Старая книга учит нас тому, что в начале, когда тьма ещё не обернулась светом, а жизнь являлась не больше чем пустотой, наполняющей эту бездну, было одно слово. Слово, положившее начало всему мирозданию. Но книга не говорит нам, что являло оно из себя, чем было это слово, какого оно звучало и что несло в себе. Слово – тайна, упрятанная за громадными дверями несовершенства всего фуррёвого существа, которое никак не может и никогда не сможет преодолеть столь немыслимый барьер. Книга лишь даёт возможность заглянуть в щель, приблизить невидящий глаз к замочной скважине дверей. Почему невидящий? Да потому, что та скважина также слепа, в ней ничего не видно.

Каким же тогда было это слово? Таким вопросом задались четверо фуррей, севших за небольшой стол в тёмной пустующей комнате. Беспородный пёс, ослепший енот, поникший кот и израненный волк. В полумраке никто из них не видел морд друг друга, только очертания, сливающиеся с тенями на стенах, танцующими очередной предсмертный танец.

«И прежде всего, была любовь», – сказал пёс и отпил из стоящего напротив стакана. Голос его был тих и нежен, ласкающий слух. Но кот не согласился – «Разум!» – воскликнул он, взмахнув рукой ото лба к потолку. Говорил он не быстро, но и не медленно, чётко выговаривая свою речь, которая, однако, источала холод. «Сила», – опровергнул волк, надвинув грязную кепку на глаза. Рот его был груб и невежествен. «Мечта…», – отозвался енот, неуверенно, боязливо, мечтательно, и уткнулся в стол.

И никто их них не мог найти ответа. Каждый из этих фуррей находил абсурд в словах другого, отстаивая лишь свои, и стремился скорее возразить.

– Отчего же любовь? – говорил кот, сверкнув глазами. – Любовь не видит разницы между горой и пропастью. Она стремится туда, куда укажет сердце, но сердце лишено взора и ничего не видит пред собой. В разуме сокрыта истина!

– Разум безжалостен не только к ближнему твоему, но и к самому тебе, – ответил пёс печалью, – и ты становишься его рабом, обречённым на извечное скитание вдали от всех. Разум не согреет тебя холодными ночами, не поможет подняться с земли, когда ты падёшь на неё вновь и вновь. В одиночку мы ничтожны.

– Любовь и разум не помогут вам, окажись вы пред лицом смертельной опасности, – обратился к ним волк, выпив остатки из стакана пса, который ничего не возражал. Кот же свой стакан отодвинул дальше. – Вы не полюбите врага, вонзающего меч вам в грудь или нажимающего на курок. Вы не полюбите того, кто перегрыз горло вашим родным или близким. Разум же и вовсе покинет вас от наполняющего ужаса, трусливо сбежав прочь. Сила есть то, что двигает камень с пути, есть то, что вращает жернова в мельнице, есть то, что защищает, есть то, что сталкивает мир и направляет его вперёд.

Тогда все трое уставились на четвёртого фурря, а точнее на чёрное пятно, каким она сейчас виделся, подобно всем им.

– Почему же ты молчишь? – спросили они.

– Невозможно двигать мир без мечты, – шептал енот. – Невозможно полюбить фурря, если не мечтать о любви. Невозможно без скуки внемлить голосу сознания, если того не захочет душа, которая всегда сумеет его перебить собой. Невозможно творить оружие, если ты не будешь мечтать об убийстве или защите. Невозможно сдвинуть камень, если ты не будешь мечтать об этом, вместо того, чтобы просто обойти препятствие стороной. Только мечты движут нами, заставляя прибегнуть любовь, разум и силу для их свершения.

– Но разве не любовь являет мечту быть рядом со фуррем? – произнёс пёс.

– Только разумный позволит мечту, ибо с помощь рациональных мыслей и трезвого взгляда можно её достичь.

– Бессильный не позволит себе мечтать о защите и убийстве. Так он обречёт себя на ещё большее бессилие…

Дверь в комнату распахнулась, и в прямоугольнике дверного проёма показался ворон. Его разорванная мантия являла в неровных дырах чёрные перья. Перья, которые были гораздо чернее комнаты, как будто бы в них сосредоточилась вся космическая вечность. Фурри за столом тоже не видели его морды – мраком её окутывал капюшон, ложащийся и огибающий длинный и острый клюв.

– Нет, друзья… вы не правы, – произнёс ворон, голос которого был мёртв: он не источал псовую любовь, кошачью рассудительность, волчью жестокость или мечтательность полосатого. Он звучал всем сразу и в то же время был абсолютно ничем.

«Какого же тогда оно?!» – хором воскликнули фурри, и ворон раскрыл свой клюв. «В начале было слово, и слово было…» – но голос ворона затерялся в шуме первого утреннего трамвая…