Близился канун Согревающего Очага — праздник, на котором полагалось собираться с семьёй или друзьями с тем, чтобы обменяться подарками, послушать хорошие, а в чём-то и поучительные истории, выпить по пинте заготовленного на зиму сидра, спеть пару песенок и, конечно же, разделить с близкими понями радость, счастье и бесконечное веселье от осознания своего единства, назло древним виндиго. Конечно, у каждого народа, живущего в Эквестрии и за её пределами, были свои представления об этом особом дне, но именно таким видел этот праздник Сэндбар — юный пони светло-бирюзового, мятного, чуть ли не белого окраса с гривой цвета морской волны.

До каникул оставалось всего ничего, поэтому атмосфера в школе Дружбы стояла расслабленная. Ученики уже начинали паковать вещи, закупались подарками для своих родных и проводили последние деньки с друзьями с тем, чтобы воссоединиться уже после каникул.

Ночь. Полная, налитая каким-то мистическим серебристым светом луна только-только пришла на смену солнышку. Лишь изредка проплывали мимо ночного светила гонимые прохладным ветерком облака. Может, они были из Клаудсдейла?

В эту ночь Сэндбар, ещё не подозревавший о том, что эта ночь — особая, крался по холлу погружённого в сон школьного общежития, стараясь не топать своими копытцами — у Сильверстрим был очень чуткий сон, и любой, даже самый тихий звук мог вырвать её из владений принцессы Луны. Уж слишком допоздна засиделся он сегодня в Сахарном Уголке, вызвавшись добровольцем для дегустации десятков рецептов кексиков от Пинки. По её словам, друзья её были достойны лучших кексиков, поэтому она не отпускала Сэндбара до тех пор, пока каждый капкейк не был испробован. Хотя жеребёнок не то чтоб возражал провести время с профессором, героем Эквестрии, элементом смеха, хорошей наставницей и приближенной к принцессе особой в одном лице. Да и кексики были просто объеденьем…

Он уже оказался у двери своей комнаты, как вдруг услышал тихие, но отчётливые звуки игры на гитаре, доносившиеся из какой-то из комнат.

Сэндбар замер. Хоть звуки и были приглушены, он осознал, что ему ещё никогда не доводилось слышать, чтобы кто-то так красиво и мелодично (других слов ему на ум не шло) играл на гитаре, как и не доводилось ему слышать столь печальных мелодий, особенно в преддверье одного из самых весёлых праздников. Уж не Октавия ли засела в одной из этих комнат?

Второй раз Сэндбар удивился, когда обнаружил, что доносилась музыка из комнаты его приятеля Галлуса, никогда не славившегося своими музыкальными способностями.

Ни секунды не колеблясь, юный жеребец подошёл к комнате друга и прислонился ухом к двери. И тут настало время удивиться ему в третий раз, ведь, как оказалось, дверь была не заперта…

Дверь со скрипом открылась, и Сэндбар, потеряв равновесие, подался вперёд и неловко распластался на полу лошадиным ковриком.

Галлус, сидевший спиной к двери, обернулся и попытался спрятать гитару, словно то была улика какого-то гнусного преступления.

— Ч-что ты творишь?! — попытался возмутиться грифон с голубым оперением (лишь брюхо да шея были белыми), но голос его сорвался. Как бы ни старался он имитировать гнев, испуг явно взял верх.

— А ты что? — бездумно ляпнул не мене перепуганный и пристыженный пони, по-прежнему валясь ковриком на полу.

— Не твоё дело! — задиристо ответил пернатый, отвернувшись. Голос, несмотря на напускную злость, по-прежнему звучал как-то не так. Никогда ещё не слышал Сэндбар таких интонаций в голосе друга, как никогда не слышал и его игры на гитаре.

Он медленно поднялся да так и застыл на месте. С одной стороны, друг явно был не в восторге от такого наглого вторжения в личное пространство, с другой же стороны что-то явно было не так. Но что же?

— Ты ещё здесь? — повысил голос Галлус, не поворачивая головы.

И тут всё стало понятно. Прерывистое дыхание, перепады тональности, небольшая гнусавость…

«Он… плачет?» — догадался Сэндбар.

Ему стало ясно, что нужно делать. Он не знал, правильно ли поступает, но знал, что поступить иначе просто не мог. Нельзя было.

Прикрыв дверь, жеребёнок осторожно подошёл к другу и сел рядом с ним на кровать. Тот ничего не сказал, не возразил, не попытался выгнать. Лишь глянул исподлобья мокрыми от слёз глазами да шмыгнул тихонько носом. Его лапы прижимали к груди гитару, словно мать — дитя.

— Круто играешь! — едва ли не шёпотом сказал Сэндбар, легонько пихнув пернатого. — Почему ты раньше об этом не сказал? Профессор Рэрити говорила, что нужно гордиться своими талантами, и демонстрировать их — совершенно нормально.

— Потому что знал, что вы докопаетесь… — зло буркнул молодой грифон, после чего глубоко вздохнул и продолжил уже спокойней. — Или чтобы Сильверстрим не заставила меня рассказывать гиппогрифам о том, что такое «гитара». Я не готов подбирать миллион синонимов к слову «струны», или как там…

Галлус повернулся к Сэндбару боком и начал перебирать струны когтистыми птичьими пальцами. Комнату наполнили звуки некой спокойной, меланхоличной, невероятно чувственной мелодии.

За всю свою пока ещё короткую жизнь Сэндбар слышал много песен, но ни пафосные хиты Графини Колоратуры, ни взрывные треки Сапфир Шорс, ни зимние колядки, ни задорные песенки Пинки Пай, ни даже серьёзно-торжественная музыка Октавии никогда не пробуждали в нём такие эмоции, какие он испытывал от этих трёх простеньких аккордов.

Казалось, будто он не играл на гитаре, а сама его душа пела, заливала пространство тоской и грустью, оплакивала что-то. Закрыв глаза и вслушиваясь в эту мелодию, Сэндбар будто ощущал себя в окружённой сплошной стеной тумана лодке посреди тумана, и не было края океану, да и не было ничего за пределами тумана — вечно обречён был он на негордое одиночество в пустоте.

Сэндбар переводил взгляд с лап грифона, виртуозно перебирающих струны, на его мордочку, и обратно. Его глаза были закрыты, но на них всё ещё проступала влага. Заметно было, как напряжена была его челюсть, какими усилиями он держит клюв сомкнутым, как медленно вздымалась и опускалась его могучая грудь.

Краем глаза Галлус заметил, как с плохо скрываемым восхищением смотрел на него друг. Поначалу он пытался просто не обращать внимания и лишь крепче сжимал челюсть, играя желваками. Затем он не выдержал и, прекратив игру, открыл глаза.

— Я и тебя могу играть научить. Хочешь? — спросил он, быстро вытерев глаза и несмело улыбнувшись.

У жеребёнка на языке так и вертелись вопросы о том, почему он плакал и всё ли у него было хорошо, но он, зная грифона и его повадки достаточно хорошо, понимал, что сейчас было не самое лучшее время. Да и, очевидно, не всё у него было хорошо…

— Конечно! — не замедлил с ответом Сэндбар, принимая инструмент из птичьих лап. — Только я не думаю, что у меня что-то получится... мои копыта для этого непригодны.

— Ха, скажи это Эплдэш… ну или как там её! Она научила меня играть.

— Профессор Эпплджек? Не знал, что она умеет…

— Ты что-то не знаешь о наших учителях? Кто ты и что ты сделал с Сэндбаром? — усмехнулся повеселевший вдруг Галлус.

Он скользнул куда-то за конскую спину, и вот уже Сэндбар сидел между лап своего друга, вжавшись спиной в его мягкую грудку. Он понятия не имел, что перья грифона могут быть такими мягкими. Хоть подушку ими набивай.

— Гитару надо держать вот так, — сказал он, правильно расположив инструмент в руках товарища. — Хотя тебе, наверное, будет удобней так. Теперь положи правое копыто на струны, зажми здесь и…

Комнату наполнили совершенно другие звуки. Как бы нежно Галлус не держал пони за копыта, направляя их в нужное русло, ученик не мог толком усвоить ни один урок. Любой сыгранный им аккорд звучал грубо, рвано, немелодично. Пытаясь сыграть на одной струне, он задевал ещё парочку соседних; все ошибки, которые только мог допустить начинающий гитарист, он допускал стократ.

Несмотря на нерадивость и неумелость ученичка, урок проходил на удивление весело. Никогда они так не смеялись, как сейчас. Наедине уж точно.

Когда Школа Дружбы только открыла свои двери перед Галлусом, он, как и многие ученики, испытывал проблемы с адаптацией. Особо остро вставал эта проблема, когда дело доходило до совместных занятий чем-либо — он боялся оказаться не лучшим. Внешне невозмутимого грифона бросало в пот от одной только мысли о том, что кто-то может увидеть его с несовершенной стороны; подумать, будто бы он не лучше всех. Тогда-то директор Твайлайт и поведала ему, что друзьям не важно, хорош ли ты в чём-лиюо, или нет. Важно, что вы занимаетесь этим вместе, получаете веселье и узнаёте друг друга. И вообще — совместная деятельность сближает.

Много времени с тех пор прошло. Уже и Понивилль стал практически домом, и пони не выглядели совсем чудными, а Твайлайт покинула школу ради того, чтобы править Эквестрией. Но этот урок он помнил хорошо, а что ещё важнее — он применял его на практике.

— Теперь попробуй то же самое на открытой струне, эта даже ты запороть не сможешь.

— Плохо ты меня знаешь… где она?

— Вот здесь, я тебе уже показывал.

— Понял… и как на ней играть?

— Для начала, сядь ровно.

— Вот так? — жеребёнок вытянулся стрункой, упёршись макушкой в грифоний подбородок.

— Даже дедуля Графф так не горбатится, собака ты сутулая!

— Эй, хватит прикалываться! — рассмеялся пони, сгорбившись назло своему строгому учителю.

— Окей-окей, просто попробуй сделать вот так. Обычное «трунь»! Постарайся, чтобы звук был чистым.

— Вот так?

— Ты струну не зажал!

— А теперь?

— А теперь ты зажал их все, да ещё и… эй, да ты притворяешься! Нечестно! — Галлус растрепал жеребцу гриву, даже в зимнее время приятно отдающую чем-то морским. И кексиками. Морскими кексиками.

Последовали очередные раскаты весёлого простодушного смеха, а за ними — тишина. С тишиной пришла и прежняя атмосфера непонятной апатии и меланхолии. Жеребец почти физически чувствовал, как друга что-то гложет.

Галлус переменил позицию, сев рядом с Сэндбаром, и жеребёнок тут же почувствовал себя брошенным и осиротелым без уютной опоры в виде грифона. Он даже ощутил лёгкий озноб, хоть в комнате и было тепло. Хотелось вновь прислониться спиной к его мягкой пушистой грудке, укрыть круп крыльями, ощутить шеей тёплое дыхание, услышать добрый смешок над самым ухом. Это ли не истинная дружба — наслаждаться друг другом, дарить свою заботу? Сэндбар пару раз видел, как профессор Рэинбоу Дэш сидела в обнимку с профессором Эпплджек, накрыв её крылом, и думала, что никто их не видит; и никто из них не догадывался о незримом присутствии зоркого ученика, старавшегося перенять привычки своих кумиров, познать всё о дружбе, чтобы закончить школу с отличием и, быть может, устроиться при дворе принцессы, чтобы нести свет дружбы всем, кто в нём нуждается.

— Галлус, что-то случилось? — наконец, отважился он на терзавший его вопрос, и осторожно коснулся дружеского плеча.

— Ничего. — Неожиданно резко ответил грифон, вновь насупившись и опустив голову.

«Грива Селестии!» — молча упрекнул себя Сэндбар за свою торопливость. «Теперь точно ничего не скажет».

Но грифон, неожиданно для него (и для себя), разразился тирадой.

— Пустяки. Подумаешь, в канун Согревающего Очага все, включая меня, разъедутся по домам, и на этот раз я не смогу задержать всех вас на уборку. А значит, пока вы там все веселитесь, мне снова придётся выслушивать от дедули Графа вечные упрёки, скитаться по улицам, а что ещё хуже — скучать по тебе и ждать, когда эти дурацкие каникулы закончатся!

— Ты всегда можешь писать нам письма. Разве Габби не в любую точку мира их доставляет? — предложил Сэндбар, немного подумав. Проблема была отнюдь не нова, но как на неё реагировать — пони не знал до сих пор.

Его не пугали проблемы дружбы — в конце концов, глупо было бы бояться их с такими-то наставниками. Но тут он ничего поделать не мог, и это его по-настоящему угнетало. Не мог же он, в самом деле, запретить друзьям разъезжаться? Или мог?..

— Нет, ты не понимаешь. Я не смогу продержаться столько времени… без тебя! Плевать я хотел на этот Грифонстоун, если там не будет тебя! Плевать на всех! Мне нужен ты!

Галлус открыл окно, впустив в комнату свежий морозный воздух. Серебристый лунный свет наполнил комнату. Из-за него казалось, будто дорожка мерцающих бриллиантов стекала вместо слёз по щекам выглянувшего в окно грифона.

— …меня? — только и смог ответить на это потрясённый жеребёнок, не до конца осознавший, что он только что услышал.

С самого первого дня пребывания в этой школе грифон держался особняком, как, впрочем, и Смолдер. Но если драконица со временем, что называется, «оттаяла» для своих друзей, то Галлус всегда старался вести себя сдержанно, поддерживать образ крутого парня, у которого были заготовлены саркастические фразочки и язвительные ухмылки на всех случаи жизни. Лишь с Сильверстрим он как будто расцветал — улыбался, смеялся, пускал добрые шутки, разговаривал на такие темы, на какие он бы не посмел завести разговор даже с самим собой.

Но с Сэндбаром он всегда держал себя особенно холодно и не упускал ни единого случая пошутить над его «яйцеголовостью» и почитанием профессоров, относился к нему с каким-то подчёркнутым пренебрежением, винил его во всех бедах и часто бесцельно пререкался… да чего он только не вытворял с несчастным жеребёнком. С самого первого дня. С самого первого взгляда.

И как же удивился пони, услышав от него такие слова. «Плевать на всех… мне нужен ты…». Не Сильверстрим, не Смолдер… он!

Галлус умолк. Он не в силах был остановить хлынувший поток горьких слёз. Он старался не хныкать — вдруг Сэндбар подумает, что он плакса, не дай Селестия. Хоть директор Старлайт и учила, что не стоит скрывать от друзей свои эмоции, этот урок Галлус ещё не вполне усвоил.

— Я… могу помочь? — конёк медленными шажками направился к другу.

Никогда он ещё не видел кого-либо из своих товарищей в ТАКОМ состоянии. Его сердце разрывалось, когда он смотрел на содрогающийся в немых рыданьях силуэт того, кого привык считать другом…

Галлус сжал кулаки и с силой стиснул челюсти. Он хотел прогнать этого наивного сопляка, но при этом… не хотел. И не мог.

— Прогуляемся? — спросил вдруг грифон, резко повернувшись.

И, не дожидаясь ответа, подхватил друга под руки и вылетел в окно.

***

А-а-а! — заорал Сэндбар, когда земля предательски вылетела из-под ног. В голове лишь на секунду мелькнула страшная мысль: «он хочет выбросить меня из окна!», но мысль так и осталась лишь мыслью.

Галлус вылетел через окно, и дивный новый мир предстал пред Сэндбаром во всей красе: Понивилль светился, как увитое гирляндами праздничное дерево — все готовились к празднованию и пиршествам; ярко блистала вдали Ратуша, переливался огнями бутик «Карусель», влёк взор Сахарный Уголок. И на фоне цветущего огнями города очень угрюмо и неприветливо выглядели тёмные Школа Дружбы и замок Старлайт, не украшенные ни единым шариком, ни единой лентой гирлянды. Лишь луна купала эти шедевры архитектуры в серебристом свете, наделяя их мрачной величавостью и загадкой. Снаружи это место уже не вызывало впечатление обитаемого. Напротив, казалось, будто исчезнувший во времени древний замок, хранящий великое множество вселенских тайн — тайн страшных, тайн непостижимых —, явился в эту особую ночь, чтобы вновь сгинуть на века в безвременье, пока не найдёт его какой-нибудь обезумевший Сэддл-Арабийский пророк.

Эти мысли пронеслись в голове излишне впечатлительного жеребёнка с романтичной натурой столь же быстро, как потоки обдувавшего морду холодного ветра. Теперь же внимание его влёк лес — Вечнодикий лес. Тот самый, в котором он когда-то прятался с друзьями от страшной перспективы разлуки, в который ходил походами с любимыми профессорами; именно там они вновь вдохнули жизнь в Древо Гармонии, туда он как-то раз бегал за Йоной. А потом ещё раз, и ещё раз, и ещё… столько воспоминаний.

И этот лес, казавшийся сверху непроглядно чёрным, и волшебно мерцающая луна, чей свет будто поглощали зловещие лесные деревья, и чистое, усеянное звёздочками небо цвета индигового вельвета, и этот освежающий и здорово прочищающий голову ветер, что бил прям в морде и резал глаза, и вся эта небывалая лёгкость, раскрепощение духа — всё это напомнило Сэндбару книжку, выцепленную им в библиотеке Твайлайт и вмиг ставшую его любимой. Была эта книжка о безымянном виртуозе и прекрасной Маргарет, об их любви, о чудесах, о Принцессе Луне, творящей суд над порочными кантерлотскими обывателями, и, конечно же, о несчастном философе Понишуа Иго-Го и жестоком тиране, пятом капитане королевской гвардии Понии Панкрате («…в белом плаще с кровавым подбоем…»). И самому Сэндбару, как бы глупо это не звучало, казалось, будто он и есть прекрасная Маргарет, обрётшая крылья, а Галлус — его возлюбленный виртуоз.

Сэндбар до того увлёкся разглядыванием пейзажей, что не заметил, как оказался в кристальном домике, «построенном» Древом Гармонии.

Ему было так хорошо, он чувствовал на душе столь небывалую лёгкость, что все мысли вылетели у него из головы. Он вышел на небольшой балкончик и устремил свой взор на лес. Воспоминания оживали в нём.

Галлус примостился рядом, бок о бок. Или круп о круп? Неважно.

— Помнишь, как мы прятались здесь от всего мира? — спросил очарованный Сэндбар.

— Да, прикольно было, — ответил Галлус, приобняв друга тёплым, натруженным от долгого полёта крылом. — Пока не появились эти крякозябры, или как их там…

— Да, не круто вышло…

— А потом появилась профессор Рендл Деш и ВЖУХ, а Твинки палит из пушки, Флютершай на них как зыркнет, а принцесса колдует… да, это было круто!

— Пожалуй, что так. — Улыбнулся Сэндбар, услышав грифоновскую интерпретацию профессорских имён. Пожалуй, не было смысла допытываться, намеренно ли он так забавно искажал их, или некоторые аспекты пони-культуры до сих пор ему не дались.

И вновь повисла тишина, и вновь она отравила веселье тоской, и вновь они оба это ощутили. Сэндбар очнулся от дрёмки, скинул с себя пелену ностальгии и отвлечённых мыслей, вспомнил недавний разговор.

Это был последний раз, когда тишина была им не мила.

— Ты мне сразу не понравился. Ещё в первый день школы. Я услышал твой голос и понял, что ты — яйцеголовый. Умник недоделанный. Высокомерный жлоб, типа «смотрите, я такой дружелюбный, я научу этих тупых грифонов, как себя нужно вести». — Равнодушным тоном заговорил Галлус и отстранился от друга, лишив его тепла своих крыльев.

У Сэндбара что-то кольнуло в сердце, передние лапы нервически задрожали.

Боль, обида, непонимание кипели в нём ядрёной, прожигающей душу смесью. Он-то не хуже пернатого зазнайки помнил свой первый школьный день. Помнил, как горды были его родители тем, что их сын — обычный провинциальный жеребёнок — поступил в школу самой принцессы Твайлайт. Не только они были горды, но и он сам испытывал тогда ни с чем не сравнимый восторг. Он помнил, как глаза его разбегались при виде столь великого обилия самых разных существ, как он был рад, что будет удостоен учиться вместе с ними под чутким приглядом молодой принцессы. Сам факт того, что он мог свободно дружить и общаться с грифонами, оборотнями, драконами, о которых ему когда-то читали страшные сказки родители, был великим даром. А теперь этот самый грифон, в котором дружелюбный жеребчик видел своего друга, говорил ему такие слова. Обидные, лишённые и зерна правды слова…

Он привёз его сюда, чтобы выместить на нём свою злость? Высказать всё, что накопилось в душе? Унизить? Обругать? Побить? Всё вместе?

Сэндбар смолчал. Он высоко задрал голову и глядел куда-то поверх леса помутневшими от обиды глазами, готовясь в любой момент сорваться и побежать из домика вон на трясущихся нестойких ногах. Если он заплачет при Галлуса — новой порции насмешек не миновать.

— Но я понял, что ошибался. Знаешь, пони оказались не такими чудаками, как я думал. А ты… ты — потрясающий друг, о котором я никогда и не мечтал, в Грифонстоуне я об этом даже не задумывался. Нет, правда. Ты знаешь, что ты — классный? Я бы даже сказал… крутой. — Продолжил Галлус речь, также устремив свой взор куда-то вдаль, как бы смотря за горизонт. — Ну, теперь знаешь.

Сэндбар вздрогнул. Злость и обида схлынули с души так же быстро, как и нахлынули, уступив место растерянности. Он не ослышался? Галлус назвал его крутым? Тот самый Галлус, который редко звал его по имени, предпочитая звать его умником и никак иначе? Тот самый, что никогда не воспринимал его всерьёз и придирался к каждому его слову?

— С тобой было классно тусить. А потом… я не знаю, как это получилось, но я… Селестия, до чего я докатился… — Галлус грустно вздохнул, закрыл глаза и опустил голову. Затем он стиснул челюсти, вдохнул побольше воздуха, его морда исказилась какой-то страдальческой гримасой… — Я влюбился в тебя! — резко выпалил он так громко, что эхо любезно подхватило его слова и разнесло их по всему лесу. — Не верю, что сказал это…

— Я… — открыл пасть потрясённый до глубины души Сэндбар, да так и закрыл её, не сказав ни слова.

— Я… я испугался! — затараторил грифон, сев прямо перед своим другом и загородив ему вид на лес. Он будто боялся, что его друг сейчас скажет что-то, от чего его жизнь изменится навсегда, либо сиганёт с балкона, поэтому старался говорить быстрей. — Я думал, что если поругаюсь с тобой, то это пройдёт, но… Дискорд бы меня побрал, всё стало ещё хуже! Я всё время думал о тебе, не мог отвести от тебя взгляд. Недавно мне снилось, будто у тебя отрасли крылья, и я учил тебя летать, а потом, уже на земле, я оказался под тобой… я так больше не могу! Сэндбар, я люблю тебя!

Жеребёнка что-то кольнуло в сердце. Он смотрел на поникшего всем своим станом грифона, опустившего взгляд в пол, и не мог найти слов. Если бы вместо слов можно было просто передать чувства, он бы передал целый ураган чувств…

— Я люблю тебя, Сэндбар. — Уже тише, почти шёпотом сказал Галлус, пристыженно подняв взгляд на возлюбленного.

Пони выжидающе глядел на друга, ожидая, что сейчас на его морде проступит улыбка, глаза сверкнут озорным блеском, из-за колонн выпрыгнут поджидавшие заранее друзья, прогремит выстрел конфетти-пушки, и Галлус объявит, что наивный мальчик купился на такой очевидный розыгрыш. Но этого не произошло ни через пять секунд, ни через десять, ни через двадцать, тридцать… шестьдесят…

И тогда растроганный до слёз жеребёнок крепко обнял своего пернатого друга… или уже не просто друга?

Никогда Сэндбар не думал, что сможет полюбить парня, потому что он никогда не думал о любви.

У него было всё, о чём он только мечтать мог: любящая семья, замечательные друзья, лучшие в мире учителя, и, конечно же, море — им всем посвящал он самого себя без остатка. Где-то в подсознании он знал, что когда-нибудь у него будет такая же семья, как у него; когда-нибудь он сам станет родителем, у него будут свои жеребята, а у тех будут свои. Он знал это, но никогда не задумывался о деталях. Любовь всегда казалась ему чем-то «взрослым», чем-то, что однажды просто придёт к нему, как нечто неизбежное. И вот, она пришла. Настигла его в самый неожиданный момент, застала врасплох, заставила пролить пару слезинок.

Да, Сэндбар никогда не думал о возможности завести любовный союз с грифоном или с кем-либо одного с ним пола, но, выслушав Галлуса, он не испытал отвращения или презрения, не ощутил стыда, не увидел в этом ничего неправильного или предосудительного. Лишь одну чувство овладело им в тот момент.

Любовь.

Любовь ударила ему в голову так резко, так коварно и подло, что бедный пони даже забыл, как дышать. Любовью хотелось делиться. Любовь не сломила ни его, ни его убеждений и устоев, но наполнила его чем-то неизъяснимо приятным и нужным. Он хотел взять несчастного Галлуса за лапу и никогда не отпускать, хотел шептать ему на ушко всякие милые глупости, поплавать с ним в море, полетать над Кантерлотом, а пуще всего — обнять настолько крепко, насколько позволяли силы.

Вот что значит «дружба переросла в любовь».

Грифон обнял любимого в ответ, укрыв того с головою крыльями.

— Ур-р-р… — неожиданно издал он звук, чем-то похожий на кошачье мурлыканье.

Сэндбар, явно такого не ожидавший, рассмеялся — уж очень забавным был этот звук, вибрацией прошедшийся по всему телу грифона.

— Т-ты прикололся надо мной? — испуганно спросил Галлус, отпрянув назад.

— Что? Нет! — вскочил плюхнувшийся на пол от смеха пони. — Прости, но тот звук был просто уморителен. А на самом деле… я тоже тебя люблю, да.

— И как давно ты это понял? — недоверчивым тоном ответил пернатый.

— Ну… сейчас?

— И всё-таки вы, пони, такие чудаки.

— Это ещё почему?

— Дружите со всеми, любите кого попало ни с того ни с сего…

Сэндбар подошёл к Галлусу. Он всё смотрел на него и никак не мог наглядеться. После признаний в любви ему показалось, что грифон каким-то образом преобразился. Стоит отметить, что его светло-голубые глаза действительно слегка изменились: взгляд их стал мягче, нежнее, в них будто заиграл тёплый огонёк. Больше не хмурилось лицо…

Наверное, жеребёнок просто никогда так тщательно не рассматривал его вблизи — тот иронизировал каждый раз, как он задерживал на нём взгляд чуть дольше, чем нужно. И уж точно до сего момента ему никогда так не хотелось поцеловать его в уголок клюва или зарыться копытцами в мягкие-мягкие перья на груди…

— Нет, ты не «кого попало». Ты… идиот! — беззлобно сказал Сэндбар, глядя грифону в глаза.

— Это ещё почему?

— Какого сена ты сразу мне обо всём не рассказал? Разве профессор Эпплджек не учила нас быть честными?

— Опять ты про своих профессоров! — возмущённо захлопал крылом Галлус. — Хотя бы сейчас…

Докончить ему не позволил поцелуй.

Сэндбар осторожно прильнул губами к уголку грифоньего клюва, приятно обжигая щёку парня прерывистым сбивчивым дыханием, выдающим крайнюю степень возбуждения и волнения.

Этот поцелуй, если его можно таковым назвать, был таким искренним и по-детски невинным — наверное, именно так дети и целуются —, что приятно удивлённый Галлус в ответ лишь лизнул того в нос и расплылся в счастливой глуповатой улыбке. Он даже порывался прикрыть свою голову крылом, но за первым поцелуем последовал второй, ещё более долгий.

На третий раз парочка норовилась поцеловаться как взрослые жеребцы и кобылки или как некоторые их особо любвеобильные и бестактные сверстники, но как бы они ни пытались воплотить в жизнь этот романтичный жест, обязательно присутствовавший в любой книжке о любви, их старания оказывались тщетны — жеребячья пасть и грифоний клюв являли собой скверное сочетание то ли в силу физиологических особенностей, то ли в силу скудных знаний некоторых практических аспектов. Как бы то ни было, после нескольких неловких, но весьма приятных попыток, каждый молча пообещал себе «наверстать упущенное» через некоторое время. Интересно, ведали ли достопочтенные профессора о науке межвидовых поцелуев, или же юной парочке предстояло стать первопроходцами в этой области? А может, им стоило обратиться к принцессе Кейденс? Она ведь принцесса любви, как никак.

Пол в домике, несмотря на зимнее время, был тёплым, но не таким тёплым, как прижатые друг к дружке бока умостившейся на пол интернациональной парочки.

Сэндбар лежал, прижавшись к Галлуса и подобрав под себя ноги — лишь голова торчала из-под укрывшего жеребёнка мягкого крыла.

У обоих уж слипались глаза, обоих тянуло в сон, но никто и не думал спать — в эту ночь им хотелось провести друг с другом как можно больше времени, наверстать упущенное. Оба понимали это, хоть и не проговаривали вслух.

Сэндбар глядел на звёздное нёбо, не тронутое ни единой тучкой. Казалось, будто луна стала больше, а индиговый покров ночи посветлел, приобрёл лиловые оттенки.

Он глядел на небо и вспоминал походы с профессором Пинки Пай.

По ночам во время походов Пинки любила подолгу не спать. Как только подымалась на небо луна, она созывала всех у костра и травила разные смешные, весёлые, иногда жуткие истории (особой популярностью пользовалась страшная история о том, как она с профессором Дэш готовила кексики — Сильверстрим после этой истории ещё долго не могла даже смотреть ни на профессора Дэш, ни на кексики), угощая своих учеников таким количеством сладостей, что уснуть после них было практически невозможно. Когда кончались истории, а сахарный передоз давал о себе знать, все ложились под открытым небом и рассматривали звёзды. Весёлый профессор обожал выдумывать созвездия. То ей капкейк на небе привидится, то Старсвирл Бородатый, то копыто Селестии, то одна большая шестиконечная звезда, тромбон, патифон, зубная щётка, хвост гиппогрифа. И слушая её болтовню, ты сам поневоле начинал видит в этой кучке небесных тел всё то, что взбредает на ум странной, но дружелюбной, весёлой и заботливой пони.

Вот и тогда Сэнбар пытался припомнить придуманные Пинки Пай созвездия, и у него это немного получалось.

Галлус внимательно слушал маленького пони, изредка зарываясь головой в его пахнущую далёким морем и солью гриву. Иногда он бездумно поддакивал — звёзды мало его заботили. Разве что одна звёздочка… та, что лежала, прижавшись к нему.

Так могло продолжаться вечно, если бы вдруг на горизонте неотвратимо не замаячила тонкая золотисто-розовая полоска рассвета. Твайлайт подымала солнце, без всякой пощады губя хрупкую и изящную красоту ночи. Звёзды померкли, угасли, исчезли…

— «Присоединись к моему молчанию и прислушайся к ветру, что этим утром начнётся с лучами рассвета…» — неожиданно проронил Галлус с печалью в голосе.

— «Утро пришло, настал новый день»… — ответил едва не задремавший Сэндбар. — Откуда ты это знаешь? Ты…

— Ну, оперы Октавии оказались не такими скучными, как я ожидал. Только ты это… не говори никому.

— Что с тобой, Галлус? Или, как там пелось… «говори правду, мой дорогой — откуда взялись слёзы?». — Напрямую спросил уловивший печальные интонации Сэндбар, не желая ходить вокруг да около. Сегодня они оба узнали, к чему может привести сокрытие собственных чувств.

— А то ты сам не знаешь, что сегодня мы разъезжаемся по домам и встретимся… нескоро. И чего им приспичило в такую рань солнце подымать?

Солнце уже окончательно прогнало ночной мрак и утвердило свою власть над небосводом, чтобы вновь пасть, когда наберёт силы луна. Солнечные лучики приятно грели перья и слепили взор. И почему Сэндбар никогда раньше не замечал, как прекрасен Галлус в лучах рассвета?

— Как же ты наивен, раз подумал, что я отпущу тебя в Грифонстоун. — Сказал Сэндбар, плотнее прижимаясь к другу, как бы подталкивая его.

— Но ведь мы должны разъехаться по семьям, мы не можем остаться…

— Теперь ты — моя семья, — дерзко заявил пони. — А значит, можешь поехать вместе со мной. Конечно, если ты желаешь наведаться в Грифонстоун, то… — пони отвёл взгляд в сторону.

— А как же твои родители? Что ты… что мы им скажем? А если они будут против? Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за меня…

— Не бойся, они всё поймут, я знаю. Мы будем рады видеть тебя на нашем празднике. Я уже заготовил парочку историй. Даже носок тебе свяжу! Если успею…

— Но как же… а если грифоны потеряют меня и нападут на Эквестрию? А если они узнают про нас и отрекутся от меня? А если директор Старлайт узнает? Или принцесса Твайлайт? А что ребята скажут? А…

— Тише, тише, — ласково прошептал Сэндбар, не без доброй усмешки наблюдая за волнением своей без пяти минут половинки и коснувшись копытцем грифоньего клюва. — Ты же помнишь, что там дальше было? «Тишина говорит с нами столь нежно… пусть будет так». На древнеэквестрийском звучит лучше, но так тоже ничего.

— «Ангел моего рассвета, возьми меня за руку, и твоя утренняя звезда...» — подхватил Галлус, но докончить не успел.

— Они здесь! Пресвятая Селестия, как мы сразу не додумались! Каждый год одно и то же! — раздались голоса откуда-то сзади.

Ребята синхронно подскочили и обернулись. Перед ними стояли взявшиеся из ниоткуда директор Старлайт, её заместитель — Санбёрст, а также советник Трикси. Полный, так сказать, набор.

От неожиданности ноги Сэндбара заскользили по скользкому полу, и он вновь распластался ковриком.

— Э-э… директор? Советник? Что… вы здесь делаете? — настороженно спросил Галлус, зачем-то встав перед пытавшимся подняться Сэндбаром.

— Что МЫ здесь делаем? — крикнула синяя кобылка в накидке и шляпе, советник Трикси, — Великий и могущественный следопыт Трикси всю ночь искала вас по Вечнодикому лесу вместо того, чтобы готовиться к представлению, а вы всё это время были ЗДЕСЬ?! Какого сена?! — её морду перекосила злобная гримаса, словно она собралась кого-то покусать.

К Трикси подошла другая кобылка светло-пурпурного цвета с фиолетовой гривой — директриса Старлайт Глиммер, наместница принцессы Твайлайт собственной персоной. Она коснулась копытом её шеи, и та, вздохнув, успокоилась, хотя в тишине всё равно было слышно её гневное сопение.

— Ладно, может, я не такой уж великий и могущественный следопыт…

— Ребята, Сильверстрим сказала, что какое-то крылатое чудовище утащило Сэндбара в лес, — заговорила Старлайт, спокойным, но выдающим волнение голосом. — Галлус пропал. Мы согнали всех детей в мой замок и сообщили принцессе, королевские патрули ищут вас по всему лесу…

— Так… т-так вас никто не похищал? — догадался наконец Санбёрст — янтарного цвета жеребец с завидной гривой и бородой тицианового окраса. Тело его было укрыто голубой в звёздочку накидкой, без которой его никто и никогда не видел. Поговаривали, если увидеть заместителя директора без одежды — можно сойти с ума.

Сэндбар, наконец, поднялся и поравнялся с Галлусом.

— Ну, как вам сказать…

***

Ночь, комната, кровать, влюблённые; тёплый свечки свет.

Парочка лежала на мягкой постельке, укрывшись тёплым одеялком и прижавшись щека к щеке. На кровати, принадлежавшей Сэндбару, было тесновато для уже повзрослевшего пони и крупного грифона, крыло которого затекло от лежания на спине, но они не замечали никаких неудобств. Они были вместе, им не грозила разлука, а остальное не имело значения.

Праздник Согревающего Очага прошёл на славу. Виндиго не пришли, Эквестрия не оказалась на грани уничтожения, Твайлайт и Старлайт не сослали их на каторжные работы за поднятую по их вине панику (хотя по большей части за это несла ответственность Сильверстрим, которой той роковой ночью снова не спалось, на её беду), Галлус сыграл на гитаре. А ещё Сэндбар таки успел связать Галлусу носок. А чем ещё было заниматься в поезде? Не сидеть же, держась за лапы, весь путь?

— У тебя крутые родители. — Не без зависти сказал Галлус, поправляя крыло.

Грифон до сих пор был поражён теплотой оказанного им приёма.

Когда он только приехал в дом Сэндбара, семья встретила его как родного, будто это и не была их первая встреча, словно сын не привёл домой своего спонтанного парня, а вернулся вместе со своим родным братом.

Почему ему сразу никто не сказал, что в Эквестрии все равнодушны к сексуальной ориентации?..

А каково же было его удивление, когда обнаружилось, что в семье, оказывается, можно заботиться друг о друге без постоянной брани и упрёков, можно делать ближнему приятно, не ожидая взамен вознаграждения. Да много чего можно делать в семье!

Да, грифоны круты, сильны, горды, самодостаточны… но кому всё это нужно, когда тебя некому ждать дома? Когда домой даже возвращаться не хочется?

— Я знаю. А ещё у меня крутой парень.

— Ха! Я знаю. И что бы ты делал без меня? Дай угадаю… сох бы по Твайлайт?

— Возможно… или ждал бы грифона, который сразу бы позвал меня замуж, а не выжидал бы годами случая поиграть со мной на гитаре.

— Попробуй-ка найти такого же круто… что? — Галлус чуть не подавился от неожиданности и округлил глаза. — Что ты сказал?

— Что можно было сразу признаться в своих чувствах, а не мечтать обо мне по ночам, укрывшись одеялом. — Дерзнул Сэндбар, улыбнувшись. Только недавно он осознал, каким же милым становился Галлус, когда смущался. И как же просто было довести его до такого состояния.

— Н-нет! Ты сказал…

— Замуж? — Сэндбар повернулся на бок, мордой к собеседнику, подперев голову копытом и хитро улыбнувшись. — А ты как думал? Я тебя в свою семью записал, мы сейчас лежим в одной кровати… технически, ты теперь должен взять меня замуж! Это древняя пони традиция.

— Но мы ведь… парни! — Галлус беспомощно развёл руками, словно пытаясь вытянуть из себя слова, которые не мог выразить вслух.

— А Лира и Бон-Бон — кобылки. — Невозмутимо парировал Сэндбар.

— Я — грифон, ты — пони!

— Отлично, люблю грифонов. Точнее, одного конкретного грифона…

— Наши народы будут против!

— Мои родители не против.

— Мы ещё… не взрослые!

— Сплошные отговорки. Галлус, ты что, хочешь нарушить древнюю эквестрийскую традицию? Или ты… просто не хочешь за меня замуж? — пони наигранно состроил грустную мордашку, но пернатый купился на эту нехитрую уловку без задней мысли.

— Да! То есть… нет! То есть… я хочу быть с тобой, но… как мы будем жить вместе? Как вообще женятся пони? Что…

— Тш-ш, дорогой, — Сэндбар вплотную подвинулся к Галлусу и мигом ощутил на себе его горячее возбуждённое дыхание. — Я же просто шучу. — Он хотел было рассмеяться, но растерянное грифонье выражение вызвало в нём такую волну умиления, что смех разом сошёл на нет. Вместо этого он просто широко улыбнулся и нежно провёл копытом по мягкой пернатой грудке.

— Ах ты… ты… — Галлус состроил недовольную мину, но продержалась она очень недолго — грифон зашёлся хохотом и забыл, что хотел сказать (или не смог).

Крылатый вдруг круто перевернулся и навис над Сэндбаром, вжав его руки в кровать. Пони хоть и подрос, но по-прежнему был маловат, поэтому грифону не составило никаких усилий приковать его к кровати своим весом.

— За эту шутку я приговариваю тебя… к поцелую! — Галлус склонился к другу, с вызовом глядя тому в озорные глаза.

— А самому слабо? — ответил Сэндбар, стойко претерпевая неволю.

Галлус, не отпуская пони, склонился ещё ниже, коснувшись клювом его губ. Затем ему всё же пришлось освободить невольника, и оба, медленно завалившись на бок, несмело, как в первый раз, устремили свои уста навстречу друг другу. Грифон нежно поддерживал голову жеребёнка, перебирая меж пальцев завитки мягчайшей гривы, а тот, растеряв остатки дерзости и насмешливости, затаил дыхание и с дрожью в копытах предвкушал с закрытыми глазами сакральный момент.

Видимо, не суждено им было пережить этот момент… в ту ночь.

На голову парочке свалился взявшийся из ниоткуда свиток.

—Селестия! Что это? Откуда это? — вскочил грифон, едва не взлетев от удивления.

— Хм, похоже на драконью почту…

— Чего?

— Принцесса Твайлайт рассказывала, что…

— Да-да-да, мы поняли, что ты внимательно слушай принцессу. Что это?

— Дорогая бумага… печать королевская… — вполголоса говорил Сэндбар, вертя в копытах свёрнутый свиток и облизываясь. Он безуспешно пытался сорвать печать зубами, но Галлус выхватил письмо и сорвал штамп одним ловким движением лапы.

Сэндбар выхватил свиток из лап друга и с расстановкой начал зачитывать письмо вслух.

— Дорогой Сэндбар!

Мне уже доложили о том, что произошло в ночь перед Днём Согревающего Очага. Прошу извинить меня за то, что мне лично не довелось принять участие в произошедшем и я не встретилась с вами, моим самым верным учеником, и твоим другом лично — во время известных всем нам событий я принимала важную дипломатическую миссию, переговоры с которой затянулись на долгие часы. Позвольте мне выразить свою радость по поводу положительного разрешения данной проблемы.

Мне также было доложено, за какими занятиями вы были обнаружены. Спешу вас заверить — Эквестрия приветствует любые формы обоюдной любви, поэтому вам не обязательно уходить в лес, чтобы проявлять чувства. Никто вас не осудит за вашу связь.

Эта новость поразительно быстро распространилась по научным кругам Эквестрии. Доселе не было зафиксировано ни одного случая спаривания между пони и грифоном…

— Что такое «спаривание»? — перебил Галлус. — Это когда парами становятся?

— Э-э… почти, — ответил смутившийся от клеветы Сэндбар и продолжил читать письмо.

…и так как на данный момент не написано ни одного труда по репродуктивной системе грифонов и их сексуальному взаимодействию с представителями иных видов, я желаю попросить вас о следующем: прошу написать мне подробный отчёт с описанием всего процесса. В отчёте в числе прочих описаний следует подробно расписать следующие пункты:

1. Предварительный ритуалы

2. Какой партнёр был в пассивной и активной роли, была ли смена ролей

3. Анатомические подробности процесса

4. Звуки, издаваемые обоими партнёрами (фразы, слова, звуки)

5. Процесс семяизвержения

Подобный отчёт следует составлять после каждого процесса совокупления с целью выявления общих для каждого процесса черт и выделения специфических закономерностей.

Если желаете, можете известить меня — я организую вам дорогу в Кантерлот и в составе группы учёных смогу лично пронаблюдать за этим воистину уникальным явлением (подопытная группа драконов уже согласилась на подобного рода эксперимент).

Прошу дать ответ незамедлительно.

Наука Эквестрии надеется на вас!

С уважением,

Твайлайт Спаркл, принцесса и повелительница Всеэквестрийская, Кантерлотская, Ванхуверская, Филли-Дельфийская, Балтимэйрская; правительница Лас-Пегасуса, правительница Мэйнхеттена, правительница Клаудсдейла; покровительница Понивилльская, Эпплузская…

— Думаю, это можно пропустить…

— P.S. Спайк, перепиши это письмо нормальным языком, а то я его случайно в отдел дипломатии отправила. И убери эти титулы. Не давай читать Дискорду, как в прошлый раз.

К концу чтения температура тела Сэндбара повысилась на несколько градусов — он сгорал от смущения, стыда, тихого негодования. Стоило им пару раз неловко поцеловаться, и теперь уже вся Эквестрия «знает» об их интимной связи? Да как это работает?!

Он хотел было возмутиться вслух, но наткнулся на взгляд Галлуса, и слова застряли в горле: грифон ухмылялся и сверлил пони полным желания диковатым взглядом.

— Слышал, чего принцесса желает? Вперёд — творить открытия! Учёные всей Эквестрии надеются на нас!..

***

Yona sad, Yona sing sad song…

***