«Здесь есть про грифонов?» — значилось на тетрадном листе, который Скадда зажала в клюве. — «Про Ресула?»

— Разыщем, — Дайгел щелкнул Скадду по клюву, а дружище взъерошилась. Если бы распахнула крылья, посшибала бы все с музейных витрин: хоть она и мелкая, да зал чересчур узкий. — Давай-ка, повтори так, будто у тебя есть инарис.

Скадда помотала головой.

Потом она все приглядывалась к полкам, что крепились на высоте человеку по грудь: глазищами там все исшарила, а все равно ей было охота коснуться лапой моделей имперских кузниц да древних летательных аппаратов.

— Подниму, — предложил ей Дайгел. — С тебя — измененная речь.

«Только не гладь».

Как только Скадда возвратила ручку, Дайгел носком ботинка отправил лист под тумбочку, уставленную резными статуэтками из дерева. Грифонья лапа за листом не пролезла — ноги у тумбочки слишком короткие. Все, теперь у Скадды остался один лишь выход.

Вновь дождь загремел по крыше: никак ожили участники древних бунтов и принялись штурмовать музей. Солнце вытянутыми ромбами сбежало на паркетный пол, по пути высветлив глаз деревянного Молкивеса, кранарского покровителя охоты, держащего ногу на боку у льва.

Скадда развернулась, легла и немного просунула под тумбочку пернатый, смахивающий на сорочий, хвост. Тот добыл одну лишь паутину.

— У тебя и хвост теперь серый, под цвет всей шкуры. А не лучше ли все-таки черный, под цвет крыльев? Как у вас принято?

Пришлось ей потерпеть, пока Дайгел не счистил пыль да паутинные ошметки. Потом Скадда протрещала нечто скрипучее, смутно схожее со словами. «Про грифонов» вышло еще более-менее.

— Срочно необходим инарис. Лети давай искать Кранара, может, он как раз неподалеку.

Напольное солнце истаяло под дождевую ругань, и взгляд Молкивеса без бликов стал из победного отрешенным. Скадда опять затрещала, и удалось различить: «Дождь. Лететь. Интересно».

Другие посетители сказали, что грифоненок симпатичный — ладно хоть на кранарском, а то Скадда бы на них ворчала и за то, и за другое. Дайгел, отыскав полку с листами, куда были переписаны отрывки из старинных кранарских книг, заметил:

— Только лучше бы тебе сначала про этот инарис побольше выяснить.

Показав клювастой мордой вверх, Скадда вопросительно раскинула уши. Дайгел подхватил ее одной рукой под передние лапы, другой — под задние, и поднял. Легкая, пернато-шерстяная, так и хочется ей крылья потрепать.

Все, сравнялась мордой с моделью летательного аппарата, схожего с птичьим скелетом. Написано, эту штуковину подвешивали на тросе, так что она и не летала по-настоящему, но все равно ведь — каков уровень прогресса для того времени. Только люди Империи тогда так могли. Кранарцы.

Легонийцы во время войны с Кейнором не сумели смастерить и простейших аалсот из дерева. Столетиями в Легонии думали, что Империя рухнула в том числе из-за попытки пробраться в небо: дескать, воспрещено это людям. Те еще аргументы для того, чтобы стопорить прогресс. Теперь-то авиастроение хоть начали развивать.

Служащие не появлялись: они тут надеются на сознательность кранарских граждан. Скадда по сознательности не уступала кранарцам, а оттого лишь чуть дотронулась лапой до древней аалсоты. Дома-то она многое валит на пол — порой нарочно, порой случайно.

Дайгел, опустив зверюгу на пол, взял запись про инарис. Напротив полки с переписанными текстами, за стеклом, желтели оригиналы страниц: при желании можно сличить два варианта. Бумага во времена Империи была редкостью, каждую букву выводили чернилами и пером: может, использовали и грифоньи, кто их знает.

Предки, отрекаясь от имперского наследия и считая распад Империи платой за прогресс, уничтожили большую часть своих книг, и без того редких: и зря, ведь то были ценности, как-никак, хоть и описаний нелепых да вредных традиций в них, должно быть, хватало.

Под каждой строчкой переписанного текста имелся перевод на современный кранарский. Дайгел сразу принялся за оригинал: ничего там особо сложного не было. Скадда вертелась рядом, покусывала за штаны, и, как только Дайгел сел на пуфик в углу, взглянула на страницу. С озадаченным видом повернула голову набок: в кранарском алфавите с легонийскими ведь совпадают лишь отдельные буквы.

— Спросил легонийцев знатный кранарец Тервис, сын дасула, отчего не избавятся от плененного зверя, раз он убил трех воинов, когда его присмиряли, — для Скадды пришлось чуток осовременить, а то речь тут звучала больно уж по-старинному, даже в переводе. — Отвечали Тервису, что лев умен и среди зверей уважаем, а люди надеются милосердием добиться с ним союза. Что до воинов, погибли они славно и попали они в лучший мир. Лев же либо с рыком бросался на клетку, либо с презрением смотрел на легонийцев, на кранарцев и на крылатых грифонов.

Глазищи Скадды заблестели, мелькнуло и исчезло прозрачное веко.

— Тогда отправился ко льву Кранар и спросил его: не считает ли лев, будто люди никогда не воспримут его равным? Подтвердил ему лев. Пообещал Кранар, что увидят и услышат люди льва как равного, если тот закроет свое оружие и голову склонит. После подошли ко льву и Тервис, и воины-легонийцы, Нальмен Стрелобородый среди них, и лев одной лапой прикрыл другую, голову же свою опустил. Увидели его в облике алдасарского воина. Сразу лев был отпущен, и жил рядом с людьми, и трех грифонов видели в людском обличье, среди них и Сотула-вожака.

Скадда подбежала к шкафу, на чьей полке обитали эти записи, да потрогала его лапой, а Дайгел взял еще несколько текстов.

Грифонья лапа заскребла по паркету: дружище просила новый лист бумаги. Дайгел показал ей тетрадку: чистый листок остался всего лишь один, а тот, что по соседству, был наполовину исписан. Последний лист она никак не получит.

— Про Фернейлов послушаешь, или знаешь больше меня?

Остроконечные уши встали торчком, и Дайгел, усевшись, принялся снова читать, да уже новый текст. Про то, что происходило за многие годы до первого инариса.

— Львиную кровь мешали с сухой дубовой кровью, и дома стояли крепкие, не брал их и огонь, если даже одно из бревен имело в себе львиную силу. Мы, люди Империи, превращали дерево в людей, зверей и птиц, оживляли их теплой кровью.

Какой здесь толк — живое убивать ради такой ерунды?

Кивнув на деревянную фигурку Молкивеса, Скадда вопросительно повела ушами вверх и в стороны.

— Нет, это современная поделка. Вот знаешь, мне временами тоже охота кого-нибудь убить, если на работе доведут, но не настолько же, — и Дайгел продолжил читать. — Впервые среди зверей пробудился разум у вождя львиного рода, прозванного нами Фернейлом. Для жертвоприношения взяли львицу его и меньших львят, а старший был чудовище, прозванное инриктом, и имелась в нем ярость всех живущих хищников и ни крупицы разума. Срубил лев лапой ветвь у дуба и взял огонь, рожденный молнией. Валлейна пылала, древняя столица Империи, и львиная кровь больше не защищала ее, — должно быть, сохранили эту запись, чтобы напомнить, от какого именно наследия отказались кранарцы. — Но в те времена Валлейна уж точно не была столицей, тогда алдасары уже отгрызли от Империи Алду. Нынешний Кейнор.

В стеклах витрин пожаром отразилось солнце, у ног протянулась яркая световая полоса, и Скадда указала клювом на нее, а потом на руку Дайгела. Дайгел сложил из пальцев косулью голову, отбросил тень, и Скадда ее сцапала.

— Собрал звериный вождь свое племя, и уничтожили они людей Валлейны, не умерших в огне. Инрикт же больше всех уничтожил. Огонь навеки у Фернейлов замер в глазах, и смотреть им в глаза не следовало, взгляд их нес смерть. И живое пламя Фернейлы породили — Ферру. Сдирала она шкуры с морских вьортов, крыло покалечила Алде, вырвала глаз у Империи, земля до того не видела столь жестокого хищника. Ты-то позже вылупилась, — Дайгел снова глянул на Скадду, увлеченно терзающую шнурки.

Грифоний клюв прожевал пальцы Дайгела да выпустил: остались саднящие царапины, и Дайгел усмехнулся.

— Инрикт, смешанная кровь, рвал по отцову приказу всех зверей, кто не принял власть Фернейлов: и волков, и медведей, и туров. Разорвал и льва, что его породил. Многие из людей на инрикта охотились, хотели защититься его кровью от ярости Ферры. А папаня мне в комнату водил инрикта и кормил колбасой, нет бы тура ему привести, вон написано же, чем кормить.

Заворчав, Скадда щелкнула клювом: как только не вышло от этого прорехи в воздухе. Снова лапой поскребла по паркету, посмотрела с укоризной, и Дайгел все-таки оторвал ей последний листок из тетради, ладно уж.

«Я бы ловила преступников, которые убивали зверей для крови. Для этих жатво… жетво… — она зачеркнула. — Первая Гвардия защищала людей. Может, могла и ловить? Но не кусать. Люди хорошие. Просто те люди про это не знали».

— Хорошо хоть сейчас такого промысла нет.

Ну и корявые у нее буквы: но всяко лучше, чем ее речь, имитирующая людскую.

«Грифонов тоже убивали?» — и уши развела.

— Тебя бы никто не убил.

«Потому что маленькая и симпатичная? — Скадда взглянула до забавности строго. — Я слышу, как про меня говорят».

— Так оно же на кранарском.

«Ты так назвал девушку в Панесте и потом ей перевел».

— А тебе кто разрешал подсматривать?

«Я подслушивала, — Скадда укусила за ботинок. — Люди не могут говорить на звериных языках. Не умеют произносить наши звуки. Лаохорты могут? Раз Кранар говорил со львом».

— Их голоса звучат в головах, а всякие тонкости звериных звуков они выучивают за столетия.

«Все, что здесь написано, правда было, или что-то придумали?»

— Если придумали, авторов найдешь и цапнешь? Что-то из этого людям наверняка напомнил и сам Кранар. Хотя он отчасти забыл о том, что творилось в древности. Люди тогда были другими, и лаохорт был другим.

Скадда, указав на себя лапой, развела ушами.

— Да и вы, разве что крылатость и кусачесть никуда не делась.

В грифоньем взгляде появилась укоризна.

— И благородство, само собой. Куда ж без него.

Скадда кивнула.

Опять затемнело и зашуршало. Скадда обогнула посетителей и пронеслась мимо окна, шоркая лапами по паркету: точно собралась арестовать того, кто, притворяясь дождем, шумит на улице.

«Может, Кранар все это показал в иллюзиях?» — заметила Скадда, вернувшись.

— Кто бы его знал, — хотя Кранар зарекся применять дар кроме как для инариса со зверями-посредниками. — Вот знаю, что в городах он по молодости устраивал обманки для людей. Идешь — и упираешься в тупик, хотя на самом деле там есть проход. Сворачиваешь на улицу, где всякие богатые фонтаны и скульптуры, а она трущобная. Или вон как еще: видишь узорчатую башню, а никак не доберешься, потому что ее в жизни нет и не было.

Потом прочитал с другого листа о том, как восстали воины Алды против воинов из столицы, как «древняя кровь повернулась против своей же крови» — вот же на этой крови они зациклились. А в следующей записи говорилось про тех, кто привез из Лафенграс — стало быть, нынешнего Моллитана — шкуры диковинных зверей да первые безопасные плоды, выращенные на месте одного из выжженных лесов Долины. Вот это уже другое дело: и гордость за древних моллитанцев греет, как глоток вина.

Скадда, слушая, подергивала черными кончиками ушей.

Кто-то жил во времена Империи и на земле Гахарита, но остались от них лишь кости да древняя посуда из глины.

«А грифоны бунтовали против львов. Найди про это записи».

— Хватит с тебя.

«Тогда найди мне рыбу».

— Холодно там, — заметил Дайгел, прищурившись. — Далась тебе вонючая рыба.

«Папа так тоже говорил, а потом разрешал ее приносить. Хочется рыбную булку».

— Твоя мать тебя тоже за рыбными булками посылала, или все-таки за плотвой? А ну-ка слетай и выцепи что-нибудь из речки. Знаю я ваш род, мне папаня все про вас рассказывал.

Скадда приподняла крылья и улыбнулась своим грифоньим прищуром.

«Про нас и так все видно».

— Он говорил, что ваши предки были северными рыболовами. Вот иди и рыболовь, как раз на улице север.

Скадда на полном серьезе направилась к выходу из зала, но Дайгел ее опередил. Чего ей в такую слякоть лезть на улицу, изляпает потом и музей, и гостиницу.

— В булку ты все-таки рыбу не засунешь, гвардейцев этому не учат, — сказал Дайгел, вешая сумку на плечо. — Так что жди.

Пройдя через еще один зал, вышел в коридор и к кассе, предупредил, чтобы второй раз не требовали покупать билет, и выбрался в водянистую серость Арнода, самого большого города северного Кранара. Отец здесь несколько лет учился в университете.

Несет жареной, вареной и копченой рыбой, и среди этой тошнотворной мешанины отыскать запах булок — та еще задача. В воде у берега теснятся катера, прямо в них продаются связки сушеных рыбин, промокшие так, будто стихия во что бы то ни стало вознамерилась забрать своих тварей. Да пусть бы забрала, кому они тут нужны. Катеров здесь больше, чем гальки на берегу: жмутся друг к другу крашеными боками, поверхности реки не видать, и вьорты давно уж из-за этого перепугались и зарылись в ил, если они тут есть на глубине.

Дайгел прошел мимо рыбацких сараев и прилавков, где торговали рыбой, а после — мимо рыбного ресторана, музея рыбы и магазина с книгами о рыбалке, к которому прилепился магазин рыболовных снастей. Впереди торчала многоэтажка, расписанная рыбами и переходящая к вершине во что-то вроде древнекранарской башни. На востоке и юге Кранара такой безвкусицы себе не позволяют.

Отметил все это в тетради на остатке листа, и дождь туда тоже внес заметки. Закрывая нос от рыбной вони, Дайгел ушел в подворотню между низкими домами и включил жужжащую камеру, затем поснимал чуток. Кроме Скадды и отца пока больше никому знать не надо, и вон этому красноглазому орлищу, что взгромоздился на крышу — тоже.

По-быстрому спрятал камеру. Ага, Кранар не видал — он что-то высматривал вдоль нормальных улиц. А вон уже и на Дайгела взглянул, и Дайгел невесть зачем махнул ему рукой. Никакого тебе удивления, ничего подобного — будто каждый день его видел.

Про Кранара Дайгел тоже отметил в тетрадке, но совсем уж мелко: а на обороте обложки принципиально никогда не писал. Поглядев на заполненный лист, качнул головой и закрыл тетрадку.

Кранар все таращился с крыши. С высоты четвертого этажа в любом случае не ощутить, свой он или нет. Много лет назад от него переехал, и видел только в детстве, а вот прошило изнутри от этого взгляда. Будто провод перегорел и медленно осыпаются искры.

— Есть у меня дружище, — сказал по-кранарски Дайгел. — Дашь ей инарис? Смышленая пичуга четверолапая, хочет стать гвардейцем.

Услышит он, или слишком высоко? Или вовсе не его человек?

— Подскажи-ка, товарищ, где тут булки с рыбой поблизости, а то я уже надышался этой вонью?

Кранар снялся с крыши и, отлетев подальше, уселся как раз на то здание, у которого башка была вроде башни. Лаохорту самому-то это нравится, или просто поморщиться не может, потому что птица? Ничего он не слышал, в любом случае, но пойти туда интересно: что-то ведь да привлекло там внимание Кранара. Уж точно не само это здание.

В подвале дома-башни обнаружился магазин с канцтоварами, и Дайгел купил большущую тетрадь: нигде больше в этом городе не видел таких в продаже. А ведь Кранар вполне мог разглядеть, что тетрадь закончилась. Спасибо тогда, чего уж.

Рыбные булки обнаружил за соседней с канцелярским магазином дверью.

— Инарис тебе не выторговал, зато вон что есть, — сказал Дайгел позже, скармливая Скадде по небольшому куску и следя за тем, чтобы не насорить на пол. А что рыбой пахнет — весь Арнод и так ею пропах.

Скадда, закончив с булкой, шутливо укусила за руку.

— Чего ты раскусалась? Дома опять все будешь грызть?

«Я ничего не грызу».

— А кто у отвертки рукоятку съел?

Грифоньи уши поникли.

— Ладно хоть тут ничего не съела, — усмехнулся Дайгел. — Кроме булки. Хвалю.

2 года спустя, 679 г., 3 веланы, Дайгел

Рысь прошлась по воздуху у кромки моря, щуря оранжевые глаза без зрачков. Талис — настоящий лаохорт Империи. Будто каменюга откололась от утеса и не просто обрушилась на башку, а заменила ее собой.

Шипящий свист полоснул по ушам. Рагнар и Скадда взвились выше, и вьортская морда высунулась из воды: узкая, с шипом над каждым глазом, с щелями жабр — акулий вьорт как он есть. Тварь умчалась вихрем, а рысь — да какая ты Империя, мелочь крапчатая — понеслась прыжками в море да тоже превратилась в вихрь.

Пока Дайгел взбирался по каменному склону, мысли переключились на радиоканал, забитый помехами. Вдали шипело и завывало чудище.

Как только Дайгел поднялся, над головой завис желтый грифон с белыми крыльями, чуть смахивающий на того, чей облик принимала Талис: а в отдалении, на другой скале, подмяв под себя одно крыло и распластав другое, лежал неподвижно еще один, рыжий — Тагал. Рагнар сказал, гвардейцы его убили. Одно за другим — сплошная дрянь.

Желтый грифон заклекотал, а ветер от его взмахов шарахнул в лицо. Не сделать тут больше ничего, ладно хоть Кейнору хватило ума и сил, чтобы убраться подальше.

Дайгел быстро спустился в лес, а потом на бегу отмахивал ветки да цеплялся за сосновую чешую. Кто-то сменил настройки реальности: все осталось на своих местах, но в то же время поменяло сущность. Вместо кустарников — будто бы сухие кости уродливых тварей, торчащие из земли. Шишки и листья, как падальщики, облепили заячий труп.

Далекий вьортский вой захлебнулся кашляющим рыком. Акулий вьорт, Саагара, боли не чувствует, однако и его пугает древность Талис. Те вьорты в полумертвом кранарском городе не зря от нее враз отпрянули.

Как очутился на перешейке, желтый грифон зарычал над остовами деревьев и махнул головой, зовя за собой. Чуть ли не полчаса прошло, пока он не привел на поляну у подножия скалы, на чьей вершине стоял Рагнар, пониже — Скадда. У валунов, окружающих скалу, собрались грифоны, и все поджимали уши. Вот уж повезло тебе, Скадда, с коллективом.

А скала — Нальменова, ходил сюда несколько раз с отцом.

Рагнар слетел на землю, присыпанную хвоей, будто мелкими ржавыми гвоздями: никак теперь и ветки посыплются на землю, раз их больше ничего не держит. Грифоны отшатнулись от нового вожака. Знака инариса Рагнар не подавал, но Дайгел все равно по-быстрому отвел и вернул взгляд.

Рассказывая подробности об убийстве Тагала, Рагнар выглядел как мужик возрастом в полтинник, высокий, поджарый и крепкий, с горбинкой на носу и короткой бородой, песчаной, как и волосы: и замаскированный грифоний мех с перьями. Смотрел исподлобья, а на лице и форменной куртке темнели пятна крови. Шрамы, видимые и в настоящем облике, расчеркивали лоб. Двадцать лет назад их не было.

— Все передашь Георгу, он надежный человек, — голос звучал трескуче-рычаще, измененную речь этот грифон считай не тренировал. Пройдя мимо Дайгела порывистыми бесшумными шагами, Рагнар добавил:

— Для чего ты ее разоблачил? Раз Кранар и Талис так договорились, на то были причины.

— Правду откроешь — все может испоганиться, а скроешь — может статься, испоганится еще больше. Ты сам это понял, раз меня поддержал.

Рагнар медленно моргнул.

— А чего ты сказал, что она, дескать, опозорится? — спросил Дайгел. — Не страшно так говорить с лаохортом иллюзий?

— Она скрывала это сотни лет, а человек бы опозорил ее, если бы раскрыл. Честнее тогда открыться самой. Древнего лаохорта слова не оскорбят.

Он взмыл — инарис тотчас распался — и возвратился на скалу, а Дайгел, пройдя поближе к грифонам, сел на выступающие корни.

Голова — морозилка, надо хоть какую-то мысль оттуда извлечь да лед с нее сбить. Имперские преступления — не кранарские. Заодно и мирные изобретения, открытия, покорение лесов Долины, принятие пленного льва как равного и инарис.

Грифоны еще собирались: кто прилетел, кто прихромал, волоча искореженное крыло. А если Скадда вот такая же вернется из Басмадана?

Треск клювов считай оглушил, грифоны взметали крылья, прижимали уши. После Рагнар, стоя на краю скалы, о чем-то рычал. Пришли его послушать и волки, и кабаны, и козы, а Дайгел им подтвердил, что грифоны убили прежнего вожака, и что Империя — Талис. Звери ответили угрюмыми взглядами и отступили.

Рагнар принялся за допрос грифонов: то огрызался, то ворчал, то скрежетал. Порой казалось, что он допрашивал деревья: ветки скрипели в ответ куда громче, чем клювы его сородичей. Лишь бурый грифон с разорванным полосатым крылом то и дело рявкал, но и тот под конец притих, разве что голову вскинул гордо.

Когда солнце в небе и в бликах на хвое стало засохше-рыжим, Рагнар спустился к Скадде и что-то ей сообщил. Скадда свистнула да наклонила голову вбок, будто спрашивая, а Рагнар моргнул.

Спустившись к подножию скалы, он долго стоял с развернутыми крыльями и глядел на хвою у своих лап. Как двинулся к грифонам, многие из них отступили в сосновник, а четверо — к скале: среди них и тот желтый, что привел сюда Дайгела. На поляне перед Рагнаром остались шестеро.

Раздался хрип и скрежет, когда клюв Рагнара сомкнулся на горле одного из оставшихся. Скадда замерла с приподнятой лапой, ее голубые глаза широко распахнулись.

Рассказывал ей после смерти Риада сказку про женщину из Хадиера с голубыми глазами, успокаивал, и Риад ей много чего рассказывал — те еще сказки про Гвардию. Теперь-то какие сказки, когда в голове та же стылая земля, что и под ногами. Пятеро полегли с разорванными глотками. Рагнар сравнялся с бурым, чье покалеченное крыло касалось земли, а тот лязгнул клювом, напряг передние лапы, и Рагнар его повалил.

Один из стоявших у скалы — полосатый, бурый, схожий с приговоренным — выскочил вперед и тихо затрещал. Грифоница. Рагнар повернулся к ней, сдавливая лапой горло бывшего гвардейца, и, тряхнув головой, глухо щелкнул клювом.

Грифоница отступила, и Рагнар резко опустил голову. Раздался крик, но не умирающего, а той грифоницы. Она попятилась к скале, к сородичам, но один, такой же полосатый и бурый, защелкал на нее и вскинул крылья, а рыжий отстранился. Желтый молча стоял, наклонив голову. Грифоница растерянно огляделась.

Скадда, слетев на землю, подбежала к ней да заворчала: вроде как успокаивая и подбадривая. Рагнар вытер клюв лапой — неуклюже, резко — и двинулся к Дайгелу.

— У той грифоницы, Шилли, черно-белое зрение, — сказал он в инарисе. На рукаве и лице у него остались бурые разводы. — Знал лишь Лорван, которого я загрыз последним. Шилли хочет, чтобы он остался в памяти не только как убийца Тагала. С Шилли он поступил так же, как люди поступают с детенышами. Я видел ее в охоте, не глупая. Обычная грифоница. Семью ей заводить нельзя, но она и так знает.

Разум зверей растет, с отцом об этом говорили не раз. Грифоны от больных детенышей всегда избавляются, а в том грифоне, выходит, взаправду было что-то человеческое.

— Как бы ей не навредили.

— Ранить не посмеют. Но, в отличие от поступков, мысли не пресечь.

Скадда, стоя рядом с Шилли, глухо ворчала и все поглядывала на сородичей.

— Давай увезу куда-нибудь, где о ней не знают. Вступилась за отца, поди ж ты.

— Она взрослая. У нее давно не было отца.

Небо обернулось блекло-голубоватым экраном поломанного телевизора: та же блекловатая синева отсвечивала и в мертвых грифоньих глазах.

— Как относятся взрослые люди к отцам? — вдруг спросил Рагнар.

— Как к старшим особо уважаемым друзьям, хоть и вечно их тревожат.

— А отцы к взрослым детям? — Рагнар посмотрел искоса, с прежней хмуростью.

Отец сегодня дал ключи от машины и просил, чтобы к набережной не приближался. Ну что, и впрямь не приблизился. Руки поглубже спрятались в карманы, и там нашлась дорога за горизонт, подаренная отцом.

— Беспокоятся за них и им доверяют. Гордятся ими, даже бестолковыми.

Рагнар не ответил. Он повернулся к Шилли и Скадде, позвал их свистом, и бурая грифоница повела ушами вперед.

— Все хорошо, — сказала Скадда, когда вышли из гаража, где Дайгел поставил машину. — Я одному из них сломала крыло. Сама.

Голову держит прямо, насупилась, при этом то и дело вздрагивает. Лет шестнадцать ей, а думал, на человеческий возраст она повзрослее.

Рагнар был возраста Скадды, когда учился у отца письму и чтению. Отец запрещал подходить к грифону, объяснял, что мыслят они по-другому, а Дайгел как-то все равно подлез, и Рагнар клюнул в руку. Посчитал равным и товарищем. Дайгел потом хвалился раной в школе, а отцу все-таки вскоре удалось донести до Рагнара, что, хотя среди животных и принято грызть да клевать друзей, для человека это не в порядке вещей. Рагнар это слушал со всей серьезностью и в конце концов понял.

— Шилли нравится, что все ягоды разной формы, — неплохая у Скадды измененная речь, не зря тренировалась. Голос грубоватый, но тихий, с долей подростковой звонкости. — Но у них же в первую очередь разные цвета. Она неправильная грифоница, но с ней здорово летать наперегонки, и она учила меня звать грифона.

Шилли прилетит послезавтра утром, сразу на вокзал.

— Она все равно хорошая, — послышалось, как постукивает клюв. — Арен, Гри и Амаргон ее прогоняют, а Тагал бы не прогнал. И я, даже если бы Рагнар на нее злился.

Все заметнее дрожит, ребенок. Еще и ливануло, и полыхнуло молнией, будто в небе велась сварка облаков. Костры в палисадниках в память о тех, кто сегодня погиб из-за вьорта, насланного трижды клятой Астелнал, гасли под дождем. Дождь хорош, освежает, но больно уж он студеный в этот раз, вон и зверюги под ним дрожат, как фонарные отражения в лужах.

То олени пройдут, то косули, то белоног прошмыгнет. К Скадде не подбирались, к Дайгелу тоже, а вот к другим людям прямо-таки прижимались. Порой стучали когтями волки: Скадда подтвердила, что гвардейские. Заскулила лисица, мелькнула в палисаднике харза, черно-желтая, как смесь теней с фонарным светом. Кто-то погладил оленя рукой в перчатке, прижал к себе его голову, а кто-то протянул еду белоногу.

— Они говорят, что боятся вьорта, а с людьми никаких вьортов не будет, — объяснила Скадда. — Вот и просят, чтобы их защитили.

Вьорт хоть и вредная сволочь, а вредности у зверей поубавил.

Окна нового продуктового магазина обещали малость тепла. Внутри и впрямь оказалось тепло, а Скадда сразу прошмыгнула к стеллажам со всякими булками. Все равно она вздрагивала: и оглядывала полки, явно подозревая недруга за каждой буханкой.

— Что творится, — обеспокоенно приговаривала кассирша, почесывая за ухом забежавшую в магазин олениху. Та вся дрожала и тыкалась мордой кассирше в плечо. — На набережной-то… а корабль наш лучший, «Нальмен» наш? Ужас какой… А это еще, Империя… это еще что такое?

То же самое говорили и по радио, только в более официальной форме. Талис сама во всем созналась, не дождалась, пока Дайгел обнародовал бы запись.

Астелнал-то ни за что не сознается: в том, что спугнула акульего вьорта, каких у кейнорских берегов не водится, да пригнала сюда. Чтобы он потом на самого Кейнора и напал.

Дайгел взял со стеллажа, откуда отдавало холодом, булку с рыбой и достал из рюкзака тетради. Если сравнить с весенними записями про Кейнор, хлеб и овощи впрямь подешевели, и продуктов море. Мяса вот только маловато.

Есть немного этикеток на алдасарском: теперь он в Кейноре второй государственный, и отец говорил, что в универе со следующего года появится кафедра этого языка. Все перемены Дайгел занес во вторую тетрадь.

Легонийцы, объявив блокаду, не подумали, что Кейнору, кормившему полстраны, будет лучше в одиночку. А теперь и с Кайрис, и с тем же Моллитаном не будет никаких проблем в плане торговли. С Кранаром было бы вовсе хорошо Кейнору связаться.

Снова отворил форточку беспокойства и впустил тревожные мысли, как ледяной ветер в комнату, где и без того отопления не было.

На улице, под мокрым грозовым ветром, Скадда тотчас вся сжалась. Дайгел снял куртку и набросил на нее: иллюзия рассеялась, и Скадда защелкала клювом, как здоровенными ножницами. Поднял ее на руки и понес к подъезду, а она прожевала пальцы для острастки.

На лестнице, когда Дайгел нес уже только куртку, Скадда заговорила:

— Нас недавно отправляли в твой Кранар. В Харгалув, там волки следят за порядком, и я поймала людям косулю.

Надежда включилась, как обогреватель в ледяной комнате.

— В Харгалуве до сих пор живут люди?

Скадда кивнула.

Даже там, где чума разбушевалась, кранарцы все равно выжили. Их так просто не уничтожить. И тирниски оказались не промах: разобрались там, выходит дело, с волками, убивавшими людей.

Как же все-таки многие кранарцы заразились, если чума эта плохо распространяется, а люди в Кранаре дисциплинированы?

— А я туда довез тирнисков, но отцу не говори. В Харгалув, значит, лазала. В Басмадане чтобы никуда не лазала, смотри мне.

— Ты сам лазал в чумной город. Больше так не делай, или я тебя исклюю.

Кейнор-то рискует Экерой. По-хорошему, стоило бы объявить эвакуацию, как тогда в Ташчине увели людей подальше от моря, да только там городишка небольшой, а всю Экеру в кратчайшее время не вывезешь, да и будет хуже, если на побережье людей не останется. Чудится, волна нависла над городом и вот-вот обрушится.

В квартире у отца окутало теплом: уже настоящим, а не мимолетным магазинным. В гостиной ожидала Еса, и Дайгел ее поприветствовал, заодно и Скадда щелкнула клювом, здороваясь. Сразу в угол ушла с булкой в клюве и положила ее у лап.

— Ты не ездил к набережной, верю, — сказал отец. — Ты ездил к Вязовому полуострову.

— Как там у Есы с экзаменами, папань?

— Дайгел.

К спокойствию примешались тревога с раздражением в мере, достаточной, чтобы менее близкий человек их не ощутил. Как и в тот раз, когда Рагнар чуть руку не продырявил.

Пока Дайгел рассказывал, Скадда лежала неподвижно, как при казни гвардейцев. Еса, как дошло до смерти Тагала, шепнула: «Я сейчас» и выскочила, а возвратясь, носом шмыгнула: показалось, насморк у нее, потом понял. Лицо у Есы чуть покраснело.

— Всё-то вы, ребята, стремитесь куда-то вмешаться, — сказал отец.

Глядел он как в тот день, когда Дайгел в восемь лет взял да ни с того ни с сего разобрал приемник: и с задумчивостью, и с пониманием, и немного с удивлением.

— Перемены — дело житейское, каждое поколение с ними сталкивается, какое-то и по нескольку раз, — добавил он. — Да вот участвовать не всякий раз выходит. Скадда, одобряю. Помню, что слишком тебя хвалить не надо, так что вот ограничусь этим, ты не думай.

Еса сложила руки на столе и опустила на них голову. Побыть бы ей одной: правда, кому-то хуже в одиночку, тем же алеартцам.

Если чего-то ей сказать — все равно что барахлящий приемник не чинить, а шарахнуть о стену. Человек в разы сложнее приемника, и как его чинить — не поймешь.

Отец придвинулся к Есе, взял ее руку в ладони, и Еса к нему развернулась. Улыбалась, но в глазах у нее рассыпалось слишком уж много бликов, точно там разбилось по лампочке.

Рассказала, наконец, про экзамены. Первый результат у нее так себе, но толку от этих оценок, тем более по ненужным для Есы дисциплинам. Еще она, оказывается, лазала в Долину с тирнисками, чтобы собрать там образцы растений, чьи запахи вредят и издалека. Грифонам их вовремя не почуять, зато ученые смогут сделать от этой дряни противоядия.

Это на вид она ребенок, а ведь и от Марты Полесски смогла сбежать. В Долину, разумеется, еще убежит. Только вот опасностей там хватает, даже не считая растений да зверей: в этом Моллитане из-за радиации и новый лаохорт теперь ранен.

— Насчет Долины мне позванивай да рассказывай, — с теплом, но и с долей тревоги сказал отец. — В учебе тебе успехов.

— Конечно, — Еса осеклась, затем продолжила: — Танер Эсети, слушайте, а в Долине ведь и звери учатся. Луи их там учил читать, и Эрцога в детстве тоже он этому учил. И письму, и даже саргов обучал в Кайрис, но главы Хинсена и Моллитана не поверили ему.

Толковый все-таки зверь. А что, все возможно, раз уж Талис может оказаться Империей.

— Эрцог мне в детстве рассказал, кто его учил, — отец глянул на Есу, затем на Скадду. — Пришлось умолчать, ни звери, ни люди ведь не любят таких перемен. Пусть предрассудки порой и не беспочвенные: сама видишь, не все, кто обретают осознанность, получают и ум.

Он разгладил пустой бумажный кулек, сложил его вдвое и вчетверо. Скадда в углу насторожила уши. Были бы все зверюги как она или Керка — было бы славно.

— Да и я не больно-то поверил, — продолжал отец. — Луи об Эрцоге не заговаривал, и со временем я решил, что Эрцог что-то перепутал по малолетству. Что учили его люди, а Луи был рядом. Сейчас вот детенышей Луи мало-помалу обучаю. Но раз Луи в самом деле учит животных, я бы с ним поговорил по этому поводу.

Еса вытянула, не глядя, нитку из рукава свитера и ее завязала. И чуть улыбнулась.

— Ташчин поглядеть не хотите? — поинтересовался Дайгел.

Заварил тимис в трех кружках, а дальше читал записи о Ташчине под напиток, и пар извивался, как дым от костра. Потом включил эпизоды из жизни острова.

— Какие же классные у тебя записи, — сказала Еса. Она глядела на потрепанные ташчинские жилища так, будто ей показывали образцы имперской древней архитектуры, не меньше. — Можно вместо фильмов, наверное, смотреть. У тебя же пленки набралось на целый фильм, наверное?

— Да я сам их и не смотрю. Это я их снимал затем, чтобы никто историю не исказил. Да и здорово владеть историческими событиями, откровенно говоря.

— Тоже классно, — кивнула Еса.

Рассчитывал, что Скадда спросит, можно ли сделать булку с гартийской кониной, и хотел ей в ответ безнаказанно щелкнуть по клюву, но она лишь на рассказе об аресте гигантского орла шевельнула ушами.

— Грифонов и волков-гвардейцев на острова не отправить, раз дичи там мало, — вслух рассуждал отец. — Дикие звери на всю жизнь не откажутся от охоты, тем более Керка моя.

— Она у вас жила в квартире, да? — уточнила Еса.

— Отец меня ею заменил, когда я в Гахарит уехал, — усмехнулся Дайгел.

— Именно так, — подтвердил отец, а Еса улыбнулась. — Выловил я в реке волчка, подлечил. На щуку она там охотилась. Потом благодаря ей не только мебель обновил, но и про кейнорские леса узнал много нового.

Еса улыбнулась и глянула на Скадду:

— Грифоны тоже знают очень много. Скадда, хорошая. А булку совсем не попробуешь?

Поднявшись, Скадда поставила лапу на лапу и наклонила голову.

— Могу отдать тебе, — сказала она. — Мы меняемся добычей с друзьями.

— Я ее купил, какая добыча, — поправил Дайгел.

— Классный у тебя инарис, — Еса с этими словами улыбнулась прямо-таки светло.

Подошла затем к Скадде и руку ей протянула вверх ладонью, а Скадда слегка зацепила ее клювом по-приятельски.

— Слушай, Дайл, ты мне дашь с собой кассету с морскими вьортами? — добавила Еса. — Танер Эсети говорил, что ты их тоже записывал. Если кассета, конечно, вам не нужна.

— Забирай, — ответил Дайгел. Интерес-то понятен. — И камеру ту оставляй.

— Кассету мне потом привезешь, — кивнул отец.

Скадда подняла голову: ей-то с такими зверюгами тоже предстояло столкнуться.

На пути к Ташчину встретилась лишь одна стая вьортов: но и одной встречи может хватить. По пути к Басмадану, конечно, суда не так уж часто пропадали, как по пути к Флоренту. Правда, в Басмадан они и ходили реже.

Как попрощались с Есой, отец сказал:

— Спрячу ключи от машины. И от квартиры.

— Куплю аалсоту, — ответил Дайгел.

— Уйди с моих глаз. Ты ведь и так собираешься на Ташчин?

— А то. На меня там посторонние дары не подействуют, зато я там буду действовать всем на нервы.

— Верю, уж это ты можешь.

Про дар Астелнал он поверил сразу. А Есу грузить не стоило, ей еще предстоит Моллитан. Вот отца немного нагрузить еще потребуется: и Дайгел вручил ему пакет с тетрадями.

— Кассеты про Алеарту тоже тебе оставляю, пригодятся тирнискам, — кошаки на пути в ту льету явно заглянут в Кейнор.

— Так и быть. У них есть инарис людского облика, а у тебя — инарис ответственного человека, для зверей. Эти вещи помогут его поддержать.

— Но не бескорыстно, а в обмен на записи кранарского камьета. Я тебе потом новые куплю.

Отец коснулся дужки очков.

— Что-то ты задумал, — а у самого-то новые морщинки — в уголках глаз да губ. Веселые.

— Хочешь тоже поучаствовать?

— Но придется обойтись тирнисками: они-то без меня не обойдутся. Коню тому возьми на всякий случай яблоко, вдруг он такое ест, как наши кони. Засушится — еще лучше станет.

— Ты что, коня яблоком кормил? Должно быть, еще и с руки?

— Думал, в кого ты дурной такой, Дайл?

Скадда глядела вглубь комнаты, а уши у нее держались торчком, как две схематично изображенные горы. Булку пришлось убрать в холодильник: ничего, пригодится кому-то еще из отцовских посетителей.

Лишь бы Скадда вернулась.

Из-за морских вьортов хадиерскую страну Басмадан и открыли поздно, из-за них мир до сих пор кажется и огромным, и тесным одновременно: ориентцы заперты на самом маленьком материке посреди неизвестности. Лаохорты куда быстрее любого транспорта, но невесть на каких вьортов наткнешься вдалеке, еще и ослабнешь на чужбине, так что лишь Астелнал рискует, да и пусть собой кормит вьортов.

Вероятно, что в глубине громадного материка Хадиера — а об его громадности известно от мертвых лаохортов стран, захваченных Империей-Флорентом — вовсе нет людей. Больно уж подозрительно он молчит, да и на его западных берегах, вдоль которых ходят суда к Флоренту, людей никогда не видели. Есть там пара станций, флорентских и легонийских, но там даже толком исследований никаких не ведут. Экспедиций туда не посылали: официально — в целях экономии, по правде — кто знает, по какой причине.

В глубине Хадиера жили предки легонийцев до того, как сбежали не пойми от чего на север. Даже сведений о первой родине почти не оставили. Задумаешься об этих просторах, и в голове распахивается темная пустыня. Кита все о звездах своих размышляет, а тут невесть что на родной планете.

— Какая ты хорошая, — Кита осторожно протянула руку к грифонице, а Шилли подалась вперед, и ее уши прильнули к голове.

— Ишь смелая стала, не трогай, — предупредил Дайгел, и Юнна тут же заметила:

— Кто бы говорил.

Она опять уселась на подоконник и что-то теперь вычерчивала на нем карандашом, прикрывая ладонью.

— Грифонище опаснее твоих этих нимлингов, — отмахнулся Дайгел.

Энкел спросил у Шилли, можно ли потрогать, и та ответила кивком. Вот это новости: Дайгел, как порядочный человек, ни разу не нарушил грифонье личное пространство по пути в Алеарту, а оказывается, ее можно чесать. Вот прям так, за ушами, и белое под подбородком, и приподнять крыло, все разрешила. Кита по привычке дала обнюхать ладонь, потом провела грифонице рукой по голове, как собаке.

— Не гвардеец ты, Шилли, — заметил Дайгел. — Оно и к лучшему.

И подергал ее за лапы, за крыло, растрепал то ли перья, то ли шерсть на шее. Жесткая, как собака, лишь перья более гладкие, но не Скадда, оттого не так интересно.

Басна с Керкой вон носятся под фонарем, и Керка опять повалила собаку, грызет, неуклюже мотает хвостом. Юнна так и не привезла с собой Герти, хотя говорил, что Керке он понадобился. Не заслужила Юнна, стало быть, никаких подарков, но Дайгел все-таки вынул из сумки аммонита, добытого в Ташчине, и ей протянул.

— На тебе кальмара, только он малость несвежий.

— Мда уж, Талис помоложе, — Юнна усмехнулась, убрала прядь с лица и открыла затем рисунок на подоконнике: карандашную снежинку, обведенную в круг. — У нас в кругах рисуют всякие неприятности, чтобы их притянуть. В знак того, что мы их не боимся. Вот они и не происходят.

— Это чтобы мне отопление не отключали?

— Ага. Вообще-то их режут по дереву, но и это сойдет.

Вспомнился древнеимперский народный промысел, когда добавляли кровь в резьбу по дереву. Выходит, он вовсе не кранарский.

Как и история в четыре тысячи лет — не кранарская. Орел-лаохорт в любом случае славный, а все-таки кажется, будто взяли да украли что-то важное, здоровенное.

За окном надрывался ветер, как осипшая полицейская сирена. Энкел и Кита уже так взлохматили грифоницу, что перьев было не отличить от шерсти. Алеартцы, что с них взять.

— Легонию так же встретите? — поинтересовался Дайгел.

— Он не мой, — резко сказала Кита, отступив от Шилли, а та потянула ее за штанину и мягко заклекотала. — Такой мне не нужен. Может, он и нас предаст, как предал Моллитан.

Юнна, наклонив голову, стиснула в кулаке пальцы другой руки. Смотрела она сумрачно и собрала себе на лицо половину из всех теней, что наводнили комнату.

— Обиделась все-таки за то, что я разоблачил твоего лаохорта? — Дайгел толкнул ее локтем. — Или за то, что я привет тебе не передал?

Щелкнул выключателем, и стало темнее. Свет горел, что ли? Включил его заново, а Юнна сняла сапог и размазала им по стене паука.

— Хороший это был паук, — сказал Энкел: на сапог он поглядывал с недоумением. — Не стоит их обижать, это живая душа. Как и Легония. Зря ты, Кита: может быть, он советовал передумать, а не слушали, и говорить он много не мог, и людей не мог друг против друга настраивать. А потом уже стало поздно, вот да.

Кита хмурилась. Щуря большие оранжевые глаза, Шилли приглаживала клювом мех с перьями.

— Чего же Легония назначил встречу, — Дайгел усмехнулся. — Мог бы и дальше сидеть да страдать.

— А он страдает, — серьезно заметил Энкел, и Кита сложила руки на груди. — Знаешь, Дайгел, в детстве время текло очень медленно, а сейчас не успеешь оглянуться, и год прошел. Нам еще половины века нет, а время летит.

Так ведь оно и есть.

— Лаохорты тоже люди, образ мыслей у них человеческий, — добавил Энкел, а Юнна кивнула. Что, хорошо ей знакома лаохортская психология? — Год для Легонии сейчас равен, должно быть, дню, вот да. Вот и реагирует замедленно.

— Твоя Талис тогда вовсе заторможенная? — Дайгел покосился на Юнну. — А ты?

— Закройся, — ответила она.

— Это на какой вопрос трехлетней давности ты отвечаешь?

Юнна закатила глаза.

— Уезжаешь не скоро, Дайл? — уточнил Энкел, и Дайгел качнул головой. — Скорее бы поглядеть на твою моллитанскую технику: камера-то у тебя хороша, вот да.

Не охота в последнее время заниматься проектом камнеуборочных машин для Моллитана: вместо мозгов — сырая древесина. Горел ведь этой работой по-настоящему, к тому же она должна помочь и тирнискам. А огня-то нет после встречи с Талис. В ту древесину, что набита в голове, вкручивается саморез неправильности, и не дает он заниматься делом.

— С медтехникой как продвигаешься? — спросил Дайгел.

— Обучение по ремонту почти прошел, скоро получу свидетельство, уже смогу чинить не только всякое никому не нужное из интереса, а по-настоящему. Холодильники для медикаментов еще чинил, но так, списанные, ничего прям такого ответственного.

— Отменное дело.

Шилли тут же поскребла по полу лапой, и скоро Дайгел получил от нее запись:

«Интересно в Талис! Можно? Скадда жила в холоде, и у меня получится».

— Не выдумывай, замерзнешь, — возразил Дайгел, возвращая ей бумагу.

«Там есть брусника, хочу изучить. Все равно я туда улечу».

Выглядит-то она весело, а вдруг возьмет и впрямь в Талис полетит: или вовсе на высокую гору, как Риад. Может статься, отвержение для грифона сродни болезни, они ведь стайные.

— Кто из твоих знакомых приютит грифоницу? — спросил Дайгел у Юнны. Она-то сама постоянно в работе, не сможет, да и Герти у нее уже есть. — Подружка моей Скадды, ручная. Кто примет за нимлинга, тому нарисуй в круге горячую батарею, чтобы отопление вырубили.

— Что умеешь делать, зверюга? — поинтересовалась Юнна, закинув ногу на ногу.

«У меня плохая память, но я хорошо охочусь, и я не зверюга, я красивая».

— Вот и наши хорошо охотятся, — Юнна кивнула.

От ее глаз веяло холодом, как от снега.

Небо над вечерней Далией утеплилось облачной стекловатой.

Глаза Легонии, что взлетел на внешнюю стену Ваммельхола, полыхнули синью. Впалые бока лаохорта спрятались под изодранными крыльями, и в фонарном свете виднелось, что шкура на драконьих лапах расходится, открывая кости. Заживет лет через пять, если твари-Астелнал можно в этом верить.

Люди сами должны решать свои проблемы: без борьбы и жить не захочется, а лаохорт еще и слабеет, если часто вмешивается. Но теперь-то легонийский народ в таком тупике, что и слабость лаохорта для помощи не помеха.

Голоса толпы, скулеж лисиц, лай косуль, скрип снега под ботинками, лапами и копытами — всё увернули на минимум. Энкел продвинулся к стене, а Кита отступила, и Басна села с ней рядом черным шерстяным холмом. Юнна сложила руки на груди.

Открылась драконья пасть.

Люди молчали: для алеартцев немыслимо. Хотя тут и таннау было видно, и ласарины-палагийцы наверняка пришли, и кто-то шепнул соседу, что приехал из Кейнора да считает его легонийским. Дайгел на камеру заснял лишь немного: все равно она не запишет лаохортову речь.

— Хорошо говорит, — послышалось вблизи.

Особо информативна речь Легонии, когда ты кранарец. Правда, разговор Легонии с людьми — уже событие, не суть важно, о чем. И ведь рискует же тратить силы, хотя и весь изодранный. Своими же людьми.

Юнна глянула назад и остро улыбнулась. По воздуху, над толпой, к стене неслась скачками рысь с глазами как расплавленная медь. Она опустилась на землю, когда поравнялась с Юнной, а после боднула ее по-кошачьи и махнула над людьми и зверями на стену. Заскулили волки, нервно затопали тяжелые копыта. По толпе пронесся шепот:

— Кошака такая? Это кто ж сказал, что она Империя?

— Сколько наших ребят из-за этой твари…

— Прибила бы!

Хорошо говорить, когда объект ругани точно тебя не слышит.

Что-то беззвучно произнесла Талис, а Легония передал своим. Измываются. Дайгел приготовился было пихнуть Юнну в бок, но она вдруг сама заговорила.

— «Многие из вас забыли, что именно объединило ваши народы и продолжало скреплять их на протяжении столетий», — нарочито торжественно процитировала Юнна и улыбнулась. — Да это облезлище лесное за четыре тысячи лет так ни разу не выражалось.

Небо полыхнуло дневной голубизной, и над оградой Ваммельхола, над головами лаохортов и толпы блеснуло оружие, затемнела кровь на песчаной траве и ржавых песках. Кто-то мелькнул навроде алеартца, кто-то — черно-кудрявый, как таннау, а кто-то — прямо-таки ласарин. Халькарцы, песчаноголовые и глинянно-смуглые — вот уж тьма их — загоняли будущих легонийцев в ущелья, рассекали там саблями, стреляли из луков. Падали под ласаринами полосатые ездовые звери. Будто на камеру все засняла Талис.

Люди, замерев, глядели вверх; их голоса превратились в шепот, а затем и шепот затих. Если бы упала снежинка, расслышал бы, куда и под каким углом.

Вот халькарцы взяли в плен ласаринов, забрали у них стопки исписанных дощечек да сожгли. Алеартцы на халькарских свитках начертали не те буквы, что им показывали, а, видать, свои, за что им отсекли головы. Пленных таннау халькарцы повели к статуе, склонились перед ней, а пленники все стояли, пока не упали от стрел. Три народа заняли пустующую часть земель Халькара от безысходности, вьортов там извели — и вот тебе.

— Она же это не видела, — уточнил Дайгел у Юнны.

— Носилась на свои потерянные земли, — ответила Юнна, и иллюзорное небо перекликалось цветом с ее глазами. — Поняла, что чужаки из Халькара, и сбе́гала посмотреть. Не все же от халькарцев успели уйти. А что-то она знает от самого Легонии.

Халькар — тоже страна Хадиера, как и Басмадан, и самая близкая к Ориенте из хадиерских земель. Что там сейчас творится — толком непонятно, хотя какая-то легонийская разведка там одно время работала. Даже грифонов туда возили тайком.

С Халькаром Легония пытался сближаться, было дело, да потом королева Нарата принялась посягать на халькарские земли, и после войны обе страны порвали все связи. Халькарцы теперь ненавидят Легонию пуще прежнего.

А вон люди, оттесненные в леса, спускают на воду трехпарусный корабль. Крепкий он, и Халькар не так уж далеко от южного мыса Ориенты: да в море вьорты, а за морем — жаркие скудные земли будущего Иниса с теми же вьортами. Вот предки легонийцев обтесывают топорами доски, тащат их к скелету судна: и в основном-то белокурые и синеглазые алеартцы, не ласарины. Странное дело, ведь ласарины — самые трудолюбивые из всех легонийских, а алеартцы — чего с них взять.

Халькарцы уже и в лес прорвались. Сожгли пару судов, народу положили порядочно, и, хотя легонийцы отбили атаку, стало ясно, что дольше им не продержаться — слишком уж много захватчиков. Зато легонийцы навсегда отняли у халькарцев часть леса на корабли, а еще известно, что вскорости и пустыня отобрала остаток.

Экипажи судов-то в основном из алеартцев: если это правдиво, то можно было за такой вклад и смириться и с трескотней во время путешествия. А вот мелькнули во взвихренных волнах оскаленные пасти и разломились два судна флотилии.

Застучали копыта, взвыл пес, поодаль взвизгнула лисица.

Но немало кораблей пристало к берегам Иниса, и вон люди трех народов уже греются у костра. Алеартцы и таннау к холоду не привыкли, а дороги-то заметает. Люди гибнут, взрослых мужиков совсем мало осталось, зато вон мелкого завернули в шкуру, он руками дергает, волосы рвет у матери. Новые люди — и новые корабли с городами. Легонийцы покоряют реки, возводят стены, мастерят оружие, в красных свадебных одеждах меняются ножами и луками, лечат грифонов и волков, показывают им рисунки ездовых существ, умерших в море.

Подвывали настоящие волки, олени задирали головы, а какой-то грифон взмыл к иллюзии.

Древние легонийцы чертили на дощечках как общие буквы, так и из алфавитов разных народов, а вечерами у костров расходились в разные стороны. Ласарины в тени и в безмолвии склоняли головы и благодарили — да чего ж она такое тайное показала. Пришлось на время зажмуриться. А алеартцы в свете пламени носились да пели: вот спасибо, что без звука.

Уже не пламя: желтая шерсть, как кейнорские травы, и синие, как море, глаза. Юный Легония. Зародился он в Кейноре, спустя три года после плавания легонийцев.

Взмыла ярко-огненная Ферра, то ли птица, то ли дракон. Лев прыгнул на людей, а грифоны спикировали на льва: среди них и тот белокрылый, в кого превращалась Талис. Кругом все нарастал шепот: о том, что, дескать, Талис все иллюзии описывает для Легонии, а он подтверждает, что все происходящее в них — правда.

— Она нашу страну разрывала!

— Нам что теперь, всю жизнь воевать?

Алеартцы-то воевать не любят.

— Наши гибли, а мы теперь с этой дрянью…

— А из-за Легонии моллитанцы гибли. Мы же не бросаем Легонию. У меня в семье тоже погиб…

И все глядят на иллюзии, раскрыв глаза пошире: чтобы побольше в них отпечаталось. Особенно алеартцы таращатся. Они-то на истории повернуты, а Ваммельхол — место, где вершится история и где находится исторический музей. Не зря его выбрала Талис. Манипулирует, эдакая зараза.

Вон алдасары, не вымершие благодаря легонийцам, делятся с ними чертежами кораблей и мастерят повозки, чтобы впрягать туда туров. Легонийцы привезли продукты в Долину, проложили туда новые пути. Вон морские чудища чуть ступят на землю Легонии — и бежать, хоть он и спит: до того силен.

Кранар взмахнул крыльями рядом с израненной Талис: Дайгел его чуть не позвал, да ведь то не настоящий. О чем-то он разговаривал с рысью, и пакостно было не слышать его, до ломоты в зубах, а потом Кранар общался с Легонией, и после этого ко льву, заточенному в клетке, пришла Талис — заранее принявшая орлиный облик.

А на днях Кейнор, выходит, сперва договорился с Кранаром, что тот подсобит с морской угрозой, но прибыла Талис. Лаохорты не могут сородичей различать по ощущениям, не видя, да и мощь древности наверняка не чувствуют. Она исходит от разума, который лаохорту не чужд, а стало быть, не служит источником страха.

Вот гахаритцы, да со своим отменным флотом: им дали остаться, чтобы они растянули на восток Ориенты легонийское влияние. Едва они приняли подданство Легонии, королева отправила на восток будущих феаллинцев из числа трех главных народов. Чтобы подстраховаться.

Истаяли в рыжевато-фонарном небе последние силуэты гахаритских кораблей, и небо напомнило комнату дома, из которого готовятся съехать и вынесли все вещи.

— Даже от всего этого не поранилась, — шепотом заметил Дайгел.

— Рана от восточного Кранара залечилась, он отделился с концами, так что иллюзии у нее получаются без проблем, — так же шепотом ответила Юнна.

Выходит, вот почему Талис недавно выглядела как труп.

— Как будто западный Кранар — ее.

А если Юнна давно все знала? Хотя Талис скрывала и от своих людей.

— Слушай, что говорит, — хватка Юнны оказалась крепкой и ледяной, будто Дайгел опустил руку в прорубь. — «Я — Империя, которую ты уважал, чьи народы ты забрал и помог им спастись. Благодарю за сбереженных людей». Кисточки выдерну и рисовать ими буду, прекращай выделываться. А еще Талис говорит, он быстрей наберется сил, если пошлет всех тех, кто ему не сдался, — глаза у Юнны блеснули синим льдом.

Вот в это больше верится, чем в добронамеренность Талис.

— Прям так и требует свои земли назад?

— Я эту дикость от тебя не слышала. Ориента предложила, чтоб Легония защищал лишь тех людей, которым нужен. Другие пусть отказ подтвердят и поскорей отвалятся. Те, что останутся с Легонией, своим согласием его укрепят. А Легония согласен, между прочим.

Вот уж больно он какой-то терпеливый. В случае с Кейнором это еще куда бы ни шло, но чтобы пошел на поводу у Талис да чтобы дал себя разваливать — это уже перебор. Но да вьорты с ним.

Люди шептались, ворчали волки. Олени собрались от хищников подальше и все тянулись к людям, а те их чесали. Дайгел с Юнной тоже отошел подальше, в синий сумрак. Рука у Юнны согревалась, своя оставалась холодной.

Талис — мелкий да слабый аграрный регион. Казалось бы, какие ей имперские амбиции, даже думать о таком нелепо. Правда, изобретатели там неплохие, а ученые работают над вакциной от новой горной чумы. Кранару оттуда отправляют гуманитарку. Не такие уж талисцы беспомощные.

Простые люди в Талис — молодцы, трудяги, кто спорит. А руководство?

— Погоди. Раз Легония быстро ослабеет от распада, полезут вьорты, а Талис, выходит, защитит от них бесхозные обломки, — лаохорты ведь там зародятся далеко не сразу. — Потом и к лапам их приберет. Ей-то удалось быстро вылечиться, но Легонии не удастся, раз он моложе.

Часть земель Кранара она бы тоже забрала? Талис их обеспечивать нечем, но она может использовать кранарские ресурсы. Своих у нее куда меньше. Тьфу ты, чего только в голову ни лезет.

— Короче, подозрительность кранарская. Если сразу вопрос не закрыть, люди в отколовшихся кусках к Легонии будут тянуться, и он к ним, да ничего из этого не выйдет, раз они уже изменились. Ориента по себе знает. Легония в одном случае будет гнить десятки лет, а в другом, с самыми верными, быстро пойдет на поправку.

— Не могу я ее понять, как ни крути. Кто больше всех был против Легонии, так это Талис.

Юнна пихнула ногой один из камней тропинки да глянула с колючим задором.

— Легония ее давил, вот и пришлось. Она и об этом сейчас говорила. От Легонии в любом случае останется куда больше, чем осталось от Ориенты. Не хочет она его смерти.

Вот уж не верится, что Юнна такая наивная.

— И его территорий тоже, — продолжала Юнна. — Кейнор она тоже недавно защищала: и что, присоединит его? Ты как себе это представляешь?

— От Легонии мы не уйдем! — раздавалось в толпе. — Но нам надо сразу понять, кто с нами, а кто нет. Быстрей восстановимся, Талис же восстановилась.

— Дрянь она еще та.

— Она за наше Единство! Легония же ей войну объявил, а она-то… понять-то можно…

Чужих людей слышно, а чужих лаохортов — нет: уж лучше бы наоборот.

— Раз Талис простят, то Кейнору-то? — высказался один из алеартцев. Это у кого там мышление починилось? — Бомбил нас, да это было-то когда, и не сами кейнорцы, а по указке…

— Не хочет смерти Легонии, стало быть, — Дайгел повернулся к Юнне. — Вот ты такая прям доверчивая, да?

— А ты своему лаохорту сам во всем веришь. Ты даже дара его не знаешь.

— Ты сама-то многое не знала про свою Талис. Чего она до сих пор скрывала правду о том, кто Империя? Раньше-то боялась, Легония заберет Кранар, узнав, что дар у него никакой не полезный для легонийцев. С Легонией величиной в материк труднее было бы сладить, а Талис было бы проще забрать те земли, где люди по менталитету ближе. Но ведь кранарские границы с Легонией давно утвердились.

— Даже наши не такие недоверчивые, — Юнна пихнула сугроб. — Не пришло в твою кранарскую голову, что Кранар ей попросту нравился? И Ориента хотела, ясное дело, чтоб он остался своим, с близкими традициями. Как будто неправильное чего-то.

Электричество провели даже в снег, вот он и мигает неказистыми лампочками. Дайгел взъерошил его ботинком, сгреб в ладони. Тучи изготовили порядочно этого порошка, чтобы отстирать им город, но основную задачу он выполнил, надо его еще куда-нибудь приспособить, а то валяется себе. Дайгел слепил силуэт простейшей детали, и прояснилось, как можно переиначить одну из камнеуборочных машин. Интерес засветился заново — так, небольшой пока еще, как огоньки в снегу.

Под сапогом у Юнны хрустнул снег.

Легонийцы говорили одним голосом, одним тоном, все открытые друг другу и далекие от Дайгела. Лица тех, кто близко подходил к Легонии, кривились от боли. Вот взвился над толпой полупрозрачный огонь, а люди потянулись к нему да куртки стали скидывать. Энкел до огня дотрагивался лишь одним пальцем, точно не веря до конца.

Грифоны взлетали к лаохортову костру да касались его крыльями. Волки, играя, кусали лаохортово пламя, а Керка лишь поматывала хвостом. Кто-то взвизгнул со страха. Олени и лани отошли и легли, подергивая от опаски ушами, а люди приближались к зверям, говорили с ними, и сам Легония тянул к животным морду, щуря глаза.

Киту огонь даже отблесками не касался. Она опустилась на корточки да зарылась в Басну лицом, как в черное сугробище.

— Отчего же она скрывала, все-таки, — да ясно. Хотела, чтобы ее как можно дольше недооценивали, так проще проворачивать планы.

— Делала вид, что Кранар силен, — бросила Юнна. — А теперь правда выбьет из колеи кранарцев, раз и тебя вон выбило.

— Кранар для такого слишком сильный духом, а правду знать надо. Думается, Талис не была уверена, что большинство ее людей отнесется ко всему адекватно. Вот в чем еще дело.

— У нас сейчас подъем, и за это, без шуток, спасибо. У нее бы не хватило мощи на все эти иллюзии, если бы про ее суть мы сейчас не узнали.

— Вы и без этого знания выжили и сохранили лаохорта, а Кранар выживет и подавно.

— Мы всегда выживаем наперекор, вот ага. Кранарцы так не могут, вот Ориента и сберегла Кранар. Хрупкий он.

— Как камень.

Отблески призрачного огня метались по снегу.

Сам-то тоже не шибко верил, когда Нитур говорил о происках кранарских личностей в Моллитане.

Чего бы ни думало талисское руководство, кто знает, может, талисские люди впрямь тепло относятся к кранарцам. Хотя бы один талисский человек — к одному кранарцу. Дайгел сгреб Юнну в охапку, и она зарылась в куртку лицом, толкнула плечом в плечо, как бодаются кошки и всяческие рыси.

— Так насколько много ты о ней знала?

Юнна фыркнула, но отстраняться не стала.

— Может, побольше, чем ты о Кранаре.

8 веланы, Луи

От кормушек, выставленных за садами актария, пахло сеном, вареной тербетой и зверями, собравшимися вокруг. Для лосей люди сложили груды веток, похожие, по словам Эрцога, на семейство огромных ежей, так что представилось, будто лоси сделались хищными. Эти кормушки с зимней едой поставили здесь давно: вовсе не из-за прибытия бывшего тирниска.

— Пень разрубили по центру и засыпали солью, — весело сказал Эрцог. — Я сначала не понял, зачем звери его лижут. Думал, решили научиться есть по-кошачьи.

Луи усмехнулся. От нелепого оптимизма Эрцога казалось, что сквозь серую муть слепоты просвечивает солнце.

— Не бери эту соль, — уговаривала косуля кого-то из сородичей. — Детеныша уводи, не приучай. Проживем без их подачек. А люди пусть в наши леса не ходят.

— А вьорты? — еще одна косуля испуганно взлаивала между словами. — Люди должны ходить в леса, нам не надо вьортов.

— Вьорты нас нарочно не убивают. Вдруг они бы нас защищали? Лаохорты оберегают людей, а мы для лаохортов чужие.

Звери действительно чужие для лаохортов, в этом уже убедился: пусть лаохорты и могут чувствовать своих зверей. Но вьорты никогда не сумели бы защитить, к тому же в них нет осознанности.

— Люди к нам ходят лишь чтобы убивать, — сказал лось. — Шкуры снимут и продадут за море вместе с мясом. Всех только волчьи шкуры возмутили. Нас-то можно продавать.

— Я их понимаю. Раз своим знаниям по истории уже не очень верю, то и людям тем более, — проворчал Эрцог на ухо.

— Лживой оказалась лишь древняя история, — заметил Луи.

— Эта древняя история пыталась тебя убить, — шелестяще посыпался снег от удара хвоста. — Я у Талис много всего выспрошу.

Раз Империя — маленькая рысь, неудивительно, что котенок не справился со львом. Однако может расправиться с инриктом.

— Будешь выспрашивать — предупреди, останусь поблизости.

— Что, волнуешься за меня? — усмехнулся Эрцог. На самом деле да.

— Интересно послушать, как ты будешь перед ней мяукать.

— Идеи для букв закончились? Ты у меня их не получишь.

Лапы тонули в снегу: пару дней назад сугробы не были так глубоки. Луи нащупал вибриссами олений след и процарапал рядом упрощенный образ раздвоенного копыта: две линии, сужающиеся к концам.

— Нужно придумывать буквы лишь для звуков, которые человек не может произнести, — сказал Луи. — Правда, я привык, что кошачий след — это «к», но я привык и ко вкусному мясу, а не к такому, что смерзается сразу после укуса.

— А что, звучит отлично. Я про звериные звуки. Кто еще им придумает знаки, кроме нас? — Эрцог пробежал мимо, шурша по снегу хвостом и лапами. Он подкидывал этот снег: играл. — Людям они не нужны. С нас они еще могут шкуру снять, а со звуков ее не снимешь.

Впечатлительное мелкое чудовище. Впрочем, всегда настроен весело. Удивительно.

— Какой звук наиболее распространен у оленей? — спросил Луи.

— Республика, — фыркнул Эрцог в ответ.

— Да, хотим республику! — донеслось от кормушек.

— Она же не вкусная, — не удержался Эрцог.

— Люди отделяются от Легонии, а нам надо отделиться от них, — заявила олениха, поедая при этом, судя по хрусту, приготовленное людьми сено. — И от вас.

Луи уткнулся мордой в еловый ствол.

Все же, какими бы ни были глупыми отдельные звери, несправедливо, что люди, решая, отделяться ли им от Легонии, не собираются учитывать мнение животных. Гахаритцы могут изменить подход к природе, став независимыми. Они уже враждовали со зверями, когда только прибыли в Ориенту.

Звери пока что не смогут взбунтоваться по-настоящему: природная осторожность сильна, особенно у травоядных, пусть отчаяние порой ее и заглушает. К тому же звери разобщены. Люди на месте этих копытных давно бы подняли бунт. Так было бы интереснее, хотя и потребовалось бы с этим разбираться.

Впрочем, еще пару лет тому назад животные никогда не говорили ни о какой республике. Не было и таких беспорядков, как на днях в Экере. Звери и птицы становятся все осознаннее, пускай рост разума, как ни странно, не делает их намного умнее. Любопытно, на что еще они станут способны в будущем.

Отправились вдвоем по тропам быков-ганродов из стада Угулвунут. Эрцог по пути иногда задевал хвостом ветки, шуршаще подбрасывал шишки и ворчал на птиц-скалолазок. Слух и запахи позволяли отчетливо все представить: впрочем, когда Эрцог рассказывает о происходящем, становится, пожалуй, интереснее.

— Регон говорил, что я зиму не вынесу, — сказал он с хвастливой интонацией. — Знал бы он, что в Гахарите мне все-таки будет здорово. Знаешь, а интересно. Скадду повезли в Басмадан как настоящего кейнорца, Керку в Ташчин — как легонийца. А почему зверей, раз они легонийцы, не спрашивают, хотят ли они остаться с Легонией?

Странно, что порой в его мыслях отражаются собственные.

На поляне, где солнце припекало спину и голову, вибриссы нашли ледяную корку. Луи нацелился в клубы темной серости и, ударив, ощутил, как крошится прочный наст. Наклонил голову вбок и ударил чуть дальше, воображая затылок аршхуна.

— Зверям не получить удостоверения личности, а без них не проголосовать, — заметил Луи. Впрочем, Эрцог, как любитель истории, должен кое-что вспомнить.

— Ага. Но людям все равно надо с нами считаться.

Люди — замечательные существа. При этом полные неблагодарности и недоверия.

— И относиться к тирнискам как к правителям, — добавил Эрцог. — Знаешь, когда я становился тирниском, то убеждал себя, что такое унижение логичное, — впрочем, никакого унижения и не было. — При этом понимал, что нет. А слушай, люди стали голосовать еще до того, как появились документы.

Именно.

— Знаю, как можно устроить голосование, — сказал Луи. — Это, возможно, повлечет проблемы, но попробовать стоит.

Жаль, не придумал это до возвращения Шорис в Кейнор: хотел бы сразу услышать ее реакцию.

Поделился. Эрцог сообщил, что ему это нравится, и укусил за хвост, Луи же упал на бок и подогнул лапы. Эрцог старался заглушать рыком рассечение воздуха от замахов, но Луи все равно улавливал легкий свист воздуха и, катаясь на спине, избегал атак. Лишь дважды Эрцог коснулся бока.

— Для волков унизительны наши приемы драки, — сказал Луи, поднимаясь со снега. — У них на спину ложится покорный, у нас — уверенный. Дело в точке зрения, так же и с меткой тирниска.

— Это клеймо, как у домашних неразумных животных.

— Ты ведь знаешь, что ты не домашнее неразумное животное.

Судя по треску когтей Эрцога по коре, слишком яростному, он пытался разжечь огонь и согреться. Луи тоже поточил когти, о другую ель, затем потерся о царапины мордой, вбирая смолистый прохладный запах в шерсть. Прибавить бы еще к своему меху запах аалсоты.

— Как думаешь, в аалсотах хватает места на полу, чтобы поваляться? — спросил Луи.

— Для Скадды — да. Если бы я знал, попросил бы ее принести на перьях побольше запахов.

Снова заскрипели когти Эрцога о ствол: быстро и яростно.

— Я больше царапин оставил, чем ты. Проверь. Правда, не дотянешься, запутаешься в гриве.

— Так ты только настроишь елки против себя, и они зашуршат тебе кронами, что хотят республику.

— Ага, и кого в правители выберут? Лосей? От них деревьям еще хуже.

— Белок, они сажают деревья.

— Точно, — ответил Эрцог и укусил. Луи молча оскалил на него клыки, потом толкнул головой в лопатку, Эрцог — в ответ. Это обычно не нравится, но дает обмениваться запахами: так звери понимают, что между бывшими тирнисками нет вражды.

По магнитному полю Луи ощутил территорию, куда недавно прибыли лоси. Льдозубров они ранили копытами в схватках за еду, льдозубры же ломали ребра лосям. Ганроды Угулвунут предложили решение: они сообщили, что льдозубры лучше усваивают кору, чем лоси. С тех пор, как вторым запретили объедать кору, а первым — подлесок, они больше не сражались, о чем докладывали ганроды и совы. Луи и сам не обнаружил в роще следов драк лосей и льдозубров: ни осязанием, ни нюхом.

— Надо объявить ганродов гвардейцами, — сказал Эрцог. Луи с одобрением шевельнул ушами вверх. Все-таки любопытно, хотя и не допускал раньше подобного. Не худший эксперимент, к тому же он в какой-то степени уже проводится.

Гвардейцам важно быть небольшими и быстрыми, но хищников в этих местах немного, и чаще всего здесь нарушают опасные гахаритские копытные: медленные, особенно в снегах. Ганроды сами тонут в снегу, но их ноги, покрытые густым мехом, не режет наст. К тому же у ганродов хорошая память и нюх, неплохой ум. У них нет охотничьих задатков, нужных гвардейцам, но старательность их заменяет. Звери из стада Угулвунут еще и внимательны к другим видам, раз сами сблизились с полярными совами.

В ноздри как раз проник запах совы-осведомительницы: будто волокна протухшего мяса смешали с пылью.

— Эрцог, Луи, лосиха убила волка, но стая на нее охотилась, и лосиха отбивалась: то есть, не преступление.

На охоте естественным образом умирают самые слабые, и не только среди травоядных. Но самозащиту трудно порой отличить от намеренного убийства.

— Нужны свидетели, и стоит позаботиться о том, чтобы на волков при допросе не давили, — сказал Луи.

— Хорошо. Прослежу, чтобы на их шкурах не было следов копыт ганродов.

— В том числе.

— Прочитали про редких животных Гахарита? — поинтересовался Эрцог. Ранее он просил об этом сов.

— Да, и ганроды согласны их охранять, только про насекомых пообещать не могут, если те полезут в глаза и уши. Еще ганроды опять прогнали подозрительного лося от окраины актария. Главное и мирное: приближается стая главного вожака волков-гвардейцев.

— Слушай, ганроды Угулвунут станут настоящей Гвардией, — сказал Эрцог, обращаясь к сове. — Гвардейцам-волкам по снегу за теми же росомахами бегать быстрей, так что пусть они разбираются с преступными хищниками. А травоядные пусть ловят травоядных.

Луи наклонил голову в знак одобрения. У соперника тоже совершенствуется разум.

Сова пообещала передать новость и волкам, когда те прибудут, и ганродам, а Эрцог одобрительно фыркнул. Луи постарался повторить: недавно обнаружил, что фыркать с разными интонациями довольно занимательно. Правда, келарсья фыркающая усмешка получалась лучше. Еще не до конца изучил, как келарсы издают эти звуки.

Эрцог засмеялся.

— Я не над тобой, я над ним, — объяснил он для совы.

Луи вновь повторил одобряющее фырканье. Получилось не лучше.

— Похоже на грифона, выпившего морскую воду вместо обычной, честно, — ответил Эрцог.

— Этим можно что-нибудь неплохо зашифровать, — и Луи заговорил тише, когда улетела сова. — К слову, насчет шифровки: сегодня я расскажу о зверином алфавите животным. Не прочь с тобой посоветоваться, раз ты уже больше соображаешь.

Эрцог заговорил чуть громче шелеста еловых игл, но увлеченно:

— Знаешь, если у зверей появится свой алфавит, это же сблизит травоядных с хищниками.

Верно. К тому же следует повлиять и на людей. Они замечательны, да. Столько всего создают интересного: оружие, архитектуру, машины, способы ослепить. Способы вывернуть правду так, чтобы она подходила к их взгляду на мир. Они станут неплохими объектами для нового эксперимента, что же. В конце концов, у всех есть слабые стороны.

— Правда, — тихо добавил Эрцог, — единство зверей — это еще и отчасти опасно. Помнишь, призыватели-волки общались с лосихой? Вдруг хищники и копытные нападут на людей, если сблизятся? Или на тирнисков, мало ли.

Не только он об этом задумывался.

— Даже общие убеждения не смогли объединить призывателей так, чтобы они решились по-настоящему дать людям отпор, — так же негромко сказал Луи. — К тому же, с учетом прогресса людей, звери побоятся нападать на них так, как нападали в эпоху распада Империи. Разобщенность естественна для животных: но она опаснее единства. Разобщенными сложнее управлять, потому что сложнее понять, как они мыслят. Никакого порядка.

— Банхуны ненавидят мраморных коней, волки — рысей, а тахры — волков, — Эрцог зашелестел веткой, и снег ссыпался Луи на нос. Луи фыркнул: без интонаций, лишь чтобы избавиться от снега. — Да, лучше все-таки, чтобы в будущем, став разумней, они не истребляли разными хитрыми способами тех, кого терпеть не могут. Интересно, а какого тирниска бы выбрали копытные? У них же нет общего лидера.

— Елку. Приносит пользу: ее можно есть, и при этом она остается в живых. Кто-то придумает, что понимает скрип веток, и будет трактовать его как законы.

— Тогда этот зверь и станет правителем.

— Конечно. Я, — Луи поддел ком снега и, найдя под ним ветку, толкнул ее лапой. — Даже придумаю веткам алфавит.

— Эй, так не честно.

Луи в ответ прищурил глаза и потянулся, затем произнес:

— Никому из животных не скажем, что алфавит придумали мы. Многие не поверят, что это наша задумка, а единицы возомнят, что я умею творить по-человечески. Знание будет либо бессмысленным, либо вредным. Пока что.

— Лу, а что ты придумал?

— Ничего сложного, все на уровне зверя. Перемены должны быть постепенными, чтобы люди смогли их принять: это основное, — Луи потер морду лапой.

Это ведь будут настоящие перемены. В отличие от прежних законов, которые придумывал лишь на время и ради эксперимента.

Эрцог задумчиво фыркнул.

Вслед за звоном разбитого стекла раздался протяжный лосиный крик. Луи шагнул вперед, огрызнулся, и лось отступил, круша снег под копытами.

— Люди пробираются в лес на этих страшных штуках, — зверь громко фыркнул, и повеяло теплом, пахнущим прогоркло и сенно. — Ты спасал моллитанских зверей. Спаси нас от этого.

Луи потерся о снегоход. Так хотелось изучить, что у него внутри: вот бы попалась полностью разбитая машина.

— Он вовсе не страшен, я скоро покажу тебе его устройство. Идем отсюда.

Люди были молчаливы, их шаги — почти бесшумны. Наверняка сейчас общались жестами, среди гахаритцев это распространено. Кто-то сказал про метку тирниска и посоветовал другому успокоиться: стоит напомнить Эрцогу, что от метки бывает и такая польза.

Пришлось довести лося до кормушек. Когда Луи возвращался к городу через актарий, прохожие говорили о будущей встрече с Легонией и Талис-Ориентой: иллюзию они увидеть не способны, но Талис все равно решила их поддержать. Заодно и защитить от вьортов при необходимости. Вот как.

Также местные говорили, что флот их льеты разделят между Гахаритом и Легонией в знак благодарности последнему, и мечтали о будущих путешествиях, в том числе в Саа-Ден и на Рундальеры.

— Живут себе эти лохмачи, ничего не делают. Шкуры — какой-то хотя бы вклад, — послышалось в отдалении. — Неблагодарные, вот и все. У них и так все есть. Им и работать не надо.

Что же, любопытное мнение.

«Донеси до Халы Фенат, чтобы она, в свою очередь, донесла эту задумку до Шорис, — записал Луи, поставив лапы на стол. — Ганродов, следящих за порядком вблизи от Лууфры, должны признать гвардейцами».

— Травоядные здесь опаснее хищников, — голос у женщины, возглавляющей город Лууфру, жесткий, как дубовая кора. Даже ее запах напряженный: мутный, вязкий, с оттенком сигаретного дыма. — Ты что, хочешь, чтобы мы на них не охотились и пускали в города?

«Хала Фенат может побеседовать с Угулвунут. Поговори сама с ее бывшим детенышем и убедись, что эти ганроды безопасны».

— Я не пойду к диким зверям, они нам много крови попортили. Люди из-за них еще и погибают.

«Не думал, что вы не умеете рисковать и что вы против примирения. Люди, в конце концов, сильнее вредят друг другу, чем звери — людям. В древности, к примеру, вы сбежали от врагов, как легонийцы, и это вас сблизило с Легонией».

Это одна из теорий, но она близка к правде.

Гахаритцы не так давно плавали к далеким восточным островам Рундальерам с саа-денцами: об этом говорила Хала, и это тайна. Люди готовы рисковать не только ради открытий, почета и любопытства, но и ради правды о прошлом, защиты своей идентичности. Этим пониманием можно воспользоваться.

«Вы прибыли с Рундальеров, раз привычны к холоду и не похожи на саа-денцев. На родине вас гнали, иначе вы бы ее не покинули. Однако вы желаете с ней связаться. Слышал это от местных. При этом с людьми связаться сложнее, чем со зверями. Люди сами по себе сложнее».

— Давай с начала, и будем последовательны. Хочешь, чтобы мы совсем не охотились?

В ее голосе убавилось жесткости, будто с дубового ствола содрали всю грубую кору. На это и рассчитывал. Люди достаточно эмоциональны, и, когда показываешь им, что их желания и беспокойства понятны, это им нравится.

Все же она скоро подтвердила, хотя и со скепсисом, что свяжется с Халой Фенат по поводу ганродов и убедит ее рассказать главе Кейнора о предложении для тирниска Шорис. Дальше дело Шорис — соглашаться или нет: разумеется, она согласится, ведь она доверяет. Также глава Лууфры подтвердила, что надо ужесточить ответственность для браконьеров, и пообещала обсудить это с Халой. Хотя и по-прежнему старалась казаться неуступчивой.

«От вьортов при распаде Легонии пострадают и животные, — вывел под конец Луи. — К тому же они опасаются, что люди, отделившись, станут относиться к ним иначе. Они должны голосовать».

На этом исписал весь лист и взял новый.

В конце концов, когда звери высказываются за или против возвращения тирниска в должность, это тоже можно назвать голосованием. Отчасти. Ранее не думал об этом подобным образом. Однако в случае с тирниском-преступником выслушивают в основном вожаков, и к тому же учитывают людские мнения.

— Ты рассчитываешь, что я, прочитав такое, разрешу и ганродов в город пустить?

«Да. Они и так оберегают городские границы».

Многие местные люди за Гахарит, многие звери — наверняка за Легонию. Решающий голос о судьбе страны принадлежать будет людям, ее создавшим, и надо подумать, как учесть голоса зверей, когда возникнет противоречие.

— Никак нельзя не обсудить с Акреоном. А что в Кранаре будет, когда там придет время голосовать за верховного дасула?

«Это не распад страны. Не исключительный случай. Если в Кранаре возникнет подобная чрезвычайная ситуация, он сможет перенять опыт. Разумеется, при согласии своего правителя».

— Про голосование пока откладываем. Пусть та ганродица сначала придет на встречу в актарий, — сказала женщина.

«Она придет к кормушкам. Там люди точно не станут стрелять, звери — атаковать. К слову, приучайте животных к технике, чтобы те не боялись».

Глупые страхи. Впрочем, звери тысячелетиями приучались бояться неизведанного, и это помогало им выжить. У хищников тоже хватает предрассудков.

— Ганродов сейчас застрелят, — говорила, вертясь в снегу, самка горностая. — Я тогда их мясо попробую.

Учуяв человека, Луи отошел с Эрцогом подальше в чащу. Животные теперь уважают Эрцога, но знают, что по закону его можно убить. Сами не рискнут, все же инрикта они опасаются, но человеку при случае не возразят.

Люди, присланные городской главой, спокойно общались с Валфалут, и слышалось, как под копытом, выводящим буквы, поскрипывал снег. Кроме ганродов, больше никого здесь не следует учить человеческим буквам.

Из гахаритских зверей лишь этому стаду известно, что бывший тирниск на такое способен. Люди же решат, что кто-то из местных жителей обучил животных.

Волки-гвардейцы, прибывшие из центра Гахарита, молчали, пока не подала голос их вожак:

— Травоеды-гвардейцы, еще и преступники. Фернейлы перепугались, что копытные их поднимут на рога, вот и согласились на эту нелепость.

Скрипнул снег от удара хвоста Эрцога. От слов Эрцог, впрочем, удержался.

Эти волки поймут на практике. Загонять лосей для них большой риск, даже в снегах, а волки здесь и так немногочисленны. Умелый ганрод справится с лосем быстрее.

Валфалут позвала, и Луи, подойдя, записал ее следующие слова на бумаге, лежащей на прочном насте. Все-таки пока что ганродица еще только училась письму. Через Луи она рассказала о гвардейской работе стада, сообщила, что Эрцог победил вожака враждебных ганродов и не сошел с ума от вкуса крови, и Луи приписал от себя, что идея Гвардии ганродов принадлежит Эрцогу. Затем дополнил, что с Эрцогом давно не встречался.

Люди посовещались в стороне: насколько расслышал, ганродица им приглянулась, хоть и не до конца вызывала доверие. После того, как люди ушли, на собрание прибыли животные, недовольные гахаритцами и хищниками, в том числе лось, атаковавший снегоход.

— Кто хочет проверить, говорят ли ганроды правду о моем самоконтроле? — Эрцог прошелся мимо стаи вожака гахаритской Гвардии, и волчица-вожак шагнула вперед.

Раздался ее визг, затем глухое ворчание Эрцога. Запахло волчьей кровью, и ворчание сделалось неразборчивым. Луи спокойно сел, обвив лапы хвостом. Когти немного вытянулись, и сразу в рыке Эрцога возникли слова:

— Ага, вот видишь. Я вам потом еще понравлюсь.

— Он доказал и нам, — послышался голос ганродицы. — Хотя мы сначала ненавидели инрикта. Потом он нашего вожака победил. Угулвунут сразу поверила Эрцогу, и теперь мы ее поддерживаем.

— Хоть с инриктом, но не с людьми, — сказала драконица. — Они обманывают, и убивают нас без нужды. И не ценят. И ганроды — тоже убийцы.

Волки недовольно ворчали.

— Это волки — убийцы, — высказались ганроды из негвардейского стада. — Львы тоже. Многие. Много среди них убийц.

— Сколько они убивают! — раздался голос лосихи. — Сотнями — наших детенышей. Просто так. Не дадим им этого больше.

Травоядные замычали, отрывисто захрапели, засвистели. Кто-то снова твердил о республике, о том, что хищники не могут править должным образом. Зашипела рысь.

Вероятно, недовольные местные копытные в самом деле смогут что-либо предпринять. Даже против тирнисков. Не организованно — однако, возможно, отчасти действенно. Не настоящая революция, но… было бы любопытно.

Однако лучше пресечь это сразу же. Травоядных можно отвлечь, и им все-таки важно спокойствие. Пришлось огрызнуться: одновременно с Эрцогом.

— Хищник, как правило, не заботится о благополучии жертвы, и наоборот, — сказал Луи, переступив лапами. — В прошлом безусловная вера в правильность законов не давала хищникам убивать сверх меры. Теперь, обретя больше разума, хищники задумываются, почему запрещено убивать не для еды, если травоядных много и если охотничий азарт приятен. Именно так размышляют и люди, что охотятся ради трофеев. Сложно сопереживать другому виду. В пределах одного вида звери тоже далеко не всегда беспокоятся друг о друге.

— Тирниск говорит, что хищники нам никогда не посочувствуют, — высказалась лосиха. — Зачем нам такие правители?

Недовольные выкрики травоядных набрали силу и слились в гул. Луи мотнул головой, тяжелой, горячей: вот бы удалось отряхнуться от лишних звуков, словно от мошек. Под лапами будто бы ощущалась каждая снежинка, и все они кололи. О чем же еще собирался сказать. Речь должна была стать логичной.

— Слушай, — Эрцог приблизился вплотную, и другие голоса отдалились, размылись. Говорил он очень тихо, но отчетливо. — Они, получается, лучше осозна́ют, что звуки у них общие. Когда увидят буквы.

Мысли сделались четче, будто удалось обкатать их лапами, как снежные комки, и ровно сложить. Луи прикрыл глаза в знак благодарности. Эрцог каким-то образом понял, на чем следовало сосредоточиться.

— Сложно сочувствовать тому, кто сильно отличается, так? — Луи повернул морду к росомахе. — Но у разных животных есть общее: звуки. Разные виды понимают друг друга.

В основном касается тех животных, что обитают в одном регионе или в соседних. Хотя и диалекты местных зверей понятны. Они не слишком похожи на кейнорские, но схожи с кранарскими, а те давно знакомы. Только у ганродов и драконов язык особый, но они легко подстраиваются под животных других видов.

Но люди никогда не поймут всех звериных звуков. Речь не только в произношении: отдельные звуки слишком тихие или слишком быстрые, чтобы человек сумел их воспринять. Впрочем, далеко не все из собравшихся об этом задумаются.

— Люди смогли создать для вас буквы и целый алфавит на основе этих звуков, — дополнил Луи. — Такой, которому может обучать и зверь. Местным людям вы вовсе не безразличны, — это доказывает зимняя еда для копытных. — Я научу вас этому алфавиту.

Звери заворчали: удивленно, с неверием. Кончик хвоста Эрцога заколотился о снег.

— И при этом вы будете учиться на равных, — поддержал Эрцог. — А если не примете друг друга равными, разве сможете того же ожидать от человека?

Эрцог, пожалуй, действительно равен. Лишь бы не стремился показывать мнимое превосходство: правда, в последнее время таких попыток не было.

Голоса слились с шорохом снега, затем стали четче.

— Какой алфавит? Откуда взялся? Люди наших звуков не знают. Самые тихие они даже не слышат! — вот как. Достаточно умная росомаха.

— Слышат, они все слышат. Как не слышат? Они и видят лучше нас.

— Видят лучше, но нюха у них нет.

— Как это — нюха нет? А как так жить? Без зрения ладно еще, а нюх? Как еду искать?

— А ты думаешь, зачем им машины?

— Этот алфавит правда придумали люди?

— Алфавит — это творчество, — сказал, прерывая зверей, Луи. — Как думаете, способны ли на него звери?

— Я не знаю, что такое творчество, — произнес лось — Мы не умеем такое.

— Только люди творят, — высказалась одна из ганродиц-гвардеиц. — Но Луи учит письму, это странно. И делал странные вещи, почти рисун…

Раздался стук, после этого — трение твердого о шерсть: Угулвунут, чей запах улавливался рядом с ганродицей, толкнула ее, чтобы та молчала о рисунках на стенах снежной пещеры и об обучении письму. Правда, те рисунки — не настоящее творчество. До картин им далеко.

— Это не обучение письму, — заметил Луи. — Это обучение знакам, специально придуманным для зверей. Вы ведь учились у сородичей тому, как распознавать следы и листья. Здесь то же самое.

— Нормальные буквы надо учить, — с отрывистым гахаритским акцентом огрызнулся волк и рявкнул на молодого ганрода-гвардейца. Тот ударил копытом по снегу.

Олени, которые приходили к Валтанде, так, судя по всему, никому и не рассказали, что бывший тирниск учил их чтению: либо им никто не поверил. Среди тех оленей были многообещающие, одну из таких звали Ванта Шиповник.

Те из зверей, кого обучал в Долине, откровенничать с людьми точно бы не стали.

— Лу, новые знаки ведь еще не придумывали, — тихо заметил Эрцог.

— Придумаем сейчас.

Луи вычертил буквы в форме следов и листьев. Многие удалось изобразить лишь парой росчерков когтей: копытами также будет удобно.

Они должны будут ассоциироваться с угрозами или поощрениями из природы, так что зверям будет несложно выучить их смысл.

Можно, пожалуй, использовать еще несколько форм: перепончатая лапа чайки, след от хвоста совы, след от легкого касания носа к снегу. Пусть они обозначают не просто звуки, но и целые слова, что могут передаваться одним звуком. Как насчет сочетаний знаков? Лапа чайки — «море», след от совы — «тихо», вот и нашлось сочетание для «спокойного моря». А если поменять местами…

— Эй, не успеваю, — очень тихо сказал Эрцог: но слова, показалось, ударили, словно лапы по снежной стене.

Пусть он не лезет. Сбил с толку. Луи не успел огрызнуться, как Эрцог добавил:

— Слушай, я вообще не понимаю, как ты их придумываешь. Запомнить могу, а сам так сообразить — нет, если честно. Давай тогда ты их сам придумывай. Ты все равно увлекся.

Все же не зря он отвлек: хоть и трудно согласиться с этим сквозь злость. Луи недовольно фыркнул, затем — одобрительно.

— Не чихай, заразишь еще, — заметил Эрцог. — Неумением фыркать.

— От моих когтей можно заразиться похуже. Неумением видеть.

— Это от кого ты заразился неумением принимать критику?

— Я не уточнял, что заразишься именно ты, — Луи чуть усмехнулся и заговорил тише. — Но, раз ты об этом подумал, значит, тебя есть за что ослепить. Скажем, за участие в создании алфавита.

Эрцог фыркнул с поддельной обидой. Еще одна занимательная интонация, редко доводилось ее услышать.

— Ага, — подскочила кабарга. — Свист, которым обозначаем «тихо» — это след от хвоста совы. Люди даже так умеют! Людям надо что-то принести взамен, да? Могу ветку калины.

— Зачем тебе клыки? — поинтересовался Эрцог.

— А что, только хищникам можно? Где такой закон?

— Это же какой-то ученый понял наши звуки? — дыхание лосихи шевелило мех на лопатках Луи. — Кто он?

Ганроды, которым труднее всех давался людской алфавит, сумели повторить контуры листьев, вычерченные когтем: Луи убедился, использовав вибриссы. Хорошо. Эти буквы сложнее прочих.

— Я — потомок посредников, — драконица, ложась рядом, прикусила Луи за хвост. Луи свернулся клубком и прижал хвост к себе лапой: не стоит его трогать. — Когда у нас были посредники, люди с нами больше общались. Мы по людям все-таки скучаем. Но хорошо, что тут нет власти Талис, она непонятная, моим детенышам страшно.

— Спроси сородичей, что они думают про независимость Гахарита, — сказал Эрцог, и драконица, соглашаясь, рявкнула. Подходящий выбор: она общительная, как и сам Эрцог. — Слушай, а на кого вы сейчас охотитесь? Обычно вы сверху нападаете на льдозубров. Зимой не умеете летать, но еды вам надо ничуть не меньше.

— Мы умеем летать всегда, — недовольно сказала драконица. — Просто зимой мы не прячемся от снегов, а принимаем их вызов и нарочно не покидаем землю.

На самом деле крылья драконов зарастают на зиму густой шерстью, и летать этим зверям становится трудно, тем более на мех может намерзнуть лед. Вот и сейчас на шерсти драконицы поскрипывают льдинки. Легонийцы с их лаохортом такие же гордые, как драконы, и не умеют признавать свои слабости.

— Это как у грифонов, которым, например, нельзя предлагать отдохнуть, — вспомнил Эрцог. — Если ты сам не грифон.

— Да. Зимой мы из уважения к снегу больше ловим саглий, лохматых горных косуль с узорами. Мы их никогда не трогаем летом, а зимой не трогаем крупных зверей. Мы сено для крупных иногда запасаем, но не так много, как люди. Вы мне нравитесь. Вы не такие, как местные коты. Я видела еще другую кошку из Кейнора, львицу.

— А я знаю львицу из Кейнора, которая была в Гахарите, — оживился Эрцог. — Ивири, да?

— Не знаю. Но она приволокла за загривок дракона, который ранил человека. Истрепала его, и больше он к людям не приближался. Не знаю, как она смогла его поймать: он был большой и снес бы ее одним взмахом. Гвардейцев он смахивал со скалы.

— Точно Ивири, — почти промурлыкал Эрцог. — Надо же, она здесь бродила, именно здесь.

Луи подозвал Валфалут и поручил узнать от ганродов из других стад, наиболее спокойных, как они относятся к распаду Легонии. Ганродица согласилась. Напрямую говорить о голосовании было еще рано: не следовало обнадеживать раньше времени.

— Куда вы уводите опасных преступников? — поинтересовался Луи.

Выяснилось, что ганроды выбрали гору с наиболее опасными склонами, куда загоняли преступников и местные волки-гвардейцы. Впрочем, один нарушитель-ганрод все же сумел спуститься с горы, однако его загнали обратно.

Эти так называемые тюрьмы не слишком надежны, к тому же в пещерах всех не закрыть, и охранников-гвардейцев на всех не хватит.

— Слушай, — сказал Эрцог, когда ушли звери. — Я бы так не сумел — взять и отдать свое людям. Особенно свой алфавит. Пускай и из хитрости.

Сейчас это не задевает гордость: ведь принял такое решение сам.

— Поэтому ты и не тирниск.

— Придушу, — ответил Эрцог.

По пути через лес Эрцог рассказал про сугробы, похожие на огромных снежных жуков: из них торчали ветки, как суставчатые лапы. Хоть огромные жуки и невозможны, Луи сел в засаду, подкрался к ним, напал и ранил. Даже ощутил при этом азарт охоты.

Скоро Эрцог выкопал в снегу укрытие — разумеется, простейшее — и, судя по шороху, сперва вытоптал в нем пол по кругу, затем улегся. Луи спрыгнул в снежное логово, лег рядом: лапы не уместились, пришлось положить их на Эрцога. Он фыркнул и сам обхватил лапами, шерстяная теплая нелепость. Нарушение пространства, но уютно, и не приходится мерзнуть. Тем более к этому существу на удивление привык, даже к его разговорам. Что-то в нем есть от Лиери, и от Алнира, хотя он в целом другой.

Лиери была замечательной: умной, находчивой и любознательной охотницей. Она была рядом еще с тех пор, как вместе зародились внутри матери, и ее присутствие никогда не раздражало. Казалось, будто она понимала и мысли: то же самое, как ни странно, справедливо и для Эрцога.

Общение с Эрцогом не должно позволить о ней забыть. Лиери никем заменить нельзя, и, если черты ее личности сотрутся из памяти, это будет предательством. Когда Луи встретил в Берроуте подросшего Эрцога вскоре после ее смерти, возникла мысль, будто Алнир захотел именно что заменить им Лиери.

— Сегодня ты спас снегоход, а потом научишь ганродов на них ездить?

— У меня другой замысел. Мне интересны не только машины, но и их чертежи, — Луи заговорил тише. — До такой степени, что однажды я нашел чертежи алдасаров.

Не нравится делиться сокровенным, но с некоторыми это не кажется неуместным. С Шорис, например, или с Есой. Эрцог уже хранил тайну, и не зря доверил ему правду о Ласферах.

Но если на этот раз он воспользуется правдой? Он хочет править и уже свергал. Сильнее бы его сжать лапами. Пресечь любые попытки лидерства. Отнять территорию. Помешать ему заменить Лиери. Придушить. Стиснулись клыки, подогнулись задние лапы.

Луи поспешил втянуть когти. Стремление подавить, причинить боль — несправедливо, особенно к зверю, что заслужил доверие, и которому обещал не нападать зря. Умом не против его стремления к лидерству, из-за этого Эрцог придумывает и делает полезные вещи, и так интереснее: главное, чтобы он не наглел. Впрочем, если Лиери начнет пропадать из памяти из-за Эрцога, понадобится пресечь с ним общение.

В детстве порой обращался с ним так же, как пытался сейчас. Легкий интерес очень быстро переходил в желание подчинить — смутное, размытое озлобленным азартом. Луи мог сдавить его лапами, укусить, ударить: либо не без причины, либо просто так. Опять азартом драки стянуло лапы и горло.

В этом нет ничего честного. Умом удается понять.

Негромко рассказал Эрцогу о чертежах, о Дее, об ее поручении забрать у Легонии алдасарские чертежи и отдать Кейнору: иначе Кейнор будет против возвращения Луи в должность. Шорис тоже об этом теперь знает. Рассказывать Эрцогу интересно, он всегда слушает: только, разумеется, порой это утомляет. Впрочем, пока еще не устал.

— Меня дважды приняли в ЛОРТ. Дорен не хотел, чтобы мою заслугу присвоили другому, но и рисковать мной не хотел. О том, кто отыскал чертежи, даже в ЛОРТе знали бы немногие, но в Кайрис все равно могло это проникнуть. Так что Дорен принял меня и как человека по имени Ирвин и, собственно, как меня. Мы так поспорили: он устроит зверя в ЛОРТ, если зверь разыщет что-либо важное.

Рассказал и о том, как люди в ЛОРТе сразу видели инарис, не зная, что перед ними зверь. Просто они заранее настраивались на встречу с человеком.

Пусть Алодис и хотел, чтобы моллитанский ЛОРТ убедил кейнорцев убрать из своего ЛОРТа зверя, Луи пока еще не находил на этот счет новостей. Люди были заняты другим.

— Здорово, научи. А Ирвин из-за чего? — Эрцог, повернувшись поудобнее, вцепился в гриву Луи клыками и забил задними лапами в бок, потом отпустил. — Все, я отвоевал часть территории.

Без сомнений. По-настоящему драться, правда, лень: хочется уснуть.

— Так звали старого друга Георга Эсети, погибшего в Валлейне, — Луи уютно повернул голову так, что почти открыл горло: если бы его не оберегала грива.

— А почему им кто-то неизвестный не мог принести чертежи?

— За подобную находку положена большая премия.

— Точно, понял. Они разделили премию Ирвина между собой.

— Говоришь, не доверяешь людям, но все такой же наивный. Ее забрал Дорен. Доверяешь ли ты ганродам? Не думаешь, что они могут захотеть больше власти? — как и сам Эрцог.

— Они еще до нас захотели охранять здесь порядок. Зачем им восставать и терять доверие?

— Справедливо, — что же, он правда неглуп. — Как насчет других ганродов, согласятся ли они примкнуть к Угулвунут? — неплохо было бы испытать, как он соображает.

— Скорее не согласятся, но попробовать надо.

— Тоже начинаешь экспериментировать, — заметил Луи. — Сумеешь заснуть на этот раз, или снова будешь бояться?

— Это тебе стоит бояться, что я вцеплюсь, — нервно усмехнулся Эрцог. — Но спать и правда не буду. Вдруг ты всю эту территорию себе заберешь.

Сейчас не раздражает, что он на одной территории. Тепло помогает выжить. Но, когда пройдут холода, станет сложнее.

— Раз мы не можем поделить ее по-настоящему, разделим обязанности. Я лучше справляюсь с обучением, — еще хотел сказать, что Эрцог лучше решает вопросы Гвардии, однако все-таки он должен предложить сам.

— А я тогда с Гвардией. Все прочее решаем вместе. Потом, если что, еще разделим.

Клубы перед глазами казались шерстью, и удалось уснуть в меховом тепле.

Сон разрушился из-за страха — словно вьюга прорвалась в укрытие. Зашуршали мех и лапы о снег, надавило на бок: Эрцог вскочил.

— Тебе не придется так напрягаться, как в тот раз, — заметил Луи. — Зрительные иллюзии на меня не повлияют, а жаль.

Лапу прожгло, словно с нее содрали шкуру, и Луи исследовал ее другой лапой: прощупывалась кость, пальцы мокли от крови, и пахло теплым металлом. Она, разумеется, находчива.

Действительно Талис, вот как.

— Что-нибудь видишь? — поинтересовался Луи у Эрцога и поморщился от новой вспышки боли. Эрцог отрицательно фыркнул. — Талис, ты делаешь иллюзии водопровода в своих домах, или же ты не знаешь, как это выглядит?

— Могу сделать иллюзию отсутствия языка.

— В человеческом понимании у нас и так нет языка, алфавита ведь нет.

Эрцог усмехнулся и прибавил:

— Эй, ладно тебе, давай ее просто спросим.

— Что погибнет от твоей иллюзии на этот раз, если переусердствуешь? — Луи сильнее прижал лапу к иллюзорной ране, и ее перестало жечь, а вместо мяса ощутился мех: будто прикосновение лапы оказалось целебным. От страха, существующего будто бы отдельно, давило трахею. — Западный Кранар входит в состав твоих земель, раз твоя рана разрушила там лес. У границы — точно. Как любопытно.

Пасть заполнило кровью: вновь иллюзорной. В самом деле словно бы исчез язык — было невозможно его ощутить. Раскопал бы снег, залез бы в него поглубже, затаился: но азарт заставил рвануться вперед из укрытия, словно затем, чтобы нагнать и убить сильнейшую добычу.

Снаружи, на снегу, лапы все-таки подкосились, и Луи перекатился на спину, выпустил когти: хотя сражаться с лаохортом — все равно что раздирать серость, захватившую зрение.

— Тебе все еще интересно себя разрушить? Как твоему лаохортовьорту?Я знаю, ты ее коснулся. И я ее видела.

Больше никаких иллюзий, ощущается и язык в пасти. Так значит, ей известно.

— Ты пыталась меня убить из-за Лафенграс, так? — Луи протянул лапу туда, откуда шел голос лаохори, и ощутил дуновение ветра.

— Зачем. Она сама себя разрушит.

— Я родился, когда она зарождалась. Если ты встречалась с ней-Тенью, ты ведь ощущала, что это не просто лаохорт? — уши прижимались к голове от тревоги и ужаса, но разум не чувствовал страха. — Она и тогда понимала звериную речь. Ты хотела, чтобы я не мог помешать тебе забрать Моллитан? Ты надеялась, что, если убьешь меня, Лафенграс зародится лаохортом. Независимый регион забрать легче. Наверное, и Гахарит ты хочешь забрать. Но, раз Лафенграс не лаохорт в полной мере, моллитанцы теперь не хотят ее независимости. Ты предполагала, что так и выйдет. Только вот как ты поняла, что именно я с ней связан?

— Знаешь, люблю странные теории, хотя у тебя все равно нет людской фантазии.

— Тогда слушаю твой вариант.

— Я тебя ненавижу из-за ваших с Регоном экспериментов. Ты обещал защищать зверей Ориенты, — ее голос напоминал шипение, пускай и был человеческим. — Ты клялся не повторять преступлений предков. Теперь ты знаешь, что творят с предателями. Жаль, что сейчас их так не казнят. Может, у Эрцога хватит смелости повторить эту казнь. Не боишься, что он узнает?

— Он знает. Как ты, к слову, нашла пещеры Регона?

— У меня большой опыт, бессмертная тварь.

— Могла бы просто мне сказать по-легонийски: ты должен быть казнен, будь добр подохнуть. Я, к сожалению, не понимаю талисский.

— Эрцог, а ты нашел мне Гвардию?

— Если считаешь Гахарит своей землей, то нашел, — весело сказал Эрцог.

Его хвост стучал по снегу.

Ярость вытесняла остатки страха. Пусть только посмеет на него напасть. Это вовсе не ее соперник.

— Талис, тронешь его — глаз тебе выдеру все-таки, — сказал Луи.

— Кого тронет, меня или Гахарит? — поинтересовался Эрцог.

— Животные защищают свои территории, — с нарочитой надменностью пояснил Луи. — Я защищу Гахарит, а тебя пусть защищают твои блохи.

— Я не трогаю тех, кто мне помог, — звонко сказала Талис.

— Все-таки, для чего тебе было меня убивать? Ты понимала, что меня скоро свергнут. Верила, что пройду испытательный срок?

— Верила, что ты за его время натворишь еще больше.

Когда давление и страх исчезли, Эрцог задумчиво сказал:

— Знаешь, ты или ничего не боишься, или хочешь умереть.

В Кайрис возникали мысли о том, как интересно бы вышло, если бы поймали, даже убили. Эти мысли вызывали непонятный азарт. Но нет, умереть ни за что бы не хотел. Иначе сообщил бы гвардейцам о своих преступлениях. Легко думать о смерти как об интересном опыте, пока она далеко.

Хотел бы исследовать мир и дальше. В том числе — изучить свои возможности.

— Это ведь ты с ней собирался поговорить, — Луи, поднявшись, отряхнул мех от снега. — Все же уступаешь лидерство. Тебе не хватает смелости.

— А тебе — вменяемости, — ответил Эрцог, ударив по снегу хвостом.

9 веланы, Скадда

Тагал, лежа на краю скалы, чистил перья: конечно, Лорван ему совсем не соперник. Скадда кинулась к Тагалу, а он молча поднялся и, распахнув крылья, прыгнул со скалы.

Лапы Скадды почему-то двигались как сквозь невидимый песок, а перья, казалось, стянуло прочной паутиной. Тагал взмахивал очень легко, и над ним кружил большой темно-серый грифон с бело-пятнистыми на изнанке крыльями. Скадда дернула своими, но они лишь сильнее прижались к спине, а лапы совсем увязли. Надо разорвать эту невидимую ненужность: и клюв защелкал, вгрызся прямо в воздух.

Тагал настиг серого грифона, укусил, прищурился, взвился выше, и теперь уже серый его догонял с ругательно-дружеским клекотом. Сквозь вязкий воздух Скадда достигла края скалы, а грифоны растаяли в небе.

Клюв щелкал, даже когда Скадда проснулась. Отлично бегается из угла в угол, почему же там не получалось? Но на улицу не выскочить, а взлететь можно только к потолку. Он вместе со стенами белый, как застывшие облака. Мертвые.

Скадда бросилась к окну и взгрызлась в шторы. Они здесь специальные, их можно рвать, если скучно или если ты злобная, или если то и другое, как сейчас. Прочная ткань трещала, как перья и кости преступников, а Скадда рычала, загребала все больше ткани, впускала в нее и когти.

До ушей донесся клекот. Тагал? Привезли? Правда?

Голос был не его, хотя и знакомый. Скадда отшвырнула тяжелую ткань: Керсет и Лирра ходили поодаль, иногда взлетали и смотрели в окна. Скадда стукнула клювом по стеклу.

Грифоны подскочили поближе, и Лирра, взмахивая, сравнялась с окном. Скадда приветственно заворчала и заклекотала, а крылья напряглись: надо напасть, покусать эту Лирру, запылить ей черное оперение, потом с ней поохотиться.

Вдруг, если бы она помогла с Феланом, Глери убила бы ее детенышей? Но укусить Лирру надо все равно. А Керсет слабее, его не так интересно грызть, но он хорошо летает и много знает. Правда, пока не следует с ними летать. Сделали прививки, но все равно нужна предосторожность: чтобы не занести никаких грифоньих болезней в Басмадан.

— Что там на тренировках? — спросила Скадда. — А с отрядами Марты? А вообще с Гвардией? А с Талис?

— Расскажу, когда вернешься, а то разобьешь окно, — сказала Лирра. — Потом сравним, где было интереснее: в Басмадане или на тренировках.

— Когда все расскажу, подерусь с тобой всерьез. Как обещала.

— Конечно.

Керсет взлетел, осторожно сжимая в клюве большого паука, и Скадда поскребла по стеклу лапой, будто бы могла поймать. Когда грифоны улетели, свои крылья показались жучиными, но потом Скадда заметила паука на потолке, взлетела и, сбив его на пол, стала подкидывать. Лапа немного ныла от прививки.

Паук здесь серый, тонконогий, и сама такая же маленькая и серая. Небо дразнилось синью и свободой. Скадда посадила паука на лапу, а потом на подоконник: пусть хотя бы он отсюда выберется через форточку, если грифонице не получается улететь. Как и проследить за гвардейцами, чтобы не дать им убить кого-нибудь еще. Или за отрядами Марты.

Аверанг решила, что в Кейноре нужны отряды Марты. Она убедила Тернески, чтобы он согласился. Скадда царапнула паркетный пол. Эти отряды почти браконьерские, неужели Аверанг про них не узнавала? А Шорис поддалась и гвардейцам, и Тернески с Аверанг?

Скадда распахнула тумбочку и выбросила оттуда все вещи: люди их принесли, чтобы в них копаться для интереса или делать гнездо, но сейчас их хотелось только рвать и разметывать клочки.

Снаружи раздался шорох, резкий и хрусткий. Скадда бросила тряпку и оперлась передними лапами на подоконник: Рагнар стоял на ворохе старых листьев, подняв голову.

Кроме него настоящих гвардейцев больше нет.

— С океанскими ветрами придется тебе драться в одиночку.

Его лапы стояли твердо, уши держались прямо, а клюв плотно сжался, но взгляд стал даже каким-то теплым.

— Это задание? — Скадда вскочила на подоконник, и клюв уткнулся в стекло.

— Я бы запретил тебе летать над океаном, — Рагнар хрипло усмехнулся. — Но я останусь за тысячи километров. Ясное дело, будешь летать.

— Если будут сильные ветра, я их порву, — Скадда перебежала из одного угла подоконника в другой, чуть не упала, а потом постаралась вскинуть голову повыше и сделать вид, что совсем не оступилась. — Как эти шторы, и как ты — гвардейцев.

Все было правильно, только непривычно.

— Это тяжело, — сказал Рагнар. — Про грифонов.

— Я поняла, — Скадда опустила уши. — Сразу, когда ты к ним пошел.

— Да. Дряная работа. Нужная, но дряная.

— Но почему это тяжело? Они преступники, мне их совсем не жалко. Они больше не должны летать, и они не нужны. Хотя и странно видеть, как умирают грифоны. А ты хитрый и скрытный, ты летаешь над морем.

— Над морем я стал учиться летать, чтобы съесть крагета.

Никогда этих зверей не пробовала, это небольшие крапчатые тюлени. Скадда, пройдясь по подоконнику, сильнее развернула к Рагнару уши.

— Они больше плещутся у островов. Когда в подходящую погоду стал виден далекий берег, я решил, что остров близко. Ясное дело, тут же швырнуло в воду, и тогда в первый раз я увидел крагета вживую. Потом, как научился летать над морем, ловил их.

Скадда весело встопорщила крылья, и перья уткнулись в стекло.

— Если ты ловил нескольких, значит, вкусные.

— Мясо с привкусом рыбы — та еще ерунда. Тебе оно, может, и придется по вкусу, но рыба по мне лучше. Дерра у меня первого крагета понемногу растаскивала, жмурилась, так ей и отдал, потом для нее ловил.

— Какая еда тебе больше нравится? Кроме лошадей, они всем нравятся.

— Косули. Чаячьи гнезда разоряю.

— Мне — рыба. А еще я правда привыкла к разным человеческим нанкасам, но по пути к Басмадану мне это пригодится.

— Рыбу, значит, не будешь ловить в океане?

— Брошусь на нее прямо с аалсоты, — как можно серьезнее сказала Скадда, но глаза все равно прищурились. — До островов ты точно потом добрался.

Тоже очень надо туда прилететь.

— Гнездо там не сделаешь, никаких деревьев. Летаю туда, если не хочу никого видеть. Высматриваю рыб, морских звезд, переговариваюсь с дельфинами, — они совсем уже не нравятся, но все остальное нравится. — Сообщишь, что видела в Басмадане. Не в качестве задания, мелкая, а для интереса.

— Когда мы ходили к музею, ты сказал, что в Басмадане есть псевдозвери, и что они намного меньше и невзрачнее нас, — кончики ушей Скадды загнулись о стекло.

— Это тавиамы, они во многом как мы, но происхождение у них не то. Серая тусклая мелочь, фрукты едят. Тебе приглянутся.

— Найду тавиамов и испугаю. А ты сумеешь долететь до Иниса через море?

— Флорентский корабль я догонял, считается, что добрался до Флорента?

— Конечно.

Рагнар взъерошил лапой листья.

— Я собирался учить и других грифонов полетам над морем, но не у всех бы вышло. Кто-то выдал бы эту затею гвардейцам, а я не собирался им открывать преимущество. Хотел еще проверить, бросишь, узнав о сложности, или нет.

— Сложность мне и понравилась, — Скадда наклонила голову набок. — Давай тренироваться. Тот пень напротив конца левой стенки, а тот куст — напротив правой. Кто быстрее.

— Полет к потолку — как полет в пещере, так что и этим займешься.

Долго трогала аалсоту лапой, стоя на верху лестницы, ведущей внутрь. Гладкий металлический корпус нагрелся от солнца, а края длинных крыльев казались огненными, как у Ферры.

Скадда с разбега взмыла над искусственной птицей, над недавно построенной взлетной полосой между городским пустырем и актарием, и ветер засвистел между расставленных маховых перьев, а аалсота стала напоминать даже не чайку, а ее птенца. Сейчас совсем не верилось, что это тяжелое существо может подняться выше грифона. Скадда свистнула, призывая в полет, затем мотнула головой и хвостом, а аалсота, конечно же, не ответила.

— Давай покажу, где будешь сидеть, — позвала Аверанг, когда Скадда снизилась.

В Басмадане надо помочь, и он, конечно, интересный. Там надо всем наперекор все сделать правильно, найти отца Жермела, не пораниться, не заболеть, не попасть под вьортский удар.

Тагал больше никогда не увидит небо с высоты, зато его увидят люди, что послушались недостойных гвардейцев. А еще не сама заслужила такой полет: все подстроили преступники-грифоны. Те, кто против Тагала. И Рагнара.

Скадда фыркнула и заскочила внутрь: в аалсоте оказалось даже теснее, чем в автобусе или поезде, как такое может приблизить к небу? Пробежала туда, где между двумя местами не было подлокотника: и без людей понятно, что больше здесь негде разместиться грифону. Забралась и легла, затем глянула на окно: маленькое и запыленное, из такого нельзя наблюдать за небом. Зажмурилась.

Аалсота скоро загудела, ощутилось движение, а Скадда зажмурилась сильнее. Подумаешь. Она просто едет, как обычный автобус. Не взлетит.

Гул усилился, будто взревело стадо льдозубров, и ощутился легкий скачок: но ведь совсем не прыгала. Щиплюще перехватило в горле, словно и правда взлетела.

— Здорово-то как, глянь, какие поля, глянь, квадратами.

— Погань какая. Даже Кейнор на такую высоту не взмывал.

Подъем ощущался, пусть крылья и не взмахивали. Вот уже почти никакого движения, вот опять аалсота устремляется вверх, и лапы словно отрывает от сиденья. Теперь, наоборот, снижается? Не сумела подняться и падает? Нет, снова вверх. Немного закладывает в ушах, непривычно: очень резкий подъем. Вот аалсота опять совсем не двигается, словно замерла в пустоте.

Все-таки небо принадлежит грифонам. Раз поднялась сюда единственная из грифонов, надо проследить, что тут такое. Вдруг облака поведут себя как-то неправильно. Просто взглянуть на пару секунд.

Скадда вскинула голову: и даже зажмуренным глазам стало светло. Открыла их.

Белый разлет огромных крыльев в синеве — все-таки догнала того грифона, сейчас появится и Тагал?

Это перистые облака, и они выше, чем аалсота. Небо невероятно темное, индигово-голубое, с ярко-бирюзовой узкой полоской внизу: а там, где Земля, все бледно-голубоватое, как в дымке, и ничего не различить. Испортила зрение? Скадда замотала головой: каждая складка ткани на сиденьях, каждая морщинка на лицах людей — все четкое, как раньше. Просто аалсота очень высоко.

На такой высоте очень сильный ветер и очень холодно, здесь бы грифон не сумел летать. Вот еще облака: совсем низко, мелкие, похожие на снег, на фоне далекой синей Земли.

Нет, это пена замерших волн. Какой высоты эти волны, раз их так хорошо видно? Почему не двигаются? Клюв вжался в стекло, уши коснулись кончиками окошка. Горы? С белыми узорами снежных шапок? Не думала, что они так похожи на море и такие отчетливые даже с аалсоты, что хочется смотреть и смотреть на них, убеждаться, что со зрением и правда все в порядке. Преступников, конечно, отсюда не видно, но так было бы здорово найти всех на огромной территории одним взглядом.

Потом возникли кучевые облака: повсюду, словно другая планета, внутри которой — Земля. Кажется, это вовсе не облака, а белые скалы, но с мягкими очертаниями, закругленные, пышные. Заснеженные деревья и гигантские грибы, слепяще-белые, с лазурными отсветами, что скоро перешли в оранжевые, и весь салон стал рыжим, будто уткнулась клювом в оперение Тагала. Нельзя закрывать глаза: тогда он совсем улетит.

А справа, на востоке, сгустилась сплошная синь и темнота: под этими синими облаками уже наступила ночь, но звери и люди на западе все еще видели солнце. Скоро аалсота полетит над Моллитаном, или она уже над ним. Говорят, его лаохори странная, с огнем в меху: таким же, как этот моллитанский закат. Может, об ее странности говорят, чтобы моллитанцы не отделялись. Скорее всего, так и есть.

Закат бледнел и съеживался, делался выгоревше-рыжим и Тагала уже совсем не напоминал. Скадда поворачивалась то к вечеру, то к ночи, и скоро показалось, что исчезли стены и видно все небо. Оно принадлежит грифонам: какая разница, на чем лететь. Восстановила справедливость и совсем присвоила небо грифонам. Вот.

Там, где наступила ночь, иногда возникали скопления ярких точек: городских огней. Глаза закрывались. Крылья несли к далекому рассыпанному свету: надо успеть до восхода, не подвести. Узнать обо всем, что происходит в тех городах.

Легкий рывок. Земля туманно-голубая и далекая, и крылья увязают, и уносит назад, в черноту, к стаям неподвижных светлячков. Надо поймать их и показать Лирре с Керсетом. Куда светлячки, зачем разлетаются? Не светлячки? Это светятся перья? Улетающий Тагал взметнул крыльями и превратился в тускло-рыжий закат над далекой Землей.

— Все, вставай, прилетели. Слышишь? Зверик?

Время же — глубокая ночь. Просыпаться? Зачем?

В окне — тусклая синь, будто приземлиться смогли, но земля осталась такой же туманно-размытой. Горы теперь останутся маленькими. Нет, не земля: вокруг бетон, черные деревья вдали.

В горле собралась водянистая вязкость, в глазах щипало, словно после полета над морем упала мордой в песок. Скадда все-таки вскочила и, наскоро сделав знак инариса, спросила одного из людей, что отстегивал свой ремень безопасности:

— Мы в Гахарите?

Линий Веннты в темноте не видно, однако ощущается она незнакомо, и Панест не чувствуется.

— Так ведь Саа-Ден, — сказал Далганг.

Скадда взъерошилась: зачем шутить? Взъерошивание как-то видно в инарисе, люди поняли, что недовольна?

— Да, Саа-Ден, — раздался впереди голос Аверанг. — Тебе не говорили?

Нет. Потому что не доверяют животным до конца. Люди даже не поверили, что Луи учил саргов письму и чтению. Люди называли зверей бессердечными.

Но, правда, все-таки легонийские люди совсем не плохо относятся к зверям. Чаще всего.

Правда Саа-Ден? Тут раньше никогда ведь не было грифонов. Скадда выскочила из салона на лестницу, и перья задрожали на холодном ветру: пригладила их клювом, но все равно они вздрагивали, и лапы тоже.

Первая грифоница на этой земле. Самое главное. Вот.

Рядом с аалсотой кейнорцы — трое алдасаров и трое ласаринов — стали общаться с местными, говорившими на легонийском с очень сильным акцентом, и Скадда завертела головой то вправо, то влево, чтобы лучше все расслышать и уловить подозрительное. Недавно в Саа-Ден из Гахарита присылали много шкур и мяса лесных животных, это раскрыли Эрцог и Луи, так что саа-денцам верить нельзя. Почему все-таки Саа-Ден? Правда, в Гахарите было бы негде заправить аалсоту, и кейнорцы не доверили бы ее легонийцам.

Саа-денцы говорили только о том, сколько надо заплатить за стоянку аалсоты, а еще сообщили, когда подойдет корабль.

Есть еще аалсоты, в отдалении: и лапа Скадды прижалась к груди. Внутри будто распахнулась страшная пещера. Какой еще страх? Лишь необычно. Саа-Ден — неразвитая страна на острове, и у него есть аалсоты?

Скадда бросилась к ним, и почудилось, что лапы увязли в холодном воздухе, как тогда, во сне. Или это и есть странный сон? Все-таки прибежала к машинам, осмотрела: многие были поменьше той, на которой сюда привезли. Скадда нарычала на них и возвратилась к саа-денцам шпионить.

Схватка вьортов могла бы обрушить аалсоту, или она слишком высоко летает и слишком быстрая, чтобы стать хоть на время территорией кого-то из вьортов?

Местные не подходили к Скадде. Клюв поскрипывал от холода, а Скадда старалась его сжимать и переступала с лапы на лапу, чтобы согреться. Деревья у ограды аэродрома казались нарисованными на светлеющем небе: вдруг весь Саа-Ден закован в бетон, и здесь нет ни растений, ни животных?

Потом, проходя с кейнорцами и саа-денцами через город, Скадда осматривала все вокруг: обычные пятиэтажки, обычные сосны, ели, дубы, все как в Гахарите, и такой же снег, ну вот и надо было так далеко лететь, если здесь нет ничего нового?

Запели птицы, незнакомые, переливчато-трещащие, и скоро их заметила, черно-голубых, с хохолками. Встретились и какие-то дома ростом ниже человека, с темными окнами длиной во всю стену и шириной в кисть грифоньей лапы: зачем? На балконах обычных зданий виднелись шалаши из веток: там кто-то живет?

Скадда, взмахивая, поднялась на их высоту: в веточных штуках кто-то шевелился, но так и не рассмотрела, кто. Пока наблюдала за шалашами, люди успели уйти далеко по улице, и Скадда их догнала.

Саа-денцы не посмотрели на полет. Им интересны только дохлые существа? Скадда нашла замерзшую крысу, схватила и принесла одному саа-денцу под ноги, а он чуть не наступил и долго потом ругался себе под нос. Значит, правильно догадалась.

Потом, пока Скадда грелась в здании морского вокзала, холод долго не уходил из-под меха, а лапы чесались и ныли, хотя на улице было теплее, чем зимой в гахаритском Панесте.

— Мы с Саа-Деном давно понемногу связывались, — говорила Аверанг.

Снаружи шумели волны. Скадда уже не поднималась на задние лапы: сильно тянуло в спине. Просто лежала и смотрела на фальшборт.

Море без вьортов, но прошло уже несколько часов. Нет, не море: настоящий океан, хотя он совсем не отличается внешне. Солнце сильно греет, но чувствуется, будто по времени сейчас не полдень, а раннее утро, еще до рассвета.

— Гартийцы рыбу у нас не брали, у них такая же, зато саа-денцам мы рыбу предложили и не прогадали, у них промысловой меньше. Главное — алмазы, ясное дело. Кранар на все глаза закрывал, мы же границ не нарушали, зато гоняли морских вьортов. Ходили в Саа-Ден на судах, потом перешли к аалсотам. Саа-Ден все притворялся недоразвитым.

Скадда вскочила, и Аверанг отвернулась, чтобы применить инарис.

Она все делает вид, что понимает с одного жеста.

— Саа-Ден брал контрабанду у Гахарита, — строго сказала Скадда. — Убитых волков.

— Ни за что им не дадим наших волков, — Аверанг говорила осторожно, как с Феркасом, когда он с ней только знакомился.

— Не надо со мной говорить как с детенышем. Я на задании, и я на тебя злая. Если отряды Марты навредят, совсем с тобой перестану общаться. А вы же будете и налаживать связь с Басмаданом? Не только забирать своих людей?

— Мы везем басмаданцам некоторые вещи.

— Что-то современное, как саа-денцам?

— Басмаданцы многих технологий просто не поймут. Допросчик ты малой.

— Хорошо, что ты мне сказала. Мне надо все знать. Я не люблю, когда мне не доверяют, а тем, кто доверия не заслуживают, верят.

Тянет в спине, но крылья тянут в воздух.

Скадда разбежалась по теплому настилу и взмыла с корабля как со скалы, рассекая потоки ветра. Напрягая концы крыльев, Скадда заострила маховые перья, затем подгребла, снизилась и поймала поток за волной. Потом в полете старалась гораздо быстрее сужать и расширять маховые, как советовал Рагнар: так и правда было легче лететь над водой.

Как корабли уходят так далеко по океану, если там происходит то, что показывал Дайгел, и почему сейчас нет такой интересности?

Скадда поднялась выше судна и погналась за следующей волной, но ветер отталкивал к кораблю, защищая территорию. Скадда задержала дыхание и немного поддалась ветрам, а когда отнесло назад, быстро уловила поток и пронеслась по нему вперед.

Здесь высокие волны, и потоки держатся дольше, чем в море. Скадда отвоевала у ветра еще немного территории и обернулась, чтобы глянуть на судно: корабль выглядел как огромная серая рыба. Он специальный патрульный, и слышала от людей, что он сумеет дойти до Басмадана и обратно без дозаправки.

В волнах мелькнула живая рыба: но ловить можно только у берега, с воды не взлететь.

Судно тряхнуло так, будто с ним играли, как со сколопендрой или с рыбой. Скадда опять поскребла в дверь каюты лапой, и Аверанг, сидевшая на койке, покачала головой.

— Ты сказала, это корабль Саа-Дена, который ему прочно принадлежит, — напомнила Скадда. — Он не станет вьортской территорией и не сломается.

Саа-денцы — умелые мореплаватели, но все-таки нельзя им полностью верить. А еще такой старый корабль может, наверное, развалиться и от простого шторма.

— Зато тебя может смыть волной, — напомнила Аверанг. В узком иллюминаторе, похожем на аалсотный, виднелась только темная синева. Ушей достиг пространный то ли свист, то ли крик, и еще сильнее потянуло на палубу.

— А почему их так мало? — спросила Скадда. Дайгел видел только одну стаю вьортов, но наверняка остальных очень вовремя прогнала Астелнал. — Вьорты лезут к людям, чуют людей, — потому что люди слишком чуждые для вьортов. — Но почему они почти не показываются?

— Не кишат же буквально, иначе бы и во Флорент никто не ходил. Из глубины поднимется не каждый. Но, скажу тебе, и одной встречи может хватить, чтобы судно развалить, а если им придет в голову сражаться сразу стаей, то это и вовсе катастрофа. В основном-то дерутся в глубине, драки на поверхности — так, какой-то процент.

— Это как с преступниками, — Скадда опять толкнула дверь лапой. — Не все нарушают, но какой-то процент. И этого хватает.

Легла на металлический настил. Очень мало спала, и очень хотелось отдохнуть.

— В древности вьортов порой считали материальными и думали, проглотят корабли. Скадда, а ты вот нам рассказывала про зверей: про Басмадан послушаешь?

Свист, гулкий вскрик. Рывок корабля.

Скадда рванулась и сама: а голос Аверанг звучал непривычно, пространно, певуче, и даже теперь успокаивал. Скадда выпустила когти: не надо расслабляться.

Аверанг рассказывала, что легонийцы вели раскопки у берега, вдали от городов басмаданцев. Но поблизости с раскопками, оказалось, жили другие местные люди, ларгуты. Легонийцы дали им ткани, семена и махорку, научили лучше обрабатывать раны, нескольких ларгутов спасли. Лесные люди понимали, что все это закончится, если они расскажут басмаданцам.

А еще боялись, что легонийцы применят оружие, хотя Аверанг про это и не сказала.

— Вангур в Моллитане плохо понимал внедолинных зверей. А тут очень далекие люди, и языки у вас сложные. Как легонийцы общались с ларгутами?

— Там свои особенности: во-первых, ласарины сами из Хадиера.

— Названия немного похожи. Ларгуты и ласарины. Они другие ласарины, просто ушли не в Ориенту? И язык у них хотя и изменился, но можно было отчасти понимать? А потом обучить своему языку?

— Выиграла, дам вкусную рыбу из океана.

— Не надо. Поймаю сама.

Многие ценности из Басмадана поступали только в столичную льету Инис, и, хотя кейнорцы делали больше открытий, за открытия чаще платили именно инисцам. Считалось, что кейнорцы станут сильнее собой гордиться, как после победы в Битве Пяти, и что это окажется плохо на фоне мира с алдасарами.

По рассказу Аверанг, когда Легония стал налаживать отношения с Кайрис, алдасары, посетившие Кейнор, связались с людьми из экспедиции, приехавшими в отпуск, и передали им, что смогут забрать из Басмадана кейнорцев, если те покинут экспедицию. Ларгуты бы приютили беглых. Не в том поселении, о котором знали легонийцы, а чуть подальше.

— Вы заранее понимали, что Кейнор отделится? — Скадда вскинула уши.

— Это было неизбежно при политике Акреона.

— Но все равно мне надо молчать о том, что ты сейчас рассказала.

— Просто не говорить лишнего, но ты это и так умеешь.

Научилась.

Еще алдасары предложили, что пусть часть из тех, кто уйдет, отправится к басмаданцам, если захочет. Вряд ли басмаданцы не приняли бы мирных чужаков, если уж они терпят и ларгутов. Население у них небольшое, им важны любые люди, чтобы не было вьортов.

Легонийцы искать кейнорцев не стали, поостереглись: те оставили сообщение, что пойдут к басмаданцам. Часть кейнорцев и правда решила пойти в басмаданский город, судя по записке, которую люди из экспедиции вложили вместе с картой в поддельную статуэтку. Ведь люди из экспедиции хотели чем-то помочь Кейнору, а алдасары все равно не смогли бы их быстро забрать.

Тоже бы согласилась на такой бунт на месте участников экспедиции. Но не смогла бы навсегда поселиться там, где нет грифонов.

Ларгутам кейнорцы пообещали — это тоже отметили в записке из статуэтки — что Кейнор и Басмадан начнут сотрудничать: Легония такого пообещать не мог. А ларгуты торгуют с басмаданцами, им это выгодно: и они понимали, что легонийцы в любом случае бы уехали.

Легонии, конечно, было выгодно увозить из Басмадана все нужное. Но легонийцы хотя бы не убивали там зверей? Скадда спросила об этом у Аверанг.

— Конечно, нет.

Очень хочется верить.

Люди из экспедиции все-таки очень храбрые: и Аверанг с остальными пилотами — тоже. Эти люди особые, совсем как героические грифоны прошлого.

Олла не знала правду про нынешних гвардейцев, когда согласилась на их условия, и, конечно, не хочет, чтобы грифонице в Басмадане что-то навредило.

Ресул и Ситта правда были героическими? Нынешних гвардейцев тоже кто-то считает героями, а на самом деле просто не знает их как следует.

— Звери в Басмадане опасные и неразумные. Поэтому басмаданцы меня испугаются: но я же все равно должна быть на переговорах. Вы точно меня туда пустите? Не обманешь?

— Мы их убедим, что ты не опасная, и возьмем тебя с собой. Кстати, в больнице сказали, что с псевдозверями Басмадана общаться тебе будет можно. Конечно, лучше поосторожнее, но имей в виду.

— Я знаю про осторожность.

Потом Скадда долго разглядывала карту, которую еще давно достали из статуэтки, похожей на старинный басмаданский дом. Фигурку сделали в Кайрис, нарочно состарили на вид и передали в Басмадан, а потом, уже как находку экспедиции — в Кейнор. На этой карте отметили нужное поселение ларгутов и несколько запасных.

— Нужно было время, чтобы басмаданцы привыкли к кейнорцам, и чтобы наши басмаданцев хорошо узнали. Поэтому хорошо, что задержались, — добавила Олла. — И нам надо было стать признанной страной, той, что может сотрудничать и выполнять обещания.

И той, что может вводить у себя отряды Марты?

Олла Аверанг долго прожила в Кайрис, не очень доверяет животным, а кейнорские звери в последнее время во многом вели себя плохо. Все живые существа стремятся себя обезопасить, и люди тоже. Но ведь Тернески — из тех, кто долго живут рядом с разумными зверями и птицами. Почему не подумал как следует, когда соглашался на эти отряды?

Легония напоминает своим людям и об единстве с животными. Кейнор в любом случае не захочет быть хуже Легонии, а тирниску Шорис все-таки хочется доверять.

— Саа-денцы тоже что-то добывают в Басмадане? Как они узнали, как туда плавать?

— Они ходили туда из интереса, нечасто. В том числе именно туда, где обосновались легонийцы: тайно, само собой. Можно сказать, на разведку. Южный порт Саа-Дена к Басмадану ближе чем Онвада, — уже слышала, это порт Гахарита, откуда ходили корабли и катера к экспедиции. — А Рундальеры, куда порой ходят саа-денцы, подальше от них будут, чем Басмадан. Так что для саа-денцев это не сложно.

— А в Валлейну случайно не ты вела аалсоту?

Олла кивнула, и вокруг уголков ее рта появились морщинки. Человек, который знает, каково это — летать. Аалсотой сложнее научиться управлять, чем крыльями?

— Стой, падла! — донеслось снаружи.

Сквозь стену в каюту проскочило существо, чуть похожее на кабана, но более вытянутое, легкое: и от него будто веяло ветром, а с боков стекала вода, не оставляя следов. Существо протянуло морду к Олле, но отдернулось и кинулось сквозь стенку в море.

Снаружи уже посветлело, и стало видно, как по воде растеклись пятна крови. Хлестнул окровавленный дельфиний плавник и затонул. Скадда дернулась к иллюминатору.

— Саа-денцы охотятся на дельфинов? Они же разумные. А вьорт почему убежал?

Дельфины жестокие, но ведь это тоже жестокость.

— Никак не отучим, — Олла поморщилась и махнула рукой. — Но сумеем.

Заснуть все равно не получилось: хотя снаружи и стало пасмурно, а по ощущениям была настоящая ночь.

Вьорты дрались поодаль, и вокруг них взметались синие волны: они отливали бирюзой и взъерошивались пеной, когда обрушивались. Одно существо было легким, рогатым, покрытым чешуей и галькой, с ногами, опутанными водорослями: Еса рассказывала про похожее. Рядом с ним взвивалась рыба с большими полупрозрачными плавниками.

— В каюту! — раздался голос Оллы.

Кранарские звери рассказывали, что вьорты могли играть: конечно, глупо этому верить. Но надо еще проследить за морскими чудовищами.

— Скажи саа-денцам, что я могу высматривать вьортов, — правда, они сейчас ушли на глубину, но Скадда сразу высмотрела странных существ: гладкие черные ромбы взлетали из воды, взмахивали плоскими крыльями и погружались с плеском. — А если ударит волной, я взлечу. Меня не смоет. Это кто?

— Это такие скаты-манты. У них три пары конечностей, кстати, как у вас: и средние — как крылья.

Олла все-таки пошла к саа-денцам, а от скатов долго не удавалось отвести взгляда. Увидит ли Дайгел таких?

За весь день Скадда заметила четверых вьортов, когда высоко поднималась над палубой, но все они бродили далеко.

Жарко, словно пропустила и половину зимы, и весну: неужели прошло лишь четыре дня плавания? На горизонте темнеет косматое, будто кто-то вздыбил загривок и старается напугать океан. Уже видела землю, но только острова.

Когда мимо прошел Далганг, Скадда покосилась на него.

— Басмадан, — сказал он и кивнул.

Увидела первой. А Далганг отряхнул рубашку, словно по ней уже ползли басмаданские насекомые: когда с ним бродила по лесу, он постоянно там отряхивался.

Близко к Басмадану, темному и мохнатому, будто спящий вдоль океана гигантский зверь, Скадда рванулась вверх с корабля. Темные полосатые рыбы метались под крыльями: люди таких ловили, есть можно. Крылья согнулись, лапы выпрямились вниз, и Скадда, спикировав, ушла в океанскую прохладу.

Вода клокочуще заругалась в уши, а когти уткнулись в рыбу. Рванулась добыча в напряженных лапах, но крылья рванулись сильнее. Скадда подгребла еще и вынырнула, встряхнула головой, отфыркнулась, потом поплыла, ударяя по воде задними лапами и крыльями.

Весело свистнула, а в клюв забилась ворчащая вода, и по ушам хлестнуло. Волны вздымались выше у берега: кустисто-древесного, сумрачно-зеленого, с блеклой полосой песка у воды, с дощатым причалом, куда раньше приставали суда Легонии. В лес одной безрассудно идти, а с песка, если что, получится взлететь и скрыться. Вот.

Песок на берегу Скадда подкинула лапой, потрогала вибриссами: хотя и басмаданский, но на ощупь совсем обычный. Обменялась бы добычей с Лиррой, Шилли или Четтой, но их здесь нет.

Вцепилась в рыбу, заворчала: первая добыча за столько дней, самая вкусная. Захрустела чешуя, а мясо наполнило клюв мягкой прохладой. У рыб очень легкое мясо, будто они воздушные существа: а скаты-манты и юнкамы на самом деле умеют летать.

В то же время Скадда озиралась и вслушивалась. Где серые псевдозвери, которые похожи на грифонов, но не грифоны и не хищники? Есть деревья-палки с шерстью между пластинами коры и пучками листьев-перьев на макушках. Обычные деревья, но с незнакомыми листьями. Оранжевый и голубой лишайник на переплетенных ветках. Шорохи, посвисты, треск, шумит река, а еще здесь много крабов.

Грифон в самый первый раз провел патруль в Басмадане. Скадда гордо взъерошилась и расправила крылья.

Когда люди высадились, Олла приблизилась первой.

А вот это сине-рыжее, что шевельнулось на ветке — басмаданская птица?

Сине-рыжее подняло ушастую голову над ветками: уши с маленькими белыми кисточками, закругленные на концах, оно держало столбиками, а в клюве сжимало свернутую бумагу. Существо прошло по ветке, переступая четырьмя звериными лапами.

— Ты смотри какая, а, — тихо сказала Олла и свистнула.

Существо распахнуло синие крылья, ярко-оранжевые внутри, и спорхнуло вниз. Ростом оно оказалось чуть меньше Скадды: немного грифон, но не грифон, и у нее сплошные перья, только на теле узкие, чуть похожие на мех, с крапинками. Ты что такое? Ты тавиам? Или кто?

Существо положило на землю исписанный листок и весело забормотало, глядя на Скадду.

— В последний месяц не ходим сюда сами. Наша тавиама Ньёлин летает вдоль реки каждый день, — прочитала Олла. — Надеемся на встречу, место прежнее. Все идет как надо.

Она тут даже крабов не ловит, они непуганные. Настолько не хищная: и Скадда, глядя на Ньёлин, нахохлилась. Зато первая настоящая грифоница, попавшая в Басмадан, отлично его изучит.

15 веланы, Еса

Встретились у ограды актарийского дома, укрытой плющом, как стеганой курткой, и Кая сразу в карманы одвиновской куртки накидала снег: она его собирала по всей улице.

В родном городе, заснеженном, недавно встало солнце: огненно-юное, словно кейнорский персик. Лицо потеплело от улыбки, как от первых полярных лучей.

— И правильно, накидай ему снега, чтобы не летал, — усмехнулся Сейл. — Грифоны же с большим грузом не летают.

А Скадда теперь гораздо дальше отсюда, чем Кайрис. Удачного ей полета: кажется, что ее аалсоту догонят все пожелания. Только бы с ней все было хорошо. Не как с Тагалом.

— Да че там, учусь еще, и учиться долго, — отмахивался Одвин.

— Ага, не прибедняйся, — фыркнула Кая. — Целого вьорта поручили отслеживать.

— Дефицит пилотов, че. Вон Кирлинг ниче не удивилась. Да, Кирлинг?

— Конечно, — Еса улыбнулась. — А аалсоты очень симпатичные, и Одвин все делает правильно.

— Он хоть потом не исчезнет на своей летающей банке? — усмехнулся Сейл. — Я же не знаю, вдруг алдасарские изобретения исчезают не пойми куда, как сами алдасары. В какой-нибудь Моллитан.

Куда только Нир исчез, договорились же встретиться? Острыми снежинками кольнула мысль: он видеться не хочет? У него, конечно, с репетиторством много работы, и, наверное, он как раз готовится тоже купить билет. Стала ли Кела его ученицей, привела ли Ниру еще учеников? Спрашивать неловко, Нир ведь не знает, кто о нем Келе рассказал.

— Зато у Жера отец больше не исчезнувший, — весело сказала Еса. Ну, почти. Так хочется верить в то, что все будет обязательно хорошо с экспедицией.

Кто-то показался вдалеке на тротуаре, Нир? Снежинки-мысли, что роились в голове, взметнулись искристым облачком.

Нет. Жер: и тревога опять покалывает, зато за Жера спокойнее вдвойне.

Волосы у него отросли немного: месяц назад их почти и не было. Химиотерапию он давно не проходит, все-таки у него не острый лейкоз, но таблетки пьет.

— Костер за твоего отца и за сдачу экзаменов, — объявила Еса: и эти слова, как костерок, подрастопили тревогу. — У меня макулатура из тетрадок по вышке. Пусть сожженные цифры помогут тем, кто идет экспедиции на выручку, лучше ориентироваться в координатах.

Получила по вышмату пять из десяти, и при переводе в Асурский универ это в новое личное дело, конечно, перейдет. Нормально: главное, чтобы химию сдала отлично. В голове бардак, и хочется, чтобы костер все уже не нужные знания спалил вместе с тетрадками, где они записаны.

У Каи тоже были тетрадки и газеты, Одвин всю макулатуру оставил в универе, а Сейл убежал и возвратился с ветками: только Нир все не появлялся.

— У меня что-то нет ничего, — сказал Жер.

— А у меня есть еще и новости, и из-за них мы тут в первую очередь, — заметил Сейл. Кая хмыкнула.

— Это вдруг почему? — поинтересовалась Еса, раскладывая все нужное для костра: а ладони сделались раскаленными, будто растерла в них марганцовку с сахаром. Ничего не опасный будет огонь, не навредит никому. — Мы же из-за костра здесь, так-то.

— А этот актарий предложил именно я, и не только потому что лишь в актариях разбираюсь, нечего тут, — Сейл пихнул ворчащего Одвина. — Я тут людям рассказал про твои бармелы, еще и у профессора Эсети кое-чего выяснил, про дозировки и прочее, и тут уже человек пятнадцать хотят эти твои бармелы разводить, — и улыбнулся хитро.

Будто на лыжах ринулась с горки.

— Еще и данные тебе там всякие предоставят, все такое, — добавил Сейл. — Кому оно от болезней поможет, кому что. Чего, как тебе?

— Спасибо большущее! Я тебе номер Зоры дам тогда, она собиралась сажать черенки, — улыбка никак с лица не убирается. — Здорово!

Мелькнули птички-кенлетки: они в актариях поедают вредителей. Голубые с серебристым и зеленоватым, с черными масками, они уселись к Кае на руки.

— Эй, ко мне зачем. Не нравитесь вы мне, — сказала Кая.

Еса взяла у нее одну птичку, и она завозилась в перчатках, пушистая, смешная. Надо их Ниру показать. Опять не он идет вдалеке: женщина какая-то.

Когда улетели птицы, Еса чиркнула спичкой, и тепло уткнулось в пальцы. В ладони поднялось, в локти, в голову: уже иллюзорное. Но как разожгла огонь, так и сдержать его, конечно, удастся.

— Этот огонек разгорится среди снега, и не погаснет, вот увидишь, — Еса глянула на Жера, а он улыбнулся. — Как корабль не потонет.

— Именно так, — кивнул Жер.

Долго сидела у огня на корточках, оберегая от ветра, и когда он настолько окреп, что уже этим ветром начал кормиться, Еса отступила, но на ладони сохранился оттиск тепла. Мысли шли неспешно, так же, как и извивались языки огня, а когда приблизился Нир, они сразу же засияли искрами.

— Я, скорее всего, буду работать на биостанции Кауры, — сообщила Еса, а Нир посмотрел удивленно, потом задумчиво, будто что-то потерял под тонким снегом.

— Приеду, — сказал Нир, почесав затылок. Как будто говорил с далеко ушедшими дымными вихрями. Что-то случилось на работе? — В Моллитан.

— Еска, без меня отпинай там кантокриду, только ботинки возьми получше, — усмехнулась Кая. — У меня, кстати, есть ботинки для пинков по кантокриде. Серьезно.

— Они бетонные? — Еса подскочила к ней, надела перчатку и поймала на ладонь еще одну кенлетку. Протянула Ниру, и он ее осторожно забрал. — А тут ты кого-нибудь будешь пинать?

— Тех, кто распускает слухи, — ответила Кая. — Начну прямо сейчас.

— Главное, самое странное как раз-таки оказалось не слухами, — заметил Сейл.

— Гвардейцы-ганроды? Луи просто готовит себе еду поинтереснее, — отмахнулась Кая.

— Он здорово придумал, — настояла Еса. Хочется увидеть таких ганродов, а тархонги точно смогли бы стать гвардейцами, они по снегам отлично бегают и умные.

Пока жгли костер, Кая бегала опрашивать актарийских и узнавать, как они относятся к отрядам Марты. На улице появилось очень много детей, стало живее и веселее, только Одвин ругался, что от них и тут не отдохнешь, весь дом родители ими забили, а Сейл говорил, что по такому шуму, наоборот, соскучился, и рад, что жена в общаге теперь включает радио на полную громкость.

Всегда радовалась за ребят, у которых большие семьи и дружные. Сейлу с его любимой девушкой теперь еще и дали жилье.

— Чего ты сделал важного, чтобы жениться, — ворчал Одвин.

— Завидуешь, что на твоей любимой «Пустельге» жениться нельзя?

— Иди ты за ее иллюминатор.

Аалсоты всегда называют как птиц: Ниру это, конечно, нравится.

Нир держался в стороне, и Еса, подойдя, его за руку взяла: без перчатки. Нир молча сжал пальцы на ладони Есы. Не купил билет, раз ничего о нем не сказал: получается, у Нира все еще мало учеников?

— Когда сдашь моллитанские экзамены? — спросил Нир, чуть улыбнувшись.

— Надеюсь, что очень быстро. Академразница большая, но некоторые экзамены, которые я тут сдала, мне засчитают. Я позвоню обязательно, когда сдам, а потом поеду на практику и передам твоим привет.

— В Асуре биостанции интереснее, — сказал Нир, и мысли замерли. — Возможностей больше. Я бы и в Асуру к тебе приехал. Там ничего такого, в Кауре. Только птицы интересные, я их тебе потом покажу.

Зверь бы легко спросил, почему он не хочет, чтобы ехала в Кауру. Но неловко лезть, и отказываться от Кауры тоже неловко. Какие-то с семьей у него неприятности?

Из-под рукава куртки Нира торчал рукав шерстяной вязаной кофты, Еса свободной рукой за него уцепилась, и очень стало удобно, как среди прирученного костра. Запах тканево-терпкий такой.

— Если не хочешь, я не буду, ну… — и осеклась. — Привет передавать.

— Просто Каура и техника безопасности — это антонимы, — Нир почесал затылок и на свои ботинки глянул. — Это каурские от сирены не убегают, но ты убегай.

— Убегу, — так еще интереснее, и там надо быть осторожнее, конечно.

— Я тут узнаю́ важное! — донесся голос Каи. — Помогать мне будешь, Еска?

Еса отпустила Нира, улыбнулась ему и подошла к Кае, а мимо пронеслись волки. Темно-грозовая Ерта помахивала хвостом, с ней Еса узнала Феркаса, охристо-серого и крупного, и симпатичную буроватую Ласурру. Ласурра убежала вдоль улицы, обнюхала дорогу, а вернувшись, ткнулась носом в морду Ерты и лизнула ее. Стала наскакивать, прижимая хвост к задним лапам, и Ерта повалила ее на дорогу. Потом не давала подняться. Ласурра отбивалась, а Феркас делал вид, что не видит ничего, и иногда будто нечаянно бросал Ласурре в морду снег.

Тагал сюда больше не прилетит. Словно задела струну, а она очень долго и пронзительно звенит, и отдает в горле.

— Рагнар и Шорис у нас тут были, — ответила Кае работница актария. — Гвардейцы отсюда подозрительных разворачивают. Лучше бы никто из зверей сюда не шастал. Не знаю, как в город, пусть звери ловят автобусы, если так надо, но в актарии — я против.

— Это что же, и гвардейцев не пускать? — возразила вторая, бабушка. — Ганродов я бы не пустила, а эти наши. Ласурра, иди сюда, никому тебя не отдадим. Ерта, пусти ты ее. И Ерте не отдадим. Иди ко мне, девочка моя, гаску вареную будешь? Старик мой тебе копченую совал, безмозглый, нюх же отобьет копченостями.

Ерта укусила Ласурру за нос и отпустила. Мотая хвостом, Ласурра подскочила к работницам, а Ерта с Феркасом отправились дальше по улице, соприкасаясь лохматыми боками. Очень тепло, конечно, так ходить. Феркас часто поворачивался к Ерте, поджимая хвост, а волчица утыкалась в его морду носом.

— А отряды Марты ведь и сами могут навредить, — сказала Еса. — Просто я в Кранаре видела такое. И там в газетах печатали неправду про зверей.

— Так то одно название, что они отряды Марты, — послышалось в ответ. — Ее идея, а будут наши, кейнорские, и пара кранарцев, в поддержку, — Кая на этих словах поморщилась. — Зверюг наших трогать никто не будет. Только тех, кто на людей набросятся. Тех и поймают. Эй, Рика! Ты отпусти уже тех оленей из сарая. Что мы, от вьортов их защитим лопатами, что ли?

Олени, когда их выпустили, долго не хотели уходить и все прижимались к людям. А пройдя вместе с Каей дальше по улице, Еса еще встретила оленей: и мелких черноспинных, и обычных пятнистых. Они тянули морды к Есе и Кае, втягивали блестящими ноздрями воздух.

— Что олени нам пишут? А спрашивают, не нашлет ли Талис опасные иллюзии, — отвечала Кае, скармливая оленю клок сена, одна из работниц.

— Лаохортом Империи она была все время, пока существует Легония, так-то, — негромко заметила Еса. — И ничего ужасного не сделала именно как лаохорт.

Она какую-то иллюзию, правда, навязывала Луи.

— Кранарцы тут точно не принесут пользу, — проговорила Кая. — Империя Кранар или нет, а захапать нас хотел.

— Да какое «убьете»? — сказал какой-то дедушка, и Еса сразу развернулась к нему. Оказалось, что он читал записку одного из зверей. — Вы чего это? Ешь давай! Не буду я на вас осенью охотиться ни на кого, дались вы мне триста лет.

Кая многое отмечала в блокноте и очень старалась не хмуриться.

— Од, не было же больше вьортов? — спросил Жер. — Чего же они лезут. Не лезли ведь, когда Кейнор был совсем молодой.

— Тогда его земля еще была частично легонийской, — сказал Одвин. — Легония сюда летал их гонять. А от Легонии тогда отвалились лишь две льеты, а не половина страны. Сильнее он был.

Все возможно. Легония не хотел, чтобы разрушались земли, которые он считал своими. И людей он жалел ведь, все-таки.

А набережная теперь напоминает Валлейну, и люди там тоже погибли. Горький комок появился в горле.

— Теперь власть Легонии рушится, — хмуро добавил Одвин. — Моллитанский лаохорт его совсем ослабил, вьорты полезут. Скоро они поймут, что в Кейноре лаохорт молодой и не шибко сильный. А Легония уже не придет на выручку.

— Хорошо нас Кейнор защитит, хватит уже ворчать, — возразила Еса. Очень хочется, чтобы так и было: и чтобы себя он в первую очередь берег.

Одвин не ответил.

Голова вот-вот затрещит на костре преподавательских слов, как тетрадка, набитая знаниями. Правда, тетрадки, которые Еса сожгла в Кейноре, все-таки были ненужными.

Чуть-чуть получилось отдохнуть, когда преподша по химии — пожилая, с залысиной — отвлеклась от темы. Еса оглянулась, улыбнулась девушкам, которые сидели за соседними учебными столиками, а они — в ответ.

Все документы руководству нового универа уже отдала, и классно, что уже разрешили ходить на лекции. Все будет очень хорошо.

Опять записывать. Заныла подушечка, продавленная ручкой на правом безымянном пальце. Комната — теплая печка, и голос предподши испекает знания, как пирожки.

Густая синева за окном. Одиночеством, как сквозняком, повеяло.

Буквы одной из формул в голове повторились, как песенка, и Еса, успев перенести с доски в тетрадку все нужное, отбила ручкой ее такт. В это время ударили универские часы: здесь их голос более хриплый, чем в ЭУЛ. Такое все новое, классно: еще бы сюда ребят и профессора Эсети. Так хотела учиться у него, но зато здесь его ученик, и нужно с ним работать. Сегодня с ним как раз надо встретиться. А с профессором все равно можно связываться и обсуждать химию.

— Кто успел вторую записать? — раздался голос одной из девчонок, раздраженный чуть-чуть. Еса развернулась, отдала ей тетрадку и предложила:

— Давай послезавтра на заднем дворе костер разведем.

— А давай, — оживилась девочка.

Еса пригласила еще нескольких ребят из группы. Затем подскочила к преподше, собиравшей чемодан, и попросила задания по экзамену: потом их очень аккуратно сложила, но в сумку пока не спрятала. Классно, что эти задания можно решить дома, то есть, в общаге.

— Что там тебе дали? — спросила девочка, возвращая тетрадь.

— Мою вторую сессию, — и Еса просмотрела задания: все сложные и интересные, подобные уже решала, и будет очень классно с ними работать. А потом защищать.

— Ну они дают. Столько задач.

— Мне нравятся.

Их много, конечно, но торопиться не надо.

— Ты же состав каких-то там растений изучала? Я тоже. Я помогала проверять на нитраты.

— Я таскал листья долинных берез и загорских. Ну, которые в ваших лесах растут, за горами. Ты тоже помогала, когда научрук работал с этим, спектрофотометром? Сырье доставала, да? У вас там сырье поскучнее нашего.

— Ага, именно это и делала, — ответила Еса. Здесь совсем ни от кого не отличаешься, тут все очень рано начинают исследовать. С одной стороны, от этого чуть грустно: и немного тревожно, что не будешь соответствовать одногруппникам. А с другой — так интересно с ними общаться. — Классно. Я изучала лекарственное растение, и моллитанское сырье собирала тоже.

Еще непонятно, когда начнется практика. Вместе с другим курсом надо будет ехать, и списки уже читала: но у разных групп, даже с одного курса, были разные даты и направления.

— Голосовать будешь? — спросил один из парней.

— Уже, — весело ответила Еса.

— А! Понял. Кейнор. А я буду за Легонию. Ты без обид, я ж не кейнорский.

— Я тоже за Легонию, — сказал еще один одногруппник. — Зачем нам кто-то чужой. Легонию мы знаем, и он до сих пор сильный, вьортов гоняет, в Ламейне на побережье почти не лезут.

— А я говорю, это не он гоняет, это реально она их цапнула, лиса эта, вот и боятся.

— Да ну, не выдумывай.

Жалко так лисичку.

Ребята уходили компаниями и смеялись между собой о чем-то, знакомом только им. Показалось, что закрывается дверца и свет уходит.

В ЭУЛ тоже не сразу подружилась с ребятами. Друзья появятся, конечно, и здесь. Будет жалко, если с Каей, Сейлом, Одвином или Жером оборвется связь: но, когда с Табией она оборвалась, все равно очень теплая осталась память. Просто дороги разные бывают у друзей, вот и все.

С Ниром ведь не оборвется? Беспокойство — холодный камушек.

На остановке Еса поймала автобус к биологическому НИИ. На запотевшем стекле вычерчивала химические формулы и в голове повторяла теорию, пока не сказала себе, что хватит, совсем голова испеклась, еще и боль вцепилась в нее жаркими тупыми колючками. Вместе с тревогой о предстоящем разговоре.

Номера автобусов приходится пока еще сверять с записями в блокноте, главное — не перепутать тот, что идет к биологическому институту Асуры, с тем, что направляется к биологическому НИИ. Оба они — биоинституты, но один — подразделение Асурского универа, в его корпусе будет проходить половина пар, а другой — научно-исследовательский.

— Это чтобы у меня совсем голова поломалась, — тихо сказала Еса и улыбнулась лицам в промелькнувшем напротив автобусе. Расчистила стекло ладонью — она намокла и охладилась — и дохнула, потом на нем солнце вычертила с побегами. Такие же рисовал на табуретке Жер, и в шкуре Лафенграс похожие лозы.

Голову стягивало болью, но терпимо.

Экспедицию обязательно найдут: в это верится, пускай и через волнение.

После того, как аалсота улетела на выручку, объявили, что приземлится она в Саа-Дене. Там, оказывается, есть аэродромы. И аалсоты? Руководство Кайрис даже своим людям не все сообщало. Конечно, всегда у страны есть что скрывать: главное, чтобы только ничего не скрывали вредного.

Зданий, что напротив, не существует из-за тумана, и окна висят в пустоте. В салоне — плакат: «Голосуем за Единство. Десятое кадала».

В Талис продавались даже конфеты из кайрисской глубинки. В Кайрис — распознаватели из Ориенты. Между Талис и Кайрис торговля велась с давних пор, и неофициальная в том числе. Откуда Талис в самом деле получала оружие?

Пальцы озябли, и пришлось надеть перчатки. Слышала, что вроде бы видели в Талис оружие из Кранара, но Кранар в военном плане ведь уступает Легонии, он не стал бы много оружия Талис поставлять и ослабляться. А Кайрис? К Кайрис Легония в любом случае не полез бы, она за проливом, с аалсотами: и не захотел бы он усугублять конфликт с Кейнором. Кайрис, мирная и мудрая, вдумчивая, любящая песни и истории — она знала о поставках своего оружия Талис, если это правда происходило?

Не о всем, что делают их люди, лаохорты знают, так-то. Моллитанцы сейчас тем же самым оправдывают Легонию: для них лучше он, чем неизвестность. А Лафенграс очень грустно, что ее неизвестностью считают.

Но если Кайрис и знала, то, хотя об этом и горько думать, однако осознается ведь, что на уровне стран все сложнее, чем у простых людей. Чем больше ответственность, тем больше недостатков и тайн. Все равно она любимая, как родители.

Только папу не видела и не слышала чуть менее долго, чем Кайрис.

На остановке тоже плакат «За Единство»: с силуэтами трех древних вождей Кейнора, Иниса и Алеарты, сотканными, как и их имена, из звезд в темном небе над нарисованным городом, где старинные дома сменяются новыми высотками. Вот только от Моллитана ничего на этом рисунке нет.

К Лафенграс тут относились все-таки с интересом, не гнали. Но даже Раммел до нее не дотрагивался. А она больше ни к кому не выходит.

Она сама призналась Есе, что связана со зверем. Хоть кому-то хотела высказаться. Без риска, ведь никто не поверил бы, что лаохори такой откровенной оказалась перед чужим человеком. Она понимает, что ее людей такое признание может совсем оттолкнуть, а раз хоть какой-то человек стал доверять, надо все ему выплеснуть. Даже ранить себя при нем.

Зачем она Раммела недавно спросила о морских животных?

Она не должна умереть. Почему уходят самые замечательные? Но есть надежда, что моллитанцы все-таки примут кое-что новое. Есть задумка: и от нее замирает дыхание. Только бы осмелиться озвучить ее, только бы не струсить.

В фонарном свете на бетонной тропе, ведущей к НИИ между кустов и деревьев, иней отсвечивал разными цветами, будто подбирая краски для ленточек «дорог за горизонт». До сих пор тут ленточки кое-где подрагивали на ветках, синие, как символ Единства. Еса шла и старалась отвлечься от щиплющего холодка волнения, напевая одну из кайрисских песенок, чей смысл — про родину и надежду — давно разгадали. В Кайрис семьи всегда очень радуются, когда их тайну, вложенную в творчество, разгадывают, ведь это означает, что у других людей прибавилось знаний.

Со скамейки напротив куба библиотеки, украшенного желтыми окнами, как мазками кисточки Нира, поднялся Раммел Нитур.

— Поедешь в Кауру с первокурсниками. Начало практики — третье кадала. Все, что нужно, здесь записал. Свяжись с куратором.

Он это вовремя. Еса поблагодарила, взяла у него записи и добавила по-быстрому, пока не забеспокоилась слишком и не передумала:

— Раммел, я еще подумала: Легония тут все-таки теряет власть, и рядом с Каурой могут появиться вьорты, — при Нире ведь появлялись, там не очень заселенная местность, а сейчас и подавно возникнут.

Раммел глянул на Есу выжидающе: наверное, решил, что испугалась ехать в Кауру. Сильнее стиснуло голову из-за волнения: ноюще, горячо.

— Легония про них не узнает, может быть, раз земля не совсем его, — добавила Еса. С каждым словом крепла уверенность. — Лафенграс совсем юная и будет их остерегаться, — вдруг и правда: после того, что случилось с Олааном? — Пока вьортов не прогонят, за ними надо понаблюдать.

— С какой целью? — спокойный такой голос, как всегда.

— Раммел, — это как кататься на коньках, держась за ограду, и вдруг ее отпустить, чтобы дальше лететь свободно. — Лафенграс — наполовину вьорт. Ты ведь знаешь.

Шорох ботинка по бетону: будто Раммел написал этим ботинком важные сведения, как у себя в Канморне на листках бумаги записывал разное.

— Почему ты так решила?

— Если будем отбрасывать теории, а не проверять их… — и осеклась. Иногда ведь надо отбрасывать. Если за ними могут последовать какие-то эксперименты бесчеловечные.

— Ты многое готова принять и понять. Тебя интересуют и другие культуры. Ты привыкла к кайрисцам, у них свой подход к науке.

Еса сжала одну ладонь пальцами другой.

— Да, у нас очень уважают знания, — кажется сейчас, что все собственные знания к голове изнутри пригорели, и обжигают они.

— Ты переняла это от кайрисцев. Сами кайрисцы переняли легонийское стремление беречь природу. Беречь или менять: две грани людского воздействия, — у него в глазах нет ни одного блика, и голос ровный. — Что-то из-за нас погибнет, что-то появится.

— Домашние животные и растения, например, появились, — Еса кивнула.

— Меняются и дикие.

И вьорты тоже.

Надо узнать, насколько сами моллитанцы допускают, что люди и лаохорты могут отрицательно влиять на вьортов. Вдруг это правда? Это же не значит, что люди какие-то плохие: просто надо будет как-то это учесть.

Только не сдаться, не убежать, нет-нет: пусть и тянет оправдаться, сказать, что все эти мысли — глупость. Не глупость. Пусть ты и стоишь сейчас перед ученым, и кажется, что он сейчас отбросит всю воспитанность и скажет тебе не заниматься ерундой.

— Лафенграс, — Раммел посмотрел вдаль, и показалось, что он зовет лаохори. — Звери в глубине лесов из-за нее тревожатся.

— Поэтому Лафенграс больше не приходит?

Лицо Раммела показалось неживым, а кожа на нем — тонкой, как слой инея под деревьями.

— Никому не известно, что от такой ждать. Она тоже понимает. Растения Долины можно исследовать. Случай с Лафенграс интересен, но нам не изучить, не постичь.

— Тогда попробуем постичь только вьортов. Повадки их посмотреть. А потом и про Лафенграс побольше узнаем. У меня и камера есть с собой, и записи Дайгела про них.

Рассказала про Олаана, про вьортов морей с видеозаписи. Добавила очень тихо, что вьорты, возможно, бывают и мирными, пускай и временно: ведь надо же разные проверять теории.

Раммел — ученый. Он ведь поймет? Молчит. Словно наступила на лед, а он вокруг, и не выберешься, и остается только катиться. Совсем не глупо, что все это начала. Все правильно: как бы ни было беспокойно.

Лицо у Раммела вот-вот окажется просто слоем снега, если взглянуть с другого ракурса. Так не хочется оставаться одной.

— Слишком много у тебя будет занятий. Разных.

— А у тебя? — Еса улыбкой постаралась отогнать тревогу. — И в биологическом НИИ работаешь, и в универе бываешь, и лекарствами занимаешься, и вакцинами, изобретаешь их. Как ты все успеваешь, Раммел? Вот и я успею, к тому же и меня учил Георг Эсети.

— Значит, уверена. Хорошо. Я их давно хотел изучать, вьортов, — словно камень упал на лед, и он растрескался, а под ним не вода оказалась, а твердая почва. — Наши как раз у Кауры за ними следят.

Сердце стучало неверяще, слишком громко. Раммел достал кулек из куртки, дал Есе: там оказались засахаренные листочки. Еса откусила половину листка: будто съела снежинку. Нет вкуса, нет ничего: одна ошарашенность.

Раммел вытащил еще и ручку с листком: у него в кранарском доме все было в маленьких листках с записями, даже сдвигать их было нельзя. Теперь он тоже что-то отметил.

— Странно. Кто-то еще задумался о том, чтобы задокументировать их поведение, — сказал Раммел.

Те же самые мысли мерцают в голове: как колючие огоньки.

— Когда я впервые поднял этот вопрос с коллегами, вьортов подавлял Легония. Была бы пустая трата времени. Но Лафенграс сейчас не лезет к вьортам, ты верно отметила.

Раммел заулыбался: ему так важно было этим поделиться, оказывается. Лафенграс тоже так хотела с кем-нибудь разделить тайну.

— Ты камеру нашим в Кауре тогда отдашь, — добавил он. И Еса чуть не кивнула.

Но ведь сама собиралась снимать на нее вьортов. И обязательно найдется способ.

18 веланы, Эрцог

— Страшная вещь, — промычала льдозубрица, как только грузовик, откуда люди вытащили снегоход, свернул в актарий. От снегохода отпрянули лоси, и один из них занес ногу с острым копытом.

Эрцог на него огрызнулся, а потом подбежал к гибриду саней с мотоциклом и потрогал лапой — его тоже боятся из-за того, что он полукровка. Вытащил с сиденья руководство по тому, как с этой штукой обращаться, и бросил на снег, а он ярко блеснул, и защипало в глазах. Эрцог зашипел, атаковал снег в ответ и ушел с книжкой в синюю тень от снегохода.

— Гусеничный движитель, направляющие валы, перемещение осей балансиров — слушай, ты что, хочешь напугать их еще больше? — Эрцог говорил по-львиному, а то Луи трудно переводить внимание, и он даже не боится, что соперник знает про эту слабость.

— Гусеницы? — спросил лось. — Надо раздавить, они же все листья съедят. А, сейчас нет листьев. Тогда ладно.

— Найди схему управления, — попросил Луи, поморщившись.

Ага, вот она. Рисунок морды снегохода напоминает на ней жучиную голову. Было бы здорово, если бы люди сами показывали зверям все свои отличные изобретения, но Луи это делает ничуть не хуже, чем сумел бы человек.

Штуки, отмеченные на схеме, назывались «органы управления», и Эрцог прочитал все их названия для Луи. При этом дотрагивался лапой до каждой штуки, которую называл, а Луи сразу же ее находил по звуку.

— Что из этих органов, к примеру, легкие, а что — печень? — увлеченно спросил Луи. Кончик его хвоста наклонялся из стороны в сторону, показывая интерес. — Рычаг тормоза, скажем, мозг. Замок зажигания тогда — сердце.

— Я все равно твою логику не понимаю, — ответил Эрцог.

Человеку точно нравилось такое изобретать. Дайгелу, к примеру, нравится. Люди отличные, интересные — и часто при этом злят.

Эрцог поделился со зверями, что снегоход напоминает большого жука, а жуков бояться незачем.

— Огромный жук, — зафыркала льдозубрица. Голос она подделывала под волчий. — Страшно.

Льдозубрица здесь всего одна, и совы с трудом ее убедили прийти. Мех у нее светло-серый, переходит на ногах и животе в белый, а на спине и холке — в бурый. Льдозубры меняют цвет почти так же, как северные зайцы с горностаями.

— А ты похожа на заснеженный холм, — сообщил ей Эрцог. — Сверху разрытый до почвы и палых листьев, еще и мычащий. Но ты ничуть не страшная.

Ганродица шумно втянула воздух и поддела копытом снег.

— Им очень просто управлять, — Луи кивнул на снегоход. — Не стану включать, чтобы не распугать вас, — тем более снегоход сломался. — Однако покажу, какой из органов управления за что отвечает.

Он все запомнил, показал и упрощенно объяснил: например, какая из штук нужна, чтобы завести машину, какая — чтобы ехать быстрее. Где показывается, сколько осталось топлива, и что светится, когда снегоход ломается.

— Если его сейчас сломаю, оно засветится? — вскинула уши лосиха.

— Ты сказал: «Органы управления». Там есть правительство? — серьезно спросила льдозубрица.

А она уже смотрит с интересом — здорово.

Когда Луи закончил, двое волков-гвардейцев сообщили, что спросят у людей, правду ли он им рассказал. Пришли и другие животные — те, кого Эрцог и Луи с помощью сов и ганродов позвали сюда на встречу. Драконы, соболи, рысь, росомаха, совы, большие орлы, гахаритский лев.

И львица. От ее запаха мысли перемешиваются, как снег с настом от ударов лосиных копыт. Она катается, щурится так здорово, гибкая, и полоски просто отличные.

Ивири тоже была в Гахарите, помогала здесь ловить драконов-преступников — от мыслей о ней почудилось, что здесь совсем и не холодно.

Львица потерлась о незнакомого льва, усы бы ему перетащить на хвост.

— Правда, медведей спросить не удастся, но ничего, они нас поймут, — сказал Эрцог, когда подошел Луи.

— Скорее ничего не поймут, когда проснутся.

— Зато им будет интересно.

— Заодно гвардейцам, которым придется с ними разбираться.

Звери по очереди рассказали, что почти все их сородичи против независимости Гахарита. Конечно, здесь собрались лишь те, кто живут недалеко — разве что совы и орлы сумели побывать подальше прочих — но в дальних землях Гахарита мнения вряд ли чем-то отличаются, раз их разделяют и кейнорские звери.

Потом ганроды-гвардейцы ловко сообщили друг другу и волкам про шатунов — знаками, которые придумал Луи. Быки читали, поворачивая головы набок. Волки огрызнулись на ганродов, но передали теми же знаками, что уступают им поимку медведей. И предупредили, уже словами, чтобы медведей дали арестовать волкам, ведь именно хищники должны арестовывать хищников. Тогда ганроды попросили волков помочь с лосями-преступниками, и те согласились.

Теплая радость заполнила голову.

Когда пришла Угулвунут, ганроды низко взревели, приветствуя вожака, а прочие звери расступились.

— Драться может и неразумный, — обратился к животным Луи. — Убеждать без насилия — лишь тот, у кого есть разум. Вот как вы сумеете убедить людей.

Ни Хала Фенат, ни глава Лууфры пока не сказали точно, согласны ли они с идеей о том, что животным Легонии надо голосовать. А значит, Хала пока не могла передать эту идею Шорис и Акреону. Но все-таки глава Лууфры решила об этом поговорить с животными — сегодня, в выходной.

Луи рассказал, как проголосуют звери: по трое из каждого разумного вида Гахарита, и в этот раз лишь те, кто живут в окру́ге Лууфры и Лугры. В следующий раз — если, например, гахаритцы захотят изменить какой-то закон насчет животных — гвардейцы уже подыщут зверей из разных концов этой льеты или страны.

А сейчас гвардейцы никого искать не захотят — они только что узнали о замысле Луи и не уверены, что с голосованием все удастся.

Все должно получиться. Тем более здесь есть звери, на которых можно рассчитывать. Правда, их придется покинуть.

Здорово бы получилось, если бы можно было, как человеку, на расстоянии связываться со зверями, которым помог, и узнавать, как они живут. Что с волчьей стаей в Талис, для которой ловил маревок? С вихревицами, чьи гнезда запрещал разорять соболям? А с моллитанскими зверями?

— Ваши проблемы серьезнее, чем у жителей других районов Гахарита, — говорил Луи. — И вы доказали свой разум мне. Частично. Докажите его людям. Отойди, будь добр, от снегохода. Этого оленя нельзя есть, он будет голосовать.

Вот бы люди здесь все-таки выступили против независимости и больше с Саа-Деном не связывались. Да, понятно, что он им нужен для разной там экономики, Луи объяснял, а все равно раздражает. Лишь бы не стали опять продавать туда волчьи шкуры.

Да и без мяса разумных травоядных саа-денцы легко обойдутся.

А в еще более северной Феаллин побывать не удастся, но звери там почти такие же, а морозы сильней. Феаллинцы хорошо относятся к зверям, они исконные легонийцы. Правда, их мало, но и животных там меньше, чем в Гахарите. Лесов не так много, есть тундра. В Моллитане сейчас точно тревожней, и надо еще поторопиться на запад Ориенты. А Феаллин может перенять у Гахарита Гвардию ганродов.

Луи отметил, что если многие звери проголосуют за Легонию, а люди — за Гахарит, то, конечно, будет Гахарит. Но тогда людям надо будет оставить как в Легонии все свои законы, что связаны со зверями. Не менять правила насчет центров скупки, не вводить отрядов вроде кранарских, оставить те же наказания за браконьерство, что и были.

Идеи Луи интересно слушать — почти так же, как идеи Алнира. Луи и сам выслушивает. А вдруг удастся пройти испытательный срок обоим? Пусть Луи тогда станет советником.

Когда он договорил, забормотали лисицы, зарычали волки, переглянулись ганроды. Орлы молча чистили перья. Лоси ударили по снегу, и заныл бок, куда ранила ганродица-вожак.

— Тогда можно за нового правителя зверей тоже голосовать, — сказала льдозубрица.

— Эй, тогда никакого голосования, — Эрцог вскочил, и от негодования сделалось горячо в груди и пасти. — Так совсем не честно.

— Шорис мы доверяем, другим — нет, вам пока тоже нет, — лоси с этими словами отстранились от хищников.

Волки глухо огрызались на лосей и недоверчиво поглядывали на ганродов-гвардейцев.

— Мы за правление тирнисков, — высказались ганроды, и мех на загривках волков улегся. Волки, конечно, тревожатся за себя: им не нравится, что травоядные хотели бы править.

— Надо выбрать правителя самим, — раздались голоса оленей.

— Я бы мог стать тирниском, — неуверенно сказал незнакомый лев и, глянув на Луи, поджал уши. — Если будет голосование, надо будет, ну, и львов учитывать. Нельзя, ну, быть предвзятыми.

Львица, презрительно фыркнув, отошла от него и мягко приблизилась к Луи, обнюхала ему морду, потерлась о гриву. Не повезло ей. Выбрала того, у кого есть львица. Луи отступил и хмуро качнул головой.

— У тебя нормальное строение тела, и черты морды неплохо между собой сочетаются, но ты меня не привлекаешь.

— Ты даже не глядя оценил, — промурлыкала львица. — Как?

По походке и вибриссами. Луи даже приемы драки легко распознает без зрения. Львица пригнула уши и отошла, а Луи повел мордой в сторону копытных.

— Шорис за вас заступается.

— Шорис не защитила Кейнор от отрядов Марты, — сказала льдозубрица. — Гелес тоже говорил, что он за травоядных. Вот вожак кейнорской Гвардии правда помогал травоядным, но его убили.

Тагал, когда случалось с ним драться, чаще первый нападал, грыз за морду и шею, бил крыльями, рычал так, будто и правда вот-вот оторвал бы клок шкуры. Он весил как косуля, ударишь вполсилы и все равно искалечишь, так что Эрцог лишь слегка толкал его мордой. Теперь ударом лапы раскрошил наст.

— Там будут не совсем отряды Марты, к тому же Шорис легко обхитрит людей, — заметил Луи. — Она наверняка ищет некую выгоду.

Ага, согласен, в общем-то. Но все равно этим кейнорским людским отрядам нет доверия.

Травоядные угрюмо обсуждали, надо ли голосовать за звериных правителей, и уже кто-то из лосей согласился с льдозубрицей насчет Шорис.

— Тогда встречаетесь с людьми без нас? — обратился к ним Эрцог, стараясь не рычать. — Без нас люди и с Валфалут бы не встретились.

Люди уже приблизились к кормушкам. Не нужно, чтобы потом выслеживали, если убедятся, что здесь инрикт. Эрцог отошел подальше, а когда сел, сразу поставил лапы на теплый хвост, чтобы их греть.

Звери и птицы держались от людей на расстоянии. Скоро Луи рассказал для главы Лууфры все подробности насчет голосования, и кто-то из видящих инарис повторил его слова. А глава объявила, что Хала Фенат разрешила пускать в города ганродов-гвардейцев. Потом люди очень долго что-то обсуждали в стороне от Луи.

Шуба у главы Лууфры из кого? Пушистая, черная.

Звери спорили насчет того, прислушаются люди или нет, или опять продадут за море их шкуры. И не приближались к Эрцогу. Если ты для кого-то лидер, и если звери начали уважать, это не значит, что ты им друг, понятно. Ничего, они уже относятся лучше. Еще получится стать для них любимым правителем.

Эрцог поддел еловую ветку лапой, и ссыпался снег, точно взлетели мелкие жуки, меняющие цвет. Другая ветка скользила по голове, и Эрцог прикрыл глаза, потерся о хвойные побеги, точно о ладонь и пальцы.

Здорово Луи все придумал, и надо что-то придумать самому. От азарта подушечки пальцев сильней вдавились в снег.

Луи, вернувшись, лег рядом.

— Все же многие травоядные не очень разумны, — сказал он.

— Зато Угулвунут умная, а раз проголосует, значит, будет среди тех, кто заставит людей сохранить порядки Легонии. Тогда и чужие ганроды начнут ее больше уважать.

Луи, соглашаясь, прикрыл глаза, а потом ушел к людям.

— Завтра сообщим, что решили насчет голосования, — сказала глава Лууфры.

Хвост хлестал по снегу, будто записывая то, что Эрцог не мог передать гахаритцам.

Звери ругались на охоты гахаритцев, на то, что люди тянут с решениями, да и на то, что волки-гвардейцы ленивые и плохо бегают — это говорили ганроды. Лось поднял ногу на волков, и Эрцог показал ему клыки, затем отогнал ганрода от росомахи. Тревожно застрекотала соболица.

— Ты можешь сейчас позвонить Хале и ее убедить, — говорил Луи главе города. — Не тревожь зверей, у нас принято решать все сразу. Кроме того, я хочу, чтобы животные проголосовали и в других льетах. Об этом Шорис тоже должна узнать.

И она, конечно, поддержит идею.

— Хорошо, устроим, — наконец, послышалось в ответ. Из-под лапы Эрцога взвились снежинки, и теперь даже их блеск не раздражал.

Один из людей главы Лууфры ушел в актарий, чтобы позвонить, а спустя немного времени вернулся и сообщил, что Хала Фенат согласна с идеей. И, конечно, постарается обо всем донести Акреону и Шорис. Вот и отлично.

Еще Луи отметил, что здесь собрались звери и птицы, которые успели опросить сородичей, и что животные Гахарита уже выбрали Легонию, а на официальном опросе это просто подтвердят. Луи пообещал подумать, как лучше донести этот выбор до людей, а потом вернулся к Эрцогу.

С ним здорово, но он все-таки соперник, а люди — нет. Иногда хочется именно сопернической дружбы, а сейчас холодно, и тянет в тепло, где пахнет имбирем. Чтобы там человек рассказал интересное, дал книжку, включил кино, пусть в фильмах ничуть нет запахов. Домашние кошки не бывают тирнисками, зато от этих мыслей стало уютней, и Эрцог подобрал под себя лапы.

Вокруг все общаются, все живые, им надо помочь. Из-за всей этой живости быстро возникли нужные мысли. Вдруг люди захотят схитрить? Гахаритские звери с ними не очень тесно общаются, и люди могут легко подделать их мнение.

— Давай совы разнесут в лесах правду о том, кто и за что проголосовал, — поделился Эрцог. — И среди людей разнесут, конечно. Пусть в газетах напишут, как зовут тех, кто участвовал, и какой они сделали выбор.

А переубедить много разных видов никто из людей не сумеет.

— Полезный зверь, — заметил Луи.

Даже орлы проклекотали, что тоже всех осведомят вместе с совами.

— Слушай, — Эрцог заговорил тише, чтобы лишний раз не напоминать про Саа-Ден животным. — А может, людям вообще не торговать с Саа-Деном мясом наших зверей?

— Мы не влияем на людскую торговлю, и охота на копытных не запрещена.

— Ага, для ориентцев, которые живут с этими зверями бок о бок и им помогают. А саа-денцы обойдутся. И еще я не очень-то верю, что независимые гахаритцы будут правда хорошо проверять, не везут ли в Саа-Ден что-то запрещенное. Может, гвардейцы присоединились бы к проверкам?

— Это лишнее, — сказал Луи. — Когда мы с тобой проверили груз, это была крайняя мера. Не следует делать ее постоянной.

Зато он передал людям задумку про птиц. Люди снова тянули, но потом согласились, что в утренней газете обо всем объявят, а звери радостно заворчали.

— Луи, передай им спасибо, — донеслись звериные слова. — За то, что согласились, и за звериные знаки.

— Какие знаки? — спросили люди, когда Луи до них все донес. Эрцог улыбнулся.

Хотя и неприятно отчасти, что этот алфавит считают людским. Ничего — еще откроется правда.

Затем Луи сообщил, что ему нужно в моллитанский город Заланту у границы с Гахаритом, и люди тут же согласились найти ему бесплатный транспорт. Видно, Луи их очень сильно достал. Когда они ушли и Луи вернулся к Эрцогу, приблизилась Угулвунут вместе с вожаком гахаритских волков-гвардейцев.

— Надо хорошо проследить за тем, как люди все выполнят, — сказала вожак Гвардии ганродов. — Шорис точно согласится?

— Справишься, — кивнул Эрцог. — И да, она согласится. Она отлично понимает Луи. А мы поедем дальше. Другим льетам тоже такое нужно, а времени остается мало.

Угулвунут кивнула с задумчивым видом.

— Можете и разделиться, тирниски? — спросила ганродица из ее стада.

— Если разделить зверя с его глазами, они замерзнут, — сказал Луи, а Эрцог усмехнулся.

— Ты придумал? — так тихо, насколько могла, промычала Угулвунут, подступив к Луи вплотную. — То, что звери никогда не придумывали. Буквы. Как придумал ледяное убежище. Рисовал на нем. Я не скажу никому.

Луи повернул к ней морду и слегка повел ушами вверх.

У Луи задумки отличные, но не только у него есть идеи.

— Я тоже кое-что придумал, — сказал ей Эрцог. — У твоей Гвардии и так есть свои особенности, а значит, с ней точно сработает еще одна штука. Хочу разделить Гвардию на атакующую и защищающую, — так здорово, что Луи об этом помнил еще с Кейнора.

Угулвунут наклонила голову.

— Конечно, какие-то из твоих ганродов лучше умеют драться, арестовывать, а какие-то — знакомиться с животными, охранять редких, общаться с людьми, — добавил Эрцог.

— Двое из моих хотят связаться с орлами. Те ганроды, что познакомились с совами, — Угулвунут обдала морду теплым дыханием. — Но бойцы из них не очень. Хотела поэтому выгнать. Подумаю. Благодарна.

Эрцог направил уши вверх.

— Вас хорошо запомнят, и Шорис тоже, — сказал, подойдя, лось. — Как последних тирнисков перед республикой.

Угулвунут тряхнула головой. Эрцог усмехнулся, хоть когти и продавливали снег: а Луи закрыл морду лапой.

— С помощью птиц позаботься о том, — сказал Луи, обращаясь к Угулвунут, — чтобы о голосовании узнало как можно больше зверей. Обо всех тонкостях. На будущее.

— Почему ты в открытом кузове-то захотел? Может, тебя чем накрыть?

Эрцог чуть-чуть выглянул из-за дома. Луи говорил с кранарцем.

— Покажу подданным, что разделяю с ними гахаритский холод. Форма манипуляции.

Интересно совпало, что этот человек поедет куда нужно, еще и так далеко. Возможно, он понимает, что инрикт не сбежал и поедет здесь же. А деньги за шкуру инрикта покроют, интересно, стоимость топлива?

Еще и опытный водитель, раз едет в ночь. Думает, звери наивные.

— А ты молодец, что в Моллитан вернешься. Там сейчас та еще дикость. Скрывать скрывают, а что толком скроют.

Эрцог, когда послышался шум двигателя, подкрался к грузовику сзади, наступая в следы Луи, и прыгнул в кузов, а потом для тепла упал Луи на бок.

В газете уже написали про выбор животных и про то, что бывший тирниск о нем знает. Скоро и Шорис объявит, что животные в разных регионах выберут, поддерживают они отделение своих льет от Легонии, или нет. Правда, остается еще Акреон, и он может запретить этот новый закон, раз тот касается людей: но вряд ли ваессен так поступит, к тому же Хала ему расскажет, сколько всего уже сделали звери, чтобы его принять. Здесь пока всё закончили, и здорово.

Грузовик уносился по засвеченной фонарями улице, столбы тянулись друг к другу проводами, как вибриссами, а стада снежинок мигрировали в Лууфру со светлых облаков. Казалось почему-то, что крыши не покрылись снегом, а полиняли в белый, точно горностаи или зайцы.

В Заланту этот человек не повезет — только в ближайший к ней гахаритский город. На карте помощницы Алодиса Гремиора, главы Ламейны, Заланту отметили как город, рядом с которым еще не успели разобраться с иллатами. Но была на этой карте и странность — лишь сейчас это понял. Эрцог прихватил Луи за ухо, а тот вопросительно заворчал.

— Слушай. В семьдесят седьмом в газете писали про семью Каи, а еще — что иллаты рядом с ее городом, Тофиром, рвут домашних животных. Сенка сказала, в Моллитан Алодис стал ездить два года назад, а значит, в конце семьдесят шестого точно ездил, и про Тофир знал, раз и в Кейноре знали. Почему он его даже на карте не отметил?

— Впору подозревать его в сговоре с тобой, — лениво ответил Луи.

По обе стороны дороги мелькали елки с фонарями, размытые снегопадом, и Эрцог следил за ними, вылизывая мех на щеках и ушах Луи. Знак дружбы и претензия на главенство, на территорию — не такое явное соперничество, как драка. Ожидал, что Луи это разозлит, но он пока еще просто тихо мурлыкал.

— Так и не считаешь, что метка тирниска — знак власти и ответственности? — спросил Луи. — Лишь потому что люди могут воспринимать ее иначе.

— Могут — и воспринимают. Как знак унижения. А чего это ты вдруг?

— По мнению людей, чужой мех чистит тот, кто подчиняется.

— Почему? — Эрцог сразу бросил вылизывать. — Они решили, что у всех зверей как у волков?

Волчата лижут морды родителям, когда просят еду, зато волки не вылизывают волчат. А кошки умывают детенышей, поэтому у кошек кто умывает, тот и главный. Но все равно. Надо же было Луи о таком подумать.

— До самого Моллитана откажешься от кошачьих привычек из-за людских и волчьих? — поинтересовался Луи, потягиваясь.

— Да тебе самому не нужны кошачьи привычки.

— Они неплохие, если в меру. Сейчас мне казалось, что я с Лиери. Тем более до преступников-иллатов надо сразу донести, что мы заодно.

Вот кто вправду домашняя кошка. Эрцог усмехнулся и схватил его за ухо.

Колкий снег начал сыпать в морду, и Эрцог отмахнулся.

— От власти над Ориентой тоже откажешься? — непринужденно спросил Луи, а Эрцог пихнул его лапой. — Действия тирниска в любом случае будут критиковать.

— Как те травоядные. Зато, знаешь, если они правда решат голосовать за нового тирниска, люди посчитают кретинами их, а не нас.

— Настолько зависишь от чужого мнения?

— Эй, ничуть нет.

— Ты точно зависишь от моего мнения о том, что ты зависишь от чужого мнения, — заметил Луи. А потом отмахнулся от очередного укуса Эрцога. — К слову. Ты мне еще не рассказывал, каким образом ты донес в Манскоре до Есы, что мне нужна помощь.

Заметив на указателе, что до нужного гахаритского города остался всего километр, Эрцог сообщил про это Луи, и тот тревожно зарычал. Грузовик остановился, и Эрцог соскочил в слепящий снег, Луи — следом. Человек, конечно, и не подумал, что Луи заодно с соперником.

Сначала долго шли в гору, а потом к подножиям, в Долину. Эрцог то и дело пробегал через поляны, и лапы взрывали мягкий снег: на него и падать здорово, он даже чудится теплым, вот бы еще был черным или хотя бы синим. В тени, например, он синий.

Спустились с горы уже после заката и отправились по дороге, что тянулась через моллитанский лес. Каменные глыбы и листья деревьев были только чуть припорошены: большим снежным тучам стало лень перебираться через горы, и Эрцог рассказал про это Луи.

Очень скоро фонари погасли. Заланта встретила темнотой актария, и, конечно, инрикта лучше именно так и встречать, но чуть не решил, что впереди не дома, а заросли огромных растений, не известных даже авторам книги про моллитанские леса. Людьми пахло сильно — город не забросили, просто там отключился свет.

Интересно, Акреон до сих пор считает — да и моллитанцы тоже — что Моллитану нужен инрикт?

У калитки курил человек. Луи негромко позвал его рыком, а Эрцог в тусклом свете звезд увидел у моллитанца ружье, и сразу напряглись лапы. Человек посветил на Эрцога и Луи фонарем, и Эрцог подал знак инариса, Луи тоже.

— Да наконец-то, — раздался хриплый голос. Ага, тирниски здесь все-таки нужны. Человек положил на землю оружие.

— Алодис к вам еще не собирается? — спросил Эрцог как можно увереннее.

— До всех не доберешься, — ответил человек. — Тут еще места-то какие. Болото. Иллаты там шастают, да еще мало ли что шастает. Там лесника они сгубили, на болоте. Часто людей губят. Раньше так у нас с иллатами не бывало, чтобы так на нас нападали: а вы поможете, получается?

Согрело, точно прижался к теплому зверю. Нужен. Хотя, конечно, лишь потому что местные люди в опасности.

Им нужна помощь, как семье Каи.

Раньше звери Долины редко убивали людей еще и из-за того, что здесь часто зарождались вьорты, даже когда Легония был сильным. Слишком тут отделены животные от людей в сравнении с остальной Ориентой. Вот местные звери и знали, насколько опасны вьорты. А теперь, похоже, не очень-то они тревожат зверей.

У птиц был интересный вьорт — но из-за интересности вьортов не уменьшается их опасность. И мирным он выглядел лишь потому что рядом не было соперников.

— Когда этот Алодис… — добавил человек. — Мы вам мясо вон, гасочье есть, коза есть, последняя, правда, но все равно зарубили, кормить нечем. Кантокрида с сагалудой лезут, всю тербету задушили.

— Алодис, — произнес Луи. — Любопытно, чем именно он помогает. А легонийцы не пытались помочь?

— Так мы и сами легонийцы. Лафенграс какая-то — это нет, это все не наше. Так что, козу отведаете?

От крови козы все еще пекло́ в голове, и порой разумные мысли вытеснялись азартными и неразборчивыми, как мошкара облепляет и гонит лося. Но разум все равно сильней: и Эрцог отмахивался внутри себя от диких рваных мыслей, как от мошек. Напоминал про себя-настоящего. Разумный зверь, бывший и будущий тирниск, соперник и друг Луи, много придумал в разных льетах, победил ганродицу, и очень нравится история. Зверей нравится защищать, а не убивать зря — как бы ярость ни подсказывала обратное.

Неяркий звездный свет давал различать растения, а в черных лесных тенях не помогали и ночные глаза. Всюду шуршали и переговаривались звери, и лучше всего удавалось понять язык вангуров.

Луи отметил, что съел бы полосатого оленя-неманга. Конечно, так рисковать он не станет, на самом деле. Мясо немангов вряд ли слишком вредное — правда, люди едят его лишь после того, как сильно вываривают — но, если не съесть внутренности, половину добычи выбросишь зря, да и мало от нее будет пользы. В Талис Эрцог ел у рыб-маревок лишь мясо, но одно дело — выбрасывать часть рыбы, когда нет выбора, а другое — ловить добычу в Моллитане, когда выбор есть.

Вангуры иногда говорили о том, что люди могут использовать штуку еще более ядовитую, чем весь моллитанский лес. Скорее всего, имели в виду радиацию. А еще от них услышал, что далекий человек придет, и что Долина — его земля. Эрцог все перевел для Луи, заметив, что наверняка они говорят про Алодиса. Луи согласился.

Нос дышал все хуже, в горле першило. В лесу Луи часто чуял тулвангу первым, и поэтому часто удавалось уйти вовремя, но пару раз ветер подул с ее стороны, когда оказались к ней слишком близко.

Отдыхали на одном из склонов большого утеса, на камнях. Ветер тащил с болота затхлые тинные запахи, как волк тащит падаль. Над лесом пробился лунный обломок, будто коготь сквозь мех на пальце, и показалось, кто-то огромный за горизонтом решил поохотиться на звезды. Эрцогу охотиться, кроме как на Луи, было не на кого, и Луи сначала поддался, а потом стиснул передними лапами и ударил задними. Сразу отпустил, недовольно фыркнул и лег теплой спиной к боку Эрцога.

Чуть начинал дремать — и сразу казалось, что когти Луи продирают лапу и грудь, обжигают огневикой. Когда небо стало синеть, Эрцог резко вскочил с камней.

Болото, судя по запахам, недалеко.

— Я на разведку, — предупредил Эрцог, а Луи шевельнул ухом в ответ. — Выступы здесь неудобные, легче пробраться по ним одному.

— Объявлю тебя главой разведки, когда стану тирниском.

— Облезешь.

Эрцог с осторожностью прошел по узким выступам, и скоро удалось разглядеть болото, темно-серое, с взъерошинами моллитанских хвойников по краям. Вблизи него, у подножия утеса, виднелся небольшой бревенчатый дом — похоже, именно там иллаты загрызли лесника. Эрцог, принюхиваясь, стал к нему спускаться, и нос забивало, но немангов, вангуров и холтонгов все еще чуял, пускай и приглушенно.

Камни посыпались из-под лап. Мелькнула стена утеса, зажмурились глаза, ветки полоснули по морде, ударились подушечки пальцев — и горький хвойный запах заполнил голову, охладил. Угодил в тулвангу. Вот же удачливый.

Эрцог задержал дыхание и осторожно, чуя камни вибриссами лап, отступил и развернулся. По выступу пробирался долго и пытался не дышать, но все равно несколько раз не вытерпел и опять вдохнул тулвангу.

Наконец, забрался наверх, а потом прошел чуть вперед и стал спускаться к избушке. Назад все равно идти дальше, чем до нее. Тулвангу Эрцог уже не чуял, но в голову точно сложили промороженные хвойные ветки, и на выдохе воздух отдавал горечью. Очертания камней размывались.

— Ну и зачем ты травишь зверей? — сказал Эрцог. — Что я тебе сделал плохого? А тех, кто тебя ест, не травишь. Вот и расти там одна, и пускай тебя съедят.

Дверь, черное окно, каменистая тропинка — все размазывалось, как под водой. Эрцог толкнул дверь и попал в чулан.

Силуэты коробок, граблей, канистр и затхлый пыльный запах — или это нос внутри стал затхлым и пыльным. Впереди — проход в комнату, и вторую входную дверь видно в сумерках.

Эрцог сгреб лапой коробку: в такой уютно свернуться. Не поместился, зато кое-как разломал — а все кругом кренилось и туманилось — и лег на картон передними лапами. Теперь дождаться, когда все пройдет — и к Луи. Надо ему притащить коробки.

Дверь, что впереди, заскрипела, и в груди ощутился рывок, а вот лапы не двинулись, будто тулванга их превратила в свои побеги, и они теперь шевельнутся только от ветра. Дверь, конечно, скрипнула от ветра, от чего же еще. Наверное. Конечно, было бы здорово, если бы кто-то пришел, но драться сейчас ничуть нет сил.

Дверь распахнулась с тонким протяжным воем. За ней — никого.

Ветер, да? Эрцог, выпустив когти, притиснулся к полу. Если иллат, иди сюда. Теплый азарт проник под шкуру — почти как противоядие. Раз не удалось укрыться, надо сражаться.

Серый зверь с сияющими зеленью глазами прыгнул на порог, и в лохматой лисьей шкуре, окутанной лианами, взвилось пламя. Ага, Лафенграс. Она грызет лишь вьортов, только лезть к ней все равно почему-то не хочется — как к льдозубру в Гахарите. Уже и в пол немного вдавливает мощь лаохорта.

— Ух ты. Ко мне пришли. Они приглашали кейнорских, а кейнорские — вот они.

Она говорила по-человечески, хотя поймет и львиный.

Интересно же про нее побольше узнать. Какой сейчас толк от злости? Доверять ей и так не собирался. Правда, уже здорово ее изучил, в какой-то степени, только чем это поможет — расскажешь ей про ее же растения, и что?

— Привет, — и закружилась голова, когда Эрцог попытался встать. Лапа зацепилась за край коробки. Лафенграс уже стояла очень близко — и что-то закатила лапой за канистру?

Она может двигать предметы? Наверное, показалось из-за тулванги. Да и зачем ей дверь открывать, лаохори и так пройдет насквозь. Или вдруг она отчасти материальная? Раз так, ей можно дать отпор. Сердце колотилось, точно его заперли в клетку.

— По запаху тебя узнала, — голос звучал весело и хрипло.

В сумерках и в отблесках пламени видно — морда у нее перечеркнута раной, возникшей, когда Лафенграс укусила вьорта.

Если удастся что-нибудь от нее узнать, тогда от Талис и подавно.

— Лаохори со звериным нюхом?

— Чужим существам мне легче это открыть. Не страшно, если оттолкнут. Ты не уйдешь? Мои уходят. Легония грел их своим огнем. Он их греет и сжигает меня.

Легония, как бы странно себя ни вел, не нападает все-таки на сородичей.

Лафенграс шагнула ближе. Шерсть на загривке у Эрцога встала дыбом — а раз она может, то почему и самому не подняться. Эрцог заставил себя это сделать, чувствуя, как подушечки пальцев вжимаются в пол.

— Такой храбрый. И совсем молодой. Очень похож на моего зверя. Не уходи. У меня почти не бывает гостей.

— А с другими зверями ты совсем не общаешься?

Она и правда что-то выкатила. Череп, вроде оленьего, рогатый — и в голове все точно заледенело, Эрцог протянул морду к черепу — ага, он вьортский, от него еще веет холодом. Ничего она не материальная, обычный лаохортовьорт.

— Голову вьорта нельзя оторвать, — Лафенграс опустила острую морду. — А череп можно. Здесь человек защищался от зверей, все пропитано духом его защиты. Он из-за меня погиб, наверное, — она осеклась и уселась, обвив хвостом лапы, а огонь в ее шерсти съежился, потускнел и исчез. — Он мне не сказал.

— Почему из-за тебя? — поинтересовался Эрцог, а в шерсти Лафенграс опять пробились огоньки. Голова закружилась, и Эрцог опять лег — на коробку.

— Я от животных пряталась с самого начала. Поняла, что из-за зверя со мной что-то не так. Некоторые звери и птицы все равно меня увидели. Одни испугались, другие не поверили, — ее голос стал жестче, зато и внятнее. — А одни говорят моим людям, что те скрывают про меня правду. И потом эти звери убивают моих людей. Я одного успела защитить, а он испугался меня, потому что зверь меня изменил. Если убью того зверя, я стану какой надо. Я тогда все пойму. Потому что сейчас я ничего не понимаю.

Эрцог чуть не огрызнулся и стиснул клыки. Она точно ненормальная, и Луи нужно предупредить.

Но она быстрей всех зверей, как любые лаохорты или вьорты, а хотела бы — уже бы ему навредила, она же чувствует, что Луи совсем рядом. Она его легко отыщет на своей земле, как любого своего человека или зверя, которого знает лично. Надо узнать от нее побольше — и задержать.

— Знаешь, а я понимаю, как это трудно, когда тебя не принимают, — и это честно.

— Ты от мыслей не умираешь, — и у Лафенграс стали заметны шрамы на боку, окутанном призрачными лианами. — А от пуль ты сбежал. Я от тех, кто меня убивают, сбежать не могу.

— Слушай, неужели все люди тебя не приняли? Не могут все думать одинаково. Ты просто поищи, есть же те, кому ты нравишься. Они же — ты.

— Но я — это не только они.

— Ты понравилась Луи, а это непросто, знаешь. С ним тебе не будет одиноко.

— Я не хочу его ненавидеть, — она выскочила в комнату, метнулась там в сторону, в другую, вся в огне, а потом — к Эрцогу. И ничего от ее огня не поджигается — так чудно это выглядит. — Ты похож на него, но с тобой у меня нет противоречий. Но мне нужны люди. Они его роль не примут, меня еще сильней отторгнут, а это все сложно, хочу жить с трепангами, — она прикусила себя за хвост — ладно еще не до крови.

С трепангами. Хм.

— Может, у тебя есть еще животные, сильно с тобой связанные?

С ней больше общего, чем думал, в общем-то. И тоже творил ту еще ерунду. Луи угрожает казнь, вообще-то. Из-за того, что весной его сверг.

Внизу горла возник холодный ком. Как-то и не задумывался всерьез про смерть Луи, когда его свергал. Казнь тирниска — это же что-то отдаленное, неизвестное, в это даже не верилось.

Если бы сам был лаохортом, не знающим лаохортских правил, то разве не бросился бы защищать территорию от вьортов? А больше она их не трогала, интересно?

— Нет, — наконец-то ответила лисица. Как будто ответила и на вопрос, который озвучить не успел.

— Мне нравится, что я инрикт. Ты тоже необычная, и есть те, кто это оценят.

— Я синнаяра. Меня так назвала одна девушка, чужая, но мне понравилась, — она смешно потерла нос лапой. — Знаешь, да, есть люди, которые относятся лучше прочих, но и они не совсем меня принимают. Свойство менталитета у нас такое. Мы даже далеко в леса не ходим.

— А в последнее время забираетесь.

— Моих растений все равно никогда не коснутся незащищенными руками. Не примут их. Как и меня. Когда появляется что-то слишком новое, это означает опасность, и мои люди это отторгают. Это свойство нам нужно, чтобы выжить, и меня оно убивает.

— Меня же они приняли, — отчасти.

— Тебя убить можно, если вдруг что. Моллитанские яды так просто не уничтожить. И меня.

Здорово наблюдать за Лафенграс, да и жаль ее, вообще-то, но рядом с ней постоянно кажется, что рядом случится обвал или вырастет роща из тулванги.

— Когда они выберут Легонию, я стану быстрей умирать. Я из-за Луи пришла сейчас. Недавно много ходила к людям, но это сделало только хуже. А я все равно хочу узнавать у них новости, которые не могу ощутить. Толку от того, что я чувствую важные события? — она рассеянно смотрела вниз, помахивая хвостом. — Это либо радость, либо тревога без причины, а сути не знаю. Слушаю новости под окнами, но они лишь отчасти правда. Улыбаюсь, когда чувствую тепло людей. Они ощущают мое и не знают, почему. Убегаю, как только они выглядывают из окон. Луи — мой лучший зверь, но я его ненавижу.

— Если убьешь Луи, ты себя не изменишь, еще и своего зверя потеряешь, — только не умчись сейчас вихрем. Ты не умчишься, нет. Когти сильно выдвинулись, а челюсти показались раскаленными. — Да и тирниска, проходящего испытательный срок, нельзя вообще-то убивать.

— Это тоже меня ранит? Почему раны из-за катаклизмов и болезней возникают именно на тех частях тела, на которых они, ну, возникают? Может, другие знают? Я не знаю ничего. Я не знала, что нельзя никого кусать, а то и лаохорта бы покусала, а за такое меня к морским звездам и порвать на пять лучей, это ужас, оказывается. Люди говорят, я от радиации такая, а сами с трудом в это верят. От радиации вот, — лисица вытянула лапу, и на ней, под лозами, показался окровавленный мех. — Зачем нам пол, если мы не умеем любить друг друга, как люди? А лапы, хвост зачем? Почему мы похожи на зверей, даже обычные лаохорты? Я не могу всегда скрываться. Устала.

— Я тоже, — такая чужая — и такая похожая.

Как предупредить Луи?

— Раз с тобой и чужие общаются, то и свои сумеют, — Эрцог заставил себя улыбнуться, и показалось, что лоза Лафенграс сейчас прорастет через шкуру, как прорастает и сквозь ее тело. От одного взгляда на эти лозы сводит зубы.

Может, зарычать по-вангурьи? А если Луи неправильно поймет и двинется сюда? Упадет же, и, может, в ту же тулвангу.

— А ты не уйдешь? Не уходи. Мне скучно тут одной все изучать, — Лафенграс метнулась в комнату, а Эрцог, когда поравнялся с порогом между чуланом и комнатой, сразу об него споткнулся. Затем все-таки прошел дальше, но очень медленно.

Вокруг Лафенграс взмыли легко, как птичий вьорт Олаан, палки, моток веревки и нож с остатками засохшей крови на лезвии. Ощутилось, как из-за интереса и нетерпения задергался кончик хвоста. Лафенграс управляет не самими вещами, конечно, а чем-то, что для них общее. Лаохорт ведь не может просто двигать предметы.

Веревка медленно разматывалась и падала, и Эрцог задел лапой ее конец. Подбросил веревку, чтобы дольше полетала, раз ей так нравится. Луи бы точно все это понравилось, только нельзя ему здесь быть, опасно — и это несправедливо.

— Ты умеешь управлять тем, что принадлежит людям?

— Почти! Тем, что они использовали как оружие. Я защищаю, помнишь? Я в Арме говорила при тебе.

— Что, даже дверь была оружием?

— Представь.

— Ух ты, — Эрцог повел кончиком хвоста. — Как ты узнала про дар? А если оружие использовали десять лет назад, но люди, которые стали потом твоими — сработает?

— Теперь тебя точно не выпущу, — ее улыбка стала хитрой и совсем дикой. Эй, когда мечтал оказаться с самкой наедине или когда хотел в человеческий дом, хотел не такого. Никто не отменял самосохранение, вообще-то. Да и не бывает у лаохортов домашних животных.

— Мне есть будет нечего, — с усмешкой предупредил Эрцог.

И отступил на шаг, а голова сильней закружилась. Лафенграс отпрыгнула к выходу, и на улице в воздух взмыли камни, ветки, а в комнате — ружье, пустая консервная банка. Ядерное оружие ей точно нельзя. Ветки метнулись к Эрцогу и окружили. Вроде клетки — условной, но прикасаться к этим веткам отчего-то не хотелось.

Она умеет стрелять? Может ли убить Луи из ружья? Из горла едва не вырвалось рычание.

А она увлеченная, эта лисица — совсем как Луи, когда замечает снегоход или хищное растение. Ага. Луи очень нравится то, что сделали люди. И у Лафенграс, наверное, те же интересы.

Наверняка ей приходило в голову то, что сейчас придумал. Правда, сосредоточиться ей непросто, и она даже, наверное, почти теряет рассудок — вот и не задумалась сама.

— Если моллитанец кинет в кого-нибудь банкой с тушенкой, я тебе принесу, — Лафенграс усмехнулась. — Мы просто сразу знаем, какой у нас дар, — а это она сказала по-львиному — и будто острым камнем провели внутри черепа.

Ясно теперь, почему Луи не нравятся переходы с одного языка на другой. Но, конечно, от лисицы такое слышать странней, чем рык на разных языках от инрикта.

— Хоть что-то я знала, — продолжила она: по-человечески. — Будто кто-то сказал мне с рождения, пусть я и не помню слов. Иногда кидают камень, и я через полчаса поднять его не могу. То, что сделали как оружие, могу использовать всегда. Но не всё проверяла, — эта фраза опять прозвучала на львином. — Человек умер два дня назад, а все равно дар держится, точно ярость осталась в вещах.

Лапы Эрцога уже окрепли.

— А сможешь управлять военными кораблями?

Лафенграс сильно вздернула уши и уронила пару веток из тех, что окружили Эрцога.

— Кстати, точно. Попробую.

— Тогда я приду посмотреть. А как я приду, если ты меня не выпустишь?

Лафенграс пронеслась по комнате, и огонь в ее меху вздыбился, как от ветра, а лианы распрямились и опутали пол под лисьими лапами.

— А если удастся поднять затонувший корабль? А вдруг там вьортский скелет?

— И трепанги, — Лафенграс взъерошила огненный загривок.

— Точно. И трепанжьи вьорты.

— Но я вернусь. А ты не уходи. Зачем тебе уходить? Ты зверей из моих лесов видел? Гахаритским ты, может, и понравился, а насчет этих — сомневаюсь.

Все, что держалось в воздухе, рухнуло на пол, когда Лафенграс выскочила в болотный лес.

Повезло, что море в противоположной стороне от Луи.

21 веланы, Скадда

Занавеску из сплетенных тонких веток Скадда отпихнула лапой, и на землю слетели две мордочки, вырезанные из листков. Захотелось стряхнуть с занавески все такие листки, но вообще-то на задании, и нельзя лениться, как ларгуты, спящие днем. Или как Ньёлин. Она лежала на спине под солнцем: сине-оранжевые крылья раскинулись по мягкой травяной подстилке, рядом валялись куски фруктов, и над ними вились мошки. Даже гвардейцы-нарушители такого поведения, как у нее, себе не позволяют.

У дома есть тонкий скелет из бамбуковых стеблей и шкура из прочной коры, а между ее длинными волокнистыми кусками светлеют щели, и прохладный ветер залетает внутрь, чтобы слиться с сонным застоялым воздухом, кисло-землисто-фруктовым. Вместо пола — земля, а перегородки из дерева отделяют тесные спальни, кладовую, мастерскую. Скадда направилась вперед, огибая лавки со спящими людьми, корзинки, стопки одежды. Сразу в нескольких комнатах пол застилала грязно-бурая шкура, и Скадда замерла у ее головы: это животное и правда в три раза крупнее самого большого тура. Зверей, носящих такие шкуры, видела вживую.

Подбежала к гамаку из пальмовых волокон, где спал Ра́мул, и толкнула человека клювом. Это совсем молодой человек, разве ему не скучно спать?

Выйдя, Рамул осторожно поднял все листки-силуэты, что упали из отодвинутой им занавески. Показал Скадде птицу, сказал, что тому, кто ее уронил, обещается хорошая погода, а если уронил змею, значит, надо остерегаться укусов. Змея у него тоже упала.

Как у экерийцев: они думают, что записи в книге над дверями библиотеки предсказывают будущее. Но будущего нет, как о нем можно узнать? Вот Дайгел никогда не верил в приметы, и правильно.

Рамул взял мазь, что отпугивает змей, потом растер лицо большим пахучим листом, и комары стали реже подлетать, а Скадду и так почти не кусали: трудно достать сквозь перья и мех. Только морда немного чесалась от их укусов.

Скадда фыркнула на развалившуюся Ньёлин и помчалась с земляного холма. Странная желтая почва осыпа́лась под лапами, в глаза летели комары: но зачем, на них ведь совсем не интересно смотреть, они как кейнорские.

— Привет тебе, птичность звериная! — раздался голос Кардела Веннамура. Он кейнорец, хотя фамилия у него и моллитанская. Когда к нему подбежала, он накинул на шею Скадде ремешок маленькой сумки, а для Рамула выставил рюкзак.

Рядом с ним еще кейнорцы из экспедиции, живые исторические личности: общаются, едят, читают, записывают. Все в знакомой кейнорской одежде, а у ларгутов она непривычная, мешковатая, хотя некоторые, и Рамул тоже, носят вещи из искусственной ткани, которую привезли легонийцы. Рамул еще повязал на шляпу обрывок кассетной пленки.

А вот отца Жермела здесь нет, он давно у басмаданцев. К ним пока нельзя, но скоро это поменяется: хотя переговоры и так уже идут пятый день. Каждый вечер басмаданцы отпускают трех переговорщиков из шести: днем они возвращаются в город, а потом наступает очередь следующих трех.

Серые пальмовые крыши ларгутских жилищ выглядели пернатыми, а сами дома прижимались к земле, как грифонята, которым надо затаиться, пока нет родителей. Кроме басмаданских растений у домов виднелась кейнорская тербета и земляника. Скадда взлетела на одну из крыш, прошлась по ней вверх до ребра, соединяющего два ската, а спустившись, проскочила мимо охранников поселения и бросилась под деревья, чьи кору и листья покрывал густой ворс.

Под деревьями почти нет ни трав, ни кустарников. Между стволами — темная мокрая листва, почва липнет к пальцам. Одинокий куст напомнил кантокриду, и Скадда свернула до того, как обеспокоенно шикнул Рамул. Моллитан и Басмадан раньше были одной землей, и в Басмадане кое-где живут растения вроде моллитанских.

Все плотней смыкались кроны над головой, а торчащие листья пальм подрагивали, будто деревья хотели вспорхнуть, как ванланки. На маленькой поляне Скадда с разбега взмыла на ветку.

Мимо мелькнули оранжевые крылья и, сложившись, сделались синими, а запахи листьев разбавились фруктовостью. Ньёлин глядела, широко распахнув зеленые глаза: вот пускай и смотрит, как ведут себя настоящие хищники.

Кейнор не так и далеко, а земля, вода и небо везде одинаковые: но здесь нет других грифонов. Из-за этого Басмадан неполноценный, как грифон без цветного… нет, без цветного зрения тоже есть хорошие грифоны.

Скадда поднималась по веткам, как по лестнице, в трескуче-свистяще-жужжащую джунглевую зелень; при этом внимательно смотрела и слушала, чтобы не пропустить ни одной опасности. Уши подергивались, прогоняя басмаданских мошек и комаров. Скадда замечала любую змею за много шагов от себя и сразу предупреждала Рамула, что карабкался позади. Воздух застыл, и им так же трудно было дышать, как и слишком быстрым. Обрывок пленки на шляпе Рамула повис, как увядшая лиана. Под деревьями хрустели низко растущими ветками ханкерму, по чьим светлым шкурам будто размазался джунглевый полумрак. Говорят, это грызуны, хотя и похожи на копытных, по вкусу тоже.

Надо снова высматривать халгурнитов: они могут сломать и высокие ветки.

Ньёлин порхала рядом: ее крылья более заостренные, чем грифоньи, и она все-таки интересная, но пусть себя ведет достойно. Вспорхнула стая других тавиамов, пятнистых, цветных. Почему-то никогда не видела, чтобы они дрались, но хищники ведь не могут не драться. Взлетела и пара серых: таких кейнорцы описали первыми и считали, что все тавиамы такие.

Красно-фиолетовый тавиам опустился рядом с Ньёлин, и они потерлись клювами, сцепились ими: некоторые птицы, когда они пара, так передают друг другу еду. Люди поступают похоже, но бессмысленно, потому что пищу они так не передают. Грифоны просто стукаются клювами, а еще своего избранника можно трогать крыльями, и об него можно греться.

Ветки утолщились, на них появился оранжевый и салатовый мох: такой есть и в Моллитане, Эрцог про него рассказывал. Скадда промчалась по ветке, что оказалась пошире многих троп на горах, и с пути отпрянули фехо, древесные оленьки: по их каштановой шерсти будто бы кто-то разложил плоскую крупную белую гальку. Обезьяньи стаи подражали воде, лягушкам и птицам.

По тонкой ветке поднялась ратуфа, большая толстая белка с вечно удивленной мордой, шкурой как тлеющий уголь и песочными лапами. Ее шерсть мягко блестела, огромный хвост плыл, будто туча. Красный тавиам застрекотал на нее и, когда белка унеслась скачками, с прищуром поглядел на Ньёлин. Ньёлин весело засвистела.

Красный не приближался к Скадде и сторонился Рамула. Все-таки Ньёлин храбрая, если не избегает грифоницу: или просто слишком ручная и слишком верит людям.

Прямо на крупных ветках росли лианы и кустарники, и маленькая сумка, висящая на шее у Скадды, за них цеплялась. Скадда показывала на каждое незнакомое растение, а Рамул всё называл. Ветки сильно хотелось погрызть, проверить на прочность: но вдруг их кора может как-нибудь навредить грифону, если ее попробовать? Поэтому Скадда время от времени царапала кору, проверяя, насколько она крепкая.

Узнав очень много, Скадда расстегнула клювом молнию на сумке, достала листок и ручку, прижала бумагу лапой и записала важное. Скорее бы рассказать все стае и Рагнару. И Дайгелу.

Ньёлин вертелась рядом, клекотала раздражающе-мягко, по-птичьи, и эта мягкость будто наполняла голову липким соком. Обхватив большой фрукт лапами, тавиама кивнула на Скадду и на свою еду: еще бы предложила вместе поваляться. Рамул полил на Ньёлин водой из фляжки, и Ньёлин сощурилась.

Среди зелени появились новые тавиамы: красные, фиолетовые, желтые, изумрудные, голубые, как отметины на моторных лодках, за чьими гонками Скадда проследила с Лиррой и Керсетом, когда прилетела с ними в отдаленный город по заданию Рагнара.

Отсюда до стен басмаданского города — сто километров. Туда-обратно в первые два дня Скадда летала по два раза в сутки, а вчера — трижды, и преодолела шестьсот. Никто из других учеников так не сумеет в ближайшее время: день в Кейноре сейчас короче, чем здесь, и летать там сложнее.

— Малугарайя, — сообщил Рамул, показывая на одну из лиан. Ньёлин капнула соком на записи Скадды: но ведь она ничего не понимает в письме, зачем лезть и портить. — Ей басмаданцы красят ткани. Мне в детстве рисовали ею по еде, чтобы я ел что-нибудь.

По-легонийски он говорил понятно и правильно.

Листья малугарайи изгибались, как лапки, и растение будто шагало ими по стволу. Цветы были розовые и мелкие в синюю крапинку, а в них пушились синие тычинки, будто веера. От их пыльцы кора и листья рядом с малугарайей посинели.

— Чир-р, — сказала Ньёлин, показывая на небольшой росток. — Чир-рат.

Просто повторяет жесты за человеком. А имя ей дали сородичи или люди?

Скадда ее отпихнула, а на следующем дереве потрогала оранжевые ягоды, съедобные для человека. На них извивались белые узоры: Шилли бы понравилась такая расцветка. Скадда сорвала кисточку ягод и попросила Рамула их засушить.

Одни жуки напоминали капли росы, другие носили рога. Скадда показала на лохматого темно-зеленого паука, и Рамул сказал, что он не ядовитый, так что Скадда начала его подбрасывать, чтобы изучить повадки. Изучала до тех пор, пока не уронила паука на ярус пониже. Записала, как он себя вел, и покосилась на тавиаму. Она не пробовала изучать свой лес? Только валяться и умеет.

Из зарослей красного кустарника, растущего на ворсистых ветках, взмыла вдруг бабочка с крыльями, как узорчатые лосиные рога: с огненно-сумеречными вихрями и угольными росчерками.

— Тархидивис, — обрадовался Рамул. — Дед говорит, появляется из солнечного света, когда он попадает под кроны. Никто не видел их гусениц.

Скадда с недоумением фыркнула. Даже грифонята знают, что все животные рождаются только от других животных, а люди иногда придумывают очень странное. Бабочка тоже оказалась странной: она двигалась очень быстро, но удалось рассмотреть, что тело у нее совсем как у муравья.

Скадда прошла туда, где над ветками очень низко нависали другие вместе с лианами: человеку не протиснуться, но у небольшой грифоницы такое получалось уже много раз. Получилось и сейчас: правда, задела ветку маховым пером, и в крыльях сжало. Скадда проверила, что перья целые, затем фыркнула, подняла эту слишком низкую ветку клювом, зацепила ее за соседнюю и уже хорошо протиснулась.

В глубине зарослей запутались маховые перья Тагала.

Ржаво-рыжие соцветия в виде перьев. Словно Тагал здесь пронесся по пути в очень далекое небо вслед за белокрылым грифоном. Скадда клювом достала из сумки защитные штуки, похожие на маленькие перчатки, и натянула их на лапы. Прижала ветку странного куста, отломала лапой побег с рыжим соцветием, потом с семенами, и оба засунула в сумку: правда, один из побегов сильно топорщился и не сразу влез.

Тагал не хотел, чтобы его имя рода знали, но он уже добился всего сам, а не потому что его предок был героем. Он стал достойным грифоном, и можно теперь называть его полным именем: Тагал Деклимел. Он придумал прозвище «Скай», соединив имена «Скадда Корфай». И тоже придумалось новое слово: «Тамелия». Можно так назвать этот кустарник.

Ньёлин сунула Скадде жука: совсем не разбирается, притащила скучного, потому что не знает, чем занята грифоница. Скадда отпихнула ее и ощутила при этом вибриссами мягкий густой перье-мех. У грифонов мех жесткий, хищнический, и перья тоже.

— Такой не знаю, — Рамул, когда Скадда принесла ему побеги, взял их рукой в нитяной перчатке и положил в бумажный кулек, а кулек — в рюкзак.

А он ведь знает всё, что известно его племени. Просто туда, где живет тамелия, людям не забраться. Открыла растение. Сама. Темнота в лесной глубине потянула к себе еще сильнее, и крылья Скадды развернулись. Вот и первая победа над этим лесом.

Скадда взмыла. Лес, как пещера, темнел с глубиной; его наполняли крики, хруст веток и хруст костей, шелесты змей и обезьян, хлопки крыльев тавиамов и пальмовых листьев. В неподвижном воздухе крылья Скадды хотели бить очень часто, но Скадда заставляла их взмахивать размеренно. Грифоны не могут долго летать в лесах, но, с другой стороны, это не слишком отличается от ночных или дождевых полетов. Только на пути побольше препятствий.

Где бы еще увидела такую замечательность? Не лес, а природная высотка, и по этажам у нее ходят тавиамы, фехо, обезьяны и древесные ежики, висят ленивцы. Там, где солнце упрозрачнило лиственный полог, мелькают многочисленные мошки.

Высота терялась, а Ньёлин с посвистыванием кружила рядом. Крылья обожгло: душная безветренность — отличная соперница. Скадда ворчанием пообещала ее победить и взлетела на ветку.

Когда вернулась к Рамулу, что-то прикоснулось к крылу, и Скадда развернулась: задела листья? Нет, это Ньёлин специально оставляла лапой синие следы на перьях Скадды. Красила их в свой цвет пыльцой малугарайи. Кто разрешал? Совсем не такая, как тавиамы. Скадда заворчала и цапнула Ньёлин за шею.

— Чи-и-и! — раздалось в ответ. Ньёлин отшатнулась, прижав уши. Зачем возмущаться? Все хищники кусаются, если недовольные. Скадда стерла синь с крыла, но не совсем, и еще запачкала лапу. Ньёлин спорхнула вниз, а Рамул сказал:

— Как же дружить?

И прошел вдоль ветки, раскинув руки и пытаясь удержать равновесие. В одной ладони он подкидывал фрукт, на котором синим нарисовал перечеркнутую змею. На рюкзаке он тоже оставил рисунки пыльцой, но в виде зачеркнутых комаров.

— Предки общались со зверями, а мы здесь забыли, как с мирными вами дружить. Кейнорцы напомнили. Таким пернатым зачем между собой не дружить? — и, размахнувшись, Рамул кинул фруктом в зеленую блестящую змею на соседнем дереве. — Не ядовитая, но еду у нас крадет. Я еду покрасил, эта змея потом ползала с синим языком.

Скадда отвернулась. Друзья уже есть.

В поселении Скадда отдала защитные «звериные перчатки» в стирку, а сумку с записями спрятала в моторной лодке и отправилась разыскивать Ньёлин.

Ньёлин лежала рядом с Карделом, поджав под себя лапы. Нужно было испытать, как далеко она может пролететь, так что Скадда позвала ее клекотом, а Ньёлин вздернула уши с короткими мягкими белыми кисточками. И полетела следом.

Скадда неслась вдоль реки, а не прямо над ней, чтобы не помогали речные термики. Парила искаженно, вверх-вниз, вправо-влево. По течению быстро достигла океана и судна, а затем передала двум кейнорцам, что остались на борту вместе с саа-денцами, все новости: хотя нового было мало. Чуть-чуть пролетела и над морем, а Ньёлин, конечно, не стала.

Зато она без проблем летела к городу, иногда игралась в воздухе, переворачивалась. От Скадды обиженно держалась подальше, но, стоило ускориться, бросалась догонять. Пару раз у нее даже вышло, но Скадда в это время замедлялась, высматривая халгурнитов. Когда люди плыли на моторных лодках к басмаданскому городу, Скадда два раза увидела с высоты этих зверей и сказала людям переждать. Послушали.

Халгурнитов Скадда не нашла, зато проследила, как тавиамы ныряли и взлетали из воды, держа в когтях рыбу. Тавиамы не сильно меньше грифонов, значит, и у грифона может так получиться?

Ньёлин иногда подлетала к реке, но в воду не бросалась: начинала клекотать, и почему-то грустно. Интересно, память у нее как у грифона? Нужно не забывать развивать свою.

Всех преступников, живущих рядом с Экерой, Скадда часто повторяла в уме. Львов, оленей, волков. Вспоминала и преступников из округи Ниеса, и нескольких моллитанских.

Сейчас никак не проследить, все ли у Рагнара хорошо, так что тревожиться бесполезно. Рагнару можно помочь, если сделать все правильно в Басмадане. Это лучше всего покажет другим, что он отлично обучает грифонов.

Листья пальм хлопали на ветру, как драконьи крылья, и, казалось, хотели соперничать в полете. Мелькнуло грязно-бурое между веток, и горло стиснуло от восторга. Дерево встряхнулось, будто под ним возникло небольшое землетрясение, и затрещало ветками. Стыдно затрещала от страха Ньёлин, а Скадда чуть подтолкнула себя крыльями к халгурниту.

Он выше молодых деревьев. Выше всех зверей, которых видела раньше: но люди все равно на него охотятся. Этот зверь может пробить когтями ствол до середины. Язык у него длинный, как змея. Халгурнит — гигантский ленивец, но не похож на мохнатых сонных существ, что живут на ветках. Хотя он тоже медленный, конечно, и это хорошо. Но опасный.

Нацелились вверх крыши-конусы басмаданского города, открылась каменная стена, отступили леса от пашни, пастбищ и внегородских домов. Ньёлин теперь летела ближе к Скадде.

Подумаешь, пролетела сто километров: так умеют все.

Скадда повернула к поселению ларгутов, что виднелось на маленькой поляне: с его жителями кейнорцы тоже общаются. Снизилась, ловя слабый термик, и над деревьями раскричались атлины, зеленые с фиолетовыми и розовыми пятнами, похожие на ворон. Один взлетел к Скадде от гнезда, попытался клюнуть, но не настиг.

А город, Ваграхиса, стремился в небо остриями красных, бурых, оранжевых крыш, и дома из кирпича и камня будто собирались поймать небо на гарпуны. С серых далеких стен следили чернильно-синие орнаменты-глаза: человеческие, звериные, фасеточные насекомьи. Домашние атлины взлетали вдоль стенных выступов: по ним можно подняться на любой этаж, если нет крыльев.

На улицах Ваграхисы есть и маленькие водопады, и рынки, где продаются шкуры тавиамов: только сейчас эти рынки не видно.

На закате опять возвратились трое из тех, кто вели переговоры с басмаданцами: Олла, Далганг и один из ларгутов поселения, приютившего экспедицию.

Скадда вытащила сумку с сиденья моторной лодки и показала записи. Осознанно открыла новый вид — первая из грифонов, из всех зверей. Люди читали чересчур медленно, и лапы Скадды взъерошивали землю, словно перелистывая.

— Какая ты молодчина.

Конечно, и без Оллы это знала, и не надо хвалить. Другие похвалили тоже, но говорили очень мягко, улыбчиво, как с детенышем. Скадда постаралась не взъерошиться.

— Это тамелия, — сказала Скадда измененно. — Я ее открыла и так назвала. И я не детеныш, не надо со мной снисходительно общаться.

Люди не ответили. Сзади слышались голоса из поселения, и так странно было узнавать легонийские слова в ларгутском языке: то привычные, то чуть измененные. Словно на ветках басмаданского леса попадалась бы кейнорская трава.

Вот под лапами как раз растет настоящий одуванчик: но уже слышала, что одуванчиком он только притворяется.

— Все будет как надо, не беспокойся, — из-за улыбки рядом с уголками губ Оллы появились морщинки.

— Это в честь моего друга. Его звали Тагал Деклимел. Он обязательно должен быть.

Другие двое так и молчали, потом Далганг что-то сказал ларгуту. Скадда навострила в их сторону уши, развернула: почему они не говорят про тамелию?

— Устали мы, вот что, — сказала Олла Аверанг: спокойно, тепло, но ведь люди лучше зверей умеют все скрывать. — Тагал — зверь хороший. А ты, зверь наш хороший, иди, расскажу чего.

— Я не просто хорошая, — предупредила Скадда. — Я опасная и полезная.

Спутники Оллы удалились, и Скадда следила за ними, насторожив уши. Поднимаясь по сыпучей желтой тропинке к поселению, что переливалось изумрудно-желтым и закатно-оранжевым, люди шептались, и даже с грифоньим слухом не удалось узнать, о чем.

— Басмадан проснулся, — сообщила Олла, и Скадда нацелила уши уже на нее. — После того, как басмаданцы узнали про экспедицию, он уже просыпался, а потом уснул.

Теперь, раз многие из его людей волнуются, он опять не спит.

— С той частью экспедиции точно все хорошо? — особенно с отцом Жермела. — Может, басмаданцы обманывают, что кейнорцы им тоже помогли лечиться?

— Дар Басмадана определяет, правдивы ли его люди. А у нас-то нет дара, определяющего, правдив ли Басмадан.

К Ваграхисе ведет несколько дорог, а людей из экспедиции везут издалека, на повозках, куда запрягли животных. Или не везут, просто тянут время? Могла бы слетать к столице Басмадана, но кейнорцев оттуда вывезли быстро, их уже не найдешь. Хочется верить, что все хорошо, но ведь с бдительностью и так проблемы, терять ее нельзя.

— Но нас они приняли, — Олла уселась на траву. — Не особо, сказать по совести, приветливые, но отпускают вот, и подарки им приглянулись.

Басмаданцам сейчас привезли лекарства, ткани, распознаватели и саженцы. Люди из экспедиции, когда пришли в город, тоже подарили местным много нужных вещей.

В Ваграхисе уже знают про свободный Кейнор, знают, что Легония забирал почти все, добытое в Басмадане, и что кейнорцы были против раскопок: это не совсем правда, но понятно, почему басмаданцам так сказали. Чтобы не злить.

А басмаданцы торгуют только с какими-то маленькими соседними странами. Кардел еще рассказал, что южнее Басмадана местные ничего не исследовали. От этих мыслей в крыльях стало очень легко, а в горле заложило от восторга, как от сильного ветра.

— Почему басмаданцы бросили свои древние ценности? Они же для них важны.

— Важны, еще как. Скажем так, те земли они давно потеряли, всякие были междоусобицы. А теперь не захотели тревожить мертвых, но чужим их тревожить особенно нельзя, понимаешь?

Тагал, когда умер, стал совсем другим. Тому Тагалу уже все равно: но полетела бы туда, где он умер? Под перьями защипало, будто их очины стали слишком острыми.

— Понимаю, — Скадда легла рядом с Оллой. — А у тебя остались в Кайрис друзья и семья, да? Сколько детенышей?

Олла подтолкнула к Скадде жука, а Скадда его перевернула. Затем подставила ему коготь, чтобы заполз, и перенесла насекомое на руку Олле. Олла посадила на себя еще пару мелких жуков.

— Многих жуки раздражают или пугают, а мне вот такая ползучесть нравится. Землю они оживляют. Ползает что-то такое. У нас земля почти без этой жизни, а в Кейноре ее навалом, здесь тоже. А что до моей жизни, у меня два близнеца в Кайрис и муж.

Олла, рассказала, что, когда сидела с детьми дома, писала работы по политологии, а потом муж предложил ей учиться на пилота: увидел в газете объявление, что открылось летное училище. На его постройку Дея Бентанг, правительница Кайрис, сама давала деньги в память об отце.

— А я начала летать в полтора года, но тогда получалось плохо.

— Я бы и в год начала летать, будь крылья у меня, — усмехнулась Олла.

— Нет, не начала бы, — Скадда ее слегка укусила.

Потом послушала про учебу в летном: так необычно, людей учили летать, и им это тоже давалось трудно, хотя и не надо было взмахивать крыльями и искать потоки. Олла, правда, отметила, что гражданская авиация проще. Есть еще военная, и девушкам там совсем тяжело.

— У тебя будут еще детеныши? — спросила Скадда. — А ты их брала в аалсоты? Грифонята могут цепляться за шерсть и летать с родителями, а маленьким людям даже проще.

— Не брала, не давали. Новых уже не будет, — ответила Олла. — Возраст не тот.

Скадда нашла еще одного жука из точно не вредных и загнала его Олле на подставленную ладонь.

— У нас не бывает так, у нас даже старые приносят детенышей. А ты даже не старая.

— Я тоже так думаю, — подмигнула Олла.

Потом она позвала Скадду есть жареное на костре мясо. Скадда согласилась, это ведь еще одно исследование для Рагнара и стаи: надо же получше изучить вкус басмаданских животных. Хотя нет, на самом деле оно просто очень вкусное, и просто его очень захотелось.

Масляные лампы у прилавков давали многое разглядеть: правда, люди постоянно проверяли их и закрывали вид. Вот продают пряности, из-за которых, даже когда крадешься далеко, в клюве щиплет. Вот ткани, а вот шкуры тавиамов. Не страшно, люди всегда брали шкуры у зверей, хотя и непривычно. В Ориенте это запретили только недавно.

А рядом со шкурами, на прилавке — крылья. Тавиамы взлетают даже с воды, и эти крылья — присвоить? Человек никогда на них не взлетит. Как трофеи? Скадда царапнула когтями стену. Снова взглянула на мертвые крылья, лежащие на прилавке, и удержалась от рыка, только клюв скрежетнул.

Позади, в темноте, зашуршало, и послышались хриплые голоса, что-то стукнуло о брусчатку. Бездомные люди. В Ориенте их обычно увозят и дают простую работу, или устраивают в приюты, а здесь даже тем басмаданцам, у кого есть дом и деньги, не уехать далеко. Людей заперли в каменных стенах, вот они и завидуют свободе тавиамов.

Загремела повозка, запряженная фардаллами, и ее силуэт мелькнул в фонарном свете. По стене проехала теневая повозка, длинная и черная.

Не возмущалась, когда узнала, что гахаритцы изредка вешают головы травоядных на стены. Звери могут быть опасны для людей, а люди, вынужденные убивать зверей для защиты и еды, начинают их убивать и для развлечения. Хищники ведут себя точно так же.

Быстро поняла, живя среди людей, что они, с одной стороны, обычные существа и могут совершать плохое. Много плохого. Но при этом не перестала осознавать, что они особенные. Потому что всюду видела доказательства их разума.

Картины на одном из прилавков показывали улицы города: хотя бы так, воображением, люди смогли убрать с них грязь. Скадда дернула лапой, отряхиваясь. Хорошо, что нюх грифоний, лучший, и не чует всякую гадость слишком остро.

Вот и книга: на яркой зеленой ткани с кисточками, подсвеченная фонарем. В этом свете бумажно-желтая кожа рук торговца казалась скомканной.

Художественные книги и фильмы не нравятся, там не настоящее. Но и удивительное: очень непонятно, как так можно сделать. Стихи, которые нравятся, похожи на небо: его всегда видишь, в нем летаешь, но до него не дотронешься. Люди тоже и привычные, и далекие. Дайгел и друг, и человек: изобретатель, инженер. Но в том, что привычное, люди такие же, как звери. Хотят защититься, и в том числе от природы.

Увидев разум грифона, басмаданцы задумаются. Зауважают зверей. Охотиться, конечно, им нужно, но не ради трофеев. Даже если не сразу поверят, что разумная, будет интересно их переубедить. А если не согласятся с кейнорцами на встречу с грифоном, надо будет самой к ним выйти: все равно басмаданцы знают, что вместе с кейнорцами приплыл такой зверь. Вот.

Если только кейнорцы от них не скрывают. Они даже не помешали саа-денцам, убивающим дельфинов.

Вот на стене дома, к которой прижимается прилавок, висит басмаданская карта. Горы, реки, города и озеро у границы подписаны стайками неразборчивых извилистых букв: видела подобную карту у алдасаров, но на этой отмечено больше земель. Обведены все границы Басмадана, а к западу — границы еще одной страны, совсем маленькой, и к востоку тоже, но к югу нет ничего, и даже городов на юге Басмадана очень мало.

Когда Скадда взлетела, показалось, что внизу — множество стрел. Огромных, острых, нацеленных на крылья.

Не стрелы, а просто крыши.

Утром Олла, раньше времени вернувшись из города, сообщила, что басмаданцы пригласили к себе в том числе и грифоницу.

Она уже рассказывала: кейнорцы сообщили басмаданцам, что есть еще материки с развитыми технологиями, и страны там недружелюбные, кроме Флорента. Басмаданцы на это ответили, что другие материки далеко, и даже крылатые машины кейнорцев не долетели до Хадиера. Кейнорцы уточнили, что аалсоты скоро станут мощнее. И в Ориенте, и во Флоренте, и в Гартии.

Еще они напомнили, что и дальше вывозили бы ценности, уже сами, без Легонии, если бы не дружелюбие к басмаданцам. Пообещали, что не нападут, если басмаданцы откажутся сотрудничать: лишь заберут своих людей. А Басмадан тогда останется без преимуществ.

Лучше, конечно, чтобы Басмадан согласился сотрудничать. Его людям надо по-другому относиться к животным.

В город теперь пришлось не прилететь, а прийти: с людьми, через ворота. Стражники с ружьями, стоявшие у ворот, носили длинную одежду, расписную: в такой ведь запутаешься и никого не арестуешь. А у тех басмаданцев, что сопровождали Скадду, четверых кейнорцев и двоих ларгутов, одежда была свободной и короткой, и еще они надели плетенные из соломы широкие шляпы.

Басмаданцы посматривали на Скадду с удивлением и любопытством, но ничего не говорили. У них кожа цвета карамели, черные волосы, широкие носы: а вот ларгуты и правда похожи на кейнорцев, светлые, только очень загорелые.

Вблизи и на свету оказалось непривычно глядеть на синюю роспись в виде глаз: будто люди и звери замурованы в стены и могут только следить. Голову припекало, от желтых и кирпично-бурых стен словно шел жар, а ветер дул изредка: горячий, мокрый, будто огромный тур дышал в морду. Мошки лезли не только в глаза, но и под мех, и Скадда очень часто встряхивалась.

Пышные деревья с вечерне-синими цветами лиан — и кожура фруктов на тротуарах, там же косточки, помои, помет фардалл. Рисунки мужчины на стенах: с мечом в одной руке и ветвью в другой, обе вещи он скрестил. Что-то такое уже видела, вроде бы в музее Экеры. Если бы этот человек был живой, ему бы не нравились улицы, но он не возмущался, потому что нарисованный и глупый.

Фардаллы, запряженные в стучаще-гремящие повозки, не обращали внимания на Скадду. Силуэтами они напоминали кейнорских оленей, их головы были почти плоскими, а глаза — широко расставленными: наверное, чтобы мошкам их было труднее найти. На бежевых шкурах словно остались отпечатки лап, обмакнутых в черную краску, а внутри них — отпечатки поменьше, светлые. Хвосты фардалл выглядели как травяные колоски. Пальцы заканчивались огромными тупыми когтями. Слышала, фардаллы легко проходят по болотистой земле, переплывают реки, лазают по горам. На лошадей не очень похожи, но вдруг вкусные? Дайгел показывал на записи странную лошадь, тоже бы такую попробовала.

Здесь все женщины гуляли только с мужчинами, а еще закрывали волосы тканью. При виде Оллы и еще одной кейнорки молодые мужчины почему-то отворачивались, а женщины заслоняли своим спутникам глаза и шикали. Олла скоро и сама набросила на волосы ткань.

У рынка Рамул стал отвлекать разговорами, но Скадда все равно посмотрела на крылья, красные и синие: а от вида черных наружу чуть не вырвалось рычание. Местные люди привыкли, что звери — что-то вроде бегающих мохнатых растений.

Злость казалась горячим комком, что застрял в голове.

Прошли охотники с ружьями за спинами: у каждого на тканевом поясе виднелся значок, и Олла сказала, что это знак разрешения на охоту, а если охотник ранит человека, ему навсегда запретят оружие. Злость ослабла от интереса.

Надо еще тех, кто ловит тавиамов, лишать права быть охотниками.

Потом Скадда подбежала к беседке, увитой вьюнком с огромными голубыми цветами, и заглянула сквозь щель между пластинками коры: внутри общались женщины, играли на инструментах, и на их волосах не было никаких накидок. В помещении висело очень много портретов: как все-таки люди так могут передавать настоящее? Пахло пряностями и незнакомо-обволакивающим, горьковато-сладким: Олла сказала, что это шоколад.

— В беседке — женский угол, — объяснила она. — Здесь считают, что искусство творится для женщин, и женщин должно окружать искусство. А обсуждать проблемы с женщинами для местных — дикость, но с нами выбора у них нет. Те, что общались с нашими из экспедиции, поняли, что у нас все не так. Есть еще женщины из басмаданских Собраний, но то другое.

Басмаданцы уязвимые, а люди сложнее размножаются, чем животные, поэтому отчасти ясно, почему у басмаданцев все именно так. Женщины у них скучно живут: но у них все на самом деле живут скучно.

— Предупреди, что я укушу, если меня захотят запереть в беседку.

— Тебя не запрут, ты шоколад не любишь.

— Вдруг люблю?

— Я его тебе не дам, жадная я.

— А роспись на стенах — для бездомных женщин? — Скадда глянула в подворотню, где пряталась худая басмаданка в грязном голубом платке. Олла пожала плечами.

Путь закончился у дверей одного из зданий, приземистого, с большими окнами и квадратными выступами на крыше. Охранники пропустили. Потом люди пробирались по коридорам, нагнув головы, а Скадда бежала быстрее всех из-за самого лучшего маленького роста. На коврах, покрывавших стену, как разноцветный мох, то и дело замечала мужчину с мечом и веткой.

Потолок плавно становился выше, и, когда он совсем поднялся, все остановились у окованных дверей. За ними было Малое Собрание.

Узнала от кейнорцев, что оно есть в каждом регионе Басмадана, а еще есть Большое Собрание, и многое в стране решает именно оно. Местный правитель — не настоящий, просто символический, хотя кейнорцы его и называют королем. Главных городов в басмаданских льетах нет, и Малое Собрание ездит по всему региону. Оказалось, что пять дней назад оно находилось далеко, но поспешило прибыть сюда, узнав о посланниках Кейнора.

Двери, наконец, открыла охрана, и в глаза ударил блеск солнца, отраженный в каменном полу зала. Люди из Собрания сидели вдоль дальней стены и спинами к окну, куда проникали побеги басмаданского винограда с мелкими белыми плодами, бутанхалы и диронии: ее золотистые лепестки сыпались на блюда с едой.

В боковую дверь зала очень быстро затащили что-то, свернутое в рулон. Конечно, шкуру: могли и оставить, тем более по размерам не тавиамья.

Гости выстроились вдоль ближайшей стены, напротив Собрания, и Скадда остановилась рядом с Оллой. Рамул перевел басмаданские слова приветствия, затем — слова кейнорцев. Потом гости сели рядом с Собранием на низкие и на вид мягкие штуки, обитые тканью: на каждой уместилось по два человека. Люди из Собрания сидели на таких же, и Скадда тоже на такую легла: стыдно, но надо же показать, что к зверям в Кейноре относятся почти как к людям. Ковер у Георга не такой удобный: ему в квартире нужна эта басмаданская вещь.

Кейнорцам жестами предложили еду, и каждый взял понемногу: сыр с небольшого стола, плоды прямо с веток, как и басмаданцы. Олла схватила шоколад, опередив Далганга, а потом отломила Скадде.

Странный вкус, сладкий и мажущийся. Запах лучше, хотя все-таки тоже приторный. Цвет интересный, как у шкуры Венти: и немного темнее, чем кожа басмаданцев. Необычная у них кожа, не знала, что у людей бывают такие разные цвета. А если басмаданец заведет детей с кейноркой, они будут еще интереснее?

Глава земледельцев региона, главы охраны городов, поддержки городов, образования, духовной власти, медицины, суда, искусства: у всех одежда белая с золотистыми геометрическими узорами и поясами такого же цвета. Плетеные чистые сандалии. Как такие люди ходят по местным улицам и не боятся испачкаться? Еще есть женщина, старик и ребенок: каждого из них выбирают только на одно заседание.

Наконец, басмаданцы заговорили, а Рамул стал переводить. Он сообщил, как люди из Собрания удивляются связи кейнорцев со зверями, и как люди из экспедиции рассказали о даре лаохорта Империи, который помог укрепить эту связь. Басмаданцам, конечно, не сообщили, что инарис дает видеть зверей в человеческом облике. Такое пугает даже флорентцев.

— Проверим, с наивысшим возможным уважением к вам, — это были слова строгого басмаданца с бородой, обрезанной наискосок. — Пусть один, кто пользуется дарами двух лаохортов, с охраной дойдет до выхода.

Вышла женщина-кейнорка, а потом басмаданцы попросили Скадду заговорить измененно, и Скадда в инарисе сказала Аверанг:

— Шоколад мне не понравился, но ханкерму в джунглях вкусные: правда, я ела только жареных. Еще мне не понравилось, как выглядят стражники. Как здесь готовят стражников для службы, и почему они носят неудобное?

Олла Аверанг передала все Рамулу, и он перевел. Потом Скадде пришлось выйти, и показалось, что выгнали: но это просто была часть испытания, а они здесь гораздо проще, чем у Рагнара. Про шоколад, ханкерму и стражников Скадда повторила для кейнорки, которую басмаданцы увели к выходу. Затем вернулась с ней, и кейнорка передала все правильно. Собрание долго шепталось, а ребенок при этом показывал на виноград, дергал одного из Собрания за одежду и хныкал.

— Мы удивлены, — сказал Рамул, хотя удивленным не выглядел. Зато он выглядел очень юным, если сравнивать со многими из Собрания. — Вы даже так сотрудничаете с другими странами материка. Хотя это может быть и основным даром вашего лаохорта.

Почему же они такие недоверчивые? Скадда нахохлилась.

Потом Скадда вышла на улицу со стариком из Собрания, с кейнорцем и с переводчиком, а в это время на высокой крыше показали рисунок размером с ноготь мизинца. Скадда в инарисе рассказала кейнорцу, сколько на рисунке узоров, какие они и какого цвета. Рамул перевел, а когда человек, державший рисунок, спустился и его показал, все, конечно, совпало. Как же могло быть по-другому, и как можно видеть хуже? Старик покачал головой.

Люди из Собрания опять очень долго совещались, иногда смотрели на Скадду с опаской. А ребенок уже каждого из Собрания подергал за одежду: он точно хотел поесть, поиграть и домой. Никто с ним не поиграет? Женщина смотрела лишь перед собой: наверное, она как Данри, которой нравятся только свои.

Скадда подошла к ребенку, разрешила ему дотронуться до клюва, затем побегала с ним по залу, дала себя поймать и зарыться головой в мех. Он все равно не гладит, почти дерется, так что можно. Люди из Собрания пару раз улыбнулись.

Рамул переводил все увереннее.

Раньше еще узнала от Оллы, что после того, как люди из экспедиции вылечили двух басмаданцев, ларгуты признались местным, что общались с легонийцами и знают их язык. С кейнорцами лесные люди договорились об этом заранее.

После этого признания ларгутам приходится отдавать басмаданцам больше денег. Из тех, что лесные люди получают за товары. Но зато ларгутам теперь много платят за переводы, так что они, получается, даже победили.

Оказалось, алдасары еще и вернули басмаданцам древний кувшин с Набувисом, тем самым героем с мечом и ветвью: поэтому сумели пройти в город до приезда Собрания. Басмаданцы в знак благодарности про это напомнили, а затем заговорили о том, как Кейнор им может помочь в судостроении.

Кейнорцы передавали, что раньше Легония укреплял власть над полоской океана между Гахаритом и Басмаданом, и за годы экспедиции там стало меньше вьортов. Теперь Легония эту полосу потерял, и Басмадану это может навредить. Сказали, что Басмадан, когда Кейнор поможет ему с флотом, сам усилит власть над частью океана и создаст морской путь.

В конце высказались женщина, старик и ребенок. По словам Рамула — взгляд сердца, опыта и невинности. Женщина боялась перемен, старик тоже, а ребенок хотел побегать с «большим тавиамом» и конфет: ну вот, хотя бы один захотел сблизиться с животными, так что в чем-то переговоры удались. Наконец, басмаданцы передали, что все обсудят и в Большом Собрании, а потом там утвердят, нужен ли Басмадану Кейнор.

Их мнение можно изменить хотя бы насчет зверей. Уже многое показала басмаданцам, но слишком они недоверчивые. Надо показать им еще и письмо, но они не должны решить, будто кейнорцы не читают осмысленные записи зверя, а передают что-то свое. Скадда кивком позвала одного из басмаданцев, потянула Рамула за рукав и, когда дали все нужное, стала записывать.

«Вам тяжело принять перемены. Мне тоже: но люди эмоциональнее нас, зверей. Я с людьми очень долго жила и хорошо их понимаю. Для вас сейчас все резко изменилось. Ведь одно дело — знать, другое — увидеть. У меня было то же самое».

Записывала до ломоты в клюве, которая перешла в тянущую теплоту: как в крыльях, если много летаешь. Писала про жизнь с Дайгелом, про гахаритцев, кейнорцев. Так, чтобы басмаданцы поняли: нельзя столько всего написать неосознанно. Рамул читал, а Скадда подняла голову лишь спустя много времени.

Басмаданцы смотрели так, будто глаза на стенах их домов заглянули вовнутрь. Один из Собрания протянул Скадде руку, а Скадда положила на нее лапу. И потом приписала — с полным ощущением, что это правильно, и с теплотой в крыльях:

«В Собрание можно добавить зверя?»

26 веланы, Дайгел

— Это что у вас? — спросил охранник Ваммельхола, глядя на вещи, которые Дайгел еще не вынул из сумки.

— Видеокамера и кассеты, — ответил Дайгел.

Обе толпы — та, что в замковом саду, и та, что двигалась к воротам — превратились в гремящие моря, вот-вот и смоют все сугробы, похожие на залежи пенопласта. Да и сделают из них корабли, раз уж они такие корабельные мастера.

— Скажите, вас вдохновили на это изобретение пейзажи Далии? — спросил охранник.

— Вам удалось запечатлеть на камеру гартийские произведения искусства? — послышалось рядом.

— А Ташчин, Ташчин?

Дайгел показал охране замка письмо-приглашение от Вестомора Мареза, где тот просил заснять себя с гартийцами. Должно быть, алеартские суеверия гласят, что для тех, кого записывают на одну камеру с тобой, ты станешь приятелем. Как бы алеартский лет-танер не с вьортами сблизился: хотя не ясно, с кем лучше.

За воротами Дайгела, Энкела и Киту вновь окружила неуемная толпа, а Басна умчалась взрывать снег чернотой в глубине ваммельхольского сада.

В замке сейчас идет официальная встреча с астельцами. Туда — кроме зала, где ведут переговоры — все равно пускают людей, но на улице дышится вольнее.

В Далию на днях заявился Акреон: сейчас его здесь нет, зато есть глава внешнеполитического ведомства и председатель правительства. Слышно, что у Легонии будет настоящий посол в Астелнал, но до нее поди доплыви через вьортские моря. Посол, как и посланник, будет сидеть в Ташчине, оккупированном волчицей, что умеет менять людские эмоции, как настройки у прибора. Такие переделки бесследно не проходят, а старикам наверняка пришлось хуже всех.

Кита смотрела вглубь сада и вдруг встрепенулась, как скворец, заметивший спелую черешню в актарии. Дайгел развернулся — прямиком к Астелнал, что неслась меж заваленных снегом кустов с наглой свободой, как по своему материку. Перемахнула через скамейку, а алеартцы отступили с ее пути, лишь Кита осталась на месте.

Астелнал легла у ее ног, замотала хвостом, заелозила мордой по сапогам, будто их начищая, а подскочив, уперлась передними лапами Ките в куртку. Кита задержала руку над волчьей мордой, и ее пальцы дрогнули, точно вот-вот дотронутся до костра. Да и зарылись в жесткую серую шерсть, медленно сжали, потрепали ее.

Будто воды океанской вылили за шиворот. Что еще за непотребщина?

Человека себе заграбастала, вот ты ж дрянь заморская. Заманила ребенка разговорами да гидропланами. Ты бы ей про дар свой для начала взяла да рассказала.

Энкел застыл, и алеартцы, что двинулись к Ките, чуть его не снесли.

— Надо же, она гартийская девушка, а почему вы не с остальными?

Басна рванулась к Ките, а Дайгел свистнул собаке и шагнул к ответвлению тропы. Басна, подбежав к Дайгелу, с непониманием заворчала в сторону новоявленной гартийки.

— Астелнал, видать, не прочь, чтобы алеартцы узнали правду насчет Киты, — шепнул ей Дайгел. — Но и не открывает она эту правду. А ты не гартийская собака, и алеартцы пусть и не мигом, но сообразят, что к чему. Подыгрывать волчиным хитростям не будем, и Кита не будет, если у нее осталось соображение.

Басна скосила глаза так, что стал виден белок, и опустила голову.

— Ты не при делах. Я все то же читал и видел, что и Кита. Не хотела бы она — не связалась бы со всякой поганью.

Вздохнув, Басна легла у ног.

— Глаза у гартийской девочки прямо как у нас, — заметил кто-то из алеартцев.

— Я… — Кита схватилась за Астелнал, как раньше хваталась за Басну. — Здравствуйте. Я просто… ребенок разных народов.

— Астелнал теперь в мире и с другими странами Гартии.

— Так хорошо говорите по-легонийски.

Приложить бы ком снега то ли к своей башке, то ли к их головам, то ли Киту снегом накормить, то ли не снег взять, а чего покрепче. Либо выпивку, либо кирпич. Главное, как Кита с ней связалась-то так быстро?

От Легонии отказалась, вот в чем дело.

Астелнал липла к Ките, как репейник, а когда отлипла, от входа в замок как раз объявили, что закончилась официальная встреча. Дайгел двинулся к дверям. Кита догнала и теперь молча шла рядом, глядя перед собой и сцепив за спиной руки.

— Собаку зачем обидела? — спросил ее Дайгел.

— Я не обидела. Она гуляла, и с Астелнал ей трудно, — Кита огляделась. Басна примкнула к Энкелу, а Астелнал вбежала в замок.

— А тебе, я вижу, с Астелнал легко.

Молчали, пока не подошли ко входу в зал. Кита косилась в сторону Басны, та глядела на нее виновато и поджимала уши, а Энкел водил рукой по этим ушам. По коридору простукала копытами лань, ее в чем-то с улыбкой убеждала служащая.

— Никак Астелнал давала тебе инструкцию по тому, как это все объяснить легонийцам? — спросил Дайгел. — Или по тому, как с ее даром обращаться?

— Она меня все-таки не утопит речкой, — Кита усмехнулась и резко посерьезнела. — Басна не обиделась, я ее знаю, но… она считает, что виновата, но она не виновата.

— Объяснил ей уже. Как и то, что не надо ей покамест к тебе подходить. Тьфу ты, как будто советую, как тебе лучше маскироваться. Хотя что тебе еще делать?

— Плыть в Ташчин. С тобой, конечно.

Взъерошенный скворец. Правде про Астелнал не поверит, и сам бы сейчас не хотел в эту правду верить. Астелнал ей уже без всякого дара мозги промыла, и сеяла вон враждебность к Кейнору.

Может, и Энкела пригласить в Ташчин? Сейчас он уж больно посерьезнел, а Кита все смотрит на него, ища поддержки. Энкелу, как алеартцу, и так без общения сложно, а тут еще и вновь от него уезжать. Ради дружбы приходится чем-то поступаться в разумных пределах, тем более с Энкелом можно толково поговорить.

— Давай с нами на Ташчин, — предложил Дайгел. — Вернешься — клиенты повалят пуще прежнего, раз они так к Гартии тянутся. Да и там подзаработаешь.

— В самом деле, отчего не попробовать, — оживился Энкел: а глаза-то остались задумчивыми. Приблизился, Басна же осталась за его спиной. — Сказать по совести, я не любитель так далеко отправляться, но если уж с вами, то ладно, сколько мы уже ездили, вот да. Насчет тебя, — и глянул на Киту, — я к таким переменам не привык, подумать мне надо, но зато меня введешь в гартийское общество, покажешь, что да как.

— Это похоже на какую-то месть, — пробурчала Кита и подмигнула Басне. Басна упрятала нос в лапы. — Я и общество — это, ну…

— В общество черепах и гидропланов, так и быть, — успокоил Дайгел. — Энкел, а вот каково это — трогать огонь? Ты мне объясни доходчиво.

— Это будто чувства твои для всех открыли, подарили их тепло окружающим, и ты сам свои чувства можешь по-новому постичь, понимаешь или нет, — ни разу, дикость какая-то. — Хотя у тебя по-другому все устроено, вот да, и настоящий дар Кранара должен внутреннее скрывать и защищать. Он с камнями, думается мне, связан, но с такими, внутри у которых интересная начинка, будто вот у опалов и кварцев, кранарских твоих конфет. Скрытые убежища в камнях он может создавать, должно быть.

— А что, я бы не отказался, убежища мне нравятся. Всякие там шалаши, — и ведь ничего на этот счет не лезло в голову, будто нарочно гнал от себя мысли о кранарском даре. Будто стремился цепляться за прошлое.

— Я же тебя не подводил никогда, ну и вот.

— Я тоже, — тихо добавила Кита. Дайгел показал ей кулак одновременно с Энкелом, а Басна недовольно загудела: дескать, не обижайте непутевую.

Когда служащие пригласили в зал, теплый и оформленный в бело-зеленых тонах, Вестомор, ожидавший там с гартийцами, приложил левую ладонь к правому плечу, и Дайгел тоже.

— Разделяю радость ваессена, председателя правительства и всего нашего народа о создании посольства Легонии в Астелнал, на Ташчине, — произнес Вестомор. Вот падлы. А где этот председатель-то? — Соответственно, и в Легонии появилось теперь посольство Астелнал. Снова отправитесь на Ташчин, кордан Эсети? Ваш пример и пример тенны Киты Ренски, а также Керки Варданги и Басны Ренски вдохновил многих легонийцев на то, чтобы посетить землю Астелнал. Разумеется, после голосования. Керка и Басна ведь тоже смогут, гм, проголосовать.

У Киты наконец-то включился мозг, и она скрылась, только мелькнула макушка. Хорошо, фотографии участников поездки не примелькались, кто их там особо запоминает, тем более в зимней одежде узнать непросто. Да и Басна — не единственная собака породы гальм.

Большой котяра, черный с белым, прошел с поднятым хвостом мимо гартийцев, а как только один попытался его погладить, тотчас зашипел.

— Он не дает себя трогать посторонним, — сообщил Вестомор Марез. — Альман Катадор, они просят прощения.

Кот скосил на людей недоверчивый тускло-желтый глаз и заругался, потом замахнулся на Вестомора, ощерился, а вот о лапы Басны потерся и полез к ней обнюхиваться. Басна чуть смерч не создала своим хвостом.

Из зала все отправились в хранилище Ваммельхола, и туда набилось столько алеартцев, сколько во всей Алеарте не сыщешь, да все старались держаться так, чтобы коту на хвост не наступить, притом на ботинки людям порой наступали. Астелнал вскарабкалась на верхние полки хранилища, и Кита то и дело на нее посматривала.

На одном из телевизоров поглядели ташчинские записи Дайгела: про быт да про традиции. Ни председатель правительства, ни глава ведомства на просмотр не явились. А где ж наместник Табон: на Ташчине людей присмиряет, или с легонийцами куда-то поехал?

Легонийцы-то были не против, чтобы кранарец отправился на разведку. Его не жалко. А теперь сами повалят, мореплаватели. Гахаритцы-то, настоящие морские, в Ташчин не повалят, им это даром не надо.

Гахарит. Точно же, Зенрамот: совсем забыл про бывшего начальника. Обещал ведь ему, что изобретение будет гахаритским. Если даже Гахарит отколется, все останутся на одном материке, и лучше уж сотрудничать. Да и какие бы ни были проблемы в том ЛОРТе, но с камерой он подсобил.

А еще самому никак не добыть и не выточить детали для камнеуборочных машин.

— Прошу отметить, что эту камеру я сделал при содействии гахаритского ЛОРТа, — объявил Дайгел, когда закончился показ. — Вот какое у них качество материалов, — правда, картинка прыгает порой, как буквы, написанные Скаддой, но это уже зависит от качества рук.

Алеартцы загалдели про Гахарит: отделится или не отделится. А потом принялись гадать, мастерят ли что-нибудь в Ташчине. Дайгел, как договаривались, записал на видео Вестомора Мареза вместе с гартийцами.

Есть еще одно дело: и заработанного в Ташчине на эту поездку хватит.

В приграничном городке автостанция — ларек-переросток с двумя окошками кассы, обшитый досками и прикрывающий людей от снега ржавым козырьком. Керка притащила из лесостепи к автобусам дохлую тварь с четырьмя рогами и, чавкая, объедала, пока люди ее осторожно обходили. По новостям твердили о новых гуманитарных конвоях Талис в Кранаре, о вспышках эпидемии уже в Ледаре, центральном округе.

Мысли — как оголенные провода. Дайгел взял газету у мальчишки: сейчас все опровергнут в статьях, мало ли какие слухи.

Не опровергли.

Зато есть цель, и тревожные мысли-провода ею обмотал, как изолентой. Тирниски были на днях у городка Заланты, в никому больше не нужной горной глуши вблизи от Гахарита. Помогали там разобраться с иллатами. Оттуда кто-то звонил в нормальный моллитанский город, вот и просочилось.

— Если бы ты и не упомянул про наш вклад в твою камеру, никто был бы не против, — врал бывший начальник Зенрамот из трубки телефона-автомата. — Признателен, что нас не забываешь. Новые идеи имеются?

Для Гахарита приобрести новые идеи да назвать их своими — важнее всего.

— Спроектировал пару вещей для моллитанцев, под горные условия, — а у гахаритцев тоже местность горная, им самим пригодятся такие изобретения. — Как тебе идея продвигать в Моллитане гахаритское качество?

— Подойдет, — с осторожной радостью произнес Зенрамот. — Где именно?

— Собирался в Заланту, она как раз на границе с вами и в предгорье. В газете вот как раз о ней читал: там с иллатами проблемы, тирниски разбираются. Людям надо тем более подключиться. Если туда приедут из ЛОРТа, иллаты и подавно подожмут хвосты.

— Договоримся тогда о встрече в Заланте с моллитанским ЛОРТом, я думаю. Опишем ему и местным жителям наше предложение.

Помощь Гахарита будет этому ЛОРТу по душе: не понадобится самим что-то делать, еще и наладится связь с соседом. Уже как с отдельной страной.

А про придуманный вклад тирнисков нужно будет сказать уже при встрече.

Дайгел поинтересовался, как там в ЛОРТе дела, выслушал вранье о том, что коллеги весьма скучают, наврал в ответ и повесил трубку.

Черная машина затормозила с плавностью удара в челюсть и примерно с тем же звуком, а в лобовое стекло ей врезалось вечернее солнце.

— Чего ты волчицу притащил? — выбросила Юнна в открытое окно вместе с окурком. Дайгел закинул окурок ей обратно, Юнна забормотала про кейнорцев и метко закинула мусор в урну.

— Ишь как тебя в форме держу, — сказал Дайгел и облокотился на машину.

— Я заметила. Кстати, грифона приютили. Один приезжал к нам с запада продавать мясо, сказал, что кейнорский зверь в охоте ему уже неплохо помогал.

— Как я понял, тот охотник лесные товары в центр скупки не сдал. Грифоницу-то привлекли считай к криминалу. Но да в Гвардии криминала побольше.

— Понятливый, — Юнна, выбравшись из машины, свистнула волчице, а та бросила дохлятину в снег и подошла. Юнна принялась ей что-то шептать на ухо, а Керка слушала, держа хвост вверх, и этот хвост постепенно опускался.

Дайгел занял место за рулем. Керка потом долго тарахтела с задних сидений, будто там прогревался еще один двигатель. Когда машина двинулась, лапа пихнула в плечо, и когти ощутились сквозь куртку.

— Юнна говорит, у Герти генетическая болезнь, — хмуро сказала Керка в инарисе. — Тогда заводить с ним волчат я не буду. Правда, я давно не говорила с таким умным зверем после Денгара. Герти, как Денгару, интересно искусство. И техника. Мне не интересно, но мне интересны такие звери.

— Так и Луи интересно, — заметил Дайгел. — Езжай со мной в Моллитан, пообщаешься.

— Луи мне не нравится, — Керка повернулась к окну, и солнце лизнуло ее рыжим языком в лицо, как щенок. — Ленивый, запах кошачий, вечно вылизывается. У Денгара не так раздражало.

— А Денгар не пробовал учить тебя писать? — тот тирниск первым из зверей научился письму, и, может статься, часть умений перешла Луи как раз от него.

— Ты шутишь?

Керка теперь выглядит на полтинник, даже на пятьдесят пять: весной смотрелась куда моложе. Ей почти девятнадцать, волки доживают до двадцати пяти. Вот грифоны могут жить хоть до пятидесяти, и Скадду, должно быть, не придется терять.

— Отпусти здесь, — сказала Керка. — Вызнаю, как работают гвардейцы у границы. В Ташчин вернусь в другой раз.

Дайгел ее выпустил, уши ей потрепал, и волчица, играясь, прикусила руку да коряво мотнула хвостом. Пусть бежит себе. По своим соскучилась, а в Ташчине ей тяжко.

— Охотникам не попадись, Талис тебе не Ориента. То бишь, не нормальная Ориента.

После ухода Керки долго чудилось, что машина непривычно просторная.

До границы быстро домчал, потом проходили таможню, и легонийская оказалась куда дотошнее. Хорошо хоть сами были налегке, а ведь другие люди носились и со здоровенными сумками, и с детьми.

Талисская трасса оказалась на удивление ровной, можно было б немного и поговорить, да вот все, что мог бы Юнне сказать, мерещилось сухим и бессмысленным, как старые листья. Знал ли ее когда-нибудь, да и есть ли смысл переться в ее Манскор.

Если не задумываться, то чудится, будто снова едешь на грузовике через весь Кранар, но на пути — живые города и села, вон огни вдалеке рассыпались. Дорога как раз ведет на восток. Вот вновь одна черная мерзлятина вдали, а прямо за фонарной ржавчиной трассы — грязные кляксы деревьев. В восточном Кранаре-то горят фонари?

Завтра День-наоборот, да что в нем теперь толку.

— Я раскапывала имперские города в Талис, — негромко сказала Юнна. — Давала интервью о том, что шибко мне вся эта имперская древняя история нравится, и сама Талис тоже. А Талис прочитала про меня статьи в своих газетах. Ну и прибежала она за мной в Гахарит. Я ей тимису налила, для виду. Кранару твоему тоже бы понравилось. Хотя, может, ему покрепче чего налить, чтоб для здоровья. Он же верит, что на чего глядишь, то на тебя и влияет.

Слова она выбирала, как съедобное из кулька, где перемешаны настоящие камни с кранарским конфетным кварцем и опалом.

— Если что, мне с Кранаром все понятно твое это самое, — добавила Юнна. — Мы опять гуманитарные конвои отправили. К Харгалуву. На северо-восток кранарский — тоже.

Дайгел остановил машину, обхватил Юнну за плечи одной рукой, посидел с ней так немного. Запах у нее древесно-пряный, фиолетовый, как у листьев улибиса: с ним и само время — объемное. Уютная по-своему, вот что ты будешь делать.

— Она провела собеседование, я ей приглянулась, — послышалось спустя время. — Обычный работодатель, вот ага.

А ведь ясно, отчего Талис выходила к немногим. Легония, разумеется, ощущал ее на землях, которые забрал себе, и то, что чужой лаохорт никак не умирал, прибавляло Легонии подозрительности в отношении талисцев. Вот Талис и не хотела давать ему повода закручивать гайки.

До поры до времени.

— А если бы не приглянулась?

— Да она в людях разбирается.

— Может, у нее, напротив, за тысячелетия укоренились всякие там ложные представления, а?

— Ты-то в лаохортах разбираешься, Империю от ее части отличить не можешь. Еще, как выяснилось, Герти сообщил ей, что наслушался моих рассказов про нее. А еще хотел в Талис сделать Гвардию, нашел волчицу, ее медведь задрал. Потом Герти команде Мьенеля раз двести помог, пока его не приняли. Меня им рекомендовал. Перед отъездом ты мне подвернулся. Потом уже, если честно, мне, так, чуть грустно мне было. Но тебя я знала пару дней, а Талис всю жизнь люблю, извиняй. Свали с водительского на минуту.

— В Манскор именно я веду, по договоренности. Так что не лезь давай.

— А это не в Манскор.

Раз такие дела, то пускай.

Она повела машину по тряской дороге мимо когтистых кустов, мимо избушек с блеклыми окнами, и вскорости забрезжили городские огни, а над ними повисло красное зарево. Взметнулось ярче по облакам, ни дать ни взять закат, и медленно погасло, потом опять полыхнуло, будто солнце попятилось. Вышли вместе, да так и глядели на пульсирующий запад.

— Завод сливает шлак, что ли?

— Он самый, — кивнула Юнна.

— Красотища, чего уж.

Манскор напоминал гриб, забытый в пакете на пару месяцев. Деревья выбросили в небо ворохи скрюченных веток, как мусор, да скрипели сучьями: «Вывезите».

Юнна шла в зеленой форме народной полиции, с пистолетом в кобуре на поясе. Сосредоточилась на городе, как на здоровущей машине, где требуется отыскать поломку. Ночью она оставила машину недалеко от своего подъезда, кинула ключи на капот и сказала, что никто не уведет этот автомобиль, кроме настоящего владельца.

Город, упаковавший людей в серые коробки своих домов, таращил заспанные глаза невыключенных по утру фонарей. Остановясь у перекрестка, под нервно мигающим рыжим светофором, Юнна прищурила раскосые глаза и сунула Дайгелу в руку свернутый листок.

— Подам знак, разверни тогда.

— Средство усмирения толпы?

— Увидишь.

Тротуары тут вычищены от льда и снега: правда, лед и снег собраны по краям тротуаров в серо-бурые кучи, но то уже иной вопрос. Ребятня в этих сугробах строит дома, подпирает палками и бутылками, бормочет на талисском: местный вариант детсада или яслей. Плакаты и таблички на автобусах — на талисском, названия улиц и вывески на магазинах — тоже. С крыш убирают снег, лед вон скалывают: даже с крыш домов захолустных улиц, похожих на плесень. Вон уже и дороги новые пошли заместо разбитых.

Дайгел немного отметил все это в тетради: камерой ни к чему в глуши светить.

У местных, выходит, появилось прошлое и, вероятно, будущее. За счет Кранара.

Вдоль ограды стройки протянулись косо сбитые из досок прилавки, а по ним продавцы разбросали камни, перекрашенные с разной степенью корявости под цветы шиповника или бархатцев. Знакомая картина, вот только в Кранаре это смотрелось цивилизованнее.

— Наши перенимают кранарские праздники, видишь ли, — сказала Юнна. — Хотя нет, День-наоборот, получается же, исконно наш. Ориентский, древний.

А в голове он чисто кранарский, и все тут.

— Еще у вас сегодня универ открывают, — добавила Юнна. — Наши вложились.

Продавались и куски дерева, и перья, переделанные под гранит или мрамор, и так же выкрашенные цветки: специально их зимой для этого, видать, здесь вырастили.

В Кранаре-то живое давно не изменяют.

Рядом с прилавками толпились манскорцы, а вблизи от толпы дежурила полиция, и Юнна тотчас присоединилась к своим да заговорила с ними. Вынула из кармана лист навроде крапивного, но длиннее да острее: камень, ясное дело, но выглядит прямо-таки листом.

— Кантокрида, — объявила она, и один из ее коллег, высокий и бородатый, отшатнулся:

— Растудыть за горы флорентские, а коль нет гор, пущай повырастут.

— Вот это точно власть над природой, — сказал другой, тот, кого Юнна пару секунд назад звала Беналем. Да присвистнул. Герти встал с ним рядом, как служебная собака.

У кранарцев-то День-наоборот — не праздник власти над природой, а праздник возрождения жизни.

Лист на ладони Юнны изогнулся и дрогнул под ветром, как настоящий, а Юнна коснулась ладонью кисточек на рысьих ушах. И откуда же взялась вдруг эта Талис. Отведя ладонь, Юнна медленно наклонила голову, как и остальные полицейские: да и продавцы, и прохожие.

— Лаохори, империя, — сказал Беналь, прикладывая кулак к груди. — Жить тебе еще столько же и столько же, многократно.

— Да Манскор чтоб поразвертывался вширь да ввысь, — добавил тот, что с бородой.

Юнна подкинула на ладони листок и сообщила своей зверюге, что та выиграла. Талис на нее больно уж долго смотрела, точно видела что-то сквозь саму Юнну, и взгляд у зверюги как будто смягчился: а после она запрыгнула на ограду стройки. Сразу хлопьями повалил снег, замелькал перед глазами.

— Покажи чего, — раздался выкрик.

— Мужику моему покажи, как кран чинить.

Отрывистые фразы, жесткие, многие на талисском — а звучит он как исковерканное отражение кранарского. Юнна кого-то оттеснила, чтобы не задавили друг друга.

Недостроенные дома щетинятся арматурой, а плакаты на заборе показывают, во что эта стройка должна превратиться лет через пять или тридцать пять, как пойдет. У нарисованных зданий — роспись по стенам в виде пиров и битв: древняя имперская.

А за Талис уже не стройка, а дома с тех плакатов. На стенах тонут корабли, копья скрещиваются и впиваются в тела, катятся головы. Толпа огрызнулась, точно звери поприветствовали вожака.

Забора нет, будто взяли да свалили. Рысь сидит в воздухе, за ней видна трава, стылая зелень иллюзорных дубов и лип, турники и горки, беседка, фонтан. Над людьми возник навес от снега, да только снегу без разницы. Как ни считай, будто бы его нет, все равно набьется за шиворот, а летом солнце все равно напечет башку, несмотря на иллюзию тени. Дайгел протянул к навесу руку и поймал снежинку.

— Чего за ерунда? Кто сюда полезет? — женщина махнула рукой в сторону горки, и та превратилась в развалины сарая с торчащими камнями и кусками битого стекла. — Вот, умеешь же нормально.

— С тобой разберем, — говорила другая, показывая на беседку приятельнице. — Дровищи знатные, сосна же?

— Дуб, чего ты. Из дуба лавку надо делать.

— Дуб холодный, отмерзнет все, а в сосне тепло живое. Ты же из дуба не делаешь…

— Псину из него резала, забыла, что ли?

Мелькнули в памяти резные деревянные статуэтки из арнодского музея.

Миг — и снова стройка, да никакого навеса, а на прилавках и в ладонях манскорцев — настоящие листки, цветы и ветки, еще и шиповником несет. Серые перья обратились в камни. Юнне-то подарил окаменевшего аммонита, подходит к празднику, да не хотел бы, чтобы Талис его трогала своими иллюзиями.

Скадда как-то верно сказала, что инарис — не настоящее. Вовсе теперь не жаль, что все так переменилось. Тем более оно всегда так обстояло, а потом развеялась самая крепкая из иллюзиий. Кранарцы лишь малая часть империи — да и что с того. Люди они отменные. Сколько всего добились.

Вон уже в Харгалуве кранарцы выжили наперекор эпидемии. Сами и создадут вакцину: да и лекарство.

Талис приблизилась к Дайгелу, и от чуждости все померещилось отдаленным и тусклым, а перед лицом возникли кислотно-зеленые буквы:

«Я этот праздник придумала, — зеленый переходил в фиолетовый, буквы росли и съеживались, на их место вставали новые. — Это игра. Меня никто не переиграл. Одна лишь пробовала». Известно, кто.

Снова Талис больно уж пристально глядит на Юнну, и будто бы даже улыбается. Никак еще чего-то Юнна скрывает, да политическое?

Дайгел отмахнулся от букв и, едва коснулся, они истаяли. Глядя Талис в глаза, схватил с прилавка цветок: зараза, прямо-таки растение, и красные лепестки махрового шиповника так и вздрагивают от ветра. Сжал покрепче, пока не ощутил вместо растения камень. Потом вернул его, взял обманный камень и сдавливал, пока не появилось перо. Кранарский это праздник, вот и все дела.

Талис шагнула к Дайгелу: с интересом в беззрачковой ржавчине глаз.

«Ты меняешь вид вещей, — стал выводить Дайгел на снегу палкой. Она превратилась в собачью лапу, тогда назвал ее падлой и врезал, чтобы в себя пришла. — А Кранар давно изменил твой праздник».

Талис прищурилась и отошла к своим. Дайгел выцепил взглядом Юнну в толпе, а Юнна подмигнула и махнула рукой. Развернул тогда листок: на нем узнавалась улица, что тянулась впереди, да вот только на месте многоэтажек закручивались древние башни с барельефами. Еще и всякие лестницы, фонтаны там были нарисованы. Альтернативный Манскор.

Подъехала та самая черная машина, в которой Дайгел сюда привез Юнну, а как затормозила, полиция оттеснила людей подальше, и выбрался Олквен Мьенель, глава Талис. Ростом мелкий, одет по-простому, выглядит как обычный работяга.

Город будто прозрачной волной окатило. Впереди — не Манскор, а оживший рисунок Юнны: колонны да зубчатые башни, лестница с перилами в виде замерших водопадов, фонтаны посередине каждой ступени. Скульптуры изо льда: воины в кольчугах, девушки, одна похожа на Юнну, вон и Юнна улыбнулась, но вновь превратилась в полицейскую, строгую, с цепким взглядом.

Один из балконов, весь словно ледяной, то и дело подергивался дымкой, будто по нему проходили помехи. Виднелись сквозь иллюзию настоящие грязные балясины. Дайгел приблизился к Талис и вывел веткой на снегу:

«Иллюзию поправь».

Талис, запрыгнув Мьенелю на плечи, встала прямо-таки горделиво, и Мьенель почудился выше, чем на самом деле, пусть это была и не иллюзия Талис, а обычная человеческая иллюзия.

— А иллюзия выпивки где? — раздалось среди столичных жителей.

— Это самогон, «Белую равию» давай.

Тоже ощутилось, будто выпил чего-то крепкого, причем и впрямь похожего на «Белую Равию». Дайгел сорвал с елки хвоинку да погрыз, чтобы перебить этот вкус — настоящий вкус, прямо что надо, вот сволочь.

Елки поинтереснее, в детстве их ветки разбирал, как конструктор. Да это и есть конструктор: простой, но объемный, продуманный. Шишки на концах веток — прямо-таки лампочки, и елке, прежде чем их зажечь, требуется много деталей соединить последовательно.

Перед лицом шарахнули крылья.

«Ты хочешь его видеть, — красные буквы, как свет орлиных глаз. — У всех праздник. У тебя тоже должен быть».

Вот дрянь-то какая. Люди вне Талис не принимают ее лаохори как свою, а все равно она может дар с ними использовать, раз с древности владела их землями. Паскудно же устроено.

На самом деле, разумеется, Талис на плечах у Мьенеля, и никто больше не видит ни Кранара, ни слов. Она, выходит, изменила личное восприятие. Дайгел снова протянул руку, чтобы разбить иллюзию, а перед глазами вспыхнуло:

«На западе Кранара я превратила камни в цветы и рыб. Я дала его людям праздник. До востока уже не добралась. Но хотя бы один восточный увидел праздник».

Заботливая тварь.

Если вдуматься, по факту она в древности спасла Кранар, да и Кейнору вон недавно помогла. Да мало ли что сделаешь ради дипломатии. Никакой в ней искренности нет.

— Памятник тебе поставим, — слышалось из толпы. — Будешь его оживлять, будет два лаохорта у нас.

Машина Мьенеля удалилась, здания померцали, пошли помехами, да и стали нормальными, а люди все не отходили от Талис. Кто-то интересовался, устраивала ли впрямь Талис — и сразу поправил на Ориенту — пиры, где сырую гнилую тербету маскировали по просьбе правителя под изысканные блюда. Талис кивнула.

Дайгел многое отмечал, чтобы не забыть ничего исторического, а Талис то кивала, то качала головой: не говорила, ведь силы потратила на иллюзию, как получку на дорогущий телевизор. Талисцы спрашивали про древность: об иерархии воинов империи, о системе образования, об отоплении в богатых северных домах. Про слуг из Гартии при дворе: кого-то иноземного, оказывается, и впрямь выносило к нынешним алеартским берегам. Интересовались еще, кого из древних политиков она больше всего ненавидела и может ли умершему родственнику передать, что он тварь, а еще — какая гора ее задолбала больше всего за четыре тысячи лет.

Обычно лаохорты силы сном восстанавливают, но тут у нее такой подъем, что и засыпать, должно быть, не обязательно.

За день неплохо прогулялся по городу и под вечер вернулся туда, где оставил Юнну. Юнна как раз оставила работу, и Дайгел, уйдя с ней подальше от толпы, сказал:

— Проверить бы, правда ли, что на Хадиере, в древней Алеарте, те же очертания реки, что и в Алеарте нынешней.

— Серьезно?

Закат расписал лицо Юнны оранжевым, под цвет глаз Талис, и та же рыжесть поблескивала в снегу.

— Вполне вероятно, что и бывают одинаковые речки, раз уж бывают столицы-альбомы. А это вон у вас что? — и Дайгел указал на нелепое здание с прозрачной выгнутой крышей. — Какой-нибудь обрывок иллюзии?

— Теплица, — ответила Юнна. — Мы там растим моллитанскую всякую дрянь, изучаем ее.

Своей дряни как будто у них не хватает.

А вон магазин народного промысла рядом с сараями, как раз в тему творчества. Ну-ка, что там за промысел у недоимперии.

Деревянных фигурок в этом магазине оказалось полно, а на бревенчатых стенах висели головы тахров, настоящие и из дерева, да еще и круг с молниями — дескать, никто тут не боится грозы. Еще и второй круг имелся, со стилизованным черепом. В углу скалилось чучело соболя.

— Добавили кровь косули? — Дайгел щелкнул пальцем по деревянной тахриной морде.

— Скажешь еще, — взвился молодой продавец. — Только тахровская кровь. Все только настоящее.

Тьфу ты, будто дохлятиной от этого дерева несет.

Рядом встала Юнна и облокотилась на прилавок. А за этим-то порядком она следит? Темнота в углах — как городской снег, сдохший и зачерненный выхлопами.

— Тебе Мьенель что сказал? — кинула продавцу Юнна. — Еще давай в Литтисе обо всем раструби.

— Так мужик-то знает, — и продавец осекся.

Деревянная ушастая пичуга медленно, со скрипом, повела крыльями и взлетела; растрепались стружечные перья у нее на груди. Юнна улыбнулась.

— Ориента, иди драным лесом, — сказал, пройдя за прилавок, старик.

Талис вскочила на балку над его головой. Дайгел протянул руку к летающей птичьей погани и впрямь коснулся дерева — да только не влезет Талис в мозги. Протянул руку дальше, а пальцы, разумеется, прошли сквозь пустоту. На деле пичуга так и стояла на прилавке.

Дайгел выбрался на улицу, Юнна следом. Может, и она чего-то такое творит. Допросы-то проводила: хоть и допрашивала тех, кто творили мерзость похуже имперской резьбы по дереву. Взрывчатку, к примеру, закладывали в общественных местах.

— Таких, как он, только под контролем держать, — Юнна и не моргнула. — Кстати, в Кранар эту ерундовину продают, но там считают, что это все легенда. Марте Полесски продали одну дорогущую.

Да вот все равно не держал бы такое дома, хоть легенду, хоть нет.

Рыжий свет заволакивал город в смолу, вот-вот манскорцы в ней застынут на столетия, будто древние муравьи или соринки в глазах у местной лаохори. Недаром такой цвет у глаз Талис — древний янтарь. Экспонатище. Тьфу ты.

— А если комара с кровью словить и по дереву растереть, будет считаться?

— Без понятия.

— У тебя бы резьба по дереву получилась детальная.

Юнна не ответила, и на лице у нее ничего не отразилось. Какая она настоящая-то?

— Твои рисунки лучше всяких иллюзий. Качества должны оставаться в реальности. Это я про ощутимые качества: холод, тепло, фактура. Образ полезен что настоящий, что нарисованный, а качества полезны лишь настоящие, в этом суть.

— Кино передает образ, или качества? — Юнна наклонила голову, а свет перекрасил одну ее прядь да окаймил нос. — Оно же голос передает, характер. Больше, чем это передают картинки.

— Как тебе вариант передать на картинке образ, а потом повторить его качества вживую? Образ, что кто-то поклеил новые обои в твоей комнате, например.

— Чтобы поклеить там новые обои, надо содрать четыре слоя старых. Второй слой — газеты столетней давности, исторические документы, между прочим.

— Талис пригласи, восстановит. Или на дереве эти документы вырежи, пускай так сохранятся.

Юнна сверкнула глазом: оранжевый блик тонул в зрачке, как в полынье, пробитой среди синего льда.

Ерунда какая-то, а не совместная жизнь. Изредка пересекаться сперва-то интересно было, азартно, когда времени толком не хватало, а теперь — нет, не дело.

С ней уютно, да вот только надо, чтобы общение стало постабильнее, а там, глядишь, Юнна побольше откроется. Этот ее талисский менталитет все-таки напрягает. Должно же что-то объединять настоящее, уют-то — абстракция. Лет пятнадцать назад на это не обращал бы внимания, однако тогда и семьи своей не хотелось.

Никак и впрямь захотелось семью? С чего бы вдруг.

Правда, ясное дело — с родственниками матери творится не пойми чего в Кранаре, а со стороны отца давно никого не осталось. С материнскими общался письмами раз в пару-тройку лет, но, главное, знал, что они есть.

— Айда в Ташчин, — предложил Дайгел. — Скажешь своим — на разведку.

Ее, должно быть, уже подрядили туда шпионить, раз в Ташчин теперь отправится много легонийцев.

— Я в деле, — Юнна пихнула сугроб, залитый солнечной смолой. Никак он останется тут на годы, не растает.

Вот и подтвердилось одно подозрение. Впрочем, ничего в этом плохого нет.

Хоть с Юнной не все понятно, однако ж она не совсем чужая. И тянет, зараза.

— Я до Асуры с тобой доеду, кстати, — сказала Юнна. — Считай в командировку. И давай без подозрений твоих кранарских.

— А есть в чем подозревать?

— В связи со всякими подозрительными кранарскими личностями.

— Вот всегда такой честной и будь.

Юнна уже звала выходить из поезда, а Дайгел все никак не мог оторваться от астельско-кранарского древнего разговорника.

Легонийский и кранарский давно выучил в равной степени, но легонийский в последнее время использовал чаще. Сейчас это словно бы и несправедливо, раз кранарцев становится все меньше. А читаешь на кранарском — и чудится, что в своей стране все налаживается. Ясное дело, ерунда, а все же подлечивает.

Как вышел на темный, в желтых огнях, перрон, подскочила Еса, будто осенний лист на ветру. Лицо у нее вдруг стало удивленным, и она посильнее схватилась за ручку зонта. Юнна приложила по-быстрому ладонь к правому плечу, Дайгел тоже, потом Есе руку пожал.

— С Юнной ты и так знакома, но теперь это еще и женщина моя любимая. Какое там, говоришь, у тебя ко мне дело?

Юнна глянула в черное небо и улыбнулась краем губ.

— Привет. Держи свой распознаватель, — с этими словами она извлекла из сумки пакет.

— Ага, — Еса сразу прижала его к себе. — Спасибо.

— А вот книгу про моллитанскую зелень не отдам. Ее твоя подруга сама оставила.

Древние имперцы тоже вон исследовали моллитанскую зелень.

— Ага, — кивнула Еса, глядя на Юнну, будто на ручного говорящего вьорта. — Дайгел, слушай, я просто хотела спросить у тебя… с танером Эсети связано.

— Я за сигаретами, — сказала Юнна. Вот всегда она понятливая, этого у нее не отнять.

Когда Юнна скрылась, Дайгел сел на одну из скамеек перрона вместе с Есой. И тепло же тут, в Асуре. Расстегнул куртку.

— Еще я химию сдала на высший и на практику еду послезавтра, — сообщила Еса.

Второй поезд пронесся по соседнему пути, грохоча, мельтеша огнями и сипло подвывая: наверняка он так жаловался на качество рельсов.

— Танеру Эсети не говори, не надо ему волноваться, — шепнула Еса. — Раммел Нитур с коллегами хочет изучать поведение вьортов, и я тоже хочу, — и заговорила бойчее. — Сейчас в Моллитане их стало больше.

А что, дело вполне себе научное: разве что вьортов проблематично исследовать. Но чем меньше загадок и чем больше правды, тем лучше. К тому же вьорты, какими бы ни были тварями, на осознанную подлость не способны, в отличие от кое-каких лаохортов.

— Еще коллеги Нитура хотят у меня твою камеру взять и снимать вьортов. Напиши, пожалуйста, что камеру можно только мне брать и, чтобы не было подозрительно, Раммелу.

— Хочешь, чтобы папаня совсем меня убил, если с тобой чего случится? — усмехнулся Дайгел.

— Не убьет, он хороший. Но ему не понравится, что ты помешаешь его ученице получать ученую степень, — и Еса улыбнулась.

— По вьортоведению?

— По камерознанию.

Она-то наверняка разузнает что-нибудь нужное при помощи этой камеры. Ей не впервые. Хоть и тревожно за нее. Скадда вон тоже где-то среди вьортов: правда, Скадда в Басмадане, а Еса-то хоть останется в Ориенте.

Дайгел написал на блокнотном листе, что лишь Есе Кирлинг и Раммелу Нитуру можно пользоваться камерой — изобретение штучное, как-никак. Приписал, что это еще и гахаритская штуковина, и, если сломается, это навредит отношениям с Гахаритом. Расписался да и вручил Есе бумагу, а Еса заулыбалась.

Вспомнилась одна вещь: вроде бы ерунда, но было больно уж странно. Кто знает, может, оно и сгодится Есе.

— Я однажды видел, как вьорт прикоснулся к кошке и стал на секунду иным. Вот где это было — не скажу, секрет.

— Больше стал похож на кошку? — и посмотрела так изучающе, как будто этого вьорта вживую видела.

Дайгел кивнул.

— Когда я была далеко на севере, в Васкадии, там, где почти нет не только людей, но и животных, то увидела огни, похожие на фонарики. Я их коснулась, и они погасли. Что-то вроде вьортов бактерий. Первые Огни, их там так называют.

— Ничего не боишься, ишь как. А чего ты тогда на Юнну так напуганно глядела? Она же твоя знакомая, да и помогала тебе в Талис.

— Просто мне сама Талис не понравилась, — осторожно сказала Еса. — Люди там совсем не как у нас, хотя я другие народы очень люблю. Про Талис еще такие новости сейчас странные, про Империю: она столько всего скрывала. И Юнну я, ну, узнала плохо.

— Не боись, я ее узнаю получше.

Рассказал еще Есе о том, что узнал про вьортов от Астелнал: про последствия вьортского укуса и так далее. Скоро показалась Юнна, и Дайгел ей кивнул. Еса потом порадовалась идее с камнеуборочными машинами да передала привет Луи.

Проводили ее к остановке, и почти сразу она заскочила в автобус, а оттуда помахала.

— Почему ты мне так не говорил? — улыбка Юнны напомнила разлет чаячьих крыльев. — Про женщину, эту, как ее там, любимую.

— Так тебе же и без того понятно, а Еса-то не знает.

Юнна усмехнулась и поглядела вверх, потом зажгла сигарету.

— Так ты все равно говори.

— Зачем, раз все равно понятно? Одно и то же повторять — чего толку.

— А вот нравится.

— Ночью небо черное. Вон едет автобус, — поддразнил Дайгел, а Юнна не всерьез отмахнулась. — Так тебе ж нравится, когда повторяют то, чего ты знаешь. Поди тебя пойми.

2 кадала, Луи

Тонкие и отчетливые близкие запахи растений Долины присоединяются к отдаленным, размытым, тоже многочисленным, и становится сложно отделить их друг от друга. Главное — не отходить от снегоцвета. Опасные травы рядом с ним не растут.

Никакого предостерегающего фырканья с дерева, откуда наблюдает Эрцог: значит, все в порядке, и иллаты не пытаются схитрить.

Во время драки подруга и помощник вожака иллатов нападали стремительно. Вожак атаковал реже их и готовился дольше. Он бил хорошо, несмотря на старость: однако не был маневренным, скоро это удалось определить.

Дыхание вожака участилось. Луи не разворачивал к этому зверю уши и делал вид, что атаки иллатицы и помощника заботят больше всего, однако обостренный слух улавливал каждый шорох старого вожака, и даже не требовалась особая сосредоточенность.

Сейчас зашуршит трава под подушечками его пальцев. Уже.

Луи развернулся и выбросил вперед лапу. Старый иллат отскочил, запахло кровью. Сразу ударило по спине, и когти иллатицы вонзились в шкуру. Она, разумеется, решила оттолкнуть от снегоцвета. Помощник вожака укусил Луи за лапу и отскочил. Луи запоздало отмахнулся, снес лапой ближайшие ветки и отступил подальше в снегоцвет.

Иллатица грызла спину. Если упасть, противника ранят острые края обломанных веток, но и самому будет легко оцарапаться. Другой зверь избежал бы новых ран во время драки.

Луи стал заваливаться на бок. Иллатица спрыгнула: была готова. Луи выровнялся и сшиб ее лапой, затем прижал: ожидал, что она будет готова. Она знала, что соперник не побоится боли.

Давил ей на горло, игнорируя атаки другого зверя, пока иллатица не прохрипела, что сдается. Помощник вожака метался все быстрее, взволнованнее. Луи дождался, пока дыхание иллата не станет шумным, и сбил зверя с лап.

Вожак вгрызся в гриву Луи. Впрочем, его быстро удалось стряхнуть. Затем Луи замахнулся на вожака правой лапой, но напряг левую. И, когда зверь атаковал, быстро опустил правую и ударил левой: попал прямо в грудь. Вожак захрипел.

— Вожаки-преступники из окрестных стай говорят, что вы не связываетесь, — дыхание Луи теперь тоже сбивалось. — Но вы знали о моих повадках. Полагаю, раз вы скрываете связь, вы охотитесь на людей по сговору между стаями.

Дождался признания от вожака, после чего добавил:

— Другим местным иллатам я ломал кости, но этого недостаточно. Из ваших умрет вот этот зверь, — Луи повел головой в сторону помощника вожака. — Он возглавлял часть стаи во время охоты на человека.

Слишком поздно прочел это по следам.

Вожака придется оставить в живых. Домашних животных в этой местности мало, так что иллаты, разбежавшись без главаря, в поисках легкой добычи неизбежно вновь нападут на людей. У волков-гвардейцев в Кранаре можно было наказывать именно вожаков: гвардейские стаи при этом не распадаются.

Побежденные хрипло дышали. Те иллаты, что не дрались, издали взволнованный стрекот, когда приблизился запах Эрцога. Его и без того почти бесшумные шаги скрадывал легкий снег. Теперь ему придется выполнить гвардейскую работу: гвардейцев из этих лесов давно вытеснили враждебные стаи.

— Я буду драться, — сказал Эрцог и чихнул. Его голос звучал хрипло и несколько растерянно. — По-другому не убиваю.

Раздалось рычание, затем шорох сминаемой травы у снегоцвета. В уши ворвался вой, послышался скрип меха о клыки. Вскоре раздался легкий хруст — Эрцог перегрыз преступнику горло. Иллаты отпрянули.

В окрестных лесах все стаи одинаково преступны, а совсем истребить здесь иллатов было бы неразумно. Однако, если повторятся тяжелые преступления, снова понадобится казнить нескольких иллатов: Луи сказал им об этом.

— Тогда вы уйдете с этой земли и не сможете спуститься с горы, — добавил Эрцог. — С той, где есть Гвардия.

Впрочем, иллаты смогут уйти с места заключения в обход гвардейцев, либо сговориться с ними. Такие меры борьбы с преступниками все-таки ненадежны. Шорис это также хорошо известно.

— Любой гвардеец умрет в кантокриде, — в тоне вожака ощущался оскал.

— Хочешь испытать гвардейцев? — уточнил Луи. — Не упустишь шанса испытать и Алодиса Гремиора, полагаю. Знаю, он хорошо усмиряет иллатов.

— Ни один человек по-честному тут не выживет, — в стрекочущем голосе иллата послышалась усмешка. — Я послушаю Алодиса. Как слушал скулеж тех трусов, что его боятся.

— А что зверей пугает в Алодисе? — спросил Эрцог.

— Хваленый человеческий разум. Какое-нибудь оружие такое. Вы лидерство показали, а Алодис, если даже придет с оружием, одну только трусость покажет. Люди изобретают из-за страха перед природой, а наша природа людей больше всего пугает.

Не согласен, но скучно переубеждать: не с чем тогда будет мысленно спорить.

— Я все же не понимаю твоих целей, — сказал Луи. — Людей ты убиваешь даже не ради исследований. Это не оправданно, но в этом была бы логика.

— А они жили? — затрещал иллат. — Куда теперь делся из черепов их разум, такой расчудесный? А мы живем?

После, отправляясь на охоту, иллаты уточнили, что не убьют никого сверх меры. Следует еще проверить, выполнят ли они обещания.

Следуя к автотрассе, Луи время от времени сосредотачивался на ветре, однако не чуял ничего схожего с ощущениями от Лафенграс. Терся о стволы безопасных деревьев, точил о них когти, на паре стволов оставил метки. Эрцог выбирал другие деревья. Однажды он подошел к стволу, который Луи до этого ободрал, и пришось оскалить в сторону Эрцога клыки. Эрцог фыркнул с оттенком: «Ну и ладно» и убежал.

Иногда он шуршал шишками, и Луи тоже подбросил одну из них, перед этим спросив у Эрцога об ее безопасности. На миг показалось, что она убегает, но потом стало скучно: все-таки не живая.

Здесь, вдали от города, не встречалось людских следов. Местные люди редко охотятся, и лишь рядом с актарием.

— Я вот думаю: мы помогли тем копытным, которых иллаты заставляли драться, а теперь они остались одни, — сказал Эрцог. — Гвардия там никакая. Раньше там недалеко хотя бы был Рагнар.

Что-то неизбежно ухудшится там, где уже помогли зверям. За всем не уследить, можно лишь изменить ситуацию в целом. Постепенно.

Скоро вышли на трассу. До небольших городов, что поблизости от Заланты, по ней добираться удобно, однако все равно есть опасность надышаться ядами. На дальние расстояния так не отправиться.

Луи отыскал вибриссами привядшие цветы уламита, присыпанные снегом: как только потеплеет, они оживут, наблюдал такое и осязанием, и через Эрцога. На ветках деревьев касаниями вибрисс нашел муравьев и продавил для них усами дороги в снегу, покрывшем гладкие листья.

— Приносишь им прогресс? — сразу догадался Эрцог. — А машины сделаешь? Зачем они уже проснулись?

Тоже любопытно.

Луи подставил муравью коготь, но такой стремительный рост прогресса его встревожил, хотя дорогой он потом воспользовался.

Эрцог сообщил местным тирис имена иллатов, приспешников вожаков-убийц, и попросил их позвать. Затем стал рассказывать Луи о лесе, который, оказывается, выглядел так, будто горы отряхнулись и сбросили на него снег. Бело-бурые ветки, по словам Эрцога, выглядели как горностаи, что перевернулись на спину в игре.

— Хотя горностаи сейчас белые, как иллаты, — добавил он.

— Ты не говорил, что иллаты белые. Но теперь я знаю, как представлять их в следующем бою.

— Я опять их сам убью, а то, если ты кого-то казнишь, мне и это будет сниться, — Эрцог задумчиво заворчал. — Не хочу, чтобы тебя казнили.

— Мне это меньше грозит, чем тебе.

— Я казней уже несколько раз избегал, а у тебя нет опыта.

Луи остановился и ощутил, как ветер взъерошивает гриву. Если Эрцог помогал, это не значит, что в решающий момент он не предпочтет себя.

Он отвлек Тень, переставшую быть другом: и отправил к морю. Тень — лаохори, и то отвернулась, когда дело коснулось ее безопасности.

Убивать она все же не стала, хотя ее дар и опаснее талисского.

— Тем более это я тебя сверг, — добавил Эрцог. — И я не допущу, чтобы тебя из-за этого убили. Станешь моим советником, точно.

— Смотри, чтобы сам не помер до моей казни. Я не имею ничего против того, что ты меня тогда сверг, ты действовал по закону и не был мне другом. Впрочем, выживание может оказаться для тебя важнее дружбы, это было бы логично.

— Значит, учишь меня доверять себе, а сам мне не доверяешь? — хитро спросил Эрцог. — Кому после этого в самом деле доверять нельзя?

Справедливо. Луи прикрыл глаза. Но если даже зверь сейчас искренен, он все равно не может знать, как поведет себя в будущем.

— Конечно, зря это я.

Эрцог удивленно и при этом обрадованно фыркнул.

— Зря думал, что ты можешь поступить логично, — добавил Луи.

— Ты из-за Лафенграс так задумался? — Эрцог, подойдя, толкнул боком в бок.

Вновь понимает мысли.

— Перестань ко мне ластиться, когда я подозрительно к тебе отношусь, — Луи огрызнулся, но без серьезности.

— Я вообще-то тебя от кантокриды отталкиваю.

— Интересно, снег обожжет, если упадет с кантокриды?

— Если бы я был снегом, я бы на кантокриду не падал.

— Упал бы, если бы я тебя сшиб. Сейчас докажу, — заметил Луи и сшиб Эрцога: впрочем, на асфальт.

— А я не поверил, что ты сшибешь меня в кантокриду, — усмехнулся Эрцог.

— И правильно, — ответил Луи. — Не верь мне.

Эрцог немного хромал после драки с двумя иллатами. Луи скомандовал тирис передать стаям вести о смерти этих зверей и последовал за Эрцогом в актарий.

— Кажется, что местный снег — это белый мох, и он не напа́дал, а вырос, — голос Эрцога звучал теперь глуше, простуженнее, а запах сделался слабее и горчил болезнью. Впрочем, ничего серьезного. — Знаешь, пускай те звери и заслужили смерть по закону, но я больше не хочу ощущать, будто могу управлять чьими-то судьбами. Мерзко. У меня уже такое возникало, когда я терял рассудок.

— Значит, больше не хочешь становиться тирниском, — заметил Луи. — Да, я издеваюсь.

— Я вижу.

— Так, — Луи отряхнул лапу от снега. — Это особо изощренная издевка?

— Не знаю, я с талисскими не сравнивал.

В хлев, стоящий на краю актария, нанесло снега, ведь от двери сохранилась лишь половина. Козий запах оставался на клочьях шерсти в углу, перемешанных с соломой. Луи, вернувшись ко входу, лапой разровнял сугроб у остатка двери, и приблизились звери: вангур, самка холтонга, самка оленя-неманга и лесной конь-катаган. Когда они принялись беспокойно шуметь из-за людей, Луи успокоил их оскалом и коротким рыком.

Известно, что язык людей эти звери понимают, хотя и не безупречно. Они учились понимать людскую речь ради безопасности. На западе Моллитана встречались такие долинные звери, которые понимали человеческий язык гораздо хуже.

— Он договаривался на двух учеников за раз, а тут? — раздался отдаленный человеческий голос.

— Уже можно и четырех, — сказала глава актария. — Сейчас еще ребята придут охранять. Луи, как время придет и как знак подадим, ты зверей сразу гони, пусть не задерживаются.

Больше двух часов занятий все равно сложно вытерпеть.

Хорошо, что люди находятся в отдалении. Не слишком пугают зверей и не видят всего.

Кроме звуков, общих с другими зверями, у долинных есть немало уникальных, и Луи несколько дней назад придумал для их обозначения буквы, напоминающие листья моллитанских растений: заостренный знак листа кантокриды, рассеченный знак листа куварги. Соответствующие им звуки произносил для зверей Эрцог: у Луи не получалось сымитировать их правильно.

Моллитанским животным Луи ранее объяснил происхождение алфавита точно так же, как и гахаритским зверям и птицам. Неизвестно, смогут ли местные звери обучать такому алфавиту сородичей. Гахаритские, вероятно, смогут. Ничего сложного в этом нет. Если те же ганроды поверят в свои возможности, они сумеют научить сородичей и людскому алфавиту.

Начертив знаки, Луи передал задание животным через соек-тирис. Местные птицы порой общаются с волками в Гахарите, так что понимают речь, подстроенную под волчью. В свою очередь, местные звери неплохо понимают тирис. Эрцог еще не слишком хорошо выучил языки местных животных.

Скоро Луи проверил итоги вибриссами. Линии на снегу, вычерченные самкой холтонга, складывались в ровные упрощенные рисунки следов зверей и птиц, моллитанских листьев. У вангура получилось мельче и кривее. Рядом с катаганом и немангом обнаружилось по две кривые линии.

Другие катаганы и неманги тоже не понимают. Им не интересно. Живут лишь чтобы есть, спать и бояться хищников: однако они могут заинтересоваться чем-то еще, все-таки не зря они осознанные звери. Отступать и сдаваться бессмысленно.

Собака принесла книгу, а убегая, похоже, укусила самку холтонга: та зашипела. От пса остался навязчивый запах, напоминающий соленую кашу, и Луи поморщился.

Известно, что холтонги напоминают кошек, у них есть крапины на желтых шкурах, пушистые черно-белые хвосты и огромные когти на пальцах, растущих прямо из боков и оставшихся от средней пары лап. Луи видел этих зверей еще котенком и считал чудовищами, поэтому всегда с интересом на них смотрел.

Тирис трескуче перевела зверям стихи о природе, которые Эрцог прочитал в книге. Птице понравилось. Холтонг сообщила через сойку, что лес в одном из стихотворений описан точно, только неясно, что такое «зеленый». Вангур спросил, почему люди расстроились из-за того, что их пара рассталась, ведь после брачного сезона самки и самцы всегда теряют друг к другу интерес. Неманг поддержала, самка холтонга грустно заворчала и вздохнула. Катаган ел в углу солому, смешанную с козьей шерстью: не так себе представлял их сближение с хищниками.

Собака принесла старый школьный учебник по истории, и Эрцог, пока его пролистывал, нервно огрызнулся.

— Там про казни? — уточнил Луи.

— Да, — ответил Эрцог и чихнул. — С картинкой.

— После Гахарита теперь ты будешь точно так же бояться сугробов.

— Ими нельзя отрубить голову.

— Теми, что смерзаются и падают с крыш, можно.

Эрцог недовольно фыркнул.

Луи опросил зверей насчет истории. Звери знали, что из-за людей возник Легония сколько-то лет назад. Самка холтонга вспомнила, что моллитанцы давно откололись от Империи, затем назвала Паллу Мудрую, Саргона Генлинга и, внезапно, Тарвала Онталоза.

Резко заревел вангур и ударил копытом.

— Неманг тебе не угрожал, — сообщил ему Эрцог, и сразу затрещала тирис. — Это вы поднимаете ногу и нацеливаете копыто, когда злитесь, а у них это дружеское.

Вангур притих.

Эрцог прочитал названия глав учебника: там было и о промышленной революции. Травоядные часто боятся техники, но, если узнают историю ее появления, вероятно, их страх ослабеет. Техника станет для них понятнее.

— Не думаю, что им пригодится, — возразил Эрцог, когда Луи поделился с ним задумкой.

— Ты при своей ранимости все-таки выучился по историческим книгам.

— Сейчас ты будешь ранимый об остаток двери.

— Это слово так не используется.

— Значит, ты меня плохо выучил.

В это время звери общались между собой, и Луи попросил тирис переводить, чтобы лучше узнать их повадки. Катаган просил самку холтонга поделиться найденной кладкой яиц, при этом холтонг шипела, что сама сейчас отложила эту кладку. Неманг спрашивала вангура, зачем изучать историю, если этого больше нет, и едва не сжевала его хвост вместе с сухой травой. Холтонг передала, что с травоядными скучно, и спросила, можно ли съесть.

Хвост Луи смешал снег с соломой.

Хочется вкусного, но лень опять идти на ту сторону горы. Больше хочется уснуть.

Тирис закончила перевод, но храп, мычание и гулкие вскрики животных раздавались до сих пор. Будто затерялся в чаще, где серые ветки срослись и затянули небо, а голоса превратились в множество мелких лесных существ и теперь скребутся в голову жаркими тупыми когтями.

Эрцог толкнул Луи лапой и стал читать о промышленном перевороте: без перевода тирис, для Луи. Луи сосредоточился на его рассказе, и среди серых зарослей будто бы проявилась тропа, на ней — интересный след. Хаос голосов отступил на дальний план.

— Как ты понимаешь, когда мне становится сложно всех слушать? — поинтересовался Луи.

— Твоя морда делается чуть более невыносимой.

— Мою морду ты в любом случае отсюда не вынесешь.

— Если разъешься еще сильнее, то будешь прав.

Луи пересказал для зверей содержание главы из исторической книги.

— Они не поняли, зачем люди придумывают столько нового, — перевела звериные фразы тирис.

— Пусть поразмыслят, почему люди перестали создавать ткани вручную и придумали для этого машины, — передал Луи.

Заворчала холтонг.

— Она говорит, что людям нравится придумывать новое и упрощать себе жизнь, — сообщила тирис. — И я согласна. А еще, думаю, это случилось, потому что людям нравится творить.

Хорошо. Луи прикрыл глаза.

Вангур передал, теперь через Эрцога, что машины страшные, а люди просто хотят создать искусственный мир. Остальные травоядные поддержали его. Понятно. Хорошо, что они хотя бы не боятся сараев.

— Ради чего вы пришли учиться?

Тирис передала, что это благодарность за иллатов. По-настоящему учить знаки не хотел никто, кроме вангура. Самка холтонга поначалу хотела учиться, но теперь шипела на всех, кто делал хоть шаг в сторону ее кладки.

— Допускаю, что вам может быть не интересна история, и постараюсь не слишком вас за это презирать. Настоящее вам интересно? Я поручал вам в точности узнать, где бродят преступники, — Луи повел мордой в сторону травоядных, и в ответ раздалось мычание.

Мохорои в этих краях убивают молодняк вангуров из-за конкуренции за еду: этих преступников Луи все никак не успевал отследить, и Эрцог тоже. При этом взрослым вангурам мохорои навредить не способны.

— Зачем к ним лезть, они говорят, — сообщила тирис. — Говорят, все равно приведете гвардейцев.

— Однажды Гвардия здесь появится, бесспорно, однако ей нужны осведомители. Даже гвардейцы не успеют всего, если им не будут посильно помогать.

В ответ передали, что Гвардия в любом случае должна помогать животным, осведомители они или нет. Стоило запретить иллатам убивать сверх меры, как выявилась наглость и лень местных копытных. Луи наморщил нос и оскалился.

— Еще спрашивают, что ты, похоже, разозлился? — спросила тирис.

— Да, но для вас это угрозы не несет, — Луи лег и положил одну переднюю лапу на другую. — Всего лишь не представляю, как можно так бессмысленно жить.

— Они передают, что ты интересный, но высокомерный, и я согласна.

— Разумеется, я считаю себя лучше их, раз они глупы, — Луи стал умывать лапы, затем, немного, гриву. — Высокомерие считают недостатком, но не могу ничего с ним сделать. Разве что призна́ю: я замечательный скорее биологически, но по характеру — не во всем. Пожалуй, я ленивый и вредный, хотя и это замечательно. Для меня.

— Эй, не надо их злить, — предостерег Эрцог.

Лишь бывшие тирниски могут их защитить от иллатов, так что злость эти звери если и проявят, то лишь словами. Главное, чтобы они уважали как лидеров.

— Неманг спрашивает — и я — тебе больше хочется помочь нам, или выжить? — спросила тирис.

У этих зверей все же есть любопытство и соображение. Так.

— Выжить. При этом выживать и дальше, а для этого вам часто придется помогать, — не слишком честный ответ: скорее захотелось поиздеваться, узнать реакцию.

Травоядные возмущенно забормотали. Луи вымыл еще одну прядь гривы: медленно, чтобы в пасть не набился мех. Затем принялся приводить в порядок шерсть на боку.

— Я точно хочу помочь, — вмешался Эрцог. — И выжить, да, но больше помочь.

Показывает себя с более выгодной стороны, чем соперник, так? Луи повернулся к нему более резко, чем собирался.

— Хочешь сказать, они тебя совсем не раздражают? Хотя в большинстве своем хотят твоей смерти.

— А что, ты можешь сказать, что никому бы не помог, если бы тебе не угрожала смерть? И что у тебя к подданным совсем нет симпатии?

— Симпатии нет, но без видового разнообразия будет пусто и скучно, — как в той серой мути, что в голове. — Это единственный хаос, который не сбивает с толку: пока его объекты не начинают слишком много разговаривать. Только сколопендры и пауки не нужны, пожалуй.

Звери, когда урок закончился, сразу бросились в лес: все, кроме самки холтонга. Эрцог отметил, что людей они обошли подальше. Луи передал тирис, чтобы на следующее занятие пришли только холтонги и вангуры: среди них есть способные.

— Мы же будем голосовать, да? — уточнила тирис. — Акреон согласился?

Луи в ответ кивнул.

— Я точно хочу, — затрещала тирис. — Еще хотят два вангура.

Осталось совсем немного времени: легонийцы сделают выбор десятого числа, в следующий выходной. Тогда решится и судьба Лафенграс.

Выйдя к людям, Луи спросил насчет транспорта.

— Грузовик есть, но вы же хотите Моллитан покинуть, — сказали в ответ. — Бензин подорожал, извиняйте уж меня, я и за охоту столько денег не получу, да и не ездил я так далеко в жизни в своей собственной.

Можно было бы добраться до города, откуда идут поезда, однако Эрцог сможет без опасений ехать в поезде лишь по землям Долины. А следует пересечь и весь Хинсен.

Алодис должен прибыть, ведь известие о том, что Заланте помогают бывшие тирниски, уже разнеслось по Долине. Наверняка и за ее пределами. И Алодис может пригодиться. Хотя бы для того, чтобы без проблем далеко уехать.

— Раз нельзя мне дать грузовик, дайте мне жареную гаску в сметане.

— Да не умею я такое.

Луи потерся мордой о человека и замурлыкал, чтобы помочь научиться.

— Ты хочешь править из-за азарта? — уточнил Эрцог, умываясь. От него пахло мокрым мехом, и порой слышалось, как он вгрызается в подушечки лап.

— Исследовательский азарт и вызов себе. Все верно. Правда, мне очень нравится валяться и наблюдать, но полной бездеятельности я не терплю. До смерти Алнира я править не хотел, но потом, когда попробовал, что это такое, от власти сам бы не отказался. Все равно что сдаться.

— А я тебя вынудил сдаться, да?

— Скорее я тебя вынудил вынудить меня сдаться, — Луи усмехнулся. — Я выиграл.

Эрцог фырнул с раздражением. Его интересно выводить из себя, но чтобы он при этом оставался союзником. Раньше не думал, что возможна такая дружба, но, пожалуй, подобного не хватало.

— Потерять власть — все равно что потерять отличную возможность исследовать мир, — добавил Луи. — Утратить часть развития, отойти назад.

— Это точно.

— Я до сих пор ее, впрочем, не потерял. Потеряю лишь если не пройду испытательный срок.

— Тогда и я не потерял.

Меховая хитрая сволочь.

Луи вытянулся на мягком покрывале, принесенном людьми, и, перевернувшись на спину, раскинул лапы. От жареной гаски в сметане остались только кости у входа. Чертежи аалсот, найденных в Валлейне, таким способом не добыть, а жаль.

На улице с криками дрались домашние коты, а в углу мерно дышала холтонг, греющая кладку. Эрцог подошел: переступал он вяло, дыхание было слишком сиплым.

— Кем бы ты был, если бы никогда не правил? — спросил он и взрызся в морду.

Драка вышла недолгой, чтобы не беспокоить людей. Луи отвоевал покрывало и половину сарая.

— Изучал бы механизмы, — и отпихнул Эрцога лапой, чуть выпустив когти.

Эрцог свалился на бок Луи. Так тянется к общению: иногда это странное свойство его характера, пожалуй, не вызывает отторжения, оно занятное, но сейчас он временно надоел.

Он тянется и к подданным, но у них тоже не добьется той дружбы, которая ему нужна.

— Ориента и ее живой мир тоже в какой-то степени механизмы, так что я изучал бы и их тоже, — добавил Луи. — Когда я, исследуя, вижу, вернее, чую, как что-то идет неправильно, мне хочется это изменить.

— Значит, зверям ты сочувствуешь?

— Тем, с кем близко общаюсь, — Луи вскинул голову, огрызнулся, и Эрцог, укусив, отошел на свою территорию. — Остальных терплю. Не обязательно считать кого-то ценным для себя, чтобы ценить его жизнь.

— Хм. Может быть. Да и мне далеко не все нравятся.

— Разумеется. Просто ты подлизываешься к зверям.

Эрцог фыркнул с недовольством, Луи попытался фыркнуть с заинтересованностью, но вместо этого чихнул. Язык келарсов в чем-то сложнее правления.

— Смешно ты делаешь. Слушай, тирис сильней изменились, чем звери. А тирис больше общаются с людьми. Все-таки разум сильней всего зависит от общения с ними? Насколько разум — это наше? Если мы все-таки получили его лишь из-за людей, это даже обидно.

— Я не дал жизнь сам себе, но это не мешает мне жить.

— Зато ты себя разрушаешь, и не спорь. Я еще с этим разберусь. И у Талис еще выспрошу многое. Знаешь, а команда Герти убила умного батахора, он понимал мою речь.

— Верю, что они нарочно избавляются от самых разумных.

— Регон был очень разумный. Интересно, это передается по наследству? Гелес из-за разума проводил эксперименты, или наоборот?

Пожилой человек забрал остатки еды и принес газету: Луи сразу накрыл ее лапой.

— Тут оно про нашу селекцию, — сказал старик. — Пишут, мол, новинки. А то я выводил вон на станции да лет двадцать назад, да лучше этих новинок хваленых: смородину, да вон клубнику, да плетистую, во какую, да сберег у себя сорта.

Клубы темноты перед глазами почудились изгибами побегов, как в шкуре Лафенграс.

— Расскажи.

Пока Луи слушал о выведении сортов, кисти лап сжимались и разгибались. Растения не слишком нравятся, но ведь то, что делают люди — почти создание новых видов.

— Это страшно, — сказала, усевшись рядом, тирис. Луи недовольно дернул ухом: был о тирис лучшего мнения. — Когда меняют неживое, нормально. Но когда живое — получается, и нас могут изменить? Наших потомков?

— Разумные могут изменять сами себя, — сказал Луи.

— А дикая пшеница не плодоносит так, как нужно людям, — заметил Эрцог. — Вам тоже больше нравится ручная.

В Моллитане пшеницу толком не вырастить. Разве что в огромных защищенных актариях Асуры и подобных городов. В малые города хлеб везут оттуда: и из Ламейны.

— А я сажал голубику, — похвастался Эрцог.

— Для соболей в Талис, которая потом вся облетела? — уточнил Луи. Эрцог утвердительно фыркнул и спросил:

— У голубики выводят сорта? Как здорово!

— У всех сорта выводят, — ответил старик. — И у голубики, и у рученики. Всех едят. Со смородиной, полосатая крапчатость, сладишь?

— Вырою яму, а куст — нет. Я корни повреждаю, — судя по шороху, Эрцог вскочил.

— Чего ты повредишь, там лишь саженец. Сам ты саженец кошачий.

— Зимой тоже можно пересаживать?

— Да чего оно тут у нас той зимы. Не шарахайся, не выстрелю я, оно, ружье-то — что с него взять.

Вновь зашипела самка холтонга. Эрцог ворчанием передал ей, что надо перенести кладку, и холтонг огрызнулась. Эрцог перевел для Луи, что ей нравится здесь солома и тепло.

— А вы ж еще сегодня будете зверье учить всякой там истории? Так вон идите ко мне на участок, — предложил старик. — Я тут живу рядом. Ты вон копать поможешь. Эта холтонга пущай сидит, не дадим в обиду.

Луи кивнул и прикрыл глаза. Впервые этих зверей пустят на актарийский участок. Замечательно.

Звери Долины никогда не были против того, что люди почти не пускают их в города и актарии. Они сами всегда опасались людей. Тем более по-настоящему разумных и надежных животных, либо неразумных и безобидных, все-таки пускают в моллитанские города.

Вангуры, чуть позже пришедшие заниматься к сараю старика, хорошо вывели на снегу буквы нового алфавита. Уже несколько дней подряд эти животные делали успехи. Из прохожих кто-то вполголоса бранился, а кто-то напоминал сородичам, что со зверями и так приходится жить бок о бок.

— Весь огород в траве, — сказал Эрцог. — Спасибо, что не в тулванге, — и перешел на речь, имитирующую людскую. — На палках, к которым привязывали тербету — растения-паразиты юнгалы, и у меня к этим палкам много вопросов. Слушай, — он прошел к человеку, — ты выкопай сначала сорняки вокруг куста. Там пять видов ядов, а шестой я не знаю, но черные пятна на листьях какие-то подозрительные.

— Может быть, это гибрид, — заметил Луи. — Вероятно, самки инрикта выглядят именно так. Познакомься.

— А я-то думал, отчего да почему у меня всё язвы-то на руках, — сказал старик. — Палки не из-за гор привезли мне, что ли?

Сегодня Луи впервые начертил, озвучил и объяснил для местных зверей некоторые буквы легонийского алфавита, при помощи тирис, и, когда животные их повторили, исследовал вибриссами начерченное. «М», «р», «а». Кривоватые, но четкие. У каждого из вангуров.

Потом показал и другие буквы.

— Быки передали, что ты высокомерный, но полезный, — усмехнулся Эрцог и перескочил, судя по глухому стуку, с камня на камень. Участки в актариях здесь весьма скалистые.

— Попроси их передать звериными знаками: «Приближается стая холтонгов».

Знак приближающейся угрозы: тревожный крик, переданный листом кантокриды. Она не угрожает зверям Долины, но они знают об ее особой опасности для чужаков. Знак холтонга: упрощенный кошачий след. Знак «несколько» похож на лист юнгалы, ведь ее симбионты не уважают личное пространство.

Два вангура передали все в точности, один перепутал знак кантокриды, но без подсказки стер копытом и начертил новый, правильный. Тогда Луи снова произнес фразу и сказал Эрцогу, чтобы вангуры написали по первой букве из каждого слова, по-человечески.

«П», «с», «х». У двух из троих. Третий начертил только «с». Возникла приятная завершенность. Выходит, когда животные сначала учат звериный алфавит, им становится проще понять, почему звуки можно изобразить знаками. И после этого они с легкостью осваивают менее понятные символы.

Ранее вангуры никогда не осваивали людские буквы с первого раза.

Луи стер легонийские буквы лапой, затем пригласил подойти старика и еще двоих людей. Дыхание быков сделалось быстрым и беспокойным, и они принялись тревожно мычать. Луи показал клыки, а Эрцог что-то сказал животным: похоже, попросил их потерпеть людей.

— Этих зверей можно учить письму и чтению, — сказал Луи. — Они этого хотят.

— Но эти звери же никак интерес не проявляли к буквам, — удивилась женщина. — А это что они вычертили? Какие-то листья?

— Попробуйте их испытать, — произнес Луи. — Человеческий язык они хорошо понимают и знают, что такое буквы. Мы с Эрцогом спрашивали.

— Ну, покажу ему буквы, — это прозвучало с сомнением.

Заскрипела палка по снегу, затем женщина произнесла несколько звуков, соответствующих буквам. Луи настоял на том, чтобы она поручила вангурам сразу же повторить их письменно, и по снегу зашуршали копыта.

— Гляди-ка, — послышался женский голос. — Так быстро усвоили, да ну? Глянь-ка, глянь, они считай все повторили!

Другие люди стали переговариваться: взволнованно, однако и с одобрением. Один из вангуров фыркнул и коротко замычал, и Эрцог перевел, что внимание людей ему понравилось.

Раздался шум грузовика. Вангуры угрюмо и озлобленно взревели, и Луи вскинул уши. Не успел оскалиться, как сразу послышались легкие удары лап: Эрцог метнулся к быкам. Затем заворчал почти по-вангурьи, потрескивающе и мерно. Вангуры на удивление быстро успокоились от этого голоса.

Дышал Эрцог тяжело и сипло: все еще был заложен нос. Когда Эрцог что-то спросил у вангуров, один из быков коротко загудел в ответ.

— А еще ему страшно, что в сарае большая тербета, — сказал Эрцог.

— Он ведь не видел дикую.

— Он ест разные долинные клубни и знает, что таких больших не бывает.

Вне Моллитана, любопытно, кто-нибудь боится селекции?

— Спроси вангуров, не боятся ли они голосования.

Эрцог что-то низко прорычал вангурам, затем перевел их мычащий ответ:

— Нет, и спрашивают, за кого им голосовать, а то не разбираются.

Так. Моллитанцы, перестав быть легонийцами, могут ухудшить отношение к зверям. Но и Лафенграс должна жить.

Если животные выступят против Лафенграс, это не решит ее судьбу напрямую, такое голосование ведь учтут отдельно. Однако не хотел бы убеждать зверей голосовать против своего первого друга, которого сам невольно изменил. Луи, повернувшись к Эрцогу, шевельнул ушами в его сторону. Вместе отошли подальше.

— Знаешь, — тихо сказал Эрцог, — в Гахарите не было выбора между двумя жизнями.

— Именно. Выборы в Моллитане — хороший пример для зверей, которых всегда учили, что лаохорты — лучшее из созданного людьми.

Донеслось протяжное мычание вангура.

— Ага, создать лаохорта и уничтожить. По-моллитански.

Привычка моллитанцев легко уничтожать то, что они сами создают, несправедлива.

— Лафенграс появилась от людей, что поколениями считали себя легонийцами. Она похожа по характеру на Легонию. Ну, должна быть, — Эрцог заговорил быстро, даже радостно, и при этом совсем тихо. — Давай так и скажем, звери же не знают всего. Она, конечно, подозрительная зараза, но не нужно ей умирать.

Луи прикрыл глаза.

Муть перед ними — как осеннее хинсенское небо, переходящее в серую степь. Тень метнулась рядом. Прежняя, друг.

Просто один из клубов темноты.

— К слову, что с твоей смородиной?

— В земле слишком много камней, — ответил Эрцог. Для предгорья не удивительно. — Все равно я отлично справился.

Вангуры встревоженно замычали, и с дороги послышалась брань: насчет того, что звери не должны находиться так близко к людям и к посадкам.

Луи вернулся к животным и напомнил им все самое главное насчет голосования. Затем Эрцог заговорил о Лафенграс как о раненом лаохорте и добавил, что она зародилась из-за тех, кто по духу легонийцы. Просто они решили, что Легония их бросил.

— Голосование за Лафенграс также оставит легонийские законы, — добавил Луи. — Лафенграс близка по духу к Легонии, — что ложь. — И будет благодарна, если вы ей доверитесь, — что правда. — Будет за вас заступаться перед людьми. В любом случае, она долго проживет после голосования, но, если от нее отказаться, станет медленно умирать. Даже если откажутся только звери, это ослабит ее уверенность. Легония останется жив в любом случае, но не берусь брать ответственность за жизнь другого лаохорта.

Переведя все это, тирис передала — от зверей и от себя — что Лафенграс подозрительная и не показывается больше зверям, а каждый раз, когда ее замечали, она была странной.

— Она прячется, потому что ее люди верны Легонии, а она не хочет их тревожить, — ответил Эрцог. — Тем более она ранена. Легония сейчас тоже не показывается людям при свете.

Вангуры ушли, с недоверием о чем-то мыча, наверняка о Лафенграс; а Луи отправился спать.

Эрцог, проводив к заброшенным гаражам, подтвердил, что рядом никого нет, и Луи негромко произнес имя Лафенграс. Запах Эрцога затерялся среди ржаво-травяных. Луи нашел вибриссами пустую бутылку на тонком снегу и толкнул ее лапой: вибриссы ощутили скомканную от влаги и времени обертку на стекле.

Снова учуял Эрцога: он взобрался на крышу гаража.

Обдало теплом, и в горло поднялось давящее, колючее — страх. В клубах темноты перед глазами померещилась острая морда серой лисицы в извивающихся лозах, пепле и дыме.

— А ты проголосуешь? — клубы темноты застыли, затем неспешно двинулись вперед, будто стремясь окутать и обездвижить. — Что ты решил насчет меня?

— Разве ты призна́ешь меня своим зверем?

Лафенграс зарычала. Холод ветра перебивал ее тепло, снежинки летели в уши и невидящие глаза Луи. Эрцог приглушенно ворчал: и не подал пока что ни одного знака из условленных.

Луи вполголоса рассказал Лафенграс о том, какой совет дал местным зверям. Тепло, окутанное страхом, метнулось в одну сторону, в другую, и перед глазами металась темнота.

— Не уверен, что они действительно тебя выберут, — добавил Луи.

Лафенграс молчала. Колючее тепло остановилось рядом: Лафенграс будто бы касалась и огнем, и шипастыми лозами, грея и раня.

— Спасибо, — коротко сказала она.

— Нашла интересное в затонувших кораблях? — спросил Луи.

С Лиери часто искал интересное. Наверняка и Лафенграс это нравится.

— Копалась в них, как ты в турьем черепе. Живые дельфины занятнее.

— Лиери была с тобой связана? — не удержался Луи. Лапа приподнялась и застыла в воздухе, отчего-то задержалось дыхание.

— Хватит мне напоминать о прошлом. Не хочу вспоминать своих зверей.

Не удивило. Отчего же она не общалась тогда с Лиери, любопытно.

— Эрцог? — у Лафенграс вырвался охотничье-азартный восклик. — Ты здесь? Останешься насовсем?

Так. Это уже лишнее. Следует ее отвлечь: хорошо, что Эрцог научил.

— Ты все-таки очень человеческая: не ценишь то, что у тебя есть, — Луи потянулся и тряхнул гривой. — Можешь многое исследовать: в том числе под водой, и в том числе технику. Однако не понимаешь, насколько это здорово. Способна ли ты разобрать, скажем, ружье при помощи своего дара? Или старый военный корабль?

— Пойду попробую, — весело ответила Лафенграс со звериным азартом.

Страх исчез, и тепло — вместе с ним.

— В актарии — люди из ЛОРТа. А тебе же техника интересна, да? — не умолкала тирис.

Так. Нужно что-нибудь прояснить насчет чертежей аалсот: хотя, конечно, их пока что никто не отдаст в лапы зверю. Странная удача. Любопытно, что этим людям здесь понадобилось.

Оказалось, что они в другом актарии, и Луи вместе с Эрцогом добрался туда примерно за час. У одного из домов поймал отдаленный запах Дорена Лосоти: и Дайгела.

— У меня настолько обострился нюх, что я чую людей за сотни километров? — Луи насторожил уши.

— Я тоже его учуял, хотя у меня нос опять заложило, — сказал Эрцог.

Луи, идя по следу, сторонился заборов: вплотную к ним хватало травы, и вибриссы на лапах порой ее ощущали. Одна из вибрисс потерялась, и, хотя она всего лишь естественно сменилась, представил, что она выпала от касания к моллитанским ядам.

Один из знакомых запахов сам двинулся навстречу, обзавелся шагами и голосом:

— Вот вас-то мне и надо было. А ну-ка сюда.

Луи обнюхал руки Дайгела и на пару мгновений уткнулся в ладони лбом.

— Я тут устроил встречу людей из ЛОРТов Моллитана и Гахарита. Сказал им, что вы меня попросили помочь моллитанским людям, что-то изобрести для них, а я и придумал камнеуборочные машины для актариев.

Очень хотел бы увидеть чертежи его новой техники. Впрочем, в замысле Дайгела есть и недочеты.

— Обсудим наедине, — сказал Луи, вновь чуя тирис.

Вместе с Дайгелом и Эрцогом Луи направился туда, где люди из ЛОРТов, в том числе Дорен, общались с актарийскими работниками. Местные пропустили за калитку, вскоре и в гараж, пахнущий машинным маслом, ржавчиной и сваркой.

— Так. Камнеуборочные машины необходимы людям, бесспорно, — начал Луи, усевшись на тканевый мешок: из-под клубней тербеты, судя по земляному запаху с примесью прохладного привкуса овоща.

— Мне камни часто попадались, когда я копал, — вставил Эрцог.

— Работаешь не по специальности, в общем, — заметил Дайгел.

— Твоя техника даст местным людям расширить актарии, — продолжил Луи. — С ее помощью они смогут обосноваться и в горах: быстрее, чем это обычно происходит.

— Отчего бы и нет. Зверье-то они истреблять не станут.

— Однако местные люди только начали сближаться со зверями. Животные здесь не слишком умны, но неплохо соображают в том, что касается выживания. Они боятся изобретений и не доверяют людям. Все нужно обдумать получше.

— Сам знаешь, такие дела быстро не делаются. Пока создадут, пока опробуют, пока продадут первые модели. Сначала наверняка моллитанскому ЛОРТу, а он уже — местным.

Дайгел сел рядом с Луи. Эрцог приблизился к нему, и шерсть зашуршала о ткань, потом чуть скрипнула: под пальцами. Послышалось мурлыканье. Дайгел усмехнулся:

— Котяра.

Комнатное существо, безусловно.

— Надолго здесь задержаться у нас не получится, — вскоре сказал Эрцог. — А значит, не получится убедить зверей не бояться.

— А разве звери и птицы так уж испугаются этих машин? — задумчиво спросил Дайгел. — Даже вон в алеартской глуши они не шибко боялись. Но здесь-то они дальше от людей, это да. Так ведь явно не рискнут нападать на незнакомую технику.

— Страх может пересилить самосохранение. Такое я уже наблюдал в Гахарите.

— Так-то оно да. Поразмыслим.

Когда вышли к сотрудникам ЛОРТа, Дорен дал обнюхать запястье.

— Со временем сюда наверняка пришлют и другую актартехнику? — поинтересовался Луи.

Так. Без развития актария действительно не обойтись.

— Само собой, — Дорен свистнул, и сильнее запахло тирис. — Птица. А, птица? Ты по-легонийски говоришь, сойка?

Тирис ему произнесла несколько слов по-человечески: вразброс.

— Понадобится рассказывать животным, как работает эта техника, — произнес Луи. — Портить с ними отношения не нужно. Самые разумные из местных — это тирис и вангуры, холтонги тоже.

— Тирис точно разумны?

— Точно. Она может говорить и внятно: сейчас она просто показывала тебе свои умения.

— Так и говори со мной внятно, — строго, но отчасти шутливо произнес Дорен, и сойка затрещала на своем языке. — Резонно, пичуга. Луи, мы ведь приехали и из-за животных, такие вот дела: руководство подумало, что иллаты притихнут, если ЛОРТ обратит на эти края внимание, — оно плохо знает иллатов. — Сразу говорю, я бы вас увез из Долины, но в мою машину вам не уместиться вдвоем. Поезд оплатить не сумею.

— Я по-прежнему в ЛОРТе Кейнора? — уточнил Луи перед тем, как уйти.

— Не до тебя там, я думаю. Такие дела.

Отдалившись, Луи развернул к людям уши. Теперь гахаритцы из ЛОРТа рассказывали, что в Гахарите для животных изобрели подобие алфавита.

— …листья и следы, понимаете. Не алфавит в полной мере, но это обозначает их звуки.

— А мы видели, что они какие-то вырисовывают странные знаки, — присоединился один из актарийских работников. — Это что ж получается, ваши и здесь потрудились?

— Выходит, что так.

Луи, пройдя по тротуару, вытянул лапу влево, и вибриссы снова ощутили траву. Обочины здесь опасны. Нужно сделать небольшие травоуборочные комбаины по типу талисских. К тому же не вредные для зверей: в лесу их не используешь, в этом нет смысла.

Этой идеей Луи поделился с Дайгелом, тот одобрил и передал это людям ЛОРТа. Затем Луи ушел опрашивать людей.

— Конечно, надо расширяться, — отвечали работники актария. — Актарий-то маленький, не развернуться.

— Это нужно объяснить зверям, — сказал Луи. — Если вы это сами сделаете, обретете больше доверия. Стоит поговорить с ними как можно скорее.

— Да, все обсудим, — правда, это произнесли отвлеченно, будто отмахиваясь.

— И следует обучать их дальше. Знакомить с вашими изобретениями.

— Конечно, конечно, — никакой заинтересованности в голосе.

— Почему бы не сказать: «Нет, нам сейчас не до этого»?

— Нет, ну потом-то… потом обязательно познакомим. Гонять не будем их, нет, — это уже прозвучало увереннее. — Учить вот будем, письму-то. Мы и не знали, что они способные-то такие. Письму учить надо.

Уже хорошо. Луи предложил им еще кое-что, и люди отнеслись к этому неплохо.

Справедливо, что для людей в приоритете свое выживание, к тому же им действительно живется здесь непросто, не говоря о том, что иллаты убивали их сородичей. Звери, впрочем, этого не поймут.

Но, как бы ни было тревожно, надо найти способ поскорее покинуть Моллитан. Над изобретениями будут работать явно дольше, чем осталось до конца испытательного срока, и зверей за это время все равно не переубедить. Правда, нельзя перечеркнуть их сближение с людьми. Эта работа принесла опыт, уже неплохо: но хочется большего.

Эрцог увел подальше, к сараям, и там негромко заговорил:

— Не хочу, чтобы люди расширяли актарии.

— Это не преступление. Утверждать, что люди непременно навредят, мы не можем.

— Сам понимаю, — хмуро произнес Эрцог. — Тогда лучше мы все скажем зверям, чем они узнают из слухов.

Холтонг раздраженно рычал рядом с неудавшейся добычей, молодым немангом. Неманг что-то говорил ему: также раздраженно. Глухо мычал вангур.

— Гахаритцы дадут моллитанцам технику, — твердила тирис. — Чтобы теснить зверей. Даже в горах. Мне не так страшно, я поселюсь и в городе, если что, ведь…

— Эй, не нагнетай, — оборвал ее Эрцог.

— Да, люди могут расширить актарий, — сказал Луи. — Однако людям нужна подходящая среда обитания. К тому же здесь могут появиться вьорты, если людей станет меньше.

Сейчас рядом с Залантой нет вьортов: в округе много мелких поселений. Алодис сперва наладил дела в той местности, где живет меньше людей и, стало быть, более вероятно появление вьортов. Однако здесь все может перемениться.

Звери передали, что вьорты их не трогают, зато люди, когда приобретут оружие, начнут истреблять.

— Речи не шла об оружии, — серость перед глазами казалась клубящимся болотом. Найдется способ на них повлиять. — Люди получат мирную технику и продолжат вас обучать, а тирис заранее изучат отдаленные земли, и вы отойдете туда, если вас начнут теснить. Однако в ближайшее время этого все равно не понадобится.

— Люди вам сами расскажут, пойдем к ним, — позвал Эрцог.

Звери отказались, и тирис тоже.

— Если сблизитесь с людьми, сможете без проблем ходить по актариям, — добавил Луи, вспомнив о том, что предложил местным людям. — Поедать ядовитые травы на обочинах, чтобы люди не так часто использовали технику, — это одобрили работники местных актариев. — Учиться чтению, чтобы лучше понимать людей.

Шум затих. Они не могли так быстро поверить: здесь что-то иное.

— Человек! — затрещали тирис. — Незнакомый!

Запах оказался знаком. Алодис Гремиор шел уверенно: и один. Наверняка в спецзащите: его запах был отчасти приглушен.

— Тулвангой здесь надышитесь, а голову надо беречь, — хрипловатый голос звучал еще глуше из-за респиратора, и почти весело. — Как твое самочувствие, Луи?

Он быстро исчез в зарослях и больше ничего не сказал.

— С ЛОРТом Моллитана я так просто не свяжусь по этому поводу.

Пряно запахло тимисом, когда сито стукнуло о чашку. Дайгел сидел на стремянке, прислоненной к противоположной стене гаража: Луи успел ее изучить.

— Да и кто меня допустит к чертежам аалсот? — добавил Дайгел. — Короче говоря, согласен их добыть, и даже есть идея. Если кого-то из приятелей придется посвятить, не против?

Луи кивнул и слегка улыбнулся. Легонийцам останутся копии, что же.

— Хоть какая-то от тебя будет польза. Лучше бы ты дальше, впрочем, сидел в Алеарте и никуда не вмешивался. Расскажи о своих чертежах.

Потом Луи слушал о просеивании земли, о том, для чего нужна буксировочная стойка, и о скорости камнеуборочных машин: не больше неторопливого шага. О том, что позволит этим машинам дольше не изнашиваться, и о размере камней, с которыми они будут способны бороться.

— Камней в Кранаре полным-полно, сплошь горы, в легендах вон тоже камни, — добавил Дайгел. — Надеюсь, статуи в Ущелье лиц не останутся его единственными жителями.

— Не терплю почти всех сородичей, но, если бы многие львы погибли, было бы непривычно, соглашусь. Не могу тебе полностью сочувствовать, но понимаю, что происходящее неправильно. Тем более я могу бороться за то, что мне нужно, а ты — нет.

Дайгел промолчал. Потом грустно усмехнулся.

— А может статься, и смогу. За Кранар и на Ташчине можно побороться.

В Кранаре умеют возводить огромные скульптуры из мрамора и, изредка, из гранита, однако там нет очень важных изобретений.

— Почему у Кранара нет аалсот?

— Что, интересно, не присвою ли я сам твои чертежи? Да наверняка и делали, и от Легонии скрывали. Может, разработки как раз вели там, где сейчас эпидемия. А вот гляди-ка, — голос чуть отдалился: Дайгел поднял голову. — У лаохорта нет власти над толщей воды, раз человек там не выживет. Над небом, выходит, лаохорт тоже не сумеет утвердить власть. Еще и вьортов там нет, гонять некого: может, только ерунда какая-то слабая, от бактерий.

— Одно время я думал, почему не зарождаются птичьи вьорты над землей. Но птицы все же принадлежат земле. Много времени проводят в воздухе, но не спят там, не делают гнезд.

— Скорее всего. Так вот я о чем: дороги да водные пути распространяют власть лаохорта да усиливают его. А с воздушными путями все не так.

Давно предположил, что он проявит интерес к аалсотам. Не ошибся.

— Именно. Каждым воздушным путем воспользовались бы люди, что не поехали по земле и не укрепили хоть немного власть лаохорта над страной. Да, летали бы не все, но людей и так не слишком много. Возможно, авиацию не развивали в том числе по этой причине, но не хотели лишний раз озвучивать вещи, что выставляют лаохорта уязвимым.

— Особенно Легонию. Уж он-то никак не хочет показывать слабость.

— К слову, давно молчат о моллитанских аалсотах.

— Да тут и бокситов толком нет, из чего корпус аалсоты-то делать. Пару-тройку смастерят, и те разобьются на испытаниях. Отмывание денег.

— У Моллитана относительно много бокситов, вот только до месторождений трудно добраться.

— Много ты читал. И учишь читать-писать, насколько я наслышан.

Он немного об этом спросил: удивленно, однако все же с доверием. Как выяснилось, поверил и Георг: и у него остались записи Дайгела об Алеарте. Затем Дайгел спросил о том, что делал Луи в Талис, и Луи очень кратко рассказал ему о местных зверях, о том, как был в плену у Мьенеля и его людей, о помощи Эрцога и Есы с ее друзьями, об отправке в Кайрис. Дайгел несколько раз удивленно присвистнул.

— Шантажировали иллюзией, которую с тобой провела Талис, говоришь? Что там было-то? Чтобы знать, чего она еще умеет.

Луи сказал вкратце. Без упоминания Эрцога.

— Вот не думал, что она способна иллюзорно толкнуть или развернуть, — отметил Дайгел. — Но все равно иллюзии всегда слабее, чем настоящее.

Разговор уже утомил, от него начало сводить челюсть и показалось, что в голову набился песок.

Однако осталось еще кое-что. Машины напоминают животных, они словно угловатые металлические хищники с фарами глаз, с очень любопытным и сложным внутренним устройством. Они тоже, вероятно, в какой-то мере живые. Ведут себя отчасти как живые существа.

— Вы привязываетесь к машинам? Возможно, оживляете и их тоже? Алдасары дают аалсотам имена птиц. Вы буквально оживляете металл, заставляете его двигаться, питаться топливом, путешествовать.

Возможно, аалсоты в какой-то степени живые. То, что летает, как птица, не может быть совсем уж мертвым.

— Отцова машина — чем не живая сущность, — ответил Дайгел. — Да, так оно и есть. Характер у всех разный. Мы с ними даже вон разговариваем. Я фуру водил, так она как медведь: грузный, не шибко быстрый, но выносливый.

Было интересно послушать про его опыт вождения Дагаты-Восток, а про то, как разбирать двигатель — в особенности.

— Уже надоело, но ты неплохой собеседник, — Луи, наконец, поднялся и потянулся. — Дай мне номер Георга, раз мы должны с ним встретиться в Кейноре. Возможно, с ним понадобится связаться заранее.

— Надоело ему, ишь ты. Выдерну усы.

— Сделай из них антенны. Этим ты оживишь их заново.

Постарался запомнить номер и долго повторял про себя, пока не передал Эрцогу.

Вернувшись к кромке леса, Луи поймал след Алодиса. Вскоре появились свежие запахи: вместе с Алодисом приближался иллат-вожак, с которым вчера бился Луи.

— Вожак Долины, — скулил иллат. — Алодис, что нам сделать? Что мы…

— Успокойся, успокойся, — покровительственно повторял Алодис.

Позади иллата и Алодиса подвывала стая: заискивающе, тревожно. Луи сжал когтями землю под лапами. Что бы ни сделал с иллатами Алодис, это можно исследовать, раз оно существует.

— Но если все умирают, — проговорил иллат, — зачем всё? Почему люди могут понимать, что они умрут, и жить? Или они правду говорят, что по правде они не умирают? Теперь мне как? Теперь ты… но ты же меня не убил.

Иллат скулил: и жался к человеку, судя по тому, что их запахи сблизились.

— Не убьешь? — провыл иллат.

— Нет, — Алодис это понял: привык к самым простым словам иллатов. — Один из потомства Ар-Начтала сюда придет, выберет себе в гвардеицы кого-то из твоих. Всё, уже всё прошло.

Ар-Начтала он запугивал, интересно? Хвост Луи метнулся, и рядом послышался мягкий прыжок Эрцога.

— За что проголосуешь, Алодис? — спросил Луи.

— А ты? — ответил Алодис. Знать бы, не забыл ли он, что возглавляет Ламейну, а не Моллитан. — Ты не об этом ли с Лафенграс говорил?

Так. Она ему рассказала.

— И ты здравствуй. Палач тирниска, или какая у тебя должность? — добавил Алодис.

Пусть Эрцог сначала сам за себя вступится: Алодису следует принимать его всерьез.

— Я защитник, — ответил Эрцог. — Ты тоже защищаешь? Как и Лафенграс.

— Вы — вожаки, тирниски, — проговорил иллат. — Но Алодис — больше вожак, чем вы.

— Что ты ему дал вдохнуть? — поинтересовался Луи. — Особый сорт тулванги?

Иллат заскулил, будто бы его ранили. Тихо ворчал Эрцог.

Послышалось, как скрипнула синтетическая ткань под зубами: иллат схватился за рукав куртки. Случалось видеть, как куницы брали за руку людей, с которыми дружили, и вели их показать интересное. Иллаты — куньи, но никогда у них такого не наблюдал и даже не представлял.

Тирис перевела человеку то, о чем спрашивал иллат.

— Хочешь, чтобы теперь Акреон доказал вам силу? — догадался Алодис. В серой мути представилось его круглое лицо. Иллат взвыл в ответ. — Я очень скоро еду к нему. Флорентцы привезли медикаменты льетам Долины, а в столичной льете лекарства и не принять не могут, и неясно, как оформить. Их ведь не Легонии передали, а лично нам, — при этом Моллитану и Ламейне как регионам Легонии запрещено связываться с другими странами самостоятельно. Все понятно. — Будем разбираться. О том, чтобы к вам он приехал, тоже поговорю, это я обещаю.

Укрепляет иллюзию лидерства. Да, самые опасные звери благодаря этому больше не станут угрожать местным людям, но Алодису нет доверия. Нужно выяснить, каковы его методы. Рано или поздно.

— Что ты с ними сделал? — Луи шагнул вперед.

— Вот что вы тут сделали, мне понравилось, — сказал Алодис. Знал бы он правду. Азартно стянуло в горле. — Но я не спрашиваю у вас, как вы иллатов хватаете и душите да как вы в Долине ходите.

— Ты, по крайней мере, догадываешься, что мы делаем. А мы не догадываемся, что делаешь ты, — заметил Эрцог.

Снова окутало страхом — и теплом.

— Он до нее дотронулся, — удивленно произнес Эрцог.

Пропало ощущение теплого, своего и притом тревожащего. При этом почудилось в серой мути, что Лафенграс, убегая, обернулась.

— Ты ее принимаешь, — уточнил Луи.

— Не то чтобы принимаю, — проговорил Алодис с долей задумчивости. — Мы хотим уверенности в будущем, а с Лафенграс ее нет. Я за помощь вас всерьез благодарю, в том числе за голосование. Тот же Ар-Начтал проголосует, а может, и здешние иллаты. Так что вот — не поймет никто, если вас тут оставлю. Местные вас подвезут до ближайшего города, откуда ходят поезда, — как раз грузовик должен туда доехать. — Купе вам выкуплю до восточного Хинсена, на границе с западным. Встретимся у вокзала, в степи.

На это и рассчитывал. У Алодиса много средств: Дайгелу же лучше их приберечь.

В восточном Хинсене Алодиса — и Эрцога, должно быть — уважают за помощь с Долиной, однако западный, что уже воспринимается отдельной льетой, целиком внедолинный, и там у Алодиса нет влияния. Подвох здесь есть, но иного варианта нет.

Сухая трава, давно уже мертвая, колола лапы, и морду обдавало непривычно теплым ветром. В той степи восточного Хинсена, где родился Луи, было холоднее.

Алодис дожидался с охраной. Стало быть, внедолинный Хинсен для него опаснее долинного Моллитана.

— Луи, до Литтиса тебе еще дорогу оплатим, пойдем, — сказал Алодис. — Эрцогу я бы тоже оплатил, но здесь меня не поймут.

Темнота заметалась перед глазами: будто бы облаками, бегущими с ветром, заволокло и небо, и землю. Когти разорвали стебли мертвых трав.

До столицы слишком далеко, к тому же слишком мало осталось времени, чуть больше трех месяцев. Но бросить? Бесчестно, к тому же привык к недомерку.

— Ага, — хмуро проговорил Эрцог.

— В Долине никто бы тебя не тронул, но здесь никто ни за какие деньги тебе не согласится дать место в поезде. Это будет означать, что наказания может избежать любой, согласен?

Эрцог молчал.

Темнота в голове — словно бесформенное чудовище с оскаленной пастью. Луи потер морду лапой.

— Почему не идешь к поезду? — собственные слова прозвучали слишком спокойно на фоне мыслей. — Раз Акреон тебя ждет.

Когда Алодис удалился, Эрцог сперва заворчал, потом спросил у Луи с нервным весельем:

— Ну и сколько идти до Литтиса?

— Месяца два.

— Не успеешь — научу выживать. Главное, здесь есть кого съесть. Каких-нибудь хафенов, все равно они все кругом выедают. Подожди. Алодис едет, чтобы… Придумал! Ты не знал, что делать с хафенами, а я знаю.

— Конечно, спустя год можно было додуматься, — ответил Луи.

5 кадала, Еса

Внутри корпуса химической лаборатории на биостанции — как внутри лепестка ромашки: он белый, вытянутый и узкий, и чуть-чуть пахнет травами. Еса заглянула в следующее задание, и мысли о нем замели пыльный комок мыслей о вьортах подальше в угол. Так долго куратор все обсуждает с Раммелом. Правда ли кто-то еще из ученых, кроме Раммела, всерьез задумался о вьортах?

С серной кислотой понадобится работать в вытяжном шкафу. Еса стала менять перчатки, и опять они на пальцы не натягивались с первого раза, одна вообще лопнула у основания. Взяла другую, и в это время танер Соллатур вошел, куратор. Неизвестность окатила кипятком.

С жидким бромом уже работала, так-то, а он при неосторожности хуже обожжет, чем растения Долины. Идею следить за вьортами тогда и совсем не тревожно обсуждать.

— Работается дружно, ребята? — куратор развел руки в стороны и подмигнул пустым колбам, будто видел: в них что-то отличное однажды появится. — Надеюсь, не дружно, а то как тогда отчеты каждому за себя защищать? Еса, далеко убежала по методичке?

— Я установки долго собираю, и они убежать не дают, — ответила Еса.

— На ноги тебе наступают? Это не предусмотрено. Ты их так собирай, чтобы они никак не касались ног.

— Да, они хорошо себя должны вести.

Надо фильтрованную бумагу приготовить заранее, и спиртовку тоже, а потом пробирку для металлической меди, и серную кислоту достать. Каждое подзадание внутри большой задачи ставится на отдельные полочки в голове, и здорово то к одному, то к другому направлять мысль, как парящую платформу в библиотеке Бенора. Нужно много сделать всего, и это классно, потому что интересно. Мысли о работе разбавляют кипяток тревоги прохладной водой.

Когда собирала специальную установку и потом проводила опыты, представляла, что танер Эсети следит. Что на самом деле в лаборатории ЭУЛ ведется работа, в Экере. А когда все закончила на сегодня, теплая завершенность наполнила голову, и Еса поинтересовалась у других, как у них прошли опыты. Все в основном хорошо.

— Почему не все сульфиды растворяются в соляной кислоте? — спросил один парень. — Я что-то уже ничего не соображаю.

Еса ему подсказала, а потом лаборант шутя пригрозил, что все расскажет куратору.

В лаборатории свое небо, низкое, разглаженно-белое, с комнатными солнышками ламп, а на улице темное, и синь сквозь эту темноту просвечивает. Многоотенковая, глубокая, словно мглистым дымом синее стекло заволокло. На западе кусочек неба мрачность облаков прочеркнул, как бело-голубоватая чайка. Выстроились рядами окна-огоньки высоток, что окружают актарий.

В стороне от лабораторного корпуса стоял под фонарем танер Соллатур, и Еса сразу к нему направилась. Если промолчишь, то словно себя запрешь в темную комнату с пылью из тревожных мыслей по углам.

Интересно, за кого проголосует куратор? Всего через несколько дней.

— Установки больше за ноги не хватают? — огонек сигареты подсвечивает лицо куратора еще и снизу, а улыбка похожа на тонкий листок оливы, от ветра изогнувший кончики вверх. — А то у нас тут всякое может по-неожиданному себя повести.

— Я с ними договорилась специально.

— И пришла спросить про вьортов?

Мысли теперь яркие, гладкие, как конфеты-лаккес.

— Завтра к ним пойдем, — добавил куратор, и сразу окутало теплой радостью. — Туда, откуда мы наблюдали за ними издалека.

— Танер Соллатур, спасибо! — ученые правда наблюдали за ними, класс. — А кто-то еще из кейнорцев приехал работать?

— Мало у нас кейнорцев, — это совсем не изменилось. — О неразглашении подпиши, — и вытащил бумагу: прямо вот так, под фонарем подписывать? Но уже все ребята разбежались, и нет ничего особо тайного, так-то: просто листок бумаги в клетку с неразборчивыми записями. — Девушка ты отчаянная, даже не боишься приборов, что тебе наступают на ноги. Никакой местной живности не пугаешься. Откуда к тебе прибежали идеи изучать вьортов?

— Видела в Кайрис и заинтересовалась, — Еса достала ручку и колпачок прикусила. — Потом посмотрела видео Дайгела и подумала, что их ведь можно записать, ну, в более спокойной обстановке. Которая у вас в Кауре как раз.

Дайгел еще и подал надежду. Вдруг, если к вьорту, похожему на чудище, приблизятся его звери, это ему и правда вернет настоящую сущность, как тому кошачьему? Хотя бы на миг.

Разобрала все-таки записи куратора: все очень коротко там было, по делу, а упоминания вьортов смотрелись как вишневые ягоды на елке — внезапные такие, и не веришь в них совсем. Еса оставила подпись. В это время к танеру Соллатуру подошел профессор Итаски, и они руки друг другу пожали.

— Вам еще что-то говорил танер Нитур? — спросила Еса у куратора, когда опять остались одни. — Насчет противоядия от тулванги? — не говоря о задумке про средства от клещей. — Он упоминал, что противоядие можно синтезировать.

А еще Юнна — девушка Дайгела, не верится до сих пор — упоминала, что противоядия станут испытывать на нимлингах.

— Еса, это дорого, долго, у нас много других забот, и не только от нее одной понадобилось бы противоядие. У многих ядовитые запахи. К тому же скоро будет некому учить гвардейцев жить в наших лесах.

Кисло в горле: индикаторная бумага ярко-красной бы сделалась. Эр.

— Но что-то нужно, что сильнее вас сблизит с Кейнором и с Кайрис, и бармелы сблизят как раз, — предложила Еса. — Ведь не откажутся от разработок лекарства из бармелов?

— С бармелами мы как раз и работаем. По рекомендации профессора Георга Эсети. Это вот как раз и сближение с Кейнором. Проверяем твои данные. Так что в этом направлении работа идет, ты не беспокойся. Как универ закончишь, так и присоединишься к исследованиям: у нас вон многие студенты, чьи работы мы использовали, так поступали.

Классно так: но и противоядие очень нужно, и нельзя о нем забывать. Может, в Талис будут делать? Там, слышала, в теплицах стали выращивать моллитанские растения.

Но ведь нимлингов не выбросят, не убьют? Еса уточнила, что будет с нимлингами, и узнала, что бармелы на них испытывают.

Так же было у Гелеса. Но нимлинги хотя бы неразумные, хоть и грустновато.

Со стипендии надо начать копить, чтобы приехать в Кейнор. Заплатить за общагу — и копить. Здесь красиво, здорово, но тянет в Экеру, особенно под вечер: будто птица в груди тоскливо кричит. И дальше тянет, севернее, и кажется, что синь в облачном разрыве отливает фиолетовым, словно оттуда глядит лаохори.

— Пойдем-ка глянем кассету со вьортами, — добавил танер Соллатур. — Подготовилась ты, как и с той бумагой от Дайгела. Что поделать.

Мокрый асфальт у общежития блестел голубым, как скорлупки скворчиных яиц. Еса пробежала мимо аккуратного белого куба биостанции, помахала окнам лабораторных корпусов, и лаборантка махнула в ответ из окна.

У хозпостроек почти всё в асфальте, а под плодовыми деревьями и кустами землю засыпали шишками и корой. Кончики молодых веток — красно-фиолетовые, жизнь сквозь них зарей просвечивает. Там, где в асфальте трещины, кое-где пробились травинки, а еще таблички на столбиках: «Траву не трогать», «Кто дотронулся — в ауд. Б-320», «Чудовища — для Р. Итаски в ауд. 15». Ну, разное случается, так-то.

Хозпостройки — бежево-золотистые с зелеными крышами, как растения, превращенные в домики. Кое-где внизу стен виднеются разноцветные пятна: а точнее, следы раздвоенных копыт, будто крупный олень наступил в краску и отпечатки на стенах оставил. Такое изредка встречается в разных районах Кауры. Еса спрашивала у местных, кто же такое нарисовал, но все отвечали, что не помнят или не знают. Нир сказал, что никогда этих рисунков не видел. Вдруг это правда сделали местные олени, а может, вангуры?

Напротив хозпостроек выстроились в ряд скамейки: на одной студентка спала, укрывшись одеялом, а на другой стояла банка, где среди мутно-оранжевого что-то темнело и пульсировало. Еса прошла подальше на всякий случай, но присмотрелась. Ну, симпатично, так-то, отчасти, а хранить секреты давно научилась, тем более у ученых обязательно будут тайны. Главное, чтобы не как в Талис.

Пожилая женщина поспешила к банке и сунула ее в пакет по-быстрому.

— Прошу прощения, — сказала она Есе.

— Ничего, что вы, — ответила Еса, а женщина кому-то в окне погрозила и крикнула:

— Каждый раз одно и то же! Чего ты опять его вытащил?

Еса скоро покинула территорию биостанции, ушла в актарий и отправилась через него по улицам, где раньше не ходила еще.

Участки здесь поменьше самих домов, а ограды у них до колена: из прутьев или бетонных блоков. Для птиц стоят прозрачные загоны, похожие на теплицы с лужайками внутри. В каждом дворе дорожки насыпали гравием, гравий кое-где раскрасили и из него выложили картинки: луки и стрелы, побеги кленов и берез, черепа.

На стене одного из домов, внизу, цветные отпечатки копыт соединились в упрощенный дрожащий рисунок листка и ветки.

Завыла сирена, второй раз за три дня, и из-за забора поспешили предупредить:

— Их быстро поймают.

— Кого? — и вместе с легким страхом возник интерес.

— Быстро, даже не увидите.

Сарай на одном из участков сделали, кажется, из черенков лопат, граблей и вил, разноразмерных, с рыжими пятнами краски, будто дерево смогло заржаветь. Это сбежавший зверь — или о ком там предупреждает сирена — притворился сараем?

Нир рассказывал, что на участке его семьи есть страшный сарай: ну, в Талис деревянные изделия пострашнее, так-то.

А дом рядом с сараем — серый, насупленный из-за козырьков над окнами, и такой одинокий на каменистом участке, что хочется укутать его в сад, как в шарф.

Машины почти не проезжали, только автобус с плакатом за Единство и автомобиль с легонийским флагом. Еса, пусть было и очень неловко, спросила одного из прохожих насчет Лафенграс.

— На Ферру похожа. Непонятно, кто такая эта Лафенграс. Она сама в себе не уверена.

— А вы в ней уверены?

Прохожий нахмурился, и волнение стиснуло изнутри.

— Про Легонию я знаю, что это нормальный лаохорт. Таким лаохорт и должен быть. В нем уверен.

В чужое дело влезла, с одной стороны: но ведь тоже здесь поселилась, так-то, пускай и временно. Важно знать, как тут люди настроены и что ожидает страну. Волнение все еще давило, щипало, но в то же время крепла уверенность и придавала сил.

— Легония сейчас ранен и тоже выглядит непривычно, — сказала Еса.

Больше не ответили. Настаивать не надо, чужое мнение никак ведь не изменить: а все-таки несправедливо, что бросили они свою лису. И горько, что помочь ей не получается. Очень бы хотела помочь.

Местные люди тоже повлияли на личность Лафенграс, вообще-то.

Еса уехала к краю города на трамвае, а потом, стоя у сетки, ограждающей Кауру, смотрела на руины, где Нир несколько лет назад видел тень-Лафенграс. Они поросли травой, кустарниками и молодыми деревцами, а настоящий лес высился вдалеке.

В сетке, отделявшей город от развалин, нашлась прореха.

Ветер дует из города, вряд ли тут надышишься ядами. На ногах — штаны и высокие ботинки, на руках — перчатки. Ничего страшного.

Ноги сами понесли вперед, и лишь остатки мыслей подсказывали, что лазать не стоит. Еса через разрыв в сетке вышла из города и поднялась на древнюю стенку: дыхание перехватило, когда чуть не потеряла равновесие. Но по горам уже часто лазала, так-то, и по Валлейне. Ноги будто знали, как идти, и казалось, мозг в них переместился. В мыслях все сузилось до простейших целей: вот здесь наступать можно уверенно, а вот тут нужно проверить подошвой, не соскользнет ли нога.

Еса, наконец, остановилась.

В небе облака учились правильно загораживать солнце, чтобы лучи симпатично падали и каждый было видно. Кругом трещали сойки-тирис: черные с зеленым отливом, как кусочки темноты из глубин моллитанского леса. Одна опустилась Есе под ноги, и, когда заговорила, перья на ее горле забавно зашевелились.

— Правду про лаохор-рта зверей! Пр-равду! С-смелая, р-раз сюда пр-ришла. Скаж-жешь? Видела лаохор-рта зверей? Легония пр-рогонит. И лаохор-рта пр-рироды, и вьор-ртов.

Пальцы притиснулись к ладони, будто закрывая и защищая ту правду, о которой тирис действительно догадались. А вдалеке кто-то двигался, внизу руин, темный: и послышалось мычание. Вангур. Еса отступила к сетке, держась к быку лицом: убегать нельзя, внимание привлечешь, хотя от этого мычания кости кажутся сухой травой, что тускнеет под руинами.

— Знаю, что вы будете голосовать, — Луи с Эрцогом предложили эту идею Шорис, и Акреон согласился, классно так. — Читала, что некоторые звери за Лафенграс.

— Тир-рис за Лафенгр-рас. Девоч-чка за кого?

— Я из Кейнора сюда приехала, так что я за Кейнор.

— Лафенгр-рас будет за звер-рей. Легония пр-редал. С нами не говор-рил.

— Говор-рил с нами! — тут же затрещали другие. — Но звер-рей пр-ришло мало. Мы пр-рилетели и гр-релись. Лафенгр-рас нехор-рошая. Легония наш-ш. Вьор-рты тр-ревожат.

— Вьор-ртов ж-жаль. Не тр-рогать их.

— Чьи вьорты? — осторожно поинтересовалась Еса. Вангур не приближался. — У вас тоже есть?

— Наш в Асур-ре. Умер-р, — они ведь про Олаана. — Р-рядом вьор-рты есть ч-чужие. Зачем тебе пр-ро вьор-ртов?

— Мне тоже вьортов жалко, — Еса к птицам осторожно протянула руку. Слова — как осторожные шаги по льду: вот-вот и провалишься. — Вы и к ним дружелюбны, и к нам: значит, думаете, вьорты нам не навредят? Эти вьорты мирные? Наверное, их призвали мирные животные?

Одна из тирис повернула черно-блестящую голову набок.

— Люди так не говор-рят.

— А я говорю.

К вангуру бросились гибкие приземистые тени: иллаты, похоже. Оцепенели руки.

Иллаты отгоняли вангура, рявкали: но по-настоящему нападать не собирались, вроде бы. Слышала, здесь иллаты защищают людей. На них Алодис как-то повлиял, глава Ламейны.

Сейчас бы приманку, что подарил танер Эсети. Но она в рюкзаке осталась.

— Мир-рные. Зач-чем гнать, если вьор-рты мир-рные? Зач-чем обижать?

Сирена повторилась с надрывом: теперь уже в городе, не в актарии. Донеслись отголоски слов: а произносили их через громкоговоритель.

— Вер-ришь? Что мир-рные? — птицы заглядывали в лицо с любопытством. — Вр-решь?

Верит ли кто-то из моллитанских ученых, что они могут быть мирными? Допускает ли?

— Я хочу, чтобы вам было спокойно, — сказала Еса. — Как и вы хотите, чтобы люди и вьорты жили мирно. Обещаю, что, если встречу Лафенграс, я ей про вас напишу.

Еса подбежала к сетке и выскочила через разрыв. К нему уже подходили люди: черноволосые кранарцы с немного раскосыми глазами, в зеленой одежде, с оружием.

— Высока вероятность угрозы от зверей, — объявили они, и внутри все замерло. — Отойдите как можно дальше.

Эти кранарцы точно приехали с Мартой в Кейнор, а потом в Моллитан, ведь границу Кранара давно не пересекает никто. И семье Нира они могут угрожать. У Марты есть его адрес в Кауре. Люди, которым она доверяет, удостоверение личности ведь брали и у Нира. Вряд ли они станут открыто вредить, но все равно внутри холодит беспокойство.

Здесь что, согласились на отряды Марты? Не дожидаясь голосования зверей?

— Иллаты там мирные, — сказала Еса и руки сложила на груди.

— Мы знаем, что их здесь приструнили. Дело не в них. Подальше отойдите.

Трамвая дожидалась очень долго, перчатки комкала в руках, и, когда двери открылись, услышала и в вагоне предупреждение об угрозе от зверей. А в актарии Еса узнала, что вангуры в городе убили людей. Четыре человека погибло, или даже пять. Горячей иголкой тревоги царапнуло в ребра.

— Лечить тварей привезли к нам, а лучше бы не везли, — сказала одна актарийская работница из-за ограды из бетонных блоков. И перевернула тележку с гравием, чтобы разровнять его по тропинке.

— Почему такое случилось? — вырвалось у Есы. — Тут ведь не нападали раньше?

— Обезумели. Их вообще хотели просто усыпить, но вышло так, что подстрелили, потом усыпили. Жаль, не добили. Вон теперь лечат, время тратят.

Еса уточнила, где больница для зверей, а то листовку с картой Кауры так и не взяла. Потом поспешила по этому адресу, и дождь стал сшивать землю с небом: сотнями тонких косых прерывистых нитей.

Больницу издалека получилось узнать по описанию: на ее стенах выделялась роспись в виде вишневых веток. Еса спросила одну из медсестер, сюда ли привезли вангуров, а она подтвердила.

Догадка в голове полыхнула, как салатовые вспышки, что окутали вьорта птиц.

Вокруг больницы на деревьях сидели тирис, и Еса их позвала осторожно. Две тирис спустились на мокрую траву и, отряхиваясь от дождя, стали потрескивать, а их потрескивание перешло в слова:

— Пер-редали сор-родичи. Что ч-человеку жалко вьор-ртов. Такому ли ч-человеку?

— Такому, — кивнула Еса. — Вангуры не хотят, чтобы лаохорты прогнали вьортов, — наверняка ведь в лесу есть и вьорт вангуров. — Поэтому они напали, да?

Одна из тирис кивнула.

Вьорты мирные, вот зверям и не хочется, чтобы все менялось. А они мирные, пока Легония к ним не пришел: и Лафенграс. Но вдруг вьорты полезут в город? Они ведь к людям тянутся.

Или вдруг они правда просто меняются с возрастом, озлобляются, и тогда, с Олааном, было лишь совпадение?

Его окутали салатовые вспышки, под цвет глаз лаохори-синнаяры.

— Пр-роследим, убьют ли вангур-риц. Пер-редадим зверям.

— А вы сами летаете сюда лечиться? — уточнила Еса.

Словно теплой волной поволокло навстречу чему-то новому. Вдруг получится им чем-то помочь. Как Тагалу в тот раз помогла.

Тирис посматривали внимательными глазами-пуговками.

— У нас пер-рьям вр-редят нас-секомые. Люди леч-чат. Тепер-рь не довер-ряем. Подстр-релили вангур-риц.

— А есть сейчас среди вас больные?

— А ч-что?

— Я вас подлечу, — пообещала Еса. Надо будет лекарства поискать и купить для них.

Для вангуров должны быть специальные постройки, не в здание же их заводят. Еса за корпус сбегала посмотреть: там ограда поднималась выше человеческого роста, за ней виднелись навесы. Заодно отыскала рядом ветеринарную аптеку и купила лекарство для тирис, еще и семечек — приманить.

Вангуров жалко все равно. Что они понимали? Просто звери испуганные, и понятно, почему их лечат.

Когда вернулась ко входу, из машины, подъехавшей к больнице, вышли кранарцы и заговорили с врачом: а Еса поспешила к ним. Капюшон набросила, а волосы, что выбились из-под него, прилипли к щекам.

Ниру надо узнать про этих кранарцев. Еса прикусила губу.

— Почему вы терпите настолько диких зверей рядом с вашими городами? Почему у вас не развита культура охоты? Спрашиваю как наиболее осведомленного по части зверей, раз местные охотники ничего не знают. Почему вы держите вангуров в лечебнице, если они убивали людей?

Почему кранарцы ведут здесь себя как свои? Раз Кранар теперь слабый, он Моллитан же не захочет присоединять, и дело в чем-то другом?

Кранар тоже жалко, так-то. Особенно тех его людей, кто работали в особняке у Марты. Они ведь не заболели, они успели уехать с Мартой? Или остались в Кранаре?

— Так ведь раньше не было так. Дикие к нам изредка ходили лечиться, обучаться. Ну шуганут кого в лесу, если к детенышам молодежь полезет, ну цапнет кто, но чтобы так…

Плеснула под ботинком лужа. Все кругом серое, будто эти люди принесли с собой ратхорское уныние. Да, неспокойно, и звери правда совершают преступления: но и моллитанцы, и кейнорцы разберутся сами. Тем более разберутся тирниски.

— Здравствуйте, я с биостанции Кауры, студентка из Кейнора, — и на ладони будто пролила кипяток. — Как вы считаете, какова угроза от зверей? — кранарцы ведь любят кейнорцев убеждать в звериной угрозе.

Сердце сильно стучит, и все кажется, что вот-вот проиграешь, что они ответят по-умному и никак им не сумеешь возразить.

Тирис недовольно затрещали, а Еса им сразу подмигнула.

— Кто был во главе стада? — кранарец при этом на Есу взглянул: словно лектор, который хочет донести важное.

— Она научилась читать, вечно все спрашивала у нас, картинами любовалась. Даже отпечатки оставляла. Копыто макала в краску, мы тут все дивились. И вдруг вот так.

Вот, получается, чье это было творчество.

— В последнее время появляются звери с аномально развитым разумом, — от этих слов возникла теплая и чуть-чуть напряженная радость. Луи ведь в их числе? — Хорошо, что их мало, но и в таком количестве они способны натворить дел. Если их станет больше, нам всем придется тяжело.

Пусть заботятся о своей стране. Кто о Кранаре, больном чумой, позаботится, кроме них?

— По своей природе животные должны бы стремиться к покою, нападать лишь на добычу или на агрессора, — отметил кранарец, глядя снова на Есу. — Небольшая разумность, позволяющая общаться с человеком, но не нарушающая естественных процессов, нормальна, в отличие от той, что приводит животных к хаосу.

— Не хотите ли оставить этих животных в клинике, как вылечите? — спросил второй кранарец, который отмалчивался до этого, и правильно делал. — Их, особенно вожака, целесообразно оставлять в живых лишь ради изучения их особой психологии.

Лицо горело. Тирис тревожно трещали и не подлетали совсем. А Луи кранарцы тоже бы изучили?

— Послушайте, — сказал врач.

— Они чрезмерно агрессивны, — отрезал первый кранарец. — Их пугают и разработки, что ведутся на биостанции, так что риск здесь у вас повышенный. Чрезмерная осознанность для зверей противоестественна, вот что вы должны, как специалист, донести людям, и в первую очередь подрастающему поколению.

Жжет под ребрами — как пожар. А голоса стаи тирис похожи на ливень.

— Что, по вашему мнению, надо делать зверям и птицам, которых вы считаете слишком разумными? — голос как будто не свой прозвучал, и что-то слабое в глубине рассудка забилось и закричало: не надо, не лезь.

— Учиться собой владеть, но это человеческий подход, звери такому не научатся. У них не может быть морали, семейных ценностей, настоящего понимания религии. Разум без морали страшен.

Эти люди компетентнее. Намного старше и опытнее. Не надо больше говорить ничего.

Почему изначально кажется, что своих знаний и опыта недостаточно? Откуда знать, что их достаточно у других?

Многое так-то узнала на опыте. Звери могут свергать и пытать своих братьев, вырывать глаза у друзей, покушаться на детенышей. Убивать. Однако они разумные и в том же мире живут, что и люди. В конце концов, никто не призывает убивать талисцев из-за их опасности.

— В Кейноре ваши люди тоже именно так говорят кейнорцам о разумных зверях? — спросила Еса. — Здесь теперь, получается, появились отряды Марты?

— Нет, не появились, мы здесь по другому делу.

Шпионите, да? Марта как раз ведь очень интересовалась каурской биостанцией.

— Приехали осведомиться насчет вакцины от горной чумы, — добавил кранарец. — Эти разговоры отнимают наше время. Потому что вы не хотите слушать, вы хотите настоять на своем.

Слабость разлилась по телу.

Если они возражают, и умело, это не значит, что надо им поддаваться. Хотя они и сильнее, и знаний у них больше.

Надо все прояснить. Нельзя сдаваться, никак.

— Некоторые народы в чем-то даже сильнее друг от друга отличаются, чем мы от зверей. Я из Кайрис. Там два совсем разных народа вместе живут.

— Люди умеют друг друга слушать. Звери отличаются друг от друга и от нас сильнее, чем мы от них. Девушка, вы совсем молодая, я понимаю ваше сочувствие, но если бы вы видели животных вблизи…

— Я видела. Инрикта. И вьортов, — от последнего внутри взвился целый пожар, и словно по тонкому мостику над огнем прошла, а он не обрушился.

— Тогда нам тем более непонятно, почему вы стоите на своем.

— С инриктом я очень хорошо общалась. Вы общались с инриктом?

— Это опасно.

Да. Опасно: и кольнуло внутри, и захотелось сжаться. Ведь сама его опасалась.

Он спас Луи. Зверям сейчас помогает, и Кае помогал очень много.

Эти кранарцы — такие же люди. Так же волнуются. Знаний у них не больше, они и в Кайрис не были. У всех есть предрассудки и слабости. У всех свои цели.

Не переубедят. Они не дружили с инриктом.

— Если хорошо к нему относиться, он отвечает тем же. Да, я знаю, что нельзя всем доверять, и людям в том числе, но постоянно неприязнь разжигать не стоит.

— Вы сейчас не разжигаете неприязнь?

Все мысли как угольки. Ладони — угольки, ребра будто бы сгорели. Словно марганцовку с сахаром растерла внутри себя.

— Спор не означает неприязни. Если я сейчас с вами спорю, это не значит, что буду во всем не соглашаться, — как и если тебе надоело с кем-то говорить, это не значит, что человек или зверь надоел. — Но конфликт должны прекращать те, кто разумнее.

— Так, девушка… — теперь уже врач вмешался.

— Первые конфликты со зверями прекратили люди, это не спор, а исторический факт, — твердо сказала Еса. — А у зверей тогда даже Ферра была. И, если звери приобретают больше разума, значит, это как раз естественно. Мы должны быть ориентиром для них, а не врагами. Мы живем в одном мире.

Мимо больницы шла, будто собственная тень, и здание проплывало мимо, словно ледник далеко на севере. Снежные тени врачей — как ледяные вьорты. Отдаленный запах лекарств и хлорки — будто голову пытаются отмыть от мыслей. И чужие мысли потом вложить.

Кранарцы знали, что тут появляются вьорты. Давно сюда приехали на самом деле: и подгадали момент. Нарочно.

Одна из тирис села на плечо и искоса в лицо заглянула. Еса улыбнулась и достала лекарство.

— У тебя перьям вредят насекомые? — а птица в ответ кивнула. — Ты только не улетай. Я буду лечить и не наврежу.

Все сразу задрожало внутри, и сердце заколотилось: вот-вот птица услышит и испугается. Не бойся, не бойся, сойка. Не навредить бы ей, суметь бы все. Как там надо, побрызгать?

Давай, сейчас. Еса осторожно на перья брызнула лекарством, но сойка раскричалась тут же и улетела. Непонятно, попала или нет?

— Иди сюда, ну пожалуйста, — а руки горят, и тревога сыплет жгучими искрами. Ну нельзя же так. Как собралась других лечить? — Не бойся. Я же тебя лечу.

— Леч-чишь. Щ-щиплет. Стр-рашно. Хоч-чу клюнуть, — птица, сидя на ветке, нахохлилась.

Пришлось ее семечками подманивать, а еще салфетку разыскивать в сумке, брызгать на нее заранее, чтобы тирис не видела. Когда тирис уселась на спинку скамейки, Еса осторожно одной рукой придержала птицу и начала протирать ей перья. Сначала каждое тщательно, потом уже по несколько сразу: а птица недовольно трещала, но не улетала, все-таки.

Потом Еса так же обработала еще двоих. Слишком сильно эти птицы чесались, и перья у них местами слиплись из-за болезни.

Когда возвращалась, внутри разливалась солнцем теплая завершенность, и казалось, что все мысли омыло огромной волной.

Пока Еса под потреск тирис набирала Каю, чтобы рассказать про кранарцев, одна из соседок взяла со столика свой альбом с рисунками, а потом на улице выкинула в мусорку у общаги.

Хотя такие у нее там рисунки классные, с домиками. Но закончился — и все, выкидывает.

— Я это не оставлю, раз они так нагло к нам лезут, — хмуро ответила Кая, когда Еса ей про все сообщила. — А Ашенур, кстати, уехал.

Здорово: значит, с репетиторством у Нира все наладилось. Наверное, Кела правда у него стала учиться и пригласила новых учеников.

Потом, чтобы отдохнуть, Еса посмотрела фильм, зауютившись с мороженым под тонкое покрывало. И холодно, и греешься в то же время. А скоро уже уходить.

Проехали на машине вдоль лесостепи — в Моллитане, оказывается, такое встречается, очень редко, но эти зоны совсем небольшие.

А потом по размокшим от дождя старым травам отправились в эту лесостепь. Крепкая женщина с ружьем шла первой и, когда замирала, в камуфляже напоминала еще один куст. За ней двое ученых пробирались, а потом Еса. Нацепляла по пути на штаны и куртку огромных репейников, вот бы такая маскировка помогала моллитанским травам считать людей за своих и не обжигать.

Попадалась и зеленая трава, местами припорошенная, будто снежное облако очень низко носилось над землей и где хотело, там и сыпало. Старались держаться поближе к деревцам и кустам, при этом не трогать их, хотя и так все были в перчатках.

Респиратор есть в сумке, но сказали, что сильно пахнущих ядов на открытых местах не бывает. Тут все эфирные масла очень быстро разнесет ветром, а тулванги отказываются зря работать.

Лесостепь — как чужой старый свитер с торчащими нитками. Вечнозеленые кустарники к этому свитеру прицепили, как украшения, но от этого он удобнее не стал.

Если вьорт почует на своей земле человека — вернее, чуждый вьортам разум — то даже, может быть, выйдет к людям. А если бы коснулась морского или снежного вьорта из прошлого, они бы превратились в чудовищ?

Волнение за руки взяло, и ладони у него болезненно-теплые. Сама — как огонь, и способна обжечь вьортов, получается. Мысли такие детские, похожие на фантазии.

Ученые об этом думали? Или просто допустили, что лаохорты могут на вьортов влиять? Еса рассказала Нитуру про Олаана, но просто факты, без теорий. Он мог решить, что злость вьорта была первична.

— Они видят городские огни, — шепнула Еса куратору. — И не идут на них, как морские?

— Морские лезут охотнее, — так же шепотом ответил куратор. В кустах зашуршало, и умчался моллитанский пятнистый заяц. Хорошо, что змеи спят сейчас, не хочется их видеть. — Им будто интересно, что такое суша и, в частности, город. Их на днях наблюдали и рядом с Литтисом, но там никакой угрозы нет, там власть Легонии крепкая. Зверям города не так интересны, но земные к нам тоже выбираются. Рано или поздно.

— Значит, у вьортов есть интересы.

— Как у камнепада или ветра, примерно такие.

Даже для моллитанских ученых вьорты в первую очередь — враги, а не живая природа. Не хотят они всерьез задумываться о вещах, связанных с вьортами: зачем же следить за ними тогда? Это вызов себе, желание природу покорить, почти как у талисцев? И Лафенграс они совсем не смогут принять? Даже не хотят ее узнать получше. Хотя и догадываются, кто она такая. Этот страх сильнее, чем научные стремления, получается.

Один из ученых замер, и женщина с оружием — тоже. Еса осторожно отодвинула ветки кустарника. Поодаль медленно ходил олень, чьи рога напоминали окостеневшую бабочку: он же в лесу цепляется ими, бедный.

На картинках подобное видела. В книге про вымерших животных. А Нитур говорил, что в шкуре Лафенграс вымершие лозы растут.

Двое людей — позади. Женщина чуть ближе к оленю-вьорту, чем Еса. По ногам у оленя травы завиваются, прорастают сквозь шкуру, и то опадают желтизной осенней, то зеленеют опять, и на рогах зеленеет мох, как на древних руинах. Бабочка рогов делается прозрачной, будто вспорхнет сейчас, а узоры мха — уже как окраска настоящих бабочек. Кольцами-глазами, полосками.

Пальцы не сразу отыскали кнопку выхода из спящего режима. Все, теперь снимает камера.

К вьорту из леса темный и косматый прискакал: приземистый, уши длинные. Столкнулись. Словно уронила одну из маминых статуэток: как-то снилось, что так сделала, и потом осколки пыталась собрать. Руки так же подрагивают, как и тогда: тихо ты, снимать же надо.

Разбежались, и даже кустарники не шелохнулись вокруг них: вьорты не поранились. Повыше подняла сумку в прорыв между ветками.

Жучок ползет по футляру, серый, как оживший камушек. На кустарник уселись тирис, тоже за вьортами следят, и за людьми.

А вьорты — ожившая смена сезонов, смена дня и ночи. Олень снежно-белый, в паутине засохших веток: и стряхнулся с него иллюзорный снег, и открылась шерстка, словно мятая желтая трава степей. В шкуре второго, что прыгает вокруг него по-собачьи — темнота и желтые всполохи.

Рядом с вьортами еще показались силуэты, но солнце выглянуло, и от них упали тени: это были просто вангуры. Снова вьорты налетели друг на друга и отпрянули.

Не ранят друг друга, и это ведь правда.

Защелкали тирис в кустарниковых ветках. Волнуются: не надо, есть для них вкусное. Может, скажут, где чей вьорт? Один, наверное, вангуров. Если не успокоить, еще и закричат: а еще у них перья слипшиеся на грудках, и они то и дело чешутся клювами. Еса нашарила лекарство в кармане и кулек.

Осторожно все достала, смесь ягод с семечками высыпала на ладонь в перчатке, и будто переломались ветки, так затрещало:

— Отр-равить!

— Пр-равда отр-равили вангур-ров! Нас тр-равить! За то, ч-что смотр-рели вьор-ртов!

Птицы кинулись над кустарниками, покрикивая. Еса отшатнулась, и липко, холодно от рук по позвоночнику протянулось: что наделала?

— Еса, брысь мгновенно, — процедила женщина и с силой потащила за руку. Какая же дурочка, привыкла, что с птицами так хорошо можно пообщаться. Нашлась ученая: глупая совсем, и руки словно обдало кайрисским морем, а лицо — кейнорским полуденным пеклом. Какое все здесь чужое: очень остро кольнуло под ребра.

К дороге пробирались быстро, но старались не шуметь, а вот те, кто настигали, совсем не старались: грохот такой стоял, будто проваливалась вся лесостепь.

Машина все ближе, но и вангур все ближе ревет.

Мысли — вспышками. Новый грохот — тоже вспышкой. Крик — словно звериный голос смешали с треском дерева. Так бы кричали талисские деревянные скульптуры.

Еса, влетев в машину, прильнула к стеклу. Вангур лежал в траве, бока у него не двигались совсем. Стадо убегало, а к мертвому быку, хромая, шел олень с рогами-бабочками, и лозы в его шкуре пожухли. На траву, что стелилась у него под ногами, капала багровая кровь. Ранило его. Как тогда — морского вьорта.

Камера — словно обломок древней стены, едва подняла ее. Надо. Чтобы люди узнали: но дернулся автомобиль, и кустарники рванулись мимо, будто это они убегали прочь от машины. Не успела заснять. Но горько было бы это снимать, хотя и нужно.

— …и никакой самодеятельности, Еса, — танер Соллатур говорил так, будто Еса начала проводить опасный опыт вне программы: и правильно говорил, так-то. Руки лежали на коленях, как ледышки: еще немного и растают. — Больше не поедем.

— Танер Соллатур, что с теми вангурами, в больнице? — и ладони похолодели сильнее.

— Миопатия. Во время стресса вводить в сон рискованно, мышцам от этого конец.

— Вы же видели, танер Соллатур?

На кресле рисунок ткани похож на степь с кустарниковыми пятнами из тесных темных швов, и пальцы скользят по нему: вот кажется, вьорт там, но просто пятно небольшое. Пальцы осторожно прошли от него подальше: вдруг исказится прямо на ткани.

— Что видел?

Не говори. Не надо. Глупость.

Нет. Скажи, осмелься. Надо же выяснить правду.

— Вангура подстрелили, и вьорт поранился, — тихо добавила Еса. Не получилось сказать всего, и оставшиеся слова застряли в горле холодным комком.

— Он уже был ранен, они же дрались, — спокойно исправил куратор, и мысли развеяло этими словами, как листья — осенним ветром.

Они не дрались. Играли: или просто очень глупая, совершила ошибку, и…

Есть запись. И еще надо верить своей памяти. Люди хотят, чтобы всем им верила, но никак не себе. Как Марта хотела, чтобы ей верили, будто она добра только хочет. Но тогда было легко ей противостоять, и другим кранарцам сегодня — тоже, а здесь — свои, ученые, у них огромный опыт и знания. А сама допустила при них глупую ошибку, и из-за этого сложнее себя отстаивать.

Если обидишь человека — что тогда, он исказится, как вьорт, раз соприкоснется с твоими сомнениями и упрямством? Но если их не проявишь — сама исказишься.

Костры на улицах актария плескали крыльями, словно огненные соколы. В Кайрис всегда казалось, что Кейнор из огня, хотя на самом деле это Ферра была огненная: и Лафенграс. Какой же зверь с ней связан?

Один костер выложен в виде головы дракона, над другим развевается плакат с надписью светящейся краской: «Единство». До голосования чуть-чуть осталось, оно в выходной, и неужели Лафенграс после этого умирать начнет? Лисичка.

Еса пролистала тетрадку с записями. «Вьорты сражались», «кровь из-за драки» — на обороте листа почти не продавились эти буквы, хотя их вывела ручкой с густыми чернилами. Кассетную запись несколько раз уже видела, и куратор тоже, но он так и твердит: они сражались. Издалека ведь снимала, и всех деталей не видно на записи. Камера видит хуже, чем глаза.

Чем больше смотрела, тем глубже загонялась заноза беспокойства. Даже показалось при последнем просмотре, что и правда они сражались: но там же рядом стояли вангуры, и не упал из них никто. Еса об этом сказала куратору, а тот ответил, что вьорт просто нанес неглубокую рану, и поэтому из-за нее не погиб никто из вангуров. Могло ли так быть? Жалко, что с вангурами не поговоришь: и люди не поверили бы все равно.

Вангуров и правда не ранили игры вьортов. Надо верить себе: и своей памяти. Другие тоже могут упорствовать в неправде: зачем тогда выбирать чужое, а не свое? Считать, что чужое правдивее? Каждый ведь может ошибаться.

И все-таки здорово, что вьортов засняла.

Очень хорошо удается понять Дайгела. Он говорил, что здорово историческими событиями владеть: со вьортами, конечно, было совсем не историческое, но так классно, что это записала. Поймала необычное событие, и теперь оно не денется никуда.

Люди разговаривают, тирис трещат, а потреск веток все сглаживает, и огонь приманивает теплом, как в Кайрис манил и напоминал о Кейноре. Еса тогда представляла, что оказалась посреди кейнорского лета, а не посреди холодного кайрисского. Там запрещали часто жечь костры: иначе сама бы разводила, хотя бы маленькие.

— Для Легонии! — раздался восклик от одного из костров. — Поддержим его греющий огонь. У него огонь истощается из-за нас, а мы подпитаем.

На куртках у них — «За Легонию», на заборах и дороге то же самое написано мелом. Как будто сами себя убеждают, что Легония — их лаохорт. Костры медленно обгладывают ветки, как невкусную еду.

Один из людей приманивал полосатого оленя-неманга: как классно, звери тут редко ведь ходят. Кто-то сказал, что сотрудники ЛОРТа придумали новый упрощенный алфавит для зверей, и что надо бы узнать о нем получше и научить местных животных.

Свет от огня, от фонарей, от вывесок: «Магазин спортивных луков», «Центр скупки», «Семена» продлевается вглубь асфальта, добавляет ему глубины. Лучи расщепляются на обломки цветной мозаики, яркой, мокро-блестящей.

— А его поймали? — послышался голос прохожей.

— Кого? — спросили рядом.

— Да его.

— Девушка, идите к нам.

Это женщина звала Есу от калитки, от того самого дома, где на участке есть странный сарай: и внутренний огонек к ней потянулся. К ее костру.

— Спасибо, — улыбнулась Еса и подошла.

— С биостанции вы. А то откуда же, я тут всех знаю, вас только не видела, но вот и увидела. Держите, — она миниатюрная, аккуратная, лицо так открыто, будто ни одного отблеска костра не хочет пропустить. Вручила засахаренный имбирь и маленькую булку в сахаре.

— Спасибо, я просто…

— Хотели погреться?

В голове возник бегущий по морю вьорт. Тогда подумала, что он, может быть, погреться хочет.

— Да. И вы тоже, — Еса улыбнулась. — Ну, костром. А вы были у огня Легонии?

Женщина улыбнулась в ответ, кивнула.

На Нира она похожа овалом лица и неуловимым чем-то, внутренним, спокойным и знакомым. А мужчина, который ей махнул из-за дощатого неровного забора, еще больше похож на Нира. Правда его родные, или кажется, потому что соскучилась?

Еса откусила имбирь — природный ручной огонек.

Лаохорты похожи на вьортов. Снова перелистнула тетрадку: к карандашным записям. «Вьорты играли?», «Их ранило убийство вангура». Через две страницы продавилось. Еса вырвала страницу с неправдой, записанной ручкой, и отдала огню.

Почему у вангуров вьорт — олень? Во вьортах отражается то, чего не хватает их зверям: Нир об этом задумался именно здесь, в Кауре.

Китам на сушу немного хочется, птицам — и летать, и погружаться в воду, а при опасности — стать мощными, как далекие предки. Почему Ферра была крылатой, не похожей на котов? Потому что львы хотели больше власти, и крылья обозначали для них власть над небом. Львы хотели грифонов-бунтовщиков покорить. А вангуры хотят быть ловкими, быстрыми, и красивыми рогами, может быть, обладать.

Вьорты часто похожи на древних зверей — это память о далеком прошлом?

У вьортов все отражается в облике, а у обычных лаохортов — в дарах. У Лафенграс — и в том, и в другом. Люди Легонии в древности хотели согреться и прогнать огнем все опасности. В даре Легонии это и выразилось.

Что тут у них, кстати, бегает опасное? Страшно чуть-чуть: правда, страшное и манит в то же время, как вьортов — городские огни.

Еса записывала ручкой все новые мысли. У Кайрис дар — поиск, для ее людей важно находить знания, и еще — подходящие для жизни места. У Лафенграс порыв — защитить, спастись. Какой же дар у нее? Если его не заменили лозы. Еса прикусила колпачок ручки.

Плохо удается вспомнить, какой у единорога-Флорента дар: что-то говорили про очищение. Очищение от ядов, очищение морской воды? У Талис иллюзии — чтобы понять чужие разумы и подчинить. Это Еса тоже записала: а что, с Талис хорошо знакома, вообще-то. Еще вспомнила разговор с Луи про инарис. О том, что усилием воли иллюзию может увидеть лишь человек.

— Огонь исследуешь? — тепло спросила женщина, похожая на Нира.

— Огонь Легонии, — кивнула Еса. — У Легонии такой дар, потому что легонийцам хотелось согреться, а неизвестность холодная, но в ней ведь тоже есть огоньки.

— Тоже, — женщина глянула в небо, где роились звезды. — Там просторная неизвестность.

— У меня мама очень любит про звезды читать.

— А звезды про нас хотят прочитать, и ищут нас светом.

— Интересно: мы про них знаем, а они про нас — нет.

К потреску сучьев новые шаги прибавились: знакомые, чуть сбивчивые, они теплом отдавались внутри. И на дороге появился силуэт со знакомой походкой: а рядом с ним еще кто-то шел.

— Кроме тебя, Ашенур, некому, мы какой час уже ловим.

Нир перевесил рюкзак на другое плечо.

— Ашенур, без тебя будем месяц ловить.

— Профессор Итаски, — сказал Нир. — В прошлый раз я стоял на той лужайке весь вечер, он все равно все съел. Он бегает как скоростной поезд и, наверное, от него произошел.

Еса метнулась к Ниру.

— Но ты все равно его поймал, — уточнил профессор Итаски.

— Если вы поймали меня, который ловит, — он в сторону Есы взглянул и схватился за воротник куртки, замер, — ловит такие вещи, то вы поймаете и… такую вещь.

Уже рядом с ним, и две Нировы ладони греют ладонь лучше любых перчаток, хоть и такие холодные. Еса второй ладонью накрыла одну из них: нет, ну так не пойдет. Свою ладонь высвободила и обхватила сразу две ладони Нира. Тепло — будто уловила весеннюю жизнь в молодых фиолетово-красных ветках.

Нир потом своей маме руку пожал и что-то шепнул одной из девочек, которые выскочили из калитки его дома: а девочка убежала и вернулась с сыром. Интересный вкус у него оказался, и текстура очень мягкая. Однажды пробовала такой, но где?

— Как такой называется? — спросила Еса. Нир попробовал и взглянул на профессора: а он кого-то еще уже просил помочь.

— Это просто, — сказал Нир. — А его давно ловят? Ну, ты сирену слышала, да?

Еса кивнула в ответ и уточнила, что слышала именно сегодня. Какой же огромный день. Нир сел на доску, прикрытую тканью, и Есе махнул рукой. Села рядом и прислонилась к нему: от куртки теплым пахло, уютным.

Иногда смотрела вдаль улицы: вдруг удастся заметить кого-то. Странные тут тайны у них, но нет тревожности, как в Талис: вся таинственность обволакивает, словно дым, и кажется легкой. Дымом, правда, отравиться можно, так-то.

— Про силлин они просто никогда не говорят, — задумчиво сказал Нир. — Если этот убежал, то и силлин. Ты лишних искр на небе не видела? Похожих на птиц.

— Они за тобой полетят говорить, что ты прогульщик?

— Ага, — Нир, такой задумчивый, волосы себе взъерошил ладонью.

— Давай вместе поймаем того зверя, — если он даже опасный. Ниру тогда тем более нельзя его ловить одному.

— Так выслеживать интереснее, но тебя не пустят, — огонь чуть сильней заострил черты лица Нира своим светом.

— А что он ест? — так здорово, что Нир это раскрывает по чуть-чуть. Хотя, конечно, нехорошо сверх меры лезть.

— Землянику, все саженцы.

— Некоторые заборы, — заметила мама Нира. — Например, наш, — и провела рукой по верху забора, как будто обкусанному.

— Тогда большой выбор приманки, — сказала Еса. — Можно приманить вареньем из земляники, намазанным на забор.

Главное, чтобы кранарцев сюда ничего не приманило. Но эти мысли полыхнули в дальнем углу, и все — ничего не грозит, все будет отлично. Надо попозже рассказать, не портить вечер: кранарцы все равно не полезут сейчас вредить.

— Ашенур, идем, — снова позвал профессор Итаски. Этот кранарец вряд ли Ниру захочет навредить, так-то: но он его отдыху вредит.

— Только со мной, — улыбнулась Еса. — Я его поймала, значит, поймаю и зверя.

Нир улыбнулся.

— Нет-нет, — профессор вскинул руки. — Это не зверь, это бедствие. Как хорошо, что сейчас свет приглушенный и вы его не увидите.

— Как будто тот домашний зверь из Талис, помнишь, говорили, что он страшный? — вспомнила Еса и сказала Ниру на ухо: — Крапчатый хелеман, вот.

— Ну, вообще-то, — негромко ответил Нир, — он и есть. Ну, раз ты догадалась. И сыр из их молока. В Талис такой тоже продавали.

— Тогда мы с ним еще и знакомы.

Ну, по крайней мере, тайны тут связаны с селекцией или наподобие того: моллитанцы ведь не вырезают этих хелеманов из живого дерева.

— У меня последний аргумент, чтобы его не ловить, — Нир поднялся. — Если честно, я это сразу хотел, но волновался, а теперь нет, — и на Есу глянул, а Еса кивнула ему. — Лафенграс!

Веселое тепло окутало щеки.

— Ашенур! — возмутился Итаски.

— Я же не Ферру назвал у костра, — возразил Нир, и Еса засмеялась, теперь ведь назвал: а внутри поднялось ожидание, будто мелкие огоньки встали столбиками.

Пролегонийские надписи светились на плакатах, и скалились костры-драконьи головы. И вихрь между ними пронесся. Профессор Итаски всплеснул руками и отшатнулся, а Еса поднялась навстречу Лафенграс, и Нир к лисице шагнул.

Застывший огонь в груди. Затаилось дыхание. Смесь черноты и золотистого света вокруг, смесь пепла и трав в лисьей шкуре. Лафенграс подняла острую морду к Ниру, а Нир ей руку протянул.

Бока у Лафенграс вздымались тяжело и опадали, и зрачки совсем сузились. Шепот прохожих сливался с потреском костра. Нир отошел за костер, Лафенграс за ним, через пламя: пригибаясь, взметая хвост, будто готовясь к прыжку. Шерсть — серая, растрепанная, местами сквозь нее видна короста. В шерсти — репьи и колючие лозы. Будто остатки погасшего костра, что заросли чахлой травой. Еса улыбнулась ей сквозь грусть.

— Лафенграс, — тихо позвал Нир и опустился на корточки, руку опять протянул ей, медленно, будто давал обнюхать. — Лафи. Ты же правда чудо.

Отблеск пламени особенно ярко упал на Лафенграс, а в ее меху пробились огоньки. Асфальт замерцал, как северное сияние, только рыжее. Еса отошла: это очень личное, это для Нира, как бы ни хотелось поближе к нему сейчас быть. Нир обхватил Лафенграс руками, и лисичку огнем окутало — обожжет? Нир? Пронзило тревогой.

Еса к нему кинулась: и огонь опал, превратился в рыжий мех, а Нир уже обычную лисицу поднял на руки, золотую, с черными лапами и белым кончиком хвоста. Лисичка жмурилась и повиливала хвостом, ушами дергала: совсем настоящая, и обычная шерсть у нее, никакой не пепел. Глаза приоткрыла, и в них заплескалось ярко-салатовое, совсем без зрачков.

Нир Есе кивнул: и Еса сразу попыталась потрепать шерсть лисы, а лисичка зажмурилась, хоть рука ее и не касалась ничуть. Что-то Ниру сказала, а Нир отпустил ее, и Лафенграс прошлась мимо своих людей с поднятой головой и вздернутыми ушами. Уже такая толпа собралась, ничего себе: почти весь актарий, наверное.

Через дорогу уже отрывали плакат с надписью «За Легонию», и кто-то куртку с такой же светящейся надписью сбросил.

— Говорит: «Так вы, ненадежные» и смеется, — сказал Нир. И улыбнулся коротко, зато в глазах огненная улыбка так и сияла.

— Всем это говорит, кроме тебя, — заметила Еса.

Он и к Талис тогда, давно, на ее территории, когда она прилетела в облике птицы, отнесся хорошо. Как и к Кейнору и Кранару, к Луи, даже к всяким бактериям. Как и кайрисцы, старается всех понять и новое принять, даже странное.

В одиночку не выжить в Долине. И не получится жить среди таких опасностей, если принимать новое. Даже те, кто принимали Лафенграс, наверняка не могли и себе в этом признаться, ведь так они от общества отказались бы, от безопасности. Нир немножко другой.

В Долине одному не выжить, но Нир не один, и главное, чтобы он это понимал. Особенно сейчас. Еса крепко схватила его за руку.

Лисичка гораздо сложнее, чем просто лаохори, но новое проще сделать обыкновенным, чем принять. Потом начнут говорить, что огонь и лозы всего лишь казались людям, и память начнут убеждать в том, что она исказилась.

— Жалко, — шепотом сказал Нир. — Мне не хочется, чтобы она совсем такой оставалась. Она чуть-чуть вьорт, ну и ладно.

— Она ведь все равно та самая. Просто маскировка такая, чтобы выжить. Как у людей в лесу.

Кошачий вьорт изменился, когда прикоснулся к своему зверю. Об этом рассказал Дайгел. С Лафенграс случилось то же самое, что и с этим вьортом?

А смогут ли люди принять Луи?

Нир крепко сжал ладонь Есы в своих руках, а люди уже с осторожностью гладили лаохори-лисицу.

6 кадала, Эрцог

Тугайный лес, длинный, точно шерстинка из гривы Луи, не отходит далеко от речки — будто опасаясь, что она сбежит с этой засушливой территории. Из-за веток небо выглядит растрескавшимся, как почва в степи, что в паре шагов отсюда. Ежевика встряхивает остатками листьев и сухими ягодами, и в горле так колет, будто съел ее колючки вместо оленя.

А из степи ночной ветер доносит людские запахи и отголоски речи. Местные люди недолго решали, кому из них охотиться на инрикта. Вышли бы лучше один на один, без оружия, и снес бы лапой… эй, еще не хватало утратить разум. Самая полезная штука, из-за него придумал план сразу же, как только уехал Алодис.

Люди в тугайную чащу, конечно, не проберутся.

Ларрис, подойдя, распушил черно-белый хвост. Раз этот грифон не сломал себе перья в тугайных зарослях, по ловкости он точно один из лучших гвардейцев.

— Вот так я скажу, — начал Ларрис. — Я со стаей поговорил о том, как Гвардия разделится по твоим задумкам. Что мы решили. Банхуны и мраморные кони друг друга терпеть не могут, это нам работу осложняет, значит, надо его решить, этот вопрос. Мы с ним разберемся. Выучим получше их повадки, расскажем этим зверям друг о друге. А потом будем в защищающей Гвардии дальше сближать разные виды.

Грифоны много общаются с сородичами из других льет, у них почти нет диалектов, так что Ларрис говорил точь-в-точь как его сородичи из Кейнора.

— Отлично, — ответил Эрцог, а Луи стал умываться.

Надреснуто крикнул фазан, и грифон поднял уши, окаймленные белым, а потом разгладил белые чернокрапчатые перья у себя в крыльях.

— Проследим, чтобы люди не стреляли, — сказал Ларрис. — Потом и в Моллитане зверей сблизим, когда найдется способ не травиться.

Эрцог не удержался и боднул Ларриса в лопатку, а Ларрис в ответ попятился. Ладно, в общем-то, такое и ожидал. Это не Тагал, который хотя и ворчал, и поначалу говорил, что с вожаками Гвардии так себя не ведут, но никогда не отстранялся. Все еще впереди.

— Слышал, раньше у местных гвардейцев были проблемы с ночным полетом, — сказал Луи.

— Меньше, чем у прочих, — с гордостью ответил Ларрис. — Хотя нас обучали этому не очень хорошо, я так скажу вам. Законы мы знаем отлично, из-за них испытания прошли лучше всех, а Гирра скоро проверит наши тренировки и про всё доложит Шорис. Если что, Шорис тоже покажем, как мы умеем, вот так я сказал.

Здесь у них спокойно, и у гвардейцев не очень много работы. Просто в этих местах особенно ничего и не менялось.

Луи отправился вперед. Эрцог последовал за ним, Ларрис тоже, и в горле сильней засаднило из-за простуды.

Едва Луи высунулся из зарослей, люди — заметил их между ветками — опустили оружие. Эрцог замер позади Луи. Как в детстве прятался — правда, без Луи — чтобы не убили. В теле все застыло и хищно напряглось, как перед прыжком, и чудилось, лапы уже согнулись, чтобы распрямиться в атаке.

Люди просто испугались. И не общался с ними, поэтому они не знают, насколько здоровский.

Как же они сейчас злят.

— Неужели объявили награду за убийство инрикта? — поинтересовался Луи измененным голосом.

Когти Эрцога сдирали кору с попавшей под лапы ветки. Когда Эрцог ее отбросил, в кустах огрызнулась камнекрыса.

— Не привечать же нам его, — тихо объяснил один из охотников. — Мы слышали, что он молодец, ну так ведь не по правилам… закон-то…

Эрцог стиснул землю подушечками пальцев.

— По правилам следует отвезти его в столицу Кейнора, как минимум в Литтис. Чтобы с ним разобрались те, кто вправе этим заниматься.

— Мы не хотим убить, мы вынуждены, ведь как его везти живого? — вступила охотница и глянула вверх, а с неба раздался грифоний клекот — ободряющий. Звали Эрцога, по имени, и от этого даже притихла боль, будто на острых ветках, что чудились в горле, появились прохладные листья.

— И коров не режу, и гасок, мясо не едим мы вовсе, и мы не охотимся на самом деле, — дальше говорила женщина. — Если только молочку, овец стрижем, а так — нет. Гасок люблю, лечу их. Скорее бы люди от мяса этого совсем отказались, коровы тоже мыслить научатся, если с ними общаться. Туры ведь…

— То есть, вы еще и неумелые охотники. Собирались застрелить разумное существо, не умея обращаться с оружием. Чтобы он умирал долго и в мучениях.

— Мы не такие, такого не надо, таких ужасов.

— Если отвезете нас с ним в Литтис, вы точно получите награду. Тем более Эрцог поможет заново укрепить связь Легонии с Флорентом. Вы ведь знаете, что с архипелагом-Империей связывается теперь Долина? Она все же может отделиться, а Флорент все еще не хочет иметь дел с Легонией. Не удивлюсь, если отзовет посла.

— С Моллитаном флорентцы по-любому напрямик не свяжутся, — уверенно сказал один из людей. — Только через нас. У Моллитана не хватит сил с Флорентом связь держать.

— Тем не менее, даже если отношения Флорента с Легонией когда-либо наладятся своим путем, это произойдет не скоро. Флорент принципиален. Легония надолго останется у него в подчинении. Он будет вынужден связывать архипелаг с Лафенграс и ничего не получит взамен. Думаю, достаточно вам унизительных условий. Легония мне не слишком нравится, но не следует ослаблять его дальше. Чтобы ускорить воссоединение Флорента с вами, ему должны предложить то, что он никогда не получал. В две заокеанские страны недавно уже отправили посланников-зверей, а в данном случае они смогут повлиять даже на экономику. Мы с Эрцогом говорим о хафенах.

— Нет, слушайте, они же дикие, да и как их везти-то, как связываться нам с флорентцами? И у нас тут только летом хафены. А если их на мясо, мы против.

— Если согласитесь поговорить с Эрцогом, он многое вам объяснит. Это его задумка.

Эрцог улыбнулся. Главное, чтобы не получился оскал.

— Раз сочувствуете зверям, тогда помогите им по-настоящему, — продолжил Луи. — Хафены быстро размножаются, вы сами знаете, как они разоряют поля и степи.

Когда люди согласились, Эрцог ударил по веткам, раздвигая их, и они хрустнули, точно ребра соперника. Морду обдало душным ветром — в носу сейчас та же степная душность.

— Я знаю язык хафенов, — сказал Эрцог. — Во Флоренте они точно пригодятся. На мясо их никто не убьет, у них очень полезное молоко, и они выносливые, могут жить даже в лесах, — Шорис рассказывала про опыт Гелеса. — Море точно вытерпят. Их отвезут те люди, которые недавно привезли моллитанцам лекарства.

Один из людей потянулся к оружию? Эрцог сразу выпустил свое оружие — когти. А, нет, человек просто решил завязать шнурки.

— Столько ехать, — негромко произнес кто-то. — Ерунда какая-то.

Отец Каи тоже так, в общем-то, говорил про задумку с книгой.

— Вы вообще-то первые вмешались в политику, — напомнил Эрцог. — Да и в любом случае вы должны отдать меня Литтису. Проедем сначала к хафенам, как раз в его сторону, а потом и дальше, в столицу.

Рассказал подробнее, а люди пообещали вернуться завтра.

— Может, в Литтисе встретим Легонию, — сказала одна из них. — В Хинсен когда приходил с Талис, мы не смогли приехать, а в Инисе иллюзий еще не было. Вот и поторопимся. Может, как раз придет.

Ларрис приземлился рядом с людьми, и, конечно, для него нашлись листок и ручка. Эрцог заглянул в записи — Ларрис передал, что отправится с тирнисками.

Эрцог вернулся с Луи к речке, по пути пугая фазанов, ганлайг и мелких тугайных зайцев. Камнекрысы от Эрцога шарахались, хотя и ворчали с уважением. Их местный диалект, более смазанный и быстрый, чем кейнорский, Луи еще не очень разбирал, а Эрцог научился понимать. Фыркали тугайные олени — они и днем были серые, и сейчас.

Лес нахохленный, как подмерзшая птица, а сухие соцветия камыша, что видны между ветками, похожи на пшеничные колосья.

— Будто их вовремя не убрали, вот они и выросли такие огромные, — рассказывал Эрцог для Луи.

Скоро будет Литтис. Здорово. Никогда еще не чуял и не видел столицу Легонии. Литтис построили у Кобальтового моря, чтобы он смотрел из Иниса в сторону Кейнора и Алеарты сразу. А еще в знак силы Легонии. Вьорты, пусть в море их и множество, никогда не лезли в столицу, где Легония обычно засыпал.

Эрцог подтащил лапой газету, спрятанную под ветками кустарников, и от ветра она потянулась листами к бывшим сородичам.

— История пишется и на бумагу, которую делают из деревьев, и в сами деревья, годовыми кольцами, — сказал Эрцог, перелистывая. — Интересно.

— Радиоактивное загрязнение там тоже отразится, — Луи положил голову на лапы. — Значит, и появление Лафенграс.

Эрцог пролистал газету при свете луны, расцарапанном тенями ив. Оказывается, Лафенграс выходила к зверям и к людям как обычная лисица, тут даже есть снимок. Зрачков у нее в глазах больше нет. Сказала, раны зажили из-за того, что моллитанцы ее все-таки приняли. А еще — что ее мех превратился в пепел из-за атомного пламени.

Теперь для ее людей не Лафенграс — неизвестность, а то, на что способен Легония, и атомной энергии они боятся теперь еще больше, раз она так влияет на лаохортов. А еще моллитанцы увидели от Талис меньше общего прошлого с Легонией, чем жители прочих льет.

Про Луи, конечно, Лафенграс ничего не сказала. А все равно очевидцы помнят, какой она была — и Эрцог поделился этой мыслью с Луи.

— Людям непривычно было верить в то, что нарушало привычный взгляд на мир, — ответил он. — Сейчас такой удобный повод для отрицания. Правда, некоторые все равно будут верить слухам о правде, но главное, Лафенграс останется жить. Мне хочется разобраться, почему она стала другой. Ведь она не сменила сущность, и я не отказывался от нее.

При встрече многое станет понятно. Главное, чтобы Лафенграс больше никому не угрожала.

— Кто хочет законно есть вкусную домашнюю пшеницу? — весело спросил Эрцог, обращаясь к хафенам на их языке, напоминающем белоножий.

Сразу несколько десятков хафенов вскинули головы.

— Это инрикт, — пронеслось среди зверей стада.

Грузовик неудавшихся охотников стоял позади, и хафены к нему подступили, глядя с интересом и топорща длинные уши. Четверо грифонов, что лежали на крыше грузовика, поднялись и расправили крылья.

— Настоящую флорентскую пшеницу, — добавил Эрцог. Хафены переглянулись, все сразу, и в глазах зарябило. Из-за солнца над их головами в глазах щипало точно так же, как в горле. Ага, а морды у них веселые — им понравилось, что инрикт заговорил на их языке.

— Отправить во Флорент? — к Эрцогу и Луи подбежала крупная бурая волчица. — Как в Саа-Ден, что ли, палач тирниска?

Вообще-то с теми гахаритскими порядками как раз боролся. Эрцог оскалился.

Алодис и его люди уже успели разнести новое прозвище. В горле мерзко свело, будто напился из грязной лужи — но, если оправдываться, только покажешься слабым.

— Часть стада отправят прежде всего затем, чтобы показать отношение легонийцев к зверям как к полноценным жителям страны, — голос Луи, подделанный под местный волчий, хафены по большей части поймут, вот только Луи не поймет хафенов.

Эй, а зачем он вмешался? Выдвинулись когти. Но злость удалось сдержать — ладно, поддержка сейчас нужна.

— Керка вернулась благополучно, как бы вы ни относились к Гартии, — добавил Луи. — Считаете, травоядные не справятся с посреднической ролью?

Хафены насторожили уши, и даже их рога, закрученные на концах, как будто насторожились. Потом стадо с интересом забормотало и засвистело.

— Никому нет смысла им вредить, — Эрцог сел и ударил хвостом по сухой траве. — Да и вообще, флорентцы могут рассказать потом про хафенов. Даже передать от них вести.

До Флорента плывут полмесяца. За два весенних месяца его люди точно сделают выводы и свяжутся потом с легонийцами.

Хафены первое время ничуть не боялись, что их заперли в кузове грузовика вместе с двумя хищниками, но чем дальше ехали, тем чаще они стучали копытами, фыркали и дергались. Когда они начали между собой драться, Эрцог зарычал, и машина затормозила.

Люди открыли кузов — показалась ночная степь.

— Если вам не повезет увидеть Легонию, все равно повезет услышать о прошлом, — весело сказал им Эрцог. — Разводите легонийский огонь, а я выступлю в роли Ориенты, — ну а что, ей можно было выдавать себя за инрикта, почему и не сделать наоборот.

Луи фыркнул, имитируя келарсью усмешку — и даже получилось. А Эрцог перешел на язык хафенов:

— Услышите о прошлом. Общем с людьми. Первые легонийцы высадились в Инис, — или в Инисе, эту льету называют и в мужском роде, но на языке таннау все-таки в женском. — Думаю, мы уже там.

Люди провезли подальше, потом где-то долго ходили, а когда выпустили зверей, сразу начали огораживать камнями место для костра. Отдаленное поле актария отделяла от степи невысокая сетка, подсвеченная растущей луной, а за полем выстроились дома с лампочно-желтыми окнами.

Огонь напал на газету и ветки — и сразу защипало в носу от дыма, болезненно стянуло горло. Эрцог закашлялся.

Волки и шакалы вдали сообщали воем, куда направилось стадо и кем они считают нарушителей границ из соседних стай. Хафены тянули морды и копыта к огню. Грифоны съели зайца и взлетели на грузовик, а Луи улегся у костра и подобрал под себя лапы.

Горло покалывало, будто мелкими тупыми иглами, а в носу закладывало.

— Но я же их собрался учить, — вспомнил Эрцог и глянул на Луи. — А это ты учишь зверей. Ничего?

— Я могу разрешить тебе заходить на свою территорию. Тем более что ты неплохо знаешь историческое.

Эрцог тогда стал рассказывать. Люди переводили для хафенов, а те к ним ложились поближе, и один вытащил еду у человека из сумки. А вот если бы эти люди ели мясо, хафены бы у них не крали.

— Первый король Легонии — Нальмен Стрелобородый, — с этими словами Эрцог запрыгнул на валун. — Он приносил в Экеру из леса огромные камни, чтобы отгораживать актарии. У большой скалы недалеко от моря Нальмен увидел много камней, но ни одного не сумел поднять. И в знак того, что он нашел там границу своих сил, он эту скалу назвал Нальменовой, чтобы не забывать — у всех есть предел.

Территорию с этой скалой придется опять отвоевывать, но это проще, чем забрать Ориенту. Да и интересно. Давно не сражался за территории, а теперь есть повод заново за них подраться.

— Еще он посадил в городском саду Экеры первое дерево, и оно до сих пор там растет. Это тис, ядовитая штука. Нальмен сказал, что легонийцы хотят дружбы даже с такими дикими существами.

— Есть фильм про то время, там снимали и зверей, — вспомнил Луи, щурясь от тепла и вылизывая лапу.

— Я там играл, — похвастался Ларрис, а двое грифонов фыркнули. — Грифона без имени, которого потом еще убили, но он очень запомнился, я скажу. Его даже все жалели.

— А я бы сыграл инрикта, жившего при Ферре, — сказал Эрцог с нарочитой серьезностью. Тот инрикт загрыз льва-Фернейла, вот и пускай Луи злится.

— Его смерть, так понимаю, записали бы настоящую, — издевательски-спокойно сказал Луи и опять подогнул лапу под себя.

— Что, хочешь в том эпизоде меня подменить? А королем Нальмен стал так. Когда лев Хоргрон получил первый инарис, один из самых уважаемых львов, Саенар, сказал людям, что раз они признали животных равными, то у животных должен быть и правитель, — правда, тирнисков люди не очень-то считают равными, до сих пор. — И еще всем гвардейцам нужен был общий вожак. Фернейлов, звериных вожаков, за годы до того восставших против людей, люди Империи называли тирнисками, а звери переняли это название. Так стали звать и новых звериных правителей, защищающих закон.

Напомнил, что сначала в Гвардии были только грифоны, но, когда гвардейцы стали служить и вдали от Экеры, им пришлось непросто. В Кейноре одна из волчьих стай начала отлично помогать Гвардии, а потом попросила людей, чтобы ее признали гвардейской. Грифоны сначала были против этой Первой стаи.

А потом вернулся к королям и тирнискам. После того, как у зверей появился законопослушный тирниск, люди решили, что и им нужен общий правитель, ведь вожди ласаринов, таннау и алеартцев не всегда могли договориться. Королем стал не один из вождей, а Нальмен, воин и дипломат, который помог Легонии связаться с кранарцами. Главы народов стали первыми лет-танерами и лет-теннами в Инисе, Кейноре и Алеарте. Это все случилось в шестьдесят девятом.

Эрцог бросил в огонь три ветки, и пламя взвилось, как три атакующие лапы. Свет окаймил морду Луи, морды хафенов и человеческие лица.

— Это в честь первых лет-танеров, — и Эрцог махнул лапой в сторону пламенных вспышек.

Рассказал, что в семьдесят втором убили первого законного тирниска, а детеныши у него были еще мелкие, и следующим вожаком признали Колтахара, кранарского льва, чтобы Кранар не думал, будто Легония хочет один властвовать над зверями Ориенты. Колтахар отлично правил, но его часто пытались свергнуть другие львы, а еще они убили всех львят Саенара.

Колтахара тоже убили — через три года после начала правления — а главные вожаки тогда посоветовались с людьми и выбрали в правители келарса. Львам, как слишком жестоким, в то время запретили править. Танурум никому не понравился, его убили волки, и тирниском стал Марлив, черный, как мама. Долго считал, что мама — его потомок. Львы его собирались убить, но гвардейская грифоница Хора раскрыла заговор. Когда Эрцог про нее заговорил, одна из людей взъерошила пламя так, что оно взвилось, точно два крыла.

Львы не одобряли Марлива, чего бы он ни делал. Больше не покушались только из-за ума гвардеицы Хоры. Хотя Марлив был отличный, вообще-то. Когда он умер от болезни, Гвардия раскрыла множество львиных планов по захвату власти, и люди сошлись со зверями на том, что львы не успокоятся. А еще на том, что келарсы слишком хрупкие.

Луи положил голову между передних лап и время от времени поводил ушами. Коснулся огня — и тут же убрал от него лапу. Слишком он привык рисковать, и это не нравится.

Каждый лев так и продолжал бы считать, что должен править лишь его род, а не чужая кровь. Во власти нужен был род, который первым доказал над животными власть и проиграл только людям. И пришлось пригласить Фернейлов. Все-таки уже сменилось несколько поколений в этом роду, и новые Фернейлы поддерживали людей. Все сомневались, что этот выбор остановит слишком амбициозных львов, но все-таки и правда сработало. Даже сейчас Фернейлов трудно убить. Эрцог, сказав про это, подошел к Луи и заметил:

— Это не значит, что ты можешь поджигаться, эй.

— Я же не хрупкий, во мне нет крови келарса, — спокойно ответил Луи. Чудилось, что от огня желтый цвет его радужек перешел в зрачки, огромные из-за яда, и вспыхнул по-настоящему.

— Зато и памяти келарсо-льва у тебя нет. Первый тирниск-Фернейл стал править в семьдесят девятом, — Эрцог наступил Луи на хвост, потом на лапу — никакой реакции. — Ваеран был не очень-то хорошим правителем. Его наследника Шорхола пытались свергнуть, но он долго продержался в бою, пока волки-гвардейцы его не спасли.

Рассказал, как Шорхол первым из зверей решил искать и защищать редких мелких птиц. Так же и Эрцог защищал данхов. Шорхол не обращал внимания, когда его идеи не принимали — как Луи. Правда, люди все-таки оценили задумку Шорхола, в отличие от зверей.

Были и Фернейлы, что дружили с королями Легонии — один из таких львов потребовал себе покои в замке, а король из алеартского рода ему разрешил. Здорово жить в таком огромном уютном доме, да и Луи тоже нравится в замке, пусть и в древнем, в холодном.

Один тирниск, увидев, как кошки оставляют следы на свежем бетоне, решил оставить и свои. А Сеора, первая львица-тирниск, объявила, что гвардейцы должны объединять зверей разных видов, и при ней это даже выполняли. Эрцог, сказав о ней, переглянулся с Ларрисом.

Иногда костер взметался, как львиная голова с кудлатой гривой, и линял шерстинками-искрами — а люди по-быстрому заливали их водой. Хафены слушали человеческий перевод. Один из людей вдруг почесал Эрцога за ухом, а Эрцог улыбнулся и боднул его в ладонь. Теперь это отличные люди.

Вспомнилось, как отдыхал у костра вместе со Скаддой и рассказывал ей про Саргона. Когда она вернется, придет ее очередь рассказывать.

Говорил и про Риагана, захотевшего править халькарскими зверями, и про смелую Раддану Ленкрай, вожака Гвардии, что помогала будущему тирниску — львице Гранис Фернейл. Про Меори Фернейл, которая помогала зверям привыкнуть к аалсотам, как Луи недавно помогал им привыкнуть к технике. В горле все сильнее саднило, но интерес от этого отвлекал.

Меори погибла в Валлейне, куда на переговоры собрались последний король Легонии, последний правитель Алеарты из династии Онталоз и первый правитель свободного Кейнора. Все они умерли от взрыва.

И немало Фернейлов умерло от дара Ориенты.

— Любопытно, задумывался ли кто-то из Фернейлов вот над чем, — Луи поднял голову, а Эрцог с интересом повел ушами в его сторону. — Как самим сделать вкус мяса интереснее.

Он в последнее время все чаще играет, вот и сейчас подкидывает обгоревшую ветку длиной и толщиной с львиную лапу. Она с красными всполохами — наверное, напоминает ему про вступление в должность, если жжется. Или про Лафенграс. Луи даже не морщится, если касается подушечками всполохов. Вот он принюхался, направил уши вперед: ага, точно, приближаются местные люди. Вот только в кузов не хочется.

— Поблизости закусочная, — поднявшись, Луи потянулся и махнул лапой. Большая ветка отлетела от этого взмаха в костер — так, будто превратилась в пушинку. А ведь этого соперника удавалось победить, и не раз.

— Значит, сам мясо улучшать не хочешь? Ленивый, — Эрцог развернулся к людям и подал знак инариса. — А почему вы мясо не едите?

— Мы же можем обойтись. Вы-то нет, но раз мы можем… чего зверей обижать.

— Ага. Значит, вы против насилия над животными? Тогда давайте против метки тирнис…

— Замолчи свою морду, или я тебя накормлю твоими усами, — по-львиному сказал Луи, и Эрцог на него быстро оскалился. — Что. Это блюдо не смутит людей, оно не из мяса.

— А как вообще можно не есть мясо? Это же самое вкусное, да и вряд ли наешься другой едой, даже если ты всеядный человек.

— В Инисе и южном Хинсене мясо портится быстрее, чем в Кейноре. Здесь жарче, и здесь его привыкли заменять.

Прокравшись подальше, Эрцог увидел под холмами стадо: волки его окружили, и турицы сначала сбились вплотную друг к другу, но стае удалось их разбить и погнать детеныша. Он оторвался от волков, но одна из туриц, догоняющих стадо, бросилась на теленка, врезалась, сшибла — хотя вообще-то легко могла обогнуть. Волки, настигнув мелкого, вгрызлись ему в горло и в ноги.

За того, кто уже стал добычей, заступаться и не должны. Но подставлять нарочно? Луи, когда Эрцог ему рассказал, не ответил.

От костра доносились людские голоса, и Эрцог обернулся. Люди из Хинсена рассказывали тем, кто только что пришел к костру, про экерийский сад и про Первую стаю.

— Теперь и мою идею присвоили, не только твою, — сказал Эрцог.

— У нас много общего.

Надо же, до него дошло.

— Легония! — донесся веселый голос. — Хватит уже Инис игнорировать.

— Акреон и сам зовет, а толку.

— Легония, я тебе вкус жареного мяса опишу! С лучком!

— Давайте тербету испечем и опишем ему, давайте?

Закусочная, точно. Сейчас именно она — добыча. Эрцог прокрался к ней вместе с Луи — кинуться бы, повалить эту постройку и вытащить из нее все вкусное.

Подъехал грузовик. Из машины в закусочную утащили большой поднос, пахнущий хлебом, а Эрцог пробрался к раскрытому кузову.

— Хлеб с мармеладом, дынный хлеб, хлеб с ромом, сверчковый хлеб, — прочитал Эрцог. Ух ты, бывает и такое. Наверное, их ночные песни однажды слишком достали Акреона. — Мы все-таки в Инисе.

— Но если с лавандой нет, значит, мы все еще далеко от Литтиса.

С имбирем Эрцог ничего не нашел, хотя у него такой отличный запах. Тепло и пряность одновременно.

В закусочной послышались шаги. Эрцог скрылся за машиной, а потом украдкой понаблюдал за тем, как Луи сел у вышедшего человека на пути и на него взглянул. Человек посмотрел на Луи.

— Какой тебе? — спросил, наконец, человек.

Интересно попробовать тот, что со сверчками. Эрцог фыркнул с удивлением — интересно, Луи поймет, что удивило сильней всего? Луи ненадолго зашел в закусочную, а потом принес оттуда две упаковки — сверчковый хлеб и колбасу с вкраплениями сыра. Первое он подтолкнул Эрцогу.

— Странный выбор, но, возможно, ты наконец-то обнаружил настоящий рацион инриктов, — сказал Луи.

Колбасу он съел один — сказал, что надо было самому ее почуять, и вообще инриктам такое вредно. Эрцог отталкивал Луи от еды, огрызался, укусил, но драться особенно не хотелось из-за простуженного носа, так что принялся лишь за сверчковый хлеб. От обычного он совсем не отличался, только в нем еще попадались семечки — или остатки сверчков, кто их знает. Эрцог подбросил почти весь хлеб перепелке, что бродила в зарослях. Луи эту перепелку поймал, выпросил сыр у одного из посетителей закусочной и, разорвав птицу, кинул сыр Эрцогу. Сыр пах лавандой.

— Я кое о чем задумался после твоих рассказов о наших предках, — голос Луи стал мягче: он что, подумал насчет родства? Подумал про то, как с ним похожи?

Почему-то эти мысли очень понравились, и Эрцог от радости вскинул уши.

— Мясо надо есть не так, как мы обычно едим: все-таки я аристократ, — добавил Луи. Захотелось его укусить за хвост. — Ты хорошо разрываешь на части, так что сделай мне куски сыра помельче.

— Нет, — Эрцог положил лапу на птицу. Лучше сражаться, не хочется больше уступать, да и нос пробило. — Или тогда мне всю перепелку, а то ты уже съел колбасу.

— Ты ел сверчковый хлеб. Для того, чтобы испечь даже самую небольшую его часть, люди использовали больше живых существ, чем пошло на изготовление колбасы. От перепелки тебе положено разве что крыло, чтобы не вышло, будто ты чрезмерно много уничтожаешь животных. И то лишь потому что я терпимо к тебе отношусь.

Эрцог победил в схватке, договорился насчет половины перепелки, половины сыра и на то, чтобы Луи сам разрывал этот сыр. Он и правда оказался с лавандой, со здоровским мягко-сливочным привкусом, но с мясом это было не очень вкусно.

— Жареное было бы вкуснее, — заметил Луи, умываясь после сыра.

— Легония! — позвал Эрцог. — Лети сюда, или окажется, что кандидат в тирниски зря убил перепелку.

Правда, настоящий лаохорт не откликнется на зов животного. Ладно.

Когда ел мясо, хотелось выпустить когти, защитить добычу от всех вокруг, напасть. Ярость пыталась вытеснить мысли, и они делались неразборчивыми — но Эрцог сосредотачивался на них и гнал все лишнее прочь.

Ярость не исчезла — лишь загнал ее подальше, и больше нельзя ей дать одержать верх.

После ухода незнакомых людей Эрцог и Луи вернулись к грузовику. Луи спросил у хафенов, подделываясь под волчий:

— Можете подставить сородича под убийство, лишь бы в охоте не поймали вас?

Ага, запомнил про туров. И ему было ничуть не все равно.

— Конечно, — ответили хафены. — Но не надо, чтобы их жестоко убивали.

Эрцог перевел. Хм, во всяком случае, кого-то другого во Флорент не отправить.

— Во Флоренте пообщайтесь с копытными, — сказал Эрцог и, повернувшись к Луи, заговорил на львином:

— Может, к нам из Флорента привезут единорогов.

— В чем-то они опаснее ганродов. Лаохорт Флорента — единорог и единственный лаохорт, что ранил сородича. Не из-за своей звериной внешности, конечно. Однако задумайся.

Уже в Литтисе, это точно. Шумят машины, радостно волнуются хафены, взлаивают, гудят, трещат. Сутки провести с хищниками, ничего себе. Их выпускали время от времени, но все равно. Смелые.

Даже воздух словно выпустил когти, он теперь колючий, чужой. Будто считает, что не должен ты им больше дышать. Мысли нацелились на борьбу, на выживание. Хочется думать про Флорент, про задумку с хафенами — но все это как будто неважное.

Машина затормозила, и Эрцог сразу бросился к створкам. Они — точно выход из пещеры, где ожидал первой казни. Вот только закрытый. Кажется, нос забился именно из-за того, что закрыты двери в кузов. Рядом Луи, как и тогда — и выдвинулись когти.

Эй, он теперь не враг.

Открылись двери, и сильно защипало в глазах — точно и правда попал в тот день, когда впервые собирались казнить. Желтый закатный свет. Слишком яркий. Все мышцы точно деревянные, а мысли — тягучие, напряженные.

За оградой — кипарисовая зелень сада и желтое здание, тонкое и легкое, как ганлайга. Ограду Эрцог легко перескочил, а сверху раздался клекот грифонов.

Сосны и кипарисы сливаются в темную тучу. Найти самую черную тень, затаиться, напасть — эй, на людей нельзя нападать. Сейчас вообще ни на кого нельзя. Плитка под лапами не ощущается — будто она далеко внизу, а лапы бегут по пустоте.

Люди, смотрящие за садом, уходят с пути. Закладывает в горле, болезненно и садняще, и все вокруг точно заволакивает чем-то неуютным, давящим, туманным; хочется отмахиваться лапами с выпущенными когтями, шипеть, огрызаться.

— Вспоминай про то, что вчера рассказывал, — произнес Луи.

Многие из тех Фернейлов со всем отлично справились. Эрцог слегка толкнул Луи в бок.

В здание не пустили — сказали, что главы Иниса, Леатарин Сагай, здесь нет. Грифоны так и кружили над головой — а если спикируют для удара? Лапа чуть не подалась вперед — чтобы самому атаковать.

Неосознанная часть хочет сражаться, нападать и защищаться, а осознанная все-таки управляет и помогает остаться собой. Бывший и будущий тирниск Ориенты. Инрикт. Бывший детеныш Алнира и Кесси. Вспомни историю, вспомни запах Ивири и запах имбиря.

На бумаге, которую дали служащие, Эрцог написал про хафенов. В Инисе понадобится чуть отвыкнуть от дара Талис.

Приземлился Ларрис, написал рядом, что все это он поддерживает — и кости точно сделались крепче.

Подошли охранники — с оружием. Луи спокойно стоял рядом.

В голове возникли картинки того, как отбивался от врагов Шорхол Фернейл, и как Фернейлы придумывали новые законы, искали редких птиц, давали Гвардии новые поручения. Фернейлы умеют выживать. Львы представлялись отчетливо — желтые, с огненными глазами, похожие на Алнира или Луи.

Эрцог долго ждал вместе с Луи — в окружении охранников с оружием. Огромная тень от здания, что падала на сад, слилась с тенями деревьев. Грифоны отошли в сторону, а Луи просто лежал рядом — как после смерти матери. Теперь известно, что он так поддерживает.

— Что, настолько ко мне привык, что даже не уходишь? — с нервной усмешкой поинтересовался Эрцог, глядя в темнеющий сад.

Фонари зажглись там, как гигантские светляки, выведенные будто нарочно для литтисских садов. Каждый фонарь пересвечивает детали, размывает, делает все ненастоящим. Настоящая лишь охотничья напряженность в теле. Надо сосредоточиться на мыслях, на ощущении своей личности — как на клубке уютной темноты в глубине головы. А в саду вся темнота ощетинилась силуэтами сосен, елей и кедров, и деревья тянут косматые многопалые кисти, то и дело задевая друг друга в замедленной драке.

Эрцог про все это рассказал Луи.

— Мне всего лишь интересна твоя задумка насчет хафенов, — произнес он, и в его спокойном тоне под конец фразы появилась издевка. — Именно из-за этого теряю время. Ладно, привык, разумеется. Еще обучу тем знакам Ларриса.

— Отлично, — сделалось спокойней и по-радостному теплей.

Ларрис повел вверх ушами. Смешные они у этого грифона, черные с белыми кончиками. Даже грифоны в темноте увидят, какие знаки подает такими ушами сородич, а значит, он прирожденный вожак.

Луи попросил бумагу и ручку, вычертил знаки нового алфавита, а Ларрис постарался их повторить.

— Ты что, умеешь учить письму? Но это не буквы. А откуда эти знаки? Ты где-то вычитал?

— Выслушал.

Он все коротко объяснил, как для животных Гахарита и Моллитана, а Ларрис больше не задавал никаких вопросов.

У предков было очень много интересов, вот только не все они могли заниматься чем-то, что нравилось.

— Все-таки, чем ты хочешь заниматься по-настоящему? — спросил Эрцог, когда Ларрис отошел к другим грифонам. — Обучать зверей или изучать технику?

— Вероломное существо, — спокойно сказал Луи и усмехнулся. — Править. А ты бы изучал историю, так?

— Конечно. И создавал.

— Шерсть себе нормальную создай.

Возникли новые запахи, пришли новые люди — и осознанность сбилась в комок внутри головы, а лапы и спина так напряглись, будто надо было загнать и уничтожить целое стадо враждебных ганродов.

— Кстати, насчет истории, — в горле пересыхает, язык облизывает губы. В груди — жгучая готовность кинуться. Как на вступлении в должность. Нужно думать о чем-то здоровском. — Не у каждых двух львов есть так много общих предков, как у нас.

Люди все ближе. Вот остановились, говорят с охраной — а все вокруг как будто разваливается прямо под лапами. Уходит, становится чужим, как личная территория в Кейноре — да и как вся Ориента.

А если какому-то явлению даешь название, значит, делаешь это своим. Настоящим. Устойчивым. И живым.

— Слушай, когда есть близкие общие предки, это же у людей называется «брат», да?

Луи медленно развернул ухо к Эрцогу.

— Допустим.

— Значит, буду тебя так называть.

Луи положил лапу на лапу, с недоумением наклонив голову.

— Какой в этом смысл? Что от этого изменится?

Ага, а немного интереса у него в голосе все-таки есть. Научился уже отличать такие интонации. Хотя морда у Луи все равно похожа на булыжник.

— Скажешь «речка» вместо: «Текущая вода, где еда всякая плавает», и уже понимаешь, что это не просто какая-то неизученная непонятная штука. А скажешь «река Алита», например — и в этом еще больше точности. Названия не зря оживляют мир.

— У меня есть имя, есть должность, для чего еще какое-то понятие? — с еще большим интересом спросил Луи. Испытывает, и надо приводить аргументы. Полезный навык для тирниска, отличная тренировка. — Или думаешь, раз слова оживляют, это слово, если понадобится, оживит тебя?

— Память оно точно оживит, — Эрцог улыбнулся. — Эй, подожди, ты его и ко мне решил применить?

— Простая логика. Если ты назвал меня братом, в твоем понимании тогда ты мне тоже брат.

— Ага, ты это признал.

— Замолкни.

Люди позвали к машине. Она оказалась шестиместной, и Эрцог лег на средние сиденья, Луи позади. Когти Эрцога чуть не разорвали ткань обивки.

— Если вдумываться, Регон по отношению ко мне тоже как-то назывался. И Гелес. Но я этого не хочу, — сказал Луи. — Лишнее.

— Гелеса и Регона с тобой тут нет. Главное, чтобы я с ними не оказался.

В темноту салона вмешивался то свет фонарей, то слишком яркий свет вывесок. Когда стояли на светофоре, Эрцог увидел большую больницу для зверей.

Здесь все дворы подсвечены, темноту загнали под деревья, и над одной из улиц, уходящих вбок, светятся силуэты зонтов, а над другой — якорей. Ходят олени со светящимися лентами, едят корм из мисок. Ровные аллеи из пальм и магнолий, кактусы, смесь цветного и черного — все настороженное, чужое, туда не выйти и ни с кем там не пообщаться. Даже ночи здесь не нравится — фонари и вывески ее порвали в клочья.

Не сразу осознал, что все это вслух рассказал для Луи. Уже по привычке.

— Автомобили сильно отличаются по форме от экерийских? — поинтересовался Луи. — Знаю, что в Литтисе есть машины со сглаженными очертаниями.

— Да, здесь есть такие. У обычных машин фары прямоугольные, черты резкие, а эти — гладкие и бесшумные. Как кошки.

Высадили среди частных домов — а вокруг них многоэтажки царапали окнами темноту. Это был ничуть не актарий. Просто такой район.

На улице непривычно тепло, а в горло точно набился песок со всех пляжей Литтиса. Но хорошо, что оно сильней заболело именно сейчас, когда не нужно говорить с людьми. Нос отказывается нормально вдыхать столичный воздух, неужели ему совсем не интересно?

По забору ближайшего дома бежит виноград. В здании четыре этажа, крыша у него подсвечена по краям. Позади особняка шуршит море — и будто перенесся в ночь, когда вступал в должность. Когти Эрцога так втиснулись в прогалы между плиткой, что чуть ее не раздвинули.

Грифоны приземлились рядом.

Дом с виноградным забором похож на санаторий, а санаторий бы как раз пригодился.

— Ваессен Акреон Кардей примет обоих, — сказала охранница, открывая калитку в виноградном заборе. Значит, не санаторий. — Грифоны подождут у двери в зал.

Сад, холл, лестница — все было как размытое. Только у Акреона в зале, где сам Акреон сидел в кресле с росписью в виде драконьих крыльев, Эрцог все осмотрел.

Черно-желтое помещение — в черном хочется скрыться, затаиться, потом напасть. Черный комод, черный деревянный стол с витыми ножками и вырезанным на крышке виноградом. Желтые покрывала с тонкой вышивкой в виде закрученных стеблей и комет. Прозрачные вазы с углями.

— Рад нашей встрече, — сказал Акреон, положив левую ладонь на подлокотник кресла и накрыв ее правой. — Рассудил, что нехорошо мне ни разу не встретить одного из тирнисков, чье правление я застал.

Могли и встретиться в тот раз, на площади, куда потом прилетел Легония, но Эрцог тогда не вышел к Акреону, а смотрел на него с крыши. Собирался спуститься, но из-за того, что случилось с Легонией, не успел.

На столе, рядом с Акреоном — листок бумаги и ручка, будто сделанная из тускло светящейся лампочки. Хищный азарт прорвался сквозь усталость. На этот раз нужно нападать, но только словами.

«Ты подтвердил, что я нужен Моллитану. Спасибо. Я во многом ему помог, и еще помогу».

— Слышал, — Акреон говорил звучно и ясно, — в Моллитане гвардейцы-грифоны больше работать не сумеют.

«Там будет противоядие от тулванги».

— Не слышал. В любом случае, оно появится нескоро. Больше откладывать твою казнь невозможно.

Невозможно, да? Захотелось разбить лапой стол.

«Зато я присмирил в Моллитане многих иллатов и защитил твоих людей. И я честный. Я уже выходил к людям для казни, но она не получилась, и ты потом ее сам отложил, для своей выгоды. А теперь я помог привезти сюда хафенов, предложил тебе идею про Флорент, и я тебе больше не нужен. Благодарить ничуть не выгодно, правильно?»

Все больше ломит в челюстях, точно сжал в них не ручку, а ногу живого лося, и, если отпустишь — ударит. Эрцог быстро рассказал Луи, о чем написал.

А на стене за спиной Акреона — карта Легонии с Кейнором в его составе. Жгуче ощутилась злость.

— Да, мне все передали насчет твоей задумки, — Акреон, переместив руки на другой подлокотник, плавно откинулся на спинку кресла. — Итак. Хафенов завтра отвезут в порт Таладда.

Отлично. А что потом?

Даже если он даст небольшую отсрочку, этим удастся воспользоваться.

Ага. Судно отправится не из Литтиса. Почему? Думай, давай, мысли не должны исчезать. Точно. Литтису, наверное, угрожают вьорты, как ламейнской Арме в тот раз — лаохорт ослабел, а в городе много людей, и рядом с ним очень много судов.

Рядом Луи насторожил уши и вытянул вибриссы.

«Здесь все серьезно с вьортами, раз не хочешь рисковать? Значит, надо уводить зверей», — записал Эрцог.

Скорее затем, чтобы они не тревожились. Или Легония, совсем как Кранар, все-таки не будет избегать смертей своих животных? Эрцог сдержался от оскала.

Акреон молча кивнул.

Людей точно бесполезно увозить. Тогда у Легонии ослабнет власть над землей Литтиса. Ничего не будет угрожать местным людям, если лаохорт умчится отсюда подальше в Кобальтовое море. А если вьорты нападут, он точно убежит далеко от своей столицы.

«Все-таки пусть зайдут грифоны», — добавил Эрцог.

Акреон распорядился впустить Ларриса. Эрцог передал ему весь разговор, а грифон записал, что поможет местным гвардейцам успокоить и увести зверей в безопасные места. Добавил, что умеет объединять зверей разных видов, и у него большой опыт. Несколько часов, правда, но Ларрис это, конечно, не отметил.

Зато отметил, что, если Эрцог умрет, он, Ларрис, никому помогать не станет и не обязан. Все-таки он хинсенский грифон. Эрцог приписал, что ваессен не может безразлично относиться к зверям. Для легонийцев очень важно беречь природу, разве нет?

В горле стучит. Когти — втянуть. Чудится, из этой комнаты, как из пещеры, больше не выпустят.

— Согласен, — сказал Акреон. — Хорошо, что ты, инрикт, относишься к зверям достойно. Но далеко не все звери готовы тебя принять, к сожалению.

«Ты ничуть не сожалеешь, — отметил Эрцог и сильно стиснул ручку в зубах от злости. — Ты просто так говоришь. Из-за вежливости, как все люди».

— Лишние тревоги не будут кстати, — Акреон точно и внимания ничуть не обратил. — Завтра я заявлю, что и Луи, и Эрцог повлияли на нашу связь с Флорентом. При этом пока не сообщу, что Эрцог добрался до Литтиса. Эрцог, ты останешься в этом доме и не пойдешь к зверям.

Подушечки пальцев Эрцога втиснулись в пол. Луи стоял неподвижно, а его зрачки, что разучились сужаться, отражали свет люстры, как до этого — свет костра.

— Один из моих тогда проследит за тобой, Эрцог, я так ему скажу, — Ларрис глядел на Эрцога прямо, чуть распушив перья на крыльях. — Посмотрит, чтобы тебе не навредили. Раз ты Акреона не убедил тебя выпустить, то и у меня убедить не получится, но помочь зверям получится. Так и скажу.

Ага. Он поддался Акреону.

Эй, перестань. Не собрался же на него нападать? Да, вообще-то звери не примут, многие опасаются. Даже Ларрис. Сделал многое, достоин уважения — но и предел своих сил надо знать, как Нальмену. Попробуешь настоять — станет хуже, а сейчас в общем-то многое устраивает. По крайней мере, в этом себя убедил.

— Ты должен дожить до того дня, когда флорентцы увезут хафенов: так будет честно. Они отправятся обратно примерно через четыре дня, когда мы уладим все формальности с лекарствами. Дальше тебя придется казнить.

С потолка будто не люстра свисает, а сталактит. Луи выпустил когти — и лапы точно прожгло, будто с них начали сдирать шкуру.

Он свой. И брат — об этом думается странно, непривычно и в то же время очень тепло. Не уйдет?

Не хочется ждать казни в одиночестве. И вообще про нее лучше сейчас не думать. Все худшие ожидания надо спрятать подальше, как добычу забрасывают листьями. Только к добыче возвращаются, а худшие ожидания — хм, они сами вернутся.

— Я пойду к местным зверям, — сказал Луи. Лапы Эрцога застыли. — Нужно показать им новый алфавит и обсудить с ними голосование.

Вообще-то справедливо. Логично — вот, точно. Да и Ларрис этот алфавит сам не покажет, а о нем должны знать как можно больше зверей. Вот только в горле теперь саднящий ком.

— Ладно, — весело ответить не получилось, получился какой-то простуженный невнятный голос, и Эрцог сразу закашлялся. — Только ты им скажи, что из-за меня увезут хафенов. Вдруг Акреон забудет про это сказать. И возвращайся скорей. У тебя же хватит умений, чтобы быстро всех убедить. Одному мне грустно.

— За малое время я толком ничего не успею сделать, — ответил Луи. — С тобой тут ничего не случится за эти дни. Я от тебя отдохну.

Скоро еще удастся встретиться. В другом плену, в пещере, тоже приходилось ждать Луи: сначала — чтобы не было одиноко, а потом — чтобы в него вцепиться. Ничего, тут будет грифон, и получится связываться через него с Луи.

«Я для тебя не пленник, — отметил Эрцог. — Я был таким же правителем. Надеюсь, обращаться со мной будут достойно».

И хотелось бы опять стать правителем, вообще-то.

В носу уже не закладывало, но дыхание стало хриплым и свистящим, будто в горло подселилась птица. Получалось лежать лишь на левом боку, иначе стягивало болью. Есть не хотелось, но часто приходилось просить воду. Голова сделалась такой горячей, что казалось, она вот-вот засветится, как людские искусственные луны и вывески в ночном Литтисе.

Дневной Литтис сейчас видно из окон четвертого этажа — у него светлые высотки-башни, двускатные крыши, и он весь как большой и сложный старинный замок. Ближе всего — особняки самых влиятельных людей в Инисе, да и во всей стране, а за ними — здание правительства Легонии, высокое, на вид кружевное из-за тонкой лепнины, с узорчатым шпилем, со жгучим светом в каждом окне — точно там есть посольства от солнца. Этот город будто сделали из солнечного света, и кажется, он рассыпется, как только солнце зайдет. Только свет не исчезнет — соберется в вереницы огней и зависнет в пустоте, а люди останутся внутри этих огней.

Эрцог все стал рассказывать для Луи, а потом осекся.

Те, что дежурят с оружием у дверей, дали на этот раз не только еду и воду, но и подзорную трубу. Эрцог стал с ней играть, подбрасывать, но она, казалось, весила как труба далекой котельной.

Открыв окно, Эрцог глубоко вдохнул чистый воздух, и в грудь будто шарахнули копытом. Эй, уже и дышать, что ли, нельзя? Посмотрел в трубу, держа ее на подоконнике и чуть приподнимая лапой.

Телу хочется забиться в угол и на всех огрызаться, а разуму — следить, изучать и напоминать телу, что это интересно. Машины бьют в глаза отраженным солнцем, гудят. Прохожих много — сегодня не только выходной, но и день голосования, а сотни легонийских флагов в каждом окне заранее сообщают про выбор местных людей. Что еще может выбрать столица?

В некоторые дворы, что между высотками, люди могут попасть лишь через ворота, сделанные под арками. И в этих дворах есть веревочные лестницы: к домам на деревьях, к нижним этажам, от этажа к этажу. Вот по одной из этих лестниц женщина пришла в гости к подруге, а вот с другой лестницы горработникам передали тимис.

На клумбах много весенних полевых цветов, а вдоль тротуаров живут дикие кустарники — гачатка, сребролистник. Правда, ровно подрезанные.

В груди давило все сильней, будто лось прожевал ребра, приняв их за ветки. Но лучше лежать и вспоминать про виды на столицу, чем лежать и огрызаться. Люди сюда поселили, чтобы на все посмотрел и осознал — больше ко всему этому не подойдешь. Хотя почему же? Удастся подойти. Только идей нет никаких, как отсюда выбраться. В одиночестве ничего не получается придумать.

За окном прошуршали крылья грифона.

— Передай для Луи, — сказал ему Эрцог. Голос оказался хриплым, будто раздробленным. Точно так же раздробятся камни от будущей машины Дайгела. И надо ее увидеть, почуять, потрогать лапой. — Литтис, в общем, весь желтый. Даже Луи бы его увидел желтым, я спрашивал у людей насчет цвета. Его здания напоминают мне ганлайг, а еще…

Рассказал лишь немного — из-за боли в груди и в горле. Грифон, в свою очередь, рассказал, как его сородичи уводили зверей: панику подавили, и Луи помог. Потом он передал послание от Луи.

Новый алфавит — не алфавит, а следы и листья, ага — зверям понравился, и даже банхуны, держа палки в клювах, сумели начертить на песке его знаки. Животные сказали, что люди, придумавшие этот алфавит, отличные. А больше Луи ничего не передал, и, закончив, грифон улетел.

С Луи прошли через многое, и это было бы ничуть не логично, если бы он здесь бросил насовсем. Тем более он не оставил в Хинсене.

Потому что звери осудили бы, вообще-то. Они знают, что инрикт помогал Луи. Посчитали бы Луи нечестным. А так у него просто как будто не осталось выбора, он же должен был работать со зверями, а инрикт сам сдался ваессену, все в порядке. Эй, не надо продирать ковер — его клочки уже застряли между когтями. Ком в груди — горячий, яростный, как в то время, когда хотел разодрать Луи морду за его допрос.

Эрцог пробежал по комнате и чуть не задохнулся от кашля. Из лап точно достали все кости и заменили ветками. Поверил в какую-то дружбу. Еще и братом зачем-то назвал, человеческой выдумкой. Разочарование — жгучее, и кажется, именно оно продирается сквозь грудь вместе с кашлем. Не дашь ему вырваться — самого порвет в клочки. Бывают вообще друзья у тирнисков?

Ладно. Злиться незачем, да и точно ничего не известно. А с ним и правда многое пережили, и Луи не подводил. Лучше отвлечься.

Эрцог опять медленно встал на задние лапы и оперся на подоконник передними, сдвинул подзорную трубу, прижал — и увидел на одной из улиц дракона.

Люди расступались перед Легонией, протягивая к нему руки, а Легония шел, волоча лапу. Видно его было плохо, но сразу стало ясно — он совсем исхудавший. Люди, случайно, не спросят, почему на нем не отразилась радиация так же, как на Лафенграс? Почему у него нет лоз и огня в шерсти, почему мех не сделался пеплом? Хотя они, наверное, объяснят отличия тем, что загрязненная территория прочно принадлежит Лафенграс. Лишь бы не верить в правду.

Желтый дракон скрылся за желтым зданием. Весь город — точно из его шерсти. Эрцог опустился на пол. Значит, если он все-таки сюда пришел, рядом нет вьортов. Лаохорт не станет рисковать столицей.

Прошло очень много времени, прежде чем щелкнул ключ. Эрцог вскочил, резко развернулся, и тут же накатила слабость, точно ударило волной. Лапы как после тулванги, и в горле собирается кашель, рвется наружу. Где же так простыл, еще ни разу такого не было.

— Почти все разъехались из-за морской угрозы, не до тебя всем. На вон, выпей, — лекарство горечью застряло в горле. — Пошли со мной. Выпущу. Чтобы ты знал: про Гахарит и про Моллитан — это я все уважаю.

Разъехались? То есть? Разве что-то может угрожать главным людям Легонии? Ладно. Как здорово. Хотя и странно. Эрцог толкнул охранника мордой в руку — отблагодарил.

Ничего из обстановки не запомнил, пока спускался — все замечал урывками, мельком, и постоянно отвлекался на кашель. В саду узнал от охранника, что Акреона уже увезли. Значит, слишком яростно нападают вьорты — раз уже решили вывозить людей из Литтиса?

Непривычно тихо, даже не слышно птиц. Машины гудят лишь вдалеке.

— Легония раньше нам не показывался днем, — растерянно добавил охранник. — С такими-то ранами. Все, давай, иди. Я к своим. Ты все равно быстрее человека.

Он быстро удалился, его точно и не было никогда — и скоро загудел мотор. Шум исчез — и показалось, что это солнце съело все машины. Оно въедается под шерсть, даже когда лишь на миг встаешь под прорехой в кроне.

Сад покачивался, наскакивали друг на друга тени, мерцали вспышки — солнце вторгалось под кроны, получало отпор и опять набрасывалось на тени. Лапы подкосились, Эрцог ненадолго лег под кустарник на левый бок, а затем заставил себя подняться. Надо уйти подальше от моря.

Грифон клекотал над головой: он разведывал обстановку. И пока еще не заметил ничего опасного.

Когда Эрцог шел мимо виноградника, сквозь духоту забитого носа пробился знакомый запах. Акреон. Охранник же сказал, его вывезли, почему он остался, эй? И нахлынул сковывающий страх. Лапы опять не удержали, Эрцог уткнулся носом в плитку.

На ней пересекались тонкие геометрические узоры, и по ним ровно ползали муравьи. Луи бы оценил.

Зачем Легония пришел к ваессену? Сейчас, во время опасности?

— Зачем я тратил силы, чтобы тебя предупредить?

Над виноградником бросился вверх дракон — по воздуху, не расправляя крылья, будто в небе выстроили прозрачные дороги. Столичные технологии. Ран с такого расстояния не было видно, только удалось разглядеть, как развевается кисть на длинном хвосте. Легония пробежал еще выше и дальше, к шпилю здания правительства Легонии, а потом раздался рокот. Вместе с лаохортом к шпилю скоро поднялся черный дым, и в небе выросло огненное облако, точно сделанное из лавы.

В груди тоже будто возникла огненная вспышка. А Легония промчался сквозь пламя в здание. Рванулся тут же вихрем из окна — к морю и за особняк ваессена. Раздался скрежущущий рык, будто кто-то соскреб весь песок гигантскими когтями, и над крышей дома Акреона медленно раскрылась пасть — рыбы с бронированной мордой, точно в шлеме.

У нее не зубы, а выросты панциря на челюстях, тупые, рубящие. И они сомкнулись.

Эрцог рванулся прочь под грохот и хруст падающих деревьев, а в груди точно тоже что-то ломалось, крушило ребра. Все сильней и болезненней с каждым вдохом.

Все, треска нет. Что там? А грифон? Эрцог развернулся и метнулся назад.

Грифон — на плиточной тропинке, мордой в траве, с раскинутыми крыльями. Лозы, у которых стоял Акреон, залило кровью. Акреона увидеть не удалось. Эрцог рванулся к грифону и стиснул пасть от боли в груди. Толкнул зверя лапой, а на оперении растеклись темные, пахнущие металлом, пятна.

Над разрушенным особняком, как туча, выдвинулась бронированная морда. Эрцог метнулся к ограде, перемахнул ее — и сдавило в груди так, что дошло до спины.

В окнах здания правительства — огонь. Точно они слишком много отражали солнце. Вот и доотражались. Ладно, нужно в степь. Снова хищное напряжение — главное, ни на кого не кинуться. Да и нет никого.

Ребра точно превратились в корни, что силятся выдавить легкие из груди. Царапает в горле. Теперь и тело точно не свое, и оно тоже хочет бросить. Не получится. Больше не выйдет потерять контроль.

Каждый шорох, каждый потреск — уши все улавливают. По обе стороны дороги — пустые дома влиятельных людей, каменные, с узорчато растущими на стенах плющом и виноградом, с запертыми воротами.

Спереди ударило в нос гарью, и Эрцог развернулся. На красной крыше одного из особняков стоял Легония, и у его морды что-то сверкнуло, бросилось к дому напротив и ринулось ему в окно. Крыша под драконьими лапами разрушилась.

Дымом пахло чуть ли не со всех сторон. Эрцог замотал головой. Лапы ломило, пересохло в саднящем горле. Окно ближайшего дома светилось — а сейчас день, да и солнце в другой стороне.

Еще и появился давящий страх — и Эрцог, вскинув голову, навострил уши. Правда, еще и зажмурился — инстинктивно.

Легония, значит, теперь совсем рядом. Не сожжет. В домах он поджигает что-то, что очень легко горит. За секунды он зверя не уничтожит.

Правда, страшно, и хочется удрать.

Эрцог открыл глаза — а рядом стояла рысь. Когти Эрцога впились в землю, поднялась лапа. Империя убивала тирнисков.

Она уже спасала. От своих же людей — и вот опять нашла.

Однажды она почти убила Луи.

— Давай за мной. Сам не выберешься.

И в нос забился густой запах гари.

С лаохори в схватку не вступить — а выживать надо, вообще-то. Эрцог поспешил за Талис, а дыхание стало жарким, будто превращалось в дым. Если обманет — надо бежать другой тропой.

Ей что, Легония сообщил про инрикта?

На следующей улице все полыхало. Талис бежала впереди легкими скачками, и Эрцог чуть не бросился обратно — а Талис как раз свернула за один из домов. Ладно. Глупо убегать, не зная, куда. И голова уже кружится от дыма.

Все-таки и дальше последовал за Талис — туда, где, конечно, тоже горело, но дым относило в сторону.

С каждым вдохом в горло будто набирались горячие камни, которыми люди недавно окружили костер в степи.

10 кадала, Луи

— Я его нашла в саду, — сообщила грифоница, и Луи пронзил когтями землю. — Он умер. От удара вьорта. Там и особняк весь разрушился.

Голову точно прожгло.

— Гвардеец был хороший, умелый, — с грустью добавила она.

Жар схлынул. Снова — настороженная пустота.

— Про особняки рассказывать будешь Шорис, а про мертвых гвардейцев — вожаку стаи, — Луи поднялся. — Я просил тебя разыскать Эрцога. Где Эрцог?

— Там все горит, и…

Когти всех четырех лап погрузились в почву.

— Я должна была найти Чиррета, — серьезно добавила гвардеица. — Эрцога высматривала, потому что они вместе.

— Эрцог — зверь, которого следует увести, — голос оставался спокоен, хотя в голове звучал рык. — Гвардия увела не всех. Стало быть, не справилась.

— Он приговорен, зачем тратить время…

— … на разговоры? Соглашусь.

Пропажу тирниска, проходящего испытательный срок, ей не простят, а остановить она не сможет. Луи ускорил шаг по направлению к городским улицам, и грифоница недовольно заскрипела.

В городе слабей пахло людьми, чем в актарии. Луи чуял дым, но хвоя и цветущие растения пока что напоминали о себе сильнее. По улицам бежал, вовремя улавливая препятствия вибриссами. Время казалось вязким, и лапы словно бы застывали в нем. Серость металась перед глазами, как дым, и казалось, именно она отдает гарью.

Запах грифоницы отдалился, смешался с дымным, словно зверь растворился в дыму. Она стала высматривать Эрцога, разумеется. У нее не осталось выбора.

— Опять что-то рухнуло, — донесся крик грифоницы.

— Не можешь отличить дом от дерева? Слышал, вас учили особенностям архитектуры. Значит, ты и это изучала плохо.

Оптимизм, впрочем, не слишком помог. Остается надеяться, что он до сих пор помогает Эрцогу.

— Не могу понять, что в этом доме находилось. Вроде, прокуратура, или…

— Ты не на испытании. Правда, это не помешало тебе его провалить.

Мимо пронеслась, завывая, скорая. На следующей улице оказалось, судя по запахам, слишком много людей, собак и котов. Раздался гудок, приглушенный расстоянием — сигналил эвакуационный автобус. Человеку не услышать, даже собаки не обратили внимание.

Люди говорили, что не знают, куда идти, и Луи, быстро попросив лист и ручку, подсказал им направление сигнала.

— Улица Северная, десять, — дополнил, приземляясь, Ларрис. Луи приписал этот адрес и бросился дальше.

— Я найду Эрцога, — добавил Ларрис. — А ты улетай, я так сказал. Вьортов сразу пять, и… — грохот обрушения оборвал его речь, затем грифон добавил: — Двое вдалеке, еще двоих Легония ведет на край города, к морю.

Гарью пахло все сильнее, метались запахи и голоса людей, стучали подошвы, так, что вот-вот в тротуаре должен был возникнуть провал. Обрывки запахов духов и выпечки пытались напомнить о мирной жизни, но никто им не верил.

Из-за мыслей о цели все лишние запахи и голоса теряли четкость: точно так же слова Эрцога упорядочивали хаос в голове во время разговоров со зверями. Подушечки лап горели от ударов-прыжков.

— Вижу. Эрцог у моря. Порядок.

Луи остановился так резко, что лапы засаднило: и снова рванулся вперед. Эрцог не стал бы идти туда, где небезопасно. Ему известно, что рана Легонии его убьет. Или же он потерял рассудок от плена, ожидания казни и нападения вьортов?

В квартале, где еще вчера жили люди из правительства Легонии, дымом пахло так, что дышать стало трудно, однако Ларрис подсказал, где воздух чище. Он то и дело подтверждал, что все в порядке, Эрцог лежит на берегу моря и умывается. Мелкая исчезнувшая сволочь.

— С ним еще Ориента, лаохори, — удивленно заворчал Ларрис. — В первый раз вижу рысь.

С ней ты в первый раз увидишь все, что захочешь. В темноту перед глазами, клубящуюся, как мертвый обесцвеченный огонь, точно ворвалась вспышка.

Морской ветер перебил всю гарь, и воздух словно бы превратился в невесомую соленую воду. Лапы заскользили по мокрой гальке и чешуе многочисленных рыб, выброшенных волнами; затем вскопали песок. Эрцога удалось учуять не сразу, его запах относило в сторону. Навязанный холодный страх из глотки пробрался во внутренности.

Легкие сбивчивые шаги метнулись навстречу. Эрцог дышал хрипло, свистяще, его нос оказался горячим и сухим. Мордой толкнуло в лоб, Луи ответил и шагнул к Талис. Волны, с шорохом накатив, боднули в лапы, хотя море, разумеется, вовсе не скучало.

— Думал, не придешь, — хрипло, но все же весело произнес Эрцог, и его слова перешли в сухой кашель.

— Решил, что приплыву?

— Слушай, точно, — Эрцог усмехнулся, но кашель перебил его смех. — Не в первый же раз.

— Талис тоже не в первый раз приходит к Фернейлам, — от страха окутало холодом кисти лап, и Луи пригнул голову, как перед началом схватки. — Странно такое внимание к Эрцогу. Понятно, что рядом с тобой ему не грозит попасть под схватку вьортов. Тем не менее, зачем ты привела его к морю?

— Пускай все думают, что он погиб, — слова Талис прозвучали глухо и отдаленно, хотя она находилась близко, судя по ощущениям.

— Ни за что никому не расскажу, что Эрцог жив, — уверил Ларрис.

— Думала, никто не рискнет лететь к морю. Смелый зверь.

Ларрис довольно заклекотал, но затем с настороженностью скрипнул клювом.

Так. Доверия Талис нет, однако предлагает она разумную вещь. Можно объявить, что Эрцог погиб на развалинах правительственных домов, и тогда на него перестанут охотиться.

Ранее задумывался над тем, чтобы Георг кому-либо дал свою машину и отправил в Хинсен, однако вариант с хафенами быстро приглянулся больше. Эта задумка действительно оказалась полезной: и хафены сейчас в безопасном порту. Флорентцев произошедшее в Литтисе вряд ли затронуло, Легония не хотел бы им навредить.

Теперь только Георг способен помочь, и Дайгел сообщал номер его телефона. Эрцог должен помнить.

— А потом к Георгу, — голос Эрцога повторил мысли.

В Литтис ехать намного ближе, чем в восточный Хинсен, однако Георгу будет непросто найти того, кому он доверит машину. Сам он приехать не сможет: из-за работы. У Дайгела, вероятнее всего, не получится прибыть в Кейнор, у него много других дел.

Но все равно Георг захочет помочь другу: и спрятать Эрцога, которому вдобавок нужно лечение. Он отыщет способ. В конце концов, у него много учеников.

— Вот так ты и станешь домашней кошкой, — сказал Луи, когда Эрцог напомнил номер.

— Вылечусь и буду дальше бороться за власть. Просто с болезнью не очень удобно, знаешь.

Хорошо. Когда у соперника есть амбиции, это усиливает азарт.

— И все твои свершения, сделанные втайне, посчитают моими.

Эрцог лишь фыркнул.

Слово, которое он недавно применил, действительно, привносит больше точности. Брат. Скорее это будет емкое название для соперника, за которого беспокоишься. И с которым связан кровно, ладно.

— Благодарен за помощь, — произнес Луи, развернувшись к Талис.

— В том, что я спасла твоего врага?

— Моего брата.

Хвост Эрцога взволнованно забил по камням.

— Ты бы еще квантовой гравитацией его назвал. Все равно не поймешь, что это такое. Твой голос звучит очень тихо и отдаленно, Луи. Странно.

— Но не считай, что, раз я не могу физически тебя отогнать, ты можешь вокруг него вертеться. Наглость я не терплю. Ты сделала свое дело. Ступай же, набирайся сил: чтобы потратить их не на иллюзии, а на что-нибудь нужное.

— Говорит мне зверь, что тратил силы на лазание по Валлейне, — слова Талис звучали все тише, как будто она уходила: однако страх не ослабевал. — И поиски аалсот. Легония сказал мне, здесь появятся кейнорские аалсоты, поисково-спасательные, и не зря. На море пострадало немало судов. Хочешь — прыгни им на крылья и замерзни потом в высоте.

— На высоте полета аалсот холоднее, чем в Гахарите? Неужели ты сравнивала? — от интереса зашевелился кончик хвоста. — А, да, у твоего вида ущербные органы чувств.

— Ага, спасибо, Талис, Ориента, как там тебя, — хрипло сказал Эрцог. — Еще поговорим. Я тебе не доверяю из-за того, что ты сделала с моим родом, но ты все-таки опять меня спасла.

Страх, казавшийся проглоченной льдиной, усилился, чтобы затем исчезнуть.

— Там правда вдалеке что-то затонуло, — Эрцог опять закашлялся. — Акреон, похоже, умер, я чуял его в саду, и потом видел кровь. А еще, знаешь, здорово, — опять его слова сменились кашлем. — То, как ты меня назвал. Все-таки брат. Хитрый.

— Ты неплохой зверь, и я действительно беспокоюсь о тебе, хотя и не без инстинктивной неприязни.

— У меня то же самое. Но это ничего.

— Я исследую, до какой степени ее возможно подавить. К тому же исследую, будет ли толк от твоего нового названия, — сказал Луи и лег, чтобы немного отдохнуть. — От Талис больше не будет толка. Слишком подозрительное покровительство.

— А ты больше не оставляй меня одного в том доме, — кашель повторился: хриплый, протяжный. Такого у Эрцога раньше не было.

Луи напряг уши. Все же он не окреп в Гахарите: лишь собрал все силы, когда это потребовалось.

— Знаю, что тебе было одиноко, но я все же от тебя устал, и ты знал, что я вернусь. У тебя слишком подозрительный кашель.

— Еще и болит в груди. После Гахарита какая-то ганродская простуда.

Все хуже, чем думал.

— Воспаление легких, — Луи поднялся, и когти выдвинулись, словно могли бы вцепиться в болезнь. — В Кейнор нужно попасть как можно скорее.

— Я буду ловить аалсоту, чтобы туда попасть. Я птиц хорошо ловлю.

— Лови их во сне.

Зашуршали ветки, запахло листвой: Эрцог ушел спать в заросли сребролистника у моря.

Луи сказал Ларрису отправиться на поиски уличного телефона и вернулся на опустевшие улицы.

В городе вскоре вновь почувствовал страх, идущий от лаохорта: у сгоревшей машины, откуда пахло металлом, паленой плотью и сгоревшей тканью. Голос Легонии звучал слишком тихо, с искажениями, словно это была передача на радио, при этом радиоволны плохо ловило.

— Я это сделал не в первый раз. И вы готовились — не в первый. Почему меньшинству нравится называть себя мной, особенно когда оно убивает моих людей?

Луи ненадолго задержался, вслушиваясь в его речь, затем отправился дальше.

Несмотря на то, что имелась другая цель, возникло любопытство. Когда он в самом деле запускает реакцию горения, это отнимает слишком много сил, должно быть. Еса тоже над этим задумывалась, разумеется.

Легония способен поджечь лишь то, что прочно ему принадлежит, однако люди и звери, не принадлежащие лаохорту, разумеется, тоже погибнут, если окажутся в зоне его пожара. Таким образом Легония уничтожил три гартийских корабля во время войны, когда те стали его территорией.

Страх, вызванный присутствием лаохорта, уже почти пропал, когда Легония тихо произнес:

— Она здесь? Или это Кранар, Кейнор? Они не пришли бы с юга. Это она? Кто из людей знает? Что вы еще от меня скрывали?

Это звучало слишком странно: слишком растерянно для лаохорта. Луи, шевельнув ухом, прислушался: но ощущение чуждой силы уже совсем исчезло.

— Бросился куда-то на юг, — сказал, снизившись, Ларрис.

Он сообщил, где находится телефон. У человека, как ни в чем не бывало курившего в подворотне, Луи попросил мелочь, и вставить ее в автомат было непросто, но очень интересно. После многих попыток, в том числе попыток монеты укатиться, это удалось. Георг быстро взял трубку, и Луи заворчал.

— В каждый выходной кому-нибудь я да понадоблюсь. Все-то с вами понятно. Могу у себя Эрцога оставить, — как замечательно, когда человек понимает без слов. — Вас обоих-то не увезти на машине, но своим ходом добраться сумеешь. У Есы приятель водит машину, да и не только. Он ездил в Талис, с тобой там был: Одвин, помнишь такого? Ты мне попозже тогда перезвони, а я у него уточню. Я весь день дома. Если не выйдет с Одвином, придется найти лазейку и мне самому приехать, подыскать для декана аргументы.

После звонка Луи отправился изучать ближайшие улицы и нашел на одной из них, у невысокой постройки — похоже, у магазина — свежие человеческие запахи. В том числе Одвина Танети. На миг показалось, что собственный нюх обманывает.

Хлопнула дверь.

— Столицы сравниваешь? — спросил Одвин.

— Я планировал тебя использовать. Ты прибыл на аалсоте, как понимаю, — Луи шевельнул хвостом. — Для чего?

— Эти мне говорили, пригодишься, — уловилось рассечение воздуха: Одвин махнул рукой. — За сигаретами бегать, как выяснилось. Хотя я запасной пилот. Я из кейнорских самый способный, а эти, алдасары, как раз хотели инисцам показать, как наших пилотов обучают. Чтобы инисцы потом сами шли обучаться. Дык за сигаретами инисцы и сами бегать могут. Хотя, мож, столичных и надо учить. Думал, лимонад тут хоть будет нормальный. А он что в столице, что у нас — одна и та же ерунда.

На аалсоте Эрцога можно было бы доставить в Кейнор куда быстрее, чем наземным транспортом.

Рядом приземлился Ларрис.

— У меня вон еще и опыт, — добавил Одвин. — Вьорта в Кейноре высмотрел. У нас тут две аалсоты в степи, еще есть над морем. Спасательный катер десантировали. Хочешь аалсоту посмотреть, по знакомству?

— Если меня на ней подбросят в Кейнор, с инриктом, — ответил Луи.

— Думаешь, меня совсем выперли из команды и мне уже терять нечего?

— Какова сейчас основная цель кейнорцев?

— Акреона все ищут. Пронесся слух, будто он не уехал.

— Эрцогу известно, где он. Ты найдешь Акреона с нашей помощью, — сказал Луи. — Но взамен поможешь нам.

Остаток пути Эрцог шел совсем медленно и перед оградой попросил продолжать без него. Он только уточнил, где именно в последний раз чуял Акреона.

Одвин по улице шел неспешно, однако через сад-парк продирался с нетерпением, и под его ботинками ломались ветки. Металлический запах крови быстро ударил в нос. Скоро остановились вместе с Одвином у виноградника: Луи нашел вибриссами лозы. Одвин долго молчал.

— Да уж, — сказал он. — Че теперь. Сигнал нашему катеру подай.

Ларрис сразу унесся и клекотом сообщил, что разыщет ближайший.

Вместе с Одвином Луи перенес тело Акреона к морю, за разрушенный особняк, и скоро послышался отдаленный грифоний крик: Ларрис нашел катер и звал людей.

— Знаешь, — сказал Одвин, с легким стуком подкидывая ногой камень, — котяра этот пятнисто-полосатый не солгал, когда мы тебя вытаскивали в Манскоре. Я прям удивился. Но его же грохнут наши.

Позади, из зарослей, раздалось негромкое ворчание, и Луи, направившись к Эрцогу, убрал лапой с его пути вечнозеленые ветки.

— А пусть на мне проверят лекарство из бармелов, — тихо сказал Эрцог, и фраза закончилась кашлем.

Луи вдавил ветку в землю.

— Ты хочешь стать подопытным?

— Нет, конечно, — огрызнувшись, Эрцог вскинул голову. — Это же хитрость. Это Кейнору и Моллитану для сотрудничества, в общем. Георг свяжется с Нитуром, — дыхание Эрцога с каждым словом становилось все более сбивчивым и хрипящим. Голос, впрочем, звучал до странности весело. — Расскажет ему, как мне эта штука поможет. А что, тебе можно всякое пить, а мне нельзя съесть бармел? Они мне уже помогали. Вообще пить очень хочется. Но вода, зараза, вся соленая.

Слишком опасно. Хотя Эрцог в любом случае рискует.

Никто не станет проводить настоящие эксперименты над настолько больным зверем, это не рационально. Дальше, когда Эрцог выздоровеет, все можно будет решить. С помощью Георга в том числе.

После того, как прибыл катер, Луи долго дожидался, пока люди поговорят. Одвину сказал не признаваться, что тело помог отыскать бывший тирниск. Пусть это окажется лишь заслугой Одвина: тогда люди лучше отнесутся к его предложениям.

Потом тело забрали на катер, в очередной раз поблагодарили Одвина, и тогда он отозвал в сторону одного из людей. Привел ему аргументы и уточнил, что хорошо знаком с профессором Эсети.

— Эрцог якобы умер в Литтисе, а на деле попросил, чтобы над ним ставили эксперименты, — произнес человек. — Понял. И не понял. Он жить хочет, или нет? Лекарство, говоришь, не опасное? Нет, если профессор Эсети будет не против, и если это свяжет Кейнор и Моллитан, я согласен, это само собой, но он точно на такое согласится?

— Разумеется, — сказал Луи, подойдя к людям.

Экипажи поисковых аалсот немногочисленны. Похоже, на одной из них будет лишь Одвин вместе с пилотом, которому он все рассказал.

Спасатели располагались в актарийской сторожке, но теперь все люди ее покинули и столпились поблизости, у аалсот, ожидая вылета. Из этой сторожки Одвину удалось дозвониться до Георга и передать ему предложение.

Эрцог теперь тоже зашел в сторожку: до этого он ждал в укрытии. Добираться до окраины актария ему пришлось пешком, долго и медленно, но хорошо, что актарии рядом с Литтисом небольшие. Хоть в чем-то пригодилась неплодородность местных почв.

Георг не слишком хорошо отнесся к задумке, но Эрцог передал, что ему уже помогали бармелы, и что он все равно сейчас болен, а значит, дать бармелы ему все равно понадобится. От мыслей про эксперимент у Луи едва не вырвалось рычание.

Георг, наконец, согласился, и ему сообщили время прилета. Пилот из спасательной команды, с которым договорился Одвин, также все обсудил с Георгом, и скепсиса в его голосе поубавилось после общения с профессором. Затем Эрцог записал согласие на листке бумаги, и, судя по комментариям Одвина, писал он криво. После того, как Луи узнал о содержании, Одвин забрал листок.

Эрцог письменно согласился, чтобы кейнорцы и моллитанцы испытали на нем действие лекарства из бармелов, либо же действие самих плодов: лекарство ведь сделают не скоро.

Лишь выйдя из временного штаба на улицу, Луи осознал, что удастся полететь в аалсоте.

Разместиться в ней пришлось на узкой полоске пола: здесь точно не удалось бы покататься. Впрочем, и не хотелось. Эрцог ничего не говорил и хрипло дышал: правда, несколько раз фыркнул — с усмешкой.

— Ориенту с высоты тебе не опишу, — с трудом сказал Эрцог. Теперь он задыхался даже от простого разговора. Следовало поспешить. — Не дам изучить и присвоить. Она моя.

— Нет. Она же Ориента, а не пневмония.

Когти Луи никак не втягивались.

— Расскажи Шорис все-все про мою идею разделить Гвардию.

— Разумеется. Но Шорис будет считать, что это моя идея.

— Это будет значить, — Эрцог опять закашлялся, — что ты нечестно ухаживаешь за самкой. А с ними так нельзя.

— Если Шорис узнает правду, не страшно. Она про меня много всего знает, не менее мерзкого.

Во время взлета азартно перехватило в горле. Позже, когда аалсоту потряхивало, напрягались мышцы в спине и лапах, как перед прыжком. В эти мгновения появлялась хищная радость.

Так высоко над землей. Захватило дыхание — и Луи ненадолго отвлекся от тревоги. Серость перед глазами казалась облаками, под ней мерещились изгибы рек, горных хребтов — и тела Шорис. Скоро она опять будет рядом.

Эрцог дышал очень часто и неглубоко, порой кашлял. Иногда явно сдерживал кашель, но он все равно вырывался наружу.

Сегодня еще и решится судьба Лафенграс. И зверей в различных льетах.

После посадки Луи долго ждал, когда выпустят, и хвост колотился о пол, иногда о шкуру Эрцога. Наконец, до ушей донесся далекий голос Георга, и вскоре вернулся пилот.

— Одвин Танети все отдал. Рядом — никого, вылезайте.

Эрцог выходил слишком медленно, словно это он давно мечтал побывать в аалсоте. Воспоминание о ней уже сделалось отдаленным, обыденным. По-странному сдавливало горло с каждым сбивчивым шагом Эрцога.

Аэродром находился на границе города и актария, за низким забором из сетки: Эрцог с трудом, но все же перескочил ограду. Георг ожидал рядом с ней, на пустыре.

— С Раммелом уже переговорил, — сказал после приветствий Георг.

— Что будет, когда Эрцог выздоровеет?

— Раммел уже о задумке сообщил коллегам-фармацевтам и людям из биологического НИИ. Немногим, само собой. Ждет итогов моих наблюдений: но для меня это, ясное дело, не эксперимент. Какие уж тут эксперименты. Еса ему безопасную дозу уже давала.

— Она даже помогла.

— Тем более. У нас тут никто пока не знает об этом замысле. Вот Есе я сообщил, она сперва расстроилась, но поняла. Раммел просит, чтобы Эрцога ему потом прислали. Раммелу я доверяю: хоть он порой и больно увлекающийся, но уж ничего опасного не совершит.

Уже был один, кто собирался экспериментировать над Эрцогом. Давно. Когти Луи разрезали сухую траву, лапы сломали ветку.

По крайней мере, Эрцог будет жив. А моллитанцы, зная об осведомленности Георга, не станут проводить над Эрцогом лишних экспериментов.

— Дам ему бармелы, когда все пойдет на спад, — сказал Георг.

Луи сидел в углу комнаты. Здесь пахло деревом, старыми бумагами и, немного, лавандой: словно находился между страницами огромной книги, и эти страницы медленно сдавливали. В горле сбился холодный ком, вовсе не логичный, однако свой, в отличие от навязанного страха перед лаохортами. Бурлила вода в аппарате, увлажняющем кислород, и казалось, это в пораженных легких что-то клокотало, отторгалось. Сквозь кислородную маску дыхание Эрцога слышалось совсем приглушенно, в нем прослеживались хрипы.

Георг заранее принес и кислородный баллон, и лекарство для инъекций. Ранее он уже лечил кого-то из зверей от пневмонии.

И он упоминал, что, если еще кому-то из зверей срочно потребуется его помощь, зверя придется привести в университет.

— В этой комнате у меня жила грифоница, когда ты приходил поговорить о чертежах аалсот, — добавил Георг. — Мать Скадды.

Детская связь с родителями вспоминается хорошо. Привязанность, тепло и защищенность. Но отец предал мать, и защита быстро перестала быть с ним связана.

Георг увел Луи в гостиную и там спросил об обучении Эрцога. Луи все подтвердил, затем рассказал про саргов и показал на бумаге новый алфавит: Эрцога предупредил об этом заранее.

Не самое занимательное из того, что показывал Георгу: чертежи аалсот были намного сложнее и удивительнее. Дайгелу следует изобрести рельефные чертежи, чтобы удалось их изучать на ощупь.

— В университете упоминали что-то такое, — с задумчивым интересом произнес Георг. — Что сотрудники моллитанского ЛОРТа прознали, будто бы в моллитанском городке какой-то умелец выдумал такой алфавит, да в авторстве никто так и не признался. А оно вот что. Вот ты какой.

Объяснив Георгу несколько основных знаков, Луи выбрался в коридор, прошел мимо двери в комнату профессора и об нее потерся. Из комнаты слышалось хриплое дыхание, но было непонятно, заснул Эрцог или нет. Георгу пришлось проверить.

— Спит, — сообщил он.

Эрцог так ничего сегодня и не съел. Как давно он уже не ел, узнать бы.

— Ночь уже глубокая, а как тут спать. Ты ведь и впрямь новый этап развития, Луи, — сказал Георг, когда вернулись в гостиную.

Теперь в его голосе не осталось задумчивости, сохранился лишь удивленный интерес, и к нему добавился азарт, будто Георг нашел ценную добычу.

Он старый человек, не такой уж сильный, однако полностью владеет территорией и разумом, и у него есть любимое дело. Замечательное старение.

— Люди так же удивлялись, когда звери начинали понимать сущность эстетики или интересоваться техникой?

— Когда первый зверь научился читать, а потом и писать, говорили, что для вас это не естественно. Я-то помню. Зверей ведь алдасары учили читать, и другие народы поначалу не особо-то им в этом доверяли. В то время я сам проверял звериные способности, общался с Меори Фернейл, покойный Акреон тогда еще не родился. Сейчас я вернулся в то время, — у него и вправду помолодел голос. — Вместе с Эрцогом, говоришь, придумали, но потом ты алфавит изменил по-своему? Сдается мне, Эрцог такой же, вот только специализация у него несколько иная.

Да, полезный зверь. И Георг полезен. Живая история, помимо прочего.

Спустя три года после того, как тирниск Меори первая из зверей научилась читать, она превратилась в пепел. «Я это сделал не в первый раз», так сказал Легония. Он казнил в Литтисе кого-то из своих людей, так? Что они собирались сделать «не в первый раз»? Собрать атомную бомбу? Лапы напряглись.

— Только вот звериное письмо и чтение приняли, раз это удобно. А ты вот рискуешь, — добавил Георг. — Да ведь времена сейчас такие: чего бы мы ни делали, оно будет опасно. А если станешь сторониться всего тревожащего, то и жизни не будет.

В целом согласен.

— Вы-то долго теперь живете: и львы, и волки. Как раз я завершил работу о том, как это влияет на экосистемы, и как надо бы волков расселить. Все лишь теория, а ты-то можешь проверить и на практике.

Очень полезно. Луи прищурил глаза.

— Мы проверим. С Эрцогом. Он надоедливый, но неплохой. Расскажи, у тебя есть то, что вы называете братьями или сестрами?

— Были, трое. В начале первой Кейнорской революции мне стукнуло одиннадцать, им — по восемнадцать-двадцать. Двое моих братьев и сестра погибли за свободу Кейнора.

— Эрцог назвал меня братом. Я пока не совсем понял, что это, но постарайся его сберечь. Лиери я уже потерял.

— Семьи надо беречь, конечно, — проговорил Георг, и в его голосе прибавилось удивления. — Слушай, что бы для тебя сделать? Есть у меня вещи интересные, но их оценить можно только со зрением. Опишу-ка я их.

Луи кивнул.

Щелкнул выключатель. Георг протянул Луи руку, попросил найти на ней часы, и Луи быстро разыскал их вибриссами и носом.

— Стрелки светятся, — сказал Георг. — Из-за алюмината стронция. Зеленые такие, выделяются в темноте.

Любопытно, как бы рассказал про них Эрцог, но по описанию Георга представилось тоже неплохо.

С Эрцогом все в порядке, насколько это возможно, так что стоит сейчас задуматься о другом. Обучение животных нужно сделать более упорядоченным и привлечь к нему людей. По-настоящему.

— Расскажи еще, как ты обучаешь людей. Как планируешь занятия, как заинтересовываешь студентов. Мне пригодится с животными.

— В первую очередь требуется опыт, — ответил Георг. — Но основы тебе скажу, так и быть.

— Зверям нужны школы, — сказал Луи.

— Здесь? — спросила Шорис, и шорох меха сообщил о том, что она потерлась о каменную стену замковой комнаты.

Стена холодная, не лучший выбор того, обо что стоит тереться. Луи потерся о бок Шорис, она замурлыкала, легла, и тревога отступила от ее тепла, как темнота от костра. Пришел горячий азарт, особый, что бывает лишь в присутствии Шорис. Сжал клыками ее загривок.

Позже Шорис зашипела и инстинктивно напала, поцарапала Луи бок, вгрызлась, после чего легла рядом и, мурлыча, уложила голову на лапы Луи.

— Здесь вполне подходящее место, чтобы учить историю, — сказал Луи. — Но пока что я просто покажу зверям новые знаки. Гахаритские подойдут для многих. Чайки и совы водятся везде.

Дыхание, ставшее общим, постепенно успокаивалось, и камни под лапами уже не казались холодными.

— Они все больше хотят, чтобы люди отменили охоту, — сказала Шорис, отдохнув. Ее голова улеглась на гриву. Луи поудобнее развернулся, запрокинул голову и подогнул передние лапы. — Копытные, имею в виду. Но ее нельзя отменить резко, а вот твои школы могут помочь. И еще осведомителей нужно учить распознавать болезни у разных видов: травоядные этим как раз могут заняться, и их будут со временем за это уважать и люди, и звери.

— Кранарцы здесь, надеюсь, не охотятся?

— Нет, но Марта сюда приходила. Хочет, чтобы Берроут вернули людям, правда, как это сделать, не сказала никому. С тобой она встречаться не хочет. Я с ней тоже особенно не хочу встречаться: вот с Есой хочу. Она мне понравилась. Особенно по твоему рассказу.

Еще бы.

— Про то, что ты придумала с отрядами Марты, пока не расскажешь, верно? Впрочем, я догадываюсь.

Наверняка она тоже задумывалась о ненадежности некоторых методов борьбы с преступниками.

— Конечно. Не люблю повторять дважды. Луи, знаю, что у тебя сильно обострился нюх: и осязание тоже, я так думаю. Рисунок трещин на плитах сумеешь различить. Что мне напоминает плита, к которой я притронулась?

Луи, протянув лапу, коснулся ее вибриссами меха на лапе Шорис: напряженной, сильной. Нашел на ней полосу без шерсти: метку тирниска.

Когда Шорис станет советницей и больше не будет возглавлять Ориенту, ей все равно нельзя будет посещать другие материки без согласования с главами стран. Шорис это может угнетать: ей многое интересно.

— Пятнистого оленя. Твоя лапа так напряжена, словно держит добычу, но без той нетерпеливости, с какой ты хватаешь муфлонов.

Шорис мягко усмехнулась.

— Да. Но надо было проверить плиту.

— Не могу ослушаться тирниска, так что я правда проверил ее, но через твою лапу.

— Раз через нее ты прощупал плиту, это означает, что у меня очень тощая лапа?

— Да. Ты заботишься о подданных, оставляешь им всю добычу. Правда, получается, что ты заботишься только о хищниках, так?

— Будешь критиковать мои методы, когда вернешь власть.

Шорис поднялась, прошлась мимо и, судя по шороху меха, принялась кататься.

— Что еще. В Палагете не стало спокойнее, я там была. Им нужен все-таки новый вожак, этим палагетским гвардейцам. Рагнар мне обещал много рассказать про грифонов, собирает про них сведения, — Шорис чуть мурлыкала, и Луи, подойдя, наклонил к ней голову. — Все-таки эти звери для меня понятны не во всем. Правда, есть львица, которая хорошо их понимает.

Луи положил на Шорис лапу и толкнул лбом в лоб. Ее запах обволакивал, грел, сбивал с толку и теперь мешал размышлять о многих других важных вещах.

— Тауран принадлежит твоему роду, — сказал Луи. — Хотелось бы, чтобы это признали. Он не Эскран. К тому же глава рода Эскран — преступник.

— Скоро признают, только от Ласферов надо обезопаситься, совсем. Я бы приказала даже казнить Фелана, он и в плену может что-то совершать, но нет законного повода, вот в чем дело, — Шорис недовольно фыркнула.

— Какая тирания. Впрочем, я ожидал от тебя.

— Какие-то речи, намекающие на переворот. Тогда никуда тебя отсюда не выпущу.

Звериные голоса за стенами замка стали намного громче и ближе, но на время Луи от них отвлекся, заслонил Шорис от всего, в том числе от холодных замковых стен, и, когда вышел с ней за ворота, под скалой, судя по запахам, уже собралось немало оленей, муфлонов и коз. Также Луи учуял харз и лисиц.

— В Кейноре люди нас не выслушали, — донеслись голоса. — Везде звери голосовали за Легонию, а как же мы? Кейнор ушел от Легонии без нас. А как же отряды Марты? Они уже скоро будут у нас в лесах, да?

— Ты ничего не сказала против отрядов Марты, Шорис, — звонко высказалась косуля.

— Ликис, — спокойно произнесла Шорис, и звери притихли. — Мы с Тернески уже долго это обсуждаем, и я настаиваю на особом решении. Он уже согласен. Я давно с этими отрядами знакома и больше многих знаю, сколько с ними проблем. Но людские отряды будут работать.

Вновь раздались слова — недоумевающие, озлобленные, тихие. Что же, после внезапного разочарования внезапное воодушевление будет весьма сильным.

— Звери становятся умнее, хитрее, — дополнила Шорис. — Еще несколько лет назад я расследовала то, как преступники убегали с гор, где им надо было жить в наказание. Гвардейцы даже помогали им в этом. Теперь таких случаев точно больше. Звери умнеют. Преступники придумывают новые способы, чтобы убегать или сговариваться с Гвардией.

Действительно разгадал ее замысел.

Звери недовольно забормотали.

— Раз мы теперь разумнее, нам нужны тюрьмы для самых опасных преступников, — продолжала Шорис. — Отряды людей могут нам в этом помочь.

Звери зашумели, и Луи оскалил клыки. Алнир не смог защитить свою львицу, когда на нее набросились обозленные звери, но Шорис не должен никто угрожать.

— Но люди только клетки дадут, — спокойно добавила Шорис, прохаживаясь рядом с Луи. — Ловить зверей-преступников будут гвардейцы. Отряды будут ловить зверей, вредящих людям, лишь в актариях, а гвардейцы станут проверять, насколько это справедливо и как содержат заключенных.

Множество радостных выкриков — и вновь бормотание.

— Но ты им пошла на уступки! — раздался голос косули.

— Даже тех закроют в клетки, кто не ранил людей?

Это необходимо. Луи коснулся хвостом лап Шорис и ощутил, как к задней лапе легко прикоснулась ее лапа. Сейчас будет уместно высказаться.

— Я тоже наблюдал немало преступников, которых нельзя было наказать привычными нам способами, — сказал Луи.

Звери все равно бормотали и взлаивали, и их голоса уже начинали утомлять.

— Как же так? А в городах тоже будут ловить зверей? Нам нельзя будет в города?

— Можно, — сказала Шорис. — Но кое-что изменится. Гвардейцы не работали там каждый день, чтобы слишком в жизнь людей не вмешиваться, но теперь, раз люди вынуждены в нашу жизнь вмешаться, то и мы в стороне не останемся. В городах отряды работать не будут, а гвардейцы будут, и каждый день. Тем более преступники все чаще покушаются на людей.

— А здесь травоядные гвардейцы будут? — спросила Ликис.

— Здесь не выйдет повторить то же самое, что и в Гахарите, однако Эрцог решил разделить Гвардию, и Шорис с этим согласна, — ответил Луи. — На атакующую и защищающую, для начала.

— Защищающая будет много заниматься травоядными, — добавила Шорис. — На этом все, я пойду.

Копыта Ликис дробно-дрожаще ударили по камням.

— А что с Феланом? — спросил олень. — Его не пытают, мы наблюдаем, нас к нему пускают. Мы ему помогли. Почему его не отпустят, или хотя бы не расследуют… как следует? Его же не закроют отряды Марты?

Надо бы закрыть.

— Ты видишь в нем угрозу, Шорис? — с интересом высказался второй олень. — Поэтому он в плену?

— Вижу, — ответила Шорис. — Нет, не поэтому.

— Она справедлива. Меня ведь она в плен не берет, хотя я больше угрожаю ее положению, чем Фелан, — заметил Луи и ощутил, как пушистый бок Шорис коснулся бока.

— Про Ласферов интересно. Ласферы угрожали в первую очередь вам, — произнесла Шорис. — Фелана я уважаю, но он мне не нравится, он подозрительный. Не могу подвергать вас такой опасности.

— Гелес запретил на нас охотиться, — раздался смутно знакомый голос лисицы. — Луи, я тебя просила запретить на нас охоту, а запретил Гелес, вот так, он заботился.

— Он и охоту на травоядных бы запретил, — высказалась коза. — А то люди нас сейчас кормят, а потом опять охотиться начнут.

В Кейноре охотятся всегда очень мало, и в основном лишь в отдаленных северных городах. Эти звери произносят все больше нелепых вещей. Луи вместе с Шорис направился к замку.

— Фелан бы тоже совсем запретил охоту людей! — доносилось вслед, и от этих голосов подергивались уши. — Он обещал, что отменит, если будет править!

— Потому что всех бы нас извел этот Фелан.

— Ты что! Фелан о нас заботился, когда уходил Гелес. Он про наши проблемы узнавал! А мы сможем за него голосовать?

Луи остановился. Так. Здесь еще не распространились точь-в-точь такие же идеи, как в Гахарите: которые, какими бы осторожными ни были их носители, все равно напрягают. Однако иные идеи не лучше, и Фелан подозрителен.

— Да, мы его выберем. Фелана. Звери в Гахарите же смогли выбрать, что им лучше. И в Моллитане. А мы не голосовали. Но если многие выберут одного из бывших тирнисков, мы, конечно, не будем против!

Голова уже казалась огромным горячим ульем, а голоса зверей — либо пчелами, либо вовсе шершнями.

— В Моллитане точно не было лаохорта зверей? — раздалось от оленей. — Мы в такое не верили! Но такой лаохорт бы нас защищал. А Лафенграс не дралась с вьортами?

Одно не лучше другого.

— Этих халькарцев я уже чуяла, — послышался голос львицы со стороны входа в здание правительства Кейнора. Луи сразу принюхался: правда, халькарцев вряд ли удалось бы отличить по запаху от прочих незнакомых людей.

Об их прибытии сообщили птицы. А также о том, что гости захотели встретиться с тирниском: и с бывшим тирниском тоже.

— Это Ивири Савадейл, — сообщила Шорис. — Отличная осведомительница, не хуже Юлали. Помогала мне следить за испытаниями гвардейцев, потому что мне надоело.

— Как они могут надоесть, они все летают по-разному. На это можно смотреть целый день. И то так мало лишь потому что грифоны устают. Когда они переворачиваются — это самое красивое. А когда синхронно летают — вообще. Луи, не считай, что я их всех хвалю: я разбираюсь в плохой технике полета. И некоторых мне хочется укусить.

— Вот поэтому ты и полезная, — сказала Шорис.

Послышался шорох меха: Ивири и Шорис потерлись мордами.

— Эрцог точно погиб? — голос Ивири прозвучал тихо и жестко. — Ну расскажите. Вообще я старалась привыкнуть к тому, что Эрцога тоже потеряю. Но еще я про него все новости слушала. И я не верю, что он погиб. Совсем не верю.

Эрцога бы такое порадовало: однако риск слишком большой. Впрочем, Луи вместе с Шорис в свое время доверил львице Юлали большую тайну: отчего бы не доверить тайну Ивири. Она не связана с Ласферами. Шорис давно проверила эту львицу.

— Я приду к дому Георга и все расследую, — совсем тихо произнесла Ивири. — Буду обнюхивать его вещи и найду запах Эрцога. Или попрошу соек посмотреть в окно.

— Профессор примет меры, — сказал Луи. — Ведь Ласферы или кто-то, присланные ими, тоже могут так проверять следы у дома Георга. Окна он занавесит.

— Значит, — голос Ивири стал удивленно-радостным, с надеждой, — есть что скрывать. Он, Эрцог, такой, — львица осеклась. — Очень мне нравится. Передай, хорошо, Луи? И он очень симпатичный.

Странно. Эрцог всегда был похож на побитую молью шапку.

— Ивири его ждет, — отметила Шорис.

— Ага, — сказала Ивири.

— Постоянно мне о нем говорила.

— Не постоянно. Во время докладов — нет.

— Сравнивала местных зверей с гахаритскими, а потом сразу: «Эрцог в Гахарите».

— Что я могу поделать, если он был во всех льетах, — голос Ивири прозвучал при этом глухо: она уткнулась мордой в лапы.

Эрцогу нужна такая компания, и ценно, что Ивири его действительно хочет встретить, но пока что не стоит ему об этом говорить. Пусть сначала выздоровеет, наберется сил. Все равно у Георга ему с ней не пообщаться как с львицей. Это вызовет у Эрцога лишь беспокойство и злость.

— Ивири, — позвал Луи. — Если бы он был жив, какую вещь он бы мог тебе передать? Что тебе нравится?

Дыхание Ивири участилось.

— Мне розмарин нравится, — весело сказала она. — Вообще-то мне нравится находить новые земли и изменять свою территорию, но сейчас надо что-то попроще.

— Розмарин с новой территории. Запомню.

— А ему имбирь нравится, я как-то Тагала спрашивала. И история ему нравится. И его личные территории.

Все, она уже утомляет.

— Мне не нравится подолгу разговаривать, — сказал Луи. — И у меня есть более важное дело.

Потом отправился к двери для гостей из леса, рядом с которой стояли охранники. Они сообщили, что скоро Луи пригласят в правительственное здание.

Легония и Халькар воевали чуть меньше двухсот лет тому назад: Эрцог сейчас бы многое об этом вспомнил, но и без него известно немало. Королева Легонии Нарата, прибыв в Халькар с войском и заявив о своих претензиях на его землю, встретила сильный отпор. Легонийцы проиграли, однако во избежание позора для Легонии до сих пор утверждают, что Нарата была права.

Ранее считал, что Легонии было бы неплохо расшириться за счет Халькара, но, если подумать, до тех земель тяжело добираться, и они засушливы.

Вскоре Луи вместе с Шорис пригласили внутрь и привели в зал для собраний, где собралось очень мало людей. В том числе там находился Тернески: сперва он подвел Луи к халькарцам и дал ознакомиться с их пыльно-горьковатыми запахами. Никто не описал, как выглядели эти люди, но известно, что халькарцы смуглые, при этом их волосы будто бы выжжены солнцем.

Луи сел в стороне от трибуны, рядом с Шорис, и Тернески коротко рассказал о цели визита чужаков. В Легонии на факультетах международных отношений изучают халькарский язык, а в Халькаре, похоже, изучают легонийский, так что переводчики нашлись.

— Они прибыли этим утром на полуостров Харну, — он находится в льете Инис и засушлив почти как сам Халькар. — Сюда их привезли на аалсоте. Легонийцы согласились, что гостей примут в Кейноре, и халькарцы хотели именно этого. Ранее они проследили за тем, как вьорты ринулись к легонийским берегам. Подозрительное поведение морской угрозы давно настораживало халькарцев.

Они следили за вьортами далеко от собственного побережья, стало быть. Рядом с халькарским берегом вьорты не могли узнать, что Легония слабеет.

— Халькарский лаохорт следил за вьортами? — уточнил Луи. — У берегов Легонии?

— Примерно так. Лаохори, да. Ради безопасности, по их словам. Халькар встретилась с Легонией сразу после трагедии в Литтисе, и после этого ее люди отправились в Харну.

Из-за произошедшего в Легонии то, что осталось от правительства этой страны, не было готово к встрече и могло согласиться на любые условия, лишь бы не натравить на Инис еще и Халькар. Разумеется.

Послышался голос одного из халькарцев: слова, словно бы сплетаемые в сеть, звучали мягко и шелестяще.

— Предложение дипломатов, присланных царем Халькара, таково, — произнесла переводчица. — Халькар в свете последних событий, связанных с активностью вьортов, собирается занять инисский полуостров Харну и просит нашей поддержки. В перспективах он готов налаживать экономические отношения с Кейнором. Кейнору не потребуется извиняться перед Халькаром за нападение Легонии, если мы помощью подкрепим отказ от легонийского наследия.

Не может быть и речи. Это слишком навредит Легонии, который и так изранен. Тем более близкое соседство с Халькаром опасно: в том числе для зверей. Халькарцы точно не относятся к ним так же, как ориентцы.

Тернески заговорил в ответ осторожно-дипломатично: из его речи удалось сделать вывод, что он не очень согласен, однако рад встретить халькарцев, и все в этом духе. Шорис, когда до нее дошла очередь, произнесла:

— Я против.

— У нас теперь больше общего с вами, чем раньше, жители Кейнора. Страж Пустыни — первый друг царя Халькара и разумный надежный зверь, — передала переводчица. — Поэтому мы захотели видеть тирниска, и бывшего тирниска тоже.

Звучит любопытно, и более чем: если это правда. Но, разумеется, ни на что не влияет.

— Напоминаем, что дело не только в нашем общем сопернике, Легонии. В Харне мало населения, и со слабостью Легонии там появится много вьортов. Таннау не так приспособлены к жизни в засушливых местах, как мы. Харну требуется орошать, и для этого у нас есть необходимые технологии. Мы не собираемся вредить Кейнору, наше присутствие в Ориенте может лишь помочь вам.

Халькарцы, разумеется, не смогли бы присоединить Кейнор, но это не уменьшает их опасности.

— Мы оказываем помощь Легонии, это не враждебная страна, — произнес Тернески. — В данный момент мы относимся к вашему предложению со скепсисом, прошу понять. При этом мы не отказываемся налаживать с вами отношения.

Впрочем, Тернески способен и пойти на уступки Халькару. Вполне.

Вскоре после того, как все замолкли, появилась идея: основанная на исторических событиях. Когда-то давно обсуждал их с Эрцогом. От новых мыслей возник азарт: почти охотничий.

Луи подал знак инариса, и Тернески позволил говорить.

— Раз теперь вы отчасти дружны со зверями, стало быть, вы меня выслушаете, — произнес Луи. — Не стоит дальше ослаблять Легонию, его сила важна для всей Ориенты. Как последний взрослый лев-Фернейл, я сражусь со Стражем Пустыни, чтобы ответить за проступок предка, и, если смогу победить, Халькар будет сотрудничать с Кейнором без каких-либо условий. Бой пройдет незадолго до конца испытательного срока. Травма может помешать мне решать проблемы в Ориенте.

Шорис затаила дыхание, и Луи осторожно наступил своей лапой на ее.

— А я это хочу увидеть, — сказала она. — Пускай и тревожно. Но мне нравится смотреть, как ты дерешься. Ты победишь. Только не рискуй слишком сильно, я тебя знаю. Не поранься о жало. Несмотря на всю эту твою… неприязнь к себе, что ли.

От этих слов сделалось теплее. Что же, очень бы хотел узнать, каковы в бою мантикоры. Заодно получше исследовать свои силы.

Из людей первыми заговорили халькарцы, и переводчица сказала:

— Мы на это согласны.

Возможно, на это они и рассчитывали.

— Луи, — негромко позвал Тернески, когда закончилось собрание. — Если ты передумаешь, скажи сразу. Позором твой отказ не будет, мы сами все решим, это наша ответственность.

Луи тряхнул головой.

— Ты знаешь, какой у мантикоры яд? — добавил Тернески.

— Как у кантокриды, — ответил Луи. — Очень болезненный, и боль не проходит месяцами. У Риагана она не прошла до конца жизни. Знаю.

Но слепота — это не только увечье.

12 кадала, Скадда

Почтовые атлины, похожие на зелено-фиолетовые джунглевые цветы, спустились к ларгутским хижинам, к Олле Аверанг и басмаданцу-стражнику. Он снял письма с лап, передал одно Олле, а та позвала переводчика, и Рамул, прибежав, прочитал, что повозка с кейнорской экспедицией прибудет послезавтра.

— А это переводить не понадобится, — и Олла подмигнула Скадде. — Пишет Онлон Тарети, — крылья согрело, будто порывом летнего степного ветра. Это же отец Жермела. Он живой. Правда? — «Приветствую вас, знакомые мои ребята и пока еще незнакомые ребята-алдасары, а с ними и грифон. Жду не дождусь, когда в Кейнор мы возвратимся вместе. Все у нас хорошо, маленько вымокли, зато я фруктов по пути набрал и от басмаданцев припрятал. Рамулу скажи, чтобы басмаданцам это не передавал».

Рамул кивнул. Скадда заглянула в письмо: почерк такой, будто напечатали на машинке, но все-таки видно, что это чернила ручки. Басмаданцы не написали бы по-легонийски, а ларгуты на нем пишут не так аккуратно. Получается, это точно передал Онлон Тарети, и можно честно улететь.

— Я здесь на работе, — сказала Скадда. — На работе должны быть выходные и отпуск, мне Дайгел рассказывал, так что сегодня и завтра я не буду летать к кораблю. Если вам нужно передавать сведения, пусть вместо меня поработает Ньёлин.

Ньёлин сразу закрутилась рядом, откуда только взялась? Даже с отличным зрением не сразу ее заметишь.

— А если не дадим отпуск? — хитро спросила Олла.

— Улечу.

— А если дадим, что делать будешь?

— Улечу.

— Тогда улетай по-человечески, с отпуском.

Ньёлин сначала долго летела следом, и Скадда уже хотела на нее защелкать, но тавиама, издав ворчащий веселый клекот, сама унеслась на север, к городу. Скадда ринулась дальше на юг.

Холмы, вскосмаченные джунглями, плавно перетекали друг в друга, и казалось, что любые два соседних склона — огромные распахнутые шерстяные крылья, а термики для них слишком слабые: они выжидают ураганных ветров, чтобы взлететь. Река изгибалась рыбой-угрем, пойманной в косматые лапы; дороги расчеркивали лес, как старые шрамы от гигантских когтей, а далеко впереди возвышались башни еще двух городов, и их крыши перемигивались, будто обмениваясь посланиями через солнце.

Лес скрывал в полумраке почти всех обитателей, как белка скрывает в дупле запасы: главное, чтобы никого из них не съел. Грифона он точно не съест. Скадда отыскала прогал между ветками, покружила над ним, все внизу проверила взглядом и снизилась.

Тут, под ветвями, будто дышишь невесомыми мелкими растениями и частицами земли: в этом воздухе, наверное, могли бы прорастать семена, если бы не сила притяжения. Столько ярусов, столько слоев, будто это океан, превращенный в лес. Вверху кроны тонут в солнечном свете, как в тумане. Чуть ниже — ярус темнее и насыщеннее, с синью малугарайи. У земли — черно-изумрудность джунглевого мрака.

Где вьорты? В Басмадане людей не очень много, но он древний и сильный, и это, конечно, мешает появляться чудовищам. А еще им мешают лесные люди.

Скадда спускалась, избегая веток, будто когтистых соперничьих лап. Увернувшись от всех атак, приземлилась у речки: над ней распускались цветные узоры тавиамьих клекочущих стай. Тавиамы кидались в воду с разлета и наполняли брызги солнцем, много плескались, мыли перья и мех в реке.

Друг в друга брызгаются, но никогда не дерутся. Хотя и хищники: ловят рыбу, мелких грызунов.

Скадда запомнила, как они ставят крылья, взлетая из-под воды, а затем невысоко взлетела с разбега, спикировала и углубилась в воду. Взмахнув под ней, бросила себя вверх крыльями, сгибая их так же, как тавиамы. Сумела только вынырнуть: под удивленный клекот. Крылья не подняли в воздух из воды. А хотела бы ловить рыбу и сразу с ней взмывать: например, в океане. Почему это нельзя? Тавиамам же можно.

Почему у них все-таки такой необычный и мягкий на вид мех? Он лежит густо и объемно, будто между перьями-шерстинками — воздух. Может, тавиамы не могут долго без воды, не зря Рамул в джунглях лил воду на Ньёлин. А их мирность как-то с этим связана?

Дальше Скадда полетела не над кронами, а прямо через лес, стараясь заострять крылья по-тавиамьи: эти звери ведь отлично маневрируют. Они еще умеют поворачиваться так, чтобы острие одного крыла смотрело в небо, а другого — в землю: это помогает пролетать между тесно растущими стволами. Через три попытки у Скадды тоже так получилось. Сразу после этого Скадда чуть не ударилась о большое странное дерево, но все-таки сумела его обогнуть, а потом обернулась. Прямо на коре у дерева росли многочисленные мелкие черные плоды: надо рассказать про такое Шилли.

В этот раз, заостряя крылья, взмахивая и вовремя огибая деревья, Скадда долго продержалась в лесном полете. Потом летела искаженно, над кронами, а иногда отдыхала на прочных ветках и перекусывала рыбами.

На пути порой мелькали города: на стенах домов виднелись знакомые росписи в виде глаз, на улицах удавалось рассмотреть рынки, повозки с фардаллами. Там где лес редел, Скадда замечала и хижины ларгутов.

Облака появились на небе, как далекие небесные джунгли с белыми листьями и синей глубиной. Защипало под шкурой, сдавило в ушах, зазвенело: приближалась долгая гроза.

Сначала Скадда старалась ее перегнать. Время от времени проверяла по Веннте, не потеряла ли ощущение Ваграхисы, и подмечала ориентиры: самые высокие деревья с кронами, как будто обкусанными ветром, или, наоборот, ровные и пирамидальные. Вместе с Ваграхисой ощущалась еще одна точка, в стороне от города: место, где стоял корабль. Главное — не перепутать. Если запоминать без ориентиров, то в местах, ощущаемых по Веннте, легко запутаться.

Иногда играла в полете, вытягивала вниз лапы, пролетая низко над кронами, и касалась имагасы, красного кустарника с верхних веток. Солнце игралось на куполах басмаданских городов, и Скадда догоняла его отражения, а позади догоняла гроза. Словно разросся нижний ярус облачных джунглей, потемнел, поглотил все прочие ярусы и силится теперь прорваться выше аалсот, туда, где небо и само темнеет.

Во время дождя ветер сильно гнул перья. Из-за молний, что били пока еще вдалеке, Скадда все-таки спустилась и полетела уже между стволов, смешивая тактику Рагнара с тактикой тавиамов. Наставник учил огибать скалы, а местные деревья на них иногда похожи.

Дождь не проникал под кроны. Стемнело так, будто ночь раньше срока отбила у дня территорию.

Скадда отдохнула, а когда перестало щипать под шкурой от напряжения в Аренне-электрическом поле, взмыла над лесом. Свет солнца, прорываясь через тучи, обдавал леса рыжиной, и на западе джунгли словно растворялись в прозрачно-золотом. Когда после грозы становится солнечно, кажется, что это не день и не вечер, а какое-то особое время суток.

Города перестали попадаться, и шрамы-дороги с хижинами ларгутов тоже, а ощущение Ваграхисы тускнело, как солнечный свет и пятна земли под кронами. Может, здесь никогда и не было людей?

Будто метнулась с отвесной скалы в океан.

Не надо останавливаться там, где много деревьев: вьорты могут их обрушить. Иногда встречались поляны, но Скадда летела дальше и дальше: пока лес не оборвался в луг, а луг — в море?

Другой край Хадиера? Океан, который никогда не видели люди? Вода лежала, как опрокинутое небо, и на западе в нее перебиралось солнце.

Но все-таки впереди виднеется другой берег, а вот по бокам уже нет: значит, это огромное озеро. Такое было на басмаданской карте, и оно у самой границы страны. Скадда весело заклекотала и распушилась.

А еще было бы очень здорово найти здесь новые виды. В труднодоступных местах у Ваграхисы Скадда нашла еще несколько надземных трав и лиан, неизвестных людям, и собрала семена. Но в одиночку никак не постираешь перчатки для грифоньих лап.

Все равно здесь отыщется интересное.

Поймала и съела на ветке оленька, пронеслась над темнеющим травянистым побережьем и опустилась на камни у воды. Вот бы сделать гнездо, но а если отравишься какой-нибудь травой и даже потом не взлетишь?

Непогоды ночью не будет, но может напасть кто-то из животных, воющих и кричащих в джунглях. Здесь даже крики обезьян незнакомые и клокочущие. Скадда легла на камни.

От воды тянуло прохладой. В голове мелькали рваные сны, лапы дергались, от каждого шороха вскидывались уши. Когда зашумело в роще, Скадда вскочила и распахнула крылья: над гигантским озером и ночью найдутся потоки. Но никто не вышел.

Потом подходили существа вроде белоногов с черными «масками» вокруг глаз. Скадда, когда надоело просыпаться, нашла большой камень, торчащий прямо из озера, и уплыла к нему. Вода оказалась пресная и очень вкусная, и под ее плеск удалось уснуть.

Вокруг свистели, потрескивали и кликали многочисленные птицы, а на берегу стояло чудовище. Крылья сразу напряглись, и Скадда выпустила когти.

Тени нет, это вьорт. Огромный, с халгурнита, похожий на странную птицу. Голова как у аиста, с клювом, похожим на расщепленное дерево. Крылья — самое странное, они без перьев, с перепонками, и будто сломанные: кажется, у них есть лишний сустав. Существо на них опирается. И глядит то одним, то другим блестящим глазом, поворачивая голову набок. Если бы это было настоящее животное, клюв бы его перевешивал.

Никакой усталости, только немного щиплет в глазах: хорошо рассчитала силы.

Скадда осторожно шагнула вперед, а рядом вынырнула из воды голова вроде ящеричной, но размером больше Скадды, и волны открыли тело, напоминающее гигантский камень. Длинная шея вместе с головой не отбросили тени на берег. Скрипучий протяжный рев отразился эхом в голове, будто она превратилась в каньон, а птица-чудовище ответила треском и гулким клекотом. Будут сражаться?

Когда птицы закружили над гигантским ящером, его шкура изменилась, как после набега волны меняются песок и сухие водоросли. Чешуя превратилась в перья, желтые с черными кончиками, с сине-зелеными водными узорами. Раздался гулкий вздох, и, когда хвост замахнулся по камню, Скадда подставилась специально и ощутила только холод. В горле перехватило от восторга: будто кинулась в глубокую пропасть, понимая, что там не разобьешься.

«Аист» высоко взметнул крылья, но не взлетел. Ящер подплыл к нему, уткнулся мордой в клюв, и этот клюв прикусил длинную шею. Дерутся. Скадда приоткрыла напряженные крылья и расставила лапы, чтобы получше удержаться.

От легкого укуса «аиста» завяла трава на берегу, и вьорты разошлись. Ящер, погрузившись в волны, покрылся водорослями и мхом, а вьорт-птица посмотрел на Скадду.

Не дерутся? А что тогда? Скадда повернула голову набок.

Птицы садились на спину озерному ящеру, чистили свои перья и пели. Под крылья к вьорту-птице прибежали тавиамы, потерлись о них, засвистели, потом умчались. Тавиамы избегают местных ядовитых растений, так что, раз они бегали по траве, она безопасная. Скадда перелетела на берег.

Лаохорты могут общаться так, чтобы их никто не слышал. Вдруг звери, у которых есть вьорты, умеют этих вьортов слышать? Хотя разумные звери, у которых появлялись вьорты, точно пытались с ними общаться, и, если бы вьорты отвечали, об этом точно разнеслись бы слухи. Нет, у вьортов не может быть никакого разума.

Вьорт, шагая передними ногами-крыльями, приблизился к Скадде. От него шел холодок: совсем не враждебный, скорее изучающий и осторожный. Скадда коснулась лапой узорчатого шерстяного крыла, и она прошла насквозь.

Наверное, вьорты лишь на время присмирели. А тавиамы просто глупые. Скадда прислушалась: они клекотали один и тот же набор звуков, совсем не как Ньёлин и ее стая. Смотрели неосмысленно, будто мимо Скадды, и на их мордах не было никакого удивления, ничего разумного. Звери, живущие с вьортами, никогда не умнеют: наоборот, с каждым поколением теряют разум. Даже грифоны бы поглупели на вьортских землях. Скадда взъерошилась.

Глаза вьорта-птицы отражали воду: казалось, что смотришь с высоты на горные озера. Перед глазами — и в их отражении — мелькнул тархидивис и, взмахнув сильно разрезанными крыльями, спикировал к упавшему дереву.

Скадда побежала за ним, поддела дерево лапой, и часть коры отпала, открыв труху, изъеденную ходами. Внутри сновали муравьи, а тархидивис, чьи крылья сильно прижались к телу, прополз внутрь по узкому ходу: точно такой же, как и эти муравьи, только с крыльями. Люди просто посчитали его бабочкой из-за сходства и не захотели думать о нем по-другому. Но если не сказать им правду, не будет никакого открытия.

А что же правда про вьортов?

Взлетев, Скадда окинула взглядом окрестный лес: все деревья здесь живые, зеленые, а значит, вьорты тут не дерутся. Так правда бывает? Может, и с вьортами примерно так же, как с бабочкой-муравьем. Люди не хотят про них думать по-другому, и не подумают, если им не сказать.

Конечно, разумным зверям нельзя жить со вьортами, и от некоторых чудовищ надо избавляться для безопасности: но, если в будущем вьортов совсем не останется, это же будет несправедливо. Людям надо найти способ за ними понаблюдать.

Перелетев через озеро, Скадда чуть-чуть посмотрела, что там в другой стране. Но там росли точно такие же джунгли, как в Басмадане.

Здесь нет и не может быть никаких законов. Но здесь же, получается, нет и преступлений? Звери, живущие здесь, не понимают, что такое жестокость: и даже смерть.

Вечером этого же дня Скадда вернулась к Ваграхисе. На его крышах моргали солнечные отблески, со стен смотрели неподвижные глаза, а кисточки торговых палаток у городских ворот трепало ветром.

Казалось, солнце днем устроило в джунглях много гнезд и грело их лучами, а теперь вылупились его детеныши-блики и, сидя на листьях, смотрят на улетающую маму. Холмы выглядели как большие теплые кошачьи, свернувшиеся клубками, с пятнами и полосками солнечного света. Водопады неслись по склонам холмов, будто вожаки всех речек. Воздух был густым и пряным, хотелось мчаться по лучам солнца, по солнечному туману, приглушающему изумрудность косматых джунглей.

Сначала Скадда поделилась с Далгангом и с еще одним кейнорцем новостями про мех тавиамов, и оказалось, что люди из экспедиции уже об этом знали.

— Ее и кусать не надо, — сказал, подойдя, Кардел. — Так ты повредишь ее особую водонепроницаемость, и плавать она после этого какое-то время не сможет. Такой мех им еще и сберегает тепло.

Наверняка у нее уже восстановился мех: нечего было раздражать грифона.

Скадда рассказала, что тархидивисы — самки басмаданских муравьев, и предложила:

— Надо, чтобы у местных людей в распознавателях были халгурниты.

Правда, в лесу очень часто безветренно, и там никто не уловит запахи вовремя, но распознаватели хорошо помогают тем, кто живет рядом с городом и возделывает землю. А еще здорово найти и арестовать халгурнита. Он ведь не должен ходить недалеко от людей, это неправильно.

Ларгуты не поверили про тархидивисов, но Рамул обрадовался и предложил поселить муравьев на окраине поселения, чтобы за ними проследить и убедиться. Алдасары тоже такое одобрили. Потом все стали советоваться насчет халгурнитов.

— Живого такого зверюгу сюда не притащить, — отметил Кардел. — Запах мертвого тоже можно поймать, но тут он быстро начнет портиться, да и убить его — задача еще та. Я ни разу в таком не участвовал.

Позже Скадда высматривала халгурнита, рыская высоко по веткам знакомых деревьев недалеко от поляны, а Ньёлин бегала рядом, крутилась, переворачивалась вниз головой, и ее очень хотелось скинуть, все равно она тут хорошо взлетит. Внизу уже потемнело, будто ночь выбиралась из-под корней и карабкалась по стволам к солнечным бликам, дрожащим и маленьким. Вот уже несколько бликов исчезли.

Ночные ханмины, похожие на куниц с лысыми головами и полосами жесткой гривы на шеях, сновали и яростно поглядывали на Скадду, и их голоса напоминали глухое чихание. Коричнево-зеленая ящерица изображала растение: ее лапы напоминали ветки с сучками-пальцами. Она открыла пасть, красную с желтым языком, как цветок, и захлопнула ее, как только села бабочка.

Скадда переступила через сонную медлительную змею и перебралась на бутанхалу: ее плоды в виде бочонков очень любят халгурниты. На конце у каждого из ее длинных черешков по пять листьев, расположенных так же, как и страницы книги. Они растопырены, но можно их прижать друг к другу и сложить, правда, они тогда все равно раскроются.

Темнота так сильно поднялась по стволу? Нет, она не густо-зеленая, она бурая, лишь чуть позеленённая тенью листвы. Скадда напряглась. Ньёлин замерла. Скадда показала ей повыше, и Ньёлин перелетела: быстро, с легким шорохом.

Лапы пригнулись. Скадда вдохнула немного ветра, несущего джунглевую пряность. Люди на них охотятся. Грифоница тогда сумеет точно. В клюве возникла горечь: неужели страх?

Надо увести его на поляну и ударить с воздуха. На первых уроках Рагнар рассказывал, что так можно справиться с опасными лесными зверями. Скадда заклекотала, и зверь вскинул морду. В голове будто плеснуло горячим.

Кинулась в темноту, расчеркнутую ветками — и мимо халгурнита, который из нее поднимался. Раздался треск кустарников.

Скадда примчалась к одному из огромных деревьев на краю поляны: совсем маленькой. Зверь молча несся следом, и за ним трещал лес. Лапы Скадды встали на широкую ветку: одна из них промахнулась, зависла в воздухе, и Скадда поспешила поставить ее как надо.

Халгурнит ворвался на поляну, встал на дерево лапами, и оно встряхнулось, а когти Скадды сильно впились в кору.

Прямо сейчас получилось бы ударить. Надо бить. Но в клюве — стыдная горечь. Надо улететь, он очень большой.

Он не достанет. Главное — не упасть. Опять тряхнул дерево: а Скадда примерилась, присмотрелась. Понятно, как можно его ударить, чтобы не убить: все уже рассчитала. Надо атаковать посильнее, чем тура или лошадь. Чуть-чуть посильнее.

Вот сейчас можно. Он чуть отстранился. Внутри возник азарт, и показалось, что взметнулись крылья: и при этом они остались прижаты к бокам.

Кинуться, или нет? Глупо, или нет?

Когда на миг сделалось все равно, Скадда кинулась, почти не осознавая: и показалось, что отдалились все мысли. Крылья вот-вот сломаются?

Они сильные. Вот сейчас надо чуть замедлиться. И ударить.

Зверь рухнул, хрустнули кустарники. Подушечки лап врезались в мокрую почву — а она вот-вот разъедется, растает, исчезнет.

Оглушила, чтобы еще и показать, какие умелые бывают гвардейцы, как обучают своих учеников. А если убила? В горло и в морду кинулся радостный азартный жар. Если убила, это самая большая грифонья добыча в мире. Значит, самая сильная грифоница, хотя и мелкая.

Он дышит. Не самая сильная: но зато умелая, отлично рассчитала силы, показала, как учит Рагнар, и теперь у людей получится добыть неискаженный запах халгурнита. Скадда рванулась вверх, метнулась над лесом к поселению: и показалось, что крылья двигаются замедленно.

Халгурниты — одиночки, никто к нему не придет, а еще он будет себя ужасно чувствовать, когда очнется. Будет злой, но и слабый, и его легко присмирят.

Добравшись до людей, Скадда быстро все объяснила.

— Чего удумала? — вскочил Кардел.

Затем, снова оказавшись над поляной, Скадда сначала не хотела приземляться, но нарычала на себя из-за этого страха и нарочно спустилась к халгурниту. Потом отслеживала его дыхание и следила за тем, чтобы он не поднял голову. Земля казалась зыбкой, лапы — тонкими, примятыми, как растения под огромным зверем.

Люди очень долго не показывались, и Скадда уже хотела полететь на поиски, но решила не бросать халгурнита. Наконец, все пришли, и, когда халгурнит дернулся, отпрянули: но потом связали лапы зверю. Лучший арест.

— Наставник научил так оглушать, — пояснила Скадда.

Ньёлин взволнованно и радостно клекотала над головой: теперь будет знать. Издавая клювом очень много самых разных звуков, она говорила что-то осмысленное. Вот бы понять.

А потом, взлетев на ярусы повыше, Скадда посмотрела на первые звезды: показалось, что блики, которые ночь не успела съесть, научились летать, как их мама.

— Местные работники тебе благодарны. И распознаватели захотели себе еще. Но еще раз такое сделаешь… да хотя что мы тебе сделаем в ответ? Но ты ведь нарушительница, а? — сказала Олла у входа в зал Собрания.

— Рагнар не выгонит меня из стаи, потому что он меня ждет.

— Скажу, что ты все с нами согласовала, — предложила Олла.

— Нет, тогда Рагнар выгонит тебя из Кейнора.

И Олла, и другие кейнорцы, и Рамул смотрели на Скадду с одобрением, а в шепоте, когда они между собой переговаривались, слышалась похвала, от которой теплели уши.

— Я летала очень далеко в джунгли и разыскала огромное озеро, — сообщила тогда Скадда. — Видела вьортов, они не сражались. Вообще у них там совсем не разрушенный лес: может быть, они даже мирные. А еще на их земле живут совсем глупые тавиамы.

Как раз охранники пропустили к Малому Собранию, и пришлось ждать, пока люди не поздороваются. Басмаданцы в своих бело-золотых одеждах будто закутались в облака: и казалось, что эти облака поймали местными гарпунами-крышами.

— Ты храбрая, но вьорта с высоты не оглушишь, — тихо сказал Далганг по пути к сиденьям: их выставили очень много. — Того халгурнита хоть теперь и заперли в клетку, но его не приручить. Вьорта и подавно.

Опять открылась дверь. Вошли двое басмаданцев и встали от входа по обе стороны, а потом появились кейнорцы, несколько мужчин и женщин. Оставшаяся часть экспедиции. Скадда насторожила уши. Кто из них — отец Жермела?

Не сказать, чтобы кто-то похож, но у одного мужчины такие же серые глаза. Он улыбается, лицо у него немного морщинистое, нос крупный и округлый, и есть светлая короткая борода.

Люди из экспедиции тоже поприветствовали Собрание, а потом, по-кейнорски — тех, кто пришел их выручать, и остальную часть экспедиции. Никогда еще в этом зале не видела столько народа. А когда все заняли места, тот, кто напоминал глазами Жермела, сел рядом со Скаддой. Скадда поставила лапу на лапу, а человек отвел взгляд.

— Онлон Тарети? — уточнила Скадда.

— Хорошо работает гвардейская разведка.

— Она еще и хочет сделать Гвардию у вьортов, — негромко заметила Олла, и Скадда недовольно дернула ухом.

Зато Онлон Тарети правда жив, и выглядит хорошо: от этого в крыльях возникло больше силы. Но не понравилось, что люди упомянули Гвардию. Она совсем не хорошая.

— Э, пусть будет у вьортов Гвардия, — сказал Онлон. — Главное, чтобы не Собрание.

Участники Собрания смотрели на всех добродушно. Делали вид, что им нравятся все собравшиеся в зале: но ведь так не бывает.

— Твой сын помог свергнуть одного из тирнисков, — сообщила Скадда. — За последний год у нас правило сразу четверо. Жермел сильно болел, но поправляется. А я никакая не гвардейская.

Онлон Тарети задумчиво глянул на стенную роспись.

— Он такими путями, небось, ничего нового мне и не расскажет? Все-то ты сообщила.

Затем Скадда, лежа между Оллой и Онлоном Тарети, слушала Рамула и еще одного ларгутского переводчика. И басмаданцев, хотя их совсем не понимала.

Так ничего и не решили насчет сотрудничества Кейнора и Басмадана, люди из Собрания постоянно к чему-то придирались: и внутри возникло стылое разочарование. Отпустили кейнорскую экспедицию — и все? Решили, что кейнорцам больше ничего не понадобится? В том числе кейнорским животным.

Басмаданцы передали, что с участниками Большого Собрания сюда уже едет правитель, но ничего нового он не скажет. При этом говорили очень мягко. Скадда нахохлилась. У зверей все решается жестоко, но и искренне. Зверь сразу скажет, что хочет драться, и что собеседник ему не нравится. Почему люди не могут сказать, что им не нравятся собеседники? Это же не означает вражду.

— В одиночку Басмадан не хочет укреплять морской путь, пространство для освоения слишком большое. Саа-Дену не верим, — закончил переводить Рамул.

В силу Кейнора они тоже не верят. Только прямо не говорят.

Когда люди на время замолчали, Скадда не удержалась и спросила у Оллы, что решили насчет зверей в Собрании Басмадана. Олла передала слова Скадды ларгутам, те — басмаданцам, и Рамул протянул Скадде силуэт, вырезанный из листка. Это был грифоний или тавиамий профиль, очень упрощенный.

— Разумных возьмут, — перевели в ответ. — Это мы тоже сегодня окончательно решим.

Скадда насторожилась. Басмаданцы не могли согласиться так просто.

Впустили Ньёлин: она нервно оглядывалась и топорщила перья на шее. За ней вошел ее красно-фиолетовый тавиам. К басмаданцам они не приблизились, защелкали клювами и заворчали, а Ньёлин еще и начала драть когтями стенку и сколола небольшой кусок.

Что с ней такое? Скадда недовольно заклекотала, но тавиамы из-за этого только заметались, и один из Собрания, хмурясь, медленно поднял руку. Рамул прошел к тавиамам, вытянул ладонь, и Ньёлин его клюнула, но ларгут успокоил зверей тихим бормотанием, а потом вывел. Тавиамы, уходя, взъерошивались и вскрикивали. Другой ларгут перевел слова человека из Собрания:

— У нас нет достаточно разумных местных зверей.

Ньёлин просто боится, прикидывается глупой: басмаданцы ведь охотятся на ее вид. Скадда сказала об этом Олле, а та передала. Басмаданцы ей мягко, но уверенно возразили.

Любое препятствие можно преодолеть, только надо подумать.

— Мне удастся убедить Ньёлин, — сказала Скадда. — Рамул же ее почти убедил. Я пойду за ней.

Выйти разрешили, и, когда Скадда достигла дверей, показалось, что люди просто хотят, чтобы зверя здесь не было. Потом возник сильный страх.

Скадда повернула голову к Собранию: а все люди развернулись к окну.

Оно теперь закрыто, а растения не настоящие, это витраж, картины из цветного стекла в виде веток, лоз, цветов, виноградных ягод и плодов бутанхалы. Но это неправда. Видела живые лозы своими глазами. Все иллюзия: и вот откуда страх, вот почему прижимает к каменному полу. Только откуда здесь Талис?

Скадда направилась к окну, зажмурилась, потом взглянула снова: солнце все равно просвечивало через стекла-листья и стекла-ягоды. Неправда. Скадда громко заклекотала и встопорщила перья на загривке. А от страха в груди стало холодно.

— Талис, — послышались раздосадованные голоса кейнорцев. Онлон Тарети совсем не выглядел удивленным: ему уже передали?

Скадда протиснулась между окном и людьми из Собрания.

Новый рисунок на витраже: рысь в середине, с поднятой лапой. Вот уже настоящая, с пятнистым серым мехом, с яркими оранжевыми глазами, и теперь она стоит на подоконнике.

Зрение обманывает грифоницу: ту, у кого лучшее зрение. Несправедливо. Значит, надо присмотреться еще лучше. И коснуться лоз. Талис не могла наложить на них иллюзию, она просто изменила зрение, и все. Басмаданцы, конечно, не видят неправды.

А если кейнорцы скажут им про эту иллюзию, басмаданцы решат, что их гости просто сговорились?

Лозы коснулись щек Скадды, а Скадда заворчала и ударила их лапой. А потом ушла к кейнорцам.

Все участники Собрания вдруг сложили ладони, склонили головы и встретили возгласами огромного халгурнита: он пролез сквозь окно и встал рядом с Талис, а потом что-то непонятно и гулко произнес. Крылья Скадды тесно прижались к телу от страха, лапы не двигались. Глаза халгурнита сверкали изумрудным.

— Басмадан говорит, — Рамул переводил слова людей из Собрания, и его голос при этом подрагивал, — что не понимает речь лаохорта-гостя, но признателен ему.

Страх мешал думать как следует, и злило, что его нельзя выкусить, как блоху.

— Скадда, раз ты тут одна меня слышишь, передай всем.

Скадда повторяла ее слова, не упуская ни единого и глядя при этом на Талис с подозрением. Отступила от обоих лаохортов подальше: все-таки сильно давило.

Талис сказала, что встревожилась, ведь люди, которые отправились на помощь экспедиции, давно не возвращались. Она отметила, что не хотела беспокоить Басмадана и так заявляться на чужую землю, но выбора не было. Талис давно знала: суда ходили от Онвады кратчайшим путем. Поэтому просто помчалась напротив Онвады, так и нашла корабль. Хотя, скорее всего, у нее еще были шпионы. Еще Талис сообщила, что от Легонии отделился Гахарит и, неожиданно, Долина: Моллитан, Ламейна и половина Хинсена.

Раз лаохори доверила грифонице такую роль, значит, и басмаданцы приглядятся к зверям получше. Какой бы Талис ни была подозрительной, все-таки она спасла Рагнара. Скадда еще раз на нее взглянула: искоса. И задумчиво чиркнула клювом.

Еще Талис подтвердила, что иллюзии — это ее дар, и что кейнорцы их видят, хотя с Талис напрямую не связаны. Все потому что она очень древняя лаохори. И, подойдя к кейнорским людям, Талис дала им себя коснуться: руки прошли насквозь.

Басмаданцы поверят, что Талис очень древняя, в отличие от Кейнора. Кейнор бы не выдержал такое путешествие и не стал бы так рисковать.

Даже если бы он очень быстро помчался над морем, вьорты все равно бы его почуяли и догнали, а древнюю Талис они боятся больше, чем прочих лаохортов. А еще его быстрее потянуло бы назад, и он быстрее начал бы терять силы вдали от своей земли. Вихрем тоже нельзя мчаться очень долго.

Конечно, Талис не сказала, что Кейнора еще и ранил вьорт.

— С Рагнаром все хорошо? — спросила Скадда, когда Талис остановилась. Талис кивнула.

Ничуть не сомневалась.

Басмаданцы все сообщали своему лаохорту, и тот посверкивал джунглево-зелеными глазами, произнося непонятные гулкие слова, от которых будто замирала кровь.

Басмаданцам ведь этого хватит? Или они не поверят, что иллюзии создает Талис?

Затем Олла попросила передать Талис план о морском пути, и Скадда передала.

— Мне то же самое написали те, что остались на корабле. И я успела кое-что для вас сделать, жители города Ваграхисы. После того, как Басмадан почуял меня и пришел ко мне, он показал мне одну опасность. Угрозу, которая скоро бы обрушилась на ваши города. Он решил воспользоваться случаем, чтобы не сражаться с ней в одиночку.

За окном раздался крик: почти птичий, но искаженный. Он словно переходил в шум обрушения горной породы, в грохот раскола земли.

Скадда, выбежав на улицу, взмыла в небо. Существо шло по крышам, опираясь на огромные передние лапы-крылья: сделанное из земли, поросшее кустарником, похожее на джунгли Басмадана. С мордой, в чьих очертаниях едва угадывался клюв. Люди прятались: словно вьорт мог их съесть.

Рядом свистнула Ньёлин. Скадда щелкнула на нее клювом и бросилась к чудовищу: увидеть его глаза. Голову изнутри словно сковало льдом. Мимо пронесся страх, точно по костям провели льдиной.

Он вот-вот должен был сойти с ума, как все вьорты. Стать чудовищем. А Талис его вовремя нашла — но зачем привела сюда? Вот Талис и вьорт уже на площади между домами, и лаохори бегает вокруг вьорта — а Басмадан скалится, обхватив лапами крышу дома, где заседает Собрание.

Скадда сильнее ударила крыльями, приближаясь к Талис и вьорту: и ничуть не безрассудно. Если он ей и навредит, никого это здесь не ранит.

Ньёлин неслась следом — Скадда ее заметила, глянув назад. Заворчала на нее: но при этом с одобрением. Тавиама — смелое существо, пусть сегодня она и повела себя очень глупо.

Красный тавиам взлетел наперерез синей Ньёлин. Скадда все быстрее летела дальше к вьорту, а вслед раздавался клекот тавиамы.

Вьорт то выл, то скрипел, будто ломались древние железные ворота. Талис к нему медленно подступала. Но вьорт же совсем не нападает, что она делает? Почему именно в городе?

Почему Рагнар заслонял от нее крыльями? Что он знал?

Скадда приземлилась рядом с вьортом, как с ожившим холмом, что вырвался из джунглей.

У него темные мутные глаза, неразумные — и мечущийся взгляд. Вьорты опасные, их надо гонять в морях, но кому он мешал в этих джунглях? Он жил очень далеко от людей, он бы точно сюда не прилетел, зачем же ему? Он даже сейчас не кидается на лаохори.

Вслед за Скаддой он не летел, это точно: и никак бы не ощутил вдалеке чужого зверя. Даже если бы ему стало вдруг интересно, что это за зверь.

— Он боится, — крикнула Скадда и сама чуть не сжалась от страха. — Ты нашла самого безобидного. Как вангур в Моллитане, когда мстил за своих, ударил Кенну. Мне не нравятся вьорты, но никого он не трогал!

Талис взглянула на Скадду — жгуче-солнечными закатными глазами. Как на самого скучного мотылька или муравья. И отвернулась.

— Я его увидела раньше тебя, и пробыла здесь дольше. Я знаю. Он живет далеко от людей.

Вьорт скулил перед ней, прижимаясь к камням: крылатое существо, забывшее, что у него есть крылья.

— Ты нашла вьорта, чтобы доказать свою мощь, — вырвалось у Скадды. — То, что ты можешь связать Басмадан и себя.

Зрачки вьорта расширились. Крылья бились, похожие на куски отслоившейся от скалы породы. Растения в шкуре завяли и подгнили.

— Что со вторым вьортом, птичьим? Что с ним произошло?

В глазах Талис наконец-то мелькнуло удивление: как если бы она нашла жука с интересной расцветкой.

— Ему здесь тяжело, отпусти его. Он никого не трогал, правда! Он ведь живой!

Вьорт мотнул головой и вытянул морду к Скадде, щелкнув клювом. Будто узнавал, будто даже старался что-то сказать. Внутри будто родился теплый поток, как под клубящимся облаком. Взгляд вьорта стал чистым, блестящим.

Лаохори метнулась между ним и Скаддой — и обдало страхом. У Скадды подкосились лапы. Вьорт отчаянно крикнул и, распахнув крылья, рванулся в небо, а Талис кинулась за ним вихрем.

Не догнать — даже крыльями. Ничего не сделала. Как тогда, с друзьями, убившими телят. Если бы тогда не промолчала, Тагал бы не умер?

Спустя миг Талис опять возникла на площади: из вихря. Басмаданцы обступали ее, радостно вскрикивали, кто-то из них склонял головы, кто-то играл на инструментах. Скадда взмыла высмотреть вьорта, но ничего не увидела.

Басмадан следил с крыши, щуря настороженные ярко-зеленые глаза.

Уходя с кейнорцами к воротам, Скадда слышала, как они хвалили Талис, как говорили, что теперь басмаданцы точно согласятся на морской путь. Рамул переводил слова местных людей: Талис сильна, Талис помогла Басмадану. Басмаданцы свяжутся с Кейнором, а Гахарит с Талис получат выгоду от посредничества. Талис сможет иногда гонять вьортов на морском пути поближе к Ориенте, пока у Гахарита не появится лаохорт. А еще упоминали, что басмаданцы теперь готовы к переменам: то есть, согласились пользоваться тем же, чем и кейнорцы. Оставалось еще, конечно, встретиться с Большим Собранием.

Рядом растерянно клекотала Ньёлин.

Лаохорту Гахарита будет трудно с вьортами. А морской путь людям нужен поскорее. Талис заберет Гахарит, а может, и часть Кранара? Расширит территорию, докажет силу, совсем как обычный зверь, совсем как говорила Венти? Как говорят призыватели.

Вьорт же опять становился почти нормальным? Вдруг он не стал чудовищем, а облик просто поменял из-за страха? Тавиамы мирные, и вьорт у них тоже может быть мирным. Надо слетать и посмотреть, что со вторым. Запомнила там Веннту.

Онлон Тарети говорил про сосуды, которые выкопал, и про деревья, о которых раньше не знали даже ларгуты, а он нашел. Тут же возник интерес, и Скадда, развернув уши к Онлону, подбежала поближе.

— А ты еще и халгурнита повалила, — он прищурил глаза. — Вот это ты хорошее дело сделала, а. Ньёлин, иди-ка сюда. Ньёлин, лапка. Самая смышленая из них. Самая первая к нам пришла, ушастая, интересная. Скадда, а ее ж правда так зовут.

Ньёлин щурилась, когда ее гладили, и Онлон даже ненадолго поднял ее на руки. Потом тавиама подошла к Скадде и глянула немного растерянно, с непониманием. Осмысленно. В отличие от тех тавиамов, что жили с вьортом.

Если он не дает тавиамам стать разумными, значит, он не нужен? Но это же не значит, что его можно мучить.

Скадда пригнула уши.

14 кадала, Еса

Сначала понадобилось поработать с серебрянкой, порошком алюминия: летающего металла, из которого делают аалсоты. Скоро магниевая лента зажглась от смеси шустрым огнем, чьи языки плели пламенную веревку, стремясь вот-вот вырваться из вытяжного шкафа. Если ленту вытащить, они не тронут ту, кто их призвала: эта мысль загорелась в глубине головы, будто и там проводился опыт. Еса погасила ее поскорей.

— Отвлекло тебя от вьортов? — поинтересовался куратор, когда Еса закончила последнее задание в практикуме.

Еса кивнула. А пока собирала вещи, размышляла про вьортов.

Тех, кто живут рядом с Каурой, Лафенграс гоняет уже часто. Птицы о вьортах теперь молчат: лишь пару дней назад сказали, что вьорты злые, дерутся, а Лафенграс и правда никакой не звериный лаохорт.

Вьорты опасные, но и опасное для чего-то нужно, как тот же огонь. Вьорты правда могут быть мирными. Ученым это надо признать. И надо исследовать, как долго это мирное состояние может продлиться и от чего на самом деле зависит.

Моллитанцы считали Лафенграс полувьортом: но сейчас, конечно, все мысли об этом убирают в самый темный чулан внутри головы. А ведь Лафенграс доказала, что сущность вьорта — это точно не что-то запретное и не что-то однозначно плохое.

— Приезжай к нам еще в Кауру, — сказал, когда прощались, танер Соллатур. — А еще хотят у нас провести аналог объединяющей Аттестации, вон как. Надо ведь, чтобы к нам все-таки почаще ездили. Особенно кейнорцы. А ты Кейнор уж очень хорошо знаешь, только ко вьортам лезть там не надо, уговор?

Это классно, так хочется в Кейнор: правда, огонек радости дымит и гаснет, будто бросили туда неподходящую бумагу. Например, газету со статьей про Марту.

С противоядием ничего так и не сдвинулось с места: но грифонам никак без него нельзя. А Моллитану очень нужна грифонья Гвардия. И надо попробовать на это повлиять, хотя бы чуть-чуть.

— Танер Соллатур, а можно от вас рекомендацию в лабораторию Асурского универа? — и Еса улыбнулась. — Ведь если я не буду изучать состав растений, вернее, помогать в этом, то навыки растеряю.

— А время не растеряешь? — подмигнул куратор.

— Я больше на экономику его не трачу.

— Будет рекомендация, как знаешь. Но, если слишком будешь задерживаться в лаборатории, имей в виду, на меня свои прогулы не скидывай.

Еса кивнула. Вот и здорово получилось.

На вечерних улицах — тишина. Тирис молча сидят, нахохлившись, и наблюдают блестящими крапинками глаз. Перья у всех блестят: черно-зеленые, здоровые, симпатичные. Все-таки получилось птицам помочь.

Дороги плавятся в бело-золотом каурском вечере, а прохожие от этого света как будто все загорелые: или смуглые, как халькарцы, зачем-то приехавшие в Кейнор. Уже так не хочется переживать из-за всей этой политики, а все равно каждый раз новости включаешь вечером: борясь с тревогой.

Флаги на заборах и в окнах — темно-зеленые с желтой и салатовой полосами. Цвет Долины и цвета Лафенграс, теперь уже совсем независимой.

— Ламейна в выигрыше, зараза такая, — говорили прохожие. — Правитель-то у нас будет ее.

— Мы же теперь один регион, какая разница. Алодис хорош, мало ли чей.

— Слушай, а чего там больше вьортов считай нет, на побережье, а? В Ламейне-то? Лезли же так, а теперь как будто боятся. Алодис Гремиор, что ли, и с ними договорился, как с иллатами?

Гахарит теперь тоже страна, и говорят, про зверей там все законы останутся прежними: из-за Луи. А жители еще одной северной льеты, Феаллин, голосовали за Легонию, но непонятно, как связываться с ним теперь будут. Между Феаллин и другими льетами — Гахарит и Лафенграс.

Лаохорту Легонии совсем теперь плохо. Очень сильно ему досталось. Он отчасти похож на Лафенграс: она тоже вредила сама себе.

Нир рядом со своим домом дожидался, у столба, и Еса к Ниру побежала, а он — навстречу.

— Еса, у нас кранарцы, — сказал Нир на ухо.

Беспокойство пронзило вспышкой. Зато и Нир, и его семья не одни. И хорошо, что они про Марту все знают: как она у себя удерживала и как пыталась заставить шпионить. Когда уже она успокоится? Еще хорошо, что в Кейноре все-таки будут не настоящие отряды Марты, а немного другое. Нельзя ей вмешиваться в чужие дела, и в том числе — в дела зверей.

Мягко-затхлый воздух дома у Нира — успокаивающий какой-то, и почему-то все здесь знакомо, даже роспись колосками на вешалке будто уже видела где-то. А голоса кранарцев, идущие из-за застекленной двери — тяжелые, чужие. Валуны настоящие.

Из маленького коридора, где каждый раз хочется, как в детстве, домик себе сделать из курток и сумок, Еса с Ниром зашла в кухню — просторную, с маленькими окнами в соседние комнаты и зачем-то в шкаф, а еще с огромным окном на веранду. Кранарцы сидели на стульях у этого окна: те самые, что общались с врачом. Кисло вспыхнуло в голове: будто пошла химическая реакция и сейчас поднимется дым.

А рядом с родителями Нира за столом сидит незнакомец: светловолосый, с бакенбардами, усталый и хмурый. Еса и Нир подвинули себе табуретки к столу.

В маленьком окне, закрытом курткой, эта самая куртка шевельнулась, и появилось лицо девочки, одной из сестренок Нира.

— Кела мне ее напоминает, — усмехнулся Нир. — Кела — моя ученица, я вас познакомлю, хорошо так все схватывает.

Еса улыбнулась. Сама к нему эту ученицу и привлекла.

— Мы хотели бы знать, какое у вас дело к танеру Ашенуру и тенне Виланар, — заявил один из кранарцев: Еса в тот раз, у больницы, говорила именно с ним. Сейчас он обращался к незнакомцу.

— Кордан Марански, — тихо сказал Малет Ашенур, отец Нира. Девочка в окошке исчезла и поправила куртку. — Хотел знать бы причины этого вашего поведения. Вы такой же гость, как и танер Холленур.

Это же фамилия Каи. Вдруг ее родственник? Он даже похож на нее чертами лица.

— Понимаю, это может выглядеть неуважительно, танер Ашенур, — Марански снял куртку с сиденья одного из стульев: под ней оказалась коробка. — Но мы, в свою очередь, хотим знать причины вот этого, и думаем, что вы с супругой можете объяснить, как бывшие сотрудники биостанции Кауры. Мы это поймали недалеко от биостанции.

Не смущает их собственный шпионаж ничуть. Еса стиснула холодные пальцы и глянула на Нира, а он к коробке внимательно присмотрелся. Оттуда выпустили птицу, бело-голубую, мягко светящуюся даже под лампочкой, как снежинка, и она по комнате замерцала, села затем на ветку домашнего деревца и стала покусывать пальцы на лапе. Синна Виланар, мама Нира, выключила лампочку. Птица, конечно, очень слабо светилась, по краям перьев, но и от этого затененная комната показалась волшебной. А на веранде сиял ярко-янтарный солнечный свет.

Нужен атлас птиц, ведь атлас бабочек дома есть, а птичьего нет. Если это вообще природная птица, так-то. Таких птиц ведь могли как-нибудь вывести.

— Птица, причины биологические, — сказала Синна.

— В коробке что находилось до птицы? — негромко поинтересовался Малет Ашенур. — Может быть, в этом дело. Если она съела что-то важное, боюсь, не возместим. В Моллитане, сами знаете, нужно быть поосторожнее.

Нир улыбнулся краем рта, а Еса коснулась стола кончиками пальцев. Мягко-снежный свет птицы хотелось себе забрать и укутаться в него, как в одеяло.

— Такое оперение невозможно с точки зрения биологии, — подал голос второй кранарец.

— Очень хорошо, что вы в состоянии общаться с биологией и узнавать ее точку зрения, — ответила Синна, разливая тимис с малиновым запахом. — Предлагаю вам тимис, но, может, вы заподозрите, что это не малина в нем. Сказать по совести, это и правда не малина.

Птица насвистывала, вертелась и смотрелась на себя в оконное стекло, словно понимая, какая она замечательная.

— Они умные? — шепнула Еса. — Я про таких птиц.

— Они хорошие, — ответил Нир.

— Вы заявляете, что это обычная природная птица, — медленно сказал Марански и кивнул, будто невидимому собеседнику чего-то подтверждал. Словно Марта прямо сейчас могла за ним следить.

— У нас много странных существ, — Малет, подойдя к деревцу, осторожно накрыл птицу руками, а когда поднял ее, она неподвижно сидела на ладони: как замирают ящерица или краб, если их на ладонь сажаешь. Наверное, поэтому и в коробке спокойно сидела. — Это эндемики.

— Не сомневаемся. Однако вы не связаны сейчас напрямую с биостанцией, не обязаны хранить ее тайны.

— Мы беспокоимся за себя и за Кейнор, — добавил второй кранарец. — Если вы сможете нас ввести в курс дела относительно рисков, связанных с нашим соседом-Моллитаном и его, скажем так, разработками, то будем признательны.

Танер Холленур покосился на кранарцев — так же как Кая смотрела на кранарские продукты и лекарства в Талис.

— Имеете в виду риски от светящихся птиц, правильно понимаем? — спросил Малет.

— В том числе.

Нир забрал у отца птичку, а потом, приглаживая ей перья, к Есе принес, и Еса забрала себе маленький огонек, живой и тепло-пернатый. На стенке теперь жил закатный отблеск, только с тенями веток, как будто солнце нарисовало картину. Еса подняла птичку, и она, отбросив тень, эту картину дополнила. Нир улыбнулся по-лисьи симпатично и остро.

— Для вот этого можно использовать и обычных птиц, — Марански забросил свои слова в тишину, как камень в воду.

— Точно так же бы не вышло. Когда свет отбрасывает тень, это интересно, — заметила Еса. С какой-то особой легкостью.

— Это не пустые тревоги, — невозмутимо продолжал Марански. — В Талис мы видели существ, которых присылали с биостанций Моллитана.

— Судя по дару Талис, вы могли увидеть там вообще все, что угодно, — сказал Малет Ашенур.

— Хорошо, если не хотите озвучивать при молодых людях и при вашем госте, мы поговорим без них. И нам в любом случае нужно поговорить с танером Холленуром.

— Не нужно, — отметил танер Холленур.

— Вы уже убедили нас в том, что говорить нам не о чем, — отметил Малет. — Мы вас, в свою очередь, убедить не сумели. До свидания.

В конце концов кранарцы ушли, а родители Нира с танером Холленуром удалились в другую комнату.

На биостанциях Моллитана наверняка есть и что-нибудь даже опасное. Но люди из этой моллитанской семьи — друзья, и не обязательно они связаны с какими-нибудь опасностями. А Марта уже доказала, что ей нельзя доверять.

Птичка так и грела ладони.

— Силлин? — вспомнилось название.

— Силлин, — ответил Нир. — Пошли, я тебе про них расскажу.

Еса вместе с Ниром вышла под последнее тепло уходящего дня. Маленькая жизнь дремала в ладонях. Подступающая ночь казалась протекшей ручкой, и ее синие чернила смешивались с акварелью солнца.

— Холленур с моими посоветуется насчет каких-то актарийских дел, — негромко сказал Нир. — Сейчас что-то пришлют из Ламейны в Тофир, новое оборудование, скорее всего. А нам уже такое присылали.

Птица шевельнулась в ладонях и голову спрятала под чуть светящееся крыло.

— Эти птицы же — селекция?

— У нас тут есть, в общем, новые способы селекции, — Нир почесал затылок и сел на дощатый пол веранды.

— Просто их не принимают, — Еса кивнула. — Как Лафенграс.

— Ну, все-таки это научно объяснимое, многие из наших это примут, но там сложно. В других льетах — странах — не примут. Поэтому, хотя людей за это и награждали, но все тайно. Мама с папой напрямую над таким не работали, они просто выращивали всякие саженцы, но они кое-что знают.

Рыжий закатный свет, кажется, в мысли проник и осветил их — так сделалось радостно. Прикоснулась к настоящей тайне. И Нир доверяет. Еса к нему подсела.

— Птицу отнесем на биостанцию?

— Да, давай. То есть, когда расскажу.

О том, что удалось расшифровать записанное в генах, давно уже читала, но это казалось тем, чем ну очень серьезные люди занимаются, до которых как до солнца. А теперь будто и правда до солнца достала.

Здесь, на биостанции, пару лет назад научились искусственно менять генотип живых существ, будто книжку по чуть-чуть переписывать. Всего пару строчек. В целом понятно: и жутковато, и интересно очень. Еса об этом сказала Ниру.

— Вот родители так и подумали, что ты так отнесешься. Поэтому я и рассказал. Но там ничего такого прям серьезного, на самом деле. У этих птиц просто мицелий, что ли, на перьях может жить. Что-то такое. От основного вида они мало отличаются, он серый с зеленым, живет в глубине Долины.

— Интересно, получится ли бармелы так поменять, чтобы их можно было нормально есть? Но тогда другие их свойства могут исказиться, так-то. Если сильно вмешиваться, это же как сильно разжигать костер.

— У нас считают, что человек так, ну… благодарит. Когда так изменяет. Свои возможности, что ли, использует на полную, и природные — тоже. Сам я не знаю. Птички симпатичные. Но вот если в природу таких выпустить, то в природе они только помешают. Никто к таким светящимся там не готов, и не будет готов. Пусть лучше просто у нас такое будет, раз оно уже есть.

— Хелеманы тоже такие измененные?

— Да, но про них я мало чего знаю. В общем, с ними получается пока что не очень.

Очень верится, что семья эта — искренняя: и при этом не хочется быть глупой, не хочется обманываться. Но у каждого есть свои тайны, все-таки. И своими очень хочется делиться с Ниром.

Не успела ему рассказать свои идеи про вьортов, на прогулках было совсем не до того, и еще как-то все волновалась. Хотя Нир все, конечно, поймет. Правда, о том, что люди, наверное, могут изменять вьортов, говорить ему неловко, все-таки.

Птичка уснула. Это ведь побочное действие от «новой селекции» — что она такая спокойная, когда в руках?

— Вы с хелеманами совсем не осторожные, — улыбнулась Еса.

Как и Лафенграс поначалу не была осторожной. Думала, все ее примут.

На одной ладони птичка спала, а другая ладонь Есы медленно приближалась к руке Нира. Нир поймал пальцы, и в них потеплело сразу же.

— Иногда слишком осторожные, — задумчиво сказал Нир. — А иногда, ну, думаем, что все обойдется. Как будто осторожности хватает только на Долину, и с более познаваемым осторожничать уже надоедает.

— С птицей обязательно надо осторожнее.

— Ты ей не навредишь. Я знаю.

Его лицо — неожиданно близко. На лбу у Нира — чуть-чуть закатных отблесков. Совсем уже нет расстояния, и внутри шарахает, как крылья огромной птицы. Силлин, что выросла до горизонтов, как лаохорт или вьорт, и крылом по морю задела, мягко волной в лицо плеснула, в губы.

Когда опять появилось расстояние, губы остались теплые, как костерок. На лбу у Нира не сохранилось света, и Еса к нему лбом прижалась — будто так опять появится отблеск.

— Проверил, точно ли не наврежу?

— Нет, я раньше это понял. Поэтому повел себя, ну, таким образом.

— Это я себя так повела.

— Нет, — улыбнулся Нир.

— Потому что это общая задумка была. Одновременная.

— Да.

В груди тоже костерок плескал, а рядом метнулась лисичка-синнаяра, обнюхала силлин, фыркнула беззвучно и блеснула глазами-северным сиянием. Нир, прислоняясь к Есе теплым плечом, наклонил голову к лисице, а та приоткрыла пасть.

Мысли пробивались через теплую пелену.

Надо как раз сейчас Ниру все рассказать про мирных вьортов. И кое-что проверить. Еса достала листок и ручку из кармана штанов: рядом с Каурой, конечно, вряд ли кто-то из диких животных умеет писать, но привыкла с собой носить.

«Это научно важно, и я никому не скажу. Ты мне и так доверила важнейшую тайну. Вьорты до тебя превратились в чудовищ, или потом? — Еса записывала очень быстро. — Я ведь уже видела, как изменился Олаан».

И Ниру все об этом рассказала, правда, коротко: он не любит, когда мучают птиц, а Олаан был все-таки птичьим вьортом. О том, что вьорты могут быть мирными, Еса тоже ему сообщила: и о теории, что, может быть, люди и лаохорты невольно изменяют их своим разумом. Неожиданно легко получилось об этом сказать. А Нир очень внимательно слушал, с интересом, как будто звездочки вот-вот зажгутся в глазах: вот такого от местных ученых и ожидала.

Нир кивнул своей лисице, положил Есе руку на ладонь и коротко все пересказал Лафенграс, а она отвернулась, и хвост у нее взметнулся. По ее шерсти огонь пробежал и потух.

Она и правда не изменилась, просто смогла утаить свою сущность, получается. Смогла приобрести из-за Нира облик лаохорта.

— Говорит, что Олаан просто изменил вид, как все вьорты, — передал Нир. — Лафи, не уходи.

Ей интересно, и она не уйдет, конечно. Но злится она, не хочет, чтобы ей напоминали про ее сущность. А если присутствие живой страны и правда может вьортов изменить, превратить их в чудовищ, неужели никто из других лаохортов за тысячелетия этого не заметил? Еса прикусила колпачок ручки.

Лаохорты — как люди. Верят лишь в то, что не нарушает их картину мира, даже если обратное доказывают им много раз. Им сложно поверить, что они могут на кого-нибудь плохо влиять. А Кайрис смогла бы принять, что лаохорты искажают вьортов?

Синь сгущалась, и глаза Лафенграс все сильнее горели ярко-салатовым. Она — лаохори, у которой нет человеческих границ. Ожидание взмахнуло крыльями, сияющими сквозь темноту.

— Она знает про эту работу с генами? — уточнила Еса, а Нир кивнул. — А Кае скажем?

— Да, думаю. Она же наша. Может, ее родители знают.

«Лафи, я понимаю тебя очень, — записала Еса. — Если лаохорты влияют на вьортов, такое, конечно, нельзя знать зверям. Многим людям тоже нельзя. Но ты ведь стремишься к научным знаниям. Твои люди и так очень много хранят секретов».

Лафенграс, отгибая уши, что-то сказала.

— Слушай, она говорит, один местный вьорт был спокойный, когда она за ним следила издалека, — произнес Нир. — При ней сразу изменился. Она думает, это потому что вьорты по природе злятся на лаохортов. Второй уже был обозленный, когда она его встретила. Такой, вроде оленя. Передает, что все может быть.

Как классно.

Она — лаохорт, больше многих других стремящийся к знаниям. Она в этом очень похожа на Кайрис.

«Ты можешь за вьортами опять издалека проследить, — предложила Еса. Научный смелый интерес сжигал всю неловкость. — Чтобы узнать правду. Изменятся они спустя много времени, если к ним лаохорты так и не подойдут, или нет».

Лафенграс ответила кивком и приоткрыла пасть. Интерес полыхал костром.

«Слушай, а вот этот огонь, — ну как здесь остановиться? — У тебя в шкуре. Он появляется от эмоций?»

Лафенграс резко вскинула острую морду.

— Она про это говорить не хочет, а собирается к морю, к кораблям. Не хочет без нас. В Саконес, не очень далеко, — сказал Нир. — Давай туда с ней рано утром поедем на электричке. А сейчас вот птичку отнесем.

Классно. Завтра ведь выходной.

— Я тогда скажу своим, — добавил Нир, — и скажу, что ты моя девушка.

Дыхание перехватило. Еса подмигнула Ниру — а он наклонился к бумаге — и записала:

«Мы не поедем к морю».

Лафенграс прочитала, и шерсть у нее сразу вспыхнула — так просвечивал вьортский облик. Значит, правда он проявляется от эмоций? А у вьортов особенности внешности тоже от эмоций зависят? Всякие лианы и огоньки. Еса шепотом передала все это Ниру.

— Но если покажешь лианы на лапах, поедем, — сказал он, и у Лафенграс — в свете ее огоньков — шерсть на лапах сделалась серой, в ней возникли лианы. Еса заулыбалась. Иногда Лафенграс все-таки такой зверек.

Забежали в дом, и опять в груди сильно шарахало, пока Нир объяснял все своим.

— Хорошо, не проспи, — ответил ему Малет Ашенур.

— Это морю от меня, — сказала Синна, передавая Ниру несколько тонких веток домашнего деревца. И Есе улыбнулась, а Еса — ей.

— Тут ей нравится бывать больше всего, — объяснил Нир, когда спускались к докам по лестнице, обвившей склон, как каменная лиана.

Перила тонкие, железные, и холод идет от них к ладоням, а настоящими перилами кажутся скалы. Ноздреватая порода, желтая и слоистая, будто скалы кто-то набросал друг на друга: но в то же время они устойчивые, и лестницу берегут. Все в изъединах, с мшистыми островками жизни и стебельками мховых спор, с нерасчесанными травяными макушками. На земляных наносах раковины улиток перемешивались с галькой, бывшее живое роднилось с неживым, и все оживало, умытое белым солнечным светом.

А внизу, там, куда ведет лестница — морская синь, корабли, катера, плавучие доки, краны. Море тихое, гладкое, но в этом спокойствии обманчивость, море ведь лишь на время дает уют. Здесь, в бухте, не бывает сильных штормов, но вне ее, за острыми скалами, видно, как сражается с ними море. Выйдешь из бухты — и захлестнет, изрежет о скалы. Море и правителя Легонии убило. Никто им не может править. Кейнор с Легонией спорит о принадлежности Каргосского моря, но у всех морей есть четкий ответ: они принадлежат лишь себе.

У причала, куда спустились, никого не было, и только на одном из судов Еса увидела фигурки людей. От асфальта к плавучему доку шла ржавая цепь и канат, а на доке высился кран, как древний усталый зверь. Пахло свежестью и теплым металлом, и гул все заполнял: тихий, но уши от него закладывало, все-таки. Слева — травяной пустырь и вдающиеся в море скалы, справа — ограда войсковой части и ворота, и домик дежурного электрика, обнесенный сеткой. Серые деревья над ним сплетались ветками и выглядели старыми истрепанными кисточками, которыми небо покрасили в голубой цвет.

Эхом разносится здесь стук, идущий с противоположного берега, и ему вторят чайки. Суда справа — белоснежные, и мачты у них известково-белые, будто нашли и возродили огромных древних иглокожих, и теперь они служат людям. Военные суда подальше видны: серые, грозные.

Слева, у бьющихся о ворота в бухту волн, ржавел еще один корабль, большой: когда-то он тоже, наверное, был военным.

От Кауры до моря ехать всего три часа, и это уже льета Хинсен, вернее, бывший долинный Хинсен, восточный, отошедший Лафенграс.

— А ты сюда ездил часто? — поинтересовалась Еса.

— Я море не очень люблю. Больше лес нравится. Что-то мшистое, травянистое, темное и пронизанное солнцем.

— Как шерсть Лафенграс.

Нир кивнул.

— Но иногда очень тянет сюда, — добавил он.

Есть молодой человек. Нир. Ничего себе. Вроде и не поменялось ничего, это же Нир, тот самый Нир. А как себя теперь вести? Еще же ничего не добилась, чтобы иметь семью. Хотя он за руки просто держал и поцеловал. Ладно, ну успокойся, это же Нир, он совсем прежний, такой он и понравился.

Лисица кинулась со скал на ограду войсковой части, а потом и к морю. Золотисто-солнечная, совсем без лиан. Нир перед ней сел на полоску асфальта, обхватил лисицу рукой. Лафенграс поставила ему лапы на ладонь, а Еса рядом уселась и голову к ней наклонила, дотронулась пальцами до когтей. Они насквозь прошли, конечно.

— Она здесь общается с дельфинами, — передал Нир, когда лисичка открыла пасть. — Но они ее боятся. У нас тут дельфинов приручают, есть специальные загоны. И про боевых дельфинов тоже слышал, они могут обнаруживать мины. Их отсюда увозят, чтобы работать ближе к Халькару.

— А если погибнут? Жалко их.

Нир кивнул.

Но зато прирученные дельфины много общаются с людьми: и со своими сородичами тоже. К людям их приводят. И так у их вида развивается разум.

Нир опустил в море ветки, которые ему мама передала, и волны их унесли, а потом Еса вместе с Ниром и Лафенграс ушла на травяной пустырь. Дельфины играли в бухте, иногда выныривали у самых катеров, а за катерами сердились разбуженные пенные полоски воды. Лафенграс отправилась в море.

У берега, вокруг камней, сновали рыбки, и крабы выбегали боком, чтобы погреться на солнце. Такое чудо, так хочется за ними следить: и так хочется взять в ладонь, рассмотреть поближе. Еса руку осторожно протянула к крабам, а они клешнями срывали крошечные кусочки водорослей и тянули себе в рот. Быстро умчались от руки: и Еса воды коснулась. Щиплющее, теплое возникло в горле, в голову отдало: вот бы сейчас их поймать, какие же они ловкие.

— Она ранила морского вьорта, — шепнул Нир. — Сказала, что тебе это тоже можно сказать.

Только это случилось в Арме.

— А эти дельфины знают?

— Может быть.

Нир очень быстро схватил рыбку, положил ее себе на ладонь, а потом протянул Есе. Еса осторожно ее в руки взяла, подержала и отпустила.

— Мне рыбачить нравится, — сказал Нир. — И для еды, и так просто.

— А я не пробовала. Жалко их как-то, крючком же цепляют.

— Не знаю, интересно очень. В Кайрис рыбачат в полыньях, да?

— Ага, я видела. Нир, ты рыб тоже рисуешь, или только птиц?

— Рыб тоже, да. Добыл справочник по кейнорским рыбам и оттуда рисую, показать?

— Конечно! Слушай, ты рисунки потом не выкидываешь?

— Ну да, выбрасываю, когда надоедают.

— Мне оставь обязательно, не выбрасывай, — ну вот как их выкинуть можно? У него же так красиво все получается. — Ты и Ферру, которую нарисовал, выкинул?

— Я бы тебе оставил, ну, если бы знал, что тебе нужна, — Нир задумчиво почесал затылок и показался каким-то растерянным. Еса не удержалась и улыбнулась: а вот рисунок жалко.

— Знаешь, а вангуры тоже умеют рисовать.

— Это как?

Еса рассказала. А рыбьи стаи, бросаясь прочь от лисицы, блестели, как алюминиевый порошок-серебрянка, вот-вот и помогут море зажечь. Дельфины уплыли от лаохори, и Лафенграс уходила все дальше, к воротам бухты, а ее шкура поблескивала огнем. Еса оглянулась, но рядом людей совсем не было.

Лафенграс встала прямо над морем, глядя вниз, будто могла рассмотреть глубину. Развернулась к мертвому ржавому кораблю, и медленно стали отделяться от него фрагменты: куски обшивки, может быть, даже штурвал? Или что-то из кают? Корабль распадался, превращаясь в ржавый решетчатый скелет, и его фрагменты погружались в море, как новые дельфины: медленные, искусственные. Словно ими Лафенграс заменяла живых существ. Она просто так использует дар, для интереса, получается?

Фрагменты ложились на дно.

Надо получше описать этот дар. Еса бросилась к кораблю, заметила на бегу полянки желтых крокусов и перескочила их осторожно, а потом забежала на возвышенность, над природными воротами в бухту: и Нир догнал. Словно островок тепла такой рядом, и, если скроется солнце, все равно будет казаться, что рядом с Ниром оно светит.

Еса по-быстрому все самое главное отметила в блокноте. Части корабля, искаженные прозрачной водой, темнели под лапами Лафенграс, на дне, и Лафенграс на них глядела. Уже без всякого огня в шерсти.

У Лафенграс точно есть какая-то задумка: а Луи тоже придумывает интересные вещи. Он даже интересуется техникой.

Его законы считали странными и долго не принимали. Не приняли то, что он может обучать зверей письму и чтению. А еще он родился в восточном Хинсене: кажется, теперь понятно, кто ее зверь. Правда, это уже чужая тайна.

— Вы это будете исследовать? — преподавательница по химии, тенна Волманур, заградила собой свет всех лампочек лаборатории Асурского универа. — Танер Соллатур не предупреждал.

— Да, перед парой можно начать, — кивнула Еса.

— Ужас.

— Нормальный ужас.

Еса спокойно все пакеты с опасными растениями — каждый был подписан — разложила по маленькому столу.

— Можно же выяснить, какое вещество блокирует яд тулванги, — сказала Еса. — Вдруг оно в природе все-таки есть. Вот я и набрала побольше образцов всяких разных малоизученных растений из ваших лесов. В спецзащите, так что все со мной хорошо, — и еще в библиотеке Асуры посмотрела книгу про моллитанские растения: правда, не дали ее с собой.

— Давайте так. Я дам вам спички, а еще бумагу, сожгите это все. Мне, конечно, студенты их приносят. Но чтобы столько.

Еса улыбнулась. Новая, малоизученная, как моллитанские растения, веселая наглость заливала голову янтарным вечерним светом.

— Вы же сотрудничаете с Кейнором, ну и вот я решила с вами посотрудничать, как кейнорка. Сблизим кейнорских грифонов с Моллитаном. Слушайте, мы можем научную работу вместе сделать. Мою первую отклонили на конференции в Кейноре, потому что я предложила лечить зверей, а дасуле центрального округа Кранара это не понравилось, — должно сработать, моллитанцы ведь кранарцев обычно не любят.

Вот только совсем не хочется, чтобы моллитанцы на Эрцоге всерьез какие-то опыты проводили из-за бармелов. Стало тревожно из-за этой мысли. Нужно с ним обязательно поговорить.

— А это уже интриги, — сказала тенна Волманур. — Это мне уже нравится. Я бы тоже хотела с дасулой Кранара повздорить. Хорошо, приносите долинную мерзоту, но понемногу. И я не думаю, что вам стоит изучать их состав. Может быть, я что-то сама попробую сделать, спустя дней так пять.

— Нет-нет, я тоже буду изучать, — сказала Еса. Еще чего, пять дней. — Знаю, что я сейчас не смогу одна провести полноценный анализ, но это ведь моя задумка, нельзя же ее на вас сваливать. Я смогу вам уже серьезнее помочь, чем помогала танеру Эсети. И уже знаю, что одни антидоты реагируют прямо с ядами, действуют из-за реакций замещения и двойного обмена, а другие с ядами не реагируют, но устраняют последствия.

— Уговорила. Но по химии поставлю тебе пять из десяти.

— Нечестно, — подмигнула Еса.

— За прогул. Если ты будешь медлить, мы пропустим пару. Себе я тогда тоже поставлю пять.

Еса с улыбкой кивнула.

16 кадала, Дайгел

«В округе Олкаравес подтверждены первые десять случаев заболевания».

Смятая газета отправилась в урну. Стоило два дня подряд врать, что в западных округах никакой чумы? Ничего, сделают кранарцы эту вакцину. Дрянь дальше не продвинется. Поддержать надо своих хоть этой кривой надеждой.

Дайгел повернулся к морю, к теплоходу, что повезет в Ташчин. Все записи об Алеарте отдал отцу, и без них от этой льеты осталась оболочка, гудящая отдаленными голосами ее жителей. Голос Табона тоже слышался: вон он, стоит на палубе, весь в белом. Решил и местным деревьям показать, что на них похож. Они уже распускаются, не дожидаясь конца зимы: а раз такие безмозглые, то могут ему и поверить, что он сородич.

В Алеарте ничем не подсобишь Кранару, а вот в Ташчине — можно. Есть кое-какой замысел на будущее.

Рядом с Табоном уже собрались те алеартцы, что отправятся в плавание. Не видел, чтобы на палубу поднимались легонийцы других народностей.

— И благодарим еще раз за теплый прием в столичном регионе, — с улыбищей закончил гартиец. Стоп, это когда астельцы успели побывать в Инисе?

Вот уж кому Легония устроил теплую встречу, так это своим чиновникам. Пожал бы ему лапу или крыло, пусть он и неосязаемый.

— В каком смысле — столичный регион? — спросил Дайгел у Энкела, который все разглядывал фотокарточку да улыбался. Хоть и претит лезть в чужие дела, но Энкелу интерес как-никак важен. — Что, твои?

Энкел сунул фотокарточку: на ней улыбались вихрастые паренек с девчонкой, оба алеартски-светлые и синеглазые.

— Посмотрел им радиоприемники, оказались исправные, но они говорят, это все равно благодаря мне, — сказал Энкел. — Признались: если бы я в ближайшие дни не пришел, сломали бы нарочно, тогда я точно пришел бы чинить.

Алеартцы, решившие остаться на берегу, тем временем тянули к теплоходу ящики с письмами. Никак и халькарцам теперь начнут писать. Тьфу ты, отстали бы уже все от Кейнора.

— Твои ничего не передают в Астелнал?

— Нет, но попросили привезти оттуда сказки. Разве не знаешь, почему столичный регион?

— Далия теперь столица Легонии, — подала голос Кита, а Энкел кивнул.

Кита стояла на краю пирса да глядела через море, высматривая за горизонтом свою драную Астелнал. Басна лежала с ней рядом и стучала хвостом, пугая рыб в ведре. После Талис-Ориенты, халькарцев и Киты новость про Далию из той же серии, как если бы узнал, что вон те две рыбы — из одной кладки икры. Никакого интереса.

В кранарском Арноде этой рыбой все кишело, да и тут, если приглядеться, она то и дело мелькает на фоне песка и отсвечивает боками, как мутное стекло. Лучше уж рыбный дух, чем чумной.

Море гнало астельцев тычками в кораблиные бока. Пора уже на борт. Где ж там Юнна?

— Мы тогда у меня дома выполняли заказ, а Легония в это время взял и снова пришел к Ваммельхолу, — сказал Энкел, положив Ките руку на плечо. — Кто увидел, тот прибежал. Легония объявил, что мы всегда хотели, чтобы в стране все стало лучше, и что мы не предавали его никогда.

Особенно во время первой Кейнорской революции, когда Алеарта объявила о независимости.

Звери тоже бродят рядом с причалом. Безобидные, ясное дело: лисицы, лани, пара молодых волков. Но уж эти не поведутся на заискивания заморских гостей.

— В Далию надо съездить! — удалось разобрать в нелепо-восторженных выкриках, доносящихся из алеартской толпы. — В столице закупимся! Сапоги там должны быть самые лучшие, столичные! И пряники.

Пряников им. Даже местные чайки и то не такие беспечные.

Дайгел все-таки вырвал лист из новой тетради, чтобы немного записать про настроения в Неламе. А на краю листа чужой карандаш изобразил волну, да прямо-таки настоящую. Правда, не такой уж и чужой.

— Явилась, — Дайгел нарисовал на этой волне кривой корабль из двух треугольников.

— Вклад Кранара в талисское кораблестроение? — поинтересовалась Юнна, сзади обхватив за плечи.

— В кранарское. Это кранарская волна, листок-то мой.

— Это моя, — Дайгел взял Юнну за руку и перевел взгляд на Табона, — специалистка по аммонитам.

На теплоходе познакомиться они не успели: Табон все крутился вокруг алеартских гостей, да и правильно делал.

— Я тебя убью, — сказала Юнна шепотом, и края ее губ чуть заострились в улыбке.

Табон вопросительно приподнял бровь. Порыв ветра шарахнул в лицо, и рядом пронеслась, что-то уронив на крышу, грязно-серая чайка.

— Юнна Эсколь сказала это на своем родном талисском, — сообщил Дайгел. — Говорит, ей до того нравятся аммониты, что хочет, чтобы и я их напоминал.

— Счастлив познакомиться, — кивнул Табон. — Кордан Эсети, тен… карин Эсколь, скоро придут люди для проведения контроля качества, это займет много времени, а я бы не хотел, чтобы вы здесь скучали.

Дайгел, пройдясь по краю крыши, окинул ее взглядом — та еще подделка под море из-за своего волнистого шифера — и пнул брошенную чайкой коробку из-под астельского печенья.

— Айда проверим качество местного моря, — сказал Дайгел, развернувшись к Юнне.

— Рыбы до сих пор здесь мало, — с благодушно-искусственным выражением лица произнес Табон.

И нет никаких пограничных катеров между северным и южным Ташчином. Видать, Астелнал в этом смысла не видит, ведь северному Ташчину по уровню развития до нее далеко. Все равно ее паскудный дар — влияние на людские эмоции — не даст сблизиться ташчинцам с разных берегов. А еще она, должно быть, хочет показать островным, что никто их не отделяет от сограждан силой. Дескать, это их выбор — не связываться с соседями. Хитрющая дрянь.

Спустились с Юнной по пожарной лестнице, затем по деревянной, приставленной к ней. Внизу ожидала Кита, а рядом с ней торчали несколько искусственно-добродушных астельцев.

— Там есть вьорт? — с каменным лицом спросила Кита и скрестила руки на груди.

— Нет, у тебя в сумке поселился, в бутылке с лимонадом, — ответил ей Дайгел.

Расскажет Астелнал своим людям-то про Киту, или нет?

— Иди борись с морскими, — добавил Дайгел.

— На лодке, — кивнула Кита. — Уже знаю, где ее можно взять.

Юнна чиркнула зажигалкой, а Дайгел махнул Ките и сел на скамью. Часть перекладин в сиденье — из дерева, часть — из металла, а у ташчинского дома-новостройки и двери железные, и балконы. Астельский металл вытесняет на Ташчине дерево, и Кита сама сейчас будто бы металлическая, даже лицо и то все серое, точно Астелнал из нее выпивает жизнь.

Энкел эту девчонку старается поддерживать, а толку: мало у них точек пересечения. Басна ей друг, но Ките нужны не только лишь письменные беседы. Дайгел с ней по душам толком и не общался.

Вот в морде лица Астелнал компанию Кита и обрела. Да ничего. Отец-то с тем же Раммелом Нитуром нашел общий язык, а Кита менее замороченная, чем Нитур.

— Океан ты уже получше пережила, это я хвалю. Поняла, что он как лимонад, но здоровущий да соленый, в бутылке из берегов? Теперь растянешь власть Астелнал по волнам, а если тебя притопить, то и вглубь моря. Шучу, ясное дело.

— Я знаю, — улыбнулась Кита и, когда Басна поставила ей черные лапищи на колени, взялась за эти лапы да провела пальцем по каждому когтю.

— Ездила хоть на моторках когда-нибудь? Ты ж моторную лодку приглядела, а не народную?

— Я научусь. А если что-то сломаю, я починю, — эдакая взволнованная серьезность.

— Я езжу на моторках, — сказала Юнна. — Покажу тебе, чего и как, но буду орать, учти.

— Учту, — теперь уже бойко ответила Кита.

— Занимайтесь тогда, а я позже подойду, — сказал Дайгел, поднимаясь со скамьи. Занятия лишними не будут: ведь сама Кита не будет лишней в сегодняшнем заплыве. А вернее — Басна.

Воздух душно-бумажный, никак все письма из северного Ташчина, что здесь хранились, рассыпались в мелкие частицы вместе с упрятанной в них дружбой. Дайгел указал наугад на одну из полок, что, расширяясь, поднимались к потолку, в итоге его почти перекрывая. Где-то там и дремали письма. Старик Шаклебех, сидящий на краю полки-кровати, не шелохнулся, а Дайгел отметил в тетради дату зимнего солнцестояния да ему протянул. В ту ночь ведь старик из ярого противника Астелнал сделался противником мирных бунтов против нее, противником связи между северным и южным Ташчинами. А ведь на северном, должно быть, до сих пор живет его друг.

Взгляд деда скользнул по листу. Дайгел наметил очертания двух ташчинских островов и волнистой линией обозначил слева побережье Астелнал. Личность-то она человеку переменить не могла, на такое лаохорт не должен быть способен.

Дед потянулся к чемхону. Не дотянулся, и Дайгел ему передал инструмент. Полилась мелодия двух островов. Дед показал их на схематичной карте поочередно, и южный звучал пронзительно, бережно и летяще, а северный — похоже, но более грустно. Когда Шаклебех указал на Астелнал, из-под его пальцев вырвалась быстрая злобная мелодия. Так с дедом все-таки порядок?

Затем он ткнул в дату солнцестояния, в северный Ташчин, и мелодия северного острова зазвучала, как сама разлука, получившая форму музыки. Палец Шаклебеха перенесся к Астелнал, и злость все звучала, усиливалась, пока вдруг не оборвалась. А нет, лишь затихла: дед вон еле-еле перебирает по струнам.

Вновь нарастая, мелодия Астелнал изменялась. Вливались в нее оттенки горечи, сомнения, затаенной благодарности. Как он такое в музыке-то передает: и столько же труда в это вложено.

Астельцы ему свет провели. Дают ташчинцам рабочие места, привозят товары. Оно-то верно. Никак в эту музыку проникло коварство самой Астелнал?

В ночь солнцестояния, еще до того, как Астелнал вмешалась людям в мозги, было ясно, что ташчинцы ее слышат, Шаклебех в том числе. Не прими они Астелнал, не смогла бы она на них повлиять. Не смогла бы стравить два братских острова, поселив у южан неприязнь к северным ташчинцам.

Вот уже повторяется и музыка северного Ташчина, да измененная. Читается без слов: грустит дед по северным, но, если связаться с ними, будет лишь хуже. Страх перемен рассыпа́лся по мелодии, как морская галька, смоченная штормом.

Если бояться, то, ясное дело, будет хуже, но ведь даже Кита теперь не боится морей.

Осторожность стариковскую можно понять. Одно дело — злиться на Астелнал, пока до дела не дошло, а другое — когда твои сограждане уже считай перешли к действиям. Тут легко пойти на попятный.

Дайгел, как Шаклебех закончил, кивнул ему. Тут еще предстоит разобраться, что из благодарности к Астелнал и страха перемен у него настоящее, а что — напускное. Как эта Астелнал эмоции-то может менять? А ну как полностью подменяет их лживыми, и люди, даже когда проходит ее влияние, решают, что, раз у них эти эмоции возникли, значит, они настоящие.

А Табону и прочим астельцам, впервые прибывшим вместе с ним в Алеарту, лаохори ведь тоже подкрутила эмоции. Это из-за нее гартийцы стали такими веселыми, махали руками по-алеартски, смеялись и болтали. Мерзота, не иначе. Из-за этого Астелнал и приобрела тогда раны, а вовсе не из-за каких-то пожаров.

Начертив карандашом схематичную лодку, Дайгел показал от южного Ташчина к северному да подмигнул. Старик, вздохнув, уставился в циновочный пол. Стало быть, повидать друга — это с дедом не сработает. Дайгел тогда изобразил кривого орла и показал на северный Ташчин. Песью морду — и туда же. Гигантские орлы-то там есть, само собой, и местным с ними можно помочь.

Дед медленно выстучал на полке мелодию северного Ташчина.

Коня удалось придержать, и в грязь он наступить не успел. А потом он тут же послушался узды: правда, хотелось думать, что Каргос понял не только ее, но и свое имя, и: «Ступай-ка правее». Яблоко, отцов подарок, ему пришлось по нраву, да и без него он порадовался Дайгелу при встрече — морду потянул и запрядал ушами.

— Так отчего же вьорты — дети луны? — донесся от гаража для моторных лодок голос Энкела.

Энкел стоял в солнечных очках, хоть солнца особо и не было. При первой встрече он в них же шастал по Ваммельхолу.

— У нас в традиции лаохорты связаны с солнцем, — ровно-пластиковым голосом объяснял Валтон, гид-переводчик. — С теплом и жизнью. Луна — с неизведанным, с ночным, с неприятным, еще и подтвердилось, что у нее отраженный заимствованный свет. Так и у вьортов нет разума и настоящей жизни.

Как и в астельской речи — никакой настоящей жизни. А вьорты-то живые, и не зря их теперь исследуют. О луне, далеком да здоровенном небесном булыжнике, со временем узнали побольше, то же самое получится и со вьортами.

Дайгел остановил коня у воды. В морскую даль, в безрыбную синь помчался вихрь: Астелнал отчалила гонять местных вьортов.

На их территории она лазает, а вот на землю другого лаохорта не пойдет, если то не Легония и не Кейнор. Тем более раз уж у нее такой нейтралитет с Ташчином. Она сама рассказывала, что гартийские лаохорты не шастают по чужим территориям. Ориента — другое дело, но с Ташчином у Астелнал свои отношения, и провоцировать лишний раз она его не станет.

Дайгел привязал коня, а тот заскреб копытом и всхрапнул. Гартийцы пустили к моторным лодкам: видать, рассчитывали, что удастся там чего-нибудь починить. Скоро Дайгел высмотрел лодку в море, и в это время к воде подошел старик Шаклебех.

Теперь ведь, если ранят Астелнал, может пострадать и Кита, а волчина без проблем ее пустит в расход. Осторожнее надо бы с вьортами.

Изредка раздавался Баснин лай. Валтон рассказывал Энкелу всякие астельские сказки о Деве-из-песка, покровительнице земель, что временно уходят под речки в половодье, и о Деве сосновой смолки, что птицей прилетела в дом бездетной старухи, прожила у нее пятнадцать лет и все эти годы вытягивалась да покрывалась ветками, пока деревом не проросла сквозь крышу. Старуха на это дерево вешала куски ткани, чтобы получилось платье: до тех пор, пока сама не умерла. Смысл последнего не понял ни Энкел, ни сам Валтон, но Валтон уверял, что образы там прям глубокие. Веяло от этих рассказов ржавым железом и мокрым песком.

Пока моторная лодка причаливала, Дайгел взял сухих водорослей с берега и кое-как сплел, а когда Кита — как выяснилось, она и вела эту лодку — вышла на берег, протянул ей символическую дорогу за горизонт: с праздником смены года-то ее не поздравил толком.

— Тебя и так унесло за горизонт, так что это не предвестник путешествий, это вон пусть в море тебя хранит. Не люблю эти дурацкие суеверия, но алеартцам, ладно уж, можно.

Кита улыбнулась, а Юнна глянула на нее с одобрением да толкнула в плечо.

— Иди, подарю за труды кое-чего поважнее, раз водишь хорошо, — сказал Дайгел. — Консультацию.

И, отведя Киту подальше от Валтона, который впаривал Энкелу какую-то муть про ручейного стрелка, остановился у заброшенной сторожки, в чье окно царапался куст.

— Ты новые приборы всегда сначала тестируешь перед тем, как применять?

— Конечно, — сказала Кита, пригладив колючки куста и шерсть подбежавшей Басны.

— Вот и Астелнал тебе следует протестировать. Пусть покажет свой дар, хотя бы на каких-нибудь ручьях. Уж больно лаохорты хитрят, а тебе самой бы стать похитрее.

— Правда, спасибо тебе, и ты не думай, что я прям во всем верю Астелнал. Ты же не знаешь, о чем я думаю. Она правда для меня, если честно, важная, но не значит же, что я абсолютно все приму… и тебя я побольше знаю, ты так много для меня сделал, — ее голос из задумчивого стал поживее. — Большущее тебе спасибо, и, если честно, я хочу тебя обнять.

Кто бы сомневался насчет этих алеартцев.

— Только тебе не нравится, и твоя девушка может понять не так, но я честно только по-дружески, — очень серьезно сказала Кита. — Ты всегда был преподом, что ли. Или старшим братом. Можно?

— Давай, чего уж, — едва удержался от комментария, что Кита слишком похожа на пацана, чтобы к ней ревновать.

Кита никак приняла за древний прибор, от которого отваливаются детали, и надо бы их так прижать, чтобы ненароком не рассыпались без клея. Басна чуть не сшибла Дайгела с ног, помахивая своим хвостищем.

— В первый и последний раз, — прибавил Дайгел. — Ты еще сегодня покажешь преподу, как научилась водить. Съездим с тобой и с Басной, а куда — вот это уже от всех скрываем. Дело особо важное.

Кратко рассказал Ките о том, что случилось на побережье в самую долгую ночь: притом гартийскую версию. Дескать, южные ташчинцы собирались в ту ночь у берега, чтобы наладить связь с северянами. Ностальгия у них возникла, не как-нибудь, ведь этот праздник всегда объединял их народ. Потом прибежала Астелнал, раненная вьортом, а люди, проникнувшись к ней, не захотели ее дальше ранить да разошлись по домам. Отметил, что Табон про все знает и все подтвердит, если его спросить.

И не забыл упомянуть, что северяне играли с лодок для южных сограждан.

— Да все равно ведь нужно связать местных с северными. Не дело им порознь жить со своим же народом, — закончил Дайгел. — Мне, как отделенному от своего народа, это особо ясно. Вот я и хотел бы узнать, как там эти северные живут, и, главное, что у них с орлиной угрозой.

Здесь-то все уже решилось, и орлы не нападали даже без Басны с Керкой: правда, скоро подрастет у них новое непуганное поколение.

Басна слушала, держа уши прямо, как два островерхих холма с пещерой в каждом.

— У Асти не было тогда раны, ну, у костра, — сказала Кита: доверчиво, спокойно. — Скорее, ее укусили прямо там, рядом с ташчинцами. Но тогда они бы поранились. Странно. Ты видел вьорта?

Не до конца ее Астелнал к себе перетащила, как и Шаклебеха. Кита никакая не предательница, ей лишь захотелось тепла, да и Легония ее разочаровал. Не получит волчица лебеденка.

— Чего видел, о том и говорю. Астелнал подбежала и все разбежались.

— Я у Табона ничего не буду спрашивать, я тебе верю. А ты точно хочешь на северный Ташчин? Вдруг, ну, что-то не то случится.

— У меня для них кое-что есть, — и Дайгел хлопнул по сумке, куда, помимо камеры и карты, положил приемник с нужными кассетами.

— А если астельцы…

— Тебе запрещал кто-то? Мне тоже нет. Помешать-то могут, если узнают. А Басна мне там особо нужна с орлами.

Басна тотчас согласилась, но с беспокойством поглядела на Киту.

— Я хочу, потому что, ну правда, это один народ, и мне интересно, — кивнула Кита.

— Энкела с Юнной посвятим и возьмем, как убедимся, что все безопасно, — добавил Дайгел. — А Шаклебеха-то те ташчинцы точно не тронут. Пусть у северных и была стычка с южными, но наверняка все загладилось, раз они так тянутся друг к другу.

Юнна, когда к ней вернулся, зарисовывала лошадь и ташчинские пейзажи, в том числе далекий берег северного острова: а Шаклебех смотрел на ее рисунки с улыбкой, и даже цвет лица у него посвежел.

— Чемхон, — сказал он, показав на рисунки Юнны. И впрямь мелодия на бумаге. Взглянув на нее, затем на Дайгела, дед чего-то произнес, а Юнна махнула рукой Валтону, который так и общался с Энкелом.

— Для деда переведи, что я специалистка по общению с древностями, — сказала она и улыбнулась краем рта, для Дайгела. — А то этот кранарец мне выдумал слишком узкую специализацию.

На дальнем пирсе собрались алеартцы и загомонили как чайки. Сегодня они отправятся на другой остров-колонию. Дайгел к ним украдкой подошел поближе, вслушался: вдруг им астельцы тоже мозги промывают.

— Ты тоже за независимость Алеарты?

— А то я думал, никто уже мою позицию не разделяет, и вот как вышло.

— Нам бы правителя, да нашего, настоящего…

За независимость проголосовало всего процентов пять из всех алеартцев, и все пять процентов — на Ташчине?

Вот и Энкел приблизился, да хмурится.

— Неспроста, — сказал ему Дайгел. — Нарочно таких понабрали.

— Или Легония таким образом продолжает от тех людей избавляться, которым не нужен.

— А вот вариант.

Валтон и сам направился к алеартцам, а те тотчас свернули разговоры. Гартиец встал к ним поближе, чем Дайгел с Энкелом.

— Скоро отправимся, — сообщил он. Вот любопытно, на другом острове он тоже будет переводчиком? Ему знакомы языки многих народов, или на том острове народ уже слился с астельцами да себя позабыл? — Плыть долго, но куда поменьше, чем до Легонии. Скучаете по родине?

Ему ответили, что да.

— Вы ведь всегда были верными, — продолжал Валтон. — Вас поэтому и выбрали столичным регионом, такая ответственность и счастье.

Энкел добродушно улыбается, а рука-то у него сжимается в кулак.

— Ничего, не развалят они твою страну с концами, — сказал ему Дайгел вполголоса. Легония чужой, но оно-то известно, каково это, когда родной стране плохо. — Алеарта свой выбор уже сделала, а этих — единицы.

— Оно-то да, — задумчиво произнес Энкел.

— В очках-то чего? Чтобы не видели по глазам, как ты к ним относишься?

— Это конечно.

Алеарту не оторвешь, но кто знает, какие последуют провокации.

— Вам повезло, что вам предоставилась возможность сделать выбор и высказаться за судьбу своей страны, — пластиково-улыбчато говорил Валтон. — Даже дважды. Рад, что именно вы решили получше познакомиться с нашими землями.

— Так себя ведет, будто Легония на продажу предложил им этих людей, — процедил Энкел с непривычным металлом в голосе. — Однажды мы уже откололись, но, правда, и тогда были преданными, а теперь не повторится такого, никак.

Странно, что так запросто Алеарте это простили.

— У вас и язык ваш используют без проблем, и символ лаохори, — хотя этот язык у них был еще в Хадиере, и Легония из принципа его сохранял, но в то же время язык таннау слился с общелегонийским да превратился в диалект.

— Легония нам доверяет, а доверие мы не предадим, вот да.

Если встретил бы сам кого-то, кто за Кранар в составе Талис — врезал бы.

— Вы так и не хотите с нами, танер Талез, кордан Эсети? — спросил Валтон, приближаясь к Дайгелу и Энкелу.

— Пока что осваиваемся здесь, — ответил Дайгел. — А у Киты еще и морская болезнь.

— Никакой у тебя совести, — усмехнулся Энкел.

В стороне от всех Дайгел все-таки кратко сказал ему о плане с северным островом.

— Спасибо, что поделился, — улыбнулся Энкел. — Никому, молчок, молчать я тоже умею, не думай. Камерой-то ты тоже поделился не сразу.

Когда Дайгел вернулся к моторной лодке, дед глядел на море, не двигаясь, будто завис. Дайгел сообщил Юнне, что решил проверить ее навыки наставничества и навыки вождения Киты.

— Без проблем, — ответила Юнна и подмигнула Ките.

— Мы и с дедом прокатимся, а то раскис совсем. Аммонитов привезти? — усмехнулся Дайгел, забираясь в лодку.

От Юнны прилетела улыбка, а еще — удачно запущенный по ветру кусок листка бумаги с нарисованным камнем. Дайгел сунул его в карман и сел за штурвал.

— А я? — раздался растерянный голос Киты.

— Астельским шпионам не доверяю, — негромко сказал ей Дайгел. — Ладно, веди, но если что — тебя обвиню.

Волны хлестали по бортам, накрапывал дождь, и в этом новоявленном воздушном море тоже порой возникали волны из-за ветра. Ударяли брызгами в лицо — будто все неурядицы смывает и уносит в море. Где ж там вьорты, и смоет ли вода их неурядицы?

Скадде бы приглянулось такое море. Каких она крабов ловит там, в Басмадане? А может, уже возвратилась, дружище пернатое?

Кита увела моторную лодку подальше, а за скалами развернула ее к берегу северного Ташчина. Вся белая, с прилипшими ко лбу черными волосами, девчонка сводила брови и стискивала челюсти, сражаясь с водой. Слишком дергано порой вела да больно напряженно держалась, но справлялась все равно.

Басна щетинилась на волны, старик Шаклебех уставился в пол. Дайгел, пока выдалось время, почитал астельско-кранарский разговорник, закрывая от дождя, и скоро упрятал во внутренний карман куртки.

Лодку скоро начало уводить вбок, силенок у ученицы недоставало, так что пришлось перехватить управление.

Моторку шатало, как машину в гахаритских актариях. Спустя долгую водно-пенную круговерть, ставшую рутиной — даже ни вьорта не мелькнуло — причалили к пустынному берегу, а дождь как раз притих.

Басна молчит — стало быть, нет тут никаких свежих человеческих запахов. Разве что пахнет жаренным на костре мясом: точь-в-точь гусятиной в день неудавшегося единения севера с югом.

Та же чахлость трав, та же чахлость отдаленных домов: неужто приплыли обратно на южный Ташчин, заплутали в дождь? Да нет, другое все. Неуловимо, но другое. Дайгел привязал лодку к дереву, как морского коня, а Шаклебех выбрался первым и долго молча стоял, подставив лицо под дождь. Кита в лодке что-то скормила Басне: та ворчала, ругалась, однако послушалась.

— Когда тебе надо таблетки, мне кажется, что ты превращаешься в щенка, — сказала Кита, потрепав здоровенную черную собаку за густой мех на шее. — Я понимаю, что не вкусно, но ты меня сама заставляла пить лекарства. Я тебя слушать должна, потому что ты большая и грозная, а вот ты меня нет? Скоро еще капли на холку повторить.

Басна, заскулив, заслонила белую морду лапой.

— Тогда опять будешь с блохами. Будешь чесаться.

Басна вздохнула.

Полазали по кустарникам, что окружали городок, и по роще, где каждый ствол был толщиной с карандашный росчерк Юнны. Басна не подала ни единого сигнала насчет орлов. Без Керки не стоит ей к ним лезть всерьез, но одного нерасторопного она могла бы прижать: для острастки и затем, чтобы местные поняли, каковы у нее умения. В конце концов собака попросила лист и ручку у Киты, прижала клочок бумаги к земле и отметила:

«Гнезд нет. Даже далеких криков не слышу».

Вполне их здесь могли истребить. Этот остров меньше южного собрата, судя по картам, и орлов наверняка тут изначально водилось меньше.

— Тогда план такой: завозим орлов как представители Ориенты, ратующие за сбережение экосистем, а потом завозим собак, чтобы их сдерживать, — придумал Дайгел.

Басна отметила, что чует людей и еду, а Дайгел взял из сумки приемник и поставил кассету с записью кранарского камьета. Птиц-ташчинцев, любящих музыку, должно привлечь пение, и у самих местных должны быть приемники. На сколько лет-то они отстают от южного Ташчина? Старые астельские технологии должны были сохраниться. Электричество на северном острове есть, это гартийцы упоминали, а еще они в свое время научились у Ориенты передавать радиосигналы: значит, приемник здесь не должны посчитать какой-нибудь мистической дрянью.

Ручьем полилась по чаще песня камьета. Такой водой Астелнал бы управлять не могла, даже обладай она этим даром. Шаклебех сел у приемника да прикрыл глаза, словно где-то в своем мире высматривал сюжеты для новых мелодий. Уж где в самом деле мистика, так это в его песнях.

Басна подвыла, легла и, опустив морду на лапы, грустно насупилась.

— Керку вспоминаешь? — шепнула ей Кита. Последовал кивок. Скучает по волчице, вся в хозяйку.

Скоро Басна загудела, отмечая, что сюда идут люди, и дважды царапнула по земле. После чего спряталась, чтобы зря не пугать. Из двоих приблизилась лишь пожилая женщина, смуглая, черноволосая, точь-в-точь южная ташчинка да в ташчинской народной бесформенной одежде. Дед сейчас был в такой же. Ташчинка, присмотрясь к Дайгелу и Ките, нахмурилась: но она точно не примет чужаков за астельцев, глаза не те. А вот потом она остановила взгляд на Шаклебехе, и ее губы шевельнулись.

Дайгел протянул к женщине обе руки ладонями вперед, и Кита повторила приветственный жест. Женщина вручила мятый комок: изолента, вот те на. Намотана косо-криво, но все-таки она самая. Забота-то — дело хорошее, вот только камьет — не поломанный чемхон, который надо лечить изолентой. Вот то, что они пользуются такими вещами — это хорошо, и значит, с этими людьми удастся сработаться.

Дайгел показал ташчинке приемник, который и пел камьетом, а она убрала изоленту в прореху между полусшитыми складками ткани: эдакий карман. Дослушав музыку, даже улыбнулась, а потом подступила к Шаклебеху и свои ладони ему осторожно поднесла к щекам. Потом и ее спутница подкралась: молодая. Старшая заговорила со стариком, и вскоре тот представил Дайгела с Китой, и Басну упомянул, даже Керку. Басна вышла, а местные взглянули на нее с опаской. Потом еще слушали про Дайгела да про ориентские страны, а при упоминании Астелнал лицо у старшей сделалось хмурым, как море под тучами.

Про чуму в Кранаре никто из астельцев ташчинцам не говорил, так что дед и не скажет лишнего. Кранар в скором времени вылечится. Должен. Тревожные мысли отдались в горле мерзкой кислятиной.

Когда старик ввел женщин в курс дела, Дайгел вытащил карту из рюкзака, а пожилая достала из кармана между складками ткани какие-то травы, всучила младшей, после чего извлекла и рыбью кость, которую приложила к карте. Пока Дайгел называл и показывал страны, ташчинка царапала карту костью от одной страны к другой. Она оставалась хмурой, ее спутница глядела радушнее: правда, они обе посматривали на приемник с беглыми улыбками.

Закончив с географией, Дайгел открыл приемнику пасть, достал кассету и произнес: «камьет». Снова вставил, затем включил.

Женщина добыла из кармана деревянный гребешок, расчесала конец своей длинной косы и отдала гребень девушке. Дайгел снова вынул кассеты, и девушка показала на них, затем на Ориенту. Пожилая нахмурилась вновь, а Дайгел вытянул руку ладонью вверх, соглашаясь, затем уточнил: указал на кассеты и на Кранар, на приемник и на Кейнор. Дед как раз все понял и начал рассказывать про Кранар и камьет. Теперь ташчинки точно поймут, что на кассетах — кранарская музыка.

Дайгел отдал им две кассеты, да и приемник. Показал, как включать да как менять батарейки. Как можно кассеты перематывать либо кнопкой, либо карандашом. Пожилая хмурилась, но следила цепко, а молодая все тянула к приемнику руку, но тотчас убирала, если старшая на нее с укором поглядывала. Стоило отвернуться старшей, как молодая быстро коснулась приемника, да раз шесть подряд. И сощурилась.

Коты, помимо придумки насчет того, как выжить Эрцогу, догадались и по-новому связать Легонию с Флорентом. Отчего бы Кранар не связать с северным Ташчином? Тем более что Кранар его присоединять не планирует. Хотя ничего в присоединении к Кранару плохого нет, главное — не задавить ташчинскую культуру. Сейчас-то Кранару самое главное — побороть эпидемию, но и о будущем, что начнется после чумы, нужно позаботиться. Сперва Ташчин соединится с Кейнором, так сподручнее, а через него уже и с Кранаром.

Дал ташчинкам включить приемник самим, и справились они умело. Интерес заглушит их недоверие. Надо бы от них в Кранар да Кейнор отправлять кассеты с записями чемхона, какие-нибудь местные плоды, а потом из Арнода можно будет присылать сюда рыбу, чтобы тот город меньше вонял. А рыбья кость-то у нее свежая, погоди-ка? Спросил у Басны, и та согласно заворчала: ну и дела.

Дайгел, поманив ташчинок, повел рукой к морю, после чего нарисовал на краю тетрадного листа рыбу и тут же зачеркнул. Затем указал на рыбью кость, и ташчинки, в свою очередь, поманили за собой.

Провели через небольшое поле, подальше от погонщиков гусей и от домов — они теснились точь-в-точь как на побережье южного Ташчина. Завели через низкую калитку туда, где сплошь тянулись деревянные мостки, а под ними в прудах, бросавших на дерево пляшущий водный свет, кишели рыбины.

Вдалеке раздавалась песня чемхонов, а старик щурился от нее, как от солнечного света: лицо ей подставлял да грелся. Может статься, и друга своего узнает по песне. А небо расчищалось, играло синью в воде и на рыбьих спинах. Молодая убежала по распоряжению старшей и, возвратясь с глиняными тарелками, всучила по одной каждому гостю.

Хоть на что и не любил никогда рыбу, но ради первого обмена Кранара с Ташчином можно потерпеть. Все равно ее, правда, не осилил целиком. После нее кажется, что ел всю жизнь одну рыбу, до того навязчивый вкус: как только Скадда этим кормится.

Дед потом дивился рыбам, а женщины ему выстукивали мотивы этих существ, водянистые, схожие с шорохом волн. Дайгел заснял украдкой этот рыбный актарий — давно уже не прятал камеру в сумку с отверстием для объектива, а теперь вот пришлось. Потом ташчинки проводили до свободной морской воды.

Умело же они обращались с приемником, да и в целом сообразительные. Никак у них тут есть и заводы: может быть, делают и свою пластмассу. Отстают от Ориенты, это да, но развиваются и без всякой Астелнал.

У лодки Дайгел, сделав вид, что надо чего-то найти в рюкзаке, заснял украдкой ташчинок, которые опять то включали, то выключали приемник — обе увлеклись. Чуть не забыл отдать им упаковку новых батареек.

— Знаешь, — сказала Кита уже в лодке, глядя на отдаляющийся берег, — они тут сами хорошо живут, свободно. Насчет морских рыб так хорошо догадались. Почему же южные ташчинцы и астельцы так не придумали?

— Астельцы сами наверняка хотят возить рыбу на южный остров, чтобы местные от них побольше зависели. Да поставки с материка наладить непросто. А южане привыкли полагаться на астельцев, тех же вон орлов сами истреблять не стали. Хотя это они как раз и правильно сделали.

Юнна, как обычно, не лезла в чужие дела. У самой наверняка есть подозрительное хобби, чего уж там. Зато показала зарисовки ташчинских пейзажей да Деву из сосновой смолки, что плавно обращалась в дерево. Прямо-таки в тему возможного хобби Юнны.

Когда все дела решены, то особо ощущается под вечер, как картина мира все еще меняется, ломается на острые фрагменты-треугольники, жгучие и кислые, да собирается по-новому.

Юнна-то знает, что глава Талис отправил Луи в Кайрис, да тем самым подставил? Луи говорил, что команде Герти было известно: однако же поименно он никого не называл. Но, может, Юнна и не имеет понятия, а спрашивать ее об этом не следует. Если не знает, то Луи тем самым выдашь, а если знает, то ей тем более не следует быть в курсе плана о чертежах. Да и ничего особенного, если знает. Она против Мьенеля ничего сделать не могла.

Еще и, как оказалось, не было в Манскоре никакой вспышки горной чумы, ишь ты. Но талисцы слишком гордые, чтобы признать: горстка студентов их обдурила.

— А если нам общую квартиру? — сказал Дайгел перед сном. — Уже считай привык, что ты все время рядом.

— Не смогу я жениться, вернее, замуж, — ответила Юнна. — Не потому что не хочу. Я не для этого.

— А кто тебе жениться-то предлагал? — усмехнулся Дайгел. — Ты у меня дома могла бы работать полицейской, воров ловить, если проберутся, — и, развернувшись к ней, оперся на локоть. — На самом деле я и сам всю эту ерундовину не понимаю. Но думаю, людям стоит порой держаться вместе.

— Туда-сюда мотаться не дело, — задумчиво сказала Юнна и села на краю кровати. — Сил все меньше, а как вернусь, надо будет безвылазно сидеть в Манскоре. Вот думаю.

— Да и здесь у тебя не отпуск. Талис просила глянуть на Ташчин, не иначе.

— Ясное дело. И Мьенель просил. Я уже тут выяснила: нравится этим ташчинцам Астелнал, как бы ни упрямились, — да она им внушает привязанность к себе, эмоции меняет, вот и все дела. — Сам-то из-за Кранара где-то лазаешь? — и хитро глянула глазами своими раскосыми. — Или ищешь улиток для подделки под аммонитов?

Вот как бы проверить ее? Да хотя бы выйти вместе в шторм на лодке.

Если ей сейчас открыться, то и она, может статься, побольше откроется. Все равно в одной команде, да и дело уже сделано, риска нет. Чего она вытворит, сама поплывет к тем ташчинцам да все испортит? С чего бы.

— Догадайся, куда сгонял. Вариантов мало, но не за аммонитами.

— Я бы решила, что на запад Хадиера, — Юнна накинула на плечи тонкое одеяло. Смотрела она, повернув голову набок, и слабый свет уличного фонаря очерчивал ей скулу. — Но ты слишком быстро вернулся, а значит, северный Ташчин.

— Кранарские кассеты его жителям подбросил, и приемник.

— Вот как, — усмехнулась Юнна. — Да правильно сделал.

Тут же она задумчиво опустила голову, и ее лицо затенилось синим. Дайгел распределил на лбу у Юнны пряди волос так, чтобы они лежали поровнее, строго на определенном расстоянии друг от друга. Из интереса, возможно ли так сделать. Оказывается, вполне возможно. Правда, Юнна, как закончил, тряхнула головой и нарочно все испортила, зловредная, тьфу ты.

Потом она долго сидела, глядя на окно. Фары автомобиля, пошарив по комнате, зажгли у Юнны в глазах холодные огни. Сон не шел.

Дайгел, когда Юнна уснула, отправился прогуляться и в коридоре гостиницы столкнулся с Китой. Кита тащила небольшую сумку.

— На звезды посмотреть, — сказала она. — И на ту аалсоту.

Это как раз кстати. Долго шли, пока не показался длинный гараж для гидроплана.

— Есть к тебе дело, — сказал Дайгел, и Кита остановилась. Иного все равно варианта нет. — Я хоть до сих пор и беру на себя инициативу, но теперь, так и быть, твоя очередь действовать.

— А что я могу сделать и что починить?

— Кейнорское руководство поручило, по секрету, чтобы Луи добыл им алдасарские чертежи, вот только они у Лафенграс. Моллитанцы просто так их не отдадут, хоть они и старье, зато их можно обменять на чертежи гидроплана. Все равно развалина, даже Астелнал оно уже не шибко надо, зато моллитанцы такое шибко любят.

— Но тогда кейнорские чертежи получит Астелнал, да? Ты же на такое не согласишься.

— Чертежи Астелнал ты можешь получить в дар и с ними потом делать что хочешь. На кейнорские мы сами обменяем.

— То есть, мне ее нужно убедить, — серьезно сказала Кита.

Вон уже рядом с ангаром светятся зеленые глаза. И в самом ангаре свет горит, двери у него приоткрыты, а люди то и дело этот свет перекрывают. Вертятся там, чинят гидроплан, никак чтобы опять его бросить к Кейнору, раз не хватило вьорта.

— Будешь с ними чинить его, что ли? — поинтересовался Дайгел.

— Я не знала про ремонт, просто Астелнал сказала, что сегодня тут будет интересно, — объяснила Кита. — Иди к нам, я же не скрываю. Правда. И я тебе правда верю.

— Главное — чтобы ты и себе верила, и собой оставалась. Астелнал ты убедить сумеешь, вон уже какая уверенная. Тем более она дала тебе добро смотреть чертежи, отчего бы не подарить? Делов-то. У нее наверняка есть гидропланы и получше, которых не так жалко.

Кита задумчиво пожала плечами.

— Знаешь, — добавил Дайгел, — я в аалсотах ничуть не соображаю. Но ты меня превзойдешь: разумеется, не в том плане, что будешь еще меньше соображать. Может статься, ты и сама те чертежи скопируешь, да что-нибудь по ним потом смастеришь, — отчего бы нет.

Кита улыбнулась и поспешила к своей клятой зверюге. На полпути развернулась, позвала, а Дайгел ей махнул рукой и ушел.

Обогнув ангар, сел от него в стороне, в темноте. Свет фонаря у входа падает и на Киту, и на Астелнал, а так — темень повсюду, и ветер ледяной. Сидят они вдвоем, как на каком астероиде в космосе. Кита глядит в телескоп, Астелнал вот тоже заглядывает, головой то влево крутит, то вправо. Этот небольшой телескоп Кита как-то брала с собой в поездки по Алеарте.

Звезд прорва, собираются в линии, в узоры, и мерещится, разных они оттенков — красноватые, золотые, зеленые. Кто-то мигает, а вон шустрый звездообразный мелькнул метеор. Утягивает небо, и мерещится, не метеоры то мелькают, а рыбы. Все рыбы из местных вод ушли в небо. Вон свивается рисунок звезд, как волна, вон — как орлиное крыло, или вон еще — крыло аалсоты. Небесные механизмы, птицы: в голове они все приобретают краски. Воздух — чистый да серебряный.

— Значит, она тебе сказала, что он появился на ее земле? — голос Киты звучал так испуганно, как никогда раньше, и Дайгел тотчас на Ките остановил взгляд.

Пасть Астелнал шевелилась. Кита сильнее вцепилась в шерсть на волчиной шее, а Астелнал чуть ли не рявкнула, до того распахнула пасть. Кита отпустила тотчас. Это чего ж тварина обижает ребенка? Дайгел, поднявшись, шагнул вперед. Ладони сделались кулаками.

— Зачем ты к нему пошла тогда, если он неразумный и тупой? — насмешка Киты пробилась из-под страха, как зеленый росток на деревянной ручке брошеных граблей. — Да, показываю себя настоящую, — такая отчаянная хитрость просквозила в этих словах, да прямо-таки коварная, что уж вряд ли это была настоящая Кита.

Да пусть только посмеет Ките вмешаться в голову.

Звездные вихри тоже зеленоглазые, или это свет волчьих глаз туда проник и все звезды переиначил на свое усмотрение? Астелнал вскинула морду к этим вихрям.

— Тот вьорт был тоже как волк? — Кита прокашлялась и добавила громче: — Крылья и птичьи передние лапы. Такого я бы точно не стала бояться. Нет. Нет, никак. Шкура как закованная в камень? — голос-то опять срывается в страх. — Нет, подожди, он же не мог, он что, правда, тебя так ранил?

Кита закрыла лицо руками, осела и вздрогнула. Астелнал вокруг нее ходила кругами — и Дайгел кинулся, да на бегу затормозил и в стену уперся рукой. А вдруг хуже станет, если резко пресечь.

Кита не ведет так себя, как правило. И теперь-то поверит. Дайгел опять едва не рванулся вперед — а Кита поднялась, и, совсем как Астелнал, вздернула голову к звездным вихрям.

— Страшно прямо совсем, — засмеялась она. — Теперь уже не страшно совсем ничего. Спасибо!

Ярость билась, как пульс, и Дайгел растирал носком ботинка всю траву, что под него попадалась. Так Кита поняла насчет дара? Улыбается же, сидит рядом со своим телескопом на личном своем астероиде, таращится в небо, и Астелнал ей положила на колени башку. Тьфу ты.

— Можно я тогда заберу чертежи гидроплана? — весело и нагло спросила Кита. — Раз ты мне призналась. А?

Астелнал отстранилась: даже сама удивилась, вон как. Потом кивнула. Что же — захотелось Ките в тайны поиграть, вот и пускай. Про чертежи-то своей скотине сказать не струсила.

Как бы не пожалел, что доверил ей тайну. Еще понадобится проследить за этой Китой: в том числе затем, чтобы не навредили ей всякие иноземные волки.

2 елеты, Эрцог

Больше нет никакой болезни. Ну, почти. И уже не хочется сворачиваться клубком и забиваться в угол, а хочется все исследовать.

Эрцог схватил старый матрас, который Георг притащил для драк, и побил его задними лапами. Правда, мерещилось, будто болезнь, как волна, вымыла из них все кости. Поточив когти, Эрцог ушел на кухню.

Там выдвинул все ящики, до которых сумел дотянуться, и, обнюхав посуду, осторожно потрогал ее лапой. В стиральной машине Георг в шутку обещал искупать, если кресло продерется где-то еще. Да ладно, чуть-чуть же задел его обивку, когда захотелось поиграть впервые за много дней. Эрцог на всякий случай зашипел на эту машину — нечего угрожать. Затем нашел в холодильнике булку с рыбой, но она давно испортилась, так что ее пришлось выбросить. В морозилке, внизу холодильника, отыскал мороженое — правда, сейчас его совсем не хотелось.

В ванной подцепил зубами душ, включил, обрызгал все стены, но потом все-таки поставил его нормально и поиграл с водой. Что еще здесь есть? Упаковка шампуня — люди им моются, но он точно не умеет мыть лучше, чем кошачий язык. Эрцог поддел его лапой, и на пальцы вылилось немного густой жидкости. Расчихался от сильного искусственно-травяного запаха, и не сразу получилось смыть эту ненужную штуку.

В углу — большой пакет с костями зайца, а от них пахнет кровью, и так хочется ее опять попробовать, ощутить ту греющую ярость, в которой нет мыслей. Никому же не навредишь, просто… эй, ни за что. Уступишь — все вернется, и тогда не удастся поесть без потери рассудка.

Хвост забил по плиточному полу, стиснулись клыки. Давно не охотился. В квартире Георга очень интересно, но здесь ничуть нет места — а земли, за которые сражался, теперь так близко.

Сразился бы и с мантикорой и оторвал бы крылья этому Стражу Пустыни — он все равно не летает, так что это ничуть и не жестокость. Луи заполучил себе лучшего соперника.

В окна Эрцог не смотрел — Георг закрывал их белыми занавесками, а то вдруг какие-то разумные птицы увидят инрикта. Опять скрываться от птиц, как в детстве. Злит и раздражает — но по-другому никак.

Георг, вернувшись из магазина, дал бармел — вязко-горький, но все-таки намного лучше болезни. В последнее время приходится есть их каждый день, вместе с лекарствами. А еще Георг недавно взял кровь на проверку — а то пневмония на нее как-то плохо влияет, и надо узнать, насколько все улучшилось.

Моллитанцы, конечно, обрадовались — но пускай не рассчитывают на что-то еще. Они не проведут настоящих экспериментов.

Вот на Георга точно не за что злиться. А еще он все-таки поверил, что Луи учит зверей письму и чтению. Но далеко не все люди такие, как Георг, даже среди ученых, и пусть они не считают, что имеют право делать со зверями все, что захотят.

Уютно свернувшись на ковре, Эрцог подтащил тетрадку Дайгела с алеартскими записями, и, развернув, прикрыл ее передними лапами, чтобы ей было уютно и темно. Перечитал все самое главное, а затем попросил Георга поставить Дайгелову кассету. Когда Георг это сделал, он взял с телевизорной тумбочки одну из моделей машин — у него коллекция этих штуковин, а еще среди них есть бумажная аалсота от Есы.

— Знаешь, в Алеарту собирается одна моя ученица, Летия Варнезе, — сказал Георг. Он прокрутил колесо машины, и маленькое лобовое стекло поймало блик лампочки. — Она живет в Палагете, создает лекарства. Туда, в Палагет, уже просочилась та кранарская чума, — и в голове мелькнули мертвые дома кранарских сел. — Но случаев пока немного, и все небезнадежно.

Ученики у него тоже здоровские. Эрцог посильней насторожил уши.

— Летия сама из Алеарты, но ей там места не нашлось в свое время. Теперь вот хочет помогать и родной льете в том числе. Есть у нее кое-какие разработки, — если так, то отлично. — Вестомор в прошлом году приглашал меня в Алеарту, чтобы возглавить там здравоохранение. Я отказался. Вот и остался там прежний глава, который лишь карманы горазд набивать, сказать по совести. Но теперь-то возникли новые обстоятельства. И людей жаль. Собираюсь я порекомендовать Алеарте Летию как главу здравоохранения, и с Вестомором уже связывался на этот счет. Встречусь с ними обоими в Алеарте через пару дней, тебя туда возьму, а для Луи заплачу за поезд.

От радости Эрцог так сильно наступил на страницу лапой, что чуть не порвал. Только вот не хочется, чтобы Палагет стал таким же, как сейчас Кранар.

— Одного-то тебя тут не оставить, моллитанцы понимают, — добавил Георг и сел за стол, а машину поставил рядом с собой. — Там тебе и с едой будет удобнее, в частный дом-то носить.

Эрцог кивнул. Ага, Георгу не очень-то здорово раз в несколько дней ездить к лесу и забирать то, что ловит Луи. К тому же Луи не всегда успешно охотится.

— Поселимся в Пасмете, он по записям Дайгела тебе уже знаком. От Далии этот городок недалеко. Пока Летию подтвердят и пока люди договорятся, пройдет немало времени, и несколько дней там точно поживем. А дальше с тобой решим.

Отлично. Эрцог, подойдя, боднул его мордой в ногу, а потом отступил и подал знак инариса.

— Почему ты собираешь машины? — спросил Эрцог. — Ты же не интересуешься техникой так, как Луи. Или Дайгел.

— За горизонт мне уже не заглянуть так часто, как раньше, а они дают мне чувство свободы, — ответил Георг. — Вот жду, когда станут делать модели аалсот. Но вон та, от Есы, все равно останется лучшей. Я по молодости часто ездил в Валлейну из Кранара и из Экеры, а теперь-то и на горы в выходные редко забираюсь. Между тем все равно охота узнавать все новое. Ты уж отплати старику: расскажи все подробности о своих алеартских замыслах. Но только когда их выполнишь. Ожидания — это пустое.

Эрцог усмехнулся и кивнул. Затем, встав на стол передними лапами, нашел среди бумаг и студенческих тетрадей одну папку — на ее обложку Георг наклеил семена и листья липы, а еще одну из вибрисс Эрцога.

— А это не считается за оплату? — и Эрцог, прищурившись, пролистал папку до того места, где Георг недавно сделал записи про леса Долины. — Сам говорил, что мой рассказ о Моллитане лучше, чем книжный. Ты еще и взял мою вибриссу. Редкую, инриктскую.

— Это ты узнавал до того, как я тебя лечил, и вибриссу до того вырастил.

Потом Эрцог попросил еще немного рассказать про студентов и про то, как забавно они сдают экзамены, а после этого Георг включил небольшой фильм Дайгела про волков. Эрцог посмотрел его уже в шестой или в седьмой раз. На записи отлично было видно морды гвардейцев, которые убивали зверей, бегущих от пожара, а сами его не боялись. Да они сами его и разожгли. Уже запомнил все их особые приметы.

Может, эти волки напали бы и на людей, если бы в Алеарту пришла чума. Интересно, стоит ли правда отменить казни, или для зверей это все-таки слишком рано?

Ничуть не хочется, чтобы кто-то жил в ожидании, что его убьют, и становится мерзко, когда вспоминаешь, как ощущалось превосходство над казненными иллатами. Оно прорывается в памяти хищной радостью, и тут же тянет умыться.

Вскоре после того, как закончилась запись, в дверь быстро заскреблись, и Георг пошел открывать, а потом в гостиную проникли запахи льва и львенка. Киоли кинулась к Эрцогу со словами:

— Ты бегал по кусачей траве и сам стал травой?

А, это от лапы все еще пахнет людской штуковиной.

— Ага, и притом кусачей.

Подскочив, Киоли обхватила за лапу и впилась клыками. Они теперь кусали ощутимей, чем раньше, да и сама Киоли немного подросла.

— А ты стала гораздо сильней, — усмехнулся Эрцог и повалился на спину. При этом лапой чуть не сшиб стекло на одной из полок книжного шкафа, а Георг отметил, что лучше все-таки драть кресло. — Раньше справилась бы с куницей, а теперь — и с соболем.

— Соболь сильнее куницы? Намного? — спросила Киоли, хватая за уши и щеки.

— В десять раз.

— А вот и нет, — Киоли сделалась нарочито серьезной, совсем как Луи, и прижала морду Эрцога лапами. — Соболь того же размера, что и куница, и по силе такой же.

— Это чья разведка тебе донесла? У тебя уже есть осведомители?

С кухни послышалось, как Луи зашуршал пакетом с мороженым. Теперь тоже захотелось съесть такую еду, и даже азартно заметался кончик хвоста.

— Ага. Мама — моя осведомительница. Я переживала, — и Киоли боднула мордой. — А теперь надо все про тебя скрывать, как раньше — про папу. Про маму я тоже скрываю. Хотя мама приходит на мою территорию, чтобы меня учить и со мной играть.

Эрцог боднул ее в ответ.

Киоли тоже станет тирниском — если Талис не убьет ее раньше. Едва сдержал когти. Такое нельзя будет простить. Уже и за других Фернейлов на нее очень зол, особенно за Луи — но Луи сам доведет Талис если не до смерти, то до ран уж точно.

Эрцог подставил Киоли ухо, чтобы погрызла, и потом позвал:

— И мне принеси.

— Если ты просишь у него мороженое, оно для Дайла, — сказал Георг. Как же здорово он понимает некоторые звериные звуки. — Ты свою порцию уже съел.

— Но Луи свою — нет, — ответил Эрцог измененным голосом. — Поделится.

Луи принес Эрцогу мертвую мухоловку.

— Ты же не сказал, что именно нужно принести, а у меня проблемы со зрением. Смотри, как я ради тебя поступаюсь брезгливостью, — гордо отметил он.

— Зачем ты ее убил? — Георг, подойдя, покачал головой. — Хозяйничают тут… иди давай на свою территорию, браконьер.

Сначала во сне появился страх, а потом, когда Эрцог проснулся, оказалось, что рядом — рысь-лаохори. Эй, пришла бы ночью, зачем будить?

Хотя ночью Георг был бы дома. Ведь сегодня уже ничуть не выходной.

Эрцог вскочил, скомкав лапами край ковра — и сразу же потемнело в глазах. Слабость еще не до конца отступила.

— Я тебе не доверяю, — Эрцог взъерошил загривок. — Хотя и спасибо.

— Я тебя и правда ценю, поэтому рада, что ты мне не доверяешь, — голос Талис звучал очень бойко, но при этом шел как будто из-под фундамента, из глубин земли. От него загривок взъерошился еще сильней. — Чем меньше ты веришь кому-нибудь, тем больше твои шансы выжить.

— Ну уж нет. Когда никому не веришь, то и жить тогда скучно. И вообще, ты же веришь своим людям, и они тебе, поэтому и живешь так долго. Ты как меня здесь нашла?

Выглядит совсем как обычная рысь, маленькая и длинноногая, с пушистым мехом — только глаза сверкают, точно закат.

— Кейнор передо мной в долгу. Я узнала у него, где живет профессор. Про Георга я знаю хорошо. Кому ты веришь, Эрцог?

— Георгу, например. Есе. И Луи.

— Даже в том, что он считает тебя братом? — Талис села рядом с книжным шкафом Георга.

— Вообще-то я первый предложил. А что, веришь, что мы становимся еще разумней? Хочешь из-за этого нас убить?

Лапы Эрцога пригнулись, и хвост заметался по полу.

С Талис подраться нельзя. Но можно перебороть ее иллюзии — а это даже более серьезно, чем бой с мантикорой.

— Если бы я и хотела, зачем мне было бы утруждаться. Лучше потратить силы на вьортов, — спокойно сказала Талис. — Ты и так рискуешь. Тебе нравится история, и, конечно, ты читал о братьях правителей. Считаешь, что рост разума приблизит тебя к людям? Вспомни о людях прошлого.

Двое правителей Флорента были братьями, и у них была диархия. А больше про братьев ничего не запомнил. В семьях легонийских королей кто-то там враждовал друг с другом, и очень жестоко, и часто, но не обращал внимания на их родство, да и фамилии у них были разные. Ага, вот, вспомнилась одна вещь.

— По людским королевским традициям, брат, если нет детенышей — первый в очереди.

— На казнь.

— Подумаешь, ничего нового. Эй, ты о чем? Думаешь, Луи бы меня убил? Он не бросил меня в Хинсене и в Инисе.

— В Хинсене ничто не угрожало его жизни. На моей земле тоже. В Инисе он прибежал за тобой в последний момент, когда ему тоже ничего не угрожало. Не бросил, как человек не бросает машину: из-за ее пользы.

— Ты вообще-то и сама поняла, что Луи поможет мне добраться до Георга.

— Если кому-то помогают, не обязательно, что это делают от души.

— Ага, это и тебя касается, правда?

— Время от времени. Но я пришла не просто тебя предостеречь. Кейнор сказал мне, что Георг сегодня уедет в Алеарту. Я хочу показать тебе, что происходит там, где ты помог талисским зверям, но мне надо еще немного набраться сил. Где именно вы остановитесь в Алеарте?

А она точно покажет правду? Кончик хвоста начал подергиваться из стороны в сторону от интереса, и Эрцог его удержал — чтобы не выдавать себя перед Талис.

Она враг. Но так хочется узнать, что с теми зверями.

Тонкие передние лапы она поставила очень близко друг к другу, чуть наклонила голову, и чудилось, что рысь вот-вот станет статуей, а потом ее никто не сумеет отсюда убрать.

А пусть она придет в Алеарту — надо же получше узнать об ее планах. Значит, Талис поддерживает и до сих пор благодарна? Не очень-то верится. Ее правитель, Олквен Мьенель, тоже сначала как будто поддерживал, а потом оказалось, что вовсе нет.

Правда, он все-таки принял идею с заповедниками. Все странно.

— Я все равно тебе не верю и на тебя злюсь, но я хочу узнать про зверей. И с тобой интересно, хотя ты и злишь. В общем, Георг сегодня вернется пораньше, и мы с ним сразу поедем. Остановимся в актарии Пасмета. Машин там очень мало, а машина Георга стоит здесь в гаражах, она белая, «Дагата-Восток».

Еще Эрцог добавил, как называется актарий, где Георг ненадолго снимет жилье. Талис моргнула и ушла через стену.

Эрцог сдвинул лапой стекло и снял с полки книгу: «История Ориенты, третий-четвертый века». С обложки смотрели Легония и Кранар, а их глаза сверкали синим и красным. Эрцог унес книгу на другой конец комнаты и лег с ней на ковер.

Скоро нашел главу про Веллакора Онталоза и Рувиса Налети. Их отец был из Налети, рода самого Нальмена, а мать — из Онталозов. Старший был Рувис, он и занял трон, и Веллакор вечно строил против него всякие козни. Рувис в конце концов приказал отрубить Веллакору голову. Раньше много раз про это читал, но теперь кажется, что никогда и не знал эту историю по-настоящему.

Двое сыновей Таржена Сталата, что вступали в заговоры против третьего, ставшего королем, и хотели на трон — это тоже, получается, были братья. Здесь про них нет, но все отлично вспомнилось. Одного заточили, второго казнили по королевскому приказу. Они еще и подставляли друг друга.

У них точно было чувство родства, и они вместе взрослели. Даже матери у них были общие. Ничего не понятно. Все, получается, лишь из-за власти? Людям она очень нужна, конечно — и над зверями, и над сородичами. Людям всегда ее мало. И не только им.

Луи точно не захочет утратить власть. Он и сам говорил, что от нее бы не отказался.

Эй, Талис просто хитрит. Может, она нарочно настраивает против Луи — чтобы дружил только с ней. И ей ничуть не нужно, чтобы разум зверей развивался. Эрцог фыркнул и убрал книгу в шкаф.

Из окна дома, где Георг снял комнату, виднелись яблоневые ветки без листьев, а еще — верхушка низкой елки, немного кустарников и забор из досок. За ним — дома через дорогу и сама дорога, неровно обрезанная снизу.

В ушах звенело от подступающего ливня, и иногда они невольно прижимались. Эрцог сел у окна, а Луи улегся рядом и прислонился боком.

— Это случайно, из-за слепоты, — объяснил он. — Вставать мне лень. Так. Спрячусь у дома и прослежу, когда подойдет Талис, а ты, как увидишь или почувствуешь ее, подай мне знак.

— Я фыркну с воодушевлением.

— Такой оттенок я плохо различаю, давай насмешливо.

— Эй, это ни к чему.

— Разве тебя воодушевляет лаохорт, убивший всю нашу семью? Фырканье, сообщающее о дожде.

— Нет такого.

— Придумай.

Все-таки Эрцог придумал — короткое, дробное и тихое. Луи уверил, что услышит за сотню шагов и ответит презрительным фырканьем.

— Подожди, а она что, тебя не услышит? Ты так прочно связан с Лафенграс?

Что, конечно, злит лаохори Талис по многим причинам — Луи догадался правильно, ни шерстинки сомнения.

— Да. Я теперь плохо слышу лаохортов: соответственно, и они меня тоже. Тем более у них человеческий слух, не забывай.

После ухода Луи Эрцог немного спал, потом немного играл и бегал по комнате, коридору и кухне. Пару раз дотронулся лапой до остатков печки. Этот дом один из самых нормальных в актарии — тут есть вода, котел и батареи. Просто печку годами не могли снести, и в ней осталось очень много сажи.

А в соседних комнатах никто не живет, и отлично. Правда, одиноко.

Вот уже темнеет, и люди на другой стороне улицы зажигают костры — совсем как в Кейноре. Скоро вернется Георг. А Талис появится в первую же ночь, или нет?

Эрцог встал передними лапами на подоконник и поднял голову к открытой форточке.

Люди помогают друг другу ставить над кострами навесы, общаются, смеются, и через форточку долетает множество голосов. Запахи размываются от дождя, темная серость кажется теплым мехом, а от взгляда на костры будто делается теплей. А вот от печки идет лишь холод. Разве что батарея немного греет, но щели в окнах прогоняют ее тепло.

Голоса очень радостные — похоже, у кого-то из местных День родителей или свадьба, а соседям не все равно. На морде так и не исчезает улыбка. А ведь людям здесь трудно живется, у них нет того, что есть у многих сородичей — например, воды или отопления. Узнал это по записям Дайгела. И все равно они так радуются. У них, конечно, нет никакой жажды власти, зато тем, у кого есть власть, они безразличны.

А тут так одиноко. Где там Луи.

С ним здорово, но тянет побыть и среди многих — это келарсье, стайное. В стае никогда еще не жил, но так хочется.

Потянуло холодом из форточки, и от страха грудь сжало так, точно яблони, растущие за окном, ожили и вцепились когтями-ветками. Эрцог едва успел зафыркать по-новому, по-дождевому.

И правда через ливень послышалось фырканье Луи — презрительное и отдаленное. Эрцог прищурил глаза.

— Оказывается, неплохо брать пример с настоящих кошек, — сказала Талис. — Я ненадолго уснула на своей территории. Но моих зверей я покажу тебе потом. Если ты сейчас выйдешь к людям, они сразу увидят тебя как человека и даже смогут тебя касаться. Сможешь подходить и к зверям, я изменю твой запах. Но все это не продлится долго.

Мысли заметались в голове.

Иногда люди сразу видели Луи в человеческом облике — но лишь если думали, что в комнату войдет человек. А сейчас жителям актария никто не скажет, что к ним выйдет сородич. И разве можно касаться инариса?

Как бы ни было заманчиво — надо сначала обдумать. Не верится. Враг лишь старается заполучить доверие. Знает, насколько инрикту важно общаться, и пользуется этим знанием. Ладно. Это поможет побольше о ней выяснить.

Да и вообще — надо же помочь алеартским зверям. Тем более несправедливо — значит, Луи будет ходить по лесам, а его сопернику останется сидеть взаперти? Луи даже не знает особых примет преступных волков-гвардейцев Алеарты.

— Хм. Я тебе не верю, но на улице дождь, и, в общем, я выйду ненадолго. В ливень люди разве что различат, что я — большой кот. Не поймут, лев или инрикт. А вот если скажут, что я человек, тогда поверю.

Раздалось недоверчиво-тревожное фырканье от Луи, затем утвердительное и с поддержкой. Все-таки не в полном одиночестве, и это отлично.

Хм. Совсем не подумал.

— Подожди, — Эрцог ощетинился. — А вдруг ты изменишь их слова? Чтобы они звучали для меня по-другому? А, нет. Ты вроде бы не можешь делать иллюзии звуков. Но ты ведь как-то меняешь иллюзией голоса зверей.

— Я могу делать иллюзии звуков, но не голосов, — Талис шагнула вперед, и от страха стиснулись челюсти. — Инарис в основном создает сам человек. Люди понимают, что именно слышат, и достраивают до полноценных слов. Я лишь придаю импульс, упрощаю задачу. Никогда не смогу создать иллюзию голоса из ничего. Изменить речь тоже не могу.

— Но осязательные иллюзии ты делаешь, — напомнил Эрцог и оскалился, когда страх стал еще сильней. — А со слухом — вот так. Это чтобы ты не могла общаться с чужими людьми?

За окном заинтересованно фыркнул Луи — с трудом его расслышал в шуме дождя.

— Я могу с ними общаться. Иллюзиями, но это намного сложнее, чем голосом. Пойдем. Приму облик птицы-ирнали и подам тебе знак, когда устану. Не трать мои силы зря. Но ты задал хороший вопрос. За четыре тысячи лет меня никто о таком не спрашивал.

— А ты побольше прячься, — и Эрцог коротко на нее зашипел. — Все, я и сам не хочу с тобой больше общаться. Ты мне не друг.

Эрцог выскочил на крыльцо. Из-за ливня уже плохо было слышно людей — зато потоки воды смоют запах.

Подобрался к калитке, глянул на улицу через щель в заборе и, убедившись, что рядом никого нет, осторожно открыл дверь и быстро вышел. Силуэты людей, даже тех, что ходили у соседнего дома, размывались из-за дождя — отличная погода для иллюзии, в общем-то.

— Парень, давай сюда!

Хм, они так называют и зверей.

— Я тут не буду невпопад? — поинтересовался Эрцог измененным голосом и улыбнулся. — А то я приезжий.

Замер, впустив когти в грязь.

— Да иди, конечно, к нам. Не выдумывай, вот же выдумал.

— Вымокнешь весь, зонт на, держи!

Правда? Она не обманула?

— Уроню, у меня руки неловкие, — первое, что пришло на ум. — А пачкать замечательные штуковины я не люблю, — как хвост, например. Он правда замечательный и теплый. Эрцог поднял его повыше, чтобы не забрызгать землей белый кончик. — Мне их только ронять очень нравится. Они так… падают здорово.

Эй, только не выдать себя. А люди правда сумеют коснуться?

Если нет — надо будет тут же удрать. А еще нельзя задевать их хвостом. И задними лапами. Тогда, наверное, иллюзия распадется.

— Встать под зонт-то ничего не помешает, — тут же на голову перестало лить — и здорово, что иллюзия выше настоящего облика. — Жареное мясо, вино с пряностями, запеканку? Бери. Все сегодня бесплатно.

Один из людей будто бы пожал невидимую руку рядом с Эрцогом. Руку иллюзии? А что, так можно? Вот и второй подошел, и тоже ее пожал. Если бы еще ощутить. А здорово.

Почувствовался легкий страх — лаохори была где-то недалеко. И тут же он исчез. Эрцог озирался, вслушивался, стараясь никого не зацепить хвостом. Или и на этот случай лаохори что-то придумает?

Нельзя ей верить.

Ветер переменился и бросил запахи в морду — или это снова иллюзия Талис? Пахло мясом, яблоками, чем-то еще пряным и теплым. Эрцог задержал взгляд на радостных лицах людей, затем на прилавках, собранных из мешков с макулатурой, кусков дерева, железных листов. Люди брали с них то пластиковые тарелки с едой, то стаканы, от которых шел пар. Эрцог кивнул человеку, укрывшему зонтом, и выскочил под дождь. И под фонари — ладно еще свет у них здесь тусклый.

Молодой мужчина, что стоял у одного из прилавков, обнял девушку и получше закрыл ей волосы платком, оберегая от дождя. Затем он поправил платок на своих плечах. А девушка подставила воде ладони и сказала:

— Хороший дождь! И в такой день. Дождь — символ Единства.

— Столько вам детей, сколько этих капель! — сказали ей. — Поздравляем!

— Бери еще, да хватит тебе уже деньги класть, — говорили в это время у соседнего прилавка старой женщине — она пыталась заплатить за еду.

Вот один дал другому мешок яблок, вот укрыли зонтом детей — как понял из разговоров, чужих. Вот соседи поделились едой друг с другом. Точно ожившая идея Единства.

Пару раз люди странно провели над Эрцогом руками — по осязаемой иллюзии. Эрцог зажмурился — представив, что люди прикасаются.

Точно. Ощущается, как люди взъерошивают шерсть. Пробились сквозь иллюзию? Или это просто капли дождя? Эрцог ощетинился, вздрогнул, глянул вверх — все-таки нет, просто треплют по призрачным плечам инариса. Его даже видно. Просто чудо какое-то.

Дождь уже слабеет. А на заборе, в отдалении — маленькая взъерошенная птица. И немного ощущается страх.

— Парень, продрог? В такой-то куртке легкой, вот тебе сейчас отдам платок, подожди.

Тот самый человек, чей дом снимал на камеру Дайгел. Он пожилой, у него длинные белые бакенбарды, будто к щекам приклеили пух, и тот же длинный плащ, который он носил на записи. Конечно, он пожал иллюзорную руку.

— Спасибо, у меня куртка на самом деле теплая, там мех внутри, — ответил Эрцог.

— А не видел, какой лаохорт тут бродит? Чужой какой-то, никак опять эта Астелнал?

Эрцог качнул головой. С забора все так и наблюдала птица, и люди шептались про Астелнал, кто-то уже позвал ее — не всерьез.

— Лучше наших зверей зовите, — сказала женщина. — Вон лисица, иди, а будешь, твою любимую, с яйцом? А будешь запеканку?

Промелькнули и две косули — и никто не обратил на Эрцога никакого внимания.

— Палия, запеканки? — спросили рядом. — Отвар из сумеречной ланковицы, не?

— Так у тебя еще осталась ланковица? — раздалось в ответ. — Засушил ее, что ли? Буду, только кипятку мне еще сюда плесни.

— У вас дома так и нет воды? — тихо спросил Эрцог у человека с записи — и как раз заметил колонку.

— Откуда вы знаете? Вы, случаем, не из столицы? — пожилой человек нахмурился, и в то же время его глаза стали радостными. — Вернее, из новой столицы, или из старой?

— Из всех, — усмехнулся Эрцог. — Я почти инспектор. А еще я знаю, что надо возродить у вас яблоневые сады. Они здесь были отличные, — об этом тоже говорили в записи Дайгела.

— Хорошей власти нам очень не хватало! — раздалось рядом.

— Да, расскажите в столице о нас! А сейчас нам о вас расскажите.

— Я инкогнито, — улыбнулся Эрцог.

— Один из людей ваессена Леатарин Сагай? Нам так хорошей власти не хватает! Нам бы вот правда, вот честно, монархию, но легонийскую, само собой.

— Один из близких советников, — уверенно сказал Эрцог.

А люди все подходили и подходили. Эрцог отошел к забору, чтобы не задеть никого хвостом. Сначала чувствовал, будто люди пожимают лапу — на самом деле стискивая воздух в ладонях — но потом это ощущение пропало, и сделалось пусто. Даже похолодело под шерстью из-за легкой грусти. Что, уже пора?

Эрцог посмотрел на птицу — Талис-ирналь сидела неподвижно.

— Знаю, — Эрцог перевел взгляд на человека с кассеты Дайгела, — что у вас хотя бы есть свет. А у кого-то нет, и кто-то здесь топится дровами.

— Именно так, — послышалось в ответ.

— И штрафуют за вырубку леса, а разрешений не дают, — добавил Эрцог, окинув актарийских жителей взглядом. Только бы иллюзия продержалась подольше. Надо было раньше с ними об этом заговорить. — До сих пор?

— До сих пор! Леатарин Сагай поможет нам? — раздался женский голос.

Обязательно им надо помочь.

— Алеарту сделали столичной, а у вас только цены и поднялись, наверное?

— Разумеется! А яблоки наши не берут.

— Из-за нехватки денег еще и чаще охотитесь?

— У нас, сказать по совести, — тот, кого Эрцог видел на записи, стал говорить на ухо: правда, выше, чем настоящее ухо, но все равно было отлично слышно. — Ограничения в центрах скупки стали отменять или разрешать перевыполнять. Наши власти, актарийские. Животные вот злятся.

— А что с медициной? Лекарства есть? — Эрцог насторожил уши еще сильней.

— Травы собираем, рыбу вон… жабры полезные, отвар делаем. Редкие есть, но ты пойми… лечиться-то чем…

Какие откровенные. И все-таки надо с ними быть начеку — хотя с этими людьми и здорово от их внимания, и легко. Наверное, такая же легкость появляется у грифонов в полете.

— Да понимаю. Значит, все проблемы остались прежние? Непременно донесу Леатарин.

— А вы же из Литтиса?

— Вы похожи на алдасара.

— Я видел в Литтисе очень много всяких событий, — ответил Эрцог. — Больше, чем многие его коренные жители.

— Уже советник, в таком возрасте, вот это да, скажу своим детям, чтобы равнялись. Идите сюда ближе, танер инспектор, почему так дичитесь?

— Диковатый правда такой, в хорошем смысле, как зверек какой-то.

— А что вы думаете о династии Онталоз?

Талис еще не подает никаких сигналов. А к этим людям тянет, как к чаще леса, где сотни неизученных запахов.

— Некоторые из этой династии мне очень запомнились, — усмехнулся Эрцог. Веллакор Онталоз, ага. — Здорово, что, хотя все легонийские короли были потомками Нальмена, все они относились к разным родам и народам. Настоящее Единство. Вы тоже так думаете?

Люди передавали трон по старшинству. Это у тирнисков важно, чтобы правили именно Фернейлы.

— Это очень действительно здорово, вы верно заметили, — отлично, что они тоже ценят такие вещи. — А вот Пагренар Онталоз, он настоящий…

— Палла-Мудрая не во всем была мудра, потому что…

Всюду, куда ни поверни голову, теперь звучали разные трактовки исторических событий, а еще легенды, фантастические и похожие на правду. Загорались новые фонари, и тучи отсвечивали фонарным блеском. Эрцог то слушал, то сам вспоминал про исторических личностей.

От света неуютно, будто он вот-вот раскроет настоящую сущность, но каждая короткая легенда от алеартцев — как темное и согретое живым теплом небольшое логово. А еще от их радостного шума возникают новые идеи.

Крылья птицы взметнулись, и Эрцог, попрощавшись с людьми, ушел — хотя так и хотелось вернуться к их голосам и запахам.

Вообще-то на самом деле — не часть их общества. Все, поиграл, попробовал новое, надо вернуться.

Нет же. Это не игра. Им хочется помочь.

Промозглый ветер дует все сильнее, и мех совсем мокрый. Ничего, у батареи удастся высохнуть. Или у бока Луи, а заодно его позлить, растрепав и намочив ему ухоженный мех.

Когда Эрцог вернулся во двор, у лап села птица-ирналь, хохлатая и с желтыми сияющими глазами.

Помогла, конечно. Здорово. Но сколько из-за нее погибло львов.

Она превратилась в рысь и умчалась, а Эрцог поднялся на крыльцо. Туда же пришел и Луи.

— Как тебе праздник? — спросил он, умывая лапы от грязи.

— Как тебе то, что я тоже могу казаться людям человеком, и они не знают, что я зверь? — Эрцог гордо взъерошился и отряхнулся.

Луи поднял голову.

— Ориента. Иди сюда. Я готов ее так называть, если она подарит мне новый опыт. Может быть, додумается до чего-нибудь поинтереснее, кроме преувеличенного опыта драк. Опыт пулевого ранения, к примеру, или ожога кантокриды, — Луи заговорил со странным чужим азартом, и на его морде возникла хищная улыбка. Видел уже такое, а все равно непривычно, и он в это время похож на свою Лафенграс. — Если придется это пережить, лучше быть готовым. Правда, непонятно, насколько иллюзии того, что я не переживал, похожи на реальность. Интересно, как в самом деле ощущается открытый перелом, или…

— Все, заткнись уже, — Эрцог подтолкнул его к входной двери и оглянулся. — Не слушай его, Талис, если ты здесь, — правда, она и не ощущалась.

— Ты рисковал сейчас и сам, — заметил Луи.

— Для жизни, вообще-то, — Эрцог открыл входную дверь.

— Я тоже не собираюсь умирать.

Луи протягивал морду к дождю, при этом чуть улыбаясь — будто и правда готовился испытать Талис.

— Давай, проваливай в дом, — добавил Эрцог.

— Нам надо сначала распределить территорию. Комната моя. Там сажа, а у тебя и так достаточно пятен. Нужно, чтобы все было честно.

— Кухня моя, — отозвался Эрцог. — Потому что тебе надо поменьше есть.

Сначала дрались за комнату, и Луи победил, но Эрцог придушил его за кухню, а затем отбил и половину коридора.

Праздник все еще отдавался в голове счастливыми голосами людей.

Другим Фернейлам не повезло с иллюзиями Талис. И не нужно больше пользоваться такими иллюзиями. А вот зверей, которым помог, обязательно нужно увидеть.

675 г., 20 галенза

— Твой интерес меня не удивляет, звери из нашего рода всегда стремились к познанию, — объявил Регон, когда Луи приблизился по камням к горному лугу, где коллекция старшего Ласфера шуршала листьями трав, кустов и молодых деревьев.

Нездешние травы, посаженные Регоном, клонились от ветра к лапам Луи, но не могли их коснуться. Впереди, на лугу, поблескивала озерная вода.

— Особо плохое распознавание цветов — это качество твоего рода или же побочное действие какого-то из твоих растений? — поинтересовался Луи.

— Может быть, по шкуре и глазам ты и не Ласфер, — Регон потянулся и тряхнул черно-серой гривой, — но это не мешает тебе им быть. Внутренне. Наш род замечателен, Луи, пусть Алнир и предпочел его келарсам.

— Солари Ласфер и тебе была не нужна, — отметил Луи, повернув голову набок. — Лиери тоже. Хотя она Фернейл.

— Почему же, Солари оказалась полезна тем, что родила интересного льва. Лиери попросту не прошла естественный отбор, говорить о ней нечего.

Изнутри по горлу словно бы провели раскаленным когтем.

— Это не делает ее лишней, — Луи не сумел сдержать шипение и взъерошился.

Раньше присутствие Регона просто давило, теперь же этому давлению хочется бросить вызов. Но Регон — мощный лев, он гораздо старше, и в драке он выиграет. С ним можно сразиться и по-другому. Из-за его ума Регону интересно возражать, и, если удастся придумать что-либо поинтереснее идей Регона, это окажется победой даже без прямой схватки.

— Растения мне не интересны, — добавил Луи. — Расскажи про Солари.

Когти Луи то втягивались, то выступали из меха. Тучи закрывали небо над горами, и вечерний свет, ложась на камни, быстро исчезал, словно его сносило ветром.

— Мне есть о чем рассказать помимо Солари и растений. Все же пройдись по тропам, — Регон указал мордой на едва заметную полосу примятой травы. — Алеартские яды намного безобиднее моллитанских, но, конечно, несведущим не стыдно их опасаться.

Между стеблями трав Регона суетились муравьи. Луи подтолкнул им когтем свою выпавшую вибриссу, и муравьи подцепили ее, оставив нездешнюю травинку: чем не начало обмена между насекомыми и зверями. Луи чуть улыбнулся, поведя кончиком хвоста.

Вибриссу долго несли, менялись местами, порой роняли, но все же она скрылась, наконец, в муравейнике: значит, можно считать его личной территорией, а вот Регону туда не пробраться.

— Солари тоже были интересны животные, — раздался мягкий и спокойный голос Ютарра, одного из бывших детенышей старшего Ласфера. Он стоял вплотную к Луи, на травах Регона.

— Я говорил и про животных, — заметил Регон. — Про муфлона, который, если бы я не унес его с пастбища, невольно убил бы других. Его не удалось уговорить уйти. Но ладно.

Уши Луи направились в его сторону, вибриссы напряглись. Как только прослушал такое. Конечно: точно так же, как и пропустил Ютарра. Надо быть бдительней, вот только порой это скучно.

— Он смертельно болен? — Луи наклонил одно ухо к Регону.

— На пастбище со склона Тавиры, где он ел, теперь долго нельзя будет пастись другим травоядным. Но там полно вкусных трав, так что ко мне не прислушались.

Неудивительно. Травоядные не отличаются умом.

— Он в пещере, — добавил Регон. — Знаю, какие травы помогут его вылечить.

Горло приятно стянуло азартом и снова выдвинулись когти. Чем притягивает Регон, несмотря на неприязнь к нему, так это интересом к новым знаниям. У других зверей подобного интереса не замечал. Теперь удастся увидеть, пускай и косвенно, полезные вещества, заключенные в растениях.

— Но тебе все-таки все равно, — Регон посмотрел искоса. — Возможно, я в тебе и ошибся. Хотя ты, возможно, увлечешься на месте.

Он не может понять настоящую реакцию, и в этом преимущество. В этом у него уже выиграл.

В ушах закладывало и звенело, а ветер, дующий в гору, нес с собой морось и густой шероховатый запах: порой казалось, что так пахнут солнечные лучи, стертые в пыль о землю.

Горную тропу преградил Фелан, еще один бывший детеныш Регона, и оскалился. Тавира, где он выбрал себе территорию, намного выше соседнего Чантара, горы Регона. Правда, Фелан не любит подниматься высоко, в холод, так что его территория не больше, чем у главы Ласферов.

Регон положил на землю лист лопуха, в котором нес нужные травы, и, придавив его лапой, спросил:

— Помнишь, что я сделал, когда ты попытался отнять у меня часть территории?

Фелан молча шевельнул разорванным ухом и глянул на Регона с вызовом.

— Тогда, раз вы оба лезете на мою землю, я порву по уху каждому из вас, — ответил он. — Регон, ты и так здесь лазаешь слишком часто.

— Не здесь. Там, куда ты не можешь забраться, — тон Регона сделался снисходительно-насмешливым. — Сначала убей Гелеса или хотя бы Ютарра, а потом попробуй, для начала, коснуться моей морды.

Точно. Нужно что-нибудь отбить у Алнира: давно были мысли. К примеру, замок Берроут, который он считает личной территорией. С Феланом сражаться не тянет: он сильнее и старше, но при этом больше не решается бросить вызов Регону. Нет интереса биться с тем, кто при тебе признает себя слабее другого соперника. С Гелесом и подавно никакого азарта. Пару раз Луи шипел на него, и, хотя Гелес отвечал тем же и держался прямо, он никогда не шел в атаку.

Фелан глядел на Регона, пригибая голову, щурясь и поматывая хвостом. Регон следил за соперником, медленно поднимая лапу и стискивая челюсти. Наконец, Фелан отвел взгляд. Все еще не интересен.

Направившись дальше, Луи услышал презрительное фырканье Фелана и шорох его когтей о дерево.

— Его считаешь полезным? — уточнил Луи. — Ему не хватает сил, но он неплохо разбирается в растениях, насколько слышал.

— Он будет силен, в нем это чувствуется. Сильные потомки — знак того, что моя кровь сильна. Как и того, что я буду стар и слаб, а они заберут мои земли. Из-за этого мои ближайшие потомки злят меня больше, чем другие львы.

Когда самому придется от старости утратить силы, каково это будет?

Можно будет исследовать чертежи, книги, технику. К тому же никто их не отнимет. Притягательно.

— Как же растения? Теперь и не только они, — от мысли о лечении животных захватило дух. — Когда утратишь силы, тебе все равно будет интересно жить.

— Я перестану быть львом, — огрызнулся Регон.

Вот в чем его слабость.

— Ты поэтому и Солари недолюбливал. Самок не так тянет к битвам, и ты считаешь, что из-за этого они не совсем львы.

Регон промолчал.

Ветер становился все сильнее, красные отблески на скалах то исчезали, то вновь возникали, будто скалы передавали друг другу сигналы, как корабли. Представлялось, что они сообщали об усилении ветра или о риске оползней.

Регон ведет в пещеру: замечательно. Это лучшие территории.

Нельзя проследить сразу за всей своей землей и немедленно определить, когда на нее зайдет чужак. Драки нравятся, но не стирают чужих следов. Однако пещеры принадлежат владельцу полностью. Посягательство сколопендр и пауков можно заметить быстро, и они не оставляют запаха. Чужаки остерегаются заходить в пещеры хищника. Если пещера высоко, еще и кажется, будто контролируешь оттуда всю свою землю, даже когда ее не видно как следует под кронами.

Не так давно Луи нашел себе пещеру на утесе, однако та, которую выбрал Регон, намного выше. За нее надо постоянно сражаться с ветром, и Регон, несмотря на старость, достаточно для этого силен.

Поднимались до самой ночи, до самых льдов, куда не долететь грифонам и вряд ли получится добраться волкам. У входа в пещеру улавливался запах муфлона: болезненный, с примесью разложения.

В приглушенном лунном свете было видно, как выпала шерсть вокруг копыт животного — гниющих и словно измазанных в земле. От запаха Луи сначала закрыл нос лапой, дернулся, поморщился: но азарт приглушал и брезгливость, и холод, идущий от горных льдов. Копыта муфлона неправильны, и это можно изменить. Люди бы точно все исправили, их в этом не превзойти, однако муфлону не добраться до города. Пока его дотащишь, он сможет заразить сородичей.

Лечение подобно творчеству. Звери не могут творить как люди, но, вероятно, с этой болезнью удастся справиться и по-звериному.

Делал ведь даже что-то наподобие домов из снега, и Шорис они очень понравились.

Правда, задумка с муфлоном отчасти преступна. Ведь, если лечить животных, потакая их глупости, это помешает естественному отбору. Этот муфлон очень глуп, раз не собирался уходить с пастбища, даже зная о болезни.

Однако теплый азарт сжимает горло: нельзя не попробовать. Все, кроме ноги муфлона и листа с травами, как будто исчезло, и приходится напоминать себе, что рядом есть еще один лев.

— Так. Что используют от этого люди?

— Я к людям не пойду, — тонко подал голос муфлон. — Я боюсь. Регон поможет.

Алнир, конечно, давно уже борется с подобными опасениями копытных. Однако у многих травоядных предрассудки против лекарств все равно сильнее, чем уважение к человеку. Даже у самих людей есть предрассудки: например, по поводу аалсот.

— Обеззараживающие лекарства и те, что убивают все живое внутри тела, — ответил Регон. — Оставляя живым само тело.

— Антисептики и антибиотики, ясно. Можно более научными терминами, раз уж мы заняты наукой.

Сок огневики, обжигающе-кислый, как раз обеззараживает, однако в листе лопуха огневики нет.

Регон зубами взял с листа лопуха один из травяных стеблей и, положив его на больное копыто, затолкал когтем в щель между пальцами. Муфлон дрожал, прижимая уши.

— Ты и раньше так экспериментировал? — поинтересовался Луи.

— Приносил больных зверей. Некоторых удалось вылечить.

Луи молча покинул пещеру, спустился по склону и вскоре разыскал в сосновнике огневику, а затем, набрав ее в лист лопуха, возвратился к Регону. Тот от любопытства насторожил уши и вытянул усы.

Муфлон заблеял, когда кислый сок попал на раны в копыте.

— Это проще перетерпеть, чем гниль, — сказал ему Луи.

Что же, если он вылечится, он все поймет. И наверняка забудет все очень быстро.

Алнир обнюхал морду, боднул в лопатку и затем, внимательно глядя на Луи, потерся о стену Берроута. Луи уже говорил ему о своем интересе к этому замку. Берроут несколько старше упадка Империи, и удивительно, что в нем даже сохранились двери: впрочем, дуб долговечен.

— Еще не выбросил Эрцога? — поинтересовался Луи. Алнир всего лишь дернул ухом.

Внутри Берроута удобно проводить встречи, не предназначенные для многих ушей: как, например, сейчас.

Вожак одной из кранарских волчьих гвардейских стай повалилась на спину рядом с Алниром. В стороне от нее стоял Селдор, вожак грифоньей Гвардии, вместе с львицами-осведомительницами.

Шорис. Луи подошел к ней вплотную, потерся боком и ощутил толчок головой в лопатку. Странный жар окутал изнутри, будто тепло молодой львицы прибавилось к собственному. Вроде ярости, при этом без желания навредить, без соперничества.

Впервые встретил ее в начале зимы. На редких коротких встречах рассказывали друг другу многое, и Луи узнал от нее интересное про архитектуру. Странный и замечательный интерес для зверя. При этом Шорис чем-то еще неизменно притягивала. К другим львицам подобное тоже ощущал с тех пор, как стала расти грива, но каждый раз ненадолго. С ними не о чем было поговорить.

Волчица, не вставая с каменных плит, бегло рассказала, что преступники-кабаны спустились с горы, которую им нельзя было покидать, и напали на дом в актарии.

— Теперь расскажу, как оно там было, — Шорис поднялась и прошлась мимо волчицы, а та улеглась почти на лапы Алниру. Алнир отошел в сторону и брезгливо дернул лапой. — Преступников пустили туда гвардейцы, и вожак тоже. «Порвите того в двенадцатом доме, он моего щенка задавил», помню я эти ее слова.

Убили таких замечательных существ: все из-за мести.

Волчица заворчала и поджала уши, ее взгляд стал растерянным.

— Мы с Юлали отогнали преступников, но один успел все-таки ворваться в дом. К счастью, не убил никого, — Шорис пристально глядела на волчицу, чья голова притиснулась к камням. Все же не успели убить, уже хорошо. — Мы не просто из любопытства решили посмотреть и почуять Кранар. Мы заподозрили, что твоя стая — преступная. А раз ты слышишь о нас с Юлали правду, значит, не верю я, что тебя отсюда выпустят.

Львица, скрывающая многое. Тем сильнее она притягивает. Некоторые знают, что Шорис осведомительница, но не знают, что именно она делает. Правда, и Юлали хранит секреты, но меньше, чем Шорис.

Алнир одобрительно повел ушами. Волчица глухо и угрюмо рычала, а темно-серый, как камни Берроута, Селдор Плада вытянул крыло с белой в пятнах изнанкой и стал чистить кроющие перья. Юлали выглядела спокойной и задумчивой, как обычно.

— В доме кабаны столько сломали, — Шорис глянула на Луи. — Хорошо, что каменные статуэтки разбить не смогли. Разбили картины, мебель.

— Замечательные вещи, — сказал Луи. — Представляю. Их жаль.

— За что их жалеть, если они не живые? — поинтересовался Алнир.

— Иногда дома выглядят как живые. Даже для тебя, — отметил Луи. — Видела необычные козырьки крыш, Шорис?

— В виде бычьих голов и человеческих лиц, — сказала она в ответ. — С шишками вместо глаз. Зачем все эти символы, не знаю пока, но узнаю и тебе расскажу, потому что ты мне нравишься.

Луи невольно замурлыкал.

— Ты мне тоже, но давай последовательно.

— Почему ты думаешь, что волчицу не выпустят? — спросил Алнир.

И повел лапой от Шорис к себе, сжимая пальцы и словно приманивая: так он просит рассказать еще, когда уже понимает, о чем пойдет речь, и при этом очень заинтересован.

— Эти кабаны говорили ей и ее волкам, что, когда ты придешь к ним, они тебя убьют, — сообщила Шорис. — Убийством людей хотели заманить тебя. Отомстить за отряды Марты. Я всех волков помню, кто в этом участвовал.

Глаза Алнира прищурились, их взгляд стал яростным.

— Мы тебя ни разу рядом не чуяли, когда говорили, — огрызнулась волчица. Она подползла к Алниру, но тот переступил через нее.

Как ее можно не почуять. Замечательный запах, и слишком отвлекающий. Особенно сейчас. К тому же у нее настоящий интерес и к людям, и к зверям. Тяга к познанию.

Она прибыла к Алниру из Хинсена и сказала, что хочет помогать ему, поскольку наслушалась разговоров о тирниске. Слишком жесток, слишком мягок, невовремя разобрался, слишком вовремя разобрался. Еще она сказала, что тирниски всегда одиноки, и даже те, кто уважают их, чаще относятся к ним потребительски. Это не было новостью, но было удивительно, что кто-то это заметил.

— Алнир поддерживает людей, Алнир решил заменить нас людьми, люди ему дороже, — сказала Шорис, пристально глядя на волчицу. — Твои же слова.

— Еще эти волки игнорировали убийства тахрят, — впервые подала голос Юлали. — Не считали преступлениями, — в ее обычно мягком голосе прорезался рык. — Тахр сильно ранил уже подросшего детеныша, я людям его отнесла, он теперь будет жить. Хотя его мать сказала, что он просто слабый и тот тахр поступил правильно. Волки согласились.

Алнир, выслушав ее, распорядился, чтобы Селдор казнил главу стаи. Кем эту стаю заменить, он уже придумал.

— Я слетаю и проверю, как там что уладится. Когда мои ученики окрепнут, — трескуче сказал Селдор. — Тагал сам уже к осени туда доберется без труда. Находка, а не зверь.

Он шагнул к волчице, и та заскулила, а Луи заметил:

— Не стоит на моей территории казнить преступников.

Не собирался так поступать именно сегодня, однако из-за жара, приобретенного от Шорис, возник и боевой азарт. К тому же ей интересно то, что создано человеком.

Алнир улыбнулся, глядя прямо на Луи: Луи же не отвел взгляда, пусть он и давил.

— Я тебя уважаю как наследника и смышленого зверя, могу в таком качестве терпеть на своей территории, но как просто сородича — не терплю, — Алнир наморщил нос и показал клыки. — Пошел вон.

— Разбирайтесь, я ухожу, — проклекотал Селдор и развернулся к волчице. — Пошли.

— Вот ты предатель, — усмехнулся Алнир, тряхнув полосатой гривой.

— Драки у львов ленивые и бесчестные. Не хочу наблюдать.

Юлали быстро удалилась, прижимая уши, а Шорис просто отошла на пару шагов и положила морду на лапы. Она будет наблюдать. От этого словно прибавилось сил.

Алнир поставил одну переднюю лапу вперед другой, наклонил голову набок, навострил уши и медленно стал продвигаться к Луи.

Отступая, Луи порой ударялся о стену: и казалось, что это сзади нападал Берроут, будто он и сам за себя сражался. Алнир терся об эти стены, порой падал на спину, делая вид, что безобиден. Луи атаковал его, потом отскакивал — и чаще двигался медленно, прижимался к полу, нарочно подставлялся и, если Алнир не распознавал уловку, резко атаковал.

Когда, наконец, сцепились, Алнир ударил в полную силу и оглушил рыком. Порвал клыками бок до крови, швырнул на каменные плиты, сдавил лапами. Луи обхватил соперника, не позволил вырваться и, ударив задними, стиснул клыки на горле, покрытом гривой. Держал долго, и, наконец, перевернув, вгрызся в морду.

— Ну и ладно, — весело сказал Алнир, поднимаясь. — Мне он все равно никогда не нравился. Камни какие-то.

Луи проследил за ним, наклонив голову набок. Дыхание стало тяжелым, но в лапах ощущалось еще больше силы, чем до этого боя. Алнир глянул с одобрением и боднул мордой, Луи же нехотя ответил ему и произнес:

— Ты неплохой соперник. Спасибо за единственный шанс подраться с Фернейлом.

— Ты тоже. Не нужно недооценивать Эрцога, — заметил Алнир и из-за усмешки показался схожим с тем недомерком.

Луи наморщил нос. Странное сходство. Алнир — мощный полноценный лев.

— Сегодняшнее поражение не сделало тебя слабее, а Эрцог и подавно. У всех бывают промахи, признай и второй. Если сдашь его на фабрику, чтобы из него сделали шапку, думаю, все поймут. Так он хотя бы принесет пользу, как и то, что ты выбрал келарсицу.

Алнир снова усмехнулся и, прихрамывая, отправился прочь по коридору. Шорис приблизилась к Луи.

— Мне с тобой всегда интересно, — сказала она и боднула в лоб. Даже когда она часто прикасается, это отчего-то нравится.

— Шорис, — позвала Юлали, и Луи раздраженно дернул ухом. Она подошла незаметно, как недавно Ютарр. — Я буду тревожиться за ваших львят. Можно их оберегать? Ласферы опаснее, чем кабаны. Я вообще не доверяю известным львиным родам. Особенно своему. Даже больше, чем Ласферам. Такая дрянь, — она брезгливо дернула лапой.

— Мне сейчас нужна только одна львица, — сказал ей Луи. — Разберемся.

— Я не буду больше посещать другие земли, — Юлали наклонила голову. — Я устала. В Кранаре у меня был лев и теперь появятся котята. Шорис, а ты не хочешь бросить помогать зверям, так что я могу забрать и твоих котят на время. Так устала наблюдать, как другие матери не могут защитить детенышей, что теперь хочу своих, побольше, и их защищать от всех. От львов и с Чантара, и с Гелида.

В этом есть толк. К тому же Ласферы действительно опасны, а Юлали уже доказала, что ей можно доверять. Луи взглянул на Шорис.

— Ты умеешь защищать, Юлали, — весело сказала она. — Слушай. Это неплохо. Ты хорошо меня знаешь, и зверей я правда не брошу.

— И если не будут знать, что ты — моя львица, будет также выгодно, — дополнил Луи. — Я собираюсь заниматься сомнительными вещами, и лучше, чтобы тебя никто не подозревал.

— Мне нравятся тайны, — в голосе Шорис появился новый задор. — Отлично. Хотя, подожди. Главные вожаки будут знать, кто твои детеныши, как и Алнир. Они будут думать, что ты с Юлали?

— Только не надо меня душить, — быстро сказала Юлали. — Мне не нравится Луи, правда.

— Могут думать что хотят, — ответил Луи. — Алнир и Селдор пусть знают правду.

Язвы на шкуре кабана, вчера переставшие гноиться, сегодня воспалились снова. Не стоило ему чрезмерно есть дурманящую траву, когда он был свободен. Но новое лекарство от последствий отравления, пускай оно и само ядовито, в умеренном количестве снова ему поможет.

Не сразу удалось просунуть листья кабану в пасть: наиболее скучная работа. Спустя немного времени зверь умер. Остался еще один: он спал сейчас в глубине пещеры, и состояние у него было полегче. Но лучше бы удалось вылечить более тяжелую стадию.

Раз не смог изменить самочувствие кабана, изменил его ноги. Больше они все равно ему не нужны. Изучая, как движется сустав, Луи вывихнул его и постарался вернуть обратно, однако вместо этого сломал. Пока зверь не окоченел, Регон показал, как вернуть на место другой сустав, и это уже получилось, пускай и с трудом.

— Солари тоже изучала зверей так, — сказал Ютарр. — Смотрела кости и суставы.

Опять так увлекся, что не заметил его приближение. Заодно и Фелана, который тоже внимательно следил. Луи огрызнулся.

К теплоте азарта прибавилось неприятное жжение. Не завершил то, чего хотел. Однако сдаваться в любом случае не интересно и бесчестно. Скоро вновь придет весна, и вновь можно будет попробовать огневику в качестве лекарства.

— Что еще о ней знаешь? — спросил Луи.

— Мало всего. Но она подолгу могла разглядывать обглоданные ноги и головы оленей, хотя и не так теряла все из нюха и вида, как ты. Она была помоложе меня, и львица, что была мне матерью, водила меня к матери Солари. Показывала Солари и других львят, говорила, что они доказывают силу Регона.

Львицы Регона совсем не враждуют. Странно.

Поблизости есть еще Наи: она следит за больными зверями, пока нет Регона. При необходимости успокаивает их рыком. Кабаны, разумеется, менее послушны, чем муфлоны, однако слабые не нападут на львицу.

Двух муфлонов Регон уже вылечил от копытной гнили, но у них она была на ранней стадии. Удастся вылечить и позднюю. Самостоятельно.

Когда удалился Ютарр, Луи сказал Регону:

— Некоторые растения могут цвести дважды в году. Возможно вырастить и огневику так, чтобы она плодоносила дважды.

— Нет необходимости, — Регон положил лапу на лапу. — Мне интереснее заниматься с растениями из других льет. Недавно я, например, послал Гелеса в Феаллин.

— Ты можешь заняться и селекцией. Впервые среди зверей.

— Уймись и уйди, на сегодня закончено.

Луи остался на месте.

— Мне растения не интересны, так что их селекцией я не займусь. Из твоих я разве что запомнил фалвисту, поскольку она интересно помирала. Но ты поразмысли.

— Я сейчас принесу пользу твоей морде, — с ленивым пренебрежением произнес Регон. — Добавлю пару царапин, они привлекают самок. Сколько можно здесь задерживаться. Сперва я оправдывал это тем, что тебе надо обучаться и привыкать. Потом мне было занятно за тобой следить. Теперь ты меня извел, — он стал ударять хвостом. — Найди себе самку, заведи котят, отбей еще территорию. Тут ты скоро пропахнешь трупами.

— Если огневику посадить на более солнечное место, чем ее привычная среда обитания, она зацветет дважды?

— Пошел прочь.

— Я знаю, что проиграю тебе, но все равно буду спрашивать у тебя про огневику. Даже в бою. Даже с прокушенной мордой.

— Пересажу я ее, — огрызнулся Регон, ударив хвостом по камню. — Теперь ты уйдешь наконец, Саламандра?

Древнее существо, что, по легендам, умело бегать в огне и отравлять. Огневика, пожалуй, тоже сродни огню. И Ферра, древний лаохорт Фернейлов.

Она сражалась даже с вьортами иллатов в Моллитане. Настолько далеко могла уйти от своей земли.

От приближения к Ферре сводило холодом, но Луи все равно протянул к ее костям лапу. Сдвинуть их не сумел, и лапа прошла насквозь, пусть и принадлежала потомку тех, кто призвал эту сущность. Любопытно, каково это — касаться лаохорта или вьорта.

Птица и дракон в одном теле, пасть, клюв и шипы: при жизни Ферра меняла облик, как языки пламени, и ее мех напоминал огонь. Древние Фернейлы прикасались к этому пламени: а их потомки — к раскаленному в огне железу, не по своей воле.

Когда Луи уснул, пропустив лапы через кости вьорта — или ее кости через свои лапы — смутно привиделась Тень, окутанная призрачным пламенем Ферры.

— Определите, сдох он, или нет, — раздался грифоний голос. Луи поднял голову, потянул вперед лапы и поморщился.

— Головой двигает, но еще не понятно, — другой грифон говорил очень бойко, с совсем юным нахальством и интересом. — Венти, уйди, я смотрю. Может быть, пещеру продувает сильным ветром, и голова от этого колышется, и…

— Ораин, — оборвал его старший грифон: теперь удалось узнать Рагнара.

— Что? А, ты не помнишь, а я тогда был прав! Тот олень и правда сдох, но казалось, что уши шевелятся, а там на самом деле свет так падал.

— За потоком следи, — сказала молодая грифоница.

— Что? А что поток?

— Слушай Венти и следи за ним, — добавил Рагнар. — А то сейчас будешь как свет на ушах у оленя. Упадешь, иначе говоря.

— Не буду я слушать Венти, — усмехнулся Ораин. Грифоны мелькали вне пещеры, в обрывке неба, на фоне желтых предзакатных облаков: блекло-серый и двое бурых.

— А я лучше Венти послушаю, чем тебя. Все, нечего вам здесь делать.

— А тут что, кости Ферры? Кости Ферры! — Ораин кинулся к пещере, но Рагнар преградил ему путь крылом. Юный грифон улетел назад, и, когда он снизился, стало видно, что его уши прижались. — Кто так делает, — это прозвучало нарочито грустно. — Я же мог об твои маховые клюв погнуть.

— На то Рагнар и рассчитывал, — засмеялась Венти, подталкивая Ораина крылом. — Ты перестал бы постоянно просить у людей вкусное.

— Этого не бывает, — Ораин зафыркал. — Луи Фернейл, ты слышал это? Расслышь.

— Ты просил у них мороженое, — дразнила Венти.

— На нем были следы куницы.

— Я вас загрызу, — сказал Рагнар. — Хоть кто-то помнит, какое у вас задание?

— Определить, сдох ли я, — подсказал Луи, поднимаясь.

— Сейчас сдохнешь, — отозвался Рагнар. — И тогда я не выгоню Ораина за неправильный ответ.

— Выгоняй, — ответил Луи, повалившись в пятно света. Камни нагрелись, словно это были совсем не они, а те согретые солнцем желтые облака. — Я не привык собой жертвовать.

— Я не буду тебе служить, — завозмущался Ораин, при этом весело щуря глаза. — Я тебе припомню.

— Если бы я сдох, ты бы мне тоже не служил, — заметил Луи.

— Ладно, я тогда подумаю.

— Думать надо было раньше, — Рагнар уже уносился к солнцу. — Ораин, на задание. Или я тебя выгоню.

— За море?

— За море, и за ошибку с плато, и за укушенного краящера, и за все остальное.

— Эй, да я не зря задержался, Рагнар! Может, он преступник.

Приятное тепло от камней разбавилось холодом, возникшим под шкурой.

— Сделай мне снежное логово, — говорила Шорис, кладя голову на гриву. — Принеси снег.

— Сейчас начало осени, — напомнил Луи.

Любопытно, будут ли сильными соперниками львы, скрытые сейчас под ее шкурой.

Логово Юлали рядом, а еду для львиц приходится оставлять поодаль от обоих укрытий: как правило, на закате. Юлали забирает ее спустя время, Шорис же давно никому не показывается. Как когда-то не показывалась Кесси. Не думал, что опыт Алнира придется отчасти повторить.

— Принеси, — с хитрым прищуром сказала Шорис и ткнула лапой. — На горах есть.

На вершине Тавиры точно, но Шорис там не понравится.

— Котятам вреден холод.

— Меня выкидывали, когда я была котенком. Наверное, поэтому я понравилась Юлали. Она это почувствовала, ей жалко всех котят.

— Но ты возвращалась и дралась с выводком. Догадываюсь, раз уж ты выжила.

— Конечно. Я не буду выкидывать даже больных котят. Хотя их и так придется отдать. Не думала, что я к ним так привыкну. Не хочу их бросать.

— Ты их еще не знаешь. Может, это, скажем, тиранические львы.

— Но они же Юлали будут тиранить, а не меня. Знаешь, думаю с ними остаться, нравятся они мне, но я много послушала про Ласферов. Настораживают эти их луга с коллекциями растений, не верю я, что там все так просто. Лучше правда обезопасить львят, — она подняла голову и насторожила уши. — И еще столько преступников-гвардейцев, и столько зверей издеваются над травоядными.

Ее нос сморщился, в глазах появилась грусть. Действительно сочувствует копытным?

Уши Луи напряглись, чуть выдвинулись когти: впрочем, ничего особенного у Регона не происходило. Хоть и странно колет внутри, будто еще весной проглотил незрелую огневику, и она до сих пор застряла в горле.

— Мы оба умеем хранить секреты, так что котята пойдут в нас, верно?

Шорис прикрыла глаза.

— За полтора года мы не продвинулись, — сказал Луи, оттащив в сторону одурманенного оленя. Этому зверю дурманящую траву дал Регон: олень оказался весьма беспокойным. — Настоящие эксперименты проводят люди. У них есть оборудование, подходящие условия. Природные лекарства интересны, но наш предел — остановить копытную гниль в легкой стадии. Огневика помогает быстрее всего, но не решит всех проблем, даже если заставить ее плодоносить зимой. Нужно оценивать себя разумно.

Регон спокойно наблюдал за Луи, сидя в углу пещеры. Новой пещеры: прежнюю завалили камнями, ведь волки стали подходить к ней ближе обычного. В том укрытии не совершали ничего преступного, но не все сумеют понять такие методы.

А вот необходимость возрождать аалсоты, напротив, многие поняли. По крайней мере, многие из людей. Замечательно.

Алниру безразлична техника, и он не знал о вкладе Луи в то, что легонийцы стали развивать авиацию, но его заинтересовала амнистия алдасаров, рожденных вне Кейнора. Жаль только, что Алнир не успел встретить никого из этих людей.

— Ничего в тебе особенного, — снисходительно произнес Регон.

Пусть будет так. Впрочем, не проиграл Регону: ведь удалось прийти к новым выводам, и они полезнее, чем выводы старого льва.

— Солари все-таки была бесполезна, — добавил Регон.

Когти Луи сдавили камень: так, словно могли бы выжать из него сок, как из огневики.

Всего лишь манипуляции, впрочем.

— Я рассчитываю, что мы обособимся от людей, — добавил Регон. — Все они в первую очередь помогают сородичам. Мы же будем помогать лишь животным.

— Мы никогда не достигнем того же, что и люди. Как ты проведешь анализ крови, например, Регон? Выводы, которые люди получают после единственного опыта, ты сделаешь лишь спустя сотни. Травоядных много, и они сами себя травят, бесспорно. И все же твой подход нерационален.

— Не сами.

Лапа стиснула камень, словно превращая его в орудие — наподобие человеческих.

— Я заражал некоторых зверей копытной гнилью, — пояснил Регон, прохаживаясь мимо Луи. — Приносил им на луга зараженные подстилки. Меня интересовало, как действует копытная гниль на сильных особей, и я сделал вывод, что от иммунитета ее распространение зависит напрямую. Что до дурманящих растений, никто их добровольно не ел. Эти растения вообще не кейнорские, Луи. Понимаю, что горные травы и кустарники отличаются от низинных, и что все из них не запомнишь, но, если бы ты хоть немного узнал от меня о зелени, ты бы понял сразу.

Сделалось холодно. Проиграл, выходит. В любом случае, интересный опыт.

— Это бесчестно, — сказал Луи. — Я полагал, эти травоядные заслужили. Были глупы, не заботились о своей безопасности, объедались дурманящими травами. Но их подставили: зверей, которые вполне могли пройти естественный отбор.

— Ради спасения других зверей.

— Ютарр, Фелан и Наи думали, что я знал обо всем, так?

— Так, Саламандра. Не беспокойся, у нас не принято выдавать своих, если только ты не решишь нас выдать, тирниск, защитник зверей. Защити хотя бы остаток своего рода, раз подданных подверг экспериментам.

Не зря обезопасил Киоли и Таурана.

Сочувствие появлялось, например, к Солари. К Лиери. Внутри нет ничего подобного к умершим травоядным: кроме мыслей о бесчестности. Шорис ощутила бы сочувствие. Никогда не понимал, почему она сопереживает копытным, ведь они слишком другие, они добыча: однако это сочувствие достойно уважения.

За то, что делал со зверями, пожалуй, могли бы лишить должности раньше испытательного срока. Когти впились в собственную шкуру на лапе. Пускай бы, впрочем, разоблачили. И грифоны так же прорвали бы шкуру. Интересно, как бы это ощутилось. Новые мысли казались кислыми и колючими.

— Но Саламандру многие будут знать, — добавил Регон. — Может, ты не слышал, увлеченный экспериментами, но теперь против нас ополчилась Ерта Алита. На вершине Тавиры грифоны увидели мертвого кабана, твой недавний объект. Ютарр был подозрителен в последние дни, хотя ты не замечал, конечно. Он его туда и оттащил. Слишком трус, чтобы сказать все Гвардии напрямую. Я подозревал, что он вытворит подобное, и заранее распространил легенду о Саламандре, отравляющей зверей Чантара.

Впрочем, с одним зверем уже разделил много тайн, пусть эту она и не примет.

Что-то еще подозрительное говорил Регон. Тогда оно показалось насмешкой. Уже не вспомнить.

— Сволочь ты, — сказал Луи.

Регон смотрел с выражением превосходства.

— Я ни к чему тебя не принуждал, — сказал он и почесал задней лапой полосатый бок. — Тебе самому было интересно, и тебе было все равно, что ощущают звери. Ты им вовсе не сопереживал ведь, правда? Не сочувствуешь и сейчас. Ты сам как какой-то механизм. А мне жаль каждого из этих зверей.

Сейчас он прав.

— Кроме того, жаль, что теряю тебя, как подававшего надежды зверя, — добавил Регон. — Скажи, ты не хотел бы второй шанс? Узнать, каковы слабости инриктов. На случай, если появятся новые полукровки. Келарсьего ублюдка ты сможешь привести сюда без проблем.

Лапа взметнулась к морде Регона, врезалась в челюсть. Лишь после этого Луи ощутил, как голову будто бы опалило изнутри. Регон медленно тряхнул черно-серой гривой.

— Это лишь моя проблема, — спокойно сказал Луи. — Не лезь.

— Убирайся, — зашипела Шорис и метнулась в другой конец коридора Берроута. — Чуять тебя не хочу больше.

В груди — словно несмолкающий горный ветер, и отчего-то чудятся красные всполохи на скалах, как сигнальные огни.

Все же Шорис замерла в другом ответвлении коридора.

— Я прослежу за ними, — сказал Луи.

Слова, казалось, медленно катились со склона: должно быть, так же падали камни с обрыва на труп Ютарра. Он всего лишь разбился, так сказал Регон. Он же сообщил, что, спускаясь посмотреть, свалил якобы случайно несколько камней и вернулся. Но слишком уж удачно они засыпали тело.

«Убей сначала Гелеса или Ютарра», так сказал Регон Фелану. Теперь это вспомнилось. Посчитал это насмешкой, преувеличением: но Фелан действительно может быть на такое способен.

Ютарр замечательно ориентировался в горах.

Регон, похоже, все знает. Их дело.

Однажды удастся открыть о Ласферах всю правду. Но выдавать себя Гвардии нерационально — править будет некому, взрослых Фернейлов больше нет, кроме недомерка. К тому же Регону удастся схитрить и вывернуть все в свою пользу.

И хотелось бы все-таки жить.

Шорис не удалялась.

— Впрочем, Регон заподозрит мою слежку, — все еще стылый холод внутри. Надо заглушить его охотой или изучением Берроута. — Так. Либо следует подговорить каких-либо птиц, чтобы те следили за филинами Регона.

— Лучше, чтобы проследил кто-нибудь из львов, о которых Ласферы не знают, — послышался голос Шорис, более жесткий, чем обычно. — Но Регон все равно заподозрит. Лучше начать это позже. Сейчас его все равно спугнули волки.

Она права.

Долго молчали. Уходить не хотелось.

— Тебе с ним было интересно, — сказала Шорис. — Он тебя понимал. Ничего, за такое отношение к подданным он, конечно, однажды ответит. Вместе со своим родом, — в ее голосе прорезался рык. — А тебе всегда было интереснее неживое. Но не подумала бы, что тебе интересно из живого делать неживое. Прямо по-кранарски, — она вновь огрызнулась.

— Там, напротив, неживое переделывают в живое на празднике «День-наоборот», — заметил Луи, сделав шаг в ее сторону. — Ты сама рассказывала.

— Прекрати, — зарычала Шорис. — Иначе буду жалеть, что от тебя сбежала.

— В другой коридор. Понимаю. Это крайне далеко.

Шорис ответила раздраженным рычанием, которое, впрочем, скоро смягчилось.

— Мне не было жаль тех копытных, и не жаль до сих пор, — сказал Луи. — Понимаю, что должен был бы чувствовать к ним жалость. Они не были добычей. Ты бы ощущала. У меня же ничего этого не было.

Вновь захотелось вонзить себе когти в лапу, чтобы ощутить хоть что-то.

— Какой ты иногда нелепый зверь, — сказала Шорис.

5 елеты, Скадда

Белые облака посинели из-за подступающей ночи, и одно из них на мгновение вспыхнуло. Получается, с высоты преступников-туч не отличить от сородичей, пока они сами себя не выдадут. Скадда прижала уши к стеклу.

Под кожей покалывало из-за грозы. Крылья согревали бока, но и сами уже чуть мерзли, и казалось, холод высокого неба проникал в аалсоту. Слышался мерный гул, будто аалсота — хищница и не может найти добычу, вот и сердится.

Двое басмаданцев сидели позади Оллы, и с их стороны слышался беглый шепот, как шелест листьев. Иллюминаторы рядом с ними были занавешены. Но басмаданцы сами сказали, что готовы пользоваться тем же, чем и кейнорцы, так что пускай не жалуются. Олла говорила, что эти люди — помощники кого-то из Собрания.

Теперь эти басмаданцы еще и увидят, как кейнорцы общаются со своим настоящим лаохортом. Им даже докажут, что кейнорцы могут видеть его глазами. А после Кейнора их повезут в Гахарит.

Какой-то незнакомый переводчик — почему с собой не взяли Рамула, он же здорово знает легонийский? — выложил по своей одежде силуэты, вырезанные из листков: дома, деревья, людей, повозки. Он то поднимал оконную шторку и глядел на небо, то быстро опускал.

— Зря он ими усыпался, — негромко сказал позади Онлон Тарети. — Это ж символы, связанные с землей, и он так землю, выходит, притягивает.

— А ты зря в это веришь, — сказала Олла, и Скадда кивнула. — Я вот думаю, что мы тут летим по голубым травам из кайрисских легенд.

Аалсота летела по-скучному ровно. Скадда поправила бумажный кулек с костями океанской рыбы и отправилась к Онлону Тарети.

— У тебя есть лишняя одежда? — спросила Скадда, шевельнув ушами. — Немного мерзну, — на такой высоте совсем не стыдно мерзнуть, даже Риад сюда не долетал.

Онлон с осторожностью положил куртку на Скадду и расправил по спине, а Скадда прихватила ее клювом.

— Приготовил для Кейнора, но можно не отдавать, я по холоду соскучился, — сказал Онлон. — Закрой-ка глаза.

Закрыла, а потом подбросила и подхватила то, что Онлон положил на клюв: ломтик вяленой рыбы.

— Рыба-то басмаданская похуже ориентской, скажи? — от Онлона пахло махоркой и теплым хлебом, и от куртки тоже.

— Попадалась и слишком горькая, и хорошая, — ответила Скадда. — Я ее исследовала не так хорошо, как тархидивисов и растения, но все равно расскажу про нее наставнику.

— Скадда, — послышался голос Оллы. — Мы же тебе не сказали, совсем забегались со сборами.

Скадда приблизилась к ней и вскинула уши.

— Ты молодец у нас, была почти что послом от зверей. Зверенок, смотри сюда: экспедиция в прежнем составе больше не отправится в этот Басмадан, больше никаких раскопок. Уже полетят дипломаты, посол, понимаешь?

— Мне придется туда опять лететь? — Скадда насторожила уши, а за окном снова вспыхнуло облако: будто в него вкрутили гигантскую лампочку, и она, мигнув, перегорела.

— Нет. У людей из экспедиции работа будет теперь другая, — Олла почти перешла на шепот. — Опишут они басмаданские научные открытия. Видишь, в чем проблема: звери, да, умнеют, особенно в последние годы, но не все так могут разумом распоряжаться, как ты. Мало ли что нынешним животным вздумается, если они узнают, что могут столько открывать. А пока нас не было, еще мало ли как мир мог расшататься. К тому же ты эти травы не изучишь, как положено, даже со всей своей смышленостью.

Уши насторожились еще сильнее.

— Давай так: раз открытия применить не можешь, а ребятам из экспедиции они нужны для полноты статей, то пусть их ребята запишут как свои. А мы и так будем знать, что ты молодец.

В подушечках лап и в горле защипало: будто сейчас они тоже вспыхнут от молний. Аалсоту тряхнуло, и Скадда ударила по полу лапой: пусть не мешает этой своей турбулентностью.

— Это моя добыча, — Скадда взъерошила загривок и кроющие перья. — Никому не отдам.

— С друзьями-то вы меняетесь, — мягко сказала Олла.

— А на что мне обменять? Это особенная добыча, очень редкая.

— Ты без нас не прилетела бы в Басмадан. Это был наш для тебя подарок.

— Как вообще можно забрать открытия? Люди же будут знать, что это не их. Что это сделали не они.

Скадда развернулась, убежала и вскочила на свои сиденья.

Исторические участники экспедиции все молчат, они все об этом договорились. Будто цветные тени, а не люди.

Скадда вцепилась когтями в обивку. Этим ее не испортила, а сделала исторической, раз царапины оставил зверь-дипломат.

Да, зверь не изучит травы так же, как человек. А Ласферы изучали неправильно и жестоко. Но почему нельзя сказать, что про тамелию, про еще несколько трав и про муравьев-тархидивисов узнал грифон?

— Девчонка ты наша, — послышался голос Онлона.

Скадда стащила с себя куртку и отнесла ему.

— Мы-то все будем правду знать, — сказал Онлон. — Просто не будет лишних всяких вопросов. Мне ориентские новости как снежный ком на голову и за шиворот, а животным куда как сложнее. Прости уж, зверек.

Вернувшись, Скадда уткнулась клювом в иллюминатор и всмотрелась вдаль: словно можно было высмотреть там свою стаю и Рагнара.

— Ты же понимаешь, Скадда, — шепнула Олла, подойдя. — Десятилетия тому назад никого из вас к этому не тянуло, к открытиям. Сейчас тянет, вы ведь умнеете, подражаете нам. Но ты научную работу не сделаешь, это человеческое. А мы бы никогда не оглушили халгурнита.

Человеческое — это, оказывается, красть.

Скадда поддела клювом крыло. Нужно еще хорошо подумать. Ласферы всех разозлили, это правда.

— Я не буду показывать, что я на вас злюсь, — наконец, негромко сказала Скадда. — Когда я вернусь, это успокоит даже самых недовольных зверей. Покажет, что вы относитесь как к равным. Это, конечно, неправда. Но я не хочу, чтобы был беспорядок. Чтобы звери злились, как тогда, на площади, и чтобы кусали людей. И чтобы в Басмадане их убивали, — под конец Скадда перешла на рычащий клекот.

В горле — будто горячий ком.

Олла Аверанг кивнула, а когти Скадды едва не втиснулись в обивку. Как тогда равняться на героев? Получается, любой может быть на такое способен, раз способны и лучшие? И Ресул был обычным преступным гвардейцем?

Тоже способна на подлость? На преступления? Ну уж точно нет.

Скадда закрыла глаза, и почудилось, что перед ними появился тающий череп огромного птичьего вьорта. Ненадолго вернувшись к далекому озеру, Скадда обнаружила, что скелет уже почти исчез. Кости — память о вьортах и лаохортах, так рассказывал Тагал: а неразумные птицы очень быстро забыли своего ящера. Костей тавиамьего вьорта Скадда уже не нашла, хотя и искала.

— А ты скучаешь по Ньёлин? — спросила Скадда у Онлона. Аалсоту качнуло. — Вдруг ее обидят? Я не беспокоюсь за нее, она должна уметь выживать, но все-таки неправильно ее бросить. Дайгел никогда меня не бросал, я сама от него улетела.

— Скучаю, — ответил Онлон. — Но сюда ее никак не возьмешь, прививок ей там не сделать, и кто знает, как бы она перенесла такую смену климата. Это вы приспособленные.

Все-таки с ней тоже получилось очень несправедливо, пусть она и не нравится. Она должна была войти в Собрание. Она ведь правда умная.

Скадда выскочила из аалсоты на мокрый, блестящий от фонарей асфальт и перебежала на мокрую кейнорскую траву. Капли дождя застучали по клюву.

Поодаль ворчали звери, и было очень здорово слышать их речь. Люди, конечно, твердили животным, чтобы те ушли за ограду, но они не хотели.

— Вы говорили, не нужен аэродром. Нужен. Чуешь, грифона вернули? Звериного посла, — говорила волчица.

— Но аэродром могли сделать и поменьше, — сказала лиса.

— Точно грифоница та самая? — спрашивала косуля. — Грифоница, это же ты от нас улетала?

Не хотелось им отвечать. Скадда расслышала среди ворчаний, свистов и лая короткий щелчок клюва и рванулась вперед. Он не мог не справиться с гвардейцами. Не сомневалась.

Дождь усиливался. Впереди виднелся силуэт, подсвеченный фонарем, прямой и строгий, остроклювый, остроухий и острокрылый. Настигнув Рагнара, Скадда пронеслась мимо, и удары его лап прибавились к ударам лап Скадды. Миг — и Рагнар обогнал.

Он бежал между взлетной полосой и оградой, и Скадда тоже. Взметнувшись, крылья Рагнара подняли его против ветра: и летящего с ветром дождя. Воздух словно превращался в море: но летала даже над океаном. Скадда тоже бросилась против ливня и, взмыв повыше, кинулась на Рагнара сверху, но он ускользнул, будто ему помог сам ветер.

От сильного порыва Скадда сильно качнулась, подгребла крылом, и Рагнар метнулся, подставил свое.

— Быстро на землю.

Рагнар кружил рядом, пока снижалась, а когда приземлились, в свете фонаря он долго и внимательно осматривал крылья и лапы Скадды, словно рану Кенны в Валтанде.

— Ран, как погляжу, нет. К климату привыкла быстро?

— Ты меня закалил. А скоро испытание? Мне уже совсем не нравится Гвардия, но я хочу летать с тобой.

— Завтра, — как же здорово. — Достаточно ты отдыхала на солнце и на океане. Из Басмадана до другой страны долетела?

— Конечно!

— Это ты нарываешься на удвоенные маршруты в будущем?

Скадда, подтверждая, наклонила голову вправо. Чувствовался теплый яростный задор, а люди с их аалсотой казались дальше, чем Басмадан, и даже дальше, чем растущая луна.

— Сейчас я принесу из аалсоты рыбу, — сообщила Скадда. — Я ее там поймала в океане и обглодала, потому что иначе она бы испортилась.

Когда в детстве возвращалась с рыбалки в пещеру к родителям, они всегда верили, что поймала больше рыб, чем принесла.

Сбегала в аалсоту, забрала кулек и выскочила обратно. Рагнар уже ждал у самой аалсоты, под фонарем: а потом он рассмотрел все кости, иногда наклоняя голову набок то влево, то вправо и дотрагиваясь лапой. Тагалу бы тоже понравилось, у него в пещере было много костей.

— Что их теперь, сажать, чтобы новая рыба выросла? — Рагнар опять наклонил голову набок. — Вон как, клыки у него.

— Посмотри, какой плавник: обглоданный все равно красивый.

— Сойдет, — и уши Рагнара повернулись в сторону Скадды. — Прилетишь с рассветом на Каменный Коготь, у подножия разыщешь кусок крагета. Пока не съешь, на испытание не заявляйся.

Скадда с благодарностью вскинула уши и свистнула.

— А еще там живут похожие на грифонов существа, но они не дерутся, потому что они водные, и у них мех не для драк. Они синие, фиолетовые, красные, совсем цветные, а еще едят фрукты.

— Уверен, даже это больше похоже на грифонов, чем те, кем я должен командовать.

Когда Рагнар улетел, звери подобрались поближе, ворча про басмаданцев, зачем-то про халькарцев и поблескивая глазами из теней. Еще они с восторгом говорили про звериного посла: пока люди их, наконец, не выгнали за ограду со словами, что здесь совсем не безопасно. Волчица и лиса беззлобно щелкали челюстями.

Скадда прошла к калитке в ограде, а потом к остановке, к людям: там собрались и встречающие, и прибывшие. На басмаданцев, одетых в белое, кейнорцы набросили пуховики. Вот из автобуса выскочил Жермел, обнялся с Онлоном Тарети: а где же Георг? Он бы все выслушал и понял.

Скадда по-дружески прикусила Жера за руку, а он обрадовался. Остановка из-за фонарного света казалась комнатой, и ветер с дождем сюда не проникали: но при мыслях об Онлоне Тарети сдавливало в горле.

Дайгел не вернулся, раз его здесь нет: а в толпе не его лохматые темные волосы? Скадда вытянула шею: нет, просто зрение подводит в темноте. И никаких старых людей тоже совсем не видно.

— Георг уехал в командировку, — пояснил Жермел для Скадды. — Тебе передавал привет, а нам — ключи. Мы рядом с морем живем, а он любит переживать.

Под перья словно ветер задул песок, когда вспомнила про разломанную набережную и про то, как люди горевали о своих сородичах. Они до сих пор горюют? У людей ведь это длится очень долго.

Можно кое-что сделать. Скадда вздернула уши.

— Я по тебе соскучилась, и поэтому поеду к вам, — сообщила Скадда. Это было правдой, но сказала пока не все.

— Добро пожаловать, — радушно сказал Онлон, а Жермел улыбнулся:

— Давай, конечно, к нам.

— Среди засушенных есть оранжевые ягоды с белыми узорами, — вспомнила Скадда. — Я их собрала для подруги. Оставь часть как гербарий, не отдавай исследовать.

— Договорились, — с улыбкой ответил Онлон: правда, ему не поверилось.

Дома у Жермела Скадда быстро ушла на балкон. Из комнаты доносились слова Онлона Тарети: он рассказывал о побеге, о Собрании, о помощи Скадды, о том, как открыл совсем новые виды растений и как узнал, что тархидивисы — муравьи, пусть и похожие на бабочек. По горлу будто бы скребли тупые волчьи когти, и Скадда тихо ворчала.

— …а драконы-то для Ориенты пришлые. В Моллитане, обломке Басмадана, кости хоть и находили, но не знали тогда, приплыли драконы и холтонги с частью Хадиера или нет. А оно вон как…

Через стеклянную дверь было видно, как Онлон то и дело поднимался с места, обводил рукой комнату, приобнимал Паллу: свою жену и мать Жермела.

— …соскучился и по тимису твоему. Со вкусом старой легонийской энциклопедии.

— Онлон, хватит тебе, один раз стакан от капель не помыла. У нас тут собрались целых три материка в Экере, Онлон. А третий-то с нами тут. Знаешь, да, кого Жер-то выбрал? Флорентку. Такая девочка хорошая.

Все совсем не важно, не интересно: а уши то и дело разворачиваются к людям.

— Главное, чтобы не четыре.

— Жер, а ну гартийцев не призывать, отцу твоему их еще не хватало. Налей-ка отцу еще тимис. Палла, слушай…

На балконе темно, а у них — другой, залитый светом лампочки, застекленный мир.

— Скадда, — позвал Жер, выглянув из этого мира. — У нас там есть форель, оставили тебе сырую, как ты любишь.

Воздух пах морем, солено и густо, и от тумана размывались очертания домов. Из окон шли вытянутые трапеции света, ровные, с четкими контурами, и казалось, вот-вот свет станет осязаемым. Горки и домики детской площадки под желтым фонарем выглядели стадом настороженных туров.

— Жер, — негромко сказала Скадда, подав знак инариса. — Понимаешь, это я узнала, что тархидивис — муравей, и еще я открыла растение. Назвала тамелией, в честь Тагала Деклимела. И еще открыла несколько лиан и трав, сорвала семена. Те, которые сюда привезла экспедиция.

Между бровей у Жера появилась морщинка, и он вышел на балкон.

— Мне сказали, что это надо людям из экспедиции для научной работы, поэтому я не могу быть первооткрывательницей, — добавила Скадда. — Сказали, что, если меня ею признают, это встревожит зверей. Звери сейчас очень беспокойные, да? Все еще злятся из-за Ласферов?

— Не то чтобы очень. Но случилось много всего нового.

Он все рассказал: и про голосование, и про зачем-то приехавших халькарцев, которые уже вернулись домой, и про новую столицу. Даже не сразу во все это поверилось. А еще оказалось, что Шорис правда все решила с кейнорскими отрядами Марты.

— Понятно, — сказала Скадда. — Жер, из этих растений, которые я нашла, надо сделать лекарства именно для животных, иначе будет неправильно. Ты сможешь их придумать. И, если никто не узнает, что это я открыла тамелию, пусть она тогда сохранит мое название.

— Идем давай сюда, и с Медой познакомься, — весело позвал Онлон, приоткрыв дверь. — А то ты зачем там, в холоде?

— Чтобы высматривать вьортов, — ответила Скадда и нахохлилась. — Зачем я еще?

Хочется в дождь, в темное небо, выше туч, чтобы отслеживать грозовые облака по вспышкам. Жермел хоть что-нибудь понял? Или он тоже посчитает, что грифонице не нужны никакие открытия?

Но его самого хорошо получается понять, пускай от злости и топорщатся перья. Надо сдерживать эту злость, иначе будет только хуже.

— Пап, мы сейчас придем, — и Жермел бегло глянул на Скадду. Онлон кивнул и вернулся, и дверь закрылась, а Скадда развернулась к Жермелу.

— Я злюсь, но понимаю, — сказала Скадда и ощутила, как перья на шее улеглись. — Если ты ему скажешь прямо, ты с ним, может быть, поссоришься. У вас сложные отношения, но я умею их понимать: он для тебя как наставник для взрослого грифона. Семья важнее друга. Это обидно, но это понятно.

— Ты мне друг, — Жер задержал взгляд на Скадде. — И это, понимаешь, очень важно. Правда, пойдем, и это, познакомься с Медой, правда, а то это моя будущая жена. Она флорентка, но вас она уже не боится. Она даже ходила к Шорис, та ее называла храброй.

Когда вернулись, Жермел вышел с отцом в коридор, а Скадда прошлась мимо Меды. Ее уже видела летом рядом с гостиницей, где тогда жили и алдасары, в том числе Олла. У Меды были темные волнистые волосы, а глаза выглядели как миндальные орехи: и девушка, сложив руки на коленях, внимательно смотрела на Скадду.

— Привет, — тихо, с резким потрескивающим акцентом сказала Меда. — Ты интересная. Как ты с этими крыльями? Тебе не тяжело, тебе удобно?

Крылья — это лучшее, как с ними может быть неудобно? Скадда кивнула ей, фыркнула, а потом подошла к двери из гостиной в коридор и насторожила одно ухо. Если Жермел ничего не поймет, не надо будет с ним общаться: пускай от этого и станет немного грустно. Надо будет отыскать другой способ. Вот.

— Понимаешь, — говорил Жермел шепотом, — человек и так способен на слишком многое по сравнению с животными. Мы у них уже и так отобрали часть неба, значит, это справедливо, что они совершают что-то, свойственное людям. Скадду я очень хорошо знаю. Она меня даже спасла от львов. Я сам был бы против всяких звериных исследований. Ласферы показали, как это бывает опасно, я и сам с ними общался. Но Скадда показала, что бывает и по-другому.

— Жер, — мягко сказал Онлон. — Думаешь, я не…

— Ты самый дорогой мне человек. И сейчас ты не прав. Давай так: если нельзя объявить ее первооткрывательницей, тогда я сам басмаданские семена пророщу, растения изучу и найду способ их использовать для зверей. Я уже растения Басмадана немного изучал, те, что из музейного гербария. Может, кто-то из зверей понаблюдает, как я их буду растить: если будет кому интересно.

Скадда едва сдержала радостный клекот. Когти чуть-чуть заскребли по полу от нетерпения, скрипнул клюв.

— Почему нет-то, — проговорил Онлон. — Хотя это все... не знаю, не могут же они исследовать.

— Как мы — летать?

— Кто знает.

Скадда тихо свистнула и глянула на Паллу с Медой. Палла тихо и с улыбкой разговаривала с девушкой, кормила ее булкой. Теперь захотелось осмотреть гостиную, и Скадда завертела головой: вот люстра, вот пара игрушек на полках, вот нарисованный на стене камин, вот мягко мигающая гирлянда над креслом. Все уже интересное. А на Меде, оказывается, совсем не кейнорская одежда: бело-голубая кофта со множеством карманов и юбка до колен, в продольную складку, тоже с карманами. Белые перчатки. Скадда подошла к девушке и вытянула лапу, чтобы потрогать одежду вибриссами.

За окном тревожно завыли волки и собаки, и Скадда бросилась на балкон. Из тумана, нависшего над городом, поднялась морда, узкая, вроде оленьей, и показалось, что рога существа пробивают небо. Взгляд Скадды метнулся к морю, блестящему огнями кораблей из-за домов.

— Вот пакость, — послышался позади голос Жермела.

Затем раздались сирены.

Еще до рассвета Скадда убедилась, что высотка с квартирой семьи Онлона и Паллы осталась целой, как и окрестные дома. Затем возвратилась к дому Георга и передала эту новость через окно: для Жермела и остальных.

Жермел включил новости, и по ним подтвердили, что разрушений нет. Сказали, что Кейнор по-быстрому увел двух вьортов из города, и его не укусили.

Правда, когда Скадда полетела в лес, оказалось, что на западе актария Тенгерки разрушилось несколько приморских домов, и на руинах уже работали спасатели. Люди очень много обманывают: и много переживают. Они скрывают друг от друга правду, чтобы сородичи не переживали сильнее?

Домчавшись до Каменного Когтя, Скадда высмотрела с высоты у его подножия кусок крагета и съела: плотное и свежее мясо на вкус отдавало крабами и водорослями, и его интересно было рвать клювом, оно с трудом поддавалось. А потом стала подниматься на крыльях туда, где собиралась стая, и чем выше взмывала, тем сильнее лил дождь. На звон в ушах Скадда давно не обращала внимания. Уступы Каменного Когтя были пустыми: никто из грифонов-гвардейцев не отдыхал в непогоду. Так им и надо.

Все ученики с интересом взглянули на Скадду, а Лирра еще и радостно приоткрыла клюв, затем тихо свистнула. Скадда прищурилась, посмотрев на нее, и быстро перевела взгляд и уши на Рагнара.

— Что я раньше говорил об испытании? — спросил он.

— Вспомнить преступников и меры их наказаний, — ответил Керсет.

— Рядом с каким-нибудь городом, — добавила Скадда. — Это одно из заданий.

— Именно. Одно. Испытание будет отличаться от прочих.

Рагнар прошелся по уступу, взъерошивая крылья.

— Недавно я вместе со своей гвардейской стаей нашел много преступников, в основном из Гвардии, только их еще не успели осудить. Вам довелось учиться в то время, когда многие гвардейцы показали себя с худших сторон. Кейнорские могут вам угрожать. Придется мне сохранять вас в безопасности, и в то же время придется вам пораньше повзрослеть. Набраться опыта. Без меня, разумеется, ни к кому чтобы не лезли.

Скадда сильно направила уши вперед, и дыхание перехватило от взволнованного азарта. С неба так лило, будто оно впивалось в землю сотнями когтей. Да, не хочется быть гвардеицей, но нельзя не пройти испытания, а еще очень хочется помогать зверям: и Рагнару.

— Но разве тебя кто-то посмеет тронуть? — Кенна спросила первой.

— Талис их испугала лишь ненадолго. Но ничего у них не выйдет, как у клеща, решившего кровь пить у камня. Летим. Мне нужны те, кто будут сражаться рядом со мной.

Скадда весело заклекотала — как и остальные ученики. Рагнар, развернув крылья, кличем позвал за собой в небо, полное воды.

Прилетели к одной из горных пещер, и Рагнар сказал, чтобы каждый заходил туда с ним по очереди. Нельзя было подслушивать ответы, но все должны были остаться на виду, так что очереди дожидались на скале, которая высилась напротив входа.

Когда пришло время, Скадда рассказала наставнику про преступников вокруг Экеры и Ниеса. Назвала, за что и как их наказали и где именно они живут.

— А Басмадан?

Коротко описала ему басмаданские города, тавиамов и бабочек-муравьев, поимку халгурнита, полеты далеко на юг и над океаном. Рагнар смотрел так, будто мог заметить в кронах джунглей и на улицах городов то, что не заметила Скадда. Под конец Скадда сообщила, как люди присвоили исследования, и Рагнар недовольно взъерошился.

— Твоя добыча — знания, — ответил он, щелкнув клювом. — Ее никто у тебя не украдет.

— А теперь я эту добычу разделила с тобой, — и Скадда вскинула уши, затем почесала клювом лопатку. — Но мои открытия они тоже не украдут. Я думаю, что Жермел однажды расскажет правду.

— А если не расскажет — тогда ты изучала зря? Так ты считаешь?

— Конечно нет. Я не могла не изучать, это же интересно.

Рагнар встал у выхода, и теперь до лап Скадды не долетали даже самые мелкие брызги дождя. Отдаленные силуэты грифонов размывались от воды.

— Они повели себя скверно. Но не всегда, если озвучить правду, восстановится справедливость. Те, кто не хотят видеть, как все на самом деле, все равно не увидят. А те, кто захотят узнать правду, сами за ней полезут. И смогут найти в ней что-то свое. Искаженное.

— Но иногда необходимо и говорить. Как и ты открываешь правду про гвардейцев. А еще я тебе расскажу немного правды про вьортов: я за ними тоже следила.

Скадда передала, что они, конечно, неразумны, но могут и не драться, и быть мирными. Но, конечно, звери на их землях теряют разум, и это совсем не нравится. Про Талис и вьорта Скадда тоже все рассказала: а Рагнар слушал очень внимательно.

— С кем еще из стаи готова поделиться этой добычей? — он спросил так же испытывающе, как Риад много лет назад спрашивал про историю.

— Пока ни с кем, — ответила, немного подумав, Скадда. — Мы еще точно не знаем, почему вьорты вели себя именно так, по-мирному. Что ты думаешь про этих вьортов? Скажи.

— Нарочно спрашиваешь, что я думаю про вьортов, чтобы не узнать, что я думаю о твоих басмаданских поступках?

— Хорошие поступки, — сказала Скадда.

Он стоял, заслоняя от дождя: и хотелось пройти под дождь, как всем остальным, потому что приспособленная и выносливая грифоница. Но проникающий в укрытие запах сосновых веток казался почему-то теплым, знакомым, и не хотелось, чтобы он пропадал.

— Твоему заданию в Басмадане нужна оценка со стороны, и я считаю, что поступала ты в целом верно. С халгурнитом спорно, однако ты это делала ради людской безопасности. Здесь ты, я думаю, к ним уже не полезешь. А еще я, мелкая, горжусь тобой.

От радости сразу развернулись крылья: правда, Скадда вовремя их удержала, чтобы не врезались маховыми в стены.

— Но это не значит, что ты пройдешь испытание. Шансы есть, много. Но не расслабляйся. А вьорты — что вьорты? Глупые и ненужные, хотя призыватели бы много чего придумали по твоему рассказу. В Кранаре я взгляну на вьортов, когда крылья туда донесут.

Здорово, что ему интересно. Скадда тихо свистнула и прикрыла глаза.

Да, вьорты глупые, а про ненужность надо еще подумать. Там, где есть лаохорты и люди, вьортов, конечно, быть не должно. А там, где нет людей?

А вдруг это те же стены, что охраняли гнездо, в котором вылупилась и росла? Скадда начала озираться. Линии Веннты пещеры Риада и Фетты стерлись из памяти, зато вспоминается Веннта вблизи горы Агии. Агия намного дальше, а та пещера была рядом с ней. Неважно. Можно эту пещеру сделать своей. Скадда запомнила местные линии Веннты.

— И еще. Шорис согласна, да и клюв держать захлопнутым ты умеешь, — в голосе Рагнара возникла прежняя обучающая жесткость. — Эрцог не погиб, встретитесь.

Даже и не слышала, что он как будто погиб, и хорошо, что Рагнар быстро предупредил.

Скадда, пока он опрашивал остальных, узнала новое от Лирры и Керсета. О том, что Гвардию разделят на две части: но Скадда нарочно старалась не слушать такую новость. Зато следующая понравилась больше.

— И ты видела, как Талис показывала прошлое? — спросила Скадда, в шутку отгрызая Лирре лапу.

— Да, и я в этом тебя победила, — спокойно сказала Лирра и укусила Скадду за клюв.

— Я видела, как Талис связала Ориенту с Басмаданом. Это тоже историческое, только случилось при мне, — гордо прощелкала Скадда. — Поэтому оно лучше, и поэтому я не хочу увидеть Ресула и Ситту. Они были бы не настоящие, и я их больше не люблю.

От этих слов сделалось горько, будто прожевала степную траву.

— Почему? — удивилась Лирра.

На самом деле очень-очень хотела бы увидеть. Но вдруг они совсем не герои? Или такие же герои, как те люди из экспедиции. Они тогда не нужны. Разочаровываться в обычных гвардейцах и людях намного проще.

— Гвардейцы никому не помогают, — ответила Скадда и взъерошилась. — И вообще я в Гвардию больше не хочу. Правда, я хочу драться рядом с Рагнаром, а сдаваться совсем не собираюсь. Я подумаю.

Ученики озадаченно заклекотали. Потом Керсет сообщил про ганродов, а Виррсет заметил, что никаких гвардейцев из травоядных не получится. Раньше бы с ним согласилась, но Луи и Эрцог уже сделали много всего полезного, и лучше копытные, чем многие гвардейцы-грифоны. Тем более среди копытных есть интересные и умные.

— Это я рассказала Эрцогу про ганродов. Так что и я повлияла на эту историческую вещь, — Скадда сказала это с нарочитой игривой гордостью, а Лирра клюнула и прожевала ухо.

— Не вздумай не становиться гвардейцем, — сказала она.

— Эрцога уже нет, — послышался голос Риссы. Ничего она не знает.

Над степью небо расчистилось: словно ветер, как зверь, пришел попить из него воды и смахнул облака огромной лапой.

— Что не так с этой степью? — прозвучал вопрос от Рагнара.

Скадда окинула ее взглядом до холмистой голубовато-дымчатой дали: казалось, кто-то, играясь, разгладил степь с одного конца и сгреб в холмы с другого. Порхали жаворонки, бегали дикие гаски, жеребята скакали рядом со стадом туриц, а на камень села желто-полосатая птица-удод: но здесь не может быть спокойно.

— Все нормально, — подал голос Керсет.

— В Ориенте не бывает нормальных степей, — ответил Рагнар.

— Холмы, — сказала Лирра. — Кости на одном и том же расстоянии от холмов.

Взгляд Скадды переметнулся к дальним холмам: они напоминали пальцы на лапе, давно вросшей в землю так, что осталась лишь кисть. Ветер шевелил на них траву, похожую на полуистлевший мех. В стороне от нескольких холмов Скадда скоро высмотрела кости: от подножий они и правда были одинаково удалены, причем все оказались разного возраста, от полузарытых желтых до свежеобглоданных бежевых с волокнами мяса. Кости почти все остались от туров, но были и оленьи, и лошадиные.

Лирра умелая: и правильно сделала, что выбрала ее в соперницы. Как она догадалась?

— Я подумала, какие следы могли оставить преступные грифоны, — сказала Лирра в ответ на испытывающий взгляд Рагнара и заинтересованные — учеников. — Они могли за кем-то наблюдать: как раз с холмов. Потому что эти грифоны или обленились, или с земли им было удобнее. Они, получается, следили за тем, как звери дерутся насмерть.

Когти Скадды подобрались: чтобы сразу выскочить наружу.

— И даже сами заставляли их драться, — добавила Скадда.

— Да, — Лирра повернула голову направо. — Они следили так, чтобы другие звери, невовлеченные, не заметили их слежку. Но при этом не хотели смотреть издалека. Им надо было не только видеть, но и слышать, как копытные умирают.

— Думаю, дрались лишь какие-нибудь одиночки, — добавил Виррсет. — Или преступники. Которые всем безразличны. Хотя травоядные друг другу и так не нужны.

От гвардейцев стоило ожидать и такого. Скадда заворчала.

Рагнар привел к пасущемуся стаду туров-самцов, черных с белой полосой на спине у каждого. Самцы у туров обычно одиночки, но иногда собираются в небольшие стада, чтобы услышать новости.

— После Моллитана я задумался, не устраивают ли наши подобных зрелищ с драками травоядных, — сказал Рагнар, а Скадда внимательнее прислушалась. — Устраивают.

— Получается, волки такое не творят, — произнес Керсет. — Издалека им будет плохо видно. И с веток, как иллаты, тоже не проследят. А в лесах такое происходит?

— Лишь в степях, — ответил Рагнар.

— Подозрительно, что травоядные не жаловались, — прощелкал Керсет и задумчиво почесал клювом крыло. — Сейчас Шорис строго следит за тем, чтобы их жалобы слушали. Они что, сами хотели драться?

Рагнар подтвердил, а потом направил уши по ветру, в сторону туров. Скомандовал присмотреться и рассказал, как понять, что туры недавно много дрались. Шерсть на их боках и лопатках чуть стерлась: где-то от ударов копыт, где-то — от рогов.

— Раньше здесь это было редкостью. Теперь такие драки проходят чаще: из-за Гвардии ганродов, — сказал Рагнар.

Скадда чуть развернула крылья. Почему из-за ганродов?

— Травоеды решили, будто хищники из опасений идут им на уступки, — добавил Рагнар. Вспомнилось, что на детенышей Луи копытные уже покушались, а детенышей Гелеса совсем убили. — Сам я решил бы, что тирниски умом повредились с этими ганродами, если бы не общался с котами в Моллитане. Вот голосование — задумка стоящая, но какие-то травоеды и это выкрутят по-своему.

— Те еще тирниски, — фыркнул Виррсет. — Ничего в Моллитане и не сделали.

— Ты не прав, — оборвала его Скадда. Виррсет снова фыркнул, на этот раз недовольно.

Поодаль, над озером, нашли четверых грифонов. Пятый грифон, молодой, очень скоро прилетел к Рагнару.

— Из моего предыдущего выпуска, — негромко пояснил Рагнар ученикам. — И одновременно из моей личной стаи. А те четверо устраивали бои. Всё по моим сигналам. Преступников не оглушать.

Конечно. С оглушением надо тренироваться еще целый год.

А вдруг этот бывший ученик Рагнара — сам преступник? Как Ораин? Тот был лучшим учеником, а потом стал обычным гвардейцем, и Рагнар не сразу узнал про его преступление. Скадда резко взмахнула крыльями.

Ученик полетел к гвардейцам-преступникам и все им высказал. Те ответили, что у Рагнара нет доказательств, и тогда он скомандовал им спуститься к турам. Грифоны сослались на слежку за подозрительным стадом коней, но Рагнар им ответил:

— Преступники-туры из того стада должны находиться у озера Тамитис. Они не там. А тех коней проверили и без вас.

Было очень здорово смотреть и слушать, как недогвардейцы заскрежетали клювами. Потом Скадда с учениками летела от них поодаль, внимательно следя и за крылатыми преступниками, и за Рагнаром, и, когда один из нарушителей ушел в сторону и вниз, Рагнар взглянул на него и дернул ухом.

В крыльях и лапах сделалось жарко от ярости. Скадда рванулась первой, рядом метнулся Аддар, и вдвоем отрезали грифону путь к земле. Он вернулся к стае.

Потом Рагнар скомандовал бывшим гвардейцам при нем разоблачить туров, и эти гвардейцы на него отчаянно кинулись. Сначала с ними дрались лишь Рагнар и его бывший ученик, а когда на молодого грифона бросились сразу двое, Рагнар ушел вниз и шевельнул хвостовым пером.

Скадда ринулась на подмогу вместе с Лиррой, и Виррсет тоже, но Рагнар рявкнул на него: не надо, чтобы дралось слишком много. Когда грифонов победили, туры бросились бежать. Лезть к ним нельзя: но можно отвлечь.

Рагнар глянул на туров и на ученическую стаю, а потом резко повел одним ухом. Скадда снизилась вместе с серо-бурой Риссой и стала кружить над быками: при этом то пикировала, то взмывала, стараясь не слишком терять высоту. Рисса опустилась очень низко и потеряла термик, захлопала крыльями, ее чуть не задели рогом, но Рагнар тут же отвлек от нее быков.

После драки он спросил, какое наказание ждет грифонов, и Аддар вместе с Риссой ответили раньше Скадды. Выгнать из Гвардии, вожаку стаи сломать крыло, прочим — перья. Керсет, отвечая, пригнул уши.

— Вы в этих драках еще и тренировались давать отпор хищникам, — говорил Рагнар, расхаживая туда-обратно мимо туров. — Оттого и согласились сражаться для грифонов. Так вы отбирали сильнейших и самых смелых, чтобы их потомки тоже стали бойцами и хищникам бы противостояли более умело, чем вы, — возможно, они бы отбирали и тех, кто не боялись бы перемен. — А эти недоумки с пустой скорлупой вместо черепа лишь обрадовались, узнав, что на бои соглашаются все чаще.

Копытные решили создать династии? Скадда задумчиво переступила лапами. Известно, что животные из Кранара даже хотели, чтобы тирнисками стали не львы. И в других странах и льетах вроде бы тоже такое было.

Грифоны-преступники недоверчиво зарычали, но отступили.

— Мы просто хотели себя испытать, — тур склонил голову. — Через драки с другими видами. И все.

Никто ему не поверит.

Рагнар быстро разобрался с грифонами: и Керсет зажмурился, когда наставник вгрызся вожаку в крыло. Подумаешь, видела и посуровее. Скадда недовольно вспушилась, глядя на Керсета.

Но Ньёлин, например, боится драк, зато умеет взлетать с воды. Керсет не такой смелый, но, может, его сочувствие тоже зачем-то важное? Он умный, не бесполезный. Скадда повернула голову набок.

— Дальше сами определяете, где и как уместно напасть, — сказал Рагнар.

Он дал Керсету допросить туров, но туры только фыркали на Керсета, и все. Зато Данри спрашивала их нахально и дерзко, вовсе не так, как спрашивала гвардейца-иллата в Хинсене, которого Рагнар выдавал за преступника. Туры рассказали ей, что еще они нападали на хищников. Рагнар распорядился, чтобы бывший ученик позвал еще грифонов: отвести туров в актарий, где люди закроют их в загоны.

— Как коров закроют, — промычал один из туров.

— Заведешь с домашними телят, — сказал, ощетинившись, Виррсет. — И твои потомки станут не бойцами, а колбасой.

— Лишнее, — оборвала его Лирра, а Виррсет взъерошился:

— Это ты скажи своим клещам.

— Я не жадная, — ответила Лирра.

За два дня полетов по Кейнору отыскали много преступников, и не только из Гвардии. Видели и ученические стаи, которые, как выяснилось, проверила Шорис: и отправила их наставников на долгие сложные патрули. Новые наставники показали Рагнару, как теперь ученики бьют с воздуха.

Находились и такие гвардейские грифоны, в том числе наставники, к которым у Рагнара совсем не было вопросов: но вдруг они самые скрытные? Они рассказывали Рагнару о том, сколько раскрыли преступлений, и на их землях на первый взгляд было все спокойно. Но при виде этих грифонов все равно хотелось рычать и накатывала злость. Скадда сдерживалась, а Рагнар лишь поглядывал на Скадду, но ничего не говорил.

— Удастся изменить Гвардию, как считаете? — однажды спросил в полете Рагнар.

— Ты их сдерживаешь, — ответила Скадда. — Но не всех сразу. И что будет после тебя, я не знаю. Шорис тоже со всем одна не справится.

— Будем мы, — оборвал Аддар. Скадда щелкнула в его сторону клювом, а Рагнар глянул на Аддара и повел ухом вверх.

Вообще-то Аддар прав. Но все ли новые гвардейцы будут помогать зверям?

— А где Шорис сейчас? — поинтересовалась Скадда.

— Пытается понять в Талис, что можно сделать с нимлингами, — ответил Рагнар.

Она много где бывает: но об этом не рассказывает животным.

Ветер часто набивался в ноздри и в горло: будто все камни, что когда-то упали с обрывов, не достигли земли или склонов, а превратились в воздух, и мстили тем, кто и правда умеет летать. Особенно это мешало над седловинами и в ущельях, но Скадда все равно летела то второй, то третьей: после Лирры и Виррсета.

Следили и за уже знакомыми преступниками: кабанами, волками, оленями. Наблюдали за плато с редкими травами: нарушителей там не нашлось, а зря, хотелось напасть. Скадда впервые увидела на этом плато вымирающих расчеркнутых коз, белых с кремовыми и серыми широкими полосами по бокам. Рагнар сообщил, что Четта помогла защитить это стадо.

В сложных ущельях летали долго, а еще кружили у снежных вершин и в низинах, носились в пещерах, били кости с высоты. Поздно вечером, в конце второго дня испытания, дрались в каньоне, сильно продуваемом ветрами. Скадде удавалось побеждать, хотя и не каждый раз.

— Здорово! — прорычала с радостью львица, когда Скадда отбросила Риссу.

Ивири следила с узкого выступа и держалась за него когтями всех четырех лап. Ветер гнул ее вибриссы и уши.

— У тебя упор на легкость и скорость, — с задором добавила Ивири. — Ага, Скадда, я теперь совсем поняла твою тактику. Аддар, покажи еще, как ты перевернулся.

— Через два порыва ветра ты тоже летать научишься, — сказал ей Рагнар. — Мгновений на пять. Твою тактику заранее назову отвратительной.

— Мне тоже не понравится, — согласилась Ивири. — А покажите, как вы синхронно летаете. Я больше всего люблю синхронные полеты.

От ее веселого голоса стало легче, как в полете на термике после машущего. Уже захотелось показать, похвастаться, и Скадда, подлетев, толкнула Лирру лапой, но Рагнар прорычал:

— Ивири.

Тогда она фыркнула и стала осторожно подниматься по каменной стене.

Ивири так интересны полеты, а она все эти знания даже не применит. Почему ей интересно?

Ночевали вместе в холодной пещере, и хотелось прислониться к чьему-нибудь боку, но грифоны все-таки не кошки. Перед сном по-дружески покусали друг друга за уши, чтобы уши согрелись: Скадда укусила каждого, и в ответ цапнул каждый грифон. Только Рагнара не трогали, потому что все-таки он намного старше, и, хотя понятно, что в ответ наставник не нападет, чувствуется, что грызть его нельзя.

Рагнар спал недолго. Скоро он ушел, вернулся с краящером и загнал его клекотом в пещеру.

— Выгоняйте, — скомандовал Рагнар и ушел в сторону от входа.

Скадда развернула крылья, а Виррсет бросился на краящера с громким треском. Лирра трещала тихо, но угрожающе, и медленно наступала, нахохлившись.

Свет растущей луны падал на пластины соперника. Скадда бросилась на него резко, словно на сколопендру, и зацепила лапой. Краящер залязгал пастью.

Потом он пытался откусить хвост у Кенны, а Кенна била его по морде, зато краящер ее ни разу не задел. Скадда иногда наскакивала и отвлекала, Лирра и Виррсет били с боков, Керсет несколько раз задел по хвосту. Остальные атаковали реже.

Наконец, прогнали краящера, и Рагнар улетел, а потом опять вернулся с животным, но теперь с задушенным белоногом.

— И чтобы его тоже здесь не было, да поскорее, — сказал Рагнар, втащив добычу.

— Наставник — это атакующая Гвардия или защищающая? — поинтересовался Керсет.

— Умотанная, — ответил Рагнар.

— Особенно когда ты теперь наставник для всей Гвардии, — заметила Скадда.

Царапнула бы каждого из ненужных гвардейцев. Когда они были далеко, они так не злили.

— Куда отправят нашу стаю, когда мы закончим учебу? — спросила Лирра. — Что, если половина будет лучше подходить для атакующей Гвардии, а половина — для защищающей?

— Тогда выгоню всех, — ответил Рагнар. Забрал кусок у Кенны, она в ответ затрещала и отняла, а Рагнар, глянув на нее, повел ухом вверх.

— Значит, мы решим это всей стаей, — сказала Лирра.

— А ты не решай за стаю, — Виррсет оскалил клюв.

— Что поделать, если я одна задумалась об ее будущем, — нарочито гордо сказала ему Лирра.

Совсем не думала об этом разделении Гвардии: как будто правда уже совсем передумала связывать с ней будущее. Хотя и очень хочется узнать, как разделят грифонов.

А какая была стая у Рагнара, когда он учился? Он же с этими грифонами дружил? И почему сейчас его личная стая — это его ученики? Скадда, съев последний кусок, спросила:

— Рагнар, твоя бывшая стая оказалась преступной, или звери в ней погибли?

— И то, и другое, — ответил Рагнар. — Я постоянно летал на задания с Лорваном. Мы часто не сходились во мнениях, скоро он перестал быть мне другом.

— А потом? — поинтересовалась Данри. — Что с другими зверями стаи?

— Я их бросил. Они втайне от меня вечно что-нибудь вытворяли, слышать ничего не хотели. В конце концов, раз они меня не считали частью стаи, я и сказал Лорвану, что их покидаю.

— Так можно? — вскинул уши Аддар.

— Тебе нельзя. Я еще и Лорвану сказал, что вожаком будет он. Тот еще поднялся рык, — конечно, это же оскорбление: значит, Рагнар усомнился в том, что Лорван сможет стать вожаком сам. — А теперь вот меня самого выбрала вожаком Талис. Хотя за должность главы Гвардии не дерутся, так что сойдет.

— И тебя все равно оставили в Гвардии, потому что ты умелый, — сказала Скадда.

— Еще бы. В одиночку всякие задания выполнял, присоединялся то к одной стае, то к другой, порой им перья рвал, — в глазу у Рагнара сиял блик, как вторая луна. — Наконец, одна из ученических стай меня считай полностью устроила.

Кроме Ораина.

— Им точно можно верить? — проворчала Скадда. — Я же никаким гвардейцам уже не верю, кроме тебя.

— Можешь и планете не верить, — сказал Рагнар. — Тут полно всяких тварей. Можешь высоко-высоко улететь, там всяких тварей точно нет, и никто не предаст, только ты там сдохнешь.

Без стаи точно не умрешь. Уже одна работала в Басмадане.

И все-таки знала, что удастся вернуться к своей стае. А если стаи совсем нет, это же тяжело? Но Венти ведь выжила.

— А кто был твоим наставником? — поинтересовалась Скадда.

— Его уже нет, старый он был, — ответил Рагнар. — И гвардеец настоящий. Соллир Агиар, вряд ли тебе это что-то скажет.

— Сказало, — правда, получилось хором с другими грифонами, и Скадда в шутку зацепила одного из них, Аддара, лапой по клюву. — Он же с Агии? Имя рода в ее честь?

— Хоть что-то у вас в мозгу зацепилось, а то к вам цеплялись все только лишь клещи.

А если что-то совершит Лирра или Кенна? Тоже удастся, конечно, их победить.

Кому вообще можно доверять, кроме себя? Про Рагнара все-таки известно, что он ответственный. Очень много видела, как он летает и как дерется, как вступился за Тагала. Здорово учит.

Но даже Соллир воспитал настоящим гвардейцем только Рагнара, и все.

Утром победили грифонов из рода Альтавал, рода Амаргона. Грифоны признались, что медведи по их приказам убивают копытных: тех, кого возмущает несправедливость Гвардии. Многие из недовольных лосей и оленей поселились в очень густых чащах, и грифоны не могли их достать, вот и привлекли опасных хищников.

Хорошо, что удалось покусать одного из этих грифонов. В клюве все еще скрипела чужая шерсть: она по-наглому забилась даже в ноздри, и Скадда теперь счищала ее лапой с восковицы.

— Отчего грифоны продвигают в Гвардию зверей из своего рода? — спросил у учеников Рагнар.

— Для почета и власти. Чтобы видели, что этот род сильный и в нем много гвардейцев, — высказался Керсет. Другие ученики его поддержали, и Скадда тоже. Венти однажды говорила именно об этом.

— Но при этом часто молодых гвардейцев не ценят, — сказал Рагнар. — Сколько перемерло за последнее время недоучек — не пересчитать. Но для многих главное, чтобы мелочь укрепила репутацию рода, а сколько при этом она продержится — не суть.

Грифоны еще как-то могут показывать власть. Нужно подумать. Скадда переступила лапами.

— Мы с каждым поколением умнеем. Становимся ближе к людям. А люди, которые у власти, всегда хотят больше денег, — вспомнила Скадда. — Мне про такое рассказывал Дайгел. Только нам не нужны удобные вещи, которые люди за них покупают.

— Тебе нужны, — сказала Лирра с прищуром-улыбкой. — Значит, тебе нужны и деньги. Первая грифоница, которая будет брать взятки деньгами.

— Нет, твоими перьями.

Скадда ее прикусила за хвост: пусть боится, что ей откусят хвостовое перо и не дадут взлететь. Лирра заклекотала с нарочитым испугом, а Скадда, глянув на Рагнара, продолжила:

— Значит, у нас никогда не будет денег. Но иногда ведь деньги просто копят: они показывают власть, и за них уважают. Получается, мы тоже можем что-то копить, чтобы нас уважали. Мы уважаем, например, за победу над опасными зверями: халгурнитами или конями. За их кости. Точно.

У Тагала было много костей в пещере, и он собирал черепа.

— У глав самых известных родов как раз хранятся кости, — сказал Рагнар, а Скадда радостно распушилась.

По праву могла бы сохранить у себя череп халгурнита, если бы его убила.

Альтавалы, когда Рагнар к ним вернулся, скоро показали старый медвежий череп в пещере своего вожака. Победив такого зверя, вожак получил у медведей почет, и медведи стали слушать Альтавалов.

А когда улетали, Скадда заметила, как по поляне ходит рядом с травоядными золотистый грифон с черно-белыми полосатыми крыльями, очень знакомый. Ерчарт, ученик гвардейца из Хинсена. Откуда он здесь?

Рагнар подал сигнал снижаться, и скоро стало слышно голоса зверей. Ерчарт несколько раз глянул вверх, а к нему из-за деревьев вышла Венти.

— Давно ее не видел, — глухо проговорил Рагнар.

— Помолчите, — сказал пятнистый олень зверям, и гул голосов притих. В его сторону многие навострили уши, и удалось узнать, что это Далут, главный вожак оленей и многих других копытных. — Я тоже не хочу, чтобы люди нас ловили. Но давайте думать. Запретили ловить пушных зверей, и людям на севере стало тяжелее. Если запретить и охоту на копытных, просто станет больше браконьеров.

Он прошелся рядом с грифонами.

— Шорис мне объяснила, — добавил Далут. — Например, в Гахарите людям будет неловко убивать ганродов, раз они гвардейцы. У нас такого быть не может. Но скоро Шорис объявит еще что-то новое. Она придумала очень важное, и она думает про ваше будущее. Охоту на нас запретят: но не резко.

Как только он закончил, олени, косули и муфлоны окружили Ерчарта и Венти, и из беспорядочных вскриков копытных зверей — взволнованных и радостных вскриков — удалось понять, что грифоны раскрыли преступление своих сородичей.

Грифоны-преступники стали травить дурманящей травой самых умных и уважаемых из местных оленей, чтобы показать: даже лучшие из копытных не смогут устоять. А вот на грифонов дурманящие травы никогда так сильно не действуют. Преступники хотели показать превосходство. И боялись, что копытные, поумнев и став смелее, начнут убивать и грифоньих детенышей.

— Это правда Фелан попросил раскрыть, Венти? Он узнал, что нас травят?

Спину будто бы защипало под шкурой: как от напряжения в Аренне.

— Он сам пострадал от грифонов. А теперь у нас будет новая Гвардия! Хорошая! Фелан и охоту людей отменит. Венти, он же обещал, да?

Какая новая Гвардия?

И от этих слов почему-то потеплело внутри. Но Фелану нельзя доверять, он Ласфер, и он подозрительный. И зачем запрещать охоту людей?

Виррсет недовольно заклекотал, и Рагнар на него огрызнулся. Никто так и не обращал внимания на то, что над поляной кружит стая грифонов.

— У вас будет две Гвардии, — уточнила Венти. Она стояла неподвижно, и даже ее перья не шевелились, хотя рядом дрожали травинки от ветра. — Но, пока в первой поменяют всех гвардейцев, пройдет много времени. Мы, Гвардия Фелана, будем помогать зверям.

— Вы даже лучше будете помогать, чем обычные гвардейцы!

— Думаю, да, — Венти повернула голову направо. — В наших рядах не будет никаких преступников. Фелан уже попросил Шорис, чтобы она разрешила ему набрать такие пробные гвардейские отряды. И я ему рекомендовала зверей, а он рекомендовал их Шорис. Она раздумывает. Мы, конечно, сами никого не раним и не казним. Мы просто сообщим обо всем Гвардии: ее вожак как раз сейчас здесь. И будем ждать, пока нас не узаконят.

А звучит интересно. Скадда задумчиво свистнула. Тем более Венти как раз и можно доверять. Венти отличная. Она же на самом деле не призывательница. Да, она не доверяет людям, и она за то, чтобы Ласферы сами исследовали травы, но можно ее понять.

Рагнар молча следил за Венти: а к ней подошел еще и Сурус, волк-призыватель, который раньше был в стае Ерты.

— Почему ты тогда просто не вступишь в Гвардию? — спросила муфлоница. — Мы знаем, что ты выучилась, Венти. Рагнар тебя бы принял.

— Гвардейцы убили грифона, которого я люблю, — огрызнулась Венти. — Рагнар их казнил, но все равно остались те, кто знал про заговор против Тагала. И всех их не найти. Я не хочу иметь с ними ничего общего. Суруса обратно не примут, хотя он прошел бы испытания получше тех волков, которые сейчас их проходят. А Ерчарт улетел из своей ученической стаи, и никто не возьмет его доучиться. Шорис уже сделала выговор его наставнику, но все же Ерчарт покинул стаю.

Все-таки она права, это правда выход — новая Гвардия без недостатков старой.

— Шорис все медленно меняет, Фелан будет лучше! — доносилось снизу. — Защитит от охоты!

— Мы не говорили про смену власти, — взъерошилась Венти. — Фелан может просто посоветовать многое Шорис, и все. Ту же отмену охоты.

Ученики недоверчиво заворчали и заклекотали, а Рагнар снизился к Венти, когда ушли травоядные.

— Хорошо, что ты возглавил Гвардию, — мягко сказала Венти, подступив к нему. — Я когда-то верила, что ты бы ее изменил. Хотя ты говорил мне, что гвардейцев не изменишь. Теперь я верю тем твоим словам.

— А я верю твоим прошлым словам, — ответил Рагнар. — Не сразу, но Гвардия поменяется. Я тебе больше не наставник, но все же как следует подумай о том, что ты делаешь.

— Как она поменяется? — Венти дернула ухом. — В Гвардии годами мешали служить нормальным грифонам. Это тебе повезло, но что будет с твоими учениками без тебя? Они сумеют воспитать достойных, или станут такими же гвардейцами, как многие из наших сородичей? Я уже не думаю, что надо правда терпеть в Гвардии недостойных. Если нашу Гвардию распустить, хуже все-таки не будет. Грифоны умнее многих зверей и могут совершить куда больше преступлений. Особенно находясь у власти.

Рагнар взмыл к ученикам, когда Венти рассказала, где преступные грифоны. Они оказались не гвардейцами: хотя бы так.

Вдруг Гвардия и правда может измениться?

Но то, о чем говорила Венти, никак не исчезало из мыслей.

После полудня Рагнар всех собрал на заснеженном плато, где от ветра то и дело сдавливало горло.

— После следующих испытаний я вряд ли кого-то отстраню, — произнес Рагнар. — Обычно те, кто остаются у меня после третьего испытания, остаются насовсем.

Скадда насторожила уши и поставила лапы поближе друг к другу: так теплее.

Хочется помогать зверям по-настоящему. И не хочется проиграть.

— Но и те, кого отстраню, грифоны неплохие, — добавил Рагнар. — Нивир, Керсет, Рисса, — как Керсет? — Должно быть, и сами знаете, отчего все же Гвардия не для вас, но не зря вы столько продержались. Навыки, что вы приобрели, вам еще пригодятся.

Отлично. Скадда переступила лапами и пропустила снег через пальцы.

— Хорошо, — сказала Рисса. — Спасибо.

— Согласен, — Нивир грустно взъерошился, потом спокойно щелкнул клювом и стал чистить перья. Керсет весело прищурил глаза.

— Спасибо, — сказала ему Лирра. — Ты хороший напарник.

Скадда подтвердила клекотом.

— Но стал бы неподходящим гвардейцем, — Керсет наклонил голову вправо. — Мне нравится много летать и узнавать разные интересности, но я не смогу убивать.

Рагнар в самом начале спрашивал Скадду, смогла ли бы кого-нибудь казнить. Хотя и не пробовала, все же чувствуется, что смогла бы. В серьезной драке ударяла с воздуха без колебаний, и очень сильно.

— В этом и дело, — сказал Рагнар. — Тактика у тебя неплохая, да и в драках ты мог бы проявить себя получше прочих, но ты не сможешь как следует драться с грифонами, раз опасаешься им навредить. Нивир и Рисса быстро выдыхаются, — теперь заметила и сама: они до сих пор тяжело дышат. — Не могут так быстро ориентироваться в трудных условиях, как нужно мне и Гвардии. Когда я говорил вам сопровождать арестованных и действовать по моей команде, Нивир и Рисса следили лишь за мной, а не за мной и преступниками. Однако всякие грифоны нужны. Обычные порой полезнее.

— Согласен, — сказал Нивир, а Рисса повернула голову вправо.

— Я буду рассказывать про нарушителей, — сообщила она.

— Сейчас будете драться за место в стае, — Рагнар обвел взглядом всех оставшихся, а Скадда тут же напрягла и лапы, и крылья. Как здорово. — У вас уже может быть свой вожак, кроме меня.

Нивир и Рисса улетели, Керсет тоже взмыл, но потом приземлился поодаль, на краю плато.

— Я понаблюдаю, кто победит? — поинтересовался он. Рагнар разрешил, но скомандовал ему убраться подальше.

И сам улетел на край плато, затем лег и свесил лапы с обрыва.

Скадда распахнула крылья, чувствуя, как тает снег под горячими подушечками. Над обрывом поднялись и закрутились тонкие облачные вихри. Понадобится сразиться с лучшими: и стать самой лучшей.

Кенна тоже способна убить? Взгляд у нее мягкий, и лапами она переступает так же мягко. Но она отлично дралась, и нападала на краящера, и даже допрашивала, хотя и не так отлично, как Данри.

— Нас шестеро, — сказал Виррсет. — Так что схватимся…

— Не командуй, — мягко оборвала его Кенна.

— Сама захотела? — Аддар вздернул уши.

— А может, я захотела поддержать другого вожака.

Лирра чистилась, поглядывая то на одного грифона, то на другого. Она остановила взгляд на Скадде, и Скадда ей весело свистнула: давно уже этого ждала. Под перьями сделалось очень тепло от радостной ярости. Желто-салатовые глаза Лирры сощурились.

Но на Лирру набросился Аддар, он стоял к ней ближе: а Скадда тогда метнулась к Кенне. Тоже интересная, на вид безобидная, но слишком много скрывает. Потом надо обязательно сразиться с Лиррой.

Виррсет и Данри метнулись рыже-охристым крылатым клубком. Скадда взмыла выше их, улетая от Кенны, и, резко развернувшись, ринулась ей наперерез. Замолотила ее крыльями, потом раскинула их и, ускользая вниз от удара, перевернулась через голову.

На машущем полете пролетела вокруг Кенны, задела ее по задней лапе. Кенна ударила сверху, и Скадда ушла: против ветра. Кенна тоже легко взмыла из потока, но за счет умелых взмахов, а не легкого веса. Скадда пронеслась с ней вдоль плато, и ветер сшибал: при этом Скадда то заостряла, то расширяла крылья, стремительно. Почти не задумываясь. Крылья будто сами знали, как надо: ведь очень часто повторяла эти приемы.

Скадда ушла за очередной выступ и бросилась вверх над плато. Сцепились с Кенной лапами, она зарычала, укусила, ее клюв скрежетнул у морды, близко к глазу: и резко ушел назад. Больше она не пыталась так клюнуть. Выдумала еще.

А потом Скадда вымотала Кенну и сшибла на снег, прижала ей горло клювом. Когда отпустила ее, Кенна уже сама повернула горло к Скадде.

Виррсет победил Данри, Лирра — Аддара. Лирра первая кинулась Скадде навстречу: а Виррсет в это время кружил над плато. Правильно, пусть не спускается: так он не восстановит силы.

И все-таки он не дерется. Не так устанет.

Лирра замахнулась левым крылом и правой лапой. Попала. Скадда потеряла высоту и пронеслась очень низко над снегом: взмахнешь и попадешь в него крылом. Взмахнула совсем слабо: и этого хватило, чтобы достичь края плато, затем броситься вниз по потоку, обтекающему склон. Радостно перехватило в горле.

Лирра настигла, сильно ударила, а Скадда тут же раскинула крылья и не дала себя отбросить. Лирра кружила медленно, примеривалась, кидалась совсем не туда, куда смотрела. Скадда следила не за взглядом соперницы, а за тем, куда нацелятся ее главные маховые. Поэтому получилось избежать почти всех ее хитрых атак.

От пропасти метнулись к плато. Разлетелись над ним и сшиблись, ударились лапами, и Лирра хлестнула крыльями.

Саднило от царапин, а в передних лапах и крыльях жгло. Скадда иногда ударяла и задними, и тоже однажды ударила крыльями. Конечно, лапами Скадда била сильнее, но все-таки атака крыльями сбила соперницу с толку. Из-за этой атаки она взмахнула лишний раз, чтобы удержаться.

Скадда ринулась на нее сверху и укусила. Клекоча от яростного азарта, обхватила Лирру передними лапами и впустила когти. Лирра отвернула голову и не дала схватить горло. Скадда тогда вцепилась в шею.

Грызла, царапала, а снег, полузакрытый черными перьями Лирры, рывком приблизился, и Лирра смягчила удар. Скадда, рыча, добиралась до ее горла, но Лирра хлестнула крыльями и пихнула лапами.

Черная пернатая рычащая злость — и тяжелая — вырвалась и сшибла. Крылья Скадды распластались по снегу. Скадда выбросила вперед лапы, попала в чужой клюв, но тут же обе передние лапы прижала Лирра. Сильная, ну и что? Это чтобы интереснее было ее побеждать.

Скадда трещала, огрызалась, ударила правым крылом: левое сдавила Лирра. Через миг она сжала клювом горло, и Скадда ее замолотила задними.

Лирра так и держала, а воздуха уже не хватало: но его всегда не хватает, когда дерешься с ветром. Лирра не серьезнее ветра. Удавалось победить и ветер. Даже над океаном. Она не будет держать все время. Даст вдохнуть.

Противница отпустила, и Скадда подогнула лапы, чтобы опять ее бить. Они словно истончились, сделались легче. Горло будто горело. На краю зрения — наглые черные уши.

Мало сил. Еще одного грифона не победить. У Виррсета осталось больше сил, чем у Лирры, он меньше дрался. А из Лирры вожак намного лучше. Виррсет свою маленькую стаю не уважал.

От злости скрежещет клюв.

Не надо у нее отбирать достижение. Как отбирают их люди. Скадда опустила лапы, а потом, когда Лирра отошла, поднялась и пригнула голову. Повернула ее набок, открыв горло на пару мгновений. Все, хватит с нее. Есть Басмадан, а у Лирры есть лидерство.

Скадда, стараясь не огрызаться от злости, отступила на край плато, к Рагнару, а Лирра взмыла с Виррсетом. Аддар, Кенна и Данри следили за ними тоже. Виррсет резко атаковал, гонял Лирру над всем плато, и на снегу добавлялось черных перьев. Давай, Лирра, не зря же тебе проиграла. Скадда распушила хвост и поддержала ее кличем.

Лирра попала под атаку, но выровнялась, ответила мощным броском, обхватила Вирсета крыльями и забила лапами: размеренно, мощно. Виррсет не успевал ударять, только хватал ее клювом. Лирра царапала соперника, ударила и крыльями и, в конце концов, сшибла в снег и укусила в горло.

Скадда, издав одобряющий клич, подскочила к ней первой: думала, так и останется злость, но теперь все кажется очень правильным.

Виррсет отошел, угрюмо ворча, а остальные ученики поприветствовали кличами вожака стаи. Настоящий все-таки Рагнар, но, когда получится все пройти до конца, возглавлять стаю будет именно Лирра.

Рагнар, улетев на узкий выступ, позвал Скадду, и Скадда поднялась к нему.

— После этого ты могла и вылететь, — сказал Рагнар, и крылья окатило ноющим теплом, как после полета на шестьсот километров. — Это тоже было испытанием. Отчего перестала драться?

Скадда ответила: и про выбор вожака, и почему Лирра больше подходит. Рагнар смотрел, насторожив уши.

— Я поняла, — добавила Скадда. — Я упрямая. А в стае это иногда приносит проблемы.

— Значит, меньше шансов, что наделаешь глупостей. А их могут натворить и те ученики, которыми горжусь.

— Как Ораин? — которому он сломал за преступление маховые перья. — Почему лучший ученик стал нарушать? Ты у него узнал ведь, да?

Рагнар повернул голову вправо, но не ответил, а потом позвал Кенну.

— Тоже могла бы вылететь, — сказал он. — Есть в тебе жестокость, и ты в драке порой норовишь выклюнуть глаз.

— У меня такое есть, — рассеянно сказала Кенна. — Но я хорошая. И Ораин был хороший, учил меня летать почти сразу, как я вылупилась. Я слышала, вы про него говорили. Потом я скучала, когда грифоны, в чьем гнезде мы вылупились, его прогнали. Но больше я его искать не хочу.

Потом отправились в сторону Экеры, и Скадда летела рядом с Лиррой. Виррсет нарочно летел позади всех и в стороне, и больше ничего не говорил.

Испытание было сложнее, чем думала. И справилась. Крылья взмахивали от этой мысли сильнее, и Скадда пару раз чуть не обогнала Лирру.

— Не обгоняй вожака, — шутливо говорила она. — И покажи мне потом тавиама.

— Ты вожак, вот ты и ищи, — с усмешкой ответила Скадда. Лирра чуть задела крылом крыло.

Керсет полетел следом.

— Я просто погляжу, — сказал он. — Мне Рагнар сказал, что мы встретимся с осведомительницей. А я хочу поглядеть, как они себя ведут и что мне надо будет делать.

Рагнар приземлился на скалу: и с одной из дальних скал к нему поднялась Четта, взмахивая крапчатыми рыже-бурыми крыльями. Скадда радостно затрещала клювом, а Четта издала клич в ответ. Правда, взмахивала она пока еще неуверенно и медленно огибала скалы.

Лирра поприветствовала Четту кличем, Виррсет и Аддар присоединились. Рагнар повел ушами вверх, а затем взглянул на Четту со строгостью.

— Ты можешь летать как следует, — произнес он. — Не придумывай.

Четта фыркнула и прижала уши.

— Да понял я, — добавил Рагнар. — Полетаю я с тобой. Навыки твои подкорректирую, и без всяких хитростей.

Глаза Четты прищурились.

— Точно, я тебя помню, — к Четте приблизился Керсет и распушил мех на шее. — Ты была из лучших в команде, а на первом испытании сломала маховые. Я тоже вылетел, но сегодня.

— Я за тебя рада, — сказала Четта и показательно взъерошилась. На Керсета она глядела с интересом и старалась показать ему все перья.

— Потом поговоришь с осведомительницей, — сказал Рагнар. — Я покажу и ей, и прошедшим, что должны представлять из себя образцовые грифонята.

Говорил, что не покажет до конца учебы: но раз должны сражаться рядом с Рагнаром, то надо и узнать его получше. Рядом раздался веселый клекот других учеников, и Скадда его поддержала.

— Четта, я тебя тут подожду, — радостно протрещал Керсет. Четта показательно смотрела на кости краящера, лежащие на скале, и все взъерошивалась.

— Я что, похожа на вожака стаи, чтобы мне докладывали? — ворчливо проговорила Четта, в улыбке прищурив глаза.

— В стае из двух грифонов вожака не надо, — сказал Керсет. — Но если хочешь…

— Я хочу тебя укусить.

— А потом полетаем?

— А потом полетаем.

Рагнар, спикировав, полетел в очень узкую расселину, и Скадда с учениками и Четтой последовала за ним. Четта летела отлично, и Скадда хотя и перегнала ее, но потом нарочно отстала, чтобы понаблюдать за ее тактикой. Он держалась уверенно, пусть и летела медленнее многих: и порой посматривала назад, туда, где остался Керсет.

Что бы про ее полет сказала Ивири? Нужно еще ее поспрашивать, вдруг подаст идеи о способах полета. Конечно, странно, что бескрылый зверь может подать идеи грифону, но мнение других зверей бывает полезным, потому что они думают по-другому. Четта, например, даже училась бегу у муфлонов.

Долго летели по расселине, темной, сырой и извилистой: вверху светлела полоска неба, а по стенам спускался красный горный плющ. Скоро раздался тревожный клич грифоницы.

— Кто посмел обидеть? — проскрежетал Рагнар и кинулся вперед.

— Привет! — послышалось впереди. — Камнекрыс предупреждаю, чтобы забирали своего зверя поскорей, и тревожусь, чтобы он не пострадал.

Грифоница показалась за следующим поворотом расселины, на каменистой стене: бурая с белым рисунком на морде и зелеными глазами, с темными крапинами на крыльях, как у Четты. Когда она распахнула крылья, у них показалась белая изнанка.

— Попутного ветра, — бойко сказала грифоница. Дерра Марилл, запомнила ее имя. — Сейчас. Ага, приближается, сейчас.

Она укусила камнекрысу, что старалась забраться повыше: и зверь поспешил вниз, к стае на одном из выступов. Потом Рагнар и Дерра взмыли туда, где камни становились светлее и суше: к пещере. В полете они стукнулись клювами, быстро соприкоснулись крыльями. Скадда с учениками и Четтой метнулась следом.

На Четту Дерра глянула искоса, прищурилась. Потом вытащила на край скалы трех грифонят одного за другим: двух светлых и бурого. Рагнар назвал их всех, а когда сказал «Тирис Халлет», поднял клювом светлую с пятнами на крыльях.

Тирис, совсем не похожая на трескучую моллитанскую сойку, а уже в светлом пуху похожая на настоящего злого грифона, громко защелкала клювом. Когда Рагнар ее опустил на скалу, Тирис его попыталась укусить, но Рагнар ловко увернулся и добавил:

— Дерра перед тем, как мне отправиться в Хинсен, прочитала, что тирис раздражают. Я ей говорил, что в Хинсене тирис нет, но она настаивала. Думала, доберусь до Моллитана. Не зря. Так и назвала Тирис в честь тирис.

Тирис стала расправлять крылья на краю обрыва, бурый детеныш взял с нее пример, а палевый взъерошился и зашипел на учеников, и стал на них надвигаться. Скадда, глянув на него, прищурила глаза и приветливо заклекотала. Хочется таких же.

Другие грифоны рассматривали детенышей, иногда поворачивая головы набок, чтобы получше разглядеть.

— Рагнара многое злит, — усмехнулась Дерра и унесла грифонят одного за другим, а потом вернулась. — Когда-то злили и равии. В каждом выводке я называю кого-то в честь раздражающей штуки, чтобы Рагнар меньше раздражался. Его не злит то, что напоминает о детенышах.

— Грифоны с самыми странными именами — наши, — дополнил Рагнар. — Равия Марилл, Паресса Халлет.

— Кузнечики до сих пор тебя раздражают, потому что это перебор? — спросила Скадда.

— Да.

— А чем раздражала гора Паресса? Преступниками?

— Всем. Дерра, — Рагнар прошел к ней, а она глянула на Рагнара, потом на Четту: и моргнула. — Я Четтану позвал вот зачем, хотя мы ее давно и выгнали. Если грифоны изменились в сторону людей к худшему, то и к лучшему ведь могли. А раз не стыдятся перемен в сторону всяческих интриг, то и Четте стыдиться ни к чему.

Скадда прислушалась внимательнее.

— Я думал, тебе навредит то, что ты осталась для меня детенышем.

Скадда замерла: это же как? Как Четту можно не посчитать взрослой?

— Что ты посчитаешь себя невыросшей, — добавил Рагнар, взъерошивая крылья. — Оттого и отталкивал. Хотя все про тебя помнил, и как ты ящерицу мне таскала — тоже.

Дерра щурилась. Ученики непонимающе переглядывались, а Четта подошла к Рагнару поближе, глянула с беспокойством на пещеру и подняла уши.

— Показывал морских звезд тебе всяких. Через море летал, на остров тебя носил.

— Я помню, и я тоже так хочу летать через море, — Четта радостно заклекотала. — Научусь обязательно.

Когда летала при ней над морем, это, оказывается, так для Четты было важно. Скадда подступила к ней и сообщила:

— Мы вместе полетаем над морем.

Четта сощурилась так же, как Дерра.

Хотелось остаться единственной, кто так летала с Рагнаром: но у Четты с ним какой-то особый разговор. Почему-то Четте нравится, что она для Рагнара как детеныш. Ей этого и хотелось?

— Ты столько сделала, что твою взрослость не оспорят, — Рагнар внимательно глядел на Четту. — Ты мне дочь. Это так. Рвал я клювом тех, кто что-то скажет против.

Как так? Что, так правда бывает? Скадда наклонила голову набок.

— Пап, — сказала Четта.

— То есть? — спросил Аддар. — А если с моей дочерью будет так же? Мне что ее, не прогонять тогда, что ли?

Лирра удивленно и радостно пощелкала клювом. Виррсет смотрел угрюмо и вроде бы безразлично, Данри и Кенна переглянулись.

— Люди привязаны к своим бывшим детенышам, — добавил Рагнар. — И к бывшим родителям. Я поспрашивал. Выяснил, что люди себя неполноценными при этом не считают.

— Да не считала я себя неполноценной, — сказала Четта. — Только из-за сломанных перьев, и то потом перестала. А ты мне нужен. И ты, мам. Ты же меня не укусишь?

— Если не обидишь птенцов, — ответила Дерра. — Мы еще смотрели с Рагнаром в библиотеке, как с вами такими обращаться. Пишут, что люди иногда против того, чтобы с кем-то, кто им не нравится, взрослые дети создавали пару, но у нас такого не будет.

— Только не с Ораином, — уточнил Рагнар.

— Мне понравился Керсет, — ответила Четта.

Ораина ни в коем случае, конечно, нельзя уважать. Просто с ним надо познакомиться и выяснить, почему он плохо поступал. В конце концов, надо же допрашивать преступных гвардейцев.

9 елеты, Дайгел

— Молкивес, — сказал глава северо-ташчинского города, Макле́тевел, как только Дайгел выбрался на берег. Наслушались тут кранарских легенд от деда Шаклебеха. Видать, приглянулось Маклету воплощение охоты.

Над Китой, Басной и Юнной, что остались в лодке, закружилась пичуга-сиалия, голубая с песочно-белым, и глаза у нее сияли, будто здешний желтоватый песок, подсвеченный солнцем. Дед было руку к лаохорту-Ташчину протянул: но спрятал ее в карман астельского пиджака. А Маклет одернул полы ташчинской народной одежды и приложил ладонь поочередно к каждому глазу: кого-то он дожидался. Потом заговорил с Шаклебехом.

Море, огромная зверюга, разлеглось между берегами и растянуло лапы-заливы. Дремлет, дышит, фыркая изредка белой пеной. С холма, как всегда, следит стража городского главы, в коротких накидках и с луками.

Муж той женщины, которой Дайгел отдал ориентское радио, пришел и притащил очередной из местных приемников на ремонт: он походил на коробку, такой был в старину у родителей. Дайгел обнаружил дату сбоку, девятьсот девяносто третий. Махнул деду, а тот, подойдя и рассмотрев, записал в тетрадке у Дайгела нормальную, и выяснилось, что приемник сделали десять лет назад.

Починил его на расстеленном по песку покрывале: поломка-то простейшая, да и приноровился уже к местной технике. Девушка в знак благодарности за отцовский приемник притащила рыбу, а Дайгел украдкой скормил угощение Басне и Ките.

Назад вещь не приняли, сказали «Кранар»: так что не придется с пустыми руками в Ориенту возвращаться. Дайгел отыскал пакет в рюкзаке. Вот и начало экспорта.

Сегодня вечером — отплытие. Главное, есть о чем доложить Кранару, да и многое заснял. Лишь бы у Кранара хоть что-то уладилось. Каждая мысль о нем жалится — ни дать ни взять оса.

Едва получив от Дайгела ориентский приемник с кассетами, семейство отдало его Маклету: тогда на зов главы города прилетел Ташчин, и уж больно ему пришлась по душе кранарская музыка. Новость дошла и до правителя Ташчина: все это Маклет недавно сумел донести до Дайгела. Главу северного Ташчина он называл «ваессен Ташчин» — дед-то про ваессенов знает, вот и объяснил Маклету, как лучше говорить с чужеземцами.

Собрались, наконец, горожане: столько людей сразу еще не приходило, еще и детей с собой привели. Все одеты по-народному: уже глаз наметан, и известно, что южные ташчинцы редко заматываются в местные тряпки, и лишь для красоты, а эти вон для практичности: у них ткань прилегает поплотнее, закреплена, есть в ней подобия карманов.

Стражники спустились с холмов да спрятали луки за спины.

Маклет отдал кейнорский приемник тому, чьей семье он изначально был подарен. Главное, чтобы потом не отобрал. Заиграл-заручьился камьет, и Ташчин прищурил глаза свои птичьи. У него и дар наверняка музыкальный. Глаза у местных блестели, как морская галька в песке после набега волны.

За музыкой жужжания камеры не было слышно, вот Дайгел и включил ее в пакете с отверстием, и всех поснимал тайком.

Закончилась музыкальная программа, и Маклет, глядя то на деда, то на Дайгела, заговорил, пересыпая непонятные слова названиями кранарских городов, рек и мифических персонажей: будто в обычный песок вмешивал нефриты.

— Подсоби с рассказом, — попросил Дайгел у Юнны, а она с тетрадью вышла из лодки и уселась на покрывало. Шаклебех поймет лишь названия, но Юнна все покажет наглядно.

Так она и зарисовывала, пока Дайгел рассказывал: а ташчинцы встали поближе и заглядывали в ее альбом.

— …откуда взялся красный нефрит, похожий на сердце, — рассказывал Дайгел.

— Как я те красный изображу, у меня карандаш один серый? — Юнна поставила на страницу локоть и глянула на Дайгела.

— Сумеешь. Родила лесникова дочь от Молкивеса сына, Тергана, и достался тому нефрит как оберег. От него Терган отцовскую силу получал, и слыл через это прославленным воином. А однажды решил, что его-то собственная сила получше отцовской будет. Вот и вызвал его на бой, а нефрит выбросил в реку. У той реки отец с сыном и состязались. Стрела Молкивеса пронзила Тергана, чье сердце сразу и превратилось в красный нефрит. С тех пор на дне реки Терган россыпи красного нефрита и находят.

Давно эту историю слышал от матери. У нее-то здорово выходило читать да пересказывать — что книжки детские, что легенды.

Зеленый нефрит Юнна обозначила как поросший мхом и покрытый листьями, а дальше набросками изобразила историю Молкивеса с сыном, и красный нефрит представила окаменевшим сердцем: на нем вены перетекали в трещины камня.

Отдельные ташчинцы, даже те, кто рядом с Юнной, вовсе не глядят на рисунки, лишь слушают: хотя ведь не понимают ни бельмеса, странные же люди. Дайгел показал им на альбом. И дальше говорил, оживляя Кранар в своих мыслях: мифический, порой в этих мифах нелепый, а все же свой. Про Луатту еще рассказывал.

— Носит она с собой кварц, и если направить его на человека, то и засияет он под цвет чувства, какое в сердце человек бережет. Красным — в знак любви, синим — в знак гордости, рыжим — в знак ярости, — как глаза Талис.

С детства был согласен с матерью насчет того, что не может быть несколько божеств, тем более таких, что во всем схожи с людьми. Однако ж познавательно. Скадда говорила, что эти божества похожи на лаохортов: может, с каких-то их и списали.

Дед иногда, как самый знающий, чего-то и добавлял.

Дайгел остановился, чтобы выпить воды, и дед тем временем что-то ввернул про Керку, наиграл на чемхоне про орлов: их мелодия хорошо запомнилась.

Стражники опустили луки на траву: а вокруг все больше собиралось горожан. Дайгел еще им рассказал про настоящий Кранар, а Юнна зарисовала его города, в том числе родной Нелосс, про который вычитала в Дайгеловой тетрадке. В точности она изобразила высотки со скругленными углами, как у башен, а еще деревянные частные дома и поросль из полезной малины и черноплодки, да забегаловки на ручьях, переделанные из старых лодок. Юнна передала тетрадку ташчинцам, и те принялись бережно перекладывать ее из рук в руки.

Наброски аалсот Юнна тоже показала ташчинцам, и на них люди смотрели изучающе, без тревоги. Главное, чтобы не испугались настоящих кейнорских. А может, видели полет гидроплана?

Кита до сих пор не получила его чертежей. Одно дело — договориться об этом с Астелнал, другое — дождаться. Правды-то не дождался от Киты до сих пор.

Всегда вот интересовала одна вещь насчет аалсот. Когда Легония в первый раз потерял Кейнор, то утратил и много заводов сразу, и война его потрепала. Алдасары, ясное дело, не делились с Легонией никакими разработками, вдобавок присвоили большую часть алюминия. А вот отчего легонийцы сами не стали делать каких-нибудь деревянных аалсот? С кейнорскими они не могли бы потягаться, но все равно подспорье.

Рассказал последнюю легенду, а люди не стали расходиться: они все общались, повторяли названия городов и родных кранарских речек. Словно Кранар сюда распространился. Дайгел не удержался да улыбнулся, а Кита схватила рюкзак, вышла на берег и позвала с собой.

Отведя подальше, она расстегнула молнию и вытащила ненадолго чертежи гидроплана. Дайгел одобряюще пожал Ките руку: не ошибся же в ней, хотя бы отчасти. Басна рядом замотала хвостом.

— А еще я так больше не могу, — Кита глянула вниз. — Дайгел, в общем, у нее дар совсем другой.

Хоть в последний день, но призналась, не вытерпела. Взлохматил Ките волосы, а та все грустно глядела вниз.

Астелнал никому из гартийцев свою связь с ней не выдала. Но и не просила хранить в секрете, да и известно ей, что друзья Киты обо всем знают. Кроме Юнны. Гартийская зверюга играет в «кто кого пересекретит»?

— Она как, ну… как Луатта, немного. Может эмоции усиливать или уменьшать, понимаешь? Это просто было очень сильно личное, поэтому не сказала сразу, но ты сам очень личным делишься, про тот же Кранар. Ты так переживаешь, когда про него рассказываешь. И говоришь не как обычно.

Да ну, ерунда, все рассказывал по-обыкновенному.

— Значит, она подкручивает тебе эмоции, как звук в приемнике. А если я с ней поговорю об этом даре? Или она его держит в секрете?

— Даже от многих своих держит в тайне, — Кита кивнула, и от кивка взъерошились ее черные волосы. — Потому что если люди будут знать, что она работает с их эмоциями, то не все сработает так, как надо. А мне она сказала, потому что я и так знаю про свои страхи и хочу от них избавиться. И с даром хорошо обращаюсь.

— А вдруг и тогда, на побережье, все приключилось не так, как мы думаем. Отчего вдруг южные накинулись, к примеру, на северных?

— Я тоже думала, — позади с грохотом шарахнула волна, а Кита и не вздрогнула. — Поэтому сама хочу знать правду. Давай вместе с тобой сегодня поедем. Со мной, с Басной и с Асти, — тьфу ты, Асти она какая-то. — На моторке, в последний раз, то есть, в этом путешествии. Потом же еще будут, ну, путешествия. И можно я Асти расскажу легенду про речку?

— Главное там смерть Тергана, а не речка. Знать бы, какие еще у гартийцев есть технологии. Наверняка они додумались и до ядерного оружия.

— Ты тоже на эмоции сейчас влияешь, — сказала Кита и съежилась. — Знаешь, у Астелнал ведь мало железа на материке. Ее люди теперь делают много всего из металла, потому что он для них непривычное и новое.

— У Кранара больше логики. Много камня — и кругом используют камень.

— Особенно в деревянных домах и лодках, — и Кита по-новому ухмыльнулась. Почти по-волчьи.

— Иди-ка ты в Гартию. Главное, чтобы волчица тебе не внушила ничего лишнего. Следи внимательно.

— Не внушит.

Когда плыли обратно, Ташчин летал над морем. Будто бы просто разыскивал вьортов: а на деле-то высматривал и Астелнал.

— Я все выведаю, вот да, — пообещал Энкел, приближаясь к древнего вида автобусу, что норовил рассыпаться от голосов забившихся туда алеартцев. Бутылки, переданные Китой, он сложил в рюкзак.

— Смотри, чтобы чинить это не пришлось, — Дайгел махнул в сторону автобуса.

— Это Кита у нас по машинам, позову ее, если что, так и быть.

Кита шла по полю к одноэтажным ташчинским домам вместе с Юнной, а собака сшибала Юнну с Китой поочередно хвостом.

Надо порой общаться с этими гартийцами. Ладно еще Кита необщительная — хотя на самом деле наобщалась уже побольше многих. А вот самому надо бы проявлять побольше интереса, чтобы подозрений всяких не вызывать. Да и выведать нужно побольше: правда, выяснил уже, что Кранар, судя по всему, астельцев не притягивает, тем более там лютует чума. И все-таки мало ли чего нового откроется в разговорах.

Дайгел запрыгнул на коня: автобус быстрее, но ехать недалеко. Махнул рукой Энкелу, тот в ответ: и забрался в галдящий автобус. Подумал бы, что Энкел собой жертвует, если бы он сам не был алеартцем.

Конь скакал резво, а степь смотрелась по-непривычному пустой, и лишь со стороны леска доносились иногда орлиные крики. Копыта то и дело попадали в рытвины.

— Ты эти рытвины нарочно ищешь тут, как астельцы — металл, что ли? В Гартии тебе их не хватало? Ничего там у вас нет в Астелнал, ни металла, ни рытвин. Ерунда, а не страна.

Ехал долго, держась в стороне от дороги, и солнце, несмотря на кепку, припекало: а как добрался до соседнего городка, поднялся ветер, и небо стало заволакивать облаками, грязными, как бока автобуса. На окраине города Табон снова прикидывался близким к народу и при алеартцах вел разговоры с жителями ближайших степных домов. Крыши у них были забросаны трухой и землей, будто они почву собой подняли, как грибы.

Уже астельский удавалось немного разбирать, спасибо разговорнику. Табон говорил, как рад, что все тут благоустраивают, как сделали новые рынки, тянут сюда свет. Еще двое астельцев поддакивали, один переводил на легонийский. Дал бы он местным нормальное жилье: или надеется, что эти грибы-дома подрастут после сезона дождей, да и грязь у них с крыш заодно смоется? А от грибницы и новые вырастут сами собой.

Вдалеке виднелись многоэтажки, тощие, как местные деревья: а поблизости выглядывали из-за домов прилавки ярмарки. Прибывшие к ним переместились, и Дайгел тоже.

В свое время гартийцы, когда гостили в Неламе, пришли там на выставку в День электричества — взглянуть на алеартские изобретения. Теперь вот алеартцы глядят на местное да комментируют в десятки голосов. Пробуют ташчинскую еду, что продается на сбитых из досок прилавках под навесами из соломы. Есть тут и астельский лимонад, и печенье: пластиковые упаковки соседствуют с плетеными корзинками ташчинцев, перебивая их своей лживой яркостью. Только бутылки с лимонадом Киты, которые Энкел передал, еще ничего. У них на этикетках ручкой нарисован знакомый вензель в виде буквы «Р»: с часов, принадлежащих семейству Ренски. Не передумала хоть Кита их возвращать из Ваммельхола?

Прадед Киты, кранарский математик, вряд ли бы запросто решил задачу о том, как теперь поступать его правнучке со своим гражданством. Как она вообще с Астелнал-то связалась, урожденная легонийка? Неужели и впрямь хватило отказа от лаохорта? Что-то здесь нечисто.

Энкел вполголоса общался со своими, еду не брал. Ташчинцы, что стояли у прилавков, называли порой Астелнал, улыбались и играли на чемхонах мелодию, прямо-таки полную благодарности.

Видно и электрические столбы, и асфальт вон ровный: вроде и есть за что благодарить, а все равно звучит фальшиво.

Взяв за местные деньги у пацана-ташчинца корзинку с овощами, пахнущую рыбой, Энкел приблизился к Дайгелу и произнес вполголоса:

— Острова-колонии, куда их возили, хотят разделить с Легонией, усилить его тем самым, — вот только он нахмурился и деревянной штуковиной, похожей на плоскую и заостренную снизу ложку, царапнул корзинку так, что продрал в ней несколько соломин.

Легонию усилить, ага.

Алеартцы берут в основном гартийское, лимонад Киты в том числе. А теперь вытаскивают товары из своих рюкзаков: это им заранее гартийцы сказали про эту ярмарку, чтобы вышло посимволичнее? У кого картины, у кого книги и кассеты с фильмами, и все приговаривают: наше, дескать, алеартское. Никто не сказал, что легонийское.

— А это сборник наших легенд! — воскликнула алеартка.

— Древние легонийские? — с услужливой улыбкой спросил Табон. Энкел на него пристально глядел, а корзинка с едой наклонилась да капала теперь на землю рыбным бульоном. Дайгел повернул ее как следует, чтобы Энкелу чего досталось.

— Это алеартские, то есть, да, легонийские, но до создания Легонии, до нашего прибытия в Ориенту.

— Вы были великолепными мореплавателями, и сейчас замечательно держитесь в море, — смятая упаковка от лимонада в руках Табона и то больше похожа на искреннюю улыбку. — Сколько же вашему фольклору столетий, если не тысячелетий?

— Очень много!

— Десять! Тысячелетий. Нет, мы историю уважаем, не искажаем, восемь, не больше.

Алеартцы древнее Легонии. Больше своего наследия сохранили, чем прочие легонийские народы. Падла.

Каким бы Легония ни был, во-первых, если он еще ослабнет, астельцы смогут все-таки замахнуться и на ослабевший Кранар, хоть сейчас о нем не говорят ни слова. Во-вторых, легонийцы выбор уже сделали. Всегда будут те, кто против, но из-за нескольких, кто в Легонии жить не хочет, чего ломать многим жизнь? Людям всегда приходится уступать друг другу в чем-либо, иначе не общество будет, а бардак.

Для Энкела Легония — это его Кранар. Если Легонии и распадаться, то по воле его народов, а не чужих. Как же сюда набрали-то исключительно тех, кто за свободную Алеарту?

Алеартцы всё трещали вокруг Табона о своих легендах.

— Это ж выходит, вместо того, чтобы восстановить Легонию, они хотят этими островами-колониями восстановить вашего лебедя? — негромко спросил Дайгел.

Энкел глубоко вздохнул.

— Ее видели мои близкие, с ней общались, любили ее, но не хотел бы я, чтобы она была жива. Я с Легонией, нечего метаться, и она не должна была изначально жить. Наш древний лаохорт очень давно уже мертв. Мы преданные, и ты не гляди на этих, не слушай. Везде находятся разные люди, понимаешь или нет.

Неужели эта волчица, что охотится на птиц, считает Кранар более мертвым, чем Алеарту? Вот уж не верится. Нет, есть у Астелнал и на него планы.

Раз уж такой тут происходит культурный обмен, чего бы не вмешаться. Дайгел приблизился к Табону.

— С кранарцами местные так же обменяются при случае? — поинтересовался Дайгел, глядя, как ташчинцы дают в обмен на алеартскую модель корабля свои глиняные фигурки в виде птиц с детально прорезанными перьями. — Нас вон тоже тянет к птицам.

— Мы им не говорим, конечно, — веселье Табона перешло в печаль. — Сожалеем, что такое происходит с Кранаром.

По новостям так и молчат все, падлы, насчет чумы. А по возвращению опять узнается много нового на этот счет. Так и свербит в голове из-за того, что не известна правда.

А если чума отпугнет гартийцев? Конечно, больно им надо заразу тащить к себе в Гартию. Но вдруг у них есть какие идеи на этот счет. Они ведь не передумали лезть в Легонию, несмотря на чуму.

В отдалении парили орлы.

— Керка ведь еще обучит, правда, волчица ваша? — улыбнулся Табон. — Надеемся, что скоро, и надеемся ее поскорее увидеть.

Свою волчицу видь. Пришлось дипломатично кивнуть — улыбку Дайгел не осилил, но и одного жеста хватило, чтобы Табон опять разулыбался. Подошел один из его людей: тогда Табон кивнул Дайгелу и убрался с другим гартийцем подальше.

Насчет островов-колоний Табон так ничего и не сказал. Такой у гартийцев вечно подход: не скрываем, а умалчиваем. Игра такая, кто кого раскусит. Как и их лаохори все делает вид, что играется. Хотят при этом казаться вовсе не скрытными: подумаешь, о чем-то не успели сообщить. Узнаешь — ничего страшного, найдем объяснения. Не узнаешь — сам виноват.

Дайгел вернулся к прилавкам, к Энкелу, который теперь общался с соотечественниками. В корзинке, стоящей на траве, уже не вился пар над овощами: и, само собой, не было среди них ни куска рыбы, никогда.

— Дарите даже фигурки кораблей? — на лице у Энкела улыбка, а глаза-то встревоженные. Но даже так его улыбка не смотрится искусственной. Скорее способ защиты да маскировки. — Конечно, гартийцам очень интересно, и на наши настоящие корабли они взглянут еще раз с радостью, уверен.

— Да, да, наши корабли лучшие! — загалдели в ответ. — Но их так мало у нас осталось.

— А Легония слабеет, и морская угроза… — добавили еще, и осеклись.

Морщины на лбу у Энкела чуть в надпись не собрались: «Из-за вас в том числе, кретины».

— И поэтому предложение Асти… — добавили алеартцы.

— Ты что, какое предложение. Не было его, это так пока еще, из вежливости…

Ага, проговорились, люди болтливые. Энкел вас пуще всех знает.

— Какое же предложение, позвольте? — поинтересовался Энкел.

— Да вот гартийский флот… предлагают нам для усиления, и это вполне вариант, да…

Вот так дела.

Дайгел махнул Энкелу и, заскочив на Каргоса, направился к Табону и его собеседнику, стоящим у дальнего дома. До ушей долетела гартийская речь: обрывистая, резкая, как если бы говорили камни на дне высохшей реки, ругаясь, что вода, сволочь эдакая, их бросила.

Табон впрямь говорил «сволочи» в переводе на свой язык. Из разговорника Дайгел в первую очередь запомнил подобные слова, так что этот разговор удалось понять получше, чем все прошлые астельские. Тем, кто проводили здесь электричество, Табон предлагал морды разворошить об эти столбы и подвесить. В кои-то веки лицо у него выглядело живым.

— Так ты нормальный человек, — сказал себе под нос Дайгел, а потом Табон заметил да заулыбался, и Дайгел продолжил уже громко: — Что, подвели ребята?

— Немного ненадлежащее качество работы, — виновато улыбнулся Табон и из стали превратился в пластик.

— Твари ущербные, мордами бы их о столбы? — уточнил Дайгел. Лицо у Табона ожило недопониманием, смешанным с легкой злостью. — Правильно говоришь. Так с вами куда больше народу будет сотрудничать. Кранар — наверняка.

Табон подошел ближе, а Дайгел соскочил в траву. Каргос громко фыркнул, тряхнув башкой. Собеседнику Табон подал знак, и тот ушел: видать, разбираться с нерадивыми работниками.

— Речки им в глотки скалистым истоком, — пробормотал Табон.

— Да, хватает мразей среди тварей. А вот лошадь хороша. Его ж сюда океаном привезли?

— Тем самым, где я утоплю вон тех, которые… — и Табон рассказал подробности личной жизни работников, какие вовсе и не хотелось знать. Может, алеартцы бы оценили, раз решили поближе познакомиться с гартийской культурой.

— Оставь океан в покое, рыбы и так оттуда сбежали. Тогда я, значит, с собой забираю в следующий раз коня на теплоходе, раз он привычный.

Табон удивленно вскинул брови.

— Для чего тебе в Ориенте лошадь?

— А для чего вам в Ориенте гартийский флот?

— Вьорты — страшная угроза, и мы, да, рассматриваем такой вариант, — без малейшего угрызения совести кивнул Табон. — В дар корабли преподнести, чтобы алеартцы ходили на них, власть укрепляли. У Легонии ведь не так давно часть флота, увы, погибла.

Какие-то корабли подарят, а на каких-то сами будут сидеть. Обучать, курировать — контролировать, проще говоря.

После разговора Дайгел долго стоял и почесывал коня, а тот опустил тяжелую фыркающую морду на плечо: ощутилась огромная костяная развилка. Алеартцы, которым тут капают на мозги, выступят за гартийский флот у ориентских берегов? Хоть их и мало, но раскол в обществе могут и вызвать, если вьортов рядом с Легонией появится еще больше.

Их уже полно. Уже из-за этого и халькарцы невесть зачем лезут в Кейнор и Легонию: старался об этом не размышлять, обо всем думать — нервов не хватит.

Немало найдется тех, кто будут печься в первую очередь о своей безопасности. А те алеартцы, что сюда плавали, своим родичам наплетут, что гартийцы хорошие, да разбежится это сразу по всей Алеарте. Те, кто Легонии верны, могут просто повестись на гартийское миролюбие. Все алеартцы в первую очередь спокойные да трусливые, несмотря на свое мореходство. Конфликтов не терпят. Разве что Энкел не трус, и Летия, отцова ученица. А там те, кто понаглее, помогут расширить гартийское господство. Да лучше уж искреннее соперничество, чем фальшивый союз.

Еще и с этими рыбами непонятная вещь. В Ориенте есть вьорты вблизи от побережий, но там-то с морской рыбой все в порядке.

— Девушка связана с Астелнал, наша девушка, алеартская!

— А я ее видела, точно вам говорю, видела в Ваммельхоле, но думала, гартийка. Наши глаза у нее.

— Ничего себе! Это они так к нам близки?

Забор к твоей морде близок.

В павильоне все гудело, и Дайгел съел суп на улице, а после отправился разыскивать Киту. Кита разыскала Дайгела сама, в двух шагах от павильона, и с ней шла Басна.

— Астельцы уже узнали про меня, — сказала Кита. — Все равно я с ними не общаюсь.

— Только со всей их страной.

— Не поспоришь.

Вместе ушли к пристани, и, как только Кита села за штурвал, а Дайгел с Басной разместились сзади, Астелнал выскочила прямиком из воды. Шарахнула чуждость, ею как тучей окутало со всех сторон, а Басна прижала лист бумаги лапой. Волчара встряхнулась, пусть ни капли к ней не пристало, и уселась рядом с Китой. Дайгелу весело подмигнула, повела ушами к Басне.

В небе между облаками перетекала синь: перевернутое море. Дайгел всматривался в морское дно, когда лодка отплывала, но не увидел ни рыбы: какие-то, ясное дело, тут водятся, но слишком их мало.

Вряд ли рыбы так уж сильно боятся подводного плавания Астелнал, что почти все из них отсюда ушли. Да и не шибко часто она ныряет, над глубиной-то власть не утвердишь.

Погоди-ка. Никто ведь из других лаохортов именно поэтому не ныряет. Разумеется, не уточнял у них, даже у Кранара, однако само собой разумеется. Зачем ходить на глубину, если мало того что бессмысленно, так еще и опасно? Лаохорты силы зря тратить не хотят. Кроме Астелнал. Она сама говорила, что по характеру и убеждениям отличается от сородичей. Вон и с людьми постоянно болтает.

Если она не рыб перепугала, то тех, кто связан с рыбами: вьортов. А рыбам их страх-то и перешел. Вьорты и сами по себе невменяемы, вечно грызутся, но лаохортово присутствие их особо пугает да злит.

Кита вела моторную лодку вдоль берегов, от которых порядком уже отдалились. Тучи не спешили делиться с морем пресной водой и лишь бугрились навстречу волнам, обещая как следует шарахнуть молнией, если вдруг кто плеснет чересчур высоко. Море швырялось брызгами и обрывками водорослей, но до туч покамест не доставало.

А еще же тут чаек не видать. Рыб нет — и их тоже. Вот еще почему здесь море и небо как будто искусственные.

Пасть Астелнал шевелилась, зелень глаз отражалась в зелени моря: совсем иного оттенка, яркая, как никому не нужный светофор в Харгалуве. Кита сжимала губы, сжимала штурвал, и стиснутые на нем пальцы то и дело вздрагивали. Вновь Астелнал ей рассказывает что-то тревожное — да еще и держится так, будто в ее связи с Китой ничего особенного и нет.

Будет что подозрительное — понадобится тут же Киту хватать да приводить в чувство. Личность-то лаохори не изменит, а вот какие-нибудь лишние эмоции запросто вложит. Дайгел стиснул ладонь в кулак.

Басна зарычала и скосила карий глаз на волчицу. Астелнал, глядя на Киту, закивала, и в море задергались вверх-вниз ненужные светофоры ее глаз: как знак, что рыбам можно плыть. Да поздно.

«А света твоих глазищ рыбы не боятся?» — написал ей Дайгел.

Астелнал мотнула головой.

Как же такая погань может выглядеть расслабленно и по-собачьи весело, уже и язык высунула. У Киты лицо все белее, нет-нет и растечется морской пеной, и волна ее с легкостью унесет, будто и не было. Уже и зубы от нервов у нее постукивают. Пора схватить да потрясти? Или надо бы поосторожнее с ней.

— Что она тебе рассказывает-то страшное? — спросил Дайгел, нагло пользуясь тем, что Астелнал не слышит.

— Про вьортов под нами, — Кита съежилась так, будто для нее дул личный северный ветер, промораживая до костей.

— Не секрет?

Кита качнула головой, и Дайгел спросил тогда письменно у Астелнал, часто ли она следит за такими вьортами, но та нырнула, а Кита вцепилась в штурвал, как в последний клок суши. Тревожно рычала Басна.

Порождение гартийское. Испытание устроила, волчара. Дайгел положил руку на плечо Ките, и Басна смолкла, а Астелнал подпрыгнула из воды. У Киты напряглось плечо: будто превратилось в железо.

Астелнал от удивления приоткрыла пасть: привыкла, что Кита все сама да сама.

— Спасибо, Дайл, — шепнула Кита. — Но мне надо самой. Перебороть страх. Все хорошо.

Иллюзии хотя бы видишь, а когда не видишь вьортов, воображение работает похлеще иллюзий. Дайгел руку все же отнял, но Ките при этом подмигнул, и Кита ответила. Хоть непривычен ко всей этой ерунде, но можно считать поддержку эдаким ремонтом.

Шарахнул по воде гигантский шипастый хвост с глазами, залаяла Басна. У Киты руки по-новому напряглись — не от страха, а от внутренней силы, без дрожи. Губу она прикусила до крови. Астелнал по-быстрому облизнула свою черную губу. Чувствует боль Киты — так ей и надо.

«Чего же ты ее пугаешь вьортами?» — записал для волчицы Дайгел.

Басна ткнулась носом в спину Киты, а затем принялась писать: уверенно, четко, как Кита сейчас вела моторку. Кита ведь и впрямь перебарывает страх. Никак от этого есть и польза?

Хотела бы волчица для Киты пользы — не связывалась бы с ней.

«Басна, не бойся, я не подвергаю Киту опасности, ничуть! — и Басна стала писать от себя, порывисто, нервно. — Как же мне не бояться. Да, я хотела, чтобы она мало боялась, но я ей носила самых безобидных змей, я не хотела ей риска, — и почерк у нее стал ровным. Снова слова Астелнал. — Если Кита сможет водить лодку над самыми страшными вьортами, я буду спокойна за нее в Ориенте. Она больше ничего не будет бояться. У вас же там нет таких страшных вьортов».

И поблескивает волчара глазами искоса — предполагает, что Кита рассказала про ее дар. Да еще и хочет побольше выяснить насчет слабости Легонии. Хоть и сама уже многое знает.

«Страхи-то нужны, они берегут нас от глупостей, — отметил Дайгел. — Я мало чего боюсь, вот и глупостей творю немеренно. А вьорты вон боятся тебя. Правда, из-за этого сами творят тут глупости всякие».

«Не натворят! — и Басна, записывая, фыркнула. — Я сейчас сильная, я им не разрешу. А еще многие вьорты тут не местные. Быстро уйдут. Не подвергну Киту большой опасности».

«Думаешь, ей надо уехать из Далии еще подальше от моря, чтоб уж наверняка? Но тогда она и от тебя будет дальше».

«Ките решать».

«Думаешь, может человек избавиться от страхов с концами? Может ли вообще в себе что-нибудь кардинально переменить? Хотя вот ташчинцы перестали тянуться к северным родичам, и даже те, кто их отменно знал. Может статься, и могут».

Она знает, что разоблачал уже дар лаохорта, а значит — что о многом способен догадаться. Если просто намекать, то волчина может и не заподозрить, что Кита обо всем рассказала.

«Они не изменились».

Астелнал опять чего-то сказала, а Кита кивнула ей с улыбкой. Ките что, и впрямь эти дешевые манипуляции по душе? А ну пускай не разочаровывает.

— Она тебя до сих пор пугает? — уточнил Дайгел.

— Мне так страшно не было очень давно, — весело сказала Кита, и ее пальцы погрузились в волчью шерсть, как в море. — Просто это как плыть в шторм, только в шторме внутри себя. Я уже могу. Как будто сама себя чиню.

Такой ерундовины решительно не понять. И все-таки — не врет?

«Боится, — записала своим рваным почерком Басна. — Я ее знаю. Она говорит правду. Но и борется. Ей правда нравится. Почему?»

Астелнал между тем передала:

«Людей нельзя поменять. Можно проявить или уменьшить то, что им свойственно. Южные ташчинцы не любили северных за их тягу к свободе, завидовали: северные же строили корабли еще до меня, но многие из них потопились из-за вьортов. А может и не только из-за них. Северные часто что-то придумывали. Южные в основном от них зависели. Когда я вернулась, у них как раз все накопилось, и вот выплеснулось».

Главное, не врет же. Не говорит, как именно выплеснулось.

«Думаешь, они бы рано или поздно все равно напали на северных?»

«Причем их не смогли бы остановить. А мои остановили».

Резонно ведь, зараза.

«Южане теперь любят тебя. Или не шибко?»

Астелнал прищурилась.

«Тоже тянутся к свободе, хотя и меньше. Не любят, когда им навязывают. Но я им дорога, они меня приняли. Северные так и не сумели. Многие из них меня не слышали. Любовь навязать нельзя. Ее можно придавить, можно заглушить, но если поливать, она вырастет».

«Как будто эмоции — это какие растения».

«Они и есть! Если есть семечко, растение будет. А из ничего не берется жизнь».

«А здесь-то чего жизни нет?»

«В последние годы тут стало мало живности, — Астелнал с задумчивым видом пригнула уши. — И еще в некоторых местах океана. Таких мест много. Не понимаю, было же по-другому, всего лет десять назад. Вьортов больше не стало, наоборот, меньше».

Нет, не может она быть такой наивной, какой сейчас выглядит. Чего же она так разговорилась — впрямь тревожится? Но не астелец, сочувствие она не разожжет: тем более, если допустить, что ей можно поверить, то, раз нет к ней сочувствия, оно и не разожжется. Луатта бы своим кварцем его не обнаружила.

«А чего же ты на глубину-то все лазаешь?»

«Интересно, и я же сильная. Но я обычно просто по верху бегаю».

Тревожит вьортов, в том числе живущих в верхних слоях, а те потом рвут и глубинных? Из-за этого морские обитатели и дохнут сотнями, если не тысячами. Легония редко уходит далеко в море, пусть и укрепляет власть над водой у побережья. Вдали-то шастают лишь корабли, но нечасто, и люди не так ощущаются вьортами, как лаохорты.

Никак уже собрался сочувствовать вьортам. Но они хотя бы бесхитростные твари.

«Вьорты тебя шибко боятся, вот и рвут друг друга от этого».

«Они и так друг друга рвут».

«Самосохранение-то у них работает. А страх его может пересилить. Если животное постоянно пугать, оно забьется в угол и оттуда как шарахнет. Как вон та волна. Вот они и злятся сверх меры, и рвут друг друга тоже пуще прежнего, раз лаохорт их пугает. Ты-то не видишь, что происходит между вьортами, когда ты уходишь».

И брызги бросились в лицо.

«Ты лучше знаешь зверей. Я их повадки не очень знаю».

Тебе сколько лет-то, что ты такого не понимала? Хотя годы тут ни при чем: если что-то не интересно, в картину мира не вписывается, то и за столетия его не изучишь. Да и вполне возможно чего-то не заметить, если происходит оно постепенно. А потом как осмотришься — и мир совсем иной.

«А попробуй не носиться по морю хотя бы лет пять и не лазать в глубину хотя бы у своих берегов. Там и поглядим, станет ли больше животных, если вьорты прекратят так друг друга рвать, как сейчас, или нет».

Держись от Ориенты подальше, иными словами. Астелнал улыбалась, будто бы не понимая.

«В основном ведь поближе к нам встречаешь вьортов?» — уточнил Дайгел.

«Да, а еще у разных островов. К моим берегам они чаще приходят с севера. Севернее нет кораллов, и там не так интересно».

А как бы она вырулила, если бы рассказал ей про атаку Саагары на Кейнор? Но если в лоб ей все предъявить, ничего не добьешься.

Кита спокойно вела себе лодку и улыбалась, бледная, как луна — символ вьортов у гартийцев, зачем-то вспомнилось. Астелнал, глядя на нее, вновь разинула пасть.

— Да зачем мне водить что-то побольше, — пробормотала Кита. — Мне и это нравится. Думаешь, прям большие суда получится водить? Да с чего? Ну не боюсь вьортов, и что теперь.

Передав Вестомору Марезу листы с отчетом, куда и Энкел многое вписал, Дайгел вышел в замковый двор. Марез теперь встретится с будущей главой здравоохранения Алеарты, Летией, и когда все прочтет — неизвестно.

Разумеется, алеартцы ничего противоправного в Ташчине не совершили. Против Единства не бунтовали, а выражать мнение не запрещает никто. Но пусть Вестомор знает, а как с этой информацией поступать — уже его дело.

На кустах набухали почки в нерешительности: стоит им в этом мире зеленеть, или ну его. Асфальтоукладчик-ветер сделал над Ваммельхолом дорожное покрытие из облаков, и мелкие низкие тучи тащились на этом сером фоне, как тащатся по дорогам раздолбанные машины самых древних марок, какие-нибудь «Пылегоны». Воздух золотисто пах влажной пылью.

Кита вместе с Басной и Табоном подошла к стеклянным дверям, и сначала Табон поговорил со служащим, а потом и Кита. Удалось расслышать, что Табон предлагал астельскую помощь в починке какого-нибудь прибора из музея. Служащий в конце концов «ради укрепления связей между странами» согласился этот прибор отдать астельцам вместо оплаты.

В замке сейчас и отец: сопровождает свою бывшую ученицу, а заодно и бывшего ученика — Раммела Нитура. Кругом жужжит толпа, как улей рано проснувшихся пчел.

— Чуму победят! — расслышалось поблизости.

Радостная вспышка в голове — и тут же она превратилась в пыль. Лучше бы не трепали попусту, если точно не знают. Особенно о таких вещах.

— Слышали, слышали? — прорвалось из гула. — Чума побеждена!

Вечно ерунду всякую мелете: хоть и в башке от этих слухов тепло, будто солнце, пропавшее за тучами, спряталось именно в ней. Надежда-то всегда согревала, но пусть уж она не будет ложной.

Лицо у Юнны, глядящей на Ваммельхол, казалось замерзшим, будто она все плавание провела в холодильнике и теперь пыталась оттаивать. Дайгел ей подмигнул:

— Что, на рисунке Ваммельхола что-то по памяти изобразила неверно?

Сквозь толпу пробились два волка, а люди на них и внимания не обратили — не Астелнал же. Герти припадал на одну лапу. Керка вертелась рядом с ним, подвывала, пару раз лизнула его в морду.

Юнна опустилась на корточки и обхватила Герти крепко, как Кита — штурвал моторной лодки. Взгавкнула Басна — сначала с радостью, затем тревожно. Керка быстро обнюхала ей морду и мотнула хвостом. Басна легла на спину, и человек десять от этого посторонились, а волчица дружески прикусила собаку за нос и вернулась к Герти.

Герти подал знак инариса, но Юнна его перекрыла собой. Голос волка еще получилось услышать как человеческий, но ничего не удалось понять из тихой речи, к тому же толпа мешала. Юнна, когда отошла от Герти, выглядела вовсе уж ледяной.

— Я сейчас уеду, — сказала она.

— Чего вдруг? — Дайгел потрепал ее за плечо, прислонился лбом ко лбу, а Юнна подалась навстречу и усмехнулась в ухо. Коротко, грустно. Ясное дело, что какие-то особо непростые проблемы. — А с папаней познакомиться? Или Герти передал что-то от ваших?

— Передал, — губы Юнны сжались. — Приюти его, ладно? Ненадолго. Он тебе расскажет, а я потом позвоню, как приеду. Скоро все объясню. В Талис ему пока что нельзя. Охотиться будет Керка. Он лапу растянул. С тебя — просто приютить, и не выдавать его. Важно.

Вот так дела. Точно стряслось чего-то: но такая уж у них работа. Подозрительная.

— Я на тебя в следующий раз коня оставлю.

— Без вопросов. Буду ездить по Манскору. Давай.

Толком было не попрощаться, кругом толпились люди, так что Дайгел просто руку ей жал, пока не сделалась потеплее. У Юнны к этому времени и лицо оттаяло. Улыбнувшись, она высвободилась и направилась к выходу.

Все очень странно, однако же зверей в беде не оставить. Квартиру они не обнесут, да и Юнна за таким не замечена. Керка тем более своя, и она уж настоящая гвардеица, не как-нибудь.

— Я твою задумку не выдам про Ташчин, — шепнула, быстро возвратясь, Юнна. — Герти у тебя в заложниках, если что.

— Да проваливай уже, — усмехнулся Дайгел и зацепил ладонью ее волосы. Хоть и подозрительная личность, но и в душе запасмурело, как ушла. Будто всякие нефриты из речки выбросили и оставили один лишь песок.

Прошло много времени, прежде чем Ваммельхол покинули отец, Летия Варнезе и Раммел Нитур. Летия шла, наклонив голову к отцу, и что-то ему увлеченно говорила: вот ее-то тяга к разговорам никогда не раздражала. Голос у нее мягкий, шелестящий, будто бы покалывают еловые иголки. В детстве, когда с ней виделся, представлял ее старшей сестрой.

Она в зеленом костюме, стройная, невысокая: а Раммел рядом с ней как облетевшее дерево. Как там люди-то сейчас, в Канморне, где он жил? Есть кто живой?

Когда сравнялись, Дайгел поднес руку к плечу, синхронно с отцом, а потом поздоровался с ним и с его учениками за руку. Керка лизнула отца в ладонь, тот потрепал ее волчиную голову, а Герти отошел назад.

— У Нитура вакцина готова, — сказал отец.

Будто бы кран в голове повернули, и все осветилось, как рассветным солнцем, пускай сейчас и закат, скрытый тучами. Нитур глядел в сторону да посвистывал: будто вовсе не о нем говорят. Вот ты ж зараза эдакая. Дайгел вновь пожал ему руку, а Нитур лишь кивнул. Потом отряхнул свои белые ботинки — и чего по грязи в них ходить.

В это время вернулась и Кита — крепко прижимая к себе свои фамильные часы с вензелем «Р». Никак она ради этого и связалась с волчищем? А ведь часы-то идут и показывают верное время. Вот вовсе не сомневался, что починит.

Дайгел представил Энкела и Киту, а алеартцы перестали теснить, как только отец обвел толпу взглядом. Сказал было Энкелу, что Летия — единственная адекватная алеартка, да вспомнил, что тот тоже местный.

— Посольства Кейнора в Легонии и наоборот не будет, а будет сотрудничество между главами здравоохранения Легонии, Кейнора и Лафенграс, — голос отца звучал мягко, но из-за него тотчас исчез весь лишний шум: в универе именно так все и происходит. — В больницах и поликлиниках Алеарты появятся кейнорские и моллитанские специалисты. Из Кейнора и Лафенграс в разные льеты станут поставлять медтехнику и лекарственные препараты, в том числе для животных. В первую очередь — вакцины от новой горной чумы.

Радостно загудела толпа, а заодно затрещали многочисленные сороки, вороны и сойки.

— Есть ли лекарство от новой чумы? Танер Эсети? — спросили из толпы.

— Лекарства пока еще не существует, — ответил отец, и по толпе прокатился вздох. — Но ключевое здесь — «пока еще».

— Мы вам верим! И вам, танер Нитур. Вы и лекарство изобретете!

Нитур умелый, этого не отнимешь. Стало быть, не помочь тем, кто уже болеет: зато заразу можно остановить.

— Будет ли карантин? — прозвучало, как вопрос лектору от студента.

— Возможно, — ответила Летия Варнезе. — В зависимости от обстановки. На севере Алеарты уже запрещают массовые собрания.

Как же алеартцам без этого жить. Пострашнее чумы.

— Страшно, — в такт мыслям сказали в толпе. — Как же так? В одиночестве?

— Но с вакциной все пройдет быстрее, — легко улыбнулась Летия. — Чем раньше все закончится, тем раньше все встретимся. За праздничным костром.

— Страшно же, совсем новая...

— Георг Эсети уже вон скольким помог, не только зверям.

— А лекарство? А правда болеет верховный дасул Кранара? Ластарски болеет?

Чего еще?

Сплетни. Хотя вон некоторые уже подтвердились.

— Все будет в порядке, — мягко сказал отец: таким тоном говорят, что все сдали экзамен.

Он кивнул Раммелу и Летии, а потом вместе с Дайгелом отошел к воротам. И по пути сказал на ухо:

— Сколько же я здесь проторчал, в этой Алеарте. Никак все не могли они договориться. Как же я тебя понимаю, Дайл. Не приеду я сюда к тебе больше, — и ухмыльнулся.

Дайгел махнул Ките, а та, как выбрались с отцом из замкового двора, подбежала и протянула папку. Дайгел все объяснил про чертежи. Отец одобрил и потом, отведя в сторону, рассказал все новости о котах. Вот и вовремя достались эти бумаги.

Затем Дайгел прошелся с отцом по темнеющему городу до машины, и Энкел тоже вызвался проводить. По пути спросил отца о том, какую медтехнику будут поставлять в Алеарту, и рассказал, как выучился ее чинить. Отец слушал его с внимательным прищуром.

Герти и Керка шли рядом, и Герти хромал, но в инарисе сказал отцу, что дела в порядке. Что там на самом деле, еще предстояло выяснить.

А все же что-то гложет насчет Нитура. Он на дух не выносит многих кранарских людей — и, выходит, все свои противоречия отодвинул ради долга? Оно-то логично, да вот слишком странный Раммел Нитур для обычной логики.

— Вы чините и холодильники, стало быть? — отец коснулся бородки, и стекла его очков блеснули в фонарном свете. — Сложное дело, ответственное.

— Начинаю, да. Конечно, пускай из Кейнора везут исправные холодильники, а я пока буду тренироваться на местных. Медтехнику бы передать и в Пасмет, и еще хорошие специалисты нужны в Алеарте, и следить за состоянием техники надо, вот да, а то ломается у нас все это оборудование, никто с ним как следует обращаться не может, я тому свидетель. С Летией бы еще хотел поговорить на этот счет, наконец-то будет у нас толковая глава здравоохранения, вот да.

Отец задумчиво кивнул.

— Было бы неплохо создать комиссию. С Летией на этот счет посоветуюсь и вам ее номер, пожалуй, дам.

Завтра отец уедет, а сейчас отправится в Пасмет к котам. Сказал, что ночью еще ненадолго прибудет в Далию. Пообещал заехать с утра, все рассказать, чтобы сейчас не грузить, и уселся в машину.

— Тоже что-то замышляешь, — отметил Дайгел.

— Да еще и без тебя. Месть тебе такая за то, что ты к вьорту поехал.

Энкел долго махал отцу, а тот тоже ему помахал из машины.

Теперь и дышится легче, словно все это время дышал водой. А гартийцев удастся вывести на чистую воду — и вернуть из океана в их родную воду, в астельские речки.

Пока ехал домой, слушал в автобусе срочные новости по радио. Вестомор Марез вежливо говорил Табону, что все-таки не очень удобно иметь у своих берегов гартийский флот. Так и пригнали его, твари: как ту Саагару. Табон повторял аргументы о помощи с морской угрозой: главное, чтобы рыбу здесь не извели из-за своей Астелнал.

Астелнал наверняка и не задумается о том, что сама навредила морям. А вьорты хоть и твари, а все-таки, если извести их нельзя, то хотя бы злить почем зря не стоит.

— Как же так, гартийский флот? — болтали в салоне.

— Но сколько уже наших туда ездило, они им не навредили, и они такие прекрасные вещи передали. А на гартийские суда сажают наших, алеартских, да все им рассказывают.

— Сажают наших, да не моряков, а простых людей. А судовые экипажи — гартийские.

Это так они дарят корабли — вместе со своими людьми? Если алеартцы, конечно, не накрутили ерунды какой-нибудь.

— Так все равно ведь наши люди по морю катаются, вьортов не будет.

— Друг был в Астелнал! Рассказал столько всего, они так нашей Алеартой интересуются.

— Тревожно, очень тревожно, не надо нам никакой войны.

— Все же необходимо вернуть гартийский флот к вашим берегам. Нашими гражданами его прибытие может быть истолковано неверно, — говорил Вестомор. Лично ведь ввязался в переговоры, поди ж ты. — Это и позиция исполняющей обязанности ваессена Леатарин Сагай. Самое главное, что помимо торговых вы привели и военные суда.

Да кто бы сомневался-то, а. Волчица впустила лебедю в шею клыки и в пещеру-то его притащит к волчатам, ясное дело, но не усыновлять, а на еду.

— Для лучшей защиты. Они прочно принадлежат Астелнал и не повредятся от вьортов. Торговые не так с ней крепко связаны. Некоторые из военных судов мы готовы вам продать, ваши экипажи там будут, и власть вашу укрепят, но вы же не соглашаетесь.

— Вы знаете, что мы не можем сейчас их купить, как и ваши торговые суда. Нам требуются средства на развитие медицины, нам…

— Но если в ближайшем будущем, или вариант кредита…

И все так невинно прям. Тварь.

— Мы вас крайне уважаем, весьма вам благодарны и будем дальше налаживать торговые связи. Мы вас можем познакомить и с другими проявлениями нашего искусства, нашей деятельности, скажем так, но некоторые эти проявления очень, понимаете, личные. Скоро мы собираемся праздновать, а праздник будет на море, и ваш флот… понимаете, не очень будет удобно.

— Мы с удовольствием посмотрим, лет-танер Марез.

— Тревожно, но нам нельзя отношения ухудшать, надо все вежливо, — говорили тем временем в салоне.

Уже готовы стелиться. А прочие легонийцы-то построже алеартцев, и не на руку им теперь, что самая податливая льета стала столичной. Тем более что из-за слабости лаохорта многим легонийцам теперь давно приходится быть уступчивыми, тьфу ты. Ладно уступать Кейнору или той же Лафенграс, а этим-то.

Еще говорили, что теперь Легония из-за астельских судов не вылезает из Нелама и его округи — у берегов Нелама ведь суда и обосновались. Корабли эти еще и близко теперь стоят к Кейнору. Падлы.

Дома уже не было никаких новостей: только Герти и Керка. Дайгел купил зверюгам мяса, но есть они не стали, а все лежали серо-бурым клубком.

Тьма теперь за окнами. Перегорели фонари, и квартира — как каюта в недавнем теплоходе посреди океана. Столько дней была качка, что в башке до сих пор ее иллюзия, и как садишься — пошатывает.

— Рассказывайте, что стряслось, — сказал Дайгел.

Волки молчали. Ясное дело, что Керка отправилась зверя своего искать. Какое ей дело, бракованный он там или какой. Может статься, у них и не выйдет никакой мелочи. Весна перейдет сразу в осень, а так хоть вместе порадовались. Дрался он с кем-то, что ли, за нее.

— Я на них не нападал, — произнес, наконец, Герти после знака инариса. Сидел он на полу в человеческом облике, в бурой куртке вместо меха: на спине у нее тянулись волчьи светлые отметины. Поблескивал по-звериному желтыми глазами. — Мы с командой пошли в лес, я отбежал, а потом нашел косуль, стал охотиться, — он осекся. — Нюх меня обманул. Это была моя бывшая стая, и они решили, что я на них умышленно бросился. Одного укусил, думая, что добыча. Беналя укусил.

Стоило от Талис ожидать.

— Команда собралась меня убить. Они не ранили, промахнулись, а с лапой — это я прыгнул неудачно. Не знаю, у вас объявят по новостям про меня, или нет. Не захотят всяких слухов про талисцев. Просто скажут, что я погиб, если это кому-то надо. Мои решили, что звери — всегда звери. Что я от своей стаи совсем отвернулся.

Керка серьезно глядела на Дайгела.

— Стало быть, иллюзия Талис.

Герти кивнул.

— Это что же ты учудил? — и с чего же на самом деле Юнна отваживала Керку?

— Я слишком разумный, как сказала Талис. Она еще сказала, что из зверей лишь я этим разумом могу нормально распоряжаться, — зверь, даром что в человеческом обличье, почти рычал. — А еще сказала, чтобы стаю не заводил. Считает, что если самые разумные будут передавать этот разум дальше, то природный баланс нарушится. Я подругу потерял, никто мне был не нужен, звери разочаровали. Вот и согласился. Поверил. Но Керку встретил. Талис я говорил, что, может, позволит. Я же служил ей так. Даже вместе с другими талисцами с Деей Бентанг встречался, с кайрисской. Все уже забылось. Ничего, сбежали. Из Манскора в Палагет, потом доехали.

Теперь хоть стая у него появилась. А Талис — кого еще из разумных она попробует лапой прижать к земле? Ее люди вон в древности убивали львов, пока те умом не двинулись.

— Керка, заберешь Герти в Ташчин? — вот бы в следующий раз добраться туда не с гартийцами, а с кранарцами: надежда теперь так и полыхает солнцем. — Будешь местных собак учить охоте на орлов.

Керка кивнула.

Вот только волкам тяжело там придется без охоты, отец был прав. Но делать больше нечего.

— Привык я к тем людям, — сказал Герти, угрюмо глянув вниз. — Плохо, что я так сбежал. Среди волков раньше места найти не мог. Среди людей все-таки тоже не было места. Хотя и интересно с ними очень.

Хоть до Юнны теперь дойдет насчет Талис. Скорей бы дела там свои закончила и возвратилась совсем.

— Это ты так Гвардию искала, — усмехнулся Дайгел, глянув на Керку.

— Да, — ответила Керка. — Не нашла нормальных гвардейцев и решила создать.

Все с ними ясно. Поговорить бы теперь с Раммелом Нитуром да украдкой выяснить, как он так отложил в сторону неприязнь к Кранару и память о кранарском отношении к его семье и народу.

Ясно, что не мог Нитур отказаться делать вакцину, тем более что интерес у него в этом плане профессиональный: да вот напрягает он все равно. Слишком уж он скверно отзывался о Кранаре.

12 елеты, Луи

Схемы искусственной птицы вообразились сразу же, как только Георг рассказал о плане Дайгела. Более простые и неуклюжие, чем алдасарские чертежи. Аалсоты напоминают орлов, гидропланы же — чаек. От этих мыслей лапы Луи мерно переступали по полу, словно обтесывая доски для корпуса гидроплана.

У кресла, где Георг оставил куртку, Эрцог задержался. Быстро зашуршало его дыхание: он исследовал запахи, принесенные из Ваммельхола. Обрывки человеческих, обрывки звериных, легкие оттенки хвои и пыли.

— Там была Керка, — определил Луи, не подходя.

— Ого, точно? — Эрцог вскинул уши, судя по едва слышному шороху. — Я так и не нашел.

— Именно так, — подтвердил Георг с кухни. — Только не вернешь ты теперь Керку в Гвардию. Ее стая больше уже не гвардейцы: в испытаниях их отсеяли.

На кухне Георг загремел тимисником и плитой, отругал кружку за попытку упасть, похвалил аккуратно разбившееся яйцо. Луи забрал папку с чертежами из сумки и развернул на полу. Кроме запахов бумаги и картона ничего уловить не смог, но вообразил, что улучшенный нюх однажды даст найти даже авторов чертежей.

Все же злит, что эти чертежи может видеть Эрцог. Он не поймет их как следует, не оценит должным образом.

Рядом застучали подушечки лап, затем Эрцог захлопнул папку, подхватил и унесся. Так. Он их может случайно выпустить, или же слишком сдавить клыками.

Луи выскочил на крыльцо: а запах Эрцога уже отдалился и поднялся. Среди яблонь в этом дворе живет высокий дуб, словно осведомитель для леса об актарийских событиях. Эрцог забрался именно на его ветви.

— Если чертежей не будет, Кейнор выступит против тебя, — он рассуждал нарочито серьезно, а его хвост с азартным шорохом задевал ветки. — Эй, да твоя жизнь в моих лапах.

В сарае находил лестницу, но, если забраться по ней и стащить Эрцога за хвост, он может выронить чертежи. Так.

— Да я их спас, — с усмешкой добавил Эрцог. — Может, тебе станет скучно без ультиматума. Может, ты бы их из-за этого разорвал.

— У дуба есть дупло? — если поднять голову, пахнет старым мхом и сухой древесиной, соломой. — Чую теперь, что есть. Если бы я не захотел отдавать чертежи, я бы спрятал их там. Потом кто-то, играющий на дереве с другом, нашел бы в дупле самую интересную вещь и точно бы выиграл.

— Ты так играл с Лиери, что ли? На том дереве.

Луи моргнул, подтверждая.

— Значит, раз тут есть дупло, я уберу их от него подальше, — сказал Эрцог.

Исследовать чертежи стали на крыльце, и по мере того, как Эрцог их описывал, очертания корпусов и крыльев все отчетливее проявлялись в голове. Пришло спокойствие: изредка разбавляемое нерациональной злостью.

Астельцы написали пояснения на легонийском, но Эрцог из них мало что понял, и Луи тоже, в чем и признался. Скоро Георг забрал папку и вернулся с шуршащим пакетом, от которого пахло телятиной.

Вместе с профессором приблизились к дому, который, по словам Эрцога, появлялся на записи Дайгела про актарий Пасмета. Люди, уже встревоженные собаками, общались во дворах, кто-то скрипнул калиткой. Эрцог зашуршал ветвями кустарника — спрятался. Одна собака лаем убеждала других, что поблизости все-таки два льва, а не лев и келарс.

— Помните, к вам обращался один из советников Леатарин Сагай? — начал Георг.

— Танер Георг Эсети, — сказал, подойдя, человек, чей голос уже доводилось слышать. Именно его снимал Дайгел: в доме, где условия были неважными. — Только что с вами репортаж пересматривал.

— Спасибо вам, огромное! — присоединились другие голоса, и Луи отогнул уши: сделалось слишком уж громко. — Какой труд. Спасибо за вакцину! Такая сегодня нам радость. Тирниск с вами общается не зря, наберется у вас опыта.

В создании вакцины? Что же, лекарство уже создавал, и больше не хочется повторять этот опыт.

— А того паренька помним-помним, конечно, — это вновь говорил человек с записи. — Осведомленный такой. Так интересовался, помочь так хотел. Уже все рассказал Леатарин Сагай?

— Сейчас он здесь, — сказал Георг, и люди в ответ на это стали радостно перешептываться. — Выходи, человек ты наш осведомленный.

Нарочно назвал его человеком: чтобы люди приготовились увидеть сородича и увидели сразу иллюзию. Именно так удавалось обманывать людей, выдавая себя за Ирвина.

Зашуршали ветви, а люди принялись благодарить уже Эрцога, при этом заметили, что не сомневались: он все расскажет Леатарин.

— Сегодня расскажу, — весело и слегка смущенно сказал Эрцог: измененным голосом. Судя по стуку лап и запаху, он подбежал к Георгу. — Но, правда, если вы вдруг на меня разозлитесь, рассказать не получится.

— Да за что на вас злиться-то?

— В общем, я же не представился в тот раз. Меня зовут Эрцог Фернейл.

Все резко замолчали: будто птицы замерли перед дождем.

— Ты это, так ты как узнал… и ты же умер, — раздались сбивчивые, растерянные голоса. — Так спасибо же тебе, в любом случае. А как же так, мы же его за руку брали, это же не мог быть зверь, тем более мертвый?

— Это Талис ему так сделала иллюзию, слушайте? Мы же чувствовали какого-то лаохорта чужого. Она его, помните, говорили, у себя на территории спасла? Он ей там как-то помог. И нам. Моллитану…

Эрцог не двигался, но участилось его дыхание. Кто-то шагнул к Эрцогу, и послышался шорох ладони о мех, после этого — шепот:

— Танер Эсети, за него можно как-нибудь попросить?

Настолько разговорчивые, что сделали все за Георга. Луи сел и спокойно обвил хвостом лапы.

— Танер Эсети, не зря вы ему поверили, он про нас столько знал, про наши проблемы, даже не представляете. Вы спасли его, да? Скажите, он ведь уже, получается, правда совсем не злится от вкуса крови? Мы просто, поймите правильно… Мы бы угостили тогда.

— Да запросто, — сказал Эрцог.

Георг развернул пакет, и запах мяса усилился. Эрцог нетерпеливо ворчал, когда разрывал еду, однако вскоре ворчание затихло: лишь пару раз хлестнул по земле хвост. Да, мясо из магазина — не то же самое, что дичь, но раньше и оно могло бы разозлить Эрцога.

— Танер Эсети, а у нас вот солнцежарка и ланковица сумеречная остались, сушеные, один как-то мастер к нам заезжал, и вот мне починил тимисник-термос. Вроде даже фамилия напоминала вашу, это не случайность, это значит, что вам этих ягод надо. Они от всех болезней, вам правду говорим, и чтобы здоровье укреплялось, а еще…

Всего лишь народные поверья, не имеющие ничего общего с наукой. Подобное не вызвало бы интереса даже у Регона.

— Заберу ваши ягоды и дам взамен научные статьи о лечении простуды, а еще, возможно, о бармелах, — сказал Георг. И шепотом добавил, что Дайгела надо бы все-таки пристукнуть.

— Это он им продавал подобное? — поинтересовался Луи.

— Участвовал, — ответил Георг, а затем спросил у актарийских жителей, есть ли у кого-нибудь автомобиль.

Садовыми запахами Ваммельхола, травянисто-земляными, голова словно бы обрастала изнутри, как холодным мхом. Эрцог шел твердо, уверенно, однако время от времени замирал. Двое людей из актария Пасмета, судя по шагам, вовсе его не сторонились.

— С кем это танер Эсети? — слышался шепот ночных посетителей. — Это же что, инрикт?

— Келарс, это у него не полоски, это свет от фонарей так падает.

В замке Эрцог весело, хотя и отчасти нервно, рассказал про гобелены в одном из проходов: на этих коврах изобразили Далию в прошлом и в настоящем.

— Здорово, в древней Далии есть повозки с турами. А еще там тоже есть веревочные лестницы, прямо как в современной. Подожди. Интересно, что везут на этой повозке? Ага, точно, так развозили почту, я нашел, а еще тут есть объявление «Продаем молоко», и написано, на какой улице.

У зала с алеартскими механизмами задержался уже Луи: но заставил себя идти дальше. Эрцог под конец пути сообщил, что на стене вдоль витой лестницы висят портреты лет-танеров и королей Алеарты. Сказал, что им, наверное, скучно все время смотреть на лестницу и друг на друга, зато при этом не одиноко.

В кабинете лет-танера присутствовал он сам и Леатарин Сагай: от нее пахло пряно и тепло, от Вестомора Мареза — тимисом, пылью, немного деревом.

Вестомору заранее позвонил Георг, и лет-танер Алеарты сразу связался с той, кто исполняет обязанности ваессена. Люди решили повременить с голосованием: впрочем, возможно, выберут именно Леатарин.

— Ручаюсь за Эрцога Фернейла, — сказал Георг после приветствий. — Он оправдал себя многими поступками, и вам о них известно. Не мог я оставить в беде больного зверя, вот и помог ему добраться до Кейнора, а теперь и сюда. Раньше за него не высказывался, но теперь-то получше его узнал. Отмечу, что ответственности-то Эрцог не избегал. Стало быть, раз он не по своей воле прожил куда дольше урезанного испытательного срока, пусть уж он пройдет его полностью, уважаемая тенна Сагай.

Оба алеартца высказались за Эрцога и сообщили об его неравнодушии к проблемам актария. Упомянули, что вкус крови больше его не злит. После этого Леатарин произнесла:

— Вашу верность долгу, танер Эсети, я уважаю. Не вылечить его вы не могли. Это так. Как к решению продлить ему испытательный срок отнесутся сами звери?

«Изначально Акреон разрешил его казнь назло Кейнору, — записал Луи: ведь Леатарин — таннау, не видящая инарис. — Возможно, и испытательный срок он согласился урезать по той же причине, — пусть это и неправда, но Леатарин не знает. — Сейчас вы начинаете сотрудничать с Кейнором, и ты можешь исправить ошибку предыдущего ваессена. Поступки Эрцога слишком значимы, и люди должны показать зверям, что справедливость существует».

— Со мной говорил и Раммел Нитур, — негромко, хрипловато прибавил Вестомор. — Эрцога он высоко оценил.

За то, что Эрцог согласился на эксперименты с бармелами.

Леатарин зашуршала бумагами, перелила тимис из кружки в кружку.

— Вот вы мне скажите, — заговорила она: отстраненно, будто при этом читала книгу и думала об ином. — Поступают сведения из разных льет: сначала из Гахарита, потом вот из Инис, из Лафенграс, из Кейнора. То есть, из разных стран… как там их теперь обозвать. Зверей там научили каким-то новым буквам. Кто придумал их, не знаете? Моллитанцы говорят, что придумали они. В Литтисе говорят, что какой-то местный профессор литературы ездил в Гахарит, потом в Моллитан. Еще не определились, кто это был. Вот вы же были во всех этих льетах. Не знаете, не сталкивались?

В Алеарте зверей пока еще такому не учил. Решил отдохнуть.

«Понятия не имею», — записал Луи.

Когти Эрцога перебирали по полу, то выступая, то втягиваясь.

— Идите, — сказала Леатарин. — Хорошо. Согласна. Все, давайте до галенза. До четырнадцатого, какое там, давайте уже ваш вопрос пока закроем.

Сделалось так легко, словно шкура до этого была каменной, и даже не замечал: но теперь встряхнулся и избавился от груза. Люди, разумеется, еще придумают какой-либо подвох, но самое главное уже сделано. Теперь все по-честному.

— Ого, — раздался озорной голос Эрцога. — Но я все равно не очень-то верю людям, у которых есть власть.

«Эрцога отстранили позже», — вспомнил и записал Луи.

— Четырнадцатое или никакое. Надо еще думать, кому выносить решение, раз у нас теперь такое множество стран.

Зашел домашний кот. Зашипел, заворчал и, судя по стуку, запрыгнул повыше: на стол, затем на шкаф. К нему обратился Вестомор:

— Вы, коты, к нам пришли, чтобы помочь через нас старшим сородичам. Вот ты и поможешь, Альман мой дорогой. Проследи за старшим своим сородичем, за инриктом, будь добр. С большим уважением.

Со шкафа раздался голос кота: мрачный и ворчащий, с подвыванием.

— О, возмущаюсь неимоверно. Соглашение ты не помнишь, нет-нет. По нему меня обязаны кормить и уважать, меня, меня, именно. Привел сюда котов на мою территорию. Они из леса, у них блохи, прыгнут на меня. А потом всякой мерзостью будешь мыть меня от них. Теперь тут везде чужими котами несет. За что ты достался мне такой, именно мне?

— Ты кот лет-танера, тебя не тронут звери, — Вестомор не понимал его слов, но интонации, разумеется, понял. — Небольшому животному проще следить в лесу. Разве не обидно, ты мой кот, а сам на политику влиять никак не мог?

— С тебя другая еда, — кот перешел на раздраженное мяуканье. Странно, что коты всегда общаются с людьми измененно, хотя никогда не приобретут инарис: слишком уж они небольшие. — Мне надоели эти омары. Каждые два дня омары. Мерзкие омары. Я их больше не люблю и не ем.

— Омаров, говоришь? Все я понял про омаров.

— И перину в лежанке хотя бы поменяй, ей уже двое суток. Я буду спать на твоих бумажках, дождешься. Когти о них опять поточу. Совести у тебя нет.

Захотелось потрогать лапой существо, но кот сидел слишком высоко. Занятный дальний сородич.

— Хорошо, дам тебе омара, замечательный ты у меня, спасибо.

— Ничего ты не понимаешь. Высшее ты существо. Пару слов понять не можешь, — кот мягко спрыгнул, опять зашипел в сторону Луи с Эрцогом и ушел.

«Мы не договорили, — записал Луи. — Не зря ты упомянула обучение зверей».

— Давайте обсудим в следующий раз, — сказала Леатарин.

«Я не против. Опишу задумку, и в следующий раз обсудим».

После этих слов Луи вкратце написал о будущих звериных школах. Обучение зверей людьми до сих пор не организовали как следует: люди учат лишь по желанию, нередко за плату. Следует все упорядочить, чтобы развить разум животных и сблизить их с людьми. Луи разделил учебу на несколько направлений: обучение грамоте, истории, знакомство с техникой.

Возможно, моллитанские звери не так уж глупы и могли бы чем-нибудь заинтересоваться. К примеру, им понравились стихи. Разумные животные развиваются по-разному, и на примере Эрцога это тоже заметно. Следует изучить интересы различных видов: но это позже. Об этом Луи писать не стал.

«В добавление, люди смогут познакомить разные виды зверей с мирными повадками друг друга. С биологическими особенностями, о которых не знают сами звери. Язык тела других видов известен нам лишь в той мере, в какой нам это необходимо для охоты и обороны. Мы многое друг о друге не знаем, и многие из нас далеко не так любознательны, как люди».

Никогда не задумывался, как отдыхают и развлекаются олени, к примеру. Как они учат детенышей. Это и сейчас не вызывает интереса: однако, если уроки изучения повадок сблизят зверей, это привнесет больше порядка в леса и степи.

— А ничего, что этим займется Гвардия? — настороженно спросил Эрцог. — Моя защищающая. Она же станет сближать зверей. Ларрис как раз хотел за это взяться, он это при тебе говорил.

И Ларрис натолкнул на эту мысль, на самом деле.

— Будет логичнее, если люди этим займутся, ведь звери знают намного меньше, чем ученые-биологи. Даже о себе мы знаем не все. Главное, что звери не сумеют все правильно донести до других видов, так как плохо знакомы с их психологией. К тому же люди нейтральны, не предвзяты.

— Люди никогда как следует не изучат звериные повадки на практике, — отметил Эрцог. — И эту, психологию — тоже. А кто-то из зверей как раз и сможет, тот же Ларрис. Гвардейцы вообще знают о повадках других видов зверей больше всех прочих. Хм, да даже те люди, у которых дома живут звери, понимают их вообще не всегда. Животным все-таки проще друг друга понять. И не лезь на мою территорию.

В его голосе чувствовалось больше горделивости, чем обычно. От негодования сжались челюсти. Эрцог, однако, осмелел, раз больше не приговоренный.

— Защищающей Гвардии пока еще нет, и ее задачи не определены в точности, не так ли? У нее будет много других задач, слежка за редкими зверями, к примеру. Тем более гвардейцы ранее и так должны были сближать разные виды животных, но с этим не справились.

— Потому что у Гвардии и так было много задач. А теперь, с разделением, это исправится. Мы же с тобой говорили уже.

Он нужный зверь, разумеется, но ярость, возникшая из-за его наглости, начинает уже раскалять голову. Так. Это инстинктивное. Просто реакция на попытки другого самца забрать больше власти. Не следует на этом заострять внимание.

— А я смогу, например, учить зверей истории или читать им стихи, — сказал Эрцог. — Ты — знакомить животных с техникой. Люди и так слишком много на себя берут.

— Узнавать о повадках других видов звери будут через людей. На этом все. Позже еще обсудим. Не наглей и не лезь в то, что связано со школами. В истории люди тоже разбираются гораздо лучше, чем многие звери. Животные смогут преподавать историю, но только проверенные.

— А проверять их будут люди?

— Разумеется.

— И ограничат их, как тебя.

— Лучше, чтобы появились новые Ласферы, которые слишком многое возомнят о новых умениях? Людям, разумеется, нельзя полностью доверять, но все, кто смогли бы проверить животных, не идеальны.

— При чем здесь Ласферы, если речь о повадках, — проворчал Эрцог.

— Ты говорил и об истории, и о знакомстве с техникой. Все на этом. Помолчи.

Луи оскалился в его сторону и не сразу, но все же возвратился к нужным мыслям. Отметил, что прочитал у Георга планы обучения и составил свои, упрощенные. Кратко и примерно записал, как можно распределить часы на грамоту, как — на знакомство с техникой, и отметил, чем интересуются некоторые из гахаритских и моллитанских зверей.

После этого Луи подошел к Георгу, боднул его в ладонь и выбрался на лестницу.

— Если тебя, когда мы пройдем испытательный срок, выберут тирниском, что ты со мной сделаешь? — поинтересовался Эрцог, спускаясь с холма Онталоз.

Луи направился туда, где, насколько запомнил, должен был находиться книжный магазин. У основания холма, в стороне от начала тропы.

— Раз мы хотим улучшить отношение людей к зверям, будем вести себя цивилизованно. Ближайший аналог тирнисков у людей — короли. Судя по историческому отношению к королевским братьям, вариантов у меня много, — пока Луи говорил, едва не усмехнулся, но выдержал спокойный размеренный тон. — Отравить скучно и напоминает Ласферов. Приказать кому-то придушить тебя — тоже скучно, приказать пронзить шпагами во сне — скучно и слишком жестоко по отношению к историческим ценностям, потому что их не вымыть, как те же когти.

— Судя по историческому отношению к королям, ты будешь жить в портрете на стенке, — ответил Эрцог. — Самое большое — рухнешь мне на голову.

— Значит, ты не останешься лишь в портрете, хитрая мелкая сволочь? — Луи наклонил голову. — Больше не хочешь править, лишь спать у человека дома, как один из твоих предков, так?

— Наших.

— Хорошо.

— Я не буду равняться на королей. Это же ты собирался.

— Неподалеку есть магазин с книгами. Найду в исторических еще какой-нибудь способ тебя казнить.

— Я это потом тебе почитаю. А раз ты знаешь, где этот магазин, ты его все равно найдешь.

И Эрцог направился в другую сторону. Что же, пусть найдет что-нибудь еще.

Пахло влажно и туманно. Запахи людей и домашних животных, мерещилось, врастали в городскую сырость, как тонкие теплые нити в огромное холодное покрывало. Подушечки лап теплели от ударов по асфальту и брусчатке, вибриссы ощущали влагу на морде. Тот город, что стоял перед глазами, был темным, без единого огня.

Многие люди сторонились, удивлялись, но нашлись и те, кто благодарили. Среди алеартцев быстро расходятся слухи. Эрцог весело заговорил с людьми, стал спрашивать их про династию Онталоз, про гартийцев, и ему отвечали все охотнее. Люди здесь считали, что гартийцы — друзья, что не следует ничего усугублять.

Но напрягает, что у берегов Ориенты теперь есть гартийский флот. Впрочем, эту проблему сейчас не решить. Пока что следует лишь наблюдать.

Скоро голоса начали сливаться, и в голове возникло жжение, будто туда набился горячий щебень. Луи потер морду лапой.

Эрцог оборвал разговор, затем что-то коротко сказал людям и подскочил к Луи.

— Все с зонтами, хотя и нет дождя, — усмехнулся он. — Будто закрываются от фонарного света.

Сейчас его фразы уместны. Помогают прояснить обстановку.

В голове никакого света нет, словно закрыт от всего собственным зонтом.

— Поговори с ними, — сказал Луи. — Подожду на соседней улице.

— Да они и так привыкли к общению, а тебя еще надо приучать.

— Ты совсем не устаешь от общения? — уточнил Луи. — Никогда? Очень интересно.

— Это же не драка.

По пути через Далию Эрцог сообщал Луи, как пересекаются и разбегаются улицы, точно дружат или враждуют; находил веревочные лестницы, ведущие на деревья или же к окнам. Либо к балконам, где продавали варенье, травы, кисеты с махоркой, корм для ежей и оленей, платки ручной работы. Нашлись и балконы, что опоясывали дома и проходили даже по их углам: общие для жителей всего этажа.

— Они должны запираться со стороны каждой квартиры, — сказал Луи. — Либо же эти люди совсем не уважают личное пространство.

— Они часто держатся за руки и друг к другу притрагиваются.

— Мерзость.

— Да ладно, ты и сам не против.

Луи дернул ухом и встряхнулся.

У музыкантов, вышедших в честь дня города на проспект, Эрцог спросил, знают ли они древнюю песню «Жители грозовых вершин». Люди ответили, что знают, и вежливо попросили уйти.

— Видите ли, прохожие из-за встречи с уважаемым внезапно живым инриктом так удивлены, что не хотят останавливаться и слушать музыку.

— Но я же исторический, а значит, наоборот всех привлеку.

— Понимаете, новейшая история не так…

— Королева Нарата хотела строить огромный замок в Халькаре, — задорно сказал Эрцог. Вспомнилось что-то подобное: давным-давно об этом читал.

— Этого не было.

— Спорим, что было? Сейчас возьмем и спросим прохожих. Если проспоришь, сыграй мне «Грозовые вершины».

Луи потом долго слушал эту песню: она оказалась красивой, легкой, напоминающей иногда шум ветра. Люди такие удивительные существа. Когда Луи отошел, Эрцог что-то еще спросил у музыкантов, затем подбежал к Луи.

— Знаешь, музыканты носят накидки из паучьего шелка, и такие же перчатки.

Лапы дернулись от омерзения.

— Страшно тебе, — Эрцог ткнул Луи в бок лапой. — А я этой лапой трогал накидку. Бойся.

— Вымойся, — Луи брезгливо отдернулся.

— Накидка мягкая, чистая. Точно! Я накрою ею свою территорию, и ты туда не зайдешь. Хотя нет. Не накрою, эти накидки небольшие, и их много не делают.

— Вот и все. Твоя территория будет небольшой. Самое жестокое в таких накидках то, что я не сумел бы дать им отпор. Они — результат труда людей, не смогу им навредить. Так, — Луи потер морду лапой и невольно усмехнулся. — Я запутался. Они отличные, но сделаны из паучьего шелка. Почему эта проблема такая сложная? Запрещу их делать.

— Не сумеешь ты людям ничего запретить.

— Объявлю пауков своими подданными.

— Тогда тебе их точно нельзя будет убивать.

— Очень сложная проблема.

— Отправляйся в Кайрис, там нет пауков.

Потом Эрцог, следуя по улицам рядом с Луи, еще больше рассказал про Далию: поросшую деревьями, туманную, холмистую, с очертаниями низких гор у горизонта, с двускатными крышами, с флюгерами, с канатной дорогой, с рисунками-ладонями на стенах. Откуда-то мелкий выяснил, что каждый житель города может так обвести свои ладони краской, и что некоторым из этих силуэтов — столетия.

Туман здесь, по словам Эрцога, скрадывает фонарный свет, словно фонари на самом деле — затаившиеся хищники, и, когда подбираешься ближе, они атакуют и бьют в глаза своим светом.

Стоящий перед глазами темный город заполнялся огнями, жизнью: воображение видело намного лучше, чем глаза.

Подошли к столовой для животных: Эрцог рассказал, что она находится на веранде, где в кадках обитают съедобные растения. По запахам удалось понять, что сейчас там паслись косули и лани. Звериные столовые открывают лишь в Алеарте, только для копытных: и они никогда не посчитают это предвзятостью к хищникам.

По-настоящему здесь, конечно, не готовят. Просто выращивают те виды, каких местным копытным не найти в природе.

Эрцог завел в обычную столовую. Оттуда сразу вышли двое людей, причем оставив несъеденную еду. Тем, кто остались, Эрцог рассказал про исторические картины на стенах: со свадьбой Ланкрии Онталоз и Феорона Налети, с морской Битвой Пяти. Прибежала хозяйка столовой, сообщила, кто эти картины нарисовал, и в ее голосе даже возник интерес.

Удалось вибриссами определить мазки на ткани. Изображения встали перед глазами: корабли и солнечный зал, нарисованные второй раз словами Эрцога и третий — воображением.

— Здесь еще ветки покрасили в белый, собрали в узоры и повесили на абажуры, — Эрцог говорил, имитируя легонийский язык, и люди подходили все ближе. — Они похожи на лебединые перья. А вот еще на рыб, на корабли. Потому что вы морская льета?

— Точно, точно корабли, гляди, — голоса чуть отдалялись: люди поднимали головы.

Все больше деталей в общей картине Далии.

— Сколько раз бывал, а это… это всегда тут было?

— Морские символы всегда были, да, — сказала хозяйка столовой. — А у нас еще вот будет праздник, в первый раз с таким размахом день флота отметим. Мы-то все по-домашнему, тихо, да и мирные мы, флот-то военный отмечать, но теперь мы столица, и Леатарин сказала, что очень, очень в этот раз празднуем. Мы, как-никак, легонийцев в Ориенту привезли по морю. Вот не зря нам напомнили.

Эрцог прочитал у витрин, что можно сделать в этой столовой: здесь, в отличие от кейнорских, разрешались блюда из мяса. Запахи пряных напитков грели голову, хотелось достать из них траву и сделать уютную подстилку.

— Что можно сделать из тебя для Ерты? — спросил Эрцог.

— Что-нибудь, куда добавляют побольше травы. Пускай злится. Насчет себя ищи что-нибудь вареное. Жарку ты не выдержишь.

Люди немного угостили мясом, но дать пирожные уже отказались: со словами, что кошачьим это вредно.

— Кошачьим вредна лишь казнь, — возразил Луи. — Покажете заботу, если выскажетесь за ее отмену.

После столовой, у памятника Клеодису Онталозу, Эрцог вспомнил, как этот первый король Алеарты играл в Ваммельхоле по ночам грустные мелодии и разделил клавиши на восемь частей, по одной на каждую оставшуюся льету Легонии. Теперь льет осталось меньше.

Луи исследовал памятник лапой и вибриссами, потерся о него. Он был выполнен не так по-странному точно, как в кранарском Ущелье лиц. Более плавно, стилизовано. Изящно. Человеческое творчество не превзойти: но и людям не следует отвергать звериное. Однако к этому надо их подвести с умом. Эксперименты хороши, когда они не ввергают в хаос.

Эксперименты.

Гвардейцы вполне могли арестовать тогда, давно, когда их проводил. Одной лапой прижав другую, Луи выпустил когти: тут же убрал их, впрочем.

— Что-то тебя тревожит, — сказал Эрцог.

От памятника пахло мхом и стариной. Всегда больше сочувствовал неживому.

— У меня есть к себе неприязнь: к личности, хотя я отличный зверь. Не умею сопереживать. До сих пор не сочувствую муфлонам, которые погибли из-за моих экспериментов, и именно за то, что у меня нет сочувствия, испытываю, пожалуй, вину. Должно быть, из-за нее мне временами хочется себе навредить.

— Если бы ты не сочувствовал, ты бы вообще об этом не вспоминал. Просто у тебя многое по-другому.

— Насколько понимаю по Шорис, по тебе, по Алниру, вы все сопереживаете. Ты рассказывал про детеныша батахора, про брошенных убитых волчат, и тебе было их жаль, ты беспокоился. Сочувствовал даже Талис.

— Зато ты сочувствуешь не потому что эмоции не оставляют выбора, а потому что сам так решил. Ты знаешь, когда сочувствовать надо, и ведешь себя именно так. Это как у людей с полетами.

Стоит обдумать.

Раздался грохот и потреск фейерверков. Вместе забрались по пожарной лестнице на плоскую крышу одного из высоких зданий: теперь фейерверки разрывались и шипели над головой. На них было здорово раньше смотреть, они рисуют порой любопытные картины. Тоже занимательное людское творчество. Луи насторожил уши и вытянул вибриссы.

— Искры сейчас — как стая рыб, — Эрцог рассказывал отчасти нервно, но все равно увлеченно. — Кинулись в стороны, когда на них бросилась невидимая щука. А вот этот, шипящий и синий, похож на волну, и по краю у него все белое. У них и фейерверки морские, слушай.

Свет ему ведь не нравится.

— Они для тебя слишком яркие. Должны раздражать.

— Но я же обещал, что ты будешь видеть, да и тебе они точно нравились, ты любишь такие людские штуковины. Потерплю.

— Да, мне нравилось их смотреть.

— А мне нравится слушать. Но и смотреть, знаешь, тоже, когда я их описываю. Тогда я их сам вижу немного по-другому.

— При этом борешься со страхом яркого света?

Назойливое существо еще не надоело, и Луи накрыл его лапой, как давно, в библиотеке, закрывал от света. Хотя это давно огромная кошка и теперь уже равный соперник, сейчас отчего-то кажется, что он до сих пор мелкий и беззащитный. Не слишком это понимал, когда Эрцог действительно был мелким: теперь осознается, что он был тогда одинок и испуган, хотя и строил из себя уверенного хищника.

— Сейчас лучше, — весело сообщил Эрцог. — И видно, и не…

— …не страшно?

— Эй, я не боюсь фейерверков.

— Он может поджечь мех. Или посчитать тебя мелким и укоротить усы, — Луи растрепал лапой мех на голове Эрцога. Эрцог в ответ фыркнул: с усмешкой и удивлением.

— Не собираюсь я с ним соперничать.

Нет, Лиери он никак не заменил. Черты ее морды отчасти, разумеется, стерлись из памяти, но ее характер и привычки по-прежнему вспоминаются отчетливо. Она не ощущается мертвой, привязанность к ней не ослабла. Эрцог лишь помог обнаружить еще одну грань жизни, пожалуй. Лиери была сестрой, он же, выходит, брат.

— На что были похожи здания в Литтисе? — вспомнил Луи. — Грифон мне передал только что они желтые, вытянутые, но ты рассказываешь не так.

Эрцог сообщил про здания, похожие на ганлайг, и невесомые желтые окна в столичной темноте. Теперь словно удалось увидеть с крыши сразу две столицы, прошлую и нынешнюю.

Утром на одной из улиц встретилась гвардеица и, узнав, что Эрцогу действительно назначили испытательный срок, сообщила, что Горна Валирр, глава Гвардии Алеарты, сейчас в Неламе.

— Там волны часто выбрасывают кости, — сообщила грифоница. — Обычно хищников. Говорят, их обгладывают косатки, но что мы с ними сделаем. Слушайте, а кому из вас лучше докладывать? Ладно еще сейчас вы вдвоем, а когда поодиночке? Из вас же останется жить только один.

Перья скрипнули в клюве: она чистила крыло.

— Мы не враждуем, — ответил Луи.

Но следует поразмыслить. Не хотелось бы, чтобы Эрцога убили, разумеется.

— Что, останешься все-таки советником? — усмехнулся Эрцог.

— Каким советником? — спросила грифоница. — Леатарин же объявила, что одного из вас точно казнят.

— Но мы оба можем помочь многим льетам, — заметил Луи. — Так. Мы с ней встретимся.

В ближайшем доме нашлась библиотека, где можно было бы что-нибудь прочесть о косатках, а у входа в нее обнаружился запах львицы, и Эрцог сразу заметался, заворчал.

— Я ее найду, — сказал он, обтираясь, судя по шороху, о каждый облицовочный камень. — В лес пойдем — и разыщу.

Было бы замечательно, если бы кто-то его отвлек от соперничества. Впрочем, мало кто доверяет Эрцогу, и мало кому он сам может довериться.

— Тебя в Кейноре давно ждет Ивири, ты ей нравишься, и доверять ей можно, — сказал Луи. — Она даже знает, что ты любишь историю. И еще что-то о тебе знает от Тагала. Она, в свою очередь, увлечена полетами грифонов, и ее притягивает запах какой-то травы: я не запомнил название, мне было не интересно.

Эрцог застыл, и послышалось, как он ударил хвостом по стене.

— Ты мне почему не говорил? Правда, она далеко. А та, что здесь ходила, она, в общем, такая — ты же чуешь, да, насколько она отличная?

Шорис намного лучше, ничего особенного.

— Ты и в этом отношении как Алнир? Надеюсь, хотя бы не станешь бегать от своих львиц к келарсицам.

— Все, перестань меня учить.

В библиотеке Эрцог сразу отвлекся, отыскав глобус: с белыми пятнами на трех четвертях Хадиера. На юге и востоке, как сообщил Эрцог и как подсказывала собственная память, очертания громадного материка сливались с южным полюсом: хотя неизвестно, есть там суша или нет.

Потом Луи долго исследовал через Эрцога книги: в основном про море, подводное плавание и морские звезды. Про косаток было написано только в старой энциклопедии. Выяснилось, что это стадные существа, живущие подобно травоядным: самка возглавляет стадо, под ее началом плавают бывшие дочери с детенышами.

— Вы же морская льета, — весело говорил Эрцог посетителям. — Расскажите про косаток. Есть здесь у кого-то друзья-моряки?

Точно есть, тем более алеартцы очень общительны.

— Гринд они боятся, — наконец, сказала одна из людей. — Дед у меня по морю ходит, с морской угрозой борется. Гринды — такие черные дельфины, и косатки, как их услышат, кидаются наутек.

— Любого высшего хищника можно победить, — сказал Луи.

— От косаток до мантикор, — ответил Эрцог. — Слушай, а скольким регионам или странам мы уже помогли? Моллитан, Хинсен и Ламейна — понятно. Гахарит тоже. Талис — только я. Запад и центр Кранара — ты, восток Кранара — мы оба.

— Ты там напортачил.

— Все равно я понравился зверям. А сейчас Алеарта. У тебя уже восемь. Ладно, центр Кранара мало считается, но пускай. Кейнор будет за тебя, так что у тебя точно больше половины. Значит, у меня есть семь, — Эрцог задумчиво фыркнул. — Уже отлично.

Позже, в Ваммельхоле, охрана легко пропустила к Леатарин.

«Отчего в живых останется только один? — написал ей Луи. — Почему ты не сказала нам сразу о таком условии?»

— Нельзя же срок пройти и снять с себя всю ответственность. Вам это лучше меня известно. Вы что, сами не допускали такого?

«Допускал. Но обязательное условие — совсем другое дело».

Эрцог заворчал, затем приписал свое и сразу озвучил:

— Написал, что тирниски иногда по закону становятся советниками.

— Только те, кто замещали тирниска во время испытательного срока, — сказала Леатарин. — Те, кто не совершали преступлений. Ваш случай совсем другой.

«Но если мы оба себя оправдаем?» — спросил Луи.

— Вместе вам править точно никак не получится. Вы и не захотите, и не сумеете. Вы вчера из-за одной строчки повздорили, а что будет потом? Не отрицаю, что вместе вы хорошо справляетесь с общими трудностями, но насчет общих интересов у меня, сказать по совести, есть большие сомнения.

Она права. Не хотел бы делить ни с кем власть, в особенности — с соперником. Впрочем, это лучше, чем совсем отказаться от власти: и лучше, чем допустить смерть необходимого зверя, но не выйдет ли так, что Эрцога все-таки захочется убить, если он станет соправителем? Или если отнимет должность тирниска.

— А ты сумел бы править вместе? — с интересом спросил Эрцог. — Слушай, я вообще-то думал про такое в детстве, а потом мне эта идея совсем не понравилась, потому что кто-то из нас в любом случае захочет быть главнее. Но мысль все-таки интересная. А давай попробуем. То есть, соправителями. Я же все равно буду главным, а ты будешь просто называться тирниском. Красоваться и валяться на солнце, зачем ты еще? У тебя же грива.

— Я этого не потерплю.

Эрцог фыркнул — недовольно, затем задумчиво. От злости голову словно бы опалило. Хочет править, мелкая дрянь. И конец испытательного срока все ближе.

Следует успокоиться. В конце концов, он друг и даже брат: хотя сейчас это воспринимается отдаленно, и хочется огрызнуться, стиснуть ненадолго клыки на горле соперника.

В этом порыве нет никакого смысла. Так. Нравится экспериментировать: отчего бы не попробовать новый эксперимент, пусть и нет уверенности, что он сработает. В конце концов, любопытный опыт, к тому же многое уже сделали вместе.

— Можно спросить зверей, как они отнесутся к одновременному правлению двоих, — сказал Луи. Эрцог удивленно фыркнул. — Интересный замысел, все же.

Луи записал, что насчет соправительства все же задумались, и, если это даст сохранить жизнь обоим, то это действительно выход.

— Потом можно будет сделать тебя советником, — добавил Луи. Эрцог, судя по тихому стуку, выпустил когти.

— Коты всегда боролись за власть, — сказала Леатарин. — Вы амбициозные. Давайте уж по-честному.

— Мы это исследуем, — Луи повернул голову к Эрцогу. — Докажем обратное, либо же докажем себе, что она, вероятно, права.

— Со своей логикой ты мне на нервы действуешь, — усмехнулся Эрцог: и что-то записал.

— Не считаем мы вас ниже, — сказала Леатарин. — Просто вы сейчас — свергнутые тирниски, и вы должны подчиняться закону в первую очередь, вот и все.

Эрцог вновь за свое. Да, безусловно, время от времени люди стремятся подавить тирнисков, и некоторые из людей считают себя выше звериных правителей. И следует заставить их признать, что звери умеют обучать письму и чтению: план уже исполняется. Однако Эрцог чрезмерно порывист и горд. Он может видеть стремление людей к превосходству там, где такого стремления нет.

Снова ручка что-то вывела на бумаге.

— Если Шорис такое позволит? Поменяет закон, разрешит стать советником? — произнесла она. — Это противоречит самой концепции тирниска, нет. Повторяю, нельзя с себя сбросить ответственность. Это не подчинение, это здравый смысл.

Эрцог стал недовольно ворчать, и пришлось наступить ему на хвост. Затем Леатарин сказала, что проект звериной школы все-таки пробудил в ней интерес. Когда Эрцог что-то еще приписал, она отметила, что не забудет обратить внимание на актарии Пасмета.

— Вас подбросят в лес, и Альмана, — продолжила Леатарин. — Дождитесь во дворе. Слушайте, ну, со школами сложно, это же сильно затрагивает людей. Я за то, чтобы, скажем, оборудовать одно здание и пригласить специалистов на полмесяца примерно. Посмотреть, как это будет на практике. Но вот как официально вводить такое — не знаю. Обсуждать со всеми ориентскими правителями? Закон же должен распространиться на всю Ориенту, а звери не дают людям рабочие места, странно это как-то.

«С голосованием все получилось, — отметил Луи. — Удастся и со школами».

Когда Луи вышел на витую лестницу, Эрцог, отправившись следом, сказал:

— Я тогда больше не стану никому помогать. Осталось два месяца — и отлично. А то, получается, я буду мешать тебе выжить? Кого вообще выберут, если пройдем мы оба? Того, кто помог большему числу льет, что ли?

Впрочем, он быстро успокаивается в последнее время.

— Ладно, — Эрцог действительно вскоре успокоился. — Зверей же не бросить. Да и мы же не напоказ все делали. Но все равно. Мерзко.

— Это проблемы людей, — ответил Луи. — Мы не позволим нами манипулировать, так что пусть все останется как раньше.

— Тогда мне надо просто тебе доверять, верно? Верить, что ты помогаешь зверям просто так, а не затем, чтобы меня подвести. Знаешь, а я не ожидал, что ты согласишься стать соправителем.

— Я и не совсем согласен: это лишь эксперимент. Ты мне равен, но мне не хотелось бы, чтобы ты правил, и мне не нравится моя реакция на то, что ты можешь один остаться в живых. Неизвестно, как я поступлю, когда придет время казни. Может быть, во мне тогда останется лишь ярость и желание вновь стать тирниском. Как и в тебе.

— Скажешь еще, — ответил Эрцог. — Но, знаешь, я тоже об этом задумался, в общем. Насчет того, как я поступлю. А ты думаешь, что ты сам меня решишь убить, что ли?

— Не знаю. В подобной ситуации я еще не был.

Эрцог огрызнулся и ударил хвостом по стене.

— Люди замечательные! — обрадовались лани и олени, когда Луи рассказал им про школы. — Нас сейчас еще и лечить будут лучше, а еще из столицы перевезут сюда вкусное. И школы теперь!

— Мы тут знаем грамоту, — добавила одна косуля. — Но рядом с Пасметом мало кто умеет читать, с них ягоды за учебу люди берут, а сейчас ягод нет, и никого не учат. Луи, а тем знакам, которые ты показал, получается, могут учить и звери? Я людям покажу!

— Покажи еще эти знаки, Луи?

Луи вычертил их когтем на земле, затем собрал из веток.

Альману будет о чем сообщить людям. Сейчас он в безопасности: сидит на высокой ветке, моет мех.

— Да не помогают нам люди по-настоящему, — говорил один изюбрь, стоящий в стороне. — Гартийцам только своим помогают, опять их сюда притащили. И Шорис толком не помогла. На нас вообще надо запретить охоту. Особенно людей. И хищников тоже.

— И разум нам никакой не нужен от этих людей с их лаохортами, — добавил самец лани. — Осознавать, что тебя растерзают — худшее.

— Нормально все, — заговорил еще один изюбрь. — Справедливо. Я сильный и всегда убегаю, когда на меня охотятся. А когда ослабну, будет правильно, что меня победят и съедят.

— Фалунн Можжевельник умнее любого хищника, — произнес первый изюбрь. — Грифоны сказали, что он призыватель. Он был хорошим главным вожаком, а его сняли. Он теперь у Нелама.

От голосов уже печет в голове. Так. Этого зверя переубеждать бесполезно. Уже донес до них все нужное и устал от общения. В последнее время и так общался больше, чем обычно.

— Мне вот интересно, почему не обучать осведомителей? — сказал Эрцог. Он расхаживал мимо травоядных, и по влажной земле его лапы ступали бесшумнее, чем обычно. — И в том числе травоядных.

Луи вслушался повнимательнее.

— Тренировать их, развивать выносливость, — продолжал Эрцог.

Ладно, этому люди не обучат. Луи дернул ухом и потерся подбородком о ветку.

— Есть же отличные осведомители-косули в Кейноре, — прибавил Эрцог. Как раз говорил ему о Ликис, смелой косуле. — Осведомителей можно учить всех вместе. И травоядных, и хищников. Пусть бы это делали опытные осведомители, и пусть кто-то из этих опытных стал бы осведомительским вожаком.

Копытные радостно забормотали.

— Испытания они пройдут с хищниками? Чтобы после испытаний копытных сразу сожрали, искалеченных? — донесся голос изюбря. — Грифоны своих искалеченных всегда убивают.

— Ой, а вдруг, — подхватили все прочие. — Как-то оно тревожно.

Лапа едва не оторвалась от земли, чтобы встретиться с чьей-либо безмозглой травоядной мордой. Так. Спокойнее.

На ветке заворочался кот и заскрипел по коре когтями.

Насколько же надоело говорить с теми, кто не умнее хвои под лапами. В голову словно набилась та же хвоя и старая листва. Конечно, любопытно переубеждать, но не когда у зверя вместо мозгов — будто бы измельченные рога.

— А что за Фалунн? — поинтересовался Эрцог. — Очень умный, говоришь?

— Очень! — ответил изюбрь: агрессивно, отрывисто. Он ответил лишь затем, чтобы доказать что-то хищнику. Под его копытом захрустели, вминаясь в почву, старые листья. — О Старших много знает. Старшие — умнейшие звери.

Так. Звери не смогли бы сами полноценно рассказывать о повадках других видов, если Эрцог опять ведет к этому. Луи наморщил нос и встряхнулся.

Впрочем, хотел бы, чтобы животные тоже преподавали: это раскроет их способности. Может быть, кто-то еще из зверей или птиц сумеет обучать других животных письму и чтению.

Однако убедился, что среди зверей возможны две крайности: либо неверие в звериные способности, либо путь Ласферов. Тех, кто найдет середину, отыскать непросто.

— Старшие, да? — Эрцог размышлял достаточно долго. — А он, этот Фалунн, и историю знает здорово? А биологию? Знает про то, как живут эти киты и дельфины, какие у них повадки?

— Он знает все. Знает про людскую историю, про нашу, про предков нас и Старших.

— Я знаю, что зверей могут отстранять несправедливо, — сказал Эрцог. — Да и призывателем могут назвать несправедливо. Тем более призыватель — не обязательно преступник. Если он такой умный, значит, я с ним поговорю.

— Честно? — как же они зависят от поощрения хищников. Даже мятежные изюбри.

— А может, он даже начнет преподавать у осведомителей, — весело продолжил Эрцог. — Историю, например, или повадки косаток.

Наглеет. Отбирает власть. В голове точно вспыхнуло, и взметнулась лапа. От удара ее будто бы обожгло. Эрцог то ли заворчал, то ли мяукнул. Что-то напомнило — далекое, из детства. На место жаркого гнева пришло оцепенение: будто попал под сильный ливень.

Мяукнул Альман на ветках: он сообщил, отдаленно и глухо, что все понял и собирается домой, на лежанку.

— Если сейчас подеретесь, мы посмотрим, — оживленно сказали олени и лани.

— Вдруг друг друга убьете, — хрипло проговорил кабан. — Погляжу.

— Твоя территория, я понял, — послышался шорох меха: Эрцог тер морду лапой. Пахло кровью: и в груди померещился вязкий колючий ком. Странный. Голос Эрцога звучал тоже колюче и жестко. — А обязательно было сразу бить? Скажешь, из-за того, что я посягал на твою территорию, да, на школы? Да ты просто повод искал.

— Ты забрал у меня слишком много времени, — сказал Луи. — Пусть ты мне и дорог, но за все время, что мы бродили вместе, накопилось раздражение.

— Я знаю, — жестко ответил Эрцог. — Но ты не все осознаешь. Ты еще и сорвался на мне. Потому что хотел ударить кого-то из травоядных, но сдерживался ради своей репутации. Зато со мной уже можно не сдерживаться. Ясно.

Может быть. Следует обдумать.

— Ты тоже хочешь меня подчинить, — Эрцог перешел на шипение. — Как люди. Я теперь неудобный, раз мне тоже дали нормальный испытательный срок. Если ты этого не хотел, мог бы и не вступаться.

— Хватит, — оборвал его Луи. — Не выдумывай нелепые вещи.

— Не хватит. Но, правда, скоро и в самом деле прекращу выдумывать, — на этих словах Эрцог нервно усмехнулся. — И раз ты можешь унизить меня при подданных, равным ты меня точно не считаешь. Какое тут еще совместное правление.

— Совместное правление? — пронеслось среди зверей. — Это как? Они же друг друга съедят тогда.

Альман недовольно заворчал.

Подданными Эрцога были разве что куницы и совы в овраге, где он подрос. Правда, поначалу они ему угрожали.

Звери, что здесь собрались, не угрожают Эрцогу так же, как когда-то совы, куницы или дикие кошки. Угрожают иначе. Могут поставить его репутацию под сомнение, что может означать его казнь. Выходит, снова упустил возможность его в какой-то мере защитить.

Автобус не доехал до Нелама, он замер у одинокого остановочного павильона в степи. По ощущению времени, наступила ночь: холодная, вновь туманная. Туман сыростью забивался в нос и словно бы оседал в голове.

Эрцог так и молчал. За время пути удалось хорошо отдохнуть от общения.

Под лапами сминалась мокрая трава обочин, вдалеке протяжно и коротко кричали сычи. В серой мути перед глазами ничего не удавалось вообразить, даже траву, ощущаемую вибриссами.

— Мы и правда не сможем вместе править, и это, как ты говоришь, логично, — сказал Эрцог, когда шли через степь: впрочем, скорее она оказалась лесостепью. Часто попадались кустарники и молодые деревья. — Если что, я на твою территорию лезть не собирался. Осведомители — это мое.

— Ты обнаглел. Понятно.

— Знаешь, есть вещи, в которые проще поверить, если о них рассказывают звери. Раз одни звери поняли, то и другие поймут, в этом весь смысл. У людей все-таки разум другой.

Смысл действительно в этом есть.

— Резонно. Только где ты найдешь зверей, которые поймут все как следует? Считаешь, что Фалунн из таких?

— Ага. И я к нему пойду без тебя. Все равно я на тебя еще злюсь, и я к тебе долго не буду подходить. Только в самых нужных случаях, как сейчас.

Насколько же наглый зверь. Уже выбрал лишь себя, раз не хочет идти на уступки?

— Знаешь, с теми королями Флорента, что правили вместе, все закончилось нормально, — сказал Эрцог. — Один заболел и умер спустя пятнадцать лет правления, ничего подозрительного. Но потом их сыновья уже не сумели поделить власть. Правда, у меня детенышей не будет. Но что если, например, подросшие Киоли и Тауран тоже захотят править вместе? Или Киоли с твоим новым детенышем, Тауран же не Фернейл. Не знаю.

— Все же у нас должен быть главный.

— Да, — ответил Эрцог. — И подчиняться я тебе не буду.

— Я тебе — тоже. Но люди нашу судьбу решать не будут, в любом случае. В этом я с тобой согласен.

— Мы еще найдем способ все решить как надо, — сказал Эрцог. — Я тебя не предаю. Но и ты ко мне не относись, как люди к тирнискам.

Стоит поразмыслить. Может, для Эрцога есть и иной способ остаться в живых.

— Я к тебе и не думал относиться как к тирниску, — с издевкой заметил Луи. Эрцог огрызнулся и зацепил лапой.

— Людям не надо слишком вмешиваться в нашу жизнь, — добавил он. — И отделять их от зверей тоже нельзя. Гахаритские звери неправы, и, думаю, из-за голосования они передумали, все-таки. Но да, люди слишком наглые. А твои школы должны работать и без людей. Вдруг они не согласятся, не наберут учителей, и что, ты откажешься?

— Зато зверей, разбирающихся в технике и не распускающих о ней нелепые слухи, ты наберешь много, несомненно.

— Пусть в том же Гахарите люди тоже показывают животным технику, здесь я не против. Но ты ведь здорово с ней знакомил зверей, и другие тоже могут так научиться.

— Насчет школ решать мне, — сказал Луи.

В Неламе осталось мало людей.

Человеческие запахи покидали город позже их владельцев и выцветали, как старые плакаты. Лишь иногда ощущались свежие следы и слышались отдаленные разговоры молодежи или пожилых людей: они, как сами признавались, боялись вьортов, однако решили все-таки остаться, ведь им было некуда ехать. Вечерний морской ветер касался морды и гривы одновременно с солнцем, теплый: будто мир настолько переменился, что солнце просочилось в воздух и мчалось в нем вдоль покинутых улиц.

Эрцог ничего не описывал, и город оставался бесформенным.

— Они хорошие, и мир нам нужен, но вот эти суда… — доносилось поодаль. — Неприятно, очень, и непонятно, но нам не нужны конфликты.

— И не очень-то верю, что они нам так запросто отдадут свои острова, пусть даже пару штук ненужных.

Нехорошо, что людей здесь осталось мало. С одной стороны, эвакуированным не будет грозить опасность с моря, с другой — у берегов будет зарождаться больше вьортов.

Горна Валирр прилетела очень скоро, и Луи поинтересовался, что происходит в окрестностях Нелама. Здесь не только ведь находят выброшенные морем кости.

— Фалунн собрал большое стадо, даже лоси с ним ходят, — сказала грифоница. — Те звери кусанные во время бурь всегда собираются на берегу, и вообще часто ходят у моря. И не только ходят.

Сегодня ночью тоже будет буря. Ожидается дождь, давит в ушах, и поднимается ветер.

— Я все злюсь, что не могу с этим сделать ничего, — добавила Горна. — Они не преступники, но странные. Я каждый раз туда хожу и за ними слежу. И какой толк? В бурю я еще и наземная.

Она рассказала, в каких местах чаще всего собираются звери, и Эрцог решил исследовать местность поближе к городу, Луи — несколько дальше.

— Если найду что-нибудь подозрительное — сразу побегу к вам, — сказал Эрцог.

Громкий плеск сменился тяжелым фырканьем, и ему вторил шорох волны, что набросилась на берег. Ветер выл в древесных кронах. Когда усилился запах изюбрей и лосей, Луи затаился за одним из валунов.

Над водой разносились незнакомые свистяще-поющие кличи, прерывистые, тонкие и тоскливые: они будто бы слышались из самых глубин, пусть это и невозможно. Шум волн, разозленных ветром, не мог их заглушить.

— Косатки, — тихо сказала Горна.

Шум падающего в волны огромного тела, снова фырканье: так выдыхают киты. Свистнули олени, и странно-гармоничная песня косаток приблизилась к берегу.

— Выйди на берег, — послышались голоса оленей. Они говорили хором, словно пытаясь имитировать странный, будто из другого мира, хор косаток. — Выйди к нам. Стань и нашим тоже.

— Вы похожи на нас! — выкрикнули другие олени: впрочем, среди них были и лоси. — Мы родичи. У вас такие же стада. Но ваши стада правят морями.

Эрцог опоздал. Фалунн их уже обучил.

— Отомсти за нас! Выйди на сушу! Не отдай нас хищникам и гартийцам.

Приблизился и медвежий запах: смешанный с кровью, блеклый, молодой. Опять раздался плеск, и вновь: куда более громкий. Послышалось шуршание воды, выпущенной хищными китами. Соль моря смешалась с солью медвежьей крови. Копытные сбросили косаткам тело медвежонка, это было ясно и без пояснений. Примерно так же кормил муравьев, размышляя, есть ли у них разум.

— Косатки к ним приближаются, — приглушенно сказала, держась рядом, Горна. В ее словах ощущался рык, и слышалось, как шелестят от ветра ее перья. — Наверное, они сами убивают слабых хищников, эти олени. Но я до сих пор не до конца этому верю. Они что, охотятся на детенышей? Для этих клеванных косаток? Я знала, что они общаются с морскими, и что Фалунн этим объединил копытных. Мне это очень не нравилось. Но на этот случай нет закона, и я не знала, как поступать.

— Вьортов тоже при вас не звали?

— Нет. Я не буду просить, чтобы ты меня не убирал, как помог убрать тех кранарских преступников-гвардейцев, — она говорила спокойно, с достоинством, но верхняя часть ее клюва изредка нервно ударялась о нижнюю. — Ты там хорошо улучшил Гвардию. Если решишь, что без такого вожака алеартским грифонам будет лучше, приму. Я недооценила преступников.

— Проверю, насколько ты полезна.

У копытных ведь есть свои преимущества. У всех они есть. Они все-таки выучили научные факты, к примеру: а быть добычей не означает быть ниже хищника. Тирниск, в конце концов, тоже становится добычей, если не проходит испытательный срок.

Песня китов успокаивала и одновременно звала подойти поближе, прислушаться получше, исследовать. В ней различались пощелкивания, переливы, почти как у птиц. Не хотелось, чтобы она прекращалась.

Так. Вьорт все равно появится там, откуда ушли люди и где слаб лаохорт: однако, возможно, воля зверей, особенно очень разумных, способна призвать его быстрее обычного. Не зря призывателей все-таки прозвали именно так. Любопытно, есть ли у вьортов Тени. Должны быть, но вьорты появляются быстрее лаохортов, поэтому их Тени, как правило, не замечают. Возможно, они еще и скрываются от лаохортов, инстинктивно.

— Старшие принимают нас, и мы сами станем как Старшие, — раздался громкий голос изюбря, и все остальные копытные стихли. Горна сообщила, что это произнес Фалунн. — Мы уже мудры, как Старшие.

— Самые мудрые!

— Их вьорты равны лаохортам!

Голоса — отрывистые, словно кличи косаток. Что же, эти неумные звери хотя бы занимательны.

— У нас будет своя страна, — продолжал Фалунн. — Люди прислушаются к нам, перестанут нас убивать, прогонят Гартию. Разберемся с хищниками. Их слишком много, они нарушают законы природы, но мы все исправим. Мы запретим охоту хищников на здоровых разумных зверей. Хищников должно быть меньше, и они должны воспринимать нас как равных.

— Фалунн, наш вожак!

— Они так же почитали китов до прихода Фалунна? — негромко поинтересовался Луи у Горны.

— Не было ничего такого, — тихо сообщила Горна. — И про хищников — тоже.

Копытные пошли за тем, кто наиболее от них отличается. Даже пренебрегли своей природной осторожностью, что самое странное. Фалунн в самом деле вожак.

Плеск усилился: и запахи травоядных словно бы смыло. Лишь некоторые из лосей и оленей остались на берегу. Они издали неразборчивый свист, и он смешался с воем ветра в деревьях.

Запахи то уходили в море, то возвращались: выходит, косатки действительно не трогают оленей? Когда Луи спросил у Горны, она подтвердила, что это так.

— Да, они с ними часто плавают, — сказала грифоница.

Плеск от копыт, плеск от ударов огромных плавников. Китовые песни и олений свист: все более напоминающий китовый. Ветер — сильный, почти сшибающий с лап. Они храбры, раз не боятся такого.

Луи долго слушал и принюхивался.

По словам Горны, косаток оказалось шестеро. Грифоница сообщила, что лоси надолго ныряют там, где плавают косатки. Выходит, морские звери догадались использовать копытных, чтобы те их кормили: что же, все стремятся упростить себе жизнь.

И, разумеется, косатки едят и травоядных. Никто ведь ничего не заподозрит, если один из оленей или лосей утонет в бурю. Но эти копытные слишком увлечены, чтобы думать об осторожности.

— Как выглядят косатки? — уточнил Луи.

— Ты разве не знаешь? Киты такие, черно-белые.

Эрцог бы описал поинтереснее.

Придумав план, Луи рассказал о нем Горне, а затем, когда она согласилась, вышел вперед. В это время копытные, как сообщила грифоница, уже не ныряли: просто плескались у берега.

— Вы против наземных хищников, но кормите собой водных? — уточнил Луи. Горна осталась за камнями.

Раздался стук копыт.

— Они никогда не трогают нас, — послышался в ответ голос Фалунна. — Мы уже создаем стадо со Старшими.

— Мы будем такими же, — поддержала его олениха. — И вместе дадим вам отпор!

— Правильно, — произнес Луи. — Вы до того неполноценные, что сможете нормально жить лишь когда изменитесь в сторону хищников. Во главе вашего стада — косатки. Хищные звери всегда будут возглавлять вас, несомненно.

— Это не хищники, — раздались озлобленные голоса. — Это парнокопытные! Наши старшие сородичи. Фалунн рассказал.

Теперь другие олени и лоси, привлеченные тем, что сюда пришел тирниск, выберутся на сушу раньше обычного. Но до этого косатки точно утащат кого-нибудь из них, даже если уже кого-то убили. Морские звери заметят, что олени слишком отвлеклись, и не упустят возможности добыть еще немного еды.

Копытные, насколько мог понять по шагам и запахам, уже выходили из моря и медленно приближались. Что же, они побоятся смертельно ранить тирниска.

И им не известно, что их подношение морю кто-то видел.

— Никто из вас не тонет в такие бури? — поинтересовался Луи, умывая лапу.

— Те, кто очень глубоко ныряют и не рассчитывают силы, тонут. Это природа, — произнес Фалунн. — Но косатки их не трогают. Мы едины.

— Едины! — грянули голоса.

— Думаете ваш вьорт будет един с вьортом косаток, когда тот появится? — Луи потянулся, затем прошелся мимо зверей. — Нет, у вас будут разные вьорты, и они убьют вас враждой. Так интересно. Сейчас как раз то время, когда ваши самки ждут оленят. Выходит, они появятся на свет не слишком разумными, раз будут рождены без лаохорта. Любопытно проверить, насколько они потеряют разум. И сколько поколений понадобится, чтобы вовсе избавиться от осознанности. Но вы ее и так не хотите, верно? Поскольку боитесь разума.

Так. Они сами решили участвовать в эксперименте.

— Молчи! — закричали звери. — Мы сохраним разум! В Аркаис есть разумный вьорт, в Гартии!

Тихо плеснуло: не волной, слишком резко. Решил бы, что косатка потащила добычу. Затем раздался грифоний крик, напоминающий дельфиний свист: Горна сымитировала гринд. Значит, косатки и правда потащили добычу в море, и Горна, как договаривались, их спугнула. Звери, испуганные ненастоящими гриндами, сейчас отпустят тело, и его можно будет схватить близко к поверхности.

Удалялись тяжелые удары хвостов и плавников. Луи бросился в воду, задержав дыхание: туда, где до этого атаковала косатка.

Олени и лоси под водой не атакуют, пусть они и умеют нырять. Быстрее, пока морские хищники не поняли, что гринд здесь нет.

Теперь все наземные звуки скрылись, только водный шум возник в ушах. Лапы разрывали воду, и в носу начало гореть. Столкнувшись с тушей, Луи впился в нее клыками и рванул наверх. Туша тянула ко дну, но удалось победить воду в схватке, и гребки взметнули Луи вместе с телом зверя к поверхности. В нос проник воздух.

Копытные окружили на берегу — и отшатнулись.

Можно и не проверять: понятно, что из тела лося вырваны куски мяса. Что косатки вовсе не посчитали его сородичем.

— А почему гринды? — весело спросила Горна, подбежав к Луи.

— Косатки их боятся. Высшие хищники, кто бы мог подумать.

Многие грифоны не умеют летать над морем, поэтому вовсе о таком не знали.

— Фалунн не виновен! — закричали олени. — Старшие нас обманули. Ты нам расскажи про Старших, Луи! Ты же знаешь много про Старших? Косатки могут бояться? Они не такие и умные? Они не смогли понять, что голос гринды идет с земли?

— Мы с Фалунном! — выкрикнули другие. С ним осталась половина стада, насколько сумел определить. — Он в любом случае мудрый. Он лучший. У нас будет свой вьорт, не косаток. Умный вьорт. Луи был прав, мы не должны на хищников равняться.

Можно было бы убить Фалунна, который их объединяет: и все же хочется, чтобы они развились по-настоящему и сделали выбор сами. Какими бы ни были глупыми многие из травоядных, все-таки есть и Ванта Шиповник. Есть ганроды, что не так далеки от оленей, и вангуры, подающие надежды. У копытных есть шансы неплохо развиться.

Разумные звери наиболее опасны, когда не развивают все стороны своей осознанности. Когда не осознают ответственность в полной мере, как сам не осознавал ее в пещере с муфлонами.

Если они ощутят серьезную ответственность, особенно за лаохорта, это сможет заставить их отказаться от затеи с вьортом. Возможно, олени уйдут и туда, где есть люди: только чтобы не подвергать себя и лаохорта такому риску.

— Тот медвежонок, — прорычала Горна.

— Пока не трогай их, — сказал Луи. Раз она так уважает из-за кранарских гвардейцев, то будет верить и дальше. — Есть замысел.

Горна заворчала: недовольно, однако с согласием.

— Я бы их порвала. Клеванные олени.

— Пусть пока останутся не клеванными.

Горна все еще ворчала, но уточнение «пока» ей понравилось: рык приглушился.

— Луи нас уважает, — произнес Фалунн. — Он нам правильно сказал, что мы не должны быть как хищники. Хотя нами и не будут больше править кошачьи, мы должны уважать тех, кто нам идет навстречу. Мы ему докажем, что вьорт у нас правильный.

Что же. Если они не воспользуются разумом до появления вьорта, понадобится что-то придумать.

15 елеты, Еса

— Минуту внимания, — заведующая кафедрой встала так, что закрыла собой самые нужные записи на доске. Главное, и не сдвинешься: по бокам — учебные столики девчонок.

Еса заглянула в тетрадку одной из них, стала опять записывать, но, когда сказали про Аттестацию, сразу же отложила ручку.

— …необходимо укреплять связи, — продолжала заведующая. — Уже, гм, как разным странам, — она перебрала листы, которые держала в руках. — Дали мне список групп, где люди отличились, так сказать. Вот и ваша — одна из таких. Так вот, ожидается конференция восемнадцатого, в Экере. Железнодорожное сообщение между Кейнором и остальными частями… странами… неважно, уже налажено, более-менее, так сказать. Организуемся на послезавтра, билеты за счет университета. Может, к нам еще кто из Кейнора по итогам конференции приедет работать.

Ура. Копить на билеты в Кейнор из стипендии больше не надо.

Хотя нет. Все-таки нужно: чтобы потом поехать еще.

— Чтобы не пропали средства, которые нам выделили на объединяющую Аттестацию? — уточнила тенна Волманур.

— Чтобы хоть восьмая часть от этого не пропала, так сказать, — быстрым шепотом ответила ей заведующая. — Ну, поэтому и так скоро, вы ж понимаете…

Новые знания по химии, словно множество книг, по полкам внутри головы расставились и место освободили для новых мыслей. Класс какой. Совсем будет не страшно, даже если вдруг придется задержаться в Кейноре. В конце концов, даже академразницу быстро сдала. По пропускам все будет совсем легко.

Завкафедрой сообщила, что сразу после конференции всех обратно отправят в Асуру: а ехать до Экеры всего часов десять на скоростном поезде.

— А как? — раздался поблизости шепот. — Мы же не готовились.

— Вы-то что возмущаетесь, у вас проект есть. С результатами практики тоже можно выступить. В основном-то будут выступать ваши научные руководители, а вам понадобится так, поддержать, озвучить пару тезисов.

И завкафедрой перечислила тех одногруппников, кто здорово отличились на практике, а еще тех, у кого есть классные проекты. По их работам ученые тоже ведут исследования. А что, больше никого не назовет? Ожидание показалось маленькой остроклювой птицей.

Растения с других материков тут больше никто ведь не изучает.

Но это не достижение, это просто так повезло. Достижение — додуматься, как эти растения могут помочь. В этом ничем не лучше других. В этом универе, читала, есть и такие ребята, которые даже из долинных растений помогли сделать лекарства.

Только не расстраиваться, и все. Значит, со стипендии удастся накопить.

— И еще здесь, знаю, студентка есть, гм, которая сама из Кейнора, — на этих словах ожидание исчезло в теплой вспышке. — Как раз в Кейнор отправятся и те ученые, что работают с бармелами, с лекарством из них. Знаю, что в Кейноре бармелы тоже распространяют. Нам надо кейнорцев привлекать к нам, вы сами понимаете.

Конечно. И надо будет стать мостом между странами, получается. Ладони потеплели и намокли.

— Да, хорошо, — сказала, ненадолго поднявшись, Еса. — Получается, мне надо с кем-то встретиться и узнать у него, что еще получилось выяснить и когда появится лекарство?

— Танер Соллатур, ваш куратор по практике, хорошо осведомлен насчет работы с бармелами. У него все и узнавайте, с ним и выступите.

Еса кивнула.

— Еса, — негромко позвала тенна Волманур. — Еще, знаешь, свернем мы наше с тобой исследование. Никакого толку от него нет, да и ты уезжаешь.

В голове все равно теперь светило солнышко от мыслей о поездке: и новая идея возникла насчет тулванги. А после лекции, в коридоре, Велия спросила:

— Знаешь про алфавиты зверей?

На одной из стен коридора поднялась теневая роща: из-за деревьев, растущих у корпуса.

— Да, слышала, — кивнула Еса: на самом деле понятно, кто это все придумал, и от этого особенно здорово.

— Думаешь, наши или гахаритцы?

— Алдасары.

— Нечестно. Может, слушай, может, это правда были разные люди? — показалось, что классные веснушки у Велии даже стали ярче от радости. — У нас же другие звери, не как в Гахарите. Тайное объединение ученых?

— Все-таки, как? — серьезно уточнила Палла. — Я эти звуки в жизни не повторю и не разберу. Чтобы записать звуки буквами, их же надо проговорить. Как ты их тогда внушишь зверям?

Здорово тайны беречь: словно в теплую кофту их завернула, и не увидит никто.

— Говорят, что звериный алфавит появился там, где ходили тирниски, — со знанием дела добавила Палла.

Тени веток столкнулись, расширились и задавили световые пятна.

— А как думаешь, загадки останутся интересными, если их разгадать? — подмигнула Еса.

— Все надо разгадывать, — серьезно кивнула Палла.

— Нет, лучше не надо, ты права, Еса, — покачала головой Велия. — Лучше пусть будет неизвестно. Так интереснее.

Потом Еса ненадолго заглянула в лабораторию — в ее бело-серебристый мир.

Листья дурманного шатра пока ведь еще не добыла. А у него тоже есть ядовитые эфирные масла, но совсем не так они действуют, как у тулванги. Они даже травят моллитанских зверей. Надо изучить этот дурманный шатер, узнать, как он на тулвангу влияет — и тогда уже все.

Еса оставила для преподавательницы записку на ее рабочем столе и ушла.

А у входа в общагу ожидала Кая. Ура, а может, с ней получится поехать вместе в Экеру? Или она к родным сейчас едет?

Неспроста отец Каи приезжал в Кауру. Какие-то проблемы у их семьи. Но вместе кое-что получится решить. Хотя бы получится поддержать, уже хорошо. Еса украдкой провела Каю мимо вахтерши и запустила в комнату, а потом из кухни принесла ей немного вкусного. Хорошо еще, что девчонки-соседки уехали на выходной.

Солнечные зайчики, лазая по навесным шкафам, обнаружили банку сгущенки и теперь у нее сверкали на крышке, передавая солнцу новости про находку.

— Как там твои? Ты же сейчас к ним едешь?

— Да сейчас расскажу, — Кая нервно захрустела яблоком. — Я от них. Я деньги копила-копила, хотела им помочь, даже договорилась с журналом, что напишу для него классную статью. Только чего я там накопила. Короче, моим пришлось согласиться на одну ерундовину, потому что жить им было не на что. Чего я и боялась. А все накопленное мне пришлось потратить на билеты. Да я все понимаю, я тут ни при чем, это ж и другие актарийские решали. Но отца там ценят, его голос весомый.

Раньше Эрцог помогал Кае добывать ценную рыбу, а деньги от центра скупки Кая отсылала семье. Но Эрцог уже давно ей ничем не может помочь.

— Ты в тот раз моего папаню видела в Кауре. Вот и гляди, — Кая с этими словами расстегнула рюкзак и что-то оттуда достала, замотанное в пакет. — Вот только сейчас не шарахайся.

Внутри оказалась кантокрида, сухая уже: а Кая прямо по ней провела рукой, и в ладони у Есы зажгло иллюзорно. Как, зачем?

— Да она не жжет ничего, — проворчала Кая. — Поэтому иллаты Алодиса и боятся. Потому что он в их глазах победил саму природу Долины. И потому что угрожает, что все растения Долины перестанут жечь людей, если иллаты не перестанут на людей нападать. А если он угрозу эту выполнят, иллаты тогда всех преимуществ лишатся, к ним полезут и внедолинные звери, а это все, крах, и даже для нас, потому что наша природа какой бы дрянью ни была, а жить должна, вообще-то. И нашу идентичность, нашу способность жить в Долине, нельзя вот так забивать. Мы ее и дальше должны изучать и покорять по-нормальному. С иллатами можно и по-другому бороться. Короче, родственница Алодиса это вывела, Сенка какая-то там.

Даже так, получается, бывает? В пальцах защипало, и Еса руку протянула к кантокриде, а потом ее даже погладила. Кантокрида, самая настоящая, но даже не щиплет никак.

Уничтожить сущность долинных растений? Это разве возможно? Та же Лафенграс никак не перестала все-таки быть полувьортом.

Какими бы ни были они опасными, но не человеку решать, быть им такими или нет.

— А что, можно правда вырастить безопасные долинные растения, прямо все-все?

— Вьорт их знает. Раз кантокриду можно, то и остальные, по идее. Они и размножаются неплохо, эти безопасные. Но это особо огласке не придают, и сразу всем иллатам, ясное дело, такое не скажешь. Легония за такое порвет всех. Хотя, говорят, у него сейчас и дар исчез после Литтиса, ни на искру он уже не способен.

Все может быть — после пожара в столице. Тогда Легония слишком сильно применил дар, а теперь еще больше ослаб.

— Подожди, получается, Алодис раньше предлагал это актариям Тофира, а они отказывались, да?

— Ну, да. Да это еще ничего. Люди Алодиса вместе с этой штуковиной хотели всякую дрянь передать.

— Не такую?

И Еса рассказала о том, что узнала от Нира: про генную инженерию.

— А, ты уже знаешь, — проговорила Кая. — А то я вот думала, как тебе объяснить. Да, хелеманов всяких. Наши это считают просто мерзостью, и все.

— Значит, хотела поделиться, но не объяснять? — улыбнулась Еса.

— Да не. Я бы объяснила. Как-нибудь. Ну вот еще поэтому наши думали своими силами отвадить иллатов. Ну и Алодис настаивать не стал. А теперь уже совсем все стало плохо в Тофире. И моя семья тоже поддержала, что надо согласиться. Вот, короче, теперь наши актарии получили деньги и всякую прочую поддержку, технику какую-то, семена, а взамен разрешили завести у себя эту дрянь.

Еса опять коснулась одного из листков. Ну, не виноваты они, что такими их сделали, так-то.

— Ты ее украла?

— Да я один саженец стащила, самый мелкий. Родители не знают.

— А талисцы, интересно, такое выращивают? — им ведь моллитанцы продавали даже крапчатых хелеманов: вдруг в талисских теплицах измененные растения в самом деле есть? Вдруг их там даже создают? Обычные моллитанские растения там точно выращивают.

— Не напоминай. Я все жалею, что книгу про моллитанские леса им оставила.

— И как теперь?

Кая пожала плечами.

— Да без понятия.

Луи обо всем этом точно нужно узнать.

В Экере Еса оставила вещи маме, познакомилась с ее рыжим котенком и пошла к остановке, чтобы поехать в ЭУЛ.

Трава здесь росла и в палисадниках, и у обочин, и дворы были все зеленые, яркие: только деревья еще стояли без листьев. Еса коснулась ярко-зеленых свежих и безопасных травинок, погладила их бережно, как котенка.

А в универе узнала все переходы, двери, цветные стены и люк на чердак: и все в то же время казалось далеким, будто ожившим воспоминанием. На дверях в актовый зал Еса прочитала список гостей конференции и узнала, что опять прибудет Марта. И животные: Шорис, а еще незнакомые Четтана и Ликис.

С одной стороны, классно, что их допустили, а с другой — Марта ведь точно способ найдет, чтобы все испортить. Голову будто пронзило вспышкой: Раммел Нитур ведь рассказывал, как кранарцы мстили моллитанским людям. Убивали тех, кто были приближенными к главам моллитанских городов. Вдруг это было совсем не из-за того, что моллитанцы их помощь отвергли? Вдруг из-за генетических экспериментов?

А как к ним относился Легония? Эти эксперименты — не очень-то уважение к природе, так-то.

Танер Эсети уже давно вышел из универа, и, когда с ним созванивалась, он о Дне памяти напомнил: нужно не забыть. А Нир придет на пары через несколько часов, как и Одвин с Сейлом. Значит, делать здесь больше нечего.

Где же остановилась Марта Полесски? Точно не в гостинице и не в квартире, так-то.

Она у себя не задержит, если к ней прийти. Потому что она не у себя.

Приехав в ближайший актарий, Еса стала у работников узнавать актарийские новости. Скоро люди посетовали, что Марта целый дом сняла в актарии Мелне. Участок, конечно, она забрала небольшой, и там пока еще не жил никто, дом был новый: но теперь людям, которым его обещали, придется дом делить с другими работниками. В Кейноре актарийские дома не покупают: их дает государство, и их можно только поменять.

— Пообещали тем людям, что переселят их, как она съедет. Но теперь ведь нам на том участке ничего не вырастить. Как будто не наша земля, а кранарская. Не можем кранарцев беспокоить, вот ведь какое дело. Сняла бы комнату у кого, так нет.

— Это для нее непривычная среда обитания, — сказала Еса. — А скажите, бармелы у вас обитают?

Люди сразу оживились: у немногих, конечно, жили бармелы, но многие уже о них слышали. Кто-то уже и пробовал. Свои саженцы у них пока еще не плодоносили, зато эти люди покупали у Зоры фрукты и говорили, что Зора им некоторые саженцы отдала бесплатно. Одна работница сказала, что ребенок у нее от этих плодов стал меньше болеть, так что его уже можно приучать и к актарийскому хозяйству.

И идею с лекарством из бармелов жители актария, конечно же, одобряли.

В Мелне, выйдя из трамвая, Еса первым делом заглянула в магазин: узнать, что еще в Кейноре случилось нового. Прикольно, на этикетках не только кейнорские названия, но и алдасарские: будто магазин перенесся из Кайрис, там тоже так делали, и на кайрисском записывали еще.

Купила плавленый сыр и в рыбный отдел зашла. Каргосское море почти все легонийское, поэтому кейнорцы рыбачат у берегов, но на бумаге, прикрепленной скотчем к витринному стеклу, написано: «Рыба из сердца Каргосского моря». Неужели разрешили? Еса поинтересовалась у кассирши.

— Кому-то там требуется какое-то разрешение. Вообще-то давно наши рыбачат вдали от берегов. В том Каргосском море, что считается легонийским. На деле-то оно исконно наше. Кто его отбил от гартийцев? Вот именно. А теперь там гартийцы ходят как свои собственные. Про́пасть!

Много всего происходит сейчас непонятного. Главное, чтобы с Кейнором было все хорошо: и чтобы никто не навредил его судам.

Легонийцы вряд ли навредят, конечно: не станут разжигать конфликт, к тому же им защита нужна от вьортов.

Выйдя из магазина, Еса отправилась вглубь актария по пыльной дороге: и иногда обходила по обочинам завалы бетонных блоков. Что-то еще собирались здесь строить. Улыбнулась по пути косулям и детенышу келарса, помахала рукой вороне, а та скрипуче, но отчетливее, чем тирис, сказала: «Привет».

Дворы в Мелне все за невысокими заборами из ракушечника, виноград на эти заборы облокотился, и люди его обрабатывают. Вот бы все-таки бармелы еще и вкусные были: как тот же виноград. Хотя такое уже невозможно, конечно.

А как возможна кантокрида, не обжигающая людей?

У ворот Марты словно проглотила целый бармел, и руки стянуло невидимым льдом. Обычный актарийский дом, белый, с красной крышей, но плющ у него на стенах очень темный, словно он держит в когтях это здание. Забор невысокий, но не перелезла бы ни за что, будто сверху его обнесли прозрачной колючей проволокой.

Ворота из далеко отстоящих друг от друга железных прутьев, и сад между ними хорошо просматривается. Охранники во дворе сидят на скамье. Хотя бы собак тех нет, неразумных. Ну, кейнорские собаки бы такого не поняли.

Есть Марта в глубине сада: в темном пальто сидит на скамейке, и прямо к ней тропинка ведет.

Еса постучала, и охранник поднялся, к воротам двинулся: тот же самый? К которому приманила собаку? Или кажется? Работники актария потащили мимо забора ветки на мусорку, и Еса поздоровалась с ними: заодно и подстраховалась.

— Здравствуйте, мне очень нужно с Мартой Полесски поговорить.

Охранник нахмурился немного. Узна́ет? Рыжих же очень мало. А Еса еще добавила:

— Я Еса Кирлинг.

Охранник махнул напарнику, и тот пошел к Марте Полесски: а она так выглядела, будто тень ожила и из-под деревьев вылезла погреться на солнце, и у нее получилось почему-то.

Холодом повеяло с севера, взъерошились травы. В Кейноре даже зимние травы не удивляют ничуть, а в Кайрис, весенние — чудо настоящее после зимы, даже в них не верится, хочется зарыться лицом. Здесь тепло, здесь классно, здесь все свое: но с северным ветром приходит зовущая тоска.

Охранник открыл ворота. Еса вошла во двор: и ветер-волнение развеял мысли, будто сухие листья. По тропинке направилась к Марте мимо кустов и деревьев: совсем их не замечая. У самой скамейки, где сидела Марта, горло заложило камнем тревоги.

Еса села с краю скамьи.

— Здравствуйте, — очень официально прозвучало, спокойно. Слова совсем показались чужими.

Марта провела рукой по ветке, где чуть розовели цветы, и показалось, что они окаменели, когда их накрыла тень пальцев.

— Очень хорош миндаль, — произнесла Марта. — Белый, розовый. Представляете, если бы он был, к примеру, голубым? Есть то, что отведено каждому цветку. Каждому виду. Я отвлеклась, прошу прощения.

И она взглянула прямо на Есу. К счастью, взгляд не задержала надолго.

С Мартой больше общих тайн, чем она думает.

Островки мха темнеют на заборе из ракушечника. Он, кажется, сухую траву степей в себя вобрал: осенью она была такого же цвета. Как давным-давно вобрал ракушки древнего моря, чтобы они защищали дворы людей спустя много лет. Тревога заморозилась: но и мысли замерзали вместе с ней.

— Карин Полесски, — мысли, отсоединяясь от замерзшего пласта, оттаивали и в слова превращались. — На конференции я снова выступлю с докладом насчет бармелов. В том числе о лечении людей.

Никогда же так серьезно не говорила, как так получается? Здорово, что удается так. И пришло спокойствие: правда, оно как морская гладь. Никогда не знаешь, как скоро пойдет волнами.

— Рада, что вы обратили внимание на актуальные проблемы.

— В Кауре были кранарцы, ваши люди. Скажите, они заинтересованы в этих разработках? Связанных с бармелами. Они же очень и для вас важны. Самое главное сейчас, конечно, избавиться от чумы, но и другие болезни никто ведь не отменял.

— Моллитанские разработки. Я понимала, что Моллитан не останется равнодушен к новым исследованиям в области биологии, учитывая связь Раммела Нитура с Георгом Эсети. Если говорить о лекарстве из бармелов, мы не будем его брать у Моллитана.

— Но ведь вы берете вакцину.

Марта утомленно вздохнула. Глаза у нее как затененный мох: холодные, матовые.

— Вынуждены. Это весьма сомнительные люди, и вы уже должны были убедиться.

— У вас есть вопросы к будущему докладу? — а вдруг это спокойствие закончится прямо сейчас? Но нет.

— Я бы могла убедить своих, что лекарство из бармелов все-таки задумка кейнорская, алдасарская. Оно нам, безусловно, понадобилось бы, — Марта глядела в небо. — Но от лечения грифонов вы ведь не отказываетесь. Вы знаете, как испытывается лекарство для псевдозверей?

— Участия в этом не принимаю, — честно ответила Еса.

— На нимлингах.

Ну, это хорошо известно.

— Они неразумные, — осторожно сказала Еса: словно бы спрашивая.

— Разумные. Можете спросить у Шорис Гленхол, тирниску это должно быть известно. Она работала в Палагете и наверняка хорошо знает о нимлингах.

Тревога в мысли опять проникла и покрыла их инеем.

Но зато теперь понятно, какую она придумала каверзу. Надо было, конечно, и раньше поискать в библиотеке что-нибудь про этих зверьков: но только в самых больших энциклопедиях смогла бы чего-то найти. Даже танер Эсети про нимлингов мало знает. Их трудно изучать, они неуправляемые совсем. Почти как вьорты.

— Моллитанцы не так уважительны к природе, как вы. Уберите пункт про грифонов из вашего доклада, и я не стану озвучивать то, о чем вы и так знаете.

Если она озвучит, звери тогда обозлятся на Шорис. Им даже слухов может хватить. Звери сейчас все беспокойные, и им все равно, что Шорис с этими моллитанскими экспериментами совсем не связана. А еще ведь Эрцог очень много работал в Талис, и нимлингов тоже видел. На него разозлятся тоже.

И на людей. Да, многие звери к людям очень тянутся, ищут у них защиты: но ведь кто-то наверняка нападет.

— Но зачем это вам?

— Не думайте, что я в самом деле против помощи животным, — негромко сказала Марта. — Это ваше дело, в конце концов. Нет, проблема глубже, но озвучить я ее не могу. Даже не имею права. Я бы посоветовала и вам, кейнорцам, ничего не брать у моллитанцев, кроме как по самой крайней необходимости. Я не собиралась нагнетать, это крайняя мера: иначе все может обернуться намного хуже. Вам не стоит так связываться с животными, так к ним тянуться. А они к вам тянутся, к кейнорцам. Вижу.

Уже это было. «Я не хочу ничего плохого, мы не враги, не хочу нагнетать», а потом взяла и закрыла у себя в особняке. И хотела заставить в пользу Кранара шпионить.

Нельзя ей поддаваться, что бы она ни задумывала. Она просит одну подозрительную вещь предпочесть другой. Выбрать малознакомую и навредившую подозрительность, а не ту, что уже почти стала родной.

В Моллитане любят, принимают, дают исследовать. Из-за этого решила их поддержать? Чтобы они любили и давали свободу, разве любое им удастся простить — и измененную кантокриду, и эксперименты на разумных животных? Сейчас они изменяют неразумных птиц и копытных, а что потом? Талисцы вот тоже начинали свой промысел с птичек.

Так трудно будет возразить моллитанцам: и потерять их признательность. Уже потеряла отчасти, когда полезла к вьорту. А удастся ли им возразить, когда они сделают что-то совсем из ряда вон? Удастся ли поймать эту грань? Показалась себе очень маленькой: и стало даже мерзко, как если бы снова приманкой бросила в человека.

Возражать научилась, на самом деле. А все равно тяжело быть одной.

— Спасибо, карин Полесски, — ответила Еса, поднимаясь со скамейки.

— Почему вы спрашивали в тот раз про Луи? — отстраненно спросила Марта. — Интересовались, где он, и не знаю ли я, куда он исчез. Он действительно вам в чем-то помог? Сейчас, когда вы все обдумали и когда узнали, где он был, ваше мнение не изменилось?

— Только улучшилось, — ответила Еса.

— Кошки больше всех склонны к манипуляциям, — с края скамьи Марта взяла сосновую ветку и стала медленно иголки ей обрывать. — Луи меня особенно беспокоит. Он слишком долго ходит с этим инриктом и, подозреваю, они скоро вцепятся друг другу в глотки, к сожалению. Они никогда не станут такими, как мы. В человеке можно воспитать сострадание, в звере — нет.

Луи рассказывал, почему он Эрцога терпеть не может, но, когда встретила их в Асуре, не сказала бы, что общались они с неприязнью.

— Я только знаю, что Луи сейчас помогает зверям. Что они с Эрцогом вместе по Долине ходили. Со мной.

— Ходили, — ответила Марта словно эхом. — Слышала, недавно вожак грифонов назвал одну грифоницу своей дочерью. Звери манипулируют все искусснее. Даже грифоны.

Перехватило дыхание. Но почему о таком не слышала: неужели многие люди подумали точно так же, как Марта, и не стали такую классную новость распространять?

Коротко попрощавшись, Еса отправилась к выходу.

Лекарство из бармелов должно помогать грифонам. И оно не должно принести никаких проблем, а должно Моллитан и Кейнор получше сблизить. Новый замысел загорелся: можно ведь кое-что попробовать. От этого и радостно стало, и страшно чуть-чуть, будто встала на тонкую шатающуюся стремянку.

Это очень большой риск, это даже, может быть, глупо. Но это обязательно надо сделать. В конце концов, никогда не собиралась бросать исследовать вьортов.

Тропинка экерийского кладбища вела между кедров и сосен, и самые большие деревья опирались на землю лапами. Хвойники берегут могилы от посторонних глаз, дают навестить родных в одиночестве, и еще где-то здесь среди хвойников прячется храм. Столбики с номерами участков закопаны в землю у деревьев.

Боязнь потерять признание — как мутная вода. Много всего видела, пережила, а все равно — совсем трусливая. И, кажется, совсем не заслужила того, чтобы тут оказаться.

В этот день сюда пришли очень многие, но мерещится, что из живых здесь совершенно одна.

Иногда, правда, Еса видела людей, если могилы ограждал лишь низкий кустарник, и старалась тогда уйти поскорее. Нельзя ведь в такое личное лезть.

Между темной зеленью хвои и дымкой ранних листиков вечернее солнце светило все золотистее, и впереди, в этом сиянии, показался человеческий силуэт: на самом деле — силуэт памятника.

На плечо бронзовому Саргону Генлингу сел сокол Кейнора, и свет его глаз лег на памятник желтыми бликами, прибавился к солнечному.

Еса осторожно приблизилась к памятнику. Тишина кругом почти полная, и стрижи все тише свистят, то падая, то взмывая крылатыми черточками: и в этой тишине все четче слышатся свои мысли.

Пусть у Саргона там, где он сейчас, все будет хорошо.

Он тоже очень хорошо понимал, что никак не могут лаохорты жить в мире, потому что сами люди не могут. Всегда будут нарушаться чьи-нибудь интересы. Кейнор себя усиливает ради своих людей, забирая Каргосское море, но другого лаохорта при этом ранит, и нет у него выбора.

Лаохорты и вьорты тем более не смогут ужиться: но это не значит, что вьортов надо лишь ненавидеть.

Кейнор уже так близко. От него идет искристое радостное тепло, и хочется вперед бежать, и петь, и купаться в море, и бороться.

Ран никаких у него не видно: те, что от укусов вьортов, заживают быстро.

Когда на тропинке показались люди, Еса бесшумно отошла в сторону, а потом под ветки, и Кейнору улыбнулась, а он подлетел и сел на плечо. Теплом окутало: хороший такой.

— Кейнор, — тихо сказала Еса. — Мне нужна твоя помощь. Я завтра выступлю на конференции в ЭУЛ, но там есть проблема. Кранарцы хотят помешать тебе сотрудничать с Лафенграс.

Кейнор в ответ по-птичьи взъерошился, недовольно сощурив глаза, а Еса сообщила ему все про нимлингов, про замысел Марты, и сказала, что с нимлингами Шорис должна разбираться, никак не Марта. Очень легко с ним делиться: совсем как с самыми близкими из людей.

А перед тем, как рассказать Кейнору план, надо ему показать исследование: чтобы все было по порядку. Не все догадки про вьортов можно ему открыть, конечно, но многие. Все-таки он очень стремится к знаниям: как все алдасары. К новым горизонтам.

— Хочу у тебя поспрашивать разное, — и Еса, достав из сумки тетрадку, сразу ее развернула. — Я изучаю лаохортов и вьортов, и к нашему плану о том, как помешать Марте и помочь тебе, это как раз относится.

— Здорово! — не ожидала от него такой радости, почти детской. — Меня еще никогда не изучали.

Кейнор пересел на ветку, а Еса перья ему взъерошила и раздвинула: ссадины все-таки просматривались чуть-чуть, не все у него зажило. Горько потянуло внутри и обожгло. Только бы ему не навредить.

— Ты знаешь самое главное. Почему трава зеленая, что такое солнце, основные химические законы и все такое прочее: но тебе бы все это не перешло, если бы знал лишь один человек, правда?

Кивок.

— Когда ты начинаешь знать, и сколько для этого нужно людей?

— Я думаю, нужен определенный процент, чтобы я узнал, а не четкое число. Но это догадка. У семьи Саргона было много личных тайн, и я ни одной не знаю. А о том, что ты перечислила, знал с зарождения.

Знает ли Лафенграс про ту же кантокриду, которую изменили ее люди? Эту особенность лаохортов, скорее всего, учитывают политики и ученые, и не посвящают слишком многих в тайны еще и затем, чтобы живые страны не узнали лишнего.

— Алдасарский язык ты знаешь, — увлеченность разгорелась костерком. — И ты его не забыл, когда с тобой стало связано меньше алдасаров? Намного меньше, чем раньше.

Сокол с золотыми глазами опять кивнул. Еса все записала, потом еще и с теорией про дары лаохортов его познакомила, а у Кейнора глаза как будто засияли еще сильней.

Кажется, будто больше не несет волнами событий, а сама уже стала волной, и от этого страшно: вдруг сломаешь что-нибудь.

Все будет хорошо.

— Думаю, так и есть с дарами, — весело сказал Кейнор. — Каждый кейнорец хочет заглянуть за горизонт, и вот с моей помощью вы это можете. Но не всем людям понравится, если ты откроешь тайну. Если разгадать все тайны, станет не интересно.

— Я тоже про это думала, — улыбнулась Еса. — Но тайны вьортов надо разгадать, узнать их повадки. И это сейчас самое важное, раз их все больше, и раз к тебе даже какие-то новые опасные вьорты лезут.

— Георг сказал, что это был вьорт акул: Дайгел видел в океане такого. Но акул у меня нет, это далекий новый вьорт, все правильно. А в смысле — повадки? Какие у них повадки? Мы их просто гоняем, и все. Даже акульего удалось прогнать, пускай и не мне. Но наберусь сил, и такие от меня тоже будут бегать.

— Когда их много, их всех просто так не прогонишь, я думаю, — сказала Еса. — А еще ведь у вьортов есть разновидности: смотря какой вид зверей их призвал. И у каждой есть свои особенности.

— Да они все какие-то чудовища.

— Ты же спал очень долго и давно их не видел. А я их видела много, и они даже подходили ко мне очень близко.

— Если бы я знал, прилетел бы и прогнал их от тебя, — резко сказал Кейнор.

— Ну нет, мы и так повадки вьортов плохо знаем, раз вы постоянно вьортов от нас гоняете, — Еса усмехнулась, а Кейнор прищурился с гордостью. — Вот, почитай, — перед встречей с ним как раз выписала на отдельный листок все самое важное про вьортов. — Их внешность — она как ваши дары, и с этим многое связано.

Кейнор внимательно прочитал про вьортские разновидности: а еще прочитал, какое у них может быть поведение и как с разными видами вьортов, возможно, надо себя вести.

Внешность вьорта ведь отражает то, чего не хватает его виду животных. А значит, и самому вьорту этого не хватает. И это важно.

Еса приглаживала соколу перья, пока он читал. Старшие лаохорты, конечно, побольше про вьортов знают, но Легония на Кейнора злится, Кранар ослаб, а у Талис свои тайны всякие. И она подозрительная, пускай и сотрудничает с Кейнором.

— Я видел лишь чудовищ, — сказал, дочитав, Кейнор. — Хотя и оленей тоже, но это был мимолетный облик. Они же всегда изменяются быстро.

— Но у изменений есть пределы: огненные не могут стать ледяными или морскими, например.

— Верю, ладно, с ледяными у тебя больше опыта.

— Сам виноват, — улыбнулась Еса, а Кейнор усмехнулся. — Вот и познакомлю тебя с традициями вьортского народа. Ты ведь и так сейчас летаешь вглубь Каргосского моря, оберегать наши рыболовные суда: я знаю, не отрицай. И я полечу с тобой, твоими глазами буду все видеть.

Ну вот, озвучила — и сделалось так легко. А потом рассказала ему и остальную часть плана.

Теневые ветки деревьев двигались по асфальту, а солнце трогало одежду и руки отблесками-лапками.

— Под водой вы, конечно, не очень хорошо видите, но ничего, — закончила Еса.

— Мы под воду вообще обычно не лезем, но, правда, это неважно, — Кейнор прищурился и взмахнул крыльями.

— Каждый кейнорец хочет заглянуть за горизонт? — уточнила Еса.

— Или в глубины моря. Недавно я уже туда заглядывал.

Так здорово: правда ведь с ним на одной волне. У Кейнора глаза блестят, словно закатные солнышки.

— Смотри, а ведь вьорты чувствуют на своей территории людей, это точно, — сказала Еса, а Кейнор опять кивнул в ответ. — Сейчас я все себе отмечу и уточню: чтобы не запутаться. Вас на своей земле они ощущают тоже. И вы на своей земле их чувствуете, — кивок. — Но чужих животных — нет. Со вьортами по-другому, потому что вы с ними в одном пространстве существуете, да? А что ты чувствуешь, когда они на твоей земле?

— Неразумное и поэтому чужое. Холодное. Лаохорты ощущаются тепло, в них есть разум, и вьорты так же чуют разум, — только для них он не просто тепло, а огонь? — Сейчас вот снова лезут, — и как будто окатило холодной волной.

— Слушай, а вот про Лафенграс всякие слухи — ты что про них думаешь?

— Странные нелепые слухи. Я ее встречал. Просто ощутил ее разум, и все.

— Хорошо!

Ну что, все? Пора? Решительность сжигает страх, как ненужные бумаги и ветки. Как газету с лицом Марты Полесски. Ладони теперь горячие, сухие, как кейнорский песок.

— У тебя написано, что во вьортах есть память о далеком прошлом. Думаешь, морские вьорты помнят о жизни на суше? Генетическая память?

— Может, хотят посмотреть, как живется на земле и что происходит. А считается, что морская угроза лезет на сушу просто чтобы лаохортов найти.

Потом они сталкиваются с лаохортами на суше и сходят с ума.

Если к вьортам не лезть, они все равно ведь на сушу пойдут и там исказятся. Но есть же морские олени далеко в океанах, снежные собаки далеко во льдах: и не все ведь людям нужно покорить и забрать.

— Давай. И помни, что я тебе говорил. Отвергнешь дар — попробуем в другой раз. Человеку сложно к такому привыкнуть. Летать я буду по-всякому. Встань у скамейки или лучше сядь.

— Георг Эсети твоим даром и с первого раза отлично воспользовался, так-то. Но, правда, страшновато, — призналась Еса и подошла к скамье, стоящей между сосен, а потом тетрадку и ручку покрепче сжала в руках. — Но я тебя не отпущу. Ты постоянно летаешь, а ты ведь такой же, как я. Ты не пугаешься вида с высоты, огромной скорости, и я не испугаюсь. Я уже с аалсоты смотрела, в конце концов. И никакого другого раза: как же конференция?

— Но для тебя это новое. Это не как в аалсоте.

— А для тебя новое — исследовать вьортов.

Кейнор кивнул.

Все растворилось в ярко-золотом, а потом себя увидела со стороны: и исчезла, и небо навстречу бросилось. Словно все сразу выпустила из рук, и ноги точку опоры потеряли: легкость такая, и страх в то же время накатывает. Рывок, как на аалсоте, и уже внизу темнота сосен кладбища, яркое золото солнца сбоку, и словно совсем потеряла вес. За что-то попробовала ухватиться, и ноги ощутила на земле: но закатное небо начало расплываться.

— Я не бросаю тебя, — шепнула Еса. Кейнор не услышит мысли и слова, так-то. Но все равно такое чувство, что он поймет.

Не улетает, кружится: к себе приучает. Деревья приблизились, чуть отдалились и вбок ушли, очень медленно. Вот опять увидела себя со стороны, рыжеволосую, рядом с деревьями: и свои руки ощутились совсем далеко, за много километров внизу. Все-таки руку подняла: будто достала ее из-под земли, как сам Кейнор к своим людям из-под земли взлетел.

Все звуки тоже далекие. Снова себя увидела и сама себе махнула: и рывками понесло в зеленовато-золотое небо, на запад.

Над белыми домами, над плоскими бирюзовыми крышами, как во сне: восторг и замирание, как на аалсоте. Словно специальную маленькую аалсоту изобрели, и летишь на ней. В голове что-то смещается плавно, будто облака там плывут: и мысли неторопливые, мягкие, ускользающие. Сосредоточься, на вьортов надо смотреть. Вот уже набережная, так и не отстроили ее: плиты вывороченные, разбитые, и горько наблюдать.

Корабли похожи на окаменевшие волны, острые у них очертания, щетинятся артиллерией. Вьорт уничтожил «Нальмен», один из лучших: так жалко его, мама рассказывала.

От кораблей Кейнор улетел подальше, а потом снизился и детям, играющим на расколотых плитах, что-то сказал: а они убежали.

Шум в ушах: или волны шумят, одна реальность мешается с другой. Солено защипало в горле, загудело в голове. Стиснулась рука в кулак — за много километров от моря.

Над морем юнкамы реют на полупрозрачных зеленовато-фиолетовых крыльях. Летающие рыбы, как скаты далеко в океанах. Рыб почему-то тянет в небо.

Думала, обзор будет огромный, как у настоящего сокола, но он человеческий. Просто Кейнор выглядит как сокол, но видит как человек, и неважно, как расположены глаза. Голова еще сильнее кружится от этой мысли.

А если лаохорт-крот, лаохорт-летучая мышь: тоже по-человечески все, получается? Понятно, только представить трудно.

Развернуло, и горизонт раскрылся Экерой, залитой солнцем. Кипарисы выделялись, как темные мазки умелой кисточки, заостренные сверху, а на лиственных деревьях кисть весны оставила зеленые штрихи и точки, и очертания крон набросала.

Снова бросило над водой, и Еса вздрогнула, как от выстрела: чудовища рванулись из воды. Живые волны, зубы из морской пены: или так воды испугалась, что они привиделись?

Поворот, показалось крыло. Тишина такая, словно заложило уши: а звери, морская угроза, скалятся, и их темные глаза — окна в морские глубины. Один, два, трое, бесформенные совсем, с наростами, с множеством глаз: и лишь чуть-чуть угадываются в них очертания оленей и кабанов, кривые рога и клыки, искаженные тонкие ноги.

Промахнулась ручкой и попала в пустоту. Все, нашла. Вот бумага. Хотя бы чуть-чуть совсем — но отметить.

Рвануло к горизонту, а вьорт вихрем метнулся и оказался впереди. Замерцало море от бликов солнца.

Другие вьорты преследуют по бокам. Только бы не ранили, нет… какая глупая. Настигают, скалятся, превращаются в воду, покрываются шипами и щупальцами.

Не глупая. Кейнор согласился тоже. Он сильный и знает, что делает. Все будет обязательно хорошо.

Кто этих вьортов призвал, дельфины? Вьорты ведь появляются от вида животных, который преобладает на какой-нибудь территории. Либо самый хищный вид, либо самый многочисленный, как-то так. А еще, раз среди зверей и птиц нет единства, как среди людей, все вьорты близко друг к другу живут. Еще и в этом опасность.

Кейнор ушел в море, и дыхание застыло, а ручка скользнула в пальцах, и Еса выронила ее.

Шелест листьев ожил кругом — как шум воды. Все глубже затягивает в синь, в черноту. Очень глубоко. И в легких жжет от воды, закладывает уши.

Этого нет. Все хорошо. Иллюзия — как будто инарис. Даже без Талис легко себя обмануть.

Душит, и страх по плечам ползет, по спине.

Сама ведь написала Кейнору такую тактику против китовых вьортов. И дельфиньих. На корточки села, рукой провела — по земле. Не по дну, нет-нет, это земля, не тонешь совсем. Руки коснулись водорослей: или змей водяных? Защипало в горле от ужаса.

Листья. Ручку нашла, как спасательный круг — и встала. Рвануло вверх, из тьмы — в сияющую бирюзу. Кругом — огромное небо.

Оно развернулось вместе с морем — Кейнор оглянулся. Вьорты убегали вдаль: сработало!

Вьортов морских зверей ведь тянет на сушу, глубину они не любят: все правильно. И сами дельфины не очень глубоко ныряют. На этот раз ручка сразу попала на лист, и удалось записать. Подтвердила! Как будто и не было никакого удушья.

В море иногда мелькали дельфиньи черные спины. Вьорты все чаще из воды поднимались, все искаженные, шипастые, лишь силуэты у них оленьи: сгорбленные, изломанные. Но Кейнор очень быстро мимо них пронесся.

Вот под крыльями — суда, и крылья будто свои, а в горле мерещатся перья: пиши, ты есть, ты настоящая, просто глазами Кейнора смотришь. Все хорошо.

Страх сожгло огнем интереса, но напряжение, правда, осталось.

Чудовища, смутно похожие на рыб, теперь выбирались из волн недалеко от судов, и глаза их пусто отсвечивали, как стекло. Кейнор, не рискуй, пожалуйста: но он понимает и так. Какие-то из вьортов все в водорослях, какие-то — в пластинах вместо чешуи, как в броне, и пасти у них как костяные клювы. Стало мерзко, опять просочился страх. Неужели сочуствуешь только тем, кто симпатичны? И вьорту-оленю лишь поэтому посочувствовала?

Какими бы ни были, надо их изучить. Понять, зачем они нужны. Боль они точно ощущают, и животным они могут сочувствовать, пусть и примитивно совсем.

Кейнор то кидался на них, то в небо взмывал: а вьорты-рыбы иногда за ним бросались так быстро, что Кейнор от них едва уворачивался. Их будто небо тянуло, как юнкамов. Об этом тоже догадалась правильно.

Дыхание перехватило, когда рядом сомкнулась пасть.

Вьортов больше у млекопитающих, чем у рыб. Отметила это по-быстрому.

Там, где нет дельфинов, водятся рыбьи вьорты, получается. Когда они искаженные, трудно их отличить — звериных и рыбьих. Но, если приглядеться, черты настоящего облика остаются все-таки, пускай и смутные, и Кейнор теперь о них знает.

Приблизились скалы, торчащие из воды: Кейнор на них сел, и рыбьи вьорты отпрянули тогда. Боятся суши. А неба — нет. Отметила в тетрадке — такой далекой.

Это же не так и сложно понять: но лаохорты никогда не думали про обычные звериные вьортские страхи. Если вьортов к зверям приравнять, к природе, то что еще — защищать их тогда?

Кейнор хорошо все поймет.

На одно из судов сети с рыбой уже тащили, и вьорт-рыба ударял шипастым хвостом по судну. Его укусили, корабль наклонился, а Кейнор на соседний бросился и нашел там людей. Потом эти люди спустили лодку, и Кейнор отгонял от нее вьортов, пока не спасли тонувших.

Затем все ускорилось и свилось в водно-небесный вихрь, и Еса за ручку схватилась, как за обломок прежнего мира. Словно прямо на ней и летела: и крылья мелькали на краю зрения. Кейнор мчался вихрем.

Все застыло. Зеленый берег далеко: вдруг Алеарта? Море блестит, как металл. И медленно поворачивается: Кейнор дает отдохнуть. Как море здесь называется? Или вдруг это сам океан. Небо светлее, голубее, чем в Кейноре: здесь и правда уже другой часовой пояс и меньше времени осталось до заката.

А гартийские корабли он высмотрит? Увидеть бы, насколько их много на самом деле. Узнать бы, могут ли они угрожать Кейнору. Наверняка ведь могут. Чуть не вздрогнула — там, за сотни километров отсюда.

Снова рывок: и теперь уже совсем нет берега. Море далеко, и ниже Кейнора чайки парят, белые на изумрудно-синем.

Пекущая боль охватила голову со всех сторон: словно на ней сжимались челюсти вьорта.

Вниз, к золотистому солнцу, к чайкам, на чьих крыльях оно сияет: так захватывает дух, и так в то же время плохо уже, тошнит. Не отпускать. Смотреть. А уже пронеслись мимо чайки, уже летит навстречу волна с золотистым бликом на гребне, и сейчас провалишься как будто в это солнце, и еще сильнее голову запечет.

Свет исчез, кругом вода: и тащит в темно-бирюзовые глубины. Кажется, погребет сейчас совсем под толщей воды. Даже уши заложило, словно на самом деле погружалась: зато как будто стало прохладнее. И уже привычнее, на самом деле.

Вот силуэты, похожие на акульи: плохо видно, размыто, но очертания узнаются. И они вокруг еще одной акулы скользят: она раза в три больше сородичей, и плавниками шевелит так медленно. Такие тоже были и вымерли. Гигантские акулы.

Душит вода, и стягивает голову болью. Соль во рту, будто волну отхлебнула: и тошноту приходится сдерживать. Так хочется смотреть — и тяжело.

Акулу облепили ракушки, полупрозрачные, размером с руку, и размытые водоросли растут прямо из шкуры, покрытой шрамами. А во всем остальном — простая акула. Кейнор, пожалуйста, почему ты так близко, зачем ты к ней поплыл, держись подальше. Огромные рыбы к ней льнут, плавниками к ней прикасаются.

Морда акулы дрогнула и оскалилась. Золотые вспышки по ее телу прошли — как тогда, по телу Олаана, салатовые. Вспышки цвета глаз лаохорта. Цвета разума, который сияет через глаза?

Акула-вьорт раскрывала пасть, словно от боли — хотя она боль и не чувствует совсем. Пасть вытягивалась у нее, тело тоже. Кейнор, скорее!

Акулы кинулись в стороны. Толща воды, пронзенная светом, метнулась вперед, и небо раскинулось над головой.

Еще сильнее железно-солнечный обруч давит на голову. Ноги слабеют — там, за многие километры отсюда, за сотню километров? Скамейка. Осторожно. Все, уже села. Надо бросить дар, уже увидела… нет, нельзя бросать! Кейнор — не один. Не будет один.

Взгляд устремился вниз — туда, где распахнулась вытянутая пасть. Существо, похожее на змею, покрытое водорослями, рвалось в небо.

Снова бросило в море, сквозь толщу воды, к стае акул — Кейнор, ты что? — и тут же вверх. На миг развернуло в воде — и позади огромное змеевидное тело, как гигантские водоросли, обвило собой акул. Как будто оберегая.

Сочувствует им. Очень жаль, что так с ней вышло: и все-таки — Кейнор увидел, как она изменилась? Поймет? Может, этот вьорт со временем станет нормальным, если эти акулы его поддерживают? Или как там оно у них?

Написала про эти все вспышки, про то, как вьорт защищал акул — через слабость и тошноту. Дрожала рука.

Лаохорту даже прикасаться не нужно, чтобы вот так изменить?

А вьорт, давно, в Талис, изменился после смерти своего кита. Из-за ярости и горя. Вьортских, совсем простых — но настоящих.

Снова неслась на крыльях сокола, уже мало что осознавая: все слишком быстро летело, размытое, обожженное головной болью. Быстрее, пожалуйста. Совсем никаких нет сил, хочется домой, и… нет, нельзя в одиночестве его здесь оставить. Вдруг на него набросятся?

Снова он вьортов отогнал, а потом над обломками корабля покружил у берега. Присмотрелась — через глаза Кейнора и через слабость. Разрушенные здания на берегу, пустые окна, и сваи торчат из домов, как кости: какой-то кейнорский город ранило, где еще не была никогда. Есть и рухнувшие леса на побережье: так горько.

И опять Экера, опять разрушенная набережная, нетронутые мирные здания, кладбище, рыжая девушка с волосами, растрепанными ветром. Опустилась на свое же плечо: и взглянула на Кейнора уже своими глазами.

Все покачивалось, и Еса тетрадку держала, как обрывок моря. Строчки в ней изгибались волнами. Когда все перечитала очень быстро, усилилась тошнота. Еса долго сидела, борясь с ней, и закрывалась рукой от солнца, пускай оно и ослабело совсем. Когда осталась лишь головная боль, сказала негромко:

— Зачем ты рисковал так, ну Кейнор.

— Их жаль, этих акул, на самом деле. Потерянные какие-то.

— Очень, — и словно откусила от бармела.

— Я просто уже узнавал, где они живут. Оказалось, южнее Алеарты, в стороне Ташчина. Вряд ли это был тот самый акулий вьорт. Но очень похож, и еще с ним произошло очень странное — что это за вспышки такие, как думаешь?

Тебе честно сказать?

Нет, это все еще боязно.

— Ты рассчитывал, что он бросится акул защищать, если ты на них бросишься? И за тобой тогда не кинется?

— Ага. Правда, я сначала не очень поверил, что это сработает.

— Знаешь, да, вьорты опасные очень… но все же надо обращать на них внимание. Они ведь тоже живые, — тихо сказала Еса.

— Люди перестанут бояться, когда вьортов не будет, — радостно и гордо сказал Кейнор. — А их животным без них будет лучше. Вьорты все равно по-настоящему не могут сочувствовать, все у них на инстинктах. Гахарит и Басмадан скоро создадут морской путь, и я тоже создам — может быть, даже до Халькара, мимо побережья Легонии. Мы расширим горизонт. Однажды люди покорят все поверхности океанов.

— И для них не будет ограничений? — уточнила Еса.

Что бы еще сожгла без ограничений, кроме комнаты Марты?

— Будут, — ответил Кейнор. — Разумные.

Он верит, что Гахариту будет выгодно, если талисцы туда полезут? Верит, что можно с Талис сотрудничать? Не очень-то это разумно, так-то.

А тоже так хочется — втайне от себя — все покорить? Может, поэтому и хочется много исследовать?

— Давай теперь встретимся с танером Соллатуром, — сказала Еса. — Давай я тебя позову, когда приеду к нему в гостиницу?

Против лаохорта он никак ведь не возразит.

Перед тем, как выйти к трибуне, Еса тихо рассказала Ниру про вид с высоты, и про море тоже, и про водных вьортов. Нир так же крепко держал ладонь Есы в руках, как Еса схватила тетрадку во время полета. По ладони разливалось тепло, будто солнце вдруг поднялось в полярную ночь.

Слабость осталась после вчерашнего, и в голове гудит: но боль уже прошла.

Танер Эсети выступил одним из первых: рассказал про экосистемы к северу от Экеры и больше всего — про волков. Они теперь живут по двадцать пять лет, а раньше жили пятнадцать. И копытных с каждым годом убивают все больше и больше. Профессор предложил, как можно расселить местных волков, и Шорис с его идеями согласилась. Она еще сказала, что после испытаний волчьей Гвардии несколько стай уже переселила, и еще разделила преступную стаю, живущую на Тавире.

Ликис, маленькая косуля, поддержала тирниска и танера Эсети, и Четта тоже: рыжевато-бурая грифоница с крапчатыми крыльями.

А под конец выступления один из преподавателей спросил:

— Как вы думаете, кто придумал алфавит для животных, профессор Эсети? — и другие голоса поддержали, студенческие в том числе. Еса улыбнулась.

— Уж точно не я, — ответил профессор.

— Мы думали, что это могли быть именно вы. Вы очень хорошо понимаете животных даже без инариса.

Танер Эсети покачал головой и вернулся на место. В это время Шорис на танера Соллатура очень внимательно посмотрела. Еса вчера договорилась с куратором о том, что он все сообщит тирниску про Марту и нимлингов: ну вот, он и правда успел сообщить?

А потом Жер рассказал, как исследует басмаданские растения: наконец-то, а то на прошлой конференции было совсем обидно насчет него. Оказывается, он семена, добытые в Басмадане, уже посадил.

Шорис, сидя в стороне от трибуны, наблюдала за Мартой, а Четта ходила вокруг львицы. Сердце заколотилось.

Наконец, Еса вышла к трибуне с куратором по практике. Все казалось отдаленным, а слабость делала руки и ноги бумажными: можно на них доклад теперь написать. Марта тяжело смотрела, каменно: собиралась, как в тот раз, в конце выступить, обрушиться на доклад лавиной.

— Вот уж как ты удружила, — сказал шепотом танер Соллатур и сложил листок с текстом нового доклада. — Если б я знал, я бы запретил тебе.

— Но я к вьортам не лезла, — тоже шепотом уточнила Еса. — И даже их не снимала. Жалко, что про бармелы не выступим, но…

— Да все понятно.

И он начал вступление: но только не про бармелы совсем, а про вьортов. Танер Эсети глянул с удивленной радостью, а Нир улыбнулся.

Куратор говорил про то, почему сейчас за вьортами важно наблюдать и изучать их поведение. Немного о моллитанских наблюдениях рассказал: а скоро сокол с золотыми глазами влетел в окно, и сразу силы вернулись.

— Мы с ним вчера изучали море, — сказала Еса: и улыбнулась Кейнору. — Я смотрела его глазами и отмечала особенности поведения вьортов.

Марта побледнела — и погрустнела? Не ожидала такого совсем. Это же не просто из-за того, что доклад оказался не о бармелах?

Потом Еса очень многое рассказала про повадки вьортов и свои догадки расписала насчет их природы: но всего не открыла, конечно.

— То, что мы вместе с Кейнором узнали, поможет ему успешнее прогонять вьортов: и даже уже помогло, — сказала Еса под конец и глянула искоса на Кейнора.

— Все так, — сказал Кейнор.

Все молчат.

Всегда в напряженные моменты все кажется отдаленным. Словно торопишься тревожный отрезок жизни промотать поскорее, как непонравившуюся песню на кассете.

Наконец, кто-то захлопал, руку поднял — Нир. Танер Эсети, Жер, Кая с Сейлом: а Одвин сейчас на аэродроме. Потом и другие люди, но неохотно: ну, никак ведь они лаохорту не возразят, конечно.

— У нас будет сотрудничество с Моллитаном и по изучению вьортов? — спросил кто-то из преподавателей ЭУЛ.

— Отчего бы и нет, — сказал профессор Эсети.

— Напишите об этом статью, — сказал представитель бенорской библиотеки. Без особого интереса, с недоумением: но ведь все-таки предложил. — А что же ваше исследование насчет бармелов?

— В прошлый раз Еса Кирлинг уже с ним выступала, — объяснил куратор. — Мы решили подождать до того, как будет готово лекарство, и тогда уже подвести итоги.

Шорис в это время подошла к Марте и что-то ей сказала. А грифоница, Четта, приблизившись к Кейнору, лапой его потрогала, но та прошла насквозь, и у Четты поникли уши.

Кейнор на грифоницу посмотрел внимательно, а она отступила. Трудно представить, как можно бояться лаохорта, а особенно Кейнора или Кайрис.

Выйдя вместе с Ниром из актового зала, Еса увидела Шорис в глубине коридора, а поближе — Марту Полесски: вместе с одним из кранарцев. Тревожно сжало в груди: вдруг что-то придумает, все-таки?

— Не прилетает, — послышался голос Марты, негромкий такой. — Никак. Он бы сразу ко мне прилетел даже без зова, если бы с ним все было хорошо.

— Я без вас могу съездить, карин Полесски.

— Не надо на границу без меня. Ластарски настоял, чтобы я тут осталась, а сам, да заболеть…

Такой грусти никогда в ее голосе не слышала. Грустный камень. Сложно в это поверить: как лаохорту в сочувствующего вьорта, так-то.

Кранарцы ушли к тирниску: по темному из-за пасмурности коридору.

— Кранар не прилетает, — негромко сказал Нир. — Птица.

— И она расстроилась, что прилетел Кейнор, — шепнула Еса. — Ей и не до меня было, на самом деле. Хотя и помешала бы она все равно, конечно.

— Найдется их птица. Раз нашлась вакцина. Пошли давай в кино? Только там все описания какие-то не интересные.

— Будем фильм комментировать, чтобы стало интересно, — сказала Еса. Нир просто плечом прикасался к плечу, и тепло поднималось от плеча к щекам. — И мороженое купим. Будем тайно там есть и следить, чтобы не капало.

— Я его развожу, — сказал Нир.

— Как растения? — тревога таяла совсем, как мороженое на солнышке.

— Нет, не как наши делают. Такое вряд ли можно вывести, чтобы оно росло на кусте, — Нир улыбнулся. — Развожу по городам. Я был в одном, где повредило дома: туда гуманитарку возили, помогал раздавать. Ну вот, одни беженцы попросили ящик мороженого.

— Я их понимаю, — ответила Еса.

19 елеты, Эрцог

Гвардейцы, играясь с водными бликами месяца, говорили между собой о том, что вьорты недавно ранили и Легонию, и Кейнора. Повредились несколько рощ и городов, есть и жертвы — и снова вспомнился мертвый лес в Харгалуве.

А теперь здесь может возникнуть еще и наземный вьорт.

— Ладно, опять за этим стадом Фалунна следить, — проворчал один из грифонов.

Идея Луи вообще-то неплохая, понял ее без объяснений и поддержал, вот только за последние дни мало кто ушел от Фалунна. Даже лоси до сих пор с ним ходят.

— А еще же этих проверить на преступность, зараза, которые со вьортами обкусанных побережий прискакали, — добавила гвардеица. — Совсем забыла. Клещей им на рога.

Эрцог, подбежав к грифонам, укусил одного из них за пернатый хвост. Грифон заклекотал и помчался по берегу, а Эрцог его догнал, но дал уйти. Потом, когда звери улетали, опять раздался веселый клекот. С ними еще не совсем подружился, но они уже доверяют — отчасти.

Когда грифоны улетали, ночной морской ветер гнул их перья, но огромные крылья с ним здорово сражались. Потом подошла львица — отличная кошка, рядом как раз ее территория. Эрцог вскинул голову и приветственно заворчал.

Все-таки львицы лучше. Келарсицу одну не увести, ей будет одиноко, а в стае не стать вожаком, если не завести детенышей с кошками. Правда, к Ивири тянуло сильней, чем к этой львице — а еще она ждала.

И боялась, как и все прочие, ага. А эта подошла, не боится. Эрцог обнюхал ей нос, лизнул ее в шею. Львица, замурлыкав, потерлась о бок и легла рядом, а в ответ на слова о том, что она понравилась, ответила тем же.

Все точно размывается, и тянет прижаться к ней сильней, ничего не замечать. Как во время, когда рвал добычу и терял рассудок. Эрцог выпустил когти. Нужно о чем-то подумать. Чтобы и правда не утратить разум. Что там Алнир рассказывал про львиц? Как с ними надо обращаться?

Солари его любила. Алнир — маму, и она его. Луи любит свою Шорис. Значит, так все-таки бывает и у кошек, не только у людей или грифонов.

Львица потерлась так, что ее уши забавно смялись о мех Эрцога. Такая здоровская. Зачем этой львице понадобился? Просто сразу понравился, точно?

Ивири нравятся острова, нравится изменять русла ручьев, а еще она была в Гахарите и ловила драконов. Узнавала что-то у Тагала о том, что нравится Эрцогу. Боялась, ага — но сам же себя боялся.

— А что тебе нравится? — спросил Эрцог.

— Зачем? — львица потянулась. — Сейчас не надо рассказывать. Мне понравился ты, и все.

— Да ясно, — Эрцог усмехнулся. — А почему?

— Ты не просто обычный лев, поэтому интересно, — она прижала уши и выгнула спину. — Один из претендентов в тирниски, еще и наполовину келарс.

С ней рядом так же одиноко, как и со многими. Захотелось огрызнуться. Многим зверям и людям тоже интересен лишь как бывший-будущий тирниск и инрикт. А не личность. Значит, сдаться и принять, что не полюбят? А просто уйти — тоже все равно что сдаться.

— Ты правильно сделала, что меня выбрала. Я очень сильный зверь, и я порвал глотки иллатам, — Эрцог царапнул когтями песок. — Высшим хищникам Долины. Вообще я уже, конечно, здорово умею сдерживаться. Но до того, как научился, загрыз и льва. Случайно, правда.

Львица пригнула уши еще сильнее.

— То есть, не обманывали?

— Ага. И еще я придушил ганродицу. Знаешь, какая она была огромная? Но ты не бойся — когда я схвачу тебя за загривок, я не придушу. Наверное. Я пока еще так не делал. Ты просто сразу скажи, если вдруг что. Правда, у меня может рассудок чуть-чуть пропасть, и я не сразу услышу.

— Мне страшно, — сказала львица и отступила. — Я, конечно, не трусливая, но я спрячусь.

После того, как она убежала, Эрцог, огрызаясь и царапая песок, ходил по морскому берегу, пока холодные морские ветры не унесли запах львицы. Море, потягиваясь, тянуло лапы с белыми кончиками к берегу. Швырнул ему с берега разных ракушек, до которых оно не могло дотянуться — сначала со злостью, а потом уже и с игрой.

Нахлынул страх — точно невидимая, но самая большая волна взметнула весь песок с побережья и им накрыла, и уже не вдохнуть. По берегу, чуть в отдалении, бродил Легония — весь в ранах, с пробившими шкуру ребрами. Иногда он вскидывал голову, точно принюхиваясь.

Он тут ходит из-за судов Астелнал и из-за вьортов — уже не первый день. Теперь еще и поджимает заднюю лапу — как Регон, когда сломал кость в ущелье.

— Укусили?

Легония моргнул синью глаз.

— То, из-за чего это возникает, укусит меня позже.

Есть вообще-то идея, что делать, если этот упрямый Фалунн не сдастся. Если он так и будет ранить лаохорта, а заодно подвергать его еще большему риску. Отчасти мерзко от этой идеи — зато она совсем прогнала все мысли про львицу.

— Я тебе помогу, в общем, — сказал Эрцог.

Легония моргнул и похромал дальше.

Ветер все сильней гнул деревья, выл и метался в кронах, а тучи никак не могли поделить территорию и, сталкиваясь, огрызались молниями. За зверями Фалунна сейчас внимательно следят волки — такая погода не для грифонов.

На гвардейцев стадо Фалунна ни разу не нападало. Эти копытные притворяются законопослушными, да и не хотят злить Луи, раз он не дал их наказать.

Пускай эта львиная сволочь и раздражает время от времени, но ему хочется все рассказывать, и он слушает с интересом, хотя и сам порой раздражается.

От негодования время от времени стискивает горло — до сих пор. Луи не первый раз так ударил, но первый раз после того, как признал равным. И все-таки время уже приглушило злость.

Эрцог, раздвинув лапой хвойные кусты и сребролистник, поточил когти о ствол краснодола. Луи дремал поблизости, под польетой, дерево-кустарником, похожим на клубок пернатых змей.

— Ты меня злишь, — сказал Эрцог, ударив хвостом по низким веткам. — Но, знаешь, я соскучился.

Обнюхал морду Луи и после приветствия боднул его в лоб, а Луи, сшуршав старые листья лапой, отстранился и огрызнулся с нарочито-надменным видом. Затем он тоже толкнул головой, и даже зажмурился. Тоже соскучился, ни шерстинки сомнения.

— Пусть звери расскажут ученым про повадки своих видов, и как можно больше, — сказал Эрцог. — И лучше — бывшим ученикам Георга. А потом эти звери смогут учить зверей других видов вместе с учеными.

— Пошел вон, — Луи наморщил нос и приоткрыл клыки. Эрцог укусил его, зацепил лапой, а когда лег рядом, Луи привалился боком. Ничего, еще подумает и согласится.

— Слушай еще, — Эрцог поднял голову. — Если олени решат остаться с вьортом, у меня, в общем, есть план на этот счет. Хотя он мне совсем не нравится. И надеюсь, что все-таки они испугаются вьорта.

А потом очень тихо обо всем рассказал.

— Любопытно, — Луи тряхнул гривой и наскоро умыл морду. — Согласен с планом.

Подошла олениха, беременная, одна из самок Фалунна — ага, не захотела, чтобы ее потомки стали глупее на вьортовской земле. Эрцог одобряюще повел ушами вверх, а к оленихе подбежала Горна, вожак алеартских грифонов-гвардейцев — светло-бурая, синеглазая, с темными лапами, хвостом и ушами, с забавным затемнением вокруг глаз и клюва. Необычная и смешная расцветка, иногда такое видел у кошек.

— Наконец-то еще одна одумалась, — проворчала Горна.

А травоядные ведь больше похожи на хищников, чем кажется. Хищнику очень трудно без территории, без охоты и без драк, а если справляешься с трудностями — значит, достоин жить и ты, и твои потомки. Наверняка у оленей, лосей и прочих копытных убеждения бывают похожими — только с поправкой на травоядность. Они всегда сражаются за то, чтобы выжить.

— Луи, я боюсь, — сказала олениха. — Наши напали на волков-гвардейцев.

Эрцог вскочил и выпустил когти — а внутри возникла спокойная решимость.

— Что? — затрещала Горна. — А сразу сказать нельзя было? Мне теперь и в бурю над лесами этими кусанными летать? Когда же вы закончитесь.

И, повернувшись к Луи, она отметила:

— Мне надо было сразу расклевать тех оленей. Но ты, надеюсь, тянул не зря.

Вместе с Луи и Горной Эрцог помчался вперед — под вой ветра высоко в деревьях. Сломанные сучья падали с ящеричным шорохом.

Копытные никогда раньше не лезли к косаткам и никогда еще не хотели себе отдельную страну. А теперь, под началом особенно разумных вожаков, звери решатся восставать и против тирнисков? А если таких разумных вожаков будет много?

Надо поскорей объединить животных — до того, как это сделают враждебные звери. Школы, которые придумал Луи, в этом должны помочь.

Над кронами так потемнело, точно ночь пришла подраться с днем грозовыми лапами. Завыли волки-гвардейцы — так же, как выли брошенные волчата из-за тахра. Лапы Эрцога ударили еще быстрей.

Скоро показались олени и лоси — рядом с ними кружили гвардейские волки, и Фалунн держал ногу на шее их вожака, лежащего на земле. А еще оказалось, что копытные окружили часть стаи.

Эрцог огрызнулся, Луи тоже показал клыки и предостерегающе зашипел.

Вверху темнели тучи, располосованные ветками. За стадом тоже заклубилась туча — и обвила оленьи ноги. От нее шел холод, точно от штормового моря или от снега, а в ее темноте вспыхнули молнии и застыли. Не молнии, а белые кости.

Волки никак не могут навредить этому стаду, а грифоны сейчас не взлетят, и значит, придется изменить свой план. Ощутилась решительная ярость.

Вытянутый череп щелкнул челюстями из теневой темноты. А вдруг многие из стада Фалунна испугаются вьорта? Особенно беременные самки. Но нет, все тянут головы к этой туче — зачем?

Все головы безрогие — и только у Фалунна рога еще не отпали.

— Хочу знать, чем появление вьорта отличается от появления лаохорта, — промурлыкал Луи, разминая лапами землю.

На его морде возникло то самое изучающе-азартное выражение, как при виде хищных растений, и Эрцог по-быстрому описал для Луи оленьего вьорта. Сообщил, как на костях теневого зверя выросли мышцы, точно листья на ветках, а потом покрылись кожей.

Вьорт смутно напоминал кита, но какого-то странного — длинного и гибкого по-змеиному. Он бы, в общем-то, даже понравился, если бы не был вьортом. Обвив хвостом свое стадо, зверь распахнул пасть — с длинными клыками, у китов таких не бывает.

— По твоему описанию он похож на древних китов, — произнес Луи.

— Не забывай, мы здесь не на исследовании, — отметил Эрцог и заговорил потише. — А раз план не сработает, придется, в общем, проделать все самому.

От этого совсем мерзко — и в то же время решимость не исчезает.

— Нам обоим нужно это сделать.

— Нет. Ты будешь себя за это сильней ненавидеть. Да и я на тебя буду сильнее злиться. Я один со всем разберусь. Еще и потому что я это все придумал.

Луи медленно моргнул и наклонил голову.

— Снова разделим обязанности. Так и быть, — от улыбки Луи олени немного попятились. — Временно передаю тебе власть.

— Эй, то есть — передаешь? Значит, ты все-таки главней меня, что ли?

Луи молча умыл морду и сощурил глаза, а Горна рассерженно заклекотала, глядя на вьорта. Гигантская морда, покрытая травой и листьями, подалась к Эрцогу и сомкнула рядом челюсти. И убралась к Фалунну, а Фалунн толкнул вьорта носом в нос, как настоящего зверя. Вьорт его толкнул в ответ — ну ничего себе друг.

Повернувшись к морю, туда, где где бродит Легония, олений кит оскалился.

— Отпусти волков, — первым сказал Луи.

— Повторяем вам при тирнисках, гвардейцы, — вместе со словами Фалунна взвыл ветер, точно это сам Фалунн уже превращался в хищника. Его низкий голос звучал чуть хрипло, будто изюбрь слишком долго пробыл на морском ветру — да так на самом деле и было, в общем-то. — У нас теперь есть своя страна и должна быть своя Гвардия.

Эрцог медленно выпустил и втянул когти. Травоядные по-своему отличные и умные, ага, особенно это стадо, ни шерстинки сомнения.

— Станьте нашими гвардейцами, нашей новой Гвардией, как та, которую собирает Фелан, — эй, а это уже не тревожно, это уже почти забавно. Столько странных новостей сразу. — Присоедините свою силу к нашему вьорту. Он будет особенным, общим вьортом для разных видов. Мы верим, что лаохорт зверей существует, но он несовершенен из-за людей: общий же вьорт будет чист и устойчив. Мы умнее многих зверей, и он умнее многих вьортов, — умнее они, ага. — Но, если откажетесь, вы умрете.

Фалунна поддержал свист оленей. Горна резко щелкнула клювом и взъерошила перья. А вьорт все скалился, глядя в сторону моря — еще хорошо, что он туда не спешит. Потому что молодой и не очень понимает, почему тревожится — или потому что ощущает страх своих зверей и не может их оставить среди хищников. А олени, конечно, боятся хищных, несмотря ни на что. Кто-то уже дрожит, а вот Фалунн стоит твердо.

Ага. План еще и поможет задержать кита.

Это будет почти охота. Ничего.

— Тирниски, решив с нами договориться, проявили к нам добрую волю, — добавил Фалунн. — Уведя часть нашего стада, они отсеяли тех, кто не был нам предан.

Эрцог просто насмешливо фыркнул — эти олени все равно не поймут такой оттенок. Луи ответил недоумевающим фырканьем с примесью непонятно какого.

— Это должно было быть осуждающее, — объяснил он.

— Ага, запомню.

— Не стоит. Я этого больше не смогу повторить.

Окруженные волки завыли.

— Какие еще страны-вьорты? — залаял их вожак, а Фалунн сильней надавил ему на шею. — Чтобы мы, Гвардия, поддались травоедам?

К оленям, окружившим волков, против сильного ветра спустилась еще одна грифоница, огибая ветки. Бурая с темными пятнами — осведомительница из Кейнора Венти Лаграй, грифоница Тагала.

Грифонам очень трудно терять избранников, и потом они никогда не находят новых. Даже у волков с этим проще. Эрцог, глянув на Венти, чуть пригнул уши в знак сочувствия. Хм, а зачем она здесь? Ее отправила Шорис — следить за призывателями?

— Фернейлы, — голос Венти прозвучал так колко и холодно, точно она слишком долго летала прямо в грозовых тучах и промерзла вместе с голосом насквозь. — Так что — это правда? Вы решили договориться с ними? Вы их поддержали? Я понимаю этих копытных. А особенно если звери, которых они поймали — гвардейцы.

Горна недовольно затрещала и приоткрыла крылья, а Венти обвела зверей взглядом. Морда этой грифоницы — точно вылепленная из земли, и в полумраке ее шерстинки и тонкие перья топорщатся, как трава, точно Венти тоже превращается во вьорта.

Голос вьорта-кита напоминал то олений свист, то свист косаток. Луи слушал, сильно насторожив уши — их даже ветру трудно было пригнуть.

— Знаю, что вы уже пощадили призывателей в Кранаре, — продолжила Венти. — Простили им преступления за их разум и за их боль. Так что вам не чужда справедливость.

Она что, еще и общается с Хурулом? Да там вообще все было не так. Эрцог оскалился и тихо зарычал.

— Пусть говорит, — сказал Луи. — Интересно.

Горна глухо заворчала, теперь с замешательством. Заскулили волки. Эрцог встряхнулся, шагнул к Венти и искоса глянул на вьорта — он все еще не решался уйти от своих оленей. От него так и шла чужая стылость. Наконец-то пошел дождь, и Луи стал умываться, точно показывая ему, как правильно чистить мех.

— Я знаю вашу боль, — Венти опять развернулась к оленям. — Боль от преступлений, на которые закрывали глаза гвардейцы, — ее голос сделался отрывистым. — И от преступлений самих гвардейцев. Гвардию не изменить. Как и людей. Они всегда заботятся лишь о себе, они так и будут поддаваться чужим странам, лишь бы выжить. И вы, тирниски, тоже пострадали от людей. Я понимаю желание от них обособиться.

Эй, это уже лишнее — и что, она призывательница? Она за то, чтобы гибли люди? Эрцог оскалил клыки, а Луи, держа голову повернутой к Венти, ударил хвостом.

— Сейчас вообще-то вьорт вот-вот кинется на Легонию, — напомнил Эрцог. — Ты знаешь, что из этого выйдет. У вас нет никаких причин считать, что ваш вьорт будет чем-то отличаться от прочих. В этих лесах есть звери, что ушли с разрушенных вьортами земель. И мы с Луи сами видели, что приносят вьорты. Твой грифон это тоже видел, Венти.

Перед глазами будто опять возник мертвый лес.

— Гартия! — закричали, перебивая друг друга, олени и лоси. — Легонийцы слушают гартийцев и будут нас убивать, чтобы им понравиться. Гартийцы уже привели свой флот.

Яростные мысли показались горячими. Да, люди много чего творят неправильного. А еще много чего делают для зверей, несмотря на всю свою заносчивость. Поддерживают, кормят, лечат. Звери не видят всего. И не этим зверям выступать против людей.

— А волки не будут нам служить! Как и косатки нас предали. Все они — хищники! Но наш вьорт лучше китовых. И будет сильнее Ферры. Убьем волков.

— Вьорт опасен, и я против убийств, в том числе людей, но, если бы не ваша боль, вьорта бы не было, — сказала Венти. — Он появился естественно. Теперь от него не избавиться.

Точно?

На теле Талис были раны от выстрелов в ее жителей. На Кранаре отразилась эпидемия. Уже не один раз об этом думал.

Некоторые понимают лишь силу.

— Ганроды тоже прогнали гвардейцев, и кого-то из них убили, — Фалунн снова посмотрел на Эрцога и Луи — при этом его взгляд стал мягче.

Хочет мстить хищникам, ага, вот только все равно от них ищет сочувствия, и вьорт у него хищный.

Кровь точно закипела — и заледенела. Ветер пытался содрать с веток почки, раз листьев пока еще не было, а вьорт уже рвался вперед и огрызался. Рвался к морю, к Легонии, что там бродил. Правда, кит то и дело отскакивал назад, ударяя плавниками по воздуху.

И все-таки он все меньше боится оставить своих зверей с хищниками.

Эрцог прыгнул. Сшиб изюбря с ног и прижал, как он сам прижимал гвардейца-волка. Сдавил горло лапой.

— Отпустить волков, — огрызнулся Эрцог. Копытные отпрянули в замешательстве, а вожак волков медленно отошел к своим зверям.

Теперь они все свободны — но волки медленней убьют оленей. У кошки челюсти сильней.

— Вы ведь действительно понимали все риски. Вы ведь весьма разумные, так? — Луи потянулся, а затем умыл лапу. — Мы вас не поддержали, мы дали вам возможность решить самим свою судьбу.

Вьорт кинулся к Фалунну и оскалился на Эрцога, но Эрцог не ранил оленя, и тогда вьорт подальше отплыл по воздуху от своих зверей.

— У нас есть страна, — заявил Фалунн, прижатый к земле. — Все равно будет своя Гвардия. Хищники опять нас предали.

А вдруг олени сейчас убегут — и тогда все будет проще, тогда не придется выполнять этот план? Копытные же редко вступаются за своих сородичей.

Редко вступаются за тех, на кого охотятся хищники. А это не охота. И эти копытные изменились.

Вьорт снова подался к морю, туда, откуда летел пронзительно-холодный ветер, и Эрцог схватил Фалунна за горло, затем продрал клыками шкуру у него на ноге. Сильней ощутилась чуждость от вьорта — ага, сработало, он вернулся. Пронесся над стадом и зашипел, а олени вздрогнули, но не сбежали.

Кит опять развернулся в сторону моря, и Эрцог ударил Фалунна лапой с когтями. Кровь не выступила, но вьорт взвыл и замотал мордой.

Мысли казались тяжелыми и отчетливыми.

— Я же его убью, — озвучил их Эрцог, глядя в глаза каждому из оленей по очереди, и лосям тоже. Звери отворачивались, но не сбегали. Что они вообще нашли в Фалунне? — Убью, или вы будете подходить и умирать. По одному. Пока не скажу, что хватит. Или вы его бросите? У вашего вида бросить сородича в беде — это же обычное дело, правда?

Олени возмущенно вскрикнули, а Горна заклекотала — удивленно и с одобрением. Венти молча раскинула крылья — ага, она могла бы взлететь, ее навыки даже лучше гвардейских. Но волки преградили ей путь — чтобы не смогла разбежаться. Луи спокойно сидел, подняв голову.

— Мы не бросим! — закричали олени. — Фалунн!

Они все-таки начали подходить, и, пока Эрцог душил их одного за другим, вьорт метался рядом. Кровь из его разодранных боков пятнала землю — точно шел еще один дождь. У вьорта мало тех, кто прочно ему принадлежит, и любая смерть ранит его слишком сильно.

Один из лосей занес ногу над волком, и Эрцог вгрызся Фалунну в ногу. Когда лось подошел и вытянул к Эрцогу шею, Эрцог ему сказал:

— Вьорта это не ранит. Ты не его зверь, не бывает ведь общих вьортов. Дотронься и убедись.

Лось отошел, мотая головой.

Клыки снова сжались на оленьем горле. Жизнь так просто уходит? Сам бы ни за что не дал себе умереть. Держался бы за рассудок до последнего.

Прорвался раскаленный, чужой, хищнический азарт. Властен над ними. Над их жизнью. Над их вьортом.

Неправда — и в этом нужно себя убедить, пусть сейчас азарт и сильней всего. От мыслей об этой власти потом будет мерзко. Это отталкивающее, это не нравится, это — нет, это свое. Но на самом деле есть и сочувствие — задавленное целью. Оно сейчас ни к чему — но и слишком сильная ярость тоже.

Это не должно быть развлечением. Никак.

У вьорта слезали мышцы с костей на боках. Он метался и молчал — как молчат и травоядные, чувствуя боль. Олени дрожали и прижимались друг к другу.

А они ведь ощущают то же, что и вьорт. В горле сделалось садняще и кисло. Эрцог поморщился, и уши на миг отогнулись.

Кит извивался и вертел головой, истекая кровью — она темнила землю и траву, и в разрывах мышц между ребрами показались внутренности.

Если он выживет, умрут многие. Ничуть не виновные.

— Почему мы не можем? — крикнула одна из олених — беременная. Они же в первую очередь должны были сбежать, они же боятся и за детенышей, почему не уходят? — Почему не можем с ним жить? Оставь нам вьорта! Нашу страну.

Скоро остались лишь беременные — и Фалунн.

Вьорт все равно опять рванул на запад, к морю, роняя куски шкуры — и Эрцог прокусил Фалунну ногу, как ветку.

Словно греб через болото, холодное, но с проблесками жара — и время от времени вьорт опять устремлялся к морю, а Эрцог опять впивался в Фалунна клыками, иногда до крови. Тогда вьорт каждый раз кидался назад, и с каждым укусом на его теле распахивалась рана.

Хвост — сплошной скелет, видны все ребра, нет половины морды. Вьорт уже как обглоданный. Возникла яростная радость — победил такое сильное существо. Лучшего соперника.

И в то же время чудится колючий комок под ребрами. Никто такого не заслуживает. Даже вьорт. Скорей бы он уже умер.

— Отпустите его, — Эрцог взметнул морду к беременным оленихам. — Фалунн, и ты тоже отпусти. Я оставлю вас в живых, но бросьте вьорта. Он все равно будет умирать, медленно, и ранить вас, ваших детенышей.

Они бросят, откажутся. Оленята для них — самое главное. А вьорт уже не успеет восстановиться.

Две беременные все-таки стали отходить, все дальше и дальше — пока не помчались. Вьорт завыл, и от его тела отслоились еще куски шкуры. А двое олених остались, и одна из них подступила к Эрцогу. Сжимал клыки на ее горле так, точно грыз кантокриду — чтобы обжечь об нее всю пасть. Когда убивал вторую, было просто пусто, а когда загрыз Фалунна, кости вьорта рухнули прямо на него и на Эрцога.

Эрцог отпрыгнул в сторону.

Да кто вообще из зверей предпочел бы вьорта и какую-то мнимую свободу — детенышам? Зачем такой разум? Все мышцы челюсти будто одревеснели. Сдавливает голову изнутри, точно в ней — сплошной дождь и тучи. На лапах — густая темная кровь. Ее еще и не смыть. Кровь вьорта может пропасть лишь сама, со временем.

— Ясно, — раздался жесткий голос Венти. — Ты как те грифоны из Палагета, убившие беременную кобылу.

— А ты — призывательница, — нервно огрызнулась Горна.

— Теперь всех призывателей убивать, чтобы убить вьорта? — огрызнулась Венти. — И детенышей? Гвардия лишила меня семьи, не дала завести грифонят. А тут и другим не дали продолжить жизнь.

— У меня тоже никогда не будет котят, — сказал Эрцог. — Не думай, что я тебя не понимаю. Если эти призыватели готовы были убить ни в чем не виновных людей и животных — они не преступники?

Волки смотрели на кости, подергивая ушами, а Луи развернул морду к Венти. Горна тронула кости вьорта лапой и удивленно-одобряюще щелкнула клювом.

— Лаохорты такие же, — сказала Венти, взъерошивая крылья. — Не лучше вьортов. Так же убивают друг друга, только по-человечески хитро. Кейнор сейчас отрывает у Легонии Каргосское море. Иди поубивай всех кейнорцев, палач тирниска.

— Пусть она летит, — сказал Луи волкам. — Венти, ты, бесспорно, полезна, но хорошо подумай о том, кого ты поддерживаешь.

Когда Эрцог почти добрался до моря, показался Легония и сверкнул синими глазами с берега. У лаохорта виднелись ребра сквозь шкуру, и отчасти он был похож на умирающего вьорта, но на заднюю лапу уже не хромал.

— Спасибо, — сказал он. — Горна рассказала.

Эрцог забрался в небольшую пещеру, пролом в прибрежном утесе, а Луи сел рядом. В голове шумела пустота.

— У меня та ярость никуда не исчезла, я ее просто заглушаю, — Эрцог потер морду лапой. — Как и чувство, будто мне нравится насилие. На самом деле не мне. Мне от этого противно. Но чему-то внутри меня, отдельному от меня, оно нравится, и я это ненавижу. Я люблю охотиться, но не казнить. Кажется, что тогда это становлюсь уже не я.

— Помнишь, мы говорили о том, что в нас настоящее, — сказал Луи. — Твоя борьба с этими порывами и есть твое настоящее. Моя слепота, к примеру — это ведь не я. Я больше, чем это. Врожденное оно или приобретенное — не суть.

Будто окатило прохладной волной. А правда.

— У меня так же возникает ярость к тебе, — добавил Луи. — При этом осознаю, что тебя следует защищать.

Хотел шутливо возмутиться, но сил уже не было. Лапы темнели в дождевой полутьме — кровь вьорта с них не смыть и дождем.

— Ты младше, а я недостаточно защищал тебя в детстве.

— Зато теперь защищаешь от одиночества. Подожди! — Эрцог все-таки не всерьез огрызнулся. — Защищают мелких. Никакая мне защита не нужна.

— Даже от холода? Хорошо. В Гахарите, стало быть, нужна была. Тебе лишь бы использовать.

— Ага, — Эрцог лег на другой бок и свернулся клубком. — Слушай, надо что-то выдумать с этими призывателями. И вот еще Венти. Что-то же нужно с ней сделать. Хотя она не совершила преступления, в общем-то.

— Наказывать всех, у кого есть вьорт, не выйдет. Получится как с моими законами, что были нацелены на Гвардию. Гвардейцы снова будут калечить невиновных, особенно там, где нет людей.

— Точно. Подумаю, когда проснусь. А может, Фалунн для многих будет примером.

Эрцог уткнулся мордой в жесткую шерсть Луи — запах у нее был почти как у Алнира, и это даже успокаивало. В нёбе защипало, когда Луи несерьезно укусил за голову. Эрцог усмехнулся и зацепил его лапой, а потом, ворча, выдирал из гривы когти.

Во сне не мог пошевелиться. Вскинешь лапу — враг разорвет ее, сломает сустав. Вторую продирает болью — во сне это смутно чуется. Но ярость — ничуть не смутно. Эта тварь, этот враг — он не поверил. А поверил своим Ласферам. Значит, они его настоящая семья.

Вскочив, ударил лапами. Зарычал и зашипел, отпрыгнул. Уши прижались от злости, а Луи медленно поднял голову.

Эрцог сжал клыки — словно мог ими выкусить из себя ярость, как клеща. Потом огрызнулся, опять зашипел и выскочил наружу. Ушел по берегу далеко — даже не прислушиваясь к Веннте. Все равно это убежище очень легко найти.

Волны нахлестывали на берег, вспенивались, отскакивали, и уже поодаль от берега снова вскидывались острыми плещущими гребнями. Ворчали, скатываясь в пасмурное море по камням.

От страха точно похолодало, а впереди, из тумана и брызг больших волн, появилась призрачная степь. Сквозь нее виднелось море, и лев шел одновременно по травам и воде — вальяжно-неторопливый, с гордым взглядом, точь-в-точь Луи. Он сел, и к нему подбежал инрикт — движения резкие, взгляд бегающий, шерсть какая-то вся ободранная. Сейчас инрикты благородней, вообще-то.

Эрцог подошел к ним поближе и вытянул шею, принюхиваясь — а вдруг в иллюзии появятся запахи. Лев одобряюще моргнул, тряхнув головой, и инрикт рванулся на тура, затем сомкнул челюсти у него на горле. Затем лев и инрикт уже стояли под темными ветвями сосен, на куче костей. Волки рискнули огрызнуться, и лев, указав на них мордой, медленно прикрыл глаза. Из стаи не осталось никого. Потом были мертвые олени, келарсы, грифоны — все у инриктовых лап, окровавленные и полуразложившиеся.

— Я и сам знаю, что мне надо сдерживаться, — сказал Эрцог. И обернувшись, заглянул в горящие глаза Талис. Мерещилось, что страх, пробираясь под ребра, вытеснял собой кровь и внутренности.

Талис медленно качнула головой.

— Ты не о том? — ага, а говорить она уже не может — сильно устала. Наверное, лаохорты еще и теряют способность к речи, когда чересчур устают? Правда, даже Легония все еще может говорить. Наверное, Талис просто бережет силы. — Думаешь, Луи меня для этого же использует? Но это я решил так поступить с теми оленями. И не для развлечения, не для того, чтобы утвердить власть. Чтобы спасти.

Хм. Все-таки показал им власть. И это было в общем-то справедливо.

Талис развела ушами.

Призрачный инрикт заметался и огрызнулся. Они со львом сцепились на настоящих волнах и в иллюзорной степи — точно хотели править сразу двумя стихиями. Инрикт поднял голову от растерзанного бока соперника, и силуэты львов метнулись с краю иллюзии. Через несколько мгновений рядом уже лежал мертвый инрикт с разорванным горлом. Эрцог отскочил — на миг точно увидел себя со стороны. Хотя этот инрикт и облезлее.

Львы всегда будут вцепляться в горло. Раз нет гривы.

— Я сам буду решать, — спокойно ответил Эрцог. — Люди и так много всего решают за зверей. А ты всегда считала, что разумные звери опасны. Твои люди убили умного батахора, например. Интересного и отличного.

Талис молчала. Только вскинула уши, и в ее иллюзии пронесся олень — Фалунн. Как живой.

— Он опасный не потому что разумный, а потому что неправильно выбрал. И я не трону его детенышей, даже если им по наследству передастся этот разум. Знаешь, раз я сам разумный, решать, что кто-то должен стать менее умным, нечестно.

Опять ожил в иллюзии тот матерый лев-Фернейл: он сжимал в пасти горящую палку. Вместе с инриктом молодые львы убивали людей на улицах города — вокруг старшего Фернейла.

Кровь на древней брусчатке. Еще одна Талис, иллюзорная, на городской стене: и с каждым убийством на ее лапе расширяется рана. Те Фернейлы хотели убить лаохори через смерть ее людей. Додумались уже тогда. Ощутилось, как вздыбилась шерсть на загривке.

Правда, с лаохори так легко бы не вышло. Она была намного старше этого вьорта, и от лаохорта так легко не отказываются. Страна для людей важнее, чем территория для зверя. Идеи могут быть важнее для людей, чем детеныши.

Как и для тех олених, что выбрали умереть вместе с оленятами. Ком в горле — как будто там выросла новая кость, прямо посередине. Загрызть олененка, чтобы съесть — природа. Но лишь когда этот олененок слабый и не может убежать. Когда он сам проигрывает борьбу.

— А потом львы долго не могли до такого додуматься. Самых умных из тех Фернейлов ты потом уничтожила, правда? Или род Фернейлов сам поглупел, пока жил на вьортской земле? Нет, тогда его потомки совсем бы потеряли разум за несколько поколений. Значит, львицы Фернейлов рожали котят на твоей территории?

Она опять кивнула.

— И ты все-таки убивала древних Фернейлов.

Кивок. Опалило яростью — и все-таки, если бы она не уничтожила тех львов, что бы случилось со зверями?

Лаохори исчезла быстро, как морская пена от разбившейся волны.

В Етталу привезли утром, в грузовике. Уличные продавцы-гахаритцы из актария Етталы — те самые, которых Дайгел снимал на видео — сразу сообщили Эрцогу, что больше не делают украшений из перьев птиц.

— А покажи старые, — сказал Эрцог.

Люди, поглядывая с тревогой на лапы Эрцога, так и забрызганные вьортской кровью, все-таки выложили на прилавки несколько брелков.

Неуютно, что нельзя вымыться от этой крови — а с другой стороны, все видят, кого победил. Пусть и все еще отчасти горько об этом вспоминать.

— Все эти птицы выжили, — поспешили сказать продавцы.

— Здесь маховые перья, — заметил Эрцог. — Выжили и ушли пешком, я понял. Знаете, что это за виды птиц?

Люди не знали, и Эрцог поручил им выяснить, а затем пообещал проверить их знания через несколько дней.

Нужно, чтобы гвардейцы проверяли таких продавцов — ведь не везде есть людские службы, которые ищут браконьеров. В глуши их точно нет. Гвардейцам и сейчас можно мешать браконьерам, когда те охотятся в лесах, но ведь этого не всегда хватает. Надо их еще и выслеживать. А еще что-то надо делать с Гахаритом и его торговлей с Саа-Деном. Да, теперь люди сблизятся с ганродами, раз те защищают города, и сами станут меньше на них охотиться — но не по всему же Гахариту.

Эрцог направился к обрывку железной дороги, по которому на одиноком вагоне — вот не повезло ему, они же стайные, кроме трамвайных, живущих парами — развозили по актарию саженцы, удобрения и еду для животных. Луи сидел рядом с рельсами и, щурясь, слушал перестук колес.

Затем, в лесу, что стремился оторвать куски от актария, как вьорт — от слабого лаохорта, Эрцог проверил догадку, возникшую из-за записей Дайгела, а Луи подтвердил ее — при помощи острого нюха. Здесь, у подножия горы, и правда водилось слишком много крыс, мышей и белок, при этом было мало некрупных хищников — куниц и харз. Луи учуял, что многие куницы болеют.

При этом никто из местных животных не обращает внимания — конечно, пока болезнь не затрагивает их самих.

Пусть осведомители следят за больными зверями, Шорис права. Конечно, лечить будут люди, тут выбора нет. И люди это здорово делают.

А гвардейцам, что будут следить за редкими животными, понадобится отмечать, стало их больше или меньше.

— Мы совсем не сочувствуем призывателям, — выкрикнул, выскочив из зарослей, олень. — У нас тут есть хищники-преступники, но мы не хотим их убивать и не хотим вьортов. Фалунн был безумный, и все.

Отлично известно, какие здесь преступники.

Когда Эрцог нашел мост через реку — тоже с кассеты Дайгела — прямо на его доски опустилась серебристая грифоница, сложила черные крылья и вскинула голову. Учуялся ее знакомый запах, горько-шероховатый, помягче, чем у прочих грифонов.

— Я теперь могу выследить кого угодно, — гордо сказала Скадда, мелкая и серьезная. Ее глаза теперь смотрели очень задумчиво и казались темными, как вода в реке или горный лес.

— Попутного ветра, — улыбнулся Эрцог. Луи тоже поприветствовал Скадду и развернул к ней уши.

Над мостом кружили еще несколько грифонов.

— Как же ты выслеживала? — поинтересовался Луи.

— Я спросила у Георга, куда вы пойдете по записям Дайла. Убедила Лирру сначала лететь сюда, и вот не ошиблась. Но на самом деле я хотела сюда еще и потому что здесь преступные гвардейцы. Георг мне тоже показал эти записи.

— Значит, Рагнар отправляет тебя и в Алеарту? — спросил Эрцог.

— Да. Здесь, как сказал Рагнар, гвардейцы самые надежные. А когда Рагнара рядом нет, Кейнор для его учеников менее безопасный, чем другие льеты, — ворчаще разъяснила Скадда и запустила клюв в оперение. — Хотя я местной Гвардии тоже не верю, — она дернула ушами так резко, точно в оба уха укусили клещи. — А вот вы отличные. Вам хочу верить. Знаешь, а мы уже искали преступных гвардейцев: давай мы их приведем. Мы не будем с ними драться, только скажем, что вы их требуете к себе. И допросим.

На Эрцога она посматривала с интересом и радостью, и Эрцог, подойдя, обнюхал ей мех за ушами. Скадда взъерошилась, и на этот раз ее серьезность стала игривой. А Эрцог позвал рыком вожака ученической стаи.

Вожак, юная черная грифоница Лирра, говорила с Эрцогом сдержанно, недоверчиво, при этом спокойно. Она отметила, что оба бывших тирниска ей не очень-то нравятся, но согласилась с задумкой Скадды и сообщила, что лучше всех допрашивают Кенна и Данри.

Ощутилось, как грифоний клюв прикусил кончик хвоста.

— Крови вьорта не боишься? — спросил Эрцог.

— Я видела халгурнитов и тархидивисов, — серьезно сказала Скадда, отпустив хвост. — Подумаешь, кровь вьорта. Живые вьорты страшнее, но я их тоже не боялась.

— А что такое тархидивис?

Какая же она мелкая. И ее хочется защитить. При ней убили Тагала, и потом она столько всего пережила. Ее можно защитить — и от этого возвращаются силы. А еще — вдруг она встречала Ивири? Ивири как раз нравится следить за полетами грифонов.

Скадда нахохлилась.

— Муравей такой, — негромко сказала она.

— Но интересный муравей, раз басмаданский. Он помельче тебя?

— Да, но летает хуже.

Вместе со стаей она отправилась искать волков. Тирнискам все-таки лучше как можно меньше самим куда-то лазать, должна же быть иерархия.

Стаю пригнали быстро, и среди них Эрцог заметил волков, знакомых по записи. У них, у самца и самки, похожие угловатые морды, при этом у волка недостает кончика уха, а у волчицы очень широкий лоб. Чтобы преступники сначала рассказали обо всем грифонам, Эрцог скрылся в зарослях.

Грифоницы, Данри и Кенна, долго огрызались на этих гвардейцев, и волки им, наконец, признались, что и правда убивали оленей, бегущих от огня. Данри настаивала на том, что волки сами все подожгли, взяв огонь от молнии — но волки не соглашались.

Луи молча слушал допрос, изредка поводя ушами. Эрцог, наконец, вышел и сел рядом с ним, а волки пригнули уши. Правда, ничего нового они потом так и не сообщили.

— Ты чуть не подпалила себе морду, когда несла ветку, — сказал тогда Эрцог. — Думаешь, так ты блох своих прогонишь? Не очень хороший способ от них избавиться.

В точности произнес фразу вожака, обращенную к волчице — фразу как раз с той записи. Волки прильнули друг к другу так, точно захотели раздавить друг у друга блох. Признались все-таки, и Аддар, один из стаи, черно-желтый, сказал Лирре, что из Кейнора надо привезти сюда новых волков.

— Георг же сказал, что кейнорские стаи надо расселить, — добавил он. — Давай предложим?

Лирра повернула голову вправо. Потом она рассказала, что куницы здесь помогали ловить гахаритцам птиц, и что чуть северо-восточнее развелось слишком много кабанов. А недавно проснувшиеся медведи вообще не понимают, что происходит, но гвардейцы пообещали им все объяснить.

Когда вся стая улетела за гвардейцами-грифонами, Скадда осталась — сообщив вдогонку Лирре, что соскучилась по другу.

Потом Скадда тихо рассказала про Басмадан — и в том числе про его вьортов. Когда она говорила о своих открытиях, у нее все сильней прижимались от негодования уши. Ага, ни шерстинки сомнения не было, что люди так поступят. Все совсем как с Луи и его саргами.

А в новом издании книги о растениях Моллитана люди напишут, что это звери помогли им собрать сведения про моллитанские леса? Или они надеются, что тех, кто им помогли, ко времени издания уже казнят?

Скадда рассказала и про Жермела.

— Я прочитала в одной газете, что люди присвоили и твое достижение, — добавила Скадда, глянув на Луи. — Мне это совсем не нравится. Но некоторые люди мне очень дороги, и я на них злиться не буду. Больше всего злюсь на Гвардию. Не хочу быть гвардеицей, — Скадда так щелкнула клювом, точно перекусила им камень. — Не хочу быть как они.

Луи настороженно повел ухом в ее сторону.

— Я же не отказываюсь становиться тирниском из-за того, что не хочу быть как Луи, — и Эрцог усмехнулся. — Ладно, Луи здоровский. Не хочу быть как тирниски-преступники. Как Гелес, например. Давай пройдемся по лесу. Знаю, ты можешь на это и разозлиться, но мне хочется тебя защитить и поддержать.

— Я не уязвимая, — Скадда взъерошилась. — Не надо.

— Думаешь, защищают или поддерживают лишь уязвимых? — опередил Луи. Он лег, и Эрцог повалился рядом с ним. Ощутилось, как Луи положил морду на бок. — Ты можешь сказать, что это существо уязвимое?

Эрцог подогнул под себя лапу, сильней всего испачканную в крови вьорта. Скадда присмотрелась и задумчиво развела ушами.

— Вы — кошки. А у нас так не принято.

— У некоторых из вас не принято быть еще и честными, — отметил Эрцог.

— Тогда ладно, — сказала Скадда.

— Несколько западнее живет растение, о котором говорила Ивири, — добавил, принюхиваясь, Луи. — Оно ей нравится, и я забыл его название, но теперь вспомнил по запаху. Розмарин.

— А вы что, уже не враги? — Скадда чуть развернула крылья. — Просто я не знаю, как у вас устроена иерархия, — она наклонила голову, и ее глаз на миг закрыло прозрачное веко. — У вас есть кто-то главный?

— Нет, — поспешил ответить Эрцог. А то Луи еще скажет, что он вожак. — Кошки могут друг друга ненавидеть и то и дело стараться подавить, но и считать друг друга друзьями, понимаешь?

— Потому что вы одиночки, — Скадда кивнула. — Ясно. Хотя Эрцог стайный. Но ты ведь в стае не жил?

— Ага. Но мать рассказывала, что и у келарсов нет иерархии. Каждая келарсица стремится стать главной.

— Понятно. У нас, конечно, можно оспорить главенство вожака: но только если он делает что-то, с чем все не согласны. А расскажите еще про ваши школы: я слышала, люди уже ищут для них работников, но пока ненадолго. Там только люди будут учить животных, да?

— И звери, что подтвердят репутацию, — сказал Луи. — Но это потом. Когда идею со школами окончательно примут.

Да, это его идея, его территория, но зверям нужно больше возможностей. А у людей их и так уже полно.

— Вот бы правда получилось принять такой закон, — Скадда еще сильней насторожила уши и распушила пернатый хвост.

— Знаешь, а ученики гвардейцев могут узнавать, например, о том, что интересно другим видам, — Эрцог, глянув на Луи, шевельнул хвостом. — И спрашивать, интересны ли зверям всякие людские штуки. Для гвардейцев это слишком мелкое задание, но для учеников — почему и нет?

Луи нахмурил морду — правда, не просто недовольно, но еще и задумчиво.

— Хорошо, — нехотя сказал он, подогнув под себя лапу вместе с ворохом листьев. — Это не относится к школам напрямую, и это сблизит животных. Ты меня сильно сейчас раздражаешь, но следует быть рациональным. Я и сам задумывался о подобном. Тоже стану побольше узнавать о звериных интересах, по мере возможностей.

— Вот именно, — радостно сказала Скадда. — А мне нравятся стихи, корабли и картины, хотя я не очень их понимаю. И я разбираюсь в отвертках Дайгела, но их я не люблю, просто выучила.

Потом Эрцог долго шел со Скаддой по предгорной роще, пока не удалось поймать розмариновый запах. У Скадды иногда сбивался шаг, и она выглядела задумчивой, точно на самом деле улетела далеко в густо-серые облака.

— Это Венти надо защитить и пожалеть, — послышался ее негромкий потрескивающий голос. — Ты ее видел? Фелан хочет новую Гвардию, и Венти в нее войдет, но Шорис пока не согласилась. Но Венти все равно отлично помогает зверям. Хотя она и сочувствует призывателям. Но она не преступница.

Скадда быстро уткнулась клювом в мех на боку Эрцога, а потом чуть укусила, делая вид, что с самого начала хотела именно напасть. Эрцог провел по ее загривку носом.

— Я ее видел. И она как раз вступилась за призывателей. За Фалунна.

— Венти общается с Ласферами, говорила им и про меня, но и я тоже с ними общалась. Но не близко.

— Потому что ты отлично отличаешь вменяемых зверей, правда?

— Сейчас не очень. Но я научусь это делать получше.

Эрцог потерся мордой о кедровые ветки, заполняя шерсть их запахом.

— Знаешь, я верила, что гвардейцы прошлого — лучшие, но лучших ведь не бывает. Почему не рассказывают правду? Почему не говорят про их преступления?

Остановились на поляне у душистого куста розмарина. Перья на шее Скадды встопорщились, совсем как розмариновые листья: от ветра и от грифоньего негодования — неизвестно, что сильнее.

— Ага, не лучшие. Но скольких грифонов радуют рассказы об этих подвигах? Скольким они показывают, к чему нужно стремиться? Мне тоже эти истории нравятся.

— Ага, — серьезно сказала Скадда. — И мне нравились. Просто я разозлилась и расстроилась.

Глаза — синие, как небо, скрытое облаками. Кажется, она проглядела эти облака насквозь, именно поэтому небо и отражается в ее глазах.

— Что изменится, если правду откроют? Просто мы разочаруемся, и стоит оно того? Вот я бы не хотел, чтобы звери, которые родятся через сотню лет, знали о том, чего я творил нехорошего. А ты бы хотела, чтобы другие грифоны знали о твоих ошибках?

— У меня не было таких серьезных ошибок. Знать надо все. Кому-то правда поможет воспринимать этих гвардейцев как обычных зверей.

— Например, мне. А кого-то сильно разочарует.

— Например, меня, — задумчиво добавила Скадда. — Да, нет самых лучших, — и она закрыла глаза прозрачными веками от сильного ветра, что прорвался на поляну. — Но мне хочется быть на чьей-то стороне.

— И трудно осознавать, что ты можешь кому-то навредить так же, как эти гвардейцы?

— Никому я не буду вредить.

— А вот я буду.

На этот раз в прищуре Скадды появилась улыбка.

— Об тебя можно греться, — она опять уткнулась клювом в мех Эрцога, но на этот раз не укусила. — Потому что никто не подумает, что это стыдно. Ты в крови вьорта, и ты опасный.

— Но ты же знаешь, что не опасный, — усмехнулся Эрцог. — Для тебя.

— Иногда не кусаешься, я помню. Поэтому мне немного стыдно.

— А Ивири ты видела? Вот об кого из львиц я бы очень хотел погреться.

Скадда прищурила в улыбке глаза и подбросила попавшуюся под лапы шишку. Та отскочила, и Скадда, поймав ее клювом, раскусила надвое и отбила одну половину крылом.

— А я умею передавать разные вещи для животных, которые кому-то нравятся. Я так принесла жука из далеких мест: для грифона, который нравился мне.

— Здорово. Детенышей у тебя, случайно, нет? А то вдруг ты просто не говорила.

— Он мне разонравился, — нахохлилась Скадда. — А еще он будет гвардейцем. Он сейчас тут где-то летает, и он обиделся на Лирру за то, что она победила его в драке за лидерство. Нет, я не нашла грифона. Но будет здорово, если помогу тебе найти Ивири.

Эрцог отломал лапой ветку розмарина и потерся о нее — может, на ветке останется запах, хотя бы чуть-чуть.

— Это для нее.

— Я найду у людей бумагу, чтобы завернуть, — сообщила Скадда. Она растянула каждое крыло по лапе, а затем сложила крылья, чуть приоткрыла их и потянула вверх, не разворачивая. — Потом найду тут еще подозрительные вещи. Наверное, стая уже вернулась.

Ночью покинули Нелам, и вот уже снова здесь — в почти опустевшем городе с царапинами разрушений от вьортов. Кое-где просвечивает предзакатное небо через здания, похожие на старые осиные гнезда — еще и полуразбитые ударами копыт.

Сорока опустилась прямо к лапам Эрцога и бросила небольшой бумажный сверток. Мятый, пожелтевший — похожий на осенний листок. Эрцог протянул к нему лапу.

— Это тебе, да, — сказала сорока. — Передала сойка из Кейнора. Я его давно держу, мне сказали, для тебя. Но ты уехал.

Эрцог подкинул сверток лапой и развернул: внутри нашелся кусок имбиря и обломок ветки лимонника. Сразу замурлыкал — а Луи принюхался.

— Ивири известно, что тебе это нравится, — сказал он. — Имбирь и твои территории. Предполагаю, что лимонник с твоей земли.

Часть личной территории, вот здорово. А еще очень нравилось изучать лимонник в детстве, на нем было столько запахов. На этой ветке не сохранились запахи из Кейнора, но все равно отлично.

А с деревянной пристани, вдающейся в море, виднелись далекие корабли Астелнал. Понял, что это они, по словам местных жителей. Корабли ощетинились оружием — и Эрцог об этом сообщил Луи.

— Их снова вежливо просили убрать, — слышались людские голоса.

Все-таки в городе уже стало чуть больше людей. Слышал, что сегодня — праздник морского флота, может быть, в этом дело: а еще Легония после убийства вьорта мог прогнать морскую угрозу от берегов Нелама.

Некоторые из собравшихся у моря слушали музыку по переносным приемникам, а некоторые просто общались. Правда, разговоров о древней истории уже не слышал, и зря. С алеартцами очень интересно ее обсуждать.

— Инрикт…

— Пусть инрикт, он ориентский, но вот эти суда-то гартийские, военные.

— Только мир! Никаких конфликтов! Не надо нам этого. Они правда на суда-то пускают? Наши по ним ходят?

— Ходить-то ходят, сосед у меня ходил, но я туда не полезу.

Рядом свистели стрижи — они летали над самой водой, ловя насекомых. Эрцог принес на пристань то, что прислала Ивири, потерся мордой об имбирь и лимонник, а затем лег, чтобы умыться — но в это время раздался гром, и уши сразу дернулись, а в пасти пересохло.

Искусственный какой-то гром — да и ничуть нет напряжения в Аренне.

Гром мерно нарастал, и от него кости точно превращались в картон. Давило в ушах так, словно дождь прольется не водой — расплавленным железом. Грохот усиливался, и на него наложился новый, такой же.

Луи, улыбнувшись, развернулся к морю. Грохот шел именно с моря — правда, не оттуда, где стояли суда гартийцев. С востока. Громко закричали чайки — им не дали уснуть.

Хочется спрятаться — звериным, природным чутьем. А разумом — выяснить правду.

Небо с ревом перечеркнули очень яркие метеоры и упали в море. Один из них врезался в корабль, и от яркой вспышки зажмурились глаза, а от слишком сильного раската заложило уши — и все внутри точно замерло.

От воды тянуло паленым железом — издалека. Зарево подсвечивало тучи, а на силуэте полузатопленного корабля мелькало пламя. И до сих пор ощущалось какое-то хищное напряжение — как в дни, когда был в Литтисе у Акреона.

Люди Нелама молчали — говорили только приемники.

— Большая трагедия, — слышался из них голос Леатарин Сагай. — Трагедия, что ракета, запущенная в честь праздника флота, попала именно в ваше судно. Виновные ответят по закону.

Главное, она не сказала, что по всей строгости.

Луи все еще держал морду развернутой к кораблю, точно и правда мог бы его рассмотреть после рассказа Эрцога.

— Армейская льета, военная, понимаете. Наши гарнизоны… мы же не можем сказать всего. Мы пустили вас по доброй воле и как могли предупреждали о риске.

— Но это ведь курортная льета, — осторожно сказал невидимый собеседник Леатарин. Гартиец, посол Астелнал.

— Самые мирные люди распорядятся оружием аккуратнее всего, понимаете?

Это правда, что ли? Ни в каких исторических книгах не было даже намека. Нет, оружие и военная техника есть, конечно, во всех легонийских льетах, а флот — во всех морских, но Алеарта — и именно военная?

Рядом с Неламом, кроме погибшего корабля, больше не осталось гартийских судов. Конечно, не все астельцы ушли из Алеарты, и какие-то мирные суда точно остались в нейтральных водах. Не закончится все так просто.

Небо расчищается, становится черным — с узорами звезд. Все кажется, что какие-то из них сорвутся с неба и врежутся во что-нибудь еще. Синие глаза Легонии в стороне горящего судна — тоже как две звезды.

— Вот как, — произнес Луи. Кончик его хвоста наклонялся то влево, то вправо. — Баллистические ракеты малой дальности. Очень хотел бы побывать на корабле, откуда их запускали. В случайность не верю.

— Я тоже. Ясно, что они все-таки захотели порвать с гартийцами, — сказал Эрцог, умывая мех. — Значит, был повод. Что они еще обсуждали с легонийцами, эти люди из Гартии? Чем разозлили?

Синие огни приближались — а над морем взмыло еще несколько пар огней. Они отражали городские фонари, но сами не светились. Эрцог вздыбил мех на загривке и, встав на краю пристани, присмотрелся.

Одна тень промчалась мимо, кинулась в город, и вьорт на миг стал огромным — лохматый, черный, точно оживший ком водорослей. С берега уже все ушли — а смысл, раз вьорты уже носятся и в городе? Здесь хотя бы ничем не раздавит.

Свет фонарей — тревожный, желтый. Луи заворчал и встал бок о бок — на клочке пристани среди темноты. Хотя это ничуть не темнота. Это черная пустота, где ничего не рассмотришь. Она не оберегает. Чудится, весь остальной мир рассыпается от укусов вьортов, а местами уже распался — и хочется драться. Даже если нельзя порвать эти тени.

Выдвинулись когти, оскалились клыки. Вот еще лохматый черный бок метнулся рядом. Эрцог полоснул когтями воздух. Истошный вой — и ни одного городского звука.

— Алеарта, — голос Легонии прозвучал очень хрипло — как будто лаохорт его сорвал.

Над домами, между которыми металась тьма, пронеслось что-то очень черное. Черные крылья через мгновение ударили над пристанью — точно закрывая своей чернотой от разъедающего света фонарей.

Крылья — полупрозрачные, как вьорт, которого гоняла Талис. Призрачные черные перья, изогнутая шея черного лебедя, сияющие белым глаза. Ага, существует. Историческая личность.

Ощутилось, как кончик хвоста стал клониться из стороны в сторону — несмотря на страх.

— Твои люди привели нас через море. Тебя тогда не было, но все равно ты — крылья, что принесли нас сюда, — сказал Легония. — Их потомки тебя создали. Спасибо тебе.

Лебедь мелькнула над волнами, исчезла, и Эрцог протянул за ней лапу. Эй, она правда есть. Ее не ранят? А удастся что-то у нее спросить?

Иногда удавалось различить ее силуэт — как легкий летящий с ветром обрывок бумаги, что обгорела, но не рассыпалась в пепел. Вьорты бросались за Алеартой, а она мелькала над волнами, такая слабая, небольшая — и такая быстрая, что ее никто не мог догнать. Эрцог то и дело сообщал обо всем этом Луи.

Скоро вьорты умчались — и тогда под фонарем опять возникла полупрозрачная черная лебедь. Легония подошел к ней. От страха свело в горле — правда, давно уже привычно. Эрцог навострил уши.

— Раз вы ее увидели, — из пасти Легонии с каждым словом капала кровь. — И раз ты меня все-таки защитил — тогда знай. Она меня никогда не предавала. Она умирает, еще не до конца умерла, но…

Уши теперь совсем неподвижные.

— Подвиг моих людей, мореплавателей, меня всегда вдохновлял. Только моих, не скрою, — Алеарта говорила весело, хотя ее голос и затухал, а перья, растворяясь, сливались с чернотой.

Она что, исчезнет? Да ну, она же замечательная, и Легония не против нее — правда, как это может быть? Если от него отколется еще одна часть, ему же совсем станет плохо. Но Алеарта не откалывается. Кто она вообще такая? Эрцог вытянул вибриссы и непонимающе глянул на лаохортов, потом непонимающе фыркнул для Луи.

— Все-таки, что бы ты ни говорил, я чувствую вину, — добавила лебедь. — Но я могу все исправить. Теперь совсем могу.

— Лу, тебе рассказать, о чем они говорят? — спросил Эрцог.

Луи по-келарсьи насмешливо фыркнул: и насторожил уши.

— Нет, я все еще слышу, пускай и плохо, — ответил он.

— Ты быстрее восстановишься, когда совсем нас вернешь, — добавила Алеарта. — Но мы всегда были тебе преданными.

— Я знаю. Послушай, ты мне нужна. Не как защита от вьортов.

— Только никогда нас больше не теряй.

— И не собирался.

— Они меня всегда помнили, — перья Алеарты все сильнее сливались с чернотой, хотя вокруг фонарей совсем не темнело. — Но, когда тоскуют, всегда однажды возникает момент, когда возвращения не хотят. Когда возвращение нарушит прежний уклад. Я появилась, чтобы спасти тебя, и я никогда не была настоящей лаохори.

— Самая настоящая.

И все-таки они хотят, чтобы их слышали. Чтобы хотя бы кто-то знал правду — и понял, хотя бы отчасти.

— Они всегда тебя любили, — сказала Алеарта.

Легония смотрел на лаохори, а она не отводила взгляда — пока ее слепяще-белые глаза не погасли. Перья слились с чернотой, растворились, исчезли, и под воду ушел легкий птичий скелет.

21 елеты, Дайгел

Кита с утра не сказала ни слова и агрессивно чинила все, что попадало под руку. Рывками сдирала скотч с коробок, едва ли не царапала столешницу отвертками. Дайгел, раз уж она так разошлась, устроил себе перерыв и съел мороженое: как раз сейчас прохладно, самое то.

Правда, на деле словно бы ел подслащенную воду — мысли перебивали вкус. За последние дни многое уже вспомнил насчет Раммела Нитура, многое обдумал, и каждая новая мысль выходила мрачнее предыдущей. На днях сообщил Раммелу по телефону, что хотел бы с ним встретиться да заодно повидаться с одним давним приятелем. Решил при встрече все же не спрашивать у Раммела ничего про неприязнь к Кранару, а просто по-приятельски пообщаться.

Когда продолжил работать с заказами, тут же по новостям заговорили про Астелнал. Дайгел отложил нерабочий приемник в сторону да сделал свой погромче. Энкел что-то шепнул Ките, но та ни жестом не ответила, а Басна упала ей на ноги и запрокинула голову.

Как объяснили, какая-то новая ракета, которую испытали на празднике флота, якобы случайно попала в астельское судно. Вновь терять флот астельцы не захотели, так что вывели его подобру-поздорову. Посол пока еще остался в Легонии. К чему это все в будущем приведет — тот еще вопрос, зато Легония хотя бы не дал собой помыкать.

Странный он, и люди его — тоже, что ни говори. То слишком многое терпят, то вот так срываются.

Что-то еще случилось там, в Неламе, отчего разбежались все вьорты. Поначалу из-за ракет их, что ли, переполошило: и потянуло на берег. А потом как в воду канули. Видать, подъем был у Легонии от гордости за легонийское оружие.

Еще найдется кому помочь Легонии с вьортами, в конце концов: Кранар-то окрепнет. И поскорее бы окреп: хотя ведь одной вакциной дело не поправить. Больных людей полно, и еще заразятся. Даже глава Кранара вон болен. Нет, нужно лекарство, да поскорее.

А если догадки верны?

— Хочешь чего? — спросил Дайгел у Киты.

Кита молча взяла тестер и указала на себя. Астельский дар опять на себе хочет тестировать: только вот ее волчица сейчас за морем.

Дайгел махнул рукой Энкелу, чтобы тот брал из блюда печенье, и Энкел взамен опустил туда пару конфет. Дайгел снова махнул ему — резко, чтобы не выдумывал; но Энкел спешно добавил, что это по-дружески. Да вздохнул, покосившись на Киту.

Будто волчица настоящую Киту себе утащила, как добычу, за океан и принесла взамен новую, сделанную из ненастных морских облаков. Нашла девчонка с кем связаться, далась ей эта Астелнал.

Грусть эту девчонку рассеивает, как ветер рвет клочья от облака. Нет-нет и останется призрак один. С алеартцами так не работает — чтобы посидеть, подумать да самому успокоиться. С гартийцами, тоже, видать, да и с кранарцами. Ведь пока не удастся проверить Раммела, никакого спокойствия ожидать не придется. Так и сидишь — как под напряжением.

Кита раскрутила отверткой подставку лампы да застыла, держа две части подставки, соединенные проводами. Одна часть белая и узкая, другая — синяя и широкая, вроде и ничуть не сочетаются, а все-таки одно целое.

Басна лизнула Киту в руку, а Кита положила лампу на стол и обняла собаку.

— Я тебя не бросала, — послышался ее негромкий голос вместе с дождевым шелестом. — Просто с Асти, ну, было совсем новое, и я тянулась к ней, уделяла ей больше времени. Но я тебя ни на кого не поменяю. Вы дороги по-разному, понимаешь? Бывает семья, бывает зверь, бывает… вот это. Никогда тебя не брошу.

Басна махала хвостом.

Привыкают же люди к таким-то мразям, как Астелнал. Притом что Кита как раз человек неплохой. Как же оно сочетается-то, зараза?

Про то, что Астелнал убила недавно кейнорских людей, Кита не знает, да и не докажешь.

Тянулась к новому, говорит? Себя, например, раньше считал кейнорцем. Тянулся как раз к новому, к рассказам отцовским про Кейнор, да и считал по-детски, что Кранар надоел. Убедил себя в итоге: а сердце все равно лежало к Кранару, даже когда этого не осознавал.

С лаохортами просто так не связываются, и просто так эту связь не порвешь. И, если разобраться, любая страна действует лишь в своих интересах, тот же Кранар.

Кита снова взялась за лампу.

Любой стране свои люди дороги: может, и впрямь Астелнал нужна Кита. Кейнорцы-то ей чужие.

Лорван был тварью еще той, а дочь свою пожалел. Хоть и зверь.

— Как поправится Кранар, его люди доберутся до северного Ташчина, — сказал Дайгел. — Вероятно, вместе с кейнорцами. А там переправим тебя на южный, такой вот план.

Руки у Киты дрогнули, и две половины подставки соединились. Ты контакты-то проверить как следует не забудь.

Энкел наблюдал, а печенье, что он взял себе, лежало у его пальцев нетронутым.

— Прадедушка был кранарцем, — тихо сказала Кита. — Его часы кранарские… и алеартские. Могу ли я их взять тогда с собой?

— Эти часы в первую очередь твои. Ты не обязана принадлежать к тому же народу, что и твои родители.

Кита, наконец, кивнула. Темно-синие глазищи — как два пятна от разлитых флаконов с чернилами.

— А вот не вредить родной стране и странам своих родных — обязана, — добавил Дайгел. — Смотри мне. Астелнал официально нам хоть и не враг, но и не друг.

Кита опять кивнула.

— Будет там у нас свой человек, вот да, и будешь с нами делиться опытом починки гартийских механизмов, только не гидропланов, а так уж ладно, — сказал ей Энкел.

— Те люди, гартийцы — я их не знаю. Совсем немного знаю язык, который учила с Асти, — сказала Кита. — Но мне близок этот дух, что ли. Который не во всем хорош, я понимаю. Близко то, что я перебарываю страхи. Близка их культура. Совсем не близки интриги, но ведь страна — это не только интриги и конфликты. Астелнал одинокая среди гартийцев, чужак для Легонии. Вот и со мной так же.

— Ты своих прадедов, кроме профессора Ренски, хорошо знаешь? — вдруг пришло в голову. — Я понимаю — связаться с чужой страной, когда там живешь лет так десять. Но ты вон и сама признаешь, что плохо знакома с Астелнал. И ведь связалась по-настоящему.

— Про что ты? — негромко спросила Кита.

— Астельцы не первый раз приезжают в Легонию. Никто у тебя не затесался в роду из них?

— Ты говорила, у твоих алеартских предков темные волосы, — добавил Энкел. — Но темноволосые алеартцы…

— Да я не знаю, — растерянно сказала Кита. — Ничего не говорили мне… такого, про гартийцев. Я, наверное, у Асти спрошу. Не знаю. Она же чувствует родство, все лаохорты… да ну, не может такого быть, ты еще скажи, что Нарок — мой дед.

— Кто тебя знает, — отметил Дайгел. — Говорят, девчонкам он нравился, и, может, кому из алеарток приглянулся.

— Ну прекрати же.

Кита погладила Басну, лежавшую на ее ногах, а собака лизнула Киту в щеку, едва та наклонилась. Потом поскребла по полу лапой.

«Я хочу в Ташчин, гонять орлов, — записала Басна, как только дал ей все необходимое. — Будем жить там?»

Кита кивнула. За окном постукивал-скребся дождь.

Скоро Дайгел наконец-то убедил ее уйти отдыхать, и на пороге она задержалась да улыбнулась. Порой и с какой-нибудь лампой так же: кажется, напрочь сломалась, а там всего-то надо слегка подкрутить.

— Вестомор мне звонил, — сказал Энкел, как только закрылась дверь за Китой и Басной. Из окна серо-синевато пахнуло смесью дождя с землей, по-весеннему свежо, и Дайгел пошире отворил форточку. — Благодарил за неравнодушие, пообещал особо рекомендовать наш ремонтный центр. Только я, сказать по совести, уже его скоро покину.

— Да и я. Кита вон тоже. Что, хочешь работать в новой комиссии Летии? — она как раз решила ввести комиссию по надзору за состоянием медтехники.

— Со временем да. Летия тоже знает про наш с тобой ташчинский отчет. Передала, что это ей особо приглянулось. Я вот тебе что хотел сказать, только при Ките не стал, чтобы опять ее не грузить всеми этими противоречиями. Те алеартцы, которые отправились в Астелнал, они ведь верные были. Все наши, легонийские, и все голосовали за Единство.

Много у этой Алеарты хитростей.

— Вызнавали отношение Астелнал к распаду Легонии?

— И сумели еще узнать, что у Астелнал баллистические ракеты все-таки хуже наших, — добавил Энкел. — Что не скоро астельцы нас в этом плане догонят. Я уже в своем народе не разочарован, нет.

Он наконец-то откусил от печенья.

— У меня родные служили в армии королевства Алеарты, хотя та армия даже в годы независимости все равно по сути была легонийской, — продолжил Энкел. Вот про это любопытно узнать. — Давай тебе коротко расскажу, не чужой ты мне человек, и разобраться тебе надо во всем, а то ты нас недооцениваешь. Это уже не такая прям тайна, хотя все равно посторонним я бы не рассказывал, и они бы не во всем поверили.

Дайгел сдвинул лампу, которую починила Кита, и сел за стол.

— Помнишь, за что Кейнор бомбил нашу Алеарту?

— Так ясное дело — с Легонией же он воевал. Но, выходит, раз вы все-таки военная льета, он старался уничтожить какую-то технику, заводы?

— Наши в Кейноре взорвали стратегически важный объект, проекты новейших аалсот там разрабатывались, — вот тебе и раз. — Тогда пропаганда Кейнора это сбросила на несчастный случай, но это моя родня постаралась, сказать по совести.

Думал, легонийцы заставили эту ведомую-несчастную Алеарту воевать, а она, как выяснилось, первая ринулась защищать Легонию, ранила Кейнор и потом уже отхватила. Считал, что прочие легонийцы для алеартцев чужие, а выходит, все не так. Алеартцы хоть и сберегли самобытность, но много в них развилось и общелегонийского. Астельцев они приняли тоже как раз-таки из-за легонийского менталитета — привычки по умолчанию гостеприимно относиться к разным народам.

Гостеприимно, да не беспечно.

По словам Энкела, в Легонии после ухода Кейнора все-таки начали тайно строить простейшие летательные аппараты. Даже, оказывается, мастерили деревянные аалсоты: и в основном для этого рубили как раз алеартские леса.

— А наши поняли, что деревянные аалсоты затянут войну. Еще и зверей частые вырубки стали тревожить, ну, это понятно. Клеодис Онталоз долго и короля убеждал, и самого лаохорта, но Легония тогда был сильнее, чем сейчас. Он считал, что лучше уж Кейнор поскорее вернуть. А потерь было все больше, не говоря уж о потере земли. С аалсотами мы бы и вовсе зашли в тупик. Вот Клеодис и сказал, что, раз войну остановят лишь очень большие потери, то тогда Алеарта вынужденно объявит о независимости, понимаешь или нет. Чтобы только люди не гибли.

Дайгел, слушая, закрашивал буквы в газетных заголовках. Чего уж там, в алеартцах должно было найтись что-то полезное, все же не просто так Легония их терпит.

— А лаохори возникла быстро, потому что мы хотя и верные, а всё со своей культурой, с древними традициями, вот да. Еще ведь военная политика Легонии нас тогда от него оттолкнула, произошел, понимаешь или нет, конфликт менталитетов. Вообще ее скорее волей призвали, вот так. И, раз от Легонии оторвалась вторая льета, самая верная, это его так ослабило, что войну он продолжать уже не мог. Потом сам Легония запретил своим людям делать аалсоты, раз они забрали у него нас, алеартцев, да еще и все на древние предрассудки наложилось, понимаешь или нет.

Он взял кружку, вроде как отпил — но тут же отставил. Как выяснилось, ничего там не было.

— Погоди-ка, а как же с вьортами? Такому риску подвергли Легонию. Я-то понимаю, людям было лучше отколоться, чем смотреть, как гибнут сограждане, но вьорты-то многих могли убить, все равно.

— Наши кое-что, понимаешь или нет, предусмотрели. У нас ведь много моряков, есть среди них и те, что исследуют повадки вьортов: только не так прям по-научному, как ученица твоего отца, но все равно знают много чего.

Надо бы Есе встретиться с местными моряками. Вон оно как.

— И поэтому Алеарта стала такой лаохори, которая для борьбы с морской угрозой подходила лучше всех, вот да. Очень уж она хорошо ориентировалась над морем, знала вьортские привычки. Быстрая была лаохори, ловкая, и ни одно морское порождение ее не могло поймать, вот так. Еще и память о морском путешествии из Хадиера в Ориенту ей как-то, что ли, передалась.

— Сам-то ты ее не видел, Алеарту?

— Говорят, как мы вернулись в состав Легонии, так сразу она и исчезла, вот да.

Чем больше правды известно, тем лучше.

— Алеарта мне все равно не нравится, — отметил Дайгел, — но хотя бы нервы на вас не буду тратить.

— Вот оно и хорошо, и трать на нас только печенье, нервы невкусные.

— А я-то думаю, куда мои нервы деваются, а это ты их пробуешь.

В дверь заскреблись по-знакомому бойко.

— Вот эту гладить нельзя, — сказал Дайгел, когда впустил в квартиру Скадду. — Что, пользуешься преимуществом перед стаей?

Сколько думал о том, как бы здорово вышло, если б она сюда прилетела — и вот она, явилась.

— Конечно, — бойко ответила Скадда. Так бы ей и взлохматил легкие светлые волосы, смутно напоминающие перья. Самая подлость инариса — в его поддельности. — Но на самом деле я пришла не ночевать, а посмотреть выставку Дня электричества. Ты мне обещал.

Грифонья память — дело серьезное.

Пока Дайгел искал кассету, Скадда нашла отвертку да покатала ее лапами. Энкел улыбался, глядя на Скадду, и тихо сказал, что она самый настоящий котенок.

— Они комнатные, — уточнила Скадда.

— А ты внекомнатная? — спросил, опустившись на корточки, Энкел.

— Да.

Дайгел взял кассету да присмотрелся к ним.

— Конечно, ты же грифоница далеко летающая, много дерущаяся, вот да, а можно попробую, чем отличаются перья и мех таких грифонов от обычных? Вот будут грифоны над моей крышей кружить, а я им помашу, чтобы они снизились, да попробую, каковы у них перья. Способны они от моей семьи преступников гонять, или нет, вдруг ведь подделку подсунут вместо гвардейцев.

Скадда заворчала и вытянула крыло, а Энкел коснулся ее перьев, затем ушей — вот ты ж алеартская хитрющая зараза. Дайгел показал ему кулак.

— Но гвардейцы не разрешат дотронуться и сравнить, — догадалась Скадда.

— До тебя же дотронулся, а ты грозная, и до других подавно дотронусь.

Скадда кивнула.

— Мне тогда и подавно можно, — сказал Дайгел. — Я тебя и так таскал.

Зверище защелкала клювом и цапнула, а пока она грызла ладонь, все-таки ее потрепал за шерстяные уши. Не выдернулась.

— Фетте передашь чего? — добавил Дайгел. — Я с ней собираюсь увидеться.

Задумчиво прищурив глаза, Скадда отступила, а потом ее опять увидел девчонкой.

— Скажи, что я поймала в океане рыбу с клыками и прочитала, что это называется алепизавр, — грифонье-людской голос негромко потрескивал. — На вкус она похожа на краба, а в желудке я нашла осьминога, мне сказали, что он не опасный, и я его тоже…

Дайгел убрал печенья подальше: на них больше не хотелось даже смотреть. На выставку Дня электричества — тоже, из-за вороха беспокойных мыслей: но, так и быть, сел за экран телевизора, взятого на прокат, рядом с пернатым дружищем.

Да и отвлекся от беспокойства, когда взглянул сквозь время на небольшие модели машин, которыми управляют пультом: купить бы подобную вещь отцу, раз он теперь моделями автомобилей так интересуется. Скадде особо приглянулись металлические руки, хватавшие карандаши: глядя на них, дружище все подскакивала и щелкала клювом.

Посмотрел с ней новые астельские записи, рассказал всякого ташчинского по мелочи, а потом стал все выспрашивать про нового экономического партнера Кейнора. Скадда успела много всего сообщить про Басмадан, пока телефон не зазвонил.

— Как ты? — спросила Юнна: задумчиво-рассеянно и далеко, будто с луны звонила, и никогда ее теперь не покинет. Когда ж ее с работы теперь отпустят.

— Порядок. Саму там не пришибли?

— Нет. Второй в порядке?

Это она про Герти: значит, рядом кто-то из команды. Как понял, Юнна там своим сказала, что от волка сама избавилась. Ясное дело, не бросит она свою работу так быстро, а Герти — что Герти, он уже в безопасности.

— Видел его жену, сказала, что квартиру нашли.

— Везет им, покупать жилье не надо, платить за коммуналку тоже.

— А ты бы хотела за квартиру драться, как они, и пить из речки?

— Хотя бы. Честнее, — Юнна усмехнулась, да как-то горько.

Надо бы ее навестить, вот только чем ей там подсобишь? Неизвестно ведь в точности, что у них творится, а Юнна помощи не просит да в курс дела не вводит.

— Еду завтра в Моллитан, навестить Раммела. А что там ваша талисская вакцина?

— Да ничего, какой теперь в ней толк, — чего же она так в свою страну не верит?

— А как же дух соперничества? Чем больше вакцины, тем лучше.

— Значит, послезавтра ты уже в Асуре, — перевела тему Юнна. — Надолго?

— Утром приеду, переночую, а потом обратно.

— В той же, что ли, гостинице, где мы ночевали? Здорово было.

— Да я ее и не запомнил толком. Но точно неплохая была, так что чего бы и нет. А спрашиваешь-то чего, навестить там собралась? Твои отпускают? Я к тебе скоро сам приеду.

— Ты пока эти дни не звони, сегодня вечером я еду на задание. Просто, наоборот, ты едешь вовремя. А потом посмотрим.

Когда договорил по телефону, то заметил, что Скадда насторожила уши.

— Это твоя женщина? — уточнила она. — Ты все-таки определился? Будут детеныши? Когда будут, принеси и покажи.

— Что, скучно без ровесников? — ответил Дайгел.

Скадда атаковала ноги и отняла тапок.

Раммел провел в новый корпус столовой, где уже дожидалась Фетта, мать Скадды: белая, как здешние коридоры и кроссовки Раммела Нитура. Раммел как раз почистил обувь салфеткой, а потом, глядя по-прежнему безразлично, погладил Фетту по бархатистым ушам. Прижал их лишь слегка, будто боясь сломать.

— Ты все их носишь из-за солидарности? — в инарисе сказала Фетта, щуря желтые грифоньи глаза. У нее это не хищно выглядело, а медово, живо да мягко. — Рам, я легко чищу шерсть, а твои кроссовки испортятся, если их много мыть. Не порть их. Жалко. Лучше дай мне погрызть.

— Ты по грязи этими лапами ходишь. Аккуратно, не пачкая белое. Человек тоже сумеет. Люди могут всё, — Раммел кивнул Дайгелу. — Знаешь по опыту.

Отец говорил, что Раммел пускает Фетту даже в лабораторию: пусть и не вглубь, и не без присмотра.

А в Кранаре, у себя дома, Раммел в тот раз удивил откровенностью, рассказывая, какие препятствия Кранар чинил его семье да Моллитану в целом. Несмотря на замороженность, Раммел такой человек, которому надо с кем-то поделиться самым тревожащим. Пускай и не всегда напрямую.

Разумеется, он многим делится и с грифоницей, которая во всяких научных и политических тонкостях не разбирается, зато благодарна человеку за спасение себя и своего детеныша. Человеку, что выучил Раммела.

А у грифонов память что надо.

В столовой пахло лимонами, растущими в кадках у каждого стола. Запах у них хорош, эдакая свежая кислинка, но чудится он не желтым, как сами плоды, а светло-зеленым с белым отливом. Лимоны — гибриды, их саженцы передали халькарцы, когда начали общаться с легонийцами. После войны халькарцы потребовали лимоны обратно, вот только передавать здоровущие деревья никто не захотел, да и не смог бы.

Для Фетты Раммел сдвинул у стола три стула, чтобы она поместилась на них лежа.

Раммел вытащил листки из нагрудного кармана, что-то там прочитал и кивнул сам себе. У него в кранарском доме все было завалено этими листками, а вот на работе уже не позволят ему такого, да и вряд ли он тут хранит что-то компрометирующее.

А вот дома наверняка хранит. Раз он столько всего по работе записывает, то и по более тайной работе записывал уж точно. Особенно если работал годами.

Поговорили с ним в общем-то ни о чем — правда, у Раммела удалось узнать, что в Моллитане тоже хотят создать комиссию по медтехнике. Скоро отцовский ученик ушел работать. У еды никакого вкуса Дайгел не ощутил, а как доел, понял, что съел рыбу. Сорвал лимон и заел им эту заразу.

Фетта тем временем аккуратно доедала со своей тарелки вареное мясо. Работники НИИ, проходя мимо с купленными для перекуса булками, трепали грифоницу за уши: все тут к ней уже привыкли, ходит, как своя собственная.

Поднявшись, Дайгел поманил с собой Фетту, а на улице, отведя ее подальше от здания, шепотом сказал:

— Нужна твоя помощь.

Фетта неспешно подняла уши, точно слепленные из снега. Ишь ты белая какая, кроме нее никогда белых грифонов не видел.

Дайгел напомнил ей, как ездил по поручению Георга в Кранар: Фетта, как оказалось, об этом все знала, в том числе правду о ребятах и о Марте.

Отец настолько доверяет Раммелу, что все ему об этом деле честно сообщил, да и Фетте тоже. Кейнорцы куда более доверчивы, чем кранарцы. Отца хотя и не назовешь уж прям доверчивым, а все же Раммел ему сильно дорог.

— Я поехал туда как раз незадолго до эпидемии, — Дайгел говорил совсем тихо, пусть рядом и не было никого. Фетта слушала внимательно. — Раммел тогда работал над каким-то лекарством, как сейчас помню. Когда мы там с Раммелом поговорили, я и выяснил, что кранарцев он терпеть не может по личным причинам.

Фетта, кивнув, моргнула прозрачными веками, затем обычными. Ей это тоже известно, ясное дело.

— И тут вдруг Раммел делает вакцину для Кранара. Понятно, что профессиональный долг, тем более чума лютует вблизи Моллитана. Да все равно странно. То, что она не зашла в Моллитан, худо-бедно объяснили карантинами, горами и осторожностью моллитанцев, ладно. Но уж больно эта бактерия отличается от обычной горной чумы. Вдобавок нежизнеспособна вне человека, а все равно так распространилась. В Кранаре ввели жесткие карантины, люди там дисциплинированы, а толку?

Люди умеют многое, в том числе создавать гибриды — и не все они безвредны, как те же лимоны.

— Я его еще тогда, в Кранаре, спросил в шутку, разводит ли он у себя в холодильнике каких-то бацилл. А он ответил, дескать, все его подопечные в лаборатории, и они слишком хрупкие. А вот какие подопечные? Знаю, что у вас тут селекция будь здоров развита. Подозрительная эта чума, и то, как она разошлась по Кранару. Очень уж подозрительная, да вот кто бы подозревал создателя вакцины, избавителя эдакого. В том-то и дело.

Грифоница поставила лапу на лапу и склонила голову.

Свет ложился на ее пальто как на настоящее — опять Талис, зараза. Поворот головы — птичий, острый, и очертания лица тоже. Невысокая она в человеческом облике, но повыше Скадды.

— Жалко кранарцев, — а говорит так, будто кто-то мягко ступает по хвое да мелким веткам. — Не думаю, что мой друг мог вывести чуму. Это же опасно и для Моллитана.

— Скадда говорила, что ты помогала ее отцу расследовать, хоть и не была гвардеицей. Если он невиновен — так и быть, оставлю это дело, и сам Раммел ничего не узнает.

Рассказал ей, чего хотел бы найти у Раммела дома. Фетта хмурилась и переступала с лапы на лапу — с ноги на ногу в инарисе.

— Да, у него здесь, в моллитанской квартире, тоже много листков с записями, — сказала Фетта, и в ее голосе прослеживались короткие щелчки клюва. — Про новую чуму он со мной говорил, но немного. Упоминал, что она его замучила, — еще бы, трудно же такое создавать. — Называл, как она по-научному звучит. Есть записи, которые он хранит в запертых ящиках, а я обещала туда не лезть, хотя и знаю, где у него все эти ключи. Там личное, а вы же скрываете, например, дневники или что-то про свою любовь. Последнее непонятно: это же правильно и красиво, зачем скрывать.

— У Раммела любовь лишь к науке. Будет он ей изменять с какими-то девушками.

— Девушек он приводил. Как-то все это у вас не серьезно бывает. Это мы себе находим одного, навсегда, — она посмотрела в сторону, затем на Дайгела. — Раммел — мой друг, мне неприятно, непонятно, но ты просто так это все бы не начал, — она быстро и печально улыбнулась. — Расследуем. Расскажи потом Скадде.

— Так сама с ней опытом и поделись.

Дайгел чуть не взял с ближайшего кустарника хвоинку погрызть, да вовремя остановился — все-таки Моллитан.

— Раммел — очень хороший человек, — сказала Фетта. — Но Гвардия убедила меня в том, что верить надо не всем. Я быстро в гвардейцах разочаровалась, кроме Риада. Скадда тоже сильно разочаровалась, я догадываюсь. Иногда хочу ее поддержать, но вспоминаю, что она уже не детеныш.

— А она тебе передавала вот что, сейчас, погоди, — и Дайгел достал тетрадку с записями. — Алепизавр, во. Это она такое чудище морское выловила у басмаданских берегов и слопала. На вкус как краб.

Фетта прикрыла глаза.

— Ей всегда нравилось рыбачить. Еса мне говорила, что с ней стоит повидаться. Все больше людей меня к ней подталкивают.

— Повидаешься, только подсоби сначала.

Фетта тряхнула головой и, уходя в сторону НИИ, негромко сказала:

— Раммела тогда должны арестовать, если это правда.

— Он и пользу приносит. Что-нибудь решим.

Если эта дрянь-бактерия сама поменяется, он, вероятно, поможет от нее избавиться. Человек-то он с мозгами, только мозги работают не в том направлении.

Мысли резались, как стекло. Еще и с Юнной не пойми что. А вдруг заподозрят, что Герти она уберегла?

Скоро грифоница вернулась: у нее в клюве чуть звякнули ключи. Дайгел забрал их, вытер салфеткой.

— Увела его в кабинет, чтобы он дал мне воды, — объяснила Фетта. — Там и украла. Ключи от ящиков найду у него дома.

— Ехать далеко?

— Девятнадцать остановок. Давай я одна слетаю, будет быстрее.

Тогда Дайгел в сумке отыскал для нее пакет. Ясное дело, сам бы хотел все изучить, и уже паскудно из-за того, что не получится. Как если бы узнал про комбайн, который надо проверить, а он завяз в центре болота.

Человек бы куда быстрее все нашел: но грифоница тоже ловкая. Фетта взлетела с разбега, а Дайгел сел на скамейку, стоящую вдоль тропы, что вела к НИИ.

Под ребрами поскребывало ожидание, будто стеклянную бутылку там разбили да каждый осколок ожил.

Риада вон вспоминает. Отцу после смерти матери тоже никто больше был не нужен.

Объявилась грифоница нескоро: а передав пакет, грустно моргнула. В дни, когда подолгу не удавалось летать, Скадда выглядела точно так же.

— Тут осень, — твердо сказала Фетта. — Еще есть конец амилта, когда он работал над лекарством. Ключи там в сумке, мне отдай, я верну ему. Все ты был прав.

Гнев кипятком пролился на плечи и в руки, отдал в башку.

— Дайл, — строго добавила Фетта. — Там будет номер бактерии, это та самая новая горная чума. Эм-семьсот тридцать пять. Он при мне иногда называл этот номер, когда о ней рассказывал.

Человеческие глаза блеснули грифоньей яростью. Фетта ушла с ключами, уже в настоящем облике, а Дайгел отправился за здание НИИ, чтобы посмотреть записи.

Все-то у него разрозненные листки. Тетрадку не мог завести, как нормальный человек.

Рука, что перебирает записи — будто та, механическая, с выставки в Алеарте. Тот самый номер, названный Феттой — вон он. Почерк у Раммела ровный, спокойный.

Просматривая листки, старался осознавать, что это вовсе не сон какой-нибудь, где все тревоги становятся правдой. «О. Талкет, Харгалув, Сенная. Нилла М. Пробирка Эм-семьсот тридцать пять, разбить». Вон еще другие регионы. Люди из НИИ заражали случайных людей, разбивали пробирки — и, судя по припискам, в многолюдных местах.

Запись за амилт. «Лекарство закончено, Моллитан обезопасил. Эм-семьсот тридцать пять можно запускать». Рядом знак в виде ладоней с цветком — знак Каммии, кранарского божества, что якобы умеет лечить. Вон еще амилт. «Если переметнется к нам, план два. Вакцинацию под видом плановой от гриппа». Еще бы, слишком быстро получить вакцину невозможно — даже для Раммела. «Будет много зараженных у нас — давать это под видом лекарства от обычной чумы». Снова знак Каммии после слов о лекарстве.

Не хватило бы одной лишь вакцины, чтобы как следует подстраховаться от этой погани. Как и думал.

Сколько тут людей в НИИ знает, что Раммел вывел эту чуму? Наверняка не все. Такую тайну многим не открывают. Зато уже по этим запискам понятно многое.

Показать бы эти записи кому надо, да пусть по-быстрому устроят проверку — и, вероятно, сотрудники НИИ не успеют утилизировать погань. А потом будут вынуждены обнародовать лекарство. Только так.

Фетта вернулась.

— Он не успел заметить, что я злая, — сказала она. — У него на столе листок с тем знаком лекарства. Каммия, ты заметил, да? «Передать, десять вечера, Закатный вокзал, для Талис».

Теперь возник новый план.

— Тогда ты опять мне понадобишься.

— Прослежу, хорошо, — она выглядела как настоящая гвардеица, строгая, хмурая да солнечно-белая. С высоты окинет взглядом весь вокзал, а фонарный свет подсобит.

Лекарство им передают, талисцам — никак самому Мьенелю? Об этом-то Юнна знала? Что у нее теперь за задание? И не позвонишь ведь.

А с новым планом выйдет даже легче: да вот подозрительно легче. Странное совпадение, что кто-то именно сегодня приезжает сюда из Талис.

Дайгел взял машину на прокат, а потом, за рулем, неплохо проветрил мысли, пока добирался до гостиницы.

— Мы с Феттой твоего ученика разоблачили, — сказал Дайгел отцу, позвонив ему из номера. Ничего умнее придумать не смог.

Еще и отца он подвел. Зараза.

— Все ждал, когда ты что-нибудь натворишь, — ответил отец. — Рассказывай.

Потом, когда Дайгел все ему сообщил, он произнес:

— Письма у меня его лежат. Почерк и подпись-то нетрудно подделать.

— Я думал, мне с ученицей-гартийкой не повезло, а тебе вон как. Зато повезло с Есой. Новые разновидности вьортов она уж точно не выведет.

— Не говори.

Когда положил трубку, за окном уже стемнело, и кто-то мелькнул под фонарем: тонкий и отчего-то знакомый силуэт. Пальцы скомкали край газеты.

Никакое не совпадение. Юнна-то спрашивала про гостиницу.

Дайгел, ожидая в стороне от вокзала, ходил вокруг машины и дул на раскаленный ягодный отвар в стакане, а потом глотал кипяток, заглушая им нарастающий гнев. Будто борьба с пожаром при помощи встречной стены огня.

Фетта, наконец, приземлилась да зашуршала, складывая пернатую белизну крыльев.

— Раммел сам передает, — сказала она. Дайгел проглотил считай весь чай, и ожог ощутился холодом. — Какой-то девушке.

Пальцы скомкали бумажный стакан.

Фетта провела к нужной платформе: сам когда-то стоял там с Юнной. Со спины узнал ее сразу, и не требовалось грифонье зрение, чтобы на контейнере, который Раммел передал Юнне, увидеть знак Каммии.

Бумажный стакан порвал на части.

Ките не шибко доверял, а она оказалась своя, даром что гартийка. Толку нет сразу думать, что все пропало, пусть ярость и норовит спалить все, что было хорошего.

Творилось с Юнной что-то в последнее время, и все никак не мог понять, что такое.

Юнна проследовала к машине — это оказался древний «Ветроход». После машины Мьенеля, должно быть, непросто на такой ездить. Дайгел запомнил номер и метнулся обратно, запустил Фетту на задние сиденья, сам сел за руль.

Был бы хоть какой-то мандраж погони, как в детективах, какие в детстве любил. На деле в голове лишь холод.

Человек-то не чужой. Если механизм сломан, ты его не доламываешь, а ищешь причины, отчего он барахлит.

А тревогами она никогда не делилась.

Дайгел проехал за древней колымагой по асурским улицам, то отдаляясь от машины Юнны, то немного с ней сближаясь: и мелькали за окнами пустые вереницы огней. Потом уже за город выбрались.

— Закрой окна, — сказала Фетта.

Тьфу ты. Сюда ведь в самом деле мало ли какую тулвангу принесет ветром.

Дал Юнне уйти далеко вперед, чтобы не заподозрила ничего. Если что, Фетта пролетит да проследит.

Ехали быстро, долго. Держали путь на север: в сторону Кранара. Когда кроме машины Юнны рядом больше ни одной не осталось, Дайгел разогнал автомобиль, настиг Юнну и подрезал.

— Ехать, что ль, некуда больше? — она выскочила из машины, шарахнув дверью — и отпрянула, как только вышел Дайгел.

— Некуда, — кивнул Дайгел. — Сама-то куда? В Харгалув?

Юнна сцепила руки на груди и стиснула челюсти. Смотрела она исподлобья, хмуро. Дайгел, резко к ней приблизившись, схватил ее за руку. Ярость вся сбилась комом в горле, и сквозь нее пробивалось сочувствие, как мятая ущербная трава через снег.

— Ты и у гостиницы сейчас была?

— Неважно.

— Все как есть рассказывай. Знаю, что ты взяла лекарство от горной чумы, да и про Раммела все знаю.

Юнна глядела на асфальт. Угрюмая, напряженная, как пойманная в ловушку рысь.

— Пошли, что ли, — добавил Дайгел. — А то сейчас тут траванешься ерундой какой-нибудь, а лекарства от этого у тебя нет. Или тоже есть? Кто тогда мой портрет вырежет в дереве?

— Идиотская у тебя поддержка, — огрызнулась Юнна — а за злостью таилось отчаяние. Фонарь пятнал ее лицо рыжим, точно прямо на нее глядела Талис.

Что она могла рассказать, если даже знала? Талис-то — ее страна.

Руки Юнны дрогнули.

— У меня был отвар горячий, для согрева, а я его, падлу такую, махом выпил, как тебя увидел.

— Хоть попробовал что-то вроде гахаритской кухни.

Блеск появился у нее в глазах — на миг. Теплый, не ледяной. Да мгновенно прошел.

— У меня лишь поддержка идиотская, а ты, зараза такая, человек идиотский. Чего стоишь тут? Чего тебя вообще сюда понесло?

— Я тебя сейчас выброшу в лес этот гребаный.

Дайгел ее встряхнул за плечи, потом к себе прижал — а теплая, хоть и вся как копье какое или стрела из музея древностей. Юнна попыталась отпихнуть, но ее руки упали, будто подрубленные ветки.

— Я думала, ты мне не поверишь. Про Нитура.

— Так я же недоверчивый. Ему бы я точно не поверил.

— Мне ты не поверил первой, вот ага. Прекращай.

— Ты что хотела с лекарством-то делать, бестолочь?

— Я его уже отправляла в Кранар, в Харгалув, там поэтому. Умерли не все. А должны были все. Я как узнала про эту чуму, была сразу против. Мьенель тоже, но ему пришлось согласиться. И я себя успокаивала, и поверила, заставила себя поверить, что эта вот дикость — это вот так оно быть и должно.

Да ничего она не поверила. Не замыкалась бы тогда все больше.

— Ты, выходит, у своих лекарство сперла, личность подозрительная?

— Когда ты рассказал, как ездил в Харгалув, я в нашей гуманитарке заменила те лекарства, что везли для харгалувцев, на лекарство от чумы. Нашим его дали для подстраховки. Переклеила этикетки. А чума эта, сволочь, идет все дальше, и нашим уже лекарства может не хватить. То, что я поменяла — оно ж уже не сработает.

Плечи Юнны дрогнули, как от холода, и Дайгел, затащив ее в машину, накинул на эти плечи куртку.

— Добыл лекарство, правильно? — уточнила Фетта.

— Да еще бы.

Потом, уже в машине, Юнна все рассказала.

Часть западного Кранара, как выяснилось, недавно стала по факту принадлежать Талис — от этого возвратилась ярость, но уже ничуть не к Юнне. Юнна, правда, отметила, что Талис якобы не собиралась намеренно забирать эти земли.

И не заберет их. Границы не сдвинут. Лапы коротки.

Сначала Мьенель от своих шпионов узнал, что Кранар собрался нарушить уговор — о том, что они с бывшей Империей друг друга не трогают, вот почему Кранар ее веками не пытался забрать — и решил присоединить Талис. Вот Мьенель и захотел, чтобы хотя бы запад Кранара встал на сторону Талис при случае. Да и укрепил связь своей страны с кранарским западом, а люди, живущие в тех краях, талисского лидера уж больно зауважали.

А Моллитан, Долина — древний источник науки Империи. Вот бывшая Империя об этом и вспомнила, тварь такая. И ведь риск-то для самой Талис — на безлюдных землях разводятся вьорты. Хотя, видать, ей задавить их проще, чем изменить людей, сильных духом.

— Некоторых ученых-моллитанцев, недовольных Кранаром, наши завербовали и привили им желание Империю вернуть. Показали им нашу лаохори, она нормально тогда выглядела, до того, как на востоке Кранара перестали видеть инарис. Ну, Ориента и одобрила создание этой долбаной чумы, — Юнна говорила уже бойчее и сидела, прислонясь боком. — Убери подбородок, башку раздавишь.

— Дурная у тебя башка все равно. Ты что, убиться захотела? Привезти лекарство кранарцам, а сама куда, у них же там ни заправок нормальных, ничего?

— Отвали. В общем, Ориента могла погибнуть. Легонию она еще терпела. Он другие народы так не давит, а Кранар бы нас задавил, если бы забрал. Убил бы нашу сущность по итогу. В юности он бы сам зачах в составе Легонии, и Ориента это понимала, а теперь окреп он, зараза.

От этих слов окрепло негодование.

— Погоди. Мне его можно ругать. Тебе — нет.

— Ну и вот. В Кранаре стал слабеть инарис. И Кранар почуял же, что силы у него растут. Вот и решил, что раз правда об иллюзиях скоро раскроется, то надо взять и возместить утрату имперского статуса. Став на самом деле Империей. Присоединив и уничтожив ее древнего лаохорта. Узнав о таких планах, Ориента ведь его предупреждала, напоминала, что у них уговор. А эти кранарские амбиции гребаные…

— Кранар давай не трогай.

Амбиции у него есть, кто спорит. Но это ничуть не отменяет того, что он свой. Не отменяет гибели кранарских людей из-за талисских амбиций.

— Тогда ты и про Ориенту ничего такого не говори.

— Даже если эта падла тебя решит убить за то, что ты у нее лекарство сперла?

— Я с самого начала, как стала служить Ориенте, понимала, что у нас работа такая — в любой момент можно подохнуть, вот ага.

— Я тебе подохну.

Под курткой она горячая, точно жар у нее. Чудится, руки разожмешь — исчезнет. Вот уж нет, отпускать ее не собирался.

— Вдобавок я много рассказала Ориенте про Гахарит.

— Морские пути пресловутые. Ясное дело. Она же и туда теперь лезет. Ты из-за Раммела не говорила своим, что я Эсети? Не знакомила меня с ними, а то я же представлюсь. Чтобы не догадались, что я могу знать Нитура?

— Да. И думали, я не выдам ничего. Никто из нас не выдаст.

— Ты все равно их как будто выгораживаешь. Хотя все равно понимаю. Это же не абы кто — это твоя страна.

А если бы Кранар что-то подобное провернул с талисцами?

Хотя он-то их уничтожать никак не хотел, и уж вряд ли захотел бы.

— В общем, убеждала я Мьенеля, что надо бы нам достать еще лекарство, ведь моллитанцы себе на уме и могли слишком мало его нам прислать. Он долго не соглашался, но я потом и его убедила, и Раммела. Мьенель, понимаешь, нормальный он мужик. Без него никто у нас ни с чем не справится. Но сама Ориента несет не свободу, а ту же тиранию, хоть наши и твердят, что в Кранаре все сплошь ограничения. Я думала, все справедливо, хотя совесть грызла. А потом, как с Герти такое приключилось — в общем, все, отрезало.

Не верится, что отрезало, на самом-то деле. Страну просто так не бросают.

Кранар теперь, ясное дело, никакую Талис забрать не сможет. Оттого Юнна и решила помочь его людям? Не веря, что Кранар восстановит силы.

Хотя вот жителям Харгалува давно помогла.

— Знаешь, у нас еще из-за моллитанцев авиация со временем будет, — добавила Юнна. — Они поделились разработками, когда от Легонии совсем оторвались. Даже что-то из алдасарских чертежей нам подсунули, только копии. Кейнорцы-то несговорчивее в этом плане. Все, что знаю. Да, и я к гостинице твоей поперлась.

— Чтобы потом опять удрать, как в Гахарите, — схватил ее снова за руку, будто сейчас она возьмет да исчезнет. — Никуда ты не сбежишь. Талис после всего, что она натворила, можно за жизнь бороться, а ты все, взяла да рухнула, как ее деревянная птица без топлива из иллюзий?

Юнна молча уткнулась в плечо. Дайгел рассказал ей план, а Фетта оживилась, завозилась на задних сиденьях.

Мьенеля трогать не следует. Кто-то, пришедший ему на замену, окажется и того хуже. Он в Манскоре выглядел наиболее вменяемым из всех.

Юнна затем показала Фетте карту, по которой собиралась ехать в один из кранарских городков — туда все еще отправляют гуманитарные конвои, но, по словам Юнны, зараженных в том поселении много.

Животные-то этой дрянью не болеют, и Фетта быстро домчится да передаст лекарство людям.

— К тому же твой бензин повсюду бегает, — сказал грифонице Дайгел. — Юнна, а лекарство не испортится?

Талис его не получит — но так и чумы на ее земле пока еще нет. А возмутиться не сможет: официально ведь Мьенель ни про какое лекарство не знает.

Юнна убедила, что не испортится. Дайгел тогда настрочил на кранарском записку: могут и не поверить, но нет ведь других путей.

— Давай-ка все-таки доедем до Кранара, — сказал Дайгел. — Что там ехать. Бензина хватит?

— Хватит.

— Потом обратно с тобой в Алеарту.

— Я еще в Талис тогда поеду, — проговорила Юнна.

— Ишь выдумала чего, — и тревога опалила, будто лампа взорвалась у лица.

— Мне с ней надо все обговорить, — голос Юнны стал жестче.

— Но на границе ведь мигом тебя схватят, если ехать на автобусе или на поезде, разве нет?

Фетта скоро подхватила увесистый пакет, зашуршала крыльями и скрылась в темноте. Дотащит, ничего. Килограмма два там всего.

Бензина и впрямь хватило.

Юнна показала пропуск от Мьенеля, а Дайгел — пропуск для упрощенного перехода границы, да вдобавок прошлый волонтерский пропуск, с каким впервые ездил в Харгалув. Прихватил на всякий случай.

— А чего тебе туда на пару секунд понадобилось? — спросил пограничник. — Кранара звать? Он никому не откликается.

— Сам ответил, — сказал Дайгел.

Внутри — словно стылая земля.

Кранар всего лишь считал, что у них причины неважные, да и все.

Позже, отойдя подальше в сосново-ельник, Дайгел отбил большой палец на ноге о камни и позвал Кранара. Ни отклика, кроме как от ветра.

Значит, вовсе нет сил на разговоры: так ведь сейчас и говорить не обязательно.

Дайгел сдавил рукой сосновую ветку, сжал иглы, царапнул ими ладонь — ничего не ощущая. Красный свет мигнул над кронами, точно огоньки поломанного прибора.

Медленно приблизилась Юнна.

— Я ему обо всем сообщу, — сказал ей Дайгел. А Кранар-то это все не обнародует: дипломатия, чтоб ее.

— Твоя ж страна, — задумчиво проговорила Юнна. — Рассказывай ему чего хочешь, я в твои дела с ним не лезу.

Когда она ушла, орел метнулся мимо Дайгела — поодаль, так, что жжение от язв ощутилось слабо.

— Скоро ты получишь лекарство, и Ластарски твоего надо бы обезопасить в первую очередь, — сказал Дайгел. — В общем, слушай, пернатый.

А когда ему все сообщил про замысел Талис и Моллитана, Кранар коротко сказал:

— Когда все уладится, езжай на Хогенмод.

— Туда уже ездил, это без проблем, — ответил Дайгел. — В Ущелье лиц, стало быть?

Лишь бы и впрямь все уладилось: но теперь уже, правда, стало спокойней.

23 елеты, Скадда

Луны не было, и Скадда заканчивала строить гнездо на ощупь, определяя вибриссами лап, где стены, а где сосновые или буковые ветки. Гнездо в пещере, где Рагнар спрашивал про Басмадан, удавалось мастерить лишь по вечерам и понемногу: если только не проводила ночь вдалеке от Экеры.

Принеся в клюве немного листьев, Скадда разворошила их и смешала с теми, что приносила раньше: теперь уже хватит, хорошо закрыла часть камней. Листья забавно шуршали и подскакивали при легком ветре, а еще в темноте казалось, что это зверьки, и Скадда стала пристукивать их лапой, определяя по звуку.

Обошла ветки, потрогала их подушечками и вибриссами, поправила некоторые: ну вот, наконец-то доделала и стала окончательно взрослой.

Зачем же люди приносят в свои гнезда-квартиры столько всего? Да, кухонные плиты очень нужны, люди не умеют есть сырое мясо. Холодильники тоже, они полезные. А вот картины, конечно, красивые, и напоминают про человеческое творчество, но зачем их вешать у себя? На них же можно посмотреть в музее. Как люди решают, что им нужна дома картина или, например, ковер?

В басмаданской беседке для женщин было очень много картин. Стены у басмаданцев расписаны узорами глаз, а в Алеарте — узорами в виде ладоней. Людям так сильно это нравится? Они не просто это умеют делать, но еще и хотят постоянно на это смотреть? Почему?

Басмаданцы пока еще здесь, в Кейноре, но скоро поедут в Гахарит. Не видела их больше, но слышала по радио в городе и читала в газетах, что Кейнор им понравился, и они даже высказались, что в Басмадан нужно присылать кейнорские фрукты: например, наленаски. Правда, кейнорцы вроде бы решили отправлять им саженцы.

Поблизости от пещеры зашуршало: сейчас даже не увидеть, кто это. Но по мягким прыжкам и резкому порывистому шороху Скадда узнала харзу. Она тяжелее куницы. Харзы очень интересные, но сейчас надо показать, что это не ее территория.

Скадда, вскочив, зафыркала и затрещала:

— Уходи! В тебе нет ничего хорошего!

— А, это твое логово? — послышалось в ответ. — Ладно-ладно, не клюй, убегаю.

— Вот и уходи. Лезь на дерево, — но харзы все-таки очень интересные. — Подожди. Ты правда опускаешь хвост в дупло и съедаешь мед?

В звериных школах будут рассказывать и про такие мирные повадки.

— Да, правда, — с интересом сказала харза и остановилась. — А ты тоже можешь так сделать. У тебя длинный перьевой хвост.

— Нет, он испортится, и будет сложнее летать. Когда будешь собирать мед, приди и покажи мне.

— Обязательно.

А ведь харзы — расписные звери, прямо как басмаданские. Может, у них басмаданские предки?

— Я тебе еще про Басмадан расскажу, — добавила Скадда. — Ты бы ловила там и ела больших расписных белок.

— Расскажи!

— Потом. Когда пещера будет совсем моей, и я перестану всех отсюда гонять, — Скадда щелкнула клювом. — Беги, иначе клюну.

Харза убежала: мягкими прыжками, словно на камни падали большие басмаданские фрукты.

— Кто подлетит к морю, тот поселится в сгоревшем гартийском корабле, — предупредил Рагнар.

— Это серьезная угроза, — Скадда постаралась взъерошиться сильнее, чем взъерошивал ветер. — Там ведь сгорело все самое интересное.

Получше расправила крылья против ветра и расширила маховые перья. Раннее солнце пряталось в тучи, как белый горностай прыгает в снег. Ветер задувал под мех и перья: наверное, тот клещ, что вцепился перед взлетом, учится теперь летать между шерстинок, словно в ущельях. Так ему и надо.

Лес подернулся первой молодой листвой, как зеленым туманом. Хвойные чащи выделялись на склонах гор густо-изумрудными пятнами, а вершины словно обхватило снежными лапами, изрезанными синей скально-снеговой тенью.

— Но можно доски оттуда натаскать: для гнезда, — сказал, свистнув, Аддар. — Зарра таскает все, что попадается. Ридда играется с разными штуками, а Зарра любит за этим наблюдать. Недавно я принес водорослей, но они плохо запахли, пришлось их выкинуть из гнезда далеко вниз под скалы, а потом Ридду к ним таскать, потому что ей водоросли сильно понравились.

Скадда внимательно его послушала. Теперь, раз есть гнездо, нужны грифонята, и, возможно, будут уже в этом году. Правда, непонятно, как найти нормального грифона. Надо будет его как следует проверить.

— А что еще ей нравится? — спросила Скадда.

— Ридда еще под скалами стала лишайник обдирать, весь содрала и теперь злится, что его больше нет. Но я же не человеческий горработник. Или эти люди не сажают лишайники? Как ее еще развлечь? Подскажи, Лирра.

— Возьми сухую кожу змеи, — посоветовала Лирра. — Ярис и Риччет с ней долго играли. Они очень разные по характеру, так что это подойдет разным грифонятам.

Надо будет тоже найти. Но сначала — узнать, кто погиб от атаки вьорта.

А что про вьортов узнала Еса? Что она увидела глазами Кейнора: вдруг тоже заметила мирных? От этой мысли даже возник азарт.

— Хорошо, запомню, — и Аддар попытался обогнать Скадду.

— Черно-рыжие крылья обгоняют плохо, — сказала ему Скадда, взмахнув. — Надо черно-серебристые.

— Лучше просто целиком черные, — поправила Лирра, а Скадда на нее шутливо щелкнула клювом. Тут же заворчал Рагнар: чтобы все посмотрели вперед.

В отдаленном море два существа рвали друг другу шеи и лапы, а под ними рвалось само море и выплескивало клочковатую пену. Один вьорт, чья шкура казалась то водяной, то галечной, сжал клыками шею черного чешуйчатого зверя, у которого на голове вздымались и опадали водоросли-рога, будто чудовище ими дышало.

— Ты таких вьортов видела? — спросила Лирра. — А в Басмадане?

Про то, что вьорты были мирными, никто не знает, кроме Рагнара.

— Подраться с ними было бы интересно, вот что, — сказал Рагнар. — Но какой это соперник, если вцепиться нельзя. Кейнора здесь нет, но к морю больше ни на перо не приближайтесь, иначе выдеру перья.

Он повел вперед и вниз. К роще, где даже огромные баладры и дубы лежали переломанные, убитые в несправедливой схватке. Ладно бы их сломало из-за землетрясения, а так? Их даже ураган бы не победил. Скалы в одном месте будто сгреб лапами самый большой в мире халгурнит или вымерший ящер: здесь до рассвета ранили Кейнора.

Потом всей стаей бродили по разрушенному лесу и узнавали, сколько погибло животных: оказалось, половина стаи волков-гвардейцев попала под укус вьорта. Но многие местные звери успели вовремя убежать, а птицы — улететь.

Слетали и к городу, у которого разрушилась вся приморская часть. Огромные дома, раньше красивые и белые, превратились просто в груды камней и битого стекла, и пару раз Скадда уловила крики из-под развалин. На них захотелось ответить тоскливым кличем, но Скадда сдержалась и просто рассказала все Рагнару.

Другие ученики тоже сообщили, где люди зовут на помощь, и еще увидели раненых рядом с руинами. Рагнар передал все спасателям-людям и их собакам. Грифоны не сумеют достать людей из-под завалов: только могут что-нибудь заметить, и все.

Когда вернулись в мертвый лес, Рагнара позвала сойка.

— Венти и Ерчарт нам помогли здорово, — сказала она, садясь у лап Рагнара на верхушку молодого дуба. На ее крыльях блеснуло голубое, будто она измазала перья небом. — Многих увели. Фелану все тоже расскажут, хороший он зверь. И вот только что сказали, что загнали для тебя кабана, убившего келарсов: Ерчарт его сторожит у скал к западу отсюда.

Снова он.

И так тянет побольше узнать про их Гвардию. Шорис ее пока еще не хочет, но, может, она просто все хорошо обдумывает?

Вот Фелан, конечно, настораживает. Он не тирниск и не должен им быть.

— Для меня загнали, или для Фелана? — Рагнар взъерошился.

— Для тебя! — уверяла сойка. — Но тебе что, не нравится Фелан?

— Нет, — ответил Рагнар.

В живом лесу, под кронами, Виррсет притащил Лирре двух ворон и, отвернувшись, ворчаще рассказал про их убийцу-харзу. Убийство случилось недавно, запах преступника еще должен был остаться, но птиц убили высоко в кроне, и волки бы их не нашли. Еще Виррсет, недовольно пощелкивая клювом, сообщил, что харза убила их в одиночку, и это крупная старая самка.

Потом, когда встретили выживших гвардейцев, они радостно подвыли, что эту харзу знают, и она здесь такая одна. Пообещали поймать. Кого они там поймают, они же неумелые.

— Ты вожак, — Виррсет глянул на Лирру, когда волки отошли поговорить с Рагнаром про кабана-преступника. — Ты знай, что я это оспаривать не буду. Проиграл так проиграл. Но я все равно на себя злюсь, когда проявляю себя лучше вас всех.

Подумаешь. Скадда фыркнула.

Давно уже не хочется выяснять с Лиррой иерархию: только иногда играть.

— Злые гвардейцы очень нужны, — сказала Лирра. — Особенно на допросах.

Скадда повалила ее на старую листву и погрызла ей уши. А Виррсет все держался в стороне.

— Скадда, — позвал он. — А этого, халгурнита, ты не притащила, случайно?

— Я же мелкая, — удивилась Скадда. — Нет, никак. Или ты про тархидивиса?

— Да, про него. Про бабочку-муравья, — проворчал Виррсет. — Просто я бы съел.

— А тебя бы тавиамы съели, — на него налетел Аддар и толкнул лапами. — Ты ярко-рыжий и похож на басмаданский фрукт. В Басмадане есть такие фрукты, Скадда?

Скадда утвердительно щелкнула.

— А еще я расскажу про Астелнал и Ташчин, — вспомнила Скадда. — Я обещала Лирре.

Лирра все выслушала и сказала, что Ташчин ей не понравился, но вот с орлами она бы подралась. Зато она клекотала и щурилась, слушая про астельские легенды. Здорово, что она подруга: и останется ей, конечно, даже если не вступать в Гвардию. Без подруг нельзя: с ними можно не только полетать и пообщаться, они еще и кормят нисой грифонят, если нужно куда-то лететь.

А когда пролетели западнее, раздался клич молодого грифона, и Рагнар начал снижаться. Ерчарт стоял на одной из скал, что вздымались на редколесье, и кабан старался к нему забраться: но, когда зверь поднялся повыше, грифон взмыл в прыжке и перелетел подальше, на новую скалу.

Рагнар присмотрелся к кабану и, ударив с воздуха, оглушил. Потом загрыз, а чуть позже объяснил, что этот зверь серьезно нарушает уже не в первый раз. С Ерчартом наставник поговорить не успел: молодой грифон понаблюдал за всем издалека и умчался.

— Они хорошо помогают Гвардии, — сказала Скадда.

— И действуют так, чтобы уважали не Шорис, не Гвардию, а их, — Рагнар сделал круг над одной из скал.

Да, из-за Венти и ее друзей животные будут лучше относиться к Фелану, чем к Шорис: а это несправедливо, Шорис очень много всего делает. Может, кейнорские звери из-за Фелана даже откажутся поддержать Фернейлов, когда закончится их испытательный срок?

— Мне тоже такое не очень нравится, — согласилась Скадда. — Я за Шорис и за Фернейлов, а не за Фелана. Но, если Шорис поддержит и Венти, и ее друзей, вдруг они перестанут поддерживать Ласфера? Было бы так здорово, если бы правда появилась новая Гвардия.

От этой мысли показалось, что поймала попутный ветер: настолько сделалось легко.

— Ты еще все обдумаешь, — сказал Рагнар. — Мне нужны именно те грифоны, что умеют думать и решать самостоятельно. Поразмысли над тем, почему я не бросил Гвардию. Не только потому что собрался выучить молодых умелых гвардейцев. Я видел, что даже Соллиру это не до конца удалось.

— Если новая Гвардия не появится, я сделаю как Венти. Доучусь и не буду гвардеицей. Правда, все равно буду тебе помогать.

— Клюну, — сказала Лирра, и другие ученики поддержали ее клекотом. — Прекрати.

Неужели им самим не стыдно будет служить в Гвардии с теми, кто согласились с убийством Тагала? С теми, кто обманывает, кто никак не помогает зверям?

Еще до заката к Рагнару прилетела сорока и сказала, что его зовет к себе Георг: после тренировок, вместе со Скаддой. Что-то снова случилось. Правда, сразу после учебы Рагнар полетел охотиться и сказал встретить его уже у дома Георга.

Тогда Скадда повернула к ущелью, где раньше жил Тагал: Венти до сих пор там жила, но ее пока ни разу не получалось там встретить.

На этот раз получилось. Венти лежала на вершине низкой горы, над самым обрывом, и Скадда, взъерошив взмахами крыльев ее пушинки, опустилась рядом. Закат уже сильно желтил скалы, ветки деревьев и пучки весенней травы.

— Расскажи про вашу Гвардию, — попросила Скадда. — Мне она очень понравилась, и я бы присоединилась, но когда доучусь. Правда, я думаю, что смогла бы и одна помогать зверям. Мне не нравится Фелан.

— Сначала ты расскажи. Про нашу Гвардию ты уже кое-что знаешь, а я про Басмадан — ничего, — Венти почистила мех на лапах, рядом с подушечками. — Ты ведь там много всего наблюдала и изучала, но люди совсем не написали про твои наблюдения. Зная тебя, удивлюсь, если скажешь, что ты ничего не исследовала.

— Там все растения изученные, — Скадда тихо щелкнула клювом. На самом деле теперь это правда.

— Но вьорты точно не изученные. Ты видела, как они живут? Там, куда нет людей, ты ведь летала? — Венти повернула к Скадде оба уха. — Там правда все деревья поваленные, все разрушенное, как на укушенных кейнорских берегах?

— Я видела тавиамов, живущих на земле вьорта. Они совсем глупые, смотрят не осмысленно, и звуки у них простые.

Без людей там все какое-то пустое, хотя и очень красивое. Некому изучать, некому давать имена. Грифоны тоже могут изучать: но ведь на вьортской земле вылупятся совсем глупые грифонята, как те тавиамы.

— Там все мертвое?

— Местами, — коротко сказала Скадда, и от лжи сделалось очень неприятно. Ощутилось, как повис пернатый хвост.

Венти, глядя в ущелье, щелкнула клювом.

— Скадда, — проговорила она, — ты что-то скрываешь. Много всего, и я тебя совсем не виню. Но подумай, океаны и моря не разрушились, там водится много рыбы, значит, вьорты как-то сосуществуют. Не верю, что в Хадиере все ужасное.

— Конечно, не ужасное, и люди это тоже не отрицают. У вьортов просто есть инстинкт самосохранения, и они не могут долго быть на чужой земле или воде, — Скадда взъерошилась. — Да, на их землях можно жить, но там звери точно рискуют, а у лаохорта…

— Рискуют еще больше, — оборвала Венти. — Лаохортов то и дело грызут.

— Сейчас просто лаохорты молодые или слабые, вот и все, — возразила Скадда, и теперь совершенно уверенно. — Впервые за много лет они ослабли, — и это совпало с тем, что звери сильно поумнели. Несправедливость. — А когда совсем окрепнут, вьорты будут бояться к ним подходить.

— Если они окрепнут, — Венти быстро глянула искоса. — Легония умирает, Кранар тоже слабый. А если от новых стран кто-то еще отколется? Если на них теперь нападет Гартия? Если здесь возникнет своя Гартия, в конце концов? — она сильно скрипнула клювом. — Вьорты зачем-то нужны, даже люди их теперь изучают. Ты же и сама про это думала, правда?

— Нет, — от лжи опять сделалось грустно.

— Я не за то, чтобы убивать людей: я просто считаю, что на части земель могут жить вьорты, и что Кранару не надо эти земли возвращать. Вьорты — это ведь почти детеныши. Может, если лаохорты их совсем не будут трогать, они и не будут ни на кого нападать. А может, вьорты вообще могут жить совсем мирно?

Могут. Показалось, что под шерстинками колет, как от Аренны.

— Я не хочу вывести неразумных грифонят. Тебе уже все равно, раз ты их не выведешь, но мне такое не надо. Зачем нам в Ориенте вьорты?

— А в океане? — Венти расправила и сложила крылья. — Как думаешь, там они нужны? Знаешь, те звери в Алеарте, которые призвали вьорта, предпочитали бы жить без разума. Осознание дает очень много боли, Скадда. Разум — ценность, но именно разумные звери убили Тагала. А может быть, мы совсем и не потеряем со вьортами никакой разум. Люди не очень отличаются от нас.

Нет, отличаются. Как же творчество?

Да, люди недавно сильно разочаровали, но среди них есть и много друзей. А еще в Басмадане смогла получше понять этих существ. У них сильный разум, а тела очень слабые: нет ни хорошего зрения, ни когтей, ни острых клыков. Они защищаются как могут, хотя это их и не оправдывает.

— У зверей нет искусства, — сказала Скадда.

— Что в нем такого ценного?

— Оно особенное. Они делают совсем новое, не очень нам понятное. Сейчас я уже улечу, Рагнар скоро поохотится и поест, мне надо с ним встретиться.

— Но объясни мне, для чего оно нужно? — Венти медленно царапнула камни. — Ты же много жила с людьми, ты же понимаешь лучше? Люди творят избыточное. Ненужное. Картины не живые, фильмы тоже.

— Да, но в них есть красота.

— Она есть и в природе. Люди просто подражают ей, и мы когда-нибудь сумеем так же. А еще мне все равно кажется, что люди тебя обидели.

Скадда негромко зарычала. Да, и это гнетет, но, если сейчас скажешь ей, что люди подвели, только подведешь тех людей, которые ни в чем не виноваты. Тех, кто связывают Басмадан и Кейнор. И даже Жермела.

— Ты мне говорила про Хурула, — добавила Венти. — Поэтому я должна тебе признаться. Я с ним встретилась, и он рассказал, что вьорты стали чудовищами, выйдя к людям. А до этого они даже играли друг с другом.

Вот зачем ей про него рассказала? Скадда вся встопорщилась.

Нет. В Ориенте вьорты не нужны. Но они живые, и лаохорты правда не должны обращаться с ними так, как Талис с тем вьортом в Басмадане.

— Тебе же нравится это, — тихо и грустно сказала Венти. — Ну что с тобой.

— Нельзя подвергать зверей риску, — Скадда взъерошилась. — Никаких разумных вьортов я никогда не видела, — и вот это правда. — И разве твоя Гвардия — это Гвардия призывателей?

— Нет. Она ни при чем, и никто из друзей про мои мысли не знает. Фелан знает, и он против, он сильно ценит разум. Но даже если вьорты и правда совсем неразумные, неужели им нельзя жить? Растения совсем не умные, но люди защищают их, и гвардейцы тоже. Мне их жаль, вьортов и призывателей. Тебя ведь не было рядом с Эрцогом, когда он разорвал вьорта на клочки, убивая при этом все стадо, в том числе беременных.

— Мне их тоже жалко, — сказала Скадда. — Но этот вьорт вредил Легонии.

— Лаохорты могут считать, что у них больше прав на жизнь. Ты, конечно, обо всем этом расскажешь Рагнару?

— Я не хочу, чтобы тебя кто-то наказывал, и ты не преступница. Ты же не говоришь зверям, кроме меня, о том, что тебе сказал Хурул, — Скадда насторожила уши. — А что же про Гвардию Фелана? У вас там правда совсем нет преступников? Там будут служить только лучшие звери? Мне нравится, но я за Шорис.

Таких зверей не бывает. И людей.

А Венти училась и летала вместе с Ораином, но не сумела понять, что он будет преступником.

— Я тоже за Шорис, но я хочу, чтобы она прислушалась к зверям, сделала новую Гвардию. Среди нынешних гвардейцев ты можешь стать такой же, как они. Какой от них прок?

Ораин как раз мог стать хуже из-за других гвардейцев.

— Но Гвардия Ресула и Ситты началась с двух зверей, и разве она лучшая? Везде найдутся те, кто будут нарушать. У тебя не будет то же самое?

— Нет. Гвардейцы стали разумнее и научились хитрить, уже служа в Гвардии. И из-за этого Гвардия переменилась. Помнишь, мы говорили? А новую Гвардию создадут из уже поумневших грифонов. Зная, чего можно и нужно избегать.

Казалось, мысли гудят в голове, будто осы сделали там гнездо.

— Передай Рагнару попутного ветра, — сказала Венти. — И ты разве совсем не спросишь Есу про вьортов? Про то, что ей удалось узнать? Мне было бы интересно, но я не общаюсь с Георгом.

— Спрошу, — ответила Скадда. — Мне тоже интересно.

Все-таки лучше служить одной. Рано или поздно все равно ведь останешься одна? Вдруг другие ученики Рагнара однажды возьмут и предадут, как его самого предали грифоны из его стаи?

То, почему Рагнар не бросил Гвардию — это его дело, и все.

Но Рагнару было бы гораздо лучше, если бы с ним в Гвардии была еще и Венти. И сама Гвардия тогда стала бы гораздо лучше. Сложно.

Скадда, улетая к Экере, фыркнула, глядя на проносящиеся внизу хвойные и веточные кроны.

Дверь открыл Дайгел, и Скадда сразу покусала его за тапки, затем заглянула в его рюкзак, стоящий у двери, а потом на кухню, где сидела и молча размешивала что-то в кружке молодая темноволосая женщина.

— Моя дружище, — представил Дайгел Скадду. — А это моя Юнна Эсколь.

Женщина покосилась на него, и прядь волос завесила ей лицо. У нее глаза — как темно-синий лед, а голубые полоски на радужках — как трещины в тающей реке.

Хлопнула дверь в кабинет Георга. Скоро Георг зашел на кухню, пожелал попутного ветра Скадде и Рагнару и спросил:

— Юнна, ты выбрала, что хочешь-то? Бери.

Юнна кивнула и взяла с навесного шкафа банку с этикеткой, где было написано от руки: «Не помню, что это». Схватила хлеб — резко, будто добычу — и стала отламывать, а Дайгел подтолкнул ей нож.

— Давайте там без меня, — сказала Юнна. — Я тут поем. И покурю, — а Георг придвинул ей пакет с махоркой, и Юнна, глянув вбок, ухмыльнулась. — Да, это правда лучше, спасибо, что ли.

Скадде и Рагнару Георг налил воды в большую тарелку.

Он правда поверил про все открытия, и только про вьортов не стала ему рассказывать, а то с ними все непонятно.

Воспоминания про то, что сделали люди, все еще немного злят. Зато Жермел правда хорошо изучит растения из джунглей, и они, может быть, помогут грифонам. Какие-то ведь из трав, чьи семена удалось добыть, помогают тавиамам.

А потом, в гостиной, когда Георг рассказывал про план Дайгела и про настоящую новость, а не ту, что написана в газете, Скадда слушала его, иногда взъерошивая крылья и пощелкивая клювом. Рагнар ходил по комнате туда-обратно.

По новостям сказали, что Раммел Нитур оставил бывшему наставнику записку: а в ней сообщил, что лекарство от новой горной чумы есть, и Моллитан его даст Кранару. Он как будто отдал эту записку еще в Алеарте, но сказал не обнародовать до тех пор, пока не закончит испытывать лекарство.

На самом деле записку сделал Георг: у него ведь есть письма бывшего ученика, и он подделал почерк. Он сказал Раммелу про бумагу вчера поздно вечером, после того, как передал в отдел здравоохранения Кейнора новость про лекарство и показал поддельное письмо.

Раммел, оказывается, изобрел и саму чуму. Человек может вывести новый сорт абрикоса или пшеницы, а может и вот такое.

А если бы Раммел отказался признать, что лекарство есть, Георг вместе с Феттой подтвердили бы, что записи, попавшие в руки Дайгелу — настоящие. Записи, которые доказывают, что Раммел убил много кранарцев.

Правду теперь никто не узнает. Хотя нет. Ее знает лаохорт Кранара: но не скажет своим людям правду о правительстве Талис, а как-то по-другому все решит, чтобы не делать хуже для простых людей. Опять ложь: из-за этого хочется вкогтиться в кого-нибудь злого. Раммела будут знать как героя, а он — убийца.

Он может остановить чуму, если она изменится. Вряд ли сумеет кто-то другой.

А если он уничтожит лекарство? Хотя нет. Оставить одну вакцину — риск для моллитанцев, и Раммел в ловушке.

Чем тогда был плох Ораин Латона, который оставил на свободе преступника? Скадда, пройдясь по комнате, взъерошила крылья. Может, он тоже решил, что келарс, поджигающий луга и животных, чем-то полезный — например, своим разумом, совсем как Раммел?

Еще, оказывается, подруга Дайгела, Юнна, многое знала: потому что сотрудничала с главой Талис, а талисцы получали лекарство. Она и сказала, в каких городах Кранара оно больше всего нужно: а Фетта уже принесла его в одно поселение.

Так хочется тоже носить лекарство: но люди в любом случае доедут до кранарских городов быстрее, чем долетят грифоны. А что будет с жителями горных городов и сел? Там холодно, вьорты, много ветра: ну вот, обязательно надо помочь людям с гор.

Внутри теперь только решимость. И немного пусто.

Рагнар глухо заворчал.

— Все равно я Раммела укушу, если встречу, — сказала Скадда.

— Дай тебе волю, ты и ту бактерию укусишь, — Георг добавил в тимис что-то с пряно-сладковатым запахом и попробовал напиток. — Вот рекомендовали мне это люди с кафедры, решил попробовать, чтобы успокоиться. Оно меня и впрямь отвлекло от мыслей о Раммеле: теперь вот злюсь на тех, кто этот напиток придумал.

— Дай Юнне отнесу, — предложил Дайгел. — Она любит всякую дрянь.

— У тебя голос совсем не злой, — сказала Скадда, глянув на Георга. — Ты просто грустный.

— Это я просто сдерживаюсь. Тебе-то чего всю мою злость показывать.

— Людей еще и как следует не сдержать, — Рагнар посмотрел на Георга вполоборота, и свет лампочки скользнул по клюву. — Грифонам можно переломать крылья, а если твоим сородичам переломать мозги, они помрут. Кто-то мог бы и сидящего в тюрьме Раммела заставить что-то изобрести.

Он развернулся и чуть не скинул хвостом кружку Георга с подлокотника, а Георг ее взял за ручку.

— Тебе бы, наверное, понравился шоколад, — Скадда направила к Георгу одно ухо. — Надо было взять из Басмадана. Может, у Оллы есть? Я на нее сержусь, но ты ей советовал через меня разные вкусные человеческие напитки, и у нее должно найтись для тебя вкусное.

— Не хочется мне ничего, сказать по совести, — Георг смотрел в окно, и чужие окна отражались бликами у него в глазах, будто зрачки были темными улицами, и Георг там зажег фонари.

— Потому что ты очень грустишь, — Скадда повернула голову набок. Георг улыбнулся: и от этого показалось, что прижалась к теплой батарее.

— Как же смешно эти твои грифоньи уловки отражаются в человеческом облике, ты бы знала, — сказал Георг. Дайгел молча на него смотрел.

— Я не смешная, — уточнила Скадда и взъерошилась. — Я все хотела спросить: когда взъерошиваюсь, я выгляжу зло для человека?

И смяла лапами ковер, а Рагнар фыркнул.

— Злее всех, — кивнул в ответ Георг.

А еще у него на столе разложено много всего по работе: папки, книги, тетради. Но сегодня ведь выходной.

— Почему вы можете долго грустить? — спросила Скадда. — Потому что у вас удобные условия? Но раньше ведь их не было, как же вы выживали, когда первые люди еще не построили удобные дома? А когда люди воюют, как они выживают с этой своей грустью? Объясни.

— Вот уж ты ученая, — улыбнулся Георг. Скадда гордо взъерошилась: он ведь имел в виду и Басмадан?

То, что сделал Раммел, ничего не говорит о других людях. Георг вылечил Фетту по-настоящему, он никому не навредил. Конечно, люди экспериментируют на неразумных животных, но это вынужденно, и это не более жестоко, чем ловить добычу.

Люди оживляют и очень вредные вещи: однако они могут и лечить. Могут почти оживлять зверей, которые иначе бы погибли. Спасают животных: но порой и самих людей нужно спасти.

Если бы не знала Георга, подумала бы, что все ученые плохие.

— Что с Ластарски, известно? — уточнил Рагнар. — И что там вообще в столице?

— Он болеет примерно пятнадцатый день, — ответил Георг. — Уже большой риск, многие умирают уже на двадцатый. В столице вспышек немало, но связь с центром есть: и туда лекарство отправили в первую очередь.

— Чума — самый важный кранарский преступник, — сказала Скадда.

— А ты его хочешь арестовать, — заметил Рагнар, очищая клювом кроющие перья. — Вот что. В столицу могут привезти лекарство и для жителей гор. Горные города небольшие, там может быть негде хранить лекарство. На горах еще дороги кое-где могло завалить камнями, а чистить их некому. Надо это все разузнать. Может, до каких-то горных городов нам будет проще добраться, чем людям.

Скадда радостно свистнула, соглашаясь. А потом, осторожно спустив на пол одну из маленьких машин Георга, стала катать ее по полу, поглядывая на людей. Людям нравится, когда звери не всерьез охотятся: это их успокаивает. Георг опять улыбнулся, и Скадда вскинула уши.

— Есе тоже надо знать про Раммела, — сказал Георг. — И так у нас с ней много общих тайн. А вашей стае тоже расскажите, так и быть. У тебя, Рагнар, ученики серьезные.

— А я у тебя тоже украду одну из машин, ту, что всех больше, — сообщил Дайгел. — И я ближе к ключам, так что ты их не успеешь спрятать.

Георг махнул рукой.

— Знаю тебя. Не дам машину, так в прокат возьмешь. Лучше уж на своей, на родной. Смотри, осторожнее там с ней: как-никак, единственный у нас нормальный человек в семье.

Дайгел посмотрел на книжный шкаф и стал вдруг каким-то задумчивым, а потом, подойдя к шкафу, сдвинул стекло и вынул несколько книг. Потом достал ту, что стояла за ними: с тканевым белым корешком. Эта книга была повыше сородичей, и ее корешок чуть просматривался, даже когда ее загораживали. На обложке удалось рассмотреть надпись: «Фроклимское происшествие».

— А ведь на видном месте почти что, — сказал Дайгел. — Вон как.

Георг медленно снял очки и проговорил:

— На видное я бы не поставил.

Что там такое? Дайгел про эту книгу рассказывал, это детектив, и даже не очень серьезный, почему же они с Георгом так грустно на него смотрят?

Дайгел развернул книгу на месте, заложенном фотографией: увидела только ее нижний край. И убрал на место.

— Нашел же ты время, — произнес Георг.

Люди так тяжело воспринимают смерть: а у Георга нет жены, и Дайгел очень мало говорил про свою мать. От Георга совсем не слышала про его жену, хотя он после нее никого не выбрал, как грифон. Как будто нарочно избегал разговоров. И спрятал фотографию в книге: может, в ее любимой? Фотография его жены есть в альбоме: наверное, там, в книге, какая-нибудь совместная.

Но этим расследованием не захотелось делиться с Рагнаром. Раз Георг скрывает, значит, так нужно: а Рагнар тоже, конечно, догадался, и ничего не сказал.

Теплые леса Кейнора сменились кранарскими ельниками, мерзнущими под ударами ветра: словно кто-то бил и бил холодным крылом, а капли дождя летели, как мелкие колючие перья. Иногда лес расступался и появлялись цветные крыши кранарских домов.

Хотели подъехать, чтобы поскорее попасть в Ратхор: но с поездами было очень много проблем, и никакие фуры туда не ехали.

Над селами, деревнями и городами Скадда летала пониже обычного. Разглядывала здания, площадки, скульптуры из дерева и камня; всматривалась в лодки на берегах рек: в старых лодках кранарцы делают закусочные, Дайгел про такое говорил. Дома и деревья тускло отражались в речных льдах. Скадда рассказывала стае и Рагнару про обычаи Кранара, и не все это слушали с интересом, но Данри очень понравилось.

Почти все деревни и села казались безлюдными, и, если на дороге или рядом с домом появлялся человек, Скадда издавала радостный клич. Не все пустынные деревни были зараженными: в некоторых просто заранее ввели карантин.

Но чем дальше на север, тем чаще встречались места, где и правда болело много людей. Особенно грустно и странно было смотреть на пустые улицы городов. Там даже хвойные деревья казались тусклыми, будто им перешла бесцветность снега, а трещины на их коре напоминали язвы.

В столицу прилетели на третьи сутки пути, рано утром, и Рагнар послал ворону к советнику правителя Кранара, верховного дасула Утлисса Ластарски. Дожидаясь ее, Скадда рассматривала ратхорские кирпичные дома: серые, желтоватые, иногда с красными вставками. Трубы тянулись по их стенам, как замерзшие кровеносные сосуды.

Узоры, выложенные из камней вокруг окон, напоминали раскрытые хвостовые перья. Мерзлые бельевые веревки подрагивали и перестукивались сосульками, а на теплотрассах грелись, распушив крылья, большие полосатые птицы-таррусы. Скадда взлетела, чтобы осмотреться получше и согреться, и немного покружила над Ратхором.

Город то раскрывался каменными площадями, похожими на окаменелости древних полей, то сжимался вокруг Скадды, уводил в подворотни, туда, где освещение становилось неправильным: свет падал с запада, не с востока, потому что он шел от окон, светящихся из-за солнца.

Вернувшись, ворона сообщила, что советник пригласил в свою квартиру и разрешил зайти туда всем грифонам.

Немного дуло сквозь щели в окнах, но от батарей шло тепло, и хотелось расправить по ним крылья. Кабинет советника оказался совсем небольшим, зато на каждой из полок книжного шкафа получилось бы сделать грифонье гнездо, и Скадда даже запрыгнула на одну из них. Лирра тоже, на соседнюю, но Рагнар защелкал клювом, и пришлось вылезти. Потом — оттесниться в коридор: в комнате все не поместились.

Рагнар спросил советника про лекарство для жителей горных городов и деревень, и скоро человек узнал по телефону, что в Ратхор и правда привезли для них несколько коробок. Даже для поселений, отдаленных от столицы. Потом Рагнар рассказал о том, что он придумал.

— Но вы точно его донесете на крыльях и не разобьете? — уточнил советник.

— На машине его можно разбить в горах куда быстрее, — сказал ему Рагнар: измененным для инариса голосом. Потом он развернулся к ученикам.

— Кто поймет, что его слишком сносит ветром, тот должен сразу же улететь. Потеряете или разобьете лекарства — разобью клюв. Отказаться в этом случае не стыдно.

Скадда распушила крылья. Все удастся. Очень хочется помочь.

А еще оказалось, что Ластарски, конечно, уже получил лекарство.

Когда на фуре привезли в Канморну и выпустили, там все заливало медовым светом, переходящим в оранжевый. Даже хвоя сосен и пихт отливала медью.

— Рыжее время, — сказала Лирра и щелкнула клювом, пытаясь поймать солнечный отблеск. — Потом будет синее, но рыжее мне нравится больше всего.

Правда, синего времени не наступило: рыжее сразу перешло в серое из-за туч, заглушивших все краски.

Запомнив карту, полетели в горы: сначала — изучить обстановку. Сильно трясло ветром и отгибало перья.

— Если все удастся, люди свяжутся с юго-западными кранарцами, — говорил Рагнар. — Тогда с кранарского юго-запада сюда пришлют грифонов, чтобы уже они доставляли лекарство.

— Опять неумелых гвардейцев, — проворчала Скадда и выпустила когти: показалось, что ими можно процарапать и ветер. — Они же точно неумелые, иначе сюда бы полетели они, а не ты.

— Неумелые сдохнут, — сказал Рагнар. — Грифоны там ничего, сойдут. Для этого регионы они такие же чужие, как и мы — я лишь решился первым.

— Ты просто не знаешь про их преступления, — угрюмо сказала Скадда.

— Знаешь — веди меня арестовывать. А нет — захлопни клюв.

Вместе быстро осмотрели горную дорогу: взгляду открывался то один ее участок, то другой, и кое-где ее в самом деле засыпало камнями.

— Тут еще наверняка и вьорты, — прорычал Рагнар. Но их, сколько ни наблюдали, пока не заметили.

Потом вернулись, и каждый взял в клюв за связанные веревки небольшой ящик.

Солнце уже село, и горы скалились, как бесформенные пасти вьортов с клыками, резцами и молярами вперемешку. Из-за снега удавалось все рассмотреть. Попадалось очень мало выступов, на которых можно было бы отдохнуть: это же почти как в Моллитане. Там, правда, нет таких ветров, но отдохнуть тоже сложно, и не на каждую поляну можно спуститься.

Ветра теснили к скалам, иногда приходилось пролетать между каменными глыбами, и Скадда попробовала заострять при этом крылья по-тавиамьи, чтобы получше маневрировать. Это правда помогло. Однажды Скадда повернулась одним крылом к небу, другим — к скалам: чтобы убедиться, что не разучилась так делать. Тоже по-тавиамьи.

— Я так летала в джунглях Басмадана, — сообщила Скадда Рагнару и Лирре на коротком отдыхе. Лирра одобряюще свистнула.

— Умеешь — летай, — отозвался Рагнар.

Лирра, ненадолго взмыв без ящика, покружила вокруг заснеженных каменных столбов, похожих на клыки, и попробовала повторить за Скаддой. У нее быстро получилось, и у пары других грифонов тоже. Захотелось весело заклекотать.

А потом Скадда посмотрела вниз.

На одном из плато, как куски оживших хвойных рощ, ходили два вьорта. От страха стало холоднее в груди: но Тагал не побоялся, когда при нем стали сражаться кранарские чудовища. Из-за этой схватки погиб его предшественник Селдор, а Тагал увел стаю и больше никому в ней не дал умереть.

Один вьорт вцепился другому в лапу, посыпались камни: Скадда сильнее сжала клюв и ударила крыльями.

Когда ветра усилились, уже вспоминала не тавиамов, а только уроки Рагнара. Никто не столкнулся с камнями, не отстал, и скоро выбрались к горной деревне. Ее дома, низкие, как растения гор, почти жались к камням.

— Будто огромный лишайник, — сказал Аддар, как только поставили у лап лекарство. Ветер дул так, будто пытался сдуть уши. — Ридда бы пришла в восторг.

— А потом бы расстроилась, что нельзя его содрать, — добавила Лирра.

— Как тебе убежища? — спросила Данри, толкнув Скадду лапой.

— Сделаю убежище твоим ушам, — сообщила Скадда и полностью обхватила ухо Данри клювом.

Рагнар издал клич, и скоро за калитку вышел один из местных людей: у него оказались забинтованы руки, и на лице в свете фонаря Скадда заметила пару язв. Он шел очень тяжело, но все-таки приблизился, прочитал записку, забрал лекарство: а Скадда все бежала за ним по снегу и смотрела, как бы не уронил, но человек отмахивался.

В другие дома пришлось стучаться лапами: а на улице холодало, и уже казалось, что совсем замерзнешь, если не будешь бегать. Вставая перед светящимися окнами, Скадда и Рагнар показывали знаки инариса. Но люди не пускали к себе, и даже не открывали окна, чтобы можно было передать через них.

Здесь звери нападают на людей. Здесь есть вьорты. Конечно, грифонов кранарцы любят больше, чем многих животных: но все равно не совсем доверяют. А может быть уже и совсем не доверяют. Но людям хотя бы интересно, почему тут грифоны?

У Фетты, в конце концов, взяли лекарство. Люди, которые так тяжело болеют, должны же во всем искать надежду, разве нет? Скадда повернула голову набок. Или они просто уже решили умереть, и все? Разве так бывает?

Позвав кличем людей, которых увидела в окне очередного дома, Скадда утоптала лапами небольшой сугроб, встала на него и опять подала знак инариса. Сейчас люди наконец-то отвернулись и опять посмотрели в окно. Один из них открыл форточку: хотя бы так. Но передавать через нее будет ведь неудобно.

— Я знаю, кого вы изображаете, — сказала Скадда, заметив на подоконнике статуэтки. — Это Каммия или Луатта? Наверное, раз с цветком, то Каммия.

Человек в окне медленно кивнул.

— Вы побеждали речки и до сих пор благодарите за это свои лодки. А нас отблагодарить? Мы привезли лекарство, мы живые, у нас есть шерсть, а у лодок нет, как их можно благодарить?

Человек просто неподвижно стоял у окна, и все.

— Скадда, это кранарцы, — сказал Рагнар. — С ними надо несколько иначе.

Подойдя, он с шорохом поудобнее сложил крылья, а потом подал знак инариса и добавил измененным голосом:

— Я тебя сейчас клювом перешибу.

Окно распахнулось, и Скадда очень быстро передала туда свою коробку.

Переночевали в горах: местные жители пустили к себе в коридор.

В Канморну возвратились рано утром, уже совсем без лекарства, и, когда спустились к ее зданиям в серо-синеватых сумерках, в небе появились два красных огня.

Людям Канморны тоже передали лекарство: правда, сородичи. Может, местные так обрадовались, что это привлекло лаохорта? Скадда, приземлившись, посмотрела на Рагнара.

— Я ему понравлюсь, — сказала Скадда. — Потому что я понравилась его человеку, которому не нравится вообще никто.

— Ты его просто замучила, — скрипуче усмехнулся Рагнар. — Как горных кранарцев.

Когда Скадда взлетела к Кранару, от страха начало сжимать горло: но этот страх навязанный, а с настоящим уже боролась много раз.

Как он так держится в воздухе, с этими израненными крыльями: грифон бы не смог, и даже самый настоящий гвардеец.

— Ты теперь вылечишься, — защелкала клювом Скадда, глядя на кровоточащие язвы. — Мы сейчас принесли твоим людям, живущим далеко от всех, лекарство.

Кранар моргнул.

— Ты мне нравишься, хотя ты и страшный, — добавила Скадда. — Ты знаешь много всего интересного, и еще мне очень нравятся некоторые твои люди. А значит, и ты тоже.

Орел смотрел строго и недоверчиво: как Дайгел на тех, кого плохо знает.

Ему тяжело, он совсем ничего не скажет: но зато он слушает. Скадда рассказала ему про школы для зверей, а то кранарцы, наверное, плохо знают про эту задумку. Время от времени била крыльями, словно рассекая ими страх. Кранар казался летающей горой, даже вулканом, с двумя пылающими пещерами-глазами: хотя он на самом деле меньше грифона.

— А твои люди много знают про повадки животных, или им не так интересно, как легонийцам? Я понимаю, что повадки разных видов именно тебе не интересны. Знаю, что ты не любишь животных и другие народы людей.

Кранар наклонил голову набок и моргнул, как будто спрашивая, почему Скадда так решила.

— Потому что Дайгел такой же, как все кранарцы: он тоже не любит чужаков. Но он с ними может жить, хотя и вредный. Мне тоже не все звери нравятся. Например, тавиамы мне не понравились по характеру, но они интересные.

Потом рассказала все, что известно про кранарские обычаи: о лодках-забегаловках, о кранарских легендах, о привычке смотреть на полезное и не смотреть на вредное, о конфетах в виде камней. Чтобы Кранар понимал: зверя можно увлечь кранарской культурой. Огонь в его красных глазах уже казался печным, прирученным и теплым, хотя от страха все хотелось забиться куда-то под камни.

— Какая ты чудна́я, — словно упал кусок горы, и эхо разнеслось повсюду.

Скадда против ветра вскинула уши.

28 елеты, Еса

Статья про вьортов, которую положила Раммелу на стол — словно Лафенграс в ее новом облике. Ведь все то, что люди бы не приняли, пришлось утаить: и оставить только в личных записях.

А сами моллитанцы скрывают вещи и пострашнее.

Так хотела бы высказать Раммелу все, и действительно бы сумела. Но, когда надо высказывать, с трудом находишь в себе решимость, а когда решимость есть, высказывать не надо.

Не хотела вообще идти в НИИ к этому Раммелу, но танер Соллатур сказал, что иначе никак. Ведь именно Раммел Нитур первым захотел исследовать вьортов.

Страницы, перелистываясь под пальцами Раммела, тонко хрустели: словно он этими пальцами перебирал множество тонких костей. Еса накинула куртку на плечи. Хочется укутаться, и чтобы не трогали. Внутри что-то серое, шипящее, словно волны очень медленно стекают по гальке.

Ну, Раммел хотя бы не выведет новый вид вьортов, так-то.

Лицо у него белое, как стены этого кабинета. Будто Раммел от них отделился и ожил: нет, не мог живой человек поступить так с кранарцами, и ярость опять полыхнула в голове, а пальцы выдернули нитку из свитера.

Каково ему знать, что профессору все известно? Есть ли у него хоть кто-то близкий, у этого Раммела? Нужны ли ему вообще близкие?

По стенам кабинета прошла рябь из теней вечнозеленых листьев, и в воздухе почудилась рябь, как от жары — или это замерцало перед глазами от ярости. Тени — как призрачный костер.

— Да, полезно, — бесцветно сказал Раммел, кивая. — Теории любопытные, работайте.

— Хорошо, — ответила Еса. Ровно, спокойно, как недавно с Мартой. — Еще немного допишу. И все.

А Раммел закрыл папку со статьей. Получилась почти что аттестационная работа: мысль мелькнула где-то на чердаке. Пылающем злостью.

Знают ли про Раммела в НИИ? Знает ли Лафенграс?

У всех стран все очень запутанно и сложно, и им приходится скрывать много тяжелых тайн. Это все понятно, только очень грустно от этого, и яростно. Лафенграс очень нравится, она — лаохори Нира, и все-таки она настораживает.

Моллитанцы не ценят творчество, легко его разрушают, а человек — высшее творчество, на самом деле.

— Что-то произошло? — спросил Раммел. — Ты обычно быстрая, заинтересованная, другая.

Смотрит прямо. Глаза — как холодная древесина дуба. Папку протянул. На ней теперь словно чумные следы, и будто тянется по ней гниль. И у него ночевала дома? Он помог? Ему танер Эсети доверял?

— Просто устала очень, — хотя сегодня было мало занятий, на самом деле.

Слова как будто существуют отдельно. Словно давно вынутые из костра угли: в них совсем уже нет никакого смысла. Это дипломатия, наверное. Искусство делать вид, что все хорошо, когда прекрасно знаешь, что лютый ужас кругом творится.

Раммел кивнул в ответ. Как же он все хорошо скрывает: он хоть сколько-то переживает? Но видно на краю стола упаковку с таблетками, успокоительными: забыл убрать. Внутри кольнуло: как раскаленный клинок.

Деревья за окном НИИ — безучастные, и на них светит солнце, а на кого-то из кранарцев — уже нет.

Коридор казался затуманенным, задымленным, и рядом с телефоном Еса сначала просто долго стояла, прислонясь головой к стене. Кто-то проходил мимо, спрашивал, а Еса просто отвечала, что стало немного плохо. Внутренний огонь превращался в воду, давил, душил, как океан, когда летала с Кейнором и смотрела его глазами.

Голос Нира, когда дозвонилась, пробился сквозь грусть и ярость, как солнечный луч — через давящую толщу воды: и будто из этой толщи метнулась к небу. Еса улыбнулась и прижала трубку к щеке.

— Я съел без тебя мороженое, — сказал Нир. — Сырное.

— Бывает такое мороженое? — Еса укрыла эту трубку капюшоном: так совсем уютно, и кажется, что мир ненадолго сузился до маленького личного мира, где точно не бывает никакой рукотворной пакости.

— Теперь не бывает, я его съел.

— Ну, ты не последнее же съел. Подари, — Еса засмеялась.

— Нарисую. Ладно, подарю, подарю.

Нир тоже теперь все знает, от профессора: и его семья точно постарается избегать Раммела. Но совсем ни про какую чуму сейчас не говорили.

— В Аратту повезем продукты, это уже где-то в галензе, — рассказывал Нир. — Не гуманитарку, а так, просто, для продажи. Нам практику хотят поставить пораньше, а то ведь начинают же сейчас по-новому укреплять связи между городами. Ну, кейнорскими.

В трубке — жизнь и краски, а тут все кругом тусклое, и даже солнечные росчерки словно неживые. Словно насмехаются над смертью людей.

Но жизнь переходит и в них, и коридор расцвечивается, воздух в нем становится чище.

— Задумалась?

— Знаешь, — сказала Еса. — Один и тот же пейзаж, интерьер — он разный, когда мы в разном состоянии. Для меня все казалось тусклым, а теперь, с тобой, успокоилась, и уже поярче, понимаешь? Уже все живое.

— Оживляем мир. Без нас бы никто не подумал, что свет какой-то тусклый и грустный. Или, наоборот, радостный. Или что облака бегают.

— Это точно, — ответила Еса.

Тенна Волманур отказалась исследовать дурманный шатер, но это еще ничего не значит.

У некоторых растений на листьях появился серебристый пух, раньше не было. Еса шла, осторожно проводя по ним рукой в перчатке. Спецзащита теперь уже кажется передвижным домиком: пускай и не совсем уютным. Чтобы было поуютнее, Еса с собой маленькую книжку в пакете взяла и положила в карман.

— Она леч-чит! Леч-чит! — кричали тирис. — Мне. Меня кусат-тые гр-рызли.

— Привет, — сказала им Еса и махнула рукой. — А покажете, тут дурманный шатер где-то растет?

Тирис повели за собой вглубь леса, иногда предупреждая о тропах, где часто бродят мохорои или иллаты. В одиночку никогда так далеко не заходила: может, повернуть?

Но и так собралась рисковать.

Дурманный шатер оказался лохматым кустом с красной каймой на листьях, немного похожих на смородинные. А потом Еса тулвангу нашла, уже сама: и сняла респиратор. В новом издании книги о моллитанских растениях запахи были описаны очень ярко, а на самом деле — просто почуялось немного хвойного. И голова закружилась.

Но и похуже удавалось выдержать, когда использовала дар лаохорта: а сейчас не тошнит, хотя бы. Еса быстро надела респиратор, а тирис затрещали на своем языке: удивленно и радостно.

— Не стр-рашно р-разве? — спросила одна из них.

Все кружилось, пока возвращалась к дурманному шатру: по пути пришлось еще и крюк сделать, рядом бродили мохорои, об этом сказали тирис. А когда совсем все поплыло перед глазами, Еса перед дурманным шатром сняла респиратор и чуть не уронила его.

Мягкий, чуть заметный, в нос вливался запах, успокаивал, и скоро голова совсем перестала кружиться. Правда, осталось ощущение, что кто-то повозился в ней.

Надо же! Еса улыбнулась. Дурманный шатер и правда нейтрализует этот яд. А вдруг получится еще и с другими растениями, которые с большого расстояния травят запахами? Откуда, интересно, взялся этот дурманный шатер? Травит местных, нейтрализует тулвангу. Не искусственный точно, он ведь очень давно живет в Долине, узнавала.

И кто описал те запахи так… по-звериному? Ну, хотя, да. Фернейлы, конечно.

Небольшую ветку дурманного шатра Еса положила в пакет.

Лафенграс пришла в общежитие, и девочки сразу повскакивали с кровати и со стула: при этом Нела уронила книжку. А потом потянулась к лисичке.

Лисица что-то сказала: у нее приоткрылась пасть. Еса улыбнулась. Позади Лафенграс ветерок трепал белые полупрозрачные занавески с вплетенными в них лианами домашнего растения: Нела его недавно принесла. У Лафенграс похожие лианы в меху, но сейчас она их прячет, конечно.

— Без обид, — сказала Нела и запустила книжкой в соседку. Тамила отскочила сразу же, и книжка упала, а Лафенграс опять заговорила беззвучно. Страницы зашевелились от ветра.

— Ты не защищалась, поэтому дар не сработал, — сказала Еса.

— Да ты вообще хитрая, — отмахнулась Нела. — Исследует тут лаохортов. Чужих. Может, Еса, ты на меня нападешь, а я буду отбиваться?

Лафенграс подступила к Есе и вскинула уши.

— Это она хочет пообщаться со мной, — весело сообщила Еса. Может, она еще что-то выяснила про вьортов, обещала же проследить? Радость стала вытеснять липкий тревожный ком в горле.

Без разговора с Ниром было бы совсем тяжело.

— Эй, ты, кейнорская, это наша лиса, — раздались веселые голоса девчонок.

— Велосипед тоже мой, но вы им пользуетесь, так-то.

Лафенграс поставила лапы на его сиденье, а потом туда запрыгнула и мордой показала на дверь.

— Лаф, что ты хочешь? — спросила, садясь на пол, Нела. Она поднесла палец к подбородку и нижней губе: всегда так делает, когда задумывается. Ноги скрестила, худые, в коротких штанах: здесь тепло, батареи работают отлично, и из-за солнца кажется, что уже лето. — Ага, она хочет, чтобы ты съездила в Те́мкол, это рядом с Валтандой.

— Выселяет тебя наша лисица, — сказала Тамила и не глядя кинула тапком в потолок. — К самой границе. В Темколе уже даже не Долина.

— Не дождешься, и кровать мою не заберешь, — заметила Еса с усмешкой.

Лафенграс у двери уже помахивала хвостом, звала вперед. Еса махнула девчонкам, вывела велосипед и вышла. А Лафенграс развернулась, и тапок Тамилы сам взлетел над полом, опять ударил по потолку, а когда немного опустился, на подошве виднелось какое-то страшное раздавленное насекомое. Лафенграс подмигнула, и тапок упал.

— Ну не на еду же, лисуль! — крикнула в ответ Тамила.

На автобусе доехали очень быстро, и Лафенграс всю поездку лежала в проходе: а люди то пытались ее погладить, то что-то у нее спросить. Под конец, когда автобус повез по горам, дорога стала очень извилистой: и классно было смотреть на синие скалистые силуэты.

Только горечь от разочарования все травит, как долинные яды.

На склонах росли деревья без листьев, и даже никакой травы между ними не виднелось, лишь снежные пятна. Кое-где спускались в низины елки, как женщины в длинных расширяющихся книзу кранарских платьях. Тут уже совсем близко Кранар.

А когда оказались в актарии Темкола, Лафенграс повела мимо домиков, похожих на белые пряники с красными узорами из клюквенного сока, и Еса за ней поехала на велике по извилистой дороге, прикольной такой: на каждой ямке захватывало дух.

Когда дорога совсем пошла под уклон, уже за актарием, Еса соскочила с велосипеда и повела его вниз. Далеко впереди лес, чуть позолоченный на верхушках солнцем, клонящимся к западу, все равно казался мрачным и даже задумчивым. Вдруг там уже видно Кранар: а люди Лафенграс убивали его.

Такое все красивое: и такое горькое.

Лафи, рыже-закатная, бежала рядом и чуть впереди. Чуждость от нее шла: но, правда, не отталкивающая. Склон все сильнее шел вниз, и велосипед выскальзывал из рук, сам хотел пробежаться. Еса осторожно прошла за Лафенграс по плоскому выступу: а под ним склон совсем делался вертикальным, и деревья росли параллельно земле, что под ногами — словно просто оторвали кусок земли и поставили на ребро, а деревья ничего так и не поняли. По такому склону, конечно, не спустишься никак: но подальше удалось найти пологий спуск.

Трава попадается только сухая, и под стволами встречаются обрывки снега: его все больше и больше, хорошо, что надела нескользящие ботинки. Скоро спустились — а впереди сплошные скалы, и становится все темнее, словно выходит наружу темнота из мыслей. Лафенграс иногда убегает: правда, сразу же возвращается, но кажется время от времени, что бросит она тут, совсем.

Но темнота, когда повернули, вдруг расступилась: ущелье врезалось в нее, как окаменевший солнечный луч. Дыхание замерло, и замерли пылинки в солнечном свете. Кто-то, кажется, раздвинул гору и открыл в ней дорогу к солнцу.

Лафенграс метнулась вперед, на камни, и остановилась: свет, казалось, проходил прямо сквозь нее, мягкости придавая ее чертам, и она стояла, будто солнечный блик, который принял облик лисички и ожил. А камни в сравнении с ней выглядели очень резкими. Мелькнули снова мысли про Кранар, про чуму, и померещилось, что разорвали здесь гору надвое, как добычу, а камни в ущелье — окаменевшие внутренности.

Еса достала тетрадку: ну вот, а камеру забыла, хотя, наверное, она бы здесь пригодилась. А ущелье, когда Еса приблизилась к Лафенграс, показалось совсем ненастоящим, словно оно спустилось сюда с планеты, ближайшей к солнцу. До камней дотронулась: шершавых и горячих, словно где-то под ними есть жизнь, и это именно она дает тепло.

Еса показала на Лафенграс, а потом обвела вокруг себя рукой. Лафенграс замотала головой: получается, это совсем не ее земля? Если она правильно поняла этот жест.

Границу перешла. И на этот раз правда незаконно. Ну, так даже прикольно, отчасти. Лафенграс, как лаохори, знает, где пройти и как не попасться здесь никому.

Когда Еса шагнула вперед, померещилось, что сейчас из-под ног покатятся камни. Сразу поддержала себя улыбкой и погладила камень, словно и правда он живой. Лисица отправилась вдоль ущелья — или, скорее, расселины — а Еса осталась на месте, следя за Лафенграс очень внимательно.

К синнаяре приблизились олени, протянули к ней головы, что-то сказали на своем языке. Они вздрагивали, сторонились лису, но не убегали, и на бархатистых ушах у них играл свет, поблескивал на носах.

Еса взялась рукой за каменную стену, словно за звериный загривок, и осторожно осмотрелась. Людей здесь, рядом с Моллитаном, умерло очень много. Тут точно есть вьорты.

Ветер свистел в расселине, словно напевая старинную песню на легком духовом инструменте: может быть, кранарскую песню по умершим. Волосы всколыхнуло, в лицо их бросило. А Лафенграс подняла голову и вздыбила шерсть.

Еса тоже посмотрела вверх. Далеко впереди, дальше Лафенграс и оленей, прямо по отвесной стене ущелья шло существо, лохматое, вроде лани, но у него виднелись клыки, и шерсть превращалась то в камень, то в траву.

Олени пристально наблюдали за вьортом. Лафенграс опять повернулась к зверям и пасть приоткрыла, а олени сразу же навострили уши. Потом двое из них ушли вперед, к вьорту, а он, спустившись, протянул к оленям морду и их боднул.

Еса спряталась за валун, и Лафенграс сразу же подбежала к Есе. Вьорт, получается, еще не изменился из-за нее, а Лафенграс за ним и правда просто следит. Вьорт боится к ней подходить, потому что олений, травоядный? Он еще и какой-то полупрозрачный, скалы сквозь него просвечивают, и даже виднеются кости: но вьорт не раненый совсем и не озлобленный.

К вьорту еще подходили олени, говорили ему о чем-то, а у него не шевелилась пасть, и он просто принюхивался к зверям, ходил вокруг них и иногда, как олененок, игриво наскакивал. Недавно появился и другой олений вьорт, в Алеарте, и Эрцог его сумел убить: но тот был очень опасный, конечно.

Звери отошли от вьорта, и их уши поникли. Потом олени подступили к Лафенграс поближе и замерли: кто-то ногу приподнял, кто-то уши отвел назад, виновато. С вьортом они поговорить совсем не могут, и им одиноко, а с Лафенграс у них есть общее. Еса погладила живой мох на камне.

А если Лафенграс с кем-то еще сумеет связаться?

Кроме Луи. Он ведь ее зверь: сомнений нет никаких. Лафенграс это ущелье, получается, забирает себе: иначе почему так исчезает вьорт, хотя лисица его совсем не гоняла? Неужели она связывается с оленями? Может, раз у Лафенграс уже есть зверь, она и с другими животными сумеет теперь укрепить связь?

Одна олениха что-то сказала своим сородичам и наклонила голову, а вьорт стал таять в воздухе: будто он сливался с солнечными лучами. Лафенграс повернула голову набок, и в ее удивленных глазах на миг мелькнули зрачки. Медленно, как осенние листья, по камням рассыпались кости.

Легкая грусть коснулась, как ветерок. Не было у него тут никакого будущего, так-то.

Олениха, которая говорила со стадом, подступила совсем близко, а Лафенграс ей что-то произнесла, и олениха потянулась к тетрадке Есы.

— Ты умеешь писать? — Еса села на корточки.

«Слова Лафенграс. Помогаю. Кранару, — корявые очень буквы, но так здорово, что здесь, в глубинке, ее научили письму. — Но не стала. Гнать. Вьорта. А следила».

Потом олениха на буквы взглянула внимательнее: то левым глазом, то правым, наклоняя голову.

«Ванта, — записала потом олениха и указала на себя копытом. — Люди. Научили. Писать. Я просила. А Луи. Моего олененка. Учил читать».

Совсем не удивительно, так-то. Еса надела перчатку и осторожно погладила олениху: умную такую, спокойную.

«Лафенграс. Хорошая. Много рассказывает. Про Долину. Интересная. Вьорт не нужен. Было интересно. Сначала. А он глупый. Я сказала, его надо бросить. Забыть. И он исчез. Надо говорить с Лафенграс только. Все».

И, когда ускакали олени, Еса написала для Лафенграс — мелкими буквами, словно шепотом:

«Они же смогут стать твоими, эти звери. Если уже не стали».

От этой мысли радость засияла солнышком, но Лафенграс сначала кивнула, а потом замотала головой.

«Потому что эта земля должна быть кранарской? Но, если ты у него отбирать ее не хочешь, пусть олени тогда уйдут к тебе. Или ты со зверями не хочешь больше связываться?»

Лафенграс кивнула.

«Но они тебе нравятся».

Кивнула опять.

«Ты со всеми зверями так можешь теперь связаться?»

Лафенграс помотала головой.

Очень сильно удается понять ее, на самом деле. Не рассказывала, например, своим друзьям, что связана с Кейнором и что нравятся аалсоты: всегда ведь боишься сказать о чем-то, что отличается от мнения большинства. А особенно от мнения того большинства, которое тебе очень дорого. Лафенграс намного сильнее характером, она лаохори, но трудно выступить против многих, даже если ты сильный.

У ее человека, Нира, есть поддержка. А у нее? Она считает, что все сородичи ее не примут. К тому же люди ее уже отвергали.

«Послушай, а если еще появятся синнаяры? Ведь прирожденный лаохорт может им стать, синнаяром? А если зародится новый синнаяр: например, в Гахарите?»

Лафенграс наклонила голову, взъерошила мех, и искры пробежали по ее загривку, маскируясь под свет закатного солнца.

«Ты все-таки для лаохорта очень неуверенная. Но ты же классная, у тебя такая отличная сущность».

Лафенграс вздернула голову, открыла пасть, и скоро перед Есой села тирис.

— Позвала. Зач-чем? — она взволнованно глянула на Лафенграс, от страха топорща черно-зеленые перья. Еса эту птицу поскорее погладила. — Попр-росила сказать. Говор-рит, «Не знаеш-чь, не упор-рствуешь ли в без… безумии». Это ч-что?

— А, это я поняла, — ответила Еса. — Спасибо тебе большое.

И тирис поспешила улететь, а Еса записала:

«Если ты об этом задумываешься, ты уже не безумная. Да, ты не совсем безопасная, но безопасного нет. И лекарства, и машины — это все когда-то было очень новым. Они все иногда вредят, но при этом приносят столько хорошего, что жить без них нельзя. Без тебя тоже».

Лафенграс махнула хвостом: на его кончике появились лозы, и сразу же этот кончик спрятался за валуном.

«Ты нужна этим оленям, — написала Еса и глянула на Лафенграс, а потом на тающие кости вьорта. Жаль все-таки: но небезопасно с ним рядом жить. — Ты сама видела, как нужна. Не бросай их».

Лафенграс отвернулась и поспешила прочь, а руки, держащие листок, показались слабыми.

Если с тобой не согласились, это не значит, что не выслушали, правда? Луи как раз о таком ведь и говорил. Может, Лафенграс на будущее о чем-то задумалась и просто не признаёт это вслух.

На следующий день тенна Волманур попросила задержаться после пары: и Еса махнула рукой девчонкам. Ага, не зря ей все-таки оставила дурманный шатер.

— Почитала я про этот твой шатер, — сказала тенна Волманур, пряча журнал про вышивку. Радостное ожидание встрепенулось птичкой. — Хорошо, его изучим, и все, но сейчас не в этом дело. Хотели с тобой поговорить. Чем ты таким измучила Шорис Гленхол, что она сюда приехала и прислала ко мне птицу?

Никого и не хотела мучить.

— Про бармелы, наверное, — обрадовалась Еса. — Это связано с нашей конференцией. Ну, на которую я ездила.

Тенна Волманур покачала головой: она ведь отлично знает, что на той конференции совсем не про бармелы пришлось докладывать.

Еса, выйдя, помчалась по коридору, что казался бесконечным, а потом по лестнице: и куртку накидывала на ходу. Шорис, конечно, в первую очередь сюда приехала, чтобы встретиться с Алодисом Гремиором, главой Лафенграс, но так здорово, что она нашла время для универа.

— Погрей ладони, — сказала Шорис, когда Еса с ней встретилась у торца здания. — Для людей тут холодно.

Тирниска не ослушалась, конечно, и погрела руку об ее теплую шкуру. Когда ветер раздул мех на шее Шорис, на коже стали заметны мелкие шрамы: очень много порезов.

А потом под лиственными деревьями Еса укрылась вместе с львицей от дождя, и Шорис рассказала, что моллитанцы заменят нимлингов на сумеречниц.

— Несправедливо, что нимлингов никто не мог наказать за преступления, — говорила Шорис. — И не хотел. На самом деле я не просто пришла тебе про них рассказать, я еще хочу тебя отблагодарить. Луи без тебя мог погибнуть в Талис, я знаю.

Еса заулыбалась. Неловко, так-то. Совсем не для этого помогала ему. Но ладно, Шорис же предлагает, все-таки.

— Тебе раньше не разрешали в Кайрис, я знаю, — сказала Шорис. — В ту страну скоро отправится аалсота. Туда собралась Олла Аверанг, советница Тернески, и еще много разных, а зачем они точно летят, не знаю. Я могу попросить, чтобы тебя туда взяли. А билеты в Кейнор из Моллитана и обратно уже будут в половину цены, чтобы страны объединять.

При Единстве Легонии почему-то такого не было.

Еса не удержалась и обняла ее, и инарис развеялся — пустота осталась в руках. Да, у Шорис же голова пониже, чем иллюзорная, точно. Шорис, когда Еса по-настоящему ее обхватила, ткнулась носом Есе в плечо.

Холодный ветерок обнял: северо-западный, кайрисский. Шорис прищурила светло-зеленые, мятного оттенка, глаза.

— Тебя нимлинги так покусали за шею? — спросила Еса.

— Да стая была маленькая. Ничего, — ответила Шорис, когда Еса ее отпустила и вернула инарис. — Я поняла, как с ними быть.

А еще в Кайрис бармелов ведь много, и моллитанцам можно будет связаться с кайрисцами насчет лекарства: чтобы получить побольше сырья, побольше развести сортов бармелов. Может, кайрисцы и сами начнут эти растения всерьез исследовать.

Конечно, опять занятия пропускать — но не на месяц же, и даже не на десять дней. Кто-то прогуливает и больше, и вообще это все для науки, так-то.

2 лартана, Эрцог

За окнами трамвая разворачивались от белых граней к сине-теневым экерийские высотки. Дома окунались в зелень и выныривали, и чудилось, что они бежали вслед за трамваем, играя в сосново-кипарисовых полях. А иногда мелькали деревья без листьев, точно огромные перекати-поле.

Луи сидел рядом, на свободном месте для колясок.

— Как оно? — спросил один из попутчиков. — Что видели в дальних льетах?

Мелькнули, царапаясь в окно трамвая, миндальные и абрикосовые ветки в белых цветах.

— Отлично там, — ответил Эрцог измененным голосом. — Деревья точь-в-точь такие же, но не в цветах, а в сугробах.

— Про нас что говорят? — спросила женщина. — Про кейнорцев.

— Если честно, я только про зверей узнавал.

Солнце обдало светом, как невесомой жгучей волной, и тут же спряталось за дома. На остановках заходили еще люди, приносили с собой новые запахи — еды, сигарет, бензина, дерева, чего-то прогорклого, иногда и свежести. Собаки ворчали, а у кошек, которых вели на шлейках или несли на плечах, вставала шерсть дыбом. Правда, собаки скоро начали спрашивать:

— Что чуяли в Гахарите? Как пахнет Моллитан?

Луи лучше разбирается в запахах. Эрцог толкнул его лапой, а он прищурился и ответил:

— Мне лень.

Вышли вместе на конечной, в актарии. К северу, отделенная сеткой от черешневых садов, начиналась одна из территорий Эрцога — самая отличная и историческая, к ней принадлежит и Вязовый полуостров, и Нальменова скала.

В придорожном киоске Эрцог ненадолго стащил газету, чтобы проверить новости. Ага, написали про Гахарит — о том, что там гостят басмаданцы. На днях их уже повезут обратно в Хадиер.

А еще напечатали, что Угулвунут и вожак волков-гвардейцев Гахарита приходили к Хале Фенат поговорить о Саа-Дене. Гахарит с ним опять торгует мясом диких животных, пускай уже и законно. Звери забеспокоились, не начнут ли гахаритцы снова охотиться слишком много — теперь еще и для Басмадана. Эрцог прочитал про все это Луи, а он ничего не сказал.

Во Флорент копытных повезли как посланников, а для Саа-Дена они, значит, еда? Они не должны кормить заморских людей.

Когда добрались до леса, пыль на обочинах вскинулась под ветром, как голова огромного ганрода. Ничего, все удастся решить. А с Луи говорить на этот счет бесполезно, он уже отказался от идеи, что людям надо ограничить торговлю с Саа-Деном, и будет стоять на своем. Да, ясно, что торговля двух государств — не звериное дело. На первый взгляд. А на второй — они же торгуют зверями. До чего еще додумаются гахаритцы и сохранят ли они правда уважение к природе?

Веннта здесь знакомая, и легко удается понять, где какой ориентир. Севернее — озеро, где водится красный осетр. Полуостров — на западе. Вяз, дерево Лиери, куда Луи водил своих львят — северо-восточнее. А территория Луи — к востоку отсюда.

Из леса по-свободному пахло хвоей, пятнистыми оленями и лисами. Лапы точно наполнились силой, и Эрцог развернулся к Луи.

— Давай быстрей отсюда, а то в морду вцеплюсь. Моя земля, — и, усмехнувшись, поддел его мордой под подбородок. Луи вывернулся и оскалился, потом укусил за нос и, весело фыркнув по-келарсьи, ушел восточнее. Эрцог — вперед.

Молодая жизнь сражалась со старой палой листвой, раздвигала ее, заслоняла, комкала, прорывалась остриями-когтями трав или шляпками зимних грибов. В тени белели подснежники, а на солнце раскрывались желтые остро пахнущие ли́скоры. Мятые папоротники будто крались между стволов, извивались листья-спирали аксулы и виднелись листья лемки, похожие на лапы. Иногда впереди через безлистье мелькали белые цветущие дикие абрикосы и сливы — точно на них выросли облака вместо крон.

Львиных запахов не нашел, лишь келарсьи — ага, молодые звери из стаи, живущей у озера, иногда нарушают границы. Правда, границ уже давно не было, и теперь Эрцог их отметил, а местные сороки чуть позже сообщили:

— Лев здесь был! Молодой, крупный, ходил в конце зимы, но как услышал, как ты разобрался с вьортом, так ушел.

Эрцог недовольно развел ушами. Теперь они что, начнут бояться драк? Сначала Луи мешал, когда их запретил, а теперь и это. Не интересно.

Территорию обходил до вечера. Иногда катался на траве и листьях, делился с ними запахами своей самой большой территории, ее разных стран и льет — вдруг какие-то сбереглись под мехом. А личная земля поделилась своими запахами, уютно-шероховатым почвенным, пряными лиственными, прохладно-терпким хвойным.

Волками пахло гораздо меньше, чем раньше. Эрцог отыскал данхов, поздоровался, а они удрали. Потрогал лапой ленивых после спячки краящеров, выследил черноспинного оленя и кинулся. Догнав в два прыжка, свалил и перекувыркнулся с ним через голову, при этом копытом получил в шею. Олень поднялся, но Эрцог успел схватить его за шею. Скоро опять повалил.

— Только пришел… и нападать, — возмущался олень. — Съешь вон… пятнистого… мяса больше…

Эрцог перекусил черноспинным оленем, даже не прячась. Мысли стали менее отчетливыми, и возникла ярость, но теперь ее удавалось осознавать — и сдерживать. Когда мимо проскочили куницы, их на миг захотелось атаковать, но Эрцог не напряг ни когтя.

После еды лапы понесли севернее, мимо земли келарсов и земли Юлали — отчасти она пересекается с личной землей. К речке — и к Ивири. В вечернем густеющем воздухе, что пропитался запахом согретой солнцем хвои, Эрцог все старался уловить хотя бы обрывки запаха львицы.

У своих границ она бродила лишь утром. И это был точно ее запах. Свежий, легкий, кружащий голову, а особенно четкий — на камне. Эрцог вскинул голову, приоткрыл пасть, чтобы получше его уловить. Нос подергивался, и вырывалось дробное нетерпеливое ворчание, как при охоте на птицу.

Ушел еще севернее, и солнце все реже пробивалось теперь через ветки — точно оттеснил его со своей земли, победил. Ивири тоже как будто прогоняла мешающий свет — дергала из-за него ушами, и он исчезал, так забавно. А скоро засветилась бледная растущая луна, и ветви будто бы царапали ее сучьями, напоминающими когти.

Снова легкий и притягивающий запах львицы — левее. Уже намного свежей. Ага. Она здесь.

Ивири сидела на берегу речки. Вскочив, она потянулась — так же плавно, как накатывала на песок волна.

— Как ты все-таки ловила драконов? — поинтересовался, подбежав к Ивири, Эрцог. Рядом с ней окутало зовущим теплом — а Ивири плеснула по воде лапой.

Эрцог повел кончиком хвоста.

— Ты опять ходила на мою территорию, а еще рвала там мой лимонник.

— Рвала, — ответила Ивири и гордо вздернула морду. — И что.

По ее шерсти скользил свет растущей луны — а ведь Ивири не сказала, что лунный свет ей нравится. И все равно ему можно к ней притрагиваться. Эрцог лизнул ее в щеку — и запах львицы сразу стал еще ярче. Ивири прищурила глаза и тут же широко их раскрыла, несерьезно возмущаясь.

— Ты наглый кот, — сказала она, приподняв лапу.

И толкнула в реку. Эрцог отскочил, а затем резко кинулся к львице навстречу, повалил ее в траву и, играя, убежал. Когда опять приблизился, Ивири обхватила передними лапами и утащила к себе.

— Ты мне сразу понравился, — сказала Ивири. — Но я тебя боялась. Но мне все равно никто больше был не нужен. Я всех била по морде, кто сюда ходил.

Обнюхал ее морду — от носа ко лбу. Ивири провела носом по щеке, и мысли про все остальное ушли подальше. Главное — не терять контроль. Правда, нет сейчас никакой злости. Да, есть азарт — но теплый, изучающий.

— Я буду убегать, но не всерьез, — сказала Ивири. — Просто так интереснее.

Утром даже яркое солнце казалось отличным. Все вокруг хотя и размывалось от света, но в то же время смотрелось очень здоровским, свежим и чистым, и, несмотря на усталость, внутри появилась незнакомая уверенная сила. Эрцог поймал и принес своей львице крупного тенатта, а когда лег с ней рядом, ощутил, как она уложила голову на шею.

— Мы все равно друг друга рано или поздно потеряем, но зачем терять сразу же? — сказала Ивири. — Все-таки я хочу потерять тебя как можно позже.

— А я тебя вообще терять не хочу.

— И Ориенту, — Ивири прищурилась.

— Точно. Давай еще тебе про нее расскажу.

Она, навострив уши, послушала о разных льетах — и странах. Сама Ивири уже успела рассказать, как ловила драконов — загоняла туда, где воздушные потоки им только мешали. Оказалось, она отлично разбирается в этих потоках. А когда Эрцог стал рассказывать про Гахарит, то отметил, что Ивири знает о нем и побольше.

— А то, — Ивири потянула за шерсть на щеке Эрцога. — Гахаритцы думали, когда-то давно жили большие насекомые, что не боялись и снега. И мыши были огромные.

— Они, наверное, съедали семена всех деревьев?

— Как раз все так. Новые ели и сосны не росли, пока Бал Ханут, один такой древний человек, не превратил шишки в ежей. Они всю зиму боролись с насекомыми и мышами, и с тех пор насекомые боятся зимы и впадают в спячку, мыши стали маленькими, а ежи, раз они так поработали зимой, стали в это время отдыхать и превращаться обратно в шишки.

— Это они принесли с островов? — Эрцог повел ухом. — Гахаритцы же могли прийти с Рундальеров.

— Может, на Рундальерах именно так все и происходило, — с усмешкой ответила Ивири. — Здорово.

Она ровесница, и известно, что лев у нее раньше был — его убили за территорию, вот Ивири и сбежала сюда. И были котята.

— Хочу, чтобы у тебя появились мои котята, — сейчас даже поверилось, что они могут быть. — А что с твоими случилось? Если бы они остались, я бы забрал их себе.

— У меня было трое, и, когда я их носила, я ушла с земли, которую захватил чужак. Они дожили до полугода, я их еще ничему не могла научить, просто кормила их и с ними играла. Иногда удивлялась — я была одна, и тут такие меховые комки. Потом, когда я была на охоте, тот чужак пришел на мою новую землю и убил котят. Выследил. Хотел избавиться от крови соперника.

Эрцог выпустил когти.

— Лучше бы дождался, когда они вырастут, и сразился бы с ними. Трус.

— Думаю, раз я потеряла тогда львят, значит, заберу кого-то, кто потеряет мать. Может, даже тахрят.

— Хвост откусят. Ты видела их клыки? А я такой клык даже выбил.

Много ей еще рассказал, и она тоже рассказала разные легенды, а потом, когда в мех еще сильней впитался ее запах и запах прибрежных трав, уснул, свернувшись клубком рядом с Ивири,

Эрцог проснулся за полдень и, учуяв пятнистых оленей, от нетерпения забил хвостом по листве. Слишком проголодался.

Как раз и хорошо, что голодный — надо и сейчас воспринимать их в первую очередь как просто живых существ. Как подданных. Ага.

А еще добыча все-таки есть — припрятал же остатки черноспинного оленя.

Эрцог перед тем, как подняться, провел носом по подбородку Ивири — в ответ она мурлыкнула, запрокинула голову и поджала передние лапы.

Затем Эрцог прокрался вдоль берега к оленям. То и дело усиливался азарт — яростный, хищнический, никакого тепла, как с Ивири, а лишь жаркая голодная злость.

Лишь проследить за ними, и все. Получше узнать про повадки.

Чтобы отвлечься, Эрцог подкинул шишку, и правда похожую на ежа. Ивири такая забавная.

Ветер все еще дул со стороны пятнистых оленей. Они объедали побеги и почки прибрежных кустов — две самки и самец. Интересно, а как они играют? Хищники, играя, представляют охоту или драку, а травоядные — только драку за самок? Как же тогда играют их самки?

В копытных всегда есть напряжение, даже когда они просто пасутся. Все они составлены из острых углов, в каждой черте — настороженность, страх.

Правда, страх у них особый. Они же не могут постоянно бояться — тогда они просто умрут.

Эрцог пригнулся сильнее, чтобы слиться с тенями и палой листвой. Вырвались когти. И втянулись.

Звери зашли прямо в воду — и вспомнилось стадо Фалунна. Это еще здорово, что местных оленей не тянет к дельфинам. А вообще известно, что морскую рыбу и крабов они едят.

Речка шуршала и бурлила под копытами, в воде растекались круги, и в них размытое небо мешалось с зеленью и серостью веток. Олени то и дело разворачивали к берегу прямоугольные морды, дергали ушами — трусливо.

Нет, они не трусливые, просто у них вечно внутри напряжение — которое подсказывает мчаться и спасать жизнь, когда нужно. Просто с расчетом, без настоящего страха. Трусливый умрет первым. Это логично, но хищникам всегда было проще считать их трусами, низшими.

Оказывается, они до самых глаз погружают морды в речку — им что, удобно так пить? Эрцог вскинул уши. Да еще и подолгу пьют, держа нос в воде. Какие забавные. А может, они так что-то едят? Какие-нибудь водоросли или мелких рыб. Один из оленей, вытащив голову, потряс ею, и у него смешно захлопали уши.

Движения у них резкие, порывистые — совсем чужие. А вот все кошки — плавные, особенно самки.

Олени выбрались на берег — и поскакали, высоко вскидывая тонкие ноги. Да они прыгают прямо как кузнечики, и так забавно радуются всей этой новой траве и листьям. Они вообще-то не очень игривые, и тем более не играют при хищниках — обычно просто пасутся, разговаривают и убегают. Но сейчас им здорово.

А еще за ними следит отличный охотник, который себя не выдает, вот они и расслабились. Вернее, сейчас — не охотник. Просто будущий тирниск.

Нужно еще за ганродами так проследить. И надо придумать испытания для новых ганродов-гвардейцев. Сейчас мысли очень чистые, отчетливые — как никогда. Испытания боем, уроки бега по лесам — и еще надо придумать им совместные испытания с волками, чтобы волки учились получше отбиваться от преступников-ганродов.

А у местных животных есть идеи насчет республики, как у гахаритских? Луи говорил, что некоторые кейнорские звери хотели голосовать за Фелана. Что они в нем нашли? Пообещал отменить охоту людей, ага, вот только это ничуть не сработает.

Эрцог, подобравшись к воде, принюхался — что они тут ели, водоросли? Точно — на берегу есть небольшие обрывки водных растений, от которых чуть пахнет оленями.

Когда Эрцог вышел к этим зверям, одна из самок попятилась, а другая вместе с самцом шагнула вперед, вздернув уши.

— Не буду я сейчас охотиться, — сказал Эрцог. — Я просто окончательно понял, что вы вообще не трусливые.

Вот-вот сорвутся и убегут. Кажется, ноги у них совсем не сгибаются. Какие-то шерстяные ветки.

— И очень интересные, — добавил Эрцог. — В звериных школах вы столько всего можете рассказать. Для нас, хищников, вы чужие и непонятные, но будет здорово узнать, как вы общаетесь, как играете, о чем друг другу рассказываете, например.

На оленьих ушах задрожали шерстинки от ветра.

С ними не очень уютно. Совсем другие. И все-таки — интересные и нужные.

— Я ходил раньше к морю, — тихо сказал олень. — Но я даже крабов уже не ем, и совсем не общаюсь с дельфинами.

— Эй, да общайся, чего ты. Если тебе интересен океан или там речки — отлично. Ныряй, добывай какие-нибудь водоросли, чтобы их люди исследовали. Я заметил, как вы здорово задерживаете дыхание.

— Ты меня вместе с этими водорослями съешь, — олень нагнул голову.

— Водоросли мерзкие, — ответил Эрцог. — Так что ешь их больше, и я тебя точно не съем, — и сразу вспомнился разговор с Лафенграс. — Слушай, а ты видел трепангов? Здесь же они тоже водятся.

— Они похожи на гусениц, — фыркнул олень и потряс головой. — Ужас.

— Сейчас опять скажет, что мы трусливые. Что мы боимся гусениц, — проговорила олениха. — Все они считают…

Точно. Гусеницы съедают листья и поэтому злят травоядных — об этом говорил, если правильно запомнил, какой-то лось в Гахарите.

— Конечно, гусеницы вам не нравятся, они же портят вам еду, — сказал Эрцог. — А еще горькие, наверное? Попадаются на язык — и потом никак заесть их не можешь.

Бывает точно так же, когда на мясо попадает желчь. Хм, об этом при оленях точно не нужно упоминать.

Олени дернули ушами — одновременно.

— Ты все равно нас когда-то съешь, — сказала олениха. — Это правильно. И зачем нам общаться? Не мучайте нас и не лезьте к нам, пока не захотите есть. Зачем учить сородичей нашим мирным повадкам?

— Чтобы хищники не думали, будто вы слишком чужие, и чтобы они вас уважали. Чтобы не мучили, вот именно, — Эрцог направил вперед уши и вибриссы. — Чтобы знали — вы тоже интересуетесь, исследуете, играете и можете подолгу держать морды под водой. Это же чудно.

— А ты в Алеарте… — проговорил олень и осекся.

— Конечно, мы останемся друг для друга соперниками, — добавил Эрцог. — Хищники и травоядные, имею в виду — но достойными соперниками. Дружить нам по-настоящему невозможно, а уважать друг друга — вот это надо. Мы все сейчас по-новому осознаём мир. Как раньше уже не будет.

— А республика может быть? — спросил олень и тут же прижал уши.

— Нет, за это я съем, — ответил Эрцог. И выдвинулись когти. А, ладно — все равно этот разговор был полезный, все-таки.

Уходя, олени часто оборачивались. А скоро подкралась Ивири.

— Тирнискам трудно, — сказала она. — Всегда надо общаться с какими-то оленями.

— А осведомителям — с какими-то драконами, — Эрцог боднул Ивири в лоб, а ее язык легко царапнул щеку и ухо.

— Мне нравятся олени только на вкус, — Ивири повела мордой в сторону уходящих зверей. — У них есть свои интересы? Я думала, им интересна только трава.

— Ну вот, не только, — ответил Эрцог. — И не только наземная.

Из-за того, что сказал о драконах, вспомнился Саа-Ден. В Гахарит до конца испытательного срока попасть уже не получится, но есть все-таки способ на него повлиять.

— Слушай, — Эрцог направил уши и вибриссы в сторону Ивири. Даже те вибриссы, что на лапах, дернулись к ней. — А как ты подружилась с сойками? Я тут подумал, пусть они добудут листки бумаги и ручку.

— Покажу, как подружилась, — сказала Ивири и выскочила на поляну.

Потом тихо и дробно заворчала, при этом смешно подергивая носом, и скоро над ней начали кружиться сойки. Ивири подпрыгнула, красиво вытянула вверх лапы и с легкостью коснулась хвоста одной из птиц. Как только она мягко приземлилась, рядом с ней приземлилась и сойка.

— Она нас легко ловит, но не убивает, — свистнула птица и, глянув на Эрцога, прикрыла глаза прозрачными веками. — А ты не съешь? Но Ивири нас съесть все равно не даст.

— Нет, отправлю за письменными штуками, — ответил Эрцог. — А потом к Раммелу, он тоже вас не съест.

Сойка возвратилась очень быстро, и Эрцог начал письмо для главы Гахарита. Хала Фенат, в конце концов, уже убедилась, что звериные придумки бывают отличными.

«Я знаю, что вы все равно будете торговать с Саа-Деном, но эта торговля отчасти затрагивает и нас. В последнее время мои подданные становятся посланниками в странах за океанами, но при этом в других заокеанских странах разумных зверей едят. Это неправильно. Еще гахаритские звери могут подумать, что вы не сдержите обещание, и что голосование было напрасным. Своих неразумных зверей и птиц можете отправлять в Саа-Ден, но я против, чтобы туда посылали мясо и шкуры лесных жителей. Вы, люди, уже соглашались на то, чтобы звери отчасти вмешивались в вашу политику. Луи придумал голосование для зверей, и это сработало. В общем, подумай, Хала».

Эрцог отмахнулся лапой от жуков и приписал:

«И еще, если не согласишься, пускай тогда гвардейцы-волки проверяют грузы для Саа-Дена. Волков не удастся подкупить — они помнят, как в Саа-Ден собирались продать шкуры их сородичей. Пусть они своим нюхом определяют, не везут ли люди слишком много мяса и шкур, и нет ли чего-то запрещенного. Для этого в Гахарит можно будет даже привезти кейнорских волков, их все равно здесь много».

А это правда может сработать. Нюх гвардейцев должен быть не хуже нюха Луи, а люди вряд ли сумеют так перебить запах шкур или мяса, чтобы при этом не испортить груз.

Потом еще надо будет связаться с главой Талис. Но сначала — узнать реакцию Гахарита.

— Что думаешь? — весело спросил Эрцог, отдав письма сойке.

— Это все решать тебе, но я не против, что они продают за океан мясо тех же ганродов, — сказала, потягиваясь, Ивири. — Это же и по законам Легонии не запрещалось, просто некому это было продавать из заокеанских, и все.

— Люди слишком сейчас наглеют, вот в чем дело, — ответил Эрцог.

Сводил свою Ивири к морю, на Вязовый полуостров, и долго лазал там с ней по скалам — при этом морской ветер раздувал львице шерстку и заставлял ее щуриться. Небо укутало серыми облаками, точно на нем от холода выросла зимняя шерсть, пускай сейчас и весна.

Где-то в этих скалах убили друга, теперь не найти.

— Он здорово летал, — сказала Ивири, когда Эрцог вслух вспомнил про Тагала. — Особенно по ущельям.

Ивири забиралась то в одну небольшую пещеру, то в другую — Эрцог разыскивал ее там и успешно ловил. В пещеру, которая понравилась Ивири больше всего, Эрцог натаскал ей сухих трав, а Ивири лизнула в щеку и чуть потянула за усы. Когда она легла на бок, Эрцог задел лапой теплые подушечки ее пальцев.

Ненадолго Эрцог уснул рядом с ней в логове, а потом выбрался наружу, сел на пористый камень и отломал от него сухие раковины улиток. Низко над скалами пронесся сокол с желтыми глазами, и страх исчез так же быстро, как и нахлынул.

Кейнор покружил высоко над головой, присмотрелся, а потом сел поодаль, и Эрцог шагнул к нему поближе. Когда рядом Ивири, бороться со страхом даже проще.

Кейнор не говорил, лишь смотрел. И Эрцог, подойдя, протянул к нему лапу — а вдруг удастся коснуться? Как получилось у Луи с Лафенграс. Все-таки родился и вырос на земле Кейнора, и очень хотел его встретить.

— Я знал, что ты живой, — сказал Эрцог измененным голосом. И усмехнулся.

— Взаимно.

Страх нахлынул вместе с ледяным порывом ветра. А лапа прошла насквозь.

Сокол улетел, зато показалась Талис. Она смотрела желтыми глазами с одной из высоких скал, и Эрцог примчался к ней.

Она приходит сюда помогать Кейнору. Враг, убийца Фернейлов, несколько раз спасала, помогла в Алеарте — да люди тоже такие же разные, в общем-то.

Она наклонила голову — с кисточками, с полосками, с буквой «М» на голове, как у всех мелких кошек. Переступила мягкими лапами. На одном из склонов расправил крылья Тагал. Друг. Пускай и иллюзия. Сделалось легко и тепло.

Эрцог не успел метнуться к другу, как он поднял голову и слился с воздухом.

А на скалах опять замелькали звери — Хагру, вожак стаи, и ее волк Лагера. На боках волков — огромные раны от клыков тахров. Вот эти волки уже лежат в пыли, убитые огромными кошками, а вот еще погибшие волки — из той же стаи.

В горле сдавило от тревоги и жалости.

Значит, все было зря?

«Мы все равно друг друга рано или поздно потеряем. Зачем терять сразу же?»

«Если кто-то боролся и проиграл, то борьба прошла зря?» — а об этом уже говорил Луи, в Моллитане, когда Эрцог нашел умирающий росток березы в долинном лесу.

— Нет, точно не зря, — сказал Эрцог, огрызнувшись. — Не пытайся меня сбить с толку. Я их научил ловить маревок, а они могли этим поделиться с другими волками, и вообще, у этих зверей хотя бы было какое-то счастье.

Перед глазами замелькал речной остров, где Эрцог поселил пагульмов и где потом поселились олени. Там уже пробивалась трава на проталинах, а на ветках появились почки. Пробежала пагульмица с выводком детенышей, проскакали олени. Мгновение — и уже заповедник в степи-алхейре. Животных не видно, кроме самых мелких, но видно на траве свежие следы батахора — и самого зверя вдали. А вот он уже совсем близко.

Это же та знакомая батахорица. Это точно правда? Она живая? Эрцог подался вперед, и хвост заметался. Не обман? Еще у нее очень круглые бока — она ждет детеныша?

— Пусть еще в заповеднике живут зангу. Бронированные такие хищные звери, — эй, все, пусть она и сдержала обещание, но верить ей нельзя. — Слушай. Фернейлов ты ненавидишь. Зачем ты тогда лезешь ко мне? Зачем помогаешь?

— Их глаза напоминают о пожаре и о Ферре, — сказала Талис. — Ненавижу. Но они во многом истребили себя сами. Ты это видишь по Луи. Я давно знаю, как он ко мне относится. К Талис. Многократно слышала об этом от лесных зверей.

У Ферры ведь была огромная территория? Но львы же разобщенные. Значит, общее дело в те времена объединило многих львов, и, получается, все-таки львы могут быть не совсем одиночками. А еще их Ферра бегала на дальние расстояния. Интересно.

Нельзя терять бдительность.

— А ко мне ты только из-за зеленых глаз так относишься, или еще из-за того, что у меня не будет котят? У тебя, между прочим, глаза как у Фернейлов. Люди говорят — оранжевые.

— Мне стало очень одиноко, — сказала Талис. — Так тоже бывает.

— Ты все-таки не мой друг. Та, кто столько от всех скрывает, не может быть настоящим другом.

— Да. И для моих людей тоже, — она усмехнулась. — Что еще хочешь узнать? Я расскажу немного.

— Почему ты не бунтовала с Кейнором полсотни лет назад? — а еще было бы очень здорово, если бы она показала исторические иллюзии.

Привыкать к ней? Еще чего.

— Берегла своих людей. Раненый дракон опасен, но теперь он понял — Кейнор не вернуть. Да и я набралась сил.

— А почему Мьенель от меня отвернулся? Он же все-таки мне помогал, говорил людям, чтобы они относились ко мне нормально. Для чего?

— Мы собирались выяснить, сдашься ли ты, если никто тебя не послушает.

— Как в той талисской сказке про человека, что отвернулся от своего пути, когда встретил трудности? — вспомнил Эрцог. — Значит, Мьенель меня поддерживает?

— Я не могу говорить за Мьенеля, — сказала Талис и убежала.

Неважно. Он все равно предал, и все.

Перед возвращением к Ивири Эрцог проследил со скалы за тем, как пятнистые олени осторожно подходили к морю, вытаскивали копытами клубки водорослей на камни и не ели их, а рассматривали, сравнивали и что-то в них выискивали.

С ними был и тот олень, с кем сегодня общался Эрцог.

3 лартана, Луи

— Можешь забрать, — сказал Луи, положив на стол Тернески пакет, где находилась папка с алдасарскими чертежами аалсот.

Чертежи гидропланов в Моллитан отправил Георг, перед этим договорившись об обмене с людьми из моллитанского ЛОРТа.

Тернески спустя немного времени произнес:

— Спасибо.

— Ты навещал Кайрис? — поинтересовался Луи. — Нужно навестить. И познакомься с саргами: надо ведь налаживать связи не только между людьми разных стран. К тому же сарги обучаемы. Школы, подобные тем, что появятся у нас, можно будет ввести и в Кайрис.

— Ясное дело, — ответил Тернески.

Вряд ли он задумается на самом деле, но стоило ему сказать. В любом случае, саргов должны обучать и дальше.

— Все же слишком масштабное изменение ты придумал, — добавил Тернески. — С этими школами. Ты уж извини, но вряд ли его согласятся принять: даже наши главные вожаки.

— Ваши масштабные изменения затрагивают и животных, — Луи с этими словами развернулся к выходу. — Все честно. Тем более Гелес уже отменял, например, охоту ради шкур. Он лишил людей рабочих мест, здесь же будет все наоборот.

— Мантикору привезут в начале галенза, — сообщил Тернески. — Жаль, что ты так и не передумал.

— Мне было бы не жаль понаблюдать за столь замечательной схваткой. Но понаблюдать я не могу, и у Стража пустыни нет другого такого же отличного соперника. Что же, придется принять участие.

Тем более уже понятно, как можно справиться с этим врагом.

У волчьего логова Луи услышал, как зевнула Ерта и как смялась листва под ее лапами.

— Эта новая стая меня скоро изнутри загрызет, — рявкнув, волчица почесалась. — Что тебе нужно?

— Ты рассказала о моих детенышах всем зверям, в том числе Гелесу, — Луи мягко прошел мимо нее. — Он был тирниском, и, должно быть, ему и вправду надо было знать. За чужих детенышей ты не беспокоишься, это понятно. Однако все должно быть честно. Гелес встречался с моими котятами, так приведи же меня к новым котятам Фелана: они на Тавире, верно? К тому же я их в любом случае не увижу.

В зубах Ерты скрипнула кость и ударилась о почву. Раздался рык.

— Честно, — Ерта фыркнула. — Пошли.

По склону Тавиры Луи взбирался вместе с волчицей не слишком высоко, однако долго: приходилось определять вибриссами дорогу по острым камням.

Пару раз Луи останавливал проходящих мимо муфлонов или кабанов: и внутри возникал азарт. Звери вычерчивали копытами по земле знаки, которым Луи их обучил, и удивленно спрашивали, как такое сумели придумать люди. Луи молчал.

— Ты спрашивал, что нам интересно. Да вроде бы ничего, — сказала муфлоница. — И ничего человеческого.

— А, например, селекция? — Луи повел ухом. — Очень познавательно.

— Трава и так очень вкусная.

— Вы не хотите, чтобы в звериных столовых для вас выращивали еще более вкусную траву? Эти столовые есть в Алеарте и должны быть в Кейноре.

Муфлоны непонимающе забормотали.

Шипение львицы Луи услышал раньше, чем уловил ее запах. Ерта рассказала, что львицу зовут Шата, и Фелан увел ее у Гелеса, после чего нередко его этим дразнил. Львята появились незадолго до смерти Гелеса.

Правил он неплохо. Возможно, с ним удалось бы и достойно подраться.

Шате можно покидать Тавиру. Она принесла сюда котят после того, как Шорис разобралась с гвардеицей, пытавшей Фелана. Шата не отбывает здесь наказание, в отличие от своего льва.

— Удирай, — сказала Шата и тихо, глухо зашипела: казалось, она многократно повторяла первый звук имени Фелана.

— Уж ты-то что тут делаешь? — возмутился знакомый голос филина.

Гвих, который был хорошим другом матери: занятная птица, в свое время к нему привык. Лиери проверяла качество его перьевых ушей.

— Мог бы заметить меня и раньше, — сказал Луи. — Все же твои уши работают не слишком хорошо. Одна видимость, как многие гвардейцы.

— Ты бы мне их оторвал, — пробормотал филин. — Знаю я тебя.

Едва слышно взмахнули его крылья. Шипение утихло, и Луи, поднявшись к пещере, поравнялся с Шатой, чье шипение вновь усилилось и перешло в рык. Пахнет она, конечно, неплохо, к тому же молодая, но в то же время ее запах слишком чужой. И она не интересна.

Тонкие запахи троих львят перебивались соломенным, лиственным и молочным, но все равно чуялось, что котята Фелана отдают чем-то терпко-жестким: смутно схожим с запахом их отца.

Львята завозились в шуршащей подстилке, заворчали, зарявкали: в их голосах уже прослеживались простейшие слова. «Мам», «кусил», «уйди». Пока еще вовсе не хищническая мелочь: впрочем, кто-то из них пытается и шипеть.

— Сколько среди них Ласферов? — спросил Луи, уже чуя приближающегося Фелана: а также Гвиха, который летал именно за ним.

— Хватит тебе одного взрослого Ласфера, — Фелан огрызнулся. Луи лениво повернул к нему голову.

— Мне важно знать, что из себя представляют младшие потомки Регона, — сказал Луи. — Возможно, кто-то из них станет, когда вырастет, неплохим соперником.

— Я не буду собирать твои кости, моему выводку и так будет с кем подраться, — ответил Фелан.

— Я достаточно деспотично отношусь к своим костям и ограничиваю их сильнее, чем гвардейцы — тебя.

— А этот деспотизм тебе поможет, когда я буду дробить их клыками? — с усмешкой ответил Фелан.

— Если тебе это удастся, мои кости временно меня ослушаются, но я обрету власть над твоими, — Луи лег на камни, и Фелану пришлось обходить, чтобы подойти к пещере.

— Думаешь, мой скелет сговорчивее моллитанских растений? А, нет. Надо было сказать — сговорчивее инрикта. Это же он проводил тебя через Долину. Почему, интересно. Ты что, вывел особый сорт огневики, чтобы управлять этим недоразумением?

Под клыками стало слишком не хватать шкуры и мяса какого-нибудь наглого льва. В особенности — Фелана Ласфера. Ему известно об идеях, какими доводилось делиться с Регоном, и сейчас он умело этим пользуется.

Впрочем, пусть.

Так. Он знает и о допросе Эрцога при помощи огневики? Волки и об этом сообщили Ласферам? Или всего лишь совпадение.

— Кто же ты, если мог драться с, как ты говоришь, недоразумением только при помощи Асмирра?

— Я хотел не проверить силу, а поймать его, — ответил Фелан. — Так, чтобы не пострадать при этом. Ты сильный, раз мог сражаться с инриктом во время, когда он был особенно яростным, и я не отрицаю. И ты сильнее меня. В Долину я бы тоже не полез.

— Тебе разве не любопытно? — Луи повернул в его сторону уши.

— Мне не интересно то, что может меня убить. Много чего можно изучать и кроме этого. Ты бы, наверное, бросился и на другие планеты, если бы можно было туда попасть. Провел бы там хоть пару секунд, без воздуха — зато проверил бы, какие там камни.

Азартно сдавило в груди, словно и правда от нехватки воздуха: хотя нет, менять на это всю жизнь не хотел бы.

— Не слишком это было бы умно, пусть это и наука, — добавил Фелан. — Сила важнее для драки за территорию, но за Ориенту стоит драться именно умом. Но да, ты это все понимаешь. Ты же, собираясь учить травоядных в школах, хочешь на самом деле найти особенно разумных, правда? Чтобы от них потом избавиться, как избавился Эрцог?

Голос Фелана прозвучал весело.

— Нет, я собираюсь развить их разум. Но ты бы на моем месте избавился от них, так? Что скажут сами травоядные о своем защитнике, которому не нравится их разум?

— Гвих, а позови их, — сказал Фелан. — А когда Гвих вернется, мы всё обговорим.

Луи, пройдясь рядом с пещерой, узнал при помощи вибрисс о том, какова форма местных камней, и определил узоры мха на их затененных боках: тень была несколько прохладнее освещенной стороны. Россыпи щебня окружали более крупные куски породы: если бы камни были особой формой жизни, крупные куски были бы хищниками. Как правило, их намного меньше.

Возможно, будь они живыми, они бы веками преследовали мелкие камни, а догнав, подминали бы под себя и питались ими, встраивая их тела в свои. Словно что-то дополнилось внутри головы, возникло нечто новое, как будто разыскал проход в ранее неизвестную пещеру: и захватило дух. В серой мути представились зыбкие очертания сталактитов.

Только что придумал миф?

И новый замысел. Способный кое-что изменить.

Мягко шелестнули, складываясь, крылья Гвиха. Луи развернул к Фелану уши, и филин объявил, что посторонних рядом нет.

— Как понимаю, ты не хочешь, чтобы охоту людей на травоядных действительно запретили, — сказал Луи. — Ты просто хочешь использовать эмоции, чтобы переманить копытных на свою сторону. Но, если ты получишь власть, ты не сдержишь обещание. Травоядные будут злиться, но они тянутся к спокойствию, к мирной жизни, и очень скоро все забудут. Ты рассчитываешь на это.

— Если в остальном я буду хорошим правителем, да, так и будет, — ответил Фелан. — Мои планы просто разгадать, я знаю. Люди бы разгадали быстрей, чем я мою кончик хвоста.

— Люди и сами постоянно так делают. Подобные планы срабатывают даже с ними.

— Только люди рано или поздно все-таки поднимают восстания. А травоядные — не должны. Такие, как сейчас — точно. Но даже сейчас они все-таки убивают хищников, хоть и не слишком часто. Что будет, когда они совсем поумнеют? Было бы очень умно, если бы ты правда втайне избавился от самых разумных. Потом бы сказал, что школы себя не оправдали.

— При этом ты, собираясь разочаровать копытных, не прочь спровоцировать их тем самым на новые убийства. Говорят, ты спровоцировал и Мирграна.

— Нельзя спровоцировать того, кто не хочет. От нескольких убийств не так много будет вреда, как от настоящей революции.

— Они все равно поумнеют, — ответил Луи. — Нет смысла это сдерживать. Однако за их растущей разумностью нужно следить, она не должна привести к хаосу. У травоядных есть таланты, есть интересы, о которых они могут не подозревать, если не сталкиваются близко с человеческой культурой и наукой. Таланты никуда не исчезнут, если их не осознать. Они проявятся все равно, только другими способами, искаженными, ранящими разум.

— Да, допустим. И что? Можно же избавиться от таких, как ты говоришь, талантливых.

— Ласферы также отличаются от прочих львов. Самых разумных своих котят ты задавишь, или же задавишь их стремления? Как ты поступишь с собой?

Шата зарычала.

— Разумных видов не должно быть слишком много. Я за свой вид, за его безопасность, — спокойно ответил Фелан.

— Понимаю. Лучше ты останешься разумным и ограничишь всех остальных.

— На то мы и высшие хищники, Луи.

— Если у зверей совершенствуется разум, так и должно быть. Вся жизнь состоит в совершенствовании. В конце концов, будет интересно проследить за тем, каким станет разум зверей.

— Эксперименты Ласферов? — усмехнулся Фелан. Уже ощущались запахи травоядных: их доносил ветер, дующий вверх по склону. — А ты думаешь, сами копытные захотят развиваться? Им же удобнее так, как сейчас. Слишком сильный разум их только слишком сильно встревожит.

— Звери должны решать это сами.

— Может, ты еще и правда дашь им выбирать своих тирнисков? У нас все-таки в какой-то степени монархия, знаешь. Хочешь, чтобы они проголосовали? Знаешь, кого они тогда выберут?

— Как ты относишься к тому, что нашу монархию ограничивают люди? — поинтересовался Луи, шевельнув ухом.

— Я не особо против. Я хочу от людей достойного отношения, и все. И не собираюсь разделять их со зверями. Да, звери будут недовольны людьми, когда ничего не получится и те продолжат охотиться на копытных. Но кейноро-легонийские звери и люди за столетия сильно привыкли друг к другу, и звери все еще боятся вьортов и уважают людей, а люди любят животных. И все.

Образ его мыслей удается понять, но соглашаться с ним не намерен.

Любое решение будет рискованным, разумеется.

Ниже по склону собиралось все больше копытных, и слышались выкрики, обращенные к Фелану: звери говорили, что Фелана здесь держат несправедливо, и сообщали, что просят о нем Шорис и Гвардию.

— Он о нас заботится! Всегда заботился. Отменит охоту! Нас, разумных, не будут трогать!

Вновь эти слова.

К этим животным нет настоящего сочувствия: и все же ощущается что-то мерзкое, будто наступил в помойку. В том, что предлагает Фелан, есть логика, но нет чести. Да, просто дать всем свободу — неразумно. Тем более если дать ее лишь из желания понаблюдать, что из этого выйдет.

Но вспоминаются муфлоны, которых обманул Регон и использовал в своих целях. Любознательные олени из Кранара, Ванта Шиповник. Даже те олени, которые с интересом общались с косатками.

Когда в мыслях, пусть и не всерьез, допустил отказ от идеи школ, ощутилась неправильность. Бросить зверей, не сообщить им, на что они способны? Не защитить? Нет, это все не то. В горле возникло нечто давящее и кислое.

Возможно, в каком-то роде это и есть сочувствие. Которое проявляется по-своему: как говорил Эрцог.

Он был мелким и слабым существом, но Алнир и Кесси позволили ему жить, вырастили и выучили, дали шанс. Ему был дан шанс еще во время рождения, когда погибли сильные инрикты и выжил тот, которого выбросила бы любая другая самка. Так же выбрасывали и Шорис.

Был зол из-за того, что Регон несправедливо поступил с сильными: но то, что случилось с теми муфлонами, не должно было происходить и со слабыми.

— У тирнисков есть власть над зверями, — негромко, чтобы слышал только Фелан, сказал Луи, прохаживаясь рядом с ним. — У Гвардии тоже. Но лишь над тем, как они соблюдают законы. Не над их разумом, не над тем, кто они есть. Мы не должны трогать личность.

— А разве те преступления, что они творят — это не связано со свойствами их личности? — тоже очень тихо спросил Фелан.

Луи медленно сжал лапами камни и так же медленно расслабил кисти.

— Тирнискам и гвардейцам, безусловно, требуется ограничивать подданных. Преступления связаны со свойствами личности, верно. В любом случае, мы направляем развитие личности, когда принуждаем зверей выполнять законы.

— Так почему бы не направить зверей и тут? Просто им не сообщать о том, что они умеют. Не давать возможности понять, тем более они и так не хотят.

— Тирнисков также надо сдерживать в их стремлениях получить больше власти. И им также следует сдерживать свои личные особенности. На мой взгляд, когда звери станут сплоченнее, хаоса будет меньше. Пусть и, безусловно, возникнут новые трудности. Но, если мы станем ограничивать зверей в первую очередь не ради их благополучия, а ради того, чтобы нам избежать трудностей, это не приведет к развитию.

— Да. Я хочу избежать трудностей. Но я хочу в то же время помогать зверям. Лечить их. Все это — тоже трудности, и лишние не нужны.

Пятнистые олени, муфлоны, горные козы, белоноги: собралось уже множество зверей. Их выкрики стали громче.

— Фернейл вернулся! Фернейл тоже травоядным помогал.

— А здесь он нам не помогал, только наших из-за него гвардейцы грызли! За листья мароты и за лопухи.

— Фелан лучше! Луи за охоту людей, и даже на лис. Выбирать надо, конечно, львов. Не надо как в Алеарте.

— Люди нам алфавит дали новый, Луи показал. Смотри, это я пишу, что тут волки охотятся, а тут трава вкусная, а тут рыба плещется.

Луи прищурил глаза и прошелся по краю скалы, Фелан же направился в другую сторону, судя по его мягким шагам.

— Кого из нас вы бы избрали, если бы могли голосовать? — Луи развернулся, и Фелан тоже. Двинулись навстречу друг другу, поравнялись, негромко огрызнулись и вновь разошлись. — Мы оба собираемся изменить жизнь копытных. Шорис и Эрцог — тоже.

Впрочем, Фелан не собирается: однако в то, что сказал Фелан своему сопернику, животные не поверят. Кроме того, Фелан тоже знает о сопернике важные вещи.

И у него есть особый повод избавиться от того, кому известна правда об экспериментах Ласферов. От того, кто сможет, если его приговорят к казни, рассказать о Ласферах многое, раз ему будет нечего терять.

Однако ведь никогда не заставал Фелана за экспериментами. Нечего будет предъявить против него при случае: разве что осведомленность Фелана об экспериментах других Ласферов.

Фелан все же не хочет, чтобы к нему относились подозрительно: поэтому ему не нужно, чтобы животные знали об этой осведомленности. Стоит быть с ним осторожнее, в любом случае. И следует что-то придумать на его счет: вот только его давние преступления не доказать, а новых он не совершал, или же слишком умело их скрыл.

— В дальнейшем на вас будут охотиться меньше, если вы выберете меня, — дополнил Луи, когда голоса копытных притихли. — Впоследствии совсем прекратят охоту. Люди не едят своих друзей. Тех, кого учат, тех, с кем работают. Со мной у вас будут звериные школы: либо же с Эрцогом или Шорис.

— Но это медленное изменение, — сказал Фелан.

— Да, когда это еще будет! — выкрикнули звери. — И люди же могут не согласиться.

— А со мной будет проще, я просто запрещу охоту на вас, как и говорил, — произнес Фелан.

Как будто люди сразу поддержат полную отмену охоты. Но звери склонны верить громким обещаниям.

— Да, и люди не станут охотиться! Они сами этого ждут. Они лучшие!

Понятно.

— Сколько люди им сделали, а они все равно к ним тянутся, — сказал Фелан. — Зачем тебе их разум, это же лучшие подданные.

— Для меня — нет, — ответил Луи. — Глупость меня раздражает.

Недалеко от логова Юлали пахло волками, охранявшими, по их мнению, последнего детеныша-Фернейла. Слышалось, как язык Юлали проходит с легким скрипом то по ее меху, то, с меньшим сопротивлением, по меху львят.

Своих Луи отличил сразу: островатый запах Киоли, более мягкий, но сильный — Таурана. Котята Юлали пахли мягко, спокойно — и совсем по-чужому, не хотелось к ним подходить. Быстрые лапы львят расплескивали воду в лужах, сгребали влажную листву, царапали стволы.

Киоли ушла в сторону, так, что больше ее не удавалось почуять: зато успешно удалось уловить по шорохам, как младшая из Фернейлов села в засаду. Луи спокойно прошел мимо кустов, где шуршали ее лапы. Киоли метнулась вперед через заросли: достаточно проворно, однако Луи уклонился сразу же. Эрцог ей поддавался во время игры, но смысла в этом нет. Ей следует учиться.

— Ты нехорошая добыча, — проворчала Киоли, пытаясь ухватить Луи за лапы. Луи увернулся от всех ее попыток.

Быстро надоело: она пока что не соперница. Луи направился к львиному логову, Киоли же по пути покусывала за лапы, тянула за хвост. Неторопливо подошел Тауран, и ощутилось, как он уткнулся в лапы лбом.

— Папа не дерется, — проворчала Киоли.

— Мне не интересно, — объяснил Луи. — Ты еще не сильная. Вырасти, тогда подеремся.

— Ну и что? Ты же все равно умеешь играть, — Киоли с неприязнью фыркнула. — Эрцогу со мной интересно.

— Разумеется, ему интересно с ровесниками.

— Лучше пусть он расскажет, — угрюмо проворчал Тауран. — Что ты все пристаешь. Пап, ты был на полуострове Харне? Там горы лучшие.

— Лучшие горы в Гахарите, — сказала Киоли, пробежав между передних лап Луи. — А чтобы там выживать и со всеми драться, надо учиться драться сейчас. Не будешь уметь драться — никто тебя не послушает.

— Я тебе объясню, почему в Харне лучшие, — серьезно проговорил Тауран.

Скоро Луи обнюхал морду Юлали; львица же бегло коснулась носа носом и отошла. Ничего общего с Шорис — ни в движениях, ни в запахе. Совершенно чужая, хоть и знаком с ней давно, и ей можно доверять.

Капли упали с веток на голову: Луи отряхнулся от них, лег под деревом и сложил перед собой лапы. Шорис тоже должна была прийти: как раз она вновь вернулась из Кранара.

Чаще не хочется быть с кем-то рядом, хочется отдельную территорию, и только присутствие Шорис никогда не начинает раздражать. При этом и детеныши в какой-то мере нужны. Если бы их вовсе не было, стало бы тускло. С Эрцогом то же самое: с ним не будешь постоянно рядом, и все же неплохо осознавать, что он живет поблизости и с ним есть что обсудить и есть из-за чего подраться.

Сейчас даже изгибы серой мути кажутся отчетливее и чем-то напоминают уютное логово в сумерках. Все же делается по-особенному тепло, когда понимаешь, что кто-то ждет.

Тауран свернулся рядом, совсем как когда-то Лиери. Дождь накрапывал, и казалось, что кто-то трогает мех небольшими быстрыми лапами.

— Ты вообще-вообще не видишь? — спросила Киоли, карабкаясь Луи на спину. Когда она забралась на шею, в гриву, сделалось тесно и неуютно. Луи встряхнулся, и Киоли упала обратно. — А как тогда когтить? Ты только вибриссами все находишь и нюхом? Это долго же. А ты быстро уворачиваешься. Это как?

— Почему ты нас не учил писать и читать? — спросил Тауран. — Георг сказал, умеешь. Только это тайна.

— Да, почему не учил? Почему?

Луи негромко огрызнулся, когда Киоли стала слишком часто спрашивать. Они нужны, но это не значит, что они не могут надоесть. Котята притихли.

Пахло дождем и теплом прелых листьев. Луи почувствовал, как под напором лапы котенка сдвинулась собственная — до места, где вибриссы нащупали выцарапанные слова. Букву «ш» Киоли рисовала перевернутой, но в целом у нее получилось неплохо. «Поймала шесть пескарей. Разбирала приемник».

Луи одобряюще повел ушами вверх.

— Знаешь, что интересное в горах Харны? — Тауран потянул за прядь гривы. — Они были на морском дне. Там есть гора, которая была коралловым рифом. Если ты там был, ты там вибриссами видел разных каменных животных? Морских животных. Там рыбы прямо на камне отпечатанные.

— Он там не был, — сказала Киоли. — Он был в Литтисе, а Харна оттуда далеко.

— Но вдруг. Если не был, то я побываю, и тебе расскажу, даже если тебя убьют. А здесь, — Тауран уложил лапы на гриву, опять потянул за нее, — здесь много камней разных интересных. Одни появились из-за вулканов. Ты что знаешь про вулканы?

Он спрашивает вдумчиво, не сбивает с толку. С ним всегда было удобно говорить. К тому же, пожалуй, отдохнул от разговоров.

— Я вам многое расскажу, только не следует слишком ворчать, охотиться и бегать, особенно Киоли. Раздражает. Так. В Кайрис люди верили, что в горах спят их огромные сородичи, в древности будто бы жившие на земле. Потом уже кайрисцы узнали, что гигантские кости, которые они находили, принадлежали полуптицам-полуящерам.

— Правда оказалась интересней, — заметила Киоли.

— Огромные люди — это страшно и неправильно, — сказал Тауран. — Но правильно, что в сказках они уснули. А вулканы?

— Вулканы для кайрисцев — это огненные птицы, оберегающие сон гигантов-людей.

— Если бы вулканы были птицами, было бы обидно, потому что их не поймать и не съесть, — сказала Киоли. — Но я шучу. Ты же думаешь, я только всех ловить хочу и кусать? Главное, что этих птиц тогда никто бы не мог наказать за нарушения. За поджог им надо бы крылья… Тау! — и послышалось, как она хлопнула лапой себе по носу. — Ты меня заставляешь все это учить!

— Тебе не было бы интересно — не слушала бы, — усмехнулся Тауран. — А по-настоящему лава застывает во всякие там камни. Вот есть такой, знаешь, диабаз, — Тауран очень легко произнес незнакомое слово. — Он похож на кожу ящерицы, и грифоны говорят, что он для них зеленоватый. Так интересно узнавать, откуда они берутся. И откуда почва — тоже. Георг сказал, что в джунглях она желтая.

— Грифоница, которая летала в Басмадан, такую видела! — дополнила Киоли.

— У животных разные разновидности, у камней и почвы тоже, — сказал Тауран. Насчет камней особенно с ним согласен. — Я в горах, когда искал разные камни, находил совсем другую землю. Она в актарии черная, тут такая бурая, а в горах я встречал светло-бурую. Грифоны говорят, она красноватая.

Довольно любопытно. На это никогда толком не обращал внимания.

Пока Тауран рассказывал, а Киоли охотилась на хвост Луи — все-таки нашла настоящего соперника — приблизилась Шорис. И, когда отдалились запахи гвардейцев-волков, она уткнулась мордой в затылок Луи, а потом легла у бока.

— Никого не нашли на замену Таи Эскрану, Шорис? — спросила Юлали. — Не должен он быть главным львом на Гелиде.

— Я знаю. И знаю, как это тебе важно, — ответила Шорис. — Но не успеваю с ним разобраться никак. Если его опять убрать, луга Гелида разорят, и гвардейцы не уследят за этим, совсем. Особенно не уследят за редкими насекомыми, которых этот Таи охраняет. Мы с Рагнаром все обговариваем.

— У его самки подрастают еще котята. Я туда не могу часто бегать. Грифонам не очень доверяю, что они проследят, а Таи уже может навредить котятам, он опять кого-то убьет, эта тварь.

— Если убрать Таи, его котят убьют другие. Если туда привести совсем другого льва, придется куда-то уводить львицу с котятами.

— Он преступник, — заворчала Юлали.

— Тебе важнее отомстить за других котят или спасти этих?

Юлали уже не отвечала.

Таи Эскран, чьим детенышем была Юлали — особо разумный зверь. Который пользуется разумом в преступных целях: убивает своих же детенышей от разных львиц, чтобы изучить, как передается внешность по наследству. Хранит их тела. Юлали — единственная, кому он позволил выжить.

Могут ли травоядные быть способными на подобное?

В то время как Тау опять рассказывал о том, что узнал о вулканах, и спрашивал, успел ли Луи увидеть моллитанские, к дереву Лиери подбежал Эрцог. Его запах за те трое суток, что его не чуял, сильно смешался с запахом львицы.

Луи сообщил, что вулканы находятся западнее той местности, которую удалось увидеть перед утратой зрения.

— Ты мог увидеть какой-то вулкан с большой высоты.

— Допустим, — Луи подогнул под себя лапы и услышал, как недовольно постукивает о стволы деревьев кончик хвоста Эрцога.

Тауран достаточно настойчив, совсем как Фернейл. Неплохой зверь. Судя по запаху, лев из него вырастет сильный. Хотел бы сразиться с ним и с Киоли спустя несколько лет: проверить и ум, и силу этих зверей. Киоли, вполне возможно, окажется и в силе неплохой соперницей. Мало попадалось львиц, с которыми можно было подраться, но у Киоли хорошие гены, она крепкая.

Эрцог подскочил к Луи, и послышалось трение шерсти. Зашуршали по листьям лапы Таурана, и он загудел. Насколько смог понять, Эрцог отодвинул котенка.

— Ты бил хвостом по моим деревьям, Эр, — сказал Луи, тряхнув гривой и смяв лапой палую листву. — Если бы ты был мантикорой, ты бы их поцарапал. Тогда я счел бы это посягательством.

— Вижу, уже изучаешь мантикорьи повадки, — голос Эрцога прозвучал весело — и более расслабленно, чем обычно. — Убери Таурана, с ним не интересно.

— Интересно, — возразил Тау, и его опять отодвинул Эрцог — лапы львенка заскребли по подстилке. Луи прищурился.

— Тауран тебе не нужен, — Эрцог усмехнулся. — Друг среди кошачьих у тебя уже есть, а больше не нужны.

Снова приблизились крадущиеся шаги Таурана. Его лапы наступили Луи на бок, и Тауран предостерегающе — но и весело — заворчал на Эрцога. Луи опустил голову на траву и вытянутую лапу.

— Ты его опять пускал на дерево, — отметил Эрцог. — А меня никогда туда не пускал. Поэтому тебе с ним дружить не надо, — звучало это, правда, с задором. — Ты с ним общаешься, хотя он скучная мелочь, а со мной не общался, потому что считал скучной мелочью. Ничуть ты не логичный. Ладно, я шучу, но все-таки и чуть злюсь.

Так. Раз он пришел, самое время выполнить задуманное. Луи, поднявшись, отряхнул мех от травы и листьев, затем наскоро умылся.

— Возвращайся, — сказал Луи, повернув голову к Таурану. — Я задержу это крайне опасное существо.

— Хорошо, — ответил Тауран. — И расскажи ему, что со мной интересно.

— Да я знаю, — произнес Эрцог. — Вот поэтому и злюсь, что с тобой будет интересней. Но так, не всерьез злюсь. Я с тобой еще поговорю, ничего ты не скучный, но, когда я прихожу, с Луи должен разговаривать я.

— Понятно, — серьезно сказал Тауран.

Луи направился на северо-восток, в сторону Чантара, и Эрцог замешкался.

— Пойдем со мной, — сказал Луи.

— Ты меня к Ласферам ведешь, что ли? — спросил Эрцог, когда ровная поверхность перешла в подъем.

— Сейчас ты будешь со мной.

Эрцог фыркнул с задумчивостью, затем с интересом.

Впрочем, на Чантаре сейчас осталось мало Ласферов. Лишь львицы, и они не были посвящены в дела Регона. Те детеныши Гелеса, что не относятся к Ласферам, ушли далеко от Экеры.

Поднимаясь в гору, Луи встретил одну из львиц Регона и, отойдя с ней в сторону, уточнил дорогу. Она легко подсказала путь. Встретились и следы волков-гвардейцев, патрулирующих Чантар: эти звери как раз пригодятся.

Оказавшись на горном лугу, Луи первым делом услышал, как глухо рычит Эрцог и мечется по траве его хвост. Снизу, из леса, бил ветер и с шорохом проносился по кронам: так резко, будто его вспугнули.

— Когда я учился плавать, у меня не выходило, — сказал Луи. Эрцог все еще нервно рычал, но не двигался с места. — Вода мне сразу набилась в горло. Тогда я сразу снова бросился в нее и, кроме того, нырнул. Чтобы показать ей, что я ее контролирую.

— Ты сразу нырнул. А я про это думаю уже почти год.

— И с каждым годом будешь думать все больше. Будешь бояться. Нервничать. Хотя ты действительно мог дать мне отпор.

— «Сдеру с лапы шкуру до локтя, если дашь отпор», — в голосе послышалось шипение. Лапы Луи переступили сами собой: медленно, как замороженные. — Ладно, не думай. Ты мне и правда друг. Сейчас. И, в общем, ты задумал верно. Ты же что-то еще задумал. А я тебе доверяю. Правда, и волнуюсь тоже.

— О чем? Думаешь, что я все же смогу тебе навредить?

— Нет, — угрюмо сказал Эрцог. — Но там был тоже ты, понимаешь.

Луи заворчал, подзывая волков-гвардейцев, и они скоро приблизились.

— Понадобитесь, — сказал Луи. Уже забыл, что за волки тогда охраняли Эрцога, но, в любом случае, это были волки из стаи Ерты, и запахи у них в целом схожи.

Стая — также семья. Любопытно, кто-то из волков это осознает, или они всегда забывают друг друга, когда распадается стая? По человеческим меркам — и по новому, смутно осознаваемому в голове — они все в этой стае братья и сестры.

Когда Эрцог заходил в пещеру, его шагов Луи почти не слышал: их скрадывал мох и опасливая осторожность Эрцога. Давно он таким не был.

Его тревога никуда бы не исчезла, так и осталась бы — застрявшая, как обломок кости в горле. Чтобы вызвать потом воспаление, или даже заражение крови. Рискнул ли бы в самом деле заразить рану Эрцога, если бы ярость совсем заглушила рассудок?

Луи спустился следом. Эрцог не ушел далеко, и послышалось, как он лег у стены. Позади ощущались запахи волков. Затем Эрцог вновь отправился вперед, едва слышно, и его дыхание приглушенно шуршало. Серость перед глазами повторяла очертания камней, обрисованные вибриссами.

— Я бы сюда ни за что не зашел, — голос переходил в шипение. Ход извивался, сжимал бока, будто пещера то и дело вцеплялась пастью с тупыми древними зубами.

— Как же ты тогда собирался править Ориентой, если остались бы места, куда ты боялся бы заглянуть?

— Заткнись, — шипяще огрызнулся Эрцог.

Когда ход расширился, Эрцог замер: и он долго стоял, принюхиваясь и постукивая по камням хвостом. Луи остановился рядом с ним. Такая сырость, промозглость: и в то же время здесь слегка теплее, чем снаружи. Здесь холодно лишь когда снаружи становится жарко.

— Я придумывал, что камни — живые, — сказал Эрцог. — Мне было очень одиноко. Ага, я понимаю, что сначала я тебя сверг, а потом мне стало одиноко — в общем, ладно. Мне хотелось увидеть и почуять свою территорию, поохотиться. И вон тот камень мне напоминал медведя. Который передо мной.

Кажется, будто сам себя когда-то придавил холодным камнем и этого не замечал. Луи, приблизившись к указанному валуну, коснулся его вибриссами.

— Эй, ты его так медведем не увидишь, — нервно усмехнулся Эрцог. — Это надо именно видеть.

Он как раз представился, заточенный в пещере хищник с каменными лапами и тяжелой лохматой головой: и проявился в сером хаосе перед глазами.

— Все-таки увидел, из-за твоего описания. Кто здесь еще?

— Этот как дикая коза, — Эрцог уже увереннее пробежал в сторону.

Схожие мысли. Так все-таки удивительно.

Из-за рассказа Эрцога теперь казалось, что пещера и вправду населена, и живых запахов нет лишь потому что их заглушают ее собственные.

— Это тоже хищник, — возразил Луи, коснувшись сталагмитов. — У меня возникли мысли, что, если бы камни были живыми, крупные были бы хищными.

— Ага, потому что мелких больше.

Вновь он все понял сразу. Луи объяснил Эрцогу подробнее.

— Может быть, в пещере своя экосистема, — сказал Эрцог. — Крупных камней здесь больше.

— Нет. Думаю, что это просто место, где появляются на свет хищники. Они постепенно покидают гнездо, покидают гору и уходят в лес.

— Горы со временем крошатся, — голос Эрцога повеселел, хотя и оставался нервным. — Точно.

— Тревожные мысли тоже должны исчезнуть со временем: они точно слабее гор. Думаю, тревога обычно сильнее радости, поскольку это помогает выживать. Но радость может вытеснить тревогу. Любопытно, что ты тоже думал о живых камнях.

— А ты почему задумался? Я из-за одиночества, а ты — из-за науки? — в голосе Эрцога пробился интерес. — Здорово, у тебя, значит, сильней развито научное, а у меня — эмоции, что ли?

— Возможно. Я не думаю, что, если бы кто-то из волчьей стаи Ерты так же поступил бы с другим волком из стаи, как я с тобой, тот волк помнил бы об этом так долго.

— Вот как, — послышалось, как кончик хвоста Эрцога прошуршал по камню. — Но все-таки мы пришли к одному и тому же.

— С людьми и животными нечто схожее. У нас есть творчество, но мы приходим к нему иначе. И все-таки приходим.

Луи направился обратно и скоро уловил недовольное ворчание волков.

— Все еще тут тревожусь, — прорычал Эрцог, когда оказались, судя по запахам, рядом с выходом. — Точно возвращаюсь в прошлое, и это мерзко. Я же изменился и не могу быть таким же. Я был в Моллитане, много сделал, подружился с тобой, и у меня есть львица.

— Тогда тем более справишься.

— Но год назад я боялся. И прошлое я не изменю.

— Ты боялся и диких кошек с совами несколько лет назад. Тогда это было уместно.

Луи лег на бок, и острые камни царапнули шкуру. Поблизости прошуршал о камни мех Эрцога.

— А уйти уже можно? — зарычала волчица.

Задремать удалось очень быстро, и в серой мути замелькали буковые ветки, а с высоты утеса, где находится лучшая пещера, удалось разглядеть сосновые рощи. Рык Эрцога вновь превратил все в размытую серость, и снова ощутились камни под боком и лапой.

Определив по звуку и запаху, где Эрцог, Луи поднялся, шагнул вперед, протянул лапу и, найдя вибриссами лапу Эрцога, прижал ее к камням. Возник внутренний холод и напряженность: будто ступил на узкий проход над пропастью. Эрцог зарычал.

— Ого, он с ним наконец-то разберется, — весело сказала волчица. — А давай позовем оленей, мы же сближаемся с травоядными, или что там будет в тех школах? Пригласим их, пусть не думают, что мы не делимся интересным.

— Кто с кем разберется? — уточнил волк.

— Да вот и узнаем.

Эрцог глухо огрызался, и его лапа казалась раскаленной.

— Расскажи, как все происходило на самом деле, — произнес Луи. Уже многое забыл, но помнится суть. — Как погиб Регон?

Отчаянный, неверящий рык, без слов. Кажется, серая муть перед глазами вот-вот осыпется, подобно камням, и лапы утратят опору.

Все должно быть в порядке. Нельзя было оставить все как есть, в любом случае. Можно все исправить, и задумка должна сработать.

— Он меня спровоцировал, — правда, голос Эрцога прозвучал уже твердо.

Больше он не рычал, хотя его лапа оставалась так напряжена, словно готовилась ударить. Луи сжал эту лапу когтями, не продирая, впрочем. Эрцог промолчал, но потом продолжил все так же твердо:

— Я разговаривал с ним спокойно. Но тогда я еще не мог себя сдерживать. Он схватил меня когтями за передние лапы, я не смог вырваться и укусил его. От вкуса крови потерял рассудок, поэтому убил. Но убивать не хотел.

— Ты рассказал мне все?

— Все.

— Я тебе верю.

Эрцог молчал. Луи поднялся и лег к нему вплотную, чтобы перебить пещерный холод. Снова положил лапу на лапу Эрцога, выпустил когти, и Эрцог, огрызнувшись, вывернулся и атаковал.

Огрызнулся, впрочем, без злости, лишь предостерегающе. Луи ударил лапой, чтобы это выглядело как настоящая драка, но промахнулся, и Эрцог вцепился в лопатку. Затем отпустил и повалился рядом.

— Кошки могут знаешь как драться: просто лежа схватиться лапами, и все, — сказал волк. Волчица разочарованно фыркнула. — Они же ленивые, как ты.

— Да иди ты на поводок, — заворчала в ответ гвардеица.

— Я не дерусь с ним всерьез, — сказал Луи. Ощутилось, как Эрцог закинул лапу на спину, как нервно выдвинулись и втянулись его когти. — Он мне друг. Ты можешь назвать свою сестру подругой, Теор? — наконец-то вспомнил имя.

— В прошлый раз было интереснее, — сказал Теор. — С твоими ласферовскими привычками. Сейчас что-то скучное.

Эрцог с силой надавил на бок Луи, но промолчал, и лишь чуть позже взволнованно фыркнул.

— Когда огневика созреет, не истреби ее, мелочь, — сказал Луи.

— Ага, скажи гвардейцам взять ее под охрану и запрети оленям ее есть, ты это умеешь, — насмешливо ответил Эрцог. — Может, еще и займешься ее селекцией?

— Разумеется.

— Какая сестра? — уточнила волчица. — Я знаю, что у людей такое что-то есть. А при чем тут люди?

— Ты сестра Теора, биологически это так, — ответил Луи. — У вас общие родители.

— И что?

Они стайные, они постоянно вместе и очень друг к другу привыкают, к тому же. Если у зверя, которому не нужно общение, есть новое осознание, отчего же нет у них, любопытно.

— Эрцог — мой брат, — Луи развернул к ним голову. Эрцог весело фыркнул и вскочил. — Я не собираюсь его калечить или тем более убивать, он мне дорог. Мне хочется, чтобы люди и звери об этом знали, пусть никто и не поверит.

Но эти слова предназначены сейчас не им.

— Ого, — радостно сказал Эрцог и положил лапы на голову Луи, вдавив ее в камни. Луи оскалился не всерьез. — Я это первый предложил, вообще-то. Да, точно, он — мой брат.

— И что? — повторил волк фразу своей сестры.

— Что вроде бы ты его называешь так, как люди называют родственника? — представилось, что волчица повернула голову набок от непонимания. — А смысл в чем?

— Это не только название, — сказал Луи. — Я считаю его семьей. Вы не считаете семьей свою стаю?

— Мы просто напарники, приятели, — волчица говорила так осторожно и непонимающе, будто ей стали объяснять сложные математические задачи, и она никак не могла осознать, зачем это нужно и что от нее хотят. — Ерта иногда рожает новых, раз она наш вожак. Ну подружились вы, и ладно. И что теперь? Слушай, а грифоны что-то похожее говорили. Вроде у их вожака взрослая грифоница — дочь. Я вообще не поняла, зачем это и как. Он ее что, не уважает?

С недоумением заворчал и Теор. Волчьи запахи скоро удалились.

Да, слышал такое о Рагнаре. Он как раз бы поверил.

Эрцог все же заснул у бока, и, когда он начал беспокойно ворчать во сне, Луи стал негромко, почти мурлыканьем, рассказывать то про историю, то про Гахарит, то про Моллитан, то вовсе какую-то маловнятную ерунду о том, что Эрцог в целом неплохой зверь, пусть и мелкая тварь. Спал он мало и, когда проснулся, сказал:

— Знаешь, Талис мне еще говорила, что ей неприятны глаза Фернейлов.

Однако у всех есть слабые стороны.

— Она совсем как человек, — сказал Луи, подгибая под себя лапы. — Ей движет гнев и страх, как обычным живым существом: и за многие тысячелетия они сделались слишком сильными.

Тем интереснее вновь с ней встретиться.

— Ага. Со временем от страхов и правда избавляться сложней. А ее избавить можно?

— Кто знает. В любом случае, ты стремишься избавиться и сам. Но она даже подумать не хочет, что потомки Фернейлов, развивающие разум, могут быть не только Фернейлами. Тауран, к примеру, так же стремится к большему, как и Киоли. Главное для нее — не ограничить рост разума, а отомстить.

— Все может быть, — ответил Эрцог. — Спасибо. Правда стало спокойней. Слушай, значит, ты согласишься стать моим соправителем? Или советником, ладно.

Ощутилось, как хвост заколотился по камням. Вновь появилась ярость — впрочем, ее можно проконтролировать. В конце концов, на Эрцога направлена не только злость, хотя сейчас и кажется, что это именно так.

Если постараться не обращать внимание на гнев, почти обжигающий, Эрцог набрался опыта и тоже способен помогать зверям. Стать советником — это еще не означает сдаться. Однако злит сама мысль о том, чтобы быть подданным соперника.

Тем более слишком мала вероятность, что люди признают тирниска-преступника советником звериного правителя: а умирать точно не хотел бы. Потерять столько возможностей исследовать мир? Можно, разумеется, исследовать то, что будет после смерти, но этого и так не избежать. Пусть это случится как можно позже.

Особенно хочется узнать, как разовьется звериный разум, в том числе из-за школ.

— Сейчас снова позову волков и отгрызу тебе голову, — сказал Луи, стараясь не скалиться. — Ты не будешь править, пока я жив.

Эрцог коротко огрызнулся и вскоре снова заснул.

7 лартана, Дайгел

Юнна встретилась еще до того, как Дайгел успел добраться до археологического клуба по пути с работы. В сопровождении десятка людей она шла по набережной реки, иногда указывая в сторону воды и остро улыбаясь.

Волны, стучась о набережную, швырнули чайкам пару ненужных рыб.

— Но поймите, карин Эсколь, — быстро говорил старик-алеартец. Возраст ему скомкал лицо и руки, отнял впридачу почти все волосы, а вот глаза этому возрасту все еще успешно противостояли и сверкали бликами, как та речка. — Куда нам сейчас до таких экспедиций, сейчас бы разрушенные города восстановить на побережье.

Шел он быстро, размахивал руками и держался впереди.

— Разрушенных не то чтобы много, — заметила Юнна. Голос слегка у нее кашляющий, будто отчасти простуженный — а нечего по Моллитану было лазать. — Вам в первую очередь нужны новые корабли взамен потерянных по пути в Талис, вот ага. Где их лучше опробовать, как не в дальнем плавании?

Это куда же она собралась. С кейнорцами и кранарцами ей бы работать, отправиться бы с ними в Ташчин, да послушает она, ага. К Кранару из принципа не полезет, гордая.

Дайгел оперся рукой о фонарный столб вблизи от набережной, наблюдая за тем, как Юнна давит последние чахлые снежные комья, а ветер отбрасывает ее волосы и то перекрывает ими часть фасада отдаленного здания театра, то вновь открывает фасад — и мерещится, будто волосы его и нарисовали.

В последнее время дышится вольно — уже говорят, в Кранаре люди стали выздоравливать. И все равно подтачивает — а ну как еще многие погибнут, а ну как бактерия изменится, дрянь такая? Все еще зыбкое.

Кранар еще и по-прежнему пускает Талис на свою территорию, судя по тому, как она носится в Гахарит. В новостях то и дело твердят, что Талис от гахаритских берегов гоняет вьортов, и что через будущий морской путь, свободный от чудищ, гахаритские суда уже впервые официально отправились в Басмадан. С одной стороны, для Кейнора это все выгодно, а с другой — нечего Талис туда шастать через Кранар. Тем более это она его смертельно ранила.

Да и Юнна беспокоит.

Толку от этих беспокойств, тьфу на них. Кранар к тому же птица опытная, не может же он взять да запретить Талис бегать в Гахарит. К тому же талисцы ему во время эпидемии якобы помогали — об этом всем известно. Открывать, что о преступлении талисцев он все знает, Кранару не выгодно.

Но и не терпеть же на своей земле эту талисскую дрянь с ее замыслами? Влияние на Гахарит она распространяет, ишь ты. Кисточки с ушей бы ей посшибать, а то посчитала себя больно уж высокой.

— Если бы мы были совместно с астельцами, дело одно, но теперь мы с ними никуда не отправимся, — говорил тем временем старик.

— Так мы разве сами не мореплаватели, танер наш председатель? — вскричал один из собравшихся, и его поддержала женщина, а потом и еще несколько голосов.

— Да, нашу родину бы увидеть, да ту речку… впрямь ли она как у нас здесь, в Далии.

— Хотя бы не саму родину, но хоть дорогу к ней проложить по Хадиеру.

О чего Юнна удумала. Одна, что ли, отправится? Дайгел стукнул пальцами по металлу столба — та же там пустота, что поселилась под ребрами. Замурованная затхлость.

— Все упирается в финансирование, — утверждал старик-председатель. — В наших обстоятельствах такую экспедицию никто не профинансирует.

— Но Басмадан-то открыли в свое время, — заметила Юнна. — Хотя тоже были сложности.

— Тогда не такая обстановка была, и вон что вышло из того Басмадана.

Неплохо все вышло. Вот бы еще Кейнор с Басмаданом могли связываться напрямую.

— А обидно, — сказала алеартка. — Они вон в Басмадан пошли, гахаритцы, а мы-то что? Хуже? Ничем не хуже.

Они вновь заговорили о финансировании, а Юнна их оставила и ушла к Дайгелу. Дайгел ей вопросительно кивнул.

— Свалить удумала?

— Чем-то надо заниматься, — сказала Юнна. — Мож, не в Хадиер, это так, чтобы их зажечь, — и растерла по асфальту ботинком снег, как уродливое расползшееся насекомое. — Тут можно остаться, да после Талис тут тускло. В плане работы, имею в виду.

— Да и не говори.

Вот хотелось бы, чтобы она оставалась рядом, да без всяких этих своих заморочек — но, если задуматься, это не о ней забота. Ей бы много чего хотелось, да в том числе собой рисковать. С такой и знакомился. Когда мало человека знаешь, то, если с ним расходятся дороги — это как лист улетает с ладони, а когда побольше — уже будто не лист улетает, а отпадает сама ладонь.

Дайгел глянул поверх макушки Юнны на театр с его цветными вывесками-анонсами спектаклей. Шероховатый фиолетовый запах пряности-улибиса, идущий от Юнны, мешался с запахом речки, рыжевато отдающим рыбой и, серебристо, водой. Когда был мелким, часто на запахи наслаивались их цвета, а потом все реже, особенно после смерти матери. Но вот когда в Канморну приехал, там такое вновь проявилось, да и с Юнной бывает.

Ветки деревьев зеленились почками, а старые листья шуршали им всякие наставления на будущее. Ветер перекидывал пряди темных волос Юнны, и Дайгел одну из них взял, разглядел, прицепил к ней особо брюзжащий лист, чтобы подуспокоился в одиночестве.

— В Талис собираюсь. Завтра, раз у тебя выходной. С утра. Ты как?

— С утра готов. А ты ж ведь от своей Талис к Хадиеру переметнулась.

Да ведь все понятно.

Юнна ухмыльнулась краем рта. Позади нее показался бурый волк, и об асфальт застучали его когти. Тоже, что ли, собрался в Талис? Она же хочет его угробить. Или просто по Юнне соскучился?

Герти ткнулся носом Юнне в руку, а Юнна развернулась к нему и вполголоса выругалась.

— Ты только не говори, что со мной хочешь.

Герти кивнул. Ну а что — не сказал же. Да, не смог бы он просто так все в сторону отбросить, как и Юнна. Трусом, опять же, быть не хочет, а тем более перед своей волчицей да будущими щенками.

— Карин Эсколь, а вот про ваши раскопки зданий Империи хотели еще спросить! — послышался голос.

— Моя главная раскопка Империи еще впереди, — буркнула Юнна.

Многое она о себе рассказала, о Талис — такого, чего фанатично преданный Талис человек в жизни бы не рассказал. Такого, о чем человеку, которому не доверяют, не говорят. Юнна — нужный человек, а вот все равно подтачивает.

Отец-то Раммелу вон как доверял.

Но зато вон Ките не зря доверился. В голову, как в прибор, не залезть человеку или зверю, не понять настоящую суть того, почему он барахлит и барахлит ли на самом деле. По-хорошему, жить бы в одиночестве. Но вот незадача — другие люди и звери порой в голову встраиваются, как новые детали, и не вырвать уже, сам забарахлишь.

Отцовская «Дагата» прочерчивала фарами впереди себя новую дорогу через полузаснеженный лес, и по обочинам этой дороги черные елки угрюмо развесили клочья хвои. Под колесами пару раз хрупнул лед. Границу тайно пересекли там, где подсказала Юнна — и надо бы убраться от нее чуть дальше, а то заметят. В то же время не стоит ехать слишком далеко по бездорожью, да по земле Талис.

В голове и под ребрами все промерзшее, стылое. Сейчас надо бы держаться вместе, чтобы Талис не подловила. Юнну ведь она уже чует.

А никак сговорилась Юнна о чем-то с Талис? То, чем она занималась, так запросто не забросишь. Когда Кранар Талис доверился, вон что из этого вышло. Но все равно не дал бы Юнне поехать сюда одной: зная, что Талис ее может прикончить за непривезенное лекарство. Все-то лаохортская тварь уже просекла.

Да толку от каких-то там тревог. Уже терял самого что ни на есть надежного человека.

Мать любила «Фроклимское происшествие», читала вслух, а теперь с фотографии, спрятанной между его страниц, глядит, прошибая взглядом время. На том снимке во времени застыла вся семья, замер счастливый день за сутки до той аварии, оттого и особенно горько на него смотреть.

Машина медленно пробиралась по лесной тропе, а Юнна сидела рядом, глядя перед собой и сложив руки на груди. От Герти не доносилось ни звука. Дайгел повернулся к Юнне, и она заграбастала себе ладонь. Жесткая у нее рука, горячая — как к радиатору притронулся.

— Ты ж не доверяешь. Знаю я тебя.

— Что у тебя в голове, я знать не знаю. Но какая бы ты ни была зараза, попробуй только ускользнуть. Непутевая, а своя.

Сам для отца, похоже, в точности такой же.

Больно уж все чужое, и мерещится, холод сочится сквозь закрытые окна. Погоди-ка. На пути исчезли все елки и тут же взъярилась метель, а Дайгел, не отпуская руки Юнны, затормозил — ладно еще ехал не спеша.

Юнна встрепенулась и застыла, будто льдом ее по голове шарахнуло. Ощущение ее руки взяло да исчезло, остался лишь холод. Впереди сплошной снег, даже руля не видно, и на соседнем сиденье — тревогой резануло мысли — сугроб, никакого тебе человека.

Когда-то же, выходит, руку отпустил? Когда тормозил, видать. Но отчего же ладонь все равно так согнута вместе с пальцами, будто что-то в ней есть? Если пусто, значит, точно разжал и не заметил.

Не обманет, падла. Надо своей памяти доверять и не позволять никому ее искажать иллюзиями. Не отпускал, и пальцы разгибать не следует — как бы мозг ни подсказывал, что ты с ума сошел, и что нет под этими пальцами ничего. Дайгел покрепче их сжал, и из стылости возникла холодная, но да все же рука.

Юнна все молчит. Но Талис-то ей что-то говорит — неслышно для кранарского человека?

Какие она показывает иллюзии своему человеку, дрянь? А Герти? Дайгел развернулся — но вместо задних сидений виделся сплошной ночной лес. Хотя бы свет, идущий от снега, давал какой-никакой обзор. Герти было не видать — но да справится. Юнна-то здесь, жива — жилка на запястье вон бьется. И уже хорошо видно Юнну сквозь ненастоящий снег: сидит себе рядом, глядит в одну точку на какие-то иллюзии.

А вот что впереди — не разберешь. Где руль, где коробка передач — неясно, все сплошь сугробы: но опыт-то помнит.

Дайгел встряхнул Юнну, провел у нее перед лицом рукой: вдруг поможет развеять иллюзию. А затем по памяти да по опыту нащупал справа, в воздухе, стекло одного из окон машины. Герти должен быть на задних сиденьях, никуда он не делся. Окон не открывал, никакого снега тут быть не может — хотя он холодит и от тепла стекает водой по пальцам как настоящий, тварь такая. Дайгел пошарил позади рукой, и раздался слабый скулеж.

— Живой? Юнна, а ну давай вызволяй своего волчину. Заледенела там, что ли?

Шарахнуло так, что отлетел влево — и мысли одним горячим рывком полыхнули в башке.

Машина завелась сама, что ли? Или ветер был такой?

Перед лицом лишь снег, и свело правую руку, в которой держал ладонь Юнны — так, будто даже кости в этой руке напряглись. Резануло лицо, послышался треск, и руку точь-в-точь обдало кипятком. Изнутри.

А ну стой. Дверь не открывал, никуда упасть так не мог — и стоит себе верить, как бы наст ни впивался острой кромкой в щеку. Луи говорил, имперская скотина способна внушить, будто тебя перевернуло или еще чего. Значит, может и иллюзорно швырнуть.

Позвал было Юнну, Герти — а даже губы не ощущаются, падла, и язык тоже. Говорить нечем. Вот этого точно быть не могло. А мозг, та еще падла, верит иллюзии — и рта не раскрыть. Чуждость кругом — Талис где-то совсем рядом.

Правая рука будто вновь ничего не держит. А пальцы всё согнуты. Сжал было их чуть сильнее — и обжигающе прострелило до локтя. Точно вся рука переломана.

Кранара с его чумными язвами уже терпел, чего тут какой-то выдуманный перелом. Стал сжимать пальцы на неосязаемой руке у Юнны — медленно, ведь их выкручивало так, будто и впрямь все переломал, и все казалось, что надо бы руку беречь, расслабить. Да тьфу ты.

Надо себя убедить: не свалился в снег, а остался сидеть на водительском месте. Давай-ка. Справа должна быть Юнна, под ногами — пол «Дагаты», впереди — стекло, слева — стекло и дверь. Нет, все еще снег вокруг, и ни звука произнести не удается. Чушь полнейшая, такого не бывает. Забыл, что ли, где рот на лице? Можно и просто гортанью чего-то попробовать промычать — и впрямь удалось. Язык и зубы так просто не пропадают, это все ерунда, хотя и ощущается как на самом деле. Но человек — не деревянная птица какая-нибудь. Вот уже смутно удается зубы нащупать, да и щеки изнутри.

— Юнна!

Ага, удалось. Надавил с усилием пальцами — а кости в руке как будто дробились, будто даже скрипнули друг о друга, сволочи. Резко развернулся — чуть при этом не заорав. А ну и впрямь перелом?

Отчего? Лаохорт руку сломал? Да такой ерунды в жизни не происходит.

Под пальцами возникло ощущение кожи, и Дайгел шарахнул ногой в иллюзорный снег — на деле-то в пол. Все будто перевернулось, встряхнулось, и вот уже впрямь очутился в машине, да с Юнной. Герти позади — весь взъерошенный.

Взял он да открыл дверь — и рванулся в лес.

Юнна его окликнула, и Герти застыл — будто окоченел прямо на бегу. И заскулил, а Юнна, вырвавшись, выскочила сама из машины и к Герти помчалась. Дайгел метнулся за ней. Талис опять чего-то устроила.

Да все ее иллюзии — ерунда. Разбиваются только так.

Юнна настигла волка прежде, чем ее — Дайгел, и потрясла за мохнатую шерсть на шее. Дайгел зашел спереди, позвал волка, взял комок снега да запустил перед мордой — это вполне себе может нарушить иллюзию Талис.

Глаза у зверя в свете фар показались стеклянными, и волк свалился на ноги Юнне.

А Юнна подняла пистолет да медленно стала разворачивать на Дайгела. Никакого вовсе испуга в глазах, расчет и холод. Тепло обратилось в гнев.

Да внутри, глубоко, все-таки шевельнулось: это же Юнна.

Могла пронести пистолет? Могла. А Талис могла создать иллюзию?

Дайгел замер — и рванулся вперед. Схватил руку, что держала пистолет, и сшиб Юнну в снег. Запястье левой руки тоже стиснул. Юнна пыталась оттолкнуть, но Дайгел держал ее крепко.

С чего бы ей? Но если и не иллюзия — в первую очередь надо все прояснить. Несмотря на все, что кругом творится, все равно она своя, зараза такая.

А если предала — разговор другой.

— Вот не пущу все равно. Рассказывай.

Юнна замерла.

Зверюга, выйдя из тени, сверкнула оранжевыми глазищами. Шевельнулась ее рысья пасть. В правой руке Юнна все еще держала пистолет: надо бы проверить, иллюзорный ли.

— Что ты думаешь? — ее голос прозвучал хрипловато, как треск льда или веток. — Настоящий?

Два варианта — или настоящий, или Талис заранее предупредила Юнну о такой иллюзии. Руку-то Юнна и впрямь поднимала, как если бы приготовилась стрелять.

— Мог быть настоящим, — ответил Дайгел.

— Не доверяешь.

— От слепого доверия чего толку.

— Ты была права, — Юнна глянула куда-то в сторону. Талис стояла уже совсем рядом, пялила рыжие глазищи да несла с собой чуждость.

— Она сказала тебе, дескать, ты ее доверие предала? Дескать, никто тебе самой теперь не поверит? Особенно всякие там недоверчивые кранарцы.

Юнна просто моргнула.

— Но и не права, — добавила она, скосив взгляд на рысь. — Он не доверяет сразу, но и не отталкивает. Не предает, — и Юнна перевела взгляд на Дайгела да улыбнулась. — Толку было бы от тебя, если б подставился под пулю.

Глянул на ее руку — никакого пистолета там уже не было и в помине. И тогда дал Юнне подняться, но ее левую руку не отпустил. Показал кулак зверюге: а глаза у нее — как здоровущие да раскаленные монеты-мьенцы.

— А что, у нее уже пленка с иллюзиями кончилась? — усмехнулся Дайгел.

Юнна прислонилась головой своей дурной к плечу, а Дайгел обхватил Юнну рукой. Талис молча сверкала глазищами. Перед глазами мелькнули буквы, такие же рыжие, как ее глаза-фары:

«На глаза не попадайтесь. Убью. Так ее защищаешь, да? Будто знаешь о ней то, что знаю я. Забирай, раз защищаешь».

Свернули, моргнув, оранжевые глаза-фонари и пропали между деревьев. Юнна села на землю рядом с неподвижным волком, а Дайгел опустился рядом с ней.

Вот и проверил.

— Скоро из ремонтного центра куда-нибудь переберусь, — сказал ей Дайгел. — Вернемся-ка со мной в Алеарту, и от варианта с общей квартирой не отказываюсь.

— Кранарцев ты мне все равно не забудешь, и я не забуду, — Юнна все перебирала пальцами волчий мех, в который уже набивались настоящие снежинки.

— Ты вон сколько кранарцев спасла.

— Это не спасение. Если бы я сразу все открыла, выжило бы куда больше. Дайл, — Юнна заговорила совсем тихо и быстро, — спасибо. Поеду в Хадиер. Когда туда соберутся ехать. Узнаю все-таки, как течет та река на бывшей земле Алеарты и что там случилось.

Стиснуло холодом — будто и впрямь угодил в метель.

— Ты, если что, не выдумывай. Не буду я тебя ничем попрекать, уж точно.

Юнна молчала.

— Поступай, как знаешь. Но что тебя будут ждать, это уж точно.

Юнна в ответ едва заметно кивнула.

10 лартана, Скадда

— С лета у вас должна появиться территория, — сказал Рагнар.

Он стоял на краю обрыва, строгий и взъерошенный, и иногда ловил лапой капли дождя: а трещины на скале заполнял мох, и казалось, что именно он разъел камень. Разделил его на много маленьких территорий.

— И больше по другим льетам вы летать не будете, — Рагнар распустил крылья и согнул, чтобы с них скатилась вода. — Именно так я бы вам сказал, если бы все оставалось по-прежнему, но, раз у нас хотят разделить Гвардию, второй год учебы у вас отчасти изменится. Прежде всего решится, в защищающую или в атакующую вы пойдете.

Скадда все-таки вслушалась: при этом нарочно распушила хвост и зацепила его перьями Лирру, а Лирра их прикусила.

— Да, с испытанием то же самое было, — отметил Виррсет. — А может, мы станем Гвардией, гоняющей гвардейцев. Мне нравится. Начну с Аддара.

— Это я тебя по ущельям гонял, — сказал ему Аддар, грызя ухо Данри. Данри тихо трещала и то пыталась лапой разжать Аддару клюв, то била его по восковице.

— Эрцог сегодня расскажет свой замысел, — Рагнар сложил крылья и убрал застрявший между пальцами ком лесной земли. — Кто голодный, прочь отсюда на охоту, а после этого — все в Берроут.

С Эрцогом все-таки хочется встретиться.

На поляне у ручья Скадда поймала с воздуха молодого зайца, а пока его ела, заметила на скале Гри, Арена и Амаргона. В последнее время очень часто видела их на Каменном Когте и всегда старалась не обращать на них внимание: но интересно, в какую Гвардию попадут они? А может, их все-таки выгонят?

Оторвав от скелета последний кусок, Скадда разбежалась между серых буков и грабов, и в это время Гри стал снижаться. Его шумящие крылья заслонили кусок неба, видимый среди веток, и Скадда, ворча, отошла в сторону. Отряхнула лапы от налипшей земли, к которой еще и пристали старые листья, и нахохлилась.

— Я с тобой давно не дружу, — сказала Скадда.

— Чего ты все злишься, — Гри вытянул шею и, грустно глянув на Скадду, распушил крылья. — Не из-за телят же?

Его голос звучал чуть громче шума ручья. Зачем он спустился в грязный весенний лес, весь такой светло-золотисто-кремовый? Скадда скрежетнула клювом и чуть не наступила на синие крокусы. Ну вот, чуть не навредила красивому растению из-за этого Гри.

— Из-за того, что ты вредил людям. И из-за того, что ты не защитил Тагала, — Скадда взъерошила загривок и затрещала громче. — Никто из вас, из личной стаи, его не защитил.

У клюва закружились серебристые пушинки: ветру проще их забирать из загривка, когда этот загривок взъерошенный.

— Я по нему сам скучаю, и я сам на себя злился, — ответил Гри. На его золотистую шкуру упал солнечный свет, разбитый тенями веток. — Вообще я прилетел сказать, что мы совсем отсюда улетаем.

— Из Гвардии? — Скадда радостно вскинула уши.

— Вот ты злая, — Гри нахохлился и скрипуче усмехнулся. — Из Кейнора в Палагет. Меня назначили главой палагетской Гвардии, я же Палагет хорошо знаю, я оттуда, и я защищал котят тирниска. Арен и Амаргон со мной летят, как личная стая.

Глава Гвардии? Гри, который не мог запретить друзьям убивать телят? Скадда так вскинула уши, что зацепила их кончиками низкую ветку, а потом отступила.

А еще Арен убивал расчеркнутых коз: и Гри про это тоже отлично знал. Арен вообще ничего больше не умеет.

— Это что, Шорис назначила? — Скадда наклонила голову набок.

— Ну кто еще.

— Стая будет из трех грифонов? — проворчала Скадда.

— Нет, еще Чесмин будет, который бывший главный вожак. Он не справился, но он очень опытный, многое знает в Палагете. Ты так ушами ветку задела, что я думал, ты ее поцарапаешь. Чего ты даже ушами уже когтишь?

Когти Скадды прорезали сразу несколько прошлогодних листьев. Чесмин был вожаком тех грифонов, которые в Палагете издевались над копытными, и тех грифонов, которые потом убивали для развлечения в Кейноре. И его так просто оставят в Гвардии? Его оставит Шорис, которая очень хорошо все знает про Палагет? Если даже этот Чесмин чем-то очень важен, разве можно простить его преступления?

— Чесмина надо загрызть, а не делать помощником вожака, — клюв Скадды сомкнулся так сильно, что даже заломило в надклювье. — Улетай уже в свой Палагет. И учись у Чесмина, как не телят душить, а рвать коней и бросать.

— Скай, — позвал Гри.

— Ты никакой, — Скадда расправила крылья и громко заклекотала. — Ты только и можешь что защищать котят, и то это вышло случайно. Ты вообще не вожак, и убирайся, а то я тебя расклюю.

Что-то совсем странное и даже глупое: но больше ничего не получилось сказать, а молчать не могла.

Скадда помчалась через лес к ручью, спрыгнула с камня в старые листья: и провалилась почти до локтей, намочила подушечки. Даже простая лесная листва — какая-то предательница, ну откуда там маленькое озеро? Скадда зарычала и ринулась дальше, а потом вбежала в ручей и ходила там, пока лапы совсем не замерзли, пока в них не стало колоть. Выловила из потока листок, с которого слезал весь желтый цвет, будто краска со старой картины: и исцарапала в мелкие клочки. Ноздри с силой втягивали лесной воздух — пропитанный островатой горечью хвои.

Надо рассказать зверям про все преступления гвардейцев, про то, как по правде устроена Гвардия. Полететь в Палагет и сообщить его животным, что Гри — совсем не вожак, что он будет таким же преступником, как и Чесмин.

А если все рассказать про Гвардию, это не подставит Рагнара? Он ведь и сам не говорит всего зверям: а думала, он что-то им скажет про преступных гвардейцев.

«Что изменится, если правду откроют? Просто мы разочаруемся, и стоит оно того?» Эрцог это говорил про гвардейцев прошлого. Если они и творили нехорошее, в прошлом уже ничего не исправить. А в Палагете исправить можно, но там все делают лишь хуже.

Может, вообще не лететь в Берроут?

Нет. Надо прилететь и все сказать. Чтобы не подставлять Рагнара.

Эрцог ждал у деревянных ворот замка, на камнях, покрытых плющом: и рядом с ним сидел Луи. Скадда подбежала к Фернейлам, и Эрцог обнюхал за ушами, а потом боднул головой в клюв. Скадда, куснув друга за пушистое ухо, подкинула молодой побег плюща, чуть похожий на древнюю стрелу из музея: так, чтобы он уткнулся в лапу Эрцога. И вернулась к стае.

— Мы с Луи решили, что за Гвардию, пока мы проходим испытательный срок, отвечаю я, — весело сказал Эрцог. — Раз с моей идеей разделить Гвардию согласилась Шорис, то, если ни один из нас не вернет власть, она, оставшись тирниском, сбережет этот новый закон. И Луи сохранит его тоже, если станет тирниском. Но я сомневаюсь, что он им станет, вообще-то.

Луи прищурил глаза и развернул к Эрцогу голову: большую, тяжелую, темно-золотистую. Захотелось потянуть клювом за прядь в полосатой гриве: она такая густая, интересно, как быстро получится через нее продраться, хотя бы в игре? Надо попробовать.

Зрачки у Луи совсем не сужались, будто вместо них вставили два черных камня.

Рагнар, когда Фернейлы обнюхали мех на его затылке, лег рядом с ними на камни и, с шорохом разворошив клювом маховые перья на одном из крыльев, насторожил уши.

С гор спускались облака, и казалось, небо кто-то устилает серым пухом, как гнездо. Виррсет и Кенна уже таскали себе побеги плюща, чтобы сделать временные гнезда. Пока не хотелось такое себе смастерить.

— Окончательно я вот что решил. Сначала на разные Гвардии разделят тех зверей, кто сейчас закончили первый год учебы. И тех, кто будут учиться с этого года, — сообщил Эрцог, помахивая кончиком хвоста. Он им даже сшиб большую осу, и Скадда, присматриваясь, дернула ушами: но оса не укусила и улетела. — Если все пройдет отлично, переучатся и действующие гвардейцы, конечно. Я уже, например, знаю, куда отправятся некоторые гвардейцы Хинсена. И Гахарита тоже.

Кажется, что его слова — отдаленные: будто это совсем никак не затронет.

— Первый год всех будут учить одинаково, — Эрцог лег на бок, вытянул переднюю лапу и начал ее мыть.

Кончик его хвоста все так и подергивался от интереса, и захотелось его поймать: но все-таки пришла сюда точно не затем, чтобы играть с тирнисками. Скадда подняла голову повыше и поудобнее сложила крылья.

— Потом атакующая Гвардия станет особенно усердно учиться допрашивать и искать преступников, правильно слушать свидетелей и все в этом роде, а защищающая — водить людей в леса, знакомить разные виды зверей с повадками друг друга и беречь редкие виды. Вот так.

Ученики с интересом заклекотали и стали переговариваться: о том, кто из них куда хочет. Из шерсти на пальцах Луи, на вид таких мягких, пробились кончики когтей, и Луи зачем-то недовольно отогнул усы к щекам, а Эрцог, быстро глянув на него, прищурился так весело, как будто поймал и съел лучшую рыбу в реке.

— Рагнар, тебя устраивает? — Эрцог развернул уши и вибриссы к Рагнару, а Рагнар встал и прошелся вокруг него, постукивая по камням когтями задних лап.

— В общих чертах — да. А что из этого получится, узнаем со временем.

Ни в одну из этих Гвардий попадать не нужно. Эта Гвардия вообще уже не нужна. Скадда отступила на пару шагов и немного втянула шею, распушив на ней перья.

Если бы Гвардии совсем не было, кто бы ловил преступников: одиночки? Но грифоны всегда собираются в стаи, и в любой стае может попасться кто-то, кто все испортит. Если стая будет огромной, таких портящих станет больше.

А захотела бы ловить преступников, если бы отец не был гвардейцем, если бы не было Гвардии? Сильно подул холодный ветер, и Скадда щелкнула на него клювом: даже показалось, что можно его поймать и цапнуть.

— Это еще не все, — сказал Эрцог, умывая полосато-пятнистый бок и хвост.

— Что-то еще придумал хитрое, так, вероломное существо? — спокойно спросил Луи, ложась и складывая перед собой лапы. Эрцог усмехнулся.

— Отчего вероломное? — Рагнар склонил голову набок.

— Да это наши с ним дела, — ответил Эрцог, лапой перевернув Луи на бок: а Луи фыркнул, огрызнулся и зацепил его когтем. — Ничего особенного. А еще будет Гвардия Ориенты, грифонья — тоже и атакующая, и защищающая. Та, что станет летать по разным льетам и странам, причем по самым сложным. Или холодным, или таким, где много всего труднодоступного.

Если бы осталась в Гвардии, как раз это бы и хотела: и сделалось здорово, как будто нашла интересное ущелье. Но нет. Никакой Гвардии.

Она ведь станет летать еще и в Талис? От радости в груди и крыльях появилось тепло. Эрцог все-таки сдержал обещание, дал ей Гвардию.

— Талис? — тихо свистнула Скадда, а Эрцог весело моргнул и повел ушами вверх.

А еще Долина и Гахарит.

— Точно, — ответил Эрцог. — С волками Талис не везет, и новых переселять туда нет смысла, а грифоны не сумеют там жить весь год. Придется лишь так. Правда, зимой там звери останутся без защиты грифонов — но, думаю, за зимние преступления надо будет ужесточить наказания. Не за все, конечно.

Выглянуло солнце, и Скадда чуть расставила уши, чтобы на голову попало побольше света и ей стало потеплее.

— Я это давно одобрил, но все равно я выдерну тебе усы, если ты не покинешь Берроут сразу же, как только улетят грифоны, — сказал Луи, вытягивая лапы и подставляя голову оранжевому солнцу. — И не приближайся к моей территории дней пять. Я не собираюсь сейчас показывать тебя слабым при зверях, поэтому тебя не ударю.

— Ага, зря я после того разговора с Леатарин не запретил тебе приближаться к Ориенте, — усмехнулся Эрцог, потянув его за ухо. — Тем более ты здорово, как оказалось, плаваешь с косатками. Поплавал бы с ними дней пять. Может, читать бы их научил.

— Да. Научил бы. У них больше разума, чем у тебя, и они хотя бы молчат.

— Сначала я с вами договорю, а потом уже друг друга загрызете, — сказал Рагнар. — В Моллитан эти гвардейцы тоже должны лететь, верно? Что с противоядием?

— Я еще не слышал, чтобы его делали, — Эрцог отвел уши в стороны и тут же их вскинул. — Но да, я хочу, чтобы грифоны там работали. Еще подумаю про Долину. Думаю, что твоя стая, Рагнар, справится с такими задачами лучше всех, и я за то, чтобы она сделалась первой стаей Гвардии Ориенты. Она много где летала, даже как раз в те края, куда остальные грифоны не забирались. Правда, Скай?

Скадда скрипнула и тихо чиркнула клювом. Ну вот чего он?

Рагнар взглянул на всех учеников, и Лирра первой сказала, что хочет в атакующую Гвардию Ориенты. Ее поддержали радостным клекотом и свистом.

Скадда долго молчала. Мысли как будто смешались.

— Я просто не хочу в Гвардию, — все-таки ответила Скадда, и на миг показалось, что в горло укололо веткой.

Рагнар стукнул верхней частью клюва о нижнюю и встряхнулся.

— Хоть кто-то здесь нормальный есть? — спросил он.

— Я, — сказал Виррсет.

— Нет, ты шершня ел. Значит, выбрали атакующую. Прочь отсюда. Через два дня летим в Палагет, и, если Скадда не полетит, пусть маховыми поменяется с гаской. Как доберемся, проверим, что там сделал Гри. Завтра на поезде он уже туда доберется.

— Да, не прилетит же он, — заворчала Скадда и нагнула голову. — Ну, конечно, я знаю, что ему надо оказаться в Палагете как можно быстрее. Просто злюсь, что он стал главным вожаком. Я бы его выгнала.

— Я не говорил тебе, сколько времени ты должна размышлять. Так вот, в Палагете с тобой поговорю, — сказал Рагнар, расправляя крылья. — А сейчас рано.

Перед тем, как взлететь с обрыва, Скадда присмотрелась к Эрцогу: он уже линял, у него лез клочьями зимний мех.

— Соберу у тебя шерсть на гнездо, хорошо? — спросила Скадда и, когда Эрцог прищурил глаза, подошла и сняла клювом самые большие и спутанные клочки с боков. Потом собрала еще немного подшерстка, запустив клюв поглубже в мех.

— Если он здесь задержится еще на пару мгновений, сможешь забрать себе всю его шкуру, — сказал Луи, вытягивая кисти лап.

Эрцог оскалился на него, боднул Скадду мордой и прыгнул на ступени, ведущие вниз.

— Сейчас вы все отсюда исчезнете и проследите за зверями в степи, — сказал Рагнар. — Выясните, что здесь происходит и каковы они из себя, а на закате допро́сите пару преступников, если я их по пути не съем.

Сейчас даже радостно, несмотря на то, что здесь, в Палагете, теперь водятся всякие Гри и Амаргоны: потому что и вчера, и позавчера пролетела со стаей по шестьсот километров. А крылья ноют только немного, и ломота уже почти прошла.

— Рагнар, а поделись? — спросила Кенна, наклонив голову набок. — Если решишь съесть. Просто я преступников еще не ела. А мне можно, я ранилась на учебе.

— Если меня с воздуха высмотришь — поделюсь. Но ты меня не заметишь, замаскируюсь. Далеко не разлетаться, пусть каждый видит всех остальных. Скадда, — Рагнар немного снизился и посмотрел назад, как раз на Скадду, — все еще не хочешь в Гвардию, верно? Для чего я тогда время на тебя трачу?

На миг показалось, будто прожевала листок полыни, проросшей далеко внизу, в зеленой степи.

— Чтобы я могла помогать зверям и тебе, — ответила Скадда. — Я тебя не брошу, но и врать, что хочу быть гвардеицей, не могу. Я из-за бывшей стаи Тагала еще разозлилась. Мало того, что Чесмин преступник: они им заменили Тагала.

Играя, налетела Кенна, а Лирра задела клюв Скадды лапой, и от этого сделалось веселее. Скадда в шутку их обоих атаковала, клюнула каждую по очереди и опять повернулась к Рагнару.

— Может, от Чесмина так будет польза, — сказал Аддар, шурша черно-рыжими крыльями. — А если убить, пользы не будет. Его и не съест никто.

— В конце дня задержишься, — сказал Рагнар, глядя на Скадду.

Скадда, соглашаясь, заклекотала, а потом с высоты поймала подросшего зайчонка, съела, раскусила кости, попробовала в некоторых костный мозг и полетела следить за зверями.

Которым надо узнать правду про Гри. Но сначала за ними просто надо понаблюдать и их послушать.

Скадда проносилась над табунами и наблюдала, как они пасутся, а иногда подслушивала их за холмами, вжимаясь в землю и в цветущие травы. Лошади ругались на сородичей из других стад, которые вытаптывают вкусные колючки, а еще рассказывали, как можно тайком выкопать клубни в актарии. Надо сообщить.

Еще они ругались на нарушающих гвардейцев: но никаких убийств никто не упоминал, просто говорили про сильные укусы. Скадда присмотрелась ко многим лошадям, особенно к самым слабым и отстающим, но увидела у них на ногах только очень старые следы от грифоньих клювов.

Здесь, недалеко от Кофлира, грифоны очень часто убивали коней. Может, Шорис все-таки как-то повлияла на Чесмина?

Лис и степных волков Скадда тоже послушала: они говорили всякое скучное, и запомнилось только одно. Звери радовались, что на севере Палагета вылечили людей от чумы, и что там не будет теперь никакого вьорта.

Молодой конь, почти жеребенок, отделился от табуна и очень быстро поскакал вдаль, а Скадда полетела следом за ним, чтобы проверить, какой он стремительный. Его оказалось непросто догнать. Пришлось и взмахивать, и расширять концы главных маховых перьев из-за ветра, бьющего навстречу: но все-таки скоро получилось сравняться с конем и пролететь над его головой.

От азарта едва не вырвался веселый клич. Развила такую скорость, что легко бы оглушила коня: и даже на бегу попала бы прямо в череп. Куда он? А если больше не встретится такой же быстрый конь? А если правда оглушить: ну, на будущее? И съесть потом всей стаей — стремительного и побежденного зверя — а череп забрать себе.

Показалось, что под шкурой закололо, словно от напряжения в Аренне. Скадда так подгребла под себя крыльями, что чуть не перевернулась в воздухе. Что не так?

Решила охотиться на коня не голодной, как те гвардейцы? Для того, чтобы просто победить? Как будто попала в сильный и холодный морской поток: а старая бурая трава на склоне одного из холмов вдруг напомнила шерсть халгурнита.

Думала, что сберегла бы его череп, и что этот зверь стал бы самой большой грифоньей добычей. Его ловила лишь чтобы помочь людям? На самом деле хотела показать свою смелость и силу, вот. И даже убить. А он не нарушал. То есть, вот все грифоны такие?

Скадда медленно снизилась на холм и долго стояла, не складывая крылья: а над головой клубились бело-голубые палагетские облака.

Халгурнит неразумный, не ориентский, он чудовище. Очень просто было думать про его убийство. Если бы не знала о преступлениях палагетских гвардейцев, может, и сейчас бы ничего не поняла?

Скадда, разбежавшись, взмыла и полетела дальше следить за зверями. И осмотрелась: вдалеке парили остальные грифоны из ученической стаи, все пятеро.

А вдруг тут тоже есть неизученные растения? Есе очень везет. Она говорила, грифонам везет, что они могут летать: но у нее ведь намного больше свободы. Она умеет исследовать, придумывать новое, заниматься тем, что грифоны никогда не поймут.

Но в Басмадане люди мало что могут, хотя живут в том же самом мире. То, что умеют люди, зависит от того, что сделали люди, жившие до них? А с грифонами ведь так же?

То, чему училась у Рагнара и у отца — это приемы, которые придумали гвардейцы прошлого. Без Гвардии их бы не узнала. Вообще не смогла бы выбрать путь. Как выбрать дорогу, которой нет? А если бы попала не к Рагнару? А если бы отец учил совсем другому? Скадда в парении дернула крыльями и наклонила голову.

Впереди незнакомые грифоны пикировали к озеру: черные и темно-серые. Здесь ведь, недалеко от города Кофлир, живет род Корфай. Один из грифонов этого рода был главой палагетской Гвардии, очень давно. Это что, целая стая из рода Корфай?

На берегу в траве темнело много перьев, виднелись временные травяные гнезда: грифоны очень часто отдыхали на этом берегу. Скадда к ним снизилась и осмотрелась, и сразу семь пар голубых глаз с интересом взглянули на Скадду.

— Скадда Корфай, — сообщила Скадда и взъерошилась. — Из Кейнора.

— Не Риада Корфая ли птенец? — раздался голос старого и крупного скалисто-серого грифона: его мех напоминал лишайник, а морду избороздили шрамы. — Нашего беглеца?

Беглеца? Скадда сначала пригнулась, невольно, признавая силу, а потом вскинула уши и взъерошила мех на холке.

— Да. Риада.

— Улетел он от нас со своей самкой, — продолжил грифон. За его спиной сильно плеснула рыба, потянуло влажной травой и землей. — Не нравились ему наши порядки, хотя без них он бы и гвардейцем не стал. Риад тебе рассказывал, как он ни одно испытание не прошел, а я потом все равно сообщил вожаку, что он — образцовый гвардеец?

В груди заклокотал рык, и Скадда огрызнулась.

Ну и что, даже если и так. Не бывает самых-самых лучших, а бывают просто грифоны, вот и все.

— Что, тоже захотела попасть в Гвардию легким путем? Только с нами надо было жить с самого начала. Теперь мы тебя не примем.

— Ну и не надо, — ответила Скадда.

Возникла легкая грусть и быстро исчезла: а когда Скадда ушла от этой стаи подальше в степь, впереди снизилась белая грифоница.

— Мне они тоже не понравились, — сказал мягкий потрескивающий голос, очень знакомый.

Фетта.

Чужая грифоница, хотя и очень знакомая. Очень-очень белая, даже удивительно, как будто спустилось облако и сделалось зверем. Совсем она, оказывается, не большая, она как все грифоны. Как она нашла: спросила у Шорис, куда полетел Рагнар?

Скадда наклонила голову влево, потом вправо: и вытянула шею к белой грифонице. Столько всего про нее помнится, и она очень хорошая, но сейчас будто бы встретилась другая грифоница, просто с той же мордой. Может, с ней подраться: тогда ее получше можно будет узнать.

— Попутного ветра, — сказала Скадда, переступив передними лапами. — Мне казалось, ты огромная, а ты нет.

— Ну как бы я летала тогда.

— Папа говорил, что я похожа на род Корфай по характеру, — Скадда наклонила голову. — Но они совсем другие. Вот только из-за этого я расстроилась чуть-чуть, и все. Или он имел в в виду, что я похожа по характеру на него? Или на древних Корфаев? Он правда не по-настоящему прошел испытания?

— Да, — Фетта тихо щелкнула клювом. — Потом он прошел в Гвардии Кейнора столько испытаний, сколько даже Селдор Плада не видел.

— А какой он был, Селдор? — вожак грифоньей Гвардии Кейнора при Алнире, наставник Тагала. Его много хвалили. — Я вот подумала: я же даже не знаю, как он выглядел. Ресула вот видела на рисунке, а Селдора — нет. А ты видела. А какой он был характером?

— Был серый с белыми крыльями, с Риадом любил охотиться, — Фетта весело свистнула. — Ворчливый. Хороший гвардеец.

— Я не знаю, мы с тобой подружимся или нет, — сказала Скадда, взъерошивая крылья. — Мне сейчас надо на задание, но в Кейноре я еще тебя встречу. Давай тогда там расскажу про Басмадан. Если мне будет интересно тебе рассказывать, а тебе — слушать, то, может быть, подружимся. Раньше ты меня учила и защищала, а теперь я тебя буду учить и защищать. Потому что стану гвардеицей.

Фетта смотрела мягко и иногда прикрывала глаза прозрачными веками.

— Мне все это время казалось, что у меня есть детеныш: просто где-то далеко. Но ты не детеныш, и Еса была права. Мне стало совсем не грустно. Все так, как и должно быть.

— Если мы подружимся, я принесу тебе рыбу. Но только ты тоже принеси, и мы поменяемся. Интересно, а как было бы, если бы я постепенно от тебя отвыкала? Просто я бы однажды проснулась и улетела? Или ты бы меня прогнала. Как было у тебя? Объясни.

— Я стала чаще улетать из гнезда, носиться где-то далеко, потом просто не вернулась, и все. Уже плохо помню то гнездо, — ответила Фетта.

— Ты очень за меня переживала, когда я была маленькая. Я помню, что ты мне советовала не летать там, где опасно, и волновалась.

— Но если ты сейчас не станешь летать там, где опасно, из-за этого погибнут другие звери. Конечно, когда подружимся, буду волноваться, но уже не так. Как за подругу. Ее не хочется постоянно греть и оберегать.

— То есть, когда появляются детеныши, начинается такая переживательность, чтобы грифонята выжили, — Скадда задумчиво нахохлилась. — Хорошо, я запомню.

— Это все само собой произойдет, — ответила Фетта.

Скадда проводила ее взглядом: такую белую.

Белых грифонов очень мало, и иногда появляются те, кого называют альбиносами, но их выбрасывают. Они плохо видят и обжигаются от солнца. Часто простых белых грифонов с такими путают, относятся к ним с неприязнью и почти не выбирают в пару: а ведь казалось обычным, что Фетта белая. Значит, Риад ее очень любил и не думал о том, что у нее появятся какие-то там альбиносы.

И вообще не важно, как он прошел испытания. Он все равно стремился к порядку, к справедливости. Гвардия — это, получается, живое стремление к порядку? Скадда приподняла уши, будто так эту мысль и правда получилось бы услышать отчетливее. Ветер толкал большие косматые облака и пригибал траву, делая вид, что это морские волны.

Звери тоже могут что-то оживлять. Ту же Гвардию. Только ее оживляют совсем обычные грифоны, поэтому не всегда все получается хорошо.

Вечером, перед тем, как вернуться к стае и Рагнару, Скадда узнала у местных зверей, где они видели Гри, и потом проследила за ним с холма. Гри о чем-то спрашивал коней, покусывал за хвосты Арена и Амаргона, если те отставали, и однажды сильно огрызнулся на Чесмина. Может, он окажется таким, как Риад?

Это еще ничего не значит.

А когда все рассказали Рагнару про покусанность коней, про их драки с сородичами, про мертвую бешеную лисицу, найденную Лиррой, и разрытые окраины актария, ученики разлетелись к временным гнездам. Скадда осталась с наставником.

Над горизонтом тянулось длинное распушенное рыжее облако, и казалось, солнце пытается на него вскарабкаться, потому что совсем не хочет спать. Но у солнца не получилось, и оно очень быстро пропало: остался лишь слабый свет на самых верхушках холмов. Померещилось, что холмы — шерстистые звери, которые сбились в комки, спрятали под себя лапы и прижали носы к земле.

— Я хотел удрать после первого года учебы, — сказал Рагнар. В его кроющих перьях копался ветер, будто хотел там устроить на ночь гнездо.

— А потом ты тоже решил, что Гвардию можем оживить только мы? — Скадда развернула к нему уши, чувствуя, как ветер их треплет и будто покусывает. Будто в постоянных драках успела с ним подружиться, вот он и относится теперь по-приятельски. — Что это не какие-то там самые лучшие грифоны, а, ну… Я не знаю, как сказать. Наверное, ориентир? За которым летишь, как по Веннте. Тоже не совсем то.

— Да, — клюв Рагнара направился вверх, а потом вбок и ниже, к Скадде. — Примерно то. Веннту никогда не поймаешь, но она направляет. Вот и идея — так же. А еще ты рано или поздно все равно к кому-то примкнешь, и во всех есть погань. О Гвардии ты всю погань хотя бы знаешь и сможешь ее избегать, а в каких-нибудь новых стаях будешь опять искать лучших грифонов, не понимая, что их нет.

— Их нет, — поддержала Скадда. — Хотя вот ты отличный.

— Я тоже, как Виррсет, пытался есть шершней. Когда домашние гаски или телята терялись в лесу, пару раз мне лень было загонять их обратно. Глупые они, вернуться не уговоришь. Я их съел.

— Ну и ладно, — сказала Скадда. — Я же ем нанкасы с гасками. Все, я вступлю в Гвардию. А если бы отказалась, ты бы меня выгнал из стаи?

— Еще чего, — Рагнар с усмешкой щелкнул клювом. — В Берроут ты все-таки прилетела, указания соблюла. Если бы не прилетела, я бы тоже тебя не выгнал. Просто отправил бы прямиком в Талис.

— Я тут встретила других Корфаев, — Скадда нащупала вибриссами и поддела лапой старую кость, почти вросшую в землю. — Не понравились. А предок, мой и их, был тут вожаком.

— Предком Норы Амалер был Ресул, помнишь такую?

— Ага. Она теперь не одна тут такая грифоница, которая была за морем, — Скадда гордо вскинула голову. — А ты знал Риада Корфая? Он был моим отцом.

— Нет, но теперь знаю. Все уже, — Рагнар подтолкнул в бок полураскрытым крылом. — Проваливай. Ночной полет будет завтра, сегодня я выспаться хочу.

Клюв Скадды стал весело пощелкивать от нетерпения, и сделалось легко, будто попала под короткий дождь. В Моллитане опять получится полетать, найти там очень много преступников, каких-то казнить. Только противоядия все еще нет. Но оно же появится.

— Спи, — Рагнар моргнул и сложил оба крыла. — А то выгоню. Теперь эта угроза на тебя уже влияет, мелкая?

16 лартана, Еса

Еса, сойдя с асфальта, наступила на кайрисский снег, и холод, знакомый, укутывающий, прошел через полусапожки к ступням. Воздух был чистый, словно искрящийся, а в ночном ветре старинная песня чудилась, и звезды отливали фиолетовым.

— Тебе вот какое будет задание, — сказала Олла Аверанг, похожая на ожившую ледяную скульптуру в своем серо-голубом пальто. Блик в ее глазу — как заснеженный островок среди ночного моря. — Надо тебе будет, как разместимся в гостевом доме, рассказать там всем про бармелы. Мы-то будем канцелярским языком говорить с официальными лицами о всяком там сотрудничестве по здравоохранению, а ты людям объяснишь так, чтобы было понятно.

Это как раз и хотела сделать, обдумывала уже много раз. На встречу с главой кайрисского здравоохранения никто бы не взял, конечно, но просто поговорить с кайрисцами — это даже намного лучше, так-то.

Воспоминания кружат в голове, как всполохи северного сияния. Домики на холме и лыжня, льдинки и комья снега на варежках, снежный пес с глазами-звездами. С каждым шагом словно что-то важное встает на место.

Дорен Лосоти — раньше он был главой кейнорского ЛОРТа, а теперь работает в моллитанском — вышел из аалсоты вместе с Сагетом Оталингом, посланником Кайрис в Кейноре.

— С той, кто с саргами там общалась — с ней точно увидимся? — послышался голос Дорена, и Сагет ответил:

— Да увидимся. А технику-то смотреть будешь?

— Знаю я и без тебя, какое тут качество, а вот саргов не видел.

В Элутте все так сильно напоминает родной город: деревянные дома частного сектора, приземистые многоэтажки, забегаловки с улмаллой. Люди с собой носят посохи, и старички на них опираются, ими постукивают. Щемяще-светлое и до улыбки радостное узнавание, и до всего хочется дотронуться, потому что не веришь: это Кайрис, настоящая Кайрис. Даже вкопанные у домов кости вызывают только светлую тоску, и все.

Как будто память ожила и стала объемной, и получилось туда попасть. Свет фонарей — как пыль времени.

Ли́счетка: будто потреск тающего снега и птичье-ветровой посвист. Родной город. Похож он на Элутту, но более дикий, тундровый, полный кайрисских сказок и песен. Так грустно стало оттого, что даже его название долго не вспоминала. Или просто всегда этот город жил в памяти, и всегда его с собой носила, видела отблески его фонарей в чужих фонарях? И просто думала о нем как о городе, как о маме думаешь — мама, без имени?

Те, что прилетели сюда от здравоохранения Кейнора и Моллитана, уже делись куда-то: наверное, в свою гостиницу. Олла помахала отставшим Сагету и Дорену, которые о чем-то все разговаривали, а потом шепнула Есе, что впереди — здание резиденции Деи Бентанг, главы Кайрис. Оно было низким, в два этажа, и окно-алмаз в самом центре второго ярко сияло белым. Ограненный алмаз, бриллиант: в знак того, что здесь, в Кайрис, их добывают.

А когда в гостевой дом зашли, то сразу почудилось, будто свет от камина и мягких лампочек укутал пледом. И голос сказительницы — тоже. Под тканевыми картинами дети уселись на шкуру шерстебыка — вообще-то тамойги, но название, которое дал Луи, что-то понравилось — и слушали про буревые цветы глакинты. Слушали и пожилые люди, и средних лет: а от их столов ягодно пахло улмаллой и, солоновато, сушеным мясом.

Когда Еса получила ключи, кайрисцы уже стали говорить про математику и о правилах стихосложения. Еса вслед за Оллой, Сагетом и Дореном отправилась от стойки администрации к деревянной лестнице, что виднелась в левом углу.

Кайрисцы всегда тянулись к знаниям. Улыбка на краю губ затеплилась, как огонек.

Ступеньки похрустывали под ногами, словно в сосне сохранился мороз из тех дней, когда она еще росла в лесу. Поручень перил скользил под рукой и иногда подпрыгивал мышкующей лисицей, а лампочки светили, как далекие глаза Кейнора.

Оставив вещи в номере, маленьком и обитом досками, Еса по лестнице сбежала немного и остановилась, держась за перила: голос заполнял пространство, как будто свет превратился в звук. Буревые цветы глакинты распускаются в морозы и выглядывают из-под наста и льда, пробивая корку. На самом деле они летние, но, если увидишь эти голубые звезды во время пурги, никогда не потеряешься в снежной пустоши, и они тебя домой приведут.

Так давно не видела кайрисцев: у них лица круглые, как солнца, и по-ночному темные волосы: сочетание полярной ночи и полярного дня.

А потом, когда после сказки наступила очередь научных рассказов, Еса заговорила:

— В Кайрис не только дикие растения могут стать чудом. Но и домашние, и очень хорошо известные. С неизвестными ранее свойствами, которые я изучала как раз.

Сказительница подняла голову и присмотрелась внимательно. Одежда на женщине обычная, легонийская, но держится сказительница так свободно и плавно, что кажется, будто складки на ее кофте собираются в кайрисские узоры-лапки.

Все больше взглядов обратилось к Есе, и от них радость ярче зажглась, как огонь от ветра. Еса села на край шкуры шерстебыка и рассказала про бармелы, про Зору, про то, что здесь, в Кайрис, до сих пор за теплицей с бармелами смотрят ее родители, а потом замолчала, как принято. И слушала сказку, делясь со сказительницей теплом своего внимания.

Потом, когда снова наступила очередь, рассказала, как пришла идея, и как танер Эсети учил состав растений исследовать. Как выступала на конференции, как ничего не получилось, и как потом отправилась в Моллитан. От людей такое шло тепло и такая благодарность, словно сидела рядом с камином, и он никогда бы не смог опалить.

Не будешь же во всем зависеть от этой признательности?

И все-таки как здорово, когда есть свои люди, принимающие, теплые. Но, если бы не приняли — все равно бы это все изучала, все равно бы им рассказывала сейчас?

Еса закончила тем, что из бармелов сделают лекарство для людей и животных. А кайрисцы потом спрашивали — размеренно, кратко, по очереди — о сортах бармелов и о том, где их можно купить.

Заметила Дорена Лосоти: он за столом сидел рядом с Этлин. Запомнила ее с того дня, как впервые встретила в Асуре: на вид она алдасарка, но с кайрисскими глазами, хотя и серыми. Тем, кто остановился в гостевом доме, Этлин показывала шкуры песцов, банки с полезным мхом-чеаханкой и с ягодами, и кому-то даже продала пару штук, а Дорен смотрел на нее.

Потом разговоры о лекарстве из бармелов стали веточкой на общем дереве кайрисских разговоров: про стихи, про рассказы, про открытия известных физиков, про всевозможные теории и, конечно, про сказки. Так стало свободно и спокойно, и так захотелось поярче ощутить кайрисский воздух, что Еса на улицу решила выйти, ненадолго.

И столкнулась с Кайрис.

Затворила дверь, протянула руку к лохматой морде тархонга, как в детстве. Словно вот-вот она растает под рукой, потому что уже не своя, потому что уехала от нее к Кейнору: и будто тоскливо завыл в ребрах ветер, как в облетевших ветках.

Рука ощутила мех — и ветки покрылись молодой листвой, целой зеленой радостной кроной, которую никогда никакой огонь не сожжет. Еса шагнула вперед и уткнулась лицом в большую широкую морду с фиолетовыми звездами глаз.

И у вьортов, и у лаохортов глаза — как звезды.

Глаза смаргивали острую горячую влагу — будто сгорели снежинки под ресницами. В горло нахлынул колючий ком и ушел. Такое свое тепло, настоящее, близкое: от Кейнора тоже идет тепло, хотя и другое совсем, более дерзкое, искрящееся, а вот от Кайрис — уютное. И стыдно сказать, что не получилось из них выбрать кого-то одного, и в то же время — это ведь как с отцом и с матерью. Их же любишь одинаково. Любила.

Выбрала маму. Пришлось. Возникает иногда момент, когда другой человек совсем тебе выбора не оставляет и отдаляется. Когда все накапливается и обрывается в пустоту. Вцепилась сильнее в шею лаохори, и прожгло от мысли — ее не так давно ранил вьорт.

Никогда не считала Кайрис своей? Неправда, просто по Кейнору слишком грустила, тянулась к нему, тосковала, а то, что было рядом и было чудом, казалось совсем обыденным. Когда что-то держишь в руках, мерещится, что оно никогда не исчезнет.

Всмотрелась в ее мех под светом фонаря, шерсть взъерошила и разгладила: нет следов укуса.

— Я не выберу, — сказала Еса. — Я тебя не брошу и всегда буду любить. Не хочу больше никого выбирать. Пусть я хотя бы оставлю и тебя, и Кейнор, — сжала ее сильнее от нахлынувшей светлой тоски и ощутила, как ткнул в плечо нос.

Отросток рога чуть поскреб по макушке, и Еса улыбнулась.

— У меня миллионы людей. Я могу вас любить одинаково, а ты сможешь любить и две страны. Близкую мне страну.

— Одинаково-одинаково? — захотелось в ее шерсть зарыться носом, совсем уже по-детски. Еса засмеялась и правда укуталась в нее лицом, в такую густую. — Дею Бентанг не больше, чем меня? Шучу. Слушай, Кайрис, — и кольнуло чуть-чуть от тревоги. — А если я тебе расскажу что-то совсем-совсем новое?

— Только новее бармелов, потому что про них я слышала.

— И новее Луи, потому что его ты видела.

Кайрис кивнула.

Как ей об этом сказать? Все, не задумывайся, просто говори, а то чем дальше задумываешься, тем сложнее.

— Знаешь, я изучаю повадки вьортов, и…

— В Лисчетке ты посчитала вьорта добрым. Я слышала от местных людей, что так его называла девочка-алдасарка.

Ошеломление заледенило мысли.

Если она и не поверит, это не собьет с пути. Не должно. Это правду не изменит никак. Сквозь ледок пробился огонь — или цветы глакинты. Будет очень горько, если не примет: но, если не поделишься — будешь тогда не собой. И, если бы не стала больше узнавать о вьортах, отказалась бы от части себя. Как бы кто к этому ни относился.

— Когда-то я тоже присматривалась к их повадкам, но все у них переходило в ярость снежной бури, в ненависть ко мне. И в страх. Тебе холодно.

Только сейчас ощутила свою дрожь.

Еса сбегала за пуховиком, почти ничего не замечая вокруг: и быстро вернулась. Кайрис медленно моргнула фиолетовыми глазами без зрачков.

— Знаешь, про вьортов: я вот думала, зачем они нужны, — сказала Еса. — Не бывает ведь ненужного. И вот думаю: разум — это ведь тот же огонь.

Пульс стучал, как будто бился огонь свечи о стеклянные стенки, и казалось, сейчас они треснут. В уши набивалась тишина, словно невесомый снег. Пальцы перебирали теплую жесткую шерсть.

Некоторых существ не хочется ни в чем обижать, даже когда других уже обидеть не боишься.

Может, конечно, и не права. Все мысли сейчас кажутся глупостью: но, если бы все считали глупыми свои идеи, люди бы совсем не могли творить. Какой в идеях смысл, если не давать им шанса? И Лафенграс тоже нужен шанс. Настоящей Лафенграс, а не той, кем ее видят моллитанцы, кроме Нира. Возникла новая задумка, яркая: а Кайрис носом коснулась щеки.

Хотела рыбок поймать и крабов, хотела их как будто присвоить. Точно так же в своих записях, в съемках присваивала кусочки времени, присваивала события. И Дайгел тоже так делал. Но если слишком разовьется это стремление? И сразу у многих людей? Как, например, у гартийцев или моллитанцев. Они ведь многое хотят изменить, присвоить.

Кайрис смотрела на Есу, наклонив голову.

— Я за вьортами смогла издалека проследить. Когда они живут далеко от нас, они спокойные, даже могут друг друга не трогать. А через их повадки мы можем получше узнать животных, понять, что им нужно. По-моему, вьортов меняет наш разум: он даже тех, кто уживаются с сородичами, превращает в чудовищ. Потому что мы им смыслы новые приносим, которых они не могут вытерпеть. Конечно, у берегов и в самих странах вьорты никак не нужны, но далеко от нас… Вьорты показывают, что этот мир не только нам принадлежит, что мы не все можем. Они, получается, наша совесть?

Кайрис все смотрела и смотрела — тихая, как снежная пустошь.

— Хочешь увидеть его?

Ладонь Есы мягко опустилась на ее мех. Она про вьорта?

— Он набросился, как только со мной встретился: снежный вихрь, клыки и когти. Я отогнала его. Потом размышляла, как ты могла его встретить, почему ты к нему потянулась. Один из моих людей говорил, что видел тебя на той снежной пустоши, где он бродил: на лыжах, потерянную. Я уже не приближалась ко вьорту, я следила за ним издалека. Он бродил по своим землям, все реже менял свой облик и в конце концов стал напоминать собаку. Другие вьорты меня преследовали после того, как я с ними сталкивалась. Этот — нет. Но мне нужна была моя земля, и я прогнала его зверей дальше на север, чтобы он жил там, — дыхание замерло, как пойманная птица, а Кайрис склонила рогатую голову. — Вьорт смог утешить ребенка. Если он не бессмысленный, кто я, чтобы давить его силу и жизнь. Хочешь увидеть, Еса? Он до сих пор живет.

Могла бы. Хотя и долго ехать в Лисчетку, и родные знают уже, что увидеться вряд ли удастся: но если попробовать?

Такое человеческое желание все увидеть и во все вмешаться.

— Я не хочу его менять, — сказала Еса. — Даже если я на него просто посмотрю… все равно, не надо. У него свой мир.

Кайрис поверила? Все равно мысли замерли: и леденят. Не может быть.

— Мне трудно поверить в то, что ты предполагаешь, Еса. Мы — как долго живущие люди: все труднее с возрастом принимать новое. И свои недостатки.

Но она тянется к знаниям. И хочет поверить.

А вьортов можно вернуть в прежний облик. Их правда можно вернуть.

— Я тебе расскажу еще одну новую вещь, — Кайрис все равно все эти слухи знает.

— Хорошо. Мне все-таки не впервые менять для себя картину мира. Однажды я открыла, что моя земля — Гартия, когда ушла далеко во льды, где нет вьортов. Где водятся Первые Огни.

В ее глазах задумчиво плескался фиолетовый ранний рассвет.

— Что, если какой-нибудь зверь сможет с лаохортом связаться, как человек? И если тогда появится лаохорт, который отчасти и как вьорт? Можешь пока считать это сказкой.

— Хорошо. Сказки мне нравятся, через них проще принимать новое.

— Если бы такой лаохорт существовал… синнаяр. И зверь, и человек. Что бы ты тогда сделала?

— Я бы проверила, насколько это правда. Могу представить, что такому существу было бы трудно жить.

— Но если бы кто-то один искренне его поддержал… ее?

— Но окружающим тоже трудно жить рядом с таким существом. Они не знают, чего ожидать.

— Да, — сказала Еса. — Перемены бывают опасные. Может быть, ей и нужно скрывать о себе часть правды, — новое и грустное возникло осознание: а ведь так. Надо ей сдерживать свой огонь, чтобы больше никого не поранить. — Но к этому существу льнут животные, и ей приходится их отталкивать.

— Нужно получше узнать об этом существе. Узнать, что в нем преобладает. Инстинкты или разум.

— Спасибо тебе.

Кайрис моргнула задумчивыми фиолетовыми глазами.

Конфета-лаккес таяла на языке знакомой ягодно-травяной прохладой. На пустоши уже местами таял снег, сонная земля выглядывала наружу, а камни будто бы отряхнулись. Крыши города Скхатмока — полосатые от съехавших по шиферу кусков снега, открывших темное.

Сарги поднялись с земли — словно сама ожившая земля, лохматые, с первобытными огромными мордами. Как волки, но тяжелее, и более неуклюжие, медленные такие. Большие кисти у них на хвостах, оскалы на мордах.

Этлин отошла в сторону, и Дорен ее взял за руку: а Этлин качнула головой, но руку не высвободила. Еса присела на корточки и протянула к саргам ладонь в перчатке.

Огромная саржица, подбираясь к Есе, рявкнула: но они так просто здороваются, и сейчас она протянет морду. Вот уже коснулась носом руки. Холодок страха прошел по плечам и исчез.

Саржица потом следила за тем, как Еса вырисовывала буквы, но сама ничего повторять не стала. Важно, чтобы сарги помнили — учил их Луи. Только как им напомнить про него? Олла ведь себе присвоила достижение. Правда, от этого даже уже и не грустно: ну, стоило такого ожидать, на самом деле.

Саржица потянулась пастью к ладони Есы и осторожно перехватила карандаш.

А потом записала на листке слова: разрозненно, но осмысленно, все-таки. Радостно ворчала, написав: «тахонх». Тархонг, ее добыча. Даже облизнулась она при этом. «Дожд», и встряхнулась, зарычала, щелкнула челюстями. «Хат» — и махнула хвостом в сторону одного из зверей стаи. «Хима» — и лапой указала на себя.

— Хима, — радостно позвала Еса. Когда сделала ударение на первый слог, она не отозвалась, а когда на второй, саржица ткнула мордой в руку, но очень быстро, и потом показала клыки: она не друг, гладить ее нельзя, понятно с ней все, конечно.

На земле отпечатались следы: с когтями, как у собак и волков, а вот у кошек когти втяжные, и у Луи лапа где-то такого же размера, как у Химы. Еса показала саржице на след, стерла когти и показала на буквы. А вдруг получится?

Саржица смотрела очень долго, задумчиво, словно что-то и правда вспоминала.

«Кош, — начертила она на бумаге. — Кош. Болшой».

Потом она вывела:

«Мох».

И сразу же носом показала на мох, а потом на след без когтей. На карандаш — и на след. Счастье распустилось цветком глакинты: неужели помнит? Луи учил ее этому слову?

А в будущем удастся еще и узнать, чем они здесь болеют. Уже со второго курса будет специальность — ветфармация. И на втором курсе, конечно, поменьше нужно будет пропускать.

Возвращаясь к машине, Еса протянула руку к зверям, очень медленно, и Хима так же медленно повела хвостом.

18 лартана, Луи

Если на закрытое заседание отдела науки и образования пригласили зверя, значит, несомненно, люди что-то переосмыслили.

Луи добрался до зала заседаний одним из первых и уже успел его изучить. В середине комнаты, словно тело большой сколопендры, тянулся стол, и собравшиеся вдоль него стулья показались лапами многоножки, когда Луи представил себе все помещение. Из-за этого инстинктивно дернулись усы.

Для зверя в углу заранее поставили небольшой диван, и Луи, разместившись на нем, вымыл лапы и морду от дорожной пыли.

Людей собралось немного, однако среди них были не только кейнорцы, но и представители отдела науки Лафенграс. Обсуждать стали учебу животных, как и предполагал: и выяснилось, что кейнорцы решили повременить со звериными школами хотя бы до тех пор, пока не восстановят города у побережья, а вот моллитанцы решили провести пробные уроки уже на днях. Они отметили, что хотели бы видеть в качестве учителей и кейнорцев. Луи прикрыл глаза и расслабил кисти лап.

Впрочем, хотелось бы услышать не только об этом.

Скоро Рена Валати, глава отдела науки и образования Кейнора, обратилась к Луи со словами:

— Луи Фернейл, спасибо за то, что ты предложил насчет этих школ. Как вид… — она осеклась, — как слышишь, мы отнеслись к этому серьезно.

От нее чуть пахло мороженым: хорошими, не очень сладкими сливками. Следует такое найти.

— Пока не слышу. Жду результатов, — ответил Луи. — Но то, что вы решили сделать, не вызывает у меня отторжения.

— С нами поделились планами учебы, которые ты предложил. С небольшими корректировками они сойдут. Вы… ты хорошо знаешь зверей, — Валати сделала небольшую паузу. — И вот насчет этого: ты встречал тех, кто их учит новому алфавиту? Тех, кто его изобрел?

Ожидания оправдались, что же.

Слишком вкусный запах: теперь это ощущается острее из-за азарта.

— Сначала скажи, где ты взяла это мороженое.

— Да тут в полуподвальном, — негромко ответила Валати. Затем, уже громче, повторила: — Ты их ведь встречал? Или его.

— От этого алфавита разве есть польза? — Луи повел ухом.

— Ты понимаешь, животные эти знаки изучают с интересом. И потом учат наш алфавит лучше, чем обычно. Мы вот пытаемся понять, из какой страны этот человек, из какой льеты. Некоторые звери нам вообще донесли, что ты им этот алфавит показал. При этом звери из разных стран.

— Почему же ты тогда спрашиваешь, встречал ли я того, кто придумал алфавит, — Луи прикрыл глаза.

— Нет, ну, может, ты учеников его каких встречал, или помощника. Он же свою личность скрывает, вот мы и подумали.

— Не помню, от кого я узнал этот алфавит. Плохо запоминаю людей, к тому же зрения у меня нет. Я больше интересуюсь животными. Вы, в свою очередь, столько времени искали, но даже не определили, кто бы это мог быть? Этот человек или, может быть, люди? У вас ведь были кандидаты, насколько мне известно, — Луи склонил голову набок, и пряди гривы скользнули по лапам.

После недолгого молчания Валати дала слово одному из моллитанцев.

— У нас есть те, кто могут подражать звериным звукам, — сказал он. — Если это кто-то из наших, то это более вероятно, — однако он близок к правде. — Сначала в Гахарит поехал, потом домой, потом в Инис… ну да.

Люди, разумеется, все понимают. Хотя бы подсознательно: однако им сложно это принять. Их стремление сохранить прежнюю картину мира даже поражает. И это неплохое качество, если подумать. Люди ведь хрупкие. Это стремление их бережет.

Люди никогда не любили неизвестности. Она их пугает, как и всех живых существ: на то и рассчитывал. Люди всегда с ней боролись. Сегодня удастся узнать, что пугает их больше: новое или же неизвестное. Склонен считать, что второе.

— Ваши моллитанские кандидаты даже пытались вам что-то доказывать, так? — Луи повел вперед ушами.

— Да, — ответил моллитанец.

— Но не смогли повторить звериные звуки.

— Самозванцев хватает, — сказал человек.

Носок его ботинка нервно скреб по полу.

— Автор звериного алфавита, как вы и сами поняли, решил не открывать свою личность. Если он не раскрыл ее вам, почему вы считаете, что он раскрыл бы ее мне? Потому что он странным образом преследовал нас с Эрцогом?

— Это как раз объясняется. Возможно, он решил, что бывшие тирниски бродят там, где звери адекватные более-менее, — сказала Валати.

Слышалось, как постукивают по крышке стола ее пальцы.

Она ведь сама не верит в то, что произносит.

— Чтобы избежать неизвестности, вы придумали творчество: подтверждение этому я слышал от кайрисцев. Их предки придумывали мифы, чтобы не было ощущения, будто они чего-то не знают о мире: кайрисцы сами в этом признались. Людям важно, чтобы все было под контролем, все было изведанным. Что же. Люди придумывают много интересного. Теперь буквы придуманы и для звериных звуков, чтобы звери лучше могли их постичь.

Из форточки повеяло свежим ветром, и Луи направил голову в сторону окна.

— Я, конечно, не совсем понимаю, каким образом те люди придумали буквы для звуков, которые произнести не в состоянии, и каким образом выделили самые распространенные звуки зверей. Даже их сочетания, и так, чтобы звери хорошо все поняли. Для этого надо было, скажем, услышать, как зверь произносит эти звуки, — Луи стал медленно разминать лапами сиденье дивана. — Следовало тут же записать букву, затем бегать за зверем и ждать, когда он снова произнесет этот звук, раз уж человек не в состоянии это сделать. Требовалось такое терпение.

— Листья и следы, — шепотом сказала одна из собравшихся. — А вот если со звуками соотносить? Могли они такое…

— Кто? — шепнули ей в ответ.

— Ну кто, кто… кто придумал.

— А это творчество, или нет?

Шепоты наполняли комнату.

Когда смотрел с Эрцогом на Лууфру, тот упомянул, что люди, как муравьи, строят из уже существующего. Что же, он, вероятнее всего, был прав.

— О чем вы? — промурлыкал Луи. — Звери не способны учить человеческим навыкам. Так что некоторые варианты отметаются, правда? Творчество — это ваше. Впрочем, мне кажется, что и у вас нет настоящего творчества.

— Как это? — негромко спросила Валати.

— Вы соединяете совсем по-новому то, что уже есть, и додумываетесь до причин, по которым работает мир. Но все ваше творчество — это фрагменты уже существующего, искаженные опытом или его отсутствием. Вы многое копируете и у нас. К слову, можно было бы, например, основать аалсоты не на птицах, а на насекомых: на тех же стрекозах. Было бы любопытно. К тому же вы даете имена тому, что уже есть, и изменяете то, что есть. Вы ограничены этим миром, а мы ограничены вами. Вы исследователи, а не творцы. Только вы не осознаете своих ограничений.

— Если ты осознаешь свои, — тихо и спокойно сказала Валати, — ты же понимаешь… если бы у зверей тоже возникли некие качества, присущие только людям, и мы бы это признали, подумай, к чему бы это все привело?

— Кто-то из зверей решил бы, что равен вам. Он начал бы во многом подражать людям, бездумно, не понимая, что силен в другом, — как олени стремились подражать хищникам. — А кто-то отнесся бы спокойно. Пример у вас есть.

— Ты не посчитал бы себя… — Валати осеклась.

— Равным вам? Нет. Мне до сих пор непонятны метафоры, непонятны многие очевидные для вас вещи. Я не способен на ваше творчество. Я способен на свое.

— Раз здесь нет этого человека, покажи нам некоторые знаки, — сказала Валати. — Звериные.

Луи, приблизившись к ней, нарочно изобразил на бумаге символы, обозначающие именно те звуки, что сложнее всего произнести человеку, и озвучил их то сочетаниями тихого фырканья и ворчания, то просто ворчанием в разных тональностях, особенно в самой тихой.

— Ну а последнюю? — спросила Валати.

— Я ее произнес, — сказал Луи. — Но вы не слышите таких звуков.

— Вы можете воспроизводить контуры листьев и следов, — проговорила Валати. — Чтобы учить своих детенышей, это я слышала.

— Да, для учебы детенышей, — поддержали ее другие собравшиеся.

Луи наклонил голову набок и прищурился.

— Но вы соотносите их только с листьями и следами, не с абстракциями. Буквы абстрактны, и, чтобы соотнести следы и листья со звуками животных, с аналогиями, которые они вызывают, надо иметь мышление, скажем так, не творческое, нет… но, — послышался легкий шорох кожи о кожу: Валати потерла лоб ладонью. — Людские абстракции вы можете выучить. Они придуманы нами. Кто-то, получается, может не только понять их, но и объяснить другим: и таких зверей, конечно, не очень много.

Наверняка могли бы обучать и другие звери, если бы просто поверили, что они так могут: но далеко не каждому это нужно. Обучают люди, так заведено. Вот и все.

— Так что обучать я способен.

— Но не алфавиту, этому, своему, — последнее слово Валати произнесла быстро, смазанно. — А человеческому. Договорились? А про твой алфавит — пусть это будет от неизвестного ученого, а потом уже, спустя лет так сколько-то, откроем все.

Разумеется. Они лучше признают, что звери способны на такое творчество, чем останутся в пугающей неизвестности. И из двух вариантов выбрали наименее опасный, как и предполагал.

— Раз в Моллитане будут школы, я посоветую вам зверей, которые могли бы обучаться лучше всех, — сказал Луи.

Записав про животных, живущих у Заланты и Армы, Луи вернулся на кресло, потерся о него мордой, чтобы оставить свой запах, и слегка впустил в него когти. Люди вскоре стали покидать зал, и спустя немного времени осталась лишь Валати.

— Я еще хотела сказать, — произнесла она. — Жаль, что в исследовании этих кайрисских растений уже не участвует инрикт. Правда, когда он недавно вновь сдал кровь, он сказал, что не против продолжить, но мы рисковать, конечно, не будем. Не опасно, но…

Но все-таки он больше не приговоренный.

— Результаты не разочаровали, полагаю, — уточнил Луи.

— Да. Уровень гемоглобина возрос. Уже в первом анализе болезнетворных бактерий не было. Не буду спрашивать, понимаешь эти термины, или нет: понимаешь, конечно. Одни только признанные лекарства таких результатов бы не дали. Бармелы — это какая-то прямо находка.

Так. Еса об этом наверняка узнает. Теперь должна сработать еще одна задумка, обязательно. И для этого понадобится много времени проводить в Берроуте.

Проходя через одну из земель Эрцога по пути на свою территорию, Луи распознал среди звериных, земляных и травяных запахов еще и бумажный. Он шел с той же стороны, что и запах самого Эрцога.

Что-то записывает: или же нет, читает, ведь не слышно шороха ручки или карандаша. Бумага не напоминает газетную, она не отдает типографской горечью. Это, впрочем, дело Эрцога: однако не так давно он схитрил и все-таки настоял на том, чтобы именно Гвардия знакомила зверей с повадками друг друга. Неизвестно, что еще придет ему в голову, к тому же накануне решающего дня. От этих мыслей показалось, будто наступил в холодную воду.

Луи тихим ворчанием подозвал ворону и попросил прочесть письмо, если это именно оно: зоркая птица легко могла сделать это незаметно. Во многом уже доверял Эрцогу, но следует проверить, не будет ли он врать.

Шорох перьев отдалился. Вибриссы коснулись листьев на склоненной ветке: грабовых, зазубренных. Осязание определяет все так же быстро, как когда-то определяло зрение: но лишь вблизи.

Шорох приблизился вновь.

— Говори тихо, — сказал Луи.

— Там такой почерк красивый, человеческий, — негромко затрещала ворона. — А что, он скрывает что-то от тебя?

— О чем там написано?

— Эрцогу написали из Гахарита, что все торговое люди будут сами решать. Что мясо и шкуры лесных животных будут все равно посылать за море, это же не будут какие-то большие поставки. А он захотел совсем запретить торговлю лесными животными с другими странами. Все правильно, я считаю, — ворона тихо щелкнула клювом. — Ему еще написали, что он людям должен доверять побольше, и что гвардейцам не надо проверять гахаритские разные грузы. Может, и не надо.

Кисти лап напряглись, челюсти сделались горячими, и ощутилось, как против воли морщится нос. Мелкая скрытная дрянь. К тому же действует слишком порывисто. Выходит, придется разочароваться.

— Зверям не говорю, — тихо добавила ворона. — И птицам тоже. Это же все еще не решили до конца. Да?

Луи прикрыл глаза, соглашаясь, и, когда она улетела, медленно подкрался к Эрцогу: затем прыгнул и смял лапой бумагу. Эрцог приглушенно огрызнулся.

— За моим хвостом договариваешься с Халой Фенат, — Луи постарался сделать тон голоса поспокойнее, однако когти все же не втянул.

— Мне что, о каждом шаге с тобой советоваться? — Эрцог, судя по резкому шороху, задел хвостом кору. — Да, я решил написать Хале Фенат про торговлю, когда был на своей земле и со своей львицей. Ты со мной не советовался, когда сообщил Леатарин, что учить зверей повадкам других видов будут люди, а не моя Гвардия.

— Чьей будет Гвардия, решится спустя месяц.

У Эрцога вырвалось короткое шипение, но после этого он заговорил намного сдержаннее:

— При этом ты еще и не доверяешь мне, следишь за моей перепиской через птиц.

— Недоверие оправдалось.

— Ты отлично знал, что гахаритские звери беспокоятся насчет торговли с Саа-Деном.

— Ты предлагаешь чрезмерно серьезное вмешательство в дела людей. Это мы уже обсуждали, — Луи дернул ухом, услышав над ним гудение жука.

— Вот именно. Ты не согласился тогда со мной, но это не значит, что я не могу делать то, что считаю нужным. Пусть ты меня и считаешь мелким и хочешь до сих пор подчинить.

Эти слова прозвучали, впрочем, спокойно.

— Может, ты так и оставишь свой алфавит людям? — добавил Эрцог, и сухие листья тихо смялись под подушечками его лап. В голосе Эрцога прибавилось нетерпеливости. — Хочешь — покоряйся людям и дальше, а я тебе покоряться не собираюсь, и им тоже. Они должны нас уважать. Звери меняются, они голосовали, они будут учиться в школах. Продавать их — подло. Слышал, гахаритцы вернулись из Басмадана? Теперь они и с ним будут торговать зверями, что ли?

Эрцог действительно все еще мелочь.

— Сегодня на заседании люди благодаря мне признали, что звери могут учить зверей письму и чтению, — сказал Луи, постаравшись все-таки втянуть когти. Затем, отступив, поточил их о ствол граба, и Эрцог огрызнулся: все-таки дерево принадлежит его земле. — Именно постепенный подход оказался правильным. Ты не просто не обсудил все со мной. Ты, вероятно, помешаешь мне. Из-за твоей порывистости люди прекратят нам уступать и, возможно, решат, что поспешили с признанием.

— Ага, только вот то, что они сегодня признали, касается лишь тебя. А то, что происходит в Гахарите, касается зверей.

— Не только лишь меня, но и тех зверей, которые тоже будут учить. Не сразу. В будущем. Я не требовал, чтобы ты рассказывал, как собираешься разделить Гвардию, однако в настолько сложных вопросах было бы честно осведомить меня.

— А ты бы захотел навязать мне свое мнение, разве не так?

Упрямая шерстяная сволочь. Рядом теперь лишь соперник, слишком наглый молодой зверь, стремящийся к власти. Луи стал медленно обходить его сбоку, пригибая голову. Напряглись, казалось, даже клыки. Из пасти вырвалось приглушенное шипение.

— Что, собрался показать мне мое место, или как ты там раньше говорил? Так и стремишься подавить, — лапы Эрцога прошуршали по лиственной подстилке: он развернулся. — Может, то, как ты со мной общался, рассказывал интересные вещи — это так, кошачьи манипуляции? — он огрызнулся. — Ладно. Я знаю, что нет, но все меняются, когда меняются обстоятельства. Правда?

— Тебе ли не знать, — ответил Луи. Несмотря на злость, на мгновение сделалось по-странному пусто: уже не впервые. Азарт и ярость, впрочем, все заглушили. — Да, я собираюсь тебя проучить.

Эрцог зашипел, и раздался сильный шорох от его лап. Луи перехватил соперника в броске, сжал передними лапами, попробовал вцепиться в горло, но схватил клыками лишь пучок шерсти, который легко вырвался из шкуры. Бой при помощи линьки, вот как.

Во время схватки лиственный настил прорвали до самой земли, и бока ощущали то удары лап и укусы, то холод почвы. Луи цеплялся когтями, бил задними лапами, хватался пастью за шкуру противника и однажды прорвал ему кожу до крови. Одно время просто лежали, сцепившись лапами, и во время короткого отдыха Луи удалось сдавить сопернику горло. Эрцог вывернулся и отскочил.

Его новая атака оказалась мощнее предыдущих, и скоро он прижал Луи к земле. Попытки сбросить его задними лапами оказались напрасными. Сначала Эрцог сдавливал клыками морду, потом рывком раздвинул гриву и с силой вцепился в горло.

На миг показалось, что он вот-вот прокусит. Любопытно. Так еще не нападали: но эта мелкая тварь все-таки не осмелится убить. Слишком он дорожит для этого собственной шкурой.

Не удается вдохнуть, горло саднит и давит. Рванул врага задними лапами: хватка лишь слегка ослабла, чтобы затем усилиться. Мысли словно замерли. Он все же нашел способ избавиться, так? Не выйдет.

Луи сильнее подогнул задние лапы для удара, и в это время Эрцог как раз отпустил. Сил сражаться уже не осталось, и Луи, поднявшись, стал умывать морду от земли.

Как любопытно. Никто еще не давал подобного отпора.

— Я тебе не мелочь, — прошипел Эрцог. — А ты уже чересчур обнаглел. Иди учи ящериц в своем Берроуте.

Он прошел мимо, вновь зашипел и, судя по шороху, подхватил письмо, после чего умчался в заросли. Луи постарался унять хвост, бьющий по листьям. Недоверие действительно оправданное, что же.

— Я еще сюда приеду, — быстро шептала Еса прямо в ухо, и ее волосы щекотали нос. Луи стряхнул их и боднул Есу в плечо. — Сдам экзамены и приеду сразу. На половину лета, и я буду с тобой летом тут гулять, обещаю. На подработку тебя приведу и буду кормить вкусным. Я не опоздаю, у меня последний экзамен тринадцатого, я поеду в ночь. Правда-правда!

Плитка платформы грела подушечки лап. Пахло креозотом и теплым железом: как в день, когда отправился с Есой в Талис. Сильно припекало солнце, и хотелось зажмуриться не только из-за него, но и от касаний к щекам и лбу.

Так по ней соскучился.

— И еще, я знаю: они же всё решат, ну, главы регионов, опираясь на то, что про вас думают разные звери и люди, — добавила Еса, обхватив за шею. — И я сказала, что я за тебя и за Эрцога. Еле-еле успела.

Ее опять позвала проводница.

— Сюда я точно успею, — одна рука отпустила, и послышалось, как Еса с шорохом открывает карман на липучке. — Вот, держи, не пирожное, но так, хотя бы. Хороший, правда? А еще, Луи, я знаю, что делает Алодис с иллатами, — и она зашептала: совсем тихо.

Кекс, пахнущий лавандой, в самом деле очень понравился. Как и то, о чем рассказала Еса: жаль только, что не удалось пообщаться подольше.

Все же Алодис не смог бы заменить все растения Долины. Он просто слишком многое о себе возомнил.

От рельсов потом еще долго не хотелось уходить: до тех пор, пока не затих далекий стук колес и едва слышный звон.

По ночам порой казалось, что коридоры Берроута до сих пор видны, что можно разглядеть и двери, закругленные сверху. Луи лег и уместил голову на передних лапах. У бока сделалось холодно, и показалось, что прислонился к пустоте, скрытой за древними дверями замка.

Давно уже добыл листок и ручку, на всякий случай, и даже сейчас они лежат рядом. Однако до сих пор не пригодились.

Пришел долгожданный холодный страх, и на миг в клубах темноты померещились два красных глаза.

— Люди объявили, что я могу учить письму и чтению, целых три дня назад, — напомнил Луи, потягиваясь. — Ты становишься совсем не любознательной.

— Ты целых три дня отсюда не выходил?

Ее голос сильно приглушен, но, впрочем, его пока еще можно разобрать. Замечательно.

— Выходил, но предполагал, что ты дождешься, если меня не застанешь. Что же, я научился призывать лаохорта, не так ли?

В груди слегка стиснуло от предвкушения. Ее должно заинтересовать то, что собрался ей предложить. В то же время есть и опасение, несмотря на интерес.

— Все еще намерена меня убить?

— Смысла в этом уже нет, — страх отдалился и снова усилился. — Даже если тебя не казнят после испытательного срока. Лафенграс уже изменилась. Ее не вернуть.

— Лафенграс, Долина, была твоей, и твои люди обжигались ее ядами, а тебе перешли их знания. Они до сих пор, полагаю, не исчезли.

Луи приостановился. Талис ничего не произносила, и в воображении возник образ рыси, насторожившей уши.

— Так. Я был в Долине, но так и не сумел в должной мере ее изучить: это несправедливо. Ты могла бы предоставить мне хороший шанс. Ты ведь до сих пор стремишься мне отомстить, верно?

— Яд ты можешь и не вытерпеть.

— После кантокриды все-таки жили. В том числе люди, которые менее выносливы, чем львы. Только вот не следует тебе разрушать леса, кранарские в том числе. Его запад до сих пор твой?

— Не твой. Это все, что тебе нужно знать.

— Я хотел бы попробовать кантокриду, на пять минут. Узнать, что это такое.

— Пять секунд. Для начала, если хочешь. Но больше и не захочешь, на самом деле, — Талис удивленно усмехнулась, и ее голос сделался очень звонким. — Наглая же ты тварь.

— Пять секунд.

На лапу будто надели сотню электрических ошейников из Талис и разом включили ток. Продирало кожу и отдавало в мышцы, жгло, сводило судорогой. Когда все исчезло, показалось, что стесал зубы друг о друга.

По крайней мере, вытерпеть можно.

— Пять минут, — сказал Луи.

— Ты еще потом мне жареного вангура закажи.

— Хорошо, только напомни. Ты ведь умеешь делать иллюзию вкусов, верно?

Так и не нашел то мороженое, которое ела Валати.

Лапу обожгло так, что из пасти немедленно вырвался рык. В ушах зазвенело. Боль словно бы распространялась из лапы в бок и во все тело, и мысли не сразу вновь сделались четкими.

Словно собрали мешок ежевичных игл и раскалили. Нет, это будто бы ежевика, смешанная с крапивой. Возможен ли такой гибрид. Для Алодиса? Селекция Моллитана удивительна, хотел бы познакомиться с ней поближе.

Слова стали забываться. Мысли — смешиваться. Лапу, казалось, палило и раздирало. Прижался к камням, притиснул морду к лапе, ощутил, как пригибаются уши — и словно что-то острое, горячее раскрылось под шкурой, в лапе, даже в боку.

Боль отпустила. Лапа показалась холодной, тяжелой, затекшей. В ушах все еще звенело: впрочем, сознание не потерял.

Лишь бы этого не случилось снова. Так странно. Никогда еще так не хотелось спрятаться: и это состояние, пожалуй, интересно исследовать. Со временем оно должно измениться.

— Приходи еще, — язык, правда, слушался с трудом, и уши все еще льнули к голове. Все же вытерпел: должно получиться и снова. Это слишком важно. — Скажем, каждые два дня. Ты все равно оберегаешь Кейнора от морских вьортов, так?

Талис молчала.

— Мне еще хотелось бы знать. Твои люди, когда я посчитал их людьми Кранара, не стали это опровергать, чтобы настроить меня против этой страны? Им было выгодно, чтобы Кранар считали жестоким, и они хотели отвести подозрения от тебя, так?

Ответа снова не последовало: правда, страх стал исчезать. Скорее всего догадался верно.

— Ты забыла про жареного вангура, — напомнил Луи.

Никакого ответа.

23 лартана, Эрцог

Эрцог, задев лапой окровавленное тело льва, развернулся к людям, которых окружили волки Ласурры.

— Пусть они нам уже дадут вернуться в город, — повторил глава отряда, помогающего Гвардии. Кранарец — а вот прочие люди в этом отряде все кейнорцы, и льва застрелил именно один из них.

— Вот поговорю с вами, и тогда вас отведут, — ответил Эрцог. — Слушай, а сколько лет сидят в тюрьме за убийство разумного зверя, чья добыча запрещена?

— Волк — два года. Лев — где-то столько же.

— Два. Не десять, как за убийство человека. Ясно.

А с этим Луи тоже согласен?

Люди и волки выглядели просто силуэтами — с контурами, которые едва обозначил звездный свет. Луны сегодня совсем не будет. С вершины Гелида дуло так, что каждая шерстинка уже казалась наполненной воздухом.

Ласурра огрызнулась, но Эрцог оскалился в ответ, и она, коротко зарычав, нагнула голову.

— Что случилось? — спросил Эрцог у людей измененным голосом. — Самое важное мне филины уже сообщили, но я хочу знать — отчего вы решили, что можете выполнять работу Гвардии?

— Оттого, что Гвардия не выполняет ее, — ответил глава отряда. — Мы от самой Гвардии узнали про этого зверя. Про то, что этот выродок тела своих детенышей, которых сам убил, у себя хранит. Потом он бы принялся за кого, за наших детей? У него тормозов же никаких нет.

Да, Таи — это редкая дрянь. В то же время многое и правда нужно делать постепенно. Нельзя было резко смещать этого льва, никто, кроме него, не смог бы как следует охранять редких насекомых Гелида, поэтому Таи Эскрана и вернули охранять эту гору. И толком не осудили, всего лишь запретили покидать Гелид. Несправедливо, ага. Но лезть в это людям — еще большая несправедливость.

Ощутив, как на загривке поднимается шерсть, Эрцог постарался расслабить лопатки и спину, а потом сел. Так и хочется огрызнуться. Себя предашь, если промолчишь.

Звери не должны убивать человеческих преступников. Даже браконьеров. Почему люди лезут к звериным преступникам? Потому что выше, да? Выше и тирнисков, что там какие-то преступники.

Люди, правда, признали, что Луи умеет учить письму и чтению. Правда, после того, как ослепили его — в том числе за это умение.

Если им резко что-то сказать, захочется еще и ударить.

Эрцог стиснул пасть и стал подкидывать лапой мелкий камень, следя за тем, как свет то обрисовывает его края, то исчезает одновременно с легким постуком.

— Мы гвардейцам сказали, что просто пошли прогуляться, красивую гору посмотреть.

— А на самом деле выяснить, как мы отнесемся к более серьезным вмешательствам? — спокойно спросил Эрцог. И возникла новая задумка. Да, люди отвергли ту, что касалась Гахарита, но все равно стоит пробовать еще и еще. — Я за то, чтобы сроки заключения за убийство разумных стали для вас такими же, как и за убийство человека. В том числе за убийство разумных травоядных не на еду. Самозащита, разумеется, другое дело. Если ее докажут. То, что вы сделали — не самозащита, а недоверие нам.

А еще надо поговорить с гвардейцами. Отчего они так откровенничают с преемниками кранарских отрядов Марты?

— Отменить бы эти отряды, — проворчала Ласурра.

— Отряды будут, — сказал Эрцог. — Они полезные. Ты вот, например, преступников, которых они у себя удерживают, проверяешь?

— Да, — ответила Ласурра. — Все с ними в порядке.

— Вот видишь. А эти люди нарушили и людские правила.

Вот только вряд ли тот же Тернески не одобрил бы убийство Таи Эскрана.

Да, Луи отчасти прав. И в то же время — нет. Люди все чаще проверяют, есть ли границы у звериного терпения. И, если постепенно приучать их к тому, что животные им не слуги, они при этом продолжат очень быстро распространять влияние. Быстро продавливать то, что выгодно им. А это означает проигрыш. И вообще, животные такого не заслуживают.

На подъеме к лугу Фелана собралось столько муфлонов, оленей и хафенов, сколько даже Луи в своей жизни не успел съесть. Ветер, дующий вниз по склону, доносил запах Фелана, смешанный с запахом только что разрытой земли и вязкой горечи листьев.

Камни сильно скользили от недавнего дождя, и Эрцог, взбираясь, чаще наступал не на них, а на корни, выпирающие из земли. Они напоминали древних замерших змей, особенно сейчас, в сумерках.

— Инрикт, — шепнул один из оленей, когда Эрцог стал пробираться между ними по пути к Фелану. — Убивший вьорта!

А другие звери повторили его слова.

— Но растения он сажать не умеет, — объявила муфлоница. — Фелан сейчас сажает очень хорошие кусты, ему грифоница из его Гвардии их добыла.

— Венти, ага, — поддержала олениха.

В горле сделалось горячо. Вообще-то сажал растения для зверей, и в Кейноре тоже.

Это правда — и мнение зверей ее ничуть не меняет. Только злит, что, чего бы ни делал, все равно остаешься одиноким. Да, есть Ивири, но хочется и от других благодарности. От Луи тоже.

Эрцог вскочил на камни и встал прямо перед кустарниками, что ограждали луг — на нем Фелан как раз раскопал небольшую яму и столкнул туда ветку, а затем присыпал землей. В ушах немного давило — ага, скоро пойдет дождь и польет все новые посадки. Их здесь целых шесть штук.

Знали бы эти копытные, как Фелан к ним относится. Луи рассказывал. Фелан ничуть не хочет, чтобы разум зверей развивался.

Опасный зверь — пускай он и не может покидать Тавиру. Но избегать Фелана ничуть не стоит, тем более самоконтроль сейчас отличный. Нужно этого зверя получше узнать. Вряд ли он к тому же хитрей иллатов и Регона.

— Наш будущий тирниск, — послышались тихие голоса, и Эрцог сразу повел ушами в их сторону. — Тирниск Фелан Ласфер.

Эй. Это уже слишком наглость. Эрцог, стараясь не рычать, приоткрыл клыки.

— Ага, я не умею закапывать палки, — сказал, усмехнувшись, Эрцог. — Зато умею отправлять хафенов во Флорент. Еще раз услышу, что вы при мне называете его будущим тирниском — отправлю и вас. Только доплывете туда сами, без корабля.

— Нет, ну, Киоли же тоже будущий тирниск, — сказал муфлон, отгибая уши.

— И Луи, — раздались еще голоса. — Это же он тот алфавит придумал, отличный? Письму и чтению он точно учил животных. Первый среди зверей.

Злость чуть усилилась.

Хотя вообще-то про Луи они все говорят справедливо.

— Он вьорта убил, — шепнул кто-то из оленей. — Убив оленей. А вдруг нас убьет? Давай осторожнее.

— У нас же нет вьорта. Не убьет.

— Ага, все-таки вы мне доверяете, — отметил Эрцог.

Фелан в это время покинул свой луг, отправился вниз, а звери сразу перед ним расступились. Эрцог сдержал когти — наружу успели высунуться только их кончики. А Фелан повел мордой — позвал за собой.

Звери не уходили — они всё рассматривали луг, и особенно саженцы.

— Как-то он знает, как с ними себя вести. Вон тот куст, говорил, помогает волкам, — все доносился их шепот, и с каждым словом кончик хвоста Эрцога ударялся то о камень, то о ствол дерева.

Эрцог по пути вниз задевал лапами камни, цеплял когтями выросший на них мох. Местами он ветвился, и тогда в его мягкую прохладность было здорово окунать нос, а потом фыркать от сырости. На многих камнях скользили подушечки лап, а у тех, что были шероховатыми, нашлось другое коварство — ракушечно-острые края. Точно у валунов есть даже что-то вроде когтей.

Остановились у ручья, рядом с которым на выступах скалы торчал папоротник — будто у преступников-грифонов оторвали хвосты и вставили пучки перьев в разломы.

— Не думаю, что Луи правда как-то серьезно уменьшит нашу зависимость от людей, — сказал Фелан. — Он всегда почитал разум, а особенно людской.

А еще уже давно известно, что Фелан знает про эксперименты Луи.

Фелан Ласфер не угнетает, запах у него не сильней, чем у Луи — но он раздражает. Он соперник. И с ним уже дрался всерьез, когда терял рассудок из-за крови Регона.

Эрцог принюхался, прислушался, затем глянул вниз — ветер ведь сейчас дул с вершины. Но в темном лесу, что рос ниже по склону, никто не бродил.

— Меня эта зависимость не тревожит, а вот тебя — да. Но то, что Луи не волнует, он в жизнь никогда не претворит.

Раз его не угнетает — никого не угнетает. Раз его устраивает, что зверей Гахарита продают в другие страны, он с этим ничего не сделает. Да и метка тирниска никак не мешает Луи, а значит, по его мнению, не мешает больше никому.

— Зверь себе на уме, — продолжал Фелан. — С этими его школами, опять же. Вроде и отчаянный, и осторожный — не поймешь. Что хитрый и умный — точно. Я вот не такой хитрый. Я могу только растения выращивать. Сейчас я за это нравлюсь, а потом копытные потеряют ко мне любой интерес. Так что я тебе буду соперником, но не самым серьезным. Предлагаю тебе против него союз.

Почудилось, что каждая шерстинка насторожилась.

Надо узнать об его замыслах как можно больше подробностей. А значит, надо сдерживаться. Хотя от ярости чуть не скрипнули клыки. Он что, посчитал подлым — тем, кто будет драться с достойным соперником при помощи другого зверя? Еще и ядами?

Фелан от опаски слегка прижимал уши и вибриссы, чуть подсвеченные звездами, и терся о камень.

— Предлагаешь союз, а сам меня боишься, — отметил Эрцог.

— Опасаюсь отчасти. Ты все-таки, как говорят, палач тирниска. Палач вьорта. Я Регона видел, а он был сильнее меня.

— Он не отбивался, иначе я бы проиграл. А ты хочешь и моей смерти, это точно, — Эрцог запрыгнул на камень и поймал лапой шелестящий от ветра побег плюща. — Какой тебе прок от союза со мной? Лишь чтобы от Луи избавиться? А мне тебе зачем помогать, если ты мне не союзник?

— Против одного соперника драться проще, чем против двух.

От злости уже печет в морде. Предать Луи, ага.

А точно бы не предал, если бы сказали, что его должны казнить?

Он свой — и он себе на уме, он уже калечил, он уже ведет себя так, будто сам готов будет предать. Опасный зверь, это точно.

Можно про него как угодно думать наедине с собой, но не когда ему угрожают. Можно самому его грызть, раздирать ему шкуру, но его никто не тронет.

— Может, я против тебя и не стану интриговать, — добавил Фелан, пригибая голову. — Ты потомков не оставишь, постоянно болеешь. А Луи тебя как палача использует, как глаза и как проводника в Долине. Ты просто инструмент, как инрикт для первого Фернейла, вот и все. А вдруг он за полмесяца придумает еще чего-нибудь важное для зверей.

Фелан многое знает про Луи — и, наверное, считает, что знает его настоящего.

Луи — отчасти враг. Но, хотя он и раздражает, хотя и старается стать главным, с ним в то же время здорово. Может, именно это и есть родство.

— Это мой брат, — ответил Эрцог. — Соперничай с ним сам, а не через меня.

Он же убил одного из своих братьев, Ютарра, а еще одного, Асмирра, просто использует. Он не понимает, что такое брат. И в этом перед ним есть преимущество, вообще-то.

— Давай, предлагай. Что ты хочешь сделать и как ты объяснишь мне то, что ты собираешься избавиться от Луи? Хочешь себя подставить за полмесяца до его казни?

Лопатки ощутили холод, пускай и не дул никакой ветер.

— Он экспериментировал над животными вместе с Регоном.

— Ага, я знаю.

— Раз ты знаешь, тем лучше, — спокойно ответил Фелан, щурясь на звездный свет. Морду он вытянул навстречу ветру и прищурился, когда листок бука дотронулся до его ушей. — Его могут выбрать, и ты это тоже знаешь. Он надежда для зверей, ты слышал это и сам. Но звери всего не знают о Саламандре, а ты знаешь, и ты можешь раскрыть. Это будет честно и справедливо, ты их защитишь, и тебя станут больше уважать, а Луи, когда настанет срок, казнят, потому что звери не потерпят второго Гелеса у власти, и люди тоже. Ну а я был слабее Регона и ничего плохого не делал. Знал обо всем, ну и что? Да, это риск для моей репутации, но, если Луи выживет, это риск для моего пути к должности тирниска. Заодно как раз все расскажу гвардейцам и Шорис, а то они все требуют от меня правды о том, знаю ли я что-то про эксперименты.

— А другие Ласферы, те, что в Хинсене? — поинтересовался Эрцог, стараясь не ударять хвостом. При этом очень хотелось ударить Фелана.

— Да мне все равно. Их ядов я не боюсь. Эти львы слабы, на самом деле.

— Знаешь, я против твоей идеи.

— Твое дело, — Фелан потянулся и потерся подбородком о самый острый выступ камня, — но выбора у Луи нет. В любом случае я озвучу о нем всю правду. Да хоть сейчас, а ты никак не помешаешь мне. И, я думаю, они не сильно на меня разозлятся.

Лапы напряглись, как перед атакой. Те олени с луга еще не ушли, ветер доносит их запахи.

Но каким бы ни был Фелан, он все-таки благородный зверь.

— Ты мог бы стать мне союзником, — добавил Фелан. — Луи обречен и так, и иначе. Только теперь я все-таки буду сильно против тебя интриговать, раз с тобой, как выяснилось, нельзя договориться.

— Я же сказал — он мой брат. И друг.

— Какая-то чушь, — фыркнул Фелан. — Он же может и хочет тебя убить.

— Ты же не спрашиваешь грифонов, почему они летают, хотя они и могут разбиться? Они соперничают с ветром, иногда его даже ненавидят, и он легко им может навредить. Но они учатся побеждать его. И без него им пусто.

— У ветра нет никаких чувств, — ответил Фелан. — Дружить с ним нельзя, можно только использовать. А этот ветер использует тебя. Когда-нибудь и тебя Луи разорвет, как тех своих муфлонов в Регоновой пещере. Как Ютарра.

Эй, подожди. Между ребрами возник холод — от растерянной злости.

Ютарра убил Фелан. Точней, Луи говорил, что был на месте гибели Ютарра Ласфера и догадался, что это дело лап Фелана. Он бы точно признался, если бы убил Ютарра сам.

Фелан сказал все так спокойно и знающе.

Да он хочет сбить с толку, совсем как Регон.

— Я бы с ним подрался и убил бы его в драке, или сам бы от него погиб, — сказал Фелан. — К сожалению, так с тирнисками нельзя. Придется драться умом.

— Подерись со мной — вместе с Асмирром. Как в ту ночь, когда я убил Регона, — Эрцог наклонил голову и взъерошил шерсть. — Если выиграю против вас двоих, ты никогда никому не скажешь про эксперименты Луи и откажешься от власти. Зато я дам тебе другой шанс. Исследовать вместе с человеком, которого ты отлично знаешь, с Жермелом, разные басмаданские растения. Что тебе ближе — свобода или должность тирниска?

Фелан втянул носом горный воздух и направил вперед усы. А потом подозвал филина Гвиха коротким рыком. Эрцог спрыгнул с валуна.

— А интересно, — сказал Фелан. — Хорошо. Но все еще не понимаю, зачем тебе это надо. С каких пор ты, убивший Регона, бывший тирниск, будущий тирниск, палач тирниска, стал слугой тирниска?

В голову точно ударил слишком яркий солнечный луч — хотя сейчас и светят одни только звезды. Эрцог не сдержался и огрызнулся.

Асмирр скоро прибежал, и Эрцог глянул на него искоса, поведя хвостом. Затем потерся о ближайший камень и почти повалился на бок.

Осторожней. Больше не удастся потерять рассудок — но осторожней.

Никакой не слуга. Даже память об этих словах Регона — точно огневика. Скоро она опять созреет. Разодрать ее всю, и так, чтобы из нее тек красный сок, как кровь.

Пусть думают что хотят. Это все-таки никак не изменит правду — но злость все равно никак не проходит.

Фелан обходил сзади, Асмирр наступал спереди. Эрцог следил за Феланом глазами, за Асмирром — слухом, отслеживая каждый их шаг, каждый их глоток воздуха.

Шелестит мех о камень, шуршит дыхание. Слышно шорох подушечки, постук выпущенных когтей.

Фелан кинулся первым. Эрцог извернулся и укусил его в бок, а когти Фелана царапнули пустоту. Вот пусть и дерется с ветром. Асмирр напал сбоку, ударил, но и сам получил удар, затем подсечку под лапы. Тут же Эрцог попал ему в челюсть.

— Ты убиваешь по его приказу, — сказал Фелан. Отстраняясь — чтобы затем напасть.

Эрцог отбил атаку. Удар Асмирра опять попал в цель, и на этот раз Эрцог не попал по этому льву, зато зацепил Фелана когтями за нос. Вскочил вместе с ним на задние лапы, толкнул его в грудь и вновь опустился на все четыре.

— Ты по приказу Луи водил его по Долине.

От несправедливости под шкурой как будто жжет. Это все ложь, да — но злит, когда все про тебя знают только ее.

Фелан теперь кружил, и Эрцог — вместе с ним.

— Ты хочешь с ним сам покончить, и не хочешь, чтобы я с тобой делил победу? Хочешь, чтобы он перестал быть бдительным?

Асмирр напал первым, разорвав кружение, и Эрцог, прыгнув в сторону, рванул ему клыками шкуру на задней лапе — еще не до крови.

Рассудок не помутится.

В тот раз, когда дрался с этими львами впервые, он помутился еще и из-за тревоги. И теперь ее тоже много. За Луи в том числе. Пусть Фелан и сказал, что это Луи убил Ютарра Ласфера. Не стоит в это верить — хотя и давит в голову, сбивает с толку.

Фелан опять накинулся, и на этот раз клыки Эрцога ощутили кровь. В пасти сделалось жарче, клыки как будто заточились, голова немного закружилась. Спутались мысли — ерунда. Это все легко. Легко сдержать.

— Ага, я понял, — Фелан вскинул голову, а Асмирр пригнулся, готовясь к атаке. Эрцог оскалил клыки. — Ты просто больше не нужен никому. Общительный по-келарсьи, а друзей нет, вот и прицепился к первому попавшемуся. А так как помнишь его с детства, то и вроде бы иллюзия доверия у тебя есть, и остатки привязанности.

Кровь стучала в висках, а кровь Фелана, мерещилось, жгла язык. Ярость — новая, жгучая, кислая, как огневика.

Потому что это как раз — впервые — правда.

— Понятно, — Фелан медленно выставил лапу вперед, повел хвостом и наклонил голову набок. Асмирр выпрямил голову. — Ты просто готов поддаться первому, кто отнесется к тебе хоть отчасти с добром. Пусть и мнимым. И отдашь Ориенту первому, кто отнесется к тебе как к другу. Может, Тернески нужен кот, не интересовался?

Эрцог ударил хвостом.

— Саламандра тебя просто поймал в ловушку.

Ударить. Выбить ему клыки. Сломать челюсть. Эй, подожди, вот это уже лишнее. Осторожно. Следи. Нет, не давать мыслям перейти в рык. Не давать. Разумный зверь. Но такая злость. Из-за чего обозлился? Из-за кого?

Уже и память путается. Ага. Вспоминай. Эрцог Фернейл. Был детенышем Алнира Фернейла и Кесси Мирран, инрикт, в детстве боялся дня и желтого цвета. А потом понравилась осень, и запах имбиря, и Ивири — осенне-желтая, теплая. Как солнце. Помогал зверям. И еще есть друг — и соперник. Брат. Луи.

Зверь бросился слишком быстро.

Горло сдавило клыками, чужие лапы подмяли, прижали к камням. Эрцог щелкнул пастью, но в нее лишь задул холодный ветер. Задние лапы закогтили бока и живот соперника, но удары слабели. Горло давило сильней. Под клыками Фелана треснула шкура — слабо, но лапы от этого сразу окоченели. И горло пронизало жгучей болью.

Только не разорвать ему живот задними лапами, как тогда Регону. Он не убьет. Не убьет? Воздух не проходил — будто завалило землей, залило в горло лаву. Мельком, перед глазами, в мыслях — равнины, горы, Ивири. Все живое. Нет. Не умирать. Если бы кто-то другой мог умереть. Кому-то другому вгрызлись бы в горло, кому угодно, да и Луи.

Собрал все силы — и задние лапы врезались в бок врага. Фелан наконец-то отпрянул.

Горло жгло — наверное, было бы так же, если бы натер его кантокридой. Убежать. Сдаться. Только прекратилось бы.

Ну уж нет. Эрцог перевернулся и вскочил. На камни упали капли крови. Значит, вот оно как — перед смертью? Этот порыв получится победить. Порыв уничтожать уже удалось победить. Эрцог пригнул голову и оскалился.

Выбрал себя? Хотел, чтобы убили другого? Потому что жизнь только началась — и ее уже готовы отнять? Только что утвердил статус, полюбил кошку.

Точно окатило мутной водой. Чью жизнь бы отдал за свою?

Фелан метнулся, толкнул лапой в грудь. Эрцог стиснул клыки перед мордой льва. Жгло в горле все сильнее, перед глазами мутнело, перехватывало дыхание.

— …еще выстоишь против двоих? Или уже нет?

Побеждал и Луи. Побеждал иллатов. Долину. Терпел не кантокриду — но селею. Сдаться? Появилась такая мысль, серьезно?

Вместо рыка вырвался хрип.

Эрцог прыгнул вбок, к Асмирру. Повалился с ним на камни, перекатился на спину, рванул и раздвинул гриву передними лапами, а потом, обхватив противника за лопатки, долго держал льва за горло — будто все силы перешли в челюсти. Пару раз захотелось разжать клыки от боли, но лишь стиснул их сильней, и скоро все заглушил азарт. Мысли, правда, остались четкими.

Фелан не мог достать — Асмирр закрывал Эрцога собой. Наконец, Асмирр захрипел, что сдается, и Эрцог тогда бросился с Феланом один на один.

Пропустил несколько ударов, и Фелан оттеснил к скале. Эрцог сразу вскочил на задние и оттолкнул от себя Фелана. Порывом ветра прожгло раненое горло, слабели лапы — Эрцог огрызнулся сам на себя и метнулся вперед.

Катались по скальным обломкам, и Эрцог бил Фелана лапами, вгрызался, шипел так, будто весь превратился в комок из клыков и когтей. Наконец, Фелан вскочил и отступил, пригибая голову.

— Если только скажешь, — слова Эрцога переходили в шипение. — Если только посмеешь, дрянь.

И дотронулся лапой до горла — самой чистой стороной кисти. Ладно, до трахеи он точно не прорвал.

— Я тебя не понимаю, — сказал Фелан, отступая. — Как зверя. Но я тебя уважаю. Будь уверен, не скажу, и хорошо, я приду к людям. Я отказываюсь от власти. Что я был бы за претендент на власть, если бы не выполнял обещания.

Крик филина подтвердил его слова. Что-то точно было не так — но мысли, казалось, жгло совсем так же, как горло. Точно Фелан вцепился и в них.

Эрцог дождался, пока львы не скроются — и лапы показались вросшими в камни. Настоящий каменный зверь, как тогда, в пещере. Может, они там и правда все когда-то были живыми. Окаменели.

Когда, спускаясь по склону, переступал лапами, они все казались каменными и почти не гнулись, а в горле пульсировало, пусть уже и не так болело. Ветер будто старался содрать засохшую кровь. Много раз Эрцог останавливался, прислушивался — никакого львиного рыка не было слышно, даже самого тихого. Да и травоядные уже расходились от луга Фелана. Стучали копыта.

— Иди, — пространно крикнул филин Гвих. — Не жди. Он сдержит слово.

Шел по Веннте-магнитному полю очень долго, иногда спотыкаясь. Изредка фыркал и морщился, если усы задевала какая-нибудь ветка. Больше на сегодня соперники не нужны, пускай не лезут.

Мысли казались чужими, шкура — выпачканной в грязи.

На утес взбирался с трудом. На полпути Эрцог стал задыхаться, но все-таки дальше полез по камням, стискивая клыки. Теперь простудная боль в горле покажется совсем ерундой.

Часто раньше ходил на этот утес. На нем пережидал болезни, на нем пытался отнять у Луи куски мяса и рассказывал про историю. На нем бросил Луи вызов.

Луи спал в пещере, свернувшись клубком, и Эрцог лег рядом.

Задремал, положив себе лапу под голову — и очнулся от того, что жесткий язык сдирал с горла засохшую кровь, чистил рану. Сначала Эрцог огрызнулся, потом терпел, глухо рыча. В конце концов, самому не вычистить, а во время драки туда и пыль набилась, и шерсть Фелана.

— Я посажу его челюсть к его же растениям, — спокойно сказал Луи, отстранив морду. Поморщился и принюхался посильней. — Так. Еще осталось здесь.

Отличить запах грязи и чужого меха от крови, слабый совсем, засохший — тот еще нюх. Кто еще кого использует. Эрцог усмехнулся, а потом огрызнулся опять, когда Луи еще раз прошелся по ране.

Эрцог про все рассказал. Луи, слушая, то подергивал ушами, то мыл морду лапой от остатков крови.

— Он предложил достаточно логичное решение.

— Заткнись ты со своей логикой.

Луи насмешливо фыркнул. Затем — обеспокоенно.

От памяти о своих недавних мыслях опять сделалось мерзко. Разве невозможно управлять своими же мыслями? Сумел же управлять яростью. Эрцог раздраженно фыркнул и подогнул под себя лапы.

Луи вышел, затем вернулся с большими листьями лопуха — в таком же он тащил огневику. Эрцог огрызнулся.

— Ничего там нет, — заметил Луи. — Не бойся, мелочь. Там нет даже пауков.

— Это ты пауков боишься.

— Поэтому их там и нет.

Эрцог положил на лист голову. Отлично, так в рану не забьется грязь.

— И только попробуй еще раз за мной проследить через птиц, — сказал Эрцог и негромко зашипел. — Отдам им твой мех на гнезда.

Луи лишь фыркнул в ответ.

1 галенза, Дайгел

Дайгел вышел из машины и поставил ладонь козырьком к лицу, глядя на три искристые вершины Хогенмода. Дорогу по обе стороны обступали воины, ребята, рабочие, старики Ущелья Лиц, и в самом конце, там, где трасса уходила за скалу, ударили крылья — точно тоже высеченные из камня.

Дайгел отправился в их сторону, а скол в одном из каменных глаз сверкнул, будто блик в живом зрачке.

Кранар повел вверх по склону Хогенмода, по тропе: и, хотя раны на орлиных крыльях все еще были видны, да все-таки подживали. И свежим ветром веяло с льдистых вершин — будто новая жизнь дышала в лицо.

Из ремонтного центра ушел, Энкелу с Китой пожелал успехов, за Фернейлов высказался в Ратхоре: все дела переделал, лишь одно и осталось.

Долго шел, прежде чем скалы, поросшие пока еще скудной весенней зеленью и забросанные чахлыми цветками, направились вверх куда круче прежнего. Камни под ногами нежданно стали сдвигаться — будто и не камни это вовсе, а эдакие жуки с панцирями из обломков скал. Дайгел огляделся, зажмурился да глаза потер — нет, и впрямь двигаются, падлы такие. Опять Талис, зараза. Пнул один из этих камней, да пальцы себе едва не отшиб. Никак он не изменился: надо бы его посильнее ударить.

— Это не иллюзия, — послышался над головой пространный, как скальное эхо, голос Кранара. — Их не признаю.

Дайгел посмотрел вверх. Через скалу теперь вела настоящая лестница — камни вывернулись да сложились по-новому, и от некоторых все еще отслаивались куски, будто кто-то орудовал невидимым кайлом. Со скульптурами Ущелья Лиц все тут же встало на свои места.

— Ты так и древности добываешь? — поинтересовался Дайгел, проверяя на прочность ступени. — Или не хочешь с ними видеться, как я — с гахаритскими коллегами?

— Смотрел древние раковины и скелеты рыб. Хорошие. Интересные.

— Эдакая лаохортская рыбалка. Тогда тебе Ташчин понравится, там можно на ближайших островах добывать аммонитов. Тебе бы с ним связаться, я там и людей тобой заинтересовал.

А лестница даже не скользит, удобная — да только вот не так по горам надо шастать. Сойдя в сторону, Дайгел разыскал более-менее устойчивый камень, ухватился за него, за растопыренные ветки, да вскарабкался на полосу земли толщиной в палец. И снова уцепился: за ту ветку, что повыше. Растения в горах существуют, чтобы люди за них хватались, и не иначе.

Ступени тут же рассыпались, будто их и не бывало.

Взбираясь, Дайгел взял камень с небольшим проблеском кварца: давно не видал таких, в детстве считал всамделишными драгоценными, да потом приятель уверил, будто драгоценные светятся в темноте.

И ухватился за очередную ветку, яблоневую. Яблоки на дичках растут отменные: вот только на этом кусте ни цветка.

— Это дерево не работает, что ли? — спросил Дайгел. Кранар, поравнявшись, качнул головой. — А где же предупреждение, дескать, не гляди на больное дерево, а то тоже ветки поотсыхают?

— Ты в это веришь? Я был о тебе лучшего мнения.

— Я-то нет, а ты? Большинство твоих людей ведь верит в приметы, как же так?

Когда Кранар привел на широкий выступ, под напором его взгляда скалистая стена разошлась надвое и открыла пещеру. А место здесь неплохое, и вид на соседние горы, устеленные гобеленами лесов, отсюда открывается что надо. Как дом на вершине дерева, только в разы лучше. Энкел-то оказался прав насчет кранарского дара.

Убежище закрылось, и вокруг теперь остался один лишь камень. Разве что на месте двери оказались щели, и через них прохладно дышал ветер. Хорошо-то как, вольно. Правда, влажновато, да зато безмолвно, и даже лесные шорохи считай не долетают. Сиди да мысли перебирай.

Дайгел скинул рюкзак, подстелил куртку и сел на каменный стул — или вроде того. Заранее его, что ли, Кранар слепил.

— Хорошая квартира.

— Никто не трогает.

— Тебя тоже все раздражают?

— Да.

— Оно и неудивительно — у тебя все собратья-то иностранцы. А дома из камня ты делал?

— Давно. Люди не стали в них жить. Они не знали, откуда это взялось, и боялись.

— А гору свернуть?

— Знаю, что можно, но незачем. Это только все разрушит и отберет много сил.

— Есе тогда расскажу, она изучает всякое вьортское и лаохортское. А эти вот скульптуры всякие — это ты все умел с самого начала, что ли? Вот так вот сразу берешь и все вырезаешь как надо, в деталях, до каждой родинки?

Дайгел облокотился на рюкзак, лежащий на коленях. Из-за светящихся глаз Кранара да идущего от лаохорта тепла мерещилось, будто сел у камина: и все тревоги обращались в дым.

— Ты сразу научился изобретать?

— Я-то нет. Значит, и у тебя все по-человечески? — Дайгел усмехнулся. — Вы-то как мы, но вы-то одновременно и нематериальные какие-то, надмирные.

— Это не про нас, — задумчиво сказал Кранар. — Мы не надмирные. Посмотри мои первые попытки.

Кранар шевельнул крылом, а Дайгел поднял с пола из-под лаохортовых перьев пару фигурок и, подступив к бывшей двери, поднес их к свету. Нелепицы из гальки — с вытянутыми руками, головами-картофелинами и здоровенными лбами. Дайгел усмехнулся.

— Еще бы. Давай-ка теперь с тобой поделюсь Ташчином.

Для этого Кранар расширил пару дверных щелей, а заодно посветил на бумагу красными глазищами: и этим светом он двигал по бумаге, отмечая прочитанное, будто бы полупрозрачным маркером. В тетради попалась закладка — рисунок Юнны — и почудилось, будто горькую хвоинку съел да накололся. Дупло будто какое-то внутри трухлявое. Да зарастет.

Показал Кранару и приемник, привезенный из Ташчина.

А Кранар после того, как все узнал о ташчинских вылазках, рассказал о себе вкратце. О том, как возник после краха Ориенты, да показываться людям не стал — перешла ему от них верность к прежней стране. Верил он тогда, что Империя восстановится. Но она не появлялась на кранарской земле, и Кранар в одиночку гонял там вьортов. Стал он общаться со своими людьми, а те в конце концов и подумали, что их лаохорт — это Империя, тем более что ощущали его своим. Кранар их разубеждать не стал. Ориента к тому же в древние годы все скрывала свой настоящий облик.

Дух Ориенты сохранили люди на западе — теперешние талисцы. Сама она перестала выходить к ним то ли от гордости, то ли от слабости, то ли от злости за свой распад, то ли от предчувствия скорой гибели, то ли из-за всего сразу. На иллюзии, ясное дело, никаких у нее не хватало больше сил. А ее люди избавлялись от исторических книг и книг с исследованиями, считая, что понесли за имперские преступления кару.

Легонийцы приплыли лет через тридцать после распада Империи, а на момент их первой встречи с Кранаром прошло уже сто лет с его зарождения. Старики, что помнили Империю, все к тому времени умерли. А после договора с Легонией Кранар направился к талисцам, о которых Легония еще не знал, и Талис, выйдя к своим людям, подтвердила, что бывшая Империя — это именно Кранар и есть. Сказала, что она — молодой лаохорт.

— Ориента поняла, что сокрытие правды ее не убьет, раз за сто лет талисцы, забывшие свои корни, все равно остались ее людьми.

— Ну а потом она стала терять на твоей земле инарис, вот так ваш договор о ненападении и стал бессмыслицей. Да понимаю я тебя. Она ведь тебя наверняка оставила в живых лишь затем, чтобы самой потом восстановиться, а не из-за какого-то там сочувствия.

Кранар прикрыл глаза.

— Я не позволю ей расширить влияние на материке.

— Но в Гахарит-то она ходит через тебя, — отметил Дайгел.

— Временно. Все изменится, когда у Гахарита появится лаохорт. Я и сам не собираюсь расширять здесь влияние. Усилюсь иначе. Мне приглянулся Ташчин, — и он поудобнее сложил крылья, да голову наклонил.

Будто говорит само горное эхо — и отзывается внутри колючим эдаким ожиданием. Вот теперь появляется и новый смысл.

— Предлагаю тебе отправиться на Северный Ташчин в составе дипломатической миссии. Ты умеешь подмечать главное, это ценно. На первое время отправишься как специалист-консультант, и, если все выйдет как надо, посетишь и Астелнал. Ты многое еще сможешь выяснить о ней для меня. Легония скоро уже окончательно разорвет с Астелнал отношения, и Астелнал может переметнуться к Халькару. Моя очередь с ней говорить.

Вон оно как. Цель горит красным светом — и манит, и беспокоит отчасти.

— Погоди-ка, это на чужой земле жить, значит? Да я же другие страны терпеть не могу.

— Я тебя понимаю. Но ты их уважаешь.

Есть такое. Энкела, по крайней мере, легко уважать: а через него и других алеартцев терпеть стало легче. В конце концов, среди них есть немало работяг. Как вон, например, в Пасмете.

Лаохорты редко такие решения принимают, крайне редко. Но у Кранара еще и много людей погибло.

— У тебя что, нормальных людей совсем не осталось? Да уж, — Дайгел усмехнулся. — Выходит, я свою страну защитил, а страна меня посылает куда подальше.

— Я готов тебе доверить и тайну, — слова прозвучали негромко, как скрежет горного гравия под осторожными ногами.

— Чем уже меня удивишь, рассказывай.

Кранар нацелил клюв на вход в пещеру и взъерошил перья на шее.

— Ты, как сын кейнорца, воспитанный в Кейноре, наверняка будешь сближать с животными и ташчинцев.

Дайгел кивнул. Да как же иначе.

— Будь осторожнее. Это большая ответственность, чем ты думаешь, ведь лаохорты могут измениться сильнее, чем думал я. Хотя Лафенграс, к счастью, не совершила всего того, чего мы опасались.

— Погоди-ка, ты к чему это клонишь? Хочешь сказать, Лафенграс все-таки не лаохорт, обожженный какой-нибудь там радиацией, а самая настоящая невесть какая тварь?

Будто бы взял да отыскал деталь непонятного назначения в обычной настольной лампе. И чудно, и странно, и, пожалуй, охота разобраться, откуда оно взялось да как работает.

— Известно, какая, — Кранар качнул головой.

От его рассказа в воображении вспыхнула целая картина — и нарисовалась она куда отчетливее любых иллюзий Талис. Кранар с Легонией двадцать лет назад отправились прогуляться по пустынному острову да погонять там вьортов. Легония вдруг взял да сказал, что отчего бы на этих тварей по-настоящему не наброситься. Да сам сделался лютой тварью, похожей на полуденное солнце — с пламенем да с сорной травой в меху. И бросился не только на вьортов, но и на Кранара — а Кранар его вовремя сшиб да прижал. Ну и высказал все, что подумал об этой затее.

Вот ты ж рисковая пернатая зараза. Дайгел качнул головой и присвистнул. От Кранара, собственно, меньшего и не ждал.

— Когда он вернулся в прежний облик усилием воли, он рассказал мне о своей дружбе с необычно разумным молодым львом из Хинсена, Регоном Ласфером. Регон выращивал растения, хотел лечить животных и делился с Легонией планами. Легония больше ни с кем из зверей так не общался. Он пообещал мне, что больше не уступит своей новой сущности, и попытался от нее избавиться. Он разорвал общение с Регоном, сказав ему, что зверю никогда не сравняться с людьми, и что люди никогда не примут его исследований. Взрослому лаохорту, насколько мне удалось понять, тяжело обрести связь со зверем, но Легония с давних пор близок к животным, а Ласферы с давних пор жили на его земле.

— А Лафенграс тогда, выходит, связана с кем?

— С потомком Регона, Луи. Узнав, что в Долине и во внедолинном Хинсене зарождается лаохорт, Ориента забеспокоилась. Стала подозревать, что для юного лаохорта связаться со зверем будет проще, и решила обезопаситься, — ну что же, Талис не ошиблась. — Ласферы к тому времени перебрались в Кейнор, а те, что остались в Хинсене, были не так развиты, как та ветвь, к которой принадлежал Регон. Но дочь Регона возвратилась в Хинсен и родила там львят. Ориента призналась мне, что пыталась избавиться от Луи до зарождения Лафенграс, но ничего не вышло.

— Лафенграс-то, по крайней мере, не бросается ни на кого, — заметил Дайгел. — Вроде бы. Так, выходит, твои со зверями не шибко сближаются еще и потому что ты не хочешь стать таким, как Легония, что ли?

— Какой бы ни была Лафенграс, у меня нет к ней доверия. Не нужно, чтобы появлялись новые подобные существа. Не знаю точно, что случилось с Легонией и почему в нем пробудилась такая ярость. Должно быть, из-за его прошлого, либо из-за гнева на Кейнора. Легония все еще чувствовал его жизнь на своей земле. Ощущал и Талис. Как бы то ни было, следует быть осторожнее. Риски слишком велики.

— Это по обстоятельствам, — усмехнулся Дайгел. Надо бы эту Лафенграс навестить. — Кранар, а ничего, если на той лодке, на которой мы поплывем на северный Ташчин, я с собой прихвачу хорошего механика и волчицу?

— Думаю, ты сделаешь верные выводы из того, что я сказал.

Так-то оно да.

— Но вот что, — дополнил Кранар, — не хотел говорить этого, но поразмыслил. Твоя дружба с грифоницей Скаддой не выходит у меня из головы. Я против идеи звериных школ, но я часто возвращаюсь мысленно к ее словам. Она рассказывала об этих школах. Она знает многое обо мне, о моих людях, благодаря тебе, — его голос звучал все более задумчиво. — Столько она запомнила. Помогала людям. Звери всегда останутся зверями: но если кто-то из кранарских окажется таким, как Скадда, можно будет его и обучить.

Ветер, задувающий в пещеру с гор, пах свежо, светло-зелено — ожиданием да новизной.

2 галенза, Луи

Луи вскинул уши, когда с территории тира донеслись шаги. Вскоре они затихли, негромко щелкнуло: человек снял карабин с предохранителя. Почти сразу же раздались выстрелы и послышались глухие удары от попадания пуль в мишени.

Оружие — настоящий хищник, созданный людьми. Луи нетерпеливо переступил лапами и вытянул усы вперед. Каково это — охотиться при помощи карабина? Наверняка не так азартно, как при помощи лап и клыков, однако лапами и клыками проще попасть в цель, чем небольшой пулей, которую не контролируешь до конца.

Слишком близко раздался хлопок, одновременно возник холодный страх, и Луи отскочил, но все равно прошило — раскаленным, быстрым, и внутри все будто бы смялось в кровоточащий комок на пути этой пули. Ощутилась кровь на языке, подступила тошнота и слабость; что-то быстро, коротко зацарапало внутри, как обломок кости.

Кантокриду, впрочем, уже привык терпеть, а она не слабее. Луи поднял голову и прикрыл глаза.

Но нет. Кантокрида слабее. Вскоре от пули словно бы разгорелся костер — под шкурой. Не хотел бы больше ощущать подобное. Пожалуй, Талис помогла ощутить пределы своих сил.

— Слишком легко, — но уши прижались. — Твои люди уже передали в Кейнор то, что нужно?

От ощущения кантокриды стиснулись клыки.

Может быть, на самом деле люди не ослепили. Они сбросили с обрыва в Долину, в заросли жгучих трав, и те укрыли листьями, затем проросли сквозь шкуру, не переставая жалить даже того, кто уже умер. И то, что случилось после — всего лишь долгие сны.

Однако не умер: и этого не случится.

Луи прошел вперед, морща нос и пригибая уши. Подогнул лапы — в которые словно бы вцепились ядовитые змеи — и прыгнул. Ожидаемо поймал пустоту.

После того, как все прошло, воздух показался особенно чистым. Лишь немного пахло пороховым дымом — отдаленно. По-настоящему.

Дней пять тому назад едва мог остаться на лапах, когда начинало печь бока и лапы от иллюзорной кантокриды. Травы Долины можно победить, хотя бы отчасти.

— Один из людей Мьенеля уже все отдал Тернески, — ответила Талис, и холодный страх слегка ослабел. — У него и заберешь.

Забирать не следует: лишь стоит сообщить, что в скором времени жалящее растение очень понадобится. И рассказать, для чего. Луи лег в траву и сложил передние лапы: одну на другую.

— Расскажи, как ты догадалась, что Лафенграс будет не просто лаохортом, — в лапе померещилось легкое жжение, и Луи провел языком по кисти. — Тем более — что она свяжется со мной, — и с Лиери. — Ладно, последнее я понять могу. Фернейлов все-таки осталось совсем мало.

Холодный ветер казался дыханием лаохори.

— Как ты допустила, что такое существо возможно? — добавил Луи, направив морду в сторону солнечного тепла. Из-за страха, идущего от Талис — Ориенты — напрягались лапы, и хвост постукивал по земле. Мог бы над ней подшутить, но уже не хотелось. — Лаохортам крайне сложно принимать новое, ведь так? Выходит, ты уже видела нечто, подобное Лафенграс? Вдруг ты сама изменена? Было бы любопытно.

Дробно зашуршали травинки и листья: представилось, что их закрутило небольшим смерчем.

— Я — обычный лаохорт, — совсем тихо произнесла Ориента. — Разве что мой дар очень охотно принимают люди. Но и в этом нет ничего необычного.

Страх, идущий от нее, угасал очень медленно: словно лаохори, уходя, то и дело останавливалась. Скорее всего, так и было.

— Спасибо, — сказал ей Луи. — Из тебя вышел отличный соперник.

О прибытии халькарцев сообщили спустя два дня.

— Легонийцы их пропускать не хотели, — рассказывала сорока, в то время как Луи, лежа под деревом, умывал морду после еды. — Но халькарцы им показали зверя, и страшенного же какого-то.

Как бы хотел его увидеть: пожалуй, больше, чем почуять.

Луи, учуяв еще немного оленьей крови, прошелся языком по гриве, а затем вгрызся в подушечки пальцев, чтобы получше их вычистить, и, ощутив носом приятное солнечное тепло, подставил под него и лоб тоже.

— Халькарцы говорят, они тоже со зверями общаются! — затрещала тем временем уже вторая сорока. — Сказали легонийцам, что нарочно зверя повезли в Кейнор, познакомить, и что договорились о таком с кейнорцами. А легонийцы им не разрешили в Кейнор проехать.

Так. Выходит, придется отправляться в Инис или Хинсен, и это уже не слишком хорошо. Времени остается совсем мало и, пожалуй, слишком устал. Луи дернул ухом, сбив при этом какое-то насекомое, и напряг усы.

— Но с кейнорцами встретиться точно разрешили, — продолжила сорока. — Только у границы Легонии с Кейнором, и все, — это еще терпимо, хотя туда отправляться тоже лень. — Легонийцы же и сами звериных послов посылают по всем материкам. Правильно. А птичьих послов? Не знаешь?

— Хочешь отправиться туда, где страшные звери? — поинтересовался Луи.

Послышался резкий шорох сорочьих крыльев.

Сначала в фуре пахло бензинно и затхло, однако, когда рядом легла Шорис, все ненужные запахи сильно приглушились. Луи вытянул лапы и принялся сжимать и разжимать их кисти, чувствуя, как когти то слегка выдаются наружу, то втягиваются. Эрцог запрыгнул последним, и Луи повернул к нему голову со словами:

— Ты уже сражался, так что тебе нечего там делать, — и, чтобы его поддразнить, стал говорить нарочито спокойно. — Нет смысла показывать мантикоре свою уязвимость.

Он заставил Фелана отказаться от притязаний на власть и не позволил ему открыть правду об экспериментах. Очередное подтверждение тому, что Эрцог — честный зверь: впрочем, не следует доверять ему целиком, все же, особенно в последнее время. В первую очередь он соперник.

К тому же теперь еще сильнее не хочется погибать от пуль.

Эрцог лишь насмешливо фыркнул.

— Почему нечего делать, он полезный, — возразила Шорис. — Может, еще что-то важное заметит. Он разбирается в крылатых зверях.

Луи взлохматил носом шерсть на ее шее и вновь нашел вибриссами мелкие шрамы от клювов нимлингов. Именно Эрцог многое рассказал Шорис о поведении этих существ. Шорис не так давно отыскала в Палагете небольшую нимлинговую стаю и хитростью сократила ее еще сильнее, после чего вступила в схватку с оставшимися в живых и победила.

Выяснилось, что палагетские нимлинги неплохо знают волчий язык. Побежденные сообщили Шорис, что все равно всех нимлингов никто не поймает, и что совсем уничтожить их не сумеют, ведь это незаконно. Никаких интересов, кроме охот и драк, у этих существ не нашлось, несмотря на их разумность: и вряд ли с талисскими нимлингами все обстоит по-другому.

— Нимлинги нападают на животных в заповедниках Талис, верно? — уточнил Луи. Эрцог недовольно и задумчиво огрызнулся. — Мьенель тебе подтвердил?

— Да, — ответила Шорис. — И понимают они только силу. Знаешь, те нимлинги, которых выпустили люди, теперь правда ловят нарушителей среди сородичей и побеждают их вожаков. Они не хотят возвращаться в Моллитан к ученым, совсем. А я им пообещала, что их признают неразумными, если они вернутся к прежним привычкам.

Луи с одобрением прикрыл глаза: и, когда ощутил, что Шорис положила лапу под бок, слегка замурлыкал.

Когда недавно встретились с ней в Берроуте, она не принесла траву, не дающую обзавестись котятами. Возможно, появятся новые: но гораздо позже того времени, когда закончится испытательный срок.

Вскоре Луи задремал, но слова Эрцога разбудили.

— Лу, а ты поблагодарить совсем не хочешь?

— За нимлингов? — уточнил Луи.

— Нет. За Фелана.

— За то, что ты справился в схватке с двумя львами, один из которых не слишком силен, или за то, что ты усмирил нашего общего противника? Ничего нового ты мне о себе не открыл. Обычное поведение хищника, бойца: не лишенного благородства, не спорю. То, что ты не дал Фелану озвучить правду обо мне, разумеется, неплохо, но не жди, что за это я забуду о твоей наглости.

Эрцог задумчиво фыркнул, и Луи свернулся поудобнее.

— Я тебе вообще-то помогаю еще с Долины, — напомнил Эрцог.

— Со времен походов по Долине, — как можно серьезнее ответил Луи, — никакой помощи я от тебя не видел.

Прохладная вечерняя степь Легонии — у самой границы с Кейнором — пахла травянистой горечью, и вибриссы давали определить очертания листьев, помогали узнать, каковы они на ощупь: шероховатые, опушенные, гладкие. Кое-где нашлись и маковые бутоны.

Издалека доносятся шорохи, звериные и людские запахи, голоса, но из-за серой клубящейся мути порой кажется, что степь обрывается у самых лап.

— Степь вся в полосках, как львица, — сказал Эрцог, с шорохом сминая лапами траву. — На ней много теней от облаков и холмов, и все они такие длинные, плавные. А трава иногда так от ветра забавно взъерошивается, тоже полосами. Они блестят из-за солнца, совсем как волны, и кажется, ветер там в траве что-то ищет. И, знаешь, еще нравится, как все у горизонта бледнеет. Точно растворяется в небе.

Серая муть на мгновение словно бы исчезла; ярко представилась степь, и даже запахи сделались отчетливее. Луи прикрыл глаза.

— А сбоку блестят актарийские крыши, — добавил Эрцог. — Как будто они оторвали от солнца клочки — и как раз поэтому оно растеряло все силы.

Со стороны актария наконец-то послышался гул подъезжающих автомобилей, а после того, как он затих, сперва получилось уловить лишь человеческие запахи, однако вскоре появился и звериный. Сильный, остро-солоноватый, незнакомый, но явно принадлежащий хищнику и самцу. По этому запаху представился грязный выжженный солнцем мех, пропитанный пылью, истрепанный после множества драк.

Пока люди и зверь приближались, из их разговоров стало ясно, что приехали помощники Тернески, доверенные лица Леатарин Сагай и представители отделов науки и образования Легонии с Кейнором. И халькарцы: которые уже сообщили им всем, что Страж Пустыни хотел бы попробовать силы в бою с тирниском.

Солнце, едва согревающее, слегка касалось морды, и ветер силился прогнать его тепло. Шелестящие голоса халькарцев мешали расслышать переводчицу. Луи насторожил уши.

— …мы, конечно, оставили бы позади все давние распри, но вы же сами понимаете, насколько звери горды, — переводила женщина. — С самкой Страж точно не захочет биться, и она не потомок Риагана Фернейла, так что он собирается сразиться с Луи.

— Бывший тирниск Луи Фернейл говорил нам, что он и сам бы такого хотел, и что ему хочется завершить конфликт между видами, — это сказала Олла Аверанг, советница Тернески по вопросам внешней политики.

Главное, чтобы кейнорцы не забыли привезти то, что передали им из Талис. Луи повел кончиком хвоста и, повернувшись к людям, кивнул.

— А если он до суда погибнет? — проговорил один из людей ваессена Легонии. — Если его отравит мантикор, сколько Луи после этого продержится у власти, если даже вернет ее?

Лучше бы беспокоились о прошлом отравлении.

Луи медленно шагнул вперед, и кончики примятых трав коснулись подушечек пальцев. Мантикор, как подсказывал слух, осторожно и плавно расхаживал мимо людей. Разумеется, у кого-то на всякий случай имелось оружие.

В лапах и горле собрался странный тревожный жар. На грани со страхом. Что, если мантикор не согласится? Впрочем, показывать беспокойство не следует.

Луи подал знак инариса и сообщил:

— Я все предусмотрел. Все, что случится, никак не должно повлиять на вашу политику. Это дела зверей.

Впрочем, на самом деле это напрямую связано с людской политикой, о чем отлично знают люди Кейнора.

Так. «Страж Пустыни хотел бы попробовать»?

— Страж способен на письмо? — уточнил Луи.

Эрцог удивленно фыркнул. Когда заморским людям передали этот вопрос, зашелестели, как песок под ветром, голоса халькарских посланников.

— Способен, — ответила переводчица.

Особенно замечательно.

— От схватки с таким соперником я не откажусь тем более. Я догадывался, что Страж этого захочет: еще в то время, когда халькарцы впервые прибыли и сообщили о своей дружбе со зверями. Люди могут забыть обиды, но не звери.

Люди, впрочем, тоже их не забыли. Если проиграть в бою, халькарцы потребуют у Кейнора поддержать их притязания на легонийскую землю, в ином случае откажутся с ним сотрудничать. Если победить, у Тернески не будет никаких причин, чтобы поддержать вторжение Халькара. Без победы он может и согласиться, воспользоваться шансом, чтобы все-таки отомстить Легонии. Не все политики умны, и даже людские.

И наверняка легонийцы догадываются, что эта встреча не так проста. Но еще сильнее портить отношения с Халькаром не в их интересах, к тому же легонийцам особенно интересны разумные звери.

Неоднократно думал о том, как же поступит Халькар в случае, если выиграет тирниск. Связываться с Легонией точно не захочет, и вряд ли в самом деле свяжется с Кейнором: однако союзники Халькару нужны, раз уж он больше не желает оставаться в изоляции от стран других материков. Еще у него неплохой водный транспорт. Почуять бы его, потрогать бы вибриссами, побывать бы на борту. Увидеть бы эти суда глазами Эрцога: так все кажется особенно живым.

Халькару остается Астелнал, отвергнутая Легонией. И другие страны Гартии.

— Решаешь, что потом делать с Халькаром? — догадался Эрцог.

— В том, что касается Кейнора и Легонии, другого выхода нет, — Луи провел по ветке какого-то высохшего куста вибриссами лапы. Неглупый он зверь, все же. — Как думаешь, о чем еще я думал?

— Об Астелнал. Они с Халькаром могут еще много чем навредить Легонии. Но ты, по крайней мере, не дашь Халькару бродить по Ориенте. Дальше пусть люди разбираются, раз они такие самые разумные.

Луи направил уши вверх и невольно улыбнулся.

Может быть, однажды Кейнор и Халькар все же свяжутся. Аалсотами.

У Стража Пустыни мягкие шаги, однако порой он резко останавливается, делает рывки, и в это время доносится более густой и твердый шорох, чем от лап: вероятно, так шевелятся крылья. Иногда слышно легкое рассечение воздуха: похоже, когда мантикор поводит хвостом. С ядовитым жалом.

До того, как Луи успел обратиться к Эрцогу, он подтвердил все эти догадки и к тому же сообщил:

— Он не гибкий, разворачивается только в прыжке, всем телом, когда чуть раскрывает крылья. Но, знаешь, он очень быстро разворачивается.

Судя по шагам, мантикор легче льва, но при помощи крыльев наверняка способен усиливать свои атаки. Не так, как грифон, пикирующий с воздуха, но все же.

Так интересно. И все же беспокойно — словно собрался прыгать с утеса на острые скалы. Больше не хотел бы себе вредить, в чем есть и заслуга Эрцога: и все-таки придется. В этом есть несправедливость.

— Похож на нас, — сказала Шорис. — Но эти крылья, шипы. И двигается он не совсем по-нашему: из-за этого он какой-то отталкивающий зверь. Может быть, люди, когда мы с инарисом, примерно так же к нам и относятся.

— Как еще он выглядит? — поинтересовался Луи. — Окраска тоже интересует.

— Немного меньше тебя, где-то как Фелан. На шее — короткая стоячая грива, — сообщил Эрцог. — Да, и есть шипы, почти как драконьи. На морде, у глаз, так что в глаза не бей.

— В книгах все отметили, стало быть, верно. У основания хвоста — перепонки, так?

— Да, а жало на самом конце, короткое, прячется в меху. Еще у него полоски и пятна-кольца, причем узоры тонкие и какие-то все извилистые. Крылья, пока они сложенные, похожи на черепицу, полосатые, а между полосками пятна — точь-в-точь глаза.

Как любопытно.

— Выглядит как кот, но он же не свернется клубком, — Шорис с недоумением заворчала. — В пустынях ночью тоже ведь холодно. Грифоны хотя бы могут греть себе бока своими перьями, но тут крылья кожистые какие-то. Смысл быть таким котом.

Люди позвали, и Луи приблизился к ним. В груди на миг сделалось так жарко, словно ее опалило кантокридой — или пулей. Вырвались когти.

— Мы не можем принудить к чему-либо тирниска, — сказал один из тех, кого прислала Леатарин Сагай. — Решать тебе, и все риски тебе ясны, мы думаем.

— Мне кажется, они думают: «Скорей ты уже убейся», — отметил Эрцог. Луи в ответ усмехнулся. Именно так. — Если что, я так не думаю. Я за честное соперничество. Сразись так, чтобы мне было потом с кем драться. Беспокоишься?

— Да, — ответил Луи на львином. — Есть и, пожалуй, страх. Но людям знать не стоит.

— Я принесла то, о чем ты просил, — сообщила Олла Аверанг. Зашуршал пакет, запахло кисло-горькой зеленью и землей. — Только, пожалуйста, пусть это никто не трогает. Я сама ума не приложу, зачем это нужно.

Очень хорошо.

— Откуда вы взяли, если не ошибаюсь, сагалуду? — спросил человек из отдела науки и образования Легонии. — В Кейноре ее выращивают?

— Бывает, — ответила Олла.

— Донесите то, что я предлагаю, до моего соперника, — сказал Луи измененным голосом. — Итак, мантикора может ужалить меня. Это, с одной стороны, справедливо, ведь каждый из нас будет пользоваться своими преимуществами. И мне не страшен яд, даже интересен.

Страшен. И от произнесенной неправды словно бы сводит в пасти. Так отчетливо ощутил страх, что даже на миг почудилось, будто Талис где-то рядом. Кантокриду не смог бы терпеть всю жизнь — и яд мантикоры тоже, если он также отравляет до конца жизни. Боль от огнестрельной раны тоже слишком сильна. И страшна, действительно.

Однако следует сохранить невозмутимость, хотя бы внешнюю.

— С другой стороны, мне хотелось бы проконтролировать то, как я буду отравлен, а не зависеть от другого зверя, — это верно. — Халькарцам, насколько знаю, известно, что такое Долина и каковы ее травы: так вот, яд некоторых долинных растений равен яду мантикоры. Судя по тому, как яд мантикоры подействовал на моего предка Риагана.

Вот только известно, что ожог от сагалуды точно проходит со временем, как прошел у Кенны, одной из учениц Рагнара. Кенна тяжело пережила сагалуду, но она величиной всего лишь с небольшую собаку. Собаки иногда умирают от долинных растений, даже от сагалуды. Лев все-таки должен перенести получше: тем более уже привык.

Если он не согласится, можно притвориться, что яд сагалуды слишком силен. Затем перенести бой.

Эрцог заворчал: неверяще, затем недовольно.

— Ты что это выдумал? Я думал, у нас для драк осталось еще дней двенадцать.

— Я даже без лапы тебя придушу, — ответил Луи и затем его поддразнил: — К тому же после мантикоры ты больше не будешь интересен мне как соперник в драках.

И после Талис.

— А, значит, ты мне недавно проиграл, потому что у тебя все лапы были на месте? Надо было отгрызть тебе пару-тройку, тогда ты сразу бы победил?

Переводчица уже передала все халькарцу, и тот рассказал об условии Стражу Пустыни. Мантикор в ответ коротко зарычал: его голос оказался неожиданно мягким. Вновь заговорил человек из Халькара.

— Страж Пустыни не верит, — сказала переводчица. — Про яд все понял, но считает, что никто не подвергнет себя такому риску перед боем.

— Правда разумный хадиерский зверь, — шепнула Олла. — Ничего себе. Жалко, здесь Скадды нет. Мы будто с басмаданцами поменялись местами, вот правда.

Шорис подошла и боднула в лоб, затем в плечо, и, когда Луи ей ответил, отступила.

Отыскав растение по запаху, Луи протянул к нему лапу, как протягивал к раскаленному железу, которым ставится метка тирниска. От страха прижались уши. Нет, так поступать не хочется.

Тепла не ощутил, однако лапу пронзило: словно действительно вернулся в ту ночь, когда стал править Ориентой. Крапива и ежевичные иглы. Резкое, жгучее — и знакомое. Похоже на кантокриду. Талис не обманула.

Шипящий рык: будто ветер накатил на песчаные дюны. Отдаленный голос халькарца, легонийская речь. Лапы пошатываются, в правую будто бы вонзились зубы всех обитателей Долины сразу. Благодарен, что же. И известно, что после такой отравы способен даже на прыжки. Тем более кантокрида сильнее. Страх словно отдалился — будто и впрямь поблизости была лаохори.

— Он отказывается использовать хвост, раз соперник уже отравлен похожим ядом, — удалось различить в людской речи. — Так будет честно.

Сработало, однако. Замечательно.

— Вытряси из его шкуры все песчинки и сделай тут свой Халькар, — донесся голос Эрцога. — И его я уступлю тебе, ладно. Это же ничуть не Ориента.

Шорис просто замурлыкала, и от этого на миг показалось, что шкура опять ощутила ее тепло. Потом остался лишь жар долинного растения. Луи осторожно шагнул вперед и словно бы провалился в темно-серую клубящуюся муть: едва устоял, и в лапу, в лопатку, даже в бок будто бы впились тысячи жалящих иголок.

Яд мантикоры может быть и сильнее. Стоит помнить. Так. Следует подойти к Стражу близко. Совсем близко. Чтобы он не смог сильно рвануться вперед. Крылатым зверям нужно место для разбега.

Луи, как сквозь пылающий колючий кустарник, приблизился к сопернику, замедлился и начал обходить по кругу. Жжение пульсировало, и казалось, что мысли пульсируют ему в такт.

Зацепили друг друга лапами, пока еще пробно: и лапы мантикоры действительно оказались легче, несколько слабее. Послышалось, как неспешно переступает Страж, как он отходит.

Уши уловили шорох: приглушенный, но тверже шелеста мантикорьих лап. Зверь начал расправлять крылья, готовясь развернуться: или атаковать. Следует избежать его броска.

От жгучей боли движения замедлились, мысли стали путаться. Луи потер морду здоровой лапой и чуть не лизнул больную.

Сагалуда действительно впивается мелкими иглами, почти невидимыми. Трогать лапу не стоит. Нужно сосредоточиться. Как бы ни путались мысли, как бы ни казалось, что серость в глазах — жгучий яд, в котором плывешь.

Отпрянуть.

Лапы Луи едва сдвинулись с места. Ударили лапы соперника — он прыгнул. Через пару мгновений шорох крыльев превратился в шум. Такого от мантикоры еще не слышал. Новое открытие.

Сшибло, бросило в траву: будто скатился огромный валун с горы и подмял под себя. Отдаленно огрызнулась Шорис. Лапа мантикоры легла на горло, лязгнули чужие клыки. На миг померещилось, будто действительно упал в Долину со скалы, и теперь огромный лес впился и тащит всеми своими ветвями, корнями, клыками зверей.

Это ведь еще и исследование: яда сагалуды, способностей льва, способностей мантикоры. От интереса даже приглушилась боль, прояснились мысли. Несколько открытий уже совершил, что же. Есть еще замысел.

Задние лапы слабеют, хотя в них и не жжет от сагалуды. Удар задними не выйдет сильным: и удар в живот вряд ли помешал бы такому зверю. У него другая уязвимость.

Мантикор укусил за морду, за здоровую лапу. Обожженную не трогал — но это и не давало никаких преимуществ. Все равно она двигалась сейчас с трудом.

Луи слегка толкнул задними лапами — чуть дальше, чем при обычном ударе в живот. Под ними ощутилась натянутая кожа. Враг сразу отпрянул.

Перепонки у основания хвоста уязвимы, без них он не прыгнет как надо. Он их бережет. Все верно. Луи поднялся и отпрянул, стискивая клыки от жжения долинного яда. Все словно проваливалось в серость, но выносить боль стало несколько проще. Луи принялся кружить вокруг соперника — будто прорываясь сквозь колючие раскаленные заросли.

Любопытно, на мантикор яд сагалуды подействовал бы слабее? Отравляет ли таких зверей яд сородичей, и на какое время? Мантикоры смогли бы выжить в Долине? Эти мысли словно бы отгоняли боль.

Все это удастся выяснить в будущем. Несомненно.

Улавливается легкий свист хвоста, шелест травы под подушечками передних и задних лап. Совсем близко. Пусть зверь не отдаляется: по крайней мере, сейчас. Стоит изучить такого соперника в ближнем бою. Пока осталось хотя бы немного сил.

Луи зацепил его челюсть, затем и лоб: при этом лапу словно бы расклевывали горящие птицы. Должно быть, именно это чувствуют вьорты, сражаясь. От следующих ударов мантикор увернулся уже без труда. Он лишь пригибался или чуть отступал, однако ему помогало и это. Зато все его удары попали в цель.

Не слишком сильные. Странно, почему проиграл Риаган: возможно, потому что тогда львы были не очень умны. Если бы не был отравлен, победил бы с легкостью: однако сил остается все меньше и усиливается звон в ушах. Что же, сагалуду вытерпеть можно, однако бой следует закончить как можно скорее. Есть способ. Пусть попытается прыгнуть снова.

Луи остановился, и мантикор попятился. Вновь зашуршали крылья, пока еще слегка: и Луи напряг лапы, стискивая клыки.

В этот раз нельзя пропустить его рывок.

Лапы соперника с шорохом оторвались от земли, и Луи тоже прыгнул — через колющую, обгладывающую боль в лапе. Обхватив Стража, подмял его и упал вместе с ним: словно в кипяток, смешанный с иглами. Сильнее напряг пальцы и втиснул когти в чужую шерсть.

Полностью развернуть крылья в прыжке мантикор не успел.

Луи с силой вдавил зверя в траву. Огрызнувшись, обхватил пастью горло врага и стискивал, пока зверь не обмяк и не зарычал — так, будто песок ссыпа́лся с бархана.

Людей услышал как сквозь туман и плохо разобрал их слова. Ощутилось, как Эрцог приветственно боднул, Шорис же прижалась к боку и ворча, принялась дотрагиваться вибриссами до поврежденной лапы, будто могла прогнать оттуда яд. От ее прикосновения захотелось замурлыкать, но не было сил.

Нет никаких сожалений: это был один из лучших боев, в которых участвовал. Но больше такого никогда не следует повторять. Понятно, что ощущал Нальмен, когда выяснил предел своих сил.

В ушах зазвенело сильнее, и Луи успел осторожно лечь на траву, пока серость не сделалась чернотой.

5 галенза, Еса

— Отдыхай, а тулванга и прочие ужасы тебе больше не нужны, — сказала тенна Волманур, когда Еса сдала экзамен. — И пока что наши в этом направлении работать не будут.

Сдала на очень хороший балл, а на миг показалось, что экзамен совсем провалила. Но только на миг. На улице зажглись фонари, и радость теперь тоже зажглась: ведь от тулванги и правда можно найти противоядие. И это удалось доказать.

Дурманный шатер, конечно, небезопасный, и некогда будет с ним заниматься, ведь со следующего года уже начнется ветфармация. Но удастся ведь все возобновить после учебы. Обязательно.

Еса быстро надела перчатки: и закрыла небольшие ожоги.

— Хорошо. Тогда до встречи! И когда-нибудь я это все равно продолжу.

Тенна Волманур кивнула: с улыбкой.

Нир еще с дальнего конца аллеи помахал рукой. А потом он бросился вперед — и Еса тоже.

Такой он теплый — будто приехал с солнца. Ну, Кейнор и есть солнышко, на самом деле. А все вокруг еще теневое, сине-зелено-серое — но впереди радиомачта первая из всех поймала утренние лучи, и солнце с нее передает привет, с ее красно-белых полосок.

— Придется на половину лета здесь остаться, — сказал Нир. — В общем, ну, меня сюда направили как кейнорского студента, который по программе сближения с Моллитаном будет учить тут животных.

Ну вот. Лето ведь хотела провести в Кейноре, и так ждала, что можно будет много там гулять с Ниром — но Нир же едет сюда на работу, на очень важную, которая ему нужна. И, в конце концов, всего половина лета пройдет вот так.

— Так классно, — сказала Еса. — Буду тебя очень ждать.

— Я и в учебном году сюда буду ездить, уже к тебе, — добавил Нир, а Еса улыбнулась. — Если все получится, то сюда пришлют к зверям и преподов. Но их пока не хотят отвлекать.

— Ну а что, кто в Кейноре лучше тебя знает этих животных?

— А приходи на урок, — предложил Нир. — Еще там будет Кая, но не учить, а по работе. Ее сюда отправил какой-то журнал.

Экзамены она уже все сдала. Еса кивнула и уточнила с усмешкой:

— Мантикору тебе не привезут? А то сейчас мало ли что с ними придумают, — после того, как Луи победил в бою Стража Пустыни.

Вчера про это неожиданно объявили поздно вечером, и еще сказали, что Луи нарочно обжегся сагалудой: хорошо еще, что о подготовке к схватке ничего не говорили. Совсем бы тогда не смогла подготовиться к экзамену.

— Я бы позанимался, если бы его не увезли. На них же, наверное, наши яды не действуют. Слушай, а у тебя что с нашими ядами?

Еса сразу спрятала руку за спину: и в ней стало немножко щипать. Ну, просто перчатку порвала чуть-чуть, когда пробиралась сквозь заросли, а было очень солнечно, и ранняя варуга как раз зацвела. К ней даже не подходила, а эфирные масла все равно обожгли. Хорошо не лицо.

— Варуга, — сказал Нир. — Чего же ты так, пойдем. Покажу, как надо с ней поступать.

И увлек за собой, а Еса тогда вытащила руку из-за спины. Глянула на нее с неловкостью и сунула в карман.

— Как там с противоядием?

— Отложили на время, — ответила Еса. — Тенна Волманур с ним больше заниматься не хочет, но…

Но только как тогда быть грифонам?

— Ты и сама все изучишь, — Нир прищурил глаза. — Так будет даже лучше.

Еса на миг к его плечу прислонилась щекой.

Звери ждали у актарийского клуба: бык-вангур и похожий на пятнистого кота холтонг с пушистым хвостом, который будто от другого зверя забрали и пришили ему. Из боков у него торчали огромные когти: пока что прижатые.

— Это не местные, — расказал Нир. — Этих привезли с востока Лафенграс, из Заланты. Мне сказали, что они знают тот алфавит от Луи, хорошо учатся читать и писать, но только люди там хотят расширять актарий, а эти звери боятся техники и всего прочего. Их еле-еле завели в фуру. Успокоительные уколы им делали. Сейчас с ними вроде как все нормально, и я узнаю, чего они не боятся из человеческого. Потом и к технике тоже привыкнут.

Лишь бы не кинулись.

— И они понимают легонийский?

— Ага. Не прям чтобы очень хорошо, но понимают.

Нир забежал в беседку рядом с клубом — большую, но заставленную коробками. На одну из этих коробок и сел, у выхода, и звери осторожно к нему подступили, а Еса проскочила мимо них и ушла вглубь беседки. Там вдруг схватили за плечо: и Еса поймала Каю за ладонь.

Перебинтованной рукой — а под бинтом щиплет кожу мазь от варуги.

— Ну тебя же теперь не испугать, — усмехнулась Кая. — Надеюсь, растению досталось побольше твоего? Слушай, ты со мной в Саконес завтра съездишь, к вечеру? Там прям очень надо, я еще и для этого приехала. Привет.

Какая-то нервная она, и веселая, по-странному.

— Что там для журналистики интересного? — тихо спросил Нир.

Он сумку снял с плеча и теперь оттуда достал бумаги, перебирал их, а вангур и холтонг тянули к нему головы и прижимали уши. Рядом с Ниром солнце разлиновывало пол беседки и превращало его в тетрадный листок, а еще просвечивало сквозь свежие виноградные листья, как сквозь бутылочные стеклышки.

Точно, Саконес, туда же ездила с Ниром, и там Лафенграс общалась с дельфинами и изучала корабль.

— Да надо, — тихо сказала Кая.

— Я завтра буду долго учить зверей и потом пойду с докладами, — предупредил Нир.

— Расскажем тебе, — кивнула Еса. Хочется узнать, все-таки, что там будет, в этом Саконесе. Кая очень какая-то настороженная: опять все связано с моллитанской наукой?

Нир сначала проверил, как вангур и холтонг читают и пишут, и ему понравилось. Потом начал им рассказывать про внедолинных животных, очень просто и кратко.

— Я с химией кое-что решил, — шепнул Нир Есе.

Еса улыбнулась. Нир и детям хорошо объясняет азы химии: а звери посложнее, но и здесь Нир разберется, конечно.

— Какая химия, если они боятся даже домашнюю тербету, — нахмурилась Кая.

Нир достал тюбики с красками, и холтонг взъерошился, а вот вангур сильно уши насторожил — вроде бы с интересом — и замычал.

— Кр-раски, — передала от него тирис.

Уже рассказывала Ниру о том, как вангурица оставляла отпечатки копыт на стенах — в виде рисунков. И люди теперь не станут так уж отвергать звериное творчество, конечно. Благодаря Луи. А та вангурица, очень разумная, которая потом напала на людей из-за вьортов — она ведь знала, что люди ее творчество не примут.

У зверей растет разум, и им хочется чего-то большего, хочется любимые занятия приобрести. Без этого их смыслом, получается, становятся вьорты?

За Луи все равно беспокойно.

Долго наблюдала, как вангур в эти краски опускает копыта и отпечатки оставляет на дощечках: Нир достал из-за коробок сразу десять штук. Никаких узоров вангур пока еще не рисовал, он просто пробовал разные цвета, а тирис передала, что зрение у него, оказывается, цветное.

Правда, холтонг, наморщив нос, шипел и дергал лапой, хотя акриловые краски и не пахли совсем. И Кая хмурилась.

— Что-нибудь подберем и для холтонга, — сказал Нир. — Вангур, знаешь, почему краски именно такие, почему они красят? Давай расскажу, из чего все вокруг состоит. Про мелкие частицы. Тебе страшно не будет?

Вангур замотал головой, а холтонг опять зашипел. И огрызнулся: Еса даже вздрогнула.

— Говор-рит, нет в нем мелких ч-частиц, — перевела его тирис. — Как нет? А шер-рсть?

— Мельче шерсти, — ответил Нир. — Слушай, а может, — и повернулся к вангуру, — ты будешь делать краски и из чего-то природного. И разрисуешь деревья Долины.

— Не надо, — шепнула Еса. — А то грифонам их будет сложно различать.

— Тогда только дороги, например. Договорились?

Долинный бык опять замычал и наклонил голову.

— Р-раскажи, говор-рит, ч-что мельч-че шер-рсти, — затрещала тирис. — Холтонгу не р-расказывай.

— Нет, учить надо всех, — сказал Нир. — Слушай, холтонг, ты точно испугаешься? Они же не страшные, эти частицы. Есть атомы, из них все-все состоит. Даже мясо и даже трава, но ты же траву не боишься? А песок? Он тоже из них.

Холтонг глянул на Нира исподлобья, а вангур уже начал нетерпеливо переступать ногами. Как Нир так умеет?

— Ерунда какая-то, — пробормотала Кая на ухо. — Два зверя, ничего не знают, никому не интересно ничего.

— Если тебя Одвин заразил, полетай на аалсоте и пройдет, — и Еса ей взъерошила волосы.

— Мы ч-что, сделаны из мер-ртвого? — взъерошилась тирис. — Эти ч-что-то такое спр-рашивают.

— Из живого, — улыбнулся Нир. — Шерсть же тоже живая. А атомы — тем более. В них есть частицы, которые совсем как живые. Со своими территориями. Кто-то из них спокойно друг с другом делит территорию, а кто-то враждует.

Звери шевелили ушами, переглядывались, иногда посматривали на тирис: и на Нира тоже.

— Не особо я во всю эту затею верю, — сказала Кая. — Но все равно я напишу без личной оценки. Пока непонятно, к чему это все вообще приведет.

Еса по знакомой лестнице спускалась к бухте, проводя рукой по камням. Солнце остывало в воде, а море зажглось от него рыжими огоньками: обменялись подарками. Вдалеке подпрыгивали дельфины: черные гибкие силуэты, живые волны.

А рядом шли Кая и Меда. Флорентка, невеста Жера, которую совсем тут не ожидала увидеть. Так обрадовало, что она сюда приехала, в Саконес.

— Человек, что помог разоблачить правителя зверей, заболел, я узнала, — она очень четко говорила и отрывисто. — Та же болезнь, чем болеют в Моллитане от радиации. Так оказалось. Он общался с Шорис, и я встретила Шорис, узнала, что жил он в том городе, где отравили речку. С Шорис говорить страшно, но ничего.

Глаза у нее точь-в-точь миндальные орехи, в волны темных волос окунулись последние лучи, а одежда очень легкая на вид, голубая, морская, со множеством карманов и застежек.

— Она тоже с журналистики, все хотела поехать в Моллитан, ну и я предложила ей вместе съездить, — сказала Кая.

— Я тут долго, была еще в Арме, — добавила Меда. — Была раньше на искаженных островах Флорента. Знаете? Флорент ранил Камарию и сгорели острова.

Еса кивнула. Меда развернула пакет с ветками и землей: земля была как будто обожженной, а ветки — обугленными и снаружи, и изнутри. Но они не рассыпа́лись совсем.

— Вот это Арма. Как на сгорелых… сгоревших островах.

Именно там Лафенграс ранила вьорта.

— Очень странно, — шепнула Еса. — Может, как-то сильно вьорт укусил Лафенграс? Или Легонию.

— Ты Лафенграс видела близко? — Меда взглянула очень внимательно. — Сильно она ранена?

Холодком неопределенности вдруг стянуло. Вдруг Меда догадывается, что все-таки это вина Лафенграс? Но не обязательно она ведь думает, что Лафенграс — полувьорт. Может, решила, что Лафенграс поступила совсем так же, как в древности — Флорент.

— Да нет, — честно ответила Еса. — Ну, так, укусы были, от вьортов.

— Значит, и укусы могут все так опалить. Ты вьортов изучаешь, я знаю.

— А ты — укусы вьортов? — поинтересовалась Еса.

— Разные тайны. Во Флоренте тоже их много. Но и другое мне тоже интересное. Ваши плоды, ягоды. Не моллитанские, — и Меда улыбнулась. — Кейнорские, которые вкусные.

— У вас такие же ягоды, как у нас, или нет? — и уже любопытная радость постаралась оттеснить беспокойство, хоть это и не очень хорошо у нее получилось. — У нас, например, смородина есть: знаешь такое?

Меда пролистала легонийско-флорентский словарик и, найдя какой-то там иероглиф, улыбнулась и кивнула.

— А, вот это. Конечно! Да.

— А вот? — Еса показала на акацию, что выросла с краю: вперемешку с дикими ядовитыми кустами. Около моря тут иногда попадаются нормальные растения, и березки тоже. Хорошо, что тулванги нет.

— Да, валь-минса. У вас как?

— Акация.

— Акация, — медленно повторила Меда и улыбнулась.

Что же случилось с Флорентом, с самим лаохортом, когда он ранил Камарию? Наверное, Лафенграс не поранилась так уж сильно, потому что для нее не противоестественно — напасть на сородича. Ну, на полусородича. А Флорент — неужели его и самого обожгло?

— Слушайте, девчонки, зачем я вас сюда привела, — негромко проговорила Кая и, схватившись за тонкие перила, остановилась. А солнце уже исчезло в море, и в войсковой части, что раскинулась справа, зажглись огоньки фонарей. — Ту стремную кантокриду я отправила в Алеарту. И они ее изучили.

Дыхание ускорилось, как будто отправилась в плавание на быстром катере.

— Как тут терпеть, что мою семью используют, — шепнула Кая, и ее глаза казались озерами, что из-за штормов иногда появляются. Море их создает. — Что их заставляют поддерживать непонятно что. Короче, мне написали в ответ и сказали спасибо за бдительность. А люди Алодиса опять собрались к моим в Тофир, ну и я попросила родных узнать, куда еще повезут такую ерундовину. Рассказала отцу, конечно, все про эту мою затею. Он грозился сначала, — Кая хмыкнула. — Потом у людей Алодиса все вызнал, ну, за бокалом настойки, хе. Оказалось, что сюда, в Саконес повезут, ну и день сказали. Это всегда происходит вечером, днем они никогда эту сволочь не привозят. Ну и я в столицу передала — и место, и время. Наверняка тут что-то случится.

Но только бы с Лафенграс не случилось ничего. Это же может все отношения обострить между ней и Легонией. Очень хорошо все понятно, Кая и насчет семьи переживает, и насчет Моллитана — но ведь это все как-то слишком поспешно.

— Значит, ты точно не знаешь, случится тут что-нибудь, или нет, — поддела ее Еса. А ожидание ширилось, почти как море: и тревога ширилась вместе с ним. — И я все-таки не согласна с тобой. Если они поссорятся, эти страны… — и осеклась.

А если Алодис правда бы долинные растения заменил их потомками, выведенными селекцией? Без яда? Без полезных каких-нибудь веществ, так нужных для местных животных? Растения могут распространяться очень быстро: вдруг эти потомки как раз стремительно росли бы и размножались. Кто ведь их знает.

— Хотя нет, — и Еса покачала головой. — Алодис уже сильно может навредить, конечно.

— Во-во, — и Кая булыжник ногой пихнула. — Пусть не лезет. Тут уже надо людям знать правду.

А внизу, в полутьме за оградой, две пары глаз зажглись среди фонарей — салатовая и синяя.

— Я не очень поняла, — проговорила Меда. — Но потом расскажете. Хорошо?

Еса кивнула и сбежала еще немного по лестнице: правда, слишком низко лучше по ней не спускаться, а то не видно будет, что там за оградой войсковой части. Тревожно перехватило в груди. Неужели Лафенграс была бы не против, чтобы Алодис, ее правитель, уничтожил бы ее флору? И удобной бы ее заменил: удобной для человека, для внедолинных зверей. Тогда бы долинные обитатели вымерли, и здесь поселились бы другие животные. Нет, Лафенграс не хочет быть удобной. Уверена в этом: как бы ни отрицала она, например, что хочет связаться с животными.

И все-таки, если Легония пришел ей сказать про Алодиса, значит, если она согласится с этим лаохортом, то свой суверенитет отчасти потеряет, что ли?

Лисичка уже выскочила под свет фонарей, ее хорошо стало видно, и людей, которые вокруг нее собирались — а Легония остался в тени, и лишь сияли синие огни его глаз. Лафенграс ходила мимо строения: то ли это была казарма, то ли просто хозяйственная постройка.

Люди еще и мешки с собой принесли.

— Не слышу ничего, — прошипела Кая. — Погоди-погоди! Легонию слышу. Немного. Сейчас, подожди, я его речь запишу.

Он же весь израненный, слабый совсем, и дар у него исчез. Но пришел — и разговаривает. Беспокоится.

Кая стала записывать в блокноте: хорошо, что и на лестнице уже зажглись фонари. «Ты проявляешь неуважение к тем ценностям, которые переняла от меня. Твои звери проголосовали за меня, и ты обязана была сберечь мои законы».

А Лафенграс наклонила голову набок, и послышалось, как усмехаются люди.

— У него даже дар, говорят, пропал, — раздались голоса. — Чего он нам сделает. Особенно на нашей земле.

Которая совсем недавно была его землей. А дар Талис до сих пор даже в Кейноре действует. Не надо им смеяться.

Но да, он слабый, все-таки.

«Вы вывели селекцией кантокриду, не обжигающую людей, — записывала Кая быстро-быстро. — Вы угрожали, что замените ею кантокриду всей Долины. Что создадите и другие подобные виды. Мы не должны вмешиваться в природу, не должны уничтожать виды и их особенности. Не говори, что ты не знала, Лафенграс. Не говори, что пришла сюда только из-за меня».

Легония поднял лапу, и клубком под ней взвился огонь, а Лафенграс отпрянула. Вскинула морду, мелькнула на ней растерянность — такой еще, на самом деле, детеныш.

«Некоторых из вас я все еще слышу. Да, у меня исчезал дар. Но на время».

У Меды лицо стало таким растерянным, когда она прочла эти строчки.

Огненный шар метнулся к мешкам, стоящим у ног людей: а люди отшатнулись, и на месте мешков возник настоящий костер.

Лафенграс озиралась очень растерянно — и шерсть на ее боках тоже вспыхнула, в ней проявилась зелень. Синнаяра вскинула голову, будто завыла. Или правда завыла. Нет, нет, только не… Ты же лаохорт, ты разумная.

Еса сильно схватилась за поручни. А Легония шагнул под свет фонарей, развернул огромные крылья — совсем не израненные — и взлетел.

— Что-то его исцелило, важное очень, — шепнула Еса. — Будто он вернул часть территории. Неужели эту землю он забирает. Или как.

— Ну, это ты ж эксперт по всякой погани, — пробормотала Кая. — Я тут уже ничего не понимаю.

— Да и я тоже, но Меде сложнее всех, — и Еса пожала ей руку, а Меда улыбнулась и посмотрела вперед: с волнением и с ожиданием в то же время.

Вот бы с ней поработать. Что-нибудь изучить. Каких она видела вьортов в морском Флоренте?

Легония пролетел поблизости — и заметила, что все-таки он израненный, и ребра у него пробивают шкуру. Сделалось неуютно и грустно — а Легония бросился к Лафенграс.

Она стояла, окутанная огнем, и люди не шевелились — будто, если они шагнут, Лафенграс их испепелит. С ней все будет хорошо. Должно быть. Обязательно. Давай, уже все увидели, кто ты. Неужели испугаешься, спрячешься — снова? Неужели и людей своих бросишь?

— Кто она такая? — тихо спросила Меда.

А Лафенграс медленно отошла от людей и, оказавшись за оградой, бросилась по пустырю к морю, будто хотела в нем затушить свой огонь, заодно и тревогу с яростью, которые его и зажгли. И в море к бликам от фонарей прибавились ее блики — словно вернулось солнце.

Раздался далекий дельфиний свист. Черные тени закружились вокруг Лафенграс в воде, подпрыгнули, и один из дельфинов ее толкнул головой. Толкнул, как зверя, как сородича, и насквозь не прошел. Коснулся как своего вьорта — или лаохорта. Как своего синнаяра.

Когда она разбирала корабль — она же не просто так это делала, из интереса. Она приманивала тех, кому интересно новое; тех, кого новое, человеческое, не пугает. Дельфины ведь бывают очень умные.

Тревога подтачивает, и неверие тоже, но уверенность среди них пробивает себе дорогу, расталкивает их в стороны. Давай же, лисичка. Раз ты уже открылась так — давай, сумей. Ты же можешь быть собой — и лаохорта не ранить.

Лафенграс оглянулась, словно услышала мысли, а Легония кружил над ней, и казалось, что ветер возникал от его крыльев. Дотлевал кантокридный костер. Люди уже выходили за ограду, осторожно и медленно — и смотрели на Лафенграс.

Она бросилась к дельфинам, ушла вместе с ними в море — а потом выскочила, и дельфин толкнул ее мордой, ударил хвостом, приглашая к себе.

С шерсти Лафенграс исчезали огни, будто и там закатилось солнце: но скоро они опять засияли, а Лафенграс шагнула к своим людям и коснулась лапой дельфина. Открыла пасть. А Кая все записывала и записывала: отмечала, что происходило у моря.

Ветер донес голоса людей — и казалось, что это он уносит вдаль два синих огня.

— Жаль вот, что сгорели. Хорошо же с кантокридой этот Алодис придумал.

— Морской путь, говоришь? А что, давайте мы морской путь сделаем. Чего там сделает Гахарит, у них и лаохорта нет. А нашего лаохорта у них нет и подавно.

— Гляди, какой лаохорт! Да у кого еще такой есть? Да это же самый полезный, мы все моря себе заберем, всех дельфинов. Да, ушастая? Правильно она говорит. Покажем этим гахаритцам да талисцам, чей будет морской путь. Это дело!

Ее люди знали всегда, что это — лаохортовьорт. Они просто не хотели признать. А теперь за эти месяцы получше с ней познакомились и всё, получается, сумели переосмыслить. Еса улыбнулась Лафенграс, хотя она, конечно, и не видела.

И, самое главное, люди нашли для Лафенграс применение. Дельфины, что связались с Лафенграс, полезны для людей, для морского пути. Ее дар тоже станет полезным, когда разовьется — и так интересно, чего же она достигнет. Сможет и корабли сама строить? А Луи? Люди его считают полезным? И ладоням сделалось холодно.

Мало ли что они считают, на самом деле.

Кая махнула рукой и спрятала блокнот в карман, а Еса возвратила взгляд к Лафенграс: и потом его никак уже не могла оторвать от звезд-огоньков в меху синнаяры.

10 галенза, Скадда

— Противоядия не будет, — ворчаще предупредил Рагнар, когда все собрались. Зайдя в речку, он сразу выбросил оттуда наетку. — Добывайте себе рыб и рассказывайте, как мы будем работать в Долине.

Все-таки грифоны будут там работать. Отлично. Скадда поставила уши торчком и с разбега бросилась в воду: в горной бурлящей реке сразу сделалось холодно. Царапнула эту речку кончиками крыльев, ударила лапой и, повернув голову набок, стала высматривать рыб у камней.

— А я у тебя отберу, Скай, — весело сообщила Данри, распушившись. — Рагнар не сказал, что рыб надо ловить, и я хочу поберечь силы, вот оно так.

У нее не получится. Рядом есть отличное убежище, сразу его заметила.

А как работать в Долине? Есть же все-таки способ, и можно додуматься.

Клюв Лирры щелкнул у самых лап Скадды, и Скадда тут же притопила вожака. А когда отпустила, Лирра, подняв голову из воды, вытащила в клюве форель.

Алодис покорял Долину тем, что делал такое, до чего не додумались другие люди. Правда, не верится, что он бы правда вывел очень много безопасных долинных растений: но все-таки он добился, чтобы его уважали. До чего могут додуматься грифоны? Конечно, грифоны могут пикировать с деревьев Долины и между ними летать, как в Басмадане.

— В Моллитане деревья как басмаданские, — сказала Скадда и оттолкнула лапой голову Аддара. — У них широкие ветки, можно с них пикировать и между ними летать, как тавиамы. Я самая легкая, мне это будет проще, но у Лирры же получалось так летать среди скал, и в Долине тоже получится.

Рядом показался темный силуэт рыбы, подрагивающий из-за речных волн, и Скадда, опустив голову в воду, укусила. Клюв сдавил плотные рыбьи бока. Скадда выскочила с добычей на сушу, и Данри, щелкая клювом, попыталась отобрать, но Скадда бросилась к укрытию, которое заметила заранее. Один из больших прибрежных валунов одним краем немного нависал, как волна, над камнями, на которых лежал, и в щель могла бы протиснуться только небольшая грифоница. Скадда спряталась, а потом задела лапой щелкающий клюв Данри. Рыба билась в клюве, и Скадда сдавила ее посильнее.

— Этого мало, — донесся голос Рагнара, приглушенный грохотом реки. В это время потянуло за хвост: Данри схватила за перья. Скадда затрещала на нее, вырвалась и удвинулась подальше.

Если нет противоядия, можно только спросить Есу, что ей удалось придумать, а потом попробовать найти противоядие самим. По ее задумкам.

Но Алодис ходит в леса Долины и в защитной одежде, а иллаты его очень уважают. Какая разница, какие грифоны будут бить иллатов — защищенные или нет? Защищают не только уязвимых.

— Тавиамьи приемы сделают нас маневреннее, — сказала Скадда. — Тогда мы сможем летать там даже в одежде.

— Что-что? — недовольно затрещал Виррсет. — Ты поэтому спряталась? Я клюну! Заклюю!

— Очень унизительно, — удивилась Данри. — Ты такое не предлагай.

— Да ничего, — Лирра задумчиво щелкнула клювом. — Получится хорошо, на самом деле.

Аддар одобряюще заворчал, а Кенна недоверчиво фыркнула. Рагнар не сказал пока ничего, и, откусив от наетки, Скадда добавила:

— Мы и так сильные, быстрые и много умеющие: правда, в Долине мы жить не умеем. Но мы там нужны, — в клюве хрустнула чешуйка. — И выход пока есть только такой. Если мы будем сами искать противоядие, мы же не найдем его. Даже люди не нашли. И вообще, нам, например, не надо будет клюв закрывать так же сильно, как нос у людей. У нас же ноздри над клювом. Значит, мы для этого очень подходим, вот.

— Именно, — сказала Лирра.

Послышалось, как она чешет клювом перья. Скадда, съедая наетку, держала уши настороже, чтобы ничего не пропустить.

Вообще-то носила в басмаданских джунглях защитные перчатки. И вовсе не было стыдно. Вот.

— Дней через пять будете вместе со мной примерять свои новые шкуры, — сказал Рагнар. — Я уже заказал их людям. Одним противоядием все равно не отделаться, даже если оно появится.

Ученики заклекотали: сначала удивленно, а потом и с интересом. От радости Скадда очень быстро обглодала скелет и выскочила наружу.

— Многие на твоей стороне, Рагнар, — Ялгар прыгнул на валун и вцепился когтями в прогалы между листьями плюща, обвивающего камень. — Я в их числе.

— Потому что Шорис теперь следит за тем, как ты учишь будущих гвардейцев? — спросил его Рагнар. — И теперь ты понял смысл моего подхода.

Скадда, чуть скользя подушечками пальцев, подбежала к нему по упавшему дереву и навострила уши.

— И поэтому, — Ялгар повел хвостом. — Но в Гвардии есть немало и тех, кто на тебя злы, в том числе из-за твоих позавчерашних слов. Считают, что работа в защитных ложных шкурах их унизит, — и он развел уши. — А теперь, тебе это и самому понятно, ты из-за Моллитана под особой угрозой.

Ученики вскинули головы. Кто-то защелкал, кто-то просто молча взъерошился. Скадда нахохлилась. Рагнар уже рассказывал, что никто из гвардейцев не смеет вредить его семье, потому что все они точно знают: Рагнар легко найдет того, кто рискнет. И, если даже стаей попытаться убить Рагнара, он легко убьет двух или трех грифонов. Умирать никому не хочется.

А в Долине очень легко погибнуть.

— Некоторые гвардейцы отправятся в Моллитан с тобой, чтобы проверить силы в качестве будущих гвардейцев Ориенты, — продолжил Ялгар. — Но кто-то из них будет заслан, чтобы тебе навредить. Я точно не знаю, кто: лишь догадываюсь, что так будет. Я тоже полечу, но я не наврежу тебе.

Рагнар смотрел на него, чуть расставив уши в стороны и задумчиво прищурив глаза. Папоротники, что крепились к камням, иногда из-за ветра касались его лап.

— Разведаю, — ответил Рагнар.

— Шорис хочет, чтобы главой Гвардии Ориенты стал я, — добавил Ялгар.

Скадда чуть не взъерошила все перья и все шерстинки, и рядом недовольно заклекотали Лирра с Виррсетом, потом и другие ученики. После учебы у Рагнара — служить Ялгару? Из-за которого Рагнара могли вообще прогнать из наставников?

— Смахиваете на пернатых ежей с этой своей взъерошенностью, — сказал Рагнар, взглянув на учеников. — Не берите с них пример, они не летают. Потому что несуществующие твари. Все равно в одной Гвардии нам не служить, я останусь в Кейноре, а Ялгар не худший, недавние гвардейские испытания он прошел сносно. Будете за ним следить и мне докладывать.

Вот это здорово. Лирра весело засвистела, и Скадда ее куснула от радости.

— Мы же будем с тобой на равных, — огрызнулся Ялгар, топорща перья. — Какая еще слежка?

— На равных, именно поэтому ты ничего не можешь мне запретить, — Рагнар почистил клюв лапой. — А если попытаешься что-то запретить им, они удерут от тебя в Халькар.

— Нет, дисциплина нужна. Не оспаривай.

— Не перечь, — ответил Рагнар и укусил Ялгара за хвост.

Как только Ялгар улетел, наставник объявил, что нужно ловить наземного преступника. Он позвал знакомого кабана, и потом ученики по двое старались загнать его на поляну, а затем ударить с воздуха. Скадда решила загонять в команде с Лиррой.

Кабан словно весь из сухого старого мха, лохматый, огромный, и хвост у него мечется, как веревка на ветру. Когда он стоит, его вытянутая пасть с торчащими клыками то раскрывается, то закрывается, будто он что-то прожевывает. Например, неумелого ученика. Правда, таких учеников здесь нет.

Когда пришла очередь Скадды и Лирры его арестовывать, кабан разорвал копытом подстилку, поднял голову, и низ его плоского носа дернулся, словно вдавился, а потом подался вперед — зверь принюхивался. Эти звери плохо видят, для них важнее всего запахи.

Скадда огибала стволы, пряталась в корнях и потом выскакивала: заманивала зверя на поляну. Это удалось, и Лирра поймала кабана с воздуха: очень легко спикировала ему на спину и, ворча, обхватила кабанью шею лапами.

— Мне эти занятия очень нравились, — сказала Венти, выйдя из зарослей. Лирра спрыгнула, и кабан, фыркая, помчался прочь. — Рагнар, я слышала…

— Ты давно все слышала, я знаю, — Рагнар повел ушами вверх. — Я не спрошу у мелочи, кто из них тебя заметил. Они бы пока что и не сумели этого сделать. Есть что добавить к словам Ялгара?

Венти наклонила голову вправо, и Скадда очень внимательно прислушалась.

— К Гвардии Фелана позавчера прилетел молодой гвардеец, — сообщила Венти.

— Фелан отказался от правления, — заметил Рагнар. Скадда радостно взъерошилась. Ну вот, выбрала себе в друзья умелого инрикта, а не какого-нибудь другого.

— Зря. Но от Гвардии Фелан не отказался. Ладно, — Венти сердито заклекотала. — Тот грифон сказал, что разочаровался в Гвардии. Правда, к нам он не захотел, но сказал, что нас одобряет. Он сообщил, что грифоны не только возмутились из-за того, что ты предложил. Им еще и очень лень учиться летать по Долине: я потом и сама убедилась, когда подслушала их разговоры. Еще тот грифон, Сиррис, говорил, что, если Гвардия Фелана покажет, как хорошо работает в Долине, то обычная Гвардия останется ни с чем, и иллаты никогда не захотят ее уважать. Он сказал, что полетит с тобой в Моллитан, и еще — что при случае нам поможет, если мы тоже туда захотим. Молодой Ерчарт очень обрадовался.

Рагнар сильнее навострил уши.

— Я заподозрила что-то не то и сделала вид, что я тобой недовольна, — добавила Венти. — Сказала, что ты выгнал мало преступников, мало что изменил. А он очень даже поверил, хотя сначала вроде бы тебя хвалил. Потом я за ним следила: близко подобраться не смогла, но увидела, с какими грифонами он общается. Все они — раненые преступники.

Венти их описала, и это оказались те, кого Рагнар выгнал из Гвардии за то, что они устраивали бои зверей. Он еще сломал им перья, а вожаку — крыло.

— Надеюсь, ты согласилась на его условия, — отметил Рагнар.

— Конечно. Завтра он к тебе прилетит.

— А ты так и останешься в своей этой Гвардии Фелана.

Венти отвела морду и пригнула уши.

— Править он уже не будет, — проворчала она. — Но Фернейлы мне не нравятся.

— А мне нравятся, — сказала Скадда.

— Я считаю, нам надо высказаться насчет них, — Рагнар расправил крылья. — Далеко не все звери выскажутся, им лень. А мы с этими Фернейлами все-таки общались. Насчет Сирриса есть у меня один замысел.

Венти отступила, приминая лапами лесную подстилку из листьев и хвои вместе с редкими пучками трав.

— Вы про Лафенграс слышали? — взволнованно добавила она, отводя уши в стороны. — Лаохорт связался с животными, создаст морской путь. Она что, отчасти все-таки вьорт? Люди отрицают. Но кайрисцы сказали, что все в порядке, что они поддерживают такую связь с животными. Это как? Она не вьорт, но с животными связана?

Скадда направила уши вверх. Давно не слушала новости, а надо. Сделалось радостно и в то же время чуть напряженно: скорее бы в Моллитан.

— Лучше такой морской путь, чем с Талис, — заявила Данри.

— Так правда бывает? — Аддар раскинул крылья. Удивленно затрещали другие грифоны, и Лирра щелкнула клювом, призывая к порядку. Рагнар, глянув в ее сторону, повел ухом вверх.

— Я в лаохортах не разбираюсь, — ответил он, повернувшись к Венти. — Научимся в первую очередь получше разбираться в растениях этой самой Лафенграс. А люди сами разберутся в лаохортах и вьортах.

В здании правительства Кейнора понравилось больше, чем в прошлый раз: в тот день, когда здесь объявили, что Скадду отправят в Басмадан. Правда, Басмадан все-таки сам по себе понравился.

Знакомые люди не встретились. Те, кто работали в этом здании, подсказали, что идти надо в кабинет на третьем этаже, и по пути Скадда иногда покусывала лакированные перила или вставала на подоконники передними лапами. Виррсет на третьем этаже сказал:

— А вот если взлететь отсюда…

— Вырву перья, — сказал ему Рагнар.

Лирра укусила Виррсета за хвост. А потом по очереди стали проходить в кабинет и записывать на листах бумаги, кто как относится к Луи и Эрцогу Фернейлам. Скадда пробежала в комнату сразу после Рагнара и Лирры: и записала очень много. Конечно, больше внимания обратят на мнение Рагнара, ведь считается, что главы Гвардий лучше разбираются в законах и лучше понимают, как задумки тирнисков помогут зверям. Но все равно и к другим животным тоже должны прислушаться.

— С Халькаром что? — спросил Рагнар у помощницы Тернески, которая забрала все записи. — Никто толком и не говорит. Здесь хоть кто-то знает?

Помощница просто пожала плечами.

Не верится, что халькарцы взяли и просто уплыли, сказав, что с легонийцами у них ничего не получится. Скадда, спускаясь по лестнице, покосилась на Рагнара.

— Халькарцы убрались, — фыркнул он. — Чего-то у них здесь не вышло. Чего-то они хотели от кейнорцев, но не смогли добиться. Неспроста все это с мантикорой устроили.

— Вообще эти твои люди, Скадда, самые хитрые существа, — сказала Лирра. — Они все делают вид, что очень мирные, что все спокойно, а потом возьмут и сделают пакость. Особенно заморские люди. Наши люди мне нравятся, даже алдасары, а заморские не нравятся. Мне и басмаданцы не нравятся, мало ли какие они тут сделали выводы.

— Халькарцы точно не мои, — отметила Скадда.

— Не хочешь за ними, что ли, следить? — Лирра прищурила глаза. — А то я, как вожак стаи, тебя к ним могу и отправить. Я слышала, они разводят цветных жуков.

Скадда радостно встопорщилась.

— Вы будете Гвардией Ориенты, а не Гвардией всего на свете, — сказал Рагнар. — Никакого Халькара.

— Ты же сказал, что ты вожаком потом для нас не будешь, — заметил Аддар.

— Все равно все кроющие вырву, — ответил Рагнар. — За то, что топорщились не в той стране.

В Халькар все равно очень хочется попасть.

— Для того, чтобы стать гвардейцами Ориенты, они тренируются упорнее всех, — рассказывал Рагнар. Он ходил туда-обратно мимо золотистого Сирриса, а тот все покусывал свои бежево-белые крапины на крыльях. — Сейчас ты сам в этом убедишься, а заодно проверишь, выдержишь ли напор.

— Конечно, я же состоявшийся гвардеец, — Сиррис гордо вскинул голову, а Скадда едва не заклекотала от азарта. Скоро он узнает, какой он совсем неумелый.

Но пришлось сделать очень серьезную морду, как у всех учеников и особенно как у Рагнара. Он все-таки научил не только многим гвардейским навыкам, но и тому, как делать серьезные морды.

Сначала просто летали над лесами, горами и в ущельях, и Сиррис держался очень уверенно. Данри и Аддар даже замедлились, чтобы он сумел их обогнать. Потом задержали мнимого преступника-оленя, сразу после этого — кабана, и Сиррис как будто совсем заскучал. Правда, ему ни на миг не давали приземлиться, и сами тоже почти не приземлялись. Только на поимку преступников, и все.

— А теперь — разбиться на пары и к Алычевому острову, — скомандовал Рагнар, как только впереди раскинулось синее море, а ветер донес запах камки и рыб. — Со мной — Скадда и Сиррис, раз он гвардеец. Ждем еще осведомительницу, она нам покажет там преступников.

Уши Сирриса прижались так сильно, как не смог бы их отогнуть даже смерч.

— У тебя особое чутье на вьортов, или отчего ты взъерошился? — Рагнар развернул голову к Сиррису и ударил крыльями.

— Я знаю, ты летаешь над морем, — Сиррис осекся. — И ученики тоже? Вроде одна…

— Даже осведомители, — Рагнар скрежетнул клювом. — Ты отстаешь.

Скадда чуть не усмехнулась, глядя на Сирриса, который и правда стал отставать от учеников, и поймала кончиками маховых перьев первые морские потоки. А Рагнар издал клич, и Четта, взмыв с лесной поляны, бросилась к морю.

Скоро море уже раскинулось прямо под крыльями, и Скадда, сравнявшись с Четтой, глянула назад, на Сирриса. А он все еще кружил над песчаным берегом и никак не решался полететь вперед. Наконец, взмахнул и немного проскользил над водой, но его закрутили вихри: и грифон не упал только из-за очень сильных взмахов.

Когда полетели над торчащей из воды скалой, Рагнар повел одним ухом: пора. Скадда сильно снизилась, зацепила воду левым крылом, а потом с мнимой отчаянностью забила правым, тихо свистнула и упала. Нарочно. Сразу погребла всеми лапами, чтобы сильно нырнуть.

Уже за скалой Скадда высунула из воды сначала клюв, а потом, осторожно, и всю морду. Отфыркнулась и насторожила уши.

— …что с ней? — донесся крик Сирриса. Он вернулся к пляжу и кружил теперь над ним: а потом стиснул клюв и метнулся к морю.

— Да сожрали и сожрали, — отдаленно ответил Рагнар. — Лети, или тебя тоже сожрут.

— Сожрут, если полечу!

— Если не полетишь, крылья им твои скормлю по частям.

— А кто они?

— Твои крылья первыми и узнают. Не задерживай прочих.

Сиррис все-таки опять полетел над волнами: и смотрел он только перед собой. Очень скоро золотистый грифон потерял высоту и крикнул, когда сильно плеснула волна: а в это время прохладная волна накрыла и Скадду, и Скадда очень тихо заклекотала от радости, пытаясь поймать клювом брызги.

Крылья Сирриса задрожали, как у бабочки, и грифон, упав в воду, начал тонуть. Скадда под водой поплыла в его сторону, помогая себе и крыльями, а когда приблизилась к Сиррису, быстро куснула его за лапы и за крыло.

Тут же вынырнула, фыркая из-за щиплющей в ноздрях соленой воды: а Рагнар погрузился в воду и вытащил Сирриса. Четта кружила над их головами. Сиррис сначала просто раскрывал клюв, бил по воде лапами и крыльями, мотал головой; потом зафыркал и заворчал, а затем ворчание и фырканье перешли в слова:

— Нет крыльев, съели, сгрызли, и лапу съели. Это за то, что я…

— За что это тебе, говоришь? — огрызнулся Рагнар, тряхнув его за загривок. Сиррис забился в воде так, будто его схватили челюсти большого чудовища.

Опять набежала волна, и Скадда попыталась ее клюнуть. Атаку следующей волны разбила крыльями, и густая блестящая бирюзовость разлетелась на серебристые брызги.

— Рагнар? Ты? Я, послушай, грифоны, гвардейцы бывшие… да я не хотел, я не знал, как ты обучаешь… Пусти, давай на берег, я сейчас утону, у меня крыльев нет.

— У тебя нет мозгов.

Еще не выйдя из воды, Сиррис во всем признался: оказалось, его попросили прокусить защитную одежду Рагнара, и в этом хотели обвинить Гвардию Фелана. Он назвал и имена двух грифонов-гвардейцев: они сговорились с теми, кого Рагнар прогнал из Гвардии.

— Точно нет мозгов, — Рагнар дернул головой, когда брызги попали ему в уши. — Я бы заметил прокус. Хотя, — и опять мотнул головой, — возможно, и нет. Каждый раз всю одежду осматривать — то еще занятие.

— А мы на наш остров все-таки слетаем? Вечером? — свистнула Четта. И Рагнар повел одним ухом вверх.

Скадда лежала, подняв голову, и смотрела из пещеры на темнеющее небо.

Про тирнисков всё должны решить уже завтра, и на вторую половину завтрашнего дня Рагнар тоже назначил тренировки. Сказал, что надо будет посмотреть, где людские отряды держат преступников, а еще узнать, как арестовывать сразу много волков.

Скадда распушила крылья. Животные делаются все умнее, Гвардия станет работать по-новому, а значит, и новых преступлений будет гораздо больше. Как вот получилось с этим Сиррисом. Значит, надо уже сейчас изучить много-много самых необычных и интересных преступлений, и начать надо, конечно, с Ораина. Узнать, почему он на самом деле не арестовал того келарса-поджигателя.

Шилли скоро вернулась с кефалью, и Скадда прожевала подруге ухо за то, что она слишком долго не показывалась, а потом подвинула ей форель. Оказалось, что Шилли поймала и краба, и его разделили пополам.

— Я тебе много буду помогать, когда ты станешь летать в Талис, — Шилли свистнула и взъерошила клювом кроющие перья Скадды. Скадда приоткрыла крыло и задела ее маховым по клюву.

— А ты прямо от Талис сюда долетела? — поинтересовалась Скадда.

— Спешить не надо было, и еще я слишком долго не летала, соскучилась, — Шилли щелкающе засмеялась, а Скадда с удивлением и одобрением вскинула уши. Надо с ней опять полетать наперегонки. — Этот человек, который меня приютил, такой хороший. Он кормил меня интересной рыбой, она ядовитая, представляешь? Но он научил ее правильно есть. И собирать грибы. И бруснику тоже! А еще, оказывается, я вела себя почти по-гвардейски, потому что он мне сделал одежду, и я в ней ходила по лесу зимой.

— Считается по-гвардейски только если ты ходишь в ней по Долине, — поправила Скадда. Но мысль хорошая: правда, нет, для зимы нужно будет слишком сильно утеплиться, и тогда не полетишь. — Ну что там про меналов, ты не договорила? Сколько они ульев сожгли? Я очень скоро укушу меналов. И покажу тебе басмаданские ягоды, вот.

— Которые растут прямо на стволе? Они лучшие!

— Нет, эти я не собрала, они же все бы помялись. Я собрала расписные.

— Еще лучше. А меналы…

Внизу очень мягко зашуршали о камни львиные лапы, и Скадда вскочила. Эрцог? Нет, он ходит быстрее и тверже. Шилли насторожила уши.

— Я не буду сильно подниматься, — послышался приглушенный голос Фелана. — Твоя территория, понимаю, Скадда Корфай. Расскажи мне про Басмадан.

Скадда встопорщила загривок и выскочила.

— Спрашивай Жермела, — и сильно щелкнула клювом. — Тебя выпустили не чтобы ты тут везде ходил, а чтобы ты общался именно с ним и смотрел, как он выращивает басмаданское. Он тебе все и расскажет, а мне ты не нравишься.

— Тебе я больше верю по некоторым причинам, — его голос звучал слишком мирно: из-за этого хотелось спуститься и клюнуть. — Ты сама знаешь, что Жермел отравил меня через Гелеса.

— Но не опасно же. Ты и так был облезлый.

— Все равно. И ты много там летала, ты видела, как растут басмаданские лианы и травы, а Жермел не видел. Мне очень нужно знать, чего от них ждать и как они будут выглядеть, когда станут взрослыми.

Так здорово, что он считает опытной. Скадда повернула голову набок.

Нет, главное — совсем не это. Сейчас он точно не собирается совершать преступление, он все равно под подозрением. Поэтому его можно не грызть.

— Хорошо, — ответила Скадда. — Но я тебя не поддерживаю, и к моему убежищу все равно не подходи. Когда я дослушаю осведомительницу, я спущусь и все тебе расскажу, а если сделаешь что-то не то, сразу клюну.

14 галенза, Эрцог

Луи сидел на старых полуразрушенных трамвайных путях, под тенью деревьев, пока еще длинной и лохматой, как его грива. Здесь, в конце актария, эти пути разворачивались по кругу и убегали обратно к людям — точно сами понимали, что не стоит им лезть в леса.

А люди понимают, куда им не стоит лезть? Да, совершал преступления, и Луи тоже — но не людям решать судьбу тирнисков. Лучше бы решал тот же Рагнар.

От злости и нетерпения кажется, что изнутри скребутся когти. Что случится со зверями в разных льетах и странах? Несправедливо, если так и не получится это узнать и на все повлиять. Что с хафенами, в конце концов? Из Флорента уже должны были все сообщить. А Гартия и Халькар вообще затаились.

Может, Гахарит обозлится на Лафенграс из-за перехвата морских путей? Хотя, с другой стороны, у Гахарита нет лаохорта, и, значит, Лафенграс защитила его от посягательств Талис. И, может, сотрудничество ЛОРТов не даст двум бывшим льетам Легонии враждовать?

Луи наугад ловил солнечные блики, снующие по рельсам из-за движений листьев — правда, не каждый ему удавалось поймать, звуков и запахов у них все-таки нет. Есть лишь легкое тепло, вот и все. Эрцог, подойдя, стал подталкивать лапу Луи каждый раз, когда он пропускал отблеск солнца.

На правой лапе у него виднелся ожог от сагалуды — темные волдыри среди меха. И правда Саламандра — лезет то в огонь, то в моллитанские травы.

Лишь люди могут собрать, сохранить и учесть все мнения. Как бы ни злили, как бы ни сдавливало горло от негодования. Правда, у них есть свои интересы, но ничего — на самом деле все-таки решают не они. Насчет бывших тирнисков уже высказались разные звери и птицы в разных концах Ориенты, а люди просто собрали их мнения, вот и все. И объявят приговор.

— Я здесь останусь, — негромко сказал, подступив к трамвайным путям, Георг. — Это не зрелище, и толпиться нечего, но знайте: я за вас высказался, и Дайгел тоже, в Кранаре.

Даже не заметил, как он подошел — и только сейчас учуял его запах, немного напоминающий про теплый хлеб и смешанный с запахом махорки. Эрцог толкнул Георга лбом в ладонь и подцепил когтями травинку, торчащую между шпалами.

— В любом случае выиграю я, — Луи потянулся. — Хоть отдохну от тебя, мелкая ты сволочь.

Вдруг для животных исчезает весь мир после смерти? Но зверь — это же не какой-нибудь там листок. Губы сохли, и Эрцог облизнулся — быстро, нервно.

— Даже листок не исчезает совсем, — сказал Эрцог. — Звери, конечно, тоже. Но есть то, что станет землей или едой для волков, а, например, мои задумки, мои интересы, моя привязанность, наконец — она же землей ничуть не станет. Куда оно денется? Люди думают, что у них это все не исчезает.

— Проверим, что насчет нас, — ответил Луи.

— Эй, насчет себя проверяй.

— В тебе нет исследовательского духа.

— Мне как-то своего обычного пока хватает, знаешь.

Луи прищурил глаза, ловя полосатой гривой ветер, летящий с моря.

— Если твою шкуру будет есть моль, — сказал он, трогая лапой солнечный блик на железе, — я прогоню эту моль.

— А от твоей я ее прогонять не стану. Моль сама будет отплевываться от твоей гривы, а потом к ней больше вообще не полезет. Хотя еще обычная шерсть остается, хм. Знаешь, положу, например, нафталин. Твой нюх его не вытерпит, но ты никуда не сумеешь сбежать, — и Эрцог усмехнулся.

От разговора даже сделалось веселее — точно все не всерьез. Листья над головой шелестели и быстро-быстро двигались, будто присматриваясь ко всему вокруг, и отметины, что оставило на них солнце, то жгуче вспыхивали белыми пятнами, то пропадали.

— Я ведь к тебе с заботой, — Луи повалился на бок и потерся щекой о траву. — Впрочем, подданные всегда неблагодарны.

— Даже твои усы, Лу, тебе не подданные, — и Эрцог поднял, зажав между когтями, потерянную вибриссу Луи. — Я твою вибриссу держу.

— Есть муравьи? Отдай им и проследи.

Ее очень быстро утащили в муравейник.

Скоро пришел Тернески, а с ним — трое незнакомых людей, и от вида их ружей чуть не вздыбился загривок.

Тернески объяснил, что главы ориентских стран бросили жребий, чтобы не собираться в Экере всем вместе. Ваессен Легонии, конечно, не приехала в Кейнор. Но скоро появилась Марта Полесски — вместо главы Кранара, который еще не набрался сил после болезни — и Хала Фенат. Она улыбнулась Эрцогу с таким спокойным видом, точно просто приехала сюда отдохнуть.

От актария ушли не очень далеко, и Эрцог по пути часто терся о буковые и грабовые стволы, но клочки шерсти на их коре не задерживались — улетали вместе с ветром в кустарники и дальше. Ничего, так даже лучше — они останутся в этом лесу и изучат еще много всего.

Все, остановились на небольшой поляне. Эрцог застыл у деревьев, и Луи уселся рядом. Спокойно поводя головой из стороны в сторону, он топорщил усы и жмурился.

Хочется вцепиться в мир всеми когтями, в каждую травинку, в каждый лист плюща, в трещины камней, даже в сами камни, напоминая, что ты живой, что ты этому миру принадлежишь, а он — тебе, и что он от тебя так просто не отделается.

Между грабов, буков, тисов и лип прятались звери и птицы — и то молча шуршали подстилкой, то перешептывались. Запах Ивири выделился из прочих, заглушил их — точно уютная тень упала на жгучий свет.

А эти люди — они справедливые? Точно? В общем-то мало от них наблюдал справедливости.

Георг, Дайгел, Еса — вот им доверял совсем не зря. Они умеют изменять мир — точней, его раскрывать. Да на самом деле много таких людей — тех, что дают железу стать машиной, дикому злаку — пшеницей, а камню — скульптурой или замком. Животные тоже меняются из-за людей. Узнают много нового.

Как бы разум ни появился, он свой, и ничуть бы не хотел его утратить.

Хала Фенат растерянно улыбнулась, а Полесски сложила руки на груди. Ее кисти выглядели белыми, как нерастаявший снег.

Стиснулись клыки — так, что показалось, они вот-вот друг о друга сотрутся. В пасти сделалось кисло.

Да, люди способны на большее, чем звери. Значит, пусть ведут за собой — и пусть показывают, что значит справедливость. Это они принесли ее в мир зверей — как и многие другие понятия.

Люди должны считаться — и при этом нельзя на них давить. Надо выбрать правильное время и правильные слова. Нельзя настроить зверей против людей — и наоборот.

— Отметим, что условия не изменились, — от звука голоса Тернески уши сразу развернулись вперед. — Решения вынесли главы пятнадцати регионов исходя из того, как отзывались о вас люди и звери. Представители легонийского и лафенграсского Хинсена совместно сделали выбор.

Горячо сдавило под ребрами, и Эрцог начал быстро умываться — что бы с этим мехом ни случилось, он свой, и он отличный. В это время к людям приблизились главные вожаки — Рагнар, Далут, Ерта и Сиалу. Грифон, олень, волчица и лошадь — все настороженные и хмурые.

— Приму законы, которые запретят моли слишком сильно объедать твой мех, — сказал Луи.

— Я со своей молью сам разберусь, — ответил Эрцог, толкнув его лапой.

Шорис вышла из зарослей, а Луи направился к ней, и они приветливо столкнулись лбами.

— Мне обычно не нравится говорить подобное, но ты замечательная, — промурлыкал Луи, так и прижимаясь лбом к ее лбу. Эрцог усмехнулся.

— Следующих котят воспитаю или с тобой, или с рассказами про тебя, — сказала Шорис. — В любом случае — с тобой, но надеюсь на первое. Готова вернуть тебе твое по праву, мой тирниск и отец моих котят. И этих, и Киоли с Таураном.

Среди деревьев беспокойно и удивленно заворчали звери, а Шорис прошла рядом с Эрцогом и по-дружески потерлась теплой мордой о бок.

— Детеныш, — проговорила она.

— Мне не страшно, — ответил Эрцог. Еще бы самому думать так же твердо, как сейчас сказал. Сжимаются зубы, пульсирует кровь в виске.

— Мы бросили еще один жребий, — сказал Тернески. — Первым выскажется Кранар.

Шорис ускользнула — но запах подсказывал, что она осталась поблизости. Ивири тоже. Скадду и других учеников Рагнара быстро удалось учуять, а еще услышать, как шелестят их перья и переступают лапы. Эрцог прищурил глаза.

— Объявляю решение по всем пяти главным округам, — устало сказала Марта Полесски. — Так вот.

Из-за тревоги почудилось, что в горло вцепился горящий репейник.

— По всем пяти, Луи Фернейл, Эрцог Фернейл: отказ.

Будто упал со скалы, вцепившись когтями в камень. Сразу пять? Эй, насчет Луи — точно нет, он там столько всего сделал, не может быть. Сердце стучит — точно волны в шторм о скалистый берег. А у Луи невозмутимая морда.

Звери все молчат — правда, нет, слышно шипение Шорис.

— Я ожидал, — сказал Луи. — В конце концов, это больше человеческая политика. Стало быть, люди нашли, чем убедить животных.

Самые разумные существа. И лучше всех подтасовывают, хитрят. Эй, а где же честное решение? Где справедливость? Одно дело — схитрить с голосованием в каком-нибудь Гахарите, а здесь?

Они убивали своих братьев в древности. Сыновей, отцов — да и не только в древности, в общем-то.

Да, были такие люди — но есть и Дайгел с Георгом. Люди и правда способны на честность. И без них звери не были бы способны ни на что разумное.

Обдало таким страхом, что Эрцог пригнул уши и огрызнулся. Над головой ударили крылья большого беркута, и он сначала пролетел к Полесски, но потом развернулся и сел на высокую ветку тиса.

— Вы все-таки решили сделать так, — раздался глухой голос Кранара. — Я был за вас, тирниски, но Ластарски рассудил по-другому.

— Кранар, все равно тебя никто здесь не слышит, — тихо пробормотала Марта.

Ладно. Это пять регионов, а осталось десять. Все будет отлично. Хотя и кажется — и от этого будто саднит изнутри — что и дальше все будет именно так, как началось. Когда решил стать тирниском, люди согласились на это в своих целях. Они лишь использовали — и сейчас то же самое. Да легко мог догадаться, что так и выйдет — просто не хотел поверить, и все.

— Объясните причины, — Эрцог сел между корней и поставил на один из них лапы. — Про себя я понял, я в Кранаре не очень-то отличился, — признать это очень трудно, горло сдавливает иллюзорной вязкостью, и хочется шипеть. Но это правда. — Но Луи серьезно помог там с Гвардией и отстранил там многих гвардейских вожаков.

Рагнар пристально смотрел на Марту, взъерошивая пернатый загривок. Люди с оружием пока еще стояли поодаль от человеческих правителей — и не двигались. Тернески быстро передал Хале слова Эрцога.

— У Луи много иных законопроектов, которые нам не подошли, — проговорила Марта: будто оживший Берроут. — Звериные школы мы считаем лишними, они нам не подходят, — при этом Кранар взъерошил перья и качнул головой. — У нас большие сомнения касательно Гвардии, которая будто бы будет летать по всей Ориенте. Эти грифоны будут лишь распылять внимание, но не сумеют помогать как следует. Да, вы сделали много полезного, однако все это при ближайшем рассмотрении сомнительно.

— В Кранаре есть звери и люди с другими мнениями, — заметил Рагнар, подав знак инариса.

— Безусловно, однако общее решение зверей и людей Кранара таково.

Злость и горечь кажутся болотом, заросшим колючками.

А вот Дайгел высказался «за», и не он один.

— Зато у нас поровну отказов, — усмехнулся Эрцог, толкнув Луи лапой.

— Позволю тебе меня обогнать, так и быть, — послышалось в ответ.

Хала высказалась очень коротко. Гахарит — за обоих. От радости прищурились глаза — ага, все-таки не везде творится что-то совсем непонятное. Потом Тернески стал зачитывать решения глав других государств и льет. Легония, значит. Алеарта — за обоих, Инис — за обоих. Подушечка лапы скользила по листку плюща, туда-обратно.

— Флорент налаживает новые торговые связи с Легонией благодаря вам, — пояснил Тернески.

Ого, все-таки хафенов туда довезли — и никто ничего не сообщил в новостях. Отлично. Что там еще. Феаллин — за обоих. Эй, а она почему, туда же вообще не добрались — ладно, это здорово, в любом случае.

— Палагет, — дальше читал Тернески. — Луи — за, Эрцог — против.

Туда вообще-то тоже не добрались. Почему против? Они что, решили выбрать Луи?

Луи молча слушал, и его морда все еще казалась безразличной.

— Хинсен, решение принимали Легония и Лафенграс: за обоих. Моллитан. Против обоих. Ламейна: за Эрцога, против Луи.

Моллитан — против? Ламейна — против Луи? Нет, все больше кажется, что они просто бросили жребий вообще во всех случаях.

— Что же с Моллитаном? — спокойно опередил Луи.

— Не верят, что все ваши задумки будут выполнены, — ответил Тернески. — Слишком сложный регион.

Но задумки ведь есть, и они же сработают. Эрцог подался вперед, чувствуя, как хвост бьет по листьям, траве и стволу.

— Я тебя догнал, — задумчиво произнес Луи, теперь уже обращаясь к Эрцогу.

— Нашел чем хвастаться.

Столько же всего сделал в Долине, добился уважения у иллатов. Что еще надо было сделать? Из пасти едва не вырвался рык — правда, сдержать его оказалось даже проще, чем ярость от вкуса крови. Пришло спокойствие — правда, напряженное, и чудилось, что, если бы оно сделалось осязаемым, оно обрушилось бы на поляну булыжником.

Эрцог опять сел, поставил одну лапу на другую и молча поднял голову, насторожив уши. А Рагнар расправил крылья и раздраженно щелкнул клювом.

— Как учитывались мнения моллитанских зверей? — спросил он измененным голосом.

— Как и везде, — сказал в ответ Тернески. — Люди и звери обращались для этого к Алодису Гремиору. Мнения животных преобладали над людскими.

— Как много зверей добралось до Алодиса?

— Он много где бывает.

И это, с одной стороны, правда, а с другой — от этих слов жжет в челюстях от гнева. Зато есть и тепло — от слов Рагнара. Спокойно. Не нагнетать. Не должны пострадать ни звери, ни люди. Невиновные.

— Талис. Оба — за.

Ощутилось, как поднялись уши и вытянулись вибриссы от радости — а Луи медленно переступил с лапы на лапу и прислушался.

— Не ошиблись? — уточнил он, и Тернески качнул головой.

Поровну. Семь «за», семь «против — за каждого. Остался последний — Кейнор.

— Кейнор еще не вынес решения, — сказал Тернески, и лапы Эрцога сильно напряглись. В горло будто вцепился огромный клещ и выпил сразу много крови.

Глава Кейнора достал из папки лист, белый — как руки Марты Полесски, как обрывок облака на небе и как кончик хвоста последнего из инриктов. Раздался щелчок клюва Рагнара.

— Мнения жителей Кейнора насчет вас разделились сильнее всего. Местные жители лучше всех помнят периоды ваших первых правлений.

Под шкурой точно застыла молния. Не хочется умирать. Хочется править, хочется убеждаться, что все изменится к лучшему. Хочется почуять еще много всего интересного. Любить свою львицу. Лишь недавно узнал, какие еще здоровские вещи бывают в мире.

Оставят в живых лишь одного?

Холодно — будто кто-то лежал у бока, а теперь ушел, и больше не греет. Правда, тому, кто ушел, тоже холодно. И за это еще беспокойней.

Не хочется отдавать Луи власть. От мысли об этом когти сразу выскочили наружу. Но, даже если сейчас он выберет свою жизнь, если посчитает лишь врагом и соперником — он нужен. Он должен быть. Да, однажды он все равно умрет, но не людям решать, когда.

— Хотел бы уточнить некоторые детали, — добавил Тернески. — Во-первых, Георг Эсети сказал, что вы назвали друг друга братьями.

Эрцог прищурил глаза и вскочил. Луи тряхнул гривой, а Хала удивленно перевела взгляд с него на Эрцога и улыбнулась.

— Примитивные манипуляции кошачьих, — Полесски покачала головой. — Чтобы мы к ним прониклись сочувствием, вот и все. Если сейчас оставить их наедине, уверена, что от них останутся одни клочья.

— Да, мы друг друга так назвали, — сказал Эрцог, а Тернески вполголоса повторил эти слова — для Халы. Луи промолчал и кивнул.

— Со всем уважением, но я соглашусь с Полесски, не поймите неправильно, — негромко проговорил Тернески. Хала кивнула. — Вот, допустим, Кейнор выберет обоих. Вы тогда предлагаете какое решение? Вы смогли бы править вместе?

— Нет, — первым сказал Луи.

Показалось, что оступился и упал в овраг — сильно залитый жгучим солнцем.

— Нет, — проговорил Эрцог, опустив морду. Ага, это правда. Луи всегда будет стремиться подавить, как бы ни относился — это известно. Оба — вожаки. Двух вожаков не бывает. Кому тогда править?

В горле мерзко, будто проглотил кусок падали. Будто уже предал. Не заберут. Не посмеют. Если он умрет — такая власть не нужна. Пусть и трудно это признать. Точно лапы вросли в землю, в корни, и теперь их надо вырвать оттуда — с мясом.

— А кто-то может отказаться быть тирниском. Если выберут обоих, — свой голос прозвучал точно со стороны. Луи насторожил уши. — И я заранее отказываюсь.

Слова казались чужими — и сам себе почти не поверил.

— Если так, — задумчиво произнес Луи, — я приму.

Вот так просто? Что, он уже передумал насчет дружбы?

Он сам по себе ценный. Не за какое-то там отношение.

— Я согласен на это, — произнес Рагнар. — Так может сработать. Грифоны, заслуживающие доверия, будут следить за Эрцогом, как за арестованным. Ты согласен?

— Конечно, — Эрцог едва сдержался от рыка, но в общем-то слово прозвучало спокойно. И даже весело.

Но это же не смерть. Хотя и сильно ранится гордость. Точно упал в глубокую яму и выдрал себе все когти.

— Согласна и я, — твердо сказала Шорис.

Луи, значит, будет править. Может, еще и захочет избавиться? Чуть об этом его не спросил — но на самом деле уже неплохо узнал Луи. Он не подлый. И он — настоящий правитель. Как бы это ни злило.

Эрцог покосился в его сторону. В спокойствии Луи теперь читалась еще и настороженность — уши чуть отогнулись назад, показались кончики когтей сквозь мех на лапах. Он беспокоится.

— Ты не веришь, что люди согласятся, — тихо сказал Эрцог.

— Ты тоже, — голос Луи стал приглушенным. — Мелкая наивная ерунда. Неплохая попытка, что же. Зачту за попытку подчиниться.

— Сейчас бы врезал, если бы не Марта, знаешь, — но стало даже повеселей.

— Они не пойдут на это, — произнес Луи. — Им не нужны мы оба в живых.

— Слушай, а что ты сейчас думаешь? Если меня решат убить, как ты поступишь?

— Не знаю, — ответил Луи. — Ничего по-настоящему тревожного пока еще не случилось. Склоняюсь к тому, что их решение о твоей казни я приму спокойно. Пусть, возможно, и не без доли сожаления. Знаю, ты не то хотел бы услышать. Ты благородный зверь, достойный противник, и ты заслуживаешь благодарности, поддержки. Но я не собираюсь тебе лгать. К тому же неизвестно, насколько наши понятия о родстве близки к настоящим.

Захотелось его укусить.

Еще и за то, что он прав.

— Я против! — поспешил сказать Далут измененным голосом, и Сиалу с Ертой его поддержали. Звериные выкрики из лесной чащи — тоже.

— Но правда же может хорошо получиться, — раздался приглушенный свист Скадды вместе с голосом вожака ее стаи.

Голоса других грифонов и голос Ивири сказали о том же, и еще несколько зверей и птиц высказались, что инрикт все правильно предложил. Но их было слишком мало.

Зато хотя бы кто-то поддержал.

— Это слишком большой риск, — произнес Тернески. — Ты все равно будешь бороться за власть: пример Ласферов нам это доказал. Мы не хотим ввергать Ориенту в больший хаос.

В голове — холодная отчаянная решимость.

— Выскажитесь, как бы вы хотели править, и я приму точное решение, — продолжил Тернески. — Я все-таки тоже житель Кейнора и тоже могу высказаться.

Да ничуть не верится, что мнения разделились наполовину и только голос Тернески все решит. Он все придумал.

Луи подошел поближе к Тернески и тряхнул полосатой гривой. Эрцог следил за ним, отогнув уши. Эй, да ведь Дея обещала, что Луи поддержат за то, что чертежи отдадут Кейнору — хотя ни она, ни Тернески не могут говорить за зверей. Точно. Хитрые упрямые существа.

В общем-то и сам такой же.

Обоих не убьют, никак. Да, звери сами не хотят, чтобы правили два тирниска — они боятся. Но еще они отлично знают, что тирниски им помогали, и будут недовольны, если оба погибнут. Людям не нужны сейчас новые недовольства, даже слабейшие. Кругом для них и так полно тревог. И люди не зря решили, что голоса разделятся поровну.

Тернески, конечно, уже сделал выбор. Точнее, тирниска выбрали главы всех государств Ориенты. Уже ни шерстинки сомнения. А вот кого они выбрали?

Луи чересчур опасный. И моллитанцы признали, что Лафенграс может связываться с животными, а Луи давно подозревали в том, что он связан с этой лаохори. Признание не отменяет страха людей перед такой переменой. Перед Луи. Связь лаохори с морскими зверями для людей полезная, вот ее и примут, а связь с неудобным тирниском?

И Луи, конечно, как всегда, не побоится, что его поймут неправильно.

— Во время правления и во время испытательного срока я заботился о том, чтобы среди зверей был порядок, — начал Луи, расхаживая перед людьми. — Однако заботился по-своему. Я, как правило, не люблю других животных и не гарантирую, что не буду использовать сомнительные, хотя и законные приемы. Вы знаете, к чему они приводят и что от меня ожидать. Кроме того, я буду обучать зверей Ориенты человеческим навыкам. Я не сочувствую зверям, во мне мало сопереживания в целом, но я не люблю беспорядок. На этом закончу.

Ага, как и думал. В горле похолодело.

Они уже выбрали тирниска — а значит, если все сказать честно, получится выжить.

И предать лучшего друга и брата, пускай и соперника. Чтобы Луи — прошили пулями, сделали мертвым, не вспоминали про его заслуги? Чтобы он стал очередным тирниском, не прошедшим испытательный срок? Чтобы исчез целый взгляд на мир, исчезли стремления, исчезла сила?

Не верится, что он совсем исчезнет — но он должен еще пожить перед тем, как проверить, что там для зверей будет после смерти. Он еще в жизни не все исследовал. А он очень любит исследовать.

Так не хочется погибнуть.

— Эрцог, — позвал Тернески.

Правление, ночные охоты, Ивири, свободный бег без опасений за свою жизнь. Так здорово. А у другого, у отличного зверя, у брата — ничего?

Страшно.

Эрцог шагнул к Тернески. По крайней мере, выбрал сам. Не по принуждению. Не поведут на казнь силой. Сдавило горло. Под ребрами точно возникла ледяная пещера.

«Ты считаешь, если кто-то боролся или проиграл, то борьба прошла зря?» Это сказал Луи — кажется, очень давно.

Подушечки пальцев задерживаются на траве, на кусках коры, на птичьих перьях, и все кажется очень объемным. Тени кустарников — точно мягкая темная шерсть.

Страшно. И от злости готов подняться мех на загривке.

— Я тоже заботился о том, чтобы среди зверей был порядок, — Эрцог оглянулся. Ага. Надо говорить так, чтобы они поверили. — И я им всегда очень сочувствовал. Но, в общем, убедился, что от зверей я устал, и что они меня теперь раздражают. Я всегда знал, что меня не принимают и не любят. Многое изменилось. Я лично казнил зверей. И я буду строгим правителем, даже суровым. Тем более друга, который меня сдерживает, рядом со мной не будет. Хотя, насчет правления…

В горле — точно тяжелый ком.

Морда Луи кажется сделанной из камня. Но видно, что он вцепился когтями в листья.

В зарослях отражают свет глаза Ивири — настороженные, внимательные.

Если и правда от зверя что-то останется, кроме меха, мышц и костей, то должен это доказать. Если ты просто кусок меха, который может думать какие угодно смелые и нужные мысли, но в трудный момент поддастся инстинктам и все отторгнет — тогда не было никакого права на дружбу. И на родство.

На казни надо давать шанс умереть в бою, а не просто от чьих-то лап. Об этом давно задумывался. И это тоже бой, все честно.

Точно с трудом перешагивал огромные валуны, карабкался по ним — а теперь вдруг очутился на ровной поверхности. И даже страх отступил. Хотя и очень горько. Тяжело и страшно.

— Еще, трудно признать, но, в общем, у меня самоконтроль улучшился ненадолго. А теперь он исчезает. Я только сейчас. Сейчас понял.

Эрцог тяжело дышал, говорил обрывисто — нарочно. И из-за злости в общем-то удалось неплохо, людские правители даже немного отстранились. Учуял и услышал, как бросились прочь лесные звери.

— Я мог есть и не бояться, что сорвусь от вкуса крови. Но это было на время. Как оказалось. А сейчас я злюсь. Я в опасности. Он уходит. Контроль. Я и дрался недавно. Думал, даже насмерть.

Засаднило раненое горло — уже почти зажившее.

— И я могу сорваться. Честно говорю. Не хочу подвергать опасности. Тех, кто дорог. Ивири. Не хочу ей навредить, — измененные слова почти превратились в рык.

Пусть выберут не озлобленного палача-инрикта, а льва. Пусть считают, что справятся с Луи.

— Ну что же, — тихо сказал Тернески, наклонив голову. Бумага в его руках дрожала — и показалось, что не только от ветра, но и от страха. — Я скорее был за тебя, если честно, но… Эрцог Фернейл, ты еще что-то хочешь сказать?

Луи замер, приподняв лапу, и даже шерсть в его гриве уже не шевелилась. Ветер затих.

Ему не все равно. Уверен. Да если бы и было все равно — неважно. Он должен жить.

Рядом села сойка и выпустила из клюва побег лимонника — пахнущий Ивири. От этого сделалось совсем горько, точно разжевал всю хвою на поляне. Эрцог потер лимонник лапой, чтобы оставить свой запах, и птица улетела вместе с побегом.

И ни слова больше не надо говорить. Просто показать, будто держишься из последних сил и не кидаешься. А, нет. Не только.

Эрцог огрызнулся, мотнул головой и молча ударил себя когтями по левой лапе. Метку тирниска прорезала большая красная полоса — и уничтожила. Сильно засаднило — так, что захотелось зашипеть.

Развернувшись к Луи, Эрцог огрызнулся — точно еле сдерживаясь от броска на врага — а потом потер морду лапой.

— Луи Фернейл, — донеслось как через туман.

Эрцог ненадолго зажмурился. Трудно перестать бороться — хотя и хочется рвать когтями за свою жизнь. Только бы не сойти с ума по-настоящему.

— Луи Фернейл, тирниск Ориенты, благодарим за работу во благо ориентских зверей.

Рагнар заклекотал: но в одобряющем рыке, обращенном к Луи, слышалась и тревога. Ерта завыла, тихо и коротко. Зашуршали листья под копытами оленя и лошади.

Все точно кружится. Листья бьют в глаза отраженным светом. Эй. Удастся изучить то, что будет потом. Раньше, чем Луи. Все подобралось внутри, как перед прыжком. Эрцог глянул вперед — на уже наставленные ружья. Или, как их там, карабины. Кинуться, прорваться через них — ага, а вдруг они придумают еще что-то хитрое. Точно гребешь через мутную воду, нет, через саму землю — и проваливаешься неизвестно куда.

Эрцог мотнул головой, сощурился от яркого солнца, оскалил клыки — а люди, пройдя вперед с ружьями, пропустили вперед и солнце.

Опять зажмурился. Перед глазами — красное, точно их уже залило кровью. Когти вырвались — уже и скрывать их не нужно. Ребра будто стиснули сердце. Невольно попятился, отвел уши назад, притиснул вибриссы к морде.

Щелчок, словно скрипнула мелкая птица. Сняли с предохранителя. Ребра свело, в горле жжет, будто наелся колючего песка — а пасть солонит. Ноют ребра от страха. Не навязанного, лаохортского — своего.

Люди отдавали приказы шепотом.

— Зверей нет? Распознаватель у кого? Никого не зацепим?

Слишком все тихо в лесной чаще — и позади все запахи отдалились.

Ивири и Скадда — ближе всех.

— На счет «три».

Второй раз сказанное «три», почудилось, раздалось где-то далеко в древесных кронах. Раздался хлопок. Ударило, свалило — и больше ничего. Никакой боли. Тут же — новый хлопок, и еще. Глаза зажмурились сильнее. Ничего. Только очень тяжело, будто что-то давит к земле. Оно так ощущается?

Удается учуять Луи — очень близко, вплотную. И шерсть. Лезет в морду, длинная.

— …кому говорю! Убирай давай!

Шорох огромных крыльев, грифоний клекот.

Как.

Лапы замерли — точно уже закоченели. Эрцог открыл глаза и сразу начал отмаргиваться от гривы. Луи придавил собой.

Эрцог выбрался медленно и осторожно, скалясь, а потом развернулся к Луи. Его бок тяжело поднимался и опадал, его дважды пробило пулями.

Твари. Эрцог зарычал — вместе с Шорис, вместе с клекотом грифонов.

Пустота и тишина. Затем внутри защипало — точно саднящий ветер прошел по открытому мясу.

— А ну не смей, — Эрцог приподнял лапой голову Луи, потом зарычал снова. Сюда вообще доберется скорая помощь, или кто там поблизости? Рагнар полетел за людьми, ага. Должен же был кто-то дежурить на краю актария — на случай, если звери вдруг атакуют. — Пять секунд правления? Я тебе мой рекорд не дам побить. Не смей.

Луи поморщился.

— Вы убили разумное существо, — каменным голосом говорила Марта. — Вы убили почти человека.

— Да не нарочно же, он же сшиб его, с линии огня сбил, прыгнул, вы же видели. Кто же думал-то. Так он живой же.

Дышит Луи очень хрипло, еще и не говорит. Ну уж нет. Твари. Полосатый мех все сильнее промокает от крови, она стекает в траву — зараза, он же и так слишком много крови потерял в Талис, еще и года не прошло. Одно ребро ему точно сломало пулей.

Когда люди уже приедут, сволочи — ага, слышно, машина прорывается сквозь лес, а еще шумят грифоньи крылья. Дыхание что-то тихое совсем. Бороться будешь, или что? Эрцог огрызнулся и потянул Луи за ухо.

Ивири и Шорис медленно подступили поближе, и Шорис опустила голову, всматриваясь. Ее зрачки расширились от беспокойства, дыхание сделалось чаще.

— Мелочь, — негромко произнес Луи.

— Заткнись. Нет, не слушай меня, — Эрцог оскалился. — Не затыкайся.

— Не слушать? — голос совсем затихающий. Нет. Никогда. Нет. — Или не затыкаться? Надо знать. Иначе последним, что сделаю, — раздался кашель, — будет нарушение приказа тирниска.

Да что там у него? Прикасаться не стоит — только навредишь.

— Тогда живи.

— Иначе что? Арестуешь?

Тихо совсем говорит. Но даже пробует прищуриться.

Машина остановилась. Кто-то спрыгнул в шуршащую листву, чьи-то ботинки с шорохом разбросали ее на бегу. Еса, подбежав, опустилась рядом с Луи на землю и корни, протянула к нему руку и стиснула прядь гривы в ладонях.

Пока люди перетаскивали Луи на задние сиденья внедорожника, Эрцог бегал рядом с машиной, стараясь сильнее стискивать челюсти — чтобы ни в кого не впились клыки. Рядом оказался и Георг — и потом поправил Луи лапы, которые слишком безвольно свесились. Вспомнились звери в разрушенном кранарском лесу, и Эрцог с силой потер лапой морду.

Нельзя навредить связи между людьми и зверями, чего бы ни натворили люди. И то, что рядом есть Георг и Еса, успокаивает, все-таки. Будто обдает прохладным ветром в жару.

На том месте, где лежал Луи — темные пятна в траве. Надо тоже в больницу. Скорей. Нет, в эту машину не поместиться. Надо найти какую-то еще.

Еса чуть не запрыгнула на одно из передних сидений, но Георг отвел ее в сторону и шепотом сказал, что подбросит на своей машине в больницу для зверей.

Эрцог сперва помчался за уезжающим внедорожником — но потом замедлился. Все равно Георга придется ждать. Продираясь через заросли вместе с людьми, Эрцог долго ничего не говорил, пока не затих гул машины и треск ломающихся сучьев. Все слова оказались бы рыком. Ярость будто бы раздирала горло.

— Мы признали свои преступления, — наконец, почти прорычал Эрцог, глядя на спешащего Тернески. — И за них ответили. А вы для нас пример. Вы — учителя. И, хотя я и злюсь, я готов с вами идти бок о бок и вас дополнять. Я думаю, вы уже все признали, что есть лаохорты, с которыми связываются и звери, правда?

Лицо Марты совсем побелело, ее губы сжались.

Ладно, вы хитрые и умные, и вы всех убедили, что в разных льетах и странах решили вот так, а не иначе. А сейчас вы что скажете? С трудом удержался от того, чтобы не высказаться жестче.

— Про преступления древних Фернейлов пора уже забыть, — Эрцог сломал лапой ветки на своем пути. — Луи это доказал. Да, я сейчас не правитель, но некому здесь больше говорить. Значит, вот что. Я за то, чтобы люди больше не решали судьбу тирнисков. И чтобы тирниски больше не докладывали ничего людским правителям. Мы не можем вам целиком доверять и вашему суду, на чью справедливость мы так все рассчитывали.

Позади Рагнар свистнул и одобряюще скрипнул клювом.

— Подожди-подожди, — Тернески, догоняя, качнул головой. — Ты за раскол звериного и людского общества?

— Когда у нас будет совсем независимое правительство, — сказал Эрцог. — мы, вообще-то, сблизимся с вами сильней. Вы будете бояться нас потерять. А раскола я не хочу. Вы всегда будете для нас примером, — и от этого опять возникла злость, но, когда глянул на Есу, сделалось просто грустно. — Вы изобретаете новое, открываете, стремитесь к лучшему. Мы хотим быть рядом с вами, — Эрцог, ускоряя шаги, отмахнулся от низко нависающих веток, — а не быть ничего не понимающим орудием. Мы больше, чем вы думаете. И поэтому я не буду вам мстить, даже если умрет мой брат. Но подводить нас не стоит. Для вас дело чести — согласиться. Потому что вы стреляли в действующего тирниска. Осознанно.

Первым из главных вожаков подал голос Рагнар — он согласился. И прочие вожаки — тоже. Стали приближаться звериные и птичьи запахи, послышались голоса — немного тревожные, недоверчивые, но и одобряющие — тоже, и в том числе голос Скадды.

Лапы Эрцога отбрасывали в стороны побеги сарнатки и плюща, ломали мешающие побеги лещины.

— Кейнор отделился от Легонии, — добавила Шорис. Задумчиво, тихо. — И ничего. Мы даже не отделяемся, но нам нужно, чтобы люди по-новому нас приняли.

Она стиснула челюсти и медленно моргнула.

— Постойте, — сказал Тернески, поводя рукой вперед. — На тирниска не покушались намеренно.

Это звучало твердо, но во взгляде Тернески твердости уже не осталось.

— Вы же знали, что мы считаем друг друга братьями. И, значит, вы стреляли, допуская, что такое случится. Он пострадал из-за старого уклада, который не сочетается с новым самосознанием зверей, — сказал Эрцог, раздирая когтями очередную ветку, попавшуюся под лапы. — Из-за этого будут страдать и другие тирниски. Другие звери.

Кругом забормотали птицы и мелкие зверьки: с непониманием, немного со страхом.

— Мы обсудим, — произнес Тернески. — Все-таки люди тоже должны решать, вы же правители всей Ориенты, это на нас все влияет.

— Вы решите все прямо сейчас, — с нажимом произнес Эрцог. — При подданных тирнисков. Не только мы должны отвечать за свои преступления. Решайте скорей — сейчас я отправлюсь к моему брату.

Тернески качнул головой и медленно отвел в сторону лещинные ветки.

— Но ведь ты же от должности тирниска отказался, — добавил он.

— Это можно решить, — ответил Эрцог. — И Луи еще не умер.

Наверное.

Если он умрет — значит, люди совершили одно из самых тяжелых преступлений. И это никто просто так не оставит.

Никакой мести. Даже про это не думать. Но и никакого прощения.

Плиточный пол больничного коридора холодил подушечки пальцев. Услышав клекот за окном, Эрцог ободряюще фыркнул Скадде и без сил опустился на плитку. Лапы мерзли, совсем как зимой в Гахарите, и очень хотелось пить. И уснуть.

Но сегодня никак не выйдет. Шум в голове — как шум огромных волн. Очень холодно.

— А он там? — послышался снаружи голос косули. К нему прибавились и другие встревоженные голоса — оленьи, муфлоньи, келарсьи. — Ты видела, видела? Когда он выйдет? Тирниск Эрцог Фернейл — там?

От этих слов точно царапнуло внутри головы.

Эрцог вцепился когтями в стыки между плиткой.

5 лет спустя, 684 год, 15 реманы

След аалсоты в небе — облачный мост-нить между Экерой и неизвестным далеким городом. Аалсоту, на которой экспедиция вернулась в Кейнор, Жермел покинул последним и, выйдя, погладил крылатую машину по теплому боку. В Басмадане она всегда — часть Кейнора, большое металлическое письмо с родины.

Фелан фыркнул и тронул лапой асфальт.

— У меня вся шерсть пропиталась басмаданской глиной, — сказал он, когда Жермел применил инарис. Лев в человеческом обличье щурил по-львиному желтые глаза на солнце и лениво перебирал по воздуху пальцами.

— Иначе бы пропиталась ориентской, — заметил Жермел и, отойдя, помахал аалсоте рукой. Аалсота на прощание подмигнула бликом в окне. Полгода — и она опять унесет за океан.

Белое, строгое, сжатое с боков здание новой школы казалось олененком, которого загнали в угол и поясняют теперь, что его не собираются съесть. Когда Жермел зашел внутрь, охранница кивнула и махнула рукой, чтобы не показывал пропуск.

Шаги скрадывал ковролин, высокие потолки напоминали перевернутую ячейками вниз конфетную коробку. Своим надо не забыть купить: правда, память уже не подводит.

Жермел посмотрел на картины с морскими пейзажами, парусниками и садами, на полку с выставкой детских поделок, на квадратные доски из Моллитана: цветные отпечатки вангурьих копыт изобразили на них прерывистые силуэты животных, деревьев, машин. Чудны́е. Больше здесь нет ничего подобного, все прочее творчество — людское. Один из пейзажей привлек сильнее всего: там изобразили новые кейнорские корабли под басмаданскими флагами, у джунглевых берегов, и показалось, что прорезали окно в Басмадан.

На стенах висели плакаты: «Создавай новое вместе с человеком», «С искусством ты заглянешь за горизонт», «Идешь на занятия — вымой мех» с указателем. Яркий витраж бросал на плакаты и колонны цветные отблески, словно расписывая их детскими мелками. Попало и на ботинки. Оказалось, что после прогулки в парке на них и правда осталось немного мела: Жермел улыбнулся и постарался идти так, чтобы его не стряхнуть.

Группа одиннадцать ожидала в кабинете двести пять. Рядом с ним Жермел встретился с молодым львом, и у Фелана поднялась дыбом шерсть на загривке. Он заворчал, потом нехотя все-таки обнюхал нос Таурану и отошел в сторону. Оба скоро стали видны в человеческом облике. Тауран — на вид простой студент лет семнадцати, задумчивый, с теплым и спокойным взглядом.

— Я драться не буду, — сказал он, глядя на Фелана. — Ты сильнее, пока что. Через год проверю, правильно ли я оценил твои силы.

Жермел достал из кармана кулек с заранее припасенными басмаданскими камнями. Дал ему обнюхать и посмотреть, как обещал.

— Заокеанские от местных чем-то отличаются? — поинтересовался Жермел. Тауран улыбнулся и кивнул, потом забрал пастью кулек.

Детеныши встретили громким галдением: маленькие олени, грифоны, муфлоны, лисы, птенцы. Дальнюю часть класса затенили, и под навесом разместились барсучата, пятнистые котята келарса, совенок. Со взрослыми животными раньше занимались в саду, но теперь взрослые ходят сюда все реже, зато детеныши — намного чаще.

Одна из их наставниц, пожилая косуля Ликис Ежевика, прошла мимо Жермела и вскинула, приветствуя, пушистые уши. Потом показала мордой на учительский стол, где лежала записка.

Жермел, кивнув Ежевике, сел за стол и опустил на него папку. Фелан остановился рядом, лениво помахивая хвостом.

— Доброго бега и полета, — начал Жермел.

Половина листов все-таки склеилась в середине: надо будет оторвать их друг от друга заранее и чем-нибудь заложить. В тот день, когда Фелан уронил на папку стакан с соком, гоняясь за тархидивисом, Жермел впервые дал ему целиком записать исследование: он хорошо вырастил малугарайю на разных почвах. Но коты всегда остаются котами, даже если они многое знают.

— Меня зовут Жермел Кадати. Мой напарник и соавтор, первый среди зверей — Фелан Ласфер.

В конце концов, правда от этого не изменится.

На последней странице виднелся синий след Ньёлин, еще одного соавтора. Слышал, когда-то ее даже собирались пригласить в Малое Собрание, но басмаданцы об этом давно уже не заговаривали. Зато Ньёлин летает дальше многих сородичей и отыскала со своей семьей немало новых растений в труднодоступных зарослях.

Со стопок бумаги, уложенных рядом с каждым детенышем, лапы и крылья смахнули листки. Клювы и пасти подхватили ручки. Бежевый детеныш грифона, бойкий, с острым и лукавым пронзительным взглядом, первым принес записку.

«Про тебя слышала. Ты ученый и путешественник, совершил открытия, в медицине тоже. А я Тирис Халлет».

Взъерошил бы ей перья, поиграл бы с ней, забрал бы ее вообще к себе, но это не питомец, не четверокрыл. Грифон.

На обратном пути она собрала листки еще у нескольких, принесла Жермелу, потом помчалась в конец класса и стукнула клювом по спине келарсенка, что шипел на барсука. Келарс успокоился сразу же и свернулся клубком.

— Тихо, тихо, — Жермел поднял руку. Хотя такое и допустимо среди зверей, но переусердствовать все же не надо. — Кто может показать мне на карте Басмадан?

Детеныши грифона, два бежевых и бурый, долетели до карты первыми, как и воронята, но потом дождались еще детенышей, потому что, как их учат, это соревнование не в скорости, а в уме. Олененок раньше всех собравшихся указал страну.

— Перед тем, как расскажу его историю, кто расскажет мне про события новейшей?

Тирис Халлет опять принесла листок первой, потом захотела отнять у бурого грифоненка и отдать, но тот увернулся и сам принес Жермелу.

«Это много знаю, — прочитал потом Жермел в записке Тирис. — Папа рассказывает, есть гвардеица, Скадда Корфай, она первая посетила Басмадан. Она дружит с папой. Стала первым посланником-зверем, даже раньше, чем хафены во Флоренте. А первым королем зверей Ориенты был Луи Фернейл. Он придумал для зверей школы и голосование. Узнал, что некоторые звери могут учить письму и чтению. Мы теперь очень стараемся этому учиться, чтобы стать теми, кто смогут учить. Луи Фернейл погиб, и так люди согласились с тем, что звери сильно поменялись».

«Он придумал и звериный алфавит, — значилось в записке бурого грифона. — Тирис всегда очень много рассказывает, а про это забывает».

Тирис укусила бурого грифоненка и взмахом крыла отправила новую записку точно в руки Жермела.

«Я знаю, о чем он тебе написал. Я не забыла. А оставила для брата, потому что он все другое плохо помнит».

Жермел развернул и другую записку: ту, на которую, уходя, указала Ежевика. Почерк был знакомым, резким, немного скачущим. Грифоньим.

«Жер, Рагнар опять поймал заговорщиков. Эрцогу уже почти надоело, но Рагнар говорит, что ему надоело больше. Они Асмирровые, а точнее, Фелановые, мы уже знаем. Передай Фелану, что Асмирра скоро разоблачат, и что пусть Асмирр выбирает заговорщиков повкуснее».

Фелан все думает, что сможет править через Асмирра: ведь младший Ласфер же не отказывался от власти. Надо в Басмадане нарочно открыть для Фелана несколько новых видов, чтобы его побольше занять.

Жермел прошелся между рядами зверей и поспрашивал их об истории: больше всех она интересовала грифонов, воронов и косулят, это давно заметил. Фелан рассказал детенышам про басмаданских героев, Жермел в это время нашел и забрал гасочьи кости у лисят и выкинул в мусорку. Рассказал про историю Басмадана, про отделение ларгутов от ласаринов, нашел у лисиц еще кости и под их грустное бормотание снова все выкинул. Похвалил маленьких копытных за несъеденные растения: здесь их посадили в горшках именно затем, чтобы тренировать оленям, муфлонам и косулям выдержку.

Маленький келарс, выбравшись все-таки под дневной свет, разглядывал теперь ракушки, которые ему показывал детеныш оленя. Детеныш куницы карабкался оленю на голову, чтобы лучше все рассмотреть.

— Ты это сам добыл? — спросил Жермел, и мысль согрела, как теплый летний ветер.

«Он все добыл сам, — быстро записал келарсенок. — Это рак-отшельник! Он не сам делает раковину, а находит. Олени все это знают, представляешь? Даже ловят крапчатых рыб!»

Еще один келарсенок цапнул его за хвост и добавил:

«Он спрашивал оленя. Не отвечай за оленя. Он не глупый и все ответит сам».

Буквы, которые потом выводил олень, напоминали небольшие холмы и горы: самой причудливой формы. Олененок — время от времени поворачивая голову набок, чтобы рассмотреть буквы — записал про разных медуз, про рыб, меняющих цвет, и про то, как плавают крабы.

Читал недавно в журнале статью про кейнорские водоросли: соавтором была олениха, она их и добывала.

«Разные люди могут разное, — принесла запись маленькая муфлоница. — Эти навыки передаются по наследству? А наши навыки?»

— Все может быть, — ответил Жермел.

Не слышал раньше, чтобы детеныши о таком задумывались.

Скадда спускалась по спирали, взмахивая крыльями, а грифонята следили с выступа. Сделав над ними круг, Скадда кинула им рыбу, и грифонята, скрипуче рыча, бросились на еду: пусть сами разбираются, сколько кому достанется. Все равно одинаковые куски не отрезать, это умеет лишь человек.

Кружа над детенышами, которые клевали то друг друга, то форель, Скадда следила, кто из них заберет себе больше рыбы: победил опять Рисверр. Конечно, все правильно, у него же голубые глаза. Скадда весело свистнула и опустилась на выступ скалы.

Рисарра, доев свой кусок, заметила харзу и погнала, а Скадда, наблюдая, повернула голову набок. Давай, быстрее, поймай же ее, пока она не залезла на дерево. Скорее. Ага, ухватила за хвост, вот и отлично.

Хвост харзы был весь в меду, и Рисарра его долго грызла, потом протрещала, что еды все равно ей мало, и, убегая, украла кусок рыбы у Корргела. Пока они друг за другом гонялись, выглянуло солнце: заблестело на перьях и клювах, на остатках рыбьей чешуи.

Корргел — серый, Рисарра — бурая с черными маховыми перьями, а Рисверр — бурый с грифельными. Пока что больше бурых грифонят: ну и ладно, зато они быстрые и сильные, и по-другому быть не могло. Таких родителей больше нет ни у кого из грифонов.

— А кто у нас вожаком будет, мам? — спросила Рисарра.

— Если спрашиваешь, то не ты, — ответила Скадда и стала чистить перья. — Кто помнит, куда я летала?

— В Моллитан! — сразу ответила Риса.

— Правильно — в Лафенграс, — перебил ее Корргел.

— Лафенграс большая, в ней много мест всяких. Правильно — в Моллитан, — Рисверр распахнул крылья.

Солнце опять укрылось за облаками, будто вернулось в пещеру: и показалось, что в этой пещере у него могут быть даже птенцы.

— Там, в Моллитане, страшные растения, — сказал Рисверр. — То есть, страшного не бывает, да. Но они самые страшные из нестрашного.

Скадда, спрыгнув с выступа, взмахнула крыльями, опустилась к грифонятам и сразу ощутила, как их клювы хватают за лапы.

— Первым делом с докладом я обращаюсь к кому? — Скадда засмеялась и чуть взъерошила кончиком клюва мех на голове у серого Корргела. — К своей личной стае. Вот.

— К нам даже раньше, чем к королю, — гордо отметила Рисарра. А Рисверр чуть прижал уши.

— Вот его я боюсь, — признался он и нахохлился.

— Ну, его все боятся, — сказал Корргел. — Кроме мамы. И Рагнара. Надо спросить папу, он боится, или нет. А Рагнар нам приносил кефаль. Почему он всегда взъерошивается на папу и ничего ему не говорит? А ты папу не дождешься, мам?

Через птиц он передал, что вечером вернется от Рагнара: ну вот, Рагнар с ним наконец-то захотел встретиться.

— Вечером ему расскажу. А потом целый месяц не буду никуда улетать, — сообщила Скадда, и все радостно затрещали.

Это уже известно, а вот куда надо будет полететь потом — это сегодня Эрцог расскажет Лирре. Обычно возвращаться удается каждые полмесяца, и чаще всего на несколько дней.

— Расскажи, расскажи про Моллитан.

Скадда рассказала, как в Долине гвардейцы Ориенты пикируют с веток, как ловко среди них летают, совсем как тавиамы в далеком Басмадане, и как охотятся на иллатов. Пять лет назад они очень разозлились на людей, узнав, что те их сильно обманули, и что никак нельзя заменить все моллитанские растения такими же, но безвредными. И до сих пор иллаты часто вредят, но ни ярость, ни скорость, ни ловкость не помогают им спастись от ударов с воздуха.

— Ты летаешь вообще везде и не устаешь, — объявила Риса.

— Устаю, — отметила Скадда, задев лапой ее черное крыло. — Очень много устаю от преступников, иногда хочу, чтобы всех их просто уже съели или выбросили в океан. Но это не по-настоящему.

— Потому что, если их съедят без тебя, ты сильно разозлишься, — сказал Рисверр.

Скадда повернула голову вправо и потрепала ему кроющие.

Еще утомляют звери, которые жалуются. Они часто говорят всякие глупости, не хочется их слушать и не хочется иногда ничего раскрывать. Но и это не по-настоящему. Устать можно даже от полетов: но от них ни за что бы не отказалась. Вот и с помощью животным все точно так же.

— Ты самая сильная, — свистнул, карабкаясь на спину Скадде, Корргел. — И лучшая.

— Не самая, — ответила Скадда, прищурив глаза. — И вообще грифоны не самые лучшие. Мы не умеем всего.

— Не умеем взлетать с воды, драться со львами на земле и жить в холоде, — перечислила Риса и взъерошилась. — Я помню!

— А что мы умеем? — спросила Скадда и, повнимательнее прислушиваясь, вскинула уши. — Кто помнит?

— Выбирать, — первым ответил Корргел. — Какими быть, и…

— И выбирать путь, — перебила Риса.

— Это то же самое!

— Нет!

Скадда опять прищурилась. Пусть это они решают сами.

А когда поиграла с грифонятами и отправилась в назначенное время к Нальменовой скале — правда, время назначили только Лирре, ну и что — очень потемнело, будто день решил ненадолго стать ночью, чтобы Эрцогу было удобнее.

Скадда начала снижаться на поляну.

Вот в зарослях мелькнул олень: у него на боку следы от заживляющего сока, особого, скрывающего порезы от раковин мидий. Он оставляет едва заметную красноватую корку. Все понятно. Тем, кто просто изучает море, не нужно ничего скрывать. А вот тропинка, протоптанная людьми, и по ее краям, в траве и в старых листьях, много грифоньих пушинок. Этой тропой гвардейцы водят людей по лесу.

Наконец, Скадда приземлилась и сложила крылья. Послышался клич Лирры, и Эрцог скоро вышел из укрытия: золотисто-желтый, очень яркий на темном фоне мокрой от дождя скалы и темного леса, будто первый осенний лист. На зверей, что отпрянули от пещеры, взглянули яркие зеленые глаза с вертикальными зрачками, похожими на когти.

Лирра подбежала к Эрцогу и встала рядом с ним, а Эрцог обнюхал ее затылок. Лисицы, олени, косули и белоноги быстро попрятались, и вокруг сделалось очень тихо, только слышалось взволнованное дыхание животных.

— Он ее не съест? — тихо затрещала лиса.

— Она же вожак одной из стай Гвардии Ориенты, — сказала косуля.

— Ну и что. Она же не вожак самой Гвардии Ориенты. Значит, если король с ней встретился, она провинилась, и он ее съест.

— Никто не ест грифонов, — шикнула на них Скадда. — Особенно Лирру, и особенно Эрцог.

— Я же говорила, утопит, — тихо проговорила косуля. — Как того тура.

Сильно задул ветер, расшевелил мех на шее Эрцога, и на его горле стало видно большой шрам от львиных клыков. Когда Эрцог прошел мимо Лирры, открылись и другие шрамы: на боку, от медвежьих когтей, уже почти не заметные. У медведей от Эрцога осталось намного больше шрамов, на самом деле.

Лирра сообщила о местах, где появились новые опасные иллатовые стаи, и о раскрытых преступлениях в Долине и на юге Кранара. Про то, как ее стая выследила, наконец, новых браконьеров, а потом поймала их и сообщила полиции об их преступлениях. И про то, как Скадда нашла вангура у Заланты, который сам вырастил очень большие клубни, а потом в обмен на них заставлял немангов и катаганов выполнять для себя поручения. Иногда опасные.

А Эрцог, очень строгий и серьезный, спросил у Лирры, поменялось ли что-то в тех краях, где работают звериные школы. Если сравнить с тем, что было в прошлом году. Когда Лирра сообщила, что в Южном Кранаре среди старших поколений хищников стало больше преступников против копытных, а среди новых поколений — наоборот, намного меньше, то Эрцог заметил, что в Кейноре все точно так же.

— Кто-то еще устраивал ловушки для добычи? — спросил он.

— Было в Кранаре, Скадда находила, — ответила Лирра. Скадда чуть распушилась. — Но всем хищникам это быстро наскучивает.

— К Гвардии Ориенты с этого лета присоединится десять новых стай, — сообщил Эрцог. — Одна из них сразу полетит в Моллитан.

Значит, эта стая уже летала не только в талисских теплицах, но и в самой Долине. Отлично.

— Придумаю, как поступить с тем вангуром. Он наверняка будет не единственным. Теперь запомни, где твоей стае нужно будет работать до конца года, — сказал Эрцог.

Слушая, за какими гахаритскими горами и талисскими алхейрами понадобится проследить тщательнее всего, Скадда еще и присматривалась к лесной чаще. Пока больше не заметила ничего подозрительного.

Сейчас преступники все чаще травят зверей, все лучше прячут тела, все лучше скрывают преступления. Но и раскрывать преступления удается все чаще.

Лирра щелкнула клювом и прикрыла глаза, когда Эрцог закончил.

— Я до сих пор не хочу с тобой дружить, ты мне не нравишься по характеру, но как правителя я тебя очень уважаю, — сказала она, очищая мех на лапе. — Спасибо, что ты все выслушал. Скажи, а Венти не вернулась еще из Халькара?

— Вернулась, сказала, что ей здесь надоело, и вернулась в Халькар, — ответил Эрцог.

Она там все пытается общаться с мантикорами и халькарцами — вместе с Норой и Ерчартом. Венти больше всего не доверяет халькарским людям и считает, что за ними надо особенно тщательно следить. Правильно она все считает.

Скадда не удержалась и, раздвинув лапами папоротник и ветки, подбежала к другу. Эрцог боднул мордой, а в кроне граба испуганно крикнула ворона.

— Здесь опять заставляли оленей добывать редких рыб на глубине, и недавно, — сказала, взъерошившись, Скадда. Рагнар зимой про такое рассказывал.

— Да. Те волки уже в городе, — ответил Эрцог. — Не просто на глубине, а там, где водовороты. Когда их выпустят, они будут есть одну рыбу, полгода.

— А если бы это сделала я? — негромко спросила Скадда и украдкой схватила Эрцога клювом за лапу. — Получается, меня бы ты поощрил?

— Я бы запретил тебе есть рыбу, — с очень серьезной мордой ответил Эрцог. — Рассчитай, сколько бы это продлилось для грифона.

— Два года, — Скадда отогнула уши. — Для льва или для инрикта — год.

Потому что время для всех течет по-разному, и Эрцог теперь учел это в новом законе.

— Что, с Венти слишком много общалась? — Эрцог прищурил глаза. — Это она все ищет, где я ошибусь, и думает, что со мной тогда сделать.

— Главное — не отдавать тебя медведям, — сказала Скадда. — Никто из них не заслуживает такого наказания.

Лирра прищурилась, а сорока крикнула с ветки, чтобы Скадда вела себя с королем поосторожнее. Эрцог утвердительно вскинул уши и едва заметно улыбнулся. Немного грустно.

— Мне еще надо, конечно, над ним поработать, — сказала Еса, подкармливая Шилли рыбой: Нир как раз для грифоницы ее и оставил. — Где-то полгода. Когда закончу, обязательно передай Ялгару, и пусть он тогда заберет противоядие. От дурманного шатра там почти ничего не осталось.

Шилли весело скрипнула клювом, а потом, когда доела, вытерла его лапой и отправилась в гостиную. Там она удивленно свистнула: ну да, эту комнату на две части пришлось разделить, и кухню тоже, но там не так заметно.

«Впервые вижу, чтобы люди так делили территорию», — отметила Шилли на бумаге.

— Ну, культуры у нас разные, — ответила Еса.

В одной части комнаты мебель яркая и симпатичная, в шкафу много кассет, в том числе старых со вьортами, и фотографий тоже много, и листовок с картами городов. Старый альбом с рисунками Нира Еса тоже сберегла у себя. На обои над шкафом наклеены яркие картонные бабочки, купила их специально, они милые, а Нир совсем не понимает такого. Но в Кайрис обязательно должны быть бабочки, так-то.

Вот у Нира все очень простое, в сине-кремовых тонах, без украшений. Ну, вот так удобно ему.

Шилли принесла из коридора бумажный пакет с записками от глав моллитанских и талисских осведомителей, а Еса по-быстрому все оттуда перенесла себе в блокнот. Записала, сколько больных зверей нашли в Долине и в заповедниках Талис: завтра надо будет в НИИ передать информацию. Про Долину — для статистики, ими займутся моллитанские, а вот животным в заповедниках сумеют помочь и кайрисцы.

Еще отдельно отметили про редких зверей и птиц. Вихревиц, получается, все еще очень мало, но зато птиц-ирналей, синих птиц Талис, стало больше.

Некоторые болезни главам осведомителей не удалось узнать, зато узнала Еса: и сообщила Шилли, чем можно этим зверям помочь. Лекарство из бармелов тоже могло пригодиться: например, холтонгам.

«Но ему не все верят, — написала Шилли. — Слышала, что холтонги боятся».

Лекарство выпустили бы раньше, если бы могли признать самый главный результат исследования. Но на самом деле радует, что тогда это официально не признали, вообще-то.

— Я знаю, какие не боятся, — сказала Еса. — У меня муж долго работал со зверями Заланты, они там классные, многое знают про лекарства. Пусть встретятся с холтонгами, которым страшно.

«Есть грифон, Ларрис, который хорошо знает про болезни. Шорис предложила королю сделать его главой звериного здравоохранения. Сначала только в Хинсене будет такой, а потом посмотрят».

Как раз Шорис, когда еще была тирниском, придумала, чтобы осведомители следили за здоровьем зверей. Еса улыбнулась.

— Хорошо. Слушай, а вьорты где-то недавно были?

«Только в юго-западном Кранаре, — сообщила Шилли. — Там казнили призывателей, которые не ушли, когда прилетел Кранар гнать их вьорта».

Еса кивнула, и сделалось грустно, особенно когда Шилли все рассказала про этого вьорта. Вьорт у волков был с каменной шкурой: потому что волки из тех краев очень часто гибнут под обвалами? А выжившие хотят защититься. Еса передала эту догадку Шилли, и она записала, что гвардейцам все скажет, а они все проверят.

«Спасибо! Ты им очень помогаешь».

— Немножко совсем, — сказала Еса.

С кранарскими вьортами все понятно: а вот с басмаданскими печальнее. И не только с вьортами. Конечно, радостно за людей Басмадана, но и беспокойно: как бы не уничтожили там случайно какие-нибудь хрупкие виды растений и животных. Людям, конечно, надо место для жизни, развиваться им нужно, но в то же время грустно, что исчезают некоторые леса. С другой стороны, кейнорцы все-таки природу там стремятся беречь. Ну, так они говорят.

Надо там побывать и все обязательно посмотреть, а потом для НИИ сделать новую работу про вьортов, кайрисцы как раз уже просят. Про басмаданских вьортов уже так-то есть записи, Скадда с ними здорово помогла, но хочется проверить догадки. Неужели тавиамы правда где-то видели окаменелости древних ящеров? Неужели тавиамы, живущие у огромного озера, в то время, когда зарождался их вьорт, были разумнее и осознанно захотели быть в чем-то похожими на этих древних существ? И, получается, у озера жили люди: но что с ними стало?

Шилли подбежала к карте, висящей на стене, и от интереса у нее чуть-чуть развернулись полосатые крылья. Левый верхний край карты держала картонная бабочка-переливница, а правый — бабочка-махаон. Еса отметила лаохортов наклейками-зверьками, и на северо-востоке Ориенты недавно появились две новых: горностай и лось, но, правда, не белый с темными пятнами, а обычный, потому что не нашлось пятнистого.

Флорент, конечно, отметила тоже: хотела бы там побывать, Меда очень много о нем рассказала всего. Еса улыбнулась и дотронулась до белого единорога. До разговоров с Медой и не задумывалась, почему алдасары и моллитанцы, хотя и народы Империи, так сильно отличаются от кранарцев.

Шилли взглянула и на стол, а потом записала:

«Ой, какая лампа у тебя симпатичная. Как она в воздухе держится?»

Она в виде фонтанчика, и кажется, что висит над столом: а провод совсем отдельно от нее лежит.

— Вообще она обычная лампа, это Нир убедил Ориенту так сделать, и я не знаю, как так получилось у него. Я ему однажды сказала, что хочу проверить, будет ли инарис держаться на предмете вне Ориенты, и как долго. Ну, уже месяц он держится, но, правда, Нир его не видит, он же лампу привез, — и жалко, что не видит. — Наверное, Ориенте очень дорог мастер, который ее сделал.

Потом Шилли улетела прямо с балкона, и Еса проводила ее взглядом: она над зеленью, над проводами, над крышами пронеслась прямо к морю. А от моря к Есе бросилось еще одно крылатое существо.

Усевшись на провода, Кейнор, будто потягиваясь, расправил крыло: каменистое, с перьями-травинками, которые, сталкиваясь, обратно переходили в перья. Сразу же он сделался обычным соколом, будто все это только причудилось.

Никто не называет синнаяр одновременно лаохортами и вьортами — люди просто осторожно говорят, что звери теперь бывают связаны с живыми странами, вот и все. Хотя бы вот так. И вьортский облик синнаяры тоже обычно скрывают.

Два грифона, Рагнар и Четта, недавно дали Кейнору свое зрение, а он им дал возможность смотреть за горизонт. Рагнар, правда, когда узнал, что он теперь так умеет, быстро сообщил, что никакого смысла у этого дара нет, потому что, если следить за преступником через Кейнора, на него не сумеешь спикировать.

А человек не сумеет видеть глазами Кейнора так же, как видят грифоны.

— Видел гартийские корабли далеко на западе, — Кейнор тряхнул головой. — На этот раз заметил и аалсоты. Наши точно лучше. До сих пор.

— Точно, или успокаиваешь? — спросила Еса. — Смотри, я же попрошу, чтобы ты мне их показал.

— Я тогда выборочно покажу, — усмехнулся Кейнор.

— А я в следующей статье про синнаяр напишу про тебя неправильно.

Кейнор усмехнулся, а Еса, погладив ему перья, стала собирать новую посылку, которая через полмесяца отправится в Ориенту. Выбрала кассеты с книжками и с музыкой, копию новой статьи, записи про дары гартийских лаохортов — пока еще тайные записи — и батарейки, конечно. Кейнор сидел рядом и наблюдал.

За окном, потонувшие в тенях, качались верхушки древесных крон на фоне пронзительно-серебристого неба, и ветер играл вечернюю музыку на клавишах листьев. Этот город южной Кайрис чуть-чуть напоминает Экеру: и теперь при желании в Экеру отсюда очень легко попасть. Несколько раз летала в прошлом году, и в этом году летала тоже. И в Кранар.

В последние годы Ориента по-настоящему стала крылатой. Когда все действительно поверили в опасность.

И ощущается напряжение, как будто мир на пороге чего-то совсем нового. Все зыбкое, словно песок в пустынях Халькара. В то же время тревоги нет — все будет так, как оно должно случиться. Какое-то даже спокойствие.

Когда Еса обматывала коробку скотчем, входная дверь отворилась со скрипом: и потом очень аккуратно закрылась. Уголок рта потеплел от улыбки.

— Сарги не отпускали, — сказал Нир и спрятал за спину руку: а рукав, как успела заметить, прокусил сарг. — Нет-нет, там ничего, я сам зашью.

— Главное, чтобы тебя не надо было зашивать, — сказала Еса.

— Ты сначала Кейнору дай почитать, как я им давал лекарство. Он же тут долго не будет сидеть.

— Он прекрасно видит, как ты им лекарство давал, — и Еса все-таки руку Нира поймала: ну, не так все страшно, как показалось, но надо же обработать. — Нир, не убегай, я сейчас.

— Я обжигался долинными ядами, чего мне это, не выдумывай.

— Я тоже. И ты мне говорил лечиться.

— Но ты же не долинная.

Все-таки сначала достала из сумки у Нира тетрадь и дала почитать Кейнору, а когда перевязала руку, синнаяр умчался: снова, конечно, к Кайрис.

Улучив момент, Дайгел отошел от делегации подальше и встал у ограды аэродрома. Там, наблюдая за Китой, знакомящейся с новейшими гидропланами Лафенграс, сунул руки в карманы и получше пригляделся к аалсотам. На одних виднелись только лишь лисьи морды, на других — еще и единорожьи силуэты, а на третьих — басмаданские отметины-глаза. Пилотов-то среди басмаданцев пока еще нет, но гидропланы, помогающие создавать морской путь, многим из них пришлись по душе. Некоторых басмаданских чиновников часто на таких посудинах катают по океану.

Кранарские — да и сам Кранар — были против, чтобы Лафенграс показала астельцам свои разработки на кранарской земле, но да убедить всех удалось.

Вот гахаритских гидропланов тут нет. Лишь те, к кому руку приложили моллитанцы. В общем-то гахаритские появились как раз не без помощи моллитанского ЛОРТа, но да ладно.

Во времена Легонии ЛОРТы Гахарита и Моллитана так не сотрудничали. Но тогда и камнеуборочных машин у них не было. Гахариту они особенно приглянулись.

Тускло засветилось одно из окон университета, открытого здесь талисцами — последнего, что осталось от сотрудничества Талис с Кранаром. Давно уже Кранар ей заблокировал сухопутную дорогу к Моллитану. Правда, Талис создала неплохие аалсоты, способные летать через льды в Гахарит, и явно не без помощи Кайрис, но то уже другой вопрос.

Наконец-то ориентские развиваться начали, а то пять лет назад всё средства пилили. От Гартии польза, как-никак, есть. Лишь бы Астелнал опять не выбрала своих. С нее, дряни эдакой, станется.

Тепло поднялось от земли: будто она вздохнула. Кранарская пыль отдавала теплым, рыжим, почти что хлебным. В Астелнал такого запаха нет: и дожди, и ветра там иные. Ветрище день за днем воет в трубах, как их Астелнал бы выла, если бы кто ее пнул, или как ташчинские стражи воют — куда там их гвардейским и гальмовым предкам. Болота в Гартии все ущербные, реки не лучше, одна только радость — если вдоль них едешь на Каргосе. По скалам, по холмам, по бурым промокшим оврагам да по вереску.

А будущий посол Астелнал в Лафенграс — или в Халькаре, как дело пойдет — гляди-ка, направляется сюда от забегаловки, устроенной в лодке на речном берегу.

Ветер доносит от нее рыбный запах. Рыба импортная, северо-ташчинская, — и как бы ее ни нахваливали в Кранаре, но так и не пришлась она по вкусу. Точно так же нахваливают в Астелнал морскую южно-ташчинскую.

— Кордан советник-посланник, — негромко сказал, подходя и поправляя шляпу, Ал-Герес Таман. — Мне в Астелнал сказали, что вы меня просветите насчет Лафенграс.

Все остальные из астельской и лафенграсской делегаций сейчас заняты разговорами да едой. В самом деле, это прямо-таки лучшее время для разговора. Вот только ожидал, что этот будущий посол обратится еще в Астелнал, но там он не делал ни одной попытки разыскать кранарского советника-посланника. Сам-то Дайгел пытался найти Тамана, да скоро рукой махнул.

Неужели это значит, что все-таки они сделали выбор в пользу Халькара? Вот ни за что бы не подумал лет шесть тому назад, что такое произойдет, и в особенности — что даже Флорент свяжется с этой скользкой песчаной падлой. Мутный он, зараза такая.

— Сперва скажу вам насчет Халькара, — ответил Дайгел.

Таман непонимающе нахмурился. Одно в нем хорошо — он знает кранарский. Хотя астельский и отменно удалось выучить, говорить на нем — все равно что ехать на колымаге по убитой гартийской дороге. На лошади и то лучше.

Зато вдыхать кранарский воздух — все равно что есть свежий хлеб. Он и сил придает.

— У Халькара, — у этой кобры заморской, — есть, как вы считаете, большое преимущество. Там развита не только селекция и земледелие, как в Лафенграс, но еще и орошение.

Вот только орошать ту болотистую дрянь, что у вас под ногами валяется вместо земли — все равно что акул подкармливать импортным мясом.

— Однако орошение Астелнал не нужно, — перевел Дайгел с мысленного языка. — Оно требуется другим ведущим гартийским странам, в особенности Аркаис с ее пустынями. Оттого-то Аркаис и обратила на Халькар особое внимание. А Астелнал хочется Аркаис опередить и не дать ей усилиться, а значит, Халькар надо как минимум на свою сторону привлечь, как максимум — стать его единственным союзником.

Все это давно уже ясно.

— Но зачем вы расписываете мне плюсы Халькара? — осторожно спросил Таман.

— А теперь что насчет Лафенграс. Важнее всего, что, хотя до нее и дольше добираться, чем до Халькара, у нее есть своя авиация. И мореплаватели есть — сами знаете, какие. Селекция в разы лучше, чем в Халькаре, да и в целом наука сильно развита. В культурном плане она вам близка, в конце концов, — астельские картины из песка тут больно уж пришлись всем по нраву.

Таман взглянул на ряды морских аалсот.

— Но, самое главное, Лафенграс ко всем гартийским странам относится настороженно и только о вас более-менее знает, а Халькар выбирает сразу среди многих стран Гартии, и Астелнал для нее не единственная возможная союзница. Она вас бросит в любой подходящий момент. В то время как Лафенграс союзниками очень дорожит, и в устоявшихся союзниках у нее — Кранар да Кайрис, — с которыми у вас вырисовывается какое-никакое подобие союза. — Вдобавок Флорент.

У Халькара из этих — один Флорент.

Но, если гартийцы выберут Лафенграс, они настроят против себя прочих хищников Гартии — и знают об этом очень уж хорошо. Союз с Кранаром другим гартийцам уже не по душе, чего тут говорить об осколке Легонии.

У соседей Астелнал на Ориенту свои планы. И не нужно, чтобы их планам помогала сбыться сама Астелнал.

— Скажите, а вот что она связана с животными… дельфины, олени, кажется?

— Вот и это важно. Лафенграс благодаря вам сможет еще серьезнее усилиться на море, и вы совместно сумеете дать отпор соседям. В конце концов, Легония в свое время в одиночку им дал отпор. Проще говоря, выбирайте. Понятно, что не хочется вам иметь по соседству врагов, но и вечно действовать с учетом интересов соседей — не дело.

Гартийцы сидят на западном горизонте, как туча, и все там утыкали своими кораблями. И вот-вот эта туча будет надвигаться на Кейнор, чтобы разразиться штормом. Но любую тучу развеять можно.

Вот только у Астелнал на Кейнор — давний зуб, и на ее земле в этом убедился еще крепче. Как и в том, что Астелнал хотела Кейнору через Алеарту навредить.

Потом Дайгел рассказал немного тонкостей о Лафенграс да о менталитете ее людей, о котором хорошо известно от Скадды да от Есы, а завершил все так:

— Вот и решайте. Либо опять Астелнал ваша захочет быть такой, как все гартийцы, либо покажет им все-таки характер. Как показала в древности, когда отделилась от всех, — тогда, правда, гартийцев было меньше, да и до Астелнал им долго не было дела.

Либо здесь он вынесет решение, этот Таман, и останется в Лафенграс, либо отчалит с дипломатической группой в Астелнал, оттуда уже в Халькар. И тогда плохо дело. Тогда в Лафенграс посла уже не отправят, это известно. Да и сотрудничество Астелнал с Кранаром будет под вопросом.

Но все от себя зависящее уже сделал. Таман, поблагодарив, удалился, а Дайгел записал все вкратце в тетрадку да пролистал ее в начало: туда положил несколько лучших фотографий: попросил отца их прислать, и вот вчера добрались они в почтовом вагоне.

— Подождите, — позвал Таман. — А вот если, например, лесные товары из Лафенграс…

— Какие, если конкретно? Растения там не ахти.

Да ясно, что он не о растениях — и вот зря он об этом заговорил. Делу никак не поможет, наоборот.

— Мясо животных, кожу. Местные люди ведь их используют? Мы могли бы сушить мясо, или…

— Спросите гахаритцев, — сказал Дайгел. — О том, как они с Саа-Деном пытались этим торговать и что из этого вышло.

— Да, знаю, знаю, — Таман сразу поник. — Но можно же, например, по соглашению попробовать и не оглашать…

— Король зверей Ориенты — мой товарищ. Я ему о таких вещах доложу сразу.

Таман кивнул, а Дайгел вернулся к фотографиям. Всегда отцовские снимки приводят мысли в порядок.

Вон Нелам, восемьдесят первый год. Память-ягода на непримечательном пустыре у пирса: пишут, сам Легония тут распорядился эту ягоду посадить, да кто бы понял, зачем. Первый синнаяр, чтоб его. Так ведь и не раскрылся. И неясно до сих пор, отчего же он сделался эдакой тварью: тот же Кейнор ни разу ни единого вьорта не поранил, хоть и нрав у него будь здоров какой.

Зато хоть раны у Легонии зажили. В этом не соврала волчище — ровно через пять лет следов не осталось.

Вон Энкел на каком-то приеме с Летией: ведут они там беседу с северо-ташчинской посланницей за пирогом из знаменитых пасметских яблок, а на плечах у ташчинки — алеартский платок с узором из разноцветных ягод. Дайгел ухмыльнулся. Вон Скадда, лежит себе на ковре да рассматривает книжку: скоро с дружищем удастся свидеться. А вот, самое главное, Линна. Сидит на плечах у отца, тянет руку вверх, леденец грызет. Глазищи серые, кейнорские. Хотел ее взять с собой, да оно небезопасно, к тому же вдруг бы взяла да сделалась гартийкой. Киты хватает.

Где-то там Юнна сейчас, нашла свою речку? Больше трех лет от нее никаких вестей. Может, когда-то и Гартию захочет исследовать.

Почудилось, дождь пошел — но то поодаль зашептались люди. Дайгел поднял взгляд от фотографий.

У гидропланов, полускрытые их крыльями, сидели теперь волчица с лисой. Думал, Астелнал будет сторониться синнаяру, но нет ведь — болтает с ней и болтает. Тихо, как тень, подбежала Кита и помахала присланному из Легонии летчику-испытателю, а тот ей махнул в ответ. И, встав у крыла, отхлебнул из бутылки какое-то новое изобретение Киты да довольно ухмыльнулся.

— Чего Астелнал говорит? — поинтересовался Дайгел.

— Говорит, «В свое время я не решилась. А ты решилась», — улыбнулась Кита. — Быть против всех. Больше ничего она мне не дала услышать. И о чем говорит Лафенграс, уже не знаю.

— Еще бы ты знала, — усмехнулся Дайгел. — Это был бы уже перебор.

— И как думаешь? — Кита убрала со лба черные пряди. — Они тебя послушают?

— Себя бы им послушать, — сказал Дайгел, разглядывая двойные крылья моллитанских гидропланов. — Я думаю, все бывает. Самое нежданное — в том числе. Убедился я, хоть в это и слабо верил, сказать по совести.

— Знаешь, — сказала Кита, — мне кажется, в Ташчине появилась рыба, потому что она, ну, Асти, переняла все-таки какое-то от меня уважение к природе.

— Хватит тебе. Ей просто не охота, чтобы ташчинцы совсем уж с голоду померли. И как, не требуют гидропланы ремонта?

— Один немного просит, — улыбнулась Кита. — Не прямо чтобы требует. Я быстро с ним справлюсь. Что теперь, на море будет война?

— Все равно я морепродукты терпеть не могу, — ответил Дайгел.

Ветер все тревожный какой-то — и ржавчиной отдает, синевато и кисло.

В Ущелье Лиц дул холодный ветер. Эрцог спрыгнул с фуры, кивнул водителю и, когда отдалился шум двигателя, отправился вперед мимо скульптур.

И задержался рядом со статуей льва в настоящий рост — тени бродили по его гриве так, будто она и правда шевелилась. А в шаге позади льва стоял каменный человек: высокий, с волнистыми волосами и таким же задумчивым лицом, как и львиная морда. Кранар его сделал по рисунку Юнны.

Эрцог перевел взгляд на Луи в настоящем облике. Теперь и правда — каменная морда. В глаза не смотрел — нечестно, да и каменный взгляд тоже вряд ли бы выдержал.

Потом долго поднимался по склону горы, слыша иногда разговоры и стук копыт горных коз, ворчание волков, далекий вой. Кранарские тучи скрыли солнце, и глаза уже не слепило. Становилось совсем спокойно — и думать уже не хотелось про Астелнал, про остальную Гартию и прочих преступников.

Камни — холодные, как перья Кейнора, когда он становится синнаяром. Какой же у него здоровский дар. Можно на расстоянии иногда проследить за зверями, и даже в Кайрис.

Под подушечками стало теплей, когда над головой закружила сойка, а потом бросила к лапам розмариновую ветку. Эрцог потерся о нее мордой, отломал ветку дикой яблони и тоже потерся, а птица ее подхватила.

Пошел дождь. На одной из давно знакомых горных троп ветер, как всегда, уносил прочь все запахи и забивал нос хуже любой простуды. Позади чуть слышно зашуршали камни, и Эрцог стал красться осторожнее. Обернулся — и метнулась тень.

А потом последовала атака — сбоку.

Здесь? Откуда?

Ага. Не все из соперников — никчемные.

Эрцог, огрызнувшись, вцепился в противника, выпустил когти и, падая с ним на камни, постарался закрыть лапой горло. Сражался долго, яростно, вырывая клочки меха, отталкивая клыкастую пасть, рыча — но тут никто не услышит.

Лишь скалы и эхо — но так лучше. В этот бой никто не должен вмешаться.

Пасть уже потеплела от крови — но и запах собственной крови тоже удавалось учуять. Уже саднили бока, дышать становилось труднее. А соперник ловил каждый выпад, загонял к стене и отпускал — чтобы потом опять наброситься и ударить поточнее. Заговорщик он, да? Думает, что самый хитрый? Решил застать врасплох? Ничего. Сражался и с более опасными зверями.

Когда он распластал по камням и лапами прижал к ним морду, Эрцог много раз попытался высвободить задние лапы. Не удалось. Клыки заскрежетали.

Никогда. Проиграть не должен.

Сделал еще десяток попыток вырваться — и все-таки повернул голову набок условленным жестом. Вот сволочь.

Лапы не отпускали.

— Ты свергнут уже в тридцать первый раз, — послышался отстраненный усталый голос. Точно совсем не интересно было сражаться, ага.

— Я тебе что, добыча? — прошипел Эрцог, отплевываясь от шерсти. — Ты с каких пор меня тут ловишь?

— Ты должен быть бдителен, — безразлично сказал Луи. — Любая косуля свернет тебе голову, позорище.

— Эй, отвечай.

— Может, я решил вернуть себе власть и в самом деле сделаться заговорщиком, — Луи укусил, а потом отстранился, все с такой же безразличной мордой, и Эрцог попытался его задеть по усам, но не вышло. — Не забывай, я тебе не подданный.

— Эй, с кем ты так тренируешься? — усмехнувшись, Эрцог вскочил. — Ты как так научился? Не ответишь — пойду сейчас спрошу у твоих дочерей.

— Зато ты наиболее свергаемый правитель за всю историю, в этом ты победил. Утешься этим.

— Еще раз так сделаешь — лапу прокушу. Ты знаешь как рискуешь?

— В любом случае ты пустишь свою же кровь. Следовательно, ты проиграешь. Не знаю, в чем дело и почему ты такая мелочь, — Луи тоже слегка усмехнулся, и холодный ветер растрепал ему гриву. — С твоей кровью я не стал слабее, стало быть, дело не в этом.

— Еще додумаешься. Слушай, не хочешь со мной в Кайрис? Еса все не отказывается от мысли тебя одомашнить, знаешь.

— Там я плохо оставался незаметным.

— Хм, это да. Но, например, можно отвлечь скавалжей, и… Слушай, она хочет себе скавалжа. Он отлично отвлечет.

— Я все равно побываю в Кайрис, когда ты о ней расскажешь.

Дождь утих. В убежище — вход в него сразу задвинулся скалами и осталась лишь полоска света — Эрцог умыл мех и послушал, как брат рассказывает, какими бывают дары лаохортов и от чего они зависят. Еса эту статью написала уже давно, а все равно не наскучивает. Еще он рассказал, как моллитанские яды помогают убивать вредителей в кейнорских садах — Еса сама ему недавно про это читала свою статью и оставила кассету для приемника с ее записью.

Одно из исследований Есы Луи проверил и на себе. Если бы не бармелы, инриктская кровь не смогла бы так быстро прийти в порядок после воспаления легких — и не смогла бы помочь Луи.

А Эрцог сообщил, что браконьеров, про которых узнали как раз через Есу, уже нашла и поймала стая Лирры. Еса по описанию медвежьего вьорта догадалась, что на медведей часто охотятся ради шкур — потому что шкура у вьорта превратилась в броню. И догадка оказалась правильной.

Потом, пока Луи включал переносной приемник, Эрцог осмотрелся. Ага, Шорис принесла сюда еще пернатые статуэтки из Ташчина. И здесь вроде бы стало больше ташчинских камней.

— И басмаданских, — подтвердил Луи, когда Эрцог спросил. — Мне нравится их изучать.

— И раздражать Кранара.

— Именно.

Есть и халькарские камни — Шорис их добыла сама. А в углу виднеются грифоньи перья — или Скадды, или Рагнара.

Подойдя к деревянному стеллажу, Эрцог потрогал вибриссами чертежи с объемными контурами, которые сделал Дайгел, а еще карту с объемным рельефом. Среди кассет для приемника, на чьей пленке записано, как читают книги, заметил и новые кассеты с легендами Астелнал.

— Дочери иногда слушают, — ответил Луи, когда Эрцог про них спросил. — Мне не понравились легенды.

— Киоли тоже слушает? — эта копия Алнира, пускай и самка. Ладно еще ей не нравятся келарсы, уже отлично. Зато очень нравится одиночество.

— Нет. Она приходит рассказывать мелким про казни.

Луи ушел с приемником к выходу и там, поиграв с антенной, наконец-то добился того, чтобы радио не шипело, а разговаривало. Он улегся, притиснул приемник к себе, а Эрцог лег рядом и уложил голову Луи на бок. Приемник, правда, быстро затих.

— Слишком быстро разрядились, — сказал Луи. — Но Еса передаст их Шорис только через полмесяца.

— Что, слишком часто слушал новости про Астелнал?

Луи повел ухом вверх. Затем лапой снял крышку, осторожно вынул батарейки при помощи когтя и, покатав их о шерсть Эрцога, вставил обратно. Приемник опять заработал.

— А о свою не мог? — усмехнулся Эрцог.

— Хоть какая-то от тебя появилась польза. Будь благодарен.

Новости иногда разрывало шипение помех, точно приемник злился, что его заставляют работать в каких-то горах и в холодной пещере. Но удалось различить, что человек говорил как раз про Гартию.

«Встретили отпор… нападение на судно Аркаис… до этого аркаисцы отказывались…»

Эй, работайте уже нормально. Эрцог огрызнулся и чуть не придавил приемник лапой.

«Аалсоты Астелнал, оттеснив суда Гартии при помощи аалсот Лафенграс…»

Ага — Астелнал и Лафенграс? Не показалось? Кончик хвоста застыл, а потом дернулся, точно помогая антенне получше поймать радиостанцию.

Луи сдвинул антенну лишь на ширину вибриссы, но после этого приемник заработал уже отлично, и брат прищурил глаза.

— Вот и здорово. Ты стал править приемниками, — сказал Эрцог.

— Это лишь начало, — Луи лизнул лапу и положил голову на приемник. — Гартийцы этого не простят. Впрочем, не беспокоюсь.

Под историческую передачу, которую слушал Луи, удалось задремать — и снились какие-то мелькающие исторические лица. Эрцог проснулся от голоса брата и, не открывая глаз, вытянул лапы.

— Ладно, в Кайрис, может быть, отправлюсь, — сказал Луи. — Возможно, я уже выспался. С дорогой справлюсь. Правда, в последнее время у меня проблемы с печенью: у местных оленей она невкусная.

— Я переселю сюда кейнорских оленей-преступников, — Эрцог навострил уши.

— Сначала опиши мне кранарский лес с высоты.

— Эй, в прошлом месяце я это делал уже раз десять. И, — Эрцог усмехнулся, — я знаю, что ты так показываешь власть над Ориентой. Не оспаривай.

— Не собираюсь.

Над темным лесом в облаках светился закат — пока еще желтый.

Когда брат ушел, Луи лег на краю обрыва и свесил лапы. Все еще казалось, что лес стоит перед глазами, выплывает из серой мути: черный, иззубренный, с красным разливом над ним, напоминающим крылья Ферры.

Если страны Гартии, за исключением Астелнал, действительно нападут на Ориенту, что же: пусть только осмелятся. В последнее время люди изобрели много неплохого оружия и испытывают его как раз недалеко отсюда.

От стрекота вертолета уши сразу направились вперед. Луи поднял голову и прикрыл глаза.