Что интересного, спросите, в Антарктиде? Кроме бескрайней равнины и далеких гор на горизонте? Ничего или почти ничего. По крайней мере, я тоже так думал, пока не прибыл на место.

Только представьте: вы спокойно попиваете утренний кофе, взгляд скользит по исполинским айсбергам по ту сторону иллюминатора, в каюте негромко бубнит радио, и неожиданно, чуть визгливый и взволнованный голос капитана разгоняет остатки утренней сонливости, а все ради того, чтобы сообщить, что мы на что-то напоролись и теперь, видите ли, держим курс прямиком на дно. Спасибо капитан, прекрасное начало дня, будто я не понял: дело дрянь, когда душераздирающий скрежет металла и опрокинутая чашка горячего кофе мне на штаны дали ясно понять, что не все идет по плану.

Благо спасательная группа живо откликнулась на сигнал бедствия, жалко времени собирать вещички нам отвели очень мало, а именно нисколько. Да и когда вас снимают, эм, настойчиво подгоняют с тонущего ледокола, парой грубых движений заталкивают в вертолет солдаты в белом камуфляже, отпуская едкие комментарии о нашей расторопности, среди общей сумятицы совершенно забываешь даже о такой элементарной вещи, как идентификационная карта.

И пока мы, как сардины в банке, два десятка фуррей жались внутри грузового вертолета на пути к месту назначения, я думал о не легкой судьбе капитана, об обреченном выражении на его бобриной морде, о пожизненной службе на гауптвахте и разжалованием в самые низы. Так ему и надо, вообще остается загадкой, как с самым совершенным навигационным оборудованием удалось потопить корабль со всем ценным грузом, а самое главное с моими вещами! (Особенно жалко фотографию Али – моей сестры – еще на настоящей бумаге, а не на голографической рамке.)

Дважды мы угодили в воздушную яму, и дважды я мог, точнее был вынужден смотреть в иллюминатор, прижатый к холодному стеклу чьим-то боком.

Сквозь слепящую белизну, на фоне пронзительно голубого неба, проступило нечто невероятное, невиданное мною ранее, я жадно впился глазами в это инженерное чудо: громадный научно-исследовательский комплекс, похожий на вытянутую вширь пирамиду с многоуровневыми ступенями величественно возвышался над заснеженной ледяной коркой. Пилот резко повернул влево, и картинка скрылась от моего взора, сменившись на панораму океана и злополучных айсбергов, и снова кто-то впился мне под ребра, снова в салоне возникли возмущенные вскрики. Я все ждал, когда мы подлетим ближе, ловил каждое слово о том, что нас ожидает. Когда я отправился в эту, скажем, командировку, мне так толком ничего не объяснили, да и не спросили меня - младшего инженера, хочу ли студить кости полгода черт знает где или нет. По иронии судьбы я - снежный барс - был отправлен в царство льда и снега.

Наш вертолет закружил над посадочной площадкой, двигатель надсадно засипел и, казалось, вот-вот отлетят лопасти, а потом собирай нас по лоскутку – на такой высоте ветер приобретает немыслимую скорость и силу, зато все как на ладони. Из моей пасти вырвался восторженный вздох, иллюминатор тотчас запотел, и лапа спешно протерла стекло. Впечатлил сам размер центра, оказалось это целый город, в форме шестиугольника из пирамидальных блоков, возвышающихся аж на триста метров, построенный вокруг карьера шириной в два километра. Вблизи проступили сложные агломерации, технические коридоры между блоками и хитросплетениями труб, похожих на вены.

Внизу разошлись створки посадочного купола, каково было мое облегчение, когда я, наконец, почувствовал толчок и звук заглушаемого двигателя.

Морды фуррей просветлели, пошли сдержанные радостные переговоры. Вдруг дверь быстро отъехала, в кабину сунулась физиономия одного из вояк, матерого с толстой шеей и широким носом медведя.

-Кто из вас Стенли Купер? – пробасил он и обвел притихших фуррей угрюмым взглядом.

Незадачливый капитан нервно сглотнул и что-то промямлил. Тяжелый взгляд медведя пригвоздил его к месту.

-На выход и за мной, - рыкнуло он кратко, а затем обвел присутствующих взглядом и добавил, - все вещи оставляете на своих местах и спускаетесь на первый уровень, ясно?

“Да, да… Все понятно… Первый уровень”

И началось! Оказалось, я был единственным, кто остался без идентификационной карты, а потому в регистрационном центре был быстро скручен охраной, которая, как муравьи сбежались со всех сторон на жирную гусеницу, очень жаль, что они не утруждают себя быть хоть немого вежливыми, а я напомнил, за что и получил не менее вежливый тычок. После долгих бесед, выяснений родословной, сдачи крови, сканировании сетчатки и прочих унижающей гордость и достоинство фуррей поверок-перепроверок, отпущен уже к вечеру в свое новое жилье в ожидании дальнейших инструкций.

Подумать только целый город! Двенадцать жилых кварталов, множество социальных учреждений, даже школа и кинотеатр имеется! А чего стоит парк в административной части под стеклянным куполом высотой метров в пятнадцать.

Чудесная вещь эти информационные экраны, с их помощью можно узнать о Ремусе-2 все что угодно, раз так назвали этот город, значит, есть и другие, голова кругом, когда представляешь, сколько усилий ушло, чтобы его создать. С этими мыслями я приложил лапу к гладкой поверхности небольшой выемки в двери моего нового жилища. Светящаяся полоска прошлась сверху вниз по ладони, приятно щекоча ее, и монолитная дверь, как перышко улетела вверх.

Комната была всего одна, просторная с большим панорамным окном во всю стену из которого открывался вид на карьер, хотя уже стемнело, в нем было отчетливо видно, как высилась горнопроходческая машина с бурильной головкой в тридцать метров и маленькие огоньки другого жилого блока напротив. Все жилые блоки были рассчитаны на то, чтобы утром и вечером, в буран и в пургу каждый мог видеть, на благо чего он трудится.

Обстановка комнаты была не сказать чтобы скудная, скорее аскетичная: две подвесные кровати одна над другой, душевой отсек, мусородробилка уткнулась в угол, вделанный в стену откидной стол из цельного стального листа был опущен, а на его углу примостился электронный блокнот, но что было приятнее всего видеть, так это релаксационное кресло.

Не долго думая, я вольготно развалился в нем, чувствуя, как материал подстраивается под очертания моего тела и приятно колеблется, расслабляя затекшие мышцы. Вскоре я задремал, сознание было далеко-далеко отсюда, где трава зеленее, где вообще есть трава, а не этот чертов снег.

С тихим скрежетом сработал дверной механизм, на грани сна и яви я уловил колебания воздуха, и глаза распахнулись сами собой.

Быть может это сон? Нет не сон. В шаге передо мной стоял, чуть наклонившись вперед молодой шакал. На его вытянутой мордочке проступила искренняя улыбка, а карие глаза слегка заблестели. Не может быть! Нет, точно он – вот даже слегка рассечено правое ухо и по моей вине. Я воздел себя на лапы и оказался к нему вплотную так, что почувствовал его дыхание.

-Шелл? – тихо выдохнул я не веря своим глазам так, что у него слегка колыхнулись усы. Но он промолчал, лишь четче обозначилась улыбка.

-Как ты сюда попал? – спросил я до конца не веря.

-Через дверь, - негромко прошептал он, и тут же смутился, что сказал глупость, - когда я окончил университет, я тоже решил работать на Ремусе. Был большой выбор – специалист-сцентировщик нужен везде. И вот совершенно случайно, я нашел тебя в реестре Ремуса-2.

Сердце забилось сильнее, а я и не надеялся его больше увидеть. Устройство подавления не дает пользоваться системами глобальной связи и поиска тем, кто стоит меньше определенной суммы. Нас вообще вычеркивают из системы.

Но мне было все равно, что он скажет. Я не видел его с тех пор, как окончил институт Разработки и Рационализации. Пожалуй, лучший и единственный друг в те мрачные годы, когда я был невообразимо одинок без семьи, без знакомых, которые вдруг отвернулись от меня.

Почему? Потому, что моя жизнь стоила мало. Имя того, кто придумал эту систему, произносится с благоговейным трепетом и одновременно с самой черной ненавистью. Чудовищный разум, холодный, как Антарктида, но чертовски рациональный придумал способ оценки стоимости жизни каждого из нас. Он прогнозировал, сколько ты проживешь, вычислял твои интеллектуальные и психические способности и вешал на тебя ценник, коэффициент полезности, сколько ты сможешь наработать за всю жизнь. Дала система сбой или это чудовищная правда, с которой страшно мириться, но моя жизнь стоит всего 12.000 кредитов, на эти деньги даже нельзя было оплатить и одного курса. Эту систему ввели, нет, вбили, когда я перешел на второй.

Мне было нечего делать, некуда идти, и только он помог мне. Я скажу без преувеличения: каждый новый день мог раздавить меня, но он держал, держал его на своих хрупких плечах, не давал всему миру рухнуть на меня. Почему? Почему он никогда не отворачивался от меня, почему он жертвовал собой, посвящая время и деньги мне? Я не знаю, противоречит логике и здравому смыслу. Я не мог этого спросить. Боялся получить не то, что ожидал. Вдруг это просто…

И спустя столько лет, такое возможно? Я не сказал ни слова, просто обнял его. Крепко. За годы, что мы не виделись, он будто стал мне еще ближе. Я почувствовал исходящее от него тепло, такое родное.

-Арти, -шепнул он мне на ухо и замолчал.

За многослойным стеклопакетом кружили в вихре снежинки. Буровая машина запустилась и пришла в движение, бурильная головка неторопливо начала вращаться, незаметно ускоряясь.

-Да? – также тихо ответил я, глядя в окно. Горнопроходческая установка набрала обороты, и в вечернем полумраке бурильная головка неторопливо начала движение вниз карьера.

-Я должен кое-что сказать, - продолжил шакал, его мягкий голос подрагивал о волнения.

Далеко внизу на самом дне мелькнула короткая искра, раздался едва различимый скрип, в туже секунду, как при замедленной съемке, основание машины-гиганта объяло пламя, грянул взрыв, стальные опоры не выдержали, скрипя согнулись, машина высотой с несколько домов медленно словно в густом киселе, начала крениться в сторону одного из жилых блоков.

-Я… - начал он, как волна сжатого воздуха достигла стекла и с грохотом разбила его на тысячи осколков.

Что интересного в Антарктиде, спросите вы? Самое интересное, это прийти в себя живым и даже относительно здоровым. Я помнил, что меня окатило волной осколков, и ожидал множество порезов, их и оказалось немало, но все было несерьезно.

Я направился к единственному светлому пятну в этом царстве мрака - к разбитому окну. Первым порывом было закрыть его, так как свирепый холод кусал меня за лапы, уши, и даже обнимал за талию. Но окна не было. За ним еще бушевали остатки пожара, заметая белый снег чернильной копотью. И что же я сделал в этот миг? Я бросился вон, то ли в попытке помочь кому-нибудь, то ли пытаясь спасти себя. Поверьте, это не так просто - сообразить, что нужно делать, когда мир рухнул навзничь.

Я оказался в кромешной тьме. Она пахла гарью, и запахов этих было много - горелой изоляции, горелого дерева, тлеющей бумаги... Задумавшись об этом я понял, что нет самого страшного запаха - горелого мяса.

Надо было выбраться из завалов, надо было куда-то идти, кого-нибудь звать. Все моё существо звало наружу, под бескрайнее небо и твердую землю. Я уже начал попытки выбраться из хаоса, когда понял, что забыл.

Шелл! Он пришел ко мне, я вспомнил. Я столько лет привык быть один, что эта мимолетная радость от встречи стерлась, но не совсем. Я вернулся обратно, я не бросил его!

Шакал лежал там. Придавленный упавшими стенами, засыпанный хламом. Я увидел только его лапы, и застыл нерешительно. Он так уютно лежал в своей могилке! Но холодный морозный воздух привел меня в чувство. Подумав, я отодвинул один обломок, отбросил другой, и начал его откапывать.

Он был жив. Слава всевышнему, жив! Вы не представляете, как я обрадовался! Но радость моя была недолгой, ведь надо было не просто откопать шакала, надо было привести его в чувство. А я не умел, не знал! Такие, как я - ни к чему не годны, нам не преподают спасение жизни в условиях арктической аварии. Поэтому я сделал, что мог. Выдрал кусок простыни, слегка встряхнул, и перевалил его на тряпку. И потащил туда, в темноту.

Разруха и смерть окружали меня. Я брел со своим грузом во тьме, тяжело дыша и напрягаясь изо всех сил. Мне нужно было вытащить его, и я сделал это. Хотя все коммуникации были повреждены, но и стены тоже рухнули, поэтому я нашел пролом, куда можно было выбраться.

А оказавшись снаружи я впервые задумался - зачем я так сюда стремился? Там мы были в относительной безопасности - больше ничто не взрывалось, не рушилось. И даже не горело. А здесь была Антарктида. Вы не думайте, что если у вас густой мех, то минус тридцать - это мелочи жизни! Это мелочи жизни, пока вы сыты, двигаетесь, и впереди вас ждет Ремус. А когда сзади разруха, ни одна система не работает, и никого живого, а вокруг - только сверкающий купол бесконечных снегов - то надежды нет. Но он еще дышал! Значит, его надо срочно доставить медикам, где бы они были!

Надеяться на то, что там, в разрушенном городе еще найдутся живые и квалифицированные медики было глупо. Иначе они уже давно были бы здесь! Но лишь ветер гнал по льду змеистые ручейки. Лезть обратно в надежде пересидеть и дождаться спасателей я тоже не стал. С той стороны стояли вездеходы, и я со всех лап помчался к ним. Главное - завести! Конечно, вертолет было бы надежнее, но я не умею управлять вертолетом. О том, что я не умею управлять и вездеходом - я даже не задумывался. Наверное, это не так сложно! Я же видел не один раз!

Когда железная махина выехала на лед, я был горд собой. Если все так пойдет дальше, то мы спасены! Осталось только втащить его на борт. А в одиночку это крайне непростая операция, ведь я не знал, что у него повреждено! Представьте, что вам надо затащить на высоту вашего роста тело вашего веса, причем максимально осторожно! Но я справился! Я справился и здесь! Уложив шакала в салоне, я взялся за рычаги.

Я никому не посоветую осваивать профессию водителя вездехода в Антарктиде. Чертовски негостеприимный континент. Все было здорово, пока мы ехали по ровному куполу, а сзади дымились остатки Ремуса. Все было просто замечательно, пока не пошли торосы. Вы знаете, что такое "торосы"? Вот и я не знал. А может быть, это были заструги. Это ледяные глыбы до полуметра в высоту. Или до метра. Они идут сплошняком, и обладают каменной прочностью. Вездеход начинает реветь, как зверь, пытаясь проломиться сквозь них, но у него все равно не получается. Если ему удается сломать какой-нибудь столб - он тяжело рушится на лед с ужасающим треском. Если не удается - глохнет. Никогда не думал, что тишина может быть такой ужасающей и оглушающей. Но он каждый раз заводился, наш зверь, и упорно пер вперед.

Вот в один из таких периодов тишины я и услышал, что он очнулся. Я бросил все, и кинулся к нему.

- Ты как?

- Где мы? Что это? Почему так больно?

- Она взорвалась, Шелл! Она рванула, та вышка. Города больше нет. Я везу тебя к побережью. Я везу тебя. Потерпишь?

- Да. Хорошо! - он успокоился.

Успокоился и я. Вернулся к своим рычагам. И когда мы вырвались из полосы торосов, я оглянулся, и увидел, что путь наш не был прямым. А куда ехать? Вокруг была сплошная белая мгла, без единого черного пятнышка. Ориентироваться по солнцу? А где оно было, когда я выезжал?

С яростным упрямством я бросил машину, доверившись чутью. Я рвал движок, и вездеход подпрыгивал на ледяных холмах. Нам повезло. И мне, и ему, и вездеходу. Мы доехали. Мы выехали к морю. Но нас никто не ждал, кроме пингвинов. Нигде не было даже следов пристани, и вообще фуррей.

Я ошибся с направлением. Не удивительно. Но куда дальше? Налево, или направо. Окончательно ошалев от полной безысходности повернул вправо - и будь что будет!

Мы почти доехали. Ну, может, пару километров не хватило. Я уже увидел пристань, уже успел обрадоваться. Но тут вездеход заглох. И сколько я ни терзал стартер - не заводился.

- Бензин кончился, - подал здравую идею Шелл.

- И что теперь делать?

- Где мы хоть?

- Не далеко. Вон уже видно!

Он помолчал. Потом сказал:

- Брось меня. Иди один.

Он сказал глупость, и я успел на него рассердиться. Бросить? После всего, что я сделал? Да! Надо его бросить. Всего пару километров. Я добегу! А там уже фурри, кто-нибудь что-нибудь сделает! Я так и сделал. Выскочил, и побежал, что было сил.

Но сил оказалось немного. Первый километр дался совсем просто. Потом лапы начали вязнуть. Потом бег перешел на шаг. А потом я поплелся, то вверх, то вниз. На одном упрямстве, борясь с ледяным ветром, давно уже вынесшим остатки тепла из когда-то теплой шкуры. А причал, казалось удалялся, не приближаясь. В Антарктиде расстояния очень обманчивы.

Я не знаю, кто меня заметил. Но доехали, подобрали.

- Там! - сказал я, задыхаясь. - Там в вездеходе раненый!

- Какого черта? Откуда ты вообще взялся с этой стороны?

- На вездеходе! Я приехал, но заблудился. А он лежит, раненный... Ему плохо. Оставьте меня, помогите ему!

Они поняли мой бред. Меня дотащили до домиков, и дальше я уже не помню, когда провалился в спасительное забытье.

В Антарктиде нет ничего интересного. Честное слово! На этот раз все обошлось - шакала спасли. И меня спасли. А остальные жители Ремуса оказались куда более смышленые - собрались на нижем уровне, и ждали спасателей. Они уже туда выехали, когда появились мы. Конечно, с меня вычли за испорченный вездеход. Я услышал много неприятных слов, когда меня ругали за самовольничание. Я сам знаю, что поступил не самым разумным образом. Но все-таки он зашел ко мне, такой же взъерошенный и виноватый, как и я.

И сказал мне...

Он сказал мне:

- Спасибо!