушные ребята этот лесной народ. По большей части, скажу вам без утайки, гадость та еще — эта их еда. Мне бы выпечки сюда твоей, Палла.

Еще нашли мы плодовых деревьев новый вид, а я лично откопал вчера древний сосуд, роспись на нем все узорами-солнцами. Зверята вокруг базы рыщут ушастые, пятнистые, интересные. Опасные хищники больше не нападали, отгоняем с успехом, а у Карде́ла укус уже залечился. Ларгуты на днях опять привезли из басмаданского города стряпню и ткани, первое не впечатлило, второе — неплохое».

Конечно, кейнорцы находят больше всех: но об этом официально не говорят. Если бы не письма танера Тарети, то о большей части их открытий совсем бы не удалось узнать.

— А может, они все-таки решили с басмаданцами связаться? — предположила Еса.

— Дык правительство не даст им добро, — Одвин покачал головой. — Да и ближайший басмаданский город чересчур далеко, туда и не сунуться так просто.

Так-то да, только с разрешения главы Легонии люди из экспедиции смогли бы пойти с басмаданцами на контакт. Но хочется надеяться на лучшее: и чтобы ребята надеялись тоже, особенно Жер.

— Может, ваессен передумал и решил все-таки сотрудничать с местным правительством, — Еса коснулась края письма, загнула его и расправила. — А на всю страну пока не объявляют, сказали только экспедиции. Хотя если басмаданцы узнают, что в их стране втайне от них раскопки проводили и вывозили всякие древности, то совсем не захотят никаких отношений иметь с Легонией.

— Вот и сама признала, что ваессену это не нужно, — заметил Одвин.

— С басмаданцами в самом деле могли бы связаться, — сказал Жермел. — Они хоть и недоверчивые, но мирные, тех же ларгутов не трогают.

— Но они все-таки запретили бы легонийцам свои ценности вывозить, — добавила Еса. — Правда, этим ценностям уже тысячи лет, так-то. Может, они для басмаданцев и не значат ничего, конечно.

— Да и пусть запрещают, Кейнор и так от этой экспедиции ниче не получает уже, — Одвин фыркнул.

Дальше танер Тарети писал вкратце новости о других исследователях и о нескольких ларгутах, с которыми подружился, рассказывал. Под конец опять повторил, что все там у них хорошо.

— Пишет вроде бодро, — сказал Жер. — Чего же они натворили, узнать бы как-то.

Что-то произошло серьезное: и в груди леденит, когда об этом думаешь.

— Почему натворили сразу? — возразила Еса. Чтобы и себя переубедить при этом: а холод уже и в горло распространился, и в пальцы. — Может, они что-то важное открыли и должны об этом молчать. А если открытие совершили кейнорцы, вдруг нам новые субсидии все-таки дадут. Вдруг не станут на этот раз замалчивать, к тому же статуэтку нам передали, все-таки.

Одвин хмурил брови.

— Вот тоже так считаю, — Сейл погасил фонарь. Ну вот, отлично: от его слов тревожный ледок сразу подтаял. — Вполне себе хорошее дело сделали, как я думаю.

— Может, папе теперь смогут разрешить побыть с нами подольше, а то и вернуться, — Жер кивнул. — Хотелось бы, конечно. Я с ним год не виделся.

Хотелось бы со своим не видеться столько же и дольше. Он сейчас, скорее всего, на маму опять орет. Повезло, не выпивает, иначе совсем бы весело жили.

— Что ты там говорила? Какие там субсидии, ты че, Кирлинг, — Одвин покачал головой. — Вот еще сильнее столицу раскормить — это дело.

— Может, она тогда взорвется, — усмехнулся Сейл.

Ну совсем такие шутки не нравятся.

— В любом случае по радио или по телеку скажут, — Еса встала и отряхнула штаны. — А когда танер Тарети вернется, мы разожжем костер все вместе.

Надежда — сама как костерок. На то, что Жер своего папу встретит: и на то, что удастся встретить родных, оставшихся в Кайрис. Бабушки с дедушками ведь родились в Кейноре, и им совсем на родину нельзя. Амнистировали только тех, кто родились в Кайрис.

— Спалим универ! — Сейл хлопнул Жера по плечу, тот отодвинулся. — Эй, Кирлинг, я все не спрошу никак, у вас в вашей мерзлятине с кострами как, выходило что-то?

Надо же, заговорил про Кайрис: и потеплело внутри, как будто села у костерка.

— Дымок, — вспомнила Еса. — Там дома так-то из дерева, старались рядом с ними не жечь.

— В Кайрис деревья растут? — удивился Сейл, а Одвин толкнул его в бок.

— Ледяной пояс там только на самом севере, ниче ты не знаешь — сказал он. — А так хоть и холодина, но леса есть, задрипанные.

Хорошие там леса, на самом деле. Низкие, ну да, но это же их не делает хуже, так-то. Они даже интересные, необычные.

— Папане твоему, правда, еще до кучи дней сюда добираться на корабле, — Сейл повернулся к Жеру. — Вот думаю, а может, правильно сделали, что эти летучие машины собрались делать, как их там?

— Ты че, — Одвин сплюнул. — Я б на ту дрянь не сел, всучь мне хоть тыщщу ме́рансонов. Ниче личного, Кирлинг, но аалсоты шибко стремные.

— Я ни при чем, — Еса пожала плечами. Нормальные машины, полезные очень и красивые, но ребята такого мнения не поймут. — Моя родня их не делала.

— Чтоб люди — и летали. Тьфу, про́пасть.

— Нашелся поборник морали, — усмехнулся Сейл и включил фонарик, затем перекинул из руки в руку.

— Да с этим делом перекос конкретный, вот и все, — буркнул Одвин. — Жер, тебе что, вмазал кто-то?

Еса взглянула на Жера: что-то темнело у него под носом. Сейл на его лицо посветил — оказалось, кровь.

— Нет, просто ерунда какая-то, — ответил Жер и полез за платком в карман: на платке тоже темнели пятна. Горло тревогой стиснуло.

Пробили универские часы, и взвилась стайка серебристых ночных мотыльков. Послышался далекий приглушенный голос, Еса глянула вниз: на площадке перед входом в универ, под фонарями, кто-то махал рукой, и рядом с этой фигуркой помахивал хвостом огромный зверь, так классно. Голос повторился: теперь удалось его узнать.

— Там Кая, — сказала Еса. Понятно, кто с ней, но озвучивать не хочется: Одвин начнет ворчать. — А давайте к ней.

— И инрикт, походу, — Одвин тоже глянул вниз, нахмурился. — Ну пошли, че.

— И возьми лекции, Жер, — вспомнила Еса. Влезла в сумку, достала четыре толстые тетрадки, а Жер кивнул и забрал.

— Пригодились хоть?

— Многое понятно, — улыбнулась Еса. Это его старые записи, с нулевого курса еще, и немного с первого. В одном месте заметила, что Жер страницу вырвал: неужели он что-то неправильно мог решить, он же так классно в химии разбирается.

Лучше всего будет с Жером сесть на четверку, она на пути к дому, к Луговой, сильно петляет. Про кровь он, конечно, не расскажет: хотелось бы думать, что ничего серьезного нет.

Сегодня увидела Эрцога в третий раз.

С инарисом он такой высокий, черты лица тонкие и немножко острые, взгляд внимательный и озорной, светлые волосы чуть растрепаны ветром: на солнце они выглядели золотистыми. Веселый взгляд, а сам держится напряженно. Конечно: он же кот. Охотник, хищник.

И видно отметину тирниска на левой руке.

— Тебя ничего не смущает? — Еса улыбнулась.

— Раммела Манати — точно ничего, — ответил Эрцог.

— И как это произошло вообще? — Кая села на перила лестницы, ведущей ко входу.

— Нормально, — ответил Эрцог. — Раммел так захотел. Да он все равно свяжется с ваессеном, просто сейчас так надо было. Все он продумал, не волнуйтесь. Ничего особенного не случится.

Правда, смотрел он немного обеспокоенно и щурился на фонари.

Одвин и Сейл держались от него поодаль.

Мало ли что говорят про инриктов: про алдасаров тоже разные слухи есть. А про вьортов вообще говорят, что они чудовища. Хотя встречала их несколько раз, и совсем они не такие, какими их описывают. Это не означает, что надо во всем доверять инрикту, конечно, однако и отвергать не стоит, и бояться его, пока не узнаешь наверняка.

— Ага, то Раммел что-то придумал, то вон с экспедицией ерунда какая-то, — проворчал Одвин.

Эрцог вскинул голову и слегка нахмурился, порыв ветра взъерошил его волосы. Еса опять улыбнулась. Ну вот почему он не человек. Все коты, наверное, в человеческом облике такие симпатичные.

— А что с экспедицией? — спросил он.

— Ты еще и туда влезешь, с тебя станется, — фыркнула Кая. — А, точно, сегодня же мы хотели читать письмо Жера.

— Ага, — кивнул Жер, глядя на Эрцога с опаской. — Сейчас расскажу.

— При инрикте? — уточнил Одвин.

— Мне интересно, — сказал Эрцог и отошел чуть подальше.

Захотелось к нему руку протянуть. Совсем не боязно, конечно, и даже бы погладила: но ведь неуместно, так-то. Он все-таки тирниск. Тем более на человека сейчас похож.

16 галенза, Скадда

Пока Скадда выбирала, на какой из выступов Каменного Когтя опуститься, сильный порыв ветра метнулся навстречу, и перехватило дыхание: словно горло заложили камнем. Скадда заворчала на этот ветер.

— Гри́нвальд! — окликнул Рагнар, кружа над головой. — Отлыниваешь?

Один из друзей: наконец-то он встретился.

— Только что возвратился от Тагала, — послышался знакомый голос, похожий на шорох песка. Гринвальд взлетел к Рагнару с одного из выступов, и скоро бежево-золотистые крылья с белой изнанкой легли на воздушный поток.

— Попутного ветра, — сказала Скадда.

Гри поприветствовал в ответ. Он поменьше Рагнара, с серо-голубыми глазами, округлой мордой и плавным изгибом клюва. Шерсть у него пушистее, чем у прочих грифонов: он ведь с севера Палагета. Лапы у Гри стали по-взрослому сильными, взгляд — серьезным.

— Сейчас вернусь, — сказал Рагнар. — Поговори с ним, мелкая, — и клювом показал на Гри. — Пускай тебе молодые, стая Тагала, расскажут о службе в Гвардии. Может, мне после этого больше и не придется с тобой возиться.

Не надейся.

Гри мотнул головой в сторону Скадды, приглашая за собой. Два других грифона, ровесники Гри и тоже друзья детства Скадды, нашлись на втором уступе от вершины. Амарго́н и А́рен: один золотисто-рыжий, второй бурый с темно-коричневыми отметинами, белой грудью и лапами. Очень симпатичная окраска, хочется найти себе в будущем расписного грифона, хотя бы с полосками. Редкие окраски нужно сохранять.

Амаргон спал, положив голову на лапы, и его клюв пощелкивал, а уши дергались. Арен ходил рядом. Он столкнул с обрыва кость и, кинувшись вниз, постарался поймать, но кость упала в лес и стукнула белку по голове. Арен разочарованно свистнул и вернулся. Зато он, конечно, отлично поймает преступников. Может быть, уже их ловил в одиночку.

Друзья детства только что стали гвардейцами, им всего по одиннадцать лет: и они уже стая главы кейнорской Гвардии. Не потому ведь, что они друзья Тагала: без заслуг ничего бы не вышло. А Тагал еще более умелый, он стал гвардейцем раньше времени. Вдруг тоже так получится?

Спустившись вместе со Скаддой к грифонам, Гри спросил, помнит ли Арен подругу детства. Ложиться Скадда не стала, просто чуть расслабила сложенные крылья.

— Вроде помню, — проворчал Арен. — Сейчас я, правда, помню только дубовую рощу, где поселился тот зверюга, и, там, поиски кое-какой звериности: шмелей ему в пасть, кем бы ни оказался. Скадда? А, мы тебя звали Скай. И что, чего умеешь? Охотилась на коней?

— На коней нет, а на льдозубров охотилась, — Скадда подняла голову и сложила крылья поудобнее. — На детенышей.

Арен тряхнул головой.

— Льдо-кого?

Как может гвардеец не знать про такие виды животных? Он слишком много запомнил кейнорских преступников, вот и не осталось в голове места для гахаритских зверей?

— Северные звери, похожие на больших быков, — пояснил Гри. Амаргон шевельнул ухом, Арен почему-то вздрогнул: наверное, вообразил себе гахаритский холод. Гвардейцы не боятся.

— Все, вспомнил там, гахаритские, точно. И как Гахарит?

— Много снега, мороза и огромных зверей, — ответила Скадда. — Как тебе служба в Гвардии?

Арен поддел крупный камень, чьи бока лохматили красные и серые лишайники, а затем лег, сложив передние лапы.

— Например, в начале месяца меня на то плато послали, ну там, не советую туда летать.

— Какое плато? — Скадда поставила уши торчком.

— До этого меня собирались съесть. Зимой искал в пещере одно лесное умордище, нашел кое-что другое, и входы в ту пещеру сразу завалили. Как-то еще прилетел к заброшенному дому, а это не дом. После одного случая с подозрением гляжу на оленей. Но так всё и все в порядке, как мои блохи.

Зимой? Он же тогда еще учился.

— Расскажи и объясни.

— Сама все узнаешь, — Арен запустил клюв в перья на крыле. — Только не летай на плато.

— А какое?

— Сейчас с тобой не очень интересно. Ты мало что поймешь, пока не гвардеица. Что там говорил Тагал? — спросил Арен, повернувшись к Гри.

Так интересно было играть с друзьями в Гвардию: Тагала, конечно, почти всегда назначали вожаком. Ему сообщали о том, как сколопендры и призрачницы нарушают законы в пещерах. Нарушителей приносили к лапам Тагала, а Тагал потом ворчаще соглашался, чтобы в следующий раз вожаком стал Гри. Скоро удастся все по-настоящему расследовать, и нет никаких сомнений.

А вот Арен никогда не ловил ни сколопендр, ни призрачниц: но теперь он другой.

— Алеа́ртская глава Гвардии сказала ему, что призыватели в окру́ге Далии опять беспокоятся, — сообщил Гри. — Рядом с Далией возмущаются и нормальные звери тоже. Могу их понять.

Далия ведь главный город льеты Алеарты, и раз рядом с Далией есть призыватели, значит, и рядом с Экерой есть. До сих пор ни разу не видела таких зверей. Хотя кто признается в призывательстве вслух? Это не считается преступлением, пока призыватель не совершит что-нибудь опасное, и все-таки из этих зверей получаются самые вредные преступники.

— А где здесь водятся призыватели? — спросила Скадда.

— Недалеко от Далии есть давно заброшенный завод, — продолжал Гри. Все равно получится выяснить. — «Эльтен» какой-то. Люди ничего не писали про это в газетах, но они хотят, чтобы он заработал. Уже там что-то делают и хотят его увеличить, а рядом с этим заводом живет много зверей. Вот и недовольные они теперь, эти звери. Птицы тоже.

Странные. Люди же не станут убивать из-за этого зверей и птиц: просто гвардейцы найдут для животных новые земли. А людям надо работать. Конечно, многие животные сильно привыкают к своим территориям и даже злятся, если сородичи-чужаки приходят на их земли. У грифонов такого нет.

Дайгел как раз ищет работу, и надо ему рассказать.

— Да сейчас везде будут недовольства, — Арен тряхнул головой. — Там завод, тут инрикт. Неясно, что происходит и кого клевать.

Наравне с уступом пронеслась грифоница, ее маховые перья чуть не задели камни. Она поднялась повыше, развернулась, опустилась рядом с Ареном: такая же коричневая с темными полосами на крыльях и лопатках, со светлой шерстью на груди и передних лапах и с оранжевыми глазами. Как и Арен с Гри, и как все прочие встреченные грифоны, она оказалась выше Скадды: ну и хорошо. Чем меньше грифон, тем меньше он весит, и тем лучше летает.

— Правда, что нашли зверя, который сжег семью лисиц огнем от молнии? — спросила грифоница.

— Его давно ищут, — Арен свистнул и щелкнул. — Не слышал. А ты, Гри? — Гри наклонил голову налево: тоже не знает. — Где услышала?

— Уже не помню.

— Ты вечно ничего не помнишь.

— Нет, я помню, что вечером мы будем ловить крабов. Если освободишься.

— Если, — Арен качнул головой в сторону Скадды. — Ши́лли, это Скадда, мы с ней дружили в детстве, она сюда добралась из Гахарита, собирается вступить в Гвардию и, видимо, шпионить за полевками.

В любом случае небольшие грифоны тоже отличные. Даже лучшие.

Шилли поставила уши торчком.

— Гахарит? А там же грифоны не живут, — она подошла поближе, внимательно посмотрела на Скадду и дотронулась лапой до крыла, а Скадда отстранилась и недовольно щелкнула клювом. Что за привычки у некоторых. — Ты видела бруснику?

— Я видела льдозубров, — весело сказала Скадда. — Хочешь, научу на них охотиться? Это интереснее, чем на крабов.

Шилли ничего не успела ответить: приземлился Рагнар, с шумом ударив крыльями.

— Мелкая — за мной. Еще одна — ты по делу? Нет? Тогда тебе здесь делать нечего.

Рагнар летел так быстро, словно вовсе ничего не весил и ветер гнал его, как листок: хотя он и большой грифон. Вслед за наставником Скадда спустилась на крыльях к подножию Каменного Когтя, на поляну в густом сосновнике, где ждали пятеро грифонов.

— Скадда Корфай, — представил Рагнар. — Первая ко мне навязалась.

Затем он назвал имена грифонов, и Скадда к ним присмотрелась: одни выглядели ровесниками, другие чуть старше, примерно возраста Гри. И все были крупнее Скадды: значит, они точно летают хуже. Один из грифонов постарше, которого Рагнар назвал Ви́ррсетом Альта́валом, привлек рыжей окраской меха, красноватым цветом маховых перьев, яркими голубыми глазами и гладким симметричным клювом. Тагал, конечно, тоже симпатичный, но у него есть подруга, и он слишком строгий, а этот даже смотрит с интересом, или показалось.

Все, не надо думать про всякие глупости, гвардеица не заводит пару с гвардейцем. Иначе время от времени часть Гвардии не могла бы выполнять обязанности, кому-то же надо греть кладку. Чтобы отвлечься, Скадда стала изучать лес.

Здесь густой, прохладный, сыроватый воздух. Почву, усыпанную иголками и старыми шишками, местами оплетает плющ с мраморными узорами на кожистых листьях: эти листья, если к ним прикоснуться, холодом облепляют подушечки. Сарнатка обвивает серые стволы сосен и тянет вверх мелкие острые бутоны, листья тредоны отливают красным, листья аксулы вьются спиралями, одуванчики выглядывают из-за камней, зеленых от мха. Так много еды для косуль и черноспинных оленей: надо будет здесь поохотиться. Наблюдают с веток серые вороны, переговариваются: наверное, им самим хочется в Гвардию, но они не могут стать гвардейцами, только осведомителями.

— Я всех испытал вчера вечером после того, как тебя отпустил, — сказал Рагнар. — Летают сносно. А теперь жду ответа от каждого из вас: с которыми из зверей можно вступать в поединки?

— Рысь, — вспомнила Скадда. — Северные кошки, они размером с нас и по весу тоже как мы.

— С собаками тоже можно, — вступила буро-рыжеватая Че́ттана, крепкая, с широко расставленными длинными ушами. Она приподняла пятнистые крылья, почесалась и клацнула клювом на мошек.

— Но не со всеми, — заметил Виррсет: а у него и голос приятный, звучный. — С теми, что ростом примерно с молодых волков. Ну и с молодыми волками можно. А остальные хищники либо намного меньше нас, либо крупнее.

Скадда глянула на него и быстро отвернулась. Вот бартиска, вся иззубренная: она мерзко-горькая, и ее надо есть от простуды. Вот лемка с листьями-лапками, в детстве нравилось по ним ударять подушечками; и вот что-то забытое: у его цветков по одному алому лепестку-полоске, их нравилось надкусывать. Лучше вспоминать травы и не думать о Виррсете, пока Рагнар ничего не говорит.

— Вот и помните, что много найдется тех, кто вам раскрошит кости одной лапой, — произнес Рагнар. Скадда сразу прислушалась. — С нами скорость, выносливость. Но у нас плохая маневренность, когда мы на земле, потому что хребты у нас не такие гибкие, как у прочих. Не забывайте.

— Если встречу большого зверя, который… ну, нарушает. Медведя, например. Что мне делать? — спросила Скадда.

— Тебе — не лезть.

Скадда сильнее развернула к Рагнару уши.

— Но мне все-таки надо об этом узнать.

— Не обязательно.

Виррсет фыркнул, переглянулся с серым Ламмертом, и послышался звучный голос: «Выскочка». Вот еще.

— Зависит от местности, правда? Мы же не сможем в лесу с ним справиться так же хорошо, как в степи.

— Верно мыслишь, — Рагнар взглянул на Скадду.

— А как ты поступишь, если увидишь огромного нарушителя в лесу? — Скадда направилась к Рагнару и почувствовала, как лапа зацепилась за сарнатку.

— Отвлеку и уведу к поляне, потом брошусь сверху.

Скадда выдернулась, а потом вытащила клювом остатки листа: они застряли между вторым и третьим когтями. Эти когти растут слишком близко, и всегда между ними что-нибудь попадает.

— Сложно ведь так, — свистнула и стукнула клювом темно-коричневая Ке́нна.

— Только для тебя. Вам в любом случае нечего лезть к преступникам. Кто полезет, того сразу отстраню от обучения, — Рагнар громко защелкал, точно готовился ломать клювом дубовые или баладровые ветки. — Не доросли вы еще.

— А что, мы теперь будем служить полукровке? — ну вот, Виррсет сам выскочка. — Нет, я понимаю, что гвардейцы прежде всего служат Ориенте, но а если…

— …если есть сомнения — убирайся. Что Луи, что Эрцог, что Ласферы — сейчас все претенденты та еще ерунда. И до них были никудышные правители, но никакой вид из-за этого не вымер. Во многом из-за Гвардии. Скулежа не потерплю.

Виррсет затрещал и отступил, дернув крыльями. Кенна повернулась к черной грифонице, Ли́рре, и тихо сказала, что Рагнар прав. А Лирра сказала:

— Все-таки напрягает, что он инрикт. Ну, посмотрим. Я его еще не видела. Но я не хочу ему, например, ничего сообщать, когда стану гвардеицей.

— Рано тебе об этом думать, — сказал ей Рагнар.

Получается, с Эрцогом она не встречалась? Все из-за того, что Эрцога пока не совсем признали тирниском? Конечно, тоже не хочется встречаться с инриктом: не из-за страха, чего бы он там ни придумал, а потому что неизвестно, чего от него ждать. Надо быть благоразумно-осторожной. Но неподходящий тирниск не помешает гвардейцам помогать зверям Ориенты. Если правитель окажется злобным, то служба в Гвардии станет еще ответственнее и интереснее.

— Теперь подеремся. Первая — Скадда, раз дольше всех учится.

Наставник взлетел с разбега, Скадда — следом. Мало пространства, вокруг лес, но так даже лучше. Так можно быстрее научиться ловить огромных лесных преступников. Другие грифоны отошли с поляны в заросли, и через сплетения веток проглядывала рыжая, бурая, черная шерсть.

Рагнар ударил так, что едва не сшиб. Скадда взмахнула крыльями, выровнялась. Кинулась на него — Рагнар ушел в сторону. И сразу напал, но удалось увернуться. А когда атаковала Скадда, Рагнар все равно задел первым.

Еще раз набросилась. Опять неудача.

В крыльях ломит, в висках отчетливо стучит пульс. Сбилось дыхание. Сосредоточиться, теперь кинуться: надо избежать его лап, а потом поймать самого. Спокойнее. Получится.

Так мало пространства, и слабые термики, а постоянные взмахи утомляют.

Все. Без отговорок, хотя и неудобно.

Рагнар поймал: и отбросил. Скадда атаковала еще раз. Крылья и лапы становились все более тяжелыми, горячими. Промахнулась.

Надо всем показать, что навыки хорошие. И Виррсету в том числе, хотя он вообще от всех остальных никак не отличается. Правда, глаза голубые, а маховые… обычные. Вот.

Один раз Скадда увернулась, и во второй раз сумела, и в третий, и в четвертый. Вот так. И напала сама, подгребла крыльями. Ломота в них прошла, сами крылья стали сильнее. Рагнар развернулся, сделал выпад, Скадда его избежала. И снова кинулась: но неправильно рассчитала, попалась как раз под лапу.

Опять атаковала: один раз, и промахнулась, и второй, чуть задела, а на третий Рагнар сшиб. Скадда зарылась клювом в хвою, на язык попала земля. Скадда разбежалась, взмыла, налетела, но лапой задела лишь слегка, потом снова накинулась. Промах. Скадда старалась следить за движениями перьев Рагнара, но он уворачивался и от взгляда.

— Вот куда лезешь — не видишь, что под удар?

Успела увернуться, но не удержалась на воздушном потоке и чуть не упала.

— А сейчас попробуй сбоку.

Скадда сумела зайти сзади, отвлечь, и даже задела по хвосту Рагнара лапой, но нечаянно.

— Да не так. Куда? Что ты носишься, будто тебе хвост подпалили? Не мельтеши. Теперь зачем так медленно? Перед воронами не позорься.

И снова свалил на землю.

— Хватит. Ты мелкая, глупая, не чувствуешь пока что свой предел, — но получится. — Я бы тебе продолжил тренировку хоть до ночи и завтра тыкал бы тебя клювом в землю за каждый скулеж, потому что у тебя бы крылья отваливались. Но мне времени на бессмыслицу жаль тратить. Кенна, за мной.

А хочется попробовать еще. Нельзя так быстро уставать.

Темная грифоница уворачивалась ловко, но и Рагнар хорошо от нее уворачивался. Они долго мелькали друг перед другом, пока Рагнар ее не сбил под дерево. Потом Кенна нападала злее, рычала и пару раз задела наставника, но Рагнар легко победил. Затем пришла очередь Виррсета, и Скадда наблюдала за ним очень внимательно. Просто потому что у него навыки оказались хорошие, вот и все.

В конце концов, по словам Рагнара, оказалось, что по сравнению с остальными Скадда дралась средне. А нужно быть лучшей. Просто устала, наверное. Сегодня ведь занималась дольше их всех. Рагнар перенес шесть драк и, кажется, вообще не устал.

— Скадда, в Экеру, показывать ориентиры. С остальными встречусь завтра, рано утром.

Песочно-желтые крылья наставника ударили по воздуху, и Рагнар сорвался с камня, взвился к сосновым кронам. Скадда разбежалась и поспешила взмыть следом.

Только успела подняться над лесом, как лапы сделались тяжелыми и болезненными: словно прижала к себе груду камней, и теперь они тянули к земле. Щеку саднило: кажется, подрала ее веткой.

Солнце сейчас даже теплее, чем было в полдень, потому что ничего ему не мешает, на небе ни облака. Спине немного жарко: и тоже саднит, печет. Жара ненадолго: к ночи пойдет дождь, ведь в ушах слегка звенит и закладывает.

Зелень внизу напоминает махровый ковер. В ней теперь больше насыщенности, больше оттенков: теплых желтоватых на свету и синих в тени. Скалы похожи на рыб, и кажется, что они ныряют в набегающие зеленые волны. Рыбу бы точно съела, вот. Свежий, особенный вкус представляется от одних только мыслей.

Сегодня и бегали, и долго потом летали, и дрались, и вот теперь — ориентиры. Так и нужно. Задания усложняются. Скоро они станут связаны и с преступниками. А раз учеба становится сложнее, это не значит, что отдыхать надо больше?

Ныть ни к чему.

Ближе к склонам Скадда внимательнее отслеживала, как движутся крылья Рагнара, как распускаются и сжимаются его перья: маховые и хвостовые. Распознавать перемену ветра по взмывающим пылинкам и листьям стало уже совсем просто, и многие движения Рагнара Скадда выучила. С остальным все тоже пройдет отлично.

Вязы, грабы, дубы и сосны сменились ровными рядами черешен, вдали замелькала красная черепица: актарий Ратке́л. До города лишь крылом взмахнуть. Удалось подлететь к Рагнару еще поближе.

К первому ориентиру надо подлетать по-другому, не так, как ведет Рагнар. Вовремя вспомнила. Он опять испытывает и дразнит, и от этого возник веселый азарт.

— Нам сейчас надо восточнее и чуть южнее.

Рагнар повернул голову к Скадде.

— Вот и веди. К твоей гасочьей скорости приноровиться будет сложно, но справлюсь.

Совсем не гасочная, хорошая скорость. А еще птицы-гаски бывают и быстрыми: правда, не в воздухе, а только на земле. Скадда взяла курс на площадь, и пока добирались, Рагнар летел почти вплотную, иногда его крылья чуть не задевали крылья Скадды.

К Веннте Скадда пригляделась только на миг. По Веннте надо помнить лишь несколько самых важных ориентиров, иначе в них будешь путаться. Хорошее ориентирование на местности ничем не заменить. К тому же домов, площадей и скал запомнить можно больше, чем теплых точек Веннты, которые даже не разглядишь и не потрогаешь. Но по Веннте хорошо определять стороны света.

Заборы из сетки разделяли сады Раткела — черешневые, персиковые, яблочные — на неравные части. Опустившись пониже, чтобы угол зрения дал увидеть таблички на этих оградах, Скадда узнала, что для кейнорцев огородили почти самые маленькие участки в каждом саду. Как-то это совсем не правильно. В других льетах люди ведь не крупнее.

— Почему кейнорцам оставляют так мало? — спросила Скадда.

— Ты с людьми жила. Разве не видела, как часто они вытворяют глупости?

Но не такие же.

Скоро показались многоэтажные дома: белые со светло-янтарным вечерним оттенком, с голубыми восточными сторонами. Просторные улицы между зданиями, напоминающие каньоны, заливало солнцем; провода местами сияли золотистым светом, на антеннах вспыхивали и гасли желтые блики, шустрые, как мелкие зверьки, что прячутся от хищников. Зелень кипарисов, торчащих, как настороженные уши, казалась теперь темнее обычного, при этом с желтоватым оттенком, а в кронах абрикосов, демвий, каштанов и акаций светились отдельные листья: будто гламметы, похожие на листки, научились повторять еще и светлячков.

Люди просто спокойно ходят по улицам: все таким и останется. Хотя глава Кейнора и поступил по-странному, но для Легонии главное — Единство. В Гахарите тоже так говорят. Никто не захочет сделать Легонию слабым, и никому не нужно, чтобы из-за этого появились вьорты. С этими чудовищами даже не подраться. Хотя все равно их совсем бы не испугалась.

Скадда показывала один ориентир за другим. Тени становились все длиннее и насыщеннее, чайки парили над белыми и бирюзовыми крышами: там, где были лишь тонкие тени от проводов и антенн.

Здорово узнавать места, еще несколько дней назад не знакомые: круг из деревьев между домами, двухэтажный магазин с бело-синей вывеской «Радиотовары», больницу через луг от него, которая мало чем отличается от простой высотки. На Папоротниковой есть красно-желтые клумбы из танали́кусов. А на подлете к кинотеатру быстро нашелся магазин «Стройматериалы» и киоск с газетами.

Людям неудобно делать себе укрытия. В обычных пещерах и в гнездах из веток им холодно без меха и перьев, а теплые дома строятся очень долго и не в одиночку. Но зато такие убежища тяжело сломать, и в них трудно пробраться чужакам.

— Сколько с тебя здесь потребовали за листовку с планом города? — спросил Рагнар. — Ты же по нему все выучила, а не по моим объяснениям? Мышь коту на развлечение, или утку себе на ужин?

Скадда весело фыркнула.

Миновали кинотеатр, покружили над крышей гостиницы: Скадда ожидала, что можно будет отдохнуть, но Рагнар не стал снижаться, так что нечего. Парк имени Лаго́ти напомнил лес, и там отдыхало несколько оленей с детенышами.

Кажется, тело рассыплется, если не укрепить его, не съесть кого-нибудь. На ветру даже немного мотает: нет, это мерещится. Все равно нельзя охотиться в городе.

Подлетели чуть ближе к морю, и Скадда взглянула на суда, стоящие у пристаней и бороздящие воду. Насчитала десятки: одни были огромными, серыми, военными, другие — прогулочными, белыми, похожими на водоплавающие дома. Мелькали и катера: какие-то везли людей в приморские актарии, какие-то — в соседние города, чьи названия удавалось прочитать на табличках, прикрепленных к передним иллюминаторам.

На востоке поднимался теневой сегмент земли, а солнце пряталось за дома: кажется, днем оно не двигается так же быстро. Облака цвета кобальта появились с юга и заволокли половину неба, а в ушах все сильнее звенело. В теле покалывало, словно под шкуру засыпались сосновые иголки: напряжение в электрическом поле. Жизнь с человеком иногда вредит. В А́ренне, конечно: а вот люди уже не используют это слово.

Скоро гроза.

Тени исполосовали даже самые просторные улицы и скоро слились, перекрасили асфальт и стены в синий цвет. Черные деревья сливались друг с другом и с самыми темными боками строений. Фонари и окна зажигались, как электрические светлячки. Рагнар распустил хвостовые перья, начал снижаться: даже не поверилось.

Когда Скадда опустилась рядом с ним на тротуар, показалось, будто крылья сейчас отпадут. Через дорогу сверкала окнами многоэтажка: одни окна оказались занавешены, в других все было видно. Вот мужчина и женщина делают уроки с ребенком, вот кот вылизывается на подоконнике, вот погоня и перестрелка в телевизоре. Растения в горшках, заставленный грязной посудой стол, шкаф и на нем террариум с ящерицей.

В этих квартирах все совсем не такое, как у Георга: или в прежнем жилище Дайгела, где теперь живут другие люди. Люди очень отличаются друг от друга, даже навыки у всех совсем разные. И в их домах всегда столько разнообразных вещей. Когда Скадда жила у Дайгела, он использовал не все из них, и даже не все забрал при переезде, но говорил, что все вещи нужные.

— Иди спать. Завтра прилетишь после полудня. До полудня буду заниматься с новичками.

Интересно, где он переждет грозу. Или он никуда не спрячется, потому что весь такой суровый гвардеец? А еще остались все-таки силы, чтобы его поспрашивать: правда, он не на все отвечает. Скадда направилась за Рагнаром по мокрому асфальту.

Спину и шею охладили капли, а в лужах, подсвеченных фонарями, начали разбегаться круги. Подушечкам было прохладнее, чем самим пальцам. На темном небе выросла яркая белая молния, мгновенно погасла, затем раздался треск, будто сломался и рухнул гигантский дуб. По дороге, ближе к тротуару, метнулся с грохотом мотоцикл: все равно у него не получилось стать громче молнии. Взвился ветер, погнал мимо шишки и листья.

Рагнар поднялся по лестнице к трехэтажному зданию, окруженному соснами и раскидистыми елями. Фонарь освещал табличку над его деревянными дверями: «Музей мировой истории». Скадда повела ушами вверх и присмотрелась.

Через светящиеся окна первого этажа, что находились низко, специально для зверей, виднелись витрины, макет корабля с синими парусами, манекены в странных длинных одеждах, часть ковра с изображением битвы, огромный стол с расписными кувшинами. Конечно, многие из этих вещей древние люди оставили, когда покидали свои дома: как Дайгел.

Рагнар остановился у створок дверей, а Скадда отправилась к нему: может быть, пустят внутрь, если посетителей в музее немного. Тогда со своими крыльями, даже сложенными, никому там не помешаешь и ничего не собьешь. А если не пустят, все равно над входом навес, под ним уютнее. Под подушечками плескала стылая вода, крылья чуть грели спину и верх лопаток.

— Спать иди, говорю, — уши Рагнара наклонились назад.

— Не интересно спать, — Скадда приблизилась к наставнику и наклонила хвост, признавая: раз убежище под навесом выбрал Рагнар, он может прогнать отсюда любого другого зверя. Правда, прогоняться, конечно, не хочется, пока он что-нибудь не расскажет. — И рано. Ты ходил в комнатах, которые с земли не видно? Там много интересного?

— Они неправильно нарисовали гору Хоге́нмод, один из пиков забыли, а десятки ненужных ущелий добавили. А так — черепки, тряпки, старые письма. Древние стрелы есть неплохие.

Там, конечно, есть и про грифонов.

Дождь бил по навесу, словно копыта огромного табуна.

— А видел что-то из Хадиера?

— В Басмадане водится что-то вроде нас, только мельче и невзрачнее в разы. На рисунках есть. Есть настоящие сухие растения из той страны. Что-то не отличается от одуванчика, лишь название клюволомное. Что-то занятнее. Вот сидит там теперь экспедиция и жует свои хе́тзамокенти́сы.

Скадда поставила уши торчком.

— Одуванчики Хадиера?

— Да.

— И в музее есть много всего из других льет. Ты был во всех льетах? Ты даже в Кранаре был, раз видел гору Хогенмод. Когда меня отправишь в другую льету?

Хвост Скадды распушился, уши встали торчком. Сколько же наставник всего испытал. А шрамы на лбу откуда взялись? А с большими зверями дрался? А к смерчам подлетал? Не успела спросить, ведь Рагнар как раз заговорил.

— Я тебя спать отправляю, а ты и это выполнить не можешь. Хотел здесь один все посмотреть, а ты прицепилась, как семена череды, — он взглянул на Скадду, и у Скадды сразу пригнулись уши. Вожак. — Полетишь следом — маховые прорежу.

Крылья Рагнара унесли его прямо в дождь: он и совсем без теплых потоков замечательно летает, и этому тоже обучит. От радости потеплело внутри. С Рагнаром теперь надо встречаться каждый день, так что он еще все расскажет, и не каждый раз ему удастся улететь. А почему именно он улетел, он же главный?

Дождь переходил в водяную пыль, но в ушах все еще закладывало и звенело, так что он долго не закончится и успеет опять обернуться ливнем. Снова ударил гром, через дорогу завыла собака.

Скадда прошлась мимо низких окон, рассмотрела витрины со стрелами, с топорами: их люди используют, потому что у них нет когтей и слабые руки. Заметила и старинную посуду. Раньше казалось, что с тарелок есть вкуснее, потому что в еду не набьется грязь или хвоя, но выяснилось, что без дикого привкуса листьев или трав все совсем не то. Тем более Дайгел не разрешал положить на тарелку грифонью еду. Люди едят очищенное бесполезное мясо, никаких внутренностей.

Следующая комната оказалась побольше, там стояли манекены и маленькая повозка. Вокруг ходили люди, некоторые повернули головы к Скадде, махнули руками. В третьем окне Скадда увидела край картины с нарисованным на ней грифоном: рыжим с белыми маховыми перьями. Ресул. У него еще были фиолетовые глаза, редкость и ценность.

Один из лучших грифонов. Каким же он был храбрым. А тогда Гвардии приходилось очень сложно, ведь звери еще не знали, как соблюдать законы. Вот бы жить в то время, тогда было интереснее всего, и ответственнее тоже. Интересно, как бы Ресул и Ситта отнеслись к тирниску-полукровке?

Потом Скадда обогнула здание и заглянула в окно раздела, где, судя по надписям, как раз выставляли вещи из Басмадана. Там хранились статуэтки, кувшины и зарисовки джунглей, озер. А на кувшинах виднелось много изображений глаз и еще рисунки с длинноволосым мужчиной: в одной руке он держал меч, в другой — ветку, и они были скрещены. Одна расписная большая статуэтка напоминала трехэтажный дом с узорчатой крышей и стенами. Рядом с ней на табличке значилось: «Новый объект».

Вот и увидела самое важное, можно теперь и уснуть. К тому же ночью все-таки неуютно: ведь сейчас не получится летать, еще не приобрела все гвардейские навыки.

До дома Георга добираться далеко, а парк близко, и он напоминает лес.

17 галенза, Дайгел

Как только Дайгел открыл дверь, из солнечного подъезда, пропахшего одновременно луком и клубникой, в полутемный коридор просочилась серая зверюга.

— Что, отпустили?

Скадда кивнула и выставила уши торчком. Когда она вошла в гостиную и оперлась передними лапами на стул и затем на стол, Дайгел сунул ей бумажку с карандашом и скоро получил:

«Рагнар с другими учениками. Мне к нему после полудня».

Одна лапа прижимала бумажный листок, вторая подпирала карандаш. А почерк у нее поприличнее стал. Буквы все еще растянутые, а прыгают — куда там белкам, но перечитывать уже не приходится.

Дайгел подтащил себе стул, а Скадда добавила:

«Чем занят? Нашел работу?»

— Газету с вакансиями смотрел, звонил кое-кому. Тут, в Кейноре, конкуренция, конечно, большая, но ничего, что-нибудь да получится. Разыскал еще книжку, какую сто лет назад читал.

Скадда отпустила карандаш — тот скатился со стола — и, встав четырьмя лапами на пол, навострила уши, развернула их к Дайгелу: рассказывай, дескать.

— Не историческая, художественная. Все равно рассказывать?

Скадда тряхнула головой и фыркнула.

— К новому правителю у вас там как отнеслись? — Дайгел сощурился от солнца, отраженного в окнах соседней высотки. — Или он пока ничего не делал?

Подхватив карандаш, Скадда опять оперлась на стол.

«Мы мало про него говорили. Ему, конечно, нельзя доверять. Но и бояться нельзя. Посмотрим, что он будет делать. Люди что-то говорят про Раммела?»

— Папаня говорит, что глава Кейнора необдуманно поступил, глупо. Акреон, конечно, тот еще правитель, но вот так с ним открыто конфликтовать — это глупость, согласен. Хотя некоторые Раммела все-таки вон поддерживают, даже в отцовском универе.

Скадда вдруг взъерошилась и глухо заворчала, прижав уши. Лязгнула клювом пару раз, будто кусая кого невидимого.

— Землетрясение, что ли, будет? — да что тут — ерунда, а не землетрясения, уже давно не случалось ничего страшнее обвалов в горах.

«Слабое и далекое. Не беспокоит. Просто показала».

— Ну, раз погода кардинально не испортится, что, может, проедемся? Папаня мне все оставляет ключи от машины. Говорит, прогулять ее надо бы, а то сам он все на трамваях ездит.

В ответ раздался радостный полуклекот, полурык.

Дайгел запихнул в карман рубашки ручку, взял очки от солнца, ключи, права, тетрадь для записей и чуток отцовского фундука.

— Куда отчалим?

Скадда встряхнулась, будто из воды вылезла, и направилась к выходу в коридор.

— Море — это мысль хорошая, поддерживаю. Вчера ходил на набережную, вода до сих пор ледяная, как падла. Но на песке посидеть тоже вариант.

Может, пока никого дома не будет, кто-то позвонит из работодателей: везет, что у отца радиотелефон, можно посмотреть, кто набирал.

В гараже прохлада, воздух спертый, сыростью чуток отдает. Не помешало бы проветрить. Вон она, подруга, отцова белая «Дагата-Восток». Видно боевой шрам, царапину на левой передней двери, отец из-за нее пятнадцать лет назад не взял Дайгела с собой на рыбалку, что только порадовало — нечего кормить комарье. По углам всякая знакомая всячина — коробка с инструментами, пластиковый ящик с запчастями, канистры бензина, моторное масло в банках, стопка древних журналов. Скадда крутит клювастой мордой по сторонам, трогает лапой машину, все ей интересно.

— Это тоже мой дружище, — сказал Дайгел. Скадда взглянула с непониманием. — Она вон сколько отца выручала, а я на ней учился водить. Давно тебя не кормили, приятельница? Сейчас как прогуляемся с тобой да с грифоном, как помчимся.

Пока Дайгел заправлял, Скадда стояла рядом, наблюдала. После прогрева Дайгел распахнул заднюю дверь, махнул рукой, и Скадда мигом забралась на кресла. Вот же незадача, что никак ей не прокатиться на переднем сиденье: всегда хотела, да только сидеть не может, лишь лежать и стоять.

Машина погнала вдоль светлых улиц и трамвайных путей, мимо деревьев, магазинов и схожих с холодильниками высоток. Хорошо идет, легко, да и дорога гладкая, тут тебе не гахаритские актарии. На проезжей части места хватит и для стада фур. То и дело у обочин проносятся велосипедисты или мотоциклисты. В прошлом году экерийцы в основном ездили на всяких ископаемых, а теперь много новых мотоциклов появилось. И «Пылевихри» есть, и «Секунды», а вот автомобили все по большей части старых марок, но неплохих. И легонийские встречаются, и кранарские, и один раз заметил флорентскую «Дагату», сородича отцовской машины, только поновее.

Ветер лупит по лицу. В зеркале видно, как Скадда бойко оглядывается, стоя на задних сиденьях, и как щурятся ее голубые глаза, порой покрываясь бледной пленкой прозрачного века. Все, уже не видно — легла.

Море на западе, добраться проще простого. Сейчас вот на улицу Сага́ти свернуть — «Фруктокрай» еще работает, во как. Нипочем бы не распознал, что написано над входом, если бы в свое время не подсказали. Буквы слиплись, шрифт неведомый, да еще и на вывеске нарисовано невесть что, вроде ежевики в форме груши. Травяные полосы по обочинам припорошили ясколки. Теперь влево, на Ра́вийную. В ее начале многоэтажки стоят полукольцом, а между ними греется на солнце луг, весь в кумачовых цветах-таналикусах и здоровенных камнях. А потом надо промчаться на юг по здоровущему проспекту Единства.

Как приблизилось море, Дайгел свернул с проспекта направо и припарковался у кромки пляжа. Пахло йодом, водорослями, и чайки орали.

Дайгел скинул ботинки, выбрался со Скаддой на песок. Неплохо он прогрелся, да и неудивительно, когда солнце так палит. Запер машину, прошел с пернатым дружищем к берегу, уселся под тенью куста солека́мника. Купающихся раз-два и обчелся. Парят над водой летучие рыбины-юнкамы на полупрозрачных плавниках-крыльях, чешуей себе поблескивают.

Скадда ударила волну — не иначе как собралась зацепить когтями да изловить. Помчалась вперед, и из-под лап взметнулись брызги, а затем поплыла. Море размыло грифоньи следы, вышвырнуло на песок обломок ракушки.

Возвратилась Скадда не скоро, а когда вылезла на берег, отряхнулась и принялась чистить перья, дробно их покусывая. Считай не вымокла: водоотталкивающая шкура у нее, как же. Дайгел разыскал под камнями крабов, еле словил. Бегают, заразы, будто их ошпарили, зато как посадить на ладонь, так мигом батарейки у них садятся. Кинул Скадде одного, заскрежетал ее клюв по панцирю, а затем она сама двух поймала. В Кейноре всяких морских тараканов и люди едят, вот уж чего никогда в жизни не понимал, хоть и сам кейнорец. Наполовину, правда.

Помотались вдоль моря, поглядели на корабли, стоящие у берега и курсирующие вдалеке. Прошли мимо ларька с газировкой, мимо книжного с плакатом: «Боритесь с морской угрозой — добирайтесь до соседних городов катерами» да с расписанием водного транспорта. Катер пялился с плакатного рисунка иллюминаторами, из них выглядывали наигранно веселые лица белобрысых и темноглазых алеартцев. Какое тут веселье: морем будешь четыре часа добираться туда, куда машина домчит за час. Но если чуть прогуляться по волнам, развеяться, то это уже дело другое.

Потом забрели в забегаловку — тесную, со столами величиной с пару тарелок. В ней предлагали легкий суп, вареные клубни, хлеб — для тех, кому срочно надо на работу или в междугородный транспорт. Всего-то года два назад еды было побольше, да и смотрелась она получше. Толченые клубни тербеты сейчас вон не желтые, а блекло-серые какие-то. Никак используют запасы с позапрошлой осени: свежее-то все загребли другие льеты. Либо тербета все-таки свежая, но Кейнору оставили самую вялую.

И числа на ценниках вдвое подросли.

Еще и вемхо продают — национальное кейнорское блюдо, стыбренное у Кранара. В Кранаре, само собой, оно на порядок вкуснее. Мяса, кроме как в вемхо, в кейнорских столовых нет, это еда строго для дома, да и хорошо: а то была бы какая-нибудь тухлятина. А для тех, кто никуда не спешит, есть тут кухня с электроплитками, холодильником и ящиками для круп. Сами, дескать, готовьте, если нет уважительной причины пользоваться чужим трудом. Тут вам не Гахарит, где есть полноценные рестораны.

В кухню Дайгел не зашел, лишь посмотрел из коридора: вход ведь платный, да и зверей туда не пускают. Все плитки оказались заняты, а вот готовое взял лишь один из гостей.

Направились дальше. Скадда все посматривала в сторону моря, иногда подбегала к нему, носилась по берегу, взлетала, кружила эдакой крупной четверолапой чайкой невысоко над головой, потом возвращалась. Скоро добрались по набережной до клуба любителей музыки, белой одноэтажной домушки. Дайгел примостился на скамье спиной к морю, а Скадда устроилась рядом, на земле, и вытянула грифоньи свои лапы.

Дайгел записал в тетрадь про то, что в городе осталось прежним и что изменилось — про «Фруктокрай», велосипеды и автомобили, забегаловку. Рост цен отметил, отрицательный рост качества продуктов — тоже. Скадде дал прочесть.

Скадда подняла клювом ветку, поскребла по тропинке, и Дайгел, достав ручку с бумагой, положил их перед дружищем.

— Инарис бы тебе получить. Может статься, Кранар тебя когда-нибудь выберет, если отличишься. Сработает у тебя, ты смышленая, нашу речь знаешь отменно.

Скадда насторожила ухо.

— Хотелось бы с тобой поболтать, вдобавок глянуть, какая ты в виде человека. Да и лаохорта встретить здорово, а? Вы их хоть и боитесь, но Кранар — славный он, хороший.

«Оно не настоящее. Иллюзия».

— Зато полезное.

«Я пишу. Зачем говорить?»

— А интереснее. Оно-то лучше, когда молчат, чем когда говорят впустую, но с тобой хоть по делу поговорить можно.

Инарис, подарок Кранара — штука полезная. Без него не удалось бы как следует связаться с животными. Они и писать-то впервые научились всего лет тридцать тому назад. Разумные птицы, те же вороны и галки, могут говорить по-человечески, но от силы пару фраз способны сказать, хотя и понимают речь куда как с добром. Старые птицы разговаривают сносно, однако ж все равно не то. Инарис до сих пор удобнее, чем птичьи языки.

Да и птицы всегда были сами по себе. Звериные проблемы их не шибко-то касались, что им — взял и улетел, летать им проще, чем грифонам. Они и законы соблюдают во многом потому, что нарушить их толком не могут. Ну и не выгодно им жить на земле вьортов, само собой.

Скадда повела в стороны ушами, забавными на эдакой птичьей башке, а затем посмотрела на Дайгела задумчиво и написала:

«Людей всегда сложно понять. Вот ты опять называл Георга папой, когда мы только приехали. Привыкла, но непонятно. Ты же взрослый».

Принцип работы холодильника, который Дайгел ей однажды объяснял, когда подвыпил, она наверняка получше поняла, чем принцип работы человеческих мозгов.

— Так и живем. У вас крылья есть и вы мышь с десятого этажа разглядите, зато у вас нет понятия о родстве. А у нас — наоборот.

«Все равно не понимаю. Объясни еще. Я знаю только, что нельзя заводить потомство с грифоном, если он был детенышем тех же грифонов, что и ты. Или с тем, чьим детенышем ты была. А то выводок будет больным».

Писала она долго, под конец начала мельчить почерк. Как закончила, перевернула лист.

— С братом или сестрой, или с кем-то из родителей. Ясное дело. Но так это не всё.

«Люди привязываются к близким по крови. Это поняла. Не поняла, почему. Взрослые детеныши чужие для родителей. Друг для друга тоже чужие звери. Объясни».

— Ну дружба-то у вас бывает. Вот тут тоже как дружба. Только еще чувство, что этот человек тебе близкий, особый. Разумеется, не всегда между родственниками отношения налажены, а вот родство все равно ощущается, куда денешься.

«Дружба — понятно. Когда кто-то интересен. С близкими по крови не всегда интересно. Можно подружиться с ними, когда они перестанут быть семьей. Но это дружба. Чем отличается от родства? Непонятно, — Скадда наклонила голову набок. — Родство — относиться как к детенышам? Глупо. Взрослых не защищают».

Лучше поработать с холодильником, уж точно.

Позади шуршит море, накатывая на камни, и бранятся чайки. Солнце горячее, прям белый костер, и пить из-за него охота. Среброли́стник лезет через спинку скамьи, тыкает сучьями в лицо, а под ногами на загорелой земле валяются ореховые хвосты, из-за них темным-темно на тропинке.

Раздался за спиной гудок отплывающего теплохода — еще одни борцы с морской угрозой. Хорошее все-таки дело. Сидишь себе на палубе, отдыхаешь, морем любуешься и не даешь появиться вьортам в верхних слоях воды одним лишь своим присутствием. А вьорты морей опаснее наземных.

Над морем лаохорту труднее взять контроль. Для лаохортов, само собой, нет преград, они и сквозь землю пройдут, и сквозь стену, и сквозь воду, и по воздуху. Но море — оно объемное, в отличие от земной поверхности, и в толще водится столько всего, что вьорты там зарождаются сотнями, а зародившись, за каким-то неведомым делом норовят лезть на сушу. В почве, ясное дело, тоже всякое обитает, но там-то мелочь, а в океанах — и киты, и кальмары, и акулы.

Однако ж Кранар с Легонией — лаохорты мощные, и, даже когда они спят, морская погань страшится забредать на их земли. Вот если ослабнут, тогда уж вьортское любопытство пересилит страх, но вряд ли такое в ближайшее время случится. Да и не любопытство у них, а так, одно название. У вьортов нет мозгов, а с ними и пытливости.

А киты с дельфинами вполне себе умны, особенно те, что обитают у побережья, но наземным зверям с ними трудно связаться. Люди вот могут общаться с морским зверьем, кое-где обучают тех же дельфинов.

Грифон интереснее, да и вьортов не заводит, не то что киты. Лишь блох, по мелочи, но те человеку не навредят.

— На День открытия электричества надо будет нам с тобой, если свезет, попасть ночью на главную площадь, — сказал Дайгел. — Там покажут всяческие изобретения.

Скадда подхватила ручку, которую уже успела извалять в пыли.

«Как в Панесте?»

— В Панесте что — пародия, а не изобретатели. Кроме меня, само собой. Но теперь уже без исключений.

«Если не смогу побывать, запиши выставку на камеру. Придумаешь, как это делать незаметно?»

— Разумеется. А то камеру отнимут и сделают экспонатом, — Дайгел усмехнулся.

Скадда резко повела ушами вверх, посмотрела вдаль — как будто вспомнила что-то. Сколько ж у нее всего вмещается в этой птичьей, казалось бы, головенке. И записала:

«В Алеарте есть завод «Эльтен». Его открывают».

— «Эльтен», тот самый?

Вагоностроительный завод был что надо. И, когда он работал, Кейнор поставлял в Алеарту много стали: для компенсации того, что кейнорские войска натворили во время гражданской войны. Но завод прикрыли лет через двадцать после запуска. Алеарта его не потянула, своих ресурсов у нее мало, а постоянно возить металл из Кейнора было накладно.

«Тагал говорил с главой грифонов Алеарты, — записывала Скадда. — Она рассказала. Там уже работают. Звери беспокоятся».

— Запомню, — сказал Дайгел. — Наверняка туда будут подыскивать сотрудников. Если здесь не срастется, то чем не вариант, хоть и не люблю я ее, эту Алеарту.

Скадда дернула ухом.

«Ты никого не любишь. Гахаритцев тоже. Как же Единство?»

— Гахаритцев люблю, почему. Девчонок особенно.

В Кейноре никаких легких отношений завести не получится, Гахарит в этом плане отличается.

«Я помню. Ты меня выгонял на мороз».

— Какой мороз в начале осени? А еще гвардеица выносливая. Ну а зимой ты порой сама улетала, чтобы свои силы попробовать в холоде, вот я и пользовался случаем.

Скадда подняла голову и в полуулыбке прищурила глаза, потом добавила:

«А Алеарта почему не нравится?»

— Да глупые они, эти алеартцы. Все восхваляют своих правителей, королей своих. Хотя их руководство всегда было абы каким.

На плакате про морскую угрозу как раз изобразили алеартцев, а не кейнорцев — для напоминания о том, что в Легонии много народов. Да кому они нужны, алеартцы эти.

«Все равно они из одной страны с Кейнором. Да, люди разные. Грифоны тоже: и по характеру, и по окраске. Вместе надежнее. И Гартия не будет угрожать».

Да, Гартия побоится единую Легонию, это верно.

С Гартией стоит быть настороже. Страны этого материка уже воевали с Легонией, и сейчас между ними и странами Ориенты до сих пор нет дипломатии никакой. Еще и животные опасаются стран Гартии. Там-то зверей ни во что не ставят, считают, что все они безмозглые. Во время войны гартийцы нередко били с кораблей в том числе по лесам — скорее в знак издевательства над легонийцами, дескать, что вы нам сделаете, если мы уничтожаем природу, которой вы дорожите. Это все хорошо запомнили.

— В чем-то ты права. Но у людей все сложное, сама знаешь. А если отчалю на заработки в другой город, письма мне пришлешь, пернатая?

Скадда кивнула.

Вовсе она не пернатая на самом-то деле. Не настоящие перья у нее и не тот мех, что у настоящих зверей, лишь нечто схожее, да смысла нет называть иначе. Выглядит как шерсть — стало быть, и есть шерсть. Таких, как она, по науке кличут псевдозверями, все-таки они от настоящих зверей далеко отстоят по происхождению. Но псевдошерсть и псеведоперья — это уже вовсе не звучит.

— Скучать будешь?

«Как я узнаю? Ты еще не уезжал».

Прогулялись еще немного и вернулись в машину. Дайгел повел «Дагату» мимо городского сада, за чьей оградой работники поливали деревья. Сейчас даже ранних абрикосов не добыть. Яблок бы, кисловатых, зеленых: Скадде не понять.

Зверья, кроме пары волков, Дайгел на улицах не увидел. Да звери и не особо часто по улицам ходят. Они забредают в город разве что для интереса и чтобы от людей не отвыкать. Да еще зимой, если захотят, чтобы угостили. Да еще гвардейцам надо в городах патрулировать время от времени, понятное дело.

А так в городе и не поохотишься, и трава не та, да и газоны с палисадниками травоядные стараются не объедать, людей они уважают. Лишь в парках есть места, где копытные могут перекусить. Ну и если территория зверя не прилегает к городу, тут не набегаешься туда-обратно, разумеется. Они к своим землям привычны и покидать их не любят.

Свет бил в глаза, по радио дребезжали народные алеартские песни в исполнении какого-то там Акаре́за — только включил и тут же угораздило попасть на «Единство в музыке». Дайгел перевел на другой канал: там были одни помехи, но всяко слушать приятнее.

На светофоре повернулся к Скадде, примерил ей солнечные очки, затем надел сам.

— Двадцатого вечером не забудь заглянуть в университет. Папаню будут награждать. Время запомнишь?

Скадда фыркнула. Усомнились в ее грифоньей памяти, как же. Звери еще и отрезки времени запоминают мастерски, и просыпаются каждый раз без будильников. Мало им когтей да крыльев, хитрецам.

17 галенза, Еса

Аудитория гудела от голосов. Мимо проскочила Палла Дано́ти с ворохом шпаргалок. Ветер из окна то и дело кусал холодком за пальцы, бросал волосы на лицо и страницы перелистывал — словом, ему очень не нравилось, что кто-то весенним утром решил учиться. Но не хотели ведь. Преподам лучше мешайся.

Именно сегодня станет известно, кого смогут взять на Объединяющую студенческую Аттестацию, «Осу», и отправить в другую льету, а кому это не светит совсем.

Тенна Лаки́т пока не выходила из своей преподской. Сейл попросил лимонад, Еса дала ему бутылку, и, когда Сейл немного отпил и протянул ее обратно, Одвин прошел мимо и перехватил.

— Верни, а то измучаю, — Еса улыбнулась и ткнула его ручкой.

Одвин быстро не оставил в бутылке ни капли и подмигнул Есе. Перед экзаменами он всегда веселый.

— Что там говоришь, бутылка тебе нужна, пластик собралась сдавать?

— Сдай сам, ты же все отлично сдаешь. Новый профессор Ренски прямо-таки, — усмехнулась Еса. — Не согласен? Думаешь, что лучше его вышку знаешь?

— Даже теоремы Ренски знаю лучше самого Ренски, — Одвин сел прямо на сдвинутые учебные столики Есы и Сейла, еще и тетрадку Есы придавил. Так-то он стройный, но все-таки высокий и тяжелый, мощнее Сейла, и еще тетрадка нужна. Еса его потыкала ручкой, но Одвин не сдвинулся. Ну что теперь поделать.

Конечно, Одвин отлично экономику знает, и прочие экзамены, нужные для Аттестации, сдал лучше всех, так что на «Осу» попадет обязательно. Но и Еса все нужные экзамены сдала на высшие оценки: потому что они проходили по интересным дисциплинам.

Кроме экономики. Теория еще ладно, а задачи унылые. Но все-таки старалась их решать, вникать в них: и на контрольных, и на консультации.

Ладони такие мокрые, словно руки вымыла.

Слева отворилась дверь в коридор.

— Ребят, еще не началось?

Сквозняк со всей аудиторией поделился шпаргалками Паллы, даже с кустом в кадке. А на пороге стоял Ни́рос Ашену́р.

Еса раньше к нему подходила и с ним заговаривала, потому что всех одногруппников хотелось получше узнать. Но он лишь пару слов отвечал, и все: а раз Ниросу не интересно, зачем же тогда навязываться.

На лисичку немного похож, остролицый такой: ему бы волосы рыжие, но они блекло-русые, будто выгоревшие, и сам он бледный очень. Как будто совсем не хочет запоминаться, и даже не хочет, чтобы на него обращали внимание. Всегда он в стороне, хотя никто его не отталкивает.

— Лакит еще в лакитнике, — ответил Одвин и шмыгнул носом. — Лимонад будешь, немощь? Тьфу ты, нет лимонада.

— Сходи и купи, — посоветовала ему Еса.

— Сейчас в принципе нормального лимонада у нас считай нет. В том-то и дело. Не в столицу же за ним ехать. Хотя, вот если на «Осу» туда отправят…

— Я вот смотрю так и думаю: не лимонад он купит, если пройдет на «Осу», — вставил Сейл. — Кто у нас может пройти? Ты, вон Еска… и все?

— Я тоже, — пробормотал Нирос.

— Погоди-погоди, это как? — уточнил Одвин.

— Все нужное сдал на высшие оценки, — негромко сказал Нирос.

Ну вот, а даже не запомнила, на какие оценки он что сдавал: настолько Нирос старается быть незаметным. Будто стремится замаскироваться, спрятаться зачем-то.

— Вот хитрющий, — Одвин качнул головой. — А я что-то и не подумал.

— Только о своих высоких оценках и думаешь, — усмехнулся Сейл.

Нирос убежал за свободным учебным столиком в другой конец аудитории, потащил его и, не дойдя пары шагов до Одвина, уронил себе на ногу.

— Ну давай, ломай, че уж там, — хмыкнул Сейл. — Дай дотащу.

— Спасибо, — Нирос затеребил воротник рубашки. — Я тут и хотел его поставить.

— На мою сумку? — раздался возмущенный голос.

Нирос качнул головой и снова взялся за столик, а Сейл ткнул Одвина карандашом.

— Это, Одвин, как думаешь, куда на Аттестацию пошлют?

— С твоими знаниями экономики тебя только в актарий пошлют, за козами убирать, — ответил Одвин. — Да лан, шучу, черешни нам соберешь.

— Лучше вишню, — сказала Еса. — Она вкуснее всего, если сладкая, и если мороз ее тронет.

Поэтому вишня из кайрисских теплиц — лучшая. Вишня из кайрисского мороженого на втором месте, получается.

Нирос, который к Одвину как раз столик придвинул, поднял голову и внимательно глянул зачем-то на Есу. Иногда он глядит как-то странно, и не говорит ничего. Может, решил, что невпопад сказала про вишню?

— Главное, чтобы не в Талис, — на этот раз серьезно сказал Одвин и нахмурился. Сейл тут же кивнул:

— Во-во, если так, то это у меня лучшие оценки, а не у вас.

— Мы едем в Талис? — донеслось с дальних мест. — Я тогда с экзамена свалю!

И кто-то начал перешептываться: тревожно.

— Да ты помогаешь избавиться от соперников, — улыбнулась Еса и огляделась. — Не едем в Талис, успокойтесь, пожалуйста.

— Да это форменное было бы издевательство, — сказал Одвин.

— Ага, — согласилась Еса.

Хотя и не согласна на самом деле, поддержала просто. Была уже в льете Талис, хоть и проездом. И там странные вещи происходили, да, но ничего из ряда вон выходящего. Ее присоединили не так давно, и регион не самый ухоженный: но это не значит, что там люди обязательно какие-то опасные. Ну другие они, с другой культурой, ну и что. В этом весь интерес. У кайрисцев тоже культура своеобразная. Понятно, что у всех есть свои недостатки, но и классное есть везде.

— Я на Аттестацию хотел бы в Бенор, в библиотеку, — сказал Одвин. — Если так задуматься, с чего бы там «Осу» не провести.

Хорошая идея. Но в бенорскую библиотеку пускают лишь тех студентов, кто особенно отличился: правда, Одвин как раз из таких.

— Бенор же кранарский город, — возразил Сейл. — А на Аттестацию отправляют только в другие льеты.

— И что с того, здание-то наше, универское. Так что это тоже клочок Легонии.

— «Осу» же проводят для укрепления Единства регионов Легонии и все такое, — заметил Сейл. — Библиотека все-таки не регион.

— А мне нравится, единство двух стран — тоже повод, — сказала Еса. — Библиотеку тем более как раз и построили в знак мира.

— Вот-вот, — кивнул Одвин.

— Слушай, — добавила Еса, подперев голову ладонью. Хотя и надо бы думать про экономику, но тянет и дальше о чем-то другом говорить, а то беспокойством накроет. — А правда, что, если у тебя есть пропуск в эту библиотеку, ты можешь из Бенора ездить в другие города Кранара и не оформлять никакие документы?

— А чего их оформлять? Ты же границу уже пересечешь. Между Бенором и другими городами, думаешь, таможня есть? Ты ж не Сейл.

— Да, уточнила просто, — улыбнулась Еса. Было бы так-то здорово и по Кранару поездить.

Дверь в преподскую открылась.

— Со столов все убираем, — голос тенны Лакит напоминал жесткую щетку, которая старается голову от всех мыслей вычистить, кроме учебных.

— Даже пыль? — послышалось из конца аудитории. — А тряпку можно, а то ее тут много?

— Разговоры не по делу тоже убираем, — ответила тенна Лакит. У нее сегодня лицо очень белое, будто она замерзла, и черные волосы это подчеркивают. — Оставляем ручки. Листки я раздам. Сумки — в конец аудитории. Живее.

Еса быстро покидала все вещи в пакет. Ручка где? Вот ручка. Заскользила в пальцах, Еса едва перехватила ее. И пакет оттащила в самый конец аудитории. Теперь кажется, что за окнами универа и нет ничего, что это переломный какой-то момент, особый. И если завалишь — не поедешь никуда.

Не потерять начало ниточки: «Экономика — вид деятельности общества, который…» Наверняка ведь начнется с этого.

Экономичка положила стопку личных дел на свой стол, раздала листки, затем зашла в преподскую и тут же вернулась: опять со стопкой, но на этот раз, судя по всему, с вопросами.

И протянула тонкую руку к личным делам, в самое первое заглянула.

— Еса Кирлинг. Определение экономики. Экономические категории.

Так сразу? Еса вскочила.

Отпустила ниточку — и непонятно, как так случилось. В голове теперь пусто, как в тундре, и не вспоминается ничего. Еса облизнула губы. Сейчас, сейчас.

— Вы в уме пытаетесь рассказать? Мысли у нас читать не умеют, — скрипнули ножки стула, тенна Лакит села. — Вслух, Кирлинг, стесняться ни к чему.

Экономика — вид… вид деятельности общества, связанный с хозяйственными отношениями, ага, есть, нашла кончик ниточки.

— Экономика — вид деятельности общества, совокупность хозяйственных отношений между субъектами.

Теперь ниточку дальше тянуть, разматывать.

Уже почти и не дышала, быстро все выпалила, каким-то кривым голосом, и, когда села, руки под столом крепко обхватили коленки. Ладони теперь сухие, холодные только, и как будто под струей горячего воздуха прошла.

— Нормалек, — заметил Сейл.

— Сейдел Санити, выйди отсюда, — приказала экономичка. — Ты историю на ноль сдал, позорище. Ты все равно переходишь на аграрный, насколько знаю? Ставлю тебе единицу, и ты не позоришь ни меня, ни себя. Согласен, Санити?

— Я ставил антирекорд, — но Сейл все равно поднялся и подхватил сумку. — Ага, давайте.

— А ведь ты историю отлично знаешь, — улыбнулась Еса.

— Кирлинг, не разговаривать, — и опять словно щетка прошлась по мыслям. Сейл хмыкнул и двинулся к двери, и, когда он ее открыл, сквозняк бросил в угол чью-то тетрадку.

— Вот пусть там и лежит, а в конце экзамена, исходя из подписи на тетради, приму окончательное решение о чьих-то оценках, — сказала тенна Лакит и свою тетрадь развернула, она там оценки будет ставить предварительно.

Еса схватила ручку и прикусила колпачок. Уже есть одно достижение, ура. И к Одвину придвинулась.

— Можно я ее возьму, я хотела ее спрятать, честно, но не успела, — раздалось с дальнего конца аудитории.

— Нельзя. И напомню: буду повышать оценку за ответы, которые явно не просто зазубрены. Пригодится любая информация, которую вы изучали вне пар. Мне нужна заинтересованность в предмете.

И она принялась опрашивать.

Ну, заинтересованности особой не было, так-то. Еса пыталась, конечно, книги по экономике изучать, потому что тенна Лакит любит самостоятельность, но не запоминала из них ничего.

Устных вопросов было много. Еса на все ответила, но все равно казалось, что вот-вот экономичка спросит какую-то каверзность. Одвин ни в одном ответе не ошибся, хотя ему доставались и очень сложные вопросы.

А у Каи сейчас экзамен по инструментам журналистики. Она тоже все остальные, нужные для Аттестации, на высшие оценки сдала.

— Основные направления хозяйственной деятельности Кейнора, Танети.

— В Кейноре выращивают пшеницу, фруктов тут навалом, овощей всяких, — лениво, словно и не на экзамене, рассказывал Одвин. — Потому что черноземы тут у нас в избытке, а в других льетах их либо нет, либо мало. Неразумных коз с коровами растят на молоко и мясо. Еще уток, гусей, гасок. Этих на мясо и яйца. На самом юге Кейнора почвы такие себе, поэтому…

— Танети, корректнее.

— Неплодородные, вот и актарийское хозяйство там не слишком развито. Там упор на металлургию. Вообще Кейнор в Легонии на первом месте по залежам полезных ископаемых. А руду и металл отправляют…

— Достаточно, Танети. Ашенур, торговые отношения с соседними льетами.

— На севере и западе Кейнор граничит с Палагетом, еще с Алеартой, это тоже на западе, — начал Нирос Ашенур, чуть запинаясь. — На юге — Инис, на востоке — Хи́нсен.

— Вопрос проще некуда, — донеслось сзади. — Инис нас объедает. У них хлеб мьенцы стоит, а у нас скоро по цене будет как мясо.

— И по вкусу как мыло, — добавили следом.

— Тишина, — оборвала тенна Лакит. — Ашенур, продолжай.

Инис и правда объедает, но, конечно, об этом прямо не скажешь.

— Кейнор поставляет в Инис много полезных ископаемых, хлеб, мясо. В Хинсен тоже. В Хинсене хорошие почвы, но Хинсен кормит другие льеты Долины, Моллитан и Ламейну, поэтому он тоже зависит от Кейнора. Еще Кейнор посылает технику в Алеарту.

И еще у Кейнора был сокол-лаохорт, живой менталитет кейнорцев. Танер Эсети смотрел его глазами на Экеру, на горные вершины, на леса. Но это не расскажешь, конечно.

— Кирлинг. Актарии Экеры. Основные направления развития.

Еса поднялась, схватила машинально ручку и отпустила тут же. И никакой тревоги уже — только пустота и напряжение.

— В актарии Ланате разводят домашних животных.

— Сейла туда пошлем, — шепнул Одвин. — Убирать за козами.

— А в Тенгерке сады, и еще рыбу ловят и продают, и…

Еса много рассказала, а тенна Лакит наблюдала очень внимательно. Глаза у нее цветом как лес у горизонта, строгие всегда, и непонятно, нравится ей ответ или нет. На одной контрольной Еса даже думала, что вот-вот тенна Лакит переделывать заставит, а оказалось, все правильно.

Вроде и нормально рассказала, но что-то еще в мыслях вертится. Дополнительную информацию надо. Что-то интересное. Интерес и экономика несовместимы, а вот химия интересна.

И как раз после занятия по химии слышала от Дайгела историю о соколе-лаохорте.

— В актарии Мелна в шестьсот двадцать пятом собирались консервный завод построить, — вспомнила Еса. — Но потом передумали и решили возвести его в Аратте.

— Вот как, — произнесла тенна Лакит. — И почему же?

Мысль цеплялась за мысль, и все в одну картинку складывалось. В Аратте почвы чуть менее плодородные, а Экера…

— В Экере больше черноземов, ну, то есть, вокруг Экеры, и эти черноземы лучше использовать под сады и поля. В актариях Экеры новые заводы были не нужны. А в Аратте в то время было мало заводов. И земли там чуть хуже. Надо было свое производство налаживать. Когда построили консервный завод, то потом вокруг него и другие заводы начали строить.

— Достаточно.

Потом тенна Лакит спросила Нироса, и еще пару студентов, и вдруг:

— Экономическая программа Галма́ти, основные положения. Кирлинг.

Она больше спрашивает тех, кто отличился. Значит, шансы есть? Хорошо себя проявила? Надо же.

— Упор на развитие металлургии, увеличение расходов на науку, — перечислила Еса.

— И еще?

А что там еще?

Мысли как будто цементом залило. Оксид кальция, диоксид кремния… да что же ты делаешь такое. Надо было экономику все-таки чаще открывать, чем химию, хотя и не хочется на экономике оставаться.

— Укрепление торгового сотрудничества с Кранаром.

— Да. Достаточно.

Еса опустилась на стул. Есть. Ура. И ведь про Кранар — это простейшее, но на экзамене можно забыть даже как маму зовут.

Тенна Лакит еще многих опросила, в том числе Одвина, а потом начала задачу диктовать. Вроде бы ничего сложного. У Одвина Еса подсматривать не стала, хотя и захотелось на долю секунды. Надо самой все решить, тем более тенна Лакит так смотрит, что, кажется, заметит вообще все. Вот, есть, получилось.

— Неверно, — сказала тенна Лакит, проходя мимо. — Танети, все правильно.

Как удар по голове изнутри: но ведь задача простая. Еса мельком глянула в листок Одвина: вот же, одну формулу перепутала, и так глупо, просто поторопилась и плохо прочитала условия.

Опять прикусила колпачок ручки. Ну вот, а Одвин улыбается. Зачем столько занималась, столько времени потратила? И нервов. И все зря. Но Одвин, что ли, виноват, что он так здорово соображает?

Уже представляла, как здорово будет в поезде ехать на Аттестацию, как удастся с новыми людьми познакомиться, узнать про их культуру. Не получится теперь совсем.

Еса взъерошила ладонью челку. Надо следующие задачи решить; они все получатся. Хотя после этой, первой, уже не очень уверена, так-то.

И опять записала задачу, и все сжалось, когда тенна Лакит пришла проверять ее. Задача ведь сложная, хотя и получалось решать такие на индивидуальных занятиях.

— Кирлинг, правильно.

Внутри разлилась теплая солнечная радость, как лучи по подоконнику аудитории. Еса улыбнулась и переглянулась с Одвином. Отлично. Тем более на Аттестацию всегда берут несколько человек с факультета. Правда, не больше трех, но экономический всегда в приоритете, троих с него обязательно возьмут. Правда, вроде, были еще люди, которые на все ответили правильно?

И колючее, горькое внутри: пускай они ошибутся.

Еса ручку сильнее прикусила. Вот зачем так думать. Когда все спокойно, когда тебя не касается, всем сочувствуешь, а тут… Они тоже переживают, и зачем желать им провалиться. Но кажется, будто не волнуются они совсем, и будто не настоящие. Такая глупость. А никак от этих мыслей не избавиться.

— Верно, — сказала тенна Лакит, глянув уже на третью задачу Есы.

И вернулась за стол, что-то стала записывать в личных делах, и потом назвала оценку одного из ребят: тринадцать. А высшая оценка на экзамене по экономике — пятнадцать.

У Одвина пятнадцать. И еще у одной девушки. Ашенур — четырнадцать. Четырнадцать много у кого. Те, у кого тринадцать, вообще не поедут никуда, да и те, у кого четырнадцать — непонятно.

— Кирлинг, пятнадцать. За Мелну. Хорошее провели исследование. Мне давно никто не говорил про консервный завод в Мелне, не знала, что кому-то из вас о нем известно.

Радость распустилась теплым цветком-огоньком и улыбкой ворвалась на лицо. Дайгелу надо спасибо сказать.

— Поздравляю, Кирлинг, — ухмыльнулся Одвин.

— И тебя, — кивнула Еса. — Идем?

— Ща, секунду.

И он, обогнув уходящих студентов, пробился к тенне Лакит.

— Тенна Лакит, так что, мне дадут пропуск в библиотеку Бенора? У меня ж статья экономическая во какая, сами же видели.

— Напишите полностью свое исследование, тогда вам и дадут пропуск, — холодно ответила тенна Лакит. — Переписать и переосмыслить чужие слова любой сможет.

— Ну так теоретическое исследование — тоже исследование, тенна Лакит.

— Я в принципе против публикации пересказа и оценки чужих мнений, сколько бы страниц это ни занимало, Танети.

Отчасти тенна Лакит права, конечно.

К Есе Одвин вернулся, бурча что-то под нос, и Еса сказала ему:

— Не волнуйся, — что бы ни думала, он друг, и главное — поддержать. — Если выучить весь учебник наизусть, она придерется к тому, что у тебя собственных мыслей нет. Ну ее.

— У меня пятнадцать! И я третья! — поделилась Еса, сбегая с лестницы в вестибюль. Сейл и Кая ждали рядом с охранником, там еще радио бормотало. Кая, повернувшись к Есе, покачала головой и приложила палец к губам, а Еса остановилась и прислушалась.

«…в связи с произошедшим деятельность легонийских археологов-исследователей на территории северо-восточного Хадиера остановлена».

Северо-восточный Хадиер. Басмадан. Там, где отец Жера Кадати. Письмо, желтый свет от фонарика, просьба не писать в ответ: все сразу в голове пронеслось картинками.

— Экспедиция высказала всякое недовольство и ушла в леса, — сказал Сейл. — Ну, наша, кейнорская часть экспедиции. А остальные уже вернулись в Легонию, они и сообщили.

Как так? Кейнорцев бросили?

— Да в смысле? — проворчал, догнав Есу, Одвин.

— Кейнорцы им оставили послание на диктофоне, — пояснила Кая. Она стиснула в пальцах светлую прядь своих волос. — Сказали, что кейнорский вклад все равно никто не уважает, а раз так, они для Легонии больше ничего не будут добывать. Ну и еще высказались, что льетам должны разрешить самим строить торговые отношения с зарубежными странами. И всякое такое.

Холодный ком в горле: и руки сцепились на груди, будто так уверенности себе придашь.

— Их теперь будут искать, — сказала Еса как можно увереннее.

И ведь можно понять экспедицию. Но зачем вот так вот все усложнять. Еще и с поступком кейнорского лет-танера совпало: как будто специально все нехорошее происходит в одно время.

— Не будут, — отрезала Кая. — Эти кейнорцы, короче, передали, что свяжутся с басмаданцами.

И если правда к басмаданцам пойдут, если еще и попадут к ним в плен, то легонийцы их в любом случае не вызволят. Они понимают, что не станут басмаданцы иметь дела с теми, кто вывозил у них ценности.

Кто кейнорскую экспедицию тогда вернет?

— Я думаю, что наши все продумали, — сказала Еса. — Басмаданцы не трогают лесных людей. Значит, не тронут и наших.

Хотя совсем нет уверенности в этом, так-то. И в том, что кейнорцы все продумали. Если люди намного старше и опытнее, это не значит, что они не могут совершать глупости.

18 галенза, Эрцог

— Ивири, — позвал Эрцог, подбегая. — Ты что, хочешь отнять у меня территорию?

Ивири пригнулась, ее хвост ударил по земле, взметнув хвою, и затем — по ручью. Эрцог остановился шагах в пяти от львицы, а Ивири уходить не стала, отлично. В глазах щипало от света, но это сейчас было ничуть не важно.

Запах у нее — теплый и легкий, чудный. А все прочие запахи сейчас — далекие и блеклые. Еще у этой львицы изящные черты морды, мягкие на вид уши. Подойти бы еще ближе и почувствовать, какая она теплая.

— Да, я помню, — Эрцог чуть шевельнул ушами. — Больше не говорю, что ты мне нравишься. Правда, ты так и не призналась, нравлюсь я тебе или нет.

Она зашипела.

— Прочь.

— А, не только темноты боишься, но и ночных зверей?

Ивири спокойно посмотрела на Эрцога, лизнула лапу и фыркнула. У львов фырканье означает лишь презрение, неприязнь и недовольство — у Ивири вышло последнее.

— А ты света боишься, — сказала она. И отвела глаза.

Сам не заметил, что уши прижались. Это все солнце. Неуютно под ним, хочется спрятаться в тень — но только не перед Ивири.

— Как можно бояться темноты, если не боишься ловить для Гвардии опасных существ? Отказ я, конечно, принял, но ты же не отказалась рассказывать, как ловишь драконов. Поделись опытом с тирниском, а то мне надо побывать в Гахарите.

— Теперь отказываюсь рассказывать, — она, отвернувшись, посмотрела в сторону.

— А, это противозаконные методы? — Эрцог фыркнул — с заинтересованностью, весело, но Ивири недовольно загнула уши. Сигналы келарсов она еще не очень понимает. — Хорошо, не рассказывай. Можешь показать, и даже прямо на мне.

Ивири села на траву у ручья, чье течение она недавно изменила: положила камни по его руслу, направив воду так, чтобы она текла поближе к ее укрытию.

— Хорошо.

Эрцог весело направил уши вперед. Ага, согласилась, ничего себе. Может и совсем перестать опасаться.

Ивири спокойно смотрела на свои лапы и подергивала ухом, когда солнечный свет, проскальзывая между сосновых иголок, попадал ей на морду. И свет в самом деле исчезал, если Ивири его «прогоняла». Вот бы и правда так уметь.

— Сначала немного отойди, — добавила Ивири. — На ширину Экеры.

Эрцог поджал лапу.

— Эй. Это не честно.

— Я не честная.

Солнце почти царапалось в глаза своими лучами. Эрцог лизнул лапу и потер морду — как будто так получилось бы стереть с нее жгучий свет.

— Эй, ты меня отвлекла. Так что ты делала на моей земле? Ты же не моя кошка, тебе туда нельзя, а значит, бросаешь вызов? Вообще-то я могу нарочно проиграть в схватке и поделиться с тобой какой-нибудь территорией, а то у меня их несколько. Только не Ориентой.

Ивири фыркнула — с неприязнью.

— А не хочешь сказать спасибо? — Эрцог шевельнул ухом. — Теперь от тебя отстали и не просят поменяться с кем-то территорией.

— Я и так не собиралась ни с кем меняться. Она не на берегу, а внутри реки. Это только мой остров. Если бы отняли берега, я бы осталась на нем. Мне и его хватает. И мне рыба нравится.

И она, быстро глянув на Эрцога, ускользнула в заросли.

Через реку добрался запах самца косули — молодого, здорового и, конечно, быстрого и крупного. А поблизости как раз есть пещера. Кажется, зубы размягчатся и исчезнут, если не вонзятся ни в загривок самки, ни в шкуру добычи. Обратно Эрцог доплыл быстрей — будто и не плыл, а лишь прыгнул сквозь воду. Хотя между островом и берегом течение быстрей, чем в других местах реки.

Есть, правда, не хочется, но никакое это не преступление, все равно это для еды, а какая разница, когда ее съешь — сейчас или ночью.

Шорох в зарослях, стук копыт, хруст веток. Запах отдалился. Подкрасться не получится. И ладно. Яростный азарт придал сил. Эрцог метнулся следом, огибая стволы, бесшумно сминая траву.

В зелени мелькает темное — то чуть ближе, то чуть дальше. Усы — по ветру. Легкий и восточный. Можно пренебречь. Прыжок — через поваленное дерево. Удар передними лапами в спину, громкий треск.

Эрцог оттащил добычу в густые заросли, бросил ее, втянул когти. Осмотрелся, принюхался — кругом буки, сосны, грабы, пара ореховых деревьев, в дупле прячется сумеречница, и еще где-то стучит дятел, а в паутину попался гламмет и барахтается. Отлично. При обычной охоте самообладание уже всегда в порядке, а теперь можно и попробовать эту добычу, но сначала — спрятаться. Эрцог поволок косулю дальше, сжимая шею.

Влез, пригнувшись, в укрытие, и забрался в дальний угол.

Шкура рвется под клыками и когтями — прочная, поддается с трудом, но хочется еще больше сопротивления. Кровь окатывает горло соленым теплом, тепло растекается по телу. Отдает жаром в уши. Пасть вгрызается, отрывает куски шкуры, крошит кости — точно и не своя, точно отдельное существо.

Спокойней. Надо просто слизать мясо. Проще простого. Теплое. Никому не достанется. Содрать всю кожу, разорвать тело на части. Ощутить власть.

Мысли — будто не свои. Надо всмотреться в камни, отвлечься. Вспомнить что-то по истории. Про Кейнор, про этого, про лидера, как его, про вожака льеты, льется, кровь — горячая, соленая. Зверь был живой, сильный. Теперь — ничто. Нужно было не убивать. Затащить живого. Услышать крик, ощутить чужой страх. Свое превосходство.

Прекрати. Зачем. Это чужое. Чужие мысли. Хотя бы есть мысли. Ага. Думай.

Схватил ногу, потянул — щелчок сустава. Твердое под зубами. Мешает вгрызться. Усилил хватку — до боли в челюсти. Потянул еще раз, и нажал — и твердое сдалось, треснуло, распалось. Вокруг смесь красного и бурого. Трепать, рвать, раздирать.

Чужой запах поблизости. Острый, резкий. Подбирается. Надо кинуться, порвать чужого зверя. Заберет добычу.

Нельзя никого трогать. Опять вцепился в добычу. Хруст под клыками. Клыки впиваются в шкуру, сдирают, рвут.

Хватит. Тряхнул головой, отступил. Лег, зарылся носом в шерсть. Заглушило запах мяса.

Когда в голове прояснилось, Эрцог посмотрел на косулю — без шкуры на боках, с расколотой клыками головой, с переломанными ногами. Клочья кругом. И ведь ничуть не поел.

От азарта так здорово, в лапах сила — и одновременно сжимает в горле. Противно. Опять в голове, когда рвал добычу, мыслей почти не осталось, точно стерлась часть личности. Ничего, с контролем все получится. Даже если сейчас не получилось.

Выбравшись из пещеры, Эрцог ускользнул в заросли — найти траву и листья, чтобы прикрыть добычу. И рассмотрел между ветками, как к укрытию подбежали две куницы. Ну вот, не успел. Опять увидели.

— Кто-то оставил мясо. Перекусим?

— Это добыча инрикта, — самец куницы, заглянув в логово, зашипел и отпрыгнул. — Не трогай, пушистая. Ничего после него не трогай.

Зато почти никто не крадет, в общем-то.

Что-то кислое, давящее возникло в горле. Вот поэтому скорее повезло, что с Ивири и с другими кошками ничего не вышло. От близости, скорее всего, можно так же потерять рассудок. И навредить Ивири.

С Тагалом Эрцог встретился у Нальменовой скалы. Тагал тут же забрался на самый большой валун, окруженный соснами — поближе к небу.

Эрцог опустил голову к земле и принюхался. Ага, проходил лев, правда, почти мелочь, лет семи, с ним и не подраться. Надо просто на него огрызнуться при встрече, чтобы не наглел. Свернувшись в клубок у дубовых корней, Эрцог опустил голову на лапы. Крона не пропускала ни один луч — отлично. Заныл ожог, Эрцог провел по нему языком и уткнулся носом в мех.

Тагал рассказал про бешенство в степях южного Кейнора и про то, что из актариев северного Кейнора все чаще таскают домашних птиц. На горе Парессе убили редких расчеркнутых коз, келарсы охотились на оленя в экерийском актарии. В схватке за территорию у подножия горы Уфрет загрызли льва. Таи Эскран, лев-осведомитель с горы Гели́д, не просто убивает своих детенышей, но и зачем-то собирает их останки в пещере. А еще становится больше призывателей.

Ни во что по-настоящему не вмешаться. Пока тирниска не подтвердит легонийский правитель, гвардейцы не послушают ни одного приказа, да и новости не расскажут. Повезло, что есть Тагал.

— А у людей что-то есть? — спросил Эрцог. — Ваессен что-то сказал про поступок лет-танера, или все еще молчит — точно совсем никакой не боец и не вожак?

— Есть людские новости, — Тагал встопорщился. — На этот раз не из-за тебя. Из Басмадана вернулась экспедиция. Без кейнорцев. А кейнорцы решили без разрешения Легонии связаться с Басмаданом.

Он рассказал подробней.

Когда Эрцог услышал от приятеля Каи про письмо из экспедиции, сразу стало ясно, что у них там происходят какие-то хитрости. Оказывается, вот какие. Значит, кейнорцы даже на другом материке бросили вызов легонийцам, да еще и так рискнули — остались одни в чужой лесной стране. Вот это настоящие бойцы. Даже сейчас среди кейнорцев есть те, кто готовы драться за территорию.

Конечно, главное, чтобы это не задело зверей.

«Кое-что и сами кейнорцы не знают. Насчет экспедиции, например».

Ага, и, значит, Раммел с ними связан? И он открыто об этом сказал — наверное, думал, что инрикту никто не поверит. Интересно, это уже настоящие исторические события?

От мыслей о Раммеле Эрцог сжал в когтях мелкий камень. Ладно. Все позади.

Закончив, Тагал прошелся по камню. Уши он вздернул, встопорщил перья и мех на шее, прищурил глаза — ага, уже не рассказывает, играет. Эрцог отвернулся — нарочито равнодушно — и ощутил, как с азартом игры заметался хвост. Зашуршали крылья Тагала, хлопнули рядом, обдали ветром, и тут же лапы врезались в бок. В шею вцепился клюв, слегка погрыз; Эрцог заворчал и дернул головой. Клюв отпустил.

Перья Тагала заскрипели, растягиваясь — друг готовился ударить крыльями. Эрцог развернулся и рыком предупредил атаку. Слегка укусил соперника за морду, потянул за удлиненный мех на щеке, а затем скрипнул клыками по клюву. Тагал вывернулся, скрипуче рявкнул, прошелся прямо по боку Эрцога и спрыгнул в траву.

— Слушай, а зачем грифонам втяжные когти? Как у кошек. По-моему, у драконов не втягиваются.

— Драть рыбу.

— Если клюв устает драть шкуру добычи? Эй, нечестно, у вас всего по два. Лапы и крылья, клюв и когти, вы так никогда не устанете, — Эрцог усмехнулся и боднул Тагала мордой.

— Нет, мы устаем. Все тело устает. Для чего ты так всегда делаешь, толкаешься? По каким причинам так принято у кошек? — с интересом спросил Тагал, наклонив голову набок, чтобы получше рассмотреть.

У грифонов таких жестов мало, и они лишь для семьи. Грифоны не очень-то показывают привязанность. Зато чужие жесты привязанности могут терпеть, когда привыкают.

— Оставляю свой запах. Чтобы показать, что ты мой друг.

— Разве ты без этого не помнишь? У тебя же неплохая память. Ты меня не спросил, нужен ли мне этот запах.

— Да ладно, ты его все равно не чуешь. Ты и себя не чуешь. У всех грифонов за ушами есть сильно пахнущие места — наверное, для других зверей.

— Нет, — сказал Тагал. — Это не может быть для других зверей. Только для нас, раз это наше. Разберемся, что с этим делать.

Еще интересно почуять новых учеников Гвардии — особенно ту из них, которую Тагал недавно привел к Луи. Она жила в Гахарите, может много о нем рассказать, и поэтому ее нужно найти. Она, конечно, помнит, что слышала на последней встрече. Грифонам нельзя бояться, они же такие безупречные, хм.

— У кого учится та грифоница, Скадда Корфай? — Эрцог подкинул лапой сухой листок, он забавно зашуршал и попробовал удрать вместе с ветром. Эрцог разрешил ему немного отбежать — так его интересней ловить заново — Хочу с ней встретиться.

— У Рагнара Ха́ллета. Я с ним сегодня виделся рано утром, он как раз собирался к ученикам, — а если Скадда занималась утром, значит, вечером она свободная. — Говорил о полетах в городе.

Скорее всего, Скадда там и останется — и пойдет к Георгу Эсети. Усталая молодая грифоница вряд ли полетит в степь или в лес.

На улицах Экеры по-степному свободно, а горькие привкусы табака и дыма из выхлопных труб смешиваются со свежестью травы и листьев, и еще с запахами местных зверей и людей. На дорогах растянулись синие тени. Солнца в нижних окнах перемигиваются с солнцем на небе, листья отсвечивают желтым. К подножиям высоких зданий жмутся киоски с газетами, магазины с едой, конторы, аптеки и прочие мелкие постройки — точь-в-точь как кустарники к лесным деревьям.

В Долине есть такой кустарник — ладелия, похож на калину, только у него синие кисти цветов и кора в мелких темных точках. Ядовитая штука, от ее цветов несет падалью. Баленгуста тоже опасная, у нее ядовитые корни. А на коре у моллитанских дубов, на которых живут ядовитые лианы — рельефные выступы с осветлениями по краям. Все запомнил отлично.

— Чего он приперся? — раздался голос сзади, в отдалении. — Стряслось чего?

— Твою ж за хвост, инрикт появился. Пошли обойдем, а.

— Из-за этого инрикта у нас с правительством опять начнутся терки, зуб даю, — заговорили поближе.

— Да и правильно, что начнутся, — ответила этому прохожему его спутница. — Зачем так жить, как у нас живется.

— Чего несешь-то? Все у нас нормально. Еда есть, мир есть. Как будто впрямь голодает кто-то.

— Голодать не голодаем, но…

Не очень-то мало тех, кто за свободный Кейнор. Ни шерстинки сомнения. А если все-таки и правда восстанут? Возникло теплое напряжение в горле и лапах, как перед охотой.

Общались они тихо, но все равно удавалось расслышать. Главное — не грозили позвать гвардейцев, как два года назад. Эрцог подал знак инариса — поставил лапу на лапу, склонив голову. Один из прохожих остановился и зажмурился на пару мгновений, чтобы увидеть и услышать иллюзию.

— Не видел грифонов? — спросил Эрцог. — Может, летали тут, над крышами?

— Летали недавно, — ответил прохожий. И Эрцог, отойдя, услышал его шепот:

— К счастью.

А скоро удалось учуять след молодой самки грифона — знакомый, горько-шероховатый. Он вел на северо-восток. Дом, где живет Георг, не очень-то близко, и, если Скадда туда отправилась, значит, не очень устала. Наверное, ей просто надоело летать.

Эрцог нашел Скадду рядом с каменной белой лестницей, что тянулась от основания холма, заросшего травой, к палисадникам многоэтажки на его вершине. Серая грифоница, лежа на асфальте у нижней ступеньки, чистила перья.

Она мельче всех прочих грифонов, хотя грифоны и так все мелкие, со среднюю собаку, и весят во много раз меньше и львов, и келарсов. Маховые перья у нее черные, на щеках по черной полосе, и под отметинами шерсть почти белая, как на груди и передних лапах. На лопатке сквозь мех проглядывает бурое пятно.

Когда Эрцог остановился рядом с грифоницей, она вскочила, и ее уши, окаймленные черным, поднялись торчком, а черные перья на хвосте раскрылись.

— А, это ты, трус мелкий, — Эрцог весело фыркнул. — Не паникуй, я не кусаюсь. Иногда.

Грифоница вскинула голову.

— Что ты здесь делаешь? — голос у нее хрипловатый, но не такой грубый, как у других грифонов. Звонче. — И что это ты придумываешь?

— Ты меня в тот раз испугалась. А я безвредный. Значит, кто ты?

— Вовсе я ничего не испугалась, — защелкала Скадда и глянула исподлобья. — Зачем ты меня нашел?

— Интересно. В первый раз встретил комнатную грифоницу.

А еще интересней было бы получше познакомиться с ее запахом.

Скадда тряхнула головой.

— Совсем нет.

— Хм, домашняя грифоница — так правильней?

— Домашние неразумны.

— А кошки с собаками?

— Они просто неженки, — и, глядя на перила, Скадда ворчаще добавила: — Рассматриваю интересную лестницу. Не мешай. Ты мне не нравишься, а я тебе не должна ничего сейчас сообщать, поэтому нам незачем разговаривать.

И взъерошилась.

Да, лестница интересная, по бокам у каждой ступени точно замерли белые костры. И есть тут еще кое-какая штука.

— Есть зачем. Ты здесь не видела самое интересное.

Эрцог, отправившись вверх по ступеням, искоса глянул на Скадду — она осталась внизу. Остановясь на середине, Эрцог показал мордой на один из каменных огней. А в нем раскинул крылья рельеф в виде сокола, размером с четверть когтя, среди белых изгибов почти не заметный. Кончики мраморных перьев напоминали кинжалы.

— Лаохорт Кейнора, — Эрцог повернулся к Скадде и коснулся рельефа когтем. — Его так рисуют, чтобы не путали с простыми птицами.

Скадда все-таки поднялась по лестнице, остановилась на три ступени ниже Эрцога, затем вытянула шею и присмотрелась к соколу.

— Лестницу построили до того, как Кейнор вернули в Легонию? — с недоверием спросила она.

— Через двенадцать лет после, — без одной знакомой, которой очень нравятся такие рукотворные штуки, не узнал бы.

— Строителя могли и наказать за такое, — Скадда отвела назад напряженные уши и опять поставила их торчком. — Или наказали?

— Многие люди, наверное, даже не знают про такой рисунок, — Эрцог наскоро вымыл пальцы и подушечки, а то слишком много набралось на них пыли.

Шевельнув ушами, Скадда наклонила голову:

— Кейнор ведь умер?

И, отступив на две ступеньки, замерла с приподнятой лапой.

— Я считаю, что нет, и хочу его увидеть. Не думаю, что он умер всего за пятьдесят лет, — Кейнору, когда он исчез, было, правда, всего лишь чуть больше десяти. Совсем молодой лаохорт, а значит, не такой и сильный. — Еще же остались люди, встречавшие Кейнора.

— Лаохорт приходит, если люди его зовут, — Скадда смотрела чересчур пристально, держа уши настороже. Ее лапа опустилась на ступеньку, по камню скрежетнули когти. — Кейнорцы звали своего лаохорта после взрыва Валлейны, но он не откликнулся.

— Эй, — Эрцог повернул голову набок. — Воли и слов человека для этого мало. Лаохорт и сам должен захотеть. Значит, он не хотел прилетать. Не мешай мечтать, крылатая штуковина.

Грифоница переступила лапами.

— И что ты делаешь, ищешь лаохорта?

Встала ближе на одну ступеньку. Отлично.

— Здесь и без лаохорта есть интересные вещи. Наставник тебе показывал библиотеку?

— Нет.

— Значит, узнаешь новый ориентир без него и получишь преимущество. Идем.

Эрцог поднялся по лестнице — а Скадда шла позади, не приближаясь — и отправился влево, вдоль Листовой, по остывшему тротуару. Сумерки выгоняли с улиц солнечный свет, запахов людей становилось меньше, и многие из них тускнели, а контуры зданий, рельеф коры деревьев, очертания листьев и все прочее делались четче. Эрцог почуял стаю белогрудок на ветке каштана — они сбились в одну многокрылую и многохвостую птицу.

Лучшее время в городе — между солнцем и фонарями.

Правда, шестигранники фонарей быстро начали загораться по столбам. Только удавалось что-нибудь получше разглядеть — и опять мешала желтизна, размывала очертания, делала все слишком ярким. Желтели и окна, одно за другим. Эрцог старался поскорей перебегать самые яркие световые полоски и смотреть лишь в сумрачность кустарников, на их отчетливые листья и ветки.

— И совсем я ничего не боюсь, — сказала Скадда.

Да что ты говоришь. Эрцог улыбнулся и повернулся к ней.

— Ты такая мелкая, что тебя однажды какой-нибудь человек закроет дома, запретит полеты и начнет приручать.

Скадда замотала головой и взъерошила перья на шее.

— Звучит страшновато. Но не бывает.

Эрцог повернул в темно-серый проулок. Все, уже не совсем темный — на страницах барельефа в виде книги, раскрытой над дверями библиотеки, проступили слова, написанные светящейся краской. Грифоница, ускорив шаги, обогнала Эрцога, но тут же начала припадать на лапу и остановилась.

«И теперь, вдали от земли своей, вдали от тебя, вдали от самого себя, понимаю я, что светила ты мне всю жизнь, и светила ярче солнца. Т. Ока́мия».

Скадда рассматривала эту надпись, точно неизвестного зверька.

— Тебе понятно, о чем здесь? — это она сказала негромко и медленно, а затем бегло глянула на Эрцога и отвернулась.

— Люди опять называют по-сложному обычные вещи. Интересно, какие. Она что, всегда перед ним освещала дорогу или комнату? В этом нет никакого смысла, днем же есть свет.

— Может, они из Кайрис, — Скадда взъерошила перья на загривке. — Но там после долгой ночи полгода день. Не то.

В Кайрис так здорово. Хотел бы увидеть ночь длиной в полгода — правда, день длиной в полгода уже не очень-то нравится.

У библиотеки задержались двое людей. Посмотрев на страницы книги, они направились дальше и, проходя мимо Эрцога, ускорили шаги.

— Экерийцам нравится читать цитаты с этих страниц, а потом представлять, что какую цитату увидишь, то тебя и ждет в будущем. Ты много прочитала книг, когда была комнатной?

— Укушу. Не очень. Читала книги по истории, они правдивые, — отлично, есть о чем ей рассказать. — Остальное — придуманное, поэтому не интересно.

Она говорила неохотно, на Эрцога не смотрела и держалась ближе к пятнам света. Историю любит. Как здорово.

— А что-нибудь читала про гахаритских зверей? — Эрцог навострил уши.

Сейчас она, конечно, заговорит охотней — ни шерстинки сомнения. Будет убеждать, что грифоны не читают про зверей, сидя в безопасности, если могут за ними проследить.

— Я на них охотилась, — Скадда фыркнула. Ага, так и знал. — Я же не трусливая. Ловила детенышей льдозубров. Льдозубры быстрые, злобные, вспыльчивые, их легко разозлить. Но я бы поймала и взрослых, просто взрослого я не съем, и еще ни с кем не захочу поделиться. А законы уважаю, поэтому не бросила бы много мяса просто так. Даже от детенышей было много мяса, но я его прятала в сугробах. Вот.

— Гвардейцами там бывают только волки. А какие там еще есть ответственные звери?

— Никакие, — Скадда навострила уши. — Но я очень требовательная.

— А ганроды? — Эрцог стащил лапой с бордюра ветку акации, укусил — так, чтобы не задеть шипы. Когтистое растение, соперник мелкий. — Ты говорила, они законопослушные, если за ними следят, и бывают осведомителями.

— Они же травоядные.

— Ага, травоядные гвардейцами никогда не становились и не станут, но, если задуматься, им нужна какая-то важная роль. Хищники к ним предвзято относятся, это я тебе говорю как хищник.

Скадда шевельнула ухом.

— Ганроды бывают нормальные. Но я не могу их представить гвардейцами.

По асфальту проскакал лист, а Эрцог догнал его, прижал и подбросил.

— А ты хорошо умеешь отличать нормальных зверей?

— Да, — сказала Скадда. — Могу тебя потом научить.

— Раз так, значит, я тебе уже немного нравлюсь? Вот ты мне интересна, например.

— Конечно, интересна. Я же хорошая. А учат не только тех, кто нравятся. Ты тоже интересный, на самом деле.

— А я и не сомневался.

— Но я все равно к тебе настороженно отношусь. Пока не знаю, хороший ты, или нет.

Вместе выбрались из проулка и направились на запад, где еще остались красные облака. Обогнули нескольких людей, и один из них проворчал под нос что-то про ночных тварей. Скадда шла немного левее Эрцога. Уже поближе. От этого стало теплей внутри, пускай она и не прикасалась, не грела. Грифоны вообще не любят греться и греть других, хотя их крылья, конечно, очень теплые. Несправедливые звери, на самом деле.

Вот бы с Ивири тоже сблизиться — а перед этим поскорей победить свою ярость.

— Что ты еще знаешь про ганродов?

— Мстительные. От тех, кто похожи на коров, такого совсем не ожидаешь. Одна ганродица при мне сильно ранила другую за то, что та прошлой зимой случайно задавила ее детеныша. Но вообще ганроды намного спокойнее льдозубров.

— Слушай, а там могут быть крылатые гвардейцы? Драконы, знаю, не подойдут. Зато там есть большие орлы, вот про них расскажи.

— Орлы нам во всем уступают, — особенно Скадде, которая почти детеныш. — В дождь не летают и Веннту не видят. Еще они одиночки и постоянно дерутся. А если у них в гнезде вылупляется больше одного птенца, то самый сильный или хитрый заклевывает или выбрасывает других, — какая полезная традиция. — У тебя сейчас морда будто радостная.

— А, это освещение.

Скадда внимательно посмотрела на Эрцога и шевельнула ухом.

— Мне тоже не понравился Луи. Куда мы идем?

— Понятия не имею. Эй, не подстрекай на преступления. Ты гвардеица, или кто?

Шаги Скадды замедлились и, споткнувшись, она зажмурила глаза. А ведь умело скрывала, что ей трудно идти. Грифонам не предлагают отдохнуть, они из-за этого иногда злятся, Тагал как-то сильно клюнул в ухо, так что надо придумать что-то другое.

Ветер запа́х камкой, солью и чайками, а облака вылиняли из красного в серый, точно осенью — инисские лисы. Фонари светили тускло, и объявления на столбах теперь удавалось рассмотреть получше. «Продам приемник», «Продам коллекцию монет», а еще огромный плакат: «Отправляйся в плавание по Каргосскому морю. Расширяй горизонт и помогай бороться с морской угрозой». На фоне нарисованного моря возвышался корабль, а мужчина с женщиной, улыбаясь, махали руками с палубы. Попался и еще один плакат — «Авиация на благо Единства», с аалсотой, устремленной вверх, на фоне карты Легонии.

— Твои соперники, — сказал Эрцог, показав головой на аалсоту. Скадда нахохлилась. — На западе — море, тут близко. Хочешь?

Скадда подняла голову и навострила уши. Опять споткнулась, но не повела и кончиком уха.

— Мне очень нравится море. Но я не успеваю к нему летать. Не представляю, как жить как ты: когда нет крыльев, и ты везде только ходишь или ездишь, — она заговорила с бо́льшим интересом. — Хотя наземным зверям не так интересно путешествовать.

— Мне интересно.

— А тебе нельзя было уезжать из Кейнора, потому что ты инрикт, или потому что Луи нравилось принимать новые законы?

— И то, и другое. Зато я в Кейноре много где побывал. Правда, путешествовал изредка, потому что потом обязательно с кем-нибудь дрался за свои территории.

А если земли отберут у тирниска, все равно ему никто не запретит на них бывать. Но лучше пускай чужаки ничего не трогают.

— У тебя их несколько? Территорий.

Эрцог прикрыл глаза в ответ.

— Наверное, на одной хорошая рыба, на другой — копытные, а третья — морской берег, — предположила Скадда.

И ведь точно. Эрцог моргнул и повел вверх ушами.

— А как ты ходил с одной территории на другую, когда не был тирниском?

Она уже шла рядом и чаще смотрела на Эрцога. И правда привыкает — здорово.

— Если дрался со львами за территорию, напоминал им, что я наполовину лев, а если просто мимо проходил — что я наполовину келарс. С келарсами наоборот. А в последний месяц Луи вообще запретил драться за земли.

— Странно, почему Луи разрешили принимать такие законы.

— Они же не преступные.

Вот если бы Луи разрешил убивать редких существ или охотиться на людей, такой закон бы отвергли главные вожаки. Если бы он трижды попытался принять что-то подобное, его соперникам разрешили бы законно бросить вызов тирниску, не дожидаясь двух лет с начала его правления. А так — он просто решил, что гвардейцам всего лишь надо кусать тех, кто съел неположенную траву или добычу. Если гвардейцы превышают полномочия, это уже их личные нарушения. И ничего, что гвардейцев на это подтолкнул Луи.

Зато теперь все будет по справедливости.

— Никто из тирнисков никогда себя так неосторожно не вел, — сказала Скадда. — Даже те, что не были законопослушными.

— Это точно, — книги по истории подтвердили.

Когда добрались до каменных плит набережной, Скадда начала хромать заметней. Остановились на причале. Волны с рокотом, напоминающим мурлыканье, терлись о сваи, а бриз ерошил мех и порой заставлял поежиться от холода, переступить лапами. В запахе моря чувствовался привкус водорослей и водная, особенная свежесть. Еще немного пахло домашними кошками, людьми, чайками и совами.

Вдали берег вреза́лся, как коготь, в густую синь. Здания, находящиеся у кромки моря, чудилось, стояли на желтых столбах отраженного света — которые словно росли из толщи воды, колеблясь и с погружением все сильней разбиваясь на части.

Эрцог сел рядом с грифоницей, прижав передние лапы плотней друг к другу и обвив хвостом для тепла. Скадде не повезло, что у нее неудобный хвост — втрое короче кошачьего и выглядит длинным лишь из-за перьев, почти не гнется, таким не согреться. Зато удобный для полетов. Но то, что грифон не может сесть, неудобней всего.

Наклонился к Скадде — ну и мелкая — и обнюхал шерсть за ее ушами. Скадда чуть прижала уши, но отстраняться не стала — конечно, она же не трус какой-нибудь. Шерсть отдавала горчинкой, как у всех грифонов, но тоньше, мягче, чем у многих из них. Она и правда только что повзрослела. Ей девять лет с половиной, не болеет, еще не очень окрепла, и у нее нет пещеры.

— И что ты узнал? — в голосе Скадда недоверие смешалось с любопытством.

— Пещеру можешь найти себе на Вязовом полуострове. Он на одной из моих личных территорий, там водятся косули, много рыбы и моря.

— Сама разыщу, где жить, — Скадда немного нахохлилась.

— У Георга, точно.

— Ты это тоже почуял? А как ты узнал, что у меня нет пещеры?

— В той квартире ты редко ночуешь, запахи стерлись, так что не почуял.

— Видишь, никакая я не комнатная.

— Не вижу. Чую. А еще в меху нет запахов подстилки, на которой ты бы спала каждую ночь в своем логове. Правда, я мог решить, что ты, например, только что себе эту пещеру нашла, и запахи еще не успели впитаться. Еще я могу узнать, насколько ты крепкая, и есть ли у тебя грифон, и на кого ты любишь охотиться, и все прочее. Клюв у тебя пахнет рыбой. Нашелся и застарелый рыбный запах, и свежий. Форель поедаешь, значит?

— Тирания. Слежка, — Скадда взъерошилась, но уже не сердито. — Насколько я крепкая?

— Хм, не очень.

— Это нюх у тебя не очень, — Скадда протянула лапу, чтобы шутливо толкнуть, но поставила обратно. — Ну ладно, верю, но зато я отлично летаю.

Человеческих запахов становилось все больше — люди собирались вблизи от причала, смеялись, говорили о костре. Опять костер. Зато можно согреться. Эрцог повел мордой в сторону людей, и Скадда наклонила голову направо — согласилась.

Прошли по плитам до того места, где начинался песок. Он успел остыть, в таком не покататься, да еще и ракушки, изредка попадаясь, кололи лапы. Море совсем зачернилось, как и небо, а облака то и дело перекрывали луну, точно от нее откусывая.

Люди накладывали ветки, палки и траву на бревна, и, как только Эрцог приблизился, работа замерла. Эрцог подал знак инариса.

— Яркого пламени. Сегодня ночь не самая теплая, правда?

Люди выглядели так же счастливо, как если бы их накормили незрелой огневикой.

— Здорово, правда, что у вашего костра погреются будущая гвардеица и тирниск?

Один мужчина кивнул, все-таки уважение к грифонам пересилило. Недовольные они, ага. Недовольным тут может быть только абрикос, чьи ветки обрезали и собрались сжечь.

— Ты странно с ними говорил, — сказала Скадда. — Никогда не слышала, как посредники разговаривают с людьми. Я и сама пыталась говорить измененно, конечно. Но меня никто не понимал без инариса. Ну, если только чуть-чуть.

Эрцог повернулся к ней и прищурил глаза.

— А похоже на человеческий язык?

— Если очень сильно вслушаться. И, наверное, если представить, что это правда говорит человек. Но, когда не видишь иллюзию Кранара, сложно тебя представить человеком. И услышать как человека. А как люди тебя представляют? Все видят одинаково, или по-разному?

— Как именно — не знаю, не говорят. Лицо, телосложение — это все не меняется, это — давай вспомню, ага, выучил — проекция моей настоящей внешности на людское восприятие. В общем, только одежда может меняться. Зависит от того, где я нахожусь, от погоды, ну и от внешности отчасти тоже.

— А бывает, что просто смотрят на твой ненастоящий облик? Не дожидаясь знака?

— Бывает. Правда, я не понимаю такое. Если я не знаю, что на меня смотрят в инарисе, я и не догадаюсь имитировать их речь.

Люди работали дальше, изредка поглядывая на Скадду с Эрцогом. Из разговоров Эрцог узнал, что отцу одной из этих людей сегодня исполнилось семьдесят, а значит, сегодня отмечают день его родителей. Здорово уметь так долго жить. Правда, и звери в последнее время живут все дольше, да и взрослеют все медленней. Особенно крупные хищники. Травоядным и мелким хищным не так повезло.

Спичка чиркнула о коробок, и одна из женщин, подпалив лист бумаги, кинула его на ветки. Огонь, как зверек, дотронулся до сучьев, оставив черный след. Затем съежился от ветра, прокрался вперед, затаился и лизнул толстую ветку, а потом в нее вцепился. У него тоже никто не отнимает добычу.

Люди собрались с другой стороны костра, и к ним присоединился старик.

— У тебя светятся глаза, — раздался голос Скадды. — А у тебя ведь ночное зрение, как у келарсов?

— Да, — Эрцог начал умывать морду лапой — инарис теперь пропадет, потому что люди так не делают. — А вы по ночам спите — ты не хочешь?

— Немного.

— А ночью случается много интересного.

Точно принимая звезды за сородичей, искры летели вверх, но ветер их гасил. Изредка хрустели сучья, от запаха горящего дерева хотелось чихнуть. Вот теперь огонь спокойный, не то что в ночь назначения. Правда, на него все равно не очень-то хочется смотреть.

Когда ветер его раздул, повеяло жаром, и Эрцог поморщился. Отошел, лег на песок, и Скадда легла рядом.

— А что интересное случается? — спросила она. Повалилась на бок, и перья зашуршали по песку, а прижатое крыло задергалось — это стало видно по кончику. Но Скадда все равно не поднялась. Грифоны не любят, когда их крылья зажаты, вот Скадда и учится это терпеть.

— Ночью к первым легонийцам приходила Ферра, — Эрцог быстро умыл лопатку и начал вылизывать бок. От этого не так устаешь, а вот с лопатками сложнее, шея напрягается, если долго их мыть. — В общем-то у костров запрещают называть ее по имени, иначе она будто бы приснится тем, кто сидели у этого костра. Но мне нравится, когда снятся самки, даже вьорты.

На изгибе клюва Скадды желтел блик, шерсть на лбу и щеках отливала желтым, а в глазах отражался огонь. Возможно, она и правда станет хорошей гвардеицей, раз многим интересуется.

Тепло то усиливалось, то чуть спадало, когда обдавало прохладным морским ветром. Уютно.

— Тогда еще жили саламандры, это вроде шестилапых ящериц, — сказала Скадда. — По окраске они как раз напоминали огонь.

Эрцог перекатился на другой бок, затем положил голову на песок и взъерошил его лапой.

— Ага. И, по легендам, могли бегать в огне, а еще были слишком ядовитыми, при этом сами ничем не могли отравиться. На самом деле они могли быть как зверьки-данхи. Вторая пара лап у них напоминала крылья, и они умели парить, вот это уже точно, — Эрцог вытянул передние лапы, и их кисти начали сжиматься и разжиматься, сминая песок. — Тебе же книги по истории нравятся, да? Я по ней много всего знаю.

— Тогда расскажи.

— Что знаешь про Саргона Генлинга?

Скадда подогнула под себя одну лапу.

— Он был лет-танером Кейнора, потом начал восстание и отделил Кейнор от Легонии. Затем стал воевать с легонийцами. Не представляю, как это, когда люди так много друг друга убивают. Саргон был жестоким. Но он много сделал для Кейнора и был единственным его правителем, когда Кейнор был свободным. А еще Саргон приручил коня.

— Именно, — Эрцог повел ушами вверх. — Отлично.

— Я же будущая гвардеица, мне это нужно знать. Я и не такое знаю.

— Еще у него были мелкие сыновья, и о том, что им было интересно, он выреза́л статьи из газет. Для одного — о новых марках часов, для другого — рецепты. И что-нибудь про зверей. А такое ты знала?

— Нет, — Скадда весело вскинула уши. — Откуда ты узнал?

— Нарочно такое искал, — Эрцог уткнулся в песок подбородком. — Иногда попадаются старые записи, например. В той же библиотеке. Я бы узнал что-нибудь подобное и про Летию, и про Паллу Мудрую. Когда узнаешь про деятелей что-то такое, понимаешь, что они были живыми, а не набором достижений и дат.

— Ты теперь точно попал в историю.

— На это и рассчитывал. И хочу, чтобы про меня, кроме прочего, знали, что я интересуюсь историческими личностями и их интересами. А еще мне нравится, как пахнет имбирь, — Эрцог повернул голову набок и прислонился щекой к песку. — Ладно, спи. Встретимся в следующий раз — расскажу что-то еще. Например, про подземного вьорта. Обещаю. А если приснится Ферра…

— …я ее арестую.

— Точно.

Скадда дотянулась головой до крыла и спрятала клюв под перьями. Хотя грифоны и не гибкие, но шеи у них чуть длинней, чем у кошачьих, и вот это как раз удобно.

— До встречи. Все еще не знаю пока, хороший ты, или нет, поэтому я тебе пока не совсем доверяю. Но мне с тобой понравилось. Но я все равно настороженная. Когда мы опять с тобой встретимся, я опять насторожусь.

Эрцог улыбнулся. Уже все отлично.

— До встречи.

19 галенза, Еса

Еса взяла со стола у Жера последнее письмо его отца.

Отчетливый, правильный почерк; кое-где — давно высохшие следы капель, прозрачных или желтых. Далекие басмаданские дожди и фрукты, подумать только, классно как. Слабая радость, правда — будто размытая талой водой. Совсем обстоятельства не веселые.

По обе стороны от стола — подвесные деревянные шкафы, за окном — зеленые кроны с голубыми небесными крапинками, и вся комната пятнистая из-за солнечного света. Выпечкой пахнет с кухни, тенна Палла Кадати старается. Ветка демвии гладит листьями окно. Бывает же так мирно у людей дома.

Родители опять поссорились, и домой не хочется совсем.

Одвин предыдущее письмо передал, и Еса туда заглянула. «Мы старинные кувшины нашли с изображением басмаданского героя Набувиса. Вот будет жаль, если столица присвоит себе. Хотел бы я, чтобы попало все это в экерийский музей, да чтобы Палла увидела, и ты, Жер. Местные ребята рассказали, что басмаданцы до сих пор этого героя рисуют на своих зданиях, еще изображают глаза, и эти символы для них священные, вот как. А герой всегда с мечом в одной руке и с ветвью в другой, и они скрещены, так и узнают, что это именно он».

Как Кейнора на рисунках — по перьям-кинжалам.

— Пакость происходит, — сказал Жер. — Мало ли что еще случится… хотя письма и письма, подумаешь, ничего в них такого нет. Если бы устроили обыск, мелкого это бы только порадовало, ему нравились полицейские, — совсем у него голос стал отстраненный. — Когда встречал на улицах, просил дать примерить их шапки. Вот как папе из Хадиера теперь бы выбраться, не представляю. Еще и медикаментов им в последний раз прислали меньше, чем обычно. Я ведь знал, что из финансирования этих аалсот не выйдет ничего хорошего. Только урезали финансирование всего прочего.

«Чтобы Палла увидела, и ты, Жер». Но отец Жера ни в одном письме второго ребенка не упоминает, а у самого Жера спрашивать неловко. И так понятно ведь, на самом деле: и это осознание горчит. Как же так случилось, что его не стало? Об этом, конечно, ни за что не будешь спрашивать.

— Твой папа, может, протест и не поддержал, — Еса загнула и разгладила уголок листка. — И коллег тоже бросить не мог, вот и пришлось пойти с ними. Из последнего письма толком не понятно.

«Как устаканится одно дельце, так свяжемся непременно». Все там понятно.

— Да ясно там все, Кирлинг, — Одвин махнул рукой. — И вот че они теперь будут делать? Ага, будут с ними общаться басмаданцы, еще чего.

Жер глянул на письмо и головой качнул.

— Ладно, ребят, все равно мы не сделаем ничего с экспедицией. Спасибо, что пришли.

Одвин хмуро кивнул.

— Не раскисай нам тут, — Сейл взъерошил кудрявые волосы Жера, и на вид они не изменились совсем. — На награждение танера Эсети ты как, отправишься?

— Конечно.

Глаза у Жера тусклые, сам он какой-то бледный, на одной руке синяки. Пальцы гоняют по краю стола крупинки зерна: просыпался корм для хомячков. Из-за стопки учебников по химии торчит край кассеты. Обложка салатовая — один из сборников песен Тамео́та Акареза. Любимую музыку не положил на место? Жер так не делал никогда.

Бывают же такие отцы, что по ним скучают.

— Ты мне такого Акареза не давал, — сказала Еса, и на лице у Жера что-то вроде улыбки наметилось. Хотя и брала у него этот сборник, пятый, но надо же развеять Жера, тем более музыка очень классная. — А у меня есть новые кассеты.

— Как раз хотел дать и забыл, — Жер кассету отдал. — Держи. Потом расскажи, какие песни больше понравились.

— Потом и мне дашь, — сказал Одвин. — А гахаритское у тебя есть? Из алеартского я почти все уже слушал раз по двести.

— И мне, — присоединился Сейл.

Еса попросила остановить автобус у железной дороги, рядом со степным прилавком, где под открытым воздухом продавали закатки, вяленое мясо, соленую рыбу и немного клубники. Вышла под палящее солнце, выкатила велосипед. Как назло, облаков сегодня мало, пришлось мазать кремом лицо и руки. Рыжие всегда сильнее всех обгорают.

Мимо загремел поезд, и Еса помахала: только это весело обычно, а сейчас скучно, будто обязанность. Горы остались позади намеченными у горизонта туманно-голубыми силуэтами, а по обочинам кустарники лохматились.

Плохо, что мама одна осталась. Но она сюда ни за что бы не поехала. Еса отошла от дороги в степь, прикрепила распознаватель к рулю велосипеда и запустила, потом забралась на сиденье.

Воздух заполнился терпкостью полыни и мелиссным холодком.

Трава шуршит, бьет по ногам, жаворонки вспархивают из зарослей и на бело-серые камни садятся, посвистывают. Степные чимры, похожие на маленьких соколов, их пугают, пролетая близко к травам. Маки кругом, они смотрят черными глазами. Горячий ветер забирается за шиворот, по щекам скользит, кидает волосы на лицо. Дикие га́ски, длинноногие и неуклюжие, взмахивают кирпично-бурыми крыльями на бегу. Лисицы тявкают. Еса на зайца чуть не наехала, хорошо он сбежал вовремя — серенький, ну извини.

К покинутому городу еще и трасса ведет, но по ней неприятно ездить, машин там не увидишь. Мертвая.

Тут, в степи, много птиц всяких и зверят. Еса нащупала кнопку рядом с экраном распознавателя: всегда интересно узнать, кто вокруг лазает, даже если не видно его. Но внутри как-то горько, щемит, как будто не сделала важное что-то, хотя должна была. Все-таки не до животных. Потом.

Раньше, когда родители ссорились, с мамой могла пойти посидеть к кому-нибудь из бабушек с дедушками в соседний дом. Жалко, что они сюда не приедут, нельзя им. Вот бы сейчас Та́бии рассказать про все, она каждый раз выслушивала, только Табия далеко на севере, и еще до отъезда перестали общаться. Само собой так получилось.

Распознаватель скоро замигал, узнав по запаху какого-то зверя, и список пришлось открыть. В первой строчке, единственной мигающей, оказался волк, до него было триста с небольшим метров. Давно хотела убрать волков из списка: «Обратите внимание», но мало ли, пусть пока останутся. Они не во всех льетах мирные.

Солнце подбирается к западу едва заметными шажками. Красный квадрат мерцает иногда, но его список ничего особенного не сообщает: волки, келарс, волки опять. Грифонов нет: если они и летают здесь, то очень высоко, и даже не высмотреть. А так их хотела бы увидеть, но ни разу они не встречались вблизи. Только видела на природе, как они вдалеке парили, у скал: и от этого захватывало дух.

Еса пару раз останавливалась, отдыхала и пила чуть-чуть: вода теплая-теплая сделалась. Волосы у лба успели намокнуть от жары.

Скоро поравнялась с грудой бетонных блоков, которые в землю вросли давным-давно, и из-за лебеды, ежевики, болиголова, маков их теперь почти не было видно. На одном из них грелся уж: ой нет, хотя и не ядовитый, не надо их совсем. Еса слегка поежилась и поехала дальше, мимо окраинных домов.

Они так далеко друг от друга стояли, словно поссорились, и в их дворах бурьяна выросло полным-полно, он здесь высокий такой. Еса свернула рядом с домом, чьи стены не знали штукатурки, а стекла в окнах не выбило, потому что их не было никогда.

Дорога вся в рытвинах, велик покачивается, ветер бросает в лицо белую пыль и перекати-поле гоняет. А вот и котлован, и справа от его — дом родственников. Во всей Валлейне единственное жилое здание, но выглядит самым печальным: наверное, потому что серое. Цвет пепла, самый нехороший. Этот дом вообще-то десять лет назад построили для главы Кейнора, но потом забросили, а вскоре выставили на продажу. Никто его, одинокого, не покупал, а он терял в цене, дожидаясь, пока Зора на него не обратит внимание.

Еса обогнула еще один завал бетонных блоков, стаю гасок спугнула, затем поехала у самого края котлована: сквозь траву на его стенах рыжела глина, дно пестрело цветами, и еще там разрослись колючие кустарники.

— Ну вот, приходится тебе по сложным дорогам ездить, — сказала Еса велосипеду. — Надеюсь, не сильно тут поцарапаешься. Зато у тебя набралось много опыта, вот так.

Остановилась у крыльца, соскочила с велосипеда и стукнула в горячую железную дверь, а она отозвалась гулом.

Впустила Зо́ра. После приветствия Еса закатила велосипед в коридор и у стенки оставила, рядом с другими двумя. Зора жестом пригласила идти за собой и привела на кухню, где Еса опустилась на стул, прижав к себе сумку.

— Барме́лы будешь?

Зачем она спрашивает каждый раз, все равно ведь обидится, если их не съесть. Еса кивнула.

— Опять мой брат умучил?

Кивнула.

— С ночевкой?

Кивнула.

У Зоры волосы рыжие, папины, а когда она хмурая, лицо папино точь-в-точь. В одном глазу коричневый росчерк: с полностью голубыми глазами она бы на папу походила еще сильнее. Но не идет от нее напряженности папиной, и пахнет травянисто, тонко, спокойно. И не скандалит она совсем. В ней как будто отблеск того папы живет, которого еще получалось любить.

— Минуту погоди, принесу фруктов, — и она удалилась.

Стены здесь все еще белые, тоже симпатично: только грустновато, с краской все-таки было бы повеселее. Вся посуда по-прежнему в огромной кастрюле с облупившейся на боках эмалью, зато появилась тумбочка.

— На, — Зора четыре бармела принесла, ужас-ужас, обычно двух хватает. Так-то даже одного. — Коричневый кислее будет, это столичная селекция, честно сказать, неважная, но я его неплохо вырастила. Зеленый с прожелтью сама вывела. По-моему, получился удачный, но надо непременно узнать твое мнение. Ты у меня же главная дегустаторша.

Не хотела ею становиться никогда. Эх.

Коричневый оказался скорее не кислым, а приторно-горько-кисловатым с вяжущим привкусом. От красного в горле скрутило так, что куски еле-еле удалось проглотить, а пока Еса жевала, Зора рассказывала про ученого из Кайрис, который и вывел такой сорт. Найти его надо, и заставить самого это есть.

— Очень полезный фрукт, — и сколько еще раз она это повторит? — У меня вон и кот его грыз до глубокой старости.

На третьем бармеле Еса вкус перестала чувствовать, и показалось, что язык онемел совсем. Четвертый бармел, как выяснилось, Зора взяла для себя, ура.

— Третий — лучший.

— Я же говорю, главная дегустаторша, — улыбка у тети никогда не получается, она как-то наискосок идет, и казалось бы, что Зора злится, если бы ее не знала. — Чем займешься? В теплице я за сегодня со всем управилась, помощь не нужна.

У нее там так пусто по сравнению с той теплицей, которая осталась в Кайрис.

— Со всеми пятью бармелами, — улыбнулась Еса.

— Их уже больше. Бывшие черенки уже хорошо так подросли, месяца через три тоже начнут плодоносить, как раз ты очень мне понадобишься.

Надо через три месяца уехать куда-нибудь.

— Уден пообещал привезти еще, — добавила Зора. — Он там хорошо за моими питомцами ухаживает, — за целой большущей кайрисской теплицей. — Прям в меня пошел. Ну так не зря носит мою фамилию. Вот только почему-то бармелы не ест.

— Зор, тогда поеду кататься, а к закату вернусь. Я, кстати, на «Осу» прошла.

— В городе ты давай осторожнее, там ходят кони и еще не пойми кто. Может, не стоит тебе ехать на эту Аттестацию? Друзей ты там точно не найдешь.

— А здесь нашла, — ответила Еса, хотя показалось, будто от еще одного бармела откусила. Хотелось ведь поддержки от Зоры: правда, она любит переживать, конечно. — Ладно тебе.

Зора поджала губы.

Конечно, с Кейнором все сейчас непонятно: но лучше надеяться, что все обойдется, и тяжелыми мыслями себя не мучить. Все равно ничего не сделать.

На стене многоэтажки, если приглядеться, можно увидеть тень с поднятыми руками, но нет человека, который ее отбрасывал много лет назад. Местами на рыжих кирпичах темнеют следы копоти, в окнах ни одного стекла нет, самый верхний этаж с левого края вдавился в предыдущий.

Кругом — еще дома, почти такие же, разница лишь в том, сколько этажей обрушилось. Иногда попадаются электрические столбы без проводов. В палисадниках разрослись пырей, балма, птичий коготь, сагаста, земляника и много еще разных трав; зеленые птицы-ванланки свистят. Асфальт в Валлейне всегда темный, словно не так давно шел дождь; в некоторых местах растения его пробивают. Контуры автомобилей и велосипедов едва угадываются под плющом.

Мертвый город мертвого Кейнора. Так здорово было бы использовать его дар, как танер Эсети: но Кейнора нет.

Или он надолго заснул? Он рухнул с неба в Валлейну со сломанным крылом после того, как ядерная бомба взорвалась, но ведь лаохорты в один миг не погибают. Должно пройти время, чтобы люди перестали считать свои земли странами. Кейнор не все перестали считать страной.

Грустно. Не только из-за Кейнора. Мама одна осталась. В горле давит сильнее, чем от бармелов. Зря уехала, не надо было, ей же так трудно. Вернуться? Но помочь не получалось ни разу, сколько ни пробовала влезать в скандалы родителей. Всегда становится только хуже.

В детстве всегда плакала, когда они ссорились. Даже если не видела, если убегала. Теперь давно плакать не хочется, просто тяжело и пусто. Сейл, если бы мысли знал, сказал бы: «Хватит киснуть». И так-то правильно бы сказал.

Только начались развалины, нормальная дорога тут же закончилась. Теперь повсюду части железобетонных плит попадались, фрагменты оплавленной черепицы, обломки труб. Лучше было бы поехать назад: и все-таки ноги крутили педали, и друг-велосипед с осторожностью плиты огибал. Еса все поглядывала на распознаватель: конечно, если кто-то подойдет с подветренной стороны, прибор его не уловит вовремя, но на велосипеде можно будет успеть уехать.

Опаска отодвинулась как будто, и даже странно стало от самой себя. Грусть тоже отдалялась, ее сменяло любопытство, стремление двигаться вперед, искать — но что искать? Заглянуть за горизонт?

Поблизости полуразрушенное здание виднелось, похожее на волчью морду, а за ним вдали торчали покосившиеся трубы котельной: будто не трубы, а рога. Будто здесь поселился огромный вьорт, похожий на рогатого каменного волка. Еса руку к нему протянула, в рыжеющий свет, и блик на каменной спине блеснул. Вдруг правда вьорт: в груди перехватило и тревожно, и радостно почему-то.

Распознаватель замигал. Лев в ста метрах отсюда, прибор уловил его запах. Уже девяносто девять. Еса остановилась, руки сильнее схватились за руль. Что тут мог лев забыть, они же в округе Валлейны не водятся?

На распознавателе все еще горело число «девяносто девять». Ну, он не приближается, хотя бы. Львы, конечно, на людей уже давно не нападали, но кто знает, до чего может додуматься лев, который забрался в Валлейну.

Еса осторожно повернула обратно: хотя и тянуло вперед, к развалинам и к зданию, похожему на спящего вьорта. Солнечное золото на асфальт лилось, оживляя дорогу, и в ветре мерещилась песня покинутого города.

20 галенза, Дайгел

По центру актового зала тянулся стол, собранный из пары десятков мелких учебных и накрытый клеенкой, а в его середине и на всех четырех концах чернели прозрачные вазы, доверху полные углями.

Стаканы уже расставлены, графины с некрепким ликером в наличии. Лучше бы, правда, вино предлагали, но и так сойдет. А вот еды никакой, хотя уж не настолько-то в Кейноре дефицит. Просто в глазах кейнорцев еда на каких-либо встречах — неуместное расточительство. И в целом-то согласен, сам кейнорец, но к гахаритским посиделкам, где можно было перекусить, тоже привык.

— А лишние стулья куда перетаскали? — спросил Дайгел.

— На четвертый, — ответил отец. — Там еще и гора престарелых учебных столов. После собрания сходим с тобой и полюбуемся на чудо оформления интерьера.

Заходили преподаватели с химфака и те, кого они пригласили. Здоровались. Дайгел сел слева от отца и поставил пакет на колени.

— Ну что, — отец наклонился к Дайгелу, — придумал, как записать-то? Историческое событие, как-никак. Хотя этих исторических событий сейчас… — его голос стал задумчивым да обеспокоенным.

— Придумал, — ответил Дайгел.

И переложил пакет на стол — правда, женщину, что села напротив, из-за этого стало не видно. Дайгел поправил пакет так, чтобы прорезанное в нем отверстие — не особо, по идее, заметное — оказалось напротив объектива. Камера в спящем режиме, так что ничего жужжать не будет, все в порядке.

Кроме того, что выглядит все это так себе. Ясное дело, когда прибудет глава города, придется пакет убрать, но сейчас, пока ничего не началось, лучше заснять происходящее.

Дайгел переглянулся с отцом, а тот протянул руку к лицу и медленно снял очки. Дайгел хмыкнул и сквозь пакет нажал кнопку записи.

— Танер Эсети тан Георг, — слева от Дайгела скрипнули одновременно и стул, и голос танера Валмати, лысеющего преподавателя средних лет. — Не то чтобы я хотел вам мешать в чем-то, но подскажите, пожалуйста, это что такое у вас, зачем это на столе?

— Танер Валмати тен Палла, я изобретатель, — ответил Дайгел и подвинул пакет с камерой так, чтобы удалось снять отца, заодно приподнял, потом опять поставил. Стоит надеяться, что отцовское лицо попало в кадр. — У меня свои причуды. К общественным мероприятиям, уж прошу прощения, не привык. На них мне комфортнее, если я с этим пакетом. Некоторые изобретения прямо на нем и собирал, так что, если он при мне, я сразу любимое дело и вспоминаю.

— А вам обязательно на него смотреть? — что ж он так скрипит, будто не человек, а сверчок под инарисом.

— Ага, — подтвердил Дайгел. — Он меня успокаивает. Вы посмотрите, какие на нем узоры. Вот скажите, правда же успокаивают?

— Он ведь однотонный.

— Поправлю вас, танер Валмати — он в светлую полоску, притом в очень тонкую. У меня глаз наметан на мелкие детали.

— Ну, раз так.

Зал заполнялся шагами, голосами и людьми. Глава города, Вестомо́р Маре́з, объявился последним. И бледное же у него лицо, стенам этого зала под стать. Вытянутое, а шевелюра с бакенбардами тоже бледные, светло-русые, что до глаз — в радужки будто чернил налили. Он занял место справа от отца.

Ну что же, придется завязывать с киносъемкой. Дайгел вернул камеру в спящий режим и убрал под стол, затем все-таки вывел из спящего — пускай хоть голоса запишет. Слова Вестомора насчет отца хотелось бы сберечь, а слова отца — тем более. Не будешь же все конспектировать, как отцовы студенты.

Кое-что, конечно, и на бумаге записать не помешает. Дайгел достал тетрадь, пролистнул, черкнул пару строк про зал, Вестомора Мареза и отцовских коллег.

— Мы с вами собрались сегодня, чтобы наградить вашего уважаемого коллегу, — в горле у Мареза не иначе как перекатывалась галька. — Профессор Георг Эсети тен Ли́нна в начале этого года закончил разработку лекарства от гронты, а также вакцины для ее профилактики. Впервые за историю эта тяжелая болезнь, поражающая грифонов, оказалась побеждена. Не помешает напомнить, что именно благодаря заслугам танера Эсети Экерийский университет Легонии, ЭУЛ, был выбран для проведения Объединяющей студенческой Аттестации.

— Вот я каков, — шепнул Дайгел отцу.

Отец достал из нагрудного кармана листок бумаги и ручку — не только для случайных зверей, но и для сыновей, если нельзя разговаривать — и записал, на секунду едва заметно улыбнувшись:

«С глаз моих скройся, позорище».

— Помимо денежного вознаграждения, танер Эсети, вам полагается грамота с печатью лет-танера за заслуги перед Кейнором и Легонией в области науки. Сложно переоценить ваш вклад и ваше трудолюбие. Вижу, что вы и сейчас делаете заметки, и неудивительно, ведь такие ученые, как вы, не прекращают работать ни на секунду. Давайте все почтим танера Эсети приветствием Единства.

В окнах теперь черным-черно, если не считать отражения зала.

Дайгел, как и все остальные, поднялся и приложил левую ладонь к правому плечу. В древности легонийцы носили на правых плечах небольшие мешки с едой. Как правило, при встрече всегда делились с товарищами, а с особо уважаемыми делились в первую очередь.

Стало быть, Кейнор среди других льет — наименее уважаемый, раз делятся с ним в последнюю очередь.

Приоткрылась дверь, из коридора заглянул какой-то парень и рыжая девчонка. Еса, что ли? Недавно она как раз звонила, тогда еще отец позвал к телефону, и Еса сказала спасибо за сведения про актарий Мелну. Дайгел подмигнул ей, Еса улыбнулась в ответ.

Одна из преподавательниц прошипела:

— Брысь отсюда.

Ребята скрылись.

Глава города положил между собой и отцом грамоту, и отец накрыл ее верх ладонью.

— В дополнение, — глава города сложил перед собой руки, — как вы все знаете, завтра наш ваессен посетит Далию.

Тьфу ты. Экеру, которую Вестомор сам же и возглавляет, перепутать с этой алеартской Далией.

— Прошу прощения, Экеру. И завтра же будут известны результаты выборов в Алеарте. Если они сложатся в мою пользу, вероятно, я в последний раз посещаю этот университет.

Как будто у него в Алеарте будет много дел.

Зато Марез в Алеарте придется как раз к месту, а то алеартец во главе самого что ни на есть кейнорского города — это непорядок.

— Будем ожидать новостей, — сказал отец.

— Одна из которых может касаться вас. Наша с вами Легония едина, и мы должны обеспечивать всем ее частям равное развитие. Что касается Алеарты, ее система здравоохранения в плачевном состоянии.

— Человек со здоровыми руками и больными ногами в целом болен, — кивнул отец.

— Вы улавливаете ход моих мыслей. Если я получу пост главы Алеарты, то для меня дело принципа — обеспечить свою льету хорошими специалистами. Хотелось бы видеть главой здравоохранения Алеарты профессионала.

Вот как повернулось. Отцу бы эта должность подошла, но он не согласится. Почти двадцать три года в университете работает, считай сроднился с ним.

— Беру к сведению.

— Но это вопрос будущего, — добавил глава города. — В настоящем же предлагаю наполнить наши стаканы.

Что тут за ликеры предлагают? Ага, фиолетовый — это, видать, из ягод налена́ски, красный — земляничный или вишневый, желтый — яблочный. Марез едва смочил губы и вернул стакан на стол. Либо заядлый трезвенник, либо питье что-то не очень.

Раздался скрип со стороны двери, и Дайгел глянул туда — а там дверь чуть отворилась. В щели — никого.

— Пусть входят, танер Марез тан Дорен, — сказал отец. — Там ребята именно ко мне пришли, у них занятий-то уже давно нет.

— Входите, пожалуйста, — распорядился Вестомор Марез.

Ребята себя долго ждать не заставили. Сперва все пятеро, две девчонки и трое парней, среди которых были Еса и Жермел, ломанулись вперед, затем остановились и вразнобой коснулись своих правых плеч левыми руками.

— Поздравляем, танер Эсети! — а это у них получилось слаженно.

— Как понимаю, это будущие знаменитые химики нашей с вами страны, — Вестомор взглянул на студентов, после чего — на отца.

Высокий светло-русый парень с кривой ухмылкой на квадратном лице сказал:

— Вродь того. Особенно Жер.

— Он про Жермела Кадати, — пояснил отец. Жермел кивнул. — Жермел перешел на четвертый курс, учится на факультете химии и фармации. Еса ходит ко мне на дополнительные занятия, тоже добивается успехов. Вот остальные ребята мне не знакомы.

С Жермелом дела посерьезнее, чем просто «добивается успехов», но и правильно, что отец не сказал — нечего всяким Вестоморам об этом знать. А то опять начнутся пустохвалебные речи, притом неуместные: у Жермела все-таки отец теперь застрял в Басмадане, вместе со всей кейнорской экспедицией.

— Одвин Танети, — Еса глянула на того, что с квадратным лицом. — Сейдел Санити, — теперь на парня, чьи черты лица будто бы изобразили на чертеже в масштабе один к двум и перенесли на готовое изделие, забыв увеличить, а затем добавили оспин. — И еще Кая Холлену́р. Они за компанию.

— Мы Кирлинг на факультет химии провожаем, — пояснил Одвин.

Не зря Еса часто ходила к отцу с этой химией. Отец улыбнулся:

— Я только за.

— А что, туда пускают? — раздался голос из коридора. — Идите отсюда, дайте танера Эсети поздравить.

Это уже говорил парень с химфака — тоже знакомый, приходил заниматься. Еса быстро помахала и скрылась, как и ее приятели, а другие ребята тут же заняли проход. Одного пацана и еще девчонку вытолкнули в зал, до того толпа напирала. А после приветствий студенты вдруг разошлись, и в зал вошло крылатое дружеское зверище.

— А это Скадда, — сказал отец. — Она к этому собранию имеет прямое отношение.

У Скадды топорщился влажный мех, от нее пахло горьковатой шерстью. Она приблизилась, встала между отцом и Дайгелом, дотронулась лапой до отцовой руки. Студенты за ней наблюдали из коридора да увлеченно шептались. Кто-то сказал, что эдакий клюв раздерет три куртки, сложенные вместе, а кто-то сказал, что лишь две, и вот он как раз-таки был прав.

— Так это ее вы вылечили от гронты? — спросил Марез.

— Ее мать — первая из вылеченных, только сейчас она на карантине в Кранаре, — ответил отец. — Живет у моего бывшего ученика. Скадду я тоже лечил, но она была детенышем, а у них есть шансы выздороветь, в отличие от взрослых. Поэтому ее случай не такой уж из ряда вон выходящий, и карантин для нее длился меньше.

— Она тоже жила в Кранаре?

— В Панесте, у моего сына, — и отец повернул голову к Дайгелу. — Это он и есть: Дайгел Эсети.

— Раз знакомству, танер Эсети-младший. Панест, знаю, да, это Инис ведь, так?

— Рядом, Гахарит, — послышался шепот одной из преподавательниц.

Естественно, рядом. Инис — жаркий да степной, а Гахарит — холодный горный край. Зато Марез путает не только Экеру с Далией, уже не так обидно за город.

В Гахарите из-за холодных зим грифоны не обитают, и Скадда бы никого не заразила. А у отца могла бы — к нему в квартиру ведь ходили и другие грифоны. Вот Риад, отец Скадды, не выжил, но это была одна из последних неудач отца при испытаниях лекарства, и не стоит их сейчас ворошить.

Скадда прикусила руку Дайгела и легла рядом на пол. Скрипнули перья.

— Вы подумайте над моим предложением. Нам в Алеарте нужны такие люди.

В коридоре послышался гомон, удивленный да обеспокоенный, потом какой-то студент громко сказал: «Да хватит», и ребята затихли, только потом еще послышалось: «В смысле, в Алеарте? Уедет? Танер Эсети уедет?

— Благодарю за доверие, — отец краем глаза глянул на Дайгела да прищурился — не поеду, дескать, ни в какую Алеарту. — Но честно скажу: я напутешествовался на всю оставшуюся жизнь. Мне за семьдесят. А этот университет и эти студенты много для меня значат.

В коридоре снова загомонили, на этот раз одобрительно-радостно.

— Что поделать, мое право — предложить, ваше право — распоряжаться предложением, — Вестомор кивнул. — У вас есть еще время, чтобы подумать, танер Эсети.

Удалось совсем рядом услышать шепот: «Да переманит он его, как же, ага, в Алеарту какую-то». Это говорил Валмати своей приглашенной то ли родственнице, то ли жене.

— А теперь я вынужден вас оставить, — сказал отец и, подмигнув Дайгелу, поднялся. — Очень признателен. До скорой встречи, коллеги. Всего вам лучшего, танер Марез.

С ним все попрощались: понятно, что нечего пожилого человека задерживать на ночь глядя, и неважно, что на самом деле этот человек хоть сейчас на гору вскарабкается. Скадда вскочила и поставила уши торчком, а Дайгел воспользовался случаем — поднял пакет из-под стола и как будто ненароком обвел зал спрятанной камерой.

— И этот графин возьму, — добавил отец, забирая фиолетовый. — Буду по праздникам вспоминать сегодняшний праздник.

— Да, танер Эсети, — кивнул Вестомор. — Это ваш праздник. Разумеется.

Отдельные преподаватели взглянули на графин с грустью.

А про «Эльтен» этот Марез знает? Хотя пока что ни в одной газете про завод не пишут, хотя он широко известен, так что, может статься, у грифонов сведения неверные.

В коридоре отец ненадолго отошел пообщаться с Жермелом: приятелей рядом со студентом теперь уже не было. Скадда крутилась рядом с Дайгелом и хватала клювом за ноги.

С одной стороны, вот надо оно им было, этим археологам, так рисковать? А с другой — оно-то ясно, непросто, когда ты пашешь, а тебя ни в мьенц не ставят.

— И стоило так стараться, чтобы изобрести диктофон? — почти серьезно спросил отец, протягивая Дайгелу пластиковый стакан. — Да еще и громоздкий какой. Сейчас вон и карманные изобрели.

— В Алеарту сейчас поедешь, — сказал Дайгел и налил себе ликера.

— В Гахарит сейчас поедешь.

Дайгел глянул на Скадду: она растянулась на сдвинутых в ряд стульях, и много стульев для этого не потребовалось. Да, интерьер тут и впрямь особый — старые столы, видать, скидывали в беспорядке, и из них выросла целая гора, ощетинившаяся ножками.

Скадда нацарапала на крышке ближайшего к ней стола:

«Тут уснете?»

— Охранники выпустят, — ответил отец и, выпив свою порцию, налил еще. — Вот так-то хорошо, а то сидишь там с ними, а зачем сидишь?

— Вот только пернатой ничего не досталось, — заметил Дайгел.

— Ну не мог же я ей достать шалле́ю, — сказал отец. — Скадда, вот сейчас забудь это слово.

Скадда защелкала, и удалось разобрать одну из ее самых распространенных фраз: «Ничего я не забываю». Вдобавок она выцарапала клювом на столе:

«Это что?»

— В Кейноре этого нет, — ответил отец. — Не скажу тебе, где оно есть. Рано тебе.

21 галенза, Луи

— Но все равно получается, что ты еще тирниск, — с этими словами Тау осторожно прокрался вверх по самой низкой из ветвей дерева Лиери. На ее основании виднелось две царапины: одну Луи оставил сам, вторая принадлежала Лиери.

Всего несколько лет назад она легче, чем белки, бегала по этим ветвям, находила интересное: беличьи кладовые, странных жуков, занесенные ветром шишки, которые будто бы выросли прямо на вязе. Приманивала белок украденным из их же кладовых, а в реке, текущей неподалеку, устраивала ловушки для пескарей. Складывала насекомых в лист и пускала его плавать у берега, направляя веткой или лапой.

— Пап, — чуть слышно позвал Тау.

А, да. Тау. Ему нежелательно называть отцом, кто-то может услышать: впрочем, рядом нет разумных. Одни лишь белки, спящие ежи, ванланки. Поодаль — белоноги, которые и по меркам травоядных не слишком умны.

В запахе Тау пока что не угадывается, каким он будет львом и соперником. Сейчас Тау пахнет детенышем: тонко, сглаженно, спокойно. Основа не изменится при взрослении, однако к ней добавится нечто новое.

— Ты что-то хотел рассказать, — на середине ветки Тау покачнулся и, прижавшись к коре, впился в нее когтями. Потом принялся спускаться: все так же медленно. — Когда расскажешь?

И перебрался на ствол: Лиери и Киоли бы сразу с ветки спрыгнули в траву. Киоли занятная, однако вдвоем котята бы утомили. К тому же Киоли очень подвижная, любопытная, а в последнее время совсем не хочется играть.

Из львят, пожалуй, только Киоли слегка напоминает Лиери. Именно Киоли — наследница, в то время как Тауран не пошел в Фернейлов ни мордой, ни цветом глаз, ни характером.

Тауран интересуется законами и после каждого урока рассказывает их Киоли, на что она потом жалуется. В этом Тауран полезен: из-за него Киоли многое запоминает, пусть и невольно.

Чужих львят Луи тоже время от времени учил законам, чтобы никто ничего не заподозрил. Правда, чужих Луи не водил к дереву Лиери.

Но никому не известно, в чем его ценность.

— Я не тирниск, — ответил Луи. — Сегодня это подтвердят. Впрочем, тебя мне все равно необходимо учить.

— Хотя я и не стану тирниском, — это не прозвучало как вопрос.

Он рассудительный, с хорошей памятью. Из такого вышел бы подходящий правитель, но гены ему достались не те.

— Твои детеныши могут оказаться Фернейлами. Так. Что тебе рассказать. Ничего не хочу, мне лень.

— Про ваессена расскажешь потом?

— Вряд ли. Его увидят сотни человек, можешь спросить почти любого экерийца, кто зайдет в лес.

Все же Тау достаточно умный зверь, и следует развивать этот разум. Действительно, стоило бы с ним позаниматься: хотя сегодня ничего не приходит в голову.

Луи перевел взгляд на дерево Лиери. Когда-то бродил здесь не только с ней, но и с Алниром, и он обучил многому, когда еще был отцом.

— Напомню, что и неразумных живых существ не следует убивать для развлечения, — Алнир об этом часто твердил. Кормить муравьев жуками или смотреть, как устроены ящерицы, разумеется, не преступно, что бы ни говорил на этот счет Алнир: ведь все это ради исследования. — Если животное не разумно, это не значит, что оно не чувствует боль. К тому же следует беречь видовое разнообразие, — что очень ценно.

Тау спустился с дерева за то время, за какое белка — и Лиери — облазала бы все деревья в округе от корней до вершин.

— Ты поэтому запрещал некоторым зверям ловить белоногов? На целый месяц.

— Возможно, — на самом деле нет, но сейчас никому не стоит знать о настоящих причинах. — Конечно, неразумные или малоумные порой раздражают своей глупостью, но тирниску следует всегда оставаться рассудительным и спокойным.

Подстилка из прошлогодних листьев заворочалась, наружу вылезла сколопендра, и лапы Луи едва не дернулись от отвращения.

— Тварь ублюдочная, — Луи толкнул лапой камень, и тот придавил сколопендру: теперь виднелись лишь противно дергающиеся голова и хвост. — Выродок змеи и колючей проволоки. Будем считать, что сказанное мной не касается сколопендр.

— И пауков, — напомнил Тау.

— Ты должен был забыть про тот случай.

— Я и забыл.

— Хорошо.

Экерийские высотки напоминают искусственные горы. Тысячи раз уже их видел, давно к ним привык, однако все равно они кажутся удивительными. Люди сделали себе новую среду обитания, изменили до неузнаваемости часть степи и леса. Это захватывает.

Пройдя через толпу и миновав полицейских, Луи оказался на пустынной площади. Гладь ее гранита охлаждала подушечки лап, ветер развеивал обилие запахов, в основном людских. Зверям, как правило, не протолкнуться сквозь людскую толпу. Чаще всего. Поэтому звери про все узнают из новостей либо от птиц: если, конечно, проявят интерес к собранию.

Из центра площади тянулся обелиск — к полуденному небу, что напоминало синий, в белых прожилках, мрамор. Камень прочен, но ядерный взрыв смог расплавить камни в Валлейне, а люди и звери, находившиеся в эпицентре, просто исчезли, распавшись на атомы. Так интересно.

Когда двери администрации отворились изнутри, толпа загудела.

Ваессен, Акреон Кардей, покинул здание администрации вместе с Раммелом Манати и До́реном Лосо́ти, главой ЛОРТа Кейнора. Акреон подошел к одной из двух трибун, размещенных перед входом, Дорен же направился ко второй. Раммел приблизился к Акреону и остановился рядом с ним, смотрел он спокойно и сосредоточенно.

Пришла ли сюда Еса, та девушка, что без страха исследует Валлейну? Наверняка. Но сейчас важнее другие люди.

Акреону больше пятидесяти, он старше падения Валлейны, но, несмотря на возраст, выглядит даже моложе сорока лет. Точеное смуглое лицо, волнистые черные волосы, задумчивый взгляд с долей рассеянности. Синий, как и у глав льет, костюм.

Любопытно, где сейчас мелкая ерунда, чью должность правитель Легонии может подтвердить.

— Так здесь еще и тирниск, — послышался звучный голос Акреона.

— Бывший тирниск, — заметил Дорен. На мгновение Луи пересекся с ним взглядом, Дорен едва заметно кивнул.

Занимательно с ним общаться.

Луи отошел в сторону и сел рядом с полицейскими, от которых пахло застоялым воздухом машин, сигаретами, немного печеньем. Людей любопытно слушать. Они более логичные и менее хаотичные, чем звери, и в то же время по-своему странные. Они редко говорят напрямую, многое умалчивают и часто стремятся общаться так, чтобы никого не обидеть. Особенно явно это относится к политике.

Уже выучил, как обычно действуют люди в разных ситуациях, но их логика пока что не до конца ясна. К примеру, если между лидерами страны и льеты нет согласия, они хорошо это знают, как и простые люди. Почему бы не озвучивать все прямо, в таком случае? Люди никогда не давали ответ. Львы порой тоже используют намеки, но простейшие, и, как правило, чтобы ими поддразнить.

Однако уже получается находить подтексты в человеческой речи. Не в совершенстве, но все же.

— Приветствую вас, дорогие легонийские граждане, — теперь ваессен говорил в микрофон. — Мы с лет-танером Манати и представителями ЛОРТа Кейнора сегодня успели обсудить множество важных тем, напрямую касающихся развития Легонии и единства ее народов. И обращение к вам я начну с новостей о том, что имеет прямое отношение к Единству, к развитию экономики и укреплению обороноспособности. Это авиация. Ранее было распространено мнение, что летательные аппараты бросают вызов природе, и что человеку не следует подниматься в воздух, но сейчас большинство легонийцев все же образованные люди.

Луи переступил лапами. Как можно аалсоты считать отвратительными, пугающими? Аалсота — все равно что птица из металла, она пропорциональная, совершенная и изящная. Она умеет летать. Разве птицы противоестественные?

Правда, современные аалсоты летать не умеют. Пожалуй, за это можно назвать их противоестественными существами.

— Мы сумеем наверстать упущенное, вне сомнений, но нам стоит поторопиться. Даю слово главе кейнорского отделения Легонийского общества по развитию технологий. Танер Дорен Лосоти, прошу вас.

Дорен взял микрофон.

— К сожалению, с потерей алдасаров мы потеряли много талантливых ученых, — начал Дорен. Вернее, после ссылки алдасаров. — И также многое потеряли, отказавшись развивать авиацию.

Но отказались ее развивать, конечно, не только по причине суеверий. После гражданской войны легонийский флот лишился многих кораблей, и в первую очередь следовало восстановить суда. Люди тогда опасались, что Легония окажется уязвим перед морской угрозой. Не только из-за судов: много легонийцев погибло в войне, что ослабило лаохорта.

Впрочем, это не до конца объясняет промедление с авиацией. Интересно, почему легонийцы во время независимости Кейнора не строили свои летательные аппараты? Конечно, вне Кейнора алюминия мало, но все же. Никакие суеверия не могли бы остановить ЛОРТ.

— Теперь же мы можем позволить себе разработки в сфере авиастроения, но их приходится проводить почти с нуля. Тем не менее, мы добиваемся определенных результатов, и чертежи, оставшиеся от алдасарских ученых, помогают нам понять, какой дорогой идти. В Кейноре и Моллитане уже построены первые пробные летательные аппараты тяжелее воздуха.

Только они не работают. Впрочем, уверен, что у людей со временем все получится, однако давно известно, что, хоть люди и замечательные существа, часть из них стремится в первую очередь к покою и к наживе. Угрозы кажутся им чем-то несущественным. И, как правило, такие люди находятся у власти.

— В этом плане мы опередили Гартию. Жители ее стран первыми в мире поднялись в воздух после того, как Кейнор лишился аалсот, но до сих пор у них нет ничего серьезнее дирижаблей.

В Гартии наверняка есть легонийские шпионы, но мало. С ними, разумеется, трудно связаться, и они далеко не везде способны пробиться. Раньше Гартия отставала по развитию от стран Ориенты. Как все обстоит сейчас, доподлинно неизвестно.

— Остро стоит вопрос загрязнения окружающей среды, но наши ученые решат эту проблему, — добавил Дорен. — Мы всегда готовы отказаться от чего-либо действительно несущего угрозу, как отказались от ядерного оружия из-за вреда для людей и природы.

В ответ раздались голоса наблюдающих ворон, сорок и соек. Птицы надеялись, что люди выполнят все обещания.

Впрочем, ядерную энергию тоже можно использовать в мирных целях. Были проекты атомных электростанций, к примеру. Но Акреон это не упоминает, поскольку к этому люди точно не готовы после того, что случилось с Валлейной. Жаль. Было бы полезно и любопытно.

Дорен еще немного рассказал о легонийских летательных аппаратах: все то, о чем Луи уже давно узнал. Затем снова пришла очередь Акреона.

— Выражаю благодарность ЛОРТу в вашем лице, танер Лосоти. Могу вас уверить, уважаемые сограждане — скоро аалсоты свяжут самые удаленные точки Легонии, и Далия станет для Панеста ближе, чем его актарии. Благодаря аалсотам мы также укрепим экономические связи с Флорентом, исследуем удаленные районы Хадиера. Будем дальше налаживать связь с Кайрис, разумеется.

До сих пор не всем можно ездить в Кайрис: и вряд ли он собирается это исправить. Судя по всему, легонийцы боятся, что кейнорцы, увидев страну независимых алдасаров, сами вновь захотят независимости.

— И в целях укрепления Единства мной вынесено следующее решение. Все разработки летательных аппаратов, созданные ЛОРТом Кейнора, следует передать ЛОРТу Моллитана.

Лапы Луи напряглись, уши сильнее развернулись к Акреону. Толпа загудела, и скоро показалось, что голоса набиваются под череп, жалят: будто не повезло попасть головой прямо в улей. Луи потер лапой одно ухо, затем другое, стараясь заглушить обилие звуков.

Мысли пришли в порядок лишь после того, как толпа притихла.

Так. Кейнор остается без аалсот, даже без плохо сделанных. Странно Акреон представляет себе Единство, раз боится оставлять Кейнору летательные аппараты.

— В Моллитане много ресурсов, необходимых для авиастроения, — вот только там их трудно добыть. — У Моллитана нет морского побережья, в то время как в Кейноре необходимо и дальше усердно развивать кораблестроение. Также недопустимо, чтобы здесь, в Кейноре, где находятся наши самые значимые актарии, снижалось производство актарийской техники.

Вновь не озвучил то, что и так всем понятно. Кейнору не доверяют: и об этом все кейнорцы будут говорить в ближайшие дни. Луи тряхнул гривой и отвернулся.

Пятьдесят лет назад алдасаров объявили врагами не только за сепаратизм, но и за то, что они создали мощнейшее оружие и с ним не совладали. Как все было на самом деле, доподлинно неизвестно, однако в легонийских учебниках по истории написано, что алдасарская бомба взорвалась либо по недосмотру, либо из-за плохого качества. Долгие годы легонийцы учили детей тому, что алдасары не сумели — и не смогли бы — создать сильное государство, и что они невольно уничтожили независимость Кейнора своими руками.

Но теперь у алдасаров есть государство. Кайрис. Да, прежде всего оно принадлежит кайрисцам, но алдасары сделали его сильным как никогда.

— Займемся теперь изменениями в составе глав льет. Согласно результатам выборов в льете Алеарта, на смену лет-тенне Марене Вирезе тен Але́та приходит лет-танер Вестомор Марез тан Дорен. Согласно Высшему своду законов Легонии, лет-танер Кейнора Раммел Манати тен Я́лла с этого дня становится временно исполняющим обязанности лет-танера по той причине, что самовольно провел посвящение тирниска.

Все равно что использовал предмет, которым наносится метка тирниска, на постороннем существе. Конечно, за это смещают с должности.

Раммел лишь кивнул, его лицо не изменилось. Люди молчали.

— В свою очередь, я подтверждаю нового тирниска, но лишь потому что доводы в пользу отстранения прежнего правителя зверей значимы. Дата окончания испытательного срока Луи останется прежней во избежание путаницы, а Эрцог теперь станет полноправным тирниском.

Акреон выдержал паузу, после чего добавил:

— Однако по причине нарушения закона танером Манати вынужден сообщить, что главы Кейнора с этих пор законно перестанут обсуждать с ваессеном назначение и казнь тирнисков. Распоряжаться насчет кейнорских тирнисков будет единолично ваессен.

Что же. Кейнор всегда стремился к независимости сильнее остальных льет и, разумеется, ваессен должен был принять меры. Но сейчас он нарушил многовековое правило. Ваессен всегда выносил решение о судьбе тирниска вместе с главой льеты.

В толпе раздались голоса, усилились, перешли в гул. Вновь стало мутно в голове от этого хаоса, но все стихло, когда несколько полицейских отправились туда, откуда выкрикивали имя Акреона. Что же, полицейские порой защищают не только порядок, но и звериный рассудок.

Где же все-таки Эрцог. Он ведь точно должен быть где-то здесь.

— Если тирниском станет кто-то из другой льеты, закон на этот счет останется прежним. Вопрос возможных кранарских тирнисков вне моей компетенции, разумеется. И касательно экспедиции скажу, что…

Экспедиция. Еще одна проблема. Однако есть о чем поразмыслить помимо нее.

Снова загудела толпа. Гул усилился, словно морской прибой, и быстро стих. В это время что-то гнетущее появилось поблизости: по-странному знакомое. Словно приближался кто-то намного сильнее, увереннее. Тяжелая, чужая мощь. Вибриссы и уши Луи развернулись вперед, лапы напряглись и медленно переступили.

Захотелось прижаться к граниту, слиться с ним, скрыться. Любопытно.

В южном проходе на площадь люди разошлись, и показалось существо. Ветер, пусть и дул с его стороны, не принес никакого запаха, а на граните не виднелось тени. Лаохорт-дракон, Легония.

Узкая удлиненная морда покрыта шипами, уши заостренные, по шее тянется гребень. Стройные лапы, широкая грудь, как у грифонов. Перепончатые крылья прижаты к бокам, перепонки есть также у основания хвоста, а на его конце — длинная кисть. Мех желтый, короткий.

Было бы так интересно почуять настоящего дракона. По происхождению они близки к грифонам, однако во многом иные.

Лаохорт приближался легкими скачками: рядом с ним даже Регон бы сжался в комок. Казалось, от него вот-вот повеет жаром, и этот жар подожжет мех, окутает пламенем, спалит до костей. Любой лаохорт — источник непонятного страха для любого существа, за исключением человека.

— Легония, — позвал Акреон.

Лаохорт-дракон поднял голову, моргнули синие, в обрамлении шипов, глаза. Сплошная синь без зрачков. Луи быстро отвел взгляд. Лапы сами отступили на несколько шагов, согнулись в локтях, хвост заметался по граниту. Лаохорт приблизился, для чего-то взглянул прямо в глаза — пристально, резко, точно ударив — и Луи, отшатнувшись, лег и ненадолго зажмурился.

Умом понимаешь, что все нормально, и как будто раскалываешься на себя и дрожащее глупое существо. Как в день, когда получил инарис. И как в ночь, когда…

Так. Неужели тогда приснилась мощь лаохорта? Эрцог, обладающий этой мощью?

— Легония, — повторил Акреон. — Граждане, перед нами — наша воплощенная идея, наша сущность, — как будто без него легонийцы не способны понять. — Сегодняшние решения одобряет сама страна, как вы видите, и возражать этому нет смысла. Не так ли, Легония?

Мех Легонии колыхался на ветру, когти упирались в гранит: однако на нем не останется ни царапины, а если дотронуться до существа, лапа пройдет как сквозь воздух. Лишь люди, которым принадлежит лаохорт, могут его касаться. И, хотя звери способны слышать всех лаохортов, чужие люди и чужие лаохорты никогда не слышат друг друга.

Как было бы замечательно, если бы можно было исследовать живые страны. Их возможности, их дары.

— Легония, — снова обратился Акреон. — Мы собрались здесь во благо. Для тебя. Ведь эти перемены принесут нам только лучшее, разве не так?

— Понятия не имею, — далекий и близкий голос, слышимый словно бы из-за горизонта, похожий на эхо, проникающий не в уши, а под шерсть, под кожу. Или вовсе звучащий внутри головы. Близко — и слишком далеко. Человеческий. — Я не могу предугадать.

До этого не доводилось слышать, как говорят лаохорты. Однако доводилось слышать подобный голос-эхо. Совсем недавно, во сне, если только это был сон.

По загривку будто прошел холод. Все было слишком настоящим для сна. Как будто достоверная иллюзия.

Кранар. Империя. Укрепивший мир между людьми и зверями, подаривший инарис. Вот как. Никакой это был не сон. В ту ночь Кранар пришел в облике Эрцога. Лаохорт с глазами, горящими красным: отчего-то он не смог спрятать их под иллюзией.

Лаохорты так замечательно собой владеют. Такие совершенные, не то что вьорты. Против природы лаохортов — навредить сородичу или вьорту, однако лаохортов дар может принести смерть обычному человеку или зверю. Не говоря о том, что лаохорты порой идут и против своей природы: но единственный случай словно бы не считается.

Гигантские перепончатые крылья распахнулись без звука, лаохорт взлетел с легкостью пылинки. Впрочем, притяжение на него не влияет.

И на лету завалился набок, едва не задев перепонкой гранит. Выровнялся, ударил крыльями, взмыл выше: и опять накренился. Дважды спешно махнул правым крылом. Рывками поднялся к крышам восьмиэтажек, выше взлетать не стал.

На левом крыле возникли разрывы, и на площадь брызнула кровь.

Год назад, 3 паиса

В тесном купе проводника пахло старыми газетами, маслом, вяленой рыбой. Из-за комнатной луны за окном не получалось увидеть никакого моллитанского леса — там отсвечивали полки.

Поезд остановился, и проводник заглянул в купе.

— Кому-то, припоминаю, нужен был Тофир. Через три минуты не будет Тофира. Никто не выходит, все спят, так что прямо сейчас выметайся. Уговор помню. До скорого.

Эрцог вскочил, потянулся, схватил в пасть пакет и выбрался в коридор, затем в тамбур, и соскочил на платформу.

Здание вокзала, что поодаль, похоже на каменную сову с двумя прямоугольными глазами. Холод добирается до кожи сквозь мех. Фонарей никаких нет, и здорово — не мешают. Пахнет водой и мокрой почвой, асфальт под лапами такой, точно охотник перепутал и начал сдирать шкуру с платформы вместо оленя, а потом все понял и стал наскоро заделывать чем попало — смолой, другим асфальтом, землей и ветками.

Две тысячи километров от Экеры. Так далеко от своей территории еще не забирался. Все леса бы исследовал вокруг Тофира, если бы знал, как избегать моллитанских опасностей.

Грифоны и волки-гвардейцы никогда не пробирались вглубь этих лесов: люди все-таки умеют защищаться от местных ядовитых растений, а звери — нет. Да и моллитанцы раньше не заходили далеко в свои леса. Они, конечно, народ исследователей, но они еще и осторожные. Раньше они лишь вырубали или жгли опасные растения, а еще часто убивали зверей. Эти люди не сразу научились беречь природу после того, как стали легонийцами — потому что природа их самих не очень-то берегла. Но недавно они все-таки здорово изучили долинные деревья, кусты и травы и написали про это книгу.

А с долинными зверями так до конца и не поладили.

Если вспомнить карту из листовки, которую дал в поезде проводник, то актарий Велет начинается на северо-западе Тофира. Город маленький, так что до окраины можно добраться быстро, а потом обойти актарий за остаток ночи.

Поезд вернется сюда по пути в Экеру в двенадцать дня, послезавтра. Или скорее завтра. Людей на вокзале будет мало — из Тофира, маленького и затерянного в лесах Долины, редко куда-то ездят, так что получится незаметно проскочить в вагон, когда проводник подаст знак. Это и в Экере получилось — правда, там помог Тагал, он отвлек людей. Ну а теперь, если что, отвлечет проводник. Или попутчица.

С ее отцом, Ге́лвеном Холленуром, после той статьи в газете ничего не должно было случиться. Вряд ли иллаты решились себя так подставить и отомстить.

Холод какой. Спрятать бы морду в мех, погреть хотя бы нос. Это точно лето?

Хм, а если Луи узнает про побег? Но, если удалось один раз уехать из Кейнора, второй раз тоже удастся.

Эрцог прижал пакет к асфальту и выпил воды из единственной лужи, где не нашел запахов бензина или собак. В ушах сдавливало сильней, под шкуру будто насыпали песка — теперь надвигалась еще и гроза. Молнии интересные, надо понаблюдать.

Усиливался дождь: отлично, размоет запах. Летом в Моллитане всегда дожди, да и прогноз погоды ничуть не подвел.

Сейчас почти все люди Тофира спят, собак и кошек на улицах тоже нет, а лесные звери по моллитанским городам ходят редко. Да и в ливне все равно никто никого как следует не рассмотрит и не учует.

Но все-таки Эрцог старался идти как можно быстрей. Уши выделяли малейшие шорохи из шума воды — скрип ветки, шелест листа, легкий стук.

Гроза поворчала, сверкнула молниями и ускользнула. Под шкурой больше не кололо, а дождь то затихал, то усиливался, то слишком усиливался. Мокрые подушечки стучали по асфальту. Тут всюду асфальт — никакой травы ни на обочинах, ни в палисадниках. Шерсть забрызгалась грязной водой из луж, и очень хотелось умыться. Эрцог то и дело отряхивал лапы.

Наконец, на одном из домов Эрцог рассмотрел надпись: «Подгорная, 17». Отлично, последняя улица перед актарием.

Начало Велета отмечала деревянная табличка с полустертой надписью «Ве..е.» и смена асфальтовой дороги на гравийную. А еще теперь начнет встречаться трава, на которую нельзя наступать.

В газете была фотография Гелвена Холленура с дочерью, а за ними виднелись дом и забор. Таких дощатых заборов здесь много, но дом у Гелвена особенный — с резными птицами над окнами. У этих птиц еще и колоски в клювах, и по ягоде между каждым когтем.

В этом актарии с дороги видны одни дома, гаражи и сараи, а сады и огороды прячутся за жилищами людей, и они маленькие. Людям не тесно на таких территориях? Правда, в многоэтажках намного тесней.

У заборов нет никакой травы — всю вырвали, и под дождем мокнет чистая почва. Фонари горят через один, иногда и через три — отлично, почти не мешают. Запахи — земляные, человеческие, гасочьи. Ни одного собачьего. Гвардейцы-иллаты часто загрызают собак — считают, что кроме них, иллатов, защитники от диких зверей не нужны.

По гравию потекли ручьи. Обломки веток закружились в потоках воды, столкнулись. Хотелось, чтобы светлый обломок обогнал тот, что с шипами, но оба застряли между мелких камней. Интересно, ветки от опасных растений?

Скоро многие растения Долины удастся различать.

Лишь когда ливень перешел в, хм, тоже ливень, но слегка слабей, Эрцог нашел брусчатый дом в два этажа с деревянными птицами над окнами. Колоски и ягоды никуда не исчезли. Отлично.

У дома зарычала собака, рассказывая простыми словами о том, что пришел большой и странный кот, и скоро донесся стук двери, а затем удалось почуять девушку.

— Кого там принесло в пять утра? — послышался ее голос. — Да ну, кошка? С каких пор ты кошек боишься? Что за кошка такая, если к калитке подходить не надо? Молчи давай, космач, а то иллаты тебе хвост завернут. Обратным кольцом, ага.

Через щель в заборе Эрцог увидел девушку. На ее лицо падал капюшон, сапоги доставали ей до колен. Одну руку она держала за спиной. Эрцог спокойно заворчал — пускай поймет по тону, что никто на нее сейчас не нападет.

— Кто такой? — сапоги чавкнули по земле, вбили в грязь траву — не всю эти люди вырвали у себя на участке. Лицо теперь удалось рассмотреть — ага, та самая девушка с фотографии. — Рычишь не как иллат. Покажись, что ли.

А рука все еще за спиной. Прыгать опасно — еще испугается, выстрелит. Эрцог поскреб по калитке лапой.

— Ага, размечтался. Вот что сделаем. У тебя что-то важное — один стук лапой. Зову отца и вместе тебе откроем. Ничего важного — два стука и проваливай. Ага?

Защитница территории. А в этом с ней похожи. Эрцог, прищурив глаза, ударил по мокрым доскам, и девушка удалилась.

Пусть скорее вернется и пустит в дом. Дождь этот. Холодно. Еще и иллаты могут прийти. Кажется, что меха совсем и нет, и капли бьют прямо по коже. Но ничего — не поймают. Уже нашел дом и нужных людей, а значит, и все остальное получится.

Когда девушка опять показалась, облака стали светло-серыми на востоке. Рядом с девушкой шел Гелвен — точно он, лицо знакомое, узкое, с острым носом, со светлыми бакенбардами.

И он нес ружье. Все тело напряглось, уши прилегли к голове. Ладно, не выстрелит — это он просто для предосторожности.

Девушка остановилась, сжимая в руках пистолет. Гелвен, пройдя к калитке, сдвинул засов, а затем отступил.

— Проходи. Медленно.

Эрцог толкнул дверь и сразу осмотрелся, чтобы лапой не попасть на траву. Лишь затем прошел вперед. Лапы наступили в холодную грязь, и сверток-пакет пришлось опустить на мокрую землю. Эрцог наступил лапой на лапу, опустив голову, а когда заговорил, подделал голос под людскую речь.

— Знаю, что ты Гелвен Холленур. А еще я читал, что у вас в актарии все непросто, и знаю, как трудно твоей семье. Ту статью про тебя напечатали и в кейнорских газетах. В конце там написали, что вам помогут столичные, но никто из кейнорцев не поверил, да и я тоже.

Кая хмыкнула, Гелвен повел плечами.

— Пятна у тебя видел. Келарс, что ли? Полосы тогда тебе зачем сдались?

— Здесь неудобно говорить, вообще-то, — Эрцог переступил лапами и поежился. — И я мерзну.

— В сарай, — Гелвен махнул рукой.

Собака молча стояла у конуры, опустив голову и поджав хвост. А все-таки не прячется. Привыкла к опасностям. Повезло ей, что иллаты ее не загрызли.

В сарае оказалось теплей, чем на улице, и суше. Отдавало землей и морковью, кругом громоздились лопаты, грабли, вилы, коробки, и Эрцог прошел так, чтобы ничего не задеть, хотя в коробку захотелось поставить лапы. Здорово, когда со всех сторон к тебе прикасаются стенки убежища. Так уютно. Целиком в ней, правда не уместиться, она небольшая, но если разломать, будет тоже отлично.

На лапы налипли комья мокрой земли, и даже белый кончик хвоста испачкался. Эрцог встряхнулся. Скорей бы вымыться.

Кая, зайдя последней, щелкнула выключателем, и от света в сарае сделалось тесней, неуютней. Эрцог заморгал и спрятал морду в тень.

— Видок же у тебя, — заметила Кая.

— На самом деле я симпатичней. В общем, я могу помочь.

— Подожди-ка, — сказал Гелвен. Его пальцы опять коснулись ружья. — Смешанная кровь.

От его голоса захотелось укрыть морду хвостом, как от холода.

— Не опасней иллатов. Ты же про Каю писал, что она не может поехать поступать в Экеру, потому что на дорогу нет денег? И что у вас вообще нет денег. Всем в Моллитане безразличны актарии, работникам ничего не платят, а еще иллаты убили твоих животных.

Гелвен нахмурился.

— Я помогу Кае. А потом и вам с иллатами. Но если ты мне тоже поможешь.

Кая усмехнулась и поджала губы, а Гелвен произнес:

— Ну, знаешь ли. Я бы тебе много привел причин, почему это предложение нелепое, но не хочется тратить время попусту.

— Значит, ты говоришь, что моллитанским властям не нужен твой актарий, и вообще весь город, и прочие малые города. И просишь, чтобы кто-нибудь поглавнее тебе помог. А когда помогают, тебе это, значит, ничуть не надо. Хм.

— Поглавнее — это зверь-полукровка, ничего из себя не представляющий? Родство с тирнисками не в счет. Тем более мы знаем, что это за тирниск. Ты нам каким образом достойно заплатишь за то, что мы пашем с утра до вечера? И как разберешься с иллатами? Столичные ничем не помогли, а ты?

— Ага, оставить детеныша среди иллатов и ядовитых растений надежней, чем с одним инриктом? Который уже оплатил ей дорогу до Экеры.

— И как ты это сделал?

— А, просто умею помогать людям.

На самом деле проводнику больше помог Тагал — он ему два месяца носил добычу для центров скупки, чтобы человек не выдал Эрцога. И договорился на три следующих. Проводникам тоже не очень-то много платят.

Пару ночей назад и Эрцог отнес тому человеку отличную добычу — морского неразумного зверя-кра́гета. За месяц в центр скупки лесных товаров можно принести добычи где-то на триста мерансонов, но одно такое существо стоит больше шестисот. И что-нибудь такое же ценное проводник сможет отдать в центр скупки только через пять лет.

Но человеку нужны были деньги прямо сейчас, а не через пять лет, тем более он не поймал бы такого зверя сам.

Скучно же покупать еду и не уметь охотиться. В актариях люди, конечно, выращивают растения и сами убивают животных, но это все равно не очень интересно.

Часть денег за крагета человек отдал Эрцогу — чтобы Эрцог смог выполнить задумку до конца. Другой частью проводник оплатил место Каи в поезде и уже договорился с начальником вокзала Тофира. А третью, самую большую, больше трехсот мерансонов, забрал себе.

— Положим. Взамен что? До конца давай.

— Новую книгу про ядовитые растения Моллитана. Она же пока что есть только в Асуре, — ну и в паре соседних городов. — И в Кейноре появится не скоро, а мне надо все выучить, и поскорей.

Гелвен еще сильней нахмурился.

Книга дорогая. А ее копий мало — не только из-за большого расхода отличной бумаги, но и из-за того, что моллитанцы не хотят, чтобы в их леса кто-нибудь забирался. Или просто решили, что в эти леса и так мало кто полезет, а значит, книга мало кому понадобится.

— Я скоро смещу Луи. И мне, как новому тирниску, надо будет изучить моллитанские растения. В общем, я верну вам нормальную Гвардию.

— Подожди. Грифоны с волками у нас были разве что на окраинах Долины, в горах. Где никаких ядов и так не растет.

— Хм, я не так сказал. Надо будет сделать Гвардию грифонов и волков в самой Долине. В том числе у вас. У меня отличная память, и я выучу все растения из книги, а потом научу и гвардейцев выживать в ядовитых рощах.

— Муть, — подвел итог Гелвен и шагнул к выходу из сарая. Ничего, он еще не все узнал. — Передохни здесь, так и быть. Раз уж отозвался, стоит за это как-то отблагодарить. Еще и запрет этот твой. Узнают, что ты вне Кейнора, да еще и у нас… Занесло тебя, кошка ты эдакая. Книгу ему. Нам на еду денег не хватает, а ты хочешь, чтобы мы купили дорогущую энциклопедию про нашу лесную мерзость? Мне этой мерзости по горло хватает в жизни.

Эрцог развернул лапой пакет-сверток.

— Я тебе принес немного денег. Пока еще не на книгу, конечно. А потом Кая тебе начнет присылать. Я могу найти ей всякие редкости и интересности для центров скупки — сама она их никогда не отыщет. Не вымирающие, все по-честному, просто их трудно поймать, особенно всяких водных существ. И часть этих денег пообещай откладывать на книгу. Если не пришлешь ее в начале зимы, я перестану помогать.

Правда, ему еще ехать в Асуру, но все-таки главный город Моллитана гораздо ближе к Тофиру, чем Экера.

Гелвен не стал брать пакет. Он стоял вполоборота, молчал — но смотрел уже с бо́льшим интересом. Конечно, он все получше обдумает.

В оконные щели, в проемы между досками забирается холод вместе с ветром — и еще сквозь них могут поймать запах. У иллатов острый нюх.

— Мне хочется к вам домой. Здесь меня могут учуять гвардейцы. Когти я точить не буду, есть не захочу — я долго могу не есть. Мне понадобится половик, а еще коробка, я ее сам разомну.

— В дом иллаты однажды заходили, — сказал Гелвен. Мех на загривке Эрцога вздыбился. — В тот раз, когда узнали про статью. Прошерстили все комнаты, чтобы узнать, не спрятали ли мы где-нибудь коз, вдруг кто из них выжил после того раза. Но то единичный случай, так что ладно, заходи, а если что, разберемся. Только в прихожую, больше никуда. Больно уж ты большой.

А голос у него смягчился.

Когда Эрцог вышел, пес, сидевший у дверей, оскалился по-волчьи и заскулил.

— Тихо, — шикнула на него Кая. И, уже на крыльце, спросила:

— Чего больше боишься — иллатов или запрета?

В общем-то и того, и другого. Эрцог бросил пакет у лап.

— Ничего.

— Чего так, почему нельзя уехать из Кейнора? А если узнают, что уехал?

Луи обещал заживо порвать в клочья и немного это описал — насколько хватило фантазии. А еще он рассказал о том, как, по его мнению, Эрцог бы к этому отнесся, и это еще больше не понравилось.

— Хм. Ничего особенного, но пусть лучше не знают.

Гелвен с женой и Каей закрылся на кухне.

— Ничего не хочу сказать, но я, конечно, не хочу учиться в местной шараге и в перерывах от учебы доить коз.

— Наших коз сожрали иллаты, — сказала мать Каи.

— И что, зверь тебя довезет до Экеры? — заговорил Гелвен. — Думаешь, он в самом деле будет искать тебе рыбу, а не себе охотиться? Кто такие инрикты, ты вообще знаешь?

— Знаю, кто такие иллаты.

Эрцог поморщился от вкуса земли и поспешил еще пару раз провести языком по меху. Уши не расслаблял — держал их развернутыми к двери.

— Откликнулись бы люди хоть какие, появились бы у нас средства, а так — ерунда какая-то. И жить тебе на что?

— Да уже откликались одни люди, если ты забыл, хотя такое не забудешь, — мрачно сказала женщина, и все затихли. Это они про то, что им наобещали столичные, что ли? А почему «не забудешь»?

В первый месяц Кая поест и жареных зайцев. А ее семья согласится, чтобы она уехала — уверен полностью. Эрцог, домыв белый кончик хвоста, свернулся и уложил голову на передние лапы, зарылся в них носом — так теплей.

— Стипендии хватит, — проворчала Кая. — Первую уже в конце лета получу по-любому. Уже через месяц. Ну два, неполных. С нее вам тоже пришлю. Продержимся. Хоть сколько-то мьенцев, а поддержка, ну. По-любому там лучше, чем чистить тут за козами и чистить двор от их кишок после иллатов. Я лучше от голода в Экере подохну, чем тут останусь. Я взрослый человек или кто?

Послышалось, как она отхлебнула из кружки, затем зашипела.

— Опять вбухала сахара на полстоимости гаража, — сказал Гелвен. — Взрослый ты человек.

— Отвянь.

— Сколько там с тех рыбин получишь, или с той учебы.

Ага, уже почти согласился.

— Другой вариант ты сам знаешь, — задумчиво проговорила женщина. — Ладно без денег жили: козы нас хоть выручали. А теперь ни коз, ни посадок для них. Рано или поздно на условия тех людей нам пришлось бы все равно согласиться.

— Нет, — отрезал Гелвен. — Лучше уж точно с голода подохнуть.

— Нет, — так же резко сказала Кая. — Не согласитесь вы на те условия. Не дам.

— Сидела бы ты, малая.

У них что, чиновники взяли пример с иллатов? Кого семья Каи так боится? Эрцог толкнул носом дверь кухни.

— Заходи уже, — раздался голос Гелвена. — Еще обсудим.

— У меня скоро поезд, — напомнил Эрцог. — И у Каи. Так что решайте быстрей. А я у вас день проведу и переночую.

Кая посмотрела на Гелвена, и тот, немного помолчав, кивнул.

— Только попробуй не поступить, — сказал он Кае. — Ты тогда даже местную шарагу не увидишь.

— Ну отвянь, — отмахнулась Кая. — Поступлю.

21 галенза, Эрцог

— Ваессен все-таки подтвердил, — сообщил Эрцог, подойдя к камню, куда уже забрался Тагал. — Не было ни шерстинки сомнения.

Запах хвои усиливался и глушил отдаленные запахи. Воздух влажнел, уши будто что-то сжимало изнутри до легкой боли — скоро начнется дождь. Опять придется мерзнуть, зато мех станет чище.

— Легония в самом деле ранен? — спросил Тагал, а Эрцог утвердительно моргнул.

Встретил лаохорта в четвертый раз — и все равно испугался, прижался к крыше. Пора и привыкнуть, в самом деле, тем более уже тирниск.

Правда, потом испугались и люди.

Конечно, лаохорта ранило то, что ваессен решил насчет Кейнора — это еще сильней разделило льету со страной. Ладно, отстранил бы Акреон главу Кейнора, а что мешало в остальном прислушаться к кейнорцам, и зачем забрал аалсоты?

— Что потом?

— Он полетел к морю, — мимо прокатилась шишка, Эрцог поймал ее лапой, подцепил, а затем, легко раскусив надвое, подкинул одну из половин и бросил на муравейник. — И, если лаохорт решил не просто на него посмотреть, а проверить, что там с морской угрозой, значит, он точно в себе уверен. Чего расскажешь, пернатый?

— Из северной Инис в степи между Экерой и Ара́ттой перебрались хафе́ны, — Тагал почесался. — Стада у них огромные. Вытесняют местных травоядных, поедают пшеницу в актариях и говорят, что хищники на них слишком часто охотятся.

С хафенами точно надо встретиться. Раньше их не встречал.

— Чесмин, вожак палагетских грифонов, будет ждать тебя утром к востоку от Экеры, — и Тагал назвал холмы-ориентиры. — Грифоны из моей стаи видели, что Ке́рка Варда́нга следила за одним из своих волков, когда он крал козу из актария Раткела. А потом помогла ему дотащить тушу. Уже слышал, что из того актария время от времени пропадают козы.

Она же была отличным гвардейским вожаком, вообще-то.

— А грифоны что-то сказали Керке? Или тому волку?

— Ты знаешь, кого мне пришлось взять в стаю. Волкам везет, им никого не навяжешь.

Эрцог с усмешкой фыркнул.

Надо поскорей добиться от зверей уважения и показать им, что они не должны бояться нового тирниска. А для этого надо чаще им помогать. Не через Гвардию, а самому. Правда, Алнир это делал лишь в особых случаях, но Алнир был львом, а не инриктом.

Если тирниск хорошо правит, никто не поддержит того, кто бросит ему вызов, и тем более никто не захочет смерти отличного тирниска, даже если он инрикт. Многим зверям нужны спокойствие и надежность. Больше всего — травоядным. А перемены им ничуть не нужны.

Запахи обострялись, в ушах закладывало все сильней. В обрывках неба между ветками синь вытеснялась серостью. Вибриссы часто улавливали, как уплотнялся воздух, и приходилось уворачиваться или вообще прижиматься к земле, если на пути попадались сосны, будто посчитавшие, что в лесу водятся одни мыши.

Краящер забрался на поваленное дерево, освещенное солнцем, и закрыл глаза. Мимо Эрцога, ломая ветки, пробрался кабан.

— Хоть бы ты меня признал преступником, тирниск, — сказал он, останавливаясь. — Если меня осудит неприродная тварь, это будет значить, что я нормальный. Хр-м.

Когти глубоко зарылись в палую хвою. Ничего. Зверям еще удастся понравиться.

Выскочил данх и длинно свистнул, приветствуя. Эрцог заворчал в ответ, данх кашляюще скрипнул и поскреб лапой. Ага. На них нападают кошки. Эрцог сообщил, что все получится решить, и наклонился к данху, но тот отпрянул. Хм. Ладно.

Поодаль трое гвардейцев из стаи Ерты окружили келарса-подростка, а он шипел, закрывая собой добычу, мертвого детеныша кабана. Эрцог подбежал к волкам и огрызнулся.

— Келарсам запрещено охотиться на кабанов, — возразила волчица.

— Я это вообще-то отменил, — Эрцог показал ей кончики клыков. — И меня уже подтвердили в должности. Или просто хочешь погонять кошку, оправдываясь тем, что это по закону?

— Да, а можем и тебя погонять, — ощетинился другой волк. Еще один оскалился:

— Вот именно.

— Тот закон хотя бы утвердил нормальный зверь, — высказалась волчица.

Эрцог оскалил клыки — хотя мог бы вообще-то и врезать, но ведь не какой-то там невыдержанный. Волки, скалясь, потрусили прочь, при этом хвосты они держали прямо — не испугались. Ничего, они еще всё почуют и увидят, и станут уважать. Эрцог повернулся к келарсу, а тот опять зашипел, подхватил добычу за шею и ускользнул.

Косуля с детенышем — та самая, что недавно пришла на эту землю — оставила свежие следы и помет. И хье́мну намного сильней подъела, чем прочие травы, а значит, не зря разыскивал осенью ее семена, косулям она и правда нравится больше всего. А осенью косуль здесь станет больше, они соберутся в стада. Можно будет здорово поохотиться. При этом косули отсюда не уйдут — потому что на земле инрикта мало прочих крупных хищников.

Найдя крепкие деревья, Эрцог забирался по ним, заглядывал в дупла, обнюхивал, а если там никого не находилось, запускал внутрь лапу и все выбрасывал, наблюдая, как падают на кустарники и траву сухие осиные гнезда, скелеты белок, старые подстилки. Забавно.

Когда Эрцог по легкому ощущению Веннты добрался до земли Керки, дождю надоело отдыхать в косматом сером гнезде, и он отправился исследовать лес. Запахло прибитой пылью, птицы-листохваты взлетели с веток под струи дождя, закричав на всю чащу, а гламметы скрылись под настоящими листьями.

От волков, что собрались под старым буком, шел островато-кислый запах намокшего меха и, немного, падали. Керка поднялась, вытянув хвост и выставив уши вперед. Эрцог с трудом удержался от того, чтобы поморщиться и фыркнуть, когда пришлось обнюхать ее нос, отдающий лежалым мясом и внутренностями муфлона.

— Керка, волки из твоей гвардейской стаи таскают коз из актария, а ты и не против. Грифоны все видели, и не оправдывайся.

Затем Эрцог запрыгнул на поваленную сосну — над ней нависали, защищая от лишней воды, ветки бука. Волки отпрянули, многие оскалились, а Керка встала напротив Эрцога. Ее верхняя губа то и дело подергивалась, открывая клыки.

— Никто из моих волков не навредил хозяйству Экеры и тем более Кейнора. Эти животные все равно болели, люди бы их не съели, а другие хищники из-за нас обходят Раткел стороной. Мы защищаем намного больше, чем убиваем. Не так уж мало лесных зверей промышляет охотой на домашних. Правда, тирниск?

— Вообще-то неправда, и даже домашних гасок я никогда не ловил, пускай они и пахнут вкусней, чем дикие, — Эрцог поймал взгляд Керки.

— Да все хищники хоть раз ловили домашнюю живность, — Керка, переступив с лапы на лапу, с раздражением дернула ушами. — Мы не забивали целые стада и не пугали людей.

— Оспариваешь законы? Ты их должна защищать, вообще-то.

Дождь все сильней бил по земле и шуршал в листьях, капли падали на голову и спину, точно мелкие рыбы толкались холодными мордами. Шерсть волков, по-летнему облезлая, мокла и слипалась, шкуры становились будто колючими.

— Ага, — Керка скалилась, не отводя взгляда. — Хорошо. Можешь меня даже съесть. Хотя пускай лучше кони затопчут до месива, эта смерть благороднее.

От негодования грудь обдало жаром изнутри, когти Эрцога царапнули кору. Керка отвела уши и опять направила вперед. Волки ее стаи собрались позади своего вожака, глухо рыча.

— Тогда, Керка, ты больше не в составе Гвардии, и Ерте сообщи.

Взгляд Керки остался уверенным, но ее хвост опустился.

— Ориента через месяц вообще без гвардейцев останется, — Керка почесалась и наконец-то глянула вбок. — Если ты продержишься месяц, конечно. Тебя самого могут выгнать, как лисицу из гасчатника. В предшественника Алнира всадили пулю за то, что он случайно убил мужа главы Кейнора, а потом не прошел срок.

Испытательный срок вообще-то назначили другому зверю.

Огни Экеры напоминали желтые глаза хищных птиц. Пахло резкой горечью сов — они чудны́е птицы, и похожи на кошек. Пятна почти как у келарсов, и никакого шума от крыльев.

Из окна выбросили грызуна-хенгу и тут же захлопнули створку. На пустырях между домами кричали сверчки, будто точились невидимые когти о что-то звонкое, и сновали мелкие и длинноногие, с воротниками из перьев, птицы-скриты — гоняли ночных мотыльков. Слышались голоса с проспекта Единства и оттуда же шло много человеческих запахов. Странно и интересно, что столько людей собралось там ночью.

Эрцог отправился к проспекту и скоро увидел толпу. Люди шли прямо по дороге для машин, и в ширину заняли ее полностью, а в длину — неясно, но запахов и голосов Эрцог поймал столько, что голова закружилась. Многие экерийцы несли таблички, а некоторые — транспаранты с надписями светящейся краской, как на страницах книги у входа в библиотеку. «Нет отстранению Раммела», «Кейнорские археологи — не преступники».

— Мы не обязаны кормить другие льеты! — выделился крик из общего гула.

— Кейнору — достойную долю от участия в экспедиции! Вызвольте кейнорцев из Басмадана!

— Кейнор тоже решает судьбу тирнисков!

Хм. Вообще-то хочется самому ее решать. Понятно, что люди имеют в виду, но все-таки неприятно. А в остальном с ними в общем-то согласен.

А настоящий бунт начнется? Вот звери не умеют так бунтовать и не объединяются из-за недовольства в огромные стаи. Животные обычно просто хотят, чтобы их никто не трогал. Чтобы не случалось никаких перемен.

Вот и против инрикта никто всерьез не восстанет. Правда, небольшое восстание в виде одного или двух разъяренных кабанов может очень сильно навредить тирниску, конечно.

— Вот послушайте, — говорила женщина, что встала с плакатом недалеко от Эрцога. — Почему многим в Кайрис нельзя ездить?

— Глупость самую настоящую придумали, — заметили ей в ответ. — И алдасары-то все рассказывают! Мне вон коллега-алдасар чего говорил, про теплицы.

— Теплицы, вот-вот! Сколько мы уже, два года с Кайрис общаемся? Чего бы в Инисе в том же, в Гахарите не поставить такие теплицы? Не купить у алдасаров то, что надо для этого, а? Нет, из Кейнора все надо тянуть! Уже заборы эти поставили, все актарии перегородили своими сетками, паршивцы!

— Так ведь собирались покупать теплицы. Точно тебе говорю, я ж общался с людьми, кто в этой сфере работают. Деньги вот только все вестимо куда подевались. На борьбу с морской угрозой у столичных берегов. Иными словами — на яхты и катера для семейки ваессена.

Хотелось еще понаблюдать и послушать, но надо было идти. Эрцог, то и дело оборачиваясь, заставил себя перебежать на соседнюю улицу.

— Акреон убивает Легонию! — раздалось позади и сбоку. — Он рушит Единство. Зачем замалчивают?

— А может, не надо оно нам? — послышался с той же стороны тихий женский голос. — Пойдем, родной мой, ну пойдем? Послушай, мы живем хорошо, ну все в порядке, мирно, зачем нам… покупаем же мы все еду, не бедствуем, а что дорогое — так всегда оно будет дорожать.

— Но, понимаешь, накопилось-то столько всего, правы они, — это произнес тоже тихий голос, но уже мужской.

— Когда раков варят, они тоже поначалу думают, что все в порядке, — заметил кто-то еще. — Вода-то не сразу становится кипятком. Так нам что — кипятка теперь ждать?

Если Кейнор все-таки отделится, это будет интересно — несмотря на все сложности.

Да, Раммел бросил серьезный вызов. Даже Саргон Генлинг все-таки назначал новых тирнисков вместе с главой Легонии. Звонил ему для этого.

А если эта толпа своей волей призовет лаохорта Кейнора? Правда, он бы уже прилетел, если бы захотел. Все, не отвлекаться. Надо забраться в следующий трамвай, доехать до актария, потом и там поймать трамвай. Везет, что за небольшие городские поезда зверям не нужно платить.

На этот раз Скадда не встретилась.

В степи к востоку от города Эрцог выслушал от волков про бешенство на юге Кейнора, а еще узнал, что какие-то звери убили детенышей гвардеицы. Стая отправилась изучить разоренное гнездо.

Уже утром Эрцог встретился с вожаком палагетских грифонов и передал ему, что все грифоньи стаи, которые Луи прислал в Палагет в последнее время, надо вернуть в Кейнор. Часть из них надо прогнать из Гвардии, но стоит еще разобраться, кого именно. Теперь кони Палагета смогут жить спокойно, а за палагетскими гвардейцами проследят кейнорские. Отлично, пока ничего сложного.

Затем Эрцог отправился на юг — на встречу с хафенами.

Запах от этих зверей шел своеобразный, кисловатый, но в общем-то съел бы кого-то из них. Сами они оказались длинноухими копытными с вытянутыми и закрученными на концах рогами. И с интересной речью. Часть их фраз Эрцог сумел разобрать, когда понял, что язык хафенов напоминает белоножий.

Правда, хафены говорят быстрей, и гласных в языке у них больше, это главные отличия.

— Я немного с ними общался, когда они приходили в южный Кейнор. Частично знаю их язык, — сказал Тагал. — Так вот…

— У них часто убивают кормящих самок, — перевел Эрцог.

— Да. Хищники узнали, что у них полезное молоко. Что вообще мясо хафенов полезно. Откуда ты научился понимать хафенов?

— У них язык проще простого. У данхов намного сложней.

— Вот не знаю, — Тагал шевельнул ухом. — Я в первые дни их точно не понимал.

Хафенов кругом столько, что уже кажется, других копытных не существует, а травы у их копыт почти и не осталось. Эти звери выели бы даже все семена, что остались в почве, если бы сумели.

— Надо убедить их уйти к Та́рленту, — предложил Эрцог. — Там и травоядных меньше, и тоже степи.

— Думаешь, почему они там не остались? — Тагал фыркнул и ударил по мошке, что села ему на клюв. — Травы не подошли, они такие не едят.

— Ладно, а если севернее?

— Слишком много волков и келарсов.

— В лесах хафены точно не станут жить. А если в горные луга?

— Предлагал. Не нравится климат.

Когда вокруг общаются звери, то и думать проще. Эрцог все получше обдумал и решил все-таки перевести одно маленькое стадо хафенов в горы. Тагал предложил склон, где, правда, редколесье, но зато много подходящих трав и еще есть родники. Потом он говорил с хафенами. Эрцог пока еще не мог изменить свою речь так, чтобы они поняли в ответ.

Хафены не согласились идти в горы.

— Точно сказал им все правильно? — спросил Эрцог. — А то, может, ты перепутал на их языке склоны гор с кранарской тундрой?

— Подумай еще, куда их деть. У меня закончились мысли.

Все сильней хотелось есть, и поэтому травоядные начали теперь отвлекать. Эрцог, чтобы меньше обращать на них внимание, стал умываться, и Тагал брезгливо дернул лапой.

— Только грязь разводишь, — проворчал он. — А еще зоветесь чистоплотными.

— Надоел, — с усмешкой сказал ему Эрцог. — Сам мойся в своей речке, разбрызганной оленями.

— Выкинь хафенов в море. Или побросай со скал.

— В море они съедят все водоросли. А потом там вообще все вымрет. Отлично, я разобрался с морской угрозой.

Следующим утром сообщили, что на один из актариев Таосы напали степные волки и утащили овец. Гвардейцев там не хватало, и Эрцог послал туда стаю грифонов, охранявшую спокойную территорию на восточном склоне Тавиры.

— На восточном склоне Тавиры волки наелись дурманящих трав и съели лапу у сородича, — в тот же день доложил Амаргон, желтый грифон из стаи Тагала. — Там копытные все встревожились, не знают, что от этих волков еще ждать.

Приземляясь на поляну, он спугнул косулю, и Эрцог огрызнулся. Грифона захотелось встряхнуть клыками — но все-таки стоит сдерживаться.

И использовать любой шанс, чтобы помочь зверям.

А так хочется есть. Ночью охота не удалась.

— Ага, разберусь, — Эрцог поднял голову. — Но еще раз полезешь в мою охоту — собью на взлете и уши обглодаю. Их задержали?

— Зачем? Тот, с лапой, точнее, без лапы, не убежит.

— А другие?

— Да и одного хватит, они все заодно. Он поощрял каннибализм. Вот, точно. Давай быстрее, а то я спать не могу, воют как бешеные.

— Спать? Сейчас вообще-то день.

— Вот именно, еще и день. Представляешь, как мне трудно заснуть?

Когда Эрцог пришел, муфлоны и олени бродили вокруг мертвого волка и иногда подталкивали его копытами. Стоило к ним обратиться — и тут же разбежались. Зато они теперь знают, что тирниску не все равно.

Эрцог не успел вернуться с Тавиры и залезть в пещеру подальше от солнечного света, как прилетел еще один из стаи Тагала — Арен.

— Гарвен Эскран не справляется, — сказал он. Его уши и хвостовые перья дрожали. — Звери Гелида просят вернуть склоны этой горы Таи Эскрану. Преступник, и что теперь. Бывает. Львов полно, а редких существ надо защищать.

— А Гвардия зачем?

— Там из редкостей — всякие жуки, шмели и жужелицы. Гвардия за ними не уследит, а Таи как-то здорово определяет, где они водятся. Все травоядные о нем хорошо говорят. Он быстро забивает добычу, всех чужаков гоняет.

— Гвардейцы узнали, зачем он собирал у себя кости своих львят, которых сам и загрыз?

— И шкуры, — Арен дернул ухом. — И почти целые тела, замерзшие, что ли, или сухие. Он сказал, что ему интересно, как разные там признаки передаются по крови от него к потомкам. Говорит, убивал их, чтобы львицы поскорее родили новых. И говорит, что, если бы все эти львята повзрослели, было бы слишком много львов.

Эрцог выпустил когти. Не просто преступник. У него точно не все в порядке с разумом. Отчего-то львицам Таи все безразлично.

— Хм. Надо подумать, кто еще там может быть вожаком. Точно не Таи. А еще ты там искал ворона, который забил редких птиц до смерти. Нашел?

— Я забыл, как он выглядит.

— Эй. Ты же гвардеец.

— У меня нет нюха. А как их на вид отличить? — Арен потер клюв лапой. — Они все одинаковые и черные, и многие выглядят подозрительно. Можно я поймаю какого-то другого ворона? Преступного на вид. Я знаешь как чувствую преступников? Или давай поймаю ворону, они тоже подозрительные и суть почти та же.

— Иди лови ворона, того самого. Или страшно?

— Мне? Страшно? Ты что, ничего не боюсь.

— А, ты поэтому стоишь на норе плющевицы? У этой змеи норы тоже ядовитые.

Арен помчался прочь, на бегу распуская крылья. Полосатые перья заскребли по веткам кустарников.

— Они не живут в норах, эй, — сказал Эрцог ему вслед. — И они вообще-то лягушки. Безобидные. Не гоняй клещей на ветках, они ничего не нарушали. А, ну тебя.

Слизал немного мяса с костей, затем еще — и голова теперь пустая, горячая. Забился в угол пещеры, зарылся мордой в лапы.

Снова подошел к добыче. Язык скользнул по мясу — снова пустота в голове, странная, раскаленная. Съесть. Обглодать. И поймать еще. Оленя. Келарса. Напугать. Обездвижить. Вогнать клыки. Почувствовать власть.

Эрцог вскочил, тряхнул головой.

В пещеру пробилось солнце через ветки кустарников, и по полу протянулись световые полоски, точно огромные когти. Наконец-то нормальные мысли — а то были какие-то раздробленные среди пустоты. И, кроме них, странная муть, которую не получилось вспомнить.

Эрцог подтолкнул камень так, чтобы он проскользнул по теням и не попал на свет. Как только солнце его коснулось, Эрцог поспешил накрыть камень лапой — все, проигрыш не считается. Еще вспомнил немного исторического, про Паллу Мудрую, про кранарских правителей, про то, как Легония связался с архипелагом-Империей Флорентом. Тоже помогло.

Затем Эрцог снова пошел есть и каждый раз, если чуял чей-то запах, заставлял себя отбегать от еды. Чтобы ни на кого не наброситься.

Потом нашел вблизи от пещеры заросли валессы — запах у нее здоровский, немного похож на запах келарсиц. Задергалась верхняя губа, и вырвалось дробное нетерпеливое ворчание. Не стоит ее пробовать и даже в ней кататься. Луи, правда, ее пробовал, но она на него повлияла не очень-то здорово.

К валессе уже меньше тянет, так что скоро удастся справиться и с другой проблемой. А потом — найти себе кошку.

— Вообще всех гасок и уток загрызли те куницы, — сказала волчица. — Вот честно. В Раткел еще пробрались негвардейские волки и задавили пару коз. Актарий от недовольства людей весь шумит.

Это точно — их голоса и в лесу удается услышать.

Прошло четыре ночи с тех пор, как Керка перестала возглавлять стаю, и уже такое случилось. С Керкой, конечно поспешил. Непонятно: если признать ошибку, посчитают справедливым или слабым? Пусть лучше Керка что-то сделает значимое — а она сумеет, с ее опытом. И тогда ее получится вернуть.

— Понял, я туда приду, — ответил Эрцог. И, когда волчица ушла, из кустарника на поляну выскочила Ласси и вздернула острую желтую морду. У лисицы уже ушла почти вся зимняя пушистость, а ее остатки висели клочьями по облезшим бокам.

— Разреши лисам охотиться на домашних. В меру. Пожалуйста. А то домашними все равно будут лакомиться, только незаконно.

— Ты что делаешь? — крикнула ворона с ветки. — Он знаешь какой опасный? Он закон знаешь какой принял? Переселить травоядных в море, чтобы те отвлекали морскую угрозу.

Эрцог повел ушами вверх. А вот и слухи. Интересно придумали.

— Ну, этого точно не может быть, — сказала Ласси.

— Точно, точно, именно такой закон, — заговорила куница.

— Это была шутка, — пояснил Эрцог.

— А еще он жестоко шутит над подданными, — раздался голос оленя далеко в чаще. — Ой, Ласси, это он так тебя подрал, ужас какой? Я побежал!

— Я линяю, — ответила Ласси, а Гринвальд, еще один из стаи Тагала, подбежал к Эрцогу, огибая деревья, и отпихнул лисицу.

— Волки из стаи Керки отказываются искать тех куниц, говорят, что следы запутанные и вообще почти стертые.

Лиса недовольно забормотала и потерла морду лапой.

Вряд ли волки сказали правду. А еще у них так и нет вожака. Они же все — бывшие детеныши Керки, и главных среди них не было, а волк Керки умер. Бесполезные гвардейцы. Эрцог стиснул зубы, чтобы не зарычать, и ударил хвостом. Самому, что ли, пойти по следам? Тирниск, правда, этим точно не должен заниматься, но и сейчас слышно, как негодуют люди. Стая Керки разозлится, если сюда привести других волков, и точно не станет работать.

— С тобой еще срочно хочет встретиться вожак волчьей Гвардии из южного Кранара, — добавил Гри. — Округ Талке́т. Ждет у холма на территории, где патрулирует Ка́счет.

И сегодня надо встретиться еще с двумя вожаками. Значит, выследить никого не удастся. Хвост бил по земле и палой хвое, а хвоя царапалась в ответ.

— У какого холма? — Эрцог навострил уши. — Там их много.

— К югу от него есть озеро, но там есть еще одно озеро, не перепутай, а сам холм похож на оленье копыто, только перевернутое и вдавленное в землю тупым концом. Пройдешь между озерами, свернешь на север, обогнешь другой холм, каменистый, потом еще тот, где живут лисицы. Рядом еще заросли сребролистника, ну как рядом, между озерами. Вот там увидишь холм, где ждет вожак. Понятно?

— Нет, если честно. Эй!

— Удачи, — Гринвальд тут же пробежался по поляне и взлетел. Даже не догнать его. От удара хвоста Эрцога хвоя взлетела выше, чем обычно — вот бы догнала и царапнула этого грифона, но нет.

Когда Эрцог нашел нужный холм — вообще-то он был похож не на копыто, а на кошку, свернувшуюся клубком — на пути встало десятка два хафенов, и от двух десятков голосов чуть не заложило уши.

— Постоянно охотятся.

— Охота.

— Посоветуй поле.

— А точнее? — спросил Эрцог мягким тоном, чуть похожим на речь белоногов.

От движущихся размытых силуэтов в глазах почти мерцало, пришлось зажмуриться, и еще сильней захотелось спать. Обычно спал почти весь день, а теперь получается редко. Еще и степь вокруг, а в тени хафенов не спрятаться.

— Поле с вкусный сорт пшеница. Как в юг Кейнор.

— Актарий не трогать, — возразил Эрцог.

Хафены прикинулись неразумными.

Что с ними делать, Эрцог так и не придумал. Да, хищники убивают очень много хафенов, и часто лишь для развлечения, но, с другой стороны, хафены просто обгладывают степи.

— А в южном Кранаре, надеюсь, звери нормальные? — спросил Эрцог у главы волчьей Гвардии округа Талкета, когда наконец-то с ним встретился.

Глава Гвардии быстро забросал травой свежеобгрызенный труп хафена и притворился, что просто его нашел.

— Гвардейцы все еще наказывают зверей за то, что Луи считал нарушениями. На настоящих преступников внимания не обращают. И…

— …они отказались от своей очереди патрулировать город, — перебила грифоница, подбежав к Эрцогу. — А у меня вот с тех пор, как вернулась из Палагета, ни разу патруля не было настоящего. Где нам летать? Нас отправь в город.

В последнее время стаи то и дело отказываются от патрулей в городе. Хотя их и так назначают не на каждый день, чтобы не очень вмешиваться в жизнь людей. Раздражение показалось колючим, как хвоя.

— Сначала договорю с главой Гвардии, подожди, — Эрцог лизнул лапу.

— А еще стая Касчета не дает нам вообще работать, потому что это их территория, — добавила грифоница.

А ведь палагетские грифоны сначала даже обрадовали, несмотря на свою преступность — вернулось много стай, причем быстро.

— Подожди, — Эрцог, глядя на нее как можно спокойней, чуть показал клыки — лишь чтобы не забывала, что перед ней не лесной кот, а тирниск. Правда, хотелось огрызнуться.

— Инрикты и правда агрессивные, — проворчала грифоница. — Рычит теперь на нас. Выдернул нас из Палагета, а теперь нам работать негде.

— Рычу я иначе, — заметил Эрцог. — Не хочешь услышать — жди очереди.

— Я пойду, — сказал волк. — А то еще хребет мне перешибешь. Веди себя поспокойнее.

Эрцог повел хвостом — вообще-то впервые за весь разговор. Да и говорил спокойно, голос не повышал, как бы ни хотелось, и как бы ни обдавало морду жаром от негодования. Тот же Алнир вел себя жестче.

— Как хочешь, — сказал Эрцог. — Если ты закончил, я пойду к палагетским грифонам. Только рассказ у тебя слишком маленький, а значит, ты зря убил зверя, которым заплатил за поездку. Я насчитал уже два нарушения, и у меня есть свидетельница.

Волк оскалился.

— Так и быть, слушай дальше, — сказал он. — Еще в моем округе травоядных как клещей в этих степях. Скоро травоеды все выедят и от болезней перемрут, я так чую. Если друг друга не поубивают, а то беспокойные они все какие-то.

Хм, с хафенами даже проще.

— Глава грифоньей Гвардии Хинсена ранена, — объяснила Нора Амалер. — Прокусили лапу.

Нора — лучшая из гвардейцев льеты Хинсен. Она даже успела побывать на материке Хадиере, и хочется об этом узнать побольше, но сейчас ничуть не время.

Хинсен занимает не только степи, соседние с кейнорскими, но и небольшую часть Долины. И, конечно, там много проблем.

— У нас на юге две большие гвардейские волчьи стаи друг друга уничтожили, а в горах пропало трое гвардейцев-грифонов, очень опытных. Теперь моя стая их ищет.

— А что с иллатами? — спросил Эрцог.

— Наглеют.

— А что-то нормальное у вас есть?

— Нет.

Эрцог нашел Луи рядом с утесом, где, наверху, у него одна из самых удобных пещер. Луи развалился в траве под деревьями и щурился на солнце, чей свет проскальзывал между ветками грабов и сосен. Поблизости лежала под ворохом листьев — и отлично пахла кровью и свежим мясом — туша кабана. Не самое вкусное мясо, но все вкусней, если это отнять у Луи.

Если он не пройдет испытательный срок, его казнят. Но надо было нормально править, а не валяться. Конечно, ничего он не докажет — он и за два года не сумел.

Значит, его убьют? Непривычно об этом думать. Сейчас ведь это живой ленивый лев с сильным запахом владельца территории, от которого невольно пригибаются уши. И трудно вообразить этого зверя мертвым. Но если и убьют, то по закону, да и случится это лишь через год. До следующего года очень далеко.

— Лень не всегда полезна для здоровья, знаешь? — Эрцог остановился рядом с Луи, а затем повернулся к еде.

— Кабанье мясо тоже, — Луи потерся щекой о примятую траву.

— Эй. Ты почти на целый месяц запретил мне есть оленей и кабанов. А я запрещаю для тебя всего лишь эту добычу.

— Забирай. В конце концов, я ничего не потеряю. Ты слишком измотан, чтобы со мной драться.

Эрцог фыркнул. Ладно — сил на драку в самом деле нет, а без нее Луи ничего не отдаст. Да и еда всегда приносит проблемы.

— Как думаешь, — Эрцог глянул на него искоса, — куда лучше деть хафенов?

Взгляд Луи стал из расслабленного презрительным, затем Луи перекатился со спины на бок.

— Иди принеси пользу, — отозвался он. — К примеру, не дай помереть клещам от голода. Это ведь тоже твои подданные, мой тирниск, — последние два слова он сказал скорее издевательски.

— А я хотел узнать: у меня такое же решение, как у тебя, или нет? — вообще-то нет до сих пор никакого решения, но все равно появится. — Если бы совпало, значит, я неумелый все-таки.

Луи больше ничего не ответил. Просто ленивое безразличное существо. Хотя дерется он неплохо, в этом полезный.

Вечером, освободившись, Эрцог привел Киоли на самый западный из клочков своей территории, и мелкая в первый раз увидела море. Тут же стала носиться по галечному берегу, потом Эрцог показал ей, как искать крабов под большими камнями. Затем Киоли погналась за юнкамом, но Эрцог успел ей напомнить, что летающие рыбы — не добыча. Хотя она так забавно охотилась.

От множества мыслей голова кажется перегретой, точно слишком долго бегал под солнцем. Отлично, что можно много пообщаться с животными, вот только не все получается решить, и это уже злит.

Алнир часто брал с собой, когда навещал зверей из отдаленных концов Кейнора. При Алнире точно было спокойнее. Чтобы рядом с Экерой ели дурманящие травы, чтобы гвардейские стаи дрались насмерть или убивали целые табуны коней, или чтобы зверь из-за исследований убивал своих котят? Да не было такого.

Когда подрастет Киоли, надо будет тоже показывать ей, как решать сложные звериные проблемы. Скорей бы уже подросла.

— Очень много воды, — Киоли привстала на задние лапы. — Другого берега не видно, но я доплыву и посмотрю, что там.

— Утонешь, мелочь.

— Но тогда я всегда буду плавать в море, да? Здорово! Хочу утонуть.

Киоли побарахталась у берега. Эрцог проследил, чтобы она не заплыла дальше, но Киоли и не смогла, ее относило волнами обратно. Потом она сказала, что вода гадкая и горькая, и стала умываться, ворча и морща нос. Мелкая ерунда. Исполнится восемь — станет настоящей наследницей. В общем-то не против, но одно не нравится — она детеныш Луи, и не хочется, чтобы он в чем-то обошел.

— Скажи маме, если учует соль, что ты сама сюда добежала. Она поверит, ты быстрая.

— Конечно. Самая.

И Эрцог проводил мелочь на землю Юлали. На берегу с детенышем побыл, конечно, недолго, но все-таки отдохнул.

— Я по Веннте туда ходить не буду, — объявила Киоли. — Хотя я и запомнила, какая там Веннта у моря. Потому что без тебя там будет скучно.

— Вот и отлично. Я не хочу, чтобы ты без меня там съела юнкамов.

Киоли, похоже, единственная младшая Фернейл. Другие две мелкие львицы похожи на Эскранов: ладно еще Юлали Эскран, мать котят, ничуть не такая же, как Таи. А Тауран похож неясно на кого, серых глаз нет ни у Луи, ни у Юлали, и мордой он не напоминает ни одного из родителей. Значит, не такая и сильная у Луи кровь Фернейлов.

Тауран мощней, чем мелкие самки, но не умеет правильно драться. А еще замирает или вообще прячется, лишь упадет какая-то шишка. Кто соперники, так это Ласферы, и Регон из них — самый опасный, хотя и слишком старый, чтобы стать тирниском.

У пещеры встретилась львица — вот только не Ивири, а какая-то из Ласферов. У них не очень симпатичные львицы, всегда настороженные, замкнутые.

— Регон просит тебя прийти. Как получится, но лучше скорее, — сообщила она. — Хочет рассказать важное, но у него больная лапа, не может спуститься.

Эрцог чуть не спросил, почему Регон не передал все грифонам. Но с ним все равно давно пора увидеться, он все-таки глава рода, следующего в очереди на должность тирнисков после Фернейлов.

Если не прийти, зная, что повод важный, Ласферы тут же поймут, что их опасаются. А тирниск не должен показаться слабым. В самом деле, уже с кем только ни встречался, об этом знают все лесные и степные жители округи Экеры.

Правда, Ласферы хитрые. Но ни к чему Ласферам лишние подозрения. А за убийство тирниска жестоко казнят. В любом случае к осторожности не привыкать, и пускай Ласферы попробуют схитрить — другие тоже умеют.

И лучше всего отправиться ночью, когда зрение острей.

Когда лес закончился, склон сделался круче.

Из можжевельника, что стелился по камням, иногда прорастал низкий шиповник, точно он там спрятался и грелся, приняв кустарник за теплого зверя из-за его косматости. Кругом торчали валуны, кое-где — высокие скалы. Ветер то затихал, то опять набрасывался, и раздвигал мех на груди и шее, и обдавал кожу холодом, и вдавливал приземистую траву в расщелины. Кричал филин.

По меткам Регона, чей запах стал тусклей и суше прежнего, выяснилось, что этот лев слабеет, хотя все равно готов защищать свои скалы, если понадобится. Вот и ровная поверхность перед убежищем Регона, провалом в скале, широкой, в буграх уступов, с почти плоской вершиной — вершиной Чантара.

Регон, поднимаясь с порога пещеры, показал мордой на вход. В укрытии, конечно, никакого ветра, но лучше предостеречься. А еще не стоит приближаться к обрыву.

Лев поджимал правую заднюю лапу — над скакательным суставом она заметно расширилась.

— Мне полезно привыкать к холоду, я же отправлюсь в северные льеты и округа, — Эрцог сел на камни шагах в десяти от Регона. Ближе не надо — он и сейчас угнетает, несмотря на старость. Такой мощный запах, что уши сложно удержать торчком.

Эрцог втянул носом воздух, ручьисто-свежий — рядом никаких посторонних львов. По крайней мере, со стороны ветра. Насторожил уши, быстро глянул вверх — на скале никого.

— Уверен в себе, несмотря на неприязнь обитателей Ориенты, — Регон потерся о камни, подхромал к Эрцогу и сел, почти коснувшись боком.

Ветер проскользнул через мех, холод пробрался к позвоночнику, и встопорщилась шерсть на загривке Эрцога. Отходить не стоит — все-таки не слабый.

— Я тебя за это хвалю. Знаю, ты хочешь быть ответственным тирниском. Думаешь о будущем. Насчет будущего как раз хочу у тебя уточнить: о преемнике тоже задумывался?

Такой вопрос как раз ожидал. Эрцог шевельнул ушами в сторону Регона. Он до сих пор не знает, кто львята Луи. Пускай и дальше не знает.

— Одна из главных сложностей наряду со звериным недоверием. У тебя ведь потомства быть не может.

Спасибо, и без тебя известно. Эрцог почувствовал, как кончик хвоста заколотился по камням, и остановил его.

— Скоро решу, в общем.

— Все-таки жаль, что, сколько бы ты ни правил, как бы ты хорошо ни правил, твоя кровь во главе Ориенты не останется. Даже несправедливо, Эрцог, к тому же ты пошел в келарсов нелюбовью к одиночеству. Не ошибусь, сказав, что ты до сих пор не брал самку за загривок?

Да он вообще все знает.

— Почему-то никого еще не встретил из своего вида. Ты мне именно про это хотел сказать?

Уши ловили каждый шорох, каждый оттенок запаха, каждую новую тень. Внизу шуршали травинки, касаясь друг друга и камней, а еще ниже по склону, почти в лесу, грызла кость камнекрыса и стучали копыта уходящих коз. Правда, зверей, бродящих внизу, Эрцог не чуял — ветер дул с горы.

— Ветер по ночам на Чантаре всегда дует вниз, только днем он мчится в гору, — сказал Регон. Между лопатками сделалось холоднее. — Поэтому ночью тут слишком морозно. Тебе удобнее бродить по ночам, но ты плохо знаешь горные законы. Проходи в убежище, у тебя вот-вот лапы пристынут к камням. Тебе следует опасаться холода, не меня. Держишься так напряженно, будто я Саламандра.

Он точно имел в виду не вымершее существо, а легенду — или нет — Чантара. Самого опасного чантарского зверя, который, по слухам, то ли сам ядовитый, то ли крадет растения Ласферов. Его давно никто не чуял, да и непонятно, чуял ли его правда кто-нибудь.

— Бродит здесь по скалам, незаметный, не знающий страха, не знающий жалости, — продолжал Регон, глядя на Эрцога с долей издевки. — Как же ты решился сюда забраться. Мог бы попасть Саламандре в лапы, и потом бы во всем обвинил нас.

Эрцог фыркнул, и скорее весело, чем нервно — а по спине прошел холод.

— А ты получше защищай территорию.

— Задумайся о своей, она у тебя покрупнее с недавних пор. Насчет наследника советую до зимы сделать выбор.

— Думаешь, зимой я серьезно заболею? Часто болеть — это даже полезно. Когда сильно болеешь, про другие проблемы можно и забыть.

— С проблемами лучше обращаться ко мне, — одно ухо Регона пригнулось к голове. — С моим опытом и моим разумом я бы мог для тебя стать хорошим советчиком. Перед тобой слишком много задач, и вряд ли бы я с ними справился в одиночку, будучи на твоем месте. Таким же молодым, малоопытным, с неважным здоровьем, без доверия, без потомства.

Самые главные опасения все-таки должны оставаться в голове, и лучше — только в своей.

— Я уже решил сложнейшую проблему — повзрослел, — Эрцог улыбнулся.

Опять закричал филин.

— Так вот, у меня есть важный совет.

Эрцог развернул к Регону уши.

Правда, слушая его, нельзя упускать даже самого тихого звука из всех, что наполняют округу. Шуршание травы, далекий совиный крик, скулеж камнекрыс.

— Отдай Ориенту моему роду.

Что? Эрцог оскалился, ударив хвостом. Эй, не злиться.

— Обдумай еще раз правду, прими решение, — Регон встал перед Эрцогом. — Тебя не любят и никогда по-настоящему не примут, все равно все помнят, что ты полукровка и однажды сорвешься.

И смотрит пристально. Взгляд не отвести — нельзя признать соперника главней.

— Ты пока еще силен, но болезни тянут у тебя здоровье. Тебе бы не хотелось об этом размышлять, но ты и сам осознаёшь, что умрешь зимой, если не поздней осенью. И ты бесплоден. Вожак должен быть надежным зверем.

Морду обдает жаром от ярости — точно рядом костер. Когти стремятся выскочить наружу — не стоит их выпускать, Регон не нападет.

— Спасибо, но я не трус.

Эрцог принюхался — есть новые запахи, но лишь птичьи. Здесь летают филины. Все, надо уходить. Пусть соперник останется подальше — заодно будет меньше злить.

Регон быстро двинулся вперед — и возникла боль в передних лапах, рядом с пальцами. Острая, резкая. Эрцог дернулся — бесполезно, Регон держал когтями за кисти лап.

Напал. Надо защититься. Эрцог огрызнулся. Рванулся еще раз. Боль усилилась. Вцепился тогда в лопатку Регона. Сильно, но не до крови — и сразу отдернул морду. Нельзя. Ни в коем случае. Зачем он вонзил когти, он же не сможет драться. И зачем укусил его? Правда, само получилось. Инстинктивно. Спокойней. Думай.

Когти впивались все глубже. У него огромные когти. Старый все-таки. Надо укусить, впиться. Сильней.

Нет. Будет хуже.

И пасть Регона — навстречу, к горлу. Опасность. Убьет. Вонзить клыки — куда-нибудь, только отбиться, выжить. Морда приблизилась, и Эрцог вцепился в нее. В нос. Кожа на нем тонкая. Тепло. Тепла мало. Вгрызться еще. Оторвать кусок мяса. Раздробить кости.

Еще укус, выше. Скрежет клыков по кости. То ли рык, то ли хрип соперника. Лапы свободны. Ударил, и опять, и повалил — и вгрызся сильней. В морду, в шею. Шею не прокусить, грива. Упал на бок, перевернув и соперника. Рванул задними лапами. Еще раз, и опять, много раз. Пока пальцы не окатило теплом. Рычащий крик, почти вой. Мощный зверь — боится. Запах крови — еще сильней. И новый запах, неприятный, резкий. Сильней вгрызся, заглушил его запахом шерсти. Слишком густая шерсть. Не отпускать, сжимать челюсти. Раздавить. Снова рык — и хрип. И затих.

Закончилось. Выжил. Теперь — сильней разодрать шкуру. Показать, кто тут главный. Очередная добыча. Все они — добыча.

Это не олень. Львиная кровь. Львиная. Регон.

Во рту — привкус крови. Внизу — морда, изодранная, сложно узнать. Нос разворочен, один глаз вытек. Эрцог отдернул лапу от окровавленных камней, отскочил. Да невозможно это. Живой он, все нормально. Все просто кажется. Даже то, что у него разорван живот.

Лев. Сородич. Ну, почти. И вот так. Да как так получилось? Лапы стали подкашиваться. А морда от крови и азарта вся горячая, хочется броситься снова, вцепиться в горло так, чтобы разгрызть наконец, и когти…

Значит, правда. То, что они все говорят. И никакого контроля. Лапы переступили медленно — точно совсем чужие, точно кто-то другой попятился.

Спокойно, спокойно. Он первым напал, удержаться не удалось, так и есть, так и объяснить. Только не послушают. Спокойно. Регона нужно куда-то деть. С горы сбросить — хм, всего лишь упал. Упал и поранился. Чуть-чуть. Лисий лишай, да зачем он полез вообще. Сбросить. И убежать. Он сильно разобьется, и никто ничего не поймет. Он вынудил, была опасность. Этого больше не случится.

Внизу, в лесу, зарычали два льва. Фела́н, Асми́рр — бывшие детеныши Регона. Как вовремя. Львы всегда ходят бесшумно. Да чтобы вас разгрызло.

На вершину карабкаться нельзя, там увидят. Снова рык — уже ближе. Их по-прежнему не учуять, раз ветер дует вниз. Зато они чуют и Регона, и того, кто к нему пришел. И Регон рычал от боли, львы точно слышали. Пока его дотащишь и скинешь, пройдет время. Все равно они все поймут — кровь, нет Регона, запах инрикта.

Надо сбежать. По восточному склону. А то на юге — луг, где есть и ядовитые растения. Эрцог стал спускаться.

Ласферы привыкли к горам. К камням, к крутым склонам. Могут и догнать.

Фелан быстро сравнялся, заградил путь, а Эрцог свернул и чуть не упал. Камни сыпались из-под лап. Слишком крутой спуск.

Но спускаться легче, чем подниматься.

В полную силу Эрцог не бежал, чтобы не упасть. Ободрал подушечки пальцев о камни, обогнул низкую скалу. Лапы поехали, сильней засаднило. Асмирр встал на пути, но мимо него удалось проскочить. Теперь он двинулся следом, как и Фелан.

Склон уже более пологий, и лес близко. Можно бежать быстрей. По камням, мимо можжевельников, мимо торчащих, как клыки, скал. Келарсы легче и шустрей, чем львы. Инрикты тоже.

Фелан настиг — и замахнулся лапой. Эрцог пригнулся, отскочил. Саднило, жгло раненые лапы. Жгло и горло — от крови. Порвать бы зверей.

— Я говорил, — рычал Фелан. — Не зря подозревал. Регону не стоило с ним встречаться.

— Отродье, — поддержал Асмирр.

— Такой у нас теперь тирниск. Уже не тирниск.

Фелан сумел задеть лапой, Асмирр кинулся Эрцогу наперерез. Эрцог успел отскочить — но львиные когти царапнули лопатку.

Фелан тут же набросился, повалил, Эрцог покатился с ним по камням — царапая свои бока о камни и царапая когтями львиные бока. Только не кусать. Хотя бы не за морду, где шкура тоньше. Лапа метила в горло — Эрцог сумел увернуться. И сразу лев прижал к камням.

Не дает подняться. Подбегает второй, двух не победить, надо высвободиться. Быстрей.

Эрцог укусил противника за лапу. Прогрыз. Полоснул по морде, оттолкнул. И вскочил.

Не трогать. Нет.

Второй обошел и кинулся — чуть задел лапой шею. Эрцог ударил в ответ — промахнулся. В пасти — жар. Солено-металлический вкус крови Регона. И Фелана. Больше не вцепляться. Это львы. Не добыча. Нельзя убивать.

Защититься. Порвать их. Двое метнулись вперед. Одному Эрцог рванул клыками бок. Не продрал. Второй сам успел укусить.

Ноют лапы. Внутри — ярость и усталость. Усталость сильней. Выжить. Двоих не победить. Рядом — скала. Высокая. Туда. Метнулся к скале. Всю силу — задним лапам.

Теперь — наверху. Когти выпущены. В горле гудит рык. Уши жмутся к голове. Хвост — из стороны в сторону. Стащат — смерть. Кто допрыгнет — рвать в клочья.

Холодно. Кругом камни. В лес надо. Но не спуститься. Набросятся. Слабые лапы.

Львы лежали у скалы. Следили. Скоро стало светлее. Показался яркий круг. Жжет глаза. Везде ярко. Крик зверя. Кто-то летит. Ближе. Крылатый. Хищный запах. Нападет.

Вскочил. Припал к камням, оскалился. Крылатый хищный летал рядом. Крикнул. Подлетит — атаковать. Зарычал лев.

Крылатый удаляется. Летит вверх.

Львы не уходят. Должны уйти. Надо потом уйти. Найти логово. Затаиться. Тут холодно.

Грифон теперь высоко.

Опять снижается.

Удар. Темнота.

26 галенза, Луи

У входа в пещеру, черного пролома внизу пологого каменистого склона, собрались волки-гвардейцы вместе с Ертой и двое бывших детенышей Регона: Асмирр и Фелан. Далут, чьи рога заметно выросли с последней встречи, объедал горную луговую траву поодаль от хищников.

Луи обнюхал морды зверей, затем попробовал отыскать запах Эрцога, но из пещерных запахов учуял только сырость. Вглубь пещеры гвардейцы не пропустили — закрыли проход и огрызнулись. Что же. Все равно пока не время.

Тагал, Гелес и вожак коней, Сиалу, прибыли, когда солнце наполовину скрылось за одной из вершин. Луи сел поблизости от входа и сторожащих его гвардейцев.

От Гелеса пахло старшим львом: однако без особой силы, пыльно и глухо, словно даже его запах стремился быть незаметным. Гелес поставил метки на камнях, но их все еще перебивали вчерашние метки Регона.

Личной территорией Гелеса, первого из бывших детенышей Регона и вдвое старшего по возрасту льва, чем Луи, стала теперь вся гора Чантар, и новый владелец, ступая по ее камням, держал голову и уши прямо. Порой он озирался с нарочитой ленью, при этом нервно помахивая кончиком хвоста. Порой надолго задерживал лапу над камнем перед тем, как наступить. Словно опасался, что Регон его поджидает и готов ударить за дерзость.

Гелес долго обладал слишком тесной территорией для взрослого льва. Теперь его земля будет чересчур просторна. Гелес — старший из рода, следующего в очереди, и новым тирниском быть ему, хоть и ненадолго.

Значит, править станет зверь, который не смог бросить вызов Регону и был вынужден жить вблизи от него, слушать его указания, подобно детенышу.

При этом Гелес хорошо знает растения, он умен. Пусть в силе из него не выйдет достойного соперника, однако он может многое придумать, бесспорно.

— Надоело прятать убитых, старший Ласфер? — Ерта поднялась навстречу Гелесу, вытянув хвост.

Пусть разговаривают только с ним. Хочется лишь послушать: и узнать, как поведут себя Ласферы после смерти Регона. Разговоры быстро утомляют, если в них участвуешь. Главное, чтобы не говорило много животных сразу.

— Отрави меня Саламандра, — Гелес остановился и поднял голову так медленно, словно над ней протянулись ядовитые ветки тиса. — Не надоело об этом говорить?

Ласферовские поговорки. Так можно и в самом деле нарваться на отравление: рядом с Гелесом есть те, кто на это способен.

— Я обязана. Мы уже признавали тирниском зверя, не заслужившего доверия.

— Какие же вы все предсказуемые, — Гелес настороженно повел ушами, будто в шорохе листьев ему померещились шаги Регона. — Сейчас опять спросишь, кто отравил редкими ядами кабана, которого нашли на вершине Тавиры. Будто никто не мог выкрасть наши растения.

— Зачем? Нарочно, чтобы труп затащить на ледяную вершину?

— Ты так говоришь, будто нам это было нужно, — Гелес улегся и принялся вылизывать бока. При этом он то и дело принюхивался, его уши клонились назад. — Мы ненормальные, это правда. По-вашему, нормально травиться скальным маком, как олени, а не выращивать растения и наблюдать за ними, как люди. Нормально вести себя как Таи Эскран: убивать своих котят ради исследования. Ведь у Таи теперь нет тайн; вас же пугают тайны, а не преступления. Мы умнее Эскранов, умнее многих, поэтому вы и считаете, что у нас полно секретов. Ерта, у твоих волков клещи между пальцами. Если бы они прошлись по одной из моих трав, им стало бы легче.

— Нет, а правда, — подал голос один из гвардейцев и поджал лапу.

— Будешь скулить — зарою все твои кости, — сказала ему Ерта.

Хотелось бы им напомнить, что речь идет о Ласферах, и отвлекаться не следует: однако не хочется вступать в разговор.

— А где моя оленья бедренная, Ерт? — волк спрятал хвост между задних лап.

Далут дернул ушами и вздохнул.

— Я съела из нее костный мозг. Ты ее мусолил, разгрызть не мог, — ответила Ерта. — Говорила тебе, не кусай добычу прямо за копыта, зубы сточишь. Найди обломки и собери свою кость из них.

— Я берег ее, оставил на потом, зачем ты взяла мою кость?

— Ты олень? Значит, не твоя она, тем более на моей территории.

— Гелес, среди того, что у тебя растет, все-таки слишком много ядов и неизученных видов, — поспешно сказал Далут и выпрямил шею.

— Да, мы всех потравим, как вымершие саламандры, — голос Фелана прозвучал громче, чем у Гелеса. У него и запах сильнее, чем у Гелеса, пусть Фелан и моложе. — Или не совсем вымершие… неважно.

Асмирр, задремавший рядом с Феланом, насторожил уши.

Этот труслив: впрочем, по словам Регона, Асмирр в растениях тоже хорошо разбирается. Но вряд ли осмелится применить их, не говоря о когтях и клыках. Без Фелана он бы точно не приблизился к Эрцогу.

И уж точно никто из Ласферов не станет никого травить в ближайшее время. Новые подозрения им ни к чему.

Лапы Гелеса напряглись, его взгляд скользнул к Фелану. Приподнялась губа, открывая клыки.

— Фелан, не лезь, пока я не разрешу, — с нарочитым спокойствием сказал Гелес. — Разве по закону нельзя выращивать неизученные растения?

— Разве по закону нельзя говорить, пока ты не разрешишь? — усмехнулся Фелан и повел разорванным в клочья ухом.

Гелес посмотрел в глаза Тагалу: слишком пристально, будто пытаясь доказать, что выдержит взгляд любого зверя. Правда, логичнее было бы выбрать Фелана.

— Старинный род Ласферов всегда помогал зверям Ориенты, и нас никакие подозрения не оскорбят, — произнес Гелес.

— Надо опять расследовать, — Тагал вскинул уши и расставил передние лапы. На Гелеса он глядел так пристально, что тот сощурился. — Вы слишком хитрые. Ютарр Ласфер не просто так исчез в горах, — четвертый из львов, что были сыновьями Регона. С ним доводилось общаться. — Не верю, что и тот кабан, и другие отравленные звери, и исчезнувшие звери связаны с вашей вымышленной Саламандрой.

Ласферы много всего придумывают, несомненно.

— Не обязательно с Саламандрой, много кто пропадает в горах и травится чем попало, — заметил Фелан. — Арестуй закон природы. А еще…

— Тагал, думаешь, что львы, способные легко избавиться от слабого сородича, не порвали бы глотку противоестественной твари, чтобы защититься? — тихо оборвал его Гелес. — Эти звери, — он повел мордой в сторону Фелана и Асмирра, и в его пасти показался клык, — рисковали жизнью, между прочем, чтобы захватить убийцу Регона и не навредить даже его блохам.

Какой хороший повод отвести глаза. У Гелеса есть чему поучиться.

— Не вредили, потому что убийство тирниска — тяжелое преступление, — сказала Сиалу. — Даже обезумевшего тирниска.

— Ну так почему вы до сих пор не нашли доказательств нашей вины? — опять вступил Фелан. — Или хотя бы Саламандру. Мы бы и сами хотели знать, кто это, и сами его ищем. Хотя вы иной раз даже клещей у себя в шкуре найти не можете, гвардейцы.

— Мы все докажем, — голос Тагала напомнил скрежет по железу.

— Может, вы докажете, что и Регона убили мы? — Гелес наклонил голову. — Расследуй, Тагал. То, что я стану тирниском, тебе не помешает. Раз вы согласились на Эрцога, на меня вы и подавно должны согласиться. Претендентов, кроме львов из моего рода, у вас нет, как и нет смысла тратить время, силы и стирать подушечки лап, чтобы подбирать кого-то из других львиных родов. Наш в родстве с родом Фернейлов, у нас всегда была достойная репутация, и нас много.

Мать тоже была Ласфером, детенышем Регона, как и Гелес, но не слишком напоминала Регона. Возможно, так казалось из-за взгляда: задумчивого, мягкого.

— Но сначала убедитесь, что инрикт потерял разум, хотя Тагал и так об этом знает, — добавил Гелес. — То, что говорят о полукровках, не предрассудки, в отличие от слухов о нашем роде.

Волки-гвардейцы пропустили Ерту, и одному из них волчий вожак в знак приятельства и главенства погрызла морду. Стук волчьих когтей удалился, и спустя немного времени раздался тихий, отраженный от каменных стен, рык.

Уши Луи напряглись. Знакомый рык, несмотря на искажения пещеры. В нем нет слов, но понятно и без них: зверь озлобленный, слабый и находится далеко от входа. Луи переступил лапами и ощутил, как когти уткнулись в землю. Поблизости Тагал собрал круг из веток и лег в него, как в гнездо.

Когда Ерта, испачканная в глине, покинула пещеру, Тагал приблизился к ней и, вытянув шею, повел ушами вперед. В ответ волчица тряхнула головой, оскалилась, мех на ее шее и спине взъерошился.

— Вот оно как, — Тагал встопорщил перья. — Рассудок вернется, как думаешь?

Ерта расставила уши в стороны. Не может предположить.

Луи подступил к гвардейцам, стерегущим вход, и один из волков огрызнулся. Двое легли на порог, глядя на Луи исподлобья. Фелан зарычал, послышался голос Гелеса:

— Если ты подумал, что мы договоримся на этот счет как глава рода с главой рода — ошибся. Мы не равны. Ты моложе, тебя свергли в первый день после двухлетнего срока. Ты мог родиться с внешностью не Фернейлов, а Ласферов; тогда ты был бы всего лишь одним из младшего поколения нашего рода и даже мечтать бы не мог о месте тирниска.

Луи повернулся к Гелесу: тот растянулся на траве и вылизывал лапы. Гелес, медленно подняв голову, посмотрел Луи в глаза. На миг показалось, будто глядит Регон: та же надменность, тот же темно-бурый цвет глаз, впрочем, уверенности недостаточно. Как только поблизости пролетел жук, Гелес немедленно потер глаза лапой.

— Ты не командуешь Гвардией, — сказал Луи. — В этом мы равны.

Волки, лежащие у входа, угрюмо наблюдали за Луи, скаля клыки.

— Преступника надо допросить, — добавил Луи. — Но сперва к нему должен вернуться разум, и для этого Эрцогу надо напомнить о чем-то ценном для него. Никто не знает Эрцога так же долго, как я, и так же хорошо.

— Вряд ли рассудок вернется, — один из волков сел и почесал у себя за ухом. Его голос стал задумчивым. — Раз до сих пор не вернулся. А я тебя сейчас уважаю. Я инрикта опасаюсь, а ты нет.

— Ухо сгрызу, опасается он, — спокойно сказала Ерта. Волк коротко заскулил и показал ей горло, но сразу ощетинился на Луи.

— Возможно, он и не совсем утратился, — сказал Луи. — У Эрцога сотрясение. Как раз поэтому он мог не прийти в себя.

— Дайте ему пройти, — скомандовала Ерта. — Он хочет выслужиться перед Гвардией, что здесь непонятного?

Волки, сторожившие вход, разошлись в стороны. Тот, что опасался Эрцога, поджал хвост, но сразу вытянул, как только на него рявкнула Ерта.

— Ты труп Регона видел? — Фелан дернул усами в сторону Луи.

Ничего особенного, но все же слишком напомнило один недавний случай. Тоже с участием Эрцога, хотя и ненастоящего.

— Двух детенышей Алнира Эрцог придушил до рождения, с третьим тоже не станет церемониться, — продолжил Фелан. — Если ты захочешь туда снова сунуться, конечно.

Тихо заворчал Гелес. Асмирра же словно бы не существовало.

Из проема тянуло сыростью, землей, грибницей. Луи шагнул вниз, на уступ, покрытый жестким бурым лишайником, словно ржавчиной. Спрыгнул на нижние выступы, на скользкий мох, и похолодало, воздух словно бы уплотнился, из-под пальцев разбежались муравьи. Впереди в серую темноту уходил подземный ход, и скалы, сжимающие его с боков, с отдалением слишком близко придвигались друг к другу.

Лапы не издавали ни шороха, но сама пещера полнилась звуками: скрипом и писком мышей, звоном капель, падающих с наростов на потолке. Известняковые стены будто побывали в схватке, и от них отгрызли целые куски, растрепали, изодрали когтями. Иногда встречались, впрочем, гладкие камни, словно побывавшие в руках человека.

Слегка отдавало травой, все слабее и слабее. Скоро удалось учуять Эрцога. Из глубины пахло еще и волками — у этой пещеры имелся другой выход, раз гвардейцы охраняли и внутри.

Становилось холоднее и темнее, все больше чувствовалось влаги. Луи коснулся усами щек: шерсть слегка намокла. Ход поворачивал то на запад, то на восток; поднимался и опускался, лапы немного скользили. Перед глазами сгустилась чернота, приходилось ориентироваться лишь по запаху и вибриссам. Скоро путь стал настолько узок, что Луи, пробираясь по нему, ободрал и, разумеется, испачкал бока: придется долго приводить мех в порядок. Запахи, доносившиеся снаружи, исчезли; запах Эрцога же, хоть и приблизился, не стал заметно сильнее.

Ход привел в подземный зал, и Луи сначала увидел волков там, где начинался блекло освещенный второй ход, затем Эрцога — он лежал у стены, прижав голову к задним лапам. Не крупнее собаки — так показалось на миг. Он принюхался, затем из его пасти рванулся рык и захлебнулся кашлем.

Снаружи не доносится запахов, так что второй вход едва ли ближе к этому залу, чем первый. Просто второй путь менее извилистый, поэтому в зал по нему проникает немного света.

Тирнисков, потерявших рассудок, казнят, и Эрцога казнят прямо сейчас, хотя его не успели приговорить. Сырость и холод, преждевременная зима. Ласферы об этом позаботились.

Впереди заворчали волки, но приближаться не стали.

У Эрцога, насколько зрение давало определить в полумраке, мех оказался растрепан и замаран, местами слипся, на боках и лапах виднелась кровь, на подбородке — следы рвоты. Эрцог опять зарычал, поднялся, но зашатался и сразу сел. Тряхнул головой, потом еще раз, и прислонился лбом к стене. Его лапы начали подергиваться, участилось тяжелое дыхание. Встал снова, и на втором шаге запнулся, наклонился в сторону, в другую, замотал головой. Опустившись на пол, заскулил.

Так мало времени ему понадобилось, чтобы потерять гордость, самоуверенность и наглость. Это словно вовсе не знакомый зверь: так, пустота, надевшая его шкуру.

Луи остановился поодаль и приглушенно позвал:

— Эрцог.

Интересно, о чем он думал, когда убивал Регона. Думал ли.

— Даже свое имя не понимаешь.

Эрцог проворчал что-то бессмысленное, его голова легла между передних лап и прислонилась к полу. Теперь он всего лишь безымянный зверь, не осознающий своих поступков. Как и приговора.

Невозможно. Притворяется. Да, такое могло произойти с Эрцогом, но одно дело — предполагать, другое — видеть. И чуять тоже.

— Имя у тебя есть, и личность тоже. Эрцог Фернейл — твое полное имя, — Луи продолжал говорить тихо: громкая речь сейчас только раздражала бы Эрцога. — Ты родился у келарсицы Ке́сси Мирра́н от тирниска Алнира Фернейла. По нелепой случайности мы оба — бывшие детеныши Алнира. То, какая ты сволочь, пропущу, ладно. Тебе интересна история, ты постоянно что-нибудь по ней рассказываешь, я немного запомнил. Например, битва Пяти произошла в пятьсот девяносто восьмом году.

Никакой реакции. Было занятно нарочно путать при Эрцоге даты или имена деятелей. Иногда он ограничивался тем, что поправлял, иногда мог не всерьез напасть.

Такие холодные камни, даже в заброшенном замке теплее.

— Так. Иногда ты мог хоть весь день искать в экерийской библиотеке книги по истории. В то время ты затыкался и не мешал мне, так что я не зря научил тебя читать. Тебе бы понравилось в Алеарте, там много ценителей истории.

Эрцог прижимался к камням. Его хвост бил из стороны в сторону, морщился нос, льнули к голове уши.

— Алеарта даже была твоей. Она тебе еще нужна? А вся Ориента? Тебе же хотелось стать тирниском. Уже не хочется? Вот и хорошо.

Хотел власти, первенства, и считал, будто имеет на это право, но младший не должен быть главным, тем более полукровка, не способный продолжить род.

Он должен был просто подчиниться, а не стать неразумной ерундой.

Луи шагнул к Эрцогу, тот огрызнулся, зашипел. Так. Хоть Эрцог и ослаб, он все равно даст отпор. Он и сейчас сильнее того же Асмирра: и он не позволит сородичу перетащить себя ближе к выходу. К тому же сильная злость не поможет ему возвратить рассудок.

— Вот еще что запомнил. Вождь Ра́гвел добился уважения грифона, узнал от него о будущем извержении и успел увести людей со склонов горы. А Летия-огненная из алдасаров договорилась с грифонами о поисках железных рудников.

Грифоны ведь чувствуют магнитное поле лучше многих зверей, даже видят его. Больше ничего особенного из древней истории Луи пока что не вспомнил.

— Королеву Паллу Мудрую, Паллу Стала́т тан Ма́рен, все знают. Таржен Сталат тан Раммел тоже был одним из лучших.

Подрагивающая лапа Эрцога скользнула по камням.

— В шестьсот пятнадцатом году лет-танер Кейнора Саргон Генлинг поставил Легонии ультиматум Двух столиц. Ты считал, что он правильно поступил. Наивен ты все же. До этого, за двадцать лет или чуть больше, благодаря в том числе изобретениям ученых-алдасаров флот Легонии разбил в Серебряном море флоты четырех стран Гартии. После море назвали Каргосским в честь главного из тех ученых, Каргоса Гармаинга. Ранее одна из гартийских стран, Асте́лнал, была на стороне Легонии, но предала его, и…

Эрцог, подняв голову, напряг лапы; его хвост опять заметался, послышался тихий рык. Достаточно. Луи направился к волкам, следившим из глубины прохода, и кивком позвал одну из них, на что та наклонила уши вперед и медленно двинулась навстречу.

— Проверьте его реакцию на вас. Насколько понимаю, ваши запахи его не слишком раздражают. Найдите способ перевести его ближе к выходу. Скажем, если сюда придет побольше волков, он наверняка побоится напасть.

— Пусть сам идет, — волчица огрызнулась. — Мы его тащить не будем, своя шкура дороже.

— Он не подтвердит слова Ласферов, если помрет здесь.

— Не успеет.

Возможно, только вряд ли такие условия помогут вернуть ему разум.

Уходя, Луи шевельнул ухом: ведь позади послышались слова.

Нет, не Эрцога. Волчьи.

Позади, остался, кажется, просто полумертвый комок грязного меха. С которым время от времени было занятно разговаривать, пока он снова не начинал претендовать на главенство. И пока не начинал раздражать одним присутствием.

На ступенях, ведущих к Берроуту, обнаружился влекущий запах Шо́рис Гленхо́л, самой полезной осведомительницы, которая много времени провела в Кранаре.

Вновь Кранар.

Люди Кранара не до конца доверяют животным, а лаохорт — это суть его людей. Живой менталитет. Первые разумные звери Ориенты уничтожали людей умирающей Империи, и все помнят, что возглавляли их Фернейлы.

С того времени, когда кошачьи стали жить заметно дольше и становиться еще разумнее, Фернейлы начали умирать все чаще. Может ли это быть местью Кранара? Его опасением перед растущим звериным разумом? Всего лишь пятьдесят лет назад Фернейлов было много. Теперь остались лишь двое бывших детенышей Алнира: и Киоли.

Почему-то голос Кранара слышался как звериный, хотя лаохорты всегда говорят по-человечески. Впрочем, если лаохорт иллюзий может сделать так, чтобы звериная речь казалась людской, то и обратное возможно. Просто раньше в этом не было нужды.

Луи ожидал услышать от Эрцога звериную речь, поэтому показалось, что такой она и была: к тому же сонный зверь не все воспринимает четко. Иллюзии еще интереснее, чем полагал. На что еще они способны? Напряженность смешивалась с интересом.

Будучи легонийским человеком, не удалось бы услышать Кранара. Но у животных нет тесной связи со странами, поэтому звери и птицы слышат всех лаохортов. И боятся, поскольку чувствуют их совершенство. Совершенное существо в облике ничтожества-Эрцога, так странно.

Рядом со следами Шорис возникли следы Тагала: горький, пыльный запах. Не хотел бы встречаться с настоящей матерью своих котят при посторонних, особенно в то время, когда пахнет она наиболее приятно и этим отгоняет мысли о всем прочем, но лучше так, чем вовсе ее не чуять и не слышать.

Луи отыскал Шорис в зале, где мозаичная карта Ориенты занимала стену, обращенную на юг. Шорис, еще более поджарая, чем раньше, разглядывала Кейнор, а Тагал ходил мимо львицы туда-обратно.

Обнюхали друг другу носы, Шорис при этом, как всегда, коснулась вибриссами щек Луи. Кроме грубоватой терпкости от нее сейчас пахло лесной мятой и пылью: недавно каталась на мятной поросли. Холодные запахи, но из-за них стало слишком жарко.

Затем Шорис прошлась мимо карты, то минуя отдельные плиты, то становясь на одну обеими передними или обеими задними лапами, то ставя лапы по диагонали, словно по плитам можно ходить лишь в ей, Шорис, одной известном порядке. Гибкие, сильные лапы. Если бы сейчас выпал снег, зимний мех не стал бы отрастать, поскольку холода не удалось бы почуять.

— Кошак с клювом не хотел тебя дожидаться, — Шорис глянула искоса на Тагала, у которого слегка взъерошились перья на шее. — Утверждал, что, раз ты больше не правитель, я не должна тебе ничего рассказывать. Что же, я не гвардеица. Захочу — ничего не расскажу совсем.

— Гелес может расценить это как вызов, — защелкал клювом Тагал. — Все-таки он почти что тирниск.

— Почти что, — заметил Луи.

— В сведениях, которые я добыла, нет ничего секретного, а Луи — мой друг, — возразила Шорис. Луи переступил передними лапами и прикрыл глаза. Отличная дружба. — Считай, что я рассказываю тебе в его присутствии, кошак с клювом.

— Ты обязана доложить и Гелесу, — сказал Тагал. — И какой раз прошу не называть меня котом.

— Я за то, чтобы называть зверей именно так, как они выглядят. Можешь отвечать мне тем же. Я согласна отзываться на кошку с красивыми глазами.

Для грифонов они выглядят светло-зелеными, а не серыми: в самом деле необычно с учетом того, как грифоны ценят разнообразные цвета.

— Если на то пошло, ушами и телосложением мы скорее похожи на волков. Гелесу ты все должна рассказать. Он обязан знать.

— Понимаю, но у тебя же грифонья память, вот сам и расскажешь.

И, повернувшись к Луи, Шорис глянула в глаза: спокойно, с интересом, без вызова.

— Марта все еще часто охотится, это напрягает, хотя пока что все законно.

При встречах Марта, глава столичного округа Кранара, всегда разговаривала коротко и сквозь зубы. Впрочем, многие кранарцы не испытывают к животным особой симпатии.

— Что с ее отрядами, которые помогают Гвардии? — спросил Луи. — Конечно, они приносят пользу, но они меня в последнее время еще и настораживают.

— И меня. Многие звери и птицы говорили мне, что люди из отрядов слишком долго удерживают зверей-преступников взаперти. Или что эти осужденные звери вообще куда-то иногда пропадают. Чем тебя еще порадовать.

Луи прикрыл глаза, Шорис на долю секунды ответила тем же и перевела взгляд на Тагала, потом, сразу же, на окно. Луи, когда снова пересекся с ней взглядом, одобрительно моргнул.

— Конечно, самое главное — гвардейцы-преступники, особенно главы Гвардий, — добавила она. — Узнала про еще некоторых нарушителей.

Шорис, по-прежнему глядя на Луи, стала рассказывать про кранарских преступников. В основном волков, но перечислила и немало грифонов. Половину имен Луи прежде не слышал.

Все-таки лучше начать с Кранара, только потом перейти к Палагету. Надо опять встретить лаохорта Кранара: и поговорить с ним как полагается.

— Ты обращалась не ко мне, а к Луи, — сказал Тагал Шорис, когда она закончила.

— А что, раз я смотрела в его сторону, ты меня хуже слышал? Мы что, люди? Можешь провести сюда свет и есть зайца, вытирая клюв салфетками. Хотя последнее не помешает.

Луи искоса глянул на Тагала с показным равнодушием. Любопытно наблюдать за тем, как молодой глава Гвардии дополучает тычки, которые полагались ему в Гвардии, исходя из возраста, но так и не достались, исходя из положения. Слишком рано он стал вожаком. И даже гвардейцем. Впрочем, он вправду умелый: во многом.

— Она ведет себя недолжным образом, — сказал Тагал.

— Что же, я ничего не могу сделать, — произнес Луи. — Я больше не правитель, и никто меня не слушает.

— Я выслушаю твои пожелания, — голос Шорис прозвучал так же официально, как и у человеческих политиков, когда те обращаются к народу. Звери таким тоном никогда не говорят. — Когда уйдет Тагал, могу, например, поймать скорпиона.

— Луи, я не знал, что ты это ешь, — Тагал вскинул уши.

— Мне много чего нравится, — сказал Луи. Невозмутимо, как сама Шорис. — Ты донесешь его, Шорис? Ничего, что он ядовитый?

— Уточни, — Тагал переступил лапами. — Ты собираешься съесть его заживо?

Шорис смотрела до того серьезно, при этом с едва заметной хитринкой, что Луи не удержался и приблизился к ней еще на один шаг. Вплотную не стоит. Пока что.

— Ты защищаешь скорпионов? — уточнил Луи.

— Издевательства над неразумными тоже недопустимы.

— Не лишай меня работы, — сказала Шорис. — Я нужна Луи только чтобы скорпионов ему приносить.

И новый прилив жара: нет, она слишком издевается. Хорошо, что научился не подавать виду. Никому не нужно знать о Шорис больше, чем следует.

— А сведения добываю так, мимоходом, когда исследую, где еще скорпионы могут обитать. Ты даже не представляешь, где.

Тагал стал озираться.

— Что еще, — добавила Шорис. — На севере Кранара и в центре родилось мало травоядных детенышей. Так что летом волки будут чаще красть домашних животных. А в Арноде не умеют строить.

Луи снова прикрыл глаза.

— Окна разного размера и смешанные стили?

Глаза Тагала с недоумением сощурились. Он не ожидал сейчас человеческих терминов, разумеется.

— Да, там все смотрится странно, Идет обычная многоэтажка, потом башня, — задумчиво сказала Шорис. Тагал непонимающе повернул голову набок. — Неправильно. Берроут нормальный. Настоящий древнекранарский, имперский.

— Это не имеет отношения к новостям, — додумался Тагал.

— Тебя назначили главой не только грифонов, но и львов? — поинтересовался Луи. — Нововведение Гелеса?

— А, вот еще, — вспомнила Шорис. — На востоке Кранара опять видели вьортов, и Кранар после их атак, говорят, ранен, но не точно.

После нападений вьортов, разумеется.

— Вроде бы разрушения были только в горах или в лесах, недавно, а вьорты уже не существуют. Вот и все.

Любопытно, могут ли иллюзии убить по-настоящему. Кранар вряд ли просто захотел высказаться. Тем более говорил он о слишком подозрительных вещах. Неужели действительно хочет забрать всю Ориенту? К чему же была такая откровенность? Хотя Кранар понимал, что об этом разговоре никто бы не узнал. Тирниску с сомнительной репутацией не поверят, особенно если речь о лаохорте.

Многие не поверят, и многим не следует доверять. Кроме Шорис.

Хорошо, что Киоли пока не видела ничего странного. Видел ли Эрцог? И расскажет ли, если видел.

Убывающая луна вышла из-за облаков, высветлила каменные плиты, и на полу задвигались черные силуэты деревьев. Шорис ударила по одному из них лапой, затем пригнулась и села в засаду.

Даже ее запах сейчас не мог целиком отвлечь от мыслей. Слишком интересно. Лаохорт не способен навредить ни вьортам, ни тем более лаохортам. Может разве что оттолкнуть их. Было лишь единственное исключение за всю историю. Лаохорты и вьорты слабеют, воздействуя на материальный мир, а ранение лаохорта или вьорта — слишком сильное воздействие, ведь на земле раненого умрет много живых существ.

— Интересно, — Луи прошел по комнате. — Лаохорт ведь может убить человека или животное. Легония, например, убивал людей-преступников огнем. Давно. Интересно, насколько слабеет лаохорт в таком случае, и как это отражается на его земле.

Шорис насторожила уши.

— Это уже обычный дружеский разговор, — Луи глянул на Тагала, чистящего перья. — Если не хочешь дальше выслушивать про вьортов, скорпионов, людские вещи и особенности их применения, лучше улетай. Ты все равно ничего не поймешь.

Когда он, клекочуще ворча, убрался, Шорис потерлась мордой о морду и умыла лоб Луи: обычно подобное совсем не нравится, но от нее всегда терпимо. Сейчас, пожалуй, замечательно.

— Что ты там хотел сказать мне без крылатого?

— Сперва поймаю тебе муфлона.

— Добычу я сама вообще-то выбираю. Одну уже выбрала.

— Хорошо. Муфлона после. Он станет моей добычей, только мне станет лень его защищать, так что я разрешу отобрать его.

— Договорились. Жаль, что ты скоро уедешь, — Шорис потерлась о щеку, о подбородок, и Луи боднул ее лбом. — Оставишь свою Юлали. Соскучишься по ней. Или найдешь другую самку? У тирнисков это не одобряется, или ошибаюсь?

— Если скажу, что не ошибаешься, ты вернешь Тагала, так?

— Разве что с муфлоном, — ответила Шорис.

В подземном зале теперь появились слабые запахи мочи и рвоты желчью. Эрцог, стоило приблизиться, открыл глаза и огрызнулся.

— Можешь меня узнать?

Разумеется, он злится из-за присутствия другого самца того же — отчасти — вида. Не из-за того, что рядом осознанный соперник.

Соперников у него было много, и Эрцог отбирал лишь лучшие части земель у тех, кого ему удавалось победить. Два года назад не думал, что такой неприспособленный неженка, каким Эрцог был тогда, сможет отбить хотя бы лесную поляну у дикой кошки.

— Вспомнишь свою территорию, если окажешься на любом из ее шести клочков? Бойцом и защитником ты все-таки смог стать.

Даже чрезмерно.

Эрцог поднялся на передних лапах, с рычанием подался вперед, но сразу замотал головой и прислонил ее к стене.

— Эр, ты не в том состоянии, чтобы сражаться за территорию. К тому же она здесь не лучшая. Послушай про чужие драки. Помню, ты искал книги про Железноморский кризис, конфликт северо-восточных льет Легонии. Он произошел в пятисотых годах, Харо́с Кнат возглавлял тогда Гахарит, кто-то из Нело́ти — льету Феалли́н.

Эрцог все же встал. Пошатываясь, отступил на несколько шагов, стал быстро облизываться, и его вырвало. Отбрел в сторону и медленно опустился на пол, потряхивая головой и скуля.

— Сначала они спорили из-за добычи рыбы в Железном море: оно как раз между этими льетами. Затем Нелоти построил себе дом на одном из безлюдных островов, а Харос объявил тот остров гахаритской землей.

Отвернувшись, Эрцог уткнулся носом в лапы.

— Были военные столкновения, были жертвы: впрочем, Легония избегает называть этот кризис гражданской войной. Хароса Кната отстранили от должности, потом он попал в тюрьму. Его противник тоже не остался у власти, зато потом возглавил завод и помог основать институт.

Так. Следует выбрать что-нибудь с датами.

— В четыреста девяносто девятом Легония и страна западного Хадиера, Ха́лькар, разорвали все отношения из-за политики королевы Легонии, Нара́ты. Она хотела забрать земли Халькара, ссылаясь на то, что ими владели предки легонийцев. К тому же тирниск захотел стать правителем еще и халькарских зверей.

Эрцог не двигался, лишь тяжело поднимались и опускались его бока. Что он здесь пьет, воду, стекающую с потолка? Ее слишком мало.

— Первое соглашение между главами Кранара и Легонии подписали в шестьдесят первом, — на самом деле позже. — Люди договорились о мирном сосуществовании. И именно инарис, подаренный Кранаром, позволил нам наладить полноценную связь с людьми.

Всегда хотел посмотреть на инарис. Посмотрел. Что же, спасибо, Кранар.

Луи наскоро вымыл испачканные в глине лапы, немного почистил бок, и засаднили царапины, оставленные Шорис. Жаль, что снова пришлось перебить ее запах, но никому не следует знать, кто она, помимо осведомительницы.

Хорошо, что все ей рассказал. Ей можно доверить самые непростые тайны.

— Революция триста шестьдесят восьмого тебя тоже интересовала, — как и все революции. — Тогда правителя Кранара сверг его советник, ему помогал глава столицы со своей заместительницей. Однако эти трое не смогли договориться о том, кто из них встанет у власти, и потом друг друга устранили разными интересными способами, мне понравилось.

Эрцог не отвечал.

Любой зверь после такой травмы отчасти теряет разум и становится злее. Правда, прошло уже много времени с тех пор, как он утратил рассудок. В горле что-то мешало, словно там застрял обломок кости.

— В шестьдесят девятом, — голос прозвучал не совсем знакомо, хрипло. — Договор с Кранаром.

Вот как.

Эрцог вытянул перед собой передние лапы и уложил на них голову. Взгляд он направил в сторону, болезненно заворчал, и кончик его хвоста забился по камням.

— И не Летия там была. Она жила раньше. Другая была. И другая дата неправильная. Какая-то.

Про Летию ведь говорил ему вчера.

Эрцог вылизал одну лапу, затем попробовал потереть ею морду, но не стал. Болезненно зажмурился, потряс головой. Потянулся к сталактиту, поймал несколько капель, закашлялся, фыркнул. И отстранился, морщась.

Теперь и ему должны назначить испытательный срок.

Лучше удалиться. Пусть окончательно придет в себя.

В лапах отчего-то стало легче: будто долго шел в гору и наконец-то выбрался на ровную поверхность.

На следующий день Луи учуял Эрцога, как только вошел в пещеру.

— Ну и холод, — сказал Эрцог: уже звонче, чем вчера. Он сидел в десятке шагов от входа. — Но здесь лучше. Воды, правда, меньше, но вода здесь все равно так себе.

— Неужели тирниск жалуется тому, кого отстранил от должности.

— Знаешь, я пытался говорить с сумеречницами, потом с какой-то местной шестилапой ерундой, потом с гвардейцами, и ты хотя бы отвечаешь.

Его шерсть по-прежнему в основном была грязна и растрепана, на шее местами свалялась, но морда и лапы теперь оказались вымыты. Луи обнюхал нос, холодный и сухой. Ничьей кровью от Эрцога не пахло, вышло уловить лишь его собственный запах, смешанный с сырой затхлостью пещеры. Эрцог не охотился, хотя не ел несколько дней и не побрезговал бы и сумеречницами при сильном голоде.

— Ночью приходил Гелес и разговаривал с гвардейцами, — сообщил Эрцог, перейдя на львиные, более мягкие интонации. — Собирался что-то у меня спрашивать, а волки сказали, что еще не время.

— Мне этого не скажут.

Эрцог быстро облизнул мочку носа, втянул шею, немного отстранился. Со стороны выхода зарычала волчица.

— Один из моих замыслов уже помог, — Луи повернулся к гвардейцам. — Если сейчас что-нибудь пойдет не так, вы все равно следите.

— Не думаю, что ты должен задавать ему вопросы, — ответила волчица. — Оставь Ерте или Тагалу. У Тагала и дохлый заговорит. Лучше ему, а то Ерта после допросов все наши кости выбрасывает. И не играет с нами, злится.

— Я и сам хочу рассказать, — вступил Эрцог.

Вот оно что. Любопытно.

— Если бы Гелес это услышал, настала бы его очередь свихнуться, — сказал Эрцог и снова облизнул нос. — В общем. В общем, Регон об меня убился. Хотел умереть и меня спровоцировал.

Понятно. Только пришел в себя — и сразу изворачиваться. Все та же мелкая лживая пакость. Когда он рассказывал что-то историческое, он хотя бы не врал.

— Так, — Луи переступил передними лапами. — В конце концов, тебя сильно ударили по голове, так что надо повременить.

— Сначала мы разговаривали, и он сказал, что мне будет сложно, и предложил, чтобы я отдал свое место Ласферам. Я хотел уйти, не хотел ссоры, но он схватил меня когтями за лапы, пришлось отбиваться… то есть, не совсем, я не хотел, но он меня не отпускал. А потом он попытался укусить, и я укусил в ответ. И все. Да посмотри.

Эрцог лег и вытянул передние лапы.

Луи заметил лишь отметину тирниска, и только потом, когда Эрцог носом взъерошил мех на кистях своих лап, увидел царапины за пальцами. Непонятно, как мог Регон, заведомо менее сильный, со сломанной лапой, первым проявить агрессию. В это не верится. Но то, что Эрцог — обманщик и трус, не новость.

Ласферы, впрочем, тоже обманщики.

— В ту ночь ты дрался с еще двумя зверями.

Эрцог взглянул в глаза с прежней наглостью. Только вчера ничего не соображал, вовсе не напоминал хищника. Никогда не поймет, где его место.

— Так и думал, что не поверят, — сказал он со спокойствием: сошло бы за настоящее, если бы не кончик хвоста, который, судя по стуку, пытался пробить ход сквозь камни, чтобы дать Эрцогу удрать.

— Ты боялся, что Ласферы начнут тебе мешать. Регон был главой Ласферов и наставлял их.

— Он нарочно выводил меня из себя. Правда. Конечно, он ничего серьезного бы не сделал, драться же не мог. Но я слишком много до этого злился. Из-за зверей. И часто старался с ними сдерживаться, а с Регоном, получается, уже не вышло. А Регон понимал, что я сорвусь. Он знал, что я устал и злюсь из-за подданных. Когда тебя держат когтями за лапы, а потом еще и внезапно атакуют, что еще делать?

— Возможно, у тебя есть мысли, зачем Регон так поступил, — надо говорить со спокойствием. Никаких выпущенных когтей, как бы ни хотелось их применить за далеко не первое вранье Эрцога. Пусть рассказывает все, что придумал.

Когда он был неразумным, он так не раздражал. Это что-то нерациональное, отчасти похожее на невыдержанность самого Эрцога. Алнир предупреждал, что со взрослением возникнет инстинктивное соперничество.

— Нет. То есть, он вряд ли хотел умирать, — Эрцог так и не отводил глаза. — Но, может, были причины, может, Ласферы сговорились. Регон состарился, ослаб — может, захотел умереть в схватке и помочь своему роду устранить главного соперника. Представить убийцей и сволочью.

— То есть, ты не убийца. И не сволочь.

— Не бесповоротно свихнувшийся, по крайней мере. Ласферы надеялись, правда? И ты, потомок главного Ласфера, который сам не Ласфер.

— Наверное, ты еще скажешь, что Фелан и Асмирр намеренно тебя поджидали, — сказал Луи, с напором глядя в зеленые глаза с узкими зрачками келарсов. — Притом что не могли знать, когда именно ты появишься. Регон просил тебя прийти в ближайшее время, не обязательно той ночью? Ласферы упоминали.

— Да.

— И ты не чуял других львов, поднимаясь к Регону?

— Нет.

Он даже не воспользовался шансом тряхнуть головой и отвести взгляд.

Умереть в схватке. Что же, это несколько похоже на Регона, и Ласферы хитры, без сомнений. Но если даже они в самом деле что-то придумали, Эрцог поступил недостойно тирниска и льва. Он в то время не отличался от образа, который создал Кранар. Он разорвал Регона в неравной схватке, даже не ощутив его настоящей силы.

— Я подумал, что Асмирр и Фелан меня ждали. Они пришли как раз когда… ну, после смерти Регона. Но я их не почуял, когда поднимался. А что они сказали?

— Знали, что Регон захотел с тобой встретиться. На всякий случай пошли той ночью его проведать, учуяли твои следы. Что же. Ожидал от тебя более умелых оправданий.

Также — более долгого срока, чем одиннадцать дней. Бесполезное жалкое существо.

— Значит, не дождался, — Эрцог наконец-то отвернулся и с раздосадованным ворчанием стал вылизывать лапы — чистые. — И не дождешься. Убирайся.

— За одиннадцать дней ты настолько привык отдавать указания.

— За одиннадцать дней я вообще-то принес пользу Ориенте.

— Не спорю. Сам лишил себя должности, например.

— Жаль, что ты до такого не додумался.

— Что же, не догадался потерять разум, — Луи обвел взглядом пещерные колонны, смутно напоминающие творения человеческих рук, только сделанные тем, кто прежде не брался за скульптуру. Подземная змея, призрачница, скользила по одной из них к потолку, слышался стук капель, падающих со сталактитов. — Когда уйду, опять начнешь скулить насчет того, что тебе не с кем разговаривать, полагаю. Это мне не с кем говорить, на самом деле, потому что кругом одна ложь. Впрочем, и не думал, что кто-то, кроме Лиери, не станет врать.

И Шорис. Но для всех, кроме еще Юлали, для безопасности взявшей на воспитание Киоли и Таурана, она лишь осведомительница тирниска.

Эрцог поднял голову.

— Где твоя Лиери? — спросил он, и его клыки скрипнули.

Луи насторожил ухо. Эрцог никогда ею не интересовался.

— Что с ней случилось, с лучшим детенышем Алнира? Всем она нравилась. Всегда всем ожиданиям соответствовала, да? Всегда поддерживала, во всем соглашалась, покорялась. Иначе ты бы про нее не вспоминал. А может, она, раз была самкой, успела под тебя лечь? Вам оставалось два года до взросления, но разное случается.

Что же. Если Эрцог начал говорить то, о чем думает, значит, он может и продолжить. Надо об этом позаботиться. Луи медленно втянул когти: ранее не заметил, как они выдвинулись. Странно обожгло в горле, неясно, из-за чего.

Потомок главного Ласфера, это так. Некоторые знания Регон передал не только своим бывшим детенышам, но и другим потомкам.

Луи разыскал Ерту у ее логова, на огромном замшелом камне: кривая трещина разламывала его надвое, делая похожим на оскаленную пасть. Воздух в округе чересчур пропитался остро-горькими запахами стаи и казался невесомой волчьей шкурой. Фе́ркас, волк Ерты, пытался поднять за верхушку поваленное молодое дерево; рядом с ним бегал и хватался пастью за ветки один из переярков.

— Я помог вернуть преступнику разум, теперь он готов отвечать.

Ерта соскочила с валуна, направила уши вперед и обнюхала морду Луи.

— Ответит, — сказала она. — Я их задам.

— Не ты и не Тагал. Я.

Шерсть на холке Ерты поднялась дыбом, хвост вытянулся вверх.

— Не имеешь права.

— Уверена, что он не потеряет разум при твоем допросе? Регон всего лишь напомнил Эрцогу о том, что он не подходит для правления. У меня получится допросить Эрцога так, чтобы он остался в своем уме, ведь у меня большой опыт общения с инриктами.

— Не знаю. Эй, вы, — она глянула на двух молодых волков. — Для вас я всегда все знаю.

— Ага, Ерт, — отозвались волки.

— Ерт, кто меня всегда за хвост кусает, когда я сплю? Мне его пять волков отдавливают сразу, и я запах не разбираю!

— Ерт, а кто мою украл…

Голоса шумели в голове, сливаясь, точно постук капель во время ливня. Ерта быстро огрызнулась, и волки убрались.

— К тому же мы оба — бывшие тирниски, а значит, почти равны, — продолжил Луи. — Не беспокойся, ничего серьезного я не сделаю. Ему причинили намного больше вреда по приказу львов, которые не имеют отношения к Гвардии.

Ерта провыла имена волков.

— Проследим, — сказала она, когда к ней подбежали трое самых крупных молодых зверей из стаи. — При случае успокоим обоих.

— Что с ним будет, раз он теперь опять разумен?

— Его все равно хотят казнить. Многие считают, и люди тоже, что, раз он не может себя контролировать, нечего ему делать на должности тирниска. И никакого испытательного срока. Завтра гвардейцы должны вернуться от Акреона с его решением.

Вот оно что.

Луи молча отошел и, подняв лапу, чтобы вымыть, увидел, что когти выпущены и испачканы землей.

В любом случае казнь — это лучше, чем смерть от воспаления легких в подворотне или в пещере.

На пути к Чантару Луи отошел от волков и забрел в чащу, где поваленные стволы сосен скрывались в зарослях огневики. У нее плотные матовые листья, что к концам разделяются на четыре части, ягоды же длиной с подушечку пальца и напоминают ее по форме. Они начнут созревать лишь через несколько дней.

Луи поточил когти о сосну, оторвал молодой лист лопуха, а после откусил несколько стеблей с огневичными ягодами и положил в его середину. Затем схватил лист так, чтобы огневика не могла выпасть.

Эрцог, как и утром, находился рядом со входом: он лежал, вытянув лапы, и приводил в порядок мех, медленно, то и дело морщась. Не шевельнул и кончиком уха, когда Луи сел поблизости, напротив Эрцога. Лист положил так, чтобы удалось дотянуться самому, но чтобы Эрцог его не достал.

— От холода и травмы можно сказать совсем не то, что нужно, не так ли? Что же. Огневика не зря так названа.

Прижав усы к щекам, Эрцог быстро глянул в сторону выхода. Даже не попробовал встать: похоже, сильно ослабел.

Его схватка с Регоном была бесчестной. Однако сейчас не тот случай, ведь драки и не будет.

— Ерта, — позвал Эрцог с нарочитым безразличием и сразу же облизнул нос. — Этот зверь успел вступить в Гвардию?

— В Гвардии не так много тех, кто умеет правильно вести себя с инриктами, — пояснил Луи. — Не хочешь рассказывать, как все происходило на самом деле, правильно?

— Я рассказал.

Луи прижал к камням его лапу, правую — напряженную, с наполовину выпущенными когтями. Эрцог успел спрятать под себя левую и глухо зарычал, его зубы лязгнули.

— Не советую дергаться и скалить клыки. Особенно последнее. Ты ведь не хочешь снова стать неразумным существом? В следующий раз ты ведь можешь так и остаться в этом состоянии, тогда тебя не просто оглушат, тебя прикончат. Этого хочешь? Или хочешь все-таки ответить правдиво?

Уши Эрцога прильнули к голове, нос сморщился, хвост заметался из стороны в сторону.

— Заткнись, а, — и звонкое, почти келарсье, шипение.

Он огрызнулся, когда шкуру на его лапе прорезали когти — немного, чуть выше кисти, поперек двух келарсьих пятен.

— Смерть Регона была тебе выгодна, правильно?

— Заткнись.

— Так. Понимаю. По-прежнему строишь из себя тирниска.

Луи протянул левую лапу к листу с огневикой. Раздавил когтями несколько ягод и полоснул лапу Эрцога, задев при этом свежую ссадину. Раздался и тут же оборвался негромкий рык, следом за ним послышалось тихое жалобное ворчание, почти скулеж. Сок огневики разъедает, жжет: не опасно, но действенно. Эрцог быстро лизнул рану — подумал бы перед этим, но так даже лучше — и зажмурился, скривив морду.

— Ты предполагал, что убьешь его после вступления в должность. У тебя были такие мысли. Ведь были.

Еще одна царапина, рядом с предыдущей, параллельно ей. Эрцог сжался, попробовал убрать лапу. Луи тогда подцепил когтем шкуру ближе к его лопатке и, рванув на себя, отодрал небольшой клок.

— Не дергайся, сказал. Если воспользуешься второй лапой, сдеру с нее шкуру до локтя.

Занятно смотреть, как наглость во взгляде Эрцога сменяется растерянностью — смешанной со злостью.

И все же он смотрит в глаза. С вызовом, несмотря ни на что.

— Ты собирался его убить. Ты об этом думал. Верно?

Жалкая, никчемная тварь, вообразившая себя кем-то значимым.

Луи, не отводя глаз, снова всадил когти в огневику. На этот раз не просто царапнул лапу — ударил, глядя в притворно-невинные, трусливые глаза с расширенными зрачками. Эрцог, огрызнувшись от боли, посмотрел на лапу. Луи тоже. Прорезал до кости, оказывается.

— Ты первый за много лет, кто увидел кости инрикта. По-своему достижение.

Все еще молчит.

Согнув в локте его вытянутую лапу, Луи ударил в сустав. Он с хрустом сдвинулся в сторону, и раздался короткий рык Эрцога.

Предпочел бы сломать. Лапу, ребра, челюсть; раздробить шею. Непрактично, впрочем. Зверь может сойти с ума, может сказать намеренную неправду из-за помутненного сознания.

Опять эти мысли. Впрочем, всегда удается сдерживаться.

— Думал, — вырвалось у Эрцога. — Но не в ту ночь. Несерьезно. Ну, просто думал, что он мне мешает. Что он опасный соперник.

Луи содрал когтем, измазанным в огневике, еще одну полоску шкуры с лопатки — чуть уже, чем раньше.

— Гребаная ты дрянь.

— Благородное воспитание.

— Ладно. В ту ночь, может, тоже думал, что он мешает. Не знаю. Но я не пошел бы, если бы не позвал он. Отпусти.

— Считаешь, что этого достаточно? Ты вновь подводишь. А ведь свидетелей, как назло, больше не было.

Луи полоснул по груди соперника, и в инрикте проявилось чуть больше сходства со львом. Собственных полос у него слишком мало. Темные потеки тоже прочерчивали полосы: на лапах. Раздался сдавленный скулеж. Какое достойное поведение для хищника, для того, кто взял ответственность за зверей целого материка. Ему не подходит рычащее имя. Видел бы сейчас Алнир своего предпочитаемого потомка.

— Там был какой-то филин.

— Птиц опрашивали, никто из них ничего не видел. Ну же, рассказывай. Что случилось на самом деле?

Больше он не смотрел в глаза. Хоть какое-то продвижение.

— Я уехал из Кейнора после твоего запрета, — голос Эрцога стал более громким и более львиным. Он ненадолго приоткрыл пасть — ее жгло, разумеется. — В Моллитан. Убедил одного местного купить мне книгу. Ну, новую. Про ядовитые растения Долины.

То, что Эрцог нашел способ обойти запрет, было ожидаемым, но не думал, что он добудет редкую вещь. Раз Эрцог в этом признался, наверняка рассчитывает, что его перестанут допрашивать, узнав о такой ценности. Значит, ему есть что скрывать.

— А еще я оттуда запомнил все растения.

Память и внимательность у него всегда были особыми, бесспорно.

— Что за человек? Как с ним связался?

Эрцог промолчал. Луи сжал когтями его лопатку.

— Гелвен Холленур, — Эрцог зажмурился, огрызнулся, зашипел. — Сказал, помогу его дочери перебраться в Экеру.

— Как ее зовут?

— Кая Холленур. Книга у нее. Все. Это случилось на самом деле. Я рассказал.

Хитрая тварь. Так. Без знаний о природе Моллитана не пройти по лесам Долины, однако то, что написано в той книге, не выучить менее чем за год, особенно если будешь занят другими делами. К тому же при условии, что память не такая, как у Эрцога. Он понимает, что способен принести пользу: впрочем, кажется, что моллитанцы помогли бы теперь охотнее.

— Достаточно. Впрочем, нет, осталось одно. Извинись.

— Пошел в лаву.

— Огневика мне уже надоела. Пещерная грязь тоже кое на что способна. Полагаю, когда лапы гниют заживо, это весьма неприятно пахнет и выглядит соответствующе. Ну же, Эри.

Эрцог вздыбил шерсть на загривке. Луи надавил на пострадавшую лапу, впустил когти под шкуру.

— Мне достаточно лишь сунуть когти в грязь или перевернуть твою лапу. Лапа превратится в падаль, тебе же придется ее отгрызать. Сказать пару слов сложнее, чем раздробить себе кости, Эри?

Эрцог молчал. Луи неспешно повернул его лапу набок, и послышался сдавленный рык. Открытое мясо сейчас соприкоснется с камнями, измазанными в глине: вот уже полкогтя осталось.

Он не знает всего об огневике.

— Верну сустав на место, если извинишься. Иначе выверну до конца. Тебе не понравится.

— Прости, — прозвучало чуть слышнее, чем шорох травы.

— Не слышу.

— Извини меня, — эти слова Эрцог произнес громче и с таким тоном, словно пришлось есть падаль. Пока что Луи не стал отпускать лапу.

Выходит, Эрцог надеется, что выживет. Есть заражение или нет — это не должно волновать, если тебя и так убьют.

— Извини меня. Мой тирниск.

А он понятлив. Пришлось вернуть сустав на место — при этом снова раздался хруст — и отпустить лапу.

Эрцог выдвинул другую — ту, что спрятал под себя. И ударил. Морду от лба до щеки пронзило резкой болью. Мелкая дрянь.

— Побочное действие огневики, — Эрцог втянул окровавленные когти. — Судороги. Ты про это не знал, Ласфер?

— Странно, что кустарники до сих пор не считают хищниками, — сказал Луи. — Они лучше царапаются.

Уходя, Луи обернулся. Эрцог сжался в комок на полу пещеры.

Похож скорее на ту нелепую меховую мелочь, каким он был десять лет назад, чем на настоящего себя. Взгляд озлобленный, отчасти испуганный. Но все же осмысленный.

29 галенза, Скадда

Приземлились на склоне горы, на поляне в сосновнике, и Рагнар, едва сложив крылья, помчался в лес, а Скадда бросилась следом, как и остальные ученики. Они нетерпеливо ворчали, щелкали клювами, один огрызнулся, когда в него врезались. Двое новичков вырвались вперед Скадды.

В бору время словно вернулось на час назад: черные стволы, черные тени, протяжные крики сов. В обрамлении темных игольчатых веток виднелось прозрачно-светлое утреннее небо. Сонно потрескивали сумеречницы, пятнистые олени тихо переговаривались и хрустели травой, шуршали ежи и белки.

Лапы замедлялись, верхние веки тянулись к нижним, и Скадда то и дело встряхивала головой. В глазах еще щипало, словно в них насыпали песок. После вчерашнего забега спина очень ныла, даже сильнее, чем лапы. Она казалась горячей и чудилось, что срослись вообще все позвонки. Вот бы поплавать в море, охладить ее.

В море вода живая, она играет, борется и словно возмущается. В озерах скучная. А речки неширокие и поэтому скучнее моря.

Одна из новых учениц Рагнара, бело-рыжая, скачками перегнала Скадду, и Скадда ускорилась, но спину будто стиснуло. Тут же вперед вырвалась еще одна, Лирра.

Скадда мчалась по камням, по ручью, сквозь кустарник, и огибала стволы, и время от времени опять обгонял какой-нибудь грифон, и это даже немного придавало сил: вместе со злостью и желанием цапнуть. Тогда Скадда начинала бежать быстрее, пока спина не начинала сильнее ныть. И постоянно внизу лап ощущался вибриссами плотный воздух: перед валунами, пнями, поваленными соснами. Не всегда удавалось их избежать, порой Скадда запиналась. А склон становился все круче, и постоянно хотелось расправить крылья, хотя было негде.

Раздалось ворчание келарса, глухой рык в два голоса, быстрый хруст сучьев: и все стихло. А что сейчас с келарсом-полукровкой? Возможно, Эрцога уже казнили.

С ним понравилось общаться, но он, оказывается, еще опаснее, чем все думали. Зато была с ним бдительной, когда общалась. И узнала важное о будущем преступнике. Например, что ему имбирь нравится. Вот. Вдруг пригодится.

Виррсет поравнялся: нет, нельзя ему догонять, и никакая симпатичность его не оправдывает. Скадда сильнее метнулась, и земля заскользила, взрыхлилась под лапами, а ствол приблизился так резко, что едва удалось успеть отвернуть морду. Зато Скадда ударилась шеей. Поморщилась, стискивая клюв, и кинулась дальше. Виррсет унесся вперед.

Никого сегодня не догнала. А сколько их там осталось? Оборачиваться, конечно, нельзя. Нужно быть быстрой и сильной, как морские волны. Они не скулят, они бьют и бьют в камни, и в конце концов их обкатывают.

Скадда скоро познакомилась с каждым муравейником на пути и с каждым сучком, и то и дело царапала крылья. Боль в лапах скоро заглушила ноющую спину: и опять перегнал грифон, сколько можно.

На соснах появились янтарно-оранжевые полосы, будто выступила сразу вся смола. Скадда подняла голову: кроны словно укутались в золотисто-зеленоватый дым.

Такие цвета. Все такое спокойное, красивое. А дыхание тяжелое и жаркое.

Лапы били по земле, по хвое, по обломкам веток, и их удары повторялись в пульсе. Лес редел, солнце показывалось то из-за одного ствола, то из-за другого, то из-за камня. Склон стал почти вертикальным. Он весь был в стелющемся можжевельнике, в искривленных соснах, в маках, в скалах, обвитых лимонником, и в камнях, которые торчали словно специально для того, чтобы о них спотыкаться и царапаться.

Далеко внизу лохматился сосново-дубово-можжевеловый лес с примесью алычи, кленов, молодых буков. Захотелось распахнуть крылья и кинуться ему навстречу, а потом, почти у самых крон, взмыть в небо.

Но пришлось замедлить бег: если разогнаться, можно не успеть увернуться от камня. И Рагнар еще не командовал взлетать. В травах пестрели зеленоватые, желтые, голубые крапинки цветов: сами травы оказались очень короткими, ведь ветра всю жизнь их прижимали к камням.

Жжет в груди, перехватывает дыхание: и при этом все вокруг такое отличное. Так тянет ко всему этому приглядеться, отдохнуть.

Лапы сами остановились. Все равно ведь нельзя сейчас быстро бежать.

От вершин восточных синих гор словно откололись кусочки и улетают в небо. На самом деле там, на вершинах, деревья: такие же синие, как и скалы. Когда-то в одной из горных пещер Скадда видела кости вьорта: Ферры, про которую говорила с Эрцогом.

Позади раздались удары лап по камням. Какой еще отдых? Скадда скрипнула клювом. Выдумала же. Как будто домашняя зверушка. Скадда побежала дальше, но не рассчитала скорость: опять поехали лапы. Скадда едва не упала и задела камень пальцами правой задней. В них стало болезненно и жарко.

Кромка леса приближалась.

Солнце нагрело голову, кровь нагрела грудь и лапы изнутри. Даже крылья ломило. Когда наконец-то удалось вбежать под кроны, сзади кто-то мчался. Впереди Рагнар крикнул, что пора заканчивать.

Скадда развернулась. Позади чистил перья неказистый серый грифон, который всегда везде приходил последним. Предпоследняя, как?

Потом Рагнар выделил хорошо отличившихся, особенно Четтану, у которой даже перья не растрепались, и скрипнул клювом на отставших, в том числе на Скадду.

В Гахарите больше летала, про бег даже как-то не думала. Хотя Риад говорил про него, конечно. Но Скадда считала, что это все равно намного проще, чем полеты.

Вот полеты хорошо получаются. Надо, конечно, летать лучше всех, и странно, что так не выходит: но это потому что бег отнимает силы, вот. Грифоны для него хуже приспособлены, чем многие звери, потому что позвоночник плохо гнется.

А все-таки отчасти тренировалась с бегом: училась становиться на задние лапы, когда переписывалась с Дайлом. Это ведь напрягает спину. Надо чаще так делать.

Ветер напоминал дыхание огромного зверя.

Скадда вместе с остальными наблюдала, стоя на краю, как Рагнар спикировал в узкое ущелье, пронесся над его каменистым дном и над речкой, а затем плавно и стремительно развернулся. Запомнила, как он ставил крылья: сначала поднял, затем прижал. А еще уловила все движения перьев и тоже запомнила.

В крыльях еще осталась ломота, но из-за нее только сильнее хотелось летать и перебарывать всякую слабость.

— Повторите, — потребовал Рагнар, когда вернулся. — Дышать ровнее. Не суетиться.

Скадда поднялась первой, расширила концы главных маховых перьев, как делал Рагнар, и стала снижаться. Ветер ударил в клюв, как гигантское крыло. Скадда летела медленно, с осторожностью, взмахивала плавно и развернулась раньше, чем было нужно. Казалось, стены вот-вот сожмутся, как каменные зубы, и раздавят, но Скадда не задела их ни одним пером, даже когда разворачивалась. Места все-таки было много, хотя казалось, что это не так.

— Для первого раза верное решение, но уже во второй раз гасочья скорость тебе только навредит, — сказал Рагнар. — Еще раз, мелкая.

Отлично. Скадда опять кинулась в ущелье, и на этот раз мощнее взмахивала. Получше рассмотрела на этот раз речку: на вид совсем не глубокую, с темно-желтыми камнями на дне. До конца ущелья добралась без проблем и развернулась вовремя. В этом полете повторила все движения крыльев Рагнара. А когда вернулась, он сказал:

— Сойдет.

Другие грифоны справлялись по-разному: кто-то летал очень хорошо, как Четтана, кто-то средне, как Виррсет, хотя развернулся он отлично, а кто-то, как серый новичок, едва не упал. Один грифон сильно задел маховое, Рагнару пришлось спуститься за ним в ущелье и проследить поближе, но все обошлось.

— Выучимся хорошо, а служить некому, — высказался Виррсет. — Тирниски — то бездарь, то инрикт, то отравитель.

— Лучше бы травоеды стали тирнисками, — Лирра принялась чистить черные блестящие перья. — Хоть и тупые, зато не убийцы.

— Если кто клювом щелкнет про побег из отряда — маховые перья обдеру, — заметил Рагнар.

Потом полетели вслед за Рагнаром над лесом, что заполнял распадок. Ветер дул навстречу: очень сильный, северо-западный. Пришлось бить крыльями, толкать себя вперед, а еще опять потянуло в спине.

— Никакой торопливости, — доносились слова Рагнара. — Не дышать слишком часто, воздух никуда не исчезнет. Повторять за мной.

Поток воздуха нападал, словно невидимый, но мощный зверь. Рагнар уносился все дальше: но другие грифоны, кроме еще Четтаны, правда, не обогнали Скадду.

Удар по стылому воздуху, снова и снова. Рагнар пролетел уже половину пути, а Скадда следила за его перьями, стараясь поворачивать свои так же. В крыльях все сильнее напрягались мышцы.

Вихрь с силой толкнул. Крылья Скадды сбивчиво захлопали, горы покачнулись, ушли в сторону. Мимо пронесся Виррсет. Скадда подгребла под себя крыльями, выровнялась. И, обогнав рыжего наглеца, кинулась за Четтаной, всмотрелась в далекого Рагнара.

Рагнар уже почти сравнялся со склоном одной из гор, а Скадде удалось преодолеть лишь половину пути. Ветер бил как поток, как волна, а крылья слишком напряглись.

Воздушная сила отбрасывала назад, гнула перья. Еще чего. Скадда ненадолго удержалась на потоке с распахнутыми крыльями и вновь ими ударила. Подалась вперед, и опять взмахнула, и снова. Поставила крыло, как у Рагнара, чуть согнув: помогло выровняться. Но из-за ветра крыло тут же пришлось распрямить: показалось, что он сломает маховые. Он отпихивал, свистел в ушах, казался осязаемым. Настоящая схватка, только у ветра нет морды, лопаток и боков, которые можно подрать когтями.

Рагнар обогнул утес и исчез за ним.

В груди стало тесно, горло будто сжалось изнутри. Еще взмах, еще, еще. Ветер чуть успокоился, и Скадда вдохнула воздух несколько раз подряд, приоткрыла клюв. Еще раз подгребла крыльями. Гора приближалась: чуть-чуть. Как двигались камни под лапами при первом полете. Как будто вернулась в детство, стала такой же мелкой и слабой.

Рагнар выскользнул из-за утеса и полетел навстречу: ему хорошо, для него этот ветер теперь попутный.

— Хватит. Разворачивайся.

Но ведь получилось бы. Правда, уже устала. И, раз даже Рагнар спускается, устать сейчас можно.

— Ни у кого из новичков не вышло бы пролететь до конца, — сказал Рагнар. — Будете здесь еще тренироваться, — и здорово. Может, удастся в следующий раз одолеть весь этот путь.

Добрались до лесистого склона и опустились на прогалину, окруженную орешником и дубами. Рагнар направился вверх: хорошо, что не побежал. Растения сгущались, и часто приходилось огибать заросли чернокогтя, можжевеловые и ореховые деревья, дубы, а еще протискиваться между ветками котолапника, куста с ворсистыми листьями, как у равий. Кроны смыкались, мелькали черные узкие стволы деревьев. В лиственно-игольчатой подстилке сновали ящерицы и мыши, одну мышь Скадда поймала и стала грызть на ходу.

Рагнар резко остановился и развернулся к Скадде. Скадда поскорей проглотила хвост.

— Мелкая, рассказывай историю Гвардии.

Вчера закончила на семьдесят восьмом, когда правил последний тирниск-келарс, и теперь продолжила. Рагнар, наверное, думал, что не получится вспомнить, где остановилась, но ошибся.

Гвардеица Хора еще до того, как стала главой Гвардии, не дала львам убить тирниска-келарса. Когда тирниском впервые назначили льва из рода Фернейл, Хора возглавила Гвардию Кейнора. Еще Рагнар внезапно спросил про вожака Со́тула, который помогал животным сблизиться с людьми: он жил до Хоры, но, конечно, Рагнар не застал врасплох, и Скадда все рассказала, в том числе даты.

Потом и другие грифоны ответили, а дальше все лазали по отвесным утесам. Скадда отлично удерживалась, а шедшая рядом черная Лирра пару раз едва не соскользнула, но Рагнар всегда вовремя к ней подлетал и помогал не сорваться, называя при этом бестолочью. Скадда, следя за ними, оступилась и упала, но сразу взмыла.

— Бестолочь. Будь ты крупнее, расшибла бы клюв, — сказал Рагнар.

Быть мелкой полезно.

Наверху одного из утесов подрались: это был тоже урок. Скадда дралась с Четтаной, но та оказалась слишком мощной и сразу победила. И с Лиррой, которую сначала поборола, но потом она одержала верх, чтобы затем опять проиграть.

Пока шли над пропастью по прерывистому выступу шириной в лапу, Рагнар рассказывал про сегодняшний путь:

— Мелкая, начнешь с Птичьей, она идет от окраины Раткела. Разыщешь школу, затем над Обвальной долетишь до стадиона.

Выяснилось, что понадобится увидеть центральный сад, больницу для зверей, заброшенную смотровую вышку, которая у автотрассы, а еще пляж на северо-западе. Никаких проблем, а крылья пусть не ноют, стыдные.

Пути других грифонов совпадали друг с другом и с путем Скадды только отчасти. Чтобы никто не повторял за сородичем, а искал все сам. Теперь, когда у Рагнара стало много учеников, он не мог проверить путь у каждого. Поэтому у всех выслушивал рассказы о том, как они летали и где, а летал по выбранному маршруту лишь с двумя или тремя учениками в день, и всегда выбирал разных.

— Теперь вот еще что, — добавил Рагнар, закончив говорить про ориентиры. — Скадда со мной занимается полмесяца. Еще пятеро грифонов — тоже около того. Да и еще трое подходят.

Скадда подалась вперед, насторожив уши.

— Со скалы не свались, а то у тебя крылья уже слабее, чем у ванланки. Через несколько дней девять грифонов, первыми ко мне попавших, я испытаю. Кто пройдет испытание, тому разрешу продолжать учиться. Кто не пройдет, тому в Гвардию уже не попасть.

Все получится.

— А что будет? — спросил Виррсет.

— Вот в тот день и узнаешь, — ответил Рагнар. — С полетами больше тренируйся. У Четтаны и Скадды с этим получше, чем у тебя, но у мелкой лапы как у ящерицы. Свободны.

Когда все грифоны улетели, Скадда немного задержалась, глядя на острую вершину горы Агии. И как будто охладели кости, хотя пещера с останками вьорта так далеко.

— Лети давай, — сказал Рагнар. — Шансы у тебя есть, но, если прилетишь последней, тоже не удивлюсь.

Последней? Так быть не может. Все-таки очень быстрая.

— А ты осмотрел больше половины Ориенты? — Скадда повернулась к нему.

— Допустим.

— А ты видел вьортов? Я нет. Ну, живых не видела. А когда казнят тирниска?

Рагнар не ответил и взмыл: от ветра, что подняли его крылья, Скадда зажмурилась. Затем и сама улетела: к речке, чтобы искупаться и почистить перья. А потом — в Экеру.

Гостиную Георга освещало золотистое закатное солнце, а за столом сидел знакомый человек. Молодой, светловолосый, как и все кейнорцы, но еще и кудрявый, а такие волосы бывают редко. Он был очень бледным, а серые глаза смотрели так, словно он потерялся.

Вместо позвоночника словно вставили раскаленный железный прут. Крылья казались тяжелыми и будто приклеенными. Зато Скадда разыскала все ориентиры.

— Жер, это Скадда Корфай, моя хорошая знакомая, будущая участница Гвардии, — представил Георг, заходя следом за Скаддой. — Вы уже виделись в университете, но тогда неподходящее было время для знакомства. А это, Скадда, Жермел Кадати, мой студент, уже настоящий химик, автор научной работы. Мы с ним вместе в лаборатории порой трудимся, вот он пришел по работе со мной поговорить. Да и не только.

Знакомое имя. Скадда глянула на книжный шкаф. Точно: «Вернуть Жермелу, купить себе такое же», снова нашла эту подпись под кассетами с музыкой.

— Дайл скоро возвратится, — добавил Георг. — Устроился временно в ремонтный центр.

Скадда радостно подняла уши торчком.

— Это, рад познакомиться, — сказал Жермел. Почему-то он в кофте с длинными рукавами, хотя на улице очень тепло, а дома тем более. Даже у Георга короткие рукава.

Скадда кивнула и легла на пол.

— Так говоришь, все письма изъяли? — Георг сел рядом с Жермелом. — Ничего больше не сказали, не вызывали в отделение?

— Нет. Только письма жалко.

Дальше они разговаривали про химию: Скадда ничего не поняла и задремала, и крылья хотя бы расслабились.

А когда удалились шаги Георга, Скадда подняла голову. Жермел все еще сидел за столом и смотрел задумчиво, свет из окна обводил его кудрявую голову золотистым контуром.

Скадда подошла к Жермелу, с трудом оперлась лапами на края стола. Долго переписываться не получится, но надо тренироваться. Жермел достал из нагрудного кармана блокнот и вырвал листок, пододвинул к Скадде лежавшую на столе ручку, а Скадда ее подхватила.

«Тебе нравится музыка».

— Откуда ты знаешь?

«Я гвардеица и шпионка».

Жермел подпер ладонью подбородок.

«И ты берешь кассеты у Георга».

— Бывает. О, ты и правда шпионка, — но думала, что он усмехнется, а у него какие-то грустные глаза.

«Ты работал с Георгом два с половиной года назад? — Скадда зажмурилась от яркого янтарного света. — Он тогда лечил меня. И родителей».

— Работал, но тогда он исследования скрывал.

«Знаю. От тебя тоже?»

— Я был просто первокурсником, тогда еще ничего толком не умел.

«Я тоже только начала учиться. Но уже много умею. Осталось улучшить бег».

— Особенно хвастаться умеешь?

«Никогда не хвастаюсь».

И Скадда, отпустив ручку, поставила передние лапы на пол. Спину сдавило, обожгло: нет, стоять на задних лапах даже сложнее, чем бегать. Но сдаваться нельзя.

Когда вернулся Дайгел, синь на улице перешла в черноту, разбавленную яркими огнями фонарей и окон.

— Зарплата в этом ремонтном центре та еще, конечно, — сказал Дайл. — Да и не все домой принесешь, некоторые штуковины обитаемы. Тараканы там с пауками соседствуют, еще немного и начнут друг к другу в гости ходить, тимис пить.

Они же неразумные. Хотя понятно: он шутит.

— Ты тимис, кстати, купил? — спросил Георг, заглянув в гостиную. — У меня закончился.

— Даже тербету не купил, она в магазине закончилась. Морковь тоже, мясо вымерло. Купил соль.

— И что ты собираешься солить? — поинтересовался Георг, посмотрев на него поверх очков.

— У нас вон Скадда есть, — Дайгел качнул головой в сторону Скадды, а Скадда в ответ насторожила уши и щелкнула клювом. Поохотилась бы для него, конечно, если будет время. — Зайца притащишь?

— Сам и будешь его чистить, — предупредил Георг. — И ванную отмывать — тоже. Ну, доживем до зимы. Зимой хоть ничего вывозить не будут.

— Какие-нибудь объедки нам, может, и перепадут. А вообще я кефир принес и яйца, сообрази там себе что-нибудь.

Когда Георг удалился на кухню, Дайл вытащил штуку, которую должен был починить за деньги, и Скадда, повернув голову набок, внимательно ее рассмотрела: коробку с кнопками сбоку и металлическими «челюстями» спереди.

Выглядит интересно, но как может быть интересно в ней копаться и ее разбирать, ведь это совсем не то, что искать куски повкуснее в теле добычи? Тут все сложное, и никогда не было живым. Раньше никак не могла поверить, что Дайгелу правда нравится раскручивать и закручивать всякие железки. Думала, люди просто вынуждены этим всем заниматься.

— Эта ерундовина служит для готовки всяких салатов, — пояснил Дайгел. — Как с ней обращаться — взять все нужное для салата, засыпать в пасть, закрыть пасть, нажать, и тебе там все порубят, перекрутят да перемешают. Говорят, при этом нет-нет что-нибудь да застрянет в лопастях. Сейчас разберемся, что случилось у этого товарища.

Дайл разложил перед собой схему прибора.

— Дай-ка мне отвертку — ту, что крестообразная тонкая.

Скадда открыла лапой футляр, вытащила клювом нужную штуку из-под креплений-резинок. Отдала ее Дайгелу, и тот сразу принялся откручивать болты, которые соединяли крышку прибора со стенками. Затем Скадда прошлась по комнате, огляделась, вскинула голову. А если все-таки удастся взлететь на шкаф? Нет, можно погнуть о стену маховые перья.

На спинке стула висела кофта Дайгела и штаны для улицы: все-таки можно сделать комнату более подходящей для грифона. Правда, эти вещи лучше не трогать, их можно исшерстить, а Дайлу завтра их надевать. Скадда принесла из коридора куртку Георга: сам он что-то готовил на кухне. Зашла в его комнату, открыла платяной шкаф и вытащила кофты из дальнего угла: очень теплые и шерстяные, сейчас такие все равно не носят. Выбьет.

Скадда стащила эти вещи в комнату, сложила их там на полу, прошлась по ним, примяла и улеглась. Все, есть гнездо. Почистила перья, искусала часть из них от основания до кончика, чтобы вытащить последние пылинки.

Уснуть не получилось. По ножке одного из стульев взбиралась расписная сколопендра, лимонная с иссиня-черными полосами и красными крапинами. Самая интересная разновидность, они быстро бегают и так же быстро нападают, когда на них охотишься. От азарта даже в лапах и спине почти перестало ломить.

Скадда сшибла сколопендру на пол, та начала извиваться, затем кинулась. Скадда бросилась на кровать и, нацелившись, прыгнула с нее на сколопендру. Но нарочно промахнулась, чтобы не раздавить. Быстро ударила и увернулась от выпада.

— Вышвырни ее и дело с концом, — Дайгел поморщился. Он их не любит, хотя они красивые и необычные. Как такую выкинуть?

От нового толчка лапы сколопендра опрокинулась, затем перевернулась обратно и полезла по ножке кровати.

— Выкинь падлу, — сказал Дайгел.

Скадда успела подцепить существо лапой и сбросить. Сколопендра засеменила под кровать. Туда не пролезешь, и там темно, а ведь эта штука ядовитая, пускай и не очень опасно.

Наконец, многоножка показалась на стене над кроватью, а Скадда подождала, пока она не поднимется выше, и столкнула ее. Потом сколопендра вылезла рядом с инструментами Дайгела и пробежала, изгибаясь, по открытому футляру.

— Хватит с меня, — когда Скадда снова потянулась к сколопендре, Дайл опередил: схватил многоножку пассатижами рядом с головой, плоскогубцами — за хвост и понес к окну. — Со своими дикими подружками встречайся в дикой природе.

Лапы и правда ныли уже меньше. А тренировка со сколопендрой вышла совсем короткой, так что Скадда направилась к двери.

— Куда на ночь глядя? — позвал Дайгел и усмехнулся. — Что, подружка дороже нас? Погоди, а это ты чего здесь натворила?

И, когда он дал листок и ручку, Скадда записала:

«Я отдохнула. Долго отдыхать стыдно. Мне надо больше бегать, но сразу после тренировки я не могла. Утром начинается Рагнар. Только сейчас».

— Вернешься хотя бы?

«Конечно. У меня же здесь гнездо. Только не разбирай мое гнездо, а то клюну».

— Ты у папани-то разрешения спросила, чтобы вещи его разбирать?

«Но это все равно его вещи. На его территории. Я же их не уношу. Они ему сейчас не нужны. Разве нельзя? Ты мне сам давал вещи».

— Так ведь старые.

«Это временное гнездо. Ничего не испорчу».

— Пускай уж, — раздался голос Георга из его комнаты. — Скадда, ты только моль в следующий раз поймай, как полезешь.

«С молью не интересно играть, она очень быстро дохнет».

Дайл прошел со Скаддой в коридор и отпер дверь.

— Ну, смотри. Только гляди, чтобы лапы не обломились.

Скадда его по-дружески цапнула.

Ночью непривычно, все тусклое, и цветов нет, кроме черного и желтого, и изредка мелькающих огоньков вывесок. А лапы словно горят, и спина тоже. Асфальт под подушечками тоже словно раскаленный.

Мимо магазина, мимо палисадников и подъездов, мимо припаркованной машины, велосипеда. Вперед, и свернуть, и опять вперед. Ломоты больше нет, один только жар, а лапы двигаются так, словно они чьи-то чужие.

Скадда остановилась лишь когда забежала на луг в полукольце многоэтажек: совсем немного осталось до моря, ездила тут с Дайгелом. А потом легла на траву.

Надо так повторять каждую ночь.

30 галенза, Дайгел

Город несся за окнами, полузнакомый, чернющий, с пятнами огней. Вскорости из бокового окна ничего уже стало не видно, беспорядок из капель на темном стекле хорошо все скрывал. Впереди то и дело елозили очистители, просматривалась пустая дорога, а еще проносились высотки, фонари, лужи, фонари в лужах да размазанные буквы вывесок.

На радио закончился разговор о медицине, потом стали призывать в плавание по Каргосскому морю.

— Его Кейнору когда-нибудь вернут? — усмехнулся Дайгел.

— Ты еще попроси нашу рыбу вернуть, которую оттуда вылавливают, — отец покачал головой. — Причем вылавливают-то наши, да только ни плавника потом не видят.

А затем началась предвыборная агитка, призвали голосовать за какого-то Тернески, после чего по новостям напомнили о том, что Акреон Кардей разрешил казнить недавно назначенного главу зверей.

— Он выразил согласие с мнением главных вожаков о том, что зверь, неспособный себя контролировать, несет угрозу, особенно на должности правителя, — говорила дикторша.

— А еще это новый укол в адрес лет-танера, — сказал Дайгел. Ведь именно этого котяру лет-танер и использовал, чтобы бросить Акреону вызов. — Все усложняют и усложняют. Мало им порванного крыла Легонии.

О чем в новостях, ясное дело, молчат. Как будто этого никто не видел.

— Нового тирниска, Гелеса Ласфера, утвердил в должности ваессен Акреон Кардей через посланницу, главу льеты Инис…

Дальше не дослушал, как раз добрались до места, и отец вырубил приемник. Дайгел выбрался из машины, огляделся: как выяснилось, отец приткнул «Дагату» у палисадника рядом с восьмиэтажкой.

Капли скребли по капюшону, лицо холодили так здоровски, что ни в какой подъезд с его духотой и лезть было неохота. Даром что пригласил туда отца сам новый лет-танер Алеарты. Дайгел угодил ботинком в лужу, разбрызгался по асфальту тусклый желтый фонарь.

Раз Вестомор Марез теперь лет-танер, надо его спросить про завод «Эльтен». Все-таки опыт работы инженером-механиком на заводе имеется, и неплохой. Постоянно работать в мелких ремонтных центрах — не дело, как будто взяли и скрутили тебя в тонкий провод. Еще и платят там мьенцы. А если не работать, не ровен час сделаешься пнем трухлявым заместо человека. Ну и за тунеядство привлекут, само собой, если полгода нигде не числиться.

На первом этаже выделялся здоровенный балкон — сразу ясно, чей. Рядом с ним, среди всяких кустов, виднелась беседка с крышей, которую облиствила какая-то лиана.

Раздался вой. К подъезду подступило штук шесть волков, все мокрые, растрепанные. Отец повернулся к самому крупному — или крупной, похоже, это была волчица — и дал обнюхать ладонь.

Гвардейцы, раз бродят вместе. Летом-то все волчьи стаи разбредаются, кроме тех, что следят за порядком.

Волчица завыла, заворчала, почти забормотала. Дайгел понял только «вожак», «не подходит», «смерть».

— Что поделать, так по закону понадобилось — Ласферов выбрать, — успокаивающе сказал отец. — Ничем тут глава города не поможет.

Опять завыли.

— Раз он такой преступник, Гелес этот ваш, то его арестуют рано или поздно, согласитесь со мной?

Волчица огрызнулась, глядя вбок.

— А как мы подсобим? Гвардия не помогает полиции, а полиция — Гвардии. Если мы еще и это нарушим, все решат, что люди в звериные дела чрезмерно лезут. А если не полицейским расследовать, то кому? У меня-то опыта в этом никакого. Все равно что ты сейчас в гвардеицы пойдешь.

Рыкнув, волчица мотнула хвостом, почти по-собачьи, а затем развернулась и увела своих.

— Так то не гвардейцы? — спросил Дайгел. — Еще ж не холода, а они вон вместе.

— Вот именно, Дайл.

В подъезде лампочка приличная, не из тех, что горят в отцовском — те-то свет скорее поглощают, чем дают. Но какое здесь освещение на этажах выше, еще неизвестно. По углам чисто, стены крашены в белый и синий, ступени ровные — объект будто только вчера сдавали. Отец постучал, в замке щелкнуло.

Это последние дни, когда Вестомор открывает двери сам: потом он переберется в алеартскую резиденцию, где будет тьма служащих. Ни в одной другой льете лет-танеры и лет-тенны в подобных условиях не живут. После взаимного приветствия отец сказал:

— Мои поздравления с назначением.

— Присоединяюсь, — добавил Дайгел.

Затем Марез пригласил следовать за собой. В коридоре его квартиры можно было бы открыть целую мастерскую. Пахло тимисом и чем-то приторным: как выяснилось, из зала величиной в две, а то и три отцовы гостиные.

Дайгел, пока шел через комнату-площадь к столу, как следует осмотрелся. Телек в углу стоял неплохой: «ЛМ-189», из современных цветных. На тумбочке проживали целых два радиоприемника, один был подклеен скотчем. Так то же «ША-НАТ 10-м», «шанатка», раритетная вещь, по звучанию даст фору любой новинке. А еще по углам тумбочек целых пять штук, все разномастные. Коллекционирует он их, что ли.

— Мне жаль, очень жаль, что обстоятельства моего назначения не самые оптимистичные; впрочем, что говорить, мы сейчас в этой ситуации бессильны. Как жаль лет-тенну Марену Вирезе, все мы надеялись, что она будет долго править Алеартой, но эта болезнь…

Все разместились за столом. У Мареза рядом с тимисником стояла «Белая равия», неудивительно, что ликер он пить не стал.

— Мы второй раз встречаемся, и второй раз во время дождя, а вода символизирует Единство, — добавил Марез. — Хороший знак.

Вот почему в речах политиков столько воды. Трудятся на благо Единства, бедные.

— Угощайтесь. Что принес с собой конец учебного года, танер Эсети-старший?

Отец наполнил стакан до верха шипящей «Белой равией».

— Всем доволен, есть студенты, подающие надежды. Никаких проблем с коллективами у алдасаров.

Это да, особенно у Есы.

— В Легонии всегда будет Единство, несмотря ни на какие разногласия, — Марез тоже взялся за вино.

Вот и пошли банальности, у всех политиков слова как под копирку.

Но и впрямь думается, что не случится ничего серьезного. Видел демонстрации в Гахарите, подобные тем, что на днях прошли в Экере: там то на продукты в зиму цены взлетят выше крыши, то обещанный мост через реку не построят, то стадион закроют. А через пару дней как будто и не было ничего. Так и здесь. Люди вышли, высказались да и все на этом.

— Все не может быть решено сразу же, и закономерно, что население может многое не понять, — добавил Марез. — Возвращаясь к вашей работе, танер Георг Эсети: вы ведь и сейчас сотрудничаете с вашими выпускниками, которые стали известными учеными, не так ли? Летия Варнезе, Раммел Нитур.

— Порой, лет-танер Марез, мы созваниваемся и переписываемся. Как правило, не по работе.

— Мне известно, какой огромный вклад внес Раммел Нитур в лечение горной чумы в Кранаре и северном Моллитане. И как повлияла Летия Варнезе на современную анестезиологию. Сейчас она, как мне известно, работает в Палагете, разрабатывает там новые лекарства. Вы повлияли почти на всю Ориенту прямо или косвенно, танер Эсети. Не хотите ли повлиять на всю Ориенту?

Отец наклонил голову, чуть заметно нахмурился: для тех, кто его мало знает, просто задумчивый жест, а на деле — «как вы достали».

— С такими людьми, как вы, в Алеарте больше никто не повторит судьбы лет-тенны Марены Вирезе. Вы ведь знаете, что в Алеарте слабо развита медицина, не хватает квалифицированных врачей. Глава здравоохранения не слишком компетентен. Не беспокойтесь, мы можем вам предоставить оборудование, чтобы вам не пришлось отказываться от исследований, которыми вы сейчас занимаетесь.

Да новая работа столько времени сожрала бы и не подавилась, что поневоле пришлось бы отказаться.

— Окончательно я все решил, лет-танер Марез.

Марез, кивнув, подпер ладонью подбородок.

— Ваше право.

— В Алеарте, насколько помню по газетам, до недавней поры не было мало-мальски приличного оборудования, — вступил Дайгел. — От нас завезли?

— Так и есть. Хорошо, что Алеарта и Кейнор сейчас улучшили взаимоотношения, не в последнюю очередь благодаря Аттестации. Кейнор старается поставлять технику и для медучреждений, и для заводов, и для актариев, и в учебные заведения кое-что. Только мало кто умеет пользоваться этим оборудованием, сказать по совести.

Кто бы сомневался в алеартцах. Дай им лопату и то не догадаются, зачем она нужна.

Дайгел попробовал вино — не сказать бы что крепкое, но на вкус ничего так, с кислинкой.

— Лет-танер Марез, а вы не слышали, случайно, про восстановление завода «Эльтен»?

— Который в Панесте?

— В Далии, — сказал Дайгел. В Далии его любимой, в алеартской столице.

— Да, только сегодня общался с его руководством, они хотят набирать сотрудников. Ваессен уже окончательно решил его восстанавливать, расширять тоже. Выделил деньги. А вы откуда знаете?

— Есть один информатор. Сырье будет из Кейнора?

— Да, кейнорское, и с поставками на этот раз обойдется без проблем.

Конечно, сдалась она, эта Алеарта, но, с другой стороны, если здесь работы нормальной не сыщется, то отчего и нет. Далия не так далеко от Экеры, как гахаритский Панест.

К отцу на колени запрыгнул невесть откуда взявшийся котяра: черный, с белым «галстуком» да белыми «перчатками», с хвостищем как у белки, аристократ этакий. Здоровенный, едва поместился. Сузились зрачки, окруженные тусклой желтизной.

— Альма́н, не приставай к гостям, — Марез поднялся из-за стола. — Мои извинения за возможное неудобство.

Кот отвернулся от хозяина и ткнулся мордой в руку отца.

— Мр, мр.

— Альман Катадо́р, покиньте комнату, пожалуйста, и возвращайтесь к нашей семье, — сказал Марез.

Котяра еще раз боднул отца в руку, спрыгнул и проследовал к выходу, задрав хвост.

— Давно заключили соглашение? — поинтересовался отец.

— Шесть лет назад. Кот родом из библиотеки Бенора, грамотный с детства. Я еще позвоню вам из Алеарты, танер Эсети-старший. Если что, можете на меня рассчитывать.

Уехали не сразу, сперва заглянули в магазин, расположенный недалеко от дома, где проживает новый алеартский лет-танер. Ну, естественно: там, где живет правительство, все обстоит как надо.

Магазин находился на первом этаже девятиэтажки и оказался довольно-таки просторным и с вменяемым ассортиментом. Дайгел взял крупу и нашел неплохие овощи, все упаковал и взвесил. Цены, правда, оказались выше, чем в Гахарите, где те же ва́клины сроду не росли, вечно мерзнут.

— Давай я по-быстрому в Гахарит съезжу и куплю там еду, дешевле выйдет, — заметил Дайгел. Отец усмехнулся, в его очках тускло блеснули, отражаясь, магазинные лампы.

Хлеб пришлось отрезать, а не брать целую буханку. Без мяса решили обойтись, раз уж стоимость у него считай вровень с новым телевизором. Дайгел долго присматривался к сливочному мороженому, но махнул рукой — лучше экономить, к тому же еще в Далию ехать.

На кассе все перевесили, а кассир кивнул, получил деньги и выпустил.

— Погоди, — сказал отец. — Забыл одну вещь.

— А я тут мокнуть буду?

— Тебе под дождем всегда больше нравилось, чем в квартире, не выдумывай.

Это верно. Дайгел, подставив голову дождевым каплям, дождался отца на улице, а как сели в машину, выудил из кармана потрепанный листок с карандашом и чиркнул при фонарном свете пару строк про шанатку, про напитки Мареза, про его квартиру. Тоже кое-что из жизни города, а стало быть, пригодится.

На обратном пути так лепило, что Дайгел ни слова не понял из передачи про раскопки древнеимперских городов, хотя уж на что интересная тема. Верхние веки магнитились к нижним, башка норовила упасть. Дайгел потер лоб ладонью, поморщился от слишком яркого огня светофора.

— И про лаохорта он ни слова не сказал, — заметил Дайгел. — Как будто ничего и не стряслось. Укрепил Акреон Единство, нечего сказать.

— Похоже, все его рассмотрели, пока он не улетел в море, — сказал отец. — Все заметили. Кроме политиков.

— И чего он ободранный полез искать морскую угрозу? Или он недалеко улетел, где морские вьорты еще не водятся? Да полетел не гонять их, а показать народу, что с ним все в порядке, вон он какой сильный.

— Судя по всему. Вся суть Легонии. Лишь бы только к нему на самом деле не прорвались вьорты, если и впрямь страна начнет разделяться. Тогда лаохорта обдерут так, что от прибрежных городов могут остаться одни руины.

— Да никто у нас не будет отделяться, хотя и достал этот ваессен всех со своим Инисом и столицей. Люди все-таки хорошо знают, что творилось пятьдесят лет назад. Кому оно надо, чтобы повторилось.

— Ты вот думаешь, что ты меня успокоишь этим? — отец глянул искоса. Да с задумчивостью.

Он-то отделение Кейнора поддерживал тогда, в юности. А потом пришлось смириться.

— Какими мы бы ни были с тобой кейнорцами, нам бы с тобой жизнь нормальную. Работу, да крышу над головой, а не на голове. Из-за взрывов, из-за вьортов — не суть.

Отец немного помолчал и добавил:

— Вижу, ты заводом заинтересовался.

Все тянет его свободный Кейнор: но скорее как память о молодости. Ясное дело, что всякие там бунты и отцу не нужны. Слишком много они ему нервов потрепали в свое время.

— А то. Приедешь ко мне в Алеарту в отпуск, по горам с тобой походим, как в Гахарите.

Стрелки часов на отцовской руке светились зеленым. Как-то он мудрено называл химическую штуковину, которая это вызывает: алюминат чего-то там. Дайгел все хотел купить себе такие же, но свыкся со своими старыми да обычными.

— Ну что же, неплохо-то будет, если все сложится. Беспокоюсь я, Дайл, все равно. Из-за Жермела вот тоже. Опять же, ваессен единолично решил казнить Эрцога. Это все еще пуще обостряет.

— И что, правда у этого зверя мозги набекрень, потому что он полукровка?

— Смесь слишком разных менталитетов, — кивнул отец. — Ничего хорошего. Я-то с ним общался, он приятный, но все это временно. Он вон чего натворил. Еще и уволил вдобавок мою Керку.

Поймала пару хилых коз, о чем считай никто и не знал. Бывает, чего уж там. Зато в остальном так себя проявила, что неясно, кто ее теперь заменит.

— Забирай, а то растает, — отец, притормозив машину на светофоре, достал пакет с заднего сиденья и протянул Дайгелу. Дайгел забрал его, запустил внутрь руку, и пальцы слегка свело холодом.

Запомнил же, какое мороженое приглянулось. Дайгел ухмыльнулся.

Скоро доехали, выбрались под дождь и ветер, и капюшон у Дайгела немедленно слетел. В ветках дерева, растущего за гаражом, завыло, будто там поселилась стая собак, и по голове проскакали листья. Дайгел едва на ногах устоял, да и обертка от сливочного мороженого едва не улетела: придержал попрочнее, а то еще штрафище платить, мало на сегодня трат.

В подъезде, в углу, спал какой-то зверь. А, так это же Скадда. Ушами прянула, приподнялась, головой тряхнула. Как вчера на ночь глядя ушла, так и не видел ее, а теперь заявилась.

— Полуночные существа, — сказал Дайгел. — Чудища лесные.

«Все-таки уедешь».

— Скорее всего, — кивнул Дайгел, садясь на ковер у окна, за которым то зажигались, то гасли квадраты чужих окон. Скадда подошла с листком и карандашом в клюве, улеглась рядом, на пол и начала записывать:

«Тогда я буду тебе писать, потом прилечу. Я почти гвардеица, могут послать и в Алеарту».

— Прямо-таки почти гвардеица, — Дайгел сделал вид, что приготовился изловить ее ухо прямиком за черный кончик. — Ты выучись сначала.

Скадда взъерошила серые перья на шее и шутливо куснула за ногу. Потом перетащила ближе к Дайгелу свое гнездо из отцовых вещей.

— А так прилетай, разумеется. Там климат мягче гахаритского, зато горы ниже, и еще еда кошмарная.

«Даже косули невкусные?»

— Косули, так думаю, еще ничего, если их не приготовить по-алеартски. Буду сам отлавливать и готовить.

«Я тебя научу».

— Готовить? — Дайгел положил ладонь ей на макушку, а Скадда загудела, как неисправный прибор. — Да не глажу я тебя, успокойся.

Скадда стряхнула руку и добавила:

«Ловить, конечно», — а потом слегка подцепила клювом рукав отцовского свитера.

— Ага, как раз аалсоты улучшат, вот я спрыгну с них, да как оглушу. А ну не лопай свитер, ишь ты какая нашлась.

«Искать подходящих животных. Вот что имею в виду», — рукав она отпустила и вздернула голову.

— Да знаю я вас. Ло́вите чаще старых да больных, а больно надо мне давиться.

Голубые глаза Скадды прищурились, и она приписала:

«Это у нас алеартская кухня».

— Так значит вы, пернатые, родом из Алеарты. Я вас раскусил.

«Нет. Ты говорил, алеартцы глупые».

— А ты говорила, Единство нужно, все равны.

«Да. Но я не из Алеарты. Мой род из Палагета».

— Знаю, — кивнул Дайгел. — Может, и туда с тобой съездим. Палагет мне больше по душе, чем Алеарта.

31 галенза, Еса

Черные ветки двигались по бирюзово-голубому небу, наклонялись и выпрямлялись, сталкивались, а еще болтали на шуршащем языке, напоминая веселую компанию, которая гуляла всю ночь. Спать совсем не хотелось, тем более снилась разная ерунда, что «Осу» отменили или что велик больше ездить не будет. И что-то про Эрцога.

Еса бесшумно открыла дверь, на цыпочках выбралась в гостиную и мимо маминого дивана прокралась: а мамы нет. Выглянула в коридор — под кухонной дверью тускнел росчерк света.

А слева — совсем чужая комната, теперь даже кажется, будто там начинается другая квартира. Наконец-то дома спокойно. Как здорово, что уже несколько дней ссор не случалось, только для этого понадобилось, чтобы мама с папой не разговаривали вообще.

Мама читала на кухне под настольной лампой. Казалось, что ее волосы, рыжие и волнистые, сами светились, а не лампа их освещала.

— Ты чего, Еска?

Из своей комнаты уже чуть-чуть заметно утро, а здесь ночь настоящая, снаружи одна чернота, только окна горят в далеких многоэтажках.

— А ты?

— Так, — мама положила раскрытый журнал обложкой вверх. Она, как обычно, читала «Комету», научно-познавательное. — Муть снится. Почитала хорошего, чтобы лучше спалось. Представляешь, предполагают, что на других планетах есть остатки воды. Может, там и жил кто-то. Сейчас опять пойду спать, может, оно мне и приснится. Иди тоже спи, рань такая.

Сегодня решится, кто поедет на Аттестацию. От тревожного ожидания сдавило и защипало в локтях. Когда только проснулась, то и не волновалась так сильно.

Но не только из-за этого волнительно. Очень многое изменится, и очень скоро.

Еса так и не ушла. Взяла себе две ягоды клубники: дорогая она сейчас, и купили ее совсем мало. Вкус казался далеким, как песни сверчков и свисты скритов. Холодок из окна звал на улицу, звал куда-то побежать, поехать на велосипеде: к морю, к горизонту, за ветром. Словно так сумеешь на будущее как-то повлиять.

Ни на что ты не повлияешь совсем. Ну, кроме Аттестации, и то даже там очень многое зависит от других людей.

Еса вместе с мамой вышла из дома, хотя до собрания оставалось еще много времени. Но рядом с универом можно по степи погулять, погладить цветы сокирок и маков: красно-фиолетовый ковер поздней весны. Вот бы бабушкам его увидеть.

— Ко скольким тебе в первый сектор? — спросила мама, отряхнув один из карманов на форме.

Еса улыбнулась. Горработники никогда не называют улицы, и даже районы, по их общепринятым именам. Для тех, кто ухаживает за городом, он разделяется на сектора. Если ругаешься на какую-нибудь улицу — а горработники часто на них ругаются — то как-то неловко ведь ругаться на имя или фамилию героя, рабочего или ученого, в честь которого ее назвали.

— К двенадцати, но я погуляю еще. Ну, пока? — как раз дошли до поворота, но мама к той же остановке направилась, что и Еса.

Прохожие, проходя мимо, прижимали ладони к плечам, приветствуя маму. И других горработников приветствовали, тех, которые ночью работали и сейчас шли домой. Горработники примиряют города с природой, это и в Кайрис почетно.

— Мне сегодня еще один сектор дали, одиннадцатый, — сказала мама. Ура, в компании лучше ехать. — Там один из команды ушел на больничный, другая — рожать, месяца два мне теперь туда ездить, пока не вернутся. Скамейки покрашу и гляну, что там с фасадами. Когда мне говорят, что там только одно пятно закрасить, значит, работы на месяц.

— А одиннадцатый — это где?

— Хороший район, — проговорила мама. — Недалеко от твоего универа.

Пока трамвай нес вдоль просыпающихся улиц, зелено-синих с золотистым, Еса дремала немного, терла глаза: и лишь когда мама сказала, что сейчас выйдет, удалось проснуться получше. Еса ей улыбнулась: а потом взглянула в окна, что напротив.

Здание администрации развернулось, показало освещенную стену с рядами окон: их белые перегородки напомнили галстуки политиков. Площадь Гелонта Третьего перед ним почти всю обнесли оградой, а на том клочке гранита, что остался на виду, растекались багровые пятна. Замерло дыхание. Кровь лаохорта: это же так неправильно, не должен он быть ранен, он же оберегает страну. А если чудовища и правда… Показалось, что город на морском берегу теперь совсем беззащитный.

Никогда еще Легонию не видела, но прежде, чем встретить самого лаохорта, увидела его кровь: это ведь тоже неправильно. Кажется, что сейчас она вспыхнет, и огонь на дома перекинется. Еса зажмурилась.

— Там за зданием сквер, скамейки. Ничего, не запачкаюсь, обойду, — сказала мама.

— Слушай, а эту кровь, ее же…

— Не ототрешь, да. Лаохорт же намусорил, — а здание повернулось теневым боком, исчезло из виду за высоткой, и трамвай встряхнулся, остановился. — Но зато у нас из зарплаты не вычтут за то, что ее не вытрем. А еще говорят, что эта кровь там уже исчезает. Давай, пока, Еска.

Сердце колотилось.

— Если ты эту кровь на ботинках принесешь, я пол мыть не буду, — вдогонку предупредила Еса.

Еса задержалась у расписания переводных экзаменов. Кто хотят на химию перевестись, тем надо подавать заявку двадцать третьего паиса и сдавать двадцать пятого, в середине лета: Еса записала.

Только те, кто закончили нулевой курс, могут выбрать другую специальность, если понравится какая-то из факультативных дисциплин. А если вовремя не выберут, то так до конца учебы и останутся на факультете, куда поступили.

Наконец, Еса оказалась в триста пятидесятой аудитории, где ряды от двери до кафедры опускались ступеньками. В актовый зал, наверное, стулья до сих пор не вернули, раз решили здесь провести собрание. Людей собралось не очень много, человек сорок всего. От волнения Еса прижала одну ладонь к другой.

Одвина и Каю нашла в середине, как и договаривались, и место между ними заняла.

Беспокойство так и скребется, и не только насчет Аттестации: и насчет того, что маме пришлось работать там, где кровь лаохорта пролилась. Кая давно ничего про Эрцога не говорила, а заводить разговор как-то неудобно. Так-то не верится, что он сошел с ума, тем более оказалось, что к нему разум вернулся. Просто ему придумали сумасшествие, чтобы подставить его. И казнить. Его сейчас под арестом где-то держат.

Людям ведь, главное, не вмешаться совсем. Люди могут только подтверждать тирнисков: и назначение, и казнь. И то — политики, а не студенты, все-таки.

Сейл подскочил и уселся рядом с Одвином.

— У дверей подожди, ты че, — фыркнул Одвин. — Вон Ашенур там стоит, а ты особенный?

— Да никто не узнает, что он не прошел, — Еса взлохматила Сейлу волосы. — Если только я не скажу погромче. А почему Ашенур пришел? Просто посмотреть?

Одвин пожал плечами.

Голоса затихли, когда пожилой ректор, танер Лемготи, вышел к кафедре. Он поприветствовал студентов, а еще деканов и преподавателей, которые сидели на первом ряду.

Там есть и танер Эсети: и это греет мысли, словно у костерка сидишь.

— Сегодня вы узнаете, с какой льетой на этот раз сотрудничает Кейнор в рамках Аттестации, и кого…

— …цапнет «Оса», — шепнула Кая.

— …из учащихся ЭУЛ мы выберем для этой важной задачи. Это большая для нас честь — то, что именно ЭУЛ из всех кейнорских вузов был выбран для Аттестации в текущем году благодаря достижениям профессора кафедры химии Георга Эсети тен Линна.

Еса улыбнулась. Уже больше верилось, что на Аттестацию удастся поехать, хоть тревога и покусывала, как горячий уголек.

Потом ректор напомнил историю Аттестации. Ее ввел первый ваессен Легонии, Палао́н Некла́ти, после событий, известных как бунт Саргона Генлинга — и после того, как депортировали алдасаров. В то время народы Легонии друг от друга отдалились, особенно кейнорцы от всех прочих. Ваессен, чтобы укрепить между ними связи, ввел Объединяющую студенческую Аттестацию.

— Единство являет собой основу легонийской идеологии, — говорил ректор. — Испокон веков в нашей стране проживали представители разных народов, которые перенимали опыт друг у друга и у предыдущих поколений, вместе боролись с трудностями, вместе строили дома, города и государство. Единство дало Легонии жизнь, Единство поддерживает огонь этой жизни.

— Главное, чтобы он нас не спалил, — Сейл фыркнул, его светло-зеленые глаза с желтыми крапинками у зрачков посмотрели на Есу с задором.

— Да ты не в тему, — Одвин его пихнул. — Мне чет нравится, как завернули.

— Одвину что-то нравится, ничего себе, — сказала Еса.

Ректор напомнил, что студенты должны пройти практику на территории другой легонийской льеты. А участников выберут по жребию.

Ладони мокрые, и сердце отчетливо бьется. Кажется теперь, что слишком много ребят прошло на Аттестацию.

— За полвека своего существования Аттестация принесла значительную пользу Легонии, — продолжал танер Лемготи. — Именно ей отводится ведущая роль в заметном укреплении торговых и культурных связей между разными льетами, особо показателен пример Моллитана, Ламейны и Хинсена, льет Долины, которые конфликтовали еще в начале текущего столетия. Народ Кейнора снова сблизился с другими легонийскими народами.

А алдасаров, исконных кейнорцев, народом Легонии он считает? По-странному жарко стало в голове: как будто даже от злости.

— Да Хинсен с Моллитаном еще пару лет назад грызся, — заметила Кая. — А сейчас им обоим помогает глава Ламейны. Где-то деньгами, где-то даже саженцами, с иллатами кое-где тоже решает проблемы. «Оса» там ни при чем.

Ее взгляд таким стал холодным и колким, что на миг показалось, будто это не Кая. Почему так вдруг? Про Эрцога думает? Или про Моллитан: она же ведь оттуда.

— Слышь, — фыркнул Одвин, — Кирлинг, а как думаешь, если Инис закармливают нашей едой, это укрепляет между Инисом и Кейнором связи?

— Конечно, — ответила Еса. — Укрепление связи с кейнорцами через поедание плодов их труда. Вот так.

— Аттестация поможет учащимся нулевого курса понять, что специальность они выбрали верно, — дальше говорил танер Лемготи. — Либо, наоборот, из-за Аттестации студенты смогут выбрать что-то, что им больше по душе.

А еще Аттестация иногда помогает выявить то, о чем главы льет умалчивают. Не обо всем узнаешь из газет и книг.

Ректор поднял с кафедры черную папку, достал из нее лист бумаги и прочитал:

— Постановление ваессена Легонии от двадцать девятого галенза шестьсот семьдесят восьмого года, — странно, обычно он решает намного раньше. — Для укрепления экономических и социальных связей и для обмена опытом, — он говорил все медленнее, словно не на легонийском читал, а переводил, — назначить льетой, с которой сотрудничают Кейнор и ЭУЛ в рамках аттестации…

Танер Лемготи промолчал, повертел лист в руках. Многие ребята притихли. Еса подалась вперед.

— …с которой сотрудничают Кейнор и ЭУЛ в рамках аттестации, — повторил ректор еще тише. Когда на экзамене плохо что-то знаешь, тоже хочется повторять, чтобы время тянуть. — Талис.

Ну и что. Обычная льета: хотя на миг беспокойнее стало. Как будто сама уже заразилась этими предрассудками.

Тишина превратилась в приглушенный гул.

— Какого?

— И чего я парился с зубрежкой?

— …там экономика есть вообще?

Одвин просто выругался.

— Ну че, поедешь? — Сейл пихнул его под локоть и ухмыльнулся с хитринкой.

— Хоть бы пролететь, — сказала Кая.

Оста Лакит поднялась с места.

— До начала Аттестации девять дней, — от ее голоса будто холодом веяло. — Решение можно изменить.

— Ага, теперь она волнуется, а на экзамене сожрать хотела, — послышался чей-то голос.

Ректор поднес руку к подбородку и нахмурился вроде бы.

— Тенна Лакит, я ваше беспокойство понимаю, — он говорил тише и менее разборчиво, потому что сейчас не читал, — но решение ваессена по поводу Аттестации никогда не оспаривалось.

— Мы укажем причины, по которым вынуждены так поступить. Мы не можем рисковать учащимися.

Говорит так, будто ошибку у студента нашла, а тот ее исправлять не хочет.

— Талис — обычная льета, просто немного… неухоженная, — сказал танер Лемготи. — Студентам в любом случае обеспечат подходящие условия для проживания и работы. В Талис сейчас компетентный лет-танер, а у ваессена нет повода менять решение. Это может… создать у жителей Талис впечатление, будто мы не считаем их льету частью нашей страны. С учетом того, что Талис вошла в состав Легонии совсем недавно, сто лет назад. В Талис каждый год ездят ребята из разных льет, из Моллитана туда часто ездят… да, чаще всех. Кейнорцы в последний раз там были пятнадцать лет назад. Надо менять ситуацию.

— Я поняла вас, танер Лемготи, — холодно сказала тенна Лакит, садясь. — Но советую сначала спросить добровольцев.

— Итак, — танер Лемготи прочистил горло и продолжил, — так как обстоятельства нетипичны, первым делом выслушаем добровольцев. Выбранные для прохождения Аттестации факультеты — аграрный, педагогический, развития торговли, юридический. С последних двух берем по три человека, насчет остальных посовещаемся.

Никто не встал.

— Ура, я пролетела, — заметила Кая.

Но ведь все равно интересно очень. Еса поднялась и махнула рукой, а ожидание теперь не давило, оно взметнулось, костерком загорелось.

— На голову двинутая, — прошипел кто-то сзади.

— Так алдасарка же, — пробормотала кто-то еще.

Будто сжало что-то в голове.

— Еса, ну зачем, — шепнула Кая. — Хотя актарии Моллитана, конечно, не то чтобы многим лучше.

Одвин и Сейл просто смотрели, и если Сейл лишь с интересом, то Одвин — задумчиво.

— Ваше имя, девушка? — спросил танер Лемготи, и некоторые из преподавателей головы повернули, танер Эсети среди них, и тенна Лакит.

— Еса Кирлинг тен Лоя. Факультет развития торговли и рыночных отношений, кафедра экономики, третья группа.

Танер Лемготи отошел от кафедры к преподавателям, и тенна Лакит ему папку протянула, личное дело.

Ожидание превратилось в скучный пепел. Ну, конечно, теперь участница «Осы», и переживать не надо, но, если бы выбрали по жребию, было бы совсем классно. А так словно и не заслужила. Хотя много для этого сделала, так-то.

— Хорошие результаты, — сказал ректор, листая личное дело. — Почему вы приняли такое решение?

— Интересно, кругозор расширяет. Еще хочется узнать больше о льете, про которую мало пишут и говорят. Хочется исследовать ее экономику, и культуру тоже.

Не совсем такое хотела сказать, но ладно, тоже ничего.

— Культура в Талис? — усмехнулась кто-то впереди. — Культура правильного самогоноварения?

— Ладно, — ректор кивнул и посмотрел куда-то мимо Есы. — Теперь вы, молодой человек. Как вас величать? Почему вы не сидели в аудитории?

Еса глянула назад. Нирос Ашенур проходил мимо рядов учебных столиков, трепал воротник рубашки и хмурился.

— Нирос Ашенур тан Ма́лет, — Еса услышала едва-едва, а ректор переспросил:

— Прошу прощения?

— Нирос Ашенур тан Малет, — на этот раз он громко сказал, никогда от него не слышала такого голоса. — Тоже с экономики, из третьей. Я сдал все нужные экзамены на высшие оценки. Только последний сдал на четырнадцать. Если никто не хочет, я вызываюсь. Лучше взять кого-то с неидеальными оценками, чем кого-то заставить, ну, правильно же?

Тенна Лакит что-то негромко сказала танеру Лемготи и кивнула, а танер Лемготи кивнул в ответ, и экономичка протянула ему папку.

— Ваши оценки позволяют вам участвовать, — произнес ректор. — Были случаи, когда на Аттестацию брали студентов с четырнадцатью по некоторым из дисциплин. Ваше слово?

Нирос долго ничего не отвечал.

— Ну, это моя возможность пользу принести, вроде того, — наконец, послышалось от него. — Мне нравится е… ездить и учиться, вот.

Как будто и не он говорил сейчас так уверенно. Вот он какой, оказывается? Ему тоже совсем не важно, что у Талис плохая репутация.

— Садитесь, — ректор кивнул. — Кто-нибудь еще?

Послышалось, как Одвин пакетом зашуршал.

— Была не была, Кирлинг, — Одвин дотянулся до плеча Есы и голубые глаза прищурил. — Товарищи мы, или как? Че тебе, с задохлым этим одним туда переться? — и встал, подняв руку. — Ну попробую, че. Я оттуда же.

— А можно мне? — и Кая с места поднялась. — Я, правда, с журналистики, но готова постараться. И кстати, про Талис мало говорят в новостях, Еса вот как раз заметила, и я могу это исправить. Мой факультет там тоже нужен.

Танер Лемготи тихо посовещался с кем-то из сидевших впереди и согласился. Больше никто участвовать не захотел, и тогда ректор объявил, что сейчас личные дела сам выберет, а то мало все-таки людей собралось в Талис.

— Ты, конечно, припаренная, — сказал Одвин.

— Во что ты нас ввязала, — заметила Кая и положила руку Есе на плечо.

— Да ну тебя, Од, — ответила Еса. — В Талис я уже была, только совсем немного.

И как будто пружинка внутри сжимается. Участница «Осы». В самом деле.

— Ты и в Кайрис была, — Сейл пожал плечами. — Я понимаю, что в Талис хотя бы не лютый холод, но Еса, это же унылая грязная криминальная льета. Ты бы еще полезла копаться в помойку.

— Еса, это помойка, — поддержала Сейла Кая.

— Помойка размером с льету — по-своему достопримечательность, — улыбнулась Еса.

А ректор уже называл первых недобровольцев.

На личной встрече с ректором каждому участнику досталось по круглому синему значку с объемной оранжевой головой дракона, вроде бы чуть теплой, а еще — по листовке Манскора, главного города Талис. Еса долго сжимала в пальцах значок, и не верилось, что сегодня видела кровь именно этого лаохорта. Один незнакомый парень вызвался завтра забрать на всех билеты. А потом Еса и Одвин договорились на набережной Летии встретиться с Каей и Сейлом. И к тенне Лакит отправились вместе с Ниросом.

Часы в преподской тенны Лакит резали время на ломтики, стук-щелк, стук-щелк. На календаре, висевшем рядом с цветущим маритником, число стояло первое, а месяц — ремана: следующий день, уже летний. Пахло бумагой, и деревом, и ежевичными духами.

— Объем аттестационной работы — не менее сорока тетрадных листов, — произнесла тенна Лакит. Надо тетрадку с плотной обложкой приобрести, и еще ручек побольше. — Черновики тоже приносите, оценю ход ваших мыслей.

— Погодите, сколько-сколько листов? — переспросил Одвин и головой покачал.

— Сорок, Танети, и не возмущайся мне тут. Почерк чтобы нормальный был, неведомых зверей вместо букв мне на страницах не рисовать, фауна Талис меня не интересует. Буквы на пол-листа не делать, помарок не допускать. На работу в льете вам срок до двадцатого паиса, то есть, целых полтора месяца. Двадцать третьего — защита аттестационной работы.

В тот же день, когда надо подавать заявку на химию.

— Разумеется, вы будете мне звонить и сообщать, на каком этапе ваша работа, — добавила тенна Лакит.

Затем она направилась к узкому шкафу, который приткнулся в углу, и взяла лежавшую на его полке толстую тетрадь.

— Одна из лучших работ по Аттестации, писал теперь уже наш выпускник десять лет назад. Исследование основных отраслей экономики Иниса. Читайте, передавайте друг другу, терять запрещено.

Тетрадку поспешил присвоить Одвин, а Еса, повернувшись к Ниросу, сказала:

— Мы на набережной собирались погулять, пойдешь с нами?

Не хочется навязываться, но нехорошо его в стороне оставлять.

Нирос посмотрел в пол, кивнул, и в это время в кабинет Осты Лакит зашел танер Эсети с пакетом.

— Здравствуй, Оста, — произнес профессор. — Уже закончили? Еса, здравствуй, — и Еса улыбнулась, приложила к правому плечу ладонь, как и все остальные. — И вы, ребята. Каждый кейнорец хочет заглянуть за горизонт, как говорится? Яркого пламени, и смотрите там, осторожнее: звери в Талис не очень-то мирные.

Ну вот, так и знала, что танер Эсети скажет что-нибудь правильное. Опасность в Талис есть, но никак не от людей. В основном.

— Все будет отлично, танер Эсети. А как там Жер? — спросила Еса. — Я ему звонила сегодня, говорит, все в порядке.

— С полицией пока все спокойно, больше не приходили, — но Жер за отца, конечно, переживает очень. — Держи, собрал для тебя все по твоему вкусу, только отдать вот никак не находилось времени.

И танер Эсети протянул пакет. В нем оказались и записи Ли́нски, и что-то из Акареза, и много других кассет с музыкой, классно так.

— Спасибо! Я недавно купила новые фильмы, тоже дам.

— Это вот хорошее дело. И еще, — добавил танер Эсети. — Сейчас тебе напишу, какую приманку нужно сделать, чтобы отвлечь от вас хищников. Вы, ребята, — он посмотрел на Одвина и Нироса, — теперь знаете, к кому обращаться в Талис.

Вспомнилось, как сарги в Кайрис шли за автобусом: они с людьми не общаются, они малоразумные, подозрительные, и было тревожно.

— Хорошо, что хоть мы с вами о детях заботимся, — произнесла тенна Лакит.

— Сорок листов, ниче себе забота, — чуть слышно процедил Одвин.

Танер Эсети записал анисовое масло, мускус, еще масло ладелии и мелко нарезанные листья лечны, которая волков очень сильно притягивает.

— Я тебе завтра дам ингредиенты, которых сама не найдешь, — добавил он.

— Спасибо, что ты тоже вызвалась на «Осу», — Еса села на пыльный парапет и провела ладонью по шершавому горячему камню. Внизу ворочалось море, слева у берега выстроились в ряд военные корабли. Ветер дул в шею и закидывал волосами лицо, Еса едва успевала их поправлять.

Кая села рядом, закинув ногу на ногу, а Нирос остановился подальше и начал всматриваться в морскую синь.

— А че ты туда вызвалась? — спросил Одвин, повернувшись к Кае. — Тебе ж туда не надо было.

— Да что, я тут останусь, без тебя и без Ески? Вместе веселее же. Вон одним приятелем стало меньше.

Которого ваессен приговорил.

— Он еще живой ведь, — сказала Еса.

— Да ненадолго. Не, ну, он все еще друг, конечно. Да и жалко. Но стремно, сама понимаешь. Ясное дело, что кидался не на людей, да а кто его знает, чего он еще может.

Ладони какими-то холодными стали.

— Вы как познакомились вообще? — спросил Сейл.

— Это все моя способность находить друзей, ну, короче, везде.

Еса улыбнулась. Вообще так и есть. Первая, с кем сама подружилась в универе, была Кая, только потом Одвин и Сейл присоединились.

— А ему ж выгодно было создать впечатление, что ему доверять можно, что он весь такой людям помогает и так далее. Всякое там добывал для центров скупки лесных товаров, — добавила Кая и покрутила в пальцах прядь светлых волос. — Я ж семье отправляла за них деньги, короче.

Вот как, получается. Он еще больше помогал, чем думала.

— Но когда он с тобой встречался, он же всегда нормально себя вел? — спросила Еса.

— Ну, да. Да думаешь, я сама хотела, чтобы его приговорили? Но я насмотрелась на неадекватных зверей, так что… давай про другое. Мы чего-то поменяем, что ли? Давай лучше про Аттестацию. Ты как относишься к верхним полкам?

— Отлично, — ответила Еса.

А ладони все еще оставались ледяными. Вот так видишься с кем-то, считаешь интересным, симпатичным, даже думаешь, что в будущем с ним вообще удастся подружиться. И вот. Ничего не изменить.

— Тогда махнемся, если мне такая попадется, — предложила Кая.

— Отлично совсем.

— Я еще как раз хотел сегодня продлить регистрацию в центре скупки, — вспомнил Одвин. — Вместе пойдем, че? Хотя че мне туда таскать. Мне с рыбой не везет. За травы дают какие-то мьенцы.

— Я травы сдавал, нормально заплатили, — заметил Сейл.

— Да не верю. Ты в них не сечешь.

— И мне тоже нужно продлить, — кивнула Еса. — А еще летом, кстати, можно сверх нормы две корзинки ягод приносить, я прочитала.

— Смотрите, — позвал Нирос, и Еса развернулась к морю. Западный ветер откинул с лица волосы, заставил сощуриться: и от сильного порыва, и от солнца тоже.

Под парапетом тянулась тонкая бетонная полоска набережной, и вдалеке по ней шел рыжий зверь, неровно, будто прихрамывая. Глаза сияли синим, как море.

Дракон Легонии. Бедный, видно и рваную рану у него на крыле, и лапа как будто прокусана. Это что же, вьорты на него напали? Ведь из-за Акреона у него повредилось только крыло? Или это недавние демонстрации в Экере его ранили?

Но там же не говорили ничего плохого, там люди просто высказывались, что надо прежний закон вернуть: и экспедицию. Они к беспорядкам не призывали, не громили. Никто за мирные демонстрации не наказывает, и лаохорта они тоже ранить никак не могли.

За спиной негромкие голоса прохожих соединились в один. Еса волосы придержала, прищурилась: дракон подходил все ближе, и скоро остановился, встряхнулся, прикрыл ярко-синие глаза. Чужой, далекий, как бы ни приближался.

Да, он не так ощущается, как вьорты, те-то совсем холодные, но нет от него такого тепла, какое шло от Кайрис. Такое чувство, будто пришла в чужую квартиру, и совсем чужие, далекие люди отовсюду настороженно смотрят.

Ладони намокли, словно Еса дотронулась до шумящего внизу моря. А Одвин улыбался, и Сейл тоже.

Чимры, скрипуче ругаясь, разлетелись с тротуара вместе с чайками. Прохожие остановились у парапета, многие посмотрели вниз: и Легония, подняв голову, ушами прянул, как настоящий зверь. И кисточкой на хвосте пошевелил.

— Интересно, а он далеко улетел, разыскивая ту, как ее, морскую угрозу? — шепнула Кая. — Раз, как оказалось, летает он так себе, даже хуже наших аалсот.

Еса тоже видела кусок пробного полета по телевизору: но крушение не показали, конечно. Хорошо, что никто не погиб.

— Ты с ним поуважительнее, — хмыкнул Одвин.

Вытянутая рыжая пасть приоткрылась. Мех лаохорта как будто ветер тормошил. Часто задумывалась: ветер полноценно на них действует, или как? Или это просто кажется, что мех развевается: чтобы смотрелось привычнее? Все-таки ураганным ветром лаохорта никуда не унесет. Какие они особенные вообще, странные, интересные: вот бы узнать у них о самых разнообразных вещах.

Еса попробовала улыбнуться и сжала одну руку мокрыми пальцами другой.

— А че их там может тревожить-то? — Одвин пожал плечами, нахмурился, на Легонию внимательнее взглянул.

Кого тревожить? А рядом прохожие стали переговариваться:

— Что? Морская угроза нападает?

— Легония говорит, что почуял морскую угрозу?

Сердце подпрыгнуло, и холод поднялся из груди. Лаохортов только их люди могут слышать, а получается, если не слышишь слов Легонии, то ты совсем не его человек. Значит, до сих пор человек Кайрис?

Инарис видят только те люди, чьи лаохорты — ориентские. Кранар, что дарит иллюзии, когда-то ведь всей Ориентой владел, а землей Кайрис — никогда. А значит…

Человек не Кайрис, а Кейнора? Он живой? Осознание холодом кольнуло виски, а потом потеплели щеки. Живой. Это правда так.

— Он сказал, морская живность тревожится, — объяснила одна из прохожих тому, кто беспокоился. Новое осознание отгораживало от всех: прозрачным сияющим стеклом. — Нормальная, не вьорты.

— Может, вьортов стало больше, — на этот раз хотя бы знакомый голос прозвучал, голос Каи, а то ребята до этого притихли совсем.

— Еса, — позвал Сейл. — Ты-то как думаешь? Чего, лаохорт заворожил?

Свой лаохорт: точнее, мысли о нем. Вид на Экеру с вышины, распахнутые горизонты, желтые глаза-огни Экеры. Солнышко, Кейнор.

Если даже просто станет известно, что Кейнор живой, Легония еще больше ослабнет: ведь кейнорцы тогда воодушевятся. Может, в этот раз и вьорты нападут. Они, конечно, не нападали, когда Кейнор отделялся, но сейчас все может произойти иначе.

Ведь Кейнор во времена независимости был сильным и мог прогонять вьортов. А теперь он много лет пробыл под властью Легонии, и ослаб, конечно. Может, у Легонии сил и хватит, чтобы не атаковали его, а вот у Кейнора, если он отделится…

— Красивый, — кивнула Еса.

Только не показывать им, что не услышала ничего. И из радости проросла тоска, зовущая, горькая. А Легония смотрел в сторону моря: как будто ждал чего-то, чувствовал. Он скалился, его уши то и дело наклонялись назад, и шипы на морде очень острыми казались.

Лаохорт в своей стране ощущает всех своих людей. Даже всех разумных животных. Тех, кого лично знает, может легко найти. Вдруг Легония чужого человека сумеет разоблачить… но нет, невозможно, к тому же тут много людей. Да и какая ему разница, так-то. В Легонию и кранарцы приезжают, и не ощутит же он, что кто-то — человек Кейнора, ну в самом деле.

— Морская угроза, что ли, правда? — проговорил кто-то в толпе — и разнеслось:

— Морская угроза?

— А если… раненый же…

Легония развернулся к ним, опять шевельнулась пасть. Люди затихли.

Вдалеке — темный силуэт, распахнутые неподвижные крылья. Слишком большой силуэт для птицы. Или он не так уж и далеко? И никто больше его не замечает.

Или Легония прямо туда теперь смотрит?

— А эт че? — послышался голос Одвина.

Гул. Негромкий такой. Правда, нарастающий. Знакомый. И силуэт приближается, и крыльями не взмахивает совсем, хотя чайки должны ими шевелить, да и выглядит он…

Все внутри подобралось, подалось вперед. Еса схватилась за парапет. Кая что-то пробормотала, Одвин выругался.

Аалсота. И вот таких точно не видела никогда. Крылья — крыло — приподнято над корпусом, это видно теперь, а под ним еще одно крыло, покороче.

Как будто заморозилась. Руки и ноги вообще разучились двигаться.

Легония скалился внизу, бил хвостом по бетону. Из пасти вырвался клочок огня. Почему не взлетел? Чтобы из аалсоты не увидели раненое крыло? Он и по воздуху может пройти, но крылатые лаохорты по воздуху только летают: иначе, наверное, он покажет слабость.

И тишина кругом, только птицы чуть посвистывают.

Затем раздались шаги — все громче, все быстрее. Еса развернулась: прохожие спешили скрыться. Соскочила с парапета, переглянулась с ребятами. Нирос схватился рукой за воротник. Кая, бледная и хмурая, просто замерла. Сейл и Одвин тоже. Пульс у Есы в висках гремел, и мерцало перед глазами.

— Валим, — сказал Одвин.

И кинулся к дороге, за которой высотки торчали, а Сейл за ним, потом Кая, Нирос.

Нет, алдасары никак напасть не могли, или… не известно же ничего про планы правительства. Стиснуло горло раскаленной тревогой. Что они хотят? Бомбить? Зачем?

Еса повернулась к морю. Аалсота приближалась. Острая морда, два крыла. Бежать надо, да, но оцепенение какое-то странное, да и зачем бежать, если бомбить станут, то…

Это не алдасары, нет, этого совсем быть не может. Надо в них верить, есть такое чувство: хотя и не совсем, конечно, верится.

— Еса! — позвал Нирос, и Кая тут же присоединилась:

— Еса, чего зависла?

— Сюда иди! — крикнул Одвин.

Она ведь одна. И маленькая. Она ничего не…

Все равно. Надо бежать. Ноги как будто ожили, даже шагнуть удалось.

Аалсота ринулась вниз — прямо в море. Она падала. На самом деле.

— Еса, да ты ж… — Одвин осекся. — Гляньте че!

— Ого, — голос Нироса совсем рядом прозвучал, и быстрые шаги его — тоже. Зачем он вернулся?

Аалсоте до моря уже совсем немного осталось, и волны под ней бушевали. Ее сбили? Но никто ведь не стрелял, или пилот с управлением не справился?

Кая, Одвин и Сейл тоже подбежали, замерли рядом.

Аалсота не врезалась в воду — легла на нее чуть дальше буйков и кинулась вдоль берега, с гулом рассекая воду. Как лодка. Остромордая лодка с крыльями.

— Ух ё! — выдохнула Кая. — Зря мы вернулись.

А «лодка» развернулась, и на корпусе, сером с зеленом, удалось увидеть оскаленную волчью морду. Не Кайрис. Легче стало чуть-чуть, светлее.

Кто-то высунулся из кабины, и на воду выпал продолговатый предмет, волны потащили его к берегу. Бежать!

На этот раз Еса кинулась к дороге вместе с остальными — как будто защитит эта дорога, ну да. И что они там бросили, зачем в море?

Гул за спиной усиливался.

А уже потом, когда промчалась с ребятами через дорогу, когда поравнялась с домами, Еса развернулась и увидела, как аалсота, взмывшая с моря, уносится вдаль, на запад.

— Надо было сбивать ее, — лицо Раммела Манати, временно исполняющего, очень бледным выглядело даже для черно-белого телевизора. Он старался говорить спокойно, но гневные морщины разгладить не мог. — Некоторые посчитали, что в море скинули какую-то бомбу. Да, понимаю, что в поисках аалсоты сюда могли прилететь и другие гартийцы. Но мы все-таки не безоружны и не должны позволять над собой глумиться, верно ведь?

В этих словах совсем иной ощутился подтекст: он ведь и про Кейнор говорил, и про то, как Легония к нему относится. Била дрожь, и Еса обняла подушку.

Показали опять пластиковую бутылку, которую выбросили из аалсоты. Все надписи на этикетке — на языке чужой страны. Астелнал. Страна континента Гартии, бывшая единственная союзница Легонии среди гартийцев, предательница. Гартийская волчица. Ее флот алдасары давно разбили, и флоты еще трех гартийских стран, а правителя захватили в плен и потом казнили.

Еса придвинулась к маме.

Откуда взлетела аалсота — неизвестно. Уже новости поступали с теплоходов, которые курсировали вдали от берега: одни вообще не видели аалсоту, другие видели, как она взмыла откуда-то с моря. Но как? Не из-под воды же? И этот пластик в море. Такое неуважение к природе.

— Если бы они намусорили в моем секторе, я бы их совком сбила, — сказала мама. — И ты все это видела?

Еса кивнула.

— …также в бутылке было найдено послание на листке бумаги, — продолжала репортерша. — Наши переводчики уже определили, что надпись сделанная от руки, означает: «Красивый город».

— Они что, аалсоты изобрели, а телефон — нет? — Еса усмехнулась — а руки подрагивали немного, пришлось их под подушку спрятать.

Огни Экеры светились за окном, как желтые глаза. Словно Кейнор наблюдал с укоризной: и без слов говорил, что вот, ты трусливая, ты даже маме не скажешь ничего.

Потому что так лучше, птичка. Просто спи, пожалуйста, и все. Совсем не нужна никакая тревога, не нужны эти смерти, разрушения, и пусть все будет хорошо.

И пусть тогда умрет Кейнор, получается? Руки до горячей боли в пальцах в подушку вцепились.

Зазвонил телефон на тумбочке, и Еса схватила трубку.

— Че ты как? — спросил Одвин. — Вот же они заразы, а? Хоть лимонаду бы в бутылке оставили.

1 реманы, Луи

Здания Тарлента черно-белые, в отличие от белых экерийских. У одних высоток белые фасады, а окна заключены в квадраты, ромбы или треугольники с широкими черными контурами. У других домов верхние и нижние этажи черные, средние — белые. Есть дома с черными полосами шириной в этаж.

Если бы не Шорис, не замечал бы особенностей окраски. Она говорила, отчего Тарлент именно таков: люди хотели создать иллюзию, будто отдельные части зданий висят в воздухе. Не слишком получилось, правда.

Людей всегда тянуло в небо. Но люди часто не хотят замечать очевидное, впрочем.

В палисадниках и на обочинах — ровные газоны и подстриженные кустарники, деревьев мало, и они невысокие. Не затихают ветра: теплые, сухие, степные.

Луи шел, ориентируясь по знакомой местности и, слабее, по магнитному полю. На одном из пустырей нашлось небольшое заросшее озеро, где обосновались цапли, похожие в полете на клочки облаков. Сейчас они оказались вовсе не интересны: словно действительно были облаками, а не животными.

Открылась взгляду вершина здания ЛОРТа, чья северная стена была составлена из множества огромных окон, отражающих небо. Больше всего здесь хотелось бы увидеть чертежи аалсот. Вибриссы поднялись, лапы переступили по асфальту.

Жаль, что не увидел аалсоту Гартии. Какое чудо: взлетающее с воды. Опасное, впрочем, что не отменяет замечательности. Возможно, благодаря этому случаю легонийцы ответственнее отнесутся к своей авиации. Любопытно, каков же запах у этой аалсоты? Она больше пахнет металлом, морской водой или чем-то иным, особым?

Ветер снова донес притягательный запах львицы. Надо встретиться, обязательно, только чуть позже. Шорис, конечно, прибыла на том же поезде, только втайне.

Когда Луи миновал машины, припаркованные в стороне от главного входа, и приблизился к лестнице, послышалось:

— Зверь, куда?

Опять поставили новых охранников. Луи, поднявшись по ступеням, выставил вперед левую лапу с меткой тирниска.

— А, предупреждали насчет тебя, — сказали в ответ. — Заходи.

Луи последовал за одним из охранников, и сопровождающий вызвал лифт. Послышалось нарастающее гудение, затем прозрачные створки бесшумно разошлись, и лапы наступили на тусклое отражение лампочки в стальном полу. Пахло металлом, людьми — смутно знакомыми. Когда охранник вошел, Луи надавил пальцем на квадрат с цифрой десять.

Створки закрылись, понесло наверх. Не сходишь с места, однако двигаешься: замечательно.

Прежде всего на десятом этаже Луи почуял моющее средство для окон, а после — запахи пластика и бумаги. Те сотрудники, что встречались по пути, предпочитали не задавать вопросов, лишь наблюдать.

Многие из них считают, что зверь ходит сюда просто из интереса, а не запрещают ему, поскольку он тирниск и хорошо знает главу кейнорского ЛОРТа. Всей правды им знать не стоит.

Охранник, открыв дверь в нужный кабинет, удалился, и Луи вступил в помещение, пахнущее пылью, застоявшимся воздухом и листьями растения, что обвило подоконник. Свежих запахов людей, кроме владельца кабинета, не нашел. В углу гудел вентилятор и бормотало радио. На столе лежала пара листов в клетку, исписанных почерком, напоминающим хаотично нарисованные контуры мышей, жуков и муравьев. Карандаши и ручки окружили бумагу, направив в ее сторону кончики: словно им самим было интересно, как они могли изобразить такое.

Дорен поднялся навстречу.

Всегда было непонятно, на сколько лет он выглядит. Он худощавый, с лысиной, и на его лице есть немного морщин, при этом на руках — ни одной. По запаху, впрочем, давно удалось понять, что Дорену за пятьдесят.

Он отключил приемник, и скоро Луи обнюхал руки Дорена. Не учуял в запахе никаких изменений и сел между столом и шкафом, на чьих полках громоздились папки. Каждая была подписана на корешке набором букв и цифр, закономерностей так и не удалось найти за все время.

Луи потерся о шкаф головой, забирая часть местного запаха себе в шерсть и оставляя на дереве, заодно и на папках, немного своих шерстинок. На это есть право: каждому сотруднику ЛОРТа принадлежит в этом здании либо кабинет, либо его часть. Затем Луи опустил голову и поставил лапу на лапу.

Дорен сел на стул, отвернулся, затем снова взглянул на Луи. Подтолкнул к себе ближайший карандаш и поставил его вертикально.

— Я сразу скажу: с Акреоном связался вчера. Не обратится он к алдасарам, такие дела. Я сдуру решил, что вчерашний случай встряхнет Акреона и вправит ему мозги, но просчитался.

И Дорен поставил рядом с карандашом еще два.

— Никому из ЛОРТа в Кайрис так и нельзя будет ездить, — сказал Луи, имитируя человеческую речь.

— Само собой. А я ведь Акреона убеждал, что среди алдасаров точно найдутся те, кто смогут помочь и с проектами аалсот, и с пилотированием, и не придется ведь тратить года и большие деньги. Есть у них, конечно, аалсоты, хотя они их и прячут. Раз уж и у Гартии они есть. Да какие. С нашими темпами мы догоним гартийцев лет через восемьдесят. Взять алдасарские чертежи — это ведь, значит, пожалуйста. А вот с самими алдасарами консультироваться — это, значит, нельзя.

Он рассуждает верно. И, вероятно, согласится с планом.

— Прогресс с авиацией у вас, конечно, замечательный. Полет на высоте два миллиметра, скорость три сантиметра в час. Ну, раньше кейнорские аалсоты вообще не двигались. Вы замечательные существа, вы можете сделать настоящие аалсоты, вот только отчего-то не хотите. Я ожидал, что вы начнете с простейших аппаратов, но вы решили начать сразу со сложного.

— Не обобщай, кот ты наш. Не все с этим согласились.

— Но решение ведь приняли именно такое. Поторопиться, присвоить побольше денег, которые дали на сложные проекты аалсот. На более простые проекты столько бы не выделили, так?

— Ты с каких пор финансистом заделался, или кем там? С тех пор, как тебя свергли, кот наш?

Просто люди очень интересны.

— Вы нуждаетесь в том, что не нужно нам, и это так занимательно изучать. Намного проще, чем зверей. Чужие повадки со стороны видны лучше. Но я хочу обсудить иное. Ты слышал, что Аттестация кейнорских студентов пройдет в Талис?

— М-да. Сядь куда-нибудь в другое место, с инарисом выглядит, будто у меня гостеприимство ушло в минус, — Дорен взял очередную ручку и попробовал поставить, но она упала.

— Здесь удобно.

— И при чем тут Аттестация?

— Раз Кейнор стал сближаться с Талис, у сотрудников кейнорского ЛОРТа появился хороший повод поехать в эту льету по делам. При этом Талис ближе всех льет находится к Кайрис, и из Кайрис туда получится быстро вернуться, не вызвав никаких подозрений. Можно убедить алдасаров обратиться к Акреону и предложить помощь с аалсотами.

Следует и самому отправиться в Талис. Ведь молодые кейнорцы не будут в безопасности на ее земле, к тому же сейчас все обостряется.

Самое главное, что на Аттестацию отправится Еса Кирлинг. По первому впечатлению, смелая и любознательная девушка. Ей интересна Валлейна. Природа ей тоже, судя по всему, нравится. Вероятно, Еса расскажет не только об отношении алдасаров к зверям, в том числе кайрисским, но и об аалсотах.

— Понял. Скажем, человек пять из наших посетит Талис, а двое из них во время визита по-быстрому махнут в Кайрис. Тем более талисцы-паромщики, если им дать несколько тысяч шуршащих аргументов, не посмотрят, что мы из ЛОРТа, — Дорен наконец-то поставил ручку. — У них там закона никакого, в этой Талис, это да. Такие дела. Поразмыслим. Только кому это доверить, да и как нас алдасары встретят.

Он не слишком увлекся идеей.

— Значит, ты скорее против.

Дорен пожал плечами.

В любом случае, в Талис необходимо побывать. Правда, ее животным помогать не намерен. Недомерок все твердил о том, что в Талис нужно послать больше гвардейцев, однако там до того мало порядка, что и гвардейцы, присылаемые в Талис, становятся преступниками.

Аттестация длится несколько дольше месяца. Не так уж много времени придется потерять. Конечно, надо почуять, что происходит в талисских лесах, но бесполезно что-либо делать. Можно лишь выведать что-нибудь: и немного улучшить себе репутацию, объявив о желании посетить эту льету.

Что же, Дорен может пригодиться в другом.

— Откуда прилетела аалсота Астелнал? Понятно, что ее могли заправлять на островах-колониях, но даже они все-таки слишком далеко. Аалсота не могла пересечь все Каргосское море и вернуться назад.

— У них, скорее всего, есть авианосцы. То же, что строили и алдасары, только, вероятно, подводные, раз наши не засекли их. Вполне возможно: гидроплан тем более совсем легкий. В открытом море с судов видели, как аалсота взлетала едва ли не с воды. Наверняка то был такой авианосец, да сразу ушел на глубину, и не рассмотрел его никто, такие дела.

Гартийцы продвинулись еще больше, чем думал. Изобрели подводные авианосцы, гидропланы. А еще они заметили, что с лаохортом Легонии не все в порядке.

— Теперь мне надоело с тобой говорить, да и не о чем больше. Дай еще раз посмотреть и обнюхать чертежи.

— Нет их у нас, их ведь тоже передали в Моллитан.

Туда необходимо отправиться, даже без учета чертежей. Если что-либо сделать для зверей Долины, это лучше всего повлияет на дальнейшую участь. Поскольку Долина исключительно сложна.

Но единственный кейнорский зверь, знающий природу Моллитана, приговорен к казни, которая случится завтра.

— Тогда сделаешь то же, что и в тот раз?

— Как хочешь, как раз хотел посовещаться, — Дорен направился к телефону и скоро сказал: — Тенна Пагалати, пройдите ко мне, нужно прояснить пару моментов насчет разработки. Да. Именно. У меня тут еще Ирвин Керантур. Жду, — Дорен положил трубку. — Хоть ей и можно доверять, тебе лучше с этим стоит завязывать, — заканчивать, вернее. Люди порой неправильно употребляют слова, но самые распространенные случаи удалось выучить, хотя и до сих пор они иногда удивляют. — Твоя неосторожность мне поднадоела. Что, если кто-то тебя увидит в настоящем облике? А потом это просочится и в Кайрис.

— И что же будет? — Луи прищурил глаза. — Мне интересно.

Наконец, женщина вошла в кабинет: одна из немногих, знающих личность, хоть и вымышленную, того, кто нашел чертежи аалсот.

В своей ненастоящей фамилии Луи спрятал намек на истинную личность. «Керан», «кера» означает «огонь» на легонийском, поэтому Экера — «огненная»; на древнеимперском же «огонь» звучит как «Ферр». Керантур — Фернейл в переводе на легонийский: правда, с моллитанским окончанием, поскольку оно хорошо звучит.

— Здравствуйте, танер Ирвин Керантур, — сказала женщина, повернувшись к Луи. — Разыскали что-то еще?

— Нет, к сожалению, — ответил Луи. — Успехов. Думаю, пора вас оставить.

Следит. Выдают малейшие шорохи: нарочные. И запах, разумеется — иногда, если она идет с той стороны, откуда дует ветер. На глаза не показывается, проверяет на бдительность.

По пожарной лестнице Луи забрался на крышу, оглядел черно-белый город, задержал взгляд на здании администрации. Если не поднялся на крышу — не побывал в городе.

Затем Луи спустился и направился к реке, которую увидел с высоты.

Загорались фонари. Мост чернел на фоне серого неба, его резные перила походили на упрощенные силуэты парусных кораблей. От реки шли запахи тины, свежести, влажного песка.

Когда Луи зашел на пустынный мост, послышался легкий прыжок позади, справа, затем нарочный звон когтя о железо перил. Луи не повернулся: тоже нарочно.

Толкнуло в бок. Луи развернулся, отпихнул Шорис лапой, не всерьез огрызнулся.

— Что, убедил сотрудников ЛОРТа?

— Нет, но в Талис все равно отправлюсь.

Шорис села у перил и положила лапы на мачты железных кораблей.

— Батахоры медленно бегают, неуклюжие. Запах густой, соленый, узнаешь сразу и захочешь умыться, но сразу не умывайся, убегай. Можно от них кругами пробежаться, прыгнуть на скалу, если найдешь. Тогда отстанут. Какие еще способы. Еще я роняла на них куски шифера с крыши, они пугались.

Луи лег на бок, прикоснувшись спиной к лапам Шорис.

— Я бы тоже испугался.

— Нет. Что еще. У нимлингов голос между скрипом и стрекотом, их далеко слышно. Стаей нападают на любого, съедают изнутри, в одиночку к ним не подходи. Больше никого талисского не чуяла.

Шорис, перешагнув через Луи, улеглась рядом и подогнула передние лапы. Ее взгляд пересекся со взглядом Луи, она медленно стала прикрывать глаза, а когда моргнула, Луи так же медленно опустил веки и затем моргнул в ответ. Это знаки спокойствия, доверия. Внутри стало легче.

— Опять экспериментировал? — спросила Шорис, умывая свои лопатки. На миг в лапах стало холодно. — Тебя увидели человеком те из ЛОРТа, кто не знали, что ты лев?

Луи утвердительно моргнул.

Но это возможно только в знакомой человеку местности. Убедился на примере бывшего детеныша Георга Эсети, которого он до сих пор называет сыном.

— Тебе нравится здание ЛОРТа? — поинтересовался Луи.

— Ну, оно как четырехрогая овца. Выглядит нелепо, но внутри нормально.

— Оно здесь словно чужак, поэтому нелепо? — к зданию ЛОРТа привык, и с ним связано много замечательного, но из-за Шорис становится понятнее, что оно все-таки нарушает порядок.

Шорис моргнула.

— Почему тебе все-таки здания интереснее всего? — спросил Луи. — Для меня они интересны скорее как примеры творчества людей. Техника занятнее.

— Мне всегда нравилось копать норы. Особенно в холмах. У людей хорошие теплые норы, искусственные пещеры. Ты мне еще сделаешь снежное логово.

Луи положил хвост на Шорис. Конечно, может надоесть с ней разговаривать, но она никогда не вызывает отторжения, и даже нравится, когда она притрагивается. Поскольку она львица: к тому же своя.

— Это то, чем я буду греться в снежном логове, — сказала Шорис. — Значит, сделаешь.

Ощутилось, как она прикусила хвост и, играя, ткнула в бок лапой. Луи прикрыл глаза.

— То есть, ты меня вытолкаешь из логова. Оставишь только хвост.

— Конечно. Мое же логово.

— Тогда я вытолкаю тебя из вагона. Если что, я уже принес на вокзал животных, за двоих.

Теперь этих зайцев отдадут в центр скупки и займут два места в вагоне. Предупредят проводников, и те найдут подходящие места.

Как именно заплатил за поезд Эрцог, когда поехал в Моллитан, любопытно?

— А ты сразу меня почуял в поезде, или только в городе? Я хотела тебя удивить.

— В поезде. Теряешь навык скрытой слежки. Больше не будешь осведомительницей, в таком случае.

Луи с нарочитым превосходством отвернулся и услышал, как шутливо заворчала Шорис, затем добавил, уже серьезно:

— Просто на самом деле твой запах даже лучше запаха креозота. Думаю, что и от аалсот будет пахнуть не так интересно, как от тебя.

— Все-таки я интереснее аалсоты?

— Не думаю, — сказал Луи, отчасти издеваясь. — Аалсоты — иное, и ценность у них не в запахе.

Шорис мурлычаще засмеялась.

— Смешной. А у меня — в запахе?

— Конечно, нет, — Луи прищурил глаза. — Разве твой запах может столько разведать полезного, сколько ты сама? Разве с одним только запахом поиграешь?

— Все-таки я хорошо разведываю, — Шорис боднула мордой.

— Ты лучше следишь, чем я, это так. Алдасарка, которую я выслеживал в Валлейне, в первые же минуты меня вычислила по распознавателю.

— Никогда тебя не признаю осведомителем. Только тирниском, — сказала Шорис и боднула мордой в лопатку. — Не отпустила бы. Загрызла бы. Понарошку.

Покусала за голову, потом ворчала на длинную шерсть гривы, потом об нее терлась, и от этого щипало в нёбе, а уши прижимались. Не хотелось ни драться, ни куда-то идти: только дремать и порой отвечать взмахом лапы или несерьезным оскалом на игру Шорис.

У Шорис закончилась пора, когда с ней возможно было заняться любовью. С ней удалось провести много времени, но она не принесет новых котят. Это было бы опасно для них. Перед встречами Шорис приходилось разыскивать и есть траву, не дающую возникнуть новой жизни.

Отойдя, она опять оперлась лапами на корабли и потерлась о них щекой.

— Я тебя встречу еще и в других льетах. И в Кранаре, думаю. Хорошо, что ты уже знаешь, чего от него ждать, и будешь готов, — Шорис быстро прошлась из стороны в сторону и заговорила более нервно. — Я сказала Юлали, чтобы она внимательнее следила за Киоли. Боюсь за Киоли. Ты завтра пойдешь на казнь?

Луи ответил утвердительно.

— Эрцог все-таки интересный зверь. Я показывала ему рисунок с лаохортом Кейнора на лестнице, ему понравилось. Историю любит. Я не приду. Никогда не нравились эти казни. Зачем ты туда пойдешь?

Луи перевел взгляд на отражения огней в реке, затем на множество окон ЛОРТа.

Тирниски, которых казнят, умирают медленно — по старому ублюдочному правилу. А потом хищники растаскивают их тела, как простую добычу.

Когти то высовывались наружу, то втягивались: будто сами по себе.

2 реманы, Эрцог

Раньше бы и не подумал, что стены бывают интересными. Иногда кажется, они не просто изрыты трещинами, а исписаны буквами. Натеки известняка похожи то на человеческие вытянутые пальцы, то на застывшие речки.

Камни такие разные, точно они, как и звери, могут принадлежать к разным видам. Кто их знает — вдруг они тоже по-своему живые. Если так, то даже немного обидно. Лохматый, теплый, умеющий бегать и охотиться, должен умереть, а холодные, твердые и неподвижные камни будут жить.

Огромный валун похож на молодого медведя, жмущегося к полу; выступ скалы напоминает острую морду лисицы; два сталагмита торчат, как козьи рога. Приходится вертеть головой, чтобы переводить взгляд — иначе давит в глазах и кажется, что они могут выпасть. Одна из пещерных колонн — точь-в-точь дубовый ствол, и, может, это и правда окаменевший древний дуб. Даже с выступами корней. Стоит присмотреться лучше — и ничего, один камень. Наверное, так работает и инарис — когда видишь то, что тебе удобней видеть.

Стены пещеры время от времени клонятся в стороны, точно хотят развалиться и дать убежать в настоящий лес. Но убежать бы не смог — слабость такая, точно кто-то обглодал все мышцы. Жаркая боль, идущая от затылка, обхватывает голову, и кажется, о череп изнутри царапают когти — ладно еще в последнее время приглушилось. Если прижаться головой к холодному камню, становится легче, пускай и ненадолго. Во рту горький привкус, и непонятно, хочется ли есть. Немного ел сумеречниц, хотя до последнего не собирался пробовать кровь. Опасался терять рассудок, но голод взял свое. Гвардейцы ничего и не заметили — слишком все-таки Эрцог ослаб, чтобы заметно проявлять злость, да и спрятался от них.

Вот пить точно хочется, хотя жажду отчасти и утоляет еда. Уже кажется, что вода здесь даже ничего. В подземном зале, правда, ее больше.

Нет, ничего не должно случиться. Вообще-то положен испытательный срок. Неважно, инрикту или льву.

Убил льва и теперь никаких шансов, ага. А то, что, например, лаохорт Флорента много лет назад ранил лаохорта Камарии, отчего погибло много людей и в том числе камарийский правитель — это ничего. Хотя это против природы лаохорта. И никто ему это не припоминает, кроме разве что камарийцев, и то не всех, ведь они же теперь флорентцы. Флорент же самый сильный и известный лаохорт, Империя, а не какой-то инрикт.

Конечно, совершил преступление. И до сих пор сводит в горле, если про это вспоминать. Но Регон нарочно вынудил, он же даже отбиваться не стал. Ага, дал бы он себя убить, даже раненый, если бы не хотел умереть.

До сих пор кажется, будто схватили и протащили назад, отшвырнули, и теперь все саднит — не только на шкуре, а где-то внутри, даже не ясно, где. В горле давит так, будто проглотил большущий камень — странно. Ничего же там не повредил. Ладно, лучше отвлечься. И дальше рассматривать камни.

Горькие запахи волков-гвардейцев не очень раздражают. По крайней мере, это живые звери, пускай с ними и одиноко.

Вывихнутый локоть пульсировал, и казалось, что вот-вот его вытащили из костра. Эрцог поймал немного капель со сталактитов. Они напоминали клыки, а пол — шершавый, мокрый язык.

Порезы засаднили ощутимей. Правда, в них больше не жгло.

Кажется, что Луи поставил вторую метку тирниска. Только не огнем, а этой жгучей травой. И опять пришлось отвернуться от желтых, как огонь, глаз врага. Даже два раза. Опять нельзя было вылизывать раны — от них обжигало язык. Эрцог зашипел. Содрал бы его царапины когтями, если бы не опасался, что это еще больше ослабит.

Если все-таки не удастся избежать казни, надо постараться забрать с собой эту холеную мразь. Ранить соперника — обычное дело, но не так. Луи допрашивал по-ласферовски. Нельзя такое простить. И он ничуть не поверил, самое главное.

— Сюда иди, — завыла волчица со стороны входа. — Главные вожаки скоро соберутся. Забыл уже?

Ага, забудешь.

Обдало жаром — точно от костра. В глаза ударило яркое, жгучее, Эрцог тут же зажмурился — зачем столько света. Точно солнце загорелось у самой морды со всей своей яростью, а то, что скребло и жгло голову изнутри, вырвалось наружу.

Правда, если принюхаться и сравнить с пещерой, воздух свежий и чистый.

Перед уступами Эрцог поднял правую лапу, и ее свело жгучей резкой болью. Тогда начал подниматься с левой, а правую поволок следом. Теперь не забыть — при подъеме сначала наступать здоровой лапой. Сейчас все четыре лапы, правда, казались бескостными, и было непонятно, как они удерживали.

Все, под пальцами теперь не скользкий мох и холодные камни, а теплые камни и трава. Так тепло.

Эрцог пошатнулся, задел камень лапой.

Слева от входа собрались главные вожаки — Тагал, Ерта, Сиалу и Далут. Друг-грифон, волчица, лошадь и олень. А казнят тирнисков как раз вожаки грифонов. Несправедливо, в общем-то.

Луи сидел поодаль от главных вожаков, через всю его морду тянулся след от когтей. Ерунда, от него и шрама не останется, стоило рассечь сильней. Эрцог стиснул клыки.

Справа, у каменной стены, лежали львы, бывшие детеныши Регона, и среди них Гелес с отметиной тирниска на лапе. Он растянулся в траве, подняв голову, и на морде, отчасти напоминающей морду Регона, различались спокойствие и брезгливость.

Зеленый луг — один из горных чантарских лугов, теперь узнал — шел под уклон и далеко внизу сменялся лесом. Размытым, темным. А впереди виднелись горы.

Нетерпеливо заворчали волки.

— Вперед иди, — сказала волчица.

И, когда Эрцог еще на десяток шагов отбрел от пещеры, Тагал приблизился, расправляя крылья. Голову сильнее стиснуло болью.

С уступов на скале наблюдали козы. Еще Эрцог учуял и муфлонов, и белоногов, и кошек — запахи приближались. Любой может понаблюдать, если захочет, ага. Выпустил когти — как перед охотой. Точно остаток сил собрался в лапах и пасти.

Загрызть этих волков.

Нет. Нельзя.

Но это для самозащиты. Ага, и опять сорваться? Потерять рассудок?

— Можешь быстро убить? — тихо спросил Эрцог, и Тагал тут же наклонил голову влево.

— Не по правилам. Мне жаль.

— Нашелся исполнительный. Да ладно, промахнись немного.

— Я не умею промахиваться.

— Ладно тебе, я тебя не подставлю, притворюсь живым. А меня сразу съедят? Или инрикта есть не будут?

Тагал тряхнул головой и развел уши в стороны. И разбежался, прыгнул, поджал лапы — уже? Так быстро?

— Ложись на спину, — огрызнулся один из волков-гвардейцев. — Забыл? Или тебе помочь?

Ага. Чтобы Тагал, ударив с высоты, переломал ребра — и чтобы после этого удалось еще немного прожить, осознать. Да сейчас. Один раз уже ломали ребра — не насмерть, конечно, но запомнилось отлично.

Теперь сердце стучит в горле. Быстро, громко. И Тагал поднимается — по кругу. Надо говорить — что? Надо сказать, думал же над этим. Сейчас. Тагал все выше, может не услышать голос. Казнит. За преступление. Преступление. Ага.

— Сухожилия перегрызу, — рявкнул волк. — Чего стоишь?

Волки-гвардейцы подступили ближе, стали окружать — это было ясно по их шагам и запахам.

— Эй, — Эрцог ударил хвостом, глядя в небо. — Раз меня осудили за убийство, почему не казнят еще одного убийцу?

Тагал задержался, раскинув крылья.

— Я убил одного льва, да, — в глазах стало резать — слишком светло — и пришлось повернуться к главным вожакам. — А Луи убил гораздо больше, и в том числе людей.

— То другое, — вступил Далут.

— Да, я преступник. Но, по-моему, открытое убийство честней, чем «вроде и не убийство». Значит, если я убиваю одного, защищаясь, я не умею себя контролировать? — голову точно сдавило в горячих клыках, Эрцог зажмурился, потер морду лапой — слишком легкой и как будто чужой. — И тирниском не буду? А если другой убивает многих, но через иллатов и грифонов — это нормально?

Со стороны скалы заворчали львы. От Луи — ни звука. Эрцог искоса глянул на Луи — и боль отдала в глаза. Да как так забыл, теперь же они без боли не двигаются. Пришлось повернуть голову. Вечно от него жжет в глазах. И в лапах теперь тоже жгло.

У Луи настолько безразличная морда, будто говорят не о нем и он вообще пришел сюда поглядеть на горных кузнечиков. Лапы засаднило. Тварь.

Ерта подступала ближе, приоткрывая пасть.

— И все же нельзя доверять тому, с чьим разумом проблемы, — Гелес опередил вожака волков.

— Ко мне вернулся разум. А что преступней, как считаете? — Эрцог поднял голову — а Тагал парил на той же высоте. — Прикончить неосознанно или нарочно?

— Не мешай Тагалу, — опять послышался голос Гелеса. Не надо на него смотреть — лишний раз вертеть головой не хочется, слишком в нее бьет.

— Не ляжешь сейчас же — будешь мучиться не только из-за поломанных ребер, — сказала Ерта. — Сейчас подам знак.

— Эй, Тагал ведь ждет. Ну и вы подождете, — Эрцог отступил — правда, позади ведь тоже собрались волки. Бессмысленно. Нервно облизнулся, потер морду.

Что-то должен был сказать, думал ведь над этим. Все равно удастся вспомнить, обязательно, только о чем же вспоминать. Ведь оно очевидное — но в голове все перепуталось. И еще ее печет и давит. Вспоминай, легко же.

— Убей нас обоих, — прорычал Эрцог. Ударил хвостом по камням, выпустил когти. Нельзя здесь умереть. Нет. Уши прижались к голове, рык перешел в шипение. — Если и соглашусь, то лишь так. Лишь это законно, слышишь?

Законно. В должность вступил не совсем по закону — глава Кейнора не согласовал. Точно. Точно ведь. Думал же в первую очередь. И как об этом сразу не сказал.

— Глава Кейнора не подтвердил!

Только попробуй не услышать.

Тагал опять застыл в воздухе. Волчьи лапы хрустнули травой и тоже замерли.

— Он больше и не должен подтверждать, — рявкнула Ерта. Бок ощущал ее горячее дыхание, нос — запахи волков и несвежего мяса.

— Ага, — сказал Эрцог. Лапы подкашивались, и, если повести головой, чудилось, что в ней пересыпается мокрый песок. Впился когтями в землю — точно так станешь сильней. Точно так удержишься за нее, и это не даст умереть. — Значит, хотите сильней разъединить Легонию с Кейнором и…

— Полукровка во главе зверей никому не нужен, — оборвал Гелес.

— А право назначать или казнить тирниска как раз нужно Кейнору, — Эрцог повел ушами вверх. — Кейнорцы и так не радуются из-за решений ваессена. Мне нужен испытательный срок.

Далут тряхнул рогатой головой. Со стороны львов послышался голос самки — Наи, тоже детеныша Регона и львицы Гелеса:

— Никакого испытательного срока, этого зверя и так не должно было быть.

И с неприязнью фыркнула Шата — еще одна львица Гелеса.

— Он против природы, — добавил Фелан. — Он и тирниском не мог считаться, выродки тирнисками не становятся.

Луи смотрел безразлично — да если он живой, то камни точно живые. Одной лапой Луи наступил на другую, точно собираясь вдавить ее в землю.

— Значит, казнить без соглашения между лидерами Легонии и Кейнора тебя не могут, а испытательный срок назначить могут? — добавил Фелан и прошелся мимо волков. — А Гелес тогда, по твоим соображениям, правит незаконно?

Гелес заворчал.

— Эй, — сердце колотится все чаще. В пасти сухо. — Править все равно кому-то надо. И со мной все равно должны что-то сделать. Убийство тирниска — непоправимое. Помните, как в двести семьдесят первом главные вожаки казнили тирниска по своей воле? — а удалось вспомнить дату, здорово. От мыслей про историю еще лучше ощущается почва под подушечками, и теплые запахи земли перебивают волчью вонь. — И как потом этих зверей самих…

— Прекрати, — оборвала Ерта. — Даже новый глава Кейнора не будет против. И твое вступление в должность тоже не согласовали.

— А люди все равно будут против, — Эрцог попробовал говорить громче. Больше рыка, и голос ближе к львиному. Обычно не удается заметить, когда интонации келарсов сменяются львиными, но, если сосредоточиться, то можно их отличить. — И правитель Легонии все-таки подтвердил меня, так что не надо.

— Все согласятся с твоей казнью, — сказал Гелес. — Инрикты — неуравновешенные существа. Никто не осудит главных вожаков.

— А если осудят? — Эрцог шевельнул ухом. — Двести семьдесят первый — помните?

Далут переглянулся с Ертой, подступил ближе. Ерта не переставала скалиться.

— Ладно, давайте половину испытательного срока, — Эрцог опять ненадолго взглянул в небо — а Тагал держался на воздухе с раскинутыми крыльями.

— Но это в самом деле можно считать нарушением, — Далут переступил с ноги на ногу. — Его казнь. Зачем же нарушать законы. Накажут же.

Уже отлично. Травоядные больше всех не любят перемен и часто осторожничают.

— Трусливые травоядные, — зарычал Фелан, и Далут не шевельнул и ухом.

— Мы обезопасим и зверей, и людей, — заявила Ерта. — Люди ему сами не доверяют. И он признался, что собирался убить Регона. Он об этом думал.

Да нет же. Не убил бы его. Правда. Просто считал его соперником, и все.

— Я лишь думал, что он мешает. Зато я как-то хотел убить юнкама за то, что он носился у меня перед носом и мешал ловить краба. Мысли — это что, преступления?

Ерта прошла мимо, оскалив клыки.

— Я в любом случае против испытательного срока.

— Также против, — то, что Сиалу поддержала вызов одной из первых, ничего не значит.

Ага, удобный повод избавиться и больше не волноваться насчет разных инриктов.

Опять сердце колотится в горле, морда горячая. Впереди — изгибы гор, какие же здоровские эти горы, зеленые, точно шерстяные, и они свои, свои, ничьи больше. Гелес их тирниском не станет — у них уже есть тирниск.

— И против половины? Предлагаю треть.

Ерта опять оскалилась.

Опять — голову вверх. В голове как будто опять пересы́пался песок. Крылья Тагала взмахнули. Взлетает выше? Или просто перебрался на другой поток воздуха?

— Люди Кейнора могут обвинить вас в убийстве, — послышался мягкий голос Луи. — Они обязательно припомнят вам то, что вы поддержали незаконную идею ваессена. Особенно если Кейнор отделится.

Эрцог насторожил уши. Ого, не показалось?

Луи смотрел все так же безразлично. Зато хотя бы кто-то поддержал, пускай и сволочь. Правда, из-за того, что ему в будущем надо в Моллитан, зачем же еще. Из-за этого и пытать перестал. Но все-таки.

И да, Кейнор может отделиться. Это в первую очередь надо было сказать, почему в голову сразу лезут не такие нужные вещи?

Ерта фыркнула и дернула острой мордой. Сиалу ударила копытом.

— А еще вдруг, наконец, Ласферы врут и правда меня подставили? — добавил Эрцог. — Вы что, доверяете Ласферам? — все сильней стучало в висках. — Сами же их подозреваете. Четверть.

— Четверть — возможно, — проговорила Сиалу.

Далут наклонил голову. Да. Давайте. Соглашайтесь. Кончик хвоста Эрцога забил по траве, уши насторожились.

— Я против, — Ерта наморщила нос.

— Короткий испытательный срок — тоже не по закону, — Далут отпихнул ногой камень. Эй, вот сейчас его природная осторожность ничуть не помогла. — Рискованно.

— Это менее рискованно, — сказал Луи. — Скоро выберут нового лет-танера Кейнора. Возможно, тогда вернется прежний закон, и глава льеты с главой Легонии снова вместе начнут назначать тирнисков. Люди слишком резко изменили закон, который никогда не менялся. Выбора особенно и нет.

Да. Отлично. А вдруг потом этот испытательный срок сделают правильным? Правда, Луи никто не просил говорить.

В голову ударило так, что Эрцог зажмурился.

— За это время он может и помереть, судя по его состоянию, — сказала Ерта. — Предпочитаешь куда более медленную казнь, чем положено? Правильно, Эрцог?

Лучше знакомая простуда, чем ребра, вдавленные в грудь. Да ну к вьортам. Три месяца — это намного больше, чем одиннадцать ночей. Чем целое правление. Которое войдет в историю, ага. Уже вошло.

Самое главное уже получилось. Получилось. А ведь правда.

На камни и траву упала крылатая тень, закрыла собой и Ерту, и стоящих рядом с ней волков. Зашуршали крылья, обдало ветром, и Тагал приземлился рядом.

— Понял, — сказал Тагал. — Мы передадим Акреону, что решили предостеречься. Сейчас я опять пошлю грифонов к ваессену.

В лапах вместо со слабостью — легкость. И воздух такой чистый. Конечно, солнце и правда чересчур яркое, но оно хотя бы есть. В темноте не всегда уютно, все-таки.

— А этого опять держать в пещере? — уточнила Ерта.

Эрцог выпустил когти. Лучше не надо.

— Казнить его все равно в ближайшее время не будут, — Тагал тряхнул головой. — Все равно назначат испытательный срок.

— Пусть и лишь для вида. Какие-то три месяца.

— Это не важно.

Пульс в голове никак не успокаивался. Подойти, что ли, к Луи. Но, правда, ему тут же захочется врезать, да и сил уже нет никуда ходить. Эрцог лег в траву и уткнул морду в лапы — будто невесомые. Темнота перед глазами чудилась красной.

Неясно, что теперь будет с контролем, когда сил станет больше. Еще никогда так рассудок не терял, как с Регоном, и это может повториться. От рыбы хотя бы не потеряешь разум, у нее кровь не такая, но ею не наешься, да и ловить будет тяжело. Ладно, потом. Надо сначала воду найти.

Запахи львов удалялись.

— Если поймаешь добычу на Чантаре, тот, на чьей территории ты поохотишься, добавит царапин тебе на шкуру, — послышался голос Асмирра. Эрцог поднял на него взгляд, оскалился. — Ты сам же отменил запрет на драки.

Гелес посмотрел на него со снисходительностью и долей превосходства, а Наи подошла к Гелесу и потерлась об его бок. Ничего себе, младший детеныш Регона смог подать голос при нынешнем главе Ласферов. Тем более что Асмирр живет не на Чантаре. Правда он настолько трусливый, что Гелес его совсем не считает за соперника.

— Новый тирниск! — позвал Фелан.

К нему подбежала Шата, боднула его в шею. А симпатичная львица, и молодая.

— Шата пойдет со мной, она сказала, что ей нужны котята. А еще тирниску положено только одну львицу. Правда, у тебя их и так останется две, но меня не привлекают львицы, похожие на Регона.

А вот Фелан — соперник. И не только для Гелеса.

Гелес стоял молча, только кончиком хвоста бил траву. Затем отправился вперед, держа голову как можно выше. Когда все разошлись, кроме Тагала, Эрцог спрятал морду от света в лапах.

— Так значит, ты проговорился насчет Моллитана.

— Нарочно.

— Куда теперь отправишься?

— Знаешь, у меня плохо соображает голова, и угадай, почему.

— Надеюсь, про Моллитан ты ничего не забыл? Иначе все было зря.

— Эй, не так плохо соображает.

— Удачи, Эр.

Вернуть должность за всю историю удавалось лишь четверым тирнискам. Но ведь удавалось, а значит, это возможно.

В горле будто свернулся еж, из-за холодного ветра захотелось где-то укрыться. Только не в этой пещере. Никогда в нее больше нельзя возвращаться, да и рядом оставаться не надо. Эрцог заставил себя встать и отправиться в лес на подгибающихся лапах.

Через боль в голове все равно удавалось подмечать интересное. Едва не исчезнувшее. Луг, склоняющийся к лесу, порос длинным пыреем и стрелами Летии, а ближе к чаще стало попадаться больше скал, которые обвивал красный горный плющ вместе с лимонником. Кое-где цветы лимонника оказались объедены, местами сильно — значит, здесь поселились хвойницы. Из побегов плюща торчали пучки коротких корней — почти как вибриссы. А еще нашлись свежие львиные следы, и тут же точно обдало теплом. Ивири только что здесь была.

Эрцог направился по ее следам — и в голову уже будто почти и не било. Даже слабость чувствовалась не так отчетливо. Луг перешел сначала в почти-сосновник, там деревья еще детеныши, а затем и в настоящий бор.

Стволы сосен — ряды серых тонких росчерков. Кругом — душная хвойность с вкраплениями запахов оленей, барсука, птиц, трав и мха, сырой земли, прелой листвы, помета.

Запах Ивири становился менее четким — она быстро ушла вперед, уже и не догонишь. А потом и совсем исчез — его затоптали кабаны. Просто пришла взглянуть? Из интереса? Она такая же, как все прочие. От этого даже стало грустно.

А зачем она ходила на земли инрикта? Все-таки интересуется? И не смертью их владельца, а, может быть, и жизнью.

Из травяных зарослей выскочил данх. Эрцог прикрыл глаза, наклонил голову и осторожно протянул лапу, а данх свистнул — испуганно — и рванулся прочь. Еще удастся вернуть их доверие.

Когда Эрцог пил из ручья, чудилось, что получится выпить из него всю воду и закусить рыбами. Жажда исчезла, и все вокруг стало четче, живее, несмотря на головную боль. К тому же под кронами таился полумрак. Под лапами промелькнула, извиваясь, полосатая змея тайсва, и тут же стащила скимотка́ с нижней ветки мароты — остались лишь пушинки. Белоноги перескочили куст калины, распугав ванланок и ящериц. Кабанята зашуршали кустарником, а на сосну вскарабкался кот, шурша когтями по коре. Из пушистой длинноиглой кроны выпорхнул тенатт, самка с черно-белыми крыльями и желтым горлом.

Все подвижное, полное борьбы, живое. И все получится вернуть себе. Все свои территории.

3 реманы, Скадда

В лапах чувствовалась сила. Правда, вчера после ночного бега они так болели, что Скадда пришла предпоследней, зато сейчас все хорошо, а позавчера вообще удалось прийти четвертой. Значит, надо и дальше бегать по городу после тренировок.

Если пока еще лучшей не стала, все равно получится в будущем.

На склон горы прилетели уже восемь учеников, включая Скадду, и осталось дождаться одного, а еще Рагнара. Скадда ходила туда-обратно по поляне, мимо сородичей и кустарников, мимо нор на небольшом глинистом холме: интересно, кто в них живет, они какие-то широкие и невысокие, никогда не видела похожих. К двум норам Скадда подтолкнула шишки, в одну забросила лапой сухой листок, но никто не показался.

Лягушки-плющевицы лазали по стволам: как будто ожившие листья плюща, рисунок тот же самый. В глубине чащи стая камнекрыс, огрызаясь, ворча и поскуливая, поедала добычу.

— Надеюсь, гартийские аалсоты не участвуют, — раздался голос Виррсета.

— Скажешь тоже, — скрежетнул Ламмерт. — Выстрелы с кораблей их догонят.

А было бы интересно увидеть такую аалсоту.

Одна за другой запели ванланки, звонкие и грустные, а затем к их песням присоединились листвицы. Хоть и день, но в тени лунный глаз еще не закрыл цветы, каждый из которых не меньше грифоньего следа. Бархатно-синие, с белой серединкой, с россыпью белых крапинок: словно луна на звездном небе. Ночные существа. Как келарсы и инрикты.

Эрцога все-таки выпустили, теперь ему назначат испытательный срок. А если удастся встретить? Интересно, где он сейчас.

К Скадде подошла Четтана, наступила на побеги и цветы лунного глаза: ну вот, совсем не смотрит, куда идет.

— Что у тебя такое вчера случилось? — звонко протрещала она.

Скадда шевельнула ухом. Странно, Четтана никогда раньше не интересовалась.

— Я берегла силы перед сегодняшним, — ответила Скадда. — И поэтому не бегала как следует. Ты мнешь интересные растения.

Четтана, отступив, наклонила голову и щелкнула клювом.

— Ну, давай. Бегай как следует. А то будет не интересно.

— Да и ты тоже.

Четтана весело фыркнула в ответ.

Рагнар спикировал с неба, остановился в центре поляны, и почти сразу его догнал опоздавший бурый грифон.

— Все побегут в гору.

Скадда вскинула уши и переступила с лапы на лапу. В гору? Кто-то из грифонов недовольно заскрипел клювом.

— Да, вы чаще бегали с горы, но у вас достаточно навыков и выносливости, чтобы перестроиться, — перебил его Рагнар. — Вы летали против ветра, а это куда сложнее. Пересечете полосу можжевелово-дубового леса, прослежу с воздуха. Дальше — в город. Найдете ориентиры. На каждом условленном месте вас будет ждать зверь, в самом конце — гвардейцы, в том числе я. Оставлю тех, кто прилетят первыми, а вот скольких — решу под конец. На этом все. Первое испытание всегда простейшее.

Бег в гору: ничего себе простейшее. Но гвардеице жаловаться нельзя. Ничего, удастся все наверстать в полете, если опять не получится вырваться вперед на бегу.

— А на условленных местах будут травоядные? — поинтересовалась Четтана.

— Травоядные через полчаса про все забудут и уйдут в лес. Или вы проголодаетесь и захотите их съесть. Чего им там делать?

Скадда напрягла уши, когда Рагнар начал рассказывать про ориентиры. Путь оказался извилистым, и надо было найти больше мест, чем обычно. Все равно можно справиться: и даже после бега в гору. Тем более с полетами всегда все получалось отлично.

Рагнар рассказал все только один раз: получается, это еще и проверка памяти.

— А сам Рагнар полетит прямо, — Четтана, наклонившись к Скадде, весело скрипнула клювом. — И бегать не станет. Хитрый, а?

Скадда весело скрипнула в ответ.

— Хорошо себя проявишь — тоже будешь просто висеть в воздухе на крыльях и издеваться над мелочью. Вот увидишь, — сказал ей Виррсет.

Почему-то сегодня на него не обращалось особого внимания. Не до Виррсета. Сейчас начнется испытание, так интересно: и радостно, словно собралась охотиться на новую добычу. Лапы Скадды напряглись, вибриссы на лапах встопорщились, ощутив траву и мелкие камни.

Рагнар, с разбега поднявшись в воздух, издал хриплый клич. Кругом сразу забили лапы о землю, и Скадда тоже кинулась вперед.

Лапы ударяли легко, и, даже, когда Скадда с поляны ворвалась в густой грабняк, близко растущие стволы почти и не помешали. Быстро их обогнула. Разбежались камнекрысы от полуобглоданной добычи, заворчали, заскулили. А можно мчаться и поскорее, и обогнать Виррсета — вот уже и удалось. Мелькают ветки, мелькает палая листва под лапами, кустарники, стволы.

Быстрее не надо, как бы ни хотелось: лучше поберечь силы.

Виррсет опять впереди. Уже и не только он. И что. Все равно отстанут.

Грабняк сменился зарослями кустарников, а потом можжевеловой рощей, и земля пошла вверх более круто. Скадда пару раз запнулась, когда на пути стали чаще появляться камни. Еще один грифон обогнал Скадду.

Этого грифона, правда, удалось опередить. Навыки уже и в беге улучшились. Но лапы скоро стали болеть и хуже сгибаться, и показалось, что сколько ни беги, все равно останешься на месте. Обманывают. Это ложная усталость: после нее, наоборот, станешь сильнее, когда не сдашься и вытерпишь.

Впереди, в зарослях, мелькнуло бурое хвостовое перо, и словно прибавилось сил. Скадда перемахнула камни, промчалась через низкий кустарник. Можжевеловые деревья смешивались с дубовыми, с ветки крикнул ворон: бодро, четко. Сказал, что принес еду, но только для себя и подруги, а воронятам пора убираться, они уже взрослые.

— Аалсота летела! — закричала сорока. — Я видела аалсоту.

Где, правда? Скадда насторожила уши: но только не замедляться.

— Грифон там, бестолковая, — возмутилась другая.

Если бы там и была аалсота, это бы не вызвало никакого страха.

Хвостовое перо опять показалось и пропало, будто дразня. Скадда приоткрыла клюв: в груди стало сдавливать, печь, и дышалось труднее. Мимо неслись деревья. Скадда едва не наступила на скользкий камень, вовремя поставила лапу дальше, и тут же скользнули подушечки — под листом, куда наступила, тоже оказался камень. Скадда чуть не упала. Куст балмы появился рядом, его острые листья нацелились в разные стороны. Скадда его перескочила.

Лапы словно увязали в воздухе, а воздух становился все жарче. Все-таки время за полдень. Напилась из ручья перед встречей, и еще съела молодого зайца, но такая накатывала слабость и жажда, словно ничего и не было.

А морские волны совсем не устают.

Скадда мощнее ударила лапами: скоро полоса закончится, можно и ускориться. Вот сзади уже хрустят ветки, и это не белоноги, не кабаны и не олени, это другой грифон.

Он тяжело дышит. Надо не подавать виду, что тоже трудно дышать. Правда, клюв открылся шире: а если вдыхать через ноздри, то воздуха мало, и он горячий.

Но чужое дыхание отдаляется. А бурого грифона уже хорошо стало видно, и его почти догнала. Крылья едва не открылись от радости, хотя кругом теснились стволы, все в светлых солнечных пятнах.

Земля — мокрая и холодная, лапы — раскаленные, стволы мелькают, мелькает и бурый грифон впереди. Ближе и ближе. И серые стволы приближаются — впереди, как светлые росчерки на темном. Сосны.

Ну уж нет, он первым не доберется. А сколько грифонов туда уже добралось? У сосен никого не видно, а ведь обогнала и бурая Четтана, и рыжий Виррсет обогнал, и черная Лирра, и серый Ламмерт. Ламмерта ведь уже обгоняла раньше, и он даже бегает неважно. А вот Четтане проиграть даже не стыдно. Она мощная, умелая. Хотя, конечно, со временем надо ее во всем опередить.

От земли пахло сыростью и гнилью. Казалось, что лапы уже совсем не свои. Скадда глубоко вдохнула, и воздух задержался в клюве, не прошел дальше. Пронеслась мимо первой сосны в можжевелово-дубовом лесу. Хвостовое перо, бурое и тонкое, почти утыкалось в клюв. Опоздавший. Не такой уж и умелый грифон. Проиграть ему — просто позор.

Скадда с силой оттолкнулась лапами — так, как крыльями отталкивалась от воздуха. И обогнала. А скоро мимо замелькали серые стволы, прямые и чуть искривленные. Получилось.

Только где взлететь? Кругом сплошные деревья, и там, где они растут подальше друг от друга, кроны все равно почти соприкасаются.

Скадда начала озираться, замедлилась.

Здесь должны быть уступы, с которых можно взлететь. Сосновые леса все-таки ближе к вершинам, чем можжевелово-дубовые, и в них больше всяких скал. Но сейчас кругом лишь серые стволы в лишайниковых пятнах, темная зелень кустарников.

И левее, полускрытое ветками — светло-серое пятно скалы. Скадда кинулась вперед: все чудилось, что совсем рядом трещит хвоя под лапами другого грифона.

Впереди, между деревьями, стояла грифоница. Бурая Четтана со сломанными маховыми перьями. Скадда еле успела остановиться, лапы взрыхлили игольную подстилку, и из клюва вырвалось щелканье:

— Что такое? Четта?

— Помяла о дерево. Я не взлечу.

— А на следующий год?

— Уже нельзя, — Четтана мотнула головой. Ее глаза смотрели куда-то мимо Скадды, в чащу.

— Это несправедливо. Тебя возьмут.

— Я была невнимательная. Беги уже.

И зашуршало сзади. Просто олени — но все равно в лапах прибавилось сил от азарта, и Скадда кинулась вперед, к скале. Никто не догонит, даже олени. Четтана же тоже туда бежала? И как давно она тут?

Только бы не помять маховые перья, как Четтане. Крылья плотнее прижались к телу. Когда пришлось пробежать через слишком густые заросли, все казалось, что не хвоя трещит, а как раз перья.

Наконец, ударили подушечки лап по ноздреватому светлому камню. Прыжок. Крылья Скадды распластались по воздуху, а впереди из леса тут же взмыл бурый грифон.

Он нашел поляну. Бежал медленнее, а все равно взлетели одновременно, и теперь он ближе к городу. Скадда недовольно щелкнула клювом, но азарт вытеснил злость. Полеты всегда получались лучше бега.

Скадда начала искаженно парить, вверх-вниз, вправо-влево. К телу прижимались горячие лапы. Быстро настигла бурого грифона и вырвалась вперед. А теперь — в Экеру.

Сначала Скадда полетела на запад города, к сине-бирюзовому бушующему морю, к гостинице «Закатная волна», где часто отдыхают люди из других льет. Встретила там келарса, узнала, что прибыла к нему четвертой. Хотя и видела над городом других грифонов, но путь, который задал Рагнар, был непростым, и было непонятно, кто к какому ориентиру летел.

До следующего назначенного места Скадда летела немного быстрее, и азарт погони разгонял усталость. Время от времени осматривалась: просто чтобы увидеть, где другие грифоны, вовсе не для того, чтобы заметить аалсоты.

Не прилетят никакие аалсоты. Люди все-таки не должны воевать.

А по городу ползали, словно жуки, автомобили и красные трамваи, иногда показывались автобусы. Зверям не надо платить за проезд в общественном транспорте, но зато животные им редко пользуются, потому что надо полагаться на лапы и крылья, а не на машины. Борясь с трудностями, выживают самые сильные и рождают сильных детенышей. Умеющих быстро бегать и летать, и не уставать. Людям простительно ездить на машинах, у них слабые ноги.

На пути к парку удалось обогнать Ламмерта, и грифон, который ждал у входа, подтвердил, что Скадда прилетела третьей. Отлично: и Скадда издала веселый клич. Остались Виррсет и Лирра.

Потом Скадда летала на площадь Гелонта Третьего, и к театру, и к другому театру, и к памятнику, из одного конца Экеры в другой, и везде встречала то грифонов, то волков, то еще одного келарса. Лапы, тяжелые и ноющие, тянули вниз, будто тащила с собой добычу, которая не нужна и которую никак не выкинешь. А крылья легко скользили по воздуху, правда, слабость в теле еще оставалась.

Наконец, она уступила место теплоте. В воздухе — своя. В воздухе действительно много тренировалась. И крылья быстро и сильно взмахивали, когда помогали перебраться на другой поток. Лапы били по земле все-таки очень неуклюже и медленно, если сравнивать. Стало стыдно из-за самой себя: все-таки ведь не комнатная.

Белые здания скользили под крыльями, изменялись узоры улиц и узоры Веннты. На запад, на юг, на север, опять на запад, и на юг, и, для разнообразия, на восток. А солнце притягивалось к западу, как железка к магниту: Дайл показывал, и было интересно наблюдать. Скадда вспоминала каждый ориентир, все находила, и, наконец, стала второй, и поинтересовалась у грифона, кто перегнал.

— Такая, черная, — ответил он.

Лирра никогда не казалась особенно умелой: наверное, хитрила и сберегала силы. А если бы осталась Четтана, пришлось бы лететь третьей.

Линька начинается с середины лета и заканчивается зимой, а маховые перья сменяются постепенно, по одному. Четта сломала сразу несколько, и летать сможет только с зимы. Ей же очень сложно теперь придется. Как же так — не летать?

Когда Лирра появилась впереди, быстрая и черная, и устремилась к проулку, где находится библиотека, Скадда издала веселый сопернический клич и ускорилась, чтобы догнать. Ведь первая из ученического отряда Рагнара отыскала эту библиотеку, еще давно, с Эрцогом.

Нашла себе друга, конечно. Приговоренного к казни за убийство. Но с ним интересно, и его ведь все-таки отпустили: значит, все было не так просто. Льва, которого он убил, самого подозревали в преступлениях.

А еще Эрцог говорил, что в Талис нужна хорошая Гвардия, и интересовался Гвардией Гахарита. Он старался помогать животным во время правления. Он не такой безответственный, как Луи.

Надо с Тагалом еще поговорить про Эрцога: он ведь должен был его казнить.

Скадда, поравнявшись с библиотекой, ударила крыльями и ринулась вниз. Ближе к земле ветер сильнее подул навстречу, и пришлось расширить, как в ущелье, кончики маховых перьев.

Библиотека — последний ориентир перед набережной Каргоса. После победы можно искупаться в море. Здорово же.

Лирра приземлилась первой, затем лапы Скадды ударились об асфальт. Скадда быстро обменялась приветствиями с волчицей и с разбега кинулась вверх вслед за Лиррой. За ней так здорово было гнаться, что от радости даже вырвался клич. Лирра тоже ответила кличем.

Она сначала приближалась, и Скадда ее почти совсем обогнала. Надо было цапнуть эту хитрую грифоницу в полете. Но вдруг соперница ускорилась и так быстро кинулась на северо-запад, причем против ветра, что почудилось, будто это тень, а не грифоница. Ну и натренированная. А ведь умная. Хорошая хитрая соперница. Скадда с трудом сдержала порыв сильнее бить по воздуху, плотнее прижала тяжелые от усталости лапы и сделала крылья пошире. Концы главных маховых перьев разошлись.

Когда ветер сменился и стал дуть в хвост, крылья пришлось заострить, и потом снова расширить — направление менялось быстро. Пока Скадда летела по ветру, удавалось долго планировать. Потом, при нетерпеливом машущем полете, Скадда сравнялась с Лиррой и игриво щелкнула на нее клювом.

Но крылья скоро устали, сильнее захотелось пить — а ведь до этого забыла про жажду — и Лирра опять вырвалась далеко вперед. Ничего, удастся догнать.

Скадда осмотрелась. Сколько там осталось?

Море — ярко-синяя полоса за крышами. К нему пока лучше не приближаться: ветра, что дуют с его стороны, мешают. Море все шире, все темнее, и все четче видны волны, и даже можно заметить темно-серых дельфинов. И желтого Рагнара на набережной, совсем небольшого. Сейчас его самого можно назвать мелким. Рядом с ним — еще двое грифонов, но незнакомых: похоже, это гвардейцы, которых он упоминал.

Лирра уносилась: но ее все равно получится догнать. Уже немного получалось. Крыши мелькали внизу, все в золотистых отблесках вечернего солнца.

Севернее — крыши актария Тенгерки, а прямо внизу — городские. Между ними — деревья, машины, люди, волки в подворотне. Один кинулся на человека и сшиб с ног.

Человек закрыл голову, а волк стал рвать его руки. Голову точно сунула в костер. Не просто нарушение. Тяжелое преступление. И где? Прямо в городе. В Экере. В городах уже сколько лет не нападали?

А четверо других волков окружили сородича и жертву. В подворотню забегали люди, а стая скалилась, не подпускала.

— Напали на человека! — крикнула Скадда. — Сюда, быстрей!

Лирра улетала: ну вот, не поверила, посчитала, что уловка.

Она же не может увидеть, она же дальше. К тому же Рагнар запретил ученикам лезть к преступникам.

Тогда Скадда позвала гвардейцев кличем. Рагнар не шевельнулся, как и двое других. Слишком далеко, слишком высоко. Не услышали.

Но увидят. Рагнар как раз глядел в сторону Скадды и Лирры, вверх: он ждал учеников.

Волки остановились, подняв головы: они услышали клич. Тот, кто напал, тоже замер. Но если улететь — будет рвать человека. Даже поторопится перегрызть ему горло до того, как прилетит подмога. Все тело словно опалилось. Скадда ударила крыльями, чтобы удержаться на воздухе. И кинулась вниз.

Не надо никого бить: можно не рассчитать сил, ударить насмерть. Тогда саму схватят.

Волки стояли. Только один кинулся в сторону, и взвизгнул: в него попали камнем. Люди близко не подходили.

Против ветра, раскрыть хвост. Подушечки так ударились об асфальт, что боль отдала в клюв. Скадда кинулась к тому, кто напал на человека и теперь стоял передними лапами на его груди. Издала предостерегающий крик, взъерошилась.

Волк большущий. А у человека разодраны руки, которыми он закрывает горло, и рубашка сверху порвана в клочья. Люди беззащитные без своих изобретений: и такие хорошие, интересные, как их можно ранить, тем более убивать?

С волками не справиться на земле. А разбежаться негде. Их пятеро. Четверо уже стали окружать. Уже поняли, что рядом не гвардеица, еще и одинокая. Они сильнее, больше. Скадда попятилась — почти не осознанно. Не ведут себя так гвардейцы. Встопорщила перья и мех, чтобы казаться больше, а еще развернула крылья, хотя уши и подгибались по-стыдному.

Люди очень тихо и беспокойно разговаривали, раненый звал на помощь, прижимал к лицу и горлу окровавленные руки. Волк, в которого попали камнем, поджимал хвост. Большой волк — похоже, вожак — огрызнулся на него.

— Трус, — его зубы щелкнули. — А ты уходи. Зверя не тронем.

Но спокойнее не стало. Другие волки все еще огрызались на людей. Один из них, правда, рычал слабо, оглядывался, жался к асфальту. Надо отвлечь. Когда же прилетит Рагнар?

Он говорил ни к кому не лезть. Говорил, что за это выгонит. Кто еще теперь обогнал?

Пасть вожака потянулась к человеку.

Они не боятся Гвардии. Не боятся ареста. Отчаялись и привлекают внимание.

— Расскажи? — Скадда шагнула ближе. Лапы подрагивали: как же стыдно для грифоницы. Голос звучал обрывисто и слишком тихо, словно не свой, глупость какая. — Ты из-за Гартии? Объясни. Вдруг я пойму, я же тоже зверь.

Вожак внимательно посмотрел на Скадду, принюхался.

— Люди нам только беды несут, — провыл он. — Лаохорты у них? Толку от лаохортов. Разум и так появится. Без людей, без лаохортов. У людей вон появился. Люди эти опять что-то взорвут, вот учуешь. Они хотят, чтобы страна распалась, на нас им и подавно все равно. А гартийцы уже близко. Ты вот понимаешь.

Эти звери, получается — призыватели? А что ожидала увидеть, торчащие шипы и гниющую шкуру? Обычные звери, и, может, и раньше их встречала. Лапы Скадды переступили по асфальту. Раздался хлопок: даже вздрогнула. Один волк заскулил, застучали его когти — унесся тот, в кого раньше бросили камень.

Вожак не дернул и ухом, а трое волков подступили к нему поближе.

— Убирайся, — огрызнулся волк-вожак. И оскалился, когда пуля царапнула стену рядом с ним. Скадда отбежала: вдруг попадут.

Люди стреляли так, чтобы не убить. Вот тот человек: вышел вперед, наставляет пистолет на вожака. А вожак опять наклоняется к человеку. Он слишком отчаялся. И трое других не уходят.

А если волка убьют? Если человек выживет, но волка застрелят? Тоже плохо. В городах и зверей не убивают. Скадда побежала к волку: медленно, слишком медленно на ноющих лапах. Так человек не выстрелит. Побоится попасть в грифона.

Волк развернулся к Скадде: вовремя отстранилась, но челюсти щелкнули совсем рядом. Он еще и намного гибче грифона. И трое других огрызаются. Скадда ощетинилась, расправила крылья — страшно, да, и стыдно, но нельзя сдаться.

Желтый зверь ударил с неба, и двое волков упали. Третий отшатнулся. Рагнар встал между вожаком и Скаддой, рявкнул, быстро разбежался, взмыл.

— Хоть убей, — завыл вожак. — В море сколько кораблей, и то пробрались враги. Нас не защитят. А если нарочно пропустили? Сдадутся гартийцам, вот уви…

Рагнар ударил его — и приземлился. И развернулся к Скадде. Уши Скадды сами прижались к голове.

А могла прилететь и первой.

— Проваливай, — прорычал Рагнар. — Я что тебе говорил? Ты зачем к ним полезла?

А люди собирались вокруг, разговаривали, и их голоса сливались. Последний волк, оставшийся на лапах, прижимал уши и пятился к стене.

Никакой Гвардии. Разве так?

Разве можно было бросить человека?

Скадда подняла голову и поставила уши торчком.

— Я тебя звала, но ты был далеко. Если бы я улетела, они бы его убили. Вдруг мы бы не успели? Я их отвлекла.

Голос звучал хоть и громко, но слишком быстро, почти срываясь. Почему? Совсем же не такая взволнованная.

— Учись принимать поражение, — ответил Рагнар и отвернулся. — Нарушила дисциплину, проиграла — все. Лети к своим людям или куда там еще.

— Никуда я не полечу, — ответила Скадда.

Кажется, вся сила только в голосе и осталась, а лапы вот-вот подкосятся, и выпить бы воды хоть чуть-чуть, присыхает язык.

Рагнар посмотрел настороженно и строго: правда, его уши слегка шевельнулись.

— Помолчи.

Когти Скадды царапали асфальт, пульс бился так, что казалось, его каждый слышит. Раненого уже подняли сородичи, и кто-то говорил, что уже вызвал скорую, а кто-то принес бинты. Рагнар присматривался к раненому человеку.

— Сильно погрызли. За время, пока я летел, они бы впрямь порвали его сильнее. А на тебя не напали, — заворчал Рагнар. — Вот оно что. Что ты им сказала?

— Я тянула время, сказала про Гартию. Догадалась, что они из-за нее напугались. И я бы с ними не дралась, это безрассудно. Но я бы…

— Вьорты с тобой, мелочь дурацкая. Лети к остальным. Чтобы больше я такого не видел.

По телу, по костям прокатилось тепло. И не сомневалась.

Только возьмет ли он обучаться дальше? Или посчитает, что прилетела последней — интересно, а сколько уже грифонов на набережной?

На набережной собрались все семеро, и Скадда, опускаясь на бетон рядом с ними, ощутила, насколько все-таки устала. Будто еще немного шевельнешь крыльями — и поломаются все кости, не то что маховые перья. Незнакомые гвардейцы встретили неодобрительными взглядами.

— Ничего себе ты выдохлась, — заметила Кенна.

— Она летела второй, — сказала Лирра. — А потом на что-то отвлеклась, и Рагнар туда полетел.

Сказала же, что напали на человека: а Лирра так и не верит.

— Что там было? — спросил Виррсет.

Лучше бы как-то достал воды. Скадда легла на холодеющий бетон — ничего себе, уже наступил вечер — и вытянула передние лапы. Вода плескалась совсем рядом, только соленая, непригодная для питья.

Странные они, эти призыватели. Что они хотели доказать? Гартия опасная, это да, но ведь легонийцы защитят свою страну. Живую страну. Которые бывают только у людей. И разум у животных без людей никак не появится.

Конечно, если не пройдешь в Гвардию, это не так уж плохо: из-за этого ведь не умирают. Можно найти другие способы, чтобы стать лучшей. Но осведомительницей быть, конечно, не так интересно.

Странно, что волки сейчас собрались в стаю, хотя они не гвардейцы. Конечно, волк-вожак нарочно собрал своих бывших детенышей, чтобы напасть.

Когда Рагнар возвратился, свет уже исчез с улиц. Скадда прислушалась.

— Проходят Лирра, Виррсет, Кенна, Скадда, — сказал наставник. — Завтра утром жду на Каменном Когте.

Скадда вскочила: правда, сразу показалось, что на спину упали камни. Значит, лучшей надо будет стать именно в ученическом отряде. И надо лучше заниматься, делать больше, потому что способна на большее.

Четыре грифона, которые не прошли, отступили подальше.

— Скадда? — спросил бурый грифон. — Ну, я-то понятно чего не прошел, а…

— Помогла задержать тех, кто угрожал человеку, — сказала Скадда. — Вот и все.

— Все, поэтому теперь летите отсюда, — приказал Рагнар.

Сам он не улетел. Он глядел вслед улетающим гвардейцам, ученикам и бывшим ученикам, а Скадда подошла к нему.

— Рагнар, — позвала Скадда. — Спасибо.

Рагнар взъерошился. Его шкура в полумраке уже казалась серой, но зажегся фонарь и вернул перьям и меху желтую окраску.

— Не надо этой ерунды.

— Ты не знаешь, где сейчас бывший тирниск? Ну, Эрцог?

— Понятия не имею, — Рагнар все еще смотрел в небо, в его зрачках поблескивал фонарный огонек.

— А как казнят тирнисков?

— Хоть раз бы попросила рассказать о чем-то нормальном, — Рагнар огрызнулся, но вышло совсем не грозно: как будто надо было для приличия огрызнуться, а на самом деле не хотелось. — Рассказать, например, о равиях? Мне они нравятся.

— Но я эти растения вижу каждый день, а казнь тирнисков никогда не видела.

— Улети отсюда.

Скадда развела ушами.

Улететь не получилось, термики пропали, а еще Скадда слишком устала. Так что Скадда просто ушла с набережной к подъезду и попросила воды у одного из вышедших оттуда людей, а он принес наполовину полную бутылку и придержал, чтобы дать напиться. И потом Скадда вернулась к морю, прошлась по берегу: от воды тянуло прохладой, и шорох волн успокаивал.

А когда совсем стемнело, Скадда встретила Жермела: он сидел на краю набережной в свете фонаря, по-прежнему в кофте с рукавами, и слушал музыку в больших наушниках. Отзвуки мелодии, приглушенные и легкие, доносились до ушей. Скадда приблизилась, тронула Жермела клювом.

— О, это ты, привет, — Жермел улыбнулся, плотнее прижал к себе радио одной рукой, снял наушники. — Что, как твоя учеба?

Скадда, вскинув голову, глянула искоса, с радостью.

— Все хорошо, да? Ну, рад. Музыку хочешь послушать?

Скадда кивнула.

Наушники не держались на голове, падали: широковатые. Жермел немного с ними повозился, и после этого они пришлись как раз. Столько музыки: она оказалась повсюду, даже как будто внутри головы. Скадда заозиралась, наклонила голову влево, потом вправо: так кажется, что полностью изучишь новое и непонятное.

Красивая мелодия, а поют на неизвестном языке, но так интереснее. Мелодия то становится сильнее, как ветер, то затихает, и будто дрожит, и опять усиливается. Голос красивый и чистый.

— Это Акарез, — сказал Жермел. — Наш, легонийский, из Алеарты. Мне больше всех нравится. Он переосмысливает народные алеартские песни.

А Дайгелу почему-то не нравится алеартская музыка, он даже выключил радио, когда там заиграли такие мелодии.

К Георгу можно и подъехать на трамвае, после сегодняшнего не стыдно. А куда теперь пойдет Четтана? Хотя уже и появилась новая соперница, но Четту надо найти. Как она без полетов?

4 реманы, Дайгел

До Раткела Дайгел с отцом добирались на автобусе, а потом пересели на пустой актари́йский трамвай. Тот сперва мчал мимо одноэтажных домов, огородов, построек для домашней живности, затем все это закончилось и начались черешневые сады, разделенные между всеми легонийскими льетами. Всякие приторно-сладкие ягоды никогда не нравились, а яблок бы хоть сейчас съел.

Вышли на конечной, где купили вемхо на двоих в придорожном ларьке, а потом направились вдоль автотрассы мимо садов.

Просторно-то как. На асфальтовой дороге — ни телеги, а по обе стороны — черешневая зелень. Ягод на ветках навалом, уже начинают созревать, местами нет-нет да и промелькнет одна почти черная. Видно железный забор, которым актарий обнесен со стороны леса, да проглядывают плиточные тропинки сквозь зелень.

Совсем малая часть из местного ягодного богатства достанется работникам актария как часть зарплаты. Разумеется, выделят ее из кейнорской доли, а она сама по себе невелика.

Скоро черешни сменились соснами, можжевельником, лещиной, а асфальт — землей. Накинули куртки: в лесу холоднее, да и чему дивиться, когда сюда солнце считай и не заглядывает. Отец иногда посматривал на распознаватель, тот мигал. Да, сейчас к зверям стоит относиться внимательнее, после вчерашнего-то случая. И взбрело же в голову тем волкам наброситься на человека, ладно хоть грифоны вмешались, особенно Скадда. Может, и впрямь из нее вырастет гвардеица?

Перепугались они гартийцев, понятное дело. Но с водяной аалсотой блеф это был со стороны Гартии, разумеется. Так, покрасовались, да и отец того же мнения. Однако развивать авиастроение необходимо как следует, чтобы не нарваться на настоящие неприятности.

— Может, Скадду встретим, — сказал Дайгел. — Пришло же наставнику в голову назначить тренировку сразу после такого-то дня.

Скадда и улетела-то совсем рано. А у людей вон выходной.

— Бывает, — пожал плечами отец. — Я так не поступаю, но чужой подход к образованию обсуждать не берусь.

Игольчатые зеленые тучи прилегли отдохнуть на кряжистые ветви сосен. Под ногами хлюпают лужи, ботинок то и дело скользнет то по мху, то по камню, то по ветке какой. Сучья скребут то по рюкзаку, то по плечу. Зелень кругом, глаза отдыхают, а воздух — бери хлеб, мажь на него здешний воздух да жуй. Правда, им подышишь, густым и хвойным, и уже наелся.

Птицы гомонят и гомонят. Свирру, свирру, трсктч, опять свирру, свирру — это кизи́льница. Зеленохвостки выводят писклявые трели, где-то устроился скимоток и щелкает так, будто кто-то орудует плоскогубцами. Барсук высунул морду из зарослей и схоронился. Молодой, непуганый, иначе с чего бы ему днем шастать. Подстилка из палой хвои кое-где изрытая, истоптанная, а сами деревья подраны, из-за чего смотрятся ржавыми: кабаны постарались.

Из-за ближайшего куста выпрыгнули белоноги и отпрянули в разные стороны. По стволу вскарабкался кот, моргнул глазищами, вздыбил шерсть и скрылся восвояси. Выглянули два оленя, затем перешли тропу — близко, хоть руку протягивай.

Среди сосен скоро объявились и грабы, и буки, и осины. Зверье стало попадаться чаще, но разглядеть себя считай не давало. Дайгел отмахивался порой от мошкары и, если жуки садились на одежду, щелчками отправлял их в полет. На полянах открывалось небо, на котором будто расписывали белый маркер. Летящих грифонов не видел, одних только птиц, хотя, может, и были грифоны, только так высоко, что и не рассмотреть толком.

Лесной воздух не надоедает, хоть и духмяный он. Чудится теперь, будто иного воздуха и вовсе не бывает.

Отец остановился у кряжистого дуба-старика, чья кора — точь-в-точь шкура древнего ящера, какие раньше водились кругом и все перемерли. Сели вдвоем на выступающий из земли корень шириной не меньше хорошей скамейки. Дайгел распаковал термос и кружки, выпили с отцом немного тимиса.

— Хорошо, — протянул отец после долгого молчания. — Как в том нашем доме в Нелоссе. Помнишь, как там: выйдешь на крыльцо, и кругом зелень, тишь. Пока с елки не повалятся шишки на железную крышу. Добротный дом. Про прораба ходили слухи, что он даже в праздничном сдобном доме провел воду, свет и электричество.

— Да, дом что надо, кранарцы такие, они плохого не смастерят, — вдобавок в родном доме было много комнат, чулан со всякой всячиной, еще по крыше было здорово лазать, да и по деревьям, на которых Дайгел совсем мелким устраивал тайники на пару с мамой, а потом и дом вместе с ней там соорудили.

— Там и рыбачить было хорошо.

Когда речка в конце участка, как в Нелоссе, неясно, хорошо это или так себе. От нее было свежо, но толком из-за ряски не мог искупаться, а от каждодневной рыбы мутило.

— Ну тебя с твоей рыбалкой.

— Спокойствие, водная гладь, да и ловить интересно.

— Ага, только рыба попадается раз в час и та от приманки нос воротит. И комарье.

— Ты просто рыбам не нравишься, вот и весь сказ.

— Сдалось оно мне — нравиться им.

— У меня та речка, из Нелосса, с собой, как и весь дом, — отец расстегнул рюкзак.

Дайгел придвинулся к отцу, термос опустил на траву. Отец выудил из сумки фотоальбом: снимки в нем Дайгел видел много раз, да только давно уже. Все начиналось с черно-белых фотографий молодого отца. «623, какое-то озеро рядом с каким-то актарием, возможно, Кейнор». Отец в пустой универской аудитории. «623, Арнодский университет». Это уже Кранар. И множество подобных снимков, к каждому своя короткая история. Вон пустое место для фотографии. «Пытались сфотографировать красивую рощу, фотоаппарат отказался работать».

— Чего же у тебя почерк всегда такой правильный?

— Зачем буквы-то портить.

Вот молодой отец рядом со своим другом, оба машут и смеются. «С Ирвином Нанти́нгом, 627, Валлейна, около Дома спорта». Этого здания теперь, вероятнее всего, не существует. Ирвин в день ядерного взрыва точно умер.

— Сам как думаешь, кто город угробил?

— Обе стороны, если на то пошло, — отец вгляделся в снимок. — А чья была бомба — кто их разберет, тем более через столько лет.

Легонийцы после взрыва всё твердили, что никаким образом нельзя было доставить такую бомбу в Валлейну из-за границы Кейнора, а алдасары сказали, что блефовали насчет своего ядерного оружия, и что на самом деле ничего не изобрели. Разработки-то они точно вели, а вот добились ли результата — вопрос. Никаких ведь невзорвавшихся ядерных бомб в Кейноре не нашли.

Мутное дело. Дайгел сорвал листок с ветки, прикусил.

Вон толпа у здания администрации Валлейны. На переднем плане — локти и плечи, видны макушки кого-то из стоящих подальше, на возвышении. Одна обведена карандашом. «Заснял Саргона Генлинга. Я молодец. 628, Валлейна».

В том же году не станет Валлейны. Повезло отцу, что не задержался там надолго.

Вот мама: улыбается, глаза прищурены, черные волосы чуть завиты. «642, Нелосс, нашел симпатичное существо в копировочной». Мать, как и Дайгел, родилась в кранарском Нелоссе, но прожила там всю жизнь, а вот Дайгелу тот город быстро надоел. Мать-то была кранарка, а наполовину кейнорца все тянуло за горизонт. Иногда и в Экеру — в родной город отца.

Вон и собственные фотографии пошли — на паре снимков совсем мелкий, нелепость, потом уже больше похож на человека. Почти и забыл, как выглядывал из убежища на дереве и ждал, пока отец настроит фотоаппарат. И, под конец — фотография Скадды с распушенными перьями и ошарашенным взглядом. Смешная, нескладная зверюга. Она тогда еще была детенышем. Сейчас вытянулась да сделалась пернатее.

— Привык я к ней, — сказал Дайгел. — Занятная.

— Они, животные, с каждой эпохой становятся все разумнее, все больше в них человеческого. Раньше они не знали, ни что такое жестокость, ни что такое красота, простейшие логические связи не отслеживали. А теперь и наш язык полноценно понимают, и грамотность у них есть, и любовь, а не только инстинкт размножения. Вот узнать бы получше, как они развиваются, да как именно люди на это влияют. Ведь далеко не во всех странах животные умны. Что у некоторых видов есть особые задатки — это точно. Настолько после Гахарита голодаешь, Дайл?

Сам не заметил, как съел лист целиком. У иголок еще вкус что надо.

— Скорее репетиция перед Алеартой. Консервами надо сегодня не забыть закупиться.

— Хорошо хоть едешь в Алеарту, а не в Талис, — вон как Еса.

— Да уж, если у нас в городе звери на людей кидаются, что тогда там творится. А этот недоправитель с чего решил махнуть в Талис? Хотя, раз он таскался в Валлейну за чертежами, в Талис бы и подавно потащился.

А еще он проверял на людях, сумеют ли те увидеть зверя в человеческом облике, не зная, что это зверь. На Дайгеле тоже проверял, притом успешно.

— Он со мной давно не встречался, так что не знаю, зачем это ему на самом деле. Тагал говорит, что вроде бы Луи будет ребят охранять от животных. Странный зверь. В нашей политике разбирается, а сам, когда стал правителем, ошибся везде, где только можно. Порой мне кажется, что Ирвин и Луи — в самом деле два разных существа. Правда, я бы тоже неизвестно что натворил, если бы оказался не на своем месте. Возглавил бы здравоохранение Алеарты, к примеру. А казалось бы, похожие вещи — лечить зверей и заниматься людским здоровьем.

— Людей ты тоже будь здоров как лечил.

Дайгел развернул кулек с вемхо, откусил тонкое хрустящее тесто, на вкус неплохое. Потом захрустели мелкие соленые колоски тонтии, ломти маринованных огурцов и консервированные пряные цветки рако́нты, слоями выложенные между полосами теста. Есть тут и вяленое мясо толщиной в бумажный лист. Такое, впрочем, больше по нраву, чем какие-нибудь огромные жирные ломти.

— Еса про тебя спрашивала. Я ей сказал, что ты собрался уезжать, а она тебя проводить захотела.

— Неплохое дело.

Из зарослей вышла волчица. Повыла отцу: поприветствовала и порадовалась, что он пришел, простейшие фразы, любой поймет. Отец улыбнулся и махнул рукой. А потом остроухое зверище посмотрело на Дайгела и даже попыталось хвостом вильнуть по-собачьи. Керка, ее морда, так и есть. Мех темный, нос и уши рыжеватые, светлые пятна вокруг глаз, одно ухо надкусано у кончика.

Давно же ее не видал. Дайгел подошел к ней, потрепал за жесткую шерсть на холке, Керка в ответ ткнулась мокрым носом в руку. И, отойдя, подала знак инариса — пришлось зажмуриться на пару секунд. Когда Дайгел снова взглянул на Керку, на ее месте уже стояла женщина — немолодая, стройная, с темными волосами ниже плеч и в куртке.

Размывалась она, правда, перед глазами, да и справа от Керки, вровень с ее коленами, виднелась какая-то серая муть, и от этого в голове стало жарко. Дайгел опять моргнул — и справа не муть уже обнаружилась, а волчий бок. Да и не осталось никакого инариса, волчица только смотрела и поводила ушами.

Дайгел обошел зверюгу и всмотрелся в кустарник, который она собой заслоняла. В инарисе ведь люди глядят лишь на переднюю часть зверя и на иллюзорную верхнюю, а вместо задней видят то, что за ней находится, и этого не увидеть, если как следует не рассмотреть ранее. Мозг не достроит картинку.

Вернулся к отцу и опять применил инарис. Все, порядок.

— О заболевших грифонах не слышала, Георг, — сообщила Керка. — Дайгел, надолго?

— Завтра в Алеарту отчаливаю.

— Приходи почаще, — произнес отец. — Не обязательно из-за грифонов-то. Все равно ты в моих глазах гвардеица, так и знай.

— Если что поручишь, я выполню, — серьезно сказала Керка.

Как только ветки ее коснулись, инарис рассеялся, и через заросли стала пробираться уже волчица, серая да взъерошенная.

5 реманы, Еса

Пятая платформа, три сорок: в это время и с этого места отправится автобус Дайгела. Часы над входом в автовокзал три двадцать показывают, отлично.

Перед тем, как Еса ушла, по радио сообщили, что избирательные участки не открылись, хотя уже час как должны были работать. Конечно, не хотела туда ходить, но все равно странно как-то сделалось. И горько.

На первой платформе никого, на второй женщина ругает плачущую девочку и спорят двое парней, рядом с третьей стоит автобус и в него заходят люди: один старается протолкнуть в салон что-то длинное и замотанное в тряпки, но у него не выходит ничего, а хенга крутится между его ботинками и шнурки поедает. Как будто совсем не было никаких демонстраций. Люди спокойно по разным городам ездят, по разным льетам.

На четвертой — пара человек, а на следующей видно танера Эсети, и младшего танера Эсети, и серого грифона рядом с ними.

Еса помахала, ускорила шаг. Под ногой плеснуло: наступила на край лужи, брызнуло на штаны, но ладно, высохнет само. Выглянуло солнце, и сразу дождик закапал.

— Танер Эсети! — Еса наскоро приложила ладонь к плечу, а профессор и Дайгел поприветствовали в ответ.

Потом Дайгел отломил кусок от нанкасы и дал грифону: похоже, Скадде. Она серебристая, с голубыми глазами, со черными отметинами на щеках и кончиках ушей, с черными маховыми перьями и хвостом. Как необычно, она и зверек, и птица. На орлиной голове волчьи уши так прикольно смотрятся. Глаза большие, прямо как орлиные или соколиные, или как у птицы-скавалжа в Кайрис. Прозрачное веко иногда мелькает.

Есть четыре лапы, как у зверя: и сложенные крылья. Не верится даже, что три пары конечностей у нее, замирает дыхание, неужели это по-настоящему, класс. Все беспокойные мысли сразу ушли.

— Сорок третий элемент? — спросил танер Эсети.

Сорок третий. Пятый период. Ага.

— Технеций, — Еса улыбнулась. — Еще кто-нибудь придет?

— Да я ни с кем из отцовых учеников особо и не общался, — Дайгел протянул грифонице еще один ломтик, клюв тихо щелкнул. — С чего бы.

Стало немного неуютно, будто пришла невпопад. Тоже не так много общалась с Дайгелом, но ведь он помог так хорошо.

— Вот Скадда Корфай, — танер Эсети взглядом указал на грифоницу. — Скадда, представляю тебе мою ученицу, Есу Кирлинг.

Ученицу. И не просто с факультатива, а уже почти с химфака. Еса улыбнулась, а Скадда глянула на Есу внимательным голубым глазом, ушами шевельнула.

— Привет, — Еса чуть было руку не протянула, но с грифонами не здороваются так. Это обычные звери обнюхивают руки. — Ты такая хорошая, гвардеица. Защищаешь от волков, ну вот. Больших тебе успехов, у тебя все обязательно будет классно.

Скадда что-то чиркнула: ну, не обидела ведь ее ничем? Еса глянула на танера Эсети, он кивнул и улыбнулся.

— Что же, Еса, удачно тебе с «Осой» нахимичить, — Дайгел ухмыльнулся. — И удачно сдать экзамен на химфак. Успеваешь со своей «Осой»?

— Как раз успеваю, — кивнула Еса. — И спасибо тебе еще раз. Огромное.

— А звучит как претензия, — сказал Дайгел и прищурился. — В Талис-то попала, не куда-нибудь. Потом расскажешь, чего там творится.

— Конечно, — улыбнулась Еса. С Дайгелом хотя и очень мало общалась, но он все-таки как будто свой, и как будто давно уже узнала его. Может, потому что он похож на танера Эсети, только молодой, и волосы темно-каштановые. У всех кейнорцев светлые.

К нанкасе потянулся клюв, а Дайгел успел убрать руку с едой и откусил сам.

— Эй, это я себе оставил. А говорила, не ешь человечью еду. А, знаю я твои оправдания. Наставник попросил для испытания съесть гадость всякую, так, что ли?

Скадда по-звериному фыркнула, глянула на Дайгела и потом в небо. Тоже студентка, и уже сдала свою Аттестацию: короткую, но важную очень.

— Ну, давай, пернатая, — Дайгел протянул к Скадде руку, грифоница положила лапу ему на ладонь и повела ушами в стороны.

Ну как же классно дружить с таким зверем: а ведь до сих пор ни с кем из животных не удалось подружиться. Еса только подкармливала оленей, но общаться с ними не получилось. К универу для встречи с алдасарами приходили волки-посредники, две волчицы, и они оказались очень классными, с ними инарис удалось натренировать, но говорили они только по делу и были строгими. А с Эрцогом Еса сталкивалась редко. Кае он помогал, а без повода ведь не подружишься с таким зверем, неловко: хотя и казалось, что получится в будущем.

Обязательно стала бы общаться со Скаддой, но уезжать ведь надо.

— Законы выполнять, клещей не цеплять, — добавил Дайгел. — Пиши, звони, прилетай, спеши на свою тренировку. А, она у тебя сегодня вечером? Все равно спеши. Ладно, до скорого, дружище.

Скадда побежала от пятой платформы к четвертой, на бегу расправила крылья, взмахнула ими, лапы поджала — и взлетела. В лицо подул ветерок от крыльев, растрепало волосы. Ну вот, только что грифоница тут была, и уже как будто и не было: только серебристые пушинки кружились в воздухе.

Послышался нарастающий шум автобуса.

— Подоспела моя колымага, — Дайгел выкинул в урну обертку от нанкасы. Подъехал автобус «Экера — Далия», красный, с полосками внизу: когда-то белыми, но теперь коричневыми из-за грязи. — Это ж по каким трущобам ее носило и по каким еще понесет. Ну что, папань, увидимся. Жду тебя в Далии. Полезем на гору, заночуем в палатке, разыщем приемлемую выпивку.

— Не согласен в одном, — на лице у танера Эсети наметилась улыбка. — Не на гору, а на горы. До скорой встречи, Дайл.

— Успехов, — Дайгел повернулся к Есе, поднял руку. — Будет тебя обижать — сообщай, разберусь.

— Он хороший, — сказала Еса. — Счастливо, Дайгел!

И пусть не случится ничего плохого. Пусть будет мир.

В телефонную будку из открытой двери просачивался ветерок. По крыше бойко стучался дождь, по стеклянным стенкам сползали капли: солнце в них отсвечивало, когда выглядывало из-за серых облаков. Гул толпы нарастал.

— Напомни, — Кая приложила ладонь к стеклу кабинки, — с чего ты вообще решила звонить отсюда?

Еса вставила монету в один мерансон — это чтобы в Кайрис звонить, по стране гораздо дешевле — и принялась набирать.

— У меня мама дома, при ней не хочу, — ну не нравится ей Зора, и, если Удену позвонить, будет потом вспоминать про нее, хотя к Удену нормально относится. — Будет много всего говорить, не услышу ничего.

— А так ты услышишь, да?

Еса закончила с номером и глянула в ту сторону, откуда гул слышался: теперь понятно, что там выкрикивали лозунги.

— Даешь выборы!

— Закон для всех льет один!

Шествие приближается, флаг видно, красный с зеленой полосой. Кейнорский. Горько стиснуло в груди. Еще и проезжую часть заняли, ну зачем, идите на площадь Гелонта и там все делайте.

— Ты маму мою не знаешь, — гудки в трубке из-за этого шума плохо слышно. Гудок, гудок, еще гудок.

— Да, — ура, повезло. Еса улыбнулась, наклонила голову и трубку почти прижала к плечу.

— Уден, привет!

— А, ты, — в трубке ненадолго послышался треск вместо голоса брата. — Не соскучился ни разу, — последнее слово затрещало, исказилось, но поняла все-таки.

— Взаимно, и не приезжай никогда, — весело ответила Еса. — И мороженое не привози.

— Вишневого особенно много не привезу. Чего нового?

Сейчас вот будет сложно: непонятно, как на «Осу» он отреагирует. Зора ему, похоже, еще не сказала, иначе он переживал бы сейчас. Но он все равно от Зоры узнает, и надо сообщить ему раньше, чтобы Уден хотя бы не думал, будто его сестру заставили туда ехать.

— Сдала все. На «Осу» прошла.

— Еще раз? Пропадаешь.

— На «Осу» поеду.

Следующие слова Удена Еса расслышала не полностью, толпа шумела очень, какой-то парень там вообще кричал. Только отрывки уловила.

— …не выдумывай… чего там… да хоть знаешь… и ничего… они там… вьорты их пусть… слышишь?

— Не очень, — Еса трубку прижала к уху плотнее, но звук не улучшился все равно. — Уден, ты только не волнуйся, я тебе буду оттуда звонить, — ну вот, теперь беспокоится, но по-другому нельзя было, так-то. Еще несколько неразборчивых слов. — Прости, правда не слышу, у нас тут происходит разное. Давай, Уден, увидимся.

Еса повесила трубку. Демонстранты со всех сторон обступили будку, а Кая теперь тоже внутрь будки втиснулась. Она отпихнула парня, который чуть не забрался следом, и, закрыв дверь, взлохматила светлую челку ладонью. Когда Кая сосредоточенная и взъерошенная, она немножко напоминает Табию.

— Ты обрекла нас торчать в этой коробке посреди толпы. Кому звонила-то, что за Уден и что за имя такое? Симпатичный?

— Брат. Двоюродный, — объяснила Еса. — А имя кайрисское.

— Ну хоть симпатичный?

— Спрошу у его жены.

— Вот зараза.

Облака разбрелись, теперь солнце припекало в полную силу. Люди шли и шли. Раздались автомобильные гудки: понадобилось кому-то проехать, а из-за демонстрации у него не получится теперь.

— Еще и жарынь, — добавила Кая. — Запечемся, как в духовке тербета.

Приблизилась девушка с флагом, и слева весь вид пропал, кроме вида на красно-зеленую ткань. Кажется, будто это стенка палатки, а не телефонной будки. Лучше на эту мысль от тревоги отвлечься.

— Если тут не хочешь, пойдем домой. Проскочим, и все.

— Да они прут и прут, и еще невесть сколько их, — Кая нахмурилась, но ее лицо сразу повеселело, улыбка на нем появилась. — Еще утащат за собой администрацию штурмовать, е-мое. По полбутылки лимонада, пока тут всякие шастают?

Совсем рядом послышалось:

— Наш лет-танер — Манати! — и тут же куча голосов подхватила: — Наш лет-танер — Манати! Дайте нам проголосовать! Отмена выборов лет-танера — не по закону! Ваессен не должен назначать нам лет-танера!

Что теперь будет? Ладони чуть вспотели.

Девушка с флагом продвинулась вперед, опять стало видно и множество людей, и еще несколько флагов вдалеке, и высотки.

— Наш лет-танер — Тернески!

— Знать бы еще, кто это, — Кая откупорила лимонад.

— Ваессен против честных выборов! — выкрикнул кто-то впереди. — Ставленника столицы не пустим!

— Отстаньте со своей политикой уже, — Еса взяла у Каи бутылку и отпила. Слева от будки, у стенки, остановились бабушка с дедушкой, и у деда на плечах сидел мальчик, а справа прошли студенты из группы Каи.

— Сделайте, как в Кайрис, теплицы! — от этого холодок прошел по телу. — Отвалите от нас! Чего вам свое не выращивается?

— Алдасары-то свое государство укрепили! Ничего они в Кайрис не разрушили. Всё нам врали, что от них одни разрушения.

Тепло из груди поднялось: неужели эти слова кейнорцев принесли радость? Но почему? Это же все означает бунт, и так же не надо, и…

А если Кейнор прилетит? К ним, что остались ему верными. Ведь кажется, что вот-вот и начнут звать Кейнора. И придется тогда остаться в стороне. Потому что страшно сейчас сказать: я человек Кейнора, он живой, нельзя убивать его. Если скажешь — или не поверят, или какие-нибудь радикальные люди это используют. Не скажешь — на душе так и будет горько.

— Делать людям нечего, — прокомментировала Кая. — С ума все посходили: что у зверей, что у нас. Надо прививки от бешенства поголовно делать.

Теперь вот и выборы отменили. Ну, хотя бы Эрцогу глава Легонии испытательный срок подтвердил, тоже слышала по радио. Хоть что-то отчасти хорошее.

Сколько же тут людей. Опять флаги, больше флагов, есть даже два легонийских, оранжево-сине-бирюзовых. Транспаранты видно: «Ваессен, не бойся Кейнора», «За Тернески», «Экспедиция права», «Кейнору нужны выборы», «Не пустим столичных в Кейнор», «Мы за Единство, но и за закон».

А ведь после предыдущих демонстраций все делали вид, словно ничего не случилось. Ну высказались люди, и все. Словно они, высказавшись, не захотят, чтобы их желания исполнились. Словно можно просто сделать вид, что все хорошо, и все действительно станет хорошо. Но даже инарис не делает зверя человеком, так-то.

Но все равно. Не надо, чтобы делалось хуже.

А как надо?

— Зато звери на такую толпу не набросятся, — заметила Кая.

— Не будут они больше кидаться, я думаю, — хочется надеяться. К тому же подрастают отличные будущие гвардейцы. — Ну нашлись неумные звери, бывает же. Никого ведь не убили. А так классно, что Эрцогу теперь испытательный срок подтвердили до первого числа осени.

— Ага, — кивнула Кая. — Что-то часто эти люди повторяют имя Кейнора.

Так и не хочет говорить про Эрцога. Потому что испытательный срок — символический, и всем это понятно, так-то. Что за три месяца успеть? Полтора месяца дали нескольким студентам, чтобы только изучить один регион, а тирниску надо в пятнадцати побывать и зверям там помочь.

— Думаешь, лаохорта призовут? — вырвалось у Есы. И тянущее, грустное тепло поднялось внутри, позвало вперед, к горизонту, к Валлейне, к руинам, где… что?

Желтые огни ночного города. Как наяву — под шуршащими пернатыми крыльями.

— Да я ничего не думаю, я замечаю. Он не мой, в любом случае.

— Сейчас они тебя за это выкинут, — засмеялась Еса.

Легония даже не знал, что алдасары, вернувшись в Кейнор, именно с Кейнором и свяжутся. Все алдасары ведь помнят про Кейнор, всем алдасарам про него рассказывают с детства, вот и привыкают, что это их земля. Конечно, человек сначала связывается с тем лаохортом, в чьей стране родился, но, когда взрослеешь, все может поменяться. Особенно если предки с других земель.

И, получается, у Кейнора на этой земле до сих пор влияния больше, чем у Легонии. А ведь Кейнор был совсем молодым в то время, когда проиграл в войне. Такой сильный до сих пор.

Значит, многие ему верны? Только, конечно, втайне. Но, если они все восстанут, может начаться война. Еще и вьорты нападут, и столько людей погибнет. Нет.

— А Эрцог ко мне приходил, — сказала Кая.

Еса улыбнулась.

— Попросил, чтобы я одну книгу взяла с собой в Талис, — Кая заправила за ухо светлую прядь. — Я тебе потом покажу. И расскажу, как мы с ним на самом деле познакомились.

Она тоже не может говорить открыто о том, кто ей дорог. И поэтому так хочется ее обнять, но сейчас будет неуместно: потому что ни с того, ни с сего.

— Это у нас сейчас навроде затяжной пары по истории на тему народных недовольств, — хмыкнул Сейл. — Помню, делал доклад про что-то подобное, только кранарское. Там еще с одного сняли кожу, а руки…

— Ктанку те в язык, — Одвин пихнул его в бок. — Ниче смешного. Серьезно тут все.

Еса поймала в обе ладони сосновую ветку. Да, происходят очень серьезные вещи: но надо замечать и хорошее. Надо ведь жить.

Тут на аллее так много сосен, и от них запах хвойный идет, классный. Сейчас кроны деревьев из-за фонарного света чуть золотятся, и асфальт под ногами поблескивает. А небо черное-черное. Видно созвездие в форме клешни, а называется оно Лилией почему-то. Где же растут такие лилии.

Желтые глаза-огни вокруг.

Люди сами с демонстрации разошлись со временем, и никто не помешал им высказаться: казалось бы, мир сберегли, но почему же так тревожно?

Потому что не решили ничего, на самом деле.

И еще этот полет аалсоты из Гартии. Хоть и успокаивают по новостям, что ничего особенного не случилось, просто гартийцы провоцировали, но неспокойно все равно. У Кейнора ведь нет аалсот, да и не будет теперь из-за ваессена.

Свернули на асфальтовую дорогу, и впереди зажглись фары. Вместе с ребятами Еса отпрыгнула к обочине, и скоро мимо пронесся грузовик, запахом бензина обдало.

Хотя и давит внутри тревога, но рядом друзья, и это поддерживает.

Ветер — свободный, зовущий вперед, на северо-запад. Валлейна — на северо-западе. И Талис, но намного дальше, а еще дальше — Кайрис.

Слева громоздились высотки: огни этажей уходили вверх, передавая привет звездам. А справа тянулся пустырь, и в кустах, подсвеченных фонарями, завыла вдруг сумеречница. Одвин к ней побежал, и существо замолчало, зашуршало травой на бегу.

Горизонта не видно: лишь контур дороги, обозначенный точками фонарей. Пахнет травами: мятой, и полынью, и разными ночными цветами. Ничего плохого не случится. Будет жизнь. Будет Аттестация, будет новое.

Зверь обогнал — бесшумный, огромный. Будто кипятком обдало, и Еса остановилась, руки напряглись. А если нападет? Как те волки? Ребята тоже замерли, Одвин выругался.

Это лев, ничего себе, видела их только на фотографиях. Огромный кот, больше и келарса, и инрикта, и мех на шее очень лохматый. Мощный, что-то в нем первобытное, чужое. Спокойный при этом.

Наступил лапой на лапу, наклонил голову — ого, у него есть инарис. Еса закрыла глаза, сосредоточилась и снова открыла.

— Участники Аттестации, верно? — теперь на месте льва — молодой человек, симпатичный, правда, полный. На щеке — порезы или, скорее, следы когтей. Волосы немного волнистые, взгляд недоверчивый, совсем по-звериному: и он на Эрцога похож, когда тот в инарисе.

В голове немного давит. Все-таки инарис совсем недавно научилась использовать.

— Допустим, — проворчал Одвин.

— Кто ты? — осторожно поинтересовалась Еса. — Откуда ты нас знаешь?

Человек-зверь прикрыл глаза.

— Мы поедем вместе. Мне надо отправиться в Талис, решить там проблемы своих подданных.

Бывший тирниск.

Кая нахмурилась и скрестила руки на груди. Сейл почесал затылок, а Одвин отступил на пару шагов.

— И сберечь вас от опасных зверей, — добавил Луи.

А было бы очень здорово. Не просто поехать в Талис и культуру ее изучить, но еще и пообщаться со зверем. Даже перехватило дыхание: с бывшим тирниском ехать в одном вагоне, ну ничего себе.

Хотя и нельзя ему полностью доверять.