К утру густой белый снег запорошил все дороги к детскому дому. Деревья надели белые шубки, и стоило тряхнуть пышную лапу сосны, как с нее сыпался водопад снежной пыли. Всё, куда не посмотри, сверкало под утренними лучами. За ночь серая громада детского дома превратилась в уютный домик с Рождественской открытки.

Светлошерстая львица и худенький лисенок брели по нетронутой колесами и лапами дорожке. Их лапки оставляли маленькие следы на ровном снегу.

Львица Кэролайн слепила шарик и метнула им в стену детского дома. Когда снежок упал на полпути к стене, она заскулила и опустила лапы, а лисенок хихикнул.

– Попробуй сам! – предложила львица обиженно, и прижала холодные лапки к его лицу. Джон вздрогнул, но перетерпел холодок на щеках и показал язык.

– Пойдем к Колизею, – попросил он, вращаясь волчком на месте. – Мы там уже сто лет не были!

– Сто лет в твоем представлении это неделя? – ухмыльнулась маленькая львица, шутливо подтолкнув его в бок.

Увлеченный верченьем на месте, лисенок потерял равновесие и завалился на снег. Затем он встал на лапки и гордо отряхнул пышный хвост.

– Даже если и неделю! – возбужденно проговорил он. – Там наверно просто волшебно сейчас.

– Ладно, идем, – пожала плечами Кэролайн.

Они быстро посеменили по снежной дорожке, ведущей к лесистым холмам вблизи от детского дома.

– Я же говорил! – улыбнулся Джон, карабкаясь по серым каменным ступеням на округлую стену Колизея.

Они не знали, для чего взрослым нужно было это здание. Одна воспитательница сказала, что это был летний театр, другая лишь пожала плечами в ответ на их вопросы, третья и вовсе сказала, улыбаясь, что это руины старого замка.

– А вдруг она была права? Ты думала об этом, Кэр? – с надеждой спросил лисенок, потуже затягивая старенький клетчатый шарф на шее. – Вдруг это правда замок…

– Замок возле детского дома? Да уж, – нахмурилась львица.

Она как раз преодолела последние ступени и села рядом с Джоном на полу круглой башенки.

Лисенок забрался на один из зубцов и широко развел передние лапки, удерживая равновесие.

– А ну слезь! Тебя ветром сдует, – запаниковала Кэролайн.

– Какая разница! – весело ответил лисенок, переминаясь с лапки на лапку. – Мне ведь все равно.

Его слова возымели неожиданный эффект. Львица отшатнулась и, прижав передние лапки тесно к груди, заплакала.

– Эй, ты что? – испуганно проговорил лисенок, подкрадываясь к ней, и заглядывая в глаза.

– Я… это так глупо. Мы ведь итак всё знаем… и священник говорит, что нужно просто смириться… а я все равно не могу не плакать, когда ты говоришь об этом…

Лисенок округлил глаза от страха и быстро обнял её.

– Я не хотел, – прошептал он на ухо львицы, тесно прижавшись носом к её щеке. – Просто… само вырвалось. Прости меня, пожалуйста.

Львица вытерла слезы тыльной стороной лапки и посмотрела на Джона влажными глазами.

– Я дурочка, да?

– Нет, совсем нет!

Редкие, плавные как перья, снежинки опускались на плечи их залатанных шарфиков и курток.

Джон сел возле нее, обняв пышным хвостом свои худые лапки. Он больше всего на свете не любил, когда Кэролайн плакала, тем более, если он сам был причиной слез.

–Тупица! – осадил он сам себя. – Мелю черти что…

Но дело было в том, что он действительно не хотел зла. И слова эти вырвались непроизвольно. Может быть, он действительно смирился?..

Львица прижимает его к себе, её горло еще дрожит. Вдруг она замирает и подталкивает Джона в бок. Обернувшись, лисенок смотрит туда, куда направлен её взгляд.

Из снега выглядывают синие лепестки красивого цветка. Львица аккуратно разметает снег лапой, и бережно сдувает белую пыльцу с опоясанных розоватой каемкой лепестков.

– Безвременник, – улыбается она.

А затем смотрит в глаза Джону и, крепко обняв его, произносит:

– Ты мой лучший друг. Наша любовь будет как этот безвременник. Ни время… ни смерть её не изменят. Обещаю тебе, Джон.

А лисенок нежно гладит её по спине, и смотрит на синий цветок, присыпанный невесомыми хлопьями снега.

Джона подкинули к порогу летней ночью, девять лет назад. Ему тогда было меньше годика. Медведица, хозяйка детдома, которую сами дети называли между собой Биг Мама за склочный, но в целом справедливый нрав, рвала и метала, когда ей принесли плетеную корзинку, а в ней замотанного в одеяла лисенка.

– Они совсем из ума выжили? – кричала она, уперев лапы в бока. – Красивый, здоровый детеныш! На кой черт звать аиста, если посылка не нужна?

Но позже, на медосмотре прояснилась причина.

У Джона была осечка.

Полвека назад ученые-биологи открыли странный врожденный дефект, который дал им много поводов для размышлений. Разгадка его происхождения могла изменить порог детской смертности.

Но сколько не бились они, сколько не написали книг – все равно не нашли ответов.

И тогда просто окрестили врожденный эффект осечкой.

«Наша медицина бессильна против природы, – с сожалением, констатировали они. – Иногда смерть запланирована с рожденья. У носителей этого дефекта останавливается сердце. Без видимых причин и без каких-либо сроков. Будто дает осечку. Они просто… умирают».

Джон хорошо помнил эти слова, услышанные впервые три года назад в очень серьезном разговоре с хозяйкой детдома.

Тогда он не понял, насколько значима эта новость.

Спустя два года от осечки умер его сосед-львенок Карл. Они жили в одной комнате с малых лет. Вместе играли, обедали, подолгу разговаривали перед сном. Ни разу в жизни Джон не замечал за другом каких-то странностей.

Он помнит, что заготовил тогда подарок на день рождение Карла. На курсах лепки он слепил небольшую, размером с лисиную лапку фигурку львицы со светло-желтой, похожей на персик шерсткой. Как у Карла. Джон решил, что так могла бы выглядеть настоящая мама львенка.

Но Карл умер просто и тихо за неделю до дня рождения. Его похоронили в Запретном Саду за территорией Детдома. Рыхлую могилку увенчали простым деревянным крестом. Он был не первый, кто ушел, как называли это другие детеныши. На Запретном Дворе было небольшое, аккуратное кладбище.

Каждые похороны представляли тихий и всегда одинаковый ритуал.

Маленький гробик из светлого дерева опускали в яму. Священник читал «Всем созданиям, большим и малым». Затем каждый бросал по горсточке черной земли, и дворник засыпал яму.

Джону нравился дворник. Это был старый серый пес, овчар, кажется родом из Ирландии. Джон ни разу не видел, чтобы тот не плакал на похоронах. Каждый раз, когда хоронили детеныша, по седой шерсти на щеках овчара катились слезы, и он медленно и монотонно курил едкую самокрутку.

Затем ставили крест, и каждый из друзей умершего мог сказать пару слов на прощанье или оставить подарок.

Джон решил отнести подарок позже, чтобы никто не смог его украсть.

Последней к могиле всегда подходила Биг Мама, хозяйка детдома. Она никогда не плакала, лицо медведицы было каменным, так что никто не мог разобрать, какие мысли её посещали.

Каждый раз она клала возле креста открытку с рисунком акварелью. Маленькая львица-ангелок стоит, вознеся лапки к перистому серо-голубому небу, и под ней надпись «Heaven holds the faithful Departed».

– Небеса примут усопших рабов Божьих… – первый раз прочитал вслух Джон.

Медведица удивленно глянула на него, но потом лишь вздохнула и, уходя, похлопала его большой лапой по худой шее.

– Ты хорошо читаешь, Джон, – скажет она позже, отдавая ему свой собственный экземпляр «Над пропастью во ржи». – А придурки из комитета не могут выделить нам драных книг.

Джон смущенно возьмет книгу и пообещает не погнуть ни одной страницы. Тогда ему было семь лет, но он без труда перечитывал Дюма и Марка Твена.

В ту зиму, когда они с Кэролайн ходили на старый, полуразрушенный Колизей произошло сразу несколько интересных событий.

В новогоднюю ночь ему пришла посылка, впервые за всю жизнь. В коротком письме его поздравляли с рождеством и желали успехов в учебе.

Это была его мать.

Лисица, которую он никогда не видел.

К посылке прилагался пакет печенья с корицей и фигурка лисицы с белыми крыльями и снежинкой в лапах.

– С печеньем осторожнее, а то другие всё съедят, – предупредила медведица-хозяйка. – От матери говоришь? Успехов в учебе? И это за столько-то лет.

Она презрительно фыркнула и выругалась на русском языке.

Джон позвал Кэролайн наведаться к Ворчливому Дубу.

Так они называли старый, но гордый дуб, растущий посреди леса. Вокруг него ютились лишь крохотные каштаны, все остальные деревья почтительно расступались перед мудростью и выносливостью этого могучего древа.

А может все дело в его характере. Когда дул ветер, особенно хваткий, осенний, то ветви дуба качались, и их шум напоминал ворчанье старого рассерженного льва.

Ветви дуба запорошил мягкий, невесомый снег, а его могучая кора покрылась инеем.

К удивлению Джона, Кэролайн выудила из кармана зимней куртки зажигалку и помятые тетрадные листы. Они хотели развести костер, но ветер и мороз не дали им шанса.

– Зажигалку подарил мой парень, – гордо пояснила Кэр, в ответ на удивленный взгляд Джона.

– Твой парень? – только и промолвил он.

– Ну да! – лисенок увидел в глазах львицы какие-то новые, радостные искорки. – Его зовут Джерар, ему шестнадцать лет.

– Он на пять лет старше, – просипел лисенок, растирая лапки от холода.

– И что? – фыркнула львица, скорее довольно, чем раздосадовано и взяла лапы лисенка в свои рукавички. – Он столько всего знает! И он очень… ну… ты ведь читал те романы, где двое зверей встречаются, и понимают, что они будут любить друг друга вечно.

Последние слова львица почти пропела. Джон смущенно улыбнулся и выудил комок снега из пышного рыжего хвоста.

– Вы любите друг друга? – спросил он с опаской.

– Да! Только никому ни слова. Пожалуйста, я знаю, ты никому не скажешь, – львица положила лапы ему на плечи и заглянула в глаза.

– Конечно, не скажу, Кэр! – важно нахохлившись, уверил Джон. – Я заберу эту тайну с собой…

Он вовремя остановился, чтобы не сказать «в могилу». После того случая на Колизее, он очень тщательно следил за словами.

– Спасибо, – облегченно промолвила Кэр.

Она еще раз чиркнула зажигалкой, что делала почти без конца, и спрятала её в карман. А затем посмотрела на Джона, и было что-то удивительное, какая-то необъяснимая доверительность в этом взгляде.

– Он показал мне кое-что… – прошептала она очень смущенно.

Львица погладила щеку Джона, а затем наклонилась к нему и поцеловала в губы. Шершавый язык девочки скользнул по его обветренным черным губам, коснулся клыков.

Лисенок испуганно вздрогнул, но поборол страх и неуверенность ответным касанием языка. Вопреки всем его мыслям не произошло ничего страшного. Не появился злодей, который всегда разлучал главных героев во время поцелуя, не треснула земля под их лапками.

Львица посмотрела на Джона испуганно, словно ища защиты.

– Я люблю тебя, Джон, – прошептала она со слезами. – Я люблю вас обоих, очень, очень сильно. И я так боюсь вас потерять…

– Не бойся, – лисенку пришлось встать на носочки, чтобы обнять её и положить голову поверх плеча львицы. – Ты нас не потеряешь.

– Биг Мама сказала, что у меня скоро будет течка. Я даже толком не понимаю что это, мне очень страшно.

– Не бойся, – тепло повторил Джон, поглаживая её по спине. – Она умная, и поможет тебе. Помнишь, как нам задал трепку какой-то дурак, и она его чуть на части не порвала?

Конечно, она помнила.

Медведица как-то взяла группу в город. Местный театр выделил дюжину билетов на новую пьесу.

Группа шла за медведицей, как стайка послушных утят. Только Джон и Кэр отстали. Вид новогодних сувениров в окне заснеженного магазинчика приковал их внимание. «Фэн-Шуй» – гласила надпись над ним. А в витринах и на стеклянных полках громоздились такие странные и красивые игрушки, что глаз не оторвать.

Фигурки насекомых по китайскому календарю, плетеные браслетики, золотые брюхастые панды-Будды, и круглые ловушки для снов, украшенные перьями и ворсом. Красивая волчица-продавец с усиками в честь Тараканьего Года подозвала их к себе и вложила каждому в лапку керамического тараканчика.

Жутко довольные таким маленьким приключением, лисенок и львица чуть не попали под колеса леопарду на мопеде. Мотоциклист не долго думая слез со своего байка и толкнул Джона в бок, завалив его на землю.

Львица агрессивно зарычала и встала у него на пути, но леопард лишь выматерился и грубо накричал на них.

Когда боевой запал Кэр прошел, львица поняла что стоит одна-одинешенька посреди оживленной улицы и слушает оскорбления взрослого зверя. Обида сжала ей сердце, и львица заплакала, прижав лапы к груди и выслушивая гневную тираду.

В тот момент и пришла на помощь Биг Мама. Медведица сгребла детенышей за шиворот, и, прижав к своим бокам, накричала в ответ на слова леопарда. Смысл её слов наполовину потерялся в русской брани, но в целом было ясно, отчего леопард быстро развернулся, и, не надевая шлема, уехал на своем мотике.

Им же досталось только суровое предупреждение не отходить от нее ни на шаг, и не слушать взрослых дегенератов.

Рядом с ней всегда было страшно, но надежно. Будто бы ты живешь в доме, где твой сосед дракон.

К разговору об осечке они не возвращались почти полгода.

Жизнь текла своим чередом. По телевизору показывали новые мультики, но они были совсем не такими интересными как прежние.

Джон уже взялся за Голсуорси и Хэмингуэя. Учитель хвалил его тягу к чтению и проницательность.

Сам лисенок вряд ли мог объяснить, чем ему нравятся книги. Он ничего не знал о жизни за пределами детдома.

А если и знал, то обрывочно, лоскутно, подобно пестрому костюму клоуна. Он очень удивился, узнав, что печатают книги молодых авторов. В голову лисенка не укладывалась мысль, что тот, чью книгу он держит в лапках, может жить в каком-нибудь городке по соседству. Что этот зверь так же встает по утрам, чистит зубы, убирает постель. И пишет книгу.

В один летний денек они с Кэролайн забрались на толстую ветку цветущего тополя. Серый тополиный пух кружился в теплом воздухе, подгоняемый свежим мягким ветерком. Мальчишки гоняли мяч во дворе, а девочки играли в салки. Повсюду слышался мерный, стрекочущий гул цикад.

Кэролайн помогла ему забраться на ветку и усадила возле себя. Джон был более задумчив, чем обычно.

Недавно он прочитал «Потерянный Рай» Джона Мильтона и «Божественную Трагедию» Дантэ.

– Интересно, а что будет после смерти с нами? – промолвил лисенок, наблюдая, как енот-вратарь ловит мяч в цепкие черные лапки.

– Не думай об этом, – попросила Кэролайн. – Мы ведь не знаем, когда это случится. Раньше я верила в пиковую даму и в то, что черный ангел смерти заходит ночью к нам в комнаты, и забирает тех, кто плохо спит. Но это все чушь.

– И все же… – вздохнул лисенок. – Я бы хотел, чтобы ты была рядом, когда я… ну… уйду.

Львица долго смотрела на него, и губы её шевелились, но не было слов.

– Я... я буду рядом, Джон, – наконец, очень тихо произнесла она. – Обещаю.

Лисенок быстро сменил тему и лизнул её в нос.

– Ты мало говоришь о Карле, – заметил он с улыбкой.

– Мы разминулись, – отрывисто произнесла львица. – Он стал слишком… буйным. Биг Мама сказала, что у него переходный возраст и половое созревание. Я не знаю, что это, но звучит зловеще, да?

– Да уж, – фыркнул лисенок.

Он знал об этом из книг. Но не стал расстраивать подругу.

Иногда, особенно летом, когда ему было душно спать из-за густой теплой шерсти, лисенок долго фантазировал о том, какая у него могла бы быть жизнь.

Он задавался вопросом – как может быть несчастным тот, кто ходит в магазин и покупает теплые булочки на завтрак.

Как может зверь, путешествующий по миру, быть грустным.

Как может скучать художник, рисующий портреты.

Он представлял себя в разных обличьях и постепенно засыпал.

Другие детеныши посмеивались над ним, но в основном беззлобно. От старшаков они научились правильно ласкать себя лапой ниже пояса, и теперь иногда делали это перед сном.

В темной комнате, изредка освещенной луной, были видны их худые силуэты – одни делали это открыто, откинув простыню на задние лапки, другие стыдливо отворачивались на бок.

У кошек получалось быстрее, чем у остальных.

– Уже четыре раза, – как-то пропыхтел львенок, чья койка стояла по соседству с койкой Джона. – А ты сколько, а?

– Ни сколько, – сонно ответил Джон, обняв свой хвост и мечтая о чужих жизнях.

В комнате раздался смех. Его прервал густой, басовитый голос медвежонка.

– Хватит ржать. Настоящие самцы это вообще с самками делают.

Тогда по всей комнате раздавались пытливые вопросы. Голоса шуршали подобно ветру в листве за окном.

– А ты делал?

– Нет.

– А кто-нибудь из старшаков?

– Не знаю. Биг Мама сказала, что убьет на месте.

– Вот черт.

Львенок перебрался на кровать к Джону, чтобы быть ближе к медведю. Лисенок ощутил на боку влажную, теплую выпуклость на его теле, и недовольно рыкнул, прогоняя львенка.

– А на что это похоже, а? – с любопытством прошептал львенок над ухом Джона.

Но медведь зевнул и лишь махнул лапой – мол, не знаю и все.

– Ну, на что? – с угасающей надеждой прошептал львенок.

– На погружение в теплый песок, и на персик с соевым соусом, – сонно процитировал Джон.

Когда ему было одиннадцать, а Кэролайн тринадцать лет, в ней обнаружился дар к рисованию. Вернее, даром это называл только учитель по искусству, он вообще многие вещи называл даром. Но она действительно неплохо рисовала, и в её рисунках было что-то такое, что не поймешь с первого взгляда, если просто посмотришь рисунок.

Она рисовала ангелов, прохожих с пустыми лицами, многолапые тени на фоне заката, угловатые башенки с тканевыми навесами.

На одном из уроков она нарисовала Джона в доспехах и с мечом в лапке.

Другие мальчишки посмеялись, щупая худые бока и тонкие лапки Джона, но лисенок ничего не отвечал. Он спрятал рисунок в сундук ценностей. На самом деле так назывались простые картонные коробки от подарков, где детеныши хранили дорогие им мелочи. Воровать из такой коробки было табу – и на памяти Джона лишь единожды кто-то осмелился нарушить его. Никто не бил и не наказывал вора, но почти год ему и слова не молвили. Это был сильный удар – всеобщее молчание. Старшаки смотрели с презрением и плевали вслед, а девочки щурились и морщили носы. Потому больше никто не осмеливался нарушать правило.

В сундуке Джона хранились фигурки таракана и лисицы. А теперь еще этот рисунок.

А осенью там появилась тетрадка в клеточку и две шариковых ручки.

В начале осени к ним попала новая девочка-львица. Она тут же привлекла внимание, так как ей было уже тринадцать лет, в то время как большинство детенышей попадали совсем маленькими.

Но Джона привлекли её глаза. Более того – они сковали лисенка так, как это могли бы сделать железные цепи, к тому же покрытые инеем. Было в её взгляде что-то такое – подобно чистому лезвию ножа, что проскальзывает по тебе, не оставляя царапин, но оставляет легкий холодок тревоги.

Она и навела Джона на мысль вести дневник.

Старшаки поговаривали, что с ней приключилась какая-то темная история, но не называли подробностей.

Джон искренне жалел львицу. Особенно на фоне Кэролайн.

Кэр в свои тринадцать лет лучилась солнечной кошачьей красотой. Её движения были плавны и грациозны, улыбка милой и нежной.

Но он, ни разу не видел, чтобы улыбалась эта львица. А движения её, напротив, были скованны, и не было в ней того львиного обаяния.

Но все-таки он решился узнать её имя.

– Намири, – тихо ответила львица.

И все. Больше от нее не прозвучало ни слова.

В ноябре по окнам детского дома хлестал холодный, хмурый ливень. Серые облака затянули небо, а резкий ветер грубо срывал рыжие лепестки с деревьев.

Джон жалел, что в эту осень так часто идут дожди. Его любимый период года не позволял вдоволь нагуляться среди золотистых и охряных крон, поваляться в опавшей листве.

В тот день он ушел с обеда пораньше, чтобы поскорее избавиться от вшей, которых обнаружил у себя в шерсти.

Дворник доверительно рассказал ему, как перебороть напасть и вручил бутылку уксуса.

В общем-то, проблемы как таковой и не было, подобное случалось с каждым, по крайней мере, раз или два. Но почему-то Джону не хотелось делать это у всех на виду. Среди детенышей бытовало поверье, что вшивый лис заражает каждого, кто до него коснется. Всему виной – густая шерсть и пышный хвост.

Джон достал из-под подушки пластиковую бутылку с уксусом и уже направлялся в душ, когда замер на месте, прикованный картинкой за окном.

По рыхлой серой земле хлестал ливень. А в центре дворика стояла на задних лапках львица Намири. Голая, в одних трусиках, с застежкой над хвостом.

Переборов желание немедленно побежать за Биг Мамой, Джон бросил бутылку на кровать и выскочил во двор.

– Что ты делаешь? – не успев отдышаться, промолвил он. – Ты заболеешь!

– Подумаешь, – прошептала львица тихим, хриплым голосом.

Дождь насквозь смочил её шкуру. Львица почти не дрожала, только задние лапки тесно сжимались, да подрагивали сжатые кулачки.

– Идем! – Джон схватил её за лапы и потащил к двери, но львица отмахнулась.

– Я не хочу. Никуда.

Холодный ветер пронзал шкуру Джона тысячей иголок даже сквозь вязанный свитер. В спешке он забыл накинуть куртку. Лисенок стоял напротив львицы, не в силах оторваться от её взгляда – пустого и темного, как колодец.

– Суд оправдал насильников, – монотонно произнесла Намири, будто копируя чью-то фразу. – В избиении и изнасиловании Намири Шепард виновных нет.

– О чем ты говоришь? – лисенок склонил голову от удивления и страха.

Львица перевела ледяной взгляд на него. Её голос стал живым, но не менее холодным.

– Знаешь, что они сделали? Стерилизовали меня.

Джон никогда прежде не слышал этого слова, но то, как оно было сказано, резануло его как осколок стекла.

– Пожалуйста, – он отчаянно сжал лапками её запястье. – Пойдем со мной!

Голубые глаза львицы взглянули на него. А затем слезы потекли по светлой шерстке на щеках львицы. Болезненно сжав губы, чтобы не выдать рыданий, она тесно обняла Джона. Лисенок содрогнулся от того каким холодным, даже ледяным было её тело.

– Идем, – в какой раз повторил он жалостливо и львица послушалась.

Биг Мама закутала их в одеяло, не забывая обматерить, на чем свет стоит на едкой смеси русского с английским. Дворник заварил крепкий травяной чай и сунул в лапы Джону.

Медведица быстро переодела львицу и стала прогревать её феном. Намири все время смотрела в одну точку, слезы беспрерывно текли по щекам, размазываемые струями воздуха из фена.

Биг Мама выругалась, когда старенький фен слишком сильно нагрелся и обжог ей лапу. Она со злостью замахнулась на львицу, но затем отбросила фен в сторону и крепко прижала её к себе. Так они стояли минуту или больше – заплаканная светлошерстая львица в одних белых трусиках и старая медведица с каменным лицом.

Дворник печально вздохнул, и Джон заметил краем глаза, как одинокая слезинка пробежала по его щеке.

Намири покинула их через два месяца. Какие-то дальние родственники согласились взять её к себе.

Перед отъездом она забежала в спальню мальчиков и села на кровать Джона.

– Спасибо, – было единственное, что она сказала.

А затем вложила в лисиную лапку аккуратно сложенный вдвое тетрадный листок.

«Когда мне трудно говорить, я пишу. Ты спас мне жизнь. Я не забуду о тебе никогда» – было написано в нем.

С тех пор Джон вел свой дневник, куда записывал большие и малые радости и печали его жизни.

Даже сейчас, когда ему исполнилось тринадцать лет, он не может понять одну странность, случившуюся, когда они с Кэролайн были на пять лет младше. За окнами валил густой декабрьский снег. В детдом заглянула комиссия по делам детенышей. Но Джону и Кэролайн не было до них дела – эти деловые, строго-одетые звери были головной болью Биг Мамы.

Джон как раз хотел заглянуть к хозяйке, попросить еще одну ручку для ведения дневника. Из кабинета доносились рассерженные голоса, по меньшей мере, двух зверей и хлесткий, прерывистый голос Биг Мамы.

– Да что вы в этом понимаете? Компетентность? Ха! Знаете, где я вашу компетентность видела? – кричала она.

Раздосадованный Джон вернулся в игровую комнату, которая к тому моменту была пустой, за исключением Кэр. Все остальные детеныши играли в снежки на улице.

Львица включила черно-белый телевизор. На экране кружили в красивом танце два гибких, изящных гепарда – самец и самка.

– Какие они красивые, – прошептала Кэр восхищенно. – Давай и мы так.

Она потянула Джона за белый кончик пышного хвоста.

– Да ну что ты, – смущенно пробормотал он. – Ты подходишь для танцев, но я-то куда.

– Тссс! – прошипела львица, внимательно наблюдая за танцорами на экране. – Это вальс. Тут ничего сложного, повторяй: раз, два, три; и, раз, два, три.

Они неторопливо и размеренно кружили по комнате, неловко переступая лапками. Несмотря на то, что Джон едва успевал за шагами львицы, танцевать ему понравилось.

За окном валил густой снег. Черно-белая пара пятнистых танцоров кружила по залу, а им вторила хрупкая пара детенышей.

Лишь спустя минуту или две после начала танца детеныши заметили её.

Стройная серая волчица из комиссии замерла в дверном проеме, прижав к груди папку с документами.

Её губы дрожали, а слезы бесшумно падали на пол. Глаза за роговыми очками как-то неопределенно глядели на детенышей, и казалось, что вот-вот случится что-то важное, какой-то переломный момент.

Джон и Кэр готовы были извиниться, пусть непонятно за что, но волчица быстро развернулась и ушла прочь по коридору.

Больше они не видели её в составе комиссии.

В его четырнадцатый год жизни выдалось особенно жаркое лето. Дневно и нощно трещали цикады. Горячий ветер нагонял духоту с юга.

Они с Кэр сидели на скамейке, и смотрели, как играют в футбол маленькие звери, совсем детеныши. Когда-то и они были такими. Сейчас в это совсем не верилось.

Кэролайн исполнилось семнадцать. Через год она покидала детдом и становилась полноценным, взрослым членом общества. Вместе с двумя другими девочками и одним подростком, также семнадцати лет, они подолгу пропадали в кабинете Биг Мамы.

– Она очень умная, – задумчиво говорила Кэр, поглаживая штанину Джона пальцами задней лапы.

Лисенок, ставший к тому моменту нескладным, немного угрюмым подростком, лишь пожимал плечами, и слушал новые интересные вещи, которые Кэр узнавала от медведицы.

– Если не предохраняться, то почти наверняка будут детеныши, – объясняла львица без смущения. – Нам, кошкам, конечно, в этом плане полегче, а вот таким как ты лучше не забывать.

Она шутливо толкает Джона в бок, а он отстраненно улыбается и прижимает её лапу к лицу. Душистую, пахнущую пылью и цветами.

– Не знаю, как я буду без тебя, – честно признается он.

– Потерпи, Джон, – с нежной улыбкой молвит она и придвигает его морду к себе, чтобы прижаться лбом к его лбу. – Всего три года, и тебя тоже отпустят. И мы увидимся. Обязательно увидимся.

Затем, явно трижды переборов себя, львица тихо молвит.

– Я хочу, чтобы ты был моим другом там… в мире. Не вздумай умирать.

Она наклоняется и целует его в губы. Слегка, только чтобы показать как сильно и как верно она любит его.

– В моем сердце наверно появится лев. Но в нем всегда есть комната для тебя, Джон. И эта комната самая уютная и красивая. И там… – её голос дрожит, становится тихим, мурлычущим. – И там всегда идет снег. Как тогда, много лет назад, той зимой в колизее.

– Той зимой… – молвит он задумчиво, будто смакуя этот подзабытый образ. А затем смотрит на Кэр, усердно нахмурив брови. – Тогда было что-то… важное. Но я не могу вспомнить, что.

Они сидят на скамейке день напролет. Думают. Смеются. Мечтают.

Биг Мама отпускает Кэр с каменным лицом. Возникает ощущение, что это одна из её любимых масок – возможно, самая требовательная и тяжелая, ведь скрывает целый клубок эмоций.

Джону не приходится скучать. В пятнадцать лет события приобретают совсем другой смысл, чем в четырнадцать, и уж точно в тринадцать лет. Каждый год – череда приятных и не очень открытий и впечатлений.

Кэр еженедельно шлет письма и открытки.

Её взяли в фирму дизайнером открыток. Она здорово рисует, и босс дарит её деньги на посещение художественных курсов.

Зарплаты хватает на аренду приличной квартиры и красивые вещи. Кэр откладывает часть зарплаты на подарок Джону, когда ему исполнится восемнадцать.

Время летит, как рыжая листва с деревьев.

Малыши смотрят на Джона как на старшака. И охотно к нему обращаются.

В отличие от других ребят он не даст оплеуху, не оскорбит и не прогонит прочь.

В один из зимних деньков, он сидит на лавочке, обернувшись пышным хвостом, а рядом сидит темно-рыжая лисица. Она с азартом ловит снежинки на язык и напевает «Last Christmas».

Джон улыбается. Зима стала для него своеобразным символом надежды. Зима приходит последней. Зима пахнет хвоей. Зима – время ангелов и душевных песен. И зима это их с Кэр время. Время, когда они убегали и целыми днями шлялись по доступной территории.

– А мне никогда не дарили подарков, – признается лисица, с грустью и любопытством наблюдая за почтальоном.

– Совсем никогда? – удивляется Джон.

– Никогда.

Лису требуется несколько минут, чтобы обдумать свое дальнейшее действие. Затем он бежит в комнату мальчиков на втором этаже и возвращается к лисице с фигуркой в лапе. Керамическая лисица-ангел со снежинкой в лапах ничуть не испортилась за эти годы.

Подарок матери, которую он никогда не знал.

Он отдает её, чувствуя, как вместе с этим простым сувениром от него ускользает что-то очень личное, очень дорогое.

Но лисица будто понимает это. Она аккуратно садит фигурку на лапу и с восхищением разглядывает её со всех сторон. А затем вдруг произносит на одном дыхании, и глаза её влажны от слез:

– Ты мой ангел-хранитель, да?

Зимой он всегда возвращается к Ветхой Башне, как называют Колизей новые детеныши. От самой башни и, правда, остались лишь обглоданные стихией каменные глыбы.

Но в этом месте ему все равно уютно. Это место – будто символ самой его жизни. И здесь особенно сильно чувствуется присутствие Кэр.

Он слышит мягкую, пружинистую походку львицы в каждом шорохе еловых лап. С неба падает мелкий, неторопливый снег.

Лис интуитивно чувствует присутствие кого-то постороннего и оборачивается.

На почти стершихся ступеньках стоят Биг Мама и львица Намири. Медведица прижимает девочку к себе, и шепчет что-то утешительное ей на ухо.

Какой-то частью сознания Джон понимает, что обе фигуры слишком прозрачны и размыты, чтобы быть живыми.

А затем все темнеет и лис медленно опускается на снег. Пышный хвост, которым он всегда гордился, опадает поверх его тела. Глаза закрываются, равномерно тому, как утихает дыхание. Сердце еще три раза ударяет – слабо и приглушенно, прежде чем остановиться насовсем.

Как и все звери до него, Джон не чувствует страха и боли.

Его сердце дает осечку, и он просто умирает.

На его могиле лежит открытка с нарисованной акварелью львицей-ангелом, воздевшей лапки к перистому небу.

Еще букет, принесенный темно-рыжей лисицей и несколько памятных мелочей от ребят-одногодков.

А в галерее художницы Кэролайн висит картина «Безвременник».

Полуразрушенная башня. Присыпанный снегом синий цветок. А рядом красивый лис-подросток.

Кэролайн приходит к Колизею даже многие годы спустя, когда на его месте остается лишь пустырь.

Она возвращается, потому что на этом месте они с Джоном однажды пообещали перебороть смерть.

И лис приходит к ней. Он всегда является с улыбкой, будто никакая осечка не в силах его остановить.