Псы зимы

Бобби Пайрон

Мишке было пять лет, когда мама исчезла, а отчим выгнал его из дома. Так маленький мальчик оказался на улицах большого города. Не имея ни теплой одежды, ни возможности добыть себе пропитание, он мог погибнуть, но стая бездомных собак спасла его. Они стали для него новой семьей и дали то, чего ему так не хватало, — любовь и заботу. Живя в лесу, в норе под деревом, со своей стаей, ребенок был счастлив, но зимой приходилось возвращаться в город, который таил в себе гораздо больше опасностей, чем самый дремучий лес…

Pyron B. The Dogs of Winter

Глава 1

Сны

Мне снятся псы. Снятся их теплые мягкие тела, согревающие меня. Снится их мускусный запах, который успокаивал меня долгими страшными ночами. Снятся их влажные языки, их острые зубы, их теплые носы, их глаза. Понимание в их взгляде. Псы всегда смотрели на меня.

Иногда мне снится, что мы бежим, я бегу со своими псами, мы бежим по пустым улицам и заросшим паркам. И наш бег исполнен радости и свободы, мы никогда не устаем, никогда не чувствуем голода. А затем псы расправляют свои огромные крылья и поднимаются над землей, они парят в вышине, а я плачу, я зову их, я умоляю их не бросать меня одного, сжалиться надо мной, бескрылым.

Прошло много лет с тех пор, как я жил с псами, но мне по-прежнему снятся сны о них. Мне не видятся долгие ночи, проведенные на улице, когда в России бушевала зима. Мне редко снятся события, из-за которых я потерял свой дом. Мои сны принадлежат псам.

Глава 2

Прежде

Прежде чем он появился, я любовался своей прекрасной мамочкой.

Я смотрел, как она стоит возле раковины на кухне и ее белоснежные руки мелькают в брызгах горячей воды, пока она моет посуду и напевает.

Я смотрел, как она вешает белье на нашем крохотном балкончике: мама закрепляла прищепкой один край платья, а вторую тем временем держала в зубах. Я подавал ей по две прищепки.

— Ты так помогаешь мне, Мишка, Медвежонок мой, — говорила она.

Прежде я часто сидел на коленях у бабушки Инны, слушая, как она поет старые песни. Бабушка баюкала меня, раскачиваясь в кресле взад-вперед, взад-вперед.

Каждое утро мы с бабушкой Инной спускались по длинному пологому склону холма и шли в садик. Маме нужно было уходить в пекарню задолго до восхода солнца. В садике я сидел за деревянной партой и учил буквы. Я знал, как сложить из кубиков с буквами слова «кошка» и «мышка». А еще воспитательница говорила мне, чтобы я не заглядывался на птичек за окном.

Вечером мы с мамой поднимались по длинному пологому склону холма и шли домой. Бабушка Инна варила мое любимое блюдо — щи. А я тем временем учил буквы и слушал, как мама поет.

Прежде бабушка спала с мамой в одной комнате, а у меня была своя кроватка в гостиной. Каждый вечер мама читала мне сказки.

Так было всегда. Я, мама и бабушка Инна. И я думал, что так будет всегда.

Глава 3

Потом

Стояло теплое весеннее утро. Мама встретила меня перед садиком. Глаза и нос у нее были красные.

Мама опустилась передо мной на корточки и крепко-крепко прижала меня к себе.

— Что случилось? — спросил я.

— Ее больше нет, Мишка, — всхлипнула мама. — Твоей бабушки больше нет.

Я не понимал, почему моя мама плачет. Иногда бабушка Инна садилась на поезд, чтобы отправиться в Большой Город, в гости к своей двоюродной сестре. Однажды я даже ездил вместе с ней.

— Она уехала в Город, — заверил я маму и погладил ее по щеке.

— Нет, Мишка, — сказала мама. — Твоя бабушка отправилась на небеса.

После того как бабушка Инна отправилась на небеса, мама начала забывать.

Она забывала помыть посуду. Забывала, в какой день стоять в очереди за макаронами, а в какой — за хлебом.

Она плакала и плакала. Она забывала снять одежду перед сном. Забывала читать мне на ночь. Я забирался к ней в кровать. Я все еще чувствовал запах бабушки в комнате.

Мама забыла слова бабушки о том, что лить слезы в еду — плохая примета. Слова бабушки о том, что водка и пиво — это плохо. Мама сидела за столом на кухне, плакала, курила и пила.

Она больше не пела.

Мама забывала о том, что нужно водить меня в детский садик. Иногда она забывала ходить на работу. Иногда я ложился спать голодным. Иногда я ложился спать один, потому что вечером мама уходила к своим друзьям в поселок.

Я смотрел, как она сидит у зеркала, прихорашиваясь перед свиданием. Губы она красила алым, а на веки наносила голубые тени.

— Какие мне сегодня надеть, Медвежонок? — спрашивала она, показывая мне две пары сережек.

Мама напевала, надевая ярко-красное пальто с блестящими черными пуговицами. А потом она опускалась передо мной на корточки и обнимала меня.

— Будь хорошим мальчиком, Мишка. Запри дверь и никому не открывай.

Если бы я знал, что он придет, я никогда не открыл бы дверь.

Никогда.

Я помню его лоснящиеся штаны и потертые сапоги в дверном проеме.

Мама подтолкнула меня вперед.

— Мишка, скажи «привет».

— Привет, — сказал я.

Он вручил маме букет цветов и нагнулся ко мне. У него было удивительно узкое лицо.

— Так вот он, хозяин дома, да? Мелкий какой, точно таракан.

От него несло так, что мне захотелось зажать нос.

— Пожмите друг другу руки, — потребовала мама, подтолкнув меня еще раз.

Он сильно сжал мою ладонь.

— Не волнуйся, Аня, — сказал он. — Нам с мелким хватит времени, чтобы познакомиться. — Он широко улыбался, но его глаза оставались холодными.

Так-то все и началось.

Этот злой дядька водил маму гулять. А мне купил приемник, чтобы мне не было скучно.

— Это радио, — похвастался я маме. Покрутив ручки, я приложил радиоприемник к уху. — Я могу слушать, как люди поют и разговаривают.

— В России больше никто не поет, — хмыкнул он.

— Почему? — спросил я.

— Потому что все слишком бедные, мелкий. А бедные люди не поют.

— Но мы не бедные, — возразил я.

Он расхохотался, запрокинув голову, а мама обняла меня.

— Нет, не бедные, Медвежонок.

Вскоре он позабыл о том, что нужно уходить домой. Он оставался в нашей квартире со своими сигаретами, водкой и сношенными сапогами. Оставался у мамы в кровати.

— Ты слишком большой, чтобы спать в одной кровати с мамой, — заявил злой дядька. — Только младенцы спят в кроватке с мамой. А ты ведь не младенец, так, Мишка?

Я покачал головой.

— Мне уже пять.

Он бросил мое любимое одеяло и мою книжку сказок на кровать в гостиной.

— Но маме нужно, чтобы я был рядом с ней ночью, — сказал я, теребя край рубашки.

Мама уберет его сапоги от своей кровати, когда вернется с работы. Она переложит мое одеяло обратно в комнату. Я был уверен в этом.

Приходя с работы, мама всегда приносила буханку черного хлеба, картошку и капусту для супа. А еще мама всегда приносила мне гостинец — ватрушку.

Но тем вечером мама вернулась с пустыми руками. И она была очень расстроена.

— Меня уволили, — сказала она.

— Это как же? — Его черные глаза сверкнули. — Что же мы теперь будем есть?

— Может, ты…

Он влепил ей пощечину. Я еще никогда не видел, чтобы мою маму били. Я думал, что мама даст ему сдачи. Однажды в поселке один мальчишка стукнул меня, и тогда мама схватила этого хулигана за воротник и хорошенько его встряхнула. Тогда глаза того мальчишки распахнулись широко-широко. И он убежал со всех ног.

И этот убежит.

Но мама не схватила его за воротник. Она не встряхнула его так, чтобы у него зубы клацнули. Она лишь прижала ладонь к щеке и прошептала:

— Прости меня.

Потом они сидели в гостиной, пили, курили, смеялись и ссорились.

Ему не нравилось, что я сижу в углу.

— Он опять пялится на меня, Аня! — жаловался злой дядька. — Почему он все время смотрит на меня?

Тяжело прошагав по комнате, он стянул меня с кровати, схватил мое одеяло и книгу и забросил их в шкаф на кухне.

— Ну вот. — Он отряхнул ладони, будто избавляясь от грязи. — Теперь ты будешь спать здесь.

Мама стояла за его спиной, заламывая руки.

Я забрался в шкаф и свернулся калачиком на одеяле. Моя книжка со сказками лежала на пыльной полке. Возле книжки виднелись круги, оставшиеся от банок с консервацией. У нас больше не было таких банок. После всех этих дней и недель прекрасная золотая Жар-птица на обложке покрылась слоем жира. На другой полке лежала стопка бумаги и мой любимый карандаш. Когда я не мог уснуть от холода и злости, я рисовал. Рисовал Жар-птицу, страшную ведьму Бабу-ягу, избушку на курьих ножках, рисовал живых кукол, великанов и крылатых волков.

Я слышал их голоса за дверцей шкафа.

— Почему ты не понимаешь, что в приюте ему будет лучше?

— Я не могу его отослать.

— Ты и себя-то прокормить не можешь, — говорил он. — Кроме того, он мне не нравится. Он странный.

— С ним все в порядке.

Звон бьющегося стекла.

— Или он, или я, Аня.

— Нет! Умоляю, не проси меня…

Звон — опять что-то разбилось. Шарканье сапог по полу.

— Глупая женщина!

Пощечина.

— Нет!

Звон. Вопль. Глухой стук. Стон. Тишина.

Глава 4

Пуговица

Пол на кухне был холодным, и холод добрался до меня сквозь гору одеял. Я дрожал, глядя, как дыхание паром вырывается из моего рта. Я был драконом. Жар-птицей. И я точно не был этим вонючим крикуном, который выдувал сигаретный дым через ноздри.

Я вытащил из-под одеяла приемник и выдвинул блестящую серебристую антенну.

— …Тысяч безработных, бездомных, голодающих. Алкоголизм разъедает саму структуру нашего общества…

— Но я не бездомный и не голодающий, — сказал я радиоприемнику. — У меня есть мама, одеяло и щи.

Да, теперь у нас не было хлеба и сосисок, остались только щи. И мама уже много недель не ходила на работу. Но она все еще улыбалась (хотя и не так часто, как раньше). И называла меня Медвежонком.

Я выключил радио, сложил одно одеяло, затем второе — точно так же, как первое. Я надел кроссовки — такую обувь носили знаменитые баскетболисты. Эти кроссовки мама и бабушка Инна подарили мне на прошлый Новый год. Теперь мои пальцы упирались в носки кроссовок, и я уже не мог шевелить ими.

Я выглянул из шкафа, прислушался и принюхался. Может быть, мама варит кашу? Может, она плачет? Может, он кричит на нее, обзывает тупой ленивой коровой? Или он ушел? Иногда после такого скандала, как прошлой ночью, он уходил. И на время все становилось, как раньше: каша на завтрак, улыбка на губах мамы… «Постой со мной в очереди за хлебом», — говорила она. Или: «Давай учиться читать». Или: «Расскажи мне сказку, Медвежонок».

Я услышал, что в гостиной работает телевизор. Похоже, показывали каких-то злых людей. Я почуял запах сигарет.

Я выглянул в гостиную.

— Ну вот. Тараканище наконец-то выполз из своей норы.

Злой дядька валялся на диване; я увидел его мерзкие босые ноги и стакан на пузе.

— Где моя мама? — Я покосился на дверь спальни.

Он не отвел взгляда от экрана телевизора.

— Ее нет, — сказал он.

Мое сердце сильно забилось в груди.

— Когда она вернется? — прошептал я.

Он отвернулся от телевизора и смерил меня взглядом. Наверное, так кошка смотрит на мышь.

— Никогда.

Я ждал, я прислушивался, я высматривал свою мамочку.

Я прислушивался, надеясь, что ее каблуки застучат по полу в коридоре. Я смотрел очень-очень внимательно, чтобы не пропустить ее красное пальто.

Вечером он ушел, а я принялся обыскивать квартиру. Если она взяла вот это — она вернется через неделю. Если взяла то — вернется завтра.

Все лежало на своих местах. Не было только мамы. И ее красного пальто. Она исчезла. И ее пальто исчезло. Наверное, мама отправилась на поиски картошки и сосисок к щам. Или она искала новый дом для нас. Дом вдали от него .

Я заметил, как что-то блеснуло за мусорным ведром в спальне. Я опустился на четвереньки, отодвинул бумажные обертки и пустые бутылки… Там лежала пуговица от ее пальто. Я поднял пуговицу и подставил ее под лучи света, поглаживая черную блестящую поверхность. На том месте, где лежала пуговица, я увидел красное пятно. Не такое, как мамино пальто. Нет, пятно было темным, бордовым, тошнотворным. Я коснулся его пальцем. Пятно, казалось, пульсировало. Оно звало меня…

— Ты чего там копаешься, тараканище?

Я отвернулся от шепчущего, пульсирующего красного пятнышка и посмотрел на злого дядьку.

Он пнул меня носком сапога.

Я показал ему пуговицу.

— Это пуговица от ее пальто. От ее красного пальто.

— И что с того? Кому какое дело?

— Она любит это пальто. — Я пошел за ним на кухню. — И любит эти пуговицы. Она не ушла бы в пальто без пуговицы.

Злой дядька вытащил кусок сыра из холодильника и хлопнул дверцей. У меня заурчало в животе. Потекли слюнки. Я сжал пуговицу в руке.

Он посмотрел на меня, жуя сыр. Зубы у него были темными, гнилыми.

— Как ты думаешь, где твоя мать? — Он склонил ухо к плечу.

Я покачал головой.

Пришлепнув губами, он рыгнул. Я рассмеялся. Мама не позволяла мне издавать такие звуки.

— Я думаю, — сказал он, — твоя мать отправилась в город.

— Но почему она ушла без меня? — нахмурился я.

Он открыл бутылку.

— Кто знает, почему бабы делают то, что делают. Ты мелкий таракан, а она ленивая тупая корова.

Я расправил плечи. Я сжал блестящую черную пуговицу так сильно, что она врезалась мне в ладонь.

— Она не ленивая и не тупая! Это ты такой!

Моя голова ударилась о пол кухни. Вокруг падали звезды.

Глава 5

Город

На следующее утро злой дядька сказал:

— Надень куртку и шапку. Мы уходим.

— Куда уходим? — испугался я. — Ты ведешь меня к маме? — Я сковырнул запекшуюся кровь с уха.

Хмыкнув, он затушил сигарету в умывальнике на кухне.

— Мы поедем в город.

— Но моя мама…

Он замахнулся, и я отпрыгнул, ударившись о стул.

— Хватить болтать о своей матери. Просто бери куртку, и пойдем.

Я шел за ним к железнодорожной станции, отставая на шаг. В очереди за хлебом, кутаясь в пальто, шали и шарфы, стояли какие-то женщины.

Я все высматривал красное пальто. Мама увидит, как я топаю за этим злым человеком. Она подбежит ко мне, отведет в сторонку. Я покажу ей пуговицу. Мама обнимет меня и скажет: «Молодец, Мишка. Мой чудесный малыш». И мы его больше на порог не пустим.

Злой дядька схватил меня за шиворот.

— Поторапливайся, пацан, — рявкнул он.

Мне хотелось убежать, убежать как можно дальше. Как можно быстрее. Его пятерня сжалась на моей шее, и он втолкнул меня в дверь, ведущую в здание вокзала.

— А ты знаешь, где мама в Городе? — спросил я.

— Ну конечно.

Огромный светящийся глаз моргнул в конце туннеля — то был глаз гигантского чудовища, несущегося в нашу сторону, шипящего, визжащего чудовища. Я схватил его за руку.

Он отдернул пальцы.

— Прекрати вести себя как трусливая девчонка!

Я чуть не рассмеялся: никакое это было не чудовище. Это был просто поезд.

Войдя в вагон, он усадил меня на твердое сиденье.

Когда-то я уже ездил в таком поезде с бабушкой Инной. Она держала меня на коленях, а я смотрел, как проносятся мимо дома нашего поселка.

Злой дядька закурил сигарету и развернул газету, а я сидел и смотрел, как наш поселок становится все меньше и меньше.

— Проснись. — Он встряхнул меня за плечо. — Пойдем, мелкий. У меня мало времени. — Он рывком поднял меня на ноги.

Мы вышли из вагона на платформу и двинулись мимо киосков. На вокзале торговали едой — жареными орешками, сосисками, печеной картошкой, завернутой в газету. У меня опять заурчало в животе.

— Погоди! — крикнул я ему в спину.

Его куртка давно уже прохудилась.

Он не обернулся.

Повсюду на вокзале сновали люди. Кто-то спешил на поезд, кто-то — с поезда. Люди тащили сумки, чемоданы и тюки. Они не смотрели налево, не смотрели направо. Не смотрели на меня.

— Погоди!

Наконец он остановился.

— Моя мама тут? — спросил я.

Он расхохотался.

Я так и думал. Мама переехала в Город. У нее теперь хорошая работа и теплая квартира, там много еды, там есть вкусные ватрушки. И когда я подойду к двери своей новой квартиры, мама обнимет меня.

А потом захлопнет дверь прямо перед его носом.

Схватив меня за руку, злой дядька потащил меня по ступенькам. Я споткнулся, упал, оцарапал колено. Но мне было все равно. Скоро я встречусь с мамой, и все будет так, как и должно быть.

Мы вышли на свежий воздух. Светило солнце, подмораживало. Снежинки кружились в воздухе и мерно оседали ему на плечи, оседали на носки его коричневых сапог. Он закрутил головой.

— Ну и где она? — проворчал он.

Я посмотрел на него и улыбнулся. Он отвел меня к маме. Может, не такой уж он и плохой.

— Спасибо, — сказал я.

Мы стояли и ждали. Падал снег. Он выкурил одну сигарету, потом другую. Я высматривал красное пальто и гладил черную пуговицу в кармане.

Через какое-то время к нам подошел очень грязный мальчишка. На нем не было ни куртки, ни шапки, ни обуви. Мама никогда не позволила бы мне так запачкаться. И она уж точно не выпустила бы меня на улицу без куртки, без ботинок, без шапки. Особенно без ботинок.

Мальчик дернул его за рукав и протянул к нему покрытую толстым слоем грязи ладошку.

— Пожалуйста… — заныл он.

Я даже не успел задуматься о том, что этому мальчику нужно.

Мужчина влепил ему оплеуху.

— Пшел вон, мерзкий нищеброд! Иди доставай кого-нибудь еще!

Мальчишка сердито уставился на меня, а потом плюнул мне на кроссовки.

— Ну наконец-то. — Дядька затушил сигарету и обмотал шарфом горло. — Пойдем. — Он схватил меня за руку.

Я плелся рядом с ним, высматривая красное пальто. Высматривая мамину улыбку, ее каштановые волосы, ее раскрытые объятья, ее руки — точно крылья ангела.

— Где она? — спросил я, усердно перебирая ногами, чтобы не отставать. — Где?

— Вон, — сказал он.

Я замер на месте. Женщина, которая шла к нам навстречу, не была моей матерью. На ней было черное пальто, из-под коричневой шали выбивались седые волосы. Она зябко обхватила руками плечи и выпятила и без того пышную грудь.

— Это тот самый мальчик? — Она смотрела на меня без улыбки.

Я перевел взгляд с этой неулыбчивой женщины на мужчину. Может, она мамина подруга?

— Вы отведете меня к маме? — спросил я.

Женщина нахмурилась.

— Ты вроде сказал, что у него нет родителей! — рявкнула она.

У нее были маленькие поросячьи глазки — в точности такие, как у Бабы-яги на рисунке в моей книжке со сказками.

— Он совсем малой, — заявил мужчина. — Ничего не знает.

Насупившаяся женщина вздохнула.

— Большинство детей в приюте ничего не знают. По крайней мере, о том, что произошло с их родителями.

Приют. Когда я услышал это словечко, у меня словно холодный камень на дно желудка упал. Однажды я видел в новостях репортаж о городских приютах. В этих приютах дети не улыбались. У них не было мам. Они плакали. И были почти такими же грязными, как мальчик-попрошайка, который подошел к нам сегодня. Почти, но не совсем.

— Мне нельзя в приют, — объяснил я им. — Мама не будет знать, где меня искать.

— Мама и так тебя не ищет, — отрезал злой дядька.

— Нет, ищет! — возразил я.

Женщина в пальто — черном пальто, оно было черным, а не красным, — схватила меня за плечо.

— Пойдем, малыш. Пора идти.

— Нет! — Я дернулся в сторону, но ее пальцы сжимали ткань моей курточки, словно когтистые пальцы ведьмы.

Мне почудилось, будто в этот момент я услышал мамин голос: «Беги, Мишка, беги!»

Мне удалось вырваться, и я лихорадочно закрутил головой. Я искал красное пальто. Вокруг было много людей в зеленых куртках, голубых куртках, серых куртках и много, очень много людей в черных пальто.

Мужчина схватил меня за руку.

— Пойдем, малой.

И тогда я наконец увидел то, что искал. Красное пальто. Я вырвался из его хватки, моя курточка осталась у него в руках. «Беги, Мишка, беги!»

И я побежал. Я бежал со всех ног. Я еще никогда не бегал так быстро. Я видел, как женщина в красном пальто спускается вниз по ступеням вокзала. Я метался в толпе спешащих людей, высматривая красное пальто. И вот я заметил его — женщина стояла перед поездом. Красный цвет направлял меня, точно маяк.

Сжимая пуговицу в кармане, я принялся проталкиваться сквозь толпу — коричневую толпу, черную толпу, серую толпу. Я отчаянно старался не выпустить маму из виду. Коричневая, черная, серая волна внесла меня в поезд.

Я заметил крохотную фигурку в красном пальто. Каштановые волосы выбились из-под синего платка. Она сидела в передней части вагона. Я проскользнул вперед, плутая в густом лесу ног, я коснулся красного рукава, протянул пуговицу и улыбнулся.

Поезд притормозил. Меня отбросило назад, в море коричневого, и черного, и серого.

— Осторожно! — сказал кто-то, поднимая меня на ноги.

Я заглянул в лицо женщины в синем платке. У нее были черные волосы. Черные, а не каштановые. Женщина не улыбалась. Ее пальто даже не было красным.

Это была не моя мама.

Глава 6

Шайка

Поезд затормозил.

— Ленинградский вокзал, — объявил голос из громкоговорителя.

Я выпрямился, протер глаза и встал с пола в вагоне. Коричневая, черная, серая волна вынесла меня из поезда, и я очутился в ярко освещенном зале. Был тогда день или уже настала ночь? Я не знал этого. В подземном мире туннелей не было никакой разницы.

Я двинулся за толпой вверх по лестнице, миновал турникеты, прошел по коридору и оказался на улице.

Холод ударил мне в лицо. В ночном небе сияли звезды. Я поднял руку, чтобы надвинуть шапку на уши. Но у меня не было шапки. И куртки тоже не было. Мужчина стянул ее с меня, когда я убегал.

Я сунул руки в карманы и оглянулся. Мне хотелось увидеть что-нибудь знакомое. Но я не видел пекарни, не видел мясной лавки, где мама покупала кости для бульона, не видел нашего дома на вершине пологого холма.

Я дрожал на ветру.

Потом я повернулся и спустился на станцию. Там всегда было светло. И не так холодно. Под длинной лавкой я заметил вентиляционное отверстие. Оттуда шел теплый воздух. Я забрался под лавку и свернулся клубочком у решетки, просунув туда пальцы. Я думал о том, как красное пальто оказалось не красным. В какой-то момент я заснул.

<subtitle>***</subtitle>

Проснулся я оттого, что кто-то схватил меня за ногу.

— Почти получилось!

Я дернулся, вырывая ногу, и ударился головой о лавку.

Узкое грязное лицо.

Глаза-бусинки.

Огромная крыса пыталась сожрать мою ногу!

Я отпрянул в ужасе и попытался сжаться в комочек.

Ко мне потянулась чумазая рука.

Это была не крыса! Это был мальчишка!

Рядом с первым показалось второе лицо. Огромный кровоподтек оттенял черные глаза.

— Смотри, он похож на медвежонка, устроившегося в своей берлоге! — Этот голос звучал сипло. Девчонка, произнесшая эти слова, протянула мне руку. — Вылезай оттуда, Медвежонок.

Я перевел взгляд с девочки на мальчишку, похожего на крысу. Она назвала меня Медвежонком. Мама называла меня так.

— Ты видела мою маму? — спросил я у девочки. — Она меня ищет.

— Ага, точно, — хохотнул мальчишка, похожий на крысу. — Все наши матери нас ищут.

Девочка пихнула его локтем под бок.

— Заткнись, Витя, — осадила его она. — Ты потерял маму в поезде? — Девочка заглянула ко мне под лавку.

— Я потерял ее раньше. — Я покачал головой.

Девочка кивнула.

— Ты давно ее видел?

— Мама ищет меня! — Я сморгнул слезинку.

Девочка вновь протянула мне руку.

— Мама не найдет тебя, если ты будешь прятаться под лавкой, — сказала она. — Вылезай, Медвежонок.

У лавки стояло четверо ребят. Я не мог понять, сколько им лет. Их мамы одевали их в обветшалую одежку, которая к тому же была им либо мала, либо велика. И все-таки где дети, там есть и взрослые. Взрослые скажут мне, как найти маму.

— Меня зовут Таня, — представилась девочка, назвавшая меня Медвежонком. — А это Витя. — Она указала на мальчика, похожего на крысу.

Девочка в бейсболке ткнула себя пальцем в грудь.

— Я Юля. Я зарабатываю денег больше, чем все остальные. — За ухо у нее была заложена сигарета. — А этот торчок — Паша. — Она указала на смуглого мальчика. Глаза у мальчика были странные, точно затуманенные.

— А меня зовут Миша, Михаил Андреев, или просто Мишка. Мне пять лет. — Я выпрямился, стараясь казаться повыше в своих кроссовках. — И мне нужно найти маму.

Похожий на крысу Витя рассмеялся, махнув рукой.

— Мы все потеряли матерей, глупый.

— Откуда ты знаешь? — возмутилась Таня. — Может, мать его действительно ищет. Если мы приведем его домой, она даст нам денег.

— Я не верю в матерей, — отрезал Витя. — Никакая мать его не ищет. И он слишком маленький, мы не можем взять его к себе.

Я спросил у него, как можно не верить в матерей. У всех есть мамы, даже у самых вредных и самых грязных детей. Я рассказал ему о красном пальто и о черной пуговице, о том, как мама читала мне сказки каждый вечер, как все изменилось, когда бабушка Инна отправилась на небеса, как мама начала забывать, как он появился в нашем доме…

А потом в тени что-то зашевелилось.

— Как всегда, Виктор, твой хилый жалкий мозг ограничивает твое воображение, — медленно процедил кто-то, стоявший в тени.

Мальчик, похожий на крысу, вспыхнул. Его глаза нервно забегали.

— Он полезен нам именно тем, что мал. — Этот кто-то вышел из тени, выдувая из ноздрей сигаретный дым.

Ребята замолчали, отпрянув от меня. Мой палец елозил по черной пуговице в кармане, вновь и вновь.

Затушив сигарету на полу, парень подошел поближе. Взяв за плечо, он рассмотрел меня со всех сторон.

— Сколько тебе лет? — рявкнул парень.

— Пять, — прошептал я.

Кивнув, он ущипнул меня за предплечье.

— Ты мелкий для своих лет. Так даже лучше. А эти твои карие глазищи растопят сердце любой дамочки.

На нем была милицейская шинель. Да, вся истрепанная. На ней отсутствовали пуговицы, зато виднелось много грязи. Его штаны и башмаки были не такими, как у милиционеров. Но мама всегда говорила мне, что милиционеры должны помогать людям.

— Я потерялся, — сказал я. — И я хочу есть.

— И что? — Он прищурился.

— Мне нужно найти маму. Она волнуется за меня.

Он плюнул на пол.

— Я что, на милиционера похож?

— Похож. — Я улыбнулся. — Мама всегда говорила мне, что, если я потеряюсь, нужно обратиться к милиционеру. Вот я к вам и обращаюсь. — Я улыбнулся еще шире.

Девочка, которая назвалась Юлей, расхохоталась:

— Рудик — мент, Рудик — мент!

Остальные подхватили ее смех:

— Рудик — мент, Рудик — мент!

Я повернулся к Тане.

— Пожалуйста, — попросил я. — Отведи меня к себе домой. Твоя мама все поймет.

Таня прижалась к Рудику, он приобнял ее за плечо, а второй рукой обвел все вокруг: высокие арки, грязные колонны, одетых в лохмотья детей, недавно сошедших с поезда пассажиров, нищих, спящих на твердом холодном полу, — руки вытянуты, ладони открыты, они просили подаяние даже во сне.

— Ты видишь тут матерей? — осведомился он. — Видишь?

Я отвел взгляд от злых серых глаз Рудика и посмотрел на Таню. Она прижалась щекой к его плечу, на ее лице я увидел сочувствие.

— У нас нет матерей, Мишка. И это наш дом.

Глава 7

Осень 1995 года

— Вот что мы сделаем, — сказала Таня, ведя меня вверх по ступеням в мир над подземельем вокзала. — Мы скажем, что ты мой младший братик. Мой младший братик болен. И нам нужны деньги, чтобы купить тебе лекарство.

— Но это неправда, — нахмурился я. — Я не твой младший братик. Мама говорила, что обманывать нехорошо.

— Ты никогда не играл в притворяшки, Мишка?

Я кивнул, хотя на самом деле никогда не слышал о такой игре и ни с кем в нее не играл.

— Итак, вот что мы сделаем. Мы будем играть в притворяшки. Мы притворимся, будто мы брат и сестра. И ты болен. Могу поспорить, ты отлично сможешь притвориться, будто ты болен.

Я сжал руками живот и застонал.

— Отлично, отлично! — Таня захлопала в ладоши. — А теперь покашляй.

Я зашелся в приступе кашля и сплюнул на землю.

— Вот так?

Таня обняла меня.

— Да, вот так.

— А если я буду здорово играть в притворяшки, хорошо-хорошо, ты поможешь мне найти маму?

— Конечно, Мишка. — Она потрепала меня по голове.

И вот, выйдя на холодные улицы Большого Города в этот хмурый осенний день, я начал притворяться. Я сжимал руками живот, я стонал, я кашлял, я плевал. Я плакал, а Таня хватала прохожих за полы пальто и ручки сумок:

— Пожалуйста, помогите нам, — умоляла она. — Мой младший братик болен, и нам нужно лекарство.

Многие из прохожих бросали монеты в ее вытянутую руку, но никто из них не остановился. Вскоре монеты зазвенели в кармане Таниной курточки.

Какой-то мужчина сунул Тане в руку не монетку, а купюру:

— Купи ему куртку, Бога ради…

Какая-то женщина подарила нам по желтому воздушному шарику на веревочке.

И никто не спросил, где наша мама.

К вечеру я так проголодался, что больше уже не мог играть в притворяшки.

— У нас уже много денег. Мы можем купить на ужин все, что захотим, — сказал я.

Таня побряцала монетами в кармане.

— Мы не тратим деньги на еду , глупыш, — улыбнулась она. — Мы тратим их на то, чтобы стать счастливее.

— Я стал бы очень счастливым, если бы поел, — возразил я.

— Мы воруем еду. Это легко.

Я раскрыл рот от изумления.

— Я не могу воровать. Воровать плохо.

— Это еще почему? — пожала плечами Таня.

— Потому что мама так говорит.

Глаза Тани остекленели. Она повернулась ко мне и влепила мне пощечину.

— Проснись, Мишка. Ты видишь тут свою маму? Видишь тут мою маму? Юлину, Витину, Пашину маму?

Вытирая слезы, я покачал головой.

Затем Таня смягчилась.

— Прости меня. — Она погладила меня по голове. — Но ты должен привыкать. У нас тут свои правила. И главное правило — делай все возможное, чтобы выжить. Если для этого нужно воровать, мы воруем. Если для этого нужно лгать, мы лжем. Понимаешь?

Таня уперла руки в бока, в точности так, как делала моя мама, когда отчитывала меня.

— Ну ладно, — сжалилась она. — Я раздобуду тебе еду.

Она обвела взглядом площадь перед вокзалом. Люди сидели на скамейках, подставив лица осеннему солнышку. У многих были при себе бумажные пакеты.

Таня указала на толстяка, сидящего возле фонтана.

— Видишь? Тому мужику явно нужно много еды, чтобы набить свое толстое брюхо.

Я кивнул. Конечно, если бы этот мужчина знал, что я потерялся и хочу есть, он поделился бы со мной обедом.

Таня опустила руку мне на плечо.

— Так, план такой: ты притворишься, будто играешь в фонтане, ладно? Ну, сыграем в притворяшки, да?

Я кивнул.

— Подберешься к этому мужику поближе и хорошенько окатишь его водой.

— Но тогда он разозлится, — возразил я. — И не поделится с нами своим обедом.

Таня закатила глаза.

— О господи, какой же ты глупыш! В том-то и дело, что нужно его разозлить. Настолько, чтобы он погнался за тобой. — Таня ухмыльнулась. — И в этот момент я стащу его обед.

Я посмотрел на Таню и на толстого дяденьку, сидевшего рядом с большим фонтаном. Коричневый пакет у его ног был таким же пухлым, как и его живот.

Толстый дяденька хорошо нас накормил. Мои кроссовки промокли. Мои штаны промокли. Я дрожал от холода, слизывая с пальцев остатки соуса. Теперь, набив пузо, я почувствовал, как в мое тело проникает вина. Будто сотня паучков, вина карабкалась по моим рукам и ногам, подбираясь все ближе к сердцу. Я сжал пуговицу в кармане. Мама отшлепала бы меня за то, что я натворил.

Встав, Таня потянулась и звякнула монетами в кармане.

— Пойдем.

Я поплелся за Таней, все еще высматривая красное пальто. Коричневое пальто, серое пальто, черное пальто. Где же красное?

Засмотревшись, я споткнулся обо что-то и чуть не упал, но Таня подхватила меня.

— Смотри, куда идешь.

Я оглянулся. Споткнулся я о мальчика. Мальчик лежал на тротуаре, и по его лицу ползала муха. Обуви у мальчика не было.

Кто-то остановится. Кто-то отгонит муху. Кто-то обнимет мальчика, поднимет его с тротуара.

Но никто так и не остановился. Люди шли мимо, обходя мальчика, а некоторые просто переступали через него, словно его и не было. Словно он был призраком.

— Пойдем. — Таня дернула меня за руку.

Порыв холодного ветра пронес обрывок газеты по улице и сдул муху с лица спящего мальчика.

Глава 8

Школа

— Пойдем завтра в школу?

Витя, рассмеявшись, передал Юле бутылку. Юля свинтила крышку и сделала большой глоток. Паша, прижимая к губам коричневый пакет, глубоко дышал.

Таня прислонилась к плечу Рудика.

— Город — наша школа, Мишка, — мечтательно протянула она, широко разводя руки. — Весь мир — наша школа.

Меня это удивило. Мне очень хотелось пойти в школу. Мне нравилось, как пахло в той части школы, где размещался мой детский садик. Там пахло мокрой шерстью, теплым какао и хлебом.

— Но я хочу пойти в школу, — возразил я. — В садике меня учат читать и писать.

— Это все потому, что ты дурень, — сказал Витя.

Рудик бросил мне под ноги сигаретный бычок.

— Нам в школе не обрадуются.

— Но все дети должны ходить в школу, — сказал я. — Есть такой закон.

К платформе подъехал поезд. Люди повалили из вагонов, они суетились, смотрели на часы, на вывески, куда угодно, но не на нас. А я искал красное пальто.

Витя вскочил. Полы его грязной рваной куртки развевались — он закружился в страшноватом танце.

— Мы закон! — во все горло завопил он. — Улица — вот закон!

— Водка — вот закон! — пропела Юля.

— Клей — вот закон, — пробормотал Паша, устраиваясь поудобнее на картонной коробке.

— Воровство для выживания — вот закон, — выпалила Таня.

— Деньги и только деньги, — с нажимом произнес Рудик. — Вот закон.

Все кивнули.

Сошедший с поезда пассажир бросил в урну недоеденный бутерброд. Юля и Витя рванулись к урне, оскальзываясь на мраморном полу. Витя схватил бутерброд, оттолкнув Юлю в сторону. Юля запрыгнула Вите на спину и завопила:

— Он мой! Отдай!

Витя отмахнулся от нее, словно от надоедливой мухи.

Таня и Паша зашлись от хохота.

— Наподдай жару! — крикнула Таня.

Рудик выдохнул облачко дыма.

— Грязные твари, — проворчал он. — Ничем не лучше собак, что грызутся на улице.

Днем я видел на улицах собак. Их было много. Иногда они рычали и скалились, но никогда не дрались друг с другом.

Встав, Рудик неспешно приблизился к Вите и Юле — те катались по полу, кусаясь и царапаясь. А люди шли мимо. Конечно, кто-нибудь сейчас скажет им, чтобы они прекратили драться на вокзале! Конечно, кто-нибудь сейчас позовет дядю-милиционера…

Рудик бросил бычок на пол, а затем пнул Витю острым носком черного ботинка.

— Вставай, — скомандовал он.

Юля запустила пальцы Вите в шевелюру и с силой дернула его за волосы. Рудик пнул и ее. Юля завопила от боли, переворачиваясь на бок. Витя схватил ее за ногу, но прежде чем он успел что-либо сделать, Рудик с силой пнул его по крестцу, и от удара Витя стукнулся лицом об пол. На сером мраморном полу медленно растекалась лужа крови.

Рудик подобрал недоеденный бутерброд, тщательно завернутый в бумагу, словно подарок. Теперь бумага была заляпана кровью.

Он с поклоном протянул бутерброд Тане.

— Тебе, моя прекрасная принцесса.

Рудик сел рядом со мной. Таня жадно ела бутерброд. В животе у меня урчало, меня тошнило и знобило. Красная кровь на полу. На полу в нашей квартире было красное пятно. И я прикасался к нему. А вдруг…

Рудик толкнул меня локтем в бок, тыча в сторону окровавленного Вити и плачущей Юли незажженной сигаретой.

— Вот и все образование, что тебе пригодится, Миша.

Я забрался под длинную лавку возле вентиляции. Я скорчился под лавкой, повернувшись спиной ко всем этим людям, спешащим на свои поезда. К людям, которые никогда не останавливались. К людям, которые смотрели сквозь нас, словно мы были призраками. К людям в серых куртках, черных куртках, коричневых куртках. К людям, которые не носили красное пальто.

Я повернулся спиной к этим лишенным матерей детям. А они и были детьми. Всем им, даже Рудику, было не больше четырнадцати.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как яркий свет играет на высоких мраморных арках, на сером полу, на холодных изваяниях всадников, на печальных детях, поселившихся на Ленинградском вокзале.

И меня баюкали не мамины сказки, а перестук колес и эхо шагов, отражавшееся от твердого мраморного пола вокзала. Мама не поцеловала меня на ночь, не обняла меня перед сном.

Глава 9

Щенок

Шли дни, тянулись долгие ночи. Днем мы с Таней ходили по улицам, играя в притворяшки. Так мы с Таней добывали деньги и еду. Таня знала много разных способов играть в притворяшки. Иногда после таких игр мне становилось стыдно.

Каждый вечер мы собирались на вокзале. Ребята ссорились, мирились, пускали по кругу бутылки со странной жидкостью, которая пахла в точности так, как тот злой дядька. Еще они пускали по кругу сигареты. И тюбики с клеем. Как правило, Рудик сидел с нами, но не всегда. Зато мы всегда, всегда отдавали ему деньги. Если ему казалось, что отдали не всю дневную выручку, он мог избить до крови.

Однажды Таня заболела и не смогла пойти со мной.

— Сегодня пойдешь с Пашей, — сказал мне Рудик, а потом влепил тому подзатыльник. — А ты высунь башку из пакета и принеси деньжат. И так отстаешь.

Я поковылял за Пашей по лестнице. Ступени все тянулись и тянулись, но в конце концов мы вышли на свет.

— Ты в какие притворяшки играешь? — спросил я. — А то мне не нравятся Танины игры.

— Не знаю я никаких притворяшек. — Паша сощурился на солнце. — Игры — это для малых. И для девчонок.

— Я не маленький, — возразил я. — Я уже большой и хожу в садик.

— Ага. — Паша внимательно осмотрелся. — А мне вот почти десять. И я знаю побольше всех этих пацанов, которые сидят в классе.

Он побрел по улице. Возле высоких железных ворот сидела какая-то девчушка. На коленях у нее возился щенок.

— Где щенка взяла? — спросил Паша.

— На сожженной танцплощадке, — ответила девочка.

Паша опустил руку мне на плечо.

— Пошли. Раздобудем себе по щенку.

Я чуть не подпрыгнул от радости. Щенок! Мне всегда хотелось завести щенка, и я долго упрашивал маму.

— Я буду очень-очень хорошо себя вести, — обещал я. — Только подари мне щеночка.

— Нам едва удается прокормить себя, Медвежонок, — отвечала мама. — Как нам прокормить щенка?

А теперь я бежал за Пашей, напевая:

— Щеночек, щеночек! У меня будет щеночек!

Паша остановился перед полуразрушенным зданием. Тут пахло дымом.

— Помолчи. — Он склонил голову к плечу. — И послушай.

Мы услышали какой-то шорох в углу.

— Сюда. — Паша мотнул головой.

Я полез за Пашей по завалам обуглившихся досок, столешниц, кирпичей и битого стекла. В углу мы нашли перевернутый ящик. И в нем сидели два щеночка.

— Ой! — Я опустился на колени, не думая о битом стекле.

Я поверить не мог своему счастью. Наконец-то у меня будет щенок.

Паша схватил пятнистого щенка за загривок. Щенок взвизгнул.

— Бери второго и пошли.

Я осторожно подобрал второго щенка. Он тоже был коричневым с белыми пятнышками, как и его брат. Щенок дрожал.

— Я тебя не обижу, малыш, — прошептал ему я. — Я буду хорошо о тебе заботиться. Всегда.

— Пойдем, Мишка, — позвал меня Паша.

Прижав к себе щенка, я пошел за Пашей к парку. «Парк — отличное место для меня и моего нового щенка», — подумалось мне.

Паша сел на залитый солнцем бордюр неподалеку от ларька, в котором торговали жареной картошкой.

— Сюда приходят обедать всякие дельцы, — сказал мне Паша. — Они всегда дают больше денег, если у тебя щенок или котенок.

Щенок лизнул мне руку.

— На эти деньги я куплю щенку самую лучшую еду, — похвастался я.

Паша вздохнул.

— А еще я куплю ему чудесный ошейник. И мягкую кроватку. И поводок, чтобы он от меня не убежал. — Я чмокнул щенка в затылок. — Как нам назвать этих малышей?

Какая-то женщина бросила мне под ноги две монеты. Другая бросила монетку под ноги Паше.

— Назвать? — фыркнул Паша. — Мы их никак не называем. Мы просто берем их с собой, чтобы нам больше платили, вот и все.

Я прижал щенка к груди.

— Но это же мой щеночек!

Как Паша и сказал, в парке становилось все больше народа. Какие-то люди проходили мимо, нам бросали монетки и даже купюры. Щенок ерзал у меня на коленях.

— Мне плевать на деньги. — Я сдвинул свои монеты в Пашину горку. — Но я оставлю себе этого щенка. Я принесу его на вокзал. Он всем понравится.

— Не надо. Рудик его убьет. И не думай, что не убьет.

Я вскочил, прижимая к себе щенка.

— И все равно я его оставлю! — крикнул я. — Значит, я не вернусь на вокзал.

Паша смерил меня долгим взглядом.

— Ты не сможешь выжить один, Мишка. Тут есть люди, которые творят страшные вещи с такими ребятами, как мы.

Щенок вывернулся из моих рук и спрыгнул на землю. Принюхавшись, он съел упавшую возле лотка картофелину.

— Рудик — плохой, — сказал я, не глядя на Пашу. — Он бьет своих друзей. Он забирает наши деньги.

— Но он нас защищает, Миш. Нам безопаснее с Рудиком. И мы все это знаем. Потому-то мы и миримся с его побоями. — Паша похлопал по бордюру. — Сядь, посиди. Смотри, какое солнышко, — мягко сказал он. — Порадуйся солнышку и щенкам.

Я отвернулся, давясь слезами.

Паша вздохнул, а потом протянул мне пару монет.

— Вот, купи себе и щенку по порции картошки, — сказал он.

Я смахнул слезы со щек, а потом протянул ему руку. Прохожий бросил мне на ладонь три блестящие монетки.

Глава 10

Зеркало

Таня и Юля заперлись в туалете вокзала. Я слышал, как они хихикают.

— Давай так попробуем, — говорила Юля. — Мальчишкам нравятся такие прически.

Вскоре они вышли из туалета. Они обе собрали волосы в хвостики на затылке. Было видно, что шевелюры у них грязные. А еще девчонки где-то нашли сношенные туфли на высоких каблуках. Я впервые увидел Юлю без бейсболки и сигареты за ухом.

— Чего вылупился?! — рявкнула она.

— Ты не похожа на Юлю, — сказал я.

— Я похожа на кинозвезду, верно? — улыбнувшись, Юля закружилась передо мной.

Я покачал головой.

— Ты похожа на пугало на ходулях.

Я и глазом моргнуть не успел, как она повалила меня на пол и пнула по ноге.

— А ты думаешь, ты у нас маменькин сынок, маменькин Мишутка? — Она стукнула меня еще раз. — Сам бы на себя в зеркало посмотрел, придурок!

— Но я не достаю до зеркала, — возразил я.

К тому же я всегда буду маминым белокурым милым мальчиком. Она так говорила.

Юля сбросила туфли, схватила меня за руку и потащила в туалет. Там она швырнула на пол перед умывальником деревянный ящик, схватила меня за плечи, перетащила на ящик и хорошенько встряхнула.

— Смотри, придурок.

Мальчик, смотревший на меня из зеркала… Это был не я. Мальчик в зеркале был грязным. Под глазами у него лежали темные круги. Волосы торчали во все стороны, сально поблескивая и топорщась. Кожа у мальчика стала серой от пыли, кое-где под слоем грязи синели кровоподтеки. Щеки запали. А глаза… Наверное, такие глаза могли быть только у призраков.

Мама ни за что не узнала бы этого мальчика, если бы встретила его на улице.

Той ночью, лежа под лавкой у вентиляции, я не рассказывал себе сказки из моей книжки. Я не представлял себе, как мама целует меня на ночь. Я гладил, гладил, гладил пальцем черную пуговицу в кармане и думал.

Если я приехал в Большой Город из поселка, то я наверняка могу вернуться. Почему я решил, что мама станет искать меня в Городе? Откуда мне знать, что она не ждет меня в нашей квартире, выглядывая из окна?

Я думал и думал всю ночь. Мимо проезжали поезда, ребята смеялись, плакали, ругались. Я думал о том, как вернусь домой. Думал о теплой кроватке. Думал о том, как мамины белоснежные руки мелькали в брызгах горячей воды. Думал о том, как на плите варились щи. Вспоминал мамину улыбку, мамин голос.

— Мишка, Медвежонок мой. Мой милый, чудесный малыш.

А потом я вспомнил мальчика в зеркале. Я понял, что нужно делать.

Глава 11

Поселок

Я сидел на лавке в поезде. Вагон подпрыгивал на рельсах, колеса стучали. Я смотрел на куртки и пальто разных цветов. Какие-то люди входили, какие-то выходили. Кто-то читал, кто-то спал. От сидевшей рядом женщины пахло луком. Было видно, что она очень устала. Другая женщина теребила длинную черную косу. Никто из них не обращал на меня внимания. А я сидел на лавке. Я ехал домой.

По пути из Большого Города нужно было миновать много остановок. В вагоне были и другие дети. И все они ехали со взрослыми. Эти дети смотрели на меня, удивленно распахнув глаза. Я старался быть тише воды, ниже травы.

А потом, на одной из остановок, дверь вагона открылась, и внутрь вошли две собаки. Я выпрямился.

Собаки, принюхиваясь, пошли по проходу, виляя хвостом. Я думал, что кто-нибудь накричит на этих псов, выгонит их. Но никто не обращал на них внимания. Пассажиры читали книги и газеты или просто похрапывали, прислонившись головами к стеклу. Никто не кричал. Никто не выгонял собак.

Наконец собаки устроились рядом с молодой мамочкой, державшей на коленях младенца. Покружив у ее лавки, псы вздохнули и улеглись на пол. Затаив дыхание, я смотрел, как они спали. Я не мог поверить в то, что собаки могут ездить на поезде.

На следующей остановке собака покрупнее, мохнатая, точно медведь, встала и принюхалась, а потом легла и опять задремала. То же самое повторилось и в следующий раз, когда поезд затормозил. Только теперь мохнатый пес дернул за ухо собаку поменьше, и они вместе вышли за дверь вагона. Вскоре собаки исчезли в толпе.

Я проснулся от голода. Выпрямившись, я выглянул из окна. Мы уже давно выехали за пределы Большого Города.

Я уже испугался, что проспал свою остановку, когда из громкоговорителя донеслось название моего поселка.

Я соскочил с лавки и вышел из вагона. На платформе мне пришлось пробираться сквозь лес ног, сумок и рюкзаков. Конечно, мама будет ждать меня на вокзале, она придет сюда в своем красном пальто, на котором теперь не хватает одной пуговицы. Конечно, мама ходила сюда каждый день, встречала каждый поезд, ждала своего Мишку.

Но никто не ждал меня, никто не улыбнулся. Не было тут ни красного пальто, ни каштановых волос.

Я прошел по деревне, мимо школы, мимо лавки мясника, мимо магазина тканей, мимо пекарни, где работала мама. Холодный ветер продувал мой свитер. В пекарне было темно.

Я поднялся по длинному пологому склону холма и дошел до высотки. В доме я не заметил никакого движения. Но мама, конечно же, ждет меня. Выглядывает меня.

Я взбежал на четвертый этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Мое сердце трепетало.

Дверь стояла нараспашку. Я уже хотел войти в квартиру, но тут меня осенило. А что, если он там? Что, если там тот злой дядька, с его огромными уродливыми ступнями, гнилыми зубами и бутылками водки? Вонь его пота, красное пятно на полу…

Дверь скрипнула. Я отпрянул.

— А ты еще кто такой? — В дверном проеме показалась грузная тетка с одутловатым лицом. На тетке была черная куртка и грязная шаль.

— Меня зовут Мишка, Михаил Андреев, — прошептал я, слыша, как стучит мое сердце. — Я тут живу. С мамой. Мою маму зовут Анна Андреева.

Хмыкнув, женщина принялась выносить на лестничную клетку бутылки.

— Ну и свинья же твоя мать, — сказала она.

Во мне вспыхнула злость.

— Моя мама не свинья! — возмутился я. — Это он свинья. — При мысли о нем мне стало дурно. — Он плохой, плохой дядька.

Женщина пожала плечами.

— Пусть так. Но сейчас их здесь нет. Тут вообще неделями никого не было. Квартплата уже месяцами не внесена. А мне, значит, прибирай за этими свиньями. Скоро новые жильцы въедут.

— Но ведь тут живем мы, — возразил я. — Мама просто уехала ненадолго.

Женщина, выпрямившись, устало смерила меня взглядом. Ее лицо немного смягчилось.

— Ее тут нет, малец. Ты знаешь, где она?

Я покачал головой.

Тетка начала запихивать мусор в пакет.

— Соседи говорят, они слышали крики. Ты и сам сказал, он был плохим человеком. Может, с твоей матерью стряслось что. — Ее лицо вновь окаменело. — Но что было, то было. Это не моя забота. Тебе придется найти себе новое жилье. У тебя родня-то есть?

Я покачал головой.

— Это мой дом.

Тетка — чем-то она была похожа на свинью — вздохнула.

— Ох, что ж с нами стало-то за эту пару лет. — Она всплеснула руками. — Живем что псы, детей наших бросаем.

— Мама никогда бы меня не бросила. Она…

Но тетка меня не слушала. Она разговаривала с мусорным пакетом.

— Как по мне — меня-то что, меня никто не спрашивал, но как по мне, так раньше было лучше. Раньше все шло как по маслу. — Она завязала пакет с мусором и ткнула в мою сторону пальцем. — Можешь думать о коммунизме и Горбачеве, что хочешь, но как Союз развалился, так все и полетело к чертям. — Тетка забросила два пакета себе на плечо. — Когда я вернусь, чтоб и духу твоего тут не было.

Я слышал, как она ворчит, спускаясь вниз по лестнице.

Я медленно прошел из одной комнаты в другую. На маминой кухне — тут всегда было так опрятно! — громоздились горы мусора. Тут сильно воняло. Дверца холодильника была открыта. Внутри валялся кусок заплесневелого сыра и надкусанная прогорклая сосиска. Я жадно запихнул остатки пищи в рот и пошел в спальню. Все исчезло. Мамина одежда, деревянная иконка, висевшая над кроватью, запах табака и лаванды… Ничего не осталось.

Я вернулся на кухню и подошел к шкафу, в котором спал после того, как в нашей квартире поселился тот злой дядька. Отсюда тоже все пропало. И моя одежда, и одеяло, и мой черный радиоприемник с блестящей антенной и множеством кнопок.

А потом я увидел книгу со сказками. Она лежала в углу.

Я провел кончиками пальцев по грязной обложке. Жар-птица летела над Ледяным царством, над блестящими сосульками, навеки покрывшими золотые купола-луковки.

Прижав книгу к груди, я в последний раз обвел взглядом мамину кухню. В раковине лежала разбитая тарелка. Когда я в последний раз ел из тарелки, пил из чашки?

Затем я направился в угол спальни. Встав на колени, я коснулся пальцем красного пятна, которое даже эта похожая на свинью тетка не сумела оттереть. Пятно было намного, намного больше, чем мне показалось в первый раз.

Меня прошиб холодный пот. А потом меня вырвало.

С теткой, похожей на свинью, мы разминулись на лестнице. Она пробормотала что-то, но я не сумел разобрать ее слов.

Я остановился на вершине холма. Капля упала мне на лицо, затем вторая. Заморосил мелкий дождик. Сунув книгу под свитер, я пошел на вокзал. Я решил вернуться в Большой Город, на Ленинградский вокзал.

Глава 12

Дождь

Дождь не прекращался много дней. Иногда с неба срывалась холодная морось, иногда начинался настоящий ливень, и капли барабанили по крыше вокзала. Из-за дождя нам приходилось оставаться под землей. Мы не могли просить милостыню, не могли воровать еду и выпивку.

В первый день мы спали, свернувшись в нашем логове из газет и картонных коробок. Даже Рудик, и тот спал. Я высматривал красное пальто, каштановые волосы и собак.

На второй день Таня отказалась красть кошелек у женщины, и Рудик ее избил. Юля ушла с каким-то дядькой в сером красивом костюме. Вернулась она с чистыми волосами, сумкой, полной еды и пива, и с синяками на шее.

На третью ночь я читал ребятам сказки из моей книжки. Правда, я не мог прочитать все слова, но я помнил, как эти сказки читала мне мама.

Когда я читал «Девочку со спичками», вокруг воцарилась тишина, слышался только перестук колес, да Паша время от времени заходился в кашле. Рудик чистил ногти острием выкидного ножа.

— Она была точно как мы, — вздохнула Таня, утирая слезу. — Всем было на нее наплевать. Даже потом.

— Не всем, — возразил Паша. — Тот свет поднял ее и унес прочь.

— Это был Господь, — кивнула Юля. — Господь унес ее прочь.

— Или ангелы, — предположила Таня. — Ее могли унести ангелы.

— А где были эти ангелы, где был этот ваш Господь, когда она подыхала с голоду?! — фыркнул Витя. — Где они были, когда ее вышвырнули на улицу?

Все молчали, глядя в пол.

— А я вам скажу, где ангелы. — Витя вырвал книжку у меня из рук. — Они тут, в сказках. Ангелы бывают только в сказках!

— Отдай книжку! — вскочив, я попытался отобрать у него мои сказки.

Витя поднял руку повыше.

— Прыгай, мышонок, — усмехнулся он.

Я прыгал, прыгал, подошвы моих кроссовок пружинили, но у меня ничего не получалось.

— Глядите, дрессированный мышонок, — расхохотался Витя. — Глупый дрессированный мышонок!

Таня тоже подхватилась.

— Отдай Мишке книгу, Витя, иначе, Богом клянусь…

— Да клянись ты сколько влезет, Таня! — Лицо у Вити сморщилось. Я еще никогда не видел его таким. — Какая разница? — На лоб ему упал луч света. К станции приближался поезд. — Бога нет. Бог — это просто дурацкая сказка!

И тогда Витя швырнул мою книгу вверх. Она пролетела над нашими головами, над нашими руками, страницы трепетали, точно белые крылья… Эта книга была ангелом. Жар-птицей. На мгновение она зависла в ослепительно-белом свете. А затем упала под колеса поезда.

Таня набросилась на Витю.

— Смотри, что ты наделал!

А так как Юля всегда делала то же, что и Таня, она сняла туфлю и стукнула Витю по голове. Паша сосредоточился на своем пакете с клеем.

Когда поезд проехал мимо, я подполз к краю платформы. Там, между шпалами, лежало то, что осталось от моей книжки. Я попытался спуститься вниз, но кто-то схватил меня за ворот свитера и затащил обратно.

— Ты что, дурак? Вон еще поезд, — сказал мне Рудик.

Так оно и было.

Рудик спрыгнул вниз, в грязь. Из-под его ботинок взметнулось облачко пыли. Поезд приближался.

Неторопливо, будто у него было все время мира, Рудик подобрал остатки книги и внимательно осмотрел страницы, словно выбирая овощи на рынке. Вокруг него вился сигаретный дымок, а Рудик все листал и листал остатки книжки.

Свет поезда стал ярче. Раздался гудок.

— Рудя! Выбирайся оттуда! — завопила Таня.

У Вити округлились глаза. Мое сердце колотилось в груди.

Рудик сунул страницы в карман шинели. Поезд уже почти подъехал к платформе. Послышался еще один гудок. Завизжали тормоза.

Рудик бросил окурок в пыль. Гордо и изящно, словно кот, он выпрыгнул на платформу и отряхнул колени. Не говоря ни слова, он вытащил страницы с моими чудесными сказками и отдал их мне.

— Да пошел он, этот дождь, — заявил он.

Рудик взял Таню за руку, и они скрылись в толпе.

Глава 13

Везунчик

Дождь прекратился. Холодало. У меня не было ни шапки, ни варежек, только свитер. Люди на улицах торопились вернуться в тепло, они не останавливались, чтобы подать нам милостыню.

Холод и наши пустые руки повергали Рудика в бешенство.

— Трачу время на вас, раздолбаев. Вы бесполезны! Бесполезны! — Он плюнул мне под ноги. — Особенно ты. Думаешь, раз ты мелкий, тебе не нужно приносить деньги? Думаешь, ты слишком хорош для того, чтобы воровать?!

— Ладно тебе, Рудя. — Таня опустила руку ему на плечо. — Мишка мало ест.

Рудик стряхнул ее ладонь.

— А ты?! — рявкнул он. — Думаешь, ты слишком хороша для того, чтоб ходить по мужикам? — Он схватил Таню за плечи и тряхнул ее. — Настало время и тебе заняться этим. Вот увидишь, время настало.

Паша зашелся от кашля.

— Прекрати! — крикнул на него Рудик. — Перестань кашлять!

Паша отер нос тыльной стороной ладони. На руке у него осталась кровь.

Когда было потеплее, мы с Пашей просили милостыню в парках и на площадях, надеясь, что солнце выманит на улицу деловых людей. Но теперь их стало меньше, а если кто и появлялся, они не желали расставаться со своими деньгами.

— Скоро придется уходить с вокзала, — сказал Паша.

Я наблюдал за тем, как черный пес с коричневыми подпалинами подбирается к женщине и маленькой девочке, сидевшим на лавке.

— Зачем нам уходить? — спросил я.

— Зимой милиция выгоняет нас с вокзала.

Пес, махая хвостом, разинул пасть.

— Милиция говорит, зимой на вокзалах слишком много бомжей и нищих.

Девчушка засмеялась, хлопая в ладоши. Мать не обращала внимания на пса.

— Но мы не бездельники какие-нибудь, — возразил я. — Мы же дети.

— Бомжи, нищие, беспризорники — милиции все равно. Мы для ментов что тараканы. Вышвырнуть нас — и всего делов.

Пес опустил морду женщине на колени и жалобно заглянул ей в глаза, изо всех сил размахивая хвостом. Я затаил дыхание.

— У нас есть куда пойти зимой, чтобы согреться, — успокоил меня Паша.

Женщина улыбнулась, потрепав пса по загривку. Я засмеялся, хлопая в ладоши.

— Куда? — переспросил я, представляя себе, как милиционеры отводят нас туда, где есть одеяла и горячий суп. Где для меня найдется курточка.

— В метро, — сказал Паша. — Рядом с трубами тепло.

Женщина отломила кусочек бутерброда и передала его девочке. Девочка протянула ладонь псу.

Осторожно взяв с ее ручки колбасу, а затем хлеб, пес облизнул малышке пальцы.

Я потеребил пуговицу в кармане.

Паша по-дружески пихнул меня локтем под бок.

— Все не так уж плохо, Миш. Там тепло и сухо. Нас жалеют, подкармливают. Иногда на площадь приходят церковники, дают нам супа с хлебом.

— Там темно?

Паша пожал плечами.

— Да, но у нас полно свеч, и все такое. И там весело. Намного веселее, чем у меня дома в деревне. Там есть вообще было нечего, только корм для коров и коз. Тут лучше.

— А как же твоя мама? — спросил я. — Она ведь ищет тебя, наверное?

— Мать у меня спилась. — Паша щелкнул пальцем по шее. — И отец спился. Пока у них была водка, они только и делали, что орали друг на друга. Ни до меня, ни до моих братьев и сестер им дела не было. Когда отец меня избил в последний раз, я всадил ему в живот нож и убежал.

— Ты ударил его ножом? — ужаснулся я.

Паша кивнул.

Как бы я ни ненавидел того злого дядьку, я никогда бы не ударил его в живот ножом.

Мужчина в коричневых башмаках с блестящими пряжками бросил к нашим ногам две монетки.

— Спасибо, — крикнул я ему вдогонку.

Паша подбросил монетку и поймал ее зубами.

Рассмеявшись, я захлопал в ладоши.

— Еще, — потребовал я.

И Пашка показал этот фокус снова. И снова.

Черный пес с коричневыми подпалинами встал, отряхнулся и потрусил по парку, словно опаздывая на важную встречу.

Дни становились все холоднее. Все больше людей выходили на улицы в пальто, но я уже не высматривал мамино, красное. Я наблюдал за собаками. Они были повсюду — спали в подворотнях и на канализационных люках, катались на поездах, сновали по улицам. Псы выпрашивали еду и воровали. Иногда им удавалось найти доброго человека, который их подкармливал. Иногда псов гнали прочь. Псы были такими же, как и мы. Но не совсем. Я видел, как собаки воруют сосиски и таскают еду из пакетов. Я видел, как они просят подачки у женщин, детей и стариков. Я видел, как они роются в мусорных баках за магазинами. И псы всегда, всегда делили еду. Ели малыши, больные, старые. Вот как было у собак.

Однажды я сидел на тротуаре рядом с вентиляционной решеткой. Стоял холодный мрачный день. От ветра у меня слезились глаза. Я говорил себе, что плачу не по своей матери. Не из-за всех тех недель, что прошли с тех пор, как я в последний раз спал в кровати и мылся. Не знаю, действительно ли прошли недели. Может быть, прошло уже несколько месяцев. Или дней. Мне уже было все равно. Я плакал только от ветра и холода, уткнувшись лбом в колени.

И тут ко мне прижалось что-то теплое. Горячее дыхание скользнуло по моей щеке. Я поднял голову. Рядом со мной стоял большой коричневато-черный пес.

Пес принюхался к моим волосам, а затем лизнул меня в ухо. Я затаил дыхание. Может, он хочет съесть меня?

Удовлетворив свое любопытство, пес улегся рядом со мной, поближе к вентиляции. Вздохнув, он закрыл глаза.

Так мы и сидели, я и пес. Мимо нас проходили какие-то люди, некоторые даже переступали через меня. Женщина в синей курточке остановилась и дала мне две монетки. Мужчина в черном пальто и белом шарфе дал мне сосиску в тесте и засеменил прочь.

Пес с надеждой вильнул хвостом. Я разломил сосиску пополам и поделился с ним.

Монеты сыпались мне под ноги — иногда даже по две монетки. Мы с псом пересекли улицу и подошли к лотку, с которого торговали печеной картошкой. Монетки позвякивали у меня в кармане.

— Можно мне две картофелины, пожалуйста? — попросил я, протягивая деньги.

Продавец снял с противня две крупных горячих картофелины, завернул их в газету и передал мне. Я отдал ему монеты. Лоточник смерил меня взглядом, при этом один глаз смотрел на меня, а второй — куда-то в сторону. Наверное, там было что-то поинтереснее.

Вздохнув, он достал еще одну картофелину.

— Для твоего пса.

Я рассмеялся. Подумать только! Три картофелины! И тут я вспомнил мамины слова: «Нужно быть вежливым мальчиком, Мишка».

— Спасибо, — пробормотал я. — Спасибо вам огромное.

Две горячие картофелины грели мне руки. Еще одна в кармане. Две картофелины, которыми можно полакомиться.

Мы с псом вернулись к вентиляции. Вытащив картошку, я принялся за еду. Пес тихонько гавкнул, виляя хвостом.

— Извини, пожалуйста.

Я разломил картофелину пополам. Осторожно взяв свою половинку с моей ладони, пес проглотил ее, не жуя.

И у меня остались еще две теплых картофелины. Я улыбнулся.

— Сегодня ты принес мне удачу, — сказал я.

Пес облизнул мне пальцы.

— Я назову тебя Везунчик.

Потянувшись, Везунчик принюхался, посмотрел на меня и потрусил прочь.

— Погоди! — воскликнул я.

Я побежал за ним. Картофелины подпрыгивали у меня в карманах.

Оглянувшись, Везунчик замедлил бег. Я догнал его и побежал рядом. Дыхание паром слетало с моих губ. Я уже давно не бегал. Обычно мы сидели или лежали, раскинув руки. Мы не бегали.

— Куда мы идем, Везунчик? — Я опустил ладонь ему на загривок.

Мы дошли до перекрестка. Сев, пес завертел головой. Девочка, одетая в лохмотья, перебежала дорогу. Завизжали шины, взревели гудки. Я видел когда-то, как Паша и Юля играли на проезжей части, дразня водителей.

— Это глупая девчонка, — сказал я Везунчику. — Мама всегда говорила мне, что переходить дорогу можно только на зеленый свет.

Посмотрев на меня, Везунчик завилял хвостом. Он был со мной согласен.

Дождавшись, пока на светофоре загорится зеленый свет, мы перешли улицу. Мы шли мимо пустых домов с выбитыми стеклами и заколоченными дверями. Мы шли мимо огромных сияющих зданий. В витринах стояли закутанные в меха манекены.

Мы шли мимо других собак, спящих на солнце. Некоторые из этих собак открывали глаза и лаяли, приветствуя нас. Другие продолжали спать.

Мы шли мимо детей — они просили милостыню, спали на картонках или сидели в подворотнях, прихлебывая что-то из бутылок. Везунчик обошел двух мальчишек постарше — те дрались на тротуаре. Один из мальчишек попытался схватить меня за руку.

— Эй, ты! — рявкнул он.

Обернувшись, Везунчик зарычал на него, обнажив длинные белые зубы. Мальчишка отпрянул.

Наконец мы остановились у заброшенного магазинчика в конце длинного переулка. Наверное, когда-то тут была булочная. Или продуктовый магазин. Теперь здесь не осталось ничего, кроме кирпичей и досок. Все вокруг заросло травой.

Но, похоже, Везунчик направлялся именно сюда.

Он оглянулся на меня, а потом подошел к боковой стене. Пес тихонько гавкнул и прошел сквозь стену.

Я охнул. Как же так вышло? Может, он призрак?

А потом я услышал лай. «Гав!» И еще: «Гав!» Я подошел поближе к тому месту, где Везунчик пропал, и услышал, как кто-то тихонько скулит. Раздвинув высокую траву, я рассмеялся.

Везунчик не был псом-призраком. Он не прошел сквозь кирпичную стену. В стене было небольшое отверстие — раньше я его не замечал, потому что его скрывала груда щебня и трава. В такое отверстие как раз мог протиснуться пес. Или маленький мальчик.

— Везунчик, — позвал я, наклонившись к проему.

— Гав! — ответил он.

В проеме показались сияющие карие глаза и черный нос.

— Гав! — повторил Везунчик и скрылся из виду.

Я посмотрел на улицу. Невдалеке от меня прошли два мальчика — те самые, которые раньше дрались. Они все еще переругивались. С неба, кружась, падали крупные снежинки. Я заглянул в темный проем.

Я мог бы двинуться по переулку, выйти на широкую улицу, добраться до перекрестка, оставить позади грязных, спящих, дерущихся попрошаек, вернуться на вокзал, к Паше, живущему в мире своих грез, подаренных клеем; вернуться к Вите с его крысиной физиономией; вернуться к Тане с ее грустными глазами; вернуться к Юле с ее сигаретами и мужчинами в темных костюмах.

Я опустился на корточки и пролез в проем. Спрыгнув на пол, я очутился во тьме.

Глава 14

Стая

Постепенно мои глаза приспособились к мраку. Трава, закрывавшая проем, пропускала скудные солнечные лучи.

И эти лучи выхватывали то ухо, то глаз. Там. И там. И сям.

Я замер на месте.

Везунчик ткнулся мне в руку холодным мокрым носом.

— Гав.

Я услышал, как в углу заскулили и запищали. Везунчик потянул меня за рукав.

Я последовал за ним. В углу, среди тряпок, газет и каких-то одеял, лежала собака. Рядом с ней копошились щенки.

— Ой! — воскликнул я. — Гляди, щенки!

Я протянул к ним руку. Их мама зарычала. Везунчик лизнул ее в ухо и пихнул щенков носом.

— Так вот зачем ты привел меня сюда, — догадался я. — Чтобы я посмотрел на щенков?

Везунчик, сев, дотронулся лапой до моего кармана. Кармана, в котором лежала картофелина.

Вытащив картофелину, я отломил от нее кусочек и передал его Везунчику. Тот бросил этот кусочек маме щенков, и она мгновенно все съела.

Везунчик посмотрел на меня, словно говоря: «Ну же, дай ей еще».

Отломив еще кусочек, я протянул его собаке. Она слизнула остатки у меня с пальцев, а затем улеглась на бок. Щенки тут же принялись сосать.

Присев на корточки, я улыбнулся.

— Ты отличная мамочка, — сказал я. — А ты, Везунчик, хороший папа.

Я повернулся к Везунчику, чтобы рассказать ему, какой он хороший отец, раз так заботится о своих малышах.

Повернулся — и замер.

Меня окружали собаки. Коричневые, черные, белые. Среди них был маленький всклокоченный пес с порванным ухом. В углу сидела коричневая собака с серебристой мордой и добрыми глазами. Везунчик прижался ко мне и замахал хвостом.

— Привет, — сказал я собакам. — Вы тоже хотите есть?

Песик с порванным ухом радостно взвизгнул и встал на задние лапы.

Рассмеявшись, я отломил от картофелины кусочек и бросил ему. А затем я покормил остальных. Когда картошка закончилась, псы прижались ко мне, нюхая мои волосы, уши, одежду. Мама щенков поднялась и принялась облизывать мне лицо. Расхохотавшись, я попытался вывернуться.

— Нет, не надо! Щекотно! Ты меня всего обслюнявила!

Но она продолжала меня вылизывать.

Черная собака с белыми пятнами на лапах и спине прогнулась, склонив голову и махая хвостом.

Я опустился на четвереньки, опустил плечи к земле и оттопырил попу.

— Гав! — сказал я.

Черная собака с белыми пятнами выставила вперед правую лапу. Я шлепнул ладонью по земле, заливаясь от хохота. Старая собака наблюдала за нами, точно бабушка за внучатами.

У входа зашуршала трава. В сумраке я увидел, как что-то пробирается в проем. Все собаки насторожились. Выпрямившись, я прижался к Везунчику.

Что-то спрыгнуло на грязный пол. Щурясь, я присмотрелся. Это был пес.

Все собаки прижали уши и заскулили, приветствуя новоприбывшего. Мама щенков — Мамуся — и пес с порванным ухом подошли к новенькому и лизнули его в нос.

И тут я заметил: пес что-то держал во рту. Длинную толстую сосиску.

Пес бросил сосиску в грязь. Не обращая внимания на то, как другие собаки лакомятся его угощением, он смотрел на меня.

Я прижался к Везунчику, чувствуя себя мышонком в волчьей пещере.

Пес подошел ко мне поближе. Везунчик отпрянул.

— Нет, — прошептал я.

Я не успел спрятаться за Везунчика, и этот новый пес, вожак стаи, обошел меня сзади. Он понюхал мои ноги, мои грязные штаны, карманы, где раньше лежали теплые картофелины. Он сунул нос мне в ладонь, будто умел читать по руке, как цыгане. Затем пес уселся передо мной и уставился на меня.

— Я Мишка, Миша Андреев, — прошептал я. — Мне пять лет, и я тебя не обижу.

Встав, пес подошел к щенкам, тщательно обнюхал их и, убедившись в том, что я им не навредил, потрусил к выходу. Не оглядываясь, он выбрался наружу.

Собака с белыми пятнами, которую я решил называть Кляксой, последовала за вожаком. Мышиного цвета пес с порванным ухом засеменил к выходу, часто перебирая короткими лапками.

Везунчик бросил последний кусок сосиски Мамусе под нос и вылез наружу.

— Эй, — позвал его я. — Не оставляй меня здесь!

Везунчик сунул голову в проем.

— Гав?

Опустившись на корточки, я погладил трех щенков.

— Пока, Мамуся, — сказал я. — Завтра я принесу еще еды, обещаю.

Я протиснулся в проем. Было уже темно. Переулок запорошило снегом. А на углу стояла стая. И ждала меня.

Я побежал с псами по улицам, мимо детских шаек — беспризорники пили, смеялись, дрались, но мне было ничуть не страшно. Я бежал со стаей. Мы бежали вместе.

Наконец мы добрались до вентиляционной решетки, у которой я повстречал Везунчика. Собаки окружили меня, весело скалясь.

Я потрепал каждого пса по голове.

— Спасибо за то, что проводили меня, — сказал я. — Завтра мы с вами раздобудем много еды, вот увидите.

Я побежал вниз по ступеням. Ух, сейчас все расскажу Паше и Тане. Про псов, про щенков! Если они меня хорошенько попросят, я отведу их к щенкам. Мы все могли бы поселиться в этом магазинчике, а не греться возле труб. Мы могли бы подкармливать щенков. Могли бы стать одной семьей с собаками.

Перед статуей всадника я остановился, поднялся на цыпочки и коснулся ноздрей коня.

— Добрый вечер. — Я поклонился всаднику.

— Так-так-так…

Я охнул. Неужели бронзовый всадник заговорил со мной?

Из-за статуи вышел Рудик. В одной руке у него была бутылка. Другую он протянул мне.

— Наш мышонок вернулся.

— У меня был такой хороший день. — Я улыбнулся. — Я встретил пса и…

Рудик щелкнул пальцами.

— Деньги давай.

Я похолодел от страха. Деньги.

Я сунул руку в карман штанов и нащупал две монетки.

— Это все? — прищурился Рудик.

Я кивнул.

— Тебя не было целый день и полвечера, и это все, что ты принес?

Сердце колотилось у меня в груди. Я опять кивнул.

— Да, Рудик. На остальные деньги я купил еды.

Рудик влепил мне пощечину.

— Сколько раз тебе говорить?! Мы не тратим деньги на то, чтобы покупать еду! Мы воруем еду!

— Но мама говорила…

Рудик ударил меня еще раз, повалив на пол.

— А мне плевать, что там твоя мамаша говорила. — Он рывком поставил меня на ноги и встряхнул. — Твоей матери здесь нет, Мишка. Ты должен слушаться меня . И делать то, что я говорю, ясно?

Рудик тряс меня так сильно, что мне казалось, будто у меня вот-вот вывалятся зубы.

— Потому что если ты не будешь меня слушаться…

Какая-то полная женщина в куртке и коричневой шали бросилась к нам и замолотила Рудика по плечам и голове сумкой.

— Оставь ребенка в покое! — вопила она, лупя Рудика. — Хулиган какой выискался!

Рудик схватился за голову.

— Отвали от меня, старая дура! — орал он.

Я бросился бежать, юркнув в толпу и маневрируя среди всех этих ног, рук, курток. Добравшись до своей лавки, я прижался к вентиляционной решетке.

Глава 15

Облава

Теперь я вставал раньше, чем все остальные. Время я определял по первому свистку поезда. Я выбирался из-под лавки, когда на вокзал прибывал первый поезд. Все еще спали, свернувшись на газетах. Газеты были у них вместо простыней, картонки — вместо матрасов, а ноги и животы товарищей — вместо подушек.

Каждое утро Везунчик дожидался меня в том самом месте, где мы познакомились. Иногда он приходил один, иногда с Кляксой или Ушастиком — псом с порванным ухом. Мамуся не приходила ко мне, как и вожак стаи, пес дымчатого цвета, хотя я и видел его. Вожака я назвал Дымком. Дымок наблюдал за нами, смотрел, как мы греемся на солнце или у люков, смотрел, как я спрашиваю у прохожих, которые так торопились войти в высокие здания из стекла и металла: «Простите, у вас не найдется монетки?»

Дымок наблюдал за нами, его шерсть отливала то черным, то серебристым. Он смотрел, как я покупаю сосиски и хлеб или кости в мясной лавке. Часть монет я оставлял для Рудика. А потом, вечером, мы бежали в переулок, забирались в проем в стене, спускались в темный теплый подвал и пировали. Мы валялись на полу, играли в пятнашки, спали.

Иногда, когда я просыпался, дымчатый пес был рядом. Он наблюдал за мной. Я прощался с Мамусей, со щенками, с Бабулей, старой собакой, приглядывавшей за малышами.

— Завтра я принесу вам еще еды, — обещал я.

И каждый день Везунчик и остальные неслись со мной по улицам, через площадь, прямо к Ленинградскому вокзалу. И вдалеке от нас бежал Дымок.

Каждый вечер я отдавал Рудику монеты. Каждый вечер он говорил, что этого мало. Неважно, сколько мне удавалось скопить, ему этого было мало.

— Копейки! — ворчал он. — Все, что ты приносишь мне, это жалкие копейки! — Рудик швырял мелочь на пол.

— Того, что я даю собакам, всегда хватает, — однажды пожаловался я Паше. — Они никогда не кричат на меня, не бьют меня, не обзывают. — Я потер ухо. Щека все еще горела после пощечины, которую влепил мне Рудик.

Паша пожал плечами.

— Так уж сложилось, Миш. Такая у нас жизнь.

Да, так все и было. До облавы.

« Уиии! Уиии! »

Проснувшись, я вскинулся и ударился головой о низ лавки.

Свист. Голоса. Суета. Какое-то мельтешение вокруг.

У меня сердце ушло в пятки. Я проспал первый поезд.

Я уже почти вылез из-под лавки, когда услышал крик. А потом кто-то произнес:

— Так, бомжи, крысы вокзальные, подъем!

Крики, грохот. Танин вопль: «Рудя, Рудя!»

Я забился под лавку, стараясь не высовываться.

Рядом с моей лавкой остановились высокие черные сапоги, начищенные до такого блеска, что я видел в них свое отражение.

Стук каблуков по мраморному полу — будто выстрелы.

— Хватай того малого!

Я зажмурился изо всех сил. Я гладил пуговицу.

« Уиии! Уиии! »

— Выметайте сор, — командовал владелец начищенных черных сапог. Он стоял всего в десяти сантиметрах от меня.

Кто-то, то ли Витя, то ли Паша, заорал:

— Оставьте нас в покое! Мы никому не мешаем!

Хрясь!

Чья-то голова ударилась о пол.

Я увидел, как Витина шапка пролетела по платформе и свалилась на шпалы.

Я гладил пуговицу.

И тут она выскользнула у меня из пальцев и провалилась в вентиляцию.

— Нет! — вскрикнул я, сунув пальцы за решетку.

— А тут у нас кто?

Кто-то схватил меня за ногу и потянул.

— Не-ет! — завопил я, цепляясь за решетку вентиляции и отбиваясь изо всех сил.

Охнув, владелец черных сапог ругнулся. Меня потянули сильнее. Один кроссовок слетел с моей ноги.

Меня перехватили за лодыжку и дернули. Я взвизгнул от боли — решетка врезалась мне в пальцы.

— Мама! Мама! — кричал я.

Жестокий смех.

Так смеялся он , когда сказал: «Мелкий какой, точно таракан».

— А мне тут живчик попался!

Как оказалось, высокие сапоги принадлежали мужчине в форме милиционера. Но он не мог быть милиционером. Мама всегда говорила, что милиция поможет мне, если я потеряюсь. А я разве не потерялся?

Я уже открыл рот, собираясь сказать об этом милиционеру, когда он плюнул мне в лицо.

— Ну и мерзкий же гаденыш!

Он забросил меня на плечо, точно мешок с картошкой.

— Приют по тебе плачет.

— Нет! — завопил я. — Опустите меня! Опустите!

Я заколотил по его спине кулаками, но он только рассмеялся.

Витя сидел на полу, зажимая кровавую рану на голове. Юля отбивалась от милиционера. Я увидел, как его дубинка с силой ударила Юлю по плечу.

Милиционер в начищенных сапогах повернулся, и мир вокруг меня закружился.

Он пошел вверх по лестнице. И тут что-то налетело на него. Вопящий, царапающийся, кусающийся дьяволенок.

Милиционер сбросил меня с плеча, и я ударился головой о ступеньку. Все вокруг стало серым, потом черным, потом опять серым. Я почувствовал, что падаю, падаю, падаю куда-то!

— Беги, Мишка, беги! — донеслось до меня.

Паша! Это Паша дрался на лестнице с милиционером! Милиционер уже повалил его на ступени и бил ногами, ногами в черных блестящих сапогах.

— Беги, Мишка, беги!

Я вскочил и побежал. Я оскальзывался, падал и поднимался вновь, но я бежал по лестнице, бежал наверх, бежал в мир за стенами вокзала, в мир, где только-только взошло солнце. Я бежал со всех ног, бежал в одном кроссовке. Я бежал до тех пор, пока свист, крики и вопли не утихли.

Я бежал и бежал по улицам, через перекресток, через площадь. Я был маленьким мальчиком, мальчиком пяти лет от роду, мальчиком в одном кроссовке, мальчиком с разбитым лицом и окровавленными пальцами. Я бежал сквозь толпу, мчался среди всех этих людей. Я плакал. И никто — ни один из всех этих прохожих — не посмотрел на меня.

Наконец я добрался до знакомого мне переулка. Они сейчас только просыпаются. Псы. Малыши сосут молоко. Клякса и Везунчик потягиваются, виляют хвостами. Ушастик напоследок еще раз прижмется к Бабуле, а затем встанет и отряхнется. Может, там будет и Дымок.

Я обошел здание и раздвинул траву. Они будут рады видеть меня. Я останусь тут, со стаей. Тут я буду в безопасности, и эти высокие черные сапоги, эти жестокие руки не настигнут меня.

— Везунчик, — позвал я, — это я.

Я спустился в проем.

Но никто не коснулся носом моей ладони, никто не принюхался к моим карманам в поисках пищи. В подвале никого не было. Я услышал всхлип. «Щенки», — подумал я. Но потом я понял — это плачу я сам, а не щенки.

В подвале было темно и тихо, и только гулко стучало сердце в моей груди.

Стая ушла.

Глава 16

Тьма

Не знаю, сколько я пролежал там, во тьме. На вокзале всегда царил день, в подвале — ночь.

Я забрался в гнездышко из тряпок, где раньше лежала Мамуся и ее щенки, и закрыл глаза. Я помню холод. Помню боль.

Один раз я встал и отошел в угол. Там меня стошнило.

Но все это больше не имело значения. Не было пуговицы, которая подошла бы к красному пальто, потому что не было больше мамы. Никогда больше не будет красного пальто, потому что не будет мамы. Только бурое липкое пятно на полу.

А без мамы не будет и Мишки.

Глава 17

Дымок

Что-то теплое коснулось моей щеки. Еще раз. И еще.

Мне снились ангелы, теплые крылья, крылья, которые поднимут меня над землей и унесут прочь, как девочку со спичками.

Я вытянул вперед руки, чтобы ангелы подхватили меня и унесли. Но мои пальцы коснулись густого меха.

Открыв глаза, я прищурился. В проем в стене падал слабый свет. На меня глядели желтовато-янтарные глаза. Я запустил пальцы в дымчатый мех.

— Дымок, — выдохнул я.

Он вылизывал мне щеку и ухо.

А потом вздохнул и улегся рядом со мной. Прежде чем я успел спросить его о том, где вся стая, я уснул.

Что-то теплое и влажное коснулось моего лица. Я оттолкнул его. Оно вновь коснулось меня, теперь уже настойчивее. Я откатился в сторону.

— Оставь меня в покое, — прошептал я, закрывая глаза.

— Гав, — ответили мне.

Я подтянул колени к подбородку и закрыл лицо руками.

— Уходи, оставь меня в покое.

Фырканье. Что-то дернуло меня за ворот свитера.

— Я серьезно! — сказал я. — Уходи!

Меня схватили за ворот и оттащили от моего ложа из тряпок к центру комнаты, залитому светом.

— Эй, — пробормотал я, щурясь на солнце.

От этого у меня заболела щека. Сев, я ощупал голову. Половина лица распухла.

Рядом со мной стоял Дымок. Во рту он держал жирную сосиску. Бросив сосиску на пол, он отошел в сторону.

— Я не хочу есть. — Я отвернулся.

Пес подобрал сосиску и бросил ее мне на колени.

Я посмотрел на Дымка. В его взгляде светилась печаль.

— Ладно. — Стряхнув грязь с сосиски, я отломил кусочек. — Я съем немного, просто чтобы ты успокоился. А потом ты от меня отстанешь.

Я принялся жевать, стараясь как можно меньше тревожить больную сторону лица. Никогда еще я не пробовал чего-то настолько вкусного. Зажмурившись, я наслаждался великолепным ароматом. Я съел еще кусочек, и еще. Потом сосиска закончилась.

— Спасибо, Дымок. — Я открыл глаза.

Но пес уже ушел.

Кап. Кап.

Этот звук доносился откуда-то из глубины подвала. Я облизнул губы. Когда я в последний раз пил воду?

Я пошел на звук, пробираясь вперед на ощупь, спотыкаясь о коробки и задевая пальцами паутину. Наконец я нашел источник звука: из трубы, проходившей под потолком, капала вода. Я подставил под капли ладони. Понадобилось много времени, чтобы собрать достаточно воды. Когда я напился, то почувствовал, что очень устал. Добравшись до освещенной части пола, я свернулся клубочком и уснул.

Шло время. Дымок будил меня, принося еду. Потом я пил, собирая капли из трубы. Потом я спал. Становилось все холоднее. Солнце уже не светило так ярко.

Иногда я думал о Тане, и Паше, и даже Вите. Им удалось избежать побоев? Их забрали в те машины с мигалками? Может, Рудик пришел и спас их всех?

Я думал о стае — о Везунчике, Мамусе, Ушастике, Бабуле и, конечно, о щенках. Неужели Дымок бросил их? Почему они ушли из подвала? Где они теперь? Я все размышлял над этими вопросами, касаясь их в своем сознании, как раньше я касался пуговицы. Мне не хватало этой пуговицы.

Однажды я лежал на полу, ожидая, что Дымок принесет мне еды. В животе у меня урчало. Уши и пальцы задеревенели от холода.

Что-то закрыло свет. Я приподнялся.

— Где ты был, Дымок? Я хочу есть. И я замерз.

Я думал, что Дымок спрыгнет на пол и бросит мне под ноги сосиску.

Но теперь этого не произошло. Дымок стоял в проеме и смотрел на меня.

— Спускайся. — Я махнул ему рукой.

— Гав. — Он отошел от проема.

— Дымок! — позвал я.

Он залаял опять, отойдя еще дальше.

Я подобрался к проему и выглянул наружу.

— Дымок, вернись!

— Гав! Гав! — Его голос звучал громко и настойчиво.

Я прижался лбом к запястьям, уже схватившись за край проема. Если я уйду отсюда, куда мне идти? Где я буду жить?

Я вновь услышал голос Дымка.

В последний раз взглянув на подвал, я выбрался в проем в кирпичной стене и вновь очутился во внешнем мире.

Глава 18

Мир

За время, проведенное мною в подвале, мир стал белым. Вокруг царили холод и белизна. Мусор и траву в переулке засыпало снегом. Солнце слепило мне глаза.

Я побрел по тротуару. На одной ноге у меня был носок, на второй — кроссовок. Я пошел по единственной дороге, которую знал. Дороге к Ленинградскому вокзалу.

Я искал знакомые лица. Я искал дымчатого цвета пса.

Я брел по оледенелым улицам. Я видел детей, идущих в школу. Я видел детей, спящих в картонных ящиках. Я не видел ни Паши, ни Тани, ни Юли.

Я остановился у ступеней, ведущих внутрь Ленинградского вокзала. Моя ладонь легла на поручни, сердце стучало так громко, что мне казалось, будто оно вот-вот разорвется в моей груди.

Кто-то толкнул меня сзади.

— Пошевеливайся, малой.

Я поплелся вниз по лестнице — две ступеньки, четыре ступеньки, пять ступенек… Я перестал считать, меня понесло вниз, в эту толкотню, в мельтешение сумок, ног, чемоданов. Я остановился только на длинной блестящей платформе. Там стояла статуя — всадник. Там всегда сияли светильники. На вокзале царил день, никогда не сменявшийся ночью.

Я подошел к своей лавке над вентиляцией. Тут я спал каждую ночь с тех пор, как приехал в Большой Город. Тут я потерял то, что осталось мне от мамы. Мою большую черную пуговицу.

На глаза навернулись слезы.

— Глупый, глупый мальчик… — пробормотал я.

Под лавкой что-то зашуршало. Я опустился на четвереньки. Страницы из моей книги сказок лежали там, где я их оставил. Улыбаясь, я принялся собирать страницы. Над искрящимся городом парила Жар-птица. С другой страницы на меня смотрела злая Баба-яга, живущая в избушке на курьих ножках. В глазах девочки со спичками светился немой вопрос. О чем же она хотела спросить меня? Я поднес страницу поближе к лицу.

— Что? — переспросил я.

— Так, наш мышонок вернулся.

От неожиданности я стукнулся головой об лавку. Этот голос был мне знаком. Теперь я уже знал, что это никакая не громадная крыса, это всего лишь мальчишка с крысиным лицом.

Сунув страницы под свитер, я выполз из-под лавки.

Лицо Вити скрывал сигаретный дым, но я видел на его скулах черные, фиолетовые, синие, желтые синяки. Голова у него была обрита.

— Чего уставился? — буркнул он.

— Твои волосы, — пояснил я. — Их больше нет.

Он провел ладонью по короткому ежику.

— Ну, так всегда бывает, если тебя загребут в ментовку. Но это к лучшему. Все вши разбежались.

Но мне не казалось, что это к лучшему. По-моему, грустно потерять волосы. Я дотронулся до страниц книги, спрятанных под свитером.

— А где остальные? — поинтересовался я.

Витя бросил окурок на пол.

— Я нашел Рудика, Таню и Юльку на Курском вокзале.

— А Паша?

— Черт его знает, где он. — Витя сплюнул. Затем он уставился на мой кроссовок и ухмыльнулся. — Ну и вид у тебя… невзрачный.

— Что значит «невзрачный»?

— Это значит, что многие люди тебя пожалеют. Ты заработаешь нам кучу денег!

На вокзал прибывали поезда. Люди суетились на платформах, садились в вагоны, выходили из вагонов. Они проходили мимо, проходили мимо, проходили мимо. Они не смотрели на нас. Ничто не изменилось.

— Кучу денег на новые кроссовки? — спросил я.

Витя уставился на мои ноги — на одной ноге у меня был кроссовок, на второй — носок.

— Думаю, ты заработаешь больше, если у тебя и вовсе не будет кроссовок.

И прежде чем я понял, что он имеет в виду, Витя повалил меня на пол и сорвал с моей ноги кроссовок.

— Нет! — завопил я. — Отдай!

Витя поднял кроссовок — когда-то он был белым — над моей головой.

— Прыгай, мышонок, — захохотал он.

И я подпрыгнул. Еще раз. И еще. Без моих кроссовок, кроссовок, как у баскетболистов, я не мог прыгать высоко.

— Отдай! — заплакал я.

Разозлившись, я ударил Витю по ноге. Он толкнул меня, повалил и пнул в бок.

— Я тебя проучу, гаденыш.

Витя замахнулся опять. Я съежился, ожидая, что носок его ботинка вопьется в мой бок. Я знал, каково это будет. Я ждал.

Но удара не последовало.

Витя заорал от боли.

— А ну, отвали!

Серебристый, серый, черный шар ярости налетел на мальчишку с лицом крысы. Шар вцепился ему в руку, затем в ногу, в шиворот куртки.

— Нет! — верещал Витя.

— Дымок! — воскликнул я.

Пес отпустил Витину руку.

У платформы остановился поезд. Наружу повалили люди. Встряхнувшись, Дымок направился к вагону.

Витя поднялся на ноги. Рукав его куртки оторвался. Он протянул мне руку.

— Пойдем.

Я отпрыгнул в сторону.

— Гав. — Дымок стоял в двери вагона. — Гав.

— Ты пойдешь со мной, Мишка. Иди сюда немедленно!

Мишка? У меня не было пуговицы. Не было мамы. А значит, нет никакого Мишки.

Я побежал по длинной платформе. Еще никогда в жизни я не бегал так быстро. Послышался гудок. Закрутились колеса поезда. Я увидел белое пятнышко на хвосте Дымка. Пятнышко скрылось в последнем вагоне поезда.

— Дымок, подожди меня!

Я успел запрыгнуть в двери вагона до того, как они закрылись. Я лежал на полу, пытаясь отдышаться, а электричка, стуча колесами, несла меня прочь от Ленинградского вокзала.

Влажный нос ткнулся мне в лицо. Поднявшись, я пошел за Дымком в конец вагона. Мы уселись рядышком, мальчик и пес с дымчато-серой шерсткой. Мы сидели и смотрели, как за окном вагона проносится мир.

Глава 19

Теплица

Вот так я связал свою судьбу с собаками.

В тот день Дымок увел меня прочь от Ленинградского вокзала. Мы очутились в другой части города. Все это время я думал, что живу в центре — ведь рядом с Ленинградским вокзалом возвышались огромные здания из стекла, стали, кирпича и бетона.

Электричка остановилась. Голос, не бывший на самом деле голосом, объявил: «Конечная». Дымок встал. Даже не взглянув на меня, он вышел из вагона и потрусил вперед. Я помчался за ним следом, но бежать в носках было непросто.

— Подожди! — крикнул я, поднимаясь по ступеням.

Дымок остановился, позволяя догнать себя, а затем вновь двинулся вперед. Я бежал рядом с ним. Вскоре у меня промокли ноги. От земли тянуло холодом.

Я почти не замечал ничего вокруг. Мы бежали и бежали, петляли по узким улочкам, проносились мимо старых зданий и длинных черных машин. На лакированной поверхности автомобилей играли отблески света, и я видел в них свое отражение. И отражение Дымка. Я помахал рукой. Очередная машина проехала мимо.

Наконец мы добрались до большого деревянного сарая. Запыхавшись, я остановился и уперся ладонями в колени.

— Гав!

Выпрямившись, я оглянулся.

Сарай находился в маленькой рощице. Вокруг возвышались деревья и кусты. Дверь сарая покосилась, одно окно было разбито.

Я пошел за Дымком. Мы обогнули сарай, перелезли через кирпичное заграждение, протиснулись сквозь заросли.

Я охнул. Никогда раньше мне не приходилось видеть домов, построенных из стекла!

Из Стеклянного Дома выбежали два щенка. А за ними — Везунчик, Ушастик и Бабуля.

— Везунчик! — воскликнул я, обнимая моего пятнистого пса. Я зарылся носом в его теплый мех.

Бабуля лизнула мне руку, а Ушастик, лая, поднялся на задние лапы. Я рассмеялся. Я опустился на колени и поднял на руки щенков. Они принялись вылизывать мне щеки, язычки у них были розовыми. Мы катались на снегу, Ушастик лаял, приплясывая на задних лапах, щенки покусывали мою одежду, Везунчик сидел рядом с Бабулей и вилял хвостом.

Наконец я поднялся, стряхивая снег с волос.

— А где третий щенок? И где Мамуся? И Клякса?

А Дымок?

Я последовал за ним в Стеклянный Дом, прошел мимо деревянных столов и рядов пустых цветочных горшков. Под одним из столов в гнезде из мешков лежала Мамуся. Дымок стоял рядом с ней, в его янтарных глазах плескалась тревога. В ее же карих глазах светилась печаль. И непонимание.

Я опустился рядом с ней на корточки. Рядом с животом Мамуси лежал третий щенок. Он не двигался. Мамуся, заскулив, ткнула щенка носом. Я дотронулся до крошечного тельца. Оно было холодным и твердым.

— Ох, Мамуся… — вздохнул я, погладив ее по боку.

Казалось, между ее шерсткой и костями ничего нет.

Дымок тоже заскулил. Он перевел взгляд с меня на щенка и обратно.

— Ты для этого меня сюда привел? — спросил я, качая головой. — Я ничем не могу ему помочь, — сказал я Дымку и Мамусе. — Щенок умер. Я не могу помочь.

— Гав, — сказал Дымок.

— Я всего лишь мальчик, — объяснил я Дымку. — Маленький невзрачный мальчик.

Я поднял щенка и прижал к груди. Он лежал так тихо… Все собаки смотрели, как я завернул маленькое тельце в страницу из моей книги сказок. Теперь его тело покоилось на крыльях нарисованного ангела из сказки «Девочка со спичками».

Псы торжественно последовали за мной, когда я вынес завернутое в бумагу тело из Стеклянного Дома. Я нашел ржавую лопату и вырыл яму. Даже щенки не шумели, когда я опустил тело в яму и присыпал его комьями земли.

— Теперь его забрали ангелы, — сказал я собакам. — Он отправился туда, где всегда тепло. Где всегда много еды. Где все добрые. — Я поднял голову, глядя на первые звезды на небосклоне. — Где его любят.

Мы с собаками сидели на холодной земле у маленькой могилки. Мы смотрели, как на небе проступают звезды, одна за другой, одна за другой.

Затем Мамуся забрала двух оставшихся щенков в Стеклянный Дом. Я последовал за ней. Я лег на пол рядом с Мамусей. С другой стороны легла Бабуля. Мы смотрели, как щенки тычутся носами в живот Мамуси и скулят. Я провел ладонью по ее шерстке. Соски Мамуси были сухими.

— Я всего лишь мальчик, — повторил я. — Маленький невзрачный мальчик. И у меня нет мамы.

Я прижался к Мамусе и щенкам. Бабуля и Ушастик прижались ко мне.

— Но завтра, — пообещал я, — завтра я раздобуду тебе еды, чтобы ты могла покормить своих малышей.

Глава 20

Зима

Место, где мы поселились, находилось неподалеку от шумных улиц, где ездили длинные черные машины. В машинах сидели красивые женщины и роскошно одетые мужчины. Женщины выходили из длинных черных машин, кутаясь в меховые шубки, поправляя меховые шапки, натягивая меховые перчатки. Они шли в дорогие рестораны.

Когда я попытался просить милостыню у этих красивых женщин, швейцар прогнал меня.

— Пошел вон, мерзкий попрошайка, — прорычал он. — Убирайся отсюда, а не то милицию позову!

Сев на бордюр, я посмотрел на длинную черную машину, стоявшую неподалеку. Дымок и Везунчик устроились рядом со мной.

— У этих красивых женщин и их мужчин столько денег, что им даже не приходится самим открывать дверь, вот какие они богачи. Конечно, у них найдется рублик для такого маленького невзрачного мальчика, как я.

Я подобрал ноги, мой живот, казалось, прилип к спине. Я не помнил, когда ел в последний раз.

Обняв Везунчика, я смотрел, как солнечные лучи играют на золотых куполах и крестах, тянувшихся к небу. Вот-вот взлетит над куполами Жар-птица и…

— Гав!

Дымок наблюдал за входом в ресторан. Красивые женщины и роскошно одетые мужчины выходили на улицу, дверь им открывал швейцар в белых перчатках.

Дымок тихонько заскулил. Я подумал о двух щенках и Мамусе. Вскочив, я побежал через площадь. Красные булыжники мостовой больно били меня по ногам.

Я остановился перед мужчиной в длинном сером пальто в тот самый момент, когда он приблизился к своей машине.

— Пожалуйста, прошу вас, — запыхавшись, сказал я. — Я всего лишь маленький невзрачный мальчик. И у меня нет обуви. Может, вы дадите мне рублик?

Швейцар ринулся в нашу сторону, грозно размахивая руками.

— Пошел вон, мерзкий попрошайка! Оставь этих добрых людей в покое!

Я увернулся от белоснежных перчаток швейцара.

— Пожалуйста. — Я перевел взгляд с мужчины в сером пальто на одну из красавиц.

— Не трогай мальчика, — рявкнула она, а затем повернула голову к мужчине в сером пальто: — Бога ради, Ренни, дай этому бедному ребенку денег на сапоги.

— Не надо, госпожа, — возразил швейцар. — Так вы потакаете его попрошайничеству.

— Заткнись, придурок, — отрезала женщина. — Ренни, деньги.

Вздохнув, мужчина по имени Ренни достал кошелек и вытащил оттуда пару купюр.

— Еще, — скомандовала женщина.

Мужчина, качая головой, сунул деньги мне в руку.

— Спасибо, господин, — со всей вежливостью, на которую был способен, сказал я и поклонился красавице. — Спасибо, госпожа.

Они уселись в длинную черную машину и уехали прочь. В моей руке была пригоршня купюр. Мое сердце пело от радости.

И тут швейцар влепил мне пощечину.

— Давай сюда. — Сунув мне под нос руку в белой перчатке, он схватил меня за воротник.

— Это мои деньги! — завопил я, вырываясь. — Отпусти!

Швейцар тряхнул меня сильнее.

И тут раздалось рычание. Везунчик и Дымок встали позади меня. Их верхние губы поднялись, длинные клыки блестели на солнце. Дымок припал к земле, словно приготовившись к прыжку.

— Это еще что за чертовщина? — Глаза швейцара беспокойно забегали.

Дымок зарычал громче и сделал еще один шаг навстречу швейцару.

Тот опустил руки.

Я помчался прочь со всех ног. Подальше от этого злого швейцара и его белых перчаток.

— И не возвращайся! — крикнул он нам вдогонку.

А мы бежали, бежали, бежали.

Наконец мы остановились на противоположной стороне огромной площади.

У меня болели ноги, голова и живот, но мне было все равно. В руке у меня было больше денег, чем я когда-либо видел в жизни.

— Глядите, — сказал я Дымку и Везунчику. — Мы можем есть, как короли! Как короли и королевы! Нам хватит еды на всю зиму! Я смогу купить обувь!

Я подбросил купюры в воздух, и они, кружась, падали на меня, точно снег. А я смеялся. Везунчик, подпрыгнув, куснул меня за рукав. Я погнался за ним, бегая вокруг каменных лавок и памятников. Мы катались в деньгах.

— Я всего лишь маленький невзрачный мальчик, — смеялся я.

Везунчик валялся на спине, суча лапами в воздухе.

Дымок тихонько гавкнул.

Сев, я собрал деньги.

— Ладно-ладно, — сказал я.

Вскоре я обнаружил, что на большой площади, выложенной красным булыжником и окруженной странными строениями с золотыми куполами, нет лотков, с которых торговали бы картошкой, сосисками и бутербродами. Неподалеку от низкой кирпичной стены прямо у входа в метро стояло несколько киосков. Но там можно было купить только хлеб. В других киосках продавались сигареты, журналы и дешевые деревянные куклы. Я купил буханку черного хлеба.

За всем остальным пришлось идти в магазины, а там все было очень дорогим. В витрине одного из магазинов висела колбаса, стояли коробки с картошкой и капустой, продавались вареные яйца. Вот только я не мог приготовить картошку и капусту.

Я посчитал на пальцах: Мамуся, Дымок, Везунчик, Ушастик, Бабуля. И я.

— Сколько стоят шесть сосисок? — спросил я мужчину за прилавком.

— Двадцать пять рублей, — сказал он.

Я пересчитал деньги. У меня упало сердце.

— На шесть сосисок не хватит.

Он взял мои деньги и завернул мне пять сосисок и два вареных яйца в упаковочную бумагу.

Все мои деньги кончились. Я не смогу купить новые ботинки.

Тем вечером, вернувшись в Стеклянный Дом, я накормил собак сосисками, а сам поел яиц с хлебом. Везунчик и Дымок ушли, только завидев Стеклянный Дом. Я отдал две сосиски Мамусе, одну Ушастику и одну Бабуле. Оставшуюся сосиску я отложил для Везунчика и Дымка.

Отломив кусочек черного хлеба, я скормил его собакам.

— Сегодня я думал, что у меня все деньги мира, — вздохнул я.

Бабуля с благодарностью лизнула мою руку. Затем, застонав, она свернулась клубочком.

— Но еда в магазинах такая дорогая. Нам нужно больше еды. А мне нужна обувь.

В стену Стеклянного Дома ударил порыв ветра. В щель между землей и стеной тянуло холодом. Мамуся и Бабуля дрожали.

— Вскоре станет еще холоднее, — сказал я.

Я вспомнил, что мама заклеивала окна в спальне старыми газетами, а потом закрывала щели полотенцами.

— Посмотрим, что мы можем сделать, — сказал я Ушастику.

Но мы нашли только старые размокшие газеты и порванное полотенце. Полотенцем я заткнул щель, но этого было мало.

— Давайте посмотрим, что в сарае.

Я пробрался сквозь густые заросли, перелез через кирпичное заграждение. Ушастик последовал за мной. Темный сарай навис надо мной в слабом предзакатном свете. Казалось, в таком месте может жить тролль. Или злая ведьма.

— Не знаю, стоит ли нам заходить туда, Ушастик. — Я неуверенно облизнул губы.

Но Ушастик уже толкнул лапой скрипучую дверь и, виляя хвостом, забрался внутрь. Через мгновение его голова высунулась наружу.

«Давай, чего ты ждешь?», — словно говорил он мне.

Сарай был набит всякой всячиной: ведрами, лопатами, пустыми брезентовыми мешками, где раньше лежали удобрения. В углу стояла покосившаяся тачка. А в тачке я нашел настоящее сокровище — пару кожаных перчаток! Они были слишком большими для моих маленьких рук, и что-то, похоже, съело кончики пальцев, но все же это были перчатки.

— Эх, вот бы мне найти какую-нибудь обувь, — сказал я Ушастику, глядя, как пес сует нос под деревянный ящик, восторженно махая хвостом.

Над длинным деревянным столом, тянувшимся по всей длине сарая, располагался навесной шкафчик.

— Как ты думаешь, может, в шкафу осталась какая-нибудь еда? — спросил я.

Ушастик яростно делал подкоп под деревянный ящик.

— Если я смогу забраться на стол, то дотянусь до ящика.

Я был слишком маленьким и не мог подтянуться, ухватившись за столешницу. Но шкаф и то, что могло быть внутри, манило меня.

Я взял ведро, перевернул его и поставил возле стола. Забрался на ведро, а оттуда — на стол.

— Смотри, где я! — крикнул я Ушастику, махнув ему рукой.

— Гав! — радостно ответил мне Ушастик.

Поднявшись на цыпочки, я открыл дверцу шкафчика и заглянул внутрь.

— Еды нет, — разочарованно сообщил я.

Но тут я увидел нечто прекрасное. Спички. Спички, жидкость для разжигания костра и длинный острый нож. В запыленном углу лежала пачка сигарет и стояла бутылка водки. Они меня не интересовали. А вот спички, нож и жидкость я сбросил в тележку. Затем я пошарил рукой в шкафу, чтобы понять, не упустил ли я что-нибудь. Как оказалось, в шкафу еще лежали три длинных свечи и покрытая вмятинами металлическая кружка.

Спустившись вниз, я собрал все свои сокровища, включая брезентовые мешки, в тележку.

И вдруг Ушастик громко залаял и дернулся в сторону. Что-то пронеслось мимо меня. Я отпрыгнул за тележку. Ушастик заметался по сараю и наконец схватил убегавшее от него существо, тряхнул его и выплюнул на пол. Я выбрался из-за тележки. Это была крыса. Крупная крыса валялась на грязном полу. Ушастик посмотрел на меня, его глаза сияли, хвост бил по бокам.

— Какой ты хороший охотник, Ушастик, — улыбнулся я.

Так мы и вернулись в Стеклянный Дом — я с моей тележкой, а Ушастик с окровавленной крысой. Пока я затыкал все щели брезентовыми мешками, Ушастик поделился крысой с Мамусей. У меня мурашки по спине побежали, когда я услышал хруст ломающихся костей и чавканье. Но когда щенки принялись перетягивать крысиный хвост, точно канат, я не смог сдержать смех.

Позже Дымок и Везунчик принесли еще еды. Дымок бросил на пол косточку, а Везунчик — сырую картофелину. Мамуся и щенки принялись обгладывать кость, причем малыши тихонько рычали. Ушастик захрустел картофелиной. Бабуля смотрела на них с надеждой.

— Бабуля. — Я почесал ее за ухом. — Тебе тоже нужно есть.

Я отобрал у Ушастика картофелину — в конце концов, он ведь уже полакомился крысой.

Бабуля осторожно взяла у меня картофелину, но тут же выплюнула, виновато опустив уши и вильнув кончиком хвоста.

Почему она не съела картофелину? Я осторожно, очень осторожно раздвинул ей губы, думая, что сейчас увижу длинные белоснежные клыки, как у Везунчика или Дымка. Собачьи клыки. Волчьи клыки. Но у Бабули не было клыков, а остальные зубы стерлись или обломались.

Я притянул Бабулю к себе и крепко обнял. Она опустила голову мне на плечо.

— Не волнуйся, Бабуля. Я позабочусь о тебе.

Новым ножом я разделил сосиску на крошечные кусочки, отрезал ломоть черного хлеба и смешал все это в пустом цветочном горшке, добавив туда воды, чтобы получилось что-то вроде жидкой каши.

— Моя бабушка Инна тоже готовила для меня мягкую пищу, когда я болел, — сказал я. — Она варила кашу и добавляла туда мед, чтобы мне было сладко. Будь у меня мед, я подсластил бы тебе еду.

Я поставил миску с жижей перед Бабулей, но Ушастик и Везунчик оттолкнули старую собаку в сторону.

— Нет! — сказал я.

Везунчик и Ушастик перевели взгляд с миски на меня и шагнули вперед. Я встал между миской и двумя голодными псами.

— Нет, — глухо прорычал я.

Я сверлил взглядом этих двух псов. Они были моими друзьями. Они могли разорвать меня на части.

— Нет. — Я шагнул вперед.

Ушастик и Везунчик переглянулись — быстро, быстрее, чем пролетает по небосклону падающая звезда. В их глазах читалось удивление.

Наконец они легли на пол и принялись вылизывать себе лапы, словно ничего и не случилось.

Глава 21

Шапка

Дни становились все короче. Холодало. Когда светило солнце, в Стеклянном Доме было тепло, как летом. Щенки играли, кувыркались на полу. Бабуля присматривала за ними, пока Мамуся и Ушастик ходили охотиться на крыс. А ночью в Стеклянном Доме воцарялась зима.

Я просил милостыню, а потом на вырученные деньги покупал, что мог. Наверное, я мог бы получить больше, если бы просил милостыню, держа на руках щенка. Но я знал, что это разбило бы Мамусе сердце. Я не мог забрать ее детеныша.

Везунчик еще раз доказал, что приносит удачу. Везунчик и мои босые ноги. Стало так холодно, что мне пришлось оборачивать ступни брезентом — я отрезал куски от мешков и завязывал их нитками из моего свитера. И все же к концу дня ноги становились мокрыми и холодными.

Когда солнце садилось и над площадью сгущались сумерки, я заходил в хлебный киоск, в мясную лавку и в продуктовый магазин. Иногда у меня хватало денег на то, чтобы купить хлеб и сосиски, а порой даже вареное яйцо. Иногда денег не хватало. В такие дни я, превозмогая стыд, спускался по ступеням на станцию и копался в мусорном ящике в поисках еды.

— Почему-то на этой остановке нет ни детей, ни взрослых нищих, — говорил я Везунчику и Дымку, жуя остатки свиного шашлыка. Сняв обгоревший кусочек мяса с деревянного шампура, я бросил лакомство Дымку. — Наверное, они живут под землей, как Паша и остальные, — сказал я, угощая Везунчика последним кусочком.

Слизнув жир с пальцев, я натянул перчатки, которые нашел в сарае. Я дрожал. Мне все еще очень хотелось есть. И я устал.

Поднявшись на поверхность, мы с Везунчиком улеглись на теплом канализационном люке, греясь в слабых лучах солнца. Дымок потрусил куда-то по своим делам. Мы не знали, куда он ходит.

Я опустил голову на теплый бок Везунчика. Пес вздохнул. Я погладил его по уху.

— Сейчас я раздобуду нам денег, Везунчик. — Я закрыл глаза. — Только отдохну минутку.

Когда я проснулся, моя голова все еще лежала на боку пса. Сгустились сумерки. С неба, кружась, слетали крупные снежинки. А в моей вытянутой руке размокали бумажные купюры и позвякивали монетки.

Мы с Везунчиком побежали за хлебом.

Продавщица куталась в пальто. Как всегда, с губы у нее свисала сигарета. И как всегда, она взяла у меня деньги и молча выдала буханку черного хлеба. Но когда мы с Везунчиком отвернулись, собираясь уходить, она остановила меня.

— Погоди, — бормоча что-то себе под нос, женщина принялась рыться в пакете. — Вот.

Я охнул. Это был лучший подарок в мире. Это была шапка. Я провел кончиками пальцев по шерсти. Коричневые, черные и грязно-белые плотные нити переплетались в крупной вязке.

Я показал шапку Везунчику.

— Гляди, эта шапка похожа на тебя. Она принесет мне удачу.

Везунчик обнюхал шапку и чихнул.

— Не стой столбом. Чего ты ее гладишь, точно пса своего? Надень ее, — потребовала продавщица.

Я осторожно надел эту чудесную шапку себе на голову. Она закрыла мне уши, глаза и даже кончик носа.

Продавщица фыркнула. Протянув руку, она подвернула край шапки, так что он оказался вровень с бровями, и кивнула.

— Так-то лучше.

Ах, как же мне было тепло! Моей голове было тепло, моим ушам было тепло. Впервые за много недель я сумел согреться. Я пошевелил пальцами в носках и брезенте. Пальцам тоже было тепло.

Я улыбнулся продавщице и обхватил свои плечи руками.

— Это лучшая шапка из всех, что у меня были, — сказал я. — Лучше шапки не бывает.

Продавщица сложила непроданный хлеб в коробку. Она закрыла коробку, но потом открыла ее снова и достала оттуда буханку хлеба.

— Вот, — сказала она. — Бери.

— Но у меня осталось денег только на сосиски, — возразил я.

— Хлеб и так зачерствел, его не продашь. — Продавщица придвинула ко мне буханку. — Нет смысла нести его домой.

Мое сердце парило, как Жар-птица. Две буханки хлеба, еще и деньги на сосиски остались!

Я побежал домой. Мы с Везунчиком перепрыгнули через кирпичное заграждение и ворвались в Стеклянный Дом.

— Сегодня мы будем есть, как короли и королевы, — заявил я.

Так мы и сделали. Я приготовил два горшка жижи для Бабули вместо одного и угостил псов хлебом и сосисками.

Я зажег свечи, которые нашел в сарае, и поставил их в горшки. Блики плясали на стекле над нами и вокруг нас. Тонкий слой снега покрывал крышу Стеклянного Дома. Пламя свечей играло на изящных кружевах изморози.

— Это кружева Снежной Королевы, — сказал я псам, сгрудившимся вокруг меня. — Вы знаете сказку о Снежной Королеве? Это была моя любимая сказка, и мама всегда читала мне ее зимой.

Везунчик завилял хвостом. Ушастик перекатился на спину, суча лапами в воздухе. Бабуля зевнула.

Я устроился среди собак и уставился на стекло с кружевными узорами.

— Как же там было… Давным-давно, — начал я, — жила-была королева. Она жила в стране льда и снега и была прекрасна и стройна. Вот только та королева была изо льда, из блестящего серебристого льда. А глаза ее сияли, точно две звезды…

На следующее утро нашу рощицу и Стеклянный Дом засыпало снегом. Псы гонялись друг за другом, озорничая на этом покрове чистой белизны. Даже Бабуля вышла из Стеклянного Дома и вывалялась в снегу. Ей это очень понравилось — Бабуля щурилась, ее мордочка расплылась в блаженной улыбке. Мамуся тоже нырнула в снег.

Из-под сугроба донесся писк, наружу высунулась одна мордочка, затем другая.

— Ой, щеночки, — рассмеялся я. — Снег для вас слишком глубокий! Мы вас потом не найдем!

Я усадил щенков в тележку и прокатил их по снегу. Везунчик и Ушастик бежали рядом со мной. Мы бегали и хохотали, пока тележка не перевернулась и мы все не повалились в мокрый снег. Везунчик и Ушастик слизнули снежинки с моего лица.

— Спасибо за купание, — сказал я.

Купание. Раз в неделю мама набирала мне ванну, оттирала мне уши, шею и ноги, и мне казалось, что с грязью сойдет и кожа.

«Вот теперь ты у меня чистый, Мишка. А не грязнуля-медвежонок, да?», — говорила мама.

Я снял шапку и положил ее в тележку, а затем принялся изо всех сил натирать себе лицо, волосы и шею снегом. Солнышко пригревало, холодный снег обжигал кожу. Я снял свитер и штаны и тоже сложил их в тележку. Ухая и повизгивая, я натер тело снегом. Псы танцевали на задних лапах и катались по земле. Везунчик схватил мою шапку с тележки и помчался к сараю.

— А ну, вернись! — закричал я.

Я бросился за ним вдогонку, но пес тут же подбросил мою шапку в воздух. Ушастик поймал ее на лету и бросил дальше. Даже Мамуся поучаствовала в этой игре. Я хохотал, гоняясь за моими псами по рощице. И в тот момент я не чувствовал ни холода, ни голода. Я был просто мальчиком, который играет со своими псами, дурачась на снегу.

Глава 22

Пес

Теперь каждый день шел снег. Иногда снег был мелким и злым, злым, как продавщица в дорогой кондитерской. Но бывал снег и нежным, мягким, точно белые занавески. В такое время я оставался в Стеклянном Доме с псами — со всеми, кроме Дымка, — и спал днями напролет.

Временами из-за туч выглядывало солнце. Тогда я шел за Везунчиком мимо сарая, перебирался через изборожденный трещинами кирпичный забор, петлял по переулкам и выбирался на большую площадь, к магазинам и лоткам у входа в метро. Теперь, когда Бабуля и Мамуся окрепли, Ушастик ходил вместе с нами. И всегда, всегда вдалеке от нас трусил Дымок — то там мелькнет его серебристая шкурка, то сям на мгновение покажется черный хвост.

От площади, где блестели золоченые купола, от площади, где маршировали солдаты в белых перчатках и высоких черных сапогах, мы шли к ресторанам. Тамошние швейцары в белых перчатках гнали меня прочь от длинных черных машин и красивых женщин.

Я нашел книжный магазинчик, где сидела старушка. Еще в магазинчике жила кошка. Старушка давала мне копейки, а псам — молоко. Глаза кошки напоминали мне Рудика — голубовато-стальные, холодные. Мне хотелось найти в книгах знакомые слова, почувствовать вес книжки в руках, погладить обложку. Но женщина не разрешала мне трогать книги. Зато она помогала мне разбирать слова в старых газетах. «Еда». «Люди». «Псы». «Оружие». «Холод».

Я нашел магазинчик, где мужчина с огромными пышными усами делал деревянные иконы.

— Вы можете нарисовать Жар-птицу? — спросил у него я. — Можете нарисовать Снежную Королеву? Или девочку со спичками? — Я осторожно коснулся лика Пресвятой Девы.

Мужчина вздохнул. Его усы дрогнули.

— Нет, малец. Люди за такое не заплатят. Им нужны иконы, только иконы. — Он принялся сколачивать две деревянные пластинки. — Они думают, что святые принесут им здоровье и удачу. — Он застучал молотком сильнее. — Но где были святые, когда мой сын погиб на войне?

— Не знаю, — ответил я. — Может быть, они спали.

Мужчина, вздохнув еще раз, дал мне монетку.

— Может, ты и прав. Даже Богу и святым нужно спать, наверное. — Он погладил Ушастика. — Но кто присмотрит за нами, пока Бог и святые спят?

— Псы, — ответил я.

Еще неподалеку от книжного магазина и лавки икон я нашел школу. Ближе к полудню, когда пригревало солнце, мы с Ушастиком и Везунчиком, а иногда и Дымком шли на школьный двор.

— Глядите, — говорил я им.

Звенел звонок, и дети выбегали из коричневато-серого, точно грязь, здания и заполоняли двор. Стоя за забором, мы смотрели, как мальчишки играют в снежки.

— Мне не нравится вон тот высокий мальчик в синем шарфе, — сказал я псам. — Он вложил в свой снежок камень.

Мальчик в синем шарфе швырнул снежок в маленького мальчика, сжимавшего в руках книгу. Снежок ударил мальчика по голове, и тот закричал от боли, выронив книгу.

— Вот видите, я же говорил вам, что он злой.

— Гав, — поддержали меня Везунчик и Ушастик.

— Он плохой, плохой мальчик.

Малыш побежал в школу, зажав ушибленное место ладонью.

— Эй! — окликнул его я. — Ты забыл свою книгу!

— Ты кто?

Я обернулся. Из-за забора на меня смотрела какая-то девочка.

Прежде чем я успел ответить, девочка уставилась на собак.

— Это твои псы?

— Да, — сказал я.

Везунчик просунул черный нос между прутьями забора и вильнул хвостом. Девочка почесала ему подбородок. Ушастик поднялся на задние лапы и закружился.

— И тот тоже? — Девочка указала на тротуар, где спал Дымок.

Я помедлил. Дымок никому не принадлежал.

— Вроде того, — задумчиво кивнул я.

— Тебе повезло, — сказала девочка. — А мне мама с папой не разрешают заводить собаку. Они говорят, что с собаками много возни, а я слишком безответственная, чтобы присматривать за своим псом.

— Это псы за мной присматривают, — возразил я. — Мы заботимся друг о друге.

Девочка посмотрела на мои мокрые ноги, закутанные в брезент.

— Почему у тебя нет обуви?

— Раньше у меня была обувь. — Я пожал плечами. — Кроссовки. Как у знаменитых баскетболистов. Я мог бегать быстрее всех в этих кроссовках.

— Так где же они?

— Один кроссовок я потерял. Второй у меня украли.

Кружась, падал снег. Птицы нахохлились от холода. Снежинки ложились на белую меховую шапочку девочки.

Девочка смотрела на мои ноги.

Зазвенел звонок.

— Пока, — сказала мне девочка. — Надеюсь, мама купит тебе новую обувь.

— Моей мамы тоже больше нет, — сказал я. — Как и обуви.

— Мне жаль, что так вышло с твоей мамой. И твоими кроссовками.

— Аня, иди сюда! — раздраженно крикнула полная женщина.

— Мне надо идти. — Девочка побежала через школьный двор.

Аня. Так звали мою маму, да?

— Погоди! — крикнул я.

Девочка остановилась. Я протер глаза. Это была не моя мама. Это была школьница Аня, девочка в белой меховой шапочке.

— Книга, — сказал я. — Тот мальчик выронил свою книгу.

Аня подобрала книгу и стряхнула с нее снег. Помахав мне рукой, она побежала к полной женщине, ждавшей ее на краю школьного двора.

Зима обрушилась на город неожиданно, сразив его ледяным кулаком. Было так холодно, что больно становилось дышать. А хуже всего было то, что мои носки и брезентовые повязки замерзали. Утром они топорщились, и я ничего не мог с ними поделать.

Наконец на пятый день холода прекратились. Мы с псами проснулись под пение птиц и мерное кап-кап-кап : на крыше Стеклянного Дома таял снег.

Разгоняя холод, собаки потянулись. Щенки выползли из-под теплой шерстки Бабули и начали тыкаться носами в живот Мамуси, требуя молока. Но молока не было. Мы все умирали от голода. У нас было только то, что приносили нам Везунчик и Дымок.

Я замотал ноги брезентом. Натер лицо снегом.

— Я раздобуду нам еды, — сказал я Мамусе и Бабуле.

Мы с Везунчиком, Ушастиком и Дымком вышли на улицу.

Навестив женщину в книжном магазине и мужчину с огромными усами, я остановился у школы, чтобы поглазеть, как дети играют на школьном дворе. Не успел я подойти к прутьям забора, как ко мне подбежала девочка в белой меховой шапочке.

— Где ты был? — Аня возмущенно уперла руки в бока. — Я ждала тебя каждый день! — упрекнула меня она.

Я потер одну ногу об другую.

— Было так холодно. Мы все пытались согреться.

— А где же ты живешь? — прищурилась она. — Я помню, ты говорил, будто у тебя нет мамы.

Я указал на одно из странных зданий с золотым куполом-луковкой.

— Мы живем в Стеклянном Доме во-он в той стороне.

Девочка покачала головой. Каштановая кудряшка выбилась у нее из-под шапочки.

— Ты несешь какую-то чушь. Никто не может жить в стеклянном доме.

— А мы живем, — возразил я. — Мы с псами.

— Кстати, ты так и не назвал свое имя.

Что же мне сказать ей? Мама всегда называла меня «Мишка». Но теперь, когда не было мамы, не было и Мишки.

Девочка отмахнулась.

— Ладно, неважно. Я буду звать тебя Пес. Как по мне, ты Пес и есть.

Я кивнул.

— Пес, — повторил я.

На противоположной стороне двора, кутаясь в большую шубу, стоял учитель. Он подул в свисток.

— Ой, чуть не забыла. — Аня достала из-под курточки какую-то сумку.

Прищурившись на солнце, она замахнулась, сжимая пакет в руке и раскручивая его.

— Раз, два, три!

Пакет взлетел над забором. Ушастик залаял, танцуя на задних лапах, Везунчик отпрянул, испугавшись. А Дымок, мой прекрасный Дымок, подпрыгнул и поймал пакет. Опустив его к моим ногам, пес вернулся на свое место на тротуаре.

— Открой, — сказала Аня. — Это тебе.

Я развернул пакет и достал оттуда ботинки. Чудесные серые ботинки на резиновой подошве и с матерчатой подкладкой.

Я прижал ботинки к груди.

— Мне? — удивился я. — Но как так получилось? Ты их украла?

Аня звонко рассмеялась.

— Нет, глупенький. Они принадлежали моему младшему брату. Теперь он из них вырос. Мама выбросила эти ботинки, но я подумала, что тебе они пригодятся.

Я отвернулся, делая вид, что осматриваю ботинки.

Аня опять уперла руки в бока.

— Ты что, плачешь? — возмутилась она. — Потому что, если ты плачешь, тебе придется их отдать.

Я покачал головой, вытирая лицо.

— Тут просто холодно, — всхлипнул я.

Зазвенел звонок. Дети устремились ко входу в школу, нахохлившись, точно стайка испуганных птиц.

— Мне пора, Пес, — сказала девочка. — В прошлый раз учительница отругала меня.

Она побежала к школе. Почти поравнявшись с полной женщиной в сером пальто, Аня повернулась и крикнула мне:

— Увидимся позже, Песик!

Я вцепился в прутья забора.

— Увидимся позже, Аня, — прошептал я.

Глава 23

Огонь и лед

Когда я в последний раз увидел Аню по ту сторону забора, небо затянули темные тучи, но лицо девочки лучилось светом.

— Три недели! — ликовала она. — У нас три недели каникул!

— Так тебя тут не будет? — спросил я.

Я этого не понимал. Ежедневные встречи с Аней стали такой же частью моей жизни, как и поиск еды в мусорных баках и попрошайничество.

— Нет, глупенький. Рождество ведь! На Рождество и Новый год всегда три недели каникул. Ты этого не знал?

Я почесал в затылке. В волосах у меня что-то копошилось. У меня вообще постоянно чесалась голова с тех пор, как продавщица из хлебного киоска дала мне шапку.

— Я не знаю, какой сейчас месяц, — признал я.

— Как такое может быть? — опешила Аня. — Все знают, когда Рождество и Новый год.

Я пожал плечами, уставившись на носки моих чудесных ботинок.

— Мама говорит, что моему братику на Рождество купят новую курточку, Песик. Я принесу тебе старую. А еще папа собирается отвезти всех нас в Петербург, в гости к дедушке и бабушке. Там мы повидаемся со всеми нашими дядями и тетями и с нашими двоюродными братьями и сестрами.

Она захлопала в ладоши и закружилась, в точности так, как делал Ушастик, когда радовался.

— Мы будем есть до отвала! — И тут улыбка сползла с ее лица. — А ты что будешь делать, Песик? Куда ты отправишься на праздники?

Я запустил замерзшие пальцы в мех Везунчика. Пес лизнул меня в лицо.

— О, у нас много мест, куда можно пойти. Мы с собаками будем очень заняты.

Учитель подул в свисток. Ушастик, гавкнув, завилял хвостом. Дымок встал и потянулся. Везунчик прижался головой к забору, зная, что Аня почешет ему за ушком.

Холодный порыв ветра распахнул полы ее куртки. Я дрожал в свитере.

— Мне пора, Песик, — сказала она.

— Увидимся, Аня. — Я поднял руку на прощание.

— Увидимся через три недели. Встретимся тут, как всегда.

— Как всегда, — повторил я.

А снег все шел, и шел, и шел. Целыми днями. Снег шел так долго, что я уже забыл, когда этот снегопад начался. Я позабыл другие цвета, кроме белого и серого. Снег шел так долго, что облупившаяся кирпичная стена со всеми своими трещинами скрылась под белым покрывалом. Даже ночью мне приходилось толкать дверь Стеклянного Дома, чтобы нас не завалило снегом. Спустя все эти дни снега намело столько, что никто, кроме Везунчика и Дымка, не мог выйти наружу.

Когда солнце светило ярче, мы с Везунчиком и Дымком пробирались сквозь снеговые заносы на площадь в поисках еды. Тут больше не было ни киоска, где я покупал черный хлеб, ни лотка с сосисками. Книжный магазин закрылся на праздники, и лавка усатого дяденьки тоже была заперта.

Я рылся в мусорных баках на станции. «Как приятно быть в тепле, — думал я, доедая чей-то бутерброд. — Как хорошо быть там, где всегда светло».

— Ленинградский вокзал был не так уж и плох, — сказал я Везунчику, копаясь в последнем баке. — Не знаю, зачем Дымок привел нас сюда. — В животе у меня заурчало. — Люди тут злые, а еда в магазинах дорогая. — Я позабыл о чудесном Стеклянном Доме и об Ане.

Я сел на мраморный пол.

— Как мне прокормить нас? — спросил я у людей, нарисованных на стене.

Эти люди шли к чему-то прекрасному, чему-то сияющему. Они были здоровы, у них была новая одежда, дети держали родителей за руки. Глаза у них были серыми, как сталь. И все эти люди смотрели на что-то впереди. На что-то величественное.

Передо мной остановились коричневые сапоги. Коричневые сапоги на меху. Мех был такого цвета, как шерстка Ушастика. Над сапогами я увидел красное пальто. Красное пальто с черными пуговицами. Я сосчитал черные пуговицы: «Раз, два, три, четыре». Последняя пуговица была прямо под подбородком женщины с волосами цвета запекшейся крови. Какого цвета были волосы моей мамы? Такими? Или черными как вороново крыло? Или ярко-желтыми, как лимон?

Я покачал головой.

— Я не помню, — сказал я женщине. — Но я помню красное пальто. Она любила свое красное пальто.

Везунчик прижался ко мне, и я обнял его за плечи.

— Она… она потеряла черную пуговицу от своего пальто, а я нашел ее. И потом опять потерял.

— Мне очень жаль, — сказала женщина.

Я удивленно поднял голову.

— Вы что, видите меня? — спросил я.

Женщина кивнула, вытирая лицо. Она сунула руку в кожаную сумку, свисавшую с ее плеча, и достала оттуда пригоршню разноцветных купюр. Еще она вручила мне маленькую белую карточку с какими-то черными буквами.

Я разинул рот от изумления.

— Тут тебя покормят и дадут одежду, — сказала она, указав на карточку.

— Это сиротский приют? — нахмурился я.

Женщина покачала головой.

— Нет, это не приют.

Я почувствовал, что Везунчик напрягся. Пес тихо зарычал.

Мимо нас, лениво помахивая дубинками, прошли два милиционера в длинных серых шинелях и высоких черных сапогах.

Женщина подняла руку, подзывая милиционеров.

— Товарищи! — На руке у нее была белая перчатка. — Подойдите сюда, пожалуйста.

Я вскочил. У меня заболело лицо при воспоминании о том, как я ударился головой о ступеньку.

Может, я и не мог бегать так быстро, как в моих кроссовках — кроссовках, как у баскетболистов. Но все равно я бегал быстрее милиционеров. Мы с Везунчиком помчались вверх по лестнице. Вспомнив о том, что нужно быть вежливым, я оглянулся:

— Спасибо! — крикнул я женщине в красном пальто.

На улице уже сгустились сумерки. Мы с Везунчиком бежали вперед, не останавливаясь, вот только я все время оскальзывался на льду.

Успокоившись, мы отправились в лавку мясника. Я достал из-за пояса пакет, в котором Аня принесла мне ботинки.

— Шесть сосисок и две самых лучших косточки, пожалуйста.

Везунчик облизнулся.

Затем мы отправились в продуктовый магазин, где продавалась всякая всячина. Я купил большую буханку хлеба, банку сардин и банку с маринованными овощами.

Подсчитав остаток денег, я посмотрел на противоположную сторону улицы, где располагалась дорогая кондитерская. На витрине красовались белые торты, украшенные красными завитками. До меня долетал нежный аромат горячих пирожков, сладкого печенья, булочек с корицей и цукатами и ватрушек. Я вспомнил, как тощая продавщица выгнала меня из кондитерской, увидев, как я роюсь в мусоре.

— Пошел вон отсюда, мерзкий маленький попрошайка! — кричала она, отгоняя меня метлой.

Дымок, как всегда, появился будто из ниоткуда. Понюхав мой пакет, он дернул меня за рукав.

— Ты прав, — согласился я.

Я перешел через дорогу, расправив плечи и не сводя взгляда с моей цели, в точности как те люди, нарисованные на стене станции. Везунчик и Дымок шли рядом со мной, словно мои солдаты.

Я открыл дверь. Звякнул колокольчик. Я чуть не разрыдался из-за объявшего меня тепла и ароматов.

Тощая жадная продавщица уставилась на меня из-за прилавка.

— Пошел вон отсюда, мерзкий прохвост! — рявкнула она. — Нечего мне тут покупателей своей вонью распугивать!

Я подошел к стеклу и ткнул пальцем в сторону ватрушек, манящих меня с подноса.

— Почем? — спросил я.

— Шел бы ты отсюда, — покачала головой женщина.

Я передал ей остаток денег. Продавщица осторожно пересчитала купюры, точно они были вымазаны крысиным пометом. Она перевела взгляд с моего лица на деньги, лежащие на прилавке.

Вздохнув, женщина достала из-под прилавка бумажный пакет и открыла дверцу стеклянного домика, в котором жили ватрушки.

— Одному Богу известно, у кого ты украл эти деньги, — пробормотала она.

— Я не краду. — Меня вдруг охватила злость. — Я никогда ничего не воровал!

Смерив меня взглядом, продавщица бросила в пакет две ватрушки, а затем швырнула пакет на прилавок, так что ватрушки едва не вывалились на пол.

Я успел подхватить свое сокровище.

— А теперь выметайся, — буркнула она.

Я выбежал за дверь, прокатился по ледяной дорожке на тротуаре. Я приплясывал, я хохотал, я махал руками, а вокруг кружила метель.

— Две ватрушки! — кричал я. — Две теплые ватрушки для невзрачного маленького мальчика! — пел я.

Мы с Везунчиком и Дымком помчались домой. Мы бежали сквозь пелену снега, а пакет с едой и великолепными ватрушками бил меня по коленям.

Когда снегопад прекратился, на Город обрушился пробирающий до костей холод. Оставшиеся от нашего кутежа сосиски замерзли на деревянной полке вместе с коркой хлеба. Вода в банке, которую я хранил на подоконнике, превратилась в лед.

На третью ночь этого похолодания мы с собаками — включая Дымка — сгрудились в одну кучу, стараясь согреться. Меня била мелкая дрожь. Старые газеты, которые я запихал в штаны и под свитер, шуршали.

— Наверное, уже наступил Новый год, — говорил я псам. — У нас нет елки, и мы не можем зажечь гирлянды, но свечи-то у нас есть.

Я прижался поближе к Везунчику. Ушастик устроился у меня в ногах.

— Мама и бабушка Инна на Рождество готовили вкуснейшую кутью.

Один из щенков заскулил во сне.

— Мама варила кутью в большой кастрюле на плите. И когда приходило время, бабушка Инна говорила: «Мишка, мне нужна твоя помощь». — Я погладил Бабулю по голове. — Я всегда помогал бабушке, — заверил я псов. — Мне нужно было помочь бабушке добавить в кутью правильное количество меда и фруктов. Бабушка говорила, что у нее уже старый язык и она не может толком распробовать, сколько меда нужно добавить. Ей нужна была моя помощь, чтобы определить идеальное соотношение меда в кутье.

Бабуля вильнула хвостом во сне.

Наш Стеклянный Дом был залит золотым светом. Блики плясали на покрытых изморозью стенах. Глаза у меня слипались. Я вспоминал тепло маминой кухни и золотые завитки меда в кастрюле с кутьей. Я больше не помнил маминого лица. Не помнил, какого цвета были ее глаза. Какого цвета были ее волосы. Но я помнил ее руки, ее прекрасные белые руки. Помнил, как ее рука сжимала деревянную ложку, размешивая кутью на плите.

Что-то разбудило меня. Лай. Зубы вцепились в мой свитер.

Я свернулся калачиком. Тут было тепло. Так тепло… Мне просто хотелось спать.

Отчаянный лай. Исполненный ужаса вой. Острые зубы сжимаются на моем запястье, на моей ноге.

Я выпрямился.

— Да оставьте же вы…

Я осекся, завидев языки пламени. Вокруг плясал огонь. Стеклянный Дом превратился в Дом Огня и Дыма.

Дымок…

Я поднялся на ноги. Собаки сгрудились вокруг меня, скуля. В их глазах читался испуг.

Дымок же бился в дверь, пытаясь выбраться наружу. Я подбежал к нему и толкнул дверь изо всех сил. Она почти не поддавалась.

— С той стороны навалило снега, — закашлявшись, выдохнул я.

Я толкал, толкал, толкал дверь. Дымок и Везунчик отчаянно пытались процарапать дверь когтями. Ушастик принялся рыть подкоп у двери. Снег оросился кровью. Мамуся и щенки смотрели на меня, и их глаза были в точности как у девочки со спичками из моей книжки.

Я оперся ладонями о колени.

— Я всего лишь маленький невзрачный мальчик, у которого нет мамы, — разрыдался я. — Мама…

Всхлипывая, я оглянулся. И тут я увидел тележку. Подбежав к тому месту, где мы спали и ели, я схватился за ручки тележки. Язык пламени лизнул мне спину. Упершись носками в землю, я крикнул:

— Раз-два!

И я швырнул тележку в дверь. Та немного приоткрылась, самую малость. Никто из нас не мог выбраться наружу.

В доме становилось все жарче. Дым резал мне глаза.

Схватив тележку, я разбежался. Искра упала мне на щеку. Запахло жженым волосом.

И вновь я уперся носками в землю — она стала мягче от жара — и начал молиться. Я молился маме, где бы она ни была, молился бабушке Инне, молился святым с деревянных икон, молился Господу и ангелам. Я надеялся, что они не спят этой холодной ночью и услышат мою молитву.

Стол, под которым мы спали, обрушился на пол, искры разлетелись во все стороны. Я дернулся вперед со всех ног, я бежал так, как может бежать пятилетний мальчик без кроссовок. Я врезался в деревянную дверь с такой силой, что перелетел через ручку тележки, ударился о дверь и навзничь упал в снег. Надо мной нависло звездное небо. Оранжевые и багровые искры, казалось, взирали на меня с изумлением.

— Сегодня ангелы не спят, — сказал я искрам. — Они приглядывают за нами.

Холодный влажный нос ткнулся в мою щеку. Язык лизнул меня в другую. Зубы сжались на моем рукаве.

Сев, я пересчитал свою стаю. Дымок, Везунчик, Ушастик, Бабуля, Мамуся, два щенка. Я сунул руку под свитер. Страницы из моей книги сказок были на месте.

Мы сидели в снегу и смотрели, как горит наш дом. Ярко, точно Жар-птица в ночном небе.

— Ну что, Дымок, — спросил я у сидящего рядом пса. — Куда нам теперь отправиться? Нашего дома больше нет. Женщины, которая торговала хлебом, нет. Продавца сосисок нет. Даже Ани нет.

Впервые с тех пор, как мы познакомились, Дымок прижал уши к голове. Я видел печаль в его глазах.

Я достал из кармана помятую белую карточку, ту самую карточку, которую мне два дня назад дала женщина на станции. В отблесках пламени я прочитал, что там написано. «Сестры милосердия».

Погладив Дымка по голове, я взял щенков на руки.

— Я о нас позабочусь.

Глава 24

Вадим

Вот так тем холодным январским утром мы с собаками оставили центр города, оставили большую площадь, оставили Аню. Мы сели на метро и проехали одну остановку, потом другую. Собаки следовали за мной, огибая спящих на полу и на лавках детей и взрослых бомжей. Я искал Пашу, Таню и Юлю, но не видел их. Я видел лишь грязные лица и протянутые в мольбе руки.

Устроив щенков в пакете поудобнее, я встал на эскалатор.

— Сестры милосердия… — прошептал я.

Выбравшись наружу, я подошел к дворнику, подметавшему улицу.

— Извините, вы не подскажете мне, где это находится?

Дворник посмотрел на карточку.

— Петровский бульвар, — буркнул он, отворачиваясь.

— Петровский бульвар, — сказал я псам. — Нам нужно найти Петровский бульвар.

Я попытался остановить кого-то, кто выходил из метро.

— Извините… Простите…

Но люди шли мимо меня. Наконец какая-то пожилая женщина в серой шали, услышав мой вопрос, махнула рукой.

— Пройди три квартала в ту сторону, — выдавила из себя женщина и скрылась в недрах метро.

В ту сторону мы и отправились. Щенки тихонько поскуливали в пакете. Мы шли мимо присыпанных снегом мусорных баков, мимо спящих в подворотнях бомжей, мимо дремлющих собак, мимо пустых бутылок, разбросанных на тротуаре.

— Тут не так красиво, как на той большой площади, — сказал я, ожидая, пока Бабуля догонит нас.

Наконец мы нашли Петровский бульвар и низкое коричневое здание с выцветшей надписью «Сестры милосердия» над входом. На двери когда-то были нарисованы крылья, но краска почти облупилась.

Света в окнах не было. Я толкнул дверь. Тут было заперто.

— Может, они спят, — сказал я Везунчику.

Я постучал по нарисованному крылу. За дверью было тихо. Я замолотил в дверь кулаками. Она не поддавалась.

Опустившись на колени, я прижался головой к двери.

— Пожалуйста… — молил я крылья.

— Сегодня их тут нет. Рождество ведь. — На тротуаре посреди кучи лохмотьев с некоторым трудом можно было различить мальчишку.

— Сегодня Рождество?

— Конечно, глупый. Сегодня седьмое января. — Мальчик склонил голову к плечу. — Ты что, не знаешь, какой сегодня день?

Я покачал головой. Я давно уже не знал, какой сегодня день.

— Они вернутся завтра?

Пожав плечами, мальчик почесал шрам у себя на щеке.

— Кто знает? Может, да, а может, нет.

У меня каждую косточку в теле ломило от разочарования. Я не помнил, когда в последний раз ел или находил пищу для моих собак. Я не помнил, когда мне в последний раз удавалось по-настоящему согреться.

— Что у тебя в пакете? — спросил мальчик в лохмотьях.

Я прижал щенков к груди.

— Ничего. Просто вещи.

Один из щенков — это была девочка — высунула голову из пакета и заскулила.

— Щенки! — охнул мальчик. Он подбежал к порогу, на котором я сидел. — Можно посмотреть?

Мамуся и Бабуля подобрались ко мне поближе, недоверчиво присматриваясь к мальчику. Тот протянул руку к щенкам. Мамуся зарычала.

— Это Мамуся. Она с тобой еще не знакома и потому не позволит тебе трогать своих малышей.

Убрав руку, мальчик кивнул.

— Она молодец, раз так защищает своих детенышей.

Щенки заскулили от голода.

— Сколько их? — спросил мальчик.

— Двое. Было трое, но один умер.

Мальчик опять кивнул.

— Моя подруга Янина тоже умерла…

Я сунул руку в пакет и погладил щенков, чувствуя их ребра под кожей.

— Они голодны. Мне нужно найти нам еду.

Мальчик вскочил на ноги и ткнул пальцем себе в грудь.

— Я лучше всех умею находить еду, вот увидишь! — воскликнул он. — Пойдем!

И мы с псами побрели вслед за тощим мальчиком в лохмотьях, оставив дом сестер милосердия позади. К тому времени, когда солнце зависло прямо у нас над головами, мы собрали в мусорных баках за магазинами достаточно еды, чтобы все наелись.

Мальчик устроился на канализационном люке.

— Меня зовут Вадим, — сообщил он. — А тебя как?

Я погладил Бабулю по голове.

— Песик.

— Мама назвала тебя Песиком? — рассмеялся Вадим.

— Нет, не мама. — Я пожал плечами.

Мальчик глубоко вдохнул, закрыл глаза и рыгнул — я еще никогда не слышал, чтобы кто-то делал это так громко. Я рассмеялся.

— Попробуй, — посоветовал Вадим. — Нужно глубоко-глубоко вдохнуть и проглотить побольше воздуха.

Я закрыл глаза и сделал так, как он говорил.

— А теперь выпусти воздух наружу.

Я так и сделал.

Мы расхохотались.

Мимо шли люди, а мы все хохотали и хохотали.

— Я король отрыжки! — провозгласил Вадим.

— Нет, это я король отрыжки! — крикнул я.

Вадим пихнул меня в плечо. Я пихнул его в ответ. Встречаясь с Аней, я видел, что так играли мальчишки на школьном дворе.

— От тебя воняет, — ухмыльнулся Вадим.

— Я король вони, — заявил я.

— Мы короли отрыжки и вони, — хором прокричали мы.

Небо стало серым, точно несвежая простыня. Повалил снег.

— Пойдем, — мотнул головой Вадим.

Сестры милосердия праздновали Рождество, а нам с собаками некуда было податься, и потому мы последовали за Вадимом глубоко под землю, к огромным трубам отопления, лежащим во чреве Города.

В этом подземном мире жили дети. Некоторые родились в Городе, но большинство приехало сюда на поездах и электричках.

— В моей деревне есть было нечего, только куриный корм, — хвастался один из мальчишек, устроившись на трубе.

— В моей деревне есть было совсем нечего, только пыль, — хвасталась девочка в розовой футболке. На футболке была изображена большая ухмыляющаяся мышь.

— А в моей деревне, а в моей деревне есть было совсем нечего, только снег, — сказал высокий мальчик с темными глазами. Временами он подносил ко рту пакет и делал глубокий вдох. Он напоминал мне Пашу.

Два маленьких мальчика дурачились на полу, катаясь по мусору. Другой малыш играл с крошечной игрушечной машиной. Кто-то передал мне бутылку. Не раздумывая, я отпил.

— Фу! — Я выплюнул омерзительную жидкость.

Все рассмеялись.

— Он совсем еще несмышленыш на улицах, — сказал кто-то.

— Никакой я не несмышленыш! — возмутился я. — Мне пять лет, а весной будет шесть.

— Не в этом смысле, — пояснил Вадим. — Они имеют в виду, что ты ничего не смыслишь в уличной жизни.

— Неправда. — Мне казалось, что я уже давно живу вот так.

— И сколько же ты живешь на улице? — осведомился бритый наголо высокий мальчик.

Я пожал плечами.

— Когда он привез меня в Город, снега еще не было. Стояла теплынь, и весь день было светло. Я собирался идти в школу.

— Ха, — фыркнул мальчик, раскуривая сигарету. — Всего пару месяцев. Я тут уже несколько лет живу.

— И я! — звонко, точно колокольчик, воскликнула девочка.

— Я тут уже два года, — сказал другой мальчик. Очень маленький мальчик, меньше меня. С этими словами он свернулся на куче грязных тряпок и заплакал.

Над трубами плясало пламя свечей, на стенах подрагивали тени. Возня двух мальчишек, игравших на полу, переросла в настоящую драку.

— Ты зачем меня по башке стукнул? — вопил один из них.

— Я не нарочно! — оправдывался другой.

— Ненавижу тебя, ненавижу! — не унимался первый.

Я забрался в дальний угол вместе с Мамусей, щенками, Бабулей и Ушастиком. Дымок и Везунчик не пошли за нами под землю. Мамуся нервно косилась на детей, кормя своих голодных малышей.

Из-за желтого пламени свечей лица детей казались дикими, а глаза — пустыми.

— Завтра мы вернемся к сестрам милосердия, — пообещал я псам. — Зато сейчас нам тепло и мы сыты.

Вадим воровал. Он воровал из магазинов, воровал у прохожих, воровал даже у нищих и бомжей. Он воровал, чтобы прокормить себя и нас, это правда, но на самом деле он воровал, потому что мог.

— Нужно воровать, — говорил мне Вадим.

День стоял холодный, мороз сжимал нас в своем ледяном кулаке.

— Я не могу воровать, — отнекивался я.

— Я тебя научу, — настаивал Вадим. — Я царь воров всей России! — смеялся он.

Чтобы доказать свою правоту, он подкрался к женщине, стоявшей на остановке, и вытащил что-то из ее сумки.

Вернувшись, он бросил мне книгу.

— Вот. Теперь она твоя, — сказал он.

Я пролистал страницы маленькой книжонки. Там не было картинок, зато было много незнакомых слов. Мне такая книга не пригодилась бы.

Съежившись, я пополз к той женщине, стараясь казаться маленьким, словно мышонок. Я как раз укладывал книжку в ее сумку, когда к остановке подъехал автобус. Женщина нагнулась за своей сумкой — сумкой с книжкой, — а я еще не убрал руку.

Ее глаза расширились.

Я остолбенел.

— Вор! — завопила она. — Мерзкий маленький воришка!

Женщина замахнулась, ее черная блестящая сумка взлетела над моей головой. Я сжался в комочек на мостовой, ожидая, когда на меня обрушатся небеса.

И тут чья-то рука схватила меня за шиворот и вздернула на ноги.

— Беги! — скомандовал Вадим.

Глава 25

Сестры милосердия

И мы побежали. Мы бежали, бежали, бежали, оскальзываясь на оледенелых тротуарах, ловко прокатываясь по ледяным дорожкам. Ушастик и Везунчик бежали вслед за нами. Мы бежали до тех пор, пока у нас не заболели ноги. Тогда мы повалились, и вышла куча-мала из мальчишек и псов.

— Ну ты и псих! — хохотал Вадим. — Она прибила бы тебя той сумкой!

У меня глаза слезились от холода, смеха и слов «Мерзкий маленький воришка!».

— Она бы мне голову снесла! — Я вытер уголки глаз. — Но ты меня спас.

— Да, и твоя голова катилась бы по улице и кричала: «Помогите, помогите, я, кажется, что-то потерял!»

За нами распахнулась дверь.

— Мальчики! Эй, мальчики! Что…

Вадим вскочил и помчался прочь еще до того, как женщина успела договорить.

А вот меня что-то удержало. Я опустил ладонь Везунчику на загривок и уставился на женщину, стоявшую возле облупившейся двери с нарисованными крыльями.

— Вы сестра милосердия? — спросил я.

— Да. Последняя из них, — сказала она. — Похоже, тебе милосердие не повредит.

Я поковырял носком ботинка снег, держась поближе к Везунчику.

— Заходи, мальчик. У меня нет времени.

В доме сестер милосердия было темно, холодно и тесно. Псы прижались к моим ногам и заскулили.

Сестра милосердия схватила меня за плечо. Ее пальцы впились в мою кожу, словно когти. Она покрутила меня, осматривая.

— Ничего от него не осталось, — бормотала сестра милосердия себе под нос. — Ничего. Сколько тебе лет, дитя?

— Пять, — ответил я.

— Господи, помоги нам. — Она покачала головой. — Они все младше и младше… Я полагаю, нет смысла спрашивать, есть ли у тебя родители и где они?

Я покачал головой.

— Я так и думала. — Сестра вздохнула. — Их никогда и не бывает. — Она закашлялась. Ее кашель напоминал скрежет ржавых кандалов. — Но что делать? Что уж тут поделаешь? Ладно, начнем с главного. — Женщина потащила меня за руку в следующее помещение.

В углу стояла большая ванна. Над ванной нависал кран.

— Снимай всю одежду. — Сестра принялась набирать в ванну воду.

Ванна. Я не помнил, когда в последний раз купался.

Я снял свитер, футболку и штаны. Старые газеты, с помощью которых я спасался от холода, полетели на пол, точно осенние листья. Страницы из книги сказок тоже упали на пол. Я снял роскошные ботинки, которые подарила мне Аня, и вытащил мокрые обрывки газет — я запихал их в носки ботинок, чтобы те не сваливались у меня с ног.

Женщина повернулась ко мне. Над ванной поднимался пар.

— Отдай мне этот рассадник вшей! — Она сорвала шапку с моей головы и выбросила, а потом оглядела меня с ног до головы. — Кожа да кости, кожа да кости… Залезай, — приказала сестра. Она вручила мне щетку и мыло. — Мылься.

Я начал мылиться.

— Не так! — Женщина выхватила у меня мыло и щетку и принялась тереть. Она терла меня так, словно пыталась содрать с меня кожу, затем мышцы, а потом и кости. Она хотела отмыть всю грязь Города.

— Ай! — вскрикнул я.

Псы заскулили у двери.

— Сиди смирно, дитя.

Вода стала черной. Сестра милосердия отмывала мне уши.

— Тут столько грязи, что хоть картошку разводи, — ворчала она.

Мыло выскользнуло у нее из рук, и, пока женщина искала его на полу, я осторожно сунул мизинец себе в ухо. Картошку?

Затем она принялась за мои волосы.

— Так я и думала, — рявкнула сестра. — Вши!

Она вылила мне на голову бутылку какой-то жидкости с едким запахом, а затем принялась тереть мне макушку.

— Ой! — опять вскрикнул я.

Везунчик зарычал у двери.

— Прекрати вести себя как ребенок! — приказала она.

Наконец сестра милосердия достала потертое полотенце.

— Вылезай, — скомандовала она.

Я стоял на холодном цементном полу, голый и мокрый. Меня била дрожь.

— Вытирайся. Я найду тебе одежду, хотя одному Господу известно, где мне взять одежду твоего размера.

Ушастик и Везунчик подобрались ко мне поближе и принюхались.

— Это я. — Я почесал их за ухом.

В карих глазах Везунчика читалось сомнение. Ушастик слизнул каплю воды с моей ноги. Рассмеявшись, я отпрянул в сторону. Ушастик схватился за угол полотенца и потянул на себя, мотая лохматой головой. Мы перетягивали полотенце, словно канат. Ушастик тащил меня по мокрому холодному полу. Везунчик лаял.

— Что это еще за представление?

Я замер на месте. Ушастик выпустил край полотенца. Везунчик смутился под ледяным взором женщины.

— Я не для того тут надрывалась, чтобы ты немедленно испачкался опять. Нахватаешься блох от этих дворняжек!

— Простите… — прошептал я.

— Вот. — Сестра бросила мне охапку одежды. — Они велики тебе, но лучшего у меня не нашлось.

Одежка действительно оказалась слишком большой, зато чистой. И все дырки были заштопаны.

— Спасибо, сестра.

— Не за что. И у меня для тебя найдутся шапка, куртка и перчатки, — вздохнув, хрипло сказала она. — Вот только обуви подходящей у меня нет.

— Ничего. Аня дала мне эти ботинки. Роскошные ботинки для такого невзрачного маленького мальчика, как я.

— Что еще за Аня? — нахмурилась женщина. — Я думала, у тебя никого нет.

— Аня — мой друг, — объяснил я. — И она дала мне эти ботинки.

Сестра достала из кармана передника большие блестящие ножницы.

— Садись. — Она указала на стул.

Я сел.

Не особо нежничая, она провела расческой по моим волосам.

— Ну и лохмы!

Я почувствовал, как холодные металлические ножницы коснулись моей шеи.

Щелк-щелк . Волосы посыпались мне на плечи и на пол, точно пепел. Щелк-щелк .

Наконец сестра милосердия остановилась.

— Что ж. — Она склонила голову к плечу. — По крайней мере, теперь ты не выглядишь как ходячее пугало.

Я провел ладонью по короткому ежику на голове.

— Вообще-то ты похож на ощипанную курицу, парень. Но вряд ли им будет до того дело.

Вскочив со стула, я потрепал Ушастика по лохматому боку.

— Нет, собакам все равно.

— Надевай свои ботинки. И давай найдем тебе куртку и шапку, пока они не приехали.

Куртка! Ах, какая же это роскошь — куртка!

— Вам не нужно искать для меня шапку. У меня уже есть.

— П-ф-ф! — фыркнула сестра и закашлялась. — У тебя на голове не шапка была, а настоящий клоповник. — Она принялась копаться в коробке с одеждой. — Это слишком большое… А это я и бомжу не дам…

У меня заурчало в животе.

— А поесть у вас не найдется?

Выпрямившись, она потерла поясницу.

— Может, пара печений. — Достав с полки жестяную коробку, женщина передала ее мне. — Я не могу открыть крышку.

С трудом сняв с жестянки крышку, я увидел на салфетке два черствых печенья. Одно я сунул в рот, второе разделил между Ушастиком и Везунчиком.

— Ты что творишь? — Сестра выдернула жестянку у меня из рук. — Отдаешь прекрасную еду псам?

Твердое печенье застряло у меня у горле.

— Простите, — пробормотал я. — Но они тоже хотят есть.

Она бросила мне куртку и шапку.

— Вот, примерь эти.

Куртка доходила мне до колен, а рукава висели ниже кончиков пальцев. И все же это была куртка. И ее курточность была прекрасна. Я сунул в карман страницы из моей книги со сказками и улыбнулся сестре.

Вздохнув, она закашлялась.

— Это лучшее, что у меня есть.

Снаружи послышался лай. Дымок.

У меня сердце упало. Я не видел Дымка два дня. Взвизгнув, Везунчик бросился к двери. Ушастик заплясал на задних лапах.

— Мне пора, — сказал я.

— Погоди, — остановила меня сестра. — Они придут с минуты на минуту.

— Но они уже здесь! — возразил я. — Дымок нас ждет.

Я распахнул входную дверь с потускневшими крыльями. На пороге я увидел воплощенный Кулак Божий. Над Кулаком шуршало серое пальто. А пальто принадлежало какой-то седой женщине.

— Где ты была так долго? — рявкнула сестра.

Глава 26

Предательство

— Этого мальчишку забирать? — Водянистые глаза уставились на меня из-за очков. Стекла были толстыми, как речной лед.

Сестра опустила ладонь мне на плечо. Пальцы, слишком слабые, чтобы открыть жестянку с печеньем, словно тиски, сжались на моем плече.

— Да. По его словам, семьи у него нет. И судя по его виду, он уже довольно давно на улице.

Я попытался вырваться из железной хватки сестры милосердия.

— Что значит «забирать»?

Сестра мне не ответила. Они с седой женщиной, женщиной с Кулаком Божьим принялись перекидываться словами над моей головой: «беспризорник», «бездомный», «грязный».

А я все спрашивал их, задавал им вопросы: «почему?» и «куда?». Но я опять сделался невидимкой.

Сестра прижала меня к складкам своего серого пальто.

— Сиротский приют — вот где ему место.

Приют ! Это слово пронзило мое сердце, с душой упало в пятки, клубком свернулось в животе, а потом рванулось наружу словом «Нет!».

Я отпрянул от седой женщины и сестры милосердия и помчался прочь.

— Хватай его! — рявкнула седая женщина.

Чьи-то невидимые руки схватили меня, потащили назад. Я завизжал и принялся отбиваться.

— Нет! Нет!

Руки тянули меня, сжимали, швырнули на землю. Перед глазами у меня засиял миллион звезд.

— Не бейте его! — крикнула сестра милосердия. — Он ведь не преступник!

Кулак Божий рывком поднял меня на ноги и встряхнул.

— Он должен усвоить урок.

Я зарыдал от боли.

Что-то пронеслось в воздухе над моим плечом. Зубы сомкнулись на Кулаке Божьем. Седая женщина завизжала. Дымок повалил ее на землю. Везунчик и Ушастик набросились на мужчину — того самого, чьих рук я не увидел.

— Уберите от меня этих бешеных псов! — вопила седая женщина.

— Дымок, бежим! — крикнул я.

Порычав напоследок, псы отступили.

Мы с Дымком, Ушастиком и Везунчиком помчались по Петровскому бульвару, прочь от дома сестер милосердия, прочь от Кулака Божьего. Длинные рукава моей куртки развевались, точно крылья.

Мы бежали до тех пор, пока позади не затихли крики: «Лови его! А ну, вернись!»

Мы остановились у входа в подземный мир. Тут мы будем в тепле. В безопасности. Вдали от сестры милосердия, Кулака Божьего и слова приют . Может, у Вадима найдется еда, которой он поделится с нами.

— Дайте мне перекусить, а потом мы попросим Вадима найти нам еды, — сказал я псам, сворачивая за угол. — Наверное, щенки…

Я замер как вкопанный.

Навстречу нам мчались Мамуся и Бабуля. Глаза у них были огромными от ужаса и отчаяния. Мамуся прыгнула мне на грудь, чуть не сбив меня с ног. Она жалобно скулила. Бабуля подвывала.

— Что? Что случилось? Где щенки?

Мамуся дернула меня за подол куртки, подгоняя ко входу в подземный мир. Вслед за ней я погрузился в темноту. На мрачных стенах играли отблески свечей, вокруг тянулись трубы. Мамуся привела меня к углу, где она оставалась со щенками и Бабулей. Гнездо, свитое мной из тряпок и газет, было пустым.

— Они должны быть здесь, — сказал я.

Я обыскал все вокруг, заглядывая под тряпки и за груды мусора, который дети набросали у стен. Ничего. Щенков нигде не было.

Я тряхнул за плечо мальчика, вдыхавшего воздух из коричневого пакета.

— Где щенки?

Взгляд его пустых глаз на мгновение остановился на моем лице, но потом опять затуманился.

Я подошел к мальчику и девочке, спавшим под старым пледом.

— Где щенки? — повторил я, потянув за плед.

Из-под него выкатилось несколько пустых коричневых бутылок.

Девочка открыла глаза и медленно сморгнула.

— Чего тебе?

— Где щенки? Щенки пропали.

— А, ты об этом. — Девочка зевнула. — Их Вадим забрал.

— Что?

— Ты слышал, что я сказала. Вадим их забрал.

Я стянул с нее плед.

— Почему? Куда он их забрал?

Девочка оттолкнула меня.

— Он забрал их, потому что всем известно: ты можешь получить больше, если будешь просить милостыню со щенком в руках. А куда он их унес, я понятия не имею. — Отвернувшись, она прижалась к мальчику.

Я закрыл лицо руками.

— Нет, — простонал я.

Мамуся лизнула мне руку.

— Вадим сказал, что попытается продать щенков, — сказала девочка, выглянув из-под пледа.

— Что? — вскинулся я.

— Ну да, — сонно пробормотала она. — За щенков неплохо заплатят, небось.

Я побежал.

Мы с псами бежали по улицам, пересекали дороги, шарахаясь от машин, метались по пустым оледенелым скверам.

Мы проверили все магазины и лавки, все канализационные люки, на которых Вадим любил греться. Мы бежали и бежали, пока слезы накрепко не примерзли к моему лицу. Мы бежали и бежали, пока Бабуля не остановилась.

Я прислонился к облупившейся кирпичной стене. На улице уже сгустились сумерки. Собаки сгрудились вокруг меня. Они требовали ответа.

Я стукнул себя по голове.

— Глупый, глупый маленький невзрачный мальчишка! Как я мог быть таким глупым!

Бабуля прижалась к моей ноге и вздохнула.

Я обвел взглядом свою стаю.

— Куда Вадим мог забрать их? — спросил я у Дымка.

Я нырнул в теплый янтарь его глаз, в отблески золота, во тьму ночи. Его глаза говорили мне, что я не глупый невзрачный мальчик. Я Песик. Пес. Это Дымок приказал мне последовать за ним в вагон, это Дымок привел меня в новый дом своей стаи. Это Дымок увел меня со станции…

— Точно! — Я вскочил на ноги. — Бежим!

Я помчался на станцию. Я перепрыгивал через две ступеньки, оскальзывался на мраморном полу. Ушастик, Мамуся и Бабуля неслись за мной, а Дымок и Везунчик юркали впереди, среди этой толпы, среди всех этих курток, пальто, ног, сапог, ладоней, баулов, сумок и глаз, которые никогда не смотрели в нашу сторону.

Вдруг Дымок остановился. Везунчик налетел на Дымка. Дымок опустил голову, словно прислушиваясь. Я тоже навострил уши, стараясь не обращать внимания на гам толпы и шум поездов.

А потом я услышал.

— Щенки! Продаются щенки! — Голос доносился из другого конца коридора.

Я побежал вперед, протискиваясь сквозь толпу.

Вадим сидел у подножия памятника, щенки спали у него на коленях. Мамуся, взвизгнув от радости, бросилась их обнюхивать.

— Ты что это творишь?! — завопил я.

Пожав плечами, Вадим почесал болячку в углу рта.

— Думал деньжат подзаработать. И вообще, щенкам так было бы лучше. Они попали бы к кому-то домой, а не умирали бы от голода на улицах.

Я отобрал у него щенков. Испугавшись, малыши заскулили.

— Они должны быть с матерью , — рявкнул я. — Она нужна им.

Вадим вскочил.

— На что вообще сдались эти матери, Песик? — прорычал он, придвинувшись ко мне. — Расскажи-ка мне. — Его лицо исказила гримаса боли. — Ты видишь тут наших матерей? — потребовал он ответа. — Видишь тут кого-то, кто мог бы позаботиться о нас?

Я сунул щенков себе под куртку.

— Я думал, ты мой друг!

— Мы не можем позволить себе заводить друзей на улице, дурилка! — заявил он. — Мы должны заботиться только о себе!

Вадим толкнул меня, но в этот момент Дымок и Везунчик подошли к нему поближе и зарычали.

— Да ты псих! — всплеснул руками Вадим. — Носишься со своими псами!

Развернувшись, он пошел прочь. Отойдя на безопасное расстояние, Вадим повернулся.

— Тебе не прожить одному, Песик. Тебя доконают зима, бандиты или милиция. Не выжить тебе.

А затем он скрылся, затерявшись в гуще толпы.

Плюхнувшись на пол, я вытащил щенков из-под куртки. Вся стая собралась вокруг нас, принюхиваясь и тыча в щенков носами.

Я прижался макушкой к холодной стене. Голубоватый свет заливал все вокруг. Лампы тянулись под потолком, образуя идеальную прямую. Я закрыл глаза, защищаясь от этого яркого сияния.

А когда я открыл глаза, оказалось, что я лежу на боку, опустив голову Везунчику на ноги. Ушастик и Бабуся устроились рядом. В моей руке, занемевшей после долгого сна, было полно монет и купюр.

Глава 27

Холод

Куда мне было идти? Наш Стеклянный Дом сгорел дотла. Я не мог вернуться к детям под Городом, не мог пойти к сестрам милосердия. Я не мог доверять никому из них.

— Что же нам делать? — спросил я у Дымка.

Тот вздохнул, опустив голову на лапы.

Все мы устроились в дальнем углу станции. До этого мы поднимались на поверхность, чтобы купить еды. Там было холодно. Очень холодно. Воздух, казалось, замерзал у меня в легких всякий раз, когда я вдыхал. Мы видели на улице очень мало детей. И еще меньше псов. На тротуаре валялись безжизненные тельца замерзших птиц. Прежде чем я успел остановить их, Ушастик и Везунчик схватили тельца и сожрали.

— Может быть, нам остаться на станции? — предложил я. — Ненадолго. Милиционеры ведь не выгонят нас на такой холод, верно?

И мы остались. Мы покидали станцию только для того, чтобы купить еды. Даже Дымок, который обычно занимался своими делами, в эти дни сидел вместе с нами. Холодный мраморный пол плохо сказывался на старых косточках Бабули. Она хромала и с трудом просыпалась. Днем я укладывал ее на моей курточке, потому что на станции было не так уж и холодно. И к тому же я был еще мальчишкой, а она — старой бабушкой.

На станции были и другие. Не дети, а взрослые бомжи. Один старик приходил на станцию каждый день. На нем были пиджак и большая меховая шапка, а на груди висели ленты и ордена. В руке старик сжимал маленькую жестянку.

— Ты получил эти медали за то, что бегал быстрее всех? — поинтересовался я.

Звяк ! В жестянку старика с орденами и лентами упала монета.

Старик посмотрел на меня, но ничего не ответил.

— А мне вот никогда не давали медалей и орденов, зато я умею бегать очень быстро, — похвастался я.

Кто-то сунул в жестянку сложенный в несколько раз рубль.

— Спасибо, добрый человек, — пробормотал старик.

— Моя мама тоже учила меня говорить «спасибо», — кивнул я. — А у вас есть мама?

Он даже не посмотрел на меня. И ничего не ответил.

Я почесал Везунчика за ушком.

— У меня была мама. Я ее давно не видел — с тех пор, как пожелтели листья на деревьях. Я уже начал забывать ее.

Старик с грудью в орденах и медалях повернулся ко мне и вытер пальцем глаза за толстыми стеклами очков.

— Что поделать… — вздохнул он.

Вытащив сложенный рублик, старик передал его мне. А потом, не промолвив ни слова, он пошел вверх по ступеням.

Шли дни. Морозы не прекращались. Было настолько холодно, что река, протекавшая через Город, покрылась коркой льда. Настолько холодно, что даже снег не мог пойти. По крайней мере так говорили люди в магазинах.

— Я не знал, что снег не может падать, когда на земле холодно, — сказал я Мамусе, глядя, как она возится со щенками.

Я боялся подниматься на поверхность, потому что там я постоянно видел замерзшие тела, и не только птиц, но и кошек, и собак. Однажды я заметил, что на углу дома собралась толпа. Протиснувшись вперед, я увидел маленькую девочку, лежавшую рядом с подворотней. Наверное, девочка уснула, устроившись на картонке, прилегла отдохнуть, наигравшись в парке. Но ее лицо казалось серым, губы — синими, а глаза смотрели в никуда. Меня объяла печаль. Где был Господь, где были ангелы и святые, когда эта девочка ложилась спать?

Вдалеке взвыла сирена. Ушастик, Везунчик и Дымок запрокинули головы и завыли, прощаясь с замерзшей девочкой.

Мне вспомнились слова Вадима: «Тебе не прожить одному, Песик. Тебя доконают зима, бандиты или милиция. Не выжить тебе».

Глава 28

Бандиты

Однажды утром я проснулся оттого, что на станции раздавались какие-то удивительные звуки. Не перестук колес, не свисток подъезжающего к станции поезда, не мерное шипение закрывающихся дверей вагона, не стук каблуков на мраморном полу. Этот звук напоминал мне о лете, о раскрашенных в яркие цвета деревянных лошадках на карусели, о цирковом представлении, которое когда-то показывали по телевизору. Звуки кружили над нами, они взметались вверх, потом вновь опускались, точно ласточки.

Вскочив, я захлопал в ладоши.

— Вы слышали? — воскликнул я. — Это музыка!

Зевнув, Везунчик завилял хвостом. Мы пошли на звуки музыки.

Музыкантом оказался какой-то мужчина с длинной седой бородой. На груди у него висела странная коробка с пожелтевшими клавишами, как у пианино, и блестящими кнопками. Одной рукой он нажимал на клавиши, а другой — на кнопки, то комкая, то расправляя эту диковинную коробку. И она дышала, эта коробка, дышала и вздыхала, она выдувала музыку, как выдувает пламя огнедышащий дракон.

— Что это? — спросил я у мужчины.

Он повернулся ко мне, но взглянул куда-то мимо меня.

— Это аккордеон, — сказал он стенке рядом со мной.

— Мне кажется, аккордеон играет самую красивую музыку на земле, — заявил я.

Улыбаясь, мужчина кивнул.

Я сел у его ног и стал слушать. Я качался из стороны в сторону, улыбался, иногда даже принимался танцевать. Собаки тоже были в восторге. Везунчик пытался подпевать.

К концу дня мужчина с аккордеоном сложил свой стул и пересыпал деньги из жестянки в маленькую сумку.

— Где ты, мальчик? — спросил он. Его молочно-белые глаза глядели сквозь меня.

— Я же прямо здесь! — рассмеялся я.

Он дал мне пригоршню рублей.

— Сегодня ты принес мне удачу.

— Спасибо вам огромное! — Я уже давно не видел так много денег.

Мужчина с аккордеоном раздвинул длинную белую палку с красной ручкой.

— Не за что, молодой человек. — Повесив аккордеон на плечо, он, постукивая палочкой по полу, пошел к лестнице.

Он пришел на следующий день. И на следующий. И на следующий. Я всегда садился рядом с ним и слушал его музыку.

— Доброе утро, — говорил я ему, когда он ставил стул и складывал длинную белую палку.

— И тебе я желаю доброго утра, мой юный друг, — ответствовал мне мужчина с аккордеоном, улыбаясь и глядя мимо меня.

Где-то в средине дня он вручал мне деньги и говорил:

— Нам нужны еда и вода, чтобы мы могли играть и танцевать до вечера. Как думаешь, сможешь купить пирожки где-нибудь неподалеку?

И мы с псами отправлялись на поиски пирожков. Мне нравились пироги с сыром, а мужчине с аккордеоном — с картошкой. На второй день он дал мне больше денег:

— Псам тоже нужен обед.

И вновь потянулись дни. У меня были музыка, танец и горячие пирожки. Я не стыдился того, что в конце каждого дня мужчина с аккордеоном давал мне немного денег. Он говорил, что я приношу ему удачу.

— Кто сможет безучастно пройти мимо слепого старика и мальчика с собаками? — говорил он, когда я провожал его во внешний мир.

Той ночью дул пронзительный ветер, но стало немного теплее — ровно настолько, чтобы мог пойти снег.

— О! Может быть, холода наконец прекратятся? — сказал мужчина с аккордеоном.

Я кивнул.

Его ладонь легла мне на плечо.

— А как же ты, мой юный друг? Куда ты идешь вечером?

— Я?

— У тебя есть дом?

— Это мой дом. Мой и собак.

Старик вздохнул, как его аккордеон.

— Я слышал о таких детях, как ты. О беспризорниках. Это позор России.

Я пожал плечами.

— Тут нам тепло, и мне, и псам. И благодаря вам мы не голодаем.

Мужчина с аккордеоном покачал головой. Его белая борода затряслась.

— Ты должен быть осторожен, друг мой. На улице таким ребятам, как ты, небезопасно. Тут бродят банды подростков, которые ищут кого-нибудь послабее, чтобы напасть. — Он покачал головой. — Они как волки, эти малолетние бандиты.

Я видел банды, о которых говорил старик. Мальчишки носили цепи и кожаные штаны, волосы у них торчали во все стороны. Время от времени они приставали ко мне, кричали мне обидные слова. Если бы я произнес такие слова, мама меня отшлепала бы. Но я не боялся бандитов — мои псы их и близко не подпустили бы.

Я коснулся ладони старика.

— Не волнуйтесь. Псы за мной присматривают.

Спустя два дня я в очередной раз отправился на поиски лучших пирожков для меня и мужчины с аккордеоном. Стояла неожиданно теплая погода. Ледяной кулак зимы наконец разжался. Дул теплый ветерок, похожий на морской бриз, оледенелые ветки берез и елок оттаяли. Продавцы вышли из своих магазинчиков и болтали, щурясь на солнышке.

Должен признать, в этот день мы гуляли дольше обычного. Даже псы наслаждались теплом.

— Нужно вывести Бабулю, Мамусю и щенков на поверхность, чтобы они подышали свежим воздухом и погрелись на солнышке, — сказал я Дымку и Везунчику.

Затем я нехотя спустился вниз, на станцию.

Везунчик и Дымок отказались покидать нагретое местечко на тротуаре.

— Я скоро вернусь с остальными, — крикнул им я.

Не успел я дойти до коридора, когда раздался звук, от которого у меня кровь застыла в жилах: отчаянный лай Бабули и Мамуси. Бросив пакет с едой, я помчался вперед. Лай собак не заглушал криков: «Оставьте меня! Отстаньте!»

Я увидел, что мужчину с аккордеоном окружили четверо подростков в кожанках, обвешанных цепями. В черной одежде, со странными прическами, эти подростки напоминали взъерошенных ворон. У ног старика скалили зубы Бабуля и Мамуся. Они лаяли и рычали, пытаясь защитить нашего друга и щенков.

Бандиты столкнули старика со стула, жестянка с монетами покатилась по полу. Один из мальчишек поднял ее и достал оттуда деньги.

— Нет! — кричал мужчина с аккордеоном. — Как можно грабить слепого старика?

— Аккордеон бери, — скомандовал самый высокий из Ворон.

Бабуля закрыла собой старика, рыча на мальчишек.

Нога в кованом ботинке пнула Бабулю в бок. Собака отлетела в сторону.

Это зрелище привело меня в чувство.

— Нет! — завопил я.

Я бросился на Ворон. Я дрался изо всех сил. Я бил, пинал, царапал, плевался.

— Оставьте их в покое! — требовал я.

Один из мальчишек ударил меня в лицо. Почувствовав солоноватый привкус во рту, я выплюнул зуб.

— Не трогайте мальчика! — взмолился старик.

И тогда бандиты вновь сосредоточились на мужчине с аккордеоном. Самый высокий из Ворон ударил старика по лицу и схватился за аккордеон.

— Отдай его мне! — прорычал мальчишка.

Я бросился к нему и изо всех сил пнул его под колено. Мальчик сложился пополам. Кто-то схватил меня за шиворот и отшвырнул в сторону, точно пакет с мусором. Я вцепился в длинную тощую ногу мальчишки. Мамуся цапнула бандита за вторую ногу.

— Отстаньте от меня! — заорал наш противник.

Он отшвырнул вначале Мамусю, а затем и меня к стене. Мамуся жалобно взвизгнула. Я попытался встать, хотел позвать на помощь, но не мог дышать. Словно из меня выпустили весь воздух, как из аккордеона.

И тогда я услышал милицейский свисток. И рычание разъяренных псов. Услышал отчаянные вопли Ворон:

— Спасите!

— Что за…

— Снимите, снимите его с меня!

Я оперся на локоть. Дымок и Везунчик рвали хулиганов на части. На пол хлынула кровь. Хотя псов было всего двое, они дрались, точно их было двадцать.

Я подполз к Мамусе и Бабуле, жавшимся к щенкам. У Мамуси из уха текла кровь.

Милиционеры уже были недалеко, судя по свисту и топоту.

Вокруг Ворон и мужчины с аккордеоном собралась толпа. Кто-то помог старику подняться с пола. Кровь текла по его белоснежной бороде.

— Они спасли меня. — Старик дрожал. — Мальчик и псы. — Он был слеп и все же оглядывался, точно пытаясь увидеть меня.

Милиционер, протиснувшись сквозь толпу, в последний раз дунул в свой свисток.

— Что тут происходит? — рявкнул он. Его высокие черные сапоги сияли, точно темные зеркала.

Я хотел взять старика за руку и сказать ему, что со мной все в порядке. Что псы защитили его прекрасную музыку. Защитили его. Но я больше не был глупым маленьким мальчиком. Я знал, что милиционер мне не поможет. Милиция — это очень опасно. Милиционер мог упрятать меня в приют. Или сотворить еще что похуже. Он мог забрать меня, разлучить с близкими.

Пока толпа помогала старику прийти в себя, а милиционер арестовывал Ворон, мы с псами спрятались в туалете.

Я осмотрел своих собак. Бабуля сильно поранилась и будет хромать до конца жизни. Мамуся, как и я, потеряла зуб, а на голове у нее была шишка размером с небольшую картофелину. Щенки вылизывали ее рану.

Прислонившись к холодной плитке, я расплакался. Так, со слезами на глазах, я и уснул.

Проснувшись, я смыл кровь с лица и волос. Мне все время хотелось трогать кончиком языка место, где раньше был зуб. Когда я был совсем маленьким, то верил, что выпавший зуб надо положить под подушку, чтобы его забрала Зубная фея. Но теперь я уже был не маленький. И я не верил в сказки.

На платформах было необычно тихо. Я не знал, день сейчас или ночь. Я вернулся на то место, где старик с белоснежной бородой играл на аккордеоне. Старика я там не нашел. Зато увидел пятна запекшейся крови.

Тогда я понял, что старик больше сюда не вернется.

К платформе подъехал поезд.

Дымок посмотрел на меня.

Я посмотрел на Дымка.

Дверь вагона открылась. Я взял щенков на руки.

— Пойдемте.

Глава 29

Электрички

Так нашим домом стали электрички. А поскольку нашим домом были электрички, нашим домом стал и весь Город.

В электричках было тепло и, как правило, безопасно. Мы выяснили, что меньше всего на нас обращают внимание поздней ночью и ранним утром. Люди в электричках в эти часы либо спали, либо были слишком пьяны, чтобы думать о маленьком оборванце и его псах.

Мы нашли лучшие остановки, где можно раздобыть еды: на этой остановке редко чистят мусорные баки, на той мясник выставляет за порог лавки мясные обрезки и косточки для собак. В западной части Города была остановка с бакалейной лавкой, и добрый продавец оставлял для меня зачерствевшие буханки хлеба и просроченные консервы.

Раз в месяц на площадь перед железнодорожным вокзалом приходили тетеньки из церкви. Они приносили еду и одежду, а иногда даже приводили с собой врачей. Бездомные дети сбегались на эту площадь со всего города, чтобы получить миску каши или щей из одной капусты на слабеньком бульоне.

Тетеньки из церкви устраивались возле стихийного рынка, который в такие дни не работал.

— Дети, идите сюда, — звали тетеньки.

И дети шли.

Орудуя локтями, они проталкивались к котелкам с кашей и щами и подносам с ломтями хлеба. Мы с псами наблюдали за этим. Когда толпа рассасывалась и дети принимались за еду, я подходил к котлам.

— Пожалуйста, — говорил я, протягивая миску.

А когда мне ее возвращали, я говорил:

— Спасибо.

Тетенька из церкви улыбалась:

— Какой ты вежливый мальчик.

Я улыбался в ответ.

— Как тебя зовут? — спрашивала тетенька.

И я всякий раз отвечал:

— Песик.

Однажды, когда я сидел на засыпанной снегом груде кирпичей и жевал кусок хлеба, мне показалось, что я заметил в толпе Пашу.

Вскочив, я подбежал к темноволосому мальчику, стоявшему в очереди за супом.

— Паша! — Я дернул мальчика за руку, чтобы он оглянулся.

Мальчик повернул голову и посмотрел на меня. У него были темные Пашины глаза. Раскосые. В точности, как у Паши.

— Это я. — Я еще раз дернул мальчика за рукав. — Помнишь? Ленинградский вокзал?

Но хотя на меня смотрели Пашины глаза, Паши в этом теле больше не было. Его душа была мертва. Телом управлял всего лишь призрак.

Так прошла моя первая зима со стаей. Поезда баюкали меня. Поезда показывали мне мир. А псы любили меня. И всегда, всегда защищали.

Я больше не искал красное пальто. Я знал, что больше никогда не увижу ее.

Теперь, читая сказки из своей книжки, я слышал только свой голос, голос Песика. А не мамин. Псы прижимались ко мне, когда я читал им о ведьмах, о Снежной Королеве, о Жар-птице. Бабуля опускала седую морду мне на ногу, Ушастик устраивался у меня на коленях, а Мамуся, Везунчик и щенки прижимались ко мне. Дымок спал в стороне от нас. Он всегда оставался настороже, даже во сне.

Мы ездили на электричках долгими ночами, долгими месяцами, долгой зимой. Пока не пришла весна.

Глава 30

Весна 1996 года

Город ожил вновь. Продавцы выходили из лавок, болтали друг с другом и курили. Возле метро вновь начали торговать с лотков всякой всячиной: едой, напитками, газетами, книжками, дешевыми матрешками, блестящими металлическими фигурками собора Василия Блаженного, сигаретами.

Люди шли на станцию и со станции, они не торопились и потому успевали бросить в мою ладонь пару монет. А когда я говорил «спасибо», некоторые из них даже улыбались.

Служащие опять стали выходить на обед в парк. Они закрывали глаза, подставляя лицо солнечным лучам.

Это кое-чему научило Везунчика. Он начал воровать. Впервые я увидел это в один из теплых дней. На деревьях рядом с небольшой площадью уже проклюнулись почки. Снег сошел, оставив в кучках мусора много интересного. Я обыскивал эти кучки, когда краем глаза заметил Везунчика. Он полз на животе к бледному мужчине, сидевшему на лавке. Мужчина жмурился, наслаждаясь солнцем, а у его ног стоял пакет с едой.

Медленно-медленно Везунчик подполз к пакету. Я задержал дыхание, глядя, как Везунчик вытягивает шею и осторожно сжимает зубы на пакете. Затем пес столь же медленно пополз назад, пока мужчина грелся на солнце. Когда Везунчик, волоча за собой пакет, отполз на безопасное расстояние, он выпрямился и, радостно виляя хвостом, помчался к нам. Пакет он бросил к моим ногам.

— Везунчик, — проворчал я. — Мы не воруем.

И все же я развернул пакет. Мы отошли подальше от мужчины — он все еще с наслаждением жмурился, — и я разделил содержимое пакета между всеми моими псами.

— Я не сержусь на тебя, — сказал я Везунчику. — Твоя мама ведь не говорила тебе, что красть — это плохо.

И тут я охнул. На самом дне пакета, желтый, как солнышко, лежал апельсин!

Я поднес апельсин к носу и вдохнул потрясающий запах. Запах во всей его апельсиновости.

— Ой, это, наверное, очень богатый человек, — сказал я псам.

Они понюхали апельсин и отвернулись. Я улыбнулся. Апельсин достанется только мне. До этого я ел такие фрукты всего раз или два в жизни. Это удовольствие я растяну надолго.

Мне больше не нравилось кататься на электричках, как и псам. Дымок вновь стал надолго уходить, как и осенью. Бабуля спала на залитых солнцем дорожках, Мамуся пыталась присматривать за щенками, а Везунчик и Ушастик подружились с новыми псами, выбравшимися на улицу после долгой зимы.

Как и бездомных псов, на улицах с каждым днем становилось все больше беспризорников. Бледные, худые, изголодавшиеся по тому, чего у них не было, они выбирались на поверхность из своего подземного мира.

Дни становились длиннее.

По улицам бродили банды подростков постарше. Они искали тех, кто ослабел за зиму. Я видел, как мальчишки забрали обувь и куртку у ребенка, спавшего в подворотне. Я видел, как беснующиеся хулиганы избили пьяного, укрывшегося на автобусной остановке. Мало того, что они отобрали у него деньги и бутылку водки, они еще и издевались над ним.

— Ах ты, свинья придурочная! — Один из мальчишек ударил пьяницу по голове палкой.

— Идиот! — Другой ударил мужчину в поясницу, когда тот попытался убежать.

Пьяный упал на колени. Мальчишки налетели на него, точно стервятники.

Бабуля и Ушастик заскулили, прижавшись к моим коленям. Мы отвернулись и побрели прочь, подальше от этих жестоких-жестоких бандитов с их жестоким-жестоким смехом.

— Не знаю, почему люди себя так ведут, — сказал я псам тем вечером.

Мы собрались в теплом подвальчике заброшенной церкви. Это место нашла Мамуся и привела нас сюда.

— Иногда они бессердечные и холодные, как Снежная Королева. Иногда — мерзкие и жадные, как Баба-яга.

Мамуся вылизывала мне ладонь, прижав мое запястье лапой к полу. Я достал из волос маленького жучка, не больше зернышка риса. Я раздавил его.

— И слишком много сейчас тех, кто похож на девочку со спичками. Одиноких, умирающих от голода.

Везунчик перекатился на бок, подставляя мне живот.

— Эх, Везунчик, воришка мой, — улыбнулся я. — С чего мне чесать тебе живот, если ты воруешь?

Везунчик придумал новый прием. Он выбирал одного человека в толпе, собравшейся у лотков с едой. Тихонько шел за этим человеком по площади. А потом громко лаял. От неожиданности человек ронял пакет с едой, и, прежде чем кто-либо успевал понять, что произошло, Везунчик хватал пакет и убегал прочь. Иногда он делился с нами, иногда нет.

Я почесал ему живот. Обычно он делился.

Начались весенние дожди. С ними пришел голод. Люди больше не ели в парках и на площадях. Дождь и ветер гнали людей по дорогам, и они не успевали остановиться и подать маленькому мальчику монетки, чтобы ему хватило на еду. Я прятался в метро, там всегда царил день, было сухо, а люди, заходившие в поезда, не так торопились. Монеты звякали на моей ладони, хлеб и сосиски набивали нам животы.

Но, конечно, дождь вскоре привлек в метро и других детей с улицы. Они просили милостыню, они воровали, они дрались, они сбивались в стаи, чтобы вместе противостоять мальчишкам постарше и милиции.

И, как всегда, мы с псами прятались в тени, в углах, у подножия памятников.

В один из таких дождливых дней я забрел на станцию метро, и там, копаясь в переполненной мусорной урне, я услышал знакомый голос:

— О, да наш тараканище подрос!

Оглянувшись, я натолкнулся на стальной взгляд серых глаз Рудика. Он смотрел на меня сквозь облако дыма, сигарета, как всегда, свисала с его губы. На нем все еще был потрепанный милицейский китель и узкие черные штаны. Лицо у него вытянулось. На подбородке виднелся большой синяк.

— Ну-ка, ну-ка, кто это тут у нас? — На мгновение лед в его глазах растаял. — Да это же наш мышонок!

Я отер руки о штаны.

— Привет, Рудя.

Он медленно подошел ко мне.

— С какого мертвяка ты стянул эти шмотки?

— Мне их дали тетеньки из церкви, — сказал я.

— Вот оно что. — Бросив сигарету на пол, Рудик затушил окурок каблуком. — Да благословит Господь всех тетенек из церкви. Они набивают тебе брюхо и воруют твою душу.

— Где Таня? — Я огляделся. Рудик редко ходил куда-либо без Тани.

— Ее больше нет. — Он провел ладонью по волосам. — Больше нет.

У меня мурашки побежали по спине. Я эти слова уже слышал.

— Она мертва? — спросил я.

Был крик, было липкое красное пятно на полу, которое никак не отмыть…

— Возможно. Они забрали ее куда-то в приют за городом, — мягко сказал Рудик, глядя на картинки, выложенные на стене из крошечных плиток. — Знаешь, я пытался найти ее. Расспрашивал всех, даже съездил на автобусе к одному приюту к северу от города, но…

— Может быть, весной она вернется. И в приюте у нее будет новая одежда, и еда, и…

От пощечины я отлетел к урне.

— Глупый малец! — рявкнул Рудик. — Ты что, ничего не знаешь? — Схватив за шиворот, он встряхнул меня. — Сиротские приюты обнесены заборами из колючей проволоки. Они разрежут тебя на части, если ты попытаешься сбежать. А тамошние… Они заставят тебя пахать, как проклятого, а кормить не будут. Приюты сжирают тебя заживо.

— Как Баба-яга, — охнул я.

Рудик поднял руку, и я отпрянул в сторону, ожидая, что он опять меня ударит.

— Да, малой, как Баба-яга. — Он осторожно коснулся синяка на подбородке.

Я представил себе нашу добрую Танечку, запертую в доме ведьмы. Дом тот окружен забором из костей и черепов…

— Как бы то ни было, ее больше нет. — Лицо Рудика вновь превратилось в холодную маску. — И тебе тоже стоит убраться отсюда.

— Почему?

— Тебе нужно убраться подальше отсюда. Подальше от станций.

— Но почему?

Он вновь встряхнул меня.

— Потому что я так сказал. Этого что, мало?

Я покачал головой.

Он приблизил ко мне свое лицо. От него несло сигаретным дымом.

— Послушай меня, — прошипел он. — Сейчас улицами и станциями метро завладели бандиты. Они давят мелких тараканов вроде тебя, ясно?

Я с трудом сглотнул.

— Но псы защитят меня.

Рудик посмотрел на Бабулю, спящую в углу, и прижавшихся к ней щенков.

— Я тебе еще раз говорю. Убирайся. Отсюда . Если я тебя тут еще раз встречу, то сделаю вид, что незнаком с тобой.

Мы с Рудиком долго смотрели друг на друга.

— А где Паша и Юля?

— Юля умерла. А Паша совсем сбрендил.

— Но…

У входа в метро кто-то свистнул.

— Эй, Рудик!

Рудя дернулся. Его лицо побелело как мел, а затем покраснело. К нам шагали трое высоких мальчишек в черной одежде, увешанных цепями, со странными прическами — точно на головах у них железные пики торчат во все стороны. Вороны.

Рудик опять толкнул меня.

— Я тебе говорил, убирайся со станции, таракан!

Рудик схватил меня за локоть, рывком поднял на ноги и сунул что-то мне в руку.

— Беги, — прошептал он.

А затем он влепил мне пощечину и заорал:

— А ну, вали отсюда со своими дурацкими псами!

Подхватив щенков, я помчался со всех ног. Бабуля тяжело дышала — ей трудно было угнаться за мной.

Я услышал сзади смех и крики:

— Беги, таракан, беги!

Мы бежали всю дорогу к парку с небольшим прудиком. Там Мамуся и Ушастик обычно охотились. Они бросились нам навстречу. Мамуся тут же обнюхала щенков, а Ушастик запрыгал вокруг меня, норовя лизнуть в лицо, пока я пытался отдышаться. Сердце часто-часто стучало у меня в груди. Ушастик принюхался к моему кулаку, и я разжал ладонь. Рудик сунул мне пригоршню мятых рублей.

Бедная Бабуля, хромая, подошла к нам и со стоном улеглась. Ноги у нее дрожали.

— Мы отдохнем тут, дождемся Везунчика и Дымка. Я куплю нам поесть. Благодаря Руде у нас теперь есть деньги. А потом мы вернемся в церковь. Там мы будем в безопасности.

Глава 31

Завал

Теперь мы проводили дождливые дни в темном подвале полуразрушенной церкви. Бабуля кашляла и дрожала. Щенки скулили. Они требовали внимания Мамуси. Дождь и сырость подвала заставили ее позабыть о том, что она их мать: Мамуся рычала, рявкала на них, а потом выходила под дождь. Если они пытались пойти за ней, Мамуся нападала на них. И щенки возвращались ко мне, поджав хвосты.

— Она вернется, — говорил я, гладя их.

Но я не знал, так ли это.

Однажды, когда нам казалось, что мы больше не вынесем этот дождь и темноту подвала, выглянуло солнышко. Мы проснулись и увидели светлые блики на полу. Проснулись и услышали пение птиц, а не шум дождя.

— Гав! — Везунчик стоял у выхода из подвала, виляя хвостом. — Гав!

Нам оставалось только последовать за ним наружу.

Выйдя на свет, мы все прищурились. Вокруг пахло зеленью. Пахло весной. Пахло надеждой.

Ушастик и Везунчик принялись гоняться друг за другом по лужам. Мамуся вильнула хвостом — впервые за долгое время. Она даже позволила щенкам куснуть себя за хвост. Бабуля нашла местечко посуше и принялась потягиваться, греясь на солнышке. Даже обычно серьезный Дымок присоединился к нашим играм. Мы с псами бегали по руинам церкви, носились вокруг, забежали в какой-то парк.

— Тебе не поймать меня! — крикнул я Везунчику. — Не поймать!

И вдруг я споткнулся обо что-то. Я отчаянно замахал руками, но не смог удержать равновесие и шлепнулся на землю. Ушастик и Везунчик бросились ко мне и принялись вылизывать мне руки.

— Я в порядке! — заверил их я.

Дымок начал раскапывать что-то, скрытое мокрыми листьями.

Я подполз к нему.

— Что ты там ищешь?

Дымок отбросил листья и палки в сторону. И на нас уставилось крошечное серое личико.

— Ой!

Мы с Дымком отпрянули, а затем опять подобрались поближе, присматриваясь.

Я коснулся этого лица. Оно было твердым и холодным.

Я убрал остатки листьев. Во влажную почву уходила каменная плита. Из центра плиты на меня смотрело выбитое в камне лицо. Я провел пальцем по словам, высеченным на плите.

— Бóльшую часть из них я прочитать не могу, — сказал я Дымку, Ушастику и Везунчику, принюхивавшимся к нашей находке. Я коснулся одного слова: — Тут написано «любовью». — Затем другого: — А тут — «смерти». — Я коснулся символов под каменным лицом. — А это даты. По-моему, 1932 и 1975.

На меня навалилась тяжесть.

Бабушка Инна. Она тоже лежала под такой каменной плитой с высеченными датами. Плита стоила маме всех денег, что у нее были.

Встав, я оглянулся. Нас окружали надгробия всех форм и размеров. Некоторые едва-едва выглядывали из-под прошлогодней листвы, другие возвышались над мшистой почвой.

— Это кладбище, — сказал я псам. — Место для мертвых.

Мы пошли мимо надгробий. На одной из могил, опустив морду на лапы и мирно прикрыв глаза, лежал каменный ягненок. На другой могиле в камне были выбиты мечи. Я указал на одно слово: «Отвага». Затем на другое: «Войны».

Облако закрыло солнце, и я задрожал.

— От этого места мне становится грустно, — сказал я. — Давайте возвращаться.

После этого мы больше не ходили на кладбище.

Два дня спустя нас разбудил чудовищный грохот. Земля тряслась, точно огромный зверь, пробуждающийся ото сна. Во все стороны летели щепки, грязь, обломки кирпичей. Потолок церкви готов был обрушиться на нас.

Мы с псами выбрались из нашего гнездышка, когда рядом с нами упала деревянная балка.

— Что происходит? — закричал я. — Миру пришел конец?

Раздался душераздирающий визг. Повернувшись, я обомлел: Бабулю привалило балкой!

Я подбежал к ней. Изо рта у Бабули шла кровь. Собака с надеждой и отчаянием заглянула мне в глаза. Я погладил ее по седой голове.

— Не волнуйся, Бабуля. Я тебя вытащу.

Она попыталась вильнуть хвостом, но хвост не поднимался.

Что-то завизжало над нами — точно дракон с воплем изрыгнул пламя. Почва под ногами, застонав, опять закачалась. Посыпались комья земли. Огромные железные зубы сжались на крыше над нами. Я прикрыл своим телом голову Бабули.

Дымок залаял, отдавая стае четкий приказ. Он стоял на груде кирпичей, за которой открывался выход на поверхность. Проем стал меньше, его завалило обломками и землей. Мамуся пропихнула щенков вперед, а затем и сама выбралась наружу. Ушастик, отчаянно суча лапами, прополз за ней. Везунчик, похоже, был уже на улице.

Дымок залаял опять, на этот раз настойчивее.

— Я не могу ее оставить! — крикнул я.

Он подбежал ко мне и потянул за рукав.

Я оттолкнул его.

— Нет!

Дымок схватил меня за руку и потянул сильнее, чуть не оторвав рукав моей рубашки. Я отшатнулся. Бабулю засыпало пылью. Я подполз к ней поближе и стряхнул пыль с ее морды.

Ее глаза больше не смотрели на меня. Они больше не улыбались, как раньше.

Ее глаза были пусты.

Я встряхнул ее, встряхнул еще раз и еще.

— Проснись, Бабуля, проснись!

Кровь хлынула у нее из пасти. Глаза были пусты.

— Прошу тебя. — Я прижался к ней лбом.

Дымок обнюхал морду Бабули и заскулил, лизнув ее в нос.

Что-то зарычало у входа в подвал.

Дымок помчался туда, заходясь от лая. Выход из церкви завалило.

Он посмотрел на меня и залаял опять. Пес будто говорил мне: «Мы должны жить!»

Сняв куртку, я набросил ее Бабуле на голову, а затем подбежал к Дымку. Мы начали рыть землю, расчищая проход. Мы старались изо всех сил.

— Это бесполезно, — крикнул я Дымку, когда с моих пальцев закапала кровь. — Я не могу вытащить нас наружу.

Но глаза Дымка говорили мне, что он в меня верит.

А затем я вспомнил о ведре, в котором носил в подвал воду.

Схватив ведро, я принялся расчищать проход с удвоенной силой. Дымок работал рядом со мной. Наконец земля поддалась под его лапами, и мы выбрались на свет.

Я шлепнулся на спину, отчаянно ловя воздух ртом. Что-то загрохотало рядом со мной. Дымок разъяренно лаял.

Сев, я отер лицо от пыли. В мою сторону ехал огромный экскаватор. Вместо колес у него были гусеницы, как у танка. Раньше я уже видел такие машины в нашей деревне — тогда они сносили старый завод. В кабинке экскаватора я разглядел водителя. Во рту у него торчала сигарета.

Дымок и Везунчик лаяли на экскаватор, Ушастик метался перед машиной, точно пытаясь отогнать ее от меня.

— Нет! — завопил я.

Перекатившись на бок, я поднялся на ноги. Водитель на меня даже не посмотрел. Наверное, я казался ему чем-то вроде таракана, которого при случае можно и раздавить.

Я схватил с земли обломки кирпичей и бросил их в водителя экскаватора.

— Вы ее убили! Убили!

Ушастик, Дымок и Везунчик метались по церковному двору, отчаянно лая. Я изо всех сил швырнул в водителя камнем.

— Ненавижу! — Слезы текли по моему лицу. — Я любил ее, а вы ее убили!

Камень пролетел в воздухе, точно стрела, и ударил водителя в щеку.

— Эй! — рявкнул он.

Сигарета выпала у него изо рта. Казалось, водитель только сейчас меня заметил. Кровь потекла у него по лицу.

В руках у меня больше не осталось камней.

— Я любил ее, — всхлипнул я. — Я любил ее, а вы ее убили!

А затем я помчался за моими псами. В последний раз оглянувшись на церковь, под обломками которой покоились останки Бабули, мы побежали прочь.

Глава 32

Мусорная Гряда

Шли дни, а мы все бежали и бежали. Мы убегали от Города, от людей, от машин, от тела Бабули. Мы бежали мимо высотных домов, и все они были похожи друг на друга. Бежали мимо заброшенных магазинов, мимо битого стекла на тротуаре, мимо груд бутылок, мимо исхудавших псов, мимо мужчин со страшными глазами.

Мы останавливались только для того, чтобы найти еду в мусорных баках. Просить милостыню здесь не имело смысла: некому было подать нам.

Однажды, миновав поросший травой и усыпанный битым стеклом пустырь, мы услышали карканье ворон. Воздух донес до нас странный запах — сладкий, немного гнилостный. И мы пошли на запах.

Перед нами, точно живое, дышащее зловонное чудовище, раскинулась свалка.

По этой груде мусора ползали люди, пытаясь отыскать что-нибудь полезное: старую одежду, щербатую посуду, поцарапанные кастрюли, искореженные металлические прутья. Босая девочка в лохмотьях взвизгнула от восторга, обнаружив в груде мусора голую куклу без рук. Женщина в платке потащила к домику на опушке леса, начинавшегося за свалкой, деревянную балку. Дети прыгали на старых покрышках. Двое мужчин спорили над ржавой тележкой.

— Она моя! — кричал мужчина в полосатой шапке.

— Нет, я ее первым увидел! — возмущался однорукий мужчина.

Мужчина в полосатой шапке ударил однорукого бутылкой по голове.

Мы обошли эту Мусорную Гряду, стараясь держаться поближе к деревьям. Даже щенки молчали, пока мы крались мимо. Там и сям люди сидели вокруг дымящих костров. Я этого не понимал. На улице было тепло, солнце стояло в зените, а люди сидели у огня, передавали друг другу бутылки и смеялись. Тощие запуганные псы жались к кострам. Они поджимали хвосты, показывая, что им страшно и хочется есть.

Ветер поменялся, и дым понесло в нашу сторону. Ушастик чихнул.

Люди у ближайшего костра притихли. Головы повернулись в нашу сторону. Псы у костра зарычали.

— Кто там?

Я медленно вышел из-за деревьев. Псы — мои псы — прижались ко мне. Я опустил ладонь на спину Дымку. Тихое рычание слетело с его губ.

— Как тебя зовут, мальчик? Ты чей?

— Их, — ответил я.

— Чей?

Я опустил вторую руку на голову Везунчику.

— Псов.

— Ха! — засмеялась беззубая женщина. — Как мальчик может принадлежать стае псов?

— Иди к нам. — Мужчина в длинном плаще махнул мне бутылкой. — Мы о тебе позаботимся.

— И захвати с собой этих жирненьких щеночков, — осклабился другой, облизнувшись, точно волк.

Тощие псы, сидевшие у костра, зарычали громче.

Сердце стучало у меня в груди, приказывая мне бежать. Но ноги отказывались шевелиться.

Беззубая женщина расхохоталась:

— Иди сюда, мальчик. Иди к бабушке.

Сознание приказывало мне бежать, но я окаменел, точно статуя. Может, эта беззубая старуха была ведьмой и наложила на меня страшные чары?

А потом я услышал пронзительный свист. Люди вокруг подхватились на ноги. «Милиция! Бежим!» — кричали они. Птицы, собаки, люди — все бросились врассыпную.

Чары развеялись. Оцепенение спало. Мы с псами бросились прочь от Мусорной Гряды.

Мы бежали, словно спасаясь от пожара, бежали быстрее, чем когда-либо. Мы оставили Мусорную Гряду позади, мы оставили жителей свалки позади. Мы бежали, пока асфальт и битое стекло под нашими ногами не сменились зеленой травой. Узкая тропка привела нас в лес.

Глава 33

Лес

Тропинка вела нас все дальше и дальше в лес. Раньше мне никогда не приходилось слышать такой тишины. Тут раздавался только звук моих шагов да сопение псов — им все нужно было обнюхать, все осмотреть.

Я никогда не думал, что в мире может быть столько деревьев. В моем поселке на Рождество ставили елку, а других деревьев у нас и не было. В Городе деревья росли, закованные в железо и бетон, словно они могли куда-то сбежать со своих мест. Тут же деревья росли, где им вздумается. Листья шелестели, вздыхали, пели на ветру.

А птицы! Ах, эти птицы и их чудная музыка!

Весь оставшийся день и половину следующего мы шагали по тропинкам. Они вели нас на небольшие лужайки, поросшие ярко-желтыми цветами, вели к чистым ручьям, вели к густым зарослям, где ветви деревьев переплетались, не пропуская солнечный свет. Мы пили воду из ручьев и катались в траве. Мы бездельничали, будто трутни, наслаждаясь теплым солнышком. У меня ныло в груди, когда я думал, как Бабуле понравилось бы спать в нагретой солнцем траве.

На второй день Дымок принес мне мертвого зайца. Заяц был крупным, темно-коричневым и удивительно мягким.

— Спасибо, Дымок. — Я погладил еще теплый бок зайца. — Но я не могу это есть. — Я вернул зайца Дымку.

Тот изумленно посмотрел на меня, поднял зайца и опять бросил к моим ногам.

— Нет, — покачал головой я.

Сев, Дымок удивленно уставился на меня. Он смотрел на мои короткие пальцы без когтей, на мой маленький бесполезный нос, на мои тупые и столь же бесполезные зубы.

Дымок фыркнул. Поднявшись, он отнес зайца Мамусе и щенкам, устроившимся в цветущем кусте. Дымок, Везунчик и Ушастик потрусили прочь по тропинке. Вернулись они с еще одним зайцем и двумя белками. У меня заурчало в животе. Я с завистью смотрел, как они едят.

На третий день похолодало. Небо затянули тучи. Пролился дождик. Я вновь в отчаянии смотрел, как псы едят мышей. Даже щенкам приходилось легче, чем мне.

Прячась от дождя, я забрался под дерево и сунул палец в рот, но тут же вытащил его вновь.

— Я уже не маленький мальчик, — сказал я дождю и псам. — Я спасся от злой ведьмы, которая ест детей и щенков. — Я сунул руку под свитер, собираясь достать мою книгу со сказками. — Она была в точности как та ведьма из пряничного домика.

Но страниц там не было. Нахмурившись, я ощупал свои штаны. Страниц не было и там.

А потом у меня сердце ушло в пятки.

— Куртка, — прошептал я. — Страницы были в кармане куртки!

А куртка накрывала тело Бабули.

— Нет! — завопил я, выскакивая из-под дерева. — Как я мог забыть?!

Схватив с земли палку, я принялся крушить все вокруг. Я сбивал цветки со стеблей. Я ломал ветки кустов.

— Глупый, глупый мальчишка! — кричал я. — Бесполезный, жалкий, невзрачный мальчишка! — Я увидел, что щенки играют с беличьим хвостом. — Даже щенки умнее тебя!

Мамуля смотрела на меня насторожено. Она разрывалась между желанием утешить меня и страхом перед моей палкой. Ушастик осторожно дотронулся до моей ноги. Я замахнулся и ударил Ушастика по плечам. Пес завопил от боли. Его глаза наполнились ужасом. Он перекатился на спину, подставляя живот и горло. Он обмочился.

В лесу воцарилась тишина, и только Ушастик скулил. Все псы отпрянули от меня, будто я был им чужим.

Выронив палку, я побежал в лес.

Я забрался под куст и принялся раскачиваться взад-вперед.

— Все не так! Все пропало! Бабуля, книга со сказками… Их больше нет! И смотри, что ты наделал, ты, глупый мальчишка. — Я всхлипнул. — Ты бесполезный таракан. — Я уткнулся лицом в ладони, а потом впился себе в руку зубами. Я кусал себя за предплечье, пока не пошла кровь. — Ты ударил Ушастика, — повторял я вновь и вновь.

Что-то теплое коснулось моего лица. Я поднял голову и увидел обеспокоенные глаза Везунчика. Рядом с ним стоял Дымок.

— Мне так жаль…

Везунчик принюхался к моей руке.

— Я всего лишь глупый, жалкий, невзрачный мальчишка.

Везунчик осторожно слизнул кровь с моей руки.

Через какое-то время Дымок толкнул меня в бок и ткнулся носом мне в ногу. Когда я не выполнил его команду, Дымок потянул меня за рукав.

Я вылез из-под куста.

— Что же мне делать? — спросил я.

Дымок гавкнул. Везунчик вильнул хвостом.

«Мы тебя научим», — словно говорили они.

Глава 34

Охота

Они повели меня по узким тропинкам, испещренным следами животных. Повели меня по лужайкам. Повели меня вдоль ручья, мимо пруда. Узкая дорожка становилась все шире. Вскоре она пересеклась с тропой, покрытой гравием. Эта тропа, извиваясь, провела меня к каменному мосту, усыпанному листьями и прошлогодними желудями. Что-то огромное уставилось на нас из леса, развернулось и потопало прочь. Мы шли по гравийной дороге довольно долго. Мои ноги дрожали от голода.

Я остановился. Дул ветер, от дождя на поверхности луж образовывались пузыри.

— Я не могу, — всхлипнул я. — Не могу больше!

Везунчик прижался к моим ногам и лизнул мою руку. Дымок гавкнул. В его лае не было сочувствия, только приказ.

Гравийная дорожка привела нас к асфальту. А по асфальту неслись машины. Слышался шорох шин и дождя. Я дрожал, покачиваясь из стороны в сторону.

Когда все машины проехали, псы побежали через дорогу. Что мне оставалось? Я последовал за ними.

Мы вновь пошли по проселочной дороге. Тут уже были следы людей: на земле валялись жестянки, стекло, пластиковые бутылки, фантики от конфет, салфетки. Лес стал реже, деревья расступились передо мной. И я остолбенел.

Над нами возвышалось огромное колесо, больше любого дома. На нем болтались деревянные сиденья, колыхавшиеся на ветру. Колесо не двигалось, но меня это не обмануло.

— Колесо обозрения! — Я захлопал в ладоши. — Вы привели меня к колесу обозрения!

Раньше я видел такое только по телевизору.

Псов колесо не интересовало. Они потрусили по площади, огибая лужи и держа нос по ветру. Я неохотно последовал за ними.

Мы дошли до большого пруда. На берегу сбились в кучу утки. Мы прошли мимо деревянной сцены, мимо столиков и стульев. Ножки столов защищали пластиковые пакеты.

Псы привели меня к деревянным сараям и остановились. Они принюхались, и я последовал их примеру. Еда! Нос повел меня за сараи по узкой тропинке к большому металлическому баку. Я почуял восхитительный аромат. В животе заурчало. Везунчик и Дымок с гордостью смотрели на бак.

— Спасибо, — пробормотал я.

Но мусорный бак был слишком большим. Как я ни прыгал, я не мог дотянуться до его крышки. Мне вспомнилось, как Витя смеялся надо мной: «Прыгай, мышонок! Глупый дрессированный мышонок!»

А потом я вспомнил о столах и стульях. Я побежал обратно к сцене и схватил стул. Притащив стул к баку, я забрался наверх и очутился на чудесной горе мусора. Я сунул в рот кусок хлеба, достал недоеденную куриную ножку. Я ел и ел, пока мой бедный животик не отказался принимать что-либо еще. И все же тут было так много еды!

Выбравшись из бака, я вновь сбегал к сцене и снял с ножек стола два пластиковых пакета. Везунчик и Дымок раздувались от гордости, глядя, как я набираю в пакеты еду. Этого мне хватит на несколько дней. Этот парк развлечений, этот мусорный бак — тут я буду охотиться.

Солнце уже садилось, когда мы подошли к лужайке, на которой нас ждали все остальные. Ушастик радостно бросился мне навстречу, носился вокруг меня кругами, лизнул Везунчика в нос, а меня в руку. Мамуся и щенки выбрались из норы, которую она вырыла под раскидистым деревом. Они принялись обнюхивать меня. Щенки потянули меня за штанину. Я, смеясь, оттолкнул их.

— Эй, меня есть нельзя, пусть я и пахну так, — заявил я.

Затем я поднял на руки Ушастика и поцеловал его в макушку.

— Прости, что я ударил тебя, — шепнул я ему в надорванное ухо. — Иногда я веду себя как не очень хороший мальчик. — Я достал из кармана кусочек мяса, который сберег для Ушастика.

Один из щенков — мальчик — схватился за дно одного из пакетов и с силой потянул. Еда посыпалась на мокрую землю.

Псы налетели на еду. Мою еду.

— Нет, — зарычал я. — Это мое !

Собаки прижались к земле. Я заслонил собой еду, все еще держа на руках Ушастика, и зарычал, показывая зубы.

Они все смотрели на меня испуганно. Все, кроме Дымка. Он сидел в паре шагов от меня и с интересом наблюдал за происходящим.

Я завязал дно разорванного пакета. Снял свой свитер и завязал рукава так, что получилось что-то вроде гамака.

Затем я отошел от рассыпанной на земле еды.

— Ладно, ешьте.

Все, кроме Дымка, набросились на лакомства.

Дымок с любопытством следил за тем, как я забрался на сосну и подвесил там люльку с едой.

Той ночью мы все устроились под этим деревом. Тут было сухо, хотя сегодня шел дождь. Нижние ветви, усеянные иголками, сплетались в зеленую крышу. Щенки играли с шишками. Ушастик и Везунчик спали у меня на ногах. Мамуся вылизывала мне лицо, уши и шею. Я заснул, несмотря на прикосновения ее языка, покалывание усиков и ее чудесное теплое дыхание на моей щеке.

А чуть поодаль, глядя на восходящую луну, Дымок сторожил нас. Свою стаю. Мою семью.

Дни становились все теплее и длиннее. Щенки росли, псы полиняли, избавившись от густой шерсти, я снял бóльшую часть одежды.

Псы охотились — вместе и поодиночке. В лесу для них было много еды: зайцы, мыши, белки, птицы. Их шерстка сияла, кости больше не торчали. Щенки росли сильными и крепкими.

Я быстро усвоил ритм жизни парка с колесом обозрения. Если я приходил туда после рассвета, там сновали уборщики, расставляли столы и стулья, очищали урны. Каждую пару дней в парк приезжала машина и опустошала металлический бак, в котором я охотился. Если я приходил поздно вечером, после закрытия, в парке собирались люди-тени. Они спорили, доставая из карманов что-то таинственное. Здесь появлялись и Вороны с их цепями и ножами.

Поэтому я стал приходить к колесу обозрения до рассвета, когда тьма только сменялась предутренними сумерками. Мы с псами останавливались на краю леса, высматривая людей-теней и Ворон. После зимы мы с псами знали, что от людей не стоит ждать ничего хорошего.

Я осматривал и урны, не только мусорный бак. В баке можно было найти еду, а в урнах — сокровища: резинки, носовой платок, дождевик, воздушного змея и главное сокровище — нож. Я часто находил там спички и зажигалки, но после Стеклянного Дома я боялся огня.

В начале лета псы нашли яйца — утки откладывали их возле пруда. Я тоже лакомился яйцами — мне нравилось, как желтки стекают по моему горлу. Они были прекрасными, точно маленькое желтое солнышко.

Глава 35

Дом из Костей

Теперь, когда мы окрепли, а у щенков выросли длинные лапы, мы отправились исследовать лес. Мы забирались в чащу все глубже и глубже, забредая в Пограничные Земли. Тут не было людей, не было бутылок и жестянок у тропинок. Не было прямых или широких дорожек. Все тропинки были настолько узкими, что я едва мог пройти по ним, ставя одну ногу перед другой. Эти тропки петляли — и лишь проложившим их зверям было ведомо зачем.

Мы ходили по этим дорожкам: Дымок всегда шел впереди, я за ним, остальные псы — за мной. Дымок говорил со мной ушами и хвостом. Я смотрел, куда указывают его уши. Они стоят? Или опущены? Если Дымок задирал хвост, значит, впереди было что-то необычное — например, олень или лиса. В этой части леса мы видели много оленей, а еще видели следы какого-то зверя покрупнее. Но даже самый маленький олененок был слишком быстр, чтобы псы могли за ним угнаться. Мне кажется, они охотились на оленей даже во сне.

В один серый туманный день мы с псами нашли нечто удивительное, загадочное и немного пугающее.

Собственно, это нашли щенки. Мы со стаей забрели в Пограничные Земли и остановились попить из ручья. Затем мы собирались осмотреть большую нору, вырытую в холме.

Я услышал, как щенки повизгивают от восторга и рычат друг на друга с другой стороны от груды валунов. Мы не обратили на это внимания. Это же щенки, в конце концов, они всегда на что-то рычат.

Высоко задрав хвост, щенок — это была девочка — гордо подошел к нам, что-то сжимая в зубах. Мы сидели на валунах, наблюдая за ним.

Девочка принесла мне свою добычу и бросила под ноги.

Это была длинная изогнутая кость. На кости еще виднелись остатки кожи и мяса. Я поднес кость к носу и принюхался. Она пахла влажной землей, мокрыми листьями и разложением.

— Показывай, — сказал я щенку.

Мы пошли за ней вдоль ручья, обогнули валуны, зашли в заросли странных серебристых деревьев. Второй щенок с огромным удовольствием и сосредоточенностью жевал большое копыто.

Мы с остальными собаками собрались вокруг, чтобы все получше осмотреть.

— Это было какое-то большое животное, — сказал я, разглядывая скелет. — Похоже, оно погибло совсем недавно.

Псы, словно кивая, смотрели то на меня, то на скелет. Некоторые кости прикрывали мышцы и кожа, другие же были обглоданы добела. Кое-какие кости были переломаны.

Собаки принялись обгладывать остатки мяса, а я осмотрел скелет, пытаясь понять, что же убило этого зверя. Под кипой листьев я обнаружил самую большую ногу, какую я только мог себе представить. Эта великолепная нога венчалась массивным черным копытом, покрытым запекшейся кровью. С другой стороны торчала головка кости. Я поставил ногу на копыто. Головка доходила мне до пояса.

Я махнул этой ногой, приноравливаясь, поднял ее над головой, как это делали игроки в гольф, которых показывали по телевизору. Потом я замахнулся ею как хоккейной клюшкой — так делали мальчишки в школе. Кость словно бы пела в моей руке. Ее вес, то, как она лежала в моей ладони, — все это будто шептало мне: «Да, я твоя».

Той ночью мы валялись на небольшой лужайке возле нашего дерева и смотрели, как на небе одна за другой проступают звезды. Щенки спали, утомленные нашим приключением, остальные псы с наслаждением обгладывали доставшиеся им косточки. Я гладил свою добычу, любуясь темнеющим небом. Я думал о том, откуда на копыте взялась кровь.

— Что же могло убить такого большого зверя? — произнес я. — Что там, в Пограничных Землях? — И хотя вечер был теплым, я задрожал.

Мы вернулись к скелету на следующий день, и на следующий. Загадка произошедшего манила меня. Кто это сделал? Кто убил это создание?

— Как вы думаете, это был конь? — спрашивал я у псов. — Или, может, это был Самый Большой Олень во Всей России?

Псам было все равно. Их интересовало только то, во что превратился этот зверь теперь: чудесная пахучая гора костей.

Я забрался в домик из ребер и свернулся клубочком. Изящные белые кости возвышались надо мной. Псы наблюдали за этим с удивлением. Мамуся провела лапой по земле и заскулила. Ушастик просунул нос между двух ребер и лизнул меня в лицо.

Я рассмеялся. Везунчик замахал хвостом и опустился на локти, приглашая меня поиграть.

Дымок наблюдал за нами. Он взглянул мне в глаза. А потом голос — только на самом деле это был не голос — произнес в моей голове: « Это неправильно ».

Я охнул от изумления.

— Дымок, это ты сказал?

Он удивленно приподнял серебристые брови.

Я рассмеялся, хлопая в ладоши.

— Ты заговорил со мной!

Дымок зарычал.

« Пойдем отсюда. Это неправильно ».

Я задрожал от звуков этого голоса в моей голове.

Выбравшись из Дома из Костей, я побежал по лесу вслед за щенками.

На следующий день я нашел голову этого животного. Мы опять вернулись к скелету. И опять ответ нашли щенки. Голова лежала в стороне от тела, присыпанная землей. Мне пришлось откапывать ее, пока она не поддалась.

Это был не конь. Голова животного была не меньше лошадиной, но на лбу возвышались широкие рога, похожие на крылья, только из костей. Рога были вымазаны кровью.

Псы собрались вокруг новой находки, наслаждаясь ароматом. Я тоже принюхался, пытаясь по запаху узнать историю случившегося. Везунчик сомкнул зубы на роге и потянул в сторону.

— Нет! — пролаял я. Я зарычал, обнажил зубы, потряс дубинкой из ноги этого существа. — Это мое .

Собаки отпрянули, опустив глаза.

Я положил голову этого диковинного зверя себе на колени. Она была тяжелой, невзирая на то, что череп оказался пуст.

Дымок обнюхал рога. Я не возражал.

— Оно сражалось с тем, что убило его, — сказал я Дымку. — Это было отважное животное.

Дымок обеспокоенно переступил с лапы на лапу. Я еще не видел его настолько взволнованным. Обведя взглядом лес, Дымок подошел к тропке, ведущей к нашей поляне, и призывно гавкнул.

Все собаки бросили свои дела и уставились на Дымка. А потом на меня.

Я смотрел на Дымка.

« Нам нужно уходить отсюда. Немедленно ». Вдали раздались раскаты грома. Псы заскулили.

— Ой, это всего лишь гром, — проворчал я.

Дымок гавкнул еще раз.

— Ладно-ладно. Но голову я возьму с собой.

Схватившись за рога, я принес голову к нашему дому под деревом. Я насадил ее на обломок ветки давно уже погибшего дерева, чтобы до нее не дотянулись щенки. Пустые глазницы хранили тайну. Ночь выдалась холодной и ветреной.

Глава 36

Чужаки

Когда мы в следующий раз вернулись к Дому из Костей, Дымок не перешел ручей. Не перешел Дымок — не стала пересекать его и Мамуся. Она обеспокоенно смотрела, как я хлюпаю по воде, а за мной плывут ее щенки.

Мы выбрались на поросший травой холм. Везунчик и Ушастик уже забрались на вершину и теперь принюхивались. Везунчик, словно бы смутившись, прижался ко мне.

— Пойдем. — Я двинулся по протоптанной нами тропинке.

Щенки помчались вперед, в рощицу серебристых деревьев.

Я услышал лай, вскрик, вопль ужаса.

Щенки! Я помчался к деревьям.

Вокруг Дома из Костей было полно собак. Один из псов прижал щенка к земле, сомкнув зубы на его горле. Другие два пса нависали над собачкой. Четвертый пес — черный как ночь и невероятно большой — стоял на Доме из Костей. В его глазах полыхала ненависть, губы приподнялись в злобном оскале. Он присел, изготовившись к прыжку.

— Нет! — завопил я и метнулся к псу, прижавшему щенка к земле.

В руке я сжимал дубинку.

Пес, рыча, поднял морду от горла щенка. Губы у него были измазаны кровью.

Везунчик, оттолкнув меня в сторону, так что я упал, набросился на врагов. Ушастик бросился к нашей собачке. Он лаял так, будто на самом деле он очень большой пес и только кажется маленьким. Но наших противников это не обмануло. Они навалились на Ушастика.

Я вскочил и покрепче перехватил дубинку. Мой вопль не был похож на человеческий, но и на собачий тоже. Я набросился на псов, дравшихся с Ушастиком. Почувствовал, как моя дубинка попала одному из врагов по голове. Взвизгнув, пес отпрянул. Второй попытался цапнуть меня за руку, но я взмахнул дубинкой, будто клюшкой, и — хрясь! — пес отлетел в сторону.

Везунчик заслонял собой щенка, рыча на пса, который пытался схватить нашего малыша за горло. Я только сейчас понял, что этот одичалый пес больше Везунчика. У Везунчика кровь капала с уха.

— Оставь его в покое! — крикнул я, замахиваясь дубинкой.

Еще один вопль. У меня сердце ушло в пятки, когда я увидел, как огромный черный пес схватил нашу собачку за загривок и тряхнул. Щенок взвизгнул от ужаса. Черный Пес бросал нам вызов.

И тут из леса вырвалась, казалось, воплощенная ярость. Что-то — коричневая молния — пролетело среди серебристых деревьев и обрушилось на Черного Пса. Они покатились по траве, черно-каштановое колесо из гнева, скрежета зубов, лая, рычания, костей, крови и шерсти. Завопив, я замахнулся дубинкой. Черный Пес отпрыгнул, уклоняясь. Второй пес, набросившийся на врага, точно адская гончая, оказался Мамусей. Она закрывала собой дочь. Я еще никогда не видел такой ярости, такой ненависти в ее глазах.

Что-то зарычало сзади. Зубы впились в мою ногу. Повернувшись, я увидел, как Дымок повалил укусившего меня дикого пса на землю. Одержав победу над врагом, он набросился на Черного Пса. Черный отступил к кромке леса. Он гавкнул. Его стая последовала за ним.

Битва завершилась, не успев толком начаться.

У меня дрожали ноги. Я опустился на землю и осмотрел поле боя.

Мамуся, взволнованно повизгивая, обнюхивала щенков. Везунчик подтолкнул носом Ушастика, и тот с трудом поднялся на лапы. Я подполз к Ушастику и взял его на руки. Пес зарычал, всматриваясь в лес.

— Какой ты смелый, — сказал я крошечному псу с мышиного цвета шерсткой.

Почему я раньше не замечал, какой он на самом деле маленький?

Везунчик и Дымок зарычали. Черный Пес вышел на свет. Я вытянулся, расправив плечи и по-прежнему прижимая Ушастика к груди. Зарычала Мамуся. Щенки, осмелев, тоже заворчали, выглядывая из-за матери.

Черный Пес вернулся к Дому из Костей. Он обвел нас взглядом, исполненным презрения. А потом он поднял лапу и помочился, не сводя глаз с Дымка. Затем, одна за другой, одичалые собаки последовали его примеру. Понятно было, что они пытаются сказать нам: тут их территория. Тут имеют право охотиться только они. А мы здесь чужаки.

Мы вернулись к себе на лужайку, и я осмотрел псов. Невзирая на кровь и крики, никого из нас, в сущности, не ранили. Щенкам порвали уши, у Везунчика была царапина на плече, а Ушастик сильно хромал, хотя я и не заметил у него никаких следов повреждений. Нормально ходить после этого он так никогда и не смог.

Мы помылись в ручье. Я смотрел, как Везунчик и Дымок методично метят деревья на дальней стороне нашей поляны. Это была наша территория.

Той ночью, забившись под большое дерево, мы зализывали раны, смывая с себя страх.

Шли дни, а может, и недели. Мы все еще исследовали границы парка, но больше не ходили к Дому из Костей. Я всегда носил при себе нож и дубинку. Время от времени я что-то замечал краем глаза, и тогда у меня мурашки бежали по спине. Что-то следило за нами. В такие моменты шерсть поднималась дыбом у псов на загривке. Запах, едкий, точно вонь запекшейся крови, наполнял воздух. Щенки жались к Мамусе. Дымок настороженно осматривался. Я не сомневался в том, что это Черный Пес следит за нами.

Однажды рано утром мы возвращались на нашу лужайку от колеса обозрения. Пакеты у меня в руках были набиты едой. Я очень устал, нестерпимо хотелось спать.

Мы уже почти пришли домой, когда псы замерли на месте. Я чуть не упал на Везунчика. Я как раз собирался нарычать на него, когда заметил, что же привлекло его внимание: на затянутой туманом лужайке стояло самое прекрасное создание из всех, которые мне когда-либо приходилось видеть. Оно было высоким, как лошадь, тонкие ноги казались необычайно длинными, изящная голова гордо сидела на плечах. А над головой возвышались рога. Я моргнул. Может, я уснул и мне снится сон? Может, это наш Дом из Костей ожил?

Ветер переменился. Существо, повернув к нам голову, принюхалось, вдыхая наш запах. Дымок напрягся, не сводя глаз с этого диковинного зверя. Везунчик присел, изготовившись к прыжку. Щенки задрожали, предвкушая охоту.

Я зарычал на собак. Они изумленно уставились на меня.

« Почему ?» — спросил Дымок.

— Прекратите, — ответил я. — Мы не такие, как они.

Существо запрокинуло голову и подняло переднюю ногу. Я увидел, как блеснуло его черное копыто. А потом, словно во сне, оно помчалось в лес. Это было настолько красиво, что у меня сердце сжалось от благоговения.

Я побежал за этим прекрасным созданием, зная, что мне за ним не угнаться.

Той ночью в небе сияла полная луна.

— Это уже второе полнолуние с тех пор, как мы пришли сюда, — сказал я псам.

Ушастик перевел взгляд с меня на луну, гавкнул и помахал хвостом. Везунчик валялся на спине, подставляя живот лунному свету. Мамуся и Дымок лежали бок о бок, а щенки играли с заячьей лапкой. Теперь мы все время были вместе, с той битвы с чужаками у Дома из Костей. Даже Дымок никуда не уходил. Мы охотились вместе, спали вместе, играли вместе, сражались вместе.

Я смотрел на щенков, кувыркавшихся в лунном свете.

— Они уже не щенки, — сказал я Ушастику.

И это была правда. Оба щенка были уже больше Ушастика. Мальчик вымахал ростом с Мамусю, а та ведь ненамного меньше Дымка.

Встав, я хлопнул в ладоши. Псы собрались вокруг меня.

— Пришло время дать нашим щенкам имена, — провозгласил я.

Везунчик завилял хвостом в знак одобрения.

Я внимательно присмотрелся к щенкам. У мальчика были янтарные глаза и серый окрас Дымка, пушистый хвост и тонкие лапы Мамуси. На груди у него виднелось белое пятно в форме полумесяца. Этот щенок всегда оставался очень спокойным.

Я погладил его по груди.

— Месяц. Я буду звать тебя Месяц.

Он махнул хвостом и лизнул меня в подбородок.

Его сестра наблюдала за нами. Ее шерстка казалась бледно-серой в лучах луны, но на самом деле она была желтой. Не черно-коричневой, как у ее матери, не серебристо-серой, как у Дымка. Желтой. Желтой, как луна.

Я чмокнул ее в макушку.

— А ты будешь Луна. Конечно, ты Луна.

Она лизнула меня в руку.

Глава 37

Самая Большая Свинья во Всей России

Так проходило лето. Не успели мы оглянуться, как листья на деревьях пожелтели, а дни стали короче. Солнце уже не светило так ярко, как прежде. Утром холод пощипывал мне пятки. Я радовался тому, что у меня отросли волосы — теперь они прикрывали мне уши и шею.

Подули ветры, начался листопад. Псам стало сложнее охотиться, ведь листья шуршали под лапами, выдавая их раньше времени. Даже Луне и Месяцу пришлось научиться тому, как правильно подкрадываться к добыче.

Однажды вечером я сидел на нашей поляне, глядя, как с березы облетают последние листья. Холодный ветер развевал мои волосы. И тут на меня навалилась грусть. Такого со мной не бывало со смерти Бабули. Слезы навернулись мне на глаза и покатились по щекам.

Луна ткнулась мне в лицо своим холодным влажным носом и слизнула соль с моей кожи.

Я зарылся лицом в ее пушистую шерстку.

— Наверное, прошел уже год, — сказал я.

Луна смотрела на меня встревожено, взгляд у нее был точь-в-точь как у Мамуси.

— Листья падали с деревьев, только-только похолодало, когда я потерял маму, а он отвел меня в Город и бросил одного.

Я прислонился к плечу Луны. Прошел год с тех пор, как я спал в кровати. Прошел год с тех пор, как я ел с тарелки. Прошел год с тех пор, как я слышал мамин голос.

— Я больше не помню ее голос.

Я знал игривое поскуливание Месяца, знал гортанный рык Везунчика, знал звонкий лай Мамуси, знал голоса всех в моей стае. А мамин голос не помнил. И я не помнил, какого цвета были мамины глаза. Голубые, как небеса, или черные, как у Ушастика?

Встав, я стряхнул с себя грусть и сжал в руке дубинку. Дубинка была гладкой и прохладной, остатки кожи стерлись.

— Прошел год, — сказал я псам, глядя, как они потягиваются, греясь на солнце. — А это значит, что мне уже не пять лет. Мне шесть. — Я махнул дубинкой. — Я больше не маленький мальчик, хватающийся за юбку матери. Я больше не таракан, которому лишь бы забиться в угол потемнее. — Я изо всех сил ударил дубинкой по белому черепу зайца. — Если бы он пришел к нам в квартиру сейчас, я убил бы его.

То утро выдалось холодным и морозным. Я забрался на наше дерево и вытащил из гамака штаны, свитер, носки и ботинки. Надев штаны, я улыбнулся. Они уже не были мне велики. Рукава свитера больше не закрывали мне пальцы. Ботинки сильно жали, поэтому я оставил их и пошел с собаками прогуляться.

Мы шли по тропинке в дальней части леса. Сюда мы забредали нечасто — почему-то тут мне становилось страшно, хотя я и не понимал почему. Наверное, все дело в том, что тут начиналась чащоба, а потому свет не проникал сквозь густые заросли. А может, я боялся тумана, который всегда клубился в этой части леса. Но охотиться в последнее время стало не на кого, а псам нужна была еда. Теперь, когда настали холода, все меньше людей приезжало в парк развлечений, и мне сложно было найти пропитание для всех нас.

Мы шли по сырому темному лесу.

— Зато вчера, когда шел дождь, мы не слышали, как шумит в ветвях ветер, — шепнул я Луне.

И все же мне было страшно.

И тут впереди я услышал какое-то похрюкивание. Мы замерли на месте. Дымок — он, как всегда, шел впереди — поднял голову и принюхался, навострив уши. Из кустов донесся шорох.

Дымок озадаченно оглянулся на меня. Такого запаха он раньше не слышал. У меня по спине побежали мурашки.

Похрюкивание повторилось, на этот раз ближе. В тумане вспыхнули алые глаза. Мелькнуло что-то белое.

Я присел.

— Нужно уходить, — шепнул я Дымку.

И в этот миг Месяц рванулся вперед.

— Нет! — крикнул я.

Месяц залаял, зарычал. Щелкнули зубы. Раздался испуганный визг.

Месяц выбежал из тумана, глаза его расширились от ужаса, хвост был поджат.

А за ним неслась Самая Большая Свинья во Всей России.

— Бежим! — рявкнул я.

Свинья оказалась поразительно проворной.

Изо рта у нее торчали два огромных клыка, изогнутых, точно полумесяцы.

Свинья поддела Месяца клыками и отшвырнула в сторону. Мамуся набросилась на чудовище и впилась зубами ему в глотку, но зверь отбросил в сторону и ее. Он как раз намеревался пронзить собаку клыками, когда Везунчик и Дымок поспешили на помощь. Везунчик схватил свинью за ухо, а Дымок вцепился ей в заднюю ногу.

Это похожее на свинью существо завопило от ярости и боли. Оно стряхнуло Везунчика, словно пес был лишь надоедливой мухой. Оно повернуло голову и ударило Дымка клыками. Дымок взвизгнул от боли и перекатился на бок. Свинья наклонила голову, ее клыки были направлены на живот Дымка. Она ударила передней ногой о землю.

— Нет! — зарычал я.

Чудовище оглянулось на меня. Его красные глазки светились ненавистью. Занеся дубинку, я обрушил свое оружие противнику на плечо.

Бух !

Монстр отпрянул. Дымок вскочил, из раны на его боку текла кровь.

Разъяренное создание набросилось на меня и укусило за ногу. Клыки пробили мне штаны и вонзились в плоть.

Заорав от боли, я упал на спину. Свинья изготовилась к новой атаке.

Но и Луна, и Дымок, и Везунчик кинулись ей наперерез. Кровь, клочья шерсти, рев, визг — этим наполнился мой мир в то мгновение.

Поднявшись, я занес дубинку. Дымок взглянул на меня, сжимая зубы на шее свиньи.

« Давай! » — скомандовал он.

Собаки замерли. Я смотрел врагу в глаза.

Дубинка обрушилась на голову свиньи с такой силой, что ее рукоять раскололась надвое.

Ноги чудовища подогнулись. На миг в красных глазах вновь вспыхнула ненависть, а потом они погасли.

У меня подогнулись колени, и я опустился на влажную, залитую кровью палую листву, ловя воздух ртом.

Псы обнюхали поверженного врага. Везунчик слизнул кровь с его уха. Мамуся тронула лапой бок зверя. Он не шевелился.

Дрожа, я смотрел, как псы разрывают кабана на части.

« Мне всего шесть лет, — подумал я . — И я уже убивал ».

У меня сжался желудок, и меня вырвало на траву.

Два дня след от укуса болел и гноился. Нога у меня горела, в ней пульсировала кровь. Меня бросало то в жар, то в холод. Я проваливался в лихорадочный бред, и в моих видениях за мной гонялись огромные черные чудовища с пылающими желтыми глазами. Иногда меня преследовали громадные крылатые волки, иногда — Баба-яга. Иногда за мной гонялся он .

Я вскидывался с криком, и всегда рядом были псы: Луна и Месяц спали у меня под боком, Ушастик и Везунчик лежали у моих ног, Мамуся вылизывала рану Дымка.

Однажды мне приснились мамины руки. Мама убрала мокрый локон, прилипший к моему лбу, и отерла мне лицо влажным полотенцем.

— Мишка, — сказала она. — Мишка, мой храбрый мальчик.

— Мама! — Я открыл глаза.

Я ожидал увидеть ее лицо, которое я уже не помнил. Но это не мама вытирала мне пот. Надо мной склонилась Мамуся, она облизывала мне лоб шершавым языком.

Рядом с ней, заглядывая мне в глаза, стоял Дымок.

« Храбрый мальчик , — сказал он. — Храбрый Мальчик ».

Часть 2

Глава 38

Возвращение в Город

Зима в этом году пришла рано. Зима пришла, и люди покинули парк развлечений с колесом обозрения. Ларьки закрылись, урны были пусты, пруд с утками, возле которого мы находили яйца, затянуло льдом. Пролежав три месяца на дереве, мой свитер прохудился, башмаки жали, да и куртки у меня не было.

С каждым днем становилось все холоднее, и каждый день я говорил псам: «Нам пора уходить». И все же мы оставались в нашем доме под деревом.

А потом повалил снег. Снежинки не кружили в небесах, как в прошлом году, не предупредили нас о своем появлении заранее. Однажды все просто завалило снегом. Не было его — и вот он уже тут.

Мы проснулись в темноте. Воздух в норе под деревом был сырым и затхлым. Выбравшись из-под Луны и Ушастика, я на ощупь протиснулся к выходу. Моя рука натолкнулась на толщу снега. Я провел пальцами вдоль преграды. Только грязь, корни и снег. Нас завалило.

Сердце гулко стучало у меня в груди. Я бросился на снеговую стену. Без толку. Ушастик принюхался к снегу.

— Мы в ловушке, — сказал я.

Ушастик заскулил, затем залаял. Мамуся, Луна и Месяц тоже начали лаять. Ответный лай донесся с той стороны стены. Везунчик! Ему вторил другой голос, более хриплый. Дымок.

— Наверное, они вышли наружу еще до того, как нас завалило, — предположил я. — Эй, мы тут в ловушке! Помогите нам!

Лай сменился мерным шкряб-шкряб-шкряб .

Мамуся и ее дети принялись раскапывать снег с нашей стороны. Хлопья летели во все стороны, а затем…

Свет! Свет. И черный нос, ткнувшийся мне в лицо. Мы продолжали рыть, пока не выбрались наружу.

Везунчик прыгал вокруг нас, виляя хвостом и норовя лизнуть меня в подбородок. Затем он погнался за Луной и Месяцем по заснеженной поляне. Дымок и Мамуся принялись облизывать друг друга. Ушастик запрыгнул мне на руки. Он улыбался.

Поляна стала чужой. Я больше не видел ручья, не видел валунов, на которых мне так нравилось сидеть ночью, любуясь звездами. Знакомые следы исчезли. Снег почти полностью завалил ветку с черепом, и только рога торчали наружу. Я заглянул в пустые глазницы черепа. Глазницы смотрели на меня.

Ушастик лизнул меня в руку и заскулил.

Оторвав взгляд от черепа, я наконец-то посмотрел на своего друга.

— Да, я знаю. Пора идти.

Вот так мы с псами оставили свой дом и направились обратно в Город.

Как всегда, люди в Городе куда-то спешили. Они сновали взад-вперед в своих куртках, оскальзываясь на оледенелом тротуаре. Шум Города больно отдавался у меня в ушах. Тут не слышалось пение птиц. Мне не хватало деревьев, не хватало простора. Высокие здания и полуразрушенные домики жались друг к другу. Я кашлял, зажимая нос, чтобы спастись от городской вони: выхлопов машин, запаха немытых волос, свалок, дыма, гниющих отходов.

Мы проходили мимо бомжей и беспризорников, просивших милостыню у дверей магазинов. Все они взирали на нас с изумлением.

Один из мальчишек крикнул:

— Эй! Ты что такое?

— Да я за километр его запах услышал.

Мы не останавливались. Не оглядывались по сторонам. Мои пальцы болезненно сжались на рукояти ножа в моем кармане.

Луна шла рядом со мной, остальные псы тоже далеко не отбегали.

Какая-то огромная худая собака, зарычав, преградила нам путь. Ее ребра выпирали из-под кожи. Она бросала нам вызов.

Дымок и Везунчик остановились передо мной, прищурились, зарычали. Я достал нож, тоже прищурился, оскалился. С моих губ слетело рычание.

Собака удивленно моргнула. Она посмотрела на Везунчика, потом на меня. Я еще раз зарычал. Собака поджала хвост и отступила.

Я погладил Дымка и Везунчика по бокам. Они лизнули меня в руку и завиляли хвостами.

А потом мы продолжили наш путь к станции метро «Сокольники».

Вначале я так увлекся изучением помойки рядом с метро, что не заметил, как удивляются моему появлению люди.

— Тут должно быть больше, — бормотал я. — Эх, вот бы мне подрасти еще чуток.

— А это еще что такое?

Услышав эти слова, я высунул голову из мусорного бака, чтобы посмотреть, чем так потрясены прохожие.

На меня смотрели две женщины. Их глаза расширились от изумления.

— Похоже на ребенка. — Женщина прижала носовой платок к носу и рту.

— Ребенок так пахнуть не может. Человек вообще так пахнуть не может. Похож на черта!

— Я мальчик! — Мой голос звучал хрипло, ведь я давно не разговаривал.

Их глаза расширились еще больше.

Я вытянул руку, прося милостыню.

— Я всего лишь мальчик. — На этот раз голос звучал звонче. — И я хочу есть.

Везунчик с надеждой завилял хвостом, Ушастик попытался встать на задние лапы, но у него ничего не получилось.

Женщины, прижимая к груди сумки, попятились.

Их слова звенели у меня в ушах, пока я искал нам обед. «Ребенок так пахнуть не может. Человек вообще так пахнуть не может. Похож на черта! »

Я понюхал свою одежду и кожу. Я пах собаками, землей и деревьями.

— Мне нравится мой запах, — сказал я Луне и Месяцу.

И все же люди, выходившие из метро, зажимали носы и смотрели на меня с отвращением. Никто не хотел дать мне мелочи, чтобы я купил себе чего-нибудь поесть.

Тем вечером, когда в метро воцарилась тишина, я прокрался в туалет, чтобы попить воды. Увидев чудовище, уставившееся на меня из-за умывальников, я чуть было не пустился наутек.

Я оскалился. Чудовище оскалилось.

Я угрожающе прищурился. Оно угрожающе прищурилось.

— Что ты такое? — спросил я.

Его губы задвигались.

Охнув, я коснулся своего лица. Оно коснулось своего лица.

Я подошел поближе и кончиками пальцев дотронулся до холодного зеркала.

— Ты — это я, — прошептал я.

Не мамочкин малыш Мишка смотрел на меня. Не мальчик, который спал рядом с мамой и прятался от всех бед в шкафу. Не мышонок, который в ужасе бежал от мальчишек в черных куртках, увешанных цепями.

Мальчик, который смотрел на меня из зеркала, спал в норе у корней дерева, бегал по лесу, свободный, как олень, валялся в грязи, как свиньи, наслаждался сладковатым ароматом падали, носил с собой дубинку, убил огромного кабана и выл на луну вместе со своей семьей.

Это был Мальчик Дымка. Его отважный Мальчик.

Я улыбнулся.

— И все же нам нужно есть, — сказал я своему отражению.

Я снял всю одежду и принялся мыться. Вода стала черной, а моя кожа — розовой. Шрам на ноге, оставшийся после укуса кабана, был багровым.

Одежда сильно обтрепалась, что есть, то есть.

— Нужно найти тетенек из церкви и раздобыть новую одежду, — сказал я мальчику в зеркале.

Одежда, еда, теплое местечко для ночлега. Все это понадобится нам, чтобы пережить еще одну зиму.

— А потом мы все вернемся в лес. — В моей голове зрел план. — У тетенек из церкви нужно взять одежду. Чем больше вокруг будет народу, тем больше будет денег. И еды.

Я оделся, с трудом натянул ботинки и достал из кармана нож. Вытряхнув из волос листья и мелкие ветки, я схватился за грязный локон, падавший мне на глаза, и провел по нему лезвием. Космы падали к моим ногам одна за другой.

— А чтобы нам было тепло, мы вновь будем кататься на электричках, — сказал я, глядя в зеленые глаза в зеркале.

Эти глаза не принадлежали ни демону, ни чудовищу, ни мамочкиному медвежонку Мишке. Это были настороженные глаза Мальчика.

Глава 39

Возвращение Рудика

— О Господи! — воскликнула тетенька из церкви, осматривая меня с ног до головы.

Я не отвел взгляд. Опустив ладонь на плечо Дымку, я уставился тетеньке из церкви прямо в глаза.

— Мне нужна одежда.

Тетенька из церкви нахмурилась. Что-то всплыло из глубин моей памяти.

— Пожалуйста, — добавил я.

Тетенька из церкви покачала головой.

— По-моему, тебе нужна не только одежда. — Она протянула руку, собираясь дотронуться до моих волос.

Я отпрянул. Дымок зарычал.

Тетенька из церкви перевела взгляд с меня на пса и провела кончиком языка по губам.

— Послушай, малыш, я не хочу тебе зла. Но если тебе нужна моя помощь, тебе стоит отозвать свою собаку.

— Отойди, — сказал я Дымку.

Проворчав что-то в ответ, он отошел на пару шагов.

— Тебе бы точно не повредили ванна и стрижка…

Я покачал головой.

— Нет. Только одежда и обувь.

Тетенька из церкви вздохнула.

— Подожди.

Она принялась рыться в больших картонных коробках, набитых одеждой, обувью и одеялами. Другие дети примеряли свои обновки, кто-то пришел сюда только за одеялами. Некоторые шли за тетеньками из церкви в их длинный белый фургон.

Вскоре в этих коробках ничего не останется. Я знал, что тетеньки из церкви оставят коробки тут, чтобы дети могли в них спать, но коробка не казалась мне пристойным домом по сравнению с нашей чудесной норой у корней большого дерева.

— Вот, возьми.

Я сморгнул.

— Посмотри, не подойдет ли это тебе. Вряд ли у меня есть что-то поменьше.

— Я уже не маленький! — нахмурился я.

Маленький мальчик не смог бы убить гигантского кабана одним ударом.

Тень улыбки заиграла на губах тетеньки из церкви.

— Понятно, — сказала она.

Я надел новую-старую одежду и потрепанные ботинки, на голову натянул шапку, скрывавшую неровно подстриженные волосы. Теперь я выглядел так же, как и все беспризорники. Я опять стал невидимым.

Той долгой снежной зимой мы вновь ездили на поездах. Обычно мы садились в последний вагон. На поворотах его заносило, и мы слышали, как постукивают его колеса. Ночью мало кто садился в последний вагон, и потому он оказывался в нашем распоряжении. Но даже если кто-то и ехал с нами, никому не было дела до мальчика и его стаи. А мне не было дела до людей, они были нужны мне лишь для того, чтобы я мог собирать еду в мусорных баках. Люди хотели мне навредить. Люди обманывали и предавали. А псы всегда были рядом.

Луна и Месяц придумали новую игру с поездами. Они ждали на платформе до последнего момента, а потом врывались в вагон, когда дверь уже закрывалась. Если тебе прищемило дверью хвост — ты проиграл. Мамуся наблюдала за их игрищами с нарастающим беспокойством и раздражением. Ушастик с удовольствием поучаствовал бы в веселье, но его хромота не проходила. Везунчик, конечно, не мог не присоединиться к игре. Дымок просто наблюдал за происходящим. Я, затаив дыхание, смотрел, как они веселятся, и хлопал в ладоши всякий раз, когда псы влетали в вагон — в целости и сохранности.

Я прилагал все усилия, чтобы не сталкиваться с другими детьми на улицах. Я видел, как они просят милостыню, дерутся, плачут. Видел, как они засовывают головы в пакеты и глубоко дышат. Видел, как они напиваются. Видел, как они болеют. Они замерзали насмерть в картонных коробках, в подворотнях, на канализационных люках. Приезжала милиция, милиционеры тыкали мертвое тело дубинкой, затем на улице появлялась скорая, и тело забирали. Той зимой многие умерли, и вой сирен — милиции и скорой помощи — слышался часто.

Мы ездили на поездах.

Однажды, дожидаясь последнего поезда, мы увидели банду Ворон. Каблуки их кованых башмаков стучали по мраморному полу. Этот звук был похож на выстрелы. У одного из Ворон была длинная палка в руках, и он планомерно разбивал ею светильники на станции. Другой потребовал у людей на платформе, чтобы те отдали ему свои деньги.

А потом они заметили меня.

Мальчишка с длинной палкой остановился и указал на меня.

— Эй, ты тот самый малой. Ну, тот, что живет с псами.

Пожав плечами, я отвернулся.

Они подошли поближе.

Тот, что был повыше, достал из-за уха сигарету и сунул ее в рот.

— Ага, точняк, я про тебя слышал. Мальчишка живет с псами.

Он подкурил сигарету и бросил спичку мне под ноги. Ушастик отпрянул в ужасе. Я зарычал, оскалившись.

Вороны зашлись от смеха.

— Он думает, что он собака! — Парень достал нож, от его взгляда веяло холодом. — Посмотрим, умеешь ли ты попрошайничать, как собачонка!

Я гавкнул.

Из тени вышли остальные псы. Они окружили Ворон. Моя стая собралась вокруг мальчишек. Собаки рычали. Мне болезненно захотелось ощутить вес дубинки в моей руке, но дубинка осталась в лесу, под снегом.

— Они убьют вас, если вы подойдете, — заявил я.

— Думаешь, мы испугаемся малого и его собак? — хмыкнул первый.

Но их глаза говорили другое.

— Просто отдай нам деньги, которые ты получил сегодня, и мы оставим тебя и твоих шелудивых тварей в покое, — сказал парень с палкой.

Я сунул руку в карман штанов и сжал пальцы на рукояти ножа.

— Конечно.

А потом…

— Вам что, делать больше нечего, как развлекаться с малышней и собаками? — лениво протянул кто-то за моей спиной.

Я оглянулся.

В свете приближающегося поезда, пуская сигаретный дым из ноздрей и сжимая в руке черный пистолет, стоял Рудик.

Я охнул.

Рудик не смотрел на меня.

— Я знаю, на кого вы работаете, — сказал он Воронам. — Интересно, как он отнесется к моим словам о том, что вы играете в бирюльки вместо того, чтобы делом заниматься?

— Мы просто решили немного поразвлечься, Рудя. — Парень натужно сглотнул, и кадык на его горле дернулся.

Зашипев, рядом с нами остановился поезд. Рудик бросил окурок на пол и затушил его носком блестящего черного ботинка.

Дверь вагона открылась.

На мгновение Рудик посмотрел на меня и махнул пистолетом.

— Иди, — скомандовал он.

Мы с псами поспешно прошли в последний вагон. У меня стучало в ушах.

— И почему я все время спасаю твою задницу? — Рудик шлепнулся на пол вагона рядом с нами.

Дымок зарычал. Луна оскалилась.

— Отзови своих псов, — устало пробормотал Рудик, пряча пистолет в карман куртки.

Я поговорил с собаками. Рычание прекратилось, но они не сводили глаз с рук Рудика.

Какое-то время мы ехали в тишине.

— Я не думал, что ты выживешь, — покачал головой Рудик.

Пожав плечами, я погладил Ушастика по груди.

Рудик, запрокинув голову, прижался затылком к стенке вагона и закрыл глаза. Поезд, стуча, ехал по рельсам. Я постепенно успокоился.

— Как тебе это удалось?

— Что?

— Выжить, — открыв глаза, Рудик посмотрел на меня. — Как ты пережил зиму, укрылся от милиции и таких бандитов, как я?

Ушастик вздохнул и положил голову мне на колени. Луна прижалась ко мне, я чувствовал тепло ее тела. Остальные не сводили глаз с Рудика.

— Стая, — сказал я.

— Стая, — кивнул Рудик.

Поезд остановился, и Рудик поднялся. Сунув руку в карман черных джинсов, он достал пригоршню купюр и бросил их к моим ногам.

— У тебя сохранилась та книга сказок? — Его голос был взрослым, но лицо на мгновение сделалось детским.

— Я ее потерял. — Я покачал головой.

— Жаль. — Рудик отвернулся.

Дверь вагона открылась. Коснувшись двумя пальцами края шапки, Рудя развернулся и вышел на платформу. Не оглядываясь, он побрел по коридору.

Больше я его не видел.

Глава 40

Переломный момент

День за днем валил снег. Милиция гоняла детей и бомжей из метро. Беспризорники исчезли с городских улиц, устроившись у теплых труб под землей. Бомжи спали в подъездах жилых домов. В мусорные баки за ресторанами и кафе, где я раньше добывал еду, набился снег. Все, что мы ели, заледенело.

Мы все больше уставали, мерзли, злились. Иногда мне хотелось уснуть в теплом вагоне, и мысль о том, что нужно выходить на жгучий холод, под снег, идти против ветра и искать еду для всех нас, выводила меня из себя.

— Почему вы сами не можете найти себе еду? — закричал я на псов.

Стоял вечер, я копался в заснеженном мусорном баке. Ушастик заскулил. Везунчик махнул хвостом.

— Если бы не вы, я бы уже растолстел. — Я схватил гнилую картофелину и бросил ее в Ушастика.

Картофелина отскочила от его бока и покатилась по снегу. Месяц тут же бросился к ней. Везунчик залаял от восторга: он решил, что я придумал новую игру.

— Я не шучу! — рявкнул я.

Мамуся и Луна обеспокоенно уставились на меня.

— Вы разленились! Вы ленивые, глупые псы! — Я принялся швырять в них мерзлой морковкой, луком, костями, хлебом.

Собаки вскоре поняли, что это не игра. Они отшатнулись, испугавшись моего гнева. В их глазах читалась мольба.

« Прекрати », — сказал Дымок.

— Ах, значит, теперь ты решил поговорить со мной! За эти месяцы и слова не произнес, а теперь командуешь!

Я изо всех сил швырнул в Дымка замерзшим кочаном капусты. Кочан попал ему в голову. Вскрикнув от боли, Дымок отпрыгнул назад. Псы уставились на меня, будто я был каким-то чудовищем с алыми глазами. Я больше не был их Мальчиком, не был одним из них. Я стал Чужим.

Дымок, встряхнувшись, смерил меня холодным взглядом.

— Я… — Слова замерзли у меня в горле.

Дымок отрывисто гавкнул и потрусил к выходу из переулка. Псы смотрели то на него, то на меня. Я стоял на кучке мусора, присыпанной снегом, лицо у меня раскраснелось, я дрожал.

Отчаяние и мысли о прожитых днях и днях, которые еще предстояло прожить, охватили меня.

— Уходите! — рявкнул я. — Просто убирайтесь вон! Вы мне не нужны!

Псы прижали уши, поджали хвосты и уныло побрели вслед за Дымком.

Я смотрел на огромное, лишенное моих псов пространство вокруг. Я упал на колени, задыхаясь. Я ждал. Я смотрел. Конечно, они вернутся. Везунчик будет улыбаться и вилять хвостом, Мамуся слизнет слезы с моего лица, Ушастик запрыгнет мне на колени, и в глазах у них — у всех, даже у Дымка, — будет написано: «Мы простили тебя».

В переулке подул ветер, и я слез с кучи мусора. Свинцовое небо давило на меня.

«Сейчас они вернутся», — мысленно повторял я.

Небеса разверзлись, повалил снег. Я забрался в пустую картонную коробку и свернулся клубком. Я прижал колени к груди и принялся раскачиваться взад-вперед.

Послышались чьи-то тихие шаги.

Они вернулись!

— Простите меня! Я… — Я выглянул из коробки.

На меня уставился огромный черный кот, его зеленые глаза поблескивали. Во рту кот нес крысу.

Вернувшись обратно в коробку, я спрятал лицо в ладонях.

— Я совсем один. У меня никого нет, совсем никого. — Я плакал, меня била крупная дрожь.

Вечер сменился ночью.

Проснулся я оттого, что что-то теплое и влажное коснулось моего лица.

— Мама, — пробормотал я, стуча зубами.

Я протянул руки и обнял Мамусю за шею, зарываясь лицом в ее пушистый мех. Ушастик запрыгнул мне на колени и начал обнюхивать мою шею. Луна и Месяц попытались забраться в коробку, но там не хватало места для мальчика и четырех собак. Я вылез наружу.

Переулок освещала луна, снег поблескивал, сугробы доходили мне до колен.

Псы сгрудились вокруг меня, лизали мне руки, повизгивали.

— Простите меня, — прошептал я. — Я не хотел вас обидеть. — Я гладил их одного за другим. — Вы самые лучшие псы, самая лучшая семья.

Везунчик бросил к моим ногам сосиску.

Я рассмеялся.

— У кого ты ее украл, мой маленький воришка?

Он вильнул хвостом. Глаза у Везунчика озорно поблескивали.

« Мальчик …»

Я оглянулся.

Дымок.

Его шерсть блеснула в свете луны.

« Дымок », — я протянул руку.

Впервые за все это время он ткнулся носом мне в ладонь. Я погладил его серебристо-серую голову, потрепал густой мех у него на шее. Его глаза светились желтым в лунных лучах.

« Ты наш Мальчик. Наш Мальчик ».

И я вновь обрел место в мире.

Глава 41

Весна 1997 года

А потом, так же внезапно, как и началась, зима закончилась. Лед на реке постепенно таял, огромные льдины раскалывались на части, и их относило течением. Из подземного мира вновь восстали дети, бледные, щурящиеся в ярком свете. Груды снега в переулках таяли, выставляя на всеобщее обозрение тех, кто не смог пережить эту зиму, самую суровую зиму за последние двадцать лет.

На деревьях распустились почки. Нищие просили милостыню. Может, все радовались тому, что им удалось выжить, а может, все дело было в ласковом солнышке, но люди в Городе вновь стали щедрее — по крайней мере, на время. Прохожие бросали копейки и рубли в протянутые руки и даже иногда улыбались. Каждое утро продавцы в хлебном киоске раздавали беспризорникам вчерашний хлеб. Милиция перебралась на улицы и в парки, оставив метро нам. Даже банды увешанных цепями Ворон не приставали к малышне. Впрочем, бомжам так не повезло.

Однажды на Комсомольской площади собралось больше тетенек из церкви, чем когда бы то ни было. Их лотки и коробки запрудили всю площадь. Толпы ребятишек бегали вокруг скамеек и памятников. Кто-то прыгал на одной ноге, мальчишки барахтались в грязи — точь-в-точь как Луна и Месяц, когда они были еще глупыми щенками. Девчонки держались стайками или ходили вместе с мальчиками постарше. Кто-то из малышей разревелся. Кто-то гонял голубей.

Мы с псами наблюдали за уличными детьми и тетеньками из церкви с подножия памятника. Мужчина, выбитый в мраморе, сжимал полу своего пиджака, вторую руку он сунул в мраморный карман. Он осматривал толпу беспризорников, точно спрашивая: « Как же так вышло? »

У подножия памятника остановилась какая-то женщина.

— Возьми себе чего-нибудь поесть, — предложила она.

— А для них еда найдется? — спросил я, указывая на своих псов.

Женщина покачала головой.

— У нас едва хватает еды для детей. Думаешь, нам еще и собак нужно кормить? — Пожав плечами, она отошла.

Я спрыгнул с подножия, покосившись на мраморного человека. Трое мальчишек на площади затеяли драку за кусок хлеба. Еще двое присоединились к ним — уже просто так, для смеха.

— Прекратите дурачиться, а то никому еды не дадим! — прикрикнули на них тетеньки из церкви.

— Пойдемте, — сказал я псам.

Мы побрели по огромной площади, прочь от мраморного человека с его суровым, холодным лицом, прочь от дерущихся мальчишек.

Мы зашли на Ярославский вокзал, спустились на эскалаторе, сели в последний вагон электрички, как всегда. Псы, вздохнув, устроились на полу. Ребра просвечивали сквозь шерсть. Везунчик подрался с уличным псом, и рана, оставшаяся после этого сражения, не заживала. По ночам меня мучил кашель, засевший где-то глубоко в груди.

Я прислонился лбом к разогретому солнечными лучами стеклу. Пришло время.

Мы вернемся в леса. Псы снова растолстеют, моя кожа станет темной от загара, я смогу любоваться закатами. Мы будем бегать по лесам и лугам, поросшим мягкой травой, мы будем чувствовать под ногами листья, а не бетон. Мы будем летать, словно у нас есть крылья.

Мы все ехали и ехали в электричке, пока не прибыли в парк развлечений, примостившийся на опушке огромного леса.

Мы дождались темноты. Когда все люди разошлись, мы отправились в парк. Я сказал: «Привет!» и колесу обозрения, и ларькам, в которых продавали пиво и шашлык, и сцене (там часто играли музыканты), и уткам на пруду. Мы с Ушастиком нашли гнездо с яйцами и тут же их сожрали. Дымок поймал жирную утку и понес ее в лес, собираясь разделить трапезу с Мамусей. В этот год мне уже не нужно было забираться на стул, чтобы дотянуться до крышки мусорного бака. Достаточно было подняться на цыпочки.

Я наполнил пластиковые пакеты едой, и мы отправились к нашему дому под деревом. Я волновался, что забыл дорогу туда, но это оказалось не важно. Как только мы сошли с асфальтированной дорожки и углубились в лес, мои ноги сами вспомнили путь. Мы с псами помчались вперед.

Мы мчались по знакомым тропинкам, огибая сугробы, — кое-где под деревьями снег еще не растаял. Наконец мы выбежали на нашу лужайку, поросшую зеленой травой и желтыми цветами. На краю поляны протекал ручей.

И там, на другом краю лужайки, возвышалось наше дерево.

Луна и Месяц с восторгом подбежали к нашему дому и принялись раскапывать нору.

— Пора домой, — сказал я псам.

В норе под деревом было еще слишком сыро. Пока что ночевать там было нельзя.

Выбравшись наружу, я вздохнул. Дымок внимательно смотрел на меня, я же раздумывал над тем, что теперь делать. Ушастик и Везунчик радостно валялись в траве.

Я забрался на крупные плоские валуны — в прошлом году мне нравилось сидеть тут и смотреть на звезды. Тут мне лучше всего думалось.

Мамуся залезла на камень рядом со мной и опустила голову мне на ногу.

— Нам нужно устроить себе другое место для ночлега, пока наша нора не высохнет. — Я погладил ее по голове. — Можно пойти к Мусорной Гряде и поискать там что-нибудь для нового дома.

Мамуся чихнула.

— Да, я знаю, — согласился я. — Мне тоже не хочется туда возвращаться. Там живут плохие люди.

Месяц, забравшись на небольшой холм на краю лужайки, залаял. Он сидел у подножия пня — того самого, на котором до сих пор остался череп оленя. Череп отливал белым в лунном свете, рядом темнела груда камней.

Мы с Дымком пошли к холму и пню. Тут, наверху, земля оказалась сухой. Рядом с камнями было тепло.

Я собрал кучу сухих листьев.

— Сегодня мы будем спать тут. А завтра я придумаю что-нибудь.

Мы улеглись на ложе из листьев. Я искал в шерсти Ушастика блох, а Везунчик облизывал мне щеки. Над нами выл ветер, на небе сгустились тучи.

Глава 42

Деревья

Дни становились все длиннее. Псы окрепли, ребра скрылись под слоем жира и роскошной шерсткой.

Тянулись недели, я сбросил сперва курточку, затем свитер, потом и обувь с носками, и шапку. Взяв нож, я обрезал свои штаны на уровне колен. Я тер волосы грязью и полоскал их в воде. Вода была такой холодной, что у меня сводило зубы, но я тешил себя надеждой, что так я избавлюсь от вшей. Солнце заживило язвы у меня на лице и ногах.

Как и прошлым летом, мы исследовали пограничные части леса. Мы находили гниющие туши зверей, оказавшихся слишком старыми или слабыми, чтобы пережить зиму, — оленя, лисы, даже пса.

Я остановился рядом с мертвым псом и внимательно осмотрел его останки. Задняя лапа животного была вывернута под неестественным углом, многих зубов не хватало. Я коснулся коричневого меха, еще закрывавшего кости.

Дымок принюхался.

« Это Они », — сказал он.

У меня болезненно сжалось сердце. Неужели это один из псов, которых я бил дубинкой во время сражения возле Дома из Костей?

— Прости меня, — прошептал я.

Фыркнув, Дымок потрусил дальше, задрав хвост трубой.

Мы не возвращались к Дому из Костей, зато нашли скелет Самой Большой Свиньи во Всей России. Задние лапы этого похожего на свинью существа были слишком короткими, чтобы получилась дубинка, но я взял самое длинное из его ребер. Новая костяная дубинка приятно оттягивала мне руку и прекрасно подходила для того, чтобы сбивать одуванчики. Я придумал новую игру — мы с псами играли в хоккей, только вместо шайбы у меня была еловая шишка, а вместо клюшки — моя дубинка. У нас получалось ничуть не хуже, чем у мальчишек в школьном дворе. Месяц и Везунчик играли в нее лучше всех. Кроме меня, конечно.

Однажды, как раз после второго нашего полнолуния в лесу, я забрался на дерево, чтобы спрятать там пакет с едой. Я уцепился за одну ветку, затем за другую, еще и еще. Пакет с едой остался в дупле. Я поднимался все выше. Выше, чем меня мог поднять самый большой эскалатор в метро.

Послышался лай. Остановившись, я посмотрел вниз. Все мои псы собрались у подножия дерева. Они смотрели на меня, запрокинув головы.

— Поднимайтесь ко мне! — Рассмеявшись, я махнул им рукой.

Везунчик завилял хвостом и отрывисто залаял. Мамуся заскулила — она волновалась за меня. Ушастик и Месяц гавкнули. Луна перекатилась на спину.

« Спускайся », — сказал мне Дымок.

— Нет, — возразил я, но все равно начал спускаться.

Псы окружили меня, они радостно подпрыгивали, облизывали меня, лаяли.

Дымок сидел в стороне. Он смотрел на меня немного обеспокоенно.

« Это неправильно », — произнес его голос в моей голове.

Я подбросил в воздух шишку, затевая игру с Везунчиком.

— Вы все просто завидуете, — заявил я. — Это все потому, что вы не умеете лазать по деревьям. Вы прикованы к земле.

« Как и ты ».

Мы с Дымком надолго уставились друг другу в глаза.

— Я не всегда веду себя так, как вы.

Вот так я начал лазить по деревьям. Я забирался на каждое дерево, на какое только получалось. Я забирался все выше и выше, до самых высот. Заберись я чуть выше — и я бы взлетел. Тогда мне не пришлось бы ездить на электричках. Взлети я — и я коснулся бы солнца. И мне больше никогда не было бы холодно.

Одним жарким безветренным днем я купался в прохладном пруду за стремниной неподалеку от дороги, которая отделяла лес от парка развлечений.

Мы еще не подходили так близко к парку, когда было светло. Как и прошлым летом, я копался в мусорном баке и урнах рано утром, как только сгущались предрассветные сумерки.

Я надел свои обрезанные штаны и устроился в тени большого дуба. Псы, отряхнувшись, последовали за мной. Я видел, как на самой верхушке дерева ветер едва-едва шевелит листья. Вот бы мне забраться туда…

Я подтянулся, залез на ветку, поднимаясь все выше и выше, пока ветки не стали слишком тонкими. Я устроился в развилке и прикрыл глаза. Ветер развевал мои волосы.

— Спасибо. — Я улыбнулся.

«Динь-динь-дилинь», — ответил мне ветер.

Я распахнул глаза. Это еще что такое? Я посмотрел вниз, на собак. Они спали.

А потом этот звук раздался вновь: чудесный, дивный, волшебный звук. Он доносился из парка.

Я со смехом захлопал в ладоши. Какое умное это колесо обозрения, раз играет такую замечательную музыку! Я поудобней устроился в развилке ветвей, прижал колени к груди, на коленки опустил подбородок и прислушался. Иногда музыка была печальной, иногда — веселой. Впервые за много месяцев я вспомнил, как мама пела на кухне, вспомнил ее руки в пенной воде, когда она мыла посуду. Я вспомнил слепого с его чудесным аккордеоном, издающим удивительные звуки. Я наклонил голову. Музыка задела струны в моем сердце, о которых я давно уже позабыл. Слезы покатились у меня по щекам.

Каждый вечер, когда садилось солнце, я возвращался к дубу у пруда на краю леса, забирался на дерево и слушал.

Вскоре я стал подходить поближе к дороге. Псы нервничали, они поскуливали и жались к моим ногам.

— Мне нужно подобраться поближе к музыке, — говорил им я.

Псы молили меня скрыться в лесу.

— Да что вы понимаете в музыке! — ворчал я, забираясь на дерево.

Псы отвечали мне лаем и поскуливанием.

Вскоре я решился пересечь дорогу.

— Пойдемте! — скомандовал я псам.

Но только Везунчик и Месяц пошли за мной. Остальные скрылись среди деревьев, но я чувствовал на себе их взгляды.

Я полз на четвереньках за двумя своими псами, мои плечи были на одном уровне с их спинами. Мы перебегали от одной тени к другой. Музыка становилась все громче. Голоса людей то нарастали, то затихали. И это были вовсе не злобные голоса, не крики, не звуки, которые издавали люди, когда были готовы ударить. Это были счастливые голоса.

Мы подошли к лоткам, у которых стояли пластмассовые столы и стулья. Тут пахло жареным мясом. Обычно, когда я приходил сюда, за столами никто не сидел, а стулья были сложены в стопку. Теперь же тут ели, пили и смеялись люди: мужчины, женщины, дети. Малыши устроились на коленях у мам или прыгали на руках у пап. Один кроха сидел на коленях у пожилой женщины, прислонившись головой к ее объемистой груди. Одной рукой он цеплялся за крест, висевший на цепочке у нее на шее, вторую руку норовил сунуть в рот. Глаза у него были прикрыты. Старушка укачивала его, на голове у нее был платок.

Когда-то и я сидел вот так на коленях у бабушки Инны. И она укачивала меня, пела мне колыбельную, и мир был прекрасен. Мне хватало еды, я никогда не мерз, в мире было безопасно. Все шло своим чередом, а я просто сидел у бабушки на коленях, и ничто меня не тревожило.

А потом она умерла. И все изменилось.

— А ну пошла вон, псина!

Я моргнул. Оказывается, я свернулся клубком и лежал, прижавшись к боку Везунчика и посасывая большой палец.

Послышался звон разбитого стекла. Месяц, взвизгнув, метнулся прочь от столов, поджимая хвост. В зубах пес зажал деревянный шампур с насаженным на него жареным мясом.

Месяц мчался к лесу.

— Смотрите, вон еще собаки! — крикнул кто-то.

Я хотел подняться, выйти на свет и сказать им: «Поглядите на меня, я ведь просто мальчик». Мне хотелось забраться на колени к той бабушке и прижаться головой к ее груди.

Над головой у меня разбилась бутылка, посыпалось стекло, пролилось пиво. Раздался смех, крики. В меня полетели бутылки и банки. Везунчик закрыл меня своим телом, скаля зубы. Он зарычал, залаял, шерсть на его загривке вздыбилась.

— Он же бешеный! — крикнула какая-то женщина. — Бешеный пес!

— Их там трое! — завопил кто-то другой.

Тут не было трех псов. Только Везунчик и Месяц. И я.

Бутылка попала Везунчику в голову, чуть не сбив его на землю.

— Нет! — заорал я, вскакивая.

На долю секунды воцарилась тишина. Все уставились на меня. Руки с занесенными бутылками замерли. И только от колеса обозрения долетало уже привычное «динь-динь-дилинь».

— Нет, — прошептал я.

Мы с псами помчались к дороге, в лес, скрылись из виду. Я смыл кровь с головы Везунчика и погладил его по боку.

— Прости меня, — прошептал я.

Он дрожал. «Почему?», — читалось в его глазах.

Месяц опустил шампур с шашлыком и жареными овощами к моим ногам. Он не потерял ни кусочка, пока бежал по лесу.

Я взял шампур и отдал Месяцу два кусочка мяса. Все остальное я скормил Везунчику.

Глава 43

Женщина в шляпке

В северной части Пограничных Земель, где жила дикая свинья, мы наткнулись на кровавый след на земле. От крови мне стало не по себе. Но псы пришли в восторг. Они ринулись вперед, принюхиваясь к следу. Дымок, как всегда, шел впереди. Но что, если один из Чужаков тоже учует эту кровь? Я знал, что мы забрались довольно далеко от их земель, но это не означало, что и они не могли забрести сюда. В точности как мы.

Стая остановилась возле ручья. Псы попытались заново взять след.

Я подошел к Дымку.

— Давай вернемся, — попросил я.

« Нет, Мальчик », — невозмутимо ответил мне Дымок.

Ушастик, выпрыгнув из кустов, лизнул мне пальцы.

— Я сказал… — зарычал я.

Взвизгнув, Луна помчалась вдоль ручья, и вся стая бросилась за ней. Ушастик тронул лапой мою ногу, повизгивая от восторга.

— Ладно-ладно, — сдался я.

Зажав Ушастика под мышкой, я побежал за своей стаей.

К тому моменту, как я нашел псов, все уже кончилось.

На полянке лежал олененок. Его карие глаза остекленели.

Я подобрался к добыче поближе, распихивая собак.

— Отойдите, — зарычал я, поднимая костяную дубинку.

Все, кроме Дымка, отпрянули. Он смотрел, как я опустился рядом с олененком на колени.

Я видел следы клыков на его задней лапе, на его горле. Но сбоку на шее кровь текла из круглой дырочки. Это был след не от зубов, не от когтей, даже не от клыков Самой Большой Свиньи во Всей России. Я сунул в круглую дырку палец. В ране было что-то твердое, плоское, маленькое. Вот почему на земле остался этот след.

Встав, я вытер руки о рубашку.

— Ешьте, — сказал я.

Рыча, похрустывая костями и причмокивая, стая накинулась на добычу.

Повернувшись к собакам спиной, я побрел к ручью. Вода поблескивала в лунном свете. Сев на берегу, я начал раскачиваться взад-вперед, чувствуя себя мелким и ничтожным.

Хрустнула ветка, теплое дыхание коснулось моей руки.

Дымок бросил что-то к моим ногам.

Я поднял его дар. Принесенный им предмет был теплым и маленьким, размером с утиное яйцо.

« Ешь », — сказал мне Дымок.

И я съел.

Наступило позднее лето. Я нежился в золотистых лучах солнца, устроившись в ветвях большого дерева. Эта береза росла неподалеку от парка развлечений, и ветер доносил до меня голоса людей и музыку.

Я как раз пытался вспомнить колыбельную, которую напевала мне мама, когда услышал внизу голос:

— Да, это подойдет.

Я посмотрел вниз. В нескольких метрах от дерева стояла какая-то женщина в широкополой шляпке и цветастой юбке. Улыбаясь, она смотрела на небольшой ручей, в котором я мылся, пытаясь избавиться от блох, — они уже успели измучить и меня, и псов.

Женщина разложила небольшой стульчик. Точно такой же стул был у слепого мужчины с аккордеоном. Из огромной сумки женщина вытащила какую-то странную деревянную подставку, огромный альбом и коробку. Усевшись на стул, она закрепила открытый альбом на подставке. Бумага казалась белоснежной. Мурлыча песенку, женщина открыла коробку.

Я принялся тихо-тихо спускаться вниз. Мне было любопытно, что же она прячет в этой коробке. Может быть, что-нибудь съестное? Ушастик, Луна и Мамуся, дремавшие в тени, высунули носы из-под куста, принюхиваясь.

Женщина подняла крышку коробки. Там не было еды. Зато лежали какие-то яркие разноцветные палочки. Женщина достала палочку цвета пожухлой травы и провела ею по белому листу. Затем она взяла другую палочку, третью… Ее рука быстро двигалась по листу.

Спустившись чуть ниже, я охнул от изумления. Женщина нарисовала траву, ручей, голубое небо, цветы, куст и три точащих из-под куста носа.

Рука женщины замерла.

— Кто здесь?

Я затаил дыхание. Пели птицы. Белка возмущенно закричала, увидев, что я взобрался на ее дерево.

Женщина вздохнула. Она убрала картину, цветные палочки и деревянную подставку в сумку, сложила стул и в последний раз окинула взглядом лужайку. А потом, напевая песню, она пошла в сторону парка развлечений.

Я спрыгнул на землю. Псы выбрались из-под куста и радостно залаяли, прыгая вокруг меня. Они всегда вели себя так, когда я спускался с дерева.

— Вы видели? Видели, что у нее в коробке?

Псы потянулись и зевнули.

Я обхватил себя руками за плечи.

— Да, я знаю, это не еда, но это лучше еды! При помощи этих штук можно создать что-то прекрасное!

На следующий день женщина пришла опять. И на следующий. Она всегда приходила вечером. Я ждал ее на дереве. Я наблюдал.

Иногда она рисовала игру бликов на воде, иногда — увядающие цветы. И она всегда напевала, рисуя.

Мне тоже хотелось рисовать. У меня зудели пальцы, так мне хотелось взять одну из этих палочек. Когда я был совсем маленьким, я очень любил рисовать. Я рисовал героев сказок, которые читала мне мама. Я вспомнил, как рисовал, чтобы скоротать время, когда мама оставляла меня одного после смерти бабушки Инны. Вспомнил, как я рисовал на всех обрывках бумаги, которые мне только удавалось найти, — это было в те долгие, холодные, полные одиночества ночи после того, как он пришел в наш дом. Когда я в последний раз брал в руки карандаш?

На третий день женщина пришла опять. Как всегда, она была в большой шляпке и цветастой юбке. Сев на стул, она принялась рисовать.

Я наблюдал за ней и вдруг что-то заметил краем глаза.

К женщине подкрадывался Везунчик. Он медленно полз на животе, не сводя глаз с пластикового пакета, стоявшего рядом с ее стулом.

Я принюхался. В этом пакете лежало что-то чудесное. А Везунчик хотел его украсть.

Сердце гулко застучало у меня в груди. Я зашипел на Везунчика.

Женщина перестала рисовать и оглянулась.

Прошло время. Она вновь запела и принялась рисовать белку, сидевшую на ветке.

Везунчик пополз вперед, облизываясь. Вытянув шею, он схватил край пакета.

— Не смей! — рявкнул я.

Женщина вскочила со стула, переводя взгляд с меня на Везунчика.

— Ой… — прошептала она.

Везунчик прижал уши к голове и виновато прищурился. Повернувшись, он шмыгнул в кусты.

Женщина удивленно уставилась на меня. Как оказалось, глаза у нее были голубыми, а лицо морщинистым. Из-под шляпки выбивалась прядь седых волос.

Спрыгнув с дерева, я встал перед ней. Женщина побледнела, открыв рот.

Закричи она: «Это бешеный пес!» или «Пошел прочь!», я бы не выдержал.

Я заглянул ей в глаза. Женщина вспыхнула, ее лицо смягчилось.

Метнувшись вслед за Везунчиком, я услышал, как она кричит мне вслед: «Мальчик, постой! Мальчик!»

Я мчался вперед, мои пятки едва касались земли. Перепрыгнув через наш ручей, я повалил Везунчика на землю и потрепал его по ушам. В его глазах промелькнуло облегчение.

— Она увидела меня ! — сказал я Везунчику и остальным псам, собравшимся вокруг. — Меня !

Глава 44

Маугли

Два дня шел дождь. Я знал, что женщина в шляпке не придет, пока моросит дождь, и все же каждый день я шел к моей березе и ждал.

Наконец засияло солнышко. Я побежал к березе и забрался на нижнюю ветку. Она увидит меня. Меня! Не посмотрит сквозь меня, словно я призрак, не примет меня за бешеного пса. Не увидит, как я копаюсь в мусоре или ем еще теплое сердце убитого псами олененка. Ее лицо смягчилось, так? Я обхватил себя за плечи и улыбнулся.

Солнце поднялось к вершине дерева. Она не пришла. Солнце начало клониться к закату. Оно спустилось к нижним веткам. Она так и не пришла.

Когда на небосклоне проступила первая звезда, я слез с ветки. Псы бросились ко мне.

— Ты! — крикнул я Везунчику. — Это все твоя вина!

Поджав хвост, Везунчик виновато опустил голову. Я стоял над ним, сжимая кулаки.

— Если бы не твоя жадность! Если бы ты не попытался стащить у нее еду, она бы вернулась!

Слезы выступили у меня на глазах. Я замахнулся. Везунчик съежился.

Дымок встал между нами, приподняв верхнюю губу. « Перестань ».

Везунчик поднял голову, в его глазах читалась мольба.

Вся моя злость улетучилась.

Упав на колени, я обхватил руками его шею.

— Прости меня, — шепнул я Везунчику на ухо.

Он слизнул слезы с моего лица.

На следующий день я не пошел к березе. Вместо этого я отправился на прогулку с псами.

Но уже через день я не смог удержаться.

Я как раз устроился на ветке, когда женщина в шляпке пришла на поляну. Напевая, она разложила стул и закрепила подставку, как и всегда. И достала свою чудесную коробку.

Я заерзал на ветке. Почему она не ищет меня? Она позабыла обо мне? Или она все-таки подумала, что я призрак?

Из большой сумки женщина в шляпке достала еще один пластиковый пакет и поставила его на стул. Затем, не оборачиваясь, она сказала:

— Я принесла тебе еды.

У меня сжалось сердце. Она говорит со мной? Или, может быть, с Везунчиком?

— Но тебе нужно слезть с этого дурацкого дерева, чтобы поесть. — По голосу было слышно, что она улыбается.

Я медленно спустился с дерева. Женщина в шляпке протянула руку с пакетом.

— Вот, возьми.

Мне хотелось прыгать и бегать вокруг нее кругами, как делали Луна и Месяц, когда они были в восторге, глупые малыши. Мне хотелось перекатиться на спину и показать ей живот. Но вместо этого я подошел к ней, отводя глаза, и взял пакет.

Я отступил к дереву и уселся на землю. Запах еды сводил меня с ума. В пакете лежали хлеб, вареное яйцо, сосиски и, главное, красное яблоко. Я поднес яблоко к носу и вдохнул аромат — яблоко во всей его яблоковости. Хлеб и сосиски я разделю с псами, но яйцо и яблоко — только для меня.

— Ешь, — сказала женщина в шляпке.

Я испуганно вскинулся. Она смотрела на меня, улыбаясь. Морщинки у ее глаз были в точности как у бабушки Инны.

Я отломил кусочек хлеба и сунул в рот. Но в горле у меня пересохло, я не мог проглотить еду. Когда я в последний раз говорил с человеком?

— Ты живешь неподалеку? — спросила она, подбирая волосы и скручивая их в тугой узел на затылке.

Я кивнул.

Она внимательно посмотрела на мои слишком длинные грязные волосы, рваные штаны, потрепанную рубашку.

— У тебя есть родители?

Я покачал головой.

Женщина в шляпке склонила голову к плечу.

— Как тебя зовут?

Кашлянув, я отвернулся. Мне было стыдно. Что я мог сказать ей? «Песик»? «Таракан»?

— Ты как Маугли из «Книги джунглей».

Маугли. Я посмотрел на нее. В голове у меня вертелось какое-то воспоминание, но я никак не мог поймать его за хвостик. Воспоминание, вызванное этим именем.

Сев на стул, она прикрепила альбом к подставке.

— Можешь составить мне компанию, Маугли.

Так я и сделал.

— Вы можете нарисовать Жар-птицу? — спросил я.

Ушастик слизнул жир жареного цыпленка с моих пальцев. Я спихнул его с коленей, чтобы получше разглядеть, что же рисует женщина в шляпке. Везунчик положил голову ей на ногу. Иногда Везунчик и Месяц приходили со мной к березе. Ушастик приходил всегда. Дымок, Мамуся и Луна ни разу не позволили женщине в шляпке хотя бы заметить их.

Она с любопытством покосилась на меня.

— Откуда Маугли знает о Жар-птице?

— Из моей книги сказок, — ответил я.

— Ты умеешь читать?

Пожав плечами, я вытащил клеща из шерстки Ушастика.

— Сколько тебе лет, Маугли?

Я вздохнул. Я уже много дней встречался с женщиной в шляпке под березой. И устал от ее вопросов.

Я указал на ее коробку с цветными палочками.

— Что это?

— Пастель. — Она протянула мне палочку цвета крови. — Хочешь попробовать?

Я покачал головой, но не мог отвести взгляда от алой палочки.

— Иди сюда, Маугли, — улыбнулась она. — Покажи старушке, как нужно рисовать Жар-птицу.

Я взял альбом. В углу остались следы моих грязных пальцев. Я съежился.

— Все в порядке. — Женщина в шляпке протянула мне красную пастель. — Рисуй.

Закрыв глаза, я вызвал в памяти образ великолепной Жар-птицы из моей книги сказок и начал рисовать. Завершив рисунок, я протянул женщине в шляпке бумагу, не глядя на нее.

Она охнула от восторга.

— Маугли, это великолепно! — Женщина в шляпке перевела взгляд с меня на бумагу.

Я попытался согнать с лица довольную улыбку. Мое сердце пело, точно Жар-птица над городом. Я спрятал лицо в ладонях.

Она коснулась моего плеча. Я дернулся.

— Все в порядке.

Я услышал звук рвущейся бумаги. Мой рисунок никуда не годится, она порвала его! Я сжался, пряча лицо.

— Вот. — сказала женщина в шляпке. — Возьми себе.

Я поднял голову. Женщина в шляпке вырвала мой рисунок Жар-птицы из альбома и протянула мне.

— Можешь повесить на стену.

Я вскочил, улыбаясь до ушей.

— Оставьте его себе. Он промокнет там, где мы живем.

И прежде чем женщина в шляпке успела задать вопрос, уже рвавшийся с ее губ, я бросился в лес, зажав под мышкой Ушастика.

Той ночью я сидел на плоском валуне и смотрел на звездное небо. Луна лежала рядом со мной, ее лапы подергивались во сне.

Притянув колени к груди, я принялся раскачиваться взад-вперед. Кровь пела в моем теле, точно музыка в парке с колесом обозрения.

« Это великолепно », — сказала она. Она не сказала: « Ты маленький невзрачный мальчик ». Она не сказала: « Ты бесполезный таракан ». Она сказала: « Это великолепно ».

Взяв морду Луны в руки, я ткнулся в нее носом.

— Я великолепен, — сказал я. — Я очень хороший Маугли.

Луна вильнула хвостом и лизнула меня в кончик носа.

Взяв обрывок газеты, в которую была завернута сосиска, я разгладил его на коленях.

Месяц сжал зубами уголок газеты.

— Перестань. — Я отпихнул его в сторону.

Я жадно искал в газете знакомые слова.

— Мужчине. Удалось. Сбежать, — вслух прочел я псам. — Мужчине удалось сбежать! — Я рассмеялся. — Он сбежал!

Схватив Везунчика за передние лапы, я принялся плясать с ним на поляне, залитой лунным светом.

Глава 45

Рисуя истории

Я больше не ждал женщину в шляпке, устроившись в ветвях большого дерева. Я сидел под деревом и прислушивался. Я уже выучил звук ее шагов, я помнил шуршание ее цветастой юбки. Мы с Ушастиком встречали ее на полпути к березе и несли ее большую сумку. Женщина всегда приносила еду.

В этот раз она принесла мне отдельный альбом с чистой белой бумагой и карандаши.

Когда мне надоело рисовать Жар-птиц и Бабу-ягу, я нарисовал Самую Большую Свинью во Всей России.

Я передал женщине в шляпке рисунок Свиньи: алые злые глазки, страшные клыки. Волоски на спине Свиньи торчали во все стороны, как волосы Воронов в Городе.

— Вот это да. — Женщина в шляпке прижала руку к груди. — Какой чудесный вепрь.

— Мы его убили. — Моя грудь раздувалась от гордости.

— Кто? — переспросила женщина в шляпке.

— Мы. Я и псы.

Женщина в шляпке нахмурилась.

— Мне кажется, что маленький мальчик и несколько псов не могут убить такое создание.

Я вскочил на ноги.

— Но так все и было! Тут не все мои псы, к тому же я уже не маленький мальчик!

— Да, это правда, — улыбнулась она.

Но я видел, что она мне не верит.

Схватив альбом, я принялся ожесточенно рисовать. Я нарисовал, как псы прыгнули вепрю на спину, как порвали ему ухо. Я нарисовал, как вепрь отбросил Дымка в сторону. Я нарисовал себя — на рисунке я занес над головой костяную дубинку. На следующем рисунке дубинка обрушилась на лоб кабана. На следующем чудовище уже лежало на боку, и кровь вытекала у него изо рта.

Я сунул женщине в шляпке альбом под нос.

— Вот, смотрите. Так мы его убили.

Она внимательно присмотрелась к каждому рисунку, осторожно касаясь их кончиками пальцев.

— Потрясающе. Ты перешел от сказочных героев к целым историям. — Она указала на дубинку у меня в руке. — Какое страшное оружие.

Я кивнул.

— Я сделал ее из ноги огромного оленя. — Я приставил ладонь к груди. — Она была во-от такая.

— Ну надо же! — Женщина в шляпке улыбнулась. — Ты и оленя убил?

Я покачал головой.

— Его убили Чужаки.

— У тебя прекрасное воображение. — Рассмеявшись, женщина в шляпке покачала головой. — Ты можешь нарисовать мне этого огромного оленя?

Я задумался. Я видел только кости этого существа. А потом я вспомнил удивительное животное, которое мы как-то повстречали в лесу, с длинными ногами и потрясающими рогами.

Склонившись над альбомом, я его нарисовал.

— Ого! — удивилась женщина в шляпке. — Я слышала, что тут водятся лоси. Именно поэтому этот парк и называют Лосиный Остров. — Она покачала головой. — Но я и представить себе не могу, что же убило столь крупное создание.

— Чужаки, — сказал я.

Женщина в шляпке опять покачала головой.

— Ох уж эти твои истории! — Посмотрев на небо, она вздохнула. — Дни опять становятся короче. — Достав из своей бездонной сумки свитер, она набросила его себе на плечи. — Вскоре станет слишком холодно, чтобы приходить сюда.

У меня пересохло во рту. Мне не хотелось думать о холоде, снеге, о том, что я больше не увижу женщину в шляпке, не услышу прекрасную музыку из парка развлечений.

— Еще не холодно, — сказал я.

Но вскоре и правда стало холодно. С деревьев падали листья. Голые ветви березы напоминали черные пальцы.

— Маугли, куда ты уходишь зимой? — спросила меня женщина в шляпке. — У тебя есть теплое жилье?

Я сосредоточенно рисовал глаза Дымка. У меня не получалось добиться правильного оттенка.

Во второй раз за все это время женщина в шляпке коснулась моего плеча. Я не отпрянул.

— Маугли, малыш, ты не можешь жить тут, на холоде.

— Мы останемся здесь, пока не выпадет снег, — не глядя на нее, сказал я. — Мы согреем друг друга.

— Кто это мы ?! — всплеснула руками она.

— Я говорил вам! — Я тоже всплеснул руками. — Псы! — Я показал ей рисунок. — Это Дымок.

Женщина в шляпке долго смотрела на рисунок.

— А куда вы с псами отправитесь, когда выпадет снег? — грустно спросила она.

Я не хотел ее огорчать.

— В Город. Мы ездим по всему Городу на электричках. В них тепло и, как правило, безопасно.

Женщина в шляпке нахмурилась.

— Малыш, это еще одна из твоих сказок? — спросила она, указывая на глаза Дымка, нарисованные на белой бумаге.

— Я никогда не рассказывал вам сказки. — Я нахмурился в ответ.

На следующий день я опять пошел к березе. В парке все труднее было найти еду, и я был голоден. С каждым днем становилось все холоднее, все меньше людей приходило в парк.

Везунчик остановился за густыми кустами. Он принюхался, и шерсть вздыбилась у него на спине.

Я прислушался. Да, я слышал шуршание юбки женщины в шляпке, слышал ее шаги по палой листве, но с ней шел кто-то еще. И его шаги были тяжелыми и нетерпеливыми. Я почувствовал запах сигаретного дыма.

Забившись в кусты, я стал слушать.

— Вот тут мы всегда встречаемся, — сказала женщина в шляпке.

Я видел только край ее юбки. Рядом я заметил чьи-то ноги в блестящих сапогах и серых брюках.

— Ну, я тут точно никого не вижу, мама. — Голос мужчины был очень низким.

— Он всегда приходит, — раздраженно ответила женщина в шляпке. — Вот увидишь.

Ее сын, вздохнув, бросил окурок, и тот упал прямо передо мной.

— Сейчас слишком холодно для того, чтобы ребенок играл в лесу, мам. Наверное, он вернулся к себе домой.

— Я же тебе говорю, он живет здесь! — рявкнула женщина в шляпке. — Он и его вонючие псы. Он тут не играет, словно какой-то школьник. И конечно, сейчас слишком холодно! Именно поэтому я так волнуюсь за него.

Я улыбнулся.

Мужчина в серых брюках и блестящих сапогах принялся ходить взад-вперед. Он опять закурил.

— О господи, — вздохнула женщина в шляпке. — Где же он?

Я закрыл глаза, представляя себе, как я выкачусь из-под кустов и вскочу на ноги. Я улыбнусь, а она обнимет меня.

— Мы и так уже долго пробыли здесь, мама. Тут слишком холодно для тебя, а мне пора возвращаться на работу.

Она представит меня своему сыну, и в ее глазах будет читаться гордость.

Она скажет: «Это Маугли. Он очень хороший мальчик. Очень хороший».

Я открыл глаза. На сердце у меня было легко. Я выбрался из-под куста и встал во весь рост.

Лужайка перед березой была пуста.

Глава 46

Одичалый

На следующий день землю припорошило снегом. И все же, как только солнце поднялось над деревьями, я пошел к березе. Женщина в шляпке не пришла. На следующий день выпало еще больше снега.

А потом, как иногда бывает в конце осени, погода вдруг переменилась. Стало тепло, ветер казался соленым, точно он дул с океана. Псы резвились в лучах солнца. Я пошел к березе.

Я учуял запах сигарет еще до того, как подобрался к кустам. Спрятавшись в тени высокой сосны, я прислушался.

Я слышал голоса. Слышал грубый смех. Но я не слышал голоса женщины в шляпке.

Я забрался на сосну. На ней были иголки, в них легко было спрятаться. С верхней ветки я мог видеть полянку с ручьем и березой.

Там стояли трое мужчин в черных сапогах, серых кителях с блестящими пуговицами и в фуражках. Милиция! Один из мужчин был сыном женщины в шляпке.

— Значит, твоя мать кантовалась в лесу с одичалым ребенком? — спросил самый низкорослый из трех милиционеров.

Все рассмеялись.

— Ни с кем она не кантовалась! — рявкнул ее сын. — Она приходила сюда рисовать. Говорит, мальчишка тоже сюда приходит. С несколькими псами.

— Наверное, один из пацанов со свалки, — предположил третий. — Отвратительно, сколько бомжей живут там со своими детьми.

— Я вот считаю, что надо согнать всех этих бомжей и их отродье, посадить на поезд и отправить в Сибирь, — заявил низкорослый.

— Я матери говорил, что ребенку не прожить со стаей диких псов, но ты же знаешь мою мать. Она не отстанет, пока я не найду этого мальчишку.

Его сотрудники сочувственно кивнули.

— На улицах таких мальцов полно, — протянул милиционер. — Развелось как блох.

Трое милиционеров курили, притопывая. Временами они ворошили палую листву, будто я мог спрятаться там.

Женщина в шляпке хотела найти меня! Она отправила своего сына и этих милиционеров, чтобы они меня нашли. Но почему она сама не пришла? Может быть, для нее сейчас слишком холодно? А может, она боится поскользнуться и упасть, как боялась бабушка Инна?

А потом меня осенило: она готовится ко встрече со мной! Она убирает дом! Да, она наверняка живет в большом доме, раз ее сын — милиционер. Она пустит нас с собаками жить с ней. Она помоет нас, накормит, сварит нам кашу. У меня будут книжки. Я опять буду спать в кровати (с псами, конечно) и есть из тарелки. И я буду самым лучшим мальчиком.

Ветер начал качать ветку, на которой я сидел.

— Ладно, — сказал сын женщины в шляпке. — Давайте тряхнем бомжей со свалки. Может, они что-то расскажут о мальчишке.

Они бросили окурки в снег.

— Как ты узнаешь, что это он? — спросил низкорослый.

Сын старушки достал из кармана лист бумаги.

— Вот, она его нарисовала.

Милиционеры уставились на лист.

— И правда, похож на дикаря, — покачал головой третий милиционер.

Низенький расхохотался.

Я нахмурился. Посмотрим, кто из нас будет смеяться, когда я приму ванну и переоденусь в чистое.

Сын женщины в шляпке сложил лист.

— Она называет его Маугли. Это сводит мою жену с ума. Не знаю, о чем я думал, когда перевозил мать к себе. — Он прижал фуражку к голове, чтобы ее не унесло ветром. — Трое взрослых и двое детей в двухкомнатной квартире… — Он покачал головой.

У меня засосало под ложечкой.

— Что же нам с ним делать, когда мы его найдем? — спросил третий милиционер.

Сын женщины в шляпке сунул в карман этот рисунок — там был изображен я, ее Маугли.

— Отправим его в сиротский приют, конечно, — сказал он. — А ты как думал? Селить его у себя, что ли?

Все они расхохотались.

Когда милиционеры ушли, я ухватился за ветку дерева, чувствуя, как это слово давит мне на живот.

« Приют ».

Той ночью я прижался к моим псам крепче, чем раньше.

— Ты была права насчет той женщины в шляпке, — шепнул я Мамусе. — Ты, Дымок и Луна, вы все были правы. Надо было вас послушать.

Мамуся принялась вылизывать мне лицо, точно говоря: «Ничего, не думай об этом».

Я погладил Луну.

— Просто так приятно было говорить с тем, кто может ответить.

« Она не любила тебя, Мальчик » — Дымок придвинулся поближе к Ушастику.

— Я знаю, — прошептал я. — Но я думал, может быть, она полюбит нас, подарит нам дом, где нам будет тепло.

« Твое место — рядом с нами, Мальчик ». Я почувствовал дыхание Дымка на моем лице.

Я больше не возвращался к березе. Маугли исчез.

Глава 47

Охота

Я рылся в мусорном баке в парке развлечений. Впервые за много недель бак и урны были полны. Может быть, мусорщики опять бастовали, а может, сегодня был какой-то праздник, о котором я позабыл. За годы жизни с псами я позабыл о многом.

Я вспомнил, как женщина в шляпке спросила меня, сколько мне лет. Я не помнил. Шесть? Семь?

Ушастик, прихрамывая, шел за мной по площадке, на которой люди танцевали летними вечерами.

— Может, мне уже семь. Или даже восемь.

Мне нравилась мысль о том, что мне уже восемь. Восьмилетним можно много такого, чего нельзя пятилетним.

На бетонную площадку упала тень. Я остановился. Наверное, это облако закрыло лик луны?

— Вон он! — крикнул кто-то.

Ушастик зарычал.

Повсюду была милиция!

Присев на корточки, я зарычал.

— Не торопитесь. — Я узнал этот голос. Это был сын женщины в шляпке. — Не спугните его.

Бросив пакеты с едой, я пустился наутек.

Сын женщины в шляпке протянул ко мне руку.

— Все в порядке, мальчик. Мы здесь, чтобы помочь тебе.

Я покосился на пруд с утками. Остальные псы отправились на берег, чтобы поохотиться на крыс. Запрокинув голову, я завыл. Ушастик присоединился к моему зову.

Один из милиционеров рассмеялся.

— Надо его в цирк отдать, а не в приют.

— Заткнись, — прикрикнул на него сын женщины в шляпке. — Давай. У меня есть вкусная конфетка для такого хорошего мальчика, как ты.

Оскалившись, я зарычал. Я почувствовал, что псы уже близко.

— Давайте просто набросим на него сеть. Покончим с этим.

Сын женщины в шляпке едва заметно кивнул.

Сердце колотилось у меня в груди. Пора было бежать. Я хлопнул в ладоши. Луна, Месяц, Дымок, Везунчик, Мамуся и, конечно же, Ушастик, выскочили вперед, рыча и лая.

— Ах ты, Матерь Божья! — завопил один из милиционеров. — Вы только посмотрите, сколько их тут!

Дымок и Везунчик закрыли собой всех остальных, держа хвост трубой. Глаза Дымка отливали желтым в холодном лунном свете.

— И что нам делать теперь? — спросил милиционер с сетью, отступая.

Дымок и Везунчик присели, изготовившись к прыжку.

« Беги, Мальчик ».

Я бросился бежать. Я бежал со всех ног. Крики, рычание, лай, вопли, визг стали громче. Меня затошнило.

Вскоре я услышал, как меня догоняют собаки. Шорох их шагов успокаивал меня. Я прислушался, не бегут ли за мной милиционеры, но уловил лишь бешеный стук своего сердца. Псы прыгнули в ручей, подбежали к березе. Я пересчитал их — раз, два, три, четыре… Их было всего четыре!

Я тихонько свистнул. Все собрались вокруг меня — Везунчик, Мамуся, Луна, Месяц. Где же Дымок и Ушастик?

Ну конечно! Почему я так глуп? Ушастик не мог угнаться за всеми остальными. А Дымок, наверное, его защищает.

— Останьтесь здесь, — приказал я. — А ты, Везунчик, пойдешь со мной. — Я тронул его за ухо.

Мы помчались назад — через ручей, мимо березы, по лужку, по дороге, ведущей к парку отдыха. Я услышал топот и тяжелое дыхание.

— Я ничего не вижу! — крикнул кто-то.

Глухо гавкнув, Везунчик задрал хвост.

На лужайку, залитую лунным светом, выбежали Ушастик и Дымок.

Я бросился через луг и подхватил Ушастика на руки. Топот приближался. Послышался гудок машины. Кто-то ругнулся.

— Бегите! — сказал я Дымку и Везунчику. — Остальные впереди.

Везунчик помчался в лес.

« Я останусь », — сказал мне Дымок.

— Нет, — отрезал я. — Беги.

Я побежал со всех ног, прижимая Ушастика к груди. Дымок несся рядом со мной.

« Они уже близко ». Он прижал уши к голове.

Остановившись, я оглянулся. Вот то, что мне нужно: впереди возвышалась огромная сосна.

— Беги, — приказал я.

Подбежав к дереву, я схватился одной рукой за ветку, второй прижимая к себе Ушастика. Он сидел тихо-тихо. Устроившись в переплетении ветвей, я посмотрел вниз. Глаза Дымка поблескивали под кустом.

Я коснулся губами макушки Ушастика.

— Ш-ш-ш, — прошептал я, стараясь успокоиться.

На лужайку вбежали милиционеры. Один прихрамывал, у второго оторвался рукав, третий прижимал ладонь к груди — судя по всему, он был ранен. Сын женщины в шляпке потерял фуражку. Все они запыхались.

Ушастика била дрожь.

— Куда теперь? — рявкнул один из милиционеров.

— Безумие какое-то. Гоняться за мальчишкой по лесу ночью. Мы ничего не увидим, — сказал другой.

— Вернемся, когда будет светло, — заявил сын женщины в шляпке.

— И где нам его искать? — осведомился хромой. — Ты знаешь, сколько тут гектаров леса? Парень может быть где угодно.

Сын женщины в шляпке закурил. Другой милиционер последовал его примеру.

— Бомжи на свалке объяснили мне, где именно живут его псы.

— Слушайте, мы ведь все понимаем, что не сможем забрать пацана, пока его защищают эти псы, — сказал милиционер с раненой рукой.

— Ну, и на них управа найдется, — пожал плечами сын женщины в шляпке, бросая окурок на землю.

— И чего мы с ним носимся? — фыркнул третий. — На улицах полно таких малых, и всем плевать.

— Дело не только в моей матери. — Сын женщины в шляпке поправил шарф. — Она всех своих подруг накрутила, мол, какой ужас, мальчик живет с псами.

Я еще долго сидел на дереве после того, как милиционеры ушли.

Дымок выбрался из-под куста и пошел за ними. Через какое-то время он вернулся и отрывисто гавкнул, давая понять, что теперь все в порядке. Мы с Ушастиком спустились на землю. У меня дрожали руки и ноги, из царапин на лице текла кровь. Я погладил Ушастика по голове.

— Ты держался молодцом.

Я устал. Я так устал! Я спал на ходу, держась за загривок Дымка, пока тот вел нас домой.

Когда мы вошли на нашу лужайку, вся стая бросилась нам навстречу, повизгивая, принюхиваясь, норовя лизнуть. Мы забрались под дерево и устроились на ночлег. Тепло собачьих тел постепенно уняло мою дрожь.

— Сейчас нужно поспать. Но рано утром нам придется уехать в Город. Там им нас не найти.

В Городе мы скроемся. Там таких, как мы, — как блох.

Глава 48

В бегах

Как всегда, мы ездили на электричках. И на какое-то время все стало хорошо.

Я просил милостыню, покупал еду, рылся в урнах и мусорных баках за ресторанами. Люди, кутаясь в шубы и куртки, спешили пройти мимо и бросали копейки и рубли в мою ладонь, даже не глядя на меня.

Но однажды я вышел из метро на залитую солнцем площадь и увидел, что с женщиной, у которой я всегда покупал хлеб, разговаривает милиционер. Хлебный киоск стоял прямо возле выхода из метро, поэтому мне все было видно. Милиционер достал из кармана бумажку и показал ее продавщице. У меня кровь застыла в жилах. Мы с Везунчиком и Ушастиком спрятались в тени. Я навострил уши — после всех этих месяцев, проведенных в лесу, мой слух стал еще лучше.

— Мы ищем этого беспризорника, — говорил милиционер.

— Да ну вас, — ворчала продавщица. — Тут таких знаете сколько шатается, беспризорников этих? Откуда мне знать, что это он?

— Он совсем еще малыш. И он всегда ходит со стаей псов.

Продавщица помедлила. У меня пересохло во рту. Она пару раз видела меня с псами, когда я покупал у нее хлеб.

— Вы думаете, мне делать нечего? Думаете, я тут сижу и высматриваю ваших мальчишек и их псов? — рявкнула женщина. Я услышал нотку сомнения в ее голосе.

— Конечно, нет, — заверил ее милиционер. — Но, понимаете, меня начальник со свету сживает с этим парнишкой. Он от нас не отстанет, пока мы его не поймаем.

Может быть, его начальник — сын женщины в шляпке?

— Вот вам мой телефон, — сказал милиционер. — Если увидите его, дайте мне знать. Вознаграждение вам гарантировано, обещаю.

Я щелкнул пальцами.

— Пойдемте, — сказал я Везунчику и Ушастику.

Остальных мы нашли на станции. Сев в последний вагон следующей электрички, мы поехали в другую часть города.

После этого повсюду, куда бы мы ни пошли, нас подстерегала милиция. Иногда я видел, как милиционеры показывают мое изображение продавцам. Иногда я замечал, что они следят за тем, что происходит на платформах. Мы не могли отдохнуть. Находить еду становилось все сложнее. Мы все время были в бегах.

Стоял необычно теплый день. Мы с псами дремали в переулке между двумя мусорными баками, греясь на солнышке. Моя рука лежала на округлившемся животике Мамуси. Ее живот был большим не от еды, потому что еды-то нам как раз и не хватало. Вчера, когда я гладил ее, я почувствовал, как в животе у нее что-то шевельнулось.

— Это он! — прошептал кто-то.

Все псы вскочили — все, кроме Мамуси, — и зарычали.

На меня смотрели двое грязных мальчишек.

Сев, я протер глаза. Они были беспризорниками, как и я.

— Я говорил тебе, это тот самый пацан, который всегда ходит с псами. — Один мальчишка подтолкнул другого локтем под бок.

Дымок закрыл Мамусю своим телом, оскалился и зарычал громче.

Мальчишки удивленно уставились на него.

Встав, я опустил ладонь Дымку на спину.

— Они тебя ищут, знаешь? — сказал старший из мальчишек. — Менты.

Я кивнул.

— Знаю.

— Ага. — Второй почесал болячку у себя на запястье. — Говорят, ты одичалый. Мы-то невидимы, но вот ты со своими псами… — Он пожал плечами. — Они предлагают водку и сигареты любому, кто поможет тебя поймать.

У меня в груди что-то оборвалось. Страх объял меня, как объяло пламя Стеклянный Дом. Псы, заскулив, прижались ко мне. Мальчики отступили.

— Нас-то ты не бойся, — махнул рукой парень. — Но тебе лучше держаться подальше от старших. И от бомжей. Они что хочешь за водку и сигареты сделают.

— Вы никому не скажете?

Они покачали головами.

— Но я бы на твоем месте держался подальше от метро, — заявил старший.

Крупные снежинки, кружась, падали на землю. Я дрожал, кутаясь в то, что осталось от моей куртки.

Прижавшись лицом к теплой шее Везунчика, я постарался не разрыдаться.

Несколько дней мы шли вдоль реки, протекавшей через город. Наконец мы очутились на Комсомольской площади. Прошлой весной мы видели тут тетенек из церкви. Нужно ждать здесь, пока они не придут. Чтобы пережить эту зиму, не оставаясь в метро, мне понадобятся ботинки, варежки, шапка и куртка.

Мы ждали их. И настал день, когда они пришли.

Тетеньки из церкви расставили свои столы и коробки рядом с мраморным памятником. Изваяние смотрело на нас, возвышаясь над сугробами. Смотрело, как дети выходят из подъездов и вылезают из коробок. Мраморный человек сжимал полу своего пиджака, вторая рука была спрятана в мраморный карман. Он осматривал толпу беспризорников, глядя, как они выстраиваются в очередь за едой и одеждой. На этот раз никто не дрался. Их врагом был холод, поэтому времени на ссоры не оставалось.

Наконец последние дети ушли. Я пересек площадь. Ушастик, Везунчик, Луна и Месяц шли за мной.

— Пожалуйста, помогите, — сказал я полной тетеньке из церкви, стоявшей ко мне спиной. — Мне нужна куртка.

Она повернулась. Ее глаза расширились.

— Алина, — позвала она, не сводя с меня взгляда. — По-моему, у нас не осталось одежды, которая подошла бы по размеру этому мальчику, верно?

Тетенька по имени Алина закрыла коробку и выпрямилась, мельком посмотрев на нас. Затем она присмотрелась внимательнее, коснувшись бумажки у себя на столе. Подойдя к нам, она остановилась рядом с полной тетенькой.

— Нет, по-моему, не осталось. — Она облизнула губы. — Сейчас такой одежды нет.

— Но мы можем тебе ее принести, — сказала полная тетенька. — Мы можем принести одежду тебе по размеру. Что думаешь? Ты хотел бы, чтобы мы принесли тебе одежду?

Я кивнул.

Тетенька по имени Алина хлопнула в ладоши.

— Значит, завтра мы тебе принесем одежду. Отличную теплую куртку, ботинки, свитер и столько носков и перчаток, сколько захочешь. Согласен?

Я кивнул, улыбаясь. Мне уже стало теплее. Я погладил Месяца по голове.

— Алина, по-моему, у нас осталось немного каши и хлеба, верно? — Полная тетенька улыбнулась.

У меня слюнки потекли.

Тетенька по имени Алина кивнула и поспешно пошла к другому столу. Она вернулась с миской горячей каши и буханкой черного хлеба.

— Вот.

Прежде чем она успела вручить мне ложку, я сунул в миску руку и принялся набивать себе кашей рот. Затем я разделил хлеб между псами, припрятав два куска для Дымка и Мамуси. Ушастик слизнул остатки каши с моих пальцев.

— Когда ты вернешься сюда завтра, чтобы забрать одежду, ты должен прийти без собак.

Я удивленно посмотрел на полную тетеньку.

— Но почему?

— У них блохи. — Ее лицо исказила гримаса отвращения.

— А у меня аллергия на собак, — сказала тетенька по имени Алина.

Какая-то мысль шевельнулась на задворках моего сознания.

— А еще мы принесем тебе много еды, — пообещала полная тетенька. — Чтобы и твоим псам хватило.

Если бы не было так холодно, если бы я не был так голоден, я не стал бы их слушать, я прислушался бы к этому голосу в моей голове. Я задумался бы о той бумажке на столе.

На следующий день поднялась метель. Я пришел на площадь. Флаги хлопали на ветру, снег взвивался у ног памятника.

— Они не придут, — сказал я псам, забившись в подъезд. — Даже тетеньки из церкви не смогут сдержать обещание в такую метель.

Но вскоре я увидел, как они идут к памятнику, идут наперекор ветру и снегу, полная тетенька и тетенька по имени Алина. Тетенька по имени Алина несла в руках сумку. Сумку с теплой одеждой и едой.

Взвизгнув от восторга, я запрыгал на месте. Псы тоже обрадовались — все, кроме Дымка и Мамуси.

— Вы должны остаться здесь, — сказал я, перекрикивая ветер. — Останьтесь здесь, а я вернусь с едой.

Псы, заскулив, понурились.

« Нет, Мальчик », — сказал Дымок.

— Я должен пойти к ним! — возразил я. — У меня нет теплой куртки, и нам всем нужна еда!

Дымок зарычал.

— Останьтесь здесь! — рявкнул я, стараясь вложить в голос всю свою решимость.

Затем я пошел по заснеженной площади. Полная тетенька махнула мне рукой. Я махнул в ответ.

— Куртка, перчатки, шапка, еда, — напевал я, проваливаясь в сугробы.

Наконец я добрался до них.

— Вы пришли! — Дыхание паром вырывалось у меня изо рта.

— Да, дитя, — ответила полная тетенька. — Как и обещали.

Ветер продувал мои лохмотья. Я переминался с ноги на ногу, пытаясь заглянуть в сумку.

— Что вы принесли? — спросил я. — Куртку? Еду? Я не привел с собой псов, как вы и просили.

— Вот, — сказала полная тетенька. — Сам посмотри.

Я подошел к сумке. Я не видел куртки, я не чувствовал запаха еды.

— Я принесла тебе одеяло! — сказала тетенька по имени Алина.

— Но мне не нужно…

Она набросила мне на голову одеяло и обхватила меня руками.

Вокруг было темно. Я не мог дышать!

— Мы его поймали! Поймали! — закричала тетенька по имени Алина.

Снег захрустел под тяжелыми сапогами.

— Держите его! Он бойкий, — послышался мужской голос.

Я попал в ловушку! Я вырывался и отбивался как мог. Кто-то схватил меня за плечо.

Я изо всех сил сжал зубы, стараясь укусить обидчика сквозь одеяло.

— Ай! — вскрикнул кто-то. — Этот бродяжка цапнул меня за палец!

На мгновение хватка ослабла. Я сбросил одеяло и остолбенел. Меня окружили милиционеры.

— Пресвятая Богородица! — выдохнул один из них. — Ты только посмотри на это!

— Не называйте его «это», — возмутилась тетенька по имени Алина. — Он всего лишь ребенок!

Полная тетенька протянула мне пакет.

— Гляди, мой мальчик, я принесла тебе еду, как и обещала. Сосиски. — Она улыбнулась.

Зубы у полной тетеньки были желтыми и острыми. Меня передернуло.

Это же Баба-яга! И я не ее мальчик.

Запрокинув голову, я залаял.

— Какого…

Прежде чем милиционер успел договорить, Дымок, выскочив из-за снежного полога, повалил его на землю. Тетеньки из церкви завизжали. Собаки были повсюду. Везунчик высоко подпрыгнул, Ушастик бросился мне под ноги, развернулся и зарычал на милиционеров.

Я схватил мешок с едой — полная тетенька выронила его от неожиданности.

— Бежим! — завопил я.

И я побежал со всех ног. Псы помчались за мной. Когда мы пересекли площадь, к нам присоединилась Мамуся. Она очень старалась, но живот не позволял ей бегать так, как раньше.

Сзади слышался свист милиционеров и вой мигалки на их машине.

— Остановите его! Остановите! — кричали тетеньки из церкви.

Но в тот день им не удалось остановить нас.

Глава 49

Мамуся

— Давным-давно жил да был на белом свете один призрак, — сказал я псам.

Мы нашли прибежище в подвале заброшенного магазинчика. Тут было холодно и темно.

— Этот призрак очень хотел стать настоящим мальчиком. Он думал, что если станет мальчиком — самым лучшим мальчиком на свете, — то его полюбят. Он думал, что, если станет мальчиком, о нем будут заботиться. Он не хотел, чтобы люди проходили мимо, глядя сквозь него. Он был всего лишь маленьким привиденьицем, испуганным и одиноким.

Мамуся застонала. Она дышала часто-часто. Дымок сидел рядом с ней. И я тоже. С Мамусей что-то было не так. И меня это пугало.

Я погладил ее ухо.

— Но прошло время, много-много времени. И вот, жил да был на белом свете мальчик, который очень хотел стать призраком…

Я вздохнул. Сейчас я бы заключил сделку с самой Бабой-ягой, только бы вновь стать невидимым.

Что-то разбудило меня. Вокруг было темно. Один из псов тронул меня лапой.

— Что случилось? — Я приподнялся.

Я услышал частое дыхание и стоны в противоположном углу подвала. На четвереньках я подполз к Мамусе. В темноте я видел, как блестят ее глаза.

— Ох, Мамуся… — прошептал я, протягивая руку, чтобы погладить ее.

Ее зубы щелкнули рядом с моими пальцами. Я охнул от изумления. Мамуся никогда раньше не угрожала мне!

Она заскулила, прося прощения, но я отполз от нее подальше. Прижав Ушастика к груди, я улегся между Луной и Месяцем. Только Дымку сейчас позволялось быть рядом с Мамусей.

Я зарылся лицом в шерстку Везунчика.

— Все не так, — сказал я. — Не знаю, что я такого сделал, но теперь все не так.

Я проснулся в серый предутренний час, услышав какой-то тихий звук. Тихий-претихий. Псы рядом со мной дрожали от предвкушения чего-то прекрасного.

В противоположном углу подвала Мамуся лежала на боку, что-то вылизывая. Дымок сидел рядом с ней, готовый защитить ее от любых неприятностей.

Я затаил дыхание, не решаясь пошевельнуться, и перевел взгляд с Мамуси на Дымка.

« Это то, что я думаю? » — мысленно спросил я.

« Подойди и посмотри сам, Мальчик ». Глаза Дымка улыбались.

Я медленно подполз к Мамусе. Та зарычала. Остановившись, я отвел взгляд.

Дымок фыркнул.

Я подполз поближе. На этот раз Мамуся не стала рычать. Она была занята — ей нужно было тщательнейшим образом вылизать новорожденных щенков, жавшихся к ее животу.

— Щенки, — восторженно выдохнул я.

Я насчитал троих. Чуть позже я нашел тельце четвертого щенка. Он не пережил роды.

И вдруг в мире появилась надежда. У нас теперь были щенки! Остаток дня я провел, раздумывая о будущем.

— Мы подождем, пока они подрастут, — сказал я Мамусе. — И найдем прибежище получше. Может быть, вернемся в подвал, где ты родила Луну и Месяца.

В тот день мы с Везунчиком вышли за едой. Дымок не отходил от Мамуси.

— Я принесу вам много еды, обещаю, — сказал я, угощая свою стаю тем, что нашел. — Щенки вырастут сильными и здоровыми.

Мы слушали, как шуршит на улице машина, собиравшая снег.

— А когда наступит весна, мы пойдем в лес. И никогда, никогда больше не вернемся в город.

И вот, день за днем я бродил по городу в поисках еды. Везунчик, Луна и Месяц ходили со мной. Дымок тоже приносил стае еду, но он не оставлял Мамусю надолго. Ушастик не выходил из подвала, взяв на себя роль няньки.

Вначале я старался выходить только затемно, когда меня не могла заметить милиция. Но я не мог долго терпеть холод, и мне становилось все труднее найти еду. А еда была нам очень нужна, особенно Мамусе — ей ведь приходилось кормить щенков. К тому же ночь принадлежала Воронам, этим высоким худым подросткам в черных кожаных штанах, увешанных цепями. И ночь принадлежала бомжам, готовым пойти на все что угодно ради выпивки.

Итак, мы с псами придумали хитроумный план — мы искали пищу по отдельности. Псы обнюхивали мусорные баки за ресторанами. В такие моменты их было не отличить от обычной городской своры. Я держался в стороне, притворяясь, будто задремал в подворотне. Прикрывая лицо газетой, я прислушивался. Найдя еду, псы лаяли. Я ждал, пока прохожие, слышавшие лай, удалялись, и спешил к стае. Схватив еду, я бежал к нам в подвал. Иногда, даже осмотрев несколько баков, я не находил достаточно еды, чтобы хватило нам всем. Но это было лучше, чем ничего.

И вот настал тот самый вечер. Все шло своим чередом. Мы нашли ресторан. В мусорных баках рядом с ним было полно еды. Мы возвращались к нему снова и снова.

Везунчик, Луна и Месяц, не оглядываясь, скрылись за поворотом. Я свернулся в подворотне, ожидая их сигнала.

Я ждал. И ждал.

В какой-то момент терпение у меня лопнуло. Я сел. Газета, закрывавшая мое лицо, упала на землю. В животе у меня урчало, руки болели от холода.

— Наверное, набивают себе брюхо, — проворчал я.

Пару раз я ловил на этом Месяца и Везунчика — они наедались досыта, прежде чем позвать меня.

Я скрипнул зубами, чувствуя, как во мне растет гнев.

А потом я услышал испуганный лай. То был не привычный для меня сигнал «Мы нашли еду!» Нет, псы пытались сообщить мне, что попали в беду. Лай повторился.

Я обежал здание и уставился на отпечатки лап на снегу. Следы вели к мусорным бакам. И дальше.

Я пошел по следу, опустив голову. Послышался хриплый лай Везунчика. Пес был зол.

След привел меня к задней двери ресторана. Остановившись, я прислушался.

— Везунчик? — шепотом позвал я. — Луна? Месяц?

Луна заскулила в ответ. Она была внутри здания!

Я похолодел от ужаса. Как они попали внутрь? Я схватился за ручку двери. Повернул.

Она была заперта!

Я крутил ручку изо всех сил. Молотил по двери кулаками, разбивая в кровь костяшки.

— Везунчик! Луна!

— Теперь они не помогут тебе, Маугли.

При звуках этого голоса кровь заледенела у меня в жилах. Опустив руки, я повернулся.

И там, заснеженный, с сигаретой в зубах, стоял сын женщины в шляпке. Рядом с ним я увидел много других милиционеров — в серых шинелях и высоких черных сапогах.

Я в отчаянии перевел взгляд с двери на переулок. Милиционеры окружили меня. Они были повсюду.

— Пойдем с нами. — Сын женщины в шляпке подошел ко мне поближе. — Пойдешь по своей воле — и с твоими псами ничего не приключится.

Мысли лихорадочно метались в моей голове. Я нужен Мамусе, Ушастику и щенкам, я должен приносить им еду. Им нужен Дымок — он ведь заботится о них, защищает их. Но Луна, Везунчик и Месяц в ловушке в этом ресторане, им никак не выбраться наружу, если я не подчинюсь приказу милиции. Но откуда мне знать, что милиционеры не тронут мою стаю, если я выполню их требование?

Я выхватил нож. Один из милиционеров охнул. Другой хихикнул.

Вскинув подбородок, я расправил плечи, стараясь казаться как можно выше.

— Отпустите псов, и я пойду с вами, — потребовал я, глядя прямо в глаза сыну женщины в шляпке.

— А этот дикарь не дурак! — рассмеялся толстый низенький милиционер.

Сын женщины в шляпке прищурился.

— Хорошо, Маугли, договорились. — Улыбка едва тронула его губы. — Но вначале ты должен отойти от двери.

Я сделал шаг в сторону.

— Открывай. — Сын женщины в шляпке махнул рукой другому милиционеру.

Я приготовился к тому, что должно случиться. Псы выскочат наружу и собьют с ног всех милиционеров. А потом мы убежим. Я знал, что мы можем перегнать любого милиционера. Мне не нужны такие вот блестящие черные сапоги, чтобы быстро бегать. Мне не нужны кроссовки, как у знаменитых баскетболистов. Как и у псов, у меня были крылья.

Дверь распахнулась. И там, на складе, на холодном цементном полу, окутанные черной сетью, лежали мои псы. Беспомощные и поверженные. Они умоляюще смотрели на меня. Они скулили.

— Нет! — завопил я и метнулся к псам.

Я принялся резать сеть ножом, когда кто-то схватил меня.

— Отпустите! — вскрикнул я, размахивая лезвием.

Кто-то ругнулся, кто-то охнул от боли, но меня не отпускали, меня хватали, били, заламывали мне руки. Нож упал на пол.

Псы рычали, лаяли, щелкали зубами, стремясь вырваться из сети. Я тоже оскалился, рыча и пытаясь укусить моих врагов.

Меня сбили на землю. Рука в перчатке сжала мою шею, вдавливая мое лицо в снег.

Кто-то связал мне ноги, другой милиционер заломил мне руки и тоже связал.

— Коли давай, — сказал кто-то. — Не потащим же мы его по улицам, когда он орет и кусается.

Я потерся носом о снег, стирая кровь. Приподняв голову, я заглянул в глаза Везунчику. « Мне так жаль », — сказал он.

— Везунчик, дружище, — простонал я.

Он раньше никогда не говорил со мной.

Что-то острое вонзилось в мою шею. Тепло разлилось по моему телу, голова закружилась, в желудке поднялась тошнотворная сладость. Последним, что я успел увидеть, были карие глаза Везунчика.

Глава 50

Реутово

— О боже, какой грязный беспризорник, — сказал кто-то.

— Ага, воняет-то как! — поддакнул кто-то другой.

Голова, ноги, каждая клеточка моего тела ныли от боли. Ну почему они просто не оставят меня в покое?

Чья-то рука схватила меня за ботинок.

— Нет! — рявкнул я.

Мои глаза распахнулись. Мне не пережить зиму без ботинок. Я не смогу искать еду для псов без ботинок!

Но я уже был не на улицах Города. Я находился в чересчур светлой, чересчур жаркой комнате. Тут пахло мылом и отчаянием. И меня окружали не мои псы, а какие-то люди в зеленой форме и белых халатах.

Охнув, я зарычал и в отчаянии закрутил головой, пытаясь найти выход. Тут не было запруженных людьми улиц, на которых можно затеряться. Не было полуразрушенных домов, в которых можно спрятаться. Было лишь крошечное окошко под самым потолком…

Вскочив, я бросился к двери.

— Осторожно! — вскрикнула женщина в зеленой форме.

— Держи его! — скомандовал мужчина в белом халате.

Я вцепился в дверную ручку. Но она не поворачивалась.

Я повернулся к этим людям, захватившим меня в плен, оскалился и сунул руку в карман в поисках ножа. Ножа не было.

А потом я вспомнил ресторан и милицию, Луну, Месяца и Везунчика в той сетке, вспомнил, как пытался освободить их, вспомнил кулак, ударивший меня в челюсть, вспомнил руку на моей шее, вспомнил глаза Везунчика.

Я всхлипнул. Вдруг им не удалось выжить?

Ко мне потянулась рука. Я изо всех сил впился в нее зубами. Кровь наполнила мой рот. Мужчина в белом халате завопил от боли. В его глазах я увидел ужас и отвращение.

Я бросился под каталку, стоявшую в углу крохотной комнатенки. Я смотрел, как мимо снуют ноги — туда-сюда, туда-сюда. Я зажал уши, чтобы не слышать злобной ругани. Я трясся от страха. Я обмочился.

Наконец дверь открылась, а потом захлопнулась снова. Больше не было ни ног, ни ругани.

Я плакал, раскачиваясь взад-вперед, пока силы не покинули меня и я не уснул.

Разбудил меня запах. Дверь приоткрылась, и кто-то сунул в проем поднос с едой. Затем дверь захлопнулась.

Я смотрел на дверь. Смотрел на поднос. Смотрел на еду. Когда никто не вернулся за подносом, я выбрался из-под каталки и подполз к миске. Наклонив голову, я принюхался. Волоски встали дыбом у меня на шее и на руках. С этой едой что-то было не так.

Я попятился.

С той стороны двери донесся какой-то звук.

Я поднял голову.

Сквозь маленькое окошко в двери за мной наблюдал какой-то человек в очках.

Оскалившись, я шмыгнул в свое укрытие под каталкой.

Один день сменялся другим. Какие-то люди приходили и уходили. Когда меня пытались вытащить из-под кровати, я кусался и брыкался. Один раз мне почти удалось выбежать за дверь, когда мне принесли еду, — эта еда по-прежнему плохо пахла.

Тогда меня прижали к полу. Мужчина в белом халате — рука у него была перевязана — склонился надо мной.

— Ты что, не понимаешь, что мы пытаемся тебе помочь?! — рявкнул он.

Мне хотелось сказать ему, что если бы он и правда пытался мне помочь, то отпустил бы меня к моей семье. Но я ничего не сказал. Я плюнул ему в лицо.

Той ночью я ходил взад-вперед по этой крохотной комнате, пытаясь отогнать отчаяние. Я сидел на каталке, раскачивался, плакал, дергал себя за волосы.

А потом, точно во сне, я услышал. Лай. Это был лай. Затаив дыхание, я прислушался.

И тогда псы завыли. Я ахнул. Я ни с чем бы не спутал низкий вой Везунчика, звонкий голосок Луны, повизгивание Месяца.

Я придвинул каталку к окну — если это крошечное отверстие вообще можно было назвать окном. Поднявшись на цыпочки, можно было выглянуть наружу. Я осмотрел двор. Псов я не видел.

« Я тут, я тут », — проскулил я.

И там, с другой стороны забора, окружавшего двор, я их увидел.

Я рассмеялся. Я заплакал. Они пришли за мной! Запрокинув голову, я завыл.

Псы лаяли и выли от радости. Я видел, как Везунчик поднялся на задние лапы, пытаясь проломить проволочную ограду.

Я залаял погромче, заколотил кулаками по разделяющему нас стеклу. Луна и Месяц рыли подкоп под ограду.

Яркий свет залил двор. Псы замерли на месте. Во двор, крича и размахивая руками, выбежали какие-то люди. Луна и Месяц отпрянули, испугавшись их злых окриков. Везунчик зарычал.

Кто-то поднял с земли камни и принялся швырять их в собак. Один из псов взвизгнул от боли, но я не видел, кто это был.

Луна и Месяц отбежали от забора. Везунчик перевел взгляд с людей во дворе на мое окно.

« Не бросайте меня! » — завыл я.

— Пошли прочь отсюда! — рявкнул кто-то, швыряя камень в ограду.

Помедлив, Везунчик поджал хвост и отступил. Он признал свое поражение.

Я еще сильнее заколотил кулаками по стеклу.

— Нет! — молил я. — Вернитесь! Вернитесь!

Но сколько я ни выл, сколько ни звал их, они не возвращались.

Истощенный, я свернулся клубочком под лежанкой и уснул. Меня утешала мысль о том, что Везунчику, Луне и Месяцу как-то удалось выбраться из той ужасной сетки. Они остались живы.

Псы вернулись на следующую ночь. И на следующую. Они выли, они копали, а я кричал им: « Я тут! Я тут! » И каждую ночь люди прогоняли их прочь.

Днем я услышал, как женщины в зеленой форме обсуждают моих собак: «Как они нашли его?», «Почему они все еще приходят сюда?», «Что им от него нужно?» Одна женщина прошептала: «Эта связь между мальчиком и псами… это ненормально!»

Я улыбался, слушая их разговоры из-под каталки. Мне хотелось сказать им, что псы нашли меня, потому что я был частью их стаи. Наша связь состоит в том, что мы семья. Нам суждено быть вместе. Но я не стал тратить на этих женщин слов. Они ведь были всего лишь людьми.

А затем настала ночь, когда светила полная луна. Искрился снег. И я увидел его. Серебристый, черный, серый, гордый, он стоял пред ликом луны. Его янтарные глаза горели. Его голос — глубокий, дикий, как наш лес: « Я пришел к тебе, Мальчик ».

Дымок завыл на луну. Он рассказывал нашу историю. Рассказывал, как мы нашли друг друга. Как он спасал меня. Как я спасал свою стаю. Он пел о Стеклянном Доме, о смерти Бабули, о наших прогулках в лесу, пел о Доме из Костей, о битве с вепрем, о ночах, проведенных под звездным небом, о ночах, проведенных в отблесках огней Города, о холоде, который чуть не убил нас, но мы выжили, ибо мы были вместе.

Я завыл в ответ. Я застучал кулаками по стеклу.

— Я тут! — кричал я. — Не оставляй меня!

Во двор выбежали люди. В лунном свете они казались темными пятнами, чернильными кляксами на белой бумаге снега. Они кричали на псов. Везунчик прыгнул на ограду. Один человек поднял руку. Вспышка озарила ночь, грянул гром. Пистолет!

— Нет! — завопил я. — Не стреляйте!

Псы разбежались, но потом опять вернулись к забору. Их лай стал еще громче.

Пистолет выстрелил вновь. Послышался визг.

— Не-е-ет!!! — завизжал я.

Я ударил кулаком по стеклу. И оно разбилось. Я охнул от боли. Повсюду была кровь. Она текла по моей руке, капала на мои босые ноги.

Заставив себя отвести взгляд от лужи крови, я всмотрелся в ночь. Псы были там, за забором, все они были живы. Я застонал от боли.

Я видел, как рука с пистолетом поднялась опять. Стрелок целился.

— Нет-нет, — простонал я.

Закружилась голова. У меня подкашивались ноги.

Собрав остатки сил, я крикнул:

— Бегите!

Последним, что я видел, были псы, бегущие прочь.

Глава 51

В бреду

Виделось мне, будто я лечу над землей. Внизу промелькнул мой поселок, коричневая высотка, в которой мы жили с мамой. Я парил над золотыми куполами Города, точно Жар-птица. Внизу я видел псов, детей, милиционеров, бомжей. Я кружил над Мусорной Грядой и Великим Лесом.

Я видел моих псов — Дымка, Везунчика, Ушастика, Мамусю, Луну, Месяца, даже Бабулю. Я видел, как они бегут по лужайке, подняв головы и глядя на меня.

— Ко мне, ко мне! — звал их я. — Тут так красиво!

Но я знал, что они не могут оторваться от земли.

Я летел над парком развлечений. Псы бежали внизу, они лаяли. А потом я вдруг увидел их в кабинках колеса обозрения. Они поднимались все выше, и когда их кабинки замерли на вершине круга, псы взлетели! Взлетели, расправив широкие крылья. «Динь-динь-дилинь», — пело колесо обозрения.

— Какие же вы у меня умницы! — рассмеявшись, я захлопал в ладоши.

Мамуся облизывала, облизывала, облизывала мое разгоряченное лицо. За ней сиял яркий свет. Я протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но Мамуся оттолкнула мою ладонь, говоря:

— Ну-ну, малыш, щеночек мой.

Мне виделось, как я забираюсь на Самое Высокое Дерево во Всей России. Виделось, как я сражаюсь с огромными кабанами.

Я видел Рудика с его ледяными голубыми глазами, Таню — побитую, всю в синяках.

Видел маленькую школьницу Аню: она гуляла по большой площади, выложенной красными камнями. Аня не узнала меня.

— Уходи, шелудивый пес, — сказала она.

Мне виделся Дымок. Стояла холодная зимняя ночь, а Дымок пел о нашей жизни.

Мне виделось, как я сижу на коленях у бабушки Инны, а она баюкает меня, поет мне песни из древних времен.

Виделась моя мама. Она напевала одну из этих песен, укладывая меня спать. Ее голос переплетался с голосами бабушки Инны и Дымка, музыкой колеса обозрения и мужчины с аккордеоном, скрежетом поездов в метро, смехом бездомных. И все вместе это порождало диковинную музыку, самую прекрасную в мире.

Глава 52

Прочь

Я открыл глаза. Пахло мылом. Пахло чем-то острым. Еще я учуял запах рвоты и мочи — как на станции метро. Может, я опять на вокзале, с Рудиком, Таней и Пашей? А эта жизнь с псами мне просто приснилась?

Я попытался сесть.

— Нет, дитя, нет. Ты должен лежать.

Она была одета в белое, а над головой у нее, казалось, поднимались белые крылья — как у чаек над Большой Рекой.

Мне хотелось спросить у нее, кто она. Ангел? Или, может быть, сестра милосердия? Я провел языком по иссохшим губам. Хотелось пить. Я открыл рот. Единственное слово, которое мне удалось произнести, удивило нас обоих.

— Псы…

Не знаю, сколько они держали меня в детском отделении больницы. Мне сказали, что я потерял много крови, когда разбил окно той ночью.

— Кто бы мог подумать, что столько крови может вылиться из такого маленького мальчика, — сказала медсестра, суетясь вокруг меня.

В руку попала инфекция, началось заражение, у меня была такая высокая температура, что все думали, мол, я не выживу.

Когда мне стало легче, меня принялись истязать вопросами: «Как тебя зовут?», «Сколько тебе лет?», «Почему ты живешь на улице?», «Где твоя семья?»

Но я не отвечал на эти вопросы. Я смотрел и слушал. Я знал, что уже не в приюте. Я был в больнице в Городе. А раз я все еще в Городе, значит, я могу найти свою стаю. Я должен найти свою стаю. У Мамуси щенки. Я нужен им. Я должен позаботиться о них.

Нужно было сбежать.

Я изучил расписание медсестер и врачей, знал, когда они приходят, а когда уходят. Однажды ночью, когда все врачи разошлись по домам, а сестры уснули, я выдернул из руки иголку (трубка тянулась к флакону, установленному рядом с моей кроватью). Я выскользнул из постели. У меня не было ни одежды, ни обуви. Но мне было все равно. Завернувшись в одеяло, я тихонько приоткрыл стеклянную дверь моей палаты, вышел в коридор и прислушался. Ни звука.

Я спустился в холл, прокрался мимо большого стола. За ним, опустив голову на столешницу, спала медсестра. Я помчался по коридору, шлепая босыми ногами по холодному полу. Одеяло развевалось у меня за спиной. В самом конце коридора я увидел две высоких решетчатых двери. Я должен был выбраться наружу!

Я метнулся к двери, попытался открыть ее. Но она не отворилась. Завыла сирена, вспыхнули огни. Я зажал уши ладонями, испугавшись воя и скрежета.

Меня кто-то схватил. Я отбивался, я кусался. Руки вокруг, слишком много рук. Что-то кольнуло меня в плечо. В голове у меня помутилось.

После этого меня привязали к кровати. Даже если мне нужно было пописать, меня не отвязывали. Меня кормили с ложечки, точно младенца. Вначале я отказывался есть. Я плевал им в лицо. Но потом я понял: пока я в Городе, остается надежда сбежать. Это будет непросто, сказал я себе. Мне нужно быть умным, как Дымок, сильным, как Везунчик, быстрым, как Месяц. А для этого нужно было есть. Я даже притворялся молодцом. Я не кусался, хотя мне очень этого хотелось.

<subtitle>***</subtitle>

Однажды, когда на улице выпал снег, ко мне в палату вошел высокий мужчина в блестящих черных сапогах и одежде милиционера.

Вскочив, я шмыгнул под кровать. Меня затошнило.

— Привет, Маугли, — сказал мужчина.

Голос. Я знал этот голос. Я принялся щипать себя за брови.

— Я к тебе кое-кого привел, — сказал он. — Думаю, ты будешь очень рад.

Дверь приоткрылась. Я увидел мягкие меховые сапожки — темно-коричневые, как шерстка Везунчика. Верха сапожек едва касалась цветастая юбка.

— Здравствуй, дитя, — сказала женщина в шляпке.

Зарычав, я прижался к стене.

— Ох, малыш… — Она нагнулась, пытаясь разглядеть меня под кроватью. — Пожалуйста, вылезай оттуда. Ты же знаешь, я не причиню тебе вреда. — Женщина в шляпке протянула мне руку.

Оскалившись, я зарычал громче.

Женщина в шляпке охнула. Сын встал рядом с ней.

— Уходите, — прорычал я.

— Мальчик, послушай, мы же просто пытаемся помочь тебе.

Я почувствовал, как во мне закипает гнев. У меня чесались ладони, так мне хотелось сжать рукоять моей костяной дубинки или ножа.

— Да, милый, — сказала женщина в шляпке, заламывая руки. — Они отвезут тебя в лучшее место, там ты будешь в безопасности…

Гнев поднимался от моих ног к животу, потом к груди, наконец он вырвался из моего рта:

— Ты! — завопил я. — Это все ты виновата!

Я выскочил из-под кровати и остановился перед женщиной в шляпке, сжимая кулаки.

Ее глаза расширились, рот открывался и закрывался, будто слова, которые она не могла произнести, рвались наружу.

Я шагнул к ней.

— Мое место — в стае, с моими псами, — прорычал я.

Больше я никогда не видел женщину в шляпке и ее сына.

Два дня спустя ко мне в палату пришел доктор. Он прослушал мое сердце и легкие. Снял повязку с моей руки и осмотрел шрамы от порезов. Смерил меня долгим взглядом.

В его глазах я увидел так и не заданные вопросы. Доктор протянул руку, точно собираясь притронуться ко мне, но остановился. Руку он сунул в карман своего белого халата. Вздохнув, он кивнул медсестре и вышел из комнаты.

— Ну, значит, все в порядке, — улыбнулась медсестра в шапочке с крыльями. — Завтра тебя выпишут.

Выпишут? Но куда меня отправят? Я хотел спросить ее, но это было не важно. Завтра они выведут меня отсюда, и я смогу сбежать. Я затрясся от волнения. Я улыбнулся. Я пошевелил пальцами ног. «Готовься», — сказал я себе.

Но готовиться было не к чему. На меня надели очень странный халат. Таких халатов я еще не видел. У него были очень-очень длинные рукава. Руки мне свели крест-накрест, так, что я не мог пошевельнуться. Связали мне ноги и усадили в коляску. А потом привезли к фургону. Мне и раньше приходилось видеть такие машины — на них детей увозили в приют.

Меня привязали к сиденью у окна.

— Прощай, малыш, — сказала мне сестра в шапочке с крыльями. Слезы текли по ее лицу.

Сердце у меня бешено стучало. Тошнота поднялась к горлу. Я сглотнул. Фургон выехал на улицы Города. Я прижался лбом к окну и смотрел на Город — на нищих, на беспризорников, на псов, на Воронов, на милиционеров, на мусорные баки и станции метро, на золотые купола. Меня увозили прочь, прочь от всего, что я когда-либо знал.

Глава 53

Наши дни

Мне снятся псы. Снятся их теплые спины — как мы прижимались друг к другу в нашей норе под высокой сосной. Снятся белые зубы, влажные языки. Снятся янтарные глаза. В моих снах псы смотрят на меня. Всегда.

Мне снится, что я бегу, бегу, бегу с моей стаей, бегу по лесной чаще, по березовой роще, бегу мимо огромных вепрей. Мне снится, что мы мчимся по заснеженным улицам, по затянутым в лед рекам. Мне снится, что мы летим.

Кто-то касается моей руки, будит меня. Голос — я слышу этот голос каждое утро.

— Просыпайся, Медвежонок.

Я вижу ее доброе лицо, ее глаза, глаза цвета янтаря — но не совсем. Она включает магнитофон на моем столе. Музыка наполняет комнату.

— Сегодня твой день, — говорит она.

Я сажусь, чешу лоб.

Она выходит, а я обвожу взглядом комнату, в которой я провел последние пять лет. Комната маленькая и ничем, в общем-то, не примечательная. Тут нет окна. Стоит моя кровать, маленький столик, стул, шкаф с одеждой и двумя парами обуви — больше, чем раньше. Но вот стены… Стены покрыты рисунками. И на всех рисунках изображены псы. Крылатые псы, псы на колесе обозрения, псы с порванными ушами, псы цвета луны, псы, сотканные из дыма. Их глаза — они смотрят на меня. Всегда.

Я слышу, как другие мальчишки на этаже вопят и хохочут. Я знаю, что прямо сейчас кто-то плачет за закрытой дверью. Знаю, что когда выйду наружу, почувствую ароматы завтрака, доносящиеся из столовой.

Я надеваю рубашку, тщательно опускаю рукава, чтобы скрыть шрамы на правой руке. Натягиваю джинсы, покосившись на шрам в форме полумесяца на лодыжке. У меня много шрамов. И только она поняла меня.

Когда я попал в школу-интернат на окраине Петербурга, я не был мальчиком. Я был Дикарем. Так они меня называли.

Я прятался под кроватью. Я дрался, кусался, рычал и выл. Я швырял в людей все, что подворачивалось мне под руку, поэтому из моей комнаты вынесли всю мебель, кроме кровати. Я пугал остальных детей, поэтому меня кормили в моей комнате, а не в столовой. Я использовал вилки и даже ложки как оружие, поэтому в итоге мне пришлось есть руками. Меня приходилось накачивать снотворным, чтобы выкупать или постричь. Целыми днями я плакал и раскачивался взад-вперед, сидя под кроватью. Наверное, все махнули на меня рукой. Но потом пришла она .

Однажды дверь в мою комнату открылась — такое случалось по нескольку раз на дню. Я прижался спиной к стене, наблюдая за происходящим из-под кровати. Я зарычал, чтобы все ушли. Я всегда так делал.

Но я увидел не тяжелые ботинки, не кожаные сапоги. Это были туфли, туфли из черной ткани, похожей на гладкую шерстку. По носкам туфлей тянулась цветная вышивка.

Я принюхался. Этот человек не пах сигаретами и вареной капустой, как женщины, которые приходили ко мне в комнату. Он не пах пивом и водкой. Все еще рыча, я принюхался. Пахло лесом и дымом. И еще я почувствовал едва-едва различимый запах собак. Мое сердце дрогнуло.

Она опустилась на колени и заглянула под кровать.

Я зарычал громче.

Она рассмеялась.

Я остолбенел. Когда в последний раз я слышал смех?

Я встревоженно принялся дергать себя за брови и волосы и качаться взад-вперед. Я залаял на нее, чтобы она ушла.

Но она не ушла. Вместо этого она села на пол, скрестив ноги, и сделала кое-что очень странное. Она начала тихонько напевать!

Я прекратил раскачиваться. Прекратил рычать.

Я слушал. Пела она прекрасно.

Я закрыл глаза, представляя себе, как музыка касается моей руки, моего лица, моей груди.

Пение прекратилось. Мои веки взметнулись вверх. Ее лицо, ее глаза — особенно глаза — улыбались.

— Поглядеть только на тебя. Спрятался в темной норке, медвежонок. Вылезай оттуда, Медвежонок.

Ее слова, это имя… Медвежонок. Она словно повернула ключ в замке, и какая-то дверца в моем сознании приоткрылась.

Тогда я перестал быть Дикарем. И вновь сделался мальчиком.

После этого она приходила каждый день. Сказала, что она особый учитель для необычных детей. Сказала, что я самый необычный ребенок, которого она когда-либо видела. Я нахмурился и отвернулся. Но внутренне я улыбался.

Она принесла магнитофон и включала мне музыку. Она прислонялась к стене, закрывала глаза и слушала. Иногда я тоже закрывал глаза. Но в основном я наблюдал за ней.

Она говорила о себе. Сказала, что ее зовут Анисья. Что любит музыку, искусство, книги, собак и прогулки в лесу.

— А ты что любишь, Медвежонок? — спросила она однажды.

Мне очень хотелось сказать ей, что я тоже люблю все это. Очень-очень. Но я боялся говорить и потому отвернулся.

На следующий день она принесла не только кассеты с музыкой, но и белую бумагу с цветными палочками, которые женщина в шляпке называла пастелью.

Анисья пододвинула ко мне бумагу и пастель.

— Вот, нарисуй мне то, что ты любишь.

Я так и сделал. Закончив один рисунок, я отдал лист бумаги Анисье и принялся за следующий. Я рисовал, рисовал, рисовал, пока у меня не закончилась бумага.

Анисья внимательно рассмотрела каждый рисунок. Временами она говорила: «А, понятно». И: «Мне это тоже очень нравится». А потом, прежде чем уйти, она аккуратно развесила все рисунки на моей стене.

На следующий день Анисья вручила мне альбом и цветные карандаши и сказала: «Нарисуй мне то, что ты ненавидишь». На следующий день: «Нарисуй мне то, чего ты боишься». На следующий: «Нарисуй мне то, от чего ты грустишь».

Так на стене появились рисунки: Жар-птицы, псы и деревья. Он, злой дядька в потертых ботинках, лоснящихся штанах, со страшными кулаками. Красное пятно на полу за дверью, алое, огромное, пульсирующее. Красное пальто и черная пуговица. Милиционеры. Баба-яга с забором из человеческих костей и черепов.

Анисья смотрела на мои рисунки и говорила: «Я понимаю». И: «Мне очень жаль».

Она приносила мне кассеты, приносила бумагу для рисования. И приносила книги. Она читала мне вслух, пока я рисовал, и в комнате играла музыка.

Однажды Анисья прочла мне сказку, которую я никогда раньше не слышал.

— Давным-давно, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, за морем-океаном, жили-были старик со старухой. Трудились они в поле, были бедняками, и детей у них не было.

Я сосредоточился на том, чтобы нарисовать прекрасное колесо обозрения.

— И вот однажды старик нашел в лесу медвежью нору. Старик убил медведя, чтобы забрать его шкуру и съесть его мясо.

Я нахмурился.

— А в медвежьей норе старик нашел голого маленького мальчика. Оказывается, медведь украл этого мальчика и вырастил его как своего сына. Старый бедняк забрал мальчика домой и позвал попа. Поп окрестил ребенка, и стал тот зваться Михаил, Мишка, маленький медвежонок.

У меня мурашки побежали по спине.

Анисья улыбнулась.

— Ему было бы лучше с медведем, — сказал я.

— Ах, послушай!

Анисья стала читать дальше. В сказке говорилось о том, что мальчик быстро вырос. Он оказался очень сильным. Когда ему исполнилось двенадцать, он уже был выше всех мужчин в деревне и сильнее всех мужчин в окрестных селах. Люди испугались мальчика и выгнали его из деревни.

Я порвал свой рисунок в мелкие клочья.

— Они плохие, плохие люди! — Я принялся раскачиваться взад-вперед. — Ему было бы лучше с медведем! — простонал я.

Анисья придвинулась ко мне поближе.

— Слушай, — мягко сказала она. — Слушай.

Она стала читать дальше. В сказке только он, Мишка, сумел сразить злую Бабу-ягу, хотя много добрых молодцев становились с ней на бой.

Анисья коснулась моей щеки.

— Вот видишь, Медвежонок, все оттого, что у Мишки была сила медведя и мудрость людей. Только так он смог победить Бабу-ягу.

Она опустила свою ладонь мне на руку. Я перестал раскачиваться и впервые посмотрел ей в глаза. Они были цвета янтаря.

— Это ты, Медвежонок. Это ты.

Прошло много месяцев, и вот однажды Анисья вывела меня на улицу. Я прищурился — яркое весеннее солнце слепило мне глаза. Я зажмурился, стал слушать пение птиц и ветра. Я чувствовал запах земли и воды. Мы сидели в саду, окруженном высокими стенами, и молчали.

— Меня зовут Миша, — прошептал я. — Михаил Андреев.

Анисья не спросила, сколько мне лет. Не спросила, где я жил раньше. Не спросила, где моя мама. Она только вздохнула. А потом сказала:

— Спасибо, Михаил Андреев.

Потом, месяцы спустя, она спросила:

— Миша, почему ты не хотел, чтобы тебя забрали у собак? Почему ты не хотел жить среди людей?

Я перестал рисовать. Я посмотрел на улыбающиеся глаза Ушастика. На обеспокоенные глаза Мамуси. На другие рисунки.

— Я чувствовал, что меня любят. Чувствовал, что обо мне заботятся, — просто ответил я. — С ними я был на своем месте.

Анисья кивнула. Больше она меня ни о чем не спрашивала.

Анисья открывает дверь.

— Ты готов, Миша? Все тебя ждут.

Я киваю, хотя на самом деле я не готов. Я дергаю себя за волосы, щипаю за брови. Я давно уже этого не делал.

Анисья проходит по комнате и мягко отнимает руку от моего лица.

— Тебе нечего волноваться, мой храбрый Медвежонок. Я буду рядом с тобой во время всей выставки.

Я смотрю на зернистую черно-белую фотографию, вырезанную из одной австралийской газеты. Этот снимок сделали вскоре после того, как я оказался в приюте в Москве. «Наконец-то пойман ребенок-маугли, выросший в России в стае диких псов!» — написано под изображением испуганного маленького мальчика с затравленным взглядом.

— Они хотят посмотреть на меня только потому, что я кажусь им каким-то чудиком.

Анисья тоже смотрит на фотографию.

— Это было много лет назад, Миша. Те времена прошли. Теперь на тебя хотят посмотреть из-за твоих картин. Всем хочется посмотреть на художника, который рисует крылатых псов и псов на колесе обозрения. На художника, который подписывает все свои работы словом «Мальчик».

Я надеваю пальто. Даже Анисья не знает, почему я подписываю свои картины «Мальчик», а ведь она знает меня лучше всех остальных людей. Она не знает, кто подарил мне это имя. Не знает, что даже спустя все эти годы я рисую псов каждую ночь. За мои тринадцать лет как меня только ни называли: Михаил, Миша, Мишка, Медвежонок, Таракан, Мышонок, Придурок, Песик, Маугли, Дикарь. Потом опять Миша. Но одно имя — Мальчик — для меня особенное. Это имя позволяло мне почувствовать свое место в мире.

Я обвожу взглядом комнату, расправляю плечи и иду вперед. Закрываю за собой дверь и выхожу в Большой Мир.

КОНЕЦ