Когда тротуар прямо на глазах сменился лесной подстилкой, я не успел испугаться. Конечно, удивился такому неожиданному переносу, но дальше — сосредоточился на выживании. Время обдумать странности появится потом, а сейчас, пока я сыт, напился и не хочу спать, нужно сделать первые шаги. А переносы… мало что ли книжек про попаданцев прочитал?

Так, что в карманах? Карточки — ну, у одной можно обточить край и резать ей что-нибудь не очень твёрдое, а другие оставим на всякий случай как хороший, гибкий материал, что не пропускает воду. Деньги в виде монет — край одной можно тоже обточить и резать какие-нибудь сухожилия. Верный рюкзак с кучей старых чеков, которые послужат хорошей растопкой, но их количество ограничено, и лучше искать более доступный трут. А вот то, что в нём можно что-то переносить, куда более важная функция. Корзины я плести не умею, и пока научусь, рюкзак будет единственным, что позволит мне таскать много необходимых вещей. И одна из них — куча еды и бутылка с водой, уже была в нём загружена, ведь я недавно закупался продуктами, для дома.

Больше ничего нет. Что же, остальное придётся искать у природы: начиная с материалов и кончая едой. Мои вещи помогут в начале, но опираться на них всегда не выйдет. А вообще, весь этот выживательский кураж — на потом. Сначала надо пытаться выйти к людям. Поможет всё: лесная дорога, тропа, далёкие звуки машин или лая собак. В крайнем случае — идти по реке, и выйдешь если не к поселению, то хотя бы к охотничьей или лесничей избе, которая, как минимум, будет крепкой крышей над головой.

Я прислушался. Но всё как отрезало. Нет, звуки были: раскачались деревья, скрип которых иногда переходил в треск, пели птицы и иногда, казалось, шевелятся кусты, готовые выпустить на свет волка или что-то похуже, например медведя (что хоть и ненадолго, но пугало). Но не было даже отзвука тех шумов, что мог бы произвести человек или его техника.

Что ж, оставаться на месте не стоило. Нужно было идти — и идти к реке, что послужит и источником воды, и дорогой к цивилизации, и может повезти, и я наткнусь на какую-нибудь лесную дорогу. Там же могут расти деревья, что могли бы дать волокнистую кору, подходящую для примитивной верёвки — похоже, я тут застрял не на один день.

Лес вокруг был лиственный, и, хоть и изрядно подзаросший, угадывался очень пологий склон, вниз по которому я и пошёл. И вскоре уже отчаянно желал найти хоть какую-то тропу, ибо идти наугад по сваленным веткам и стволам, обходя наиболее заметные их скопления, было трудно. Я явно отдыхал куда чаще, чем это было бы, иди я хоты бы по грунтовой дороге. А ещё здесь трудно развести костёр — как минимум, всё это надо счищать до земли, убирая ветки и хвою. И даже это не предохранит от того, что придётся быть вдвойне наблюдательным, ведь пламя может лизнуть кору или подпалить низковисящие ветки ближайших деревьев. Надо найти реку, и очень желательно найти там песчаную отмель, где редкая растительность, или хотя бы какую скалу рядом с рекой. Но на последнее было мало надежды, так как, похоже, эти места являлись большой лесистой равниной.

После нескольких часов такого изнуряющего передвижения, во время которого пришлось обойти пару скрытых в подстилке болотц, я вышел на овальнообразную поляну, поросшую ярко-зелёной травой. Другая, дальняя сторона чистого от леса овала, возвышалась над всем остальным, и на самой его вершине был виден выходящий из-под земли пласт камня, образовывающий довольно высокую скалу. Я сразу побежал туда, ведь она — хороший источник укрытия (как минимум, чтобы никто не подкрался сзади), чистого от растительности места для костра, а если повезёт — хорошего камня для каменных орудий.

Эта земля истосковалась по своим крылатым и когтистым обитателям. Как только первый разумный ступил на эту землю, его судьба была предрешена — ведь он заменит их. Да, конечно, в дикой природе куда лучше быть с когтями и уметь летать, чем быть обладателем человеческого тела, изнеженного благами цивилизации. Что это за странные мысли? Они явно не мои - точно не все их них…

Я не успеваю испугаться, и к сознанию вдруг подключаются «нити» ощущений: от лап, от крыльев, от хвоста… я автоматически отвечаю им, «принимая управление», и они будто окутывали меня чем-то новым, умиротворяющим, тем, что будто всегда было со мной. И каждая новая попытка управления ими только больше роднила меня с моими новыми чувствами, которые, в эти же мгновения, изменяли меня самого.

Вообще, зачем я встал на две лапы, если на четырёх куда удобнее?

Немного после

Я лежала на животе, на подогнутых под себя лапах. Как я оказалась в таком состоянии? Я… была другой? Да, я была человеком — но это не важно, важно, что я сижу тут в лесу, и совершенно ничего не знаю об окружающей обстановке! Я мигом встала на лапы, чувствуя, как трава под ними пружинисто приминается. Развела в стороны уши, чтобы слышать всё вокруг и сделала длинный вдох, чтобы ощутить все запахи вокруг.

Лес вокруг шумел. Скрипели раскачиваемые деревья, редкие ветерки, что смогли прорваться через крону и теперь гуляли по подлеску, ворошили кусты. Где-то далеко ходили животные, довольно мелкие и неопасные для меня — с моими-то когтями и пастью!

Запах, как всегда, не говорил о чём-то одном. Рядом пахла еда, в виде большой скалы, порядком растресканной, с отколотыми кусками породы, и всяких вкусных деревьев. Почти разу почуяла запах животного — но я не знала (или не помнила?) ни одного, но хотя бы запомнила его примерный размер, что вычислила по звуку.

Кстати о еде — оказывается, я голодная! Сразу же запускаю в трещины на скале свои когти, откалывая куски и сразу же ловя их в пасть, и с большой силой крошу их до порошкообразного состояния. Под конец, когда я почти наелась, откалывать из получившейся ямки стало тяжелее, и я переключаюсь на то, что попадало вниз в результате эрозии, захватывая валявшиеся камни своим длинным, гибким языком.

После еды хотелось тепла, и я села на самый солнцепёк, раскидывая огромные, покрытые тонкой шерстью, крылья и растягивая их перепонку, которая, почувствовав живительное тепло, посылала в ответ приятные волны.

Итак, я какой-то мощный летающий зверь. Самка. Это определённо, ибо я чувствую, что происходит у меня между лап. Кажется, что я осталась собой, ибо память моя никуда не делась и я помню всё, что со мной происходило, но… эта память как-то отдалилась от меня. Я будто выучила тригонометрию, мне будто рассказали биографию какой-то далёкой от меня личности. Это не было близко мне — но всё-таки, я зачем-то помнила.

Это тело ощущается так, будто я в нём родилась! Лапы, крылья, хвост: они естественны для меня. Одно удовольствие двигать ими, ощущать напряжение каждой мышцы и сухожилия, чувствовать ими мир вокруг. Я оглянулась назад, и длинная шея позволила с лёгкостью повернуть голову на все сто восемьдесят градусов, так что мне была видна вся спина, по линии позвоночника покрытая длинной, красивой гривой, уходящей дальше, к хвосту, что оканчивался большой, в половину ширины моего туловища, плоскостью, похожей на наконечник копья, повёрнутый остриём ко мне. Я махнула им — и он отозвался, изгибаясь, посылая мне ощущение скольжения по примятой траве. И это ощущение — неотъемлемая часть меня, как и ощущение от всего остального моего тела.

Я оглядела окрестности. Поляна с яркой травой, камень, что-то ли являлся причиной моих изменений, то ли просто деталь ландшафта (раз я смогла съесть его кусочки без какого-либо сопротивления), лес, стоящий стеной. Не хотелось возвращаться туда, и одна только мысль, что придётся снова пробираться между деревьями и смотреть, чтобы нога не наступила на трухляшку или кучу упавших ветвей, вызывает отвращение. Но у меня же есть крылья! Я могу попросту взлететь! Но сначала… меня заинтересовало, а насколько же я большая? И как вообще измерить, если нет никакого измерительного прибора?

Была скала, а прямо перед моим носом лежал рюкзак, что был скинут с плеч прямо перед тем, как началось это странное превращение. Я приподняла крылья, чтобы не волочились по земле (складывать их откровенно было лень), сделала несколько шагов, прямо на то место, где валялся рюкзак, и снова посмотрела на скалу. Раньше она была выше моего роста, хотя и не намного, но теперь, подняв голову, я могла посмотреть за её край. Помня свой предыдущий рост и откалибровав впечатление по рюкзаку, который явно не менял свои размеры, я поняла, что метров два в холке теперь точно есть.

О да! Я двухметровый зверь, с челюстями, что могут крошить камень, и с острыми (я на всякий случай посмотрела на лапы, чтобы убедиться) когтями. В еде не привередлива, и даже с удовольствием поглощаю то, что в прошлой жизни (неужели этот было так давно?) было несъедобным. Моё тело плоть от плоти этого мира, так что несмотря на его странность, можно не бояться, что здесь аминокислоты не так закручены, или что-то вроде того. А ещё, я умею летать.

И прямо сейчас мне не терпится попробовать мои крылья в деле. Я легко запрыгиваю на скалу, едва махнув крыльями и царапнув задними лапами по чуть свисающему травяному дёрну. Развернулась, оценивая высоту. В принципе, с прыжком, концы мои огромных крыльев даже не будут царапать землю!

Перепонка растянута на полную, крылья подняты вверх для сильного взмаха, а тело пружинисто поджато к земле, готовое к прыжку… Миг — и ноги посылают тело вперёд и вверх, на максимально возможную высоту. Ещё миг — и крылья опускаются до упора, делая взмах. Воздух неожиданно твердеет под перепонкой, и моё тело мягко подкидывает вверх. Быстро собираю крылья для повторного взмаха — и ещё раз! На четвёртый раз воздушная подушка начала исчезать, и я, как бы подгребая воздух под себя, стала быстро набирать скорость. Когда край поляны стал надвигаться, грозя тем, что я влечу прямо в кроны деревьев, я изогнула хвост, и снова перешла в набор высоты, едва не чиркнув концами крыльев по верхушкам деревьев.

Теперь я набирала высоту куда спокойнее. Взбалмошный период взлёта прошёл, и больше не нужно было напрягать все мышцы. Почему-то, мне так кажется, я постараюсь взлетать (и как следствие, садиться) как можно реже, а тем более, не садиться там, где нет разгона, а места с горками станут моими любимыми. Парить в небе или ходить лапками по земле куда лучше!

С высоты всё выглядело иначе. Вокруг простирался неровный горизонт, окаймлённый сливающимися вершинами деревьев, из-за чего мир внизу казался похожим на блюдце с неровным дном. Вместе с ощущением давления воздуха в перепонку, это восторгало, и я, не видя, перед кем тут нужно держаться, издала длинный высокий рык. Я лечу! Я могу летать! Я могу ничего не бояться! Я могу не выживать, а жить!

Только когда деревья внизу начали сливаться в пёстрый зелёный ковёр различных оттенков, я, наконец, перестала набирать высоту, и лишь изредка помахивала крыльями, чтобы компенсировать небольшое снижение. Откуда-то налетел ветер, и я не преминула им воспользоваться, полетя в одном с ним направлении.

А на самом деле, куда мне лететь? Даже с такой высоты, не было видно ни единого признака человеческой деятельности. Даже просек! Нетронутых просеками лесов не бывает — а тут я видела именно такой, нарушаемый лишь горками и впадинами ковёр из крон и вершин. Так же, я не видела тех, кто был бы одного со мной вида — только иногда внизу пролетали птички, у которых, как мне иногда казалось, было видно и передние, и задние лапы. Это наталкивало на мысль, что не я одна такая шестиконечная, и скорее всего, это общий признак местных животных. Но пока это была гипотеза — с такой высоты было не понятно, вижу ли я лапы из-под их перьев, или нет. Я вон и сама их почти бессознательно подгибаю под себя, для лучшей аэродинамичности!

Я так и летела весь день, лениво взмахивая крыльями и попутно запоминая ландшафт внизу, уверенная, что никогда его не забуду и даже смогу вернуться к моему камню, если это будет нужно. Но в конце-концов солнце стало садиться. Изменилось не только его положение, переместившееся к краю «блюдца» — цвет тоже явно намекал на то, что закат скоро. Надо было искать, где переночевать. По пути сюда я встретила некоторые места, где можно отдохнуть, а потом ещё и нормально взлететь. Но… ветер дул в спину, легко неся меня вперёд. Возвращение назад значило, что этот же ветер будет дуть мне в лицо. А ветер в лицо хорош только для того, чтобы на нём подниматься, полёт же в таком направлении будет медленным и вымотает все силы. Да я чёртов парусник какой-то, с такой зависимостью от направления ветра!

Да и мне просто не хотелось менять что-то. Опускаться вниз, к другим потокам, искать более-менее попутный или штиль… в общем, я просто буду продолжать лететь вперёд, без направления. Если повезёт, встречу удобную площадку и переночую там, а если нет… мне почему-то показалось, что я легко переночую прямо в воздухе, раскинув крылья и летя куда-то в неизвестность.

Я решила — и просто летела вперёд, наблюдая, как солнечный диск заходит за горизонт. К счастью, с последними лучами внизу нашлась отличная площадка в виде луга перед озерцом. Можно приземляться!

Я немного подобрала крылья, и поток уже не держал меня, позволяя телу потихоньку проваливаться. Издалека озёрная прогалина была скрыта деревьями, так что заметила я её довольно поздно, и пришлось выбирать, быстро ли мне снижаться, набирая при этом скорость, которую надо будет погасить перед приземлением, или сделать круг почёта около озера. Первый вариант нравился больше — наступали сумерки, и хотелось оказаться на земле до темноты. Я, конечно, не человек уже, но проверять своё новое зрение в темноте в такой ответственный момент, как приземление, как-то не хочется, хоть мне и казалось, что я прекрасно всё увижу.

При таком снижении приходилось регулировать, насколько свободно я падаю. Сложишь крылья слишком сильно, развивая большую скорость падения — и при раскрытии крыла у земли можно разорвать перепонку. Сложишь слабо — и уходишь на круг снижения, ибо банально пролетаешь место посадки. Тут надо тонко всё делать!

К сожалению, тонко не получилось (но для существа, которое летает первый раз в своей жизни — думаю нормально), и пришлось делать круг, когда стало понятно, что снижение недостаточное, зато потом, заходя на посадку, почти задевала вершины деревьев. Появляется поляна, и я просто прикрываю крылья и ухаю вниз, к земле, где меня подхватила воздушная подушка. Крылья вперёд, несколько взмахов — и вот я падаю на все четыре ноги. Хорошее место. Хоть горки и нет, но пространство для разбега хорошее, так что, крайне утомительный взлёт с места мне не грозит.

После долгого полёта мне не хотелось куда-то идти, исследовать местность и озеро, так что, я попросту уснула прямо на месте приземления, засунув голову под крыло.

Ночь цветов

Разбудил меня одуряюще-сладкий запах, сопровождающийся мелодичным шелестом. Ещё даже не открыв глаза, я уже могла сказать, что запах сложный и состоит из нескольких нитей. Второй вдох принёс мне понимание, что в этом запахе есть что-то особо выделяющееся, ждущее только меня.

И я открыла глаза. Стояла глубокая ночь, но благодаря яркой белой луне, тьмы не было. Она, как фонарик, освещала поляну и лес, вызывая к жизни краски, хоть и более блёклые, чем при свете солнца. И в её свете блистали цветы, всех размеров и оттенков белого.

А вот и те, которые пахли особенно. Большие, а точнее, просто огромные! Они светились белым, и только срединные сгибы лепестков оставались чёрными, не светящимися. И они цвели явно для меня!

Я подошла к одному из них, самому близкому, и сунула голову в чашечку. Вот, то, что мне нужно! Я высунула свой длинный язык, и его раздвоенные края окунулись в сладкую жидкость на дне. Но этого не хватало, чтобы подцепить её и вылакать! Пришлось засунуть голову глубже, отчего шерсть на моей морде немедленно покрылась пыльцой, но зато я смогла вылакать всю жидкость. Но её было преступно мало! Хочу ещё!

К счастью, этот цветок был не один, и ближе к озеру росли ещё. Я полупрыжками направилась туда, и засунула голову во второй, снова вылакивая всё и покрываясь слоем пыльцы. Впрочем, она меня совсем не напрягала и даже по-особенному приятно пахла — будто сам цветок, только более сухо.

Я с трудом заставила себя оторваться от процесса опыления. Эти цветы используют меня как пчелу! А мне и приятно — будто вся моя жизненная задача и состоит в том, чтобы опылять эти красивые в своей огромности цветы. Я даже оглянулась за спину, дабы проверить, не окажется ли, что теперь у меня блестящие стрекозиные крылья. Но там были всё те же перепончатые, покрытые неизменной тонкой шерстью. На всякий случай, шевельнула ими — и они отозвались.

Я прошла к озеру (я ещё вернусь к вам, цветочки!), дабы окунуть в него свою морду и смыть лишние слои пыльцы на ней. Как только пыльца поплыла по поверхности воды, я вдруг обнаружила, что луна превратила поверхность в что-то вроде зеркала, и немедленно захотела посмотреть на свою морду. Но, пришлось ждать некоторое время, чтобы волны перестали нарушать гладь воды.

На меня глядела красивая меховая морда, увенчанная длинными рогами и чуть менее длинными ушами, с явно видимым по краям мехом. На линии рта выделялись небольшие клыки, видные даже при полностью закрытой пасти. И это только добавляло красоты! А самое главное — глаза. Бездонная синева, бледная из-за света луны, такая большая, что белка (а он вообще у меня есть?) не было видно, зато посредине глаз всё пространство прорезал зрачок, сейчас весьма расширенный от света луны, но так и не могущий скрыть свою щелеобразную природу. Ну я и зверь! А главное — мне это нравится. Мне нравится мой внешний вид! И я даже не могу сказать, насколько я страшная для человека, зато могу сказать, что его плоская морда ни за что не сравниться с моей!

Меня будто ударило током. Это же моя морда! Я двинула крыльями, раскрывая одно из них и кладя его на траву, чувствуя, как её верхушки щекочут перепонку моего крыла. Я провела моей лапой по груди, чувствуя шерсть, что росла по ней и чувствуя создаваемое лапой давление. Это я, это моё тело! Запах цветов настойчиво лез в ноздри. Я втянула его — и разобрала не только его, но и характерный запах леса, и даже запах воды. Это я чувствую, с помощью моего носа! И это именно я чувствую запахи так подробно!

Я не человек. Я мыслю разумно, я чувствую, что моё сознание — это наследие того сознания, что было в том теле. Но вместе с новым телом, с новыми, куда лучшими чувствами изменилась и часть моего сознания. Это я — и уже другая я, крылатый зверь с красивой мордой и новыми зрением, слухом, обонянием и осязанием, и это всё накладывает на меня другой, не человеческий отпечаток. Но я всё ещё чувствую, что я не прерывалась и не была замещена. Просто изменилась — как меняется человек с возрастом. Просто такое он сам этого не замечает — а я заметила, ибо изменения слишком сильные и быстрые.

Я снова бросилась к большим цветам, вполне осознавая, что их запах и вкус их нектара нравится мне, и этому телу. И оказалось, что их вид изменился — теперь те линии по сгибам, что были чёрными, окрасились в алые оттенки. Я взглянула в небо — из-за кромки леса выплывала другая луна, поменьше и уже красного цвета. Многие цветы вокруг также преобразились, и стали видны разноцветные светлячки, что летали вокруг них и опыляли. Моя шерсть тоже будто засветилась от переливающихся по её кончикам волн красного света, будто я тоже стала каким-то светлячком. Красота-то какая!

Красные линии на цветочных лепестках будто указывали, куда мне надо стремится, и я снова стала пить нектар, и очень скоро поняла, что помывка мне не помогает, а только делает шерсть более липкой для пыльцы. Ну и ладно, то, что возле носа, я просто слизну языком, а что выше пусть будет и опыляет другие цветки.

Так я и пробегала почти всю ночь, перелетев только на один большой луг, пока сначала за горизонт не закатилась красная луна. Горизонт стал окрашиваться едва заметным светом пока ещё не взошедшего солнца, и цветы стали закрываться — сначала те, которые я опылила, а потом, когда установились сумерки, и все остальные. Белая луна, наконец, тоже закатилась, и солнце взошло.

Оседание

Я летела много дней, безо всякой цели, просто отдавая себя во власть попутного ветра. Тогда же я поняла первое правило полёта — всегда стремись забраться выше, ибо спускаться легче, чем подниматься. Лучше подняться на ветре, что дует в лицо, чем нырять под него в более низкие слои воздуха и понять, что такой ветер до самой земли, и потом утомительно подниматься на всю эту высоту вверх, к новым слоям. Верхние ветра обычно всегда дуют в другие (даже прямо противоположные!) стороны, и хоть там холоднее и чуть разреженнее, это не мешает.

И однажды я почувствовала лёгкое беспокойство. Оно вело меня вниз, заставляя искать там то, что поможет мне избавиться от него. Очень быстро я поняла, что это просто усталость от бродячей жизни. Мне нужен был дом. Может быть, временный, может быть потом он будет лишь перевалочным пунктом — но я отчаянно хотела место, где можно будет свернуться клубком и быть защищённой стенами почти со всех сторон.

Ветра привели меня в странную компактную рощу, толстые стволы деревьев в которой высоко возвышались над остальным лесом. Я облетела её вокруг, и сразу же заметила, что в каждом дереве аккурат по внешней стороне есть дупла. И судя по тому, что стволы очень толстые — я в таком спокойно помещусь! Тогда я облетела ещё раз, рассматривая каждое на предмет жильцов, и к моему удивлению, не обнаружила ни одного. Тогда я выбрала наиболее красивое, с деревом с широченной кроной и красивым овальным входом, и нырнула туда, сложив крылья перед самым дуплом. Немного не рассчитала скорость и пробежала внутри, гася скорость и чуть не врезавшись в противоположную стенку.

Внутри было сухо. На секунду задумалась, что я теперь сплав пчелы и белки, но сразу отбросила эту глупую мысль и втянула воздух. Пахло сухим деревом, но… мне казалось, что примешивался другой запах, похожий на мой. Но обход по кругу с усиленным нюханьем ничего не дал, только взбаламутив запахи. Похоже, это и правда, просто мой запах залетел вместе со мной, так что, не стоило так беспокоится.

Устроилась поудобнее, прямо на песчаной подстилке (и как он сюда только попал?). Это моя первая ночь внутри, и она будет очень уютной, благодаря моему новому логову. И нет разницы, деревянные или каменные у него стенки!

Дом

На улице лил дождь. Его потоки старались залить само дерево, но широкая крона не давала им сделать этого, так что дождевые капли не капали внутрь моего жилища. Мой ежедневный полёт был прерван им, так что я только что вернулась, поэтому внутри попахивало мокрой шерстью и древесиной. Хорошо, что я успела найти это место!

Равномерный шум, в котором смешивались звуки дождевых капель и ток соков дерева, ласкал мои ушки. Это был хороший день, чтобы лежать, слушать шум, лизаться и думать о прожитом. Оказывается, укладывать свою шерсть своим длинным языком (или наоборот, взъерошивать её), приятно, и я не могла не воспользоваться этим, чтобы избавиться от впитавшейся в шерсть воды.

Вчера был лёгкий, не мешающий полётам ветерок, и я по ближнему кругу облетела свои владения. Оказывается, рядом с лесом текла река, и достаточно широкая. По такой, наверное, даже речной пароход проплывёт, правда, разминуться с идущим навстречу он вряд ли сможет. Но что-то я подозреваю, что тут некому строить пароходы. Разве что мне, прямо вот этими лапками. Кстати, довольно подходящими, был даже противопоставленный палец. Правда, самих пальцев было всего четыре, и они были толстоватыми — но с работой я бы справилась! Но нужно ли мне строить цивилизацию? Мои лапы прекрасный инструмент, а моё тело не нуждается в орудиях, чтобы жить. Попади сюда группа людей, и она бы делала орудия и восстанавливала цивилизацию, чтобы выжить. Но мне, нужно ли всё это?

С другой стороны были скалы, которые, если смотреть с высоты, являлись частью горного массива, что маячил где-то на горизонте (куда я полечу когда-нибудь потом). Сами скалы, серые с вкраплениями красно-синих цветов от жил, были порядком повреждены бороздами и сколами, будто кто-то усиленно выцарапывал отсюда камни. К сожалению, ветер и вода не пощадили эти следы, и я даже не была уверена, что они не результат их работы.

Оседание

Моё новое древесное гнездо просто отличное место для того, чтобы жить! И беспокойство прошло. После дождя я сразу же вновь вылезла наружу — чиститься и вылизываться конечно приятно, но сидеть безвылазно всё равно наскучивает. Я успела совершить только один полёт, так что как-то поспешно назвала его ежедневным. Да, я ещё полетаю, но сейчас хочется посмотреть посмотреть на землю не пытаясь рассмотреть что-то через кроны деревьев, а увидеть всё снизу.

Подлесок рощи больших деревьев был не чета тому, что я преодолевала много дней назад. Здесь не росли деревья, не было поваленных стволов, только кое-где валялись старые ветки, но они не были сильно ветвистыми, и их можно было легко перешагнуть. Зато, здесь росло множество цветов, в свете дня хваставшихся разнообразными оттенками синих и красных лепестков, а так же их сочетания. Росли даже какие-то лианы, тоже усыпанные цветами, и я могла встать на задние лапы и засунуть в них свою морду (конечно же, получив пыльцу на нос). Были даже такие цветки, что уже опали и начали завязывать плоды, и что-то мне подсказывало, что после созревания они тоже будут съедобны и вкусны. В общем, даже если не летать к скалам за камнями, я тут не пропаду, и нектара хватит не то что на меня, на целую нашу стаю.

Что-то мне начинает кажется, что эта роща явно не природная. Откуда посреди массива более мелких деревьев такие большие, откуда такой подлесок, с таким множеством цветов, снабжающих вкусным нектаром? Но если это дело лап моих сородичей — куда же все пропали?

В гнезде опять вернулось то самое беспокойство, из-за которого я недавно искала жильё. Я снова активничала и в попытках успокоить себя ходила по гнезду, тщательно обнюхивая его. Каких-то опасных запахов не было, так что источник беспокойства неясен, ведь вполне хорошее гнездо чтобы жить и растить детей. Точно! Осознание пронзило меня, и неясное беспокойство сменилось ясной целью.

Я просто хочу детей. И теперь даже стало понятно, что всё, что происходило до этого, было частью общего желания. Для рождения детей нужно хорошее место, которое я теперь нашла, так что, надо приступать ко второй части. Но… рядом нет никого из моего рода. Я совершенно одна! И что же мне делать? Желание не отступало, делаясь всё сильнее, так, что я больше ни о чём другом думать не могла. Кажется, в горячке желания я даже приняла ту позу, в которой удобнее всего ждать самца. И вдруг — всё прекратилось, осталось только что-то мерцающее желанием где-то в глубине сознания. Наверное, просто не осталось сил переживать…

Но на следующий день, вечером, я почувствовала тяжесть в животе. Это не похоже на болезнь с пищеварением, и организм не требовал немедленного избавления от тех минералов, что я наелась. Это скорее было похоже на начало беременности (так быстро?). Откуда, если связи с самцом не было? Но конец третьего дня подтвердил, что во мне произошло зачатие — когда я вдруг обнаружила, что живот стал немного круглее, а чувство тяжести усилилось.

Я была беременна. Без самца. Я просто забеременела, прямо от самой себя. Вот значит, какая я… и на самом деле, я очень рада. У меня будут дети, прекрасные крылатые зверята! Но не значит ли это, что теперь в этом мире будут одни самки? А может, мы вообще такой вид, у которого нет полового размножения? Но даже если так — я не буду одна! У меня будут дети, я буду о них заботиться, растить их и учить! И пусть даже они все будут девочками, но это мои дети!

Кладка

Летать было всё тяжелее. Центр тяжести смещался к задним лапам, отчего давление на крылья тоже сместилось к задней плоскости, и иногда я даже чувствовала, будто соскальзываю с воздушной подушки. Я окончательно забросила полёты за едой, и, спускаясь при помощи когтей с моего дерева, усиленно питалась в заполненном цветами подлеске моей рощи. Так что, хоть минералы и исчезли из моего рациона, но я сполна возместила их нектаром.

В день родов, когда от обнаружения беременности прошло дней шестнадцать, я безвылазно сидела в дупле. Летать было бесполезно, а карабкаться по дереву с большим животом — опасно. Так что, оставалось сидеть дома и ухаживать за собой, выискивая в шерсти всю ту кору, что зацепилась в ней за мои прошлые схождения вниз. Кстати, на самом деле кора тоже была вкусна, даже отдавая горчинкой, и можно было бы её как-то добывать. Но как? Я представила, как стою у дерева, и, наклонив голову набок, вгрызаюсь в кору, пытаясь, как бобёр, немного откусить от дерева. Такая картина заставляла улыбаться — и представление о том, какая у меня теперь зубастая улыбка, с длинными верхними клыками, заставляло улыбаться только сильнее.

Я почувствовала, что в животе будто что-то тянет вниз, совсем слабо. Лежать с таким ощущением стало неудобно, и я встала, широко расставляя задние ноги. Это было лучше, но всё равно казалось не очень удобно, так что пришлось еще и опустить заднюю часть тела почти до земли и немного приподнять хвост. Ощущение скачкообразно усиливалось, так что я непроизвольно сжала зубы. Казалось, что из меня будто что-то потихоньку выходило. Да это же роды! Но больно не было, хотя ощущения опасно близко подбирались к этому.

И вот, когда ребёнок уже почти родился, я почувствовала, что он какой-то… гладкий? Хотела было испугаться, но вдруг поняла. Это яйцо. Я — яйцекладущая. И я должна была догадаться об этом с самого начала. Какой ещё быть тебе, которой нужно летать, и которой ребёнок в утробе будет мешать это делать, особенно на поздних сроках? Конечно же яйцекладущей! И вот, моё первое яйцо мягко упало на песок. И судя по тому, что меня чуть отпустило, но внизу живота всё ещё было напряжение, оно не единственное.

И я была права. Следующее яйцо показалось быстрее, а сопровождающее его откладку тянущее ощущение было меньше — то ли само яйцо было меньше, то ли организм уже привык к растяжению. И ведь даже второе яйцо было не последним! Последним было третье. И вот с ним я начала уже уставать. Всё-таки, хоть боли и нет, а таз моего четвероногого скелета явно лучше человеческого приспособлен для родов, но процесс рож… снесения яиц — это большое напряжение для мышц.

Наверное, четвёртого яйца я бы уже не вынесла. Но его и не последовало. Тянущее ощущение наконец исчезло, но даже встав в нормальное положение, я чувствовала, будто стою в раскоряку. И не понятно, правда это, или просто ощущения после прохождения по родовым путям целых трёх яиц.

Я обернулась к ним (довольно большим, к слову). Они были ещё мокрые, но снесённое первым уже почти высохло. И я будто всегда знала, что надо делать. Сначала — повернуть их остриём вверх, потом — сесть и греть их. Они уже и так начали охлаждаться от медленного испарения влаги на них, и я не хочу, чтобы моим детям, что растут внутри скорлупы, было холодно! Я села на них, накрывая своей грудью, позволяя им утонуть в моей шерсти. Мне кажется, или в этом месте шерсть была меньше? Да какая разница, главное что сейчас дети греются в тепле моего тела, а моя шерсть на даёт ему рассеиваться!

Да, дети уже почти рождены. Их тела, пока ещё неготовые к жизни снаружи, там, за скорлупой, растут и развиваются. Это не какие-то неживые штуки, это живые детёныши, ограждённые от мира стеной скорлупы. И это мои детёныши! Они вылупятся, они будут, как я, ходить на четырёх лапах, будут летать, и у них будут такие же длинные и прекрасные рога и ушки. И мне даже трудно представить, что дети могут выглядеть как-то другому, что у них может быть плоская морда, всего четыре конечности (и только на двоих из которых ходят), и полное отсутствие рогов и крыльев… ужас какой!

Огонь

Уже второй день я сидела на яйцах. Те камни, что я смогла принести в лапах, сожрала на первый же день, а теперь, истратив внутренние запасы, сидела полуголодная. Даже стены древесного дома были ободраны моими когтями, которыми я пыталась выцарапать древесные волокна, которые можно было бы съесть. Не очень питательно, и опасно для дерева, но я боялась надолго оставлять детей без тепла.

Должен же быть способ согревать вас, пока мама отсутствует... Я отошла назад, открывая яйца воздуху. Потрогала каждое носом, и мне казалось, что они в ответ тихонько вибрируют. Должен же быть способ держать вас в тепле, когда меня нет, детки мои...

Изнутри поднималось тепло. Оно требует выхода, и я выдыхаю широкий конус пламени прямо на яйца. Где-то на краю сознания возникает мысль, что я делаю что-то не так, что пламя может буквально сварить моих детей внутри. Что за глупости! Поколения мам и пап до меня подогревали так своих детей! Тыкнула носом, чтобы успокоить эту странную мысль - видишь, ничего не произошло, нос чувствует только приятное тепло!

Я выдыхала огонь, ещё и ещё, пару раз снова проверив носом температуру. Яйца продолжали оставаться тёплыми, будто впитывая в себя всё, что я выдыхала, и только на серой поверхности скорлупы всё чётче и ярче проявлялись золотистые нити, похоже на кровеносные сосуды. Яйцо запасает всё то тепло, что я в него вкладываю! Да, так и должно быть! Наконец, на восьмой раз я почувствовала, что тепла во мне стало меньше, а огонь становился всё краснее и краснее, теряя свою температуру. Тогда, видя, что нити довольно яркие, я наконец прекратила. Мои дети теперь смогут ненадолго побыть без меня, пока я наедаюсь!

Я пошла к выходу. На сердце тяжело, ведь я оставляю моих беззащитных детей одних, хоть и ненадолго. Когда я уже вышла наружу и сидела на ветке, то на полном серьёзе думала, что лучше поголодать, чем оставлять их одних дома. Но всё-таки, я была голодна. Собрав волю в кулак и максимально навострив свой слух (чтобы услышать приближающихся к моему логову врагов), я потянула носом, выискивая хоть один съедобный запах.

К счастью, их было довольно много. Вкусно пахли молодые зелёные веточки на краю большой ветви, и благодаря моей длинной шее, я могла до них дотянуться. Ствол и особо крупные ветви были увиты лианами, по которым, как гирлянда, были разбросаны некрупные цветки. Конечно, я объела всё, даже цветы просто срывала своей пастью, даже не думая их лакать. Кстати, лепестки ничего так на вкус.

Ветка кончилась. А я так и не наелась, скорее только-только почувствовала вкус еды. Нужно больше! Я прянула ушами, сразу получив "картину" по всему звуковому окружению. Нет, никто по стволу не карабкается, и никто не летит ко мне, это я вижу своими глазами. Может, перескочить пока быстро на соседнюю ветку? Я не буду далеко отдаляться, и если что случится - среагирую сразу, так что, моим деткам ничего не угрожает!

Отошла на край ветки и прыгнула, хлопнув полураскрытыми крыльями. Попала точно на следующую ветку, чуть потоньше, но всё так же держащую мой вес (кстати, а тяжёлая ли я?). И тут объела все ветки, но цветки уже не срывала, просто вылакивая весь нектар и слизывая всю пыльцу, что попала на морду. И конечно же, периодически оглядывалась на дупло и вертела ушами, улавливая любой шорох. К счастью, всё безопасно! Но на всякий случай, всё же вернулась обратно домой, проверить. Сосудистый узор на яйцах чуть потускнел, но держался, и нос показывал, что скорлупа всё такая же тёплая. Снова поделилась своим теплом через огонь, видя, как узор снова делается ярче, и поспешила наружу, на ветвь с другой стороны дупла, что тоже обещала кусочек еды.

Так я и ела - всегда настороже, периодически перелетая обратно к яйцам, чтобы проверить их. Глупый, глупый зверёк! Решила, что раз не человек и выживать не надо, то и инструменты тебе не нужны? А вот сделала бы корзину или горшок - и сидела бы себе, грела детей и ела бы из своих запасов. Когда мои дети будут в состоянии защитить себя, я обязательно начну что-то делать в направлении того, чтобы облегчить себе жизнь! Ибо как оказывается, даже такому зверю как я, не помешают некоторые инструменты.

Как только я наелась, обойдя всё дерево по кругу, но так и не удалившись от своего дупла, то как можно быстрее поспешила домой. Яйца, опять же, были в целости, сохранности и тепле, и я, удовлетворённая этим и своей полной сытостью, снова села на них. Детки мои...

Друзья

Я ещё довольно далеко услышала свист ветра в крыльях. Причём свист вовсе не тот, который можно было бы услышать от моих собственных крыльев. Кто-то летит - и прямо сюда! Я подобралась, всё ещё закрывая своей грудью яйца, но готовая в любую секунду вскочить и защищать.

В дупло заглянула голова - и клюв сразу выдал в ней птичью. Но эта птичка была побольше, чем встреченные мной до этого в моём коротком периоде кочевания, хоть и всё ещё немного ниже моего роста. Увидев меня, она явно удивилась, и высунулась обратно наружу - чтобы через несколько секунд осторожно зайти внутрь облюбованного мной дупла.

Я всё ещё следила за ней, готовая пресечь любые попытки напасть на меня и моих детей. Видимо, это было хорошо видно, потому что птица постаралась казаться как можно меньше Я буквально чувствовала её эмоции, её радость, смешанную с осторожностью. И вдруг она начала говорить - нет, не клювом (хотя, наверное, могла бы), а как будто мысленно. Но почему я уловила её мысли только сейчас?

- Прости. Я не хочу помешать тебе или напасть на тебя и твоё потомство. Я просто уловила незнакомый запах в цветочных зарослях внизу и хотела узнать его источник. Дошла до этого дерева, потом долетела сюда, а это ты... - она говорила медленно, делая паузы между словами.

- Ну, здравствуй, - так же с некоторым усилием настороженно ответила я ей, не спуская с неё глаз. Это ведь вообще мой первый разговор здесь!

- Я даже только рада, что нашла тебя! - и это было видно по её взметнувшимся ушам. Ушам? У птицы? - Весь ваш род так давно растворился в этом мире! А теперь я снова вижу ваше возвращение, и даже то, что у тебя скоро будут дети! Какая радостная весть!

Меня подмывало задать вопрос о том, что означает "растворились". Но вдруг это как-то насторожит её, которая сейчас благоговейно (и в то же время уже без боязни) на меня смотрит? Кстати, кроме ушей у неё ещё и рога есть! Правда, мои загнуты чуть к верху, а её - к низу. Но всё равно, птичьи рога - это уже совсем интересно. Я не знала, что ей говорить. Она же, посмотрев на меня некоторое время, вышла наружу, но не улетела, а пристроилась на ветвь и принялась вертеть головой, то поднимая клюв и направляя его в разные стороны, то опуская голову и выставляя рога вперёд.

Красивая птичка. С красивыми коричневыми перьями, на которых чередуются светлые и тёмные полосы, играющие на солнце и которые у задних лап, похожих на кошачьи, переходят в толстоворсую шерсть, с ушками и рожками, с пернатыми крыльями и клювом, что тютелька в тютельку подходил к её морде. Это пробуждало... воспоминания? Что-то очень далёкое и туманное, невыразимое словами. Этим птичкам можно верить, я знаю, они близки к нам и преданы как никто другой. Мы будто веками жили вместе, и за это время сформировали крепкую связь. И как же ты тут без нас, без меня жила, птичка?

Она зашла обратно и будто почувствовав, что я совершенно размягчилась, подошла, тыкнувшись в моё крыло. Будто завороженная, и в то же время совершенно понимающая, что происходит, я приоткрыла его, впуская её, и сразу почувствовала, как перья притираются к шерсти, и услышала её облегчённый и счастливый клёкот. Я не одна! Теперь я совершенно точно знала, что это птиц, и радостно, с мурлыканием вылизывала перья на его голове, будто он - мой повзрослеший подросток. И он, с характерным птичьим акцентом, мурлыкал тоже. Кажется, он теперь от меня не отстанет. Да и я сама - разве смогу его отпустить?

Вечером прилетела вся его стая - небольшая, шестнадцать-двадцать клювов. Когда я спросила его, как они о нас узнали, если он за весь день так никуда и не улетел, а сидел под крылом, то оказалось, что тогда, сидя на ветке, он их вызывал, а вертел головой для того, чтобы правильно настроится, чтобы его послание достигло адресатов. На что-то то очень похоже, на что-то давнее, из прошлой жизни... антенны? Рога - антенны? Я даже украдкой потрогала свои - вполне себе крепкие и гладкие, на металл вроде не похоже... Но аналогия была очень явной. Для телепатии явно не нужно вертеть рогами. Теперь-то стало понятно, что я с ним тоже общалась радиоволнами, а не телепатически, как подумала изначально.

Птички заняли почти всё гнездо: двое сидели возле выхода, двое забрались под мои крылья, ещё несколько заняли огромное пространство дупла (отчего сразу стало тесновато), а остальные сидели на ветке снаружи. Птиц сразу попросил разрешения расселиться им всем по пустующим дуплам - и я, конечно же, согласилась. Теперь я не одна!

Когда опустилась ночь, я, доверившись чувствам, послушала все доступные мне "каналы" - будто пыталась услышать низкие или высокие голоса. И на высоких явно что-то услышала! "Писк" в эфире был довольно хаотичный, но явно искусственный. Такой писк не распространяется далеко, затухая из-за препятствий, а значит, источник где-то рядом. Где-то...

Где-то подо мной. Это говорят мои дети! Ну правильно, их рожки пока ещё малюсенькие, антенна получается никакая. Но они уже ищут маму, знают, что она рядом, ибо сложно не воспринимать пронизывающую всё тело вибрацию от мурлыкания. И я им успокаивающе ответила, заодно похвалив, что они уже осваивают радиоэфир, отчего разноголосый писк становился всё меньше и меньше - дети успокаивались, слыша свою маму, и засыпали.

Это была моя первая ночь, когда рядом со мной были друзья. Теперь, находясь в окружении близких мне существ, я вдруг поняла, какое же это было напряжение, жить и высиживать потомство полностью в одиночку. А теперь, находясь в окружении пернатых, слыша, как они дышат, я совершенно расслабилась - и крепко заснула.

Как кормить детей

Как всегда проснулась где-то в полночь. На самом деле, это и был мой режим, видимо для того, чтобы успеть застать ночные цветы. Какая странная ты зверушка, питаешься нектаром и минералами...

Судя по тишине в эфире, дети спали. Птицы - тоже. Даже тот, кто бессменно устроился под моим крылом. Похоже, он в стайке самый главный, раз устроился в моём гнезде. Остальные расселились по пустующим дуплам, иногда поселяясь по двое и даже трое. Семьи, что ли? Надо будет узнать поподробнее - всё-таки, они все теперь мои птички!

Хотелось пить. Сейчас бы слететь вниз, в подлесок к цветам, ну или на крайний случай - к реке, но я сижу на яйцах, и как-то не горю желанием покидать моих детей так, чтобы они оказались вне зоны видимости. Но так или иначе, придётся... я постараюсь, чтобы это длилось как можно меньше!

Птиц проснулся. Я лизнула его по ушам, и он мурлыкнул, подставляя их ещё под мой язык (и пасть):

- Я вижу, что ты хочешь попить и поесть, но не хочешь оставлять своих детей. И прекрасно тебя понимаю, ведь мы тоже, как и ты, откладываем яйца. Хочешь, я принесу тебе нектара сам?

- Аааа... как? - я с удивленеим на него посмотрела, - У тебя же нет ничего, в чём его можно принести!

- Ну как ничего... - он стушевался, наклоняя клюв вниз, - есть я сам. Я могу принести в себе, а потом кормить тебя, ну как птенца.

- Уррр... не надо! - я смутилась. Конечно, вековые связи сразу нас сдружили, и я относилась к нему очень нежно... но пить из его клюва мне казалось как-то очень странно. Но я могу попросить его проследить, чтобы никто не пробрался, а сама наесться всласть! - Я лучше слетаю сама и хорошо наемся, а ты охраняй, чтобы сюда никто не пробрался.

- Хорошо! - его ушки взметнулись вверх, и он выбежал из-под крыла.

Я встала с моего гнезда. Прикосновение носа к яйцам показало, что они всё ещё хранят жар моего тела, но всё-таки, оно быстро бы кончилось, и я, к удовольствию наблюдавшего за этим птица, несколько раз дыхнула на них среднетемпературным огнём, пока сосудистые линии вновь не засветились мягким цветом.

Я вышла на ветвь. Птиц переместился ближе к выходу и распушился, всем своим видом показывая, что он большой, грозный и ни одного врага не пропустит. Я улыбнулась, обнажая свои никогда не закрытые до конца клыки, и, развернув крылья на полную, упала вниз.

Как же давно я полноценно не пользовалась крыльями! Рыча от удовольствия, я снова чувствовала, как воздух держит меня, ровно и надёжно, и как перепонка полностью расправилась, давая крови свободно разойтись до самых дальних уголков. Даже мурашки по телу пошли! Я развернулась обратно к большим деревьям и пошла на снижение. К сожалению, совсем чистых полян не было, и мне предстояло приземлиться в кустарник. Но ничего, я уберу крылья ещё на высоте, а плотная шерсть не даст ветвям добраться до кожи.

Так и случилось - все ветви застряли в шерсти. Я была вся облеплена древесными остатками, и плюнув на приведение себя в порядок прямо здесь, пошла в подлесок, к призывно светящимся цветам. Да, они светились! Если те, что росли на поляне, просто отражали лунный свет, то эти чуть ли не фосфоресцировали. Оно и понятно, света здесь маловато и падает он неравномерно, из-за чего цветок можно вовсе не увидеть. Так что лучше накопить его, а потом на время ночного цветения светится. И тут они совсем не были ограничены цветами, и их лепестки светились всеми цветами спектра. Я даже подумала, насколько же эта красота вообще доступная для человеческого глаза. Может, я вижу больше - а может, и даже меньше, без сравнения и не поймёшь.

Впрочем, я сюда прилетела не для любования. Сразу нашла большие цветы, что будто бы как раз под мою морду, и засунула туда морду. Да, судя по количеству нектара, они были как раз для животного моих размеров! И так, вылакивая всё подчистую, я обошла весь большой подлесок.

Красная луна уже перегнала белую и шла к закату. Надо бы возвращаться. Есть два способа - карабкаться по дереву (хоть мне и будет легче, чем когда я делала так при беременности, но всё равно, довольно утомляющее занятие) или взлетать от реки (куда меньше утомляет, но зато далеко и времени потрачу больше). Был, конечно, ещё и третий, взлетать из кустарника, но если приземлиться в него можно было, прыгая с высоты со сложенными крыльями, то при взлёте моя перепонка покроется ранками, как бы её ни защищала шерсть. Способ для крайних случаев, и сейчас явно не такой.

Гнездо защищал отважный птиц (я опять улыбнулась), и я выбрала способ от реки. Идти туда пришлось, конечно же, пешком, мимо чернеющих в темноте стволов, но не очень далеко. Красная луна всего ничего продвинулась к горизонту, когда я уже выходила на берег реки.

Журчание и запах воды чувствовались заранее. Когда я вышла сюда, оказалось, что здесь тоже росли цветы - уже не светящиеся, а простые, наподобие тех, кто я видела на лугу. Но я уже наелась и напилась, так что не хотелось снова начинать вылакивать нектар из чашечек. Зато, я попробовала речную воду на вкус, и она была очень даже ничего, освежающей и почти безвкусной. Зато я ощутила запах глины. Вкусной глины! Я, сильно изгибая шею, попробовала кусок из немного подмытого берега, и осталась довольна вкусом.

Я уже насытилась, но всё-таки, наелась её до такой степени, что больше не лезло. Тогда я решила набрать её про запас, при помощи лап. И боже, как же они не очень гнуться! И не понятно, то ли пальцы такие, то ли я не научена ничему, кроме как использовать их в качестве ног. Но всё-таки, слепила из неё плотный шар, и, взяв его в зубы, взлетела, при помощи небольшого разбега и прыжка над берегом.

Набирать высоту - не спускаться, и путь домой занял чуть больше времени. Но в конце-концов, сделав один круг на подъём над лесом, я уцепилась на ветку перед дуплом и зашла домой. Там меня ждал сюрприз в виде птица, который сидел на яйцах. В глубине что-то было шевельнулось, что-то совсем звериное и жаждущее потрепать того, кто покусился на мою кладку, но умиротворённый вид птица и его уже давно знакомый запах не дал развиться этому во что-то явственное. Он явно спал, выставив вперёд лапки и пытаясь полностью накрыть большие яйца своими грудными перьями. Получилось не до конца, и полоса серой скорлупы проглядывала из-под его перьев, но он явно старался!

Я, положив ком глины рядом, разбудила его укусом за ухо. Он спросонья вскочил и его узловатая птичья лапа дёрнулась, чтобы царапнуть мне по морде, но он сразу опознал меня (видимо, по запаху) и отскочил в сторону, давая мне сесть на кладку. Птиц пристроился под крылом, на этот раз под правым, и тихо мурлыкал, иногда гладя своим клювом по моим плечам, но всё реже и реже, засыпая. Меня тоже клонило в сон - я вообще в последнее время, во время прогрева яиц, очень любила поспать. Наверное потому, что ничего другого тут и не поделаешь.

Вместе с полной сытостью я ощутила странное почёсывание, распространявшееся от груди и по животу. Мне не хотелось выворачивать свои лапы, и я чесалась прямо об яйца, мягко терясь об их вершины. Сначала были только будто какие-то уплотнения, но потом я ощутила, что это явные бугорки - попарные, идущие от груди и до низа живота. А на них - бугорки ещё меньше, одно прикосновение к которым посылало волну наслаждения по всему телу. Заинтригованная, я ненадолго сошла с яиц и, вывернув шею, лизнула один из них.

Затаённое, но знакомое чувство вдруг подарило вспышку озарения. Это грудь! Я кормлю детей моим молоком! Я млекопитающее - и при этом, несу яйца, и подтверждения этому прямо сейчас накрыты моим телом. Удивительно... хотя, чему удивляться? Этот мир сильно отличается от моего прошлого: все животные, судя по всему, имеют по три пары конечностей, растут гигантские цветы, из которых я вылакиваю нектар и гигантские деревья, в одном из которых я прямо сейчас живу... На этом фоне так ли удивительно то, что я млекопитающее, что сносит яйца?

Я снова вытянулась над ними. Скоро утро, самое холодное время суток из всех, и детёнышам понадобится моё тепло!

Песнь утренняя

Утренний свет заглянул в наше дупло. Птиц, заметив это, засобирался наружу, на мой немой вопрос пояснив, что сейчас начнётся общая утренняя песня. Я не захотела пропускать, и попросила подождать меня, пока я не нагрею свою кладку. И он опять наблюдал, а в его глазах читалась любопытство и… гордость за меня?

На ветках соседних дупел тоже сидели птички. Звуков не было, но весь эфир был забит разговорами. Я не удержалась и быстро прослушала. Темы, в общем-то, были довольно обычными: какие-то пары последовали моему примеру и тоже сели на яйца; кто-то наконец нашёл, что роща внизу полна цветов, а на кустах высыпали первые ягоды, и спешил всем об этом сообщить; кто-то просто вёл разговоры, чей общий смысл сводился к «Ты здесь? — Да, а ты? — Я тоже, и у меня всё хорошо, а у тебя? — И у меня всё хорошо». В общем, обычные стайные разговоры.

И вот мой птиц издал первый свист. Разговоры разом прекратились, и на третий такт вступили все. И нет, это не было беспорядочное чирикание и свист — они пели, и птиц через эфир дирижировал всем этим великолепием. Я заслушалась — и чем больше слушала, тем больше была уверена, что чего-то не хватает. Чего-то…

Меня будто подхватил бурный поток. Я вышла на край ветки, под которой зеленели вершины деревьев, и вступила в оркестра — вытянула шею и пропустила через неё поток воздуха. Получился низкий, ощутимо вибрирующий звук, разносящийся по всей нашей роще. Теперь, наконец, песня была завершена! Кажется, мой радостный дирижёр готов был меня расцеловать, но он сам играл партию и руководил, так что, нельзя было отвлекаться. Я улыбнулась ему одними клыками и сразу получила от него сигнал, по которому полноценно включилась в общий хор и тоже пела, иногда изменяя высоту звука в нужных местах.

Я на своём месте. Я в большой, общей системе, составляю её часть — такую же важную и нужную, как и все остальные части. Со мной песня стала целостной — её и пели когда-то вместе, но потом мы, как говорил птиц, растворились (кстати, надо расспросить его о значении этого слова), и пелась её урезанную версию. А теперь… я вся отдалась этому восхитительному чувству единения, и только успевала, что получать свою партитуру, чьи радиоволны будто щекотали мне между рогов.

Но любая песня рано или поздно кончается. Солнце полностью вышло из-за горизонта, и на этом моменте она завершилось мощным, радостным аккордом. Кажется, я упала без сил, со всех сил цепляясь за большую ветку. И судя по разговору, не я одна такая. Правда, я упала потому, что выложилась на все свои силы в мою первую песню, а другие — потому, что впервые пели полную версию, со всей её мощью.

Передохнув, я предпочла «уползти» обратно на яйца, и птиц ушёл за мной следом. Большая часть поднималась в воздух, и сделав круг над рощей, разлеталась кто куда. Судя по разговорам, они улетали за едой и за ещё чем-то — разобрать не удалось, потому что кто-то общался на очень коротких волнах, которые, проходя через древесные стенки, превращались в помехи, в которых ничего толком не разобрать. Это кто тут у нас такой короткорогий?

Песнь дневная

«А скажите, откуда вы такие?»

Птиц ненадолго улетал. Так как у нас уже полноценное поселение, и на подходе увеличение числа его обитателей, нужно организовывать границу: например, сделать пару наблюдательных постов. Хорошо, когда с самого детства в тело встроена радиосвязь — можно спокойно сидеть, а в случае чего растрезвонить на всю округу, главное, правильно подобрать длину волны, чтобы тебя услышали как можно большее число соплеменников. Вот птиц и летал, вместе со всеми выбирая правильные места и проверяя, как хорошо доходят сигналы до нас, а в качестве приёмника была выбрана я, как статичный объект и обладатель самых длинных рогов.

А теперь он снова сидел рядом со мной. Уже не под крылом, а просто рядом, вместе слушая беспорядочное пищание наш… моих детёнышей. Услышав мой вопрос, он вдруг запел. Но не так, как мы утром, а на радиоволнах. И оказывается, даже песня на радиоволнах может быть мелодичной и ритмичной!

Когда-то мы были безрогие

Летали не зная заботы и разум наш спал.

И даже луну, что сейчас зовём красной,

Мы чёрною называли.

Однажды, где белые скалы встречаются с морем,

Встретил дракон одну нашу стаю,

Нам подарил он свои рога и глаза

И нарёк нас грифонами.

Теперь мы живём в одних и тех же местах.

Вместе растим детей и вместе летаем.

Вместе мы мир творим, его изменяя,

И вместе живём.

— К сожалению, последний куплет уже неправда… — закончил птиц, печально опустив ушки.

— А что случилось? — и правда, куда все мои сородичи пропали?

— Они растворились, — и, увидя мой вопрошающий взгляд, продолжил. — Я не понимаю, как ты умудрилась всё пропустить и сама избежать этого. Но весь ваш род очень любит перетекать. Любит попробовать узнать, каково это, быть другим:

Драконы становились грифонами

И дети у нас появлялись.

Но так оказалось, что вкусив жизни в стае,

Никто не хотел возвращаться назад.

Не только нами они становились,

Но тех было мало число.

Сначала не думали об этом мы,

Но стало потом слишком поздно.

Один за другим, желая быть в стае,

Те, кого мы находим, становятся нами…

И вдруг он посмотрел прямо на меня, своими пронзительными зелёными глазами (которые, прям как мои, не содержали и намёка на белок): «Ты же не станешь?». «Не стану. Мне ещё детей моих растить!» — ответила ему я, улыбаясь клыками. А ведь на самом деле… они красивые птички (и наша вековая связь только усугубляет это ощущение), и не будь я на яйцах, не долго думая стала такой же бы птичкой. Если бы поняла, как это сделать, конечно! А я, значит, в их языке дракон. Ну вот и самоназвание появилось! Ну, конечно, не само… когда ты одна, вообще не возникает потребности называть как-то себя. А когда вокруг столько пти… грифонов, ты должна себя как-то называть. И их.

— А в вашей стае есть такие? Ну, кто был из «наших»?

— В нашей — к счастью нет, но есть шесть потомка от них. Их семьи сейчас, кстати, уже сидят на яйцах, следуя твоему примеру! — закончил пт… грифон с немного обвиняющей интонацией

— Мне должно быть стыдно? — я улыбнулась всей пастью. Это был как смех, ибо драконье горло не было приспособлено к резким отрывистым звукам.

— Не знаю, — а вот он, в свою очередь, мог улыбаться одними только ушами и чуть приоткрытым клювом. — На самом деле, я рад. Когда есть дракон, стая процветает, и как один из признаков этого, много самок садятся на яйца. Особенно тех, у кого в роду были изменившиеся драконы, они считают, что их связь с вами ещё более сильная. Только пожалуйста, не изменяйся, ради меня и вообще кого бы то ни было. Это такая удача, найти тебя, и я не хочу, чтобы ты растворилась в нас…

— Я не буду в вас растворяться, не бойся! — промурлыкала я прижавшемуся ко мне с грустным урчанием грифону.

Подо мной пищали проснувшиеся ещё во время песни дети. Они не умели говорить, да и вообще, ещё не были готовы жить снаружи, но уже начали интересоваться своим скорлупчатым домом и активно исследовали его, создавая еле чувствуемую вибрацию — которую я, тем не менее, хорошо чувствовала моими растущими грудями. Интересное применение их чувствительности, однако…

А когда детёныши не спали, я говорила с ними. Да, они ловили и наши разговоры, но наши рога довольно большие, а их рожки очень маленькие, поэтому наши сигналы для них довольно нечёткие. Поэтому, чтобы они могли обучаться нашим словам, я говорила с ними на их длине, в основном описывая мир вокруг и обучая говорить «мама». И никак не могла на них налюбоваться — хоть и ни разу не видела ни одного из них…

Песнь вечерняя

Грифоны возвращались, делали круги и заходили на посадку. Если бы не наши рога, здесь бы стоял сливающийся в одно целое гвалт, но вместо этого стояла тишина, нарушаемая лишь редкими, «срочными» звуками, предназначаемыми для срочного внимания. Зато частот, доступных для наших рогов, было огромное количество, и мы все общались не мешая друг другу — только вот сейчас найти свободный для общения диапазон было немного трудновато.

Солнце начало заходить. Мой грифон встрепенулся — ведь это означало, что будет вечерняя песня. Я тоже хотела в ней участвовать, так что, подогрев яйца моим огнём и пожелав уже сонным деткам не скучать, я вышла за ним наружу.

Песня снова началась с его нот, которые сигнализировали о всяком прекращении разговоров. Но мелодия была уже другая, не торжественная, а выражающая такое тихое спокойствие: как спокойствие мамы, сидящей на кладке, как спокойствие пары, что вместе отдыхает, обнимая друг друга, как спокойствие ребёнка, что уже наигрался и ложиться спать, укрытый тёплым крылом. Я снова вступила, поя уже не так низко и не так громко — но всё ещё находясь на своём месте и гармонируя со всем нашим птичным оркестром. И последний её звук прозвучал вместе с последним лучом солнца — когда я для упора уже цеплялась за ветку моим гибким хвостом.

Когда я уже строилась на яйцах, на фоне сумерек у выхода показалась чья-то пернатая голова, а за ней ещё две. Я коротко разрешила им войти, и оно быстро, едва ли не толкаясь друг с другом, зашли внутрь, старясь как можно реже смотреть на прикорнувшего рядом со мной после труда дирижёра грифона. Только сейчас я заметила, что их лапы сжаты в кулачки — значит, они несут что-то с собой!

«Мы сегодня хотели порадовать тебя и летали рядом со скалами, чтобы найти самые красивые камни. Может, попробуешь, какие тебе больше понравится? Мы ещё соберём, и покажем потом места с ними, когда твои дети вылупятся!» — и их лапки разжались, ложа рядом со мной камни самых разнообразных красивый расцветок, которые из-за сгущающихся сумерек всё сильнее и сильнее тускнели, но всё ещё были великолепны. За такую заботу обо мне было не грех и поблагодарить, что я и сделала с помощью благодарственного лизя каждому между глаз. Кажется, я поняла, кто сегодня переговаривался на коротких волнах, специально, чтобы я их не слышала!

Они ушли, но один задержался. Он благодарил меня за дом, и за то, что его «жена» теперь по моему примеру села на яйца — их было четыре. Я не удержалась и лизнула его ухо, отчего он тихонько мурлыкнул и поспешил наружу.

Наша стая засыпала, и разговоры затихали. Я нашла тех грифониц, что тоже сидели на яйцах, и сказал им, что рада, что у них тоже будут дети, конечно же, такие же красивые, как и мои. Они же тоже радовались за меня и говорили про то, что рады тому, что я продолжаю драконий род.

Дракон

После полуночного полёта за цветами, я снова вернулась на яйца, сменив моего Птица. Да, я разрешила ему греть яйца собой, даже после того, как я подогревала их огнём, и он с гордостью высиживал их, нахохлив все перья. Это придавало ему забавный вид, и после того, как мы обратно менялись, я всегда прилизывала его головные перья обратно, отчего он тихонько мурлыкал, с непередаваемым птичьим акцентом, и лизал мою морду, припорошенную цветочной пыльцой, подмечая, что в моей шерсти всегда застревает немного цветочного запаха. Тогда я шевелила крыльями, позволяя запахам дупла перемешаться, и казалось, что внутри зацвела пара больших цветков.

В такую цветочную ночь я поняла, что я в него окончательно влюбилась. Что это не только связь поколений, установленная за долгие годы совместной жизни наших видов, но и банальные чувство одного дракона к другому… не дракону. Может быть, на это ещё и повлияло то, что я была ещё как ребёнок, только родилась (думаю, появление в новом теле и переход на новое мышление можно назвать рождением), и ещё никого не запечатлела в качестве родителя и представителя своего вида. А потом вот встретила его, птица такого!

Да, не сиди я на яйцах, не жди детей, которые вылупятся в виде драконят, то уже бы превратилась в грифона, и счастливо бы жила с моим «мужем». Но сейчас мне надо быть драконой, чтобы быть похожей на моих детей и кормить их молоком. Так уж приспособлен наш вид, и я не хочу, чтобы драконята мнили себя грифонятами, не имея ни клюва, ни перьев. А значит, с превращением надо повременить.

Превращение… я вспомнила песню, что он мне пел, совсем недавно. Судя по ней, один дракон дал целой птичьей стае то, чего у них никогда не было — рога и похожие на свои глаза. Почему же я не могу превратить всего одного грифона в дракона? Тем более, что мы от них не так уж и сильно отличаемся! А когда он станет одного со мной вида… в животе что-то тягуче сжимается. Я смогу продолжать драконий род, и мне даже не придётся беременеть от самой себя!

В груди теплеет. Так было, когда я готовилась дыхнуть на моих детей, но сейчас нельзя было выдыхать. Нужно было больше. И тепло нарастало, распространялось на всё тело, захватывая и живот. Я хочу, чтобы он превратился в красивого дракона! Чтобы я могла иметь от него детей! И наконец, когда напряжение в теле достигает максимума, я выдыхаю в спящего рядом Птица. Ни единого его пёрышка не пострадало. Огонь будто растёкся по нему, формируя защитную оболочку, светящуюся неярким светом, за которой вообще ничего не было видно. И изменение началось.

Сначала клюв, точнее, его контуры, обведённые моей энергией — он будто плавно перетёк в морду, длинные рога которой тоже загнулись немного вверх. Шея удлиннилась, вместе с утолщающимся хвостом, что лишился перьев, но приобрёл красивый копьевидный наконечник, а сложенные крылья приобрели типичный крылопальцевый изгиб. Ещё немного — видимо, происходила невидимая мне внутренняя перестройка — и вот, на месте грифона спит дракон, и только золотые искры в его шерсти напоминают о недавнем превращении. Но я буду называть его Птицем, несмотря ни на что.

Искорки впитались в тело, и теперь только лунный свет играл в его шерсти. В нём я увидела, что по краям мембраны его крыльев растут длинные перья, тех же цветов, что были у него до превращения, да и цвет шерсти был точно такой же. Какой же красавец! Я лизнула его в макушку, и удовлетворённо села на яйца, погружаясь в дремоту.

Утром он разбудил меня удивлённым рыком — и бомбардировкой удивлением по широкой полосе волн. Я вскочила, ещё не до конца понимая, что произошло, и увидела, что он удивлённо рассматривает себя, трогая морду лапами, а потом тыкаясь ею во все места своего нового тела. А лапы-то, кстати, остались птичной конструкции, с противостоящим большим пальцем относительно всех остальных трёх! Я подошла к нему и тыкнулась в шею. Его запах поменялся, но всё ещё оставалась доля старого, чего-то… перьевого? Птиц перестал себя осматривать, поворачиваясь к мне. Я подняла голову — и наши глаза встретились.

Я вижу черноту его щелеобразного зрачка, и мало-помалу погружаюсь в неё. Делаю слабую попытку выбраться, но вместо этого наши носы встречаются. Чувствую, как кончики наших морд сталкиваются, и от этого ощущения по моему телу проходит волна — и я чувствую, что и по его телу тоже. Я высовываю язык и трогаю его вилочкой верхние клыки дракона, такие же не закрывающиеся до конца, как и у меня. Он не отстаёт, и вот наши раздвоенные языки встречаются, сначала кончиками, а потом и всей плоскостью.

Глазной контакт разрывается, потому, что мы наклонили наши головы вбок, чтобы полностью охватить пасти друг друга. Это мой первый поцелуй в жизни! Мы раскрываем наши крылья, и наши ладони встречаются друг с другом. Я чувствую тело дракона — и закрываю глаза, ибо нельзя вынести столько ощущений сразу.

Я ложусь на землю. Наши дети! Я готова встать, чтобы подпитать тепло яиц огнём, но Птиц просто поворачивает голову, и, любовно тыкнувшись носом в скорлупу, выдыхает жёлтый от жара огонь, что полностью впитывается в яйца. Каналы вновь мерцают, говоря о том, что с час детям в яйце хватит собственного тепла, и он поворачивается обратно ко мне.

Я лежу, выставив вперёд лапы, готовая принять в них его тело. Дракон аккуратно ступает, так, чтобы не наступить на перепонку моих раскинутых по земле крыльев (а я и не заметила, что раскрыла их), и нависает надо мной. Он тоже раскрыл крылья, и теперь они лежат на моих, даря прекрасное, неповторимое ощущение того, что он рядом, и водит носом по моей шее и нижней челюсти, деликатно не доходя до передних лап, где у меня начали расти груди. Я отвечаю ему тем же, и моё тело уже готово, ещё с самых первых мгновений после того, как он оказался надо мной.

И вот, он входит в меня, нежно и медленно. Я всё подаюсь вперёд, и обхватываю его тело передними лапами. Дракон ложится на меня, о чём мне активно сигнализирует каждый сосок на моих грудях. От переизбытка ощущений вырывается крик, тихий и довольно высокий для ушей такой драконицы, как я. И мы лежим вместе. Весь мой старый, прошлый опыт не нужен, ведь нам не надо двигаться, чтобы не прекращалась охватившая нас сладость. Он «заперт» во мне, но малейшего движения достаточно, чтобы сладостное напряжение вновь прокатывалось по нашим телам, с каждым разом растворяя нас друг в друге.

«Очнулась» я тогда, когда лежала на боку рядом, и во мне затихали последние волны. Чувствовалась полнота, такая, как никогда прежде, и счастье, такое тихое и семейное, наконец полностью охватило меня. Я подобралась к Птицу поближе, и обняла его лапами и крылом, снова целуя в пасть, и он ответил мне тем же. «У тебя такие красивые глаза были, как будто немного светятся изнутри» — улыбаясь одними клыками, сказал мне он, и я счастливо заулыбалась во всю пасть. Наверное, кому-то это показалось бы страшным, но не ему, счастью моему шерстистому.

А потом мы вышли на утреннюю песню. Ветка была не то, чтобы широкая, так что мне пришлось идти за ним. И когда высыпавшие на ветки около своих дупел грифоны стали спрашивать, кто же это, Птиц сначала поцеловал меня в пасть, а потом объяснил всем, что это он, просто попавший под очарование одной драконицы — то бишь, меня. Кажется, то, что я липну к нему, и это ясно видно по моему телу, окончательно убедило их, и он снова взялся за дирижёрство.

Вот что хорошо с шерстью, так это то, что в отличие от перьев она не скрадывает контуры тела. Благодаря этому, я видела контуры его тела, и даже крупные мышцы лап и крыльев — и пела, глядя на него с щемящим чувством в груди. А когда в конце вступил он, подпевая моему голосу… я готова была свалить его на спину и зацеловать прямо тут.

Драконята

Я сидела рядом с Птицем, который на этот раз сидел на яйцах. Теперь он был выше, и его нагрудная шерсть полностью закрывала их, сохраняя в тепле, так что я не боялась оставить ему эту почётную обязанность. Он любил заменять меня, показав это ещё несколько дней назад, но теперь он мог делать это в любое время, и не нужно было перед этим подогревать скорлупу моим огнём. И вдруг по всей роще разнеслось сообщение разведчика:

— Вижу странных существ, в количестве трёх!

— Какие они? Рассказывай! — спрашивали его, и далеко не я одна.

— Они ходят на задних лапах. У них всего четыре конечности, и нет крыльев. А ещё у них плоские морды, и даже без клюва!

И сначала я не смогла понять, что привлекло меня, кроме необычного описания существ. Ну странные, да. Наверное, не из нашего мира, раз всего четыре конечности… Не из нашего мира… Это же люди! Я когда-то была такой, пока не обрела настоящее тело! Но что они здесь делают? И почему, почему не превратились, как я? Вопросы. Надо было слетать на место и всё разузнать. Я поцеловала моего дракона в щёку, едва не удержавшись от поцелуя в клычки, и, сказав, что иду посмотреть на странных существ, чтобы знать, что с ними делать, вылетела из дупла.

Долетя до дозорной «вышки», вызвала разведчика, что летал в своей зоне ответственности. Прилетев на мой зов и увидев меня, грифоница (а это была она) отсалютовала мне покачиванием крыльев. Я попросила её показать мне тех странных существ, и она повела меня за собой, оставляя после себя слабый запах листвы, которой, видимо, был устлан сторожевой пост (или правильнее сказать, гнездо?), древесины и перьев.

Ближе к месту обнаружения перешли на парение, чтобы не пугать людей шумом взмахиваемых крыльев. Это был небольшой ручей, стекающий с гор и густо покрытый рогозообразными растениями. Вот в нём-то они и копошились. Я поблагодарила грифоницу, отпуская её лететь дальше, и перешла в круговой полёт, рассматривая их повнимательнее.

Да, это люди. Они ходят по колено в воде, собирая в плетёные корзинки стебли рогоза, и совершенно не смотрят в небо. У них тут лагерь, или они проходили мимо и хотят есть? И сколько их — так и есть, всего трое? Насколько я вижу, тут двое юношей и одна девушка. Попыталась предположить возраст — и не смогла. Их тела больше ничего не говорили мне о них, кроме принадлежности к определённому виду и их пола. Это я что, окончательно драконею?

Приземлилась прямо в ручей, с их спин. Вода сразу попыталась добраться до кожи, но натолкнувшись на плотный подшёрсток, отступила, не в силах пробиться через него. Услышав меня, люди обернулись — но были слишком рядом, и уже побоялись бежать от меня.

Я слышала, как они негромко говорили. Мои вставшие торчком уши слышали все их слова, и я их понимала — но только слова, а не их связки в речи. Я понимала, что это знакомый мне из прошлой жизни язык, но речь сливалась в один почти монотонный поток, полный различных звуков, и было не понятно, где кончается и начинается конкретное слово. Мой разум просто не понимал, как и что разделять! «Вот ты окончательно и стала зверьком» — только и подумала я. Но отдельные слова, которые они произносились в конце и начале пауз, которые брались для дыхания, были всё-таки понятны. «Берег», «дракон», «нож».

Они оставили ножи на берегу? Они хотели убить меня теми ножичками, которыми срезали рогоз? В поисках ответа, я заглянула в их глаза. И они подчинялись мне. Я же не хочу их убивать! Я подошла ближе, впрочем, держась мордой подальше от их рук. Запах, который непонятно о чём сигнализирует у этих существ, смешанный с запахом ручья. И вдруг меня охватило понимание — прямо как тогда, когда этот мир подстроил меня под себя.

Они уже готовы. Мир менял их тоже, но их слишком много, и они далеко от точек. Но их тела уже изменились. Они могут есть больше, чем могли раньше (то-то они вспомнили про рогоз!), их череп уже имел зачатки для рогов (ведь разумным надо общаться между собой!), а их грудная клетка уже начинала отращивать киль для третьей пары конечностей (потому что они тоже хотят летать). Иди и закончи начатое, осталось только добавить твоей энергии, драконица — и свершится.

И снова это тёплое, горячее чувство в груди. Я держусь, чтобы хватило огня на всех — и выдыхаю, когда больше держать нельзя. Огонь обрушивается на них с высоты, но не испепеляет, а как тогда, образует световой кокон, повторяющий их очертания тела. И они меняются. Шея удлинняется, а лицо вытягивается в красивые рогатые и ушастые мордочки, появляется длинный, прекрасный хвост с копьевидным наконечником, ноги и руки превращаются в лапы, на которых так удобно стоять, и большие крылья складываются за спиной. Они встают на все четыре лапы — и кокон, наконец, пропадает, искорками впитываясь в их шерсть.

Передо мной стоят три подростка, только-только вышедшие из возраста маленьких драконят. Я снова втягиваю их запах, и обнаруживаю, что один из мальчиков, тот, что стоял самый близкий ко мне и активнее всех говорил, осамочнел, а остальные сохранили свои старые пола. И все они голодные, после всей той трансформации, что с ними приключилась. Будто отвечая на этот запрос, что-то пульсирует снизу туловища, и ощутив запах этого, драконята идут. Они тыкаются мне в грудь — и наконец, захватывают её своими небольшими мордочками, и я чувствую их прикосновения, вытягивающие из меня молоко.

Я аккуратно ложусь набок, чтобы не стоять на ногах и не заставлять драконят задирать морды. Они садятся на свои ноги, и продолжают вытягивать из меня питательную влагу. Налюбовавшись их телами и замечая, что теперь груди мои увеличились куда сильнее и явно проглядывают из шерсти, я лизнула каждого по морде и спине, и драконята замурлыкали мне в ответ.

Поздравляю себя. Я — мамочка! У меня есть три прекрасных подростка, а скоро подоспеют маленькие хатчлинги. Как хорошо, что я многогрудая, и сумею одновременно накормить всех шестерых! И я уже без ума от моих детёнышей — они же мои, раз я превратила их? И… осталась ли в них их память, или они всё забыли, и осталась только их детская «душа»? Я не знаю… но знаю, что они красивые!

После сытного обеда драконята осоловели и, так и уткнувшись мордочками ко мне в живот, уснули. Я лизнула каждого: по голове, по спине, по их крыльям. Милые мои, как же я рада, что вы теперь драконята! Наверное, лучше, чтобы вы были взрослыми драконами, как я… но видимо, моего огня не хватало, или это так повлияло, что я готовлюсь к вылуплению детей. Я не знаю!

Надо унести вас ко мне в дупло. То-то Птиц и другие грифоны обрадуются пополнению в нашем драконьем полку! Я послала сигнал, его приняла разведчица и с воздуха перенаправила к мужу. Он ответил, что уже вылетает, и я принялась его ждать, иногда лижа уснувших детей по спинкам.

Он прилетел, и тоже сел в воду. Только вот как наших детей переносить? «По старой памяти» я думала о том, чтобы нести их в лапах, или даже в тех больших корзинах, куда они собирали рогоз. Но Птиц с негодованием отверг такие предложения, и усадил одного из драконят за шкирку на мою спину, туда, где она соединяется с шеей. Драконёнок так и не проснулся, но сразу обхватил мою шею, и даже выпустил коготки, зацепившиеся за мой крепкий подшёрсток. А так куда удобнее!

К сожалению, третий не поместился ни на одну из наших шей, и пришлось звать разведчицу. Её шея тоже подошла, хоть и в месте объятия довольно сильно подмялись перья. Я боялась, что они будут немного скользкие, и даже когти не помогут, но быстрый тест носом показал, что даже за перья можно отлично держаться. И мы полетели домой.

Вечером детёныши проснулись. Они пытались что-то сказать, но (видимо, по привычке) пытались говорить горлом. Я, сидя на яйцах, несколько секунд наблюдала, как их мордочки выражают недовольство, когда они поняли, что их речевой аппарат не предназначен для отрывистых звуков, а длинный и раздвоенный язык не даёт достаточного препятствия для прохода воздуха, а потом просто послала сильный радиоимпульс на волнах их небольших рогов. Они сразу обнаружили новый канал речи, и наконец, сказали свои первые слова. «Мама»… хорошие мои, я вас научу говорить так, как говорим мы!

Подготовка

Узнав про пополнение в нашей, уже на следующее утро к нам в дупло потянулись грифоны — каждый хотел увидеть моих детёнышей. И я не была против, драконята должны познакомится с нашей стаей, запомнить их клювы. Я уже знала каждого, без имён, просто их клювастые морды, различные по пушистости и размерам клюва. И никто не уходил без моего лизя!

После этого начались разговоры. Я ловила их на свои рога, и так узнавала, что грифоницы считают моих детей довольно милыми. Каждый раз, слыша это, я чувствовала, как внутри что-то теплеет, и счастливо улыбалась. И незамедлительно показывала моё счастье в виде внеочередного лизя для моих детей.

После обсуждения драконят разговоры сдвинулись к тому, что у многих скоро будут дети, и им надо будет слетать вниз. А поляны-то внизу поросли кустарником! Нежуели детям придётся садиться на воду, рискуя утонуть, или карабкаться на своих слабых когтистых лапах по стволам деревьев? Это испугало всех (и меня в том числе), так что мы решили почистить наши «аэродромы», чтобы дети безопасно садились и взлетали, исследуя мир внизу. Да и нам они не помешают, путь от реки удлиняет наш маршрут!

Вечером, когда дети, выучив «папа» и «дупло» с «дом», легли спать, я, хорошо подогрев мои яйца, вместе с другими грифонами и Птицем слетели вниз. Облёт на низкой высоте показал, что поляны довольно плотно заросли, не только живыми кустами, но и уже помертвевшими. Предстояла долгая работа, тем более, что у нас не было инструментов, вроде топора или пилы, а только наши сильные лапы и клювы.

Я попробовала выдернуть один куст. Он был довольно низким, и я хотела взять его лапой. Тут-то и выяснилась небольшая подробность, вылезшая ещё когда я катала глину: мои пальцы были толстоватыми, и предназначались скорее для ходьбы на них, чем для хватания. Большие пальцы присутствовали, но были чуть выше, и ориентированы вместе со всеми остальными, давая возможность лишь не так уж и сильно отставить их от остальных. И вот это всё довольно быстро уставало от мелкой работы: уже на третьем кусте я почувствовала, что пальцы будто древенеют, отказываясь позиционироваться более-менее точно. И да, похоже, мне будет сложно делать что-то мелкое, учитывая, что даже не уставшие пальцы отказываются координироваться и постоянно то не доходят до назначенной им позиции, то переходят её. Пришлось переходить обратно на пасть.

И вот, я снова дома, лежу около мужа, который сидит на яйцах, а он смотрит, как я, лёжа на боку, кормлю моих детей, и я вижу, что ему нравится мой вид. Вот же ж дракон! Иногда он даже вытягивает и склоняет вбок шею, чтобы лизнуть одного из детей. И тут любуюсь им я, видя, как его раздвоенный язык проходит по спинам наших детей, укладывая шёрстку на них. И от этого сердце стучит быстрее, от счастья за нашу уже большую семью — и ещё большую, состоящую из всей грифоньей стаи.

Полёт!

Несколько дней всей нашей стае пришлось работать на расчистке кустов — кроме разведчиков, конечно, которые, кстати, больше не засекли никаких людей (и правильно, я бы не смогла удержаться и от их превращения тоже) и драконов. Так что, я работала вместе со всеми, выдирая менее кустистые кусты и молодые деревца с помощью моей пасти, благо, острые зубы позволяли крепко впиваться в стебли. Не преминула, конечно, и развить гибкость и точность лап, и сегодня смогла вытащить с их помощью аж пять кустов, правда, с перерывами.

Когда мы принялись за живые кусты, над поляной сразу поплыл запах древесного сока. А верхушки, они были так свежи, что я не могла удержаться от того, чтобы не сесть их. И они были довольно вкусные! Грифоны (и мой Птиц) тоже оценили вкус поросли по достоинству, и наша работа частично превратилась в обед. И в общем-то, ничего плохого в этом никто не увидел.

Я готовилась к первому полёту драконят. К счастью, в нас уже рефлекторно заложены планирующий и машущий полёты. Если дракона опрокинет ветер, он сразу же забьёт крыльями, пытаясь выровняться и не упасть, а если падает, попытается раскинуть крылья так, чтобы затормозить и парить. Я была спокойна за моих драконят, но всё-таки, не хотела подвергать риску их неокрепшие крылышки и давать им возможность заработать страх высоты. Так что им предстояло короткое путешествие на наших спинах до расчищенной поляны, а там — практика планирования и взлёта. Чтобы начать летать, нужно чувствовать твёрдый воздух под крыльями!

Одна из драконят летела на спине отца. Я объяснила ей, что надо цепляться за его гриву, и желательно, подключить к этому пасть. Она ответила пониманием, и когда я её подняла, крепко вцепилась ему в гриву и шерсть. Так мы и слетели вниз, осторожно и медленно, почти не взмахивая крыльями.

Там, внизу, прошли наши первые полёты, полёты наших детей. Они с удовольствием прыгали с наших спин, чтобы в воздухе раскрыть крылья и с радостным писком скользить вниз — сначала неровно, тангажируя с боку на бок или даже рыская при неумелом использовании хвоста. Да и посадка далеко не всегда была мягкой, пока они не додумались, что что надо тормозить крыльями. Но с каждым разом у драконят получалось всё лучше и лучше! Я любовалась на них, и в награду, лизала каждого, прежде чем взять его за шкирку и снова посадить на спину.

Скоро дети, после короткого отдыха, во время которого они снова подкрепились моим молоком, стали махать крыльями в воздухе, стремясь забраться всё выше. Я совсем немножко испугалась за них, но ещё во время парения они прочувствовали потоки воздуха, и после первых неумелых хлопков уже правильно загребали крыльями, взлетая всё выше, но пока не так высоко, всего-то четыре-шесть своих ростов.

Некоторые грифоны, летая в вышине, наблюдали своим острым зрением (не острее моего!) за тренировкой наших детей, и приветливо клекотали, посылая слова одобрения. Мы в долгу не оставались, и благодарили их как словами, так и нашими трубными голосами — и даже дети попробовали повторить нам своими высокими голосами. Драконята мои!

После такого насыщенного дня они устали. Пока они совсем не уснули, мы, пока не кормя, подхватили их, и вместе с одним грифоном, довезли их до дома. Там они сразу присосались ко мне, да так и уснули, даже толком не выпустив из пастей груди. Прости, Птиц, но теперь ты будешь сидеть на яйцах подольше, чем раньше… А он и не был против, счастье моё!

На следующий день драконята уже активно лазали по ветке, пробуя ветер своими крыльями. Особо смелая девочка даже залезла на веточки потоньше, что явно выгибались под её весом, но держали, а она цеплялась за них своими когтями. Я наблюдала за ними, пододвинув мою кладку ближе к выходу, и мои клыки открывались в радостной улыбке. Иногда драконята забегали внутрь, и я зализывала каждого, укладывая его шёртку. И ведь не бояться высоты, знают, что крылья их удержат. Вот что значит, когда ты крылатый зверь!

Первой с опасно качающейся под ней ветки слетела девочка — та самая, что в человеческом обличье была самым смелым парнем. Я не боялась за неё — ветерок был слабый, и она без труда удержится в нём. Сначала она парила, но поняв, что теряет высоту, захлопала крыльями, поднимаясь обратно и буквально цепляясь за ветку. Это тебе не с маминой спины на землю слетать!

Но она бесстрашно смотрела вниз, и, отдышавшись и отдохнув, она снова сорвалась вниз, раскидывая крылья. За ней сорвались и все остальные дети, и они вместе парили около дома, нарезая большие круги. А рогами они излучали огромный восторг от того, как их держит воздух, и как внизу прямо под ними расстилается зелёный ковёр их вершин, и я улыбалась, слыша их восторженность. И я уверена, не я одна!

А когда они, усталые, залетели домой (пару раз промахнувшись мимо ветки), то сразу же направились ко мне, напрашиваясь под лизь и одновременно прося еды. Я снова снялась с яиц, уступая мужу, и легла боком, чтобы комфортно кормить моих детей. А когда они устроились поудобнее, я сразу зализала их усталые крылышки — и спинки заодно.

Драконята высасывали большие объёмы молока, и я ела за четверых, благо у меня была вся ночь, да и птиц приносил в лапах большие куски минералов. К сожалению, цветы уже отцветали, да и запасы нектара приходилось искать подольше, всё-таки, нас тут восемнадцать морд и клювов, и каждый любит вылакивать нектар из дневных и ночных цветов. Даже уже начали образовываться лесные тропинки, на которых явно отпечатывались характерные следы, так что, я начала есть некоторые побеги в подлеске и даже тот же рогоз, оказавшийся довольно питательным и даже вкусным у основания стеблей.

Разговоры и слова

Драконята быстро учились новым словам, ведь их рога уже были достаточно длинные, чтобы хоть и не очень чётко, но слышать разговоры взрослых, да и я специально разговаривала с Птицем и другими на комфортных для детей коротких волнах. Они даже вместе с нами с сиблингами в яйцах говорить начали, рассказывая им о мире вокруг нас и о маме с папой.

Но словарный запас быстро закончился. Мы не говорили о том, что было в «прошлой жизни», ведь просто не могли сказать друг другу о том, как называем тот или иной предмет оттуда. И тогда я придумала только один выход — слетать на то место, где они жили будучи людьми, там остались некоторые предметы из прошлого мира.

Полёт был немного затруднителен из-за различия наших размеров. Мне приходилось лететь медленно, едва не проваливаясь в воздух из-за маленькой скорости, а драконятам наоборот, лететь изо всех крыльев. Но мы справились, и вскоре сели на ручей. Драконята вымокли, и я облизала каждого, чувствуя, что подшёрсток не пострадал, зато над нами повис слабый запах мокрой шерсти. Впрочем, какая разница? Мы не на охоту вышли.

Через несколько моих шагов мы вышли на лагерь. На самом деле, неплохой: две лёгких палатки, двухместная и одноместная, оборудованное из глины кострище с висящим над ним котелком и две кучи мусора, пластик и железо. Похоже, его обитатели уже поняли, что попали куда-то не туда, и даже построили примитивную углежогную кучу, обмазанную глиной для пережога древесины в уголь, но задействовать её не успели — из-за меня, вестимо.

Драконята разбрелись по лагерю. Они всё нюхали, трогали лапами и носом, а их уши двигались во все стороны, будто впервые слыша окружающие звуки. Кажется, они начали соотносить себя сегодняшних с тем, кто они были раньше. Необходимая вещь, если хочешь понять, что ты не прерывался, а просто изменился. И когда всё было потрогано и разнюхано, драконята возвратились ко мне, тихонько зовя мамой. И я облизала каждого, снова.

— А сейчас всё иначе! Столько новых запахов, звуков, и даже цвет кажется поменялся… — начала вторая драконочка, когда я лизала её. — И красная луна — мы её не видели, только на фоне неба что-то чёрное иногда пролетало. А вот нектар из цветов наверняка будет такой же вкусный.

— И как вы его пили? Таких длинных языков, как сейчас, у вас тогда наверняка не было, — ответила я, улыбаясь клыками.

— А мы делали трубочки, из рогоза! С ними можно дотянуться.

Я немного помолчала, чувствуя, как ко мне жмуться драконята. Но этот вопрос всё равно надо задать, а то так и буду себя спрашивать:

— Вам не кажется, что я вас заставила быть такими? Что вы бы не хотели быть детьми, чтобы были такие чувства ко мне, да и вообще, быть зверями? — кажется, я даже чувствую свои прижатые к голове уши.

— Ма, ну что ты! — воскликнул драконёнок. — Ты не заставляла. Это… это так и должно быть. Мы — драконята, а ты — наша мама. Это правильно, а что было раньше, уже совсем не важно!

И я опять лизнула каждого. Это так привычно и правильно — лизать по шерсти языком, особенно по шерсти своих драконят. И они принимали эту ласку как должное, как и то, что кормятся из моей груди. Разве это не так, как должно быть? Мне кажется, да.

Отдохнувшие дети пробовали то, насколько то или иное вообще съедобно. Пластик, как и оцинкованный металл консервных банок, ожидаемо оказался невкусным, зато подсохшую глину схрумкали с удовольствием, и мне пришлось чистить их мордочки от глиняной пыли, застрявшей в шёрстке, и они с удовольствием урчали, когда мой раздвоенный язычок проходился по кончику морды. Ну, а в конце, попробовали цветы, те, что помельче, ибо их языки всё же были не такие длинные, как у взрослых. Но всё-таки, возле цветов мои драконята задержались надолго, вылакивая всё до капли. И когда они наелись, мы наконец приступили к именованию всех этих предметов на наш новый беззвуковой язык.

Потом мы гуляли по лесу рядом с лагерем. Стараниями людей подлесок был вычищен от всего древесного, и между стволами, толстыми и никогда не знавшими топора, можно было спокойно проходить. Дети семенили рядом, иногда заходя за стволы и возвращаясь обратно, а я двигала ушами, ловя каждый звук и мгновенно анализируя его на опасность. Но никто не смел напасть на нас. Иногда со мной связывался Птиц, и я отвечала ему, что всё отлично, я гуляю с детьми и врагов рядом нет, и он снова замолкал до следующего раза.

Когда солнце начало клониться к закату, я мы заспешили домой. Драконята взлетали с моей спины, а потом, набрав высоту, ждали меня там, нарезая круги в воздухе. Я взлетела после последнего, и когда все собрались около зависшей в воздухе меня, мы полетели в наше большое дупло. Там меня расцеловал Птиц, и мы ушли «провожать» солнце нашей вечерней песней. И даже дети пытались подпевать нам, наполовину высунувшись из дупла!

Плетение

На улице шумел дождь. Точнее, ливень, сопровождающийся резкими порывами ветра. Самая нелётная погода из всех, что могла быть, так что, вся наша стая сидела по домам — и моя семья в том числе.

Птиц жался ко мне, сидящей на яйцах. Дети же без дела не сидели, и активно использовали всё пространство дупла — даже стены. Вот драконёнок лезет на стену, легко цепляясь своими когтями за дерево, но у самого верха потолок начинает наклонно сужаться кверху, когти перестают держать, и он с писком срывается, рефлекторно распахивая крылья. Они смягчают его падение, как и его шёрстка, так что он почти не пострадал. Но всё равно, дитё бежит ко мне, чтобы я зализала ударенный бок, что я и делаю, мягко касаясь языком его шёрстки. И он снова убегает, теперь уже залезать в компании с смелой драконочкой, пока другая облюбовала мой хвост в качестве небольшой горки.

У нас тут уже большое общество (и будет ещё больше), а от человека мне, всё-таки, досталось орудийное мышление, так что, надо облегчать жизнь нашей стае. Поэтому я сижу перед уже рассортированными по размеру гибкими веточками, и пытаюсь плести корзину, в которой можно будет перенести больше, чем просто зажав в лапе. Птиц пытается тоже. И мы оба не знаем, как это делается, так что приходится изобретать заново.

Проблема только в одном. Передние лапы. По сути, это ноги, и предназначены они для ходьбы, не для мелкой моторики. А ещё них есть небольшие подушечки, смягчающие ходьбу и приглушающие ощущения от всяких острых предметов, навроде веток или каменей. Да, не спорю, удобно, и обувь не нужна. Но для того, что должно служить руками, такое качество, как пониженная чувствительность, не очень хорошо. Да ещё и пальцы не очень хорошо координируются в пространстве. Птицу чуть легче, у него палец строго противопоставлен и он может без проблем хватать. Но и это не отменяет того, что у него такая же чувствительность и такие же способности к мелкой моторике.

Драконята иногда смотрят на то, что мы делаем, и даже пытаются подсказать. Но потом снова срываются, чтобы потратить свою энергию на игры. Драконочка уже научилась планировать с самого потолка, успевая в воздухе перевернуться и полностью раскрыть крылья. Дракон не такой смелый, и предпочитает падать по старинке — благо он лёгкий, а скелет его куда прочнее человеческого.

Мы начали с самого утра, и только ближе к полудню мы, наконец, закончили наши первые корзинки. Неравномерно сплетённые, с небольшими дырами и без ручки, ибо забыли, что она нужна — но мы сделали! Мои пальцы болят и будто задеревенели, но я очень рада, что смогла! И это учитывая, что о корзинах я знала только то, что их можно плести.

Птиц тоже устал. Но он тоже рад, ведь я дала ему и всей нашей стае рецепт штуки, с помощью которой можно носить в лапах куда больше вещей! Мы можем свободно поднять с собой в воздух где-то половину своего веса, но не можем этим воспользоваться, а с корзинами возможности возрастают.

И это я ещё не начинала гончарное дело. Да, глина на берегах есть, но обжиг дело явно не домашнее — особенно, если твой дом это дупло в дереве, так что, надо выделять место. Да те же поляны-аэродромы, которые мы наконец расчистили (все восемь штук), вполне хорошее место, если не мешаться на «взлётной полосе». Только вот я сомневаюсь, что даже сытая смогу выдать много высокотемпературного пламени, а значит, надо бы задуматься о постройке обжигной печи.

После всеобщего короткого мозгового штурма, одна грифоница предложила немного модифицировать корзину. Что если брать столько же палок, но не загибать их кверху, а оставить плоскими, сделав таким образом плоскую основу, а потом уже втыкать в неё ещё палки и по ним плести стенки? Идея показалась хорошей, но вот лапы уже болели от напряжения, так что мы решили перенести это на следующий день.

В наше дупло ввалился мокрый грифон, сразу же у входа отряхивая перья. К нему побежали дети, и он коснулся своим клювом морды каждого. А прилетел он к нам за лозой — он тоже хотел попробовать. Нам и не жалко, так что, мы отдали ему все лишние палки из оставшегося запаса. Ничего, завтра ещё насобираем, благо, после уборки полян их осталось много, а дождь не даст им высохнуть и потерять гибкость.

Наша вечерняя песня получилась немного приглушённой из-за дождя, и из-за того, что солнце не проглядывало из облаков, кончилась довольно быстро. Но никто не был этим опечален. Будут новые дни, и многие их них будут солнечными!

На самом деле, песня наша не была чем-то фиксированным и застывшим во времени. Они изгибалась как ниточки, за всем, что происходило в стае, будь то погода (как сейчас) или что-то, случившиеся с членом нашей стаи, и это будто само оказывалось в канве песни. Дети даже поначалу не поняли, зачем мы поём, а кто-то привлёк прошлую память и сравнил это с сектой, но и их всё-таки подхватил этот могучий поток, и их голоса, пока ещё высокие и не такие громкие, как у нас, тоже вплелись в ткань нашего песенного гобелена.

Гончарное дело

По ночи, напившись с Птицем вместе нектара и закусив его молодыми побегами, хотели набрать с собой веточек для плетения. Но оказалось, что другие грифоны тоже не спят, и собирают ветки для своих собственных корзин. Конечно, увидев меня, многие норовили поделиться, но я так решила — ну их, эти корзины, с такими лапами морока одна их плести. Думаю, слепить плохонький горшок полегче будет!

Птицу сказала, что хочу опробовать ещё одно дело. Он захотел со мной. А я и не против, вместе веселее! Так мы и пошли к реке, по тропе, натоптанной множеством грифоньих ног. Если ткнуться носом в землю, думаю, по запаху и его интенсивности можно распознать, кто и когда проходил. Обоняние подсказало, что в общем-то, все, кого я на запах знаю, тут ходили.

На чуть подмытом берегу как всегда было много глины, в которой даже отпечатались несколько клювов. Я отщипнула несколько самых незагрязнённых кусков, и прямо на чистой траве принялась её мять. Ну, а чего? Надо сначала понять, смогу ли я вообще вылепить, потом посмотреть, подойдёт ли мой огонь…

Конечно, с самого начала о ровном круге и речи не шло, как и ровном дне. Хорошо хоть лапа в кулак сжиматься умела, да и пальцы попривыкли к мелкой работе, так что кривая чашка без ручки всё-таки вышла. Вроде бы пригодная, если хвататься за её борта и так нести.

Теперь пора сушить. По идее, надо просто оставлять её на солнце, но долго ждать не хочу, поэтому я просто выдохнула пару раз красным пламенем, чтобы быстро высушить. Как и ожидалось, быстро высохло и едва прогрелось. Отлично! Теперь пора обжигать. Я настроилась на самое горячее пламя, вдохнула, чувствуя горячее тепло внутри…

И выдыхаю ослепительно-синее пламя! Вся растительность тут же превращается в пепел, а горшок через пару секунд раскаляется как кусок металла, готовый вот-вот расплавится — даже часть стенки, куда попало пламя, кажется поплыла. Это… настолько горячее пламя застало меня врасплох, и я захлопываю пасть, от удивления садясь на хвост. Это ж какую температуру я только что выдала?

И зачем с такой силой я вообще пытаюсь что-то делать? Зачем той, у кого и так всё при себе, пытаться что-то себе в помощь делать? Я смотрю на лапы. Их шерсть запачкана голубоватой глиной, кое-где даже слипшись в колтуны. Я поднимаю одну, а потом вторую, проходясь по шёрстке языком и слизывая с неё всю глину, отчего шерсть снова ровнёхонько ложиться. Вот тебе и напоминание, что ты зверёк. И зачем я вот этими лапами что-то делаю? Что мне ими не ходится-то по земле спокойно — тем более, лапы для этого и предназначены!

«Чего пригорюнилась?» — спрашивает меня Птиц, и я все мои мысли ему рассказываю. Он обнимает меня крыльями — тихо и ласково — и тыкает носом в щёку. «Мы разумны. Почему мы не можем раскрыть своё тело полностью? Мы можем нести куда больше, но в лапы много не возьмёшь. А в корзину можно много положить, и за ручку её нести! Ты же не будешь делать себе заменитель когтей или крыльев — у тебя и свои есть. А корзину, почему бы не сделать?». А я просто поворачиваю голову, лижа в основание шеи. «У меня есть прекрасная стая, ты, трое детей и три яйца. Почему мне не живётся спокойно?» — возражаю я ему. «Потому, что ты умненькая дракошка, которая может сделать жизнь лучше, — отвечает он мне, открыв клыки. — И свою и всей нашей стаи». И мне остаётся только согласится.

Так мы и сидели, смотря на пышущий красным жаром и остывающий «горшок». Когда его стало можно схватить лапами, я зачерпнула им воды, и мы полетели домой.

Дома нас ждали дети. Увидев воду в посуде, немедленно принялись её лакать, и я невольно залюбовалась на их раздвоенные язычки. А потом, когда я вылила остатки воды, убедившись, что он не пропускает воду, драконёнок надел его себе на рог, и так и носил, пока горшок не выдержал таких издевательств и не разбился.

— Мам, а скажи… когда откладываешь яйца — это не больно?

В ночной темноте ко мне подошла драконочка — та самая, что когда-то была юношей и самая смелая их всех троих, когда я как раз сидела на яйцах. Может, мне такое имя ей и дать? А что, Смелая — звучит же! И ничем не хуже моего мужа под «именем» Птиц, против которого он, кстати, ничего не имеет.

— Нисколько! Даже скажу, что в каком-то роде приятно… — я сама про приятность ничего такого не помнила, но хотела, чтобы моя дочь подходила к периоду яйцекладки без лишнего волнения, тем более, что насчёт безболезненности я не соврала.

— Просто… я хорошо дружу с драконом (который теперь мне, получается, как брат). Но прекрасно понимаю, что когда мы подрастём, эта дружба немного… расширится. И я ничегошеньки не знаю про ощущения, которые испытывают драконицы! Я про ощущения людских девушек-то только по словам знала… а теперь вот, драконица, да такой и останусь, навсегда.

— Не бойся! — а сама-то как-то боюсь рассказать, что у меня почти такая же ситуация, как и у неё. Правда, я опытнее, я уже испытала и откладывание яиц, и секс в этом теле. — Это так же естественно, как и ходить на четырёх лапах, летать и пить моё молоко. Тебе же это трудным не кажется?

— Нет… — задумчиво дёрнула ушами драконочка. — Это часть всего моего существа. Полёт, стояние на четырёх лапах; ты, мама… это так естественно! Так и должно быть! Разум говорит мне, что я была другой, что не только тело, но даже пол мой поменялся, и я теперь, как ты, тоже могу рождать новую жизнь. Но это только разум и его воспоминания, а вот это вот, — она показала крылом на себя, — тело, оно говорит о другом, и даже нет желания сопротивляться ему. Мама… — драконочка прижалась ко мне, и я сдвинулась вперёд, открывая переднюю пару грудей, к которой она немедленно присосалась.

— И молоко у тебя вкусное! — добавила она через некоторое время, когда я лизнула её по макушке между рогов.

— Не бойся яйцекладки. Мы ходим на четырёх лапах и не так далеко, так что наши задние ноги могут стоять (и стоят) далеко, для того, чтобы яйцо безболезненно выходило наружу. Мы — другие. По секрету скажу, что я даже считаю правильным то, что поддалась желанию и превратила вас… вам теперь не надо выживать тут.

— Ма. Я тебя люблю… — засыпая от сытости, пробормотала драконочка.

Перерыв?

Снова просыпаюсь ночью. Это мой обычный режим, видимо, для того, чтобы собрать нектар с цветов, что распускаются только по ночам, и какого-то недосыпания и дискомфорта от этого нет.

Дракон рядом тоже проснулся, да и многие грифоны тоже, и полетели искать по лесу и полям ночные цветы, даже слышно шелест их крыльев снаружи. Я поцеловала его в край морды, и он ответил мне своим высунутым раздвоенным языком. Я не смогла (и не хотела) удержаться, и наши пасти сцепились в поцелуе. Остановиться было невозможно, и едва выделив время на подогрев оставшихся без насеста яиц, уже была на муже. Радость ты моя пушистая!

Уже закатилась Красная Луна, когда мы наконец расцепились друг от друга. Нас обоих снова клонило в сон, и убедившись, что дети не проснулись, я снова села на яйца и укрыла Птица своим крылом.

Когда лучи солнца упали на потолок нашего дома, мы вышли на ветку. Песня началась с нашего протяжного пения, хоть и разноголосого, но гармоничного, и грифоны про соединялись к нему после того, как окончательно проснуться. А ближе к концу даже вышли наши проснувшиеся дети, и, наконец забыв все свои сравнения с прошлой жизнью, подпевали, подхваченные общей волной восторга.

После песни я сидела на яйцах и лизала каждого моего драконёнка. Они довольно жмурились и пищали от удовольствия, а я открыла, что раздвоенным кончиком хорошо лизать по ушкам и хвостам, чем беззастенчиво пользовалась. Мне казалось, что после всех этих дней, когда я чистила «аэродром» и пыталась заниматься ремеслом, я не додала внимания детям, и теперь навёрстывала, вылизывая из их шерсти даже малейшую грязь. И вот они, абсолютно чистые, вновь разбежались играть и исследовать мир снаружи. Я была спокойна за них: о хищниках (которых пока никто не встречал) предупредят дозорные, а летать драконята уже умеют как взрослые.

Мне больше не хотелось заниматься «цивилизацией», уже достаточно наплетённых корзинок, чтобы можно было принести дневной запас еды на двоих. Кстати, Птиц улетел с ней, к скалам, набрать еды в виде минералов. А я осталась сидеть на яйцах, и в общем-то, была очень довольна этим. Инструменты, земледелие и транспорт пусть остаются тем, у кого нет крыльев, когтей и кто может есть только некоторые растения и мясо.

Меня одолело полудрёмное состояние, и только мысли долго тянулись в моей голове. Я снова вспоминала о том, как встретила грифонов, как ощутила давление воздуха в моих крыльях, как училась правильно летать. Иногда домой забегал то один, то другой драконёнок, и я лизала его морду, и раздвоенности моего языка хватало на то, чтобы морда была полностью «накрыта» и пролизана сверху за один лизь. Потом прилетел Птиц — и я наелась на целый день.

В эту ночь к моей лапе прижалась другая драконочка — та, которая свой пол и не меняла, превратившись из человеческой девушки. И спросила:

— Мам. А каково это, быть драконицей?

Это слишком общий вопрос, чтобы я могла на него ответить! С немым вопросом, я посмотрела на неё, и она пояснила:

— Ну как это, жить драконицей? Просто… мой опыт прошлой жизни говорит, что при жизни в теле человека мне пришлось сталкиваться с одной ежемесячной неприятностью, — ей пришлось длинно описать это, ибо понятия для этого, обозначаемого словом, в нашем языке не было. — Мама, ты не представляешь, как это, когда тело болит, на мозги давит, и когда даже можешь понять, что надо остановится, то туман в мозгах не даёт. Чёртовы гормоны, и после этого тебя ещё считают ни на что не годной истеричкой, как будто я хочу быть такой! — Её голос в конце совсем затих, и она уткнулась мордочкой в мой мех, крепко обнимая за лапу. — У нас же такого нет, да? Да?

Утешая, я лизнула дракошку от головы до хвоста, и она успокоилась, перестав сжимать в своей хватке мою лапу. А правда, есть ли у нас такое? Меня наверняка спрашивали как настоящую драконицу, всю жизнь прожившую в этой шкуре. Но ведь мне на самом деле третья неделя от роду пошла! Птиц, наверное, знает, есть ли такое у дракониц, или нет… но мне как-то не хочется будить его и рассказывать об этом разговоре. Да и подозрительно будет, что я такая вот драконица, а сама себя не знаю.

Надо думать самой. Как минимум, в нашем языке точно такого понятия нет, иначе бы я о нём знала. Моё тело тоже не отзывается на попытки «вспомнить», бывает такое или нет. А может ли считаться напавшее на меня тогда желание отложить яйца «этими днями»? Определённо, нет, иначе бы этот мой вид уже бы перенаселил планету. Вообще, мне кажется, что моё тело при оплодотворении руководствуется именно желанием, хоть и не важно, возникает ли оно сознательно, или навевается выработкой определённых гормонов от полного одиночества в этом мире. Нет, если ты можешь оплодотворяться по желанию, то у тебя определённо нет этого костыля! И вообще, мне всё больше кажется, что это тело довольно совершенно. А значит, ему не пристал такой костыль для возможности круглогодичного размножения!

— Нет, доча, у нас такого нет. Я даже скажу больше, мы и беременеем только по нашему собственному желанию, а откладывание яиц совсем не больно. Уж поверь мне, наседке на моих собственных яйцах!

— Я верю, мама! — подняла драконочка свои глаза на меня. — Спасибо тебе за то, что мы такие… И как мы говорили, никогда не жалей о том, что ты дала нам новые тела. Это и правда прекрасно! А мой первый полёт, на моих собственных крыльях, я не забуду никогда, даже независимо от того, в каком теле я буду потом находиться!

Кажется, я вижу на её глазках слёзы… быстро подхватываю их моим языком, не давая им скатиться по пушистой мордочке моей доченьки. Не плачь, милая, всё хорошо! И ты вырастешь большим пушистым зверем, расскающим небеса на своих собственных крыльях!

Так мы и уснули. Она, с вылизанной мордочкой, уснула, обняв мою лапу, а я положила голову рядом с ней, с самым прекрасным ребёнком на свете.

Страшный сон

Я вновь хожу на задних лапах — то есть, ногах, а мои передние… руки снова имеют длинные, гибкие пальцы. Я трясу головой — и вижу, что нет уже привычных, до невидимости, очертаний морды. Зато есть торчащий впереди нос. Я — человек?

Вокруг безлюдные, ночные улицы, только иногда проедет одинокая машина, да пройдёт пешеход. «Они неправильны» — кричит мне моё чувство прекрасного. Да я и сама вижу эту нескладную человеческую фигуру, без хвоста, с плоскими ушами и не менее плоским лицом.

Пытаюсь сориентироваться, где же я, и вдыхаю мешанину уличных запахов. Но я как тогда, когда не в силах была разобрать, что говорят люди. Только теперь я не могу разобрать запахи. Да, мелькает знакомый запах бензина, гари — не не более, да и сами запахи более грубые, сливаются вместе, и я не могу сказать, какой откуда пришёл. Пытаюсь дополнить это звуками, но ничего, кроме шума далёкой машины не слышу. Пытаюсь повернуть уши в сторону уже ушедшего дальше на метров сто пешехода, чтобы уловить шуршаще-стучащие звуки его шагов, но они просто дёргаются, передвинувшись чуть назад. Поворачиваюсь одним ухом, но всё становится только хуже. Надо именно наводить уши на источник звука, а не поворачивать головой!

Ужасно. Я пытаюсь снова, но запахи и звуки опять не дают достаточной для ориентировки информации. Приходиться полагаться на одно только зрение, у которого, кажется, отняли один цвет — но я не могу понять, какой, ведь для этого мозга такая картинка привычна и понятна. Чувствую, будто у меня отбили всякое обоняние и оглушили, и теперь идёт перекос только в область зрения, как самую информативную на данный момент. Я едва ли не физически чувствую, как часть картины мира отправляется в утиль, как всё меньше становятся мелкие запахи и переливы звуков, и от осознания этого ужаса цепенеет тело…

И я просыпаюсь. Махом поднимаю переложенную на лапы голову, и глубокий вдох даёт мне понять, что рядом всё ещё спит Птиц, а под другим, наполовину расправленным крылом устроились все мои трое детей. Навостряю уши, автоматически направляя их в сторону выхода из дупла, и слышу, как через него проходят ночные звуки вроде шелеста, шума ветра и редких насекомых, забирающихся в поисках цветов на такую верхотуру.

Облегчённо выдохнула. Я снова я. Шерстяная (на всякий случай лизнула лапу, чувствуя раздвоенным кончиком языка её покрытые мехом пальцы) драконица, вокруг меня спит моя семья, а я сама грею теплом своего тела деток, что пока защищены толстой стенкой скорлупы. Счастье-то какое…

Выхожу на улицу — на своих четырёх! — и вдыхаю снова запах зелёной природы, и кажется, даже смогу различить породы деревьев по запаху. Кажется, зашевелились дети, и посылают мне тревожно-беспокойные сигналы, улавливаемые моими рогами. Успокаиваю их — детки мои, я совсем недалеко и ненадолго! Просто маме приснился страшный сон…

Ещё одна корзина

Дети играют на улице. Между прочим, салки в воздухе очень отличаются от салок на земле! В полёте драконята ловят друг друга не только по сторонам, но и сверху, и снизу. Да и переход из зависающего режима в полёт занимает больше времени, чем переход от стояния к бегу.

Но они тренировались и в приземлении. Например, прямо на ствол дерева, выпуская коготки, чтобы сразу же уцепиться. Сначала я даже испугалась, но ничего, кроме дополнительного вылизывания от остатков коры, так и не произошло.

Драконята росли, и однообразие начинало им надоедать. Значит, пора развивать лапки. Так что, подогрев яйца и оставив Птица, я с детьми отправилась вниз, к реке, за новыми веточками для корзины, которые мы намеревались взять у деревьев с длинными, растущими до самой воды ветвями. При первом укусе оказалось, что кора и древесина горчили, но довольно приятно. Хотя конечно, в больших дозах я бы такое не ела. Но за… приправу? сойдёт. И вскоре этот горький вкус превратился в запах, повисший над местом сбора.

Дотягиваясь до высоко растущих ветвей, я встала на задние лапы. Ощущение… странное, и я попыталась сравнить его со стоянием на ногах у человека, только вот у человека нет хвоста. Масса всего тела теперь держалась всего на двух пружинящих лапах и более-менее уравновешивалась хвостом, передние опирались на дерево, а зубами я отгрызала ветки. В конце-концов, они банально устали меня удерживать, и я просто села на хвост.

Дети тоже не отставали, и, полностью выпустив свои коготки, залезли на самые верхушки. В первый раз отгрызенная ветка стукнула мне по голове, но не сильно больно, шерсть с подшёрстком амортизировали удар. Драконёнок, с поджатыми к голове ушками, извиняюще лизал ударенное место. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль о наказании, но я с негодованием отвергла её. Он и так за меня переживает, бедный!

Домой каждый летел с грузом. Дети несли небольшую охапку веток в зубах, а я сама нагрузилась по полной, держа по большой охапке и в пасти, и в лапах, из-за чего приземление в дупло было тяжеловатым — но вполне удавшимся. После такого «похода» множество кусков коры и древесины застряло в шерсти драконят, так что пришлось каждого.

Лизание — самый прекрасный процесс! Я чувствую, как под языком ровно укладывается шерсть, блестя от каждого лизя, и улыбаюсь клыками, мурлыкая от удовольствия. Дети мурлычат тоже, и пытаются лизнуть меня, что у них вполне получается. Потом, когда их шерсть чиста и даже ничем не пахнет (если не считать едва уловимый, только если засунуть нос в шерсть, запах моей слюны, но это важно для различения моих и чужих детей!), они, играясь, лижут друг друга, а я улыбаясь смотрю, радуясь за каждого. Боже, какой прекрасный способ объединить стаю, когда у тебя нет гибких лап! И даже самолизание прекрасно. Ведь приятно, когда чувствуешь давление языка на шёрстку, чувствуешь, как она ложиться ровно — настолько, что тихонько мурлычешь. Приятнее только тогда, когда это делает кто-то другой — например, Птиц или дети, и тогда скрыть мурлыкание решительно невозможно.

На следующий день, когда ветки перестали пахнуть горьчинкой на весь дом, плели корзину. Теперь уже все вместе. Я только сплела донышко, а дети, высунув свои раздвоенные язычки, усердно переплетали стенки, активно пользуясь пальчиками на лапках. Иногда я помогала, правильно укладывая веточку, и дети с интересом смотрели, запоминая, а потом снова брались за дело. Как оказалось, корзинка была высока для их роста, и в конце им приходилось вставать на задние лапы, чтобы сплести верх.

Времени это заняло много, ибо плели медленно, а иногда даже возникали споры, что дети спорили, чья очередь плести ветку. Но вокруг меня шумел лес, а я сидела на яйцах, так что, никто неикуда не спешил. Это тебе не город и работа! Тьфу, аж в дрожь бросает, как вспомню…

Ручка оказалась совершенно не нужна. Оказалось, что достаточно было взять корзинку в лапу, чтобы, почувствовав знакомую древесную поверхность, чуть ли не автоматически выпустить когти на полную, и они прекрасно проходили между сплетёнными прутьями, удерживая корзину.

Счёт

Драконята явно подросли, и это заметно. Чтобы понимать, не кажется ли нам это, предложила детям отмечать свой рост на стене, а мой коготь легко прочертит черту в древесине. И сразу же появились метки всех трёх. В следующий раз точно узнаю, насколько быстро они растут!

А вот другие дети, скрытые под скорлупой, уже сигналят о том, что им становится тесновато. Приближается вылупление, а значит, в семействе будет полноценная прибавка из ещё трёх драконят. И их надо будет учить. Вырисовывается новая проблема, и она в том, что хатчлинги не будут обладать «заёмным» разумом, как я или мои более старшие драконята. Их надо учить с нуля, учить разуму и чтобы они могли передать его своим детям.

Я вспоминала. В прошлой жизни сначала учили ползать, ходить, потом учили говорить, а потом считать и писать. А как у нас? Я ведь совершенно не знаю о том, чему учатся драконята! Ну допустим, летать (и уж тем более, ходить) у нас вполне инстинктивные действия, им учить не надо. А вот счёту, разговору и письменности надо будет учить. Причём, последнего для нашего языка и вовсе не существует, хоть сама придумывай! Ага, а потом пиши своей лапой, да непонятно на чём…

Ну допустим, счёт специальных букв не требует, да и использовать можно всё, что угодно — хотя, ввести впоследствии нормальную позиционную систему не помешает, для развития математики. Кстати, о ней! Я посмотрела на мои мохнатые лапы. Не удержалась и лизнула обе, правильно укладывая шерстинки, которые сразу тускло заблестели. Итак, вот самая древняя и простая система для счёта. Что я вижу? Правильно, я вижу восемь пальцев. А это значит что? Это значит, что в десятичной системе мне и моим потомкам считать будет тяжело, придётся иметь два «виртуальных» пальца. Как костыль сошло бы, но… я, в конце-концов, в новом мире! Я совсем другое существо! Зачем создавать трудности на ровном месте?

Вот шесть коготков видны ясно, ещё два будто немного висят, но если положить лапу плоско, то тоже прекрасно видны. Вот по ним, по всем восьми пальцам, и будем считать. То бишь, система счисления будет восьмеричная. Конечно, жалко терять целых две единицы, но удобство счёта перевешивает недостатки. Тем более, для них даже обозначения в языке нет, они открыто образованы от восьмерки, как и остальные числа до шестнадцати! Да и десятки тоже, простираются только до восьмидесяти. И даже сотни есть! Это, кстати, кое о чём говорит — например о том, что моим языком пользовались довольно цивилизованные существа.

Я улыбнулась клыыками, глядя на лапы — наверное, так и принимаются исторические решения. А если вспомнить прошлое… Даже мои «якорные точки», от которых я делаю предположения о числе чего-то, всегда считала по восьмеричной системе, а при слишком малых величинах восьмёрка разбивается до четвёрок. И ведь даже не обращала внимания, благо, сам язык мне диктовал именно такие числа. «Итак, решено! — думала я, вылизывая залетевшую отдохнуть от игр драконочку. — Буду учить считать по количеству наших пальцев, да и сама окончательно перестану думать десятками. Кстати — саму неделю тоже пора сделать восьмидневной! Всё равно она чисто номинальная, ибо я не знаю местной продолжительности года, а считать будет легче».

Осень

Наступила осень. Пока всё ещё светило солнце и текла вода, но запах зимы уже ощущался, стоило только вдохнуть воздух полной грудью и хорошенько принюхаться. Я забоялась за то, что надо делать запасы на зиму, но ни один грифон ничего подобного не делал. Они живут не первый год, так что раз они не беспокоятся, то и мне не стоит…

Дети росли быстро. Смелая, Пушистый и Когтистая (кстати, в языке есть разделение на пушистых с шерстью и пушистых с перьями — и как понятно, к дракончику относилось именно первое) уже достигали половины моего роста, и мы даже могли летать вместе, не заставляя друг друга страдать из-за совмещения наших скоростей. Да, всё ещё приходилось подстраиваться, но это не сравниться со сложностью подстройки полёта под малышей! Грива у них подросла, да настолько, что была почти так же густа и широка, как взрослая. И лизать её — одной удовольствие, даже не смотря на то, что они уже сами за своей шерстью ухаживают.

Дети в яйце уже заняли всё пространство внутри скорлупы. Я знала это по их писку, и по особому ощущению вибрации по скорлупе. Скоро они станут расти ещё больше, а вот питательные вещества закончатся, так что, недолго осталось до вылупления. Впрочем, как и грифонятам. Чувствую, по зиме детей летать будет много. И как же хорошо, что здесь нет этого сумасшедшего общества! Как хорошо, что нет работы, нет странных обязанностей перед обществом, и мы можем уделять время нашим детям! Облизывать их, играть с ними, учить их и просто проводить время, показывая, что мама рядом, а значит, не надо ничего бояться. И конечно же, с нашими пернатыми охранниками, не бояться оставлять их одних на улице. Да даже если бы они улетели далеко-далеко и потерялись, у них есть огромные шансы выжить где угодно, с их огнём, коготками и крыльями.

Главный обжигальщик

Оказывается, грифоны прекрасно знали про лепку из глины, и с удовольствием этим занимались. К сожалению, с исчезновением драконов исчез и их огонь, и так как грифоны огня не добывали, то всё уже долгое время ограничивалось простой сушкой на солнце. А с таким хоть и будет что-то твёрдое, но оно менее устойчиво к ударам и совсем не держит воду, норовя рано или поздно расползтись в кашу. А тут я, да Птиц со мной, и мы можем делать огонь с таким жаром, что для глины даже перебор!

Так что, нам стали приносить то, что грифоны навылепляли, с просьбой всё это дело обжечь. А я и не против, хоть предупредила, что всё за раз не получится, ибо я устаю, и огонь во мне от этого затухает. Так мы и стали одной большой печкой для обжига. Я даже и не лепила ничего больше — Пёстренький (это грифон с таким именем и очень пёстрым окрасом) знал в этом куда больше, и из его лап выходили довольно красивые вещи, от фигурок с украшениями, до тех же горшков, в которых хранилась вода. Ему бы ещё гончарный круг…

Дети тоже научились огнедыхать, стремясь помочь мне в моём нелёгком деле. А потом они меня заменили, когда я окончательно отошла от дел, всё время сидя в гнезде и слушая, когда же драконята захотят вылупится. А прямо дома устраивать дело, требующее высоких температур, я никогда не рискну.

Рюкзак

Так как из моего дупляного дома я вылезать не хотела, Птиц принёс мне рогоз, и у него, как и у его земного аналога, оказались волокнистые структуры. Пока я высиживала, училась плести из этой «пряжи» нити и верёвки — и конечно же, дети своими лапками мне помогали. Первые верёвки ожидаемо не получились, постоянно расплетаясь, но потом, все вместе, мы таки смогли сделать нормальную грубую верёвку.

Из верёвок и корзины мы сделали эдакий рюкзак. У него были верёвочные лямки, что обвязывались на спину за передними лапами и на шею спереди них, а сам он помещался под телом. Теперь можно было спокойно взлетать и садиться на все четыре лапы! Эх, надо делать нормальную, пусть даже самую грубую, ткань, на всякие удобные сумки. Но это ж надо сделать хотя бы самый примитивный станок, чтобы держать множество нитей ровно, пока я буду между ними протягивать поперечную. А для того, чтобы сделать его хотя бы из дерева, нужно сделать инструменты, каменные или металлические, для его обработки. И нет, когти не подходят, я проверяла. Когти больше похожи на загнутый наконечник копья, чем на нож, и понятно, что копьём много дощечек не настругаешь, а уж об обработке хотя бы упавшего самого по себе древесного ствола и заикаться не стоит.

Вылупление!

Птиц вместе с детьми летали в новые места, за реку. Там оказались мшаники, да такие, что они принесли с собой полные корзины мха. Под яйца, мол, пусть малыши лежат на мягком. А я и не против! Не шерсть же свою состригать (было бы ещё чем), в самом деле, а то один песок под яйцами, это и правда не очень-то и мягко.

И вот он, этот самый момент, который я ждала. Драконята вновь подросли, и решили, что им теперь тесно — и что им хватит сил выйти наружу. Я прекрасно слышала их, и теперь начиналась моя часть.

Очень-очень аккуратно я берусь за верхушку яйца (где у драконёнка шея, а значит есть немного свободного пространства) и сжимаю челюсти на ней. Прочная скорлупа сопротивляется, и я медленно наращиваю давление — чтобы сразу же прекратить его, когда скорлупа поддалась. Ещё не хватает укусить моего детёныша! И когда я убираю пасть, драконёнок бьёт по дырочке передним рогом, расширяя её, а потом бьёт по перемычке между ними, выбивая её. А потом расширяет дыру, для того, чтобы иметь возможность вылезти из яйца.

Его нос высовывается наружу, делая быстрые и глубокие вдохи наружного воздуха. Я только лижу его по высунутой морде — и спешу на помощь к другим яйцам, драконята в которых, протестующе пища, тоже сражаются с крепкой скорлупой. Куснуть — и вот его морда пробивается наружу. Я лижу его в неё, а потом перфорирую зубами последнее яйцо.

Наконец, драконята едва ли не вываливаются наружу, мокрые, уставшие и жутко голодные. Я уже лежу боком, как можно ближе к ним, и они сразу припадают к моим грудям, с силой высасывая из них молоко, стремясь восполнить силы и запасы. Их шерсть с еле заметной гривой, торчащая колтунами во все стороны, всё ещё не высохла и пахнет белком яйца, так что я изгибаю шею и нежно прохожусь по ней языком, слизывая остатки белка и награждая их запахом моей быстро высыхающей слюны. Теперь шерсть ровная и сухая!

Почему… Почему это так правильно? Почему я чувствую, что так и должно быть? Что я должна быть драконицей, что должна сносить и высиживать яйца, должна лизать по шерсти детей и тех, кто мне нравится. Что у меня, как у драконицы, должны быть большие, прекрасные крылья, на которых я держусь едва ли не лучше, чем на лапах на земле!

Я почувствовала чьё-то мурлыкающее прикосновение. Это Птиц лизал мою щёку своим раздвоенным языком — и мы оба мурлыкали друг другу. И он, мой прекрасный дракон, тоже должен быть — в конце концов, я же дракона! Он нежно потёрся носом о мою щёчную шерсть — и я ответила ему поцелуем. Хороший мой…

После еды и короткого отдыха драконята попробовали встать. Я, всё ещё помня о людских малышах, боялась, что тут будет что-то подобное им, но нет — дети встали, на дрожащих, пока нетвёрдых, лапках, и сделали несколько шагов. Потом, конечно, лапки подогнулись, и тогда они расправили крылья, их ладонями смягчив падение. И снова, уже увереннее, и с гордостью глядя на меня, за что я не преминула лизнуть их по спинам. И вот, они уже более-менее уверенно ходят. Ну конечно, на четырёх лапках куда удобнее ходить, чем на двух! И центр тяжести не мешает.

После таких упражнений они вновь присосались ко мне, и Птиц не преминул лизнуть их по едва оформившимся гривам. Уже повзрослевшие дети тоже подошли поближе, нюхая и неуверенно лижа мелких по крыльям. Где-то глубоко ворчит, что это мои дети, и никому к ним прикасаться нельзя, но я же всё-таки разумная драконица, как и все вокруг, так что, участь быть убитыми отцом или сиблингами им не грозит. И когда это окончательно подтвердилось, я наконец полностью успокоилась.

Хатчилинги наелись и уснули, и я, стараясь не беспокоить их, мягко ступая одними подушечками на лапах, подошла к лежащей скорлупе. Она пахла довольно вкусно, и я сама не заметила, как моим длинным языком подцепила скорлупинку помельче и отправила в пасть. И правда вкуснотища! И я, уже не стесняясь (а Птиц подтвердил, что это вполне нормальное поведение), съела всё. Не, ну правда, зачем такой вкусной вещи зря пропадать?

Через несколько дней стали вылупляться грифонята. Радостная весть волнами расходилась по всему поселению, сначала от одной грифоницы, потом другой, третьей… Вскоре все знали, что шесть грифониц наконец дождались своих детей. Я хотела посетить их, посмотреть — но сама держалась рядом с моими хатичлнгами, да и грифоницы с весельем в голосе убеждали меня, что мне поплохеет только от одного вида птичьих малышей.

Хатчлинги быстро росли, прибавляя в росте, весе и пушистости. Даже грива оформилась, очень даже густая для их размеров. Глядишь, через месяц достигнут роста мне по колени, да начнут летать. Хотя, конечно, они и сейчас не прочь, но пока только пытаются планировать, прыгая со спины большой меня, но крылышки устают быстро — и потом приходится восполнять энергию, естественно через молоко.

Я сама совершенно не выходила из дому, хотя, наверное, могла бы, если бы никого не было, еду-то где-то надо искать. А ела я теперь целых три раза в день! По сравнению с единственным разом в обычном состоянии — это довольно ощутимо. Хорошо хоть, что еду мне приносили. Птиц приносил вкусные камешки с берега речки и гор, а уже имеющие полное право зваться подростками дети приносили различные седобные растения — даже включая тот самый рогоз. Но я начала скучать по сладости нектара. Давно его не пила, а способа набирать его из цветков не при помощи длинного языка не существует. Хоть насос какой миниатюрный мастери! Но для этого нужны инструменты… опять. Гррр! Надо делать режущие штуки! Ну хоть шило не понадобится, оно у меня в лапах спрятано. Целых четыре штуки. Враз дырок наделаю! В чужой шкуре, если её обладатель на мою покусится.

Наконец, бурный рост малышей закончился, когда они совсем немного не доросли до четверти моего роста. Но теперь их энергия требовала иного выхода, в виде исследования и игр. И в первые же два дня дупло было исследовано вдоль и поперёк — даже на стены лезли, хоть и не высоко, чтобы потом не больно было спрыгивать. Под конец, они даже выходили на ветку, держась за неё полностью выпущенными когтями. Но дальше, они хотели увидеть и всё остальное.

Пришло время полётов.

Драконята

В воздухе летало больше морд, чем обычно. Это были грифоны-родители, летавшие за едой для своих детей, и их разговоры разносились по всей нашей роще. Не раз видела, как они по нескольку раз в день улетают с пустой корзиной (или даже двумя), а прилетают с полной всяких орехов, ягод, корневищ и просто стеблей растений, и втайне гордилась тем, что научила их принципам плетения. Хотя, наверное, без меня бы летали с горшками… но горшки явно не так хорошо цепляются за когтистые передние лапы, как плетёные корзинки, да и куда тяжелее.

Грифоны утверждали, что драконята встают на крыло довольно быстро, когда как грифонятам надо сначала нарастить перья. И это было правдой, они хотели летать, но их крылья пока слишком слабы, чтобы набирать высоту, так что взлететь с ветки они смогут, а вот приземлиться на неё — вряд ли. Да и они сами прекрасно это понимали, но тем не менее, исследовать мир снаружи им очень хотелось!

Пришло время для семейных «путешествий». На этот раз, наконец, никого дома оставлять не надо. Детёныши прекрасно цепляются за мою гриву, и даже поместились бы все трое, но одного малыша Птиц всё-таки у меня «отобрал», и он зацепился за его, не менее густую, гриву. Теперь можно и лететь!

Я падаю в воздух, с полностью раскрытыми крыльями и немного наклонившись вперёд. Скорость быстро растёт, и воздух будто затвердевает, давая мне опору. Детёныши, вцепившись лапами в гриву и когтями в подшёрсток, радостно кричат, и я вношу свою лепту. Я снова в большом небе! Неделю я не летала совсем, и как же приятно снова почувствовать твёрдый воздух под полностью расправленным крылом. Даже мурашки по перепонке и крыльеладоням.

Я делаю взмах, взлетая выше. Там, неожиданно, налетает порыв ветра, и я автоматически подстраиваю под него наклон крыла, поднимаясь чуть выше, хоть и ценой небольшой потери скорости. Оглядываюсь назад, чтобы удостоверится, что дети его пережили. И в принципе, да, хоть они и не приподняли переднюю часть крыла, но и не приняли порыв ветра на верхнюю плоскость, что разом заставило бы крылья потерять воздушную опору.

«Ты такая радостная, милая!» — улыбаясь, говорит мне Птиц, и я отвечаю ему радостным воплем. Как хорошо, когда есть рога, и можно общаться волнами, так что даже скорость и дующий в полёте ветер не мешают воспринимать слова друг друга. «Полетели вокруг рощи, далеко пока не надо, малыши столько не удержаться!» — говорю я, когда наконец возвращаю себе немного здравомыслия.

Мы сделали два круга над нашими огромными деревьями, и снова спустились к дому. Я зашла первая — и драконята соскользнули с шеи, прямо по моей шерсти. Они немного устали держаться за мою гриву, но тем не менее, были довольны. Они же летали, летали вместе с мамой!

Когда зашли остальные, я уже лежала на боку, подкармливая детей. Подростки посмотрели на них, улыбаясь клыками, видимо вспоминая, как не так давно сами пили моё молоко, а Птиц присел на лапы рядом, снова вылизывая наших хатчлингов. И, убаюканная прикосновениями детских морд к моему животу и тихим мурлыканием мужа, я даже сама не заметила, как заснула…

Когда крылья стали чуточку сильнее, прилетели на поляну, где я когда-то тренировала старших детей. Скатившись с моей спины, малыши перво-наперво принялись активно изучать новое место, и глядя на то, как они постоянно вертят головой и ушами, стремясь услышать и понять каждый новый звук и запах, я была не в силах не улыбаться.

А потом драконята стали спрашивать меня, что это означает. Каждый шорох, каждый запах — я только и успевала направлять голову и уши, и опознавать. Всё-таки, это было неожиданно. Расслабилась со своими первыми детьми, забыв, что у них есть опыт из прошлого тела — а малыши «чистые», рождённые и вылупившиеся здесь, и у них нет ровно никаких знаний, кроме того, что лапами можно ходить, крыльями можно летать, и что рядом большая и безопасная мама.

К счастью, ничего опасного не было. Где-то на грани слышимости шелестел некрупный зверь, но к нам он явно не шёл, так что, я разрешила детям не только стоять на месте в поисках звуков и запахов, но и походить, понюхать и послушать каждое деревце и траву. Даже подростки включились в исследование, понимая, что уже давно не смотрели на знакомые вещи по-новому.

Одна драконочка нашла пока неактивную «печь» (по сути, просто труба с колосниками, на которые выставлены вещи для обжига и в которую надо дуть), и, вскарабкавшись по неровностям глины на её верх, встала, раскрыв крылья для лучшего баланса и заглядывая в её тёмное жерло. Я подбежала, будучи настороже и готовая в любой момент подхватить её, если она вдруг сорвётся, но в то же время, не хотя прерывать её исследования.

Драконочка, в конце-концов, нырнула внутрь. «Тут очень уютно и удобно. Не хочу выходить!» — заявила она мне через несколько секунд, и когда я заглянула внутрь, то увидела, что она уже свернулась в удобный клубок и явно собиралась заснуть прямо на решётке, куда ставят готовые к обжигу вещи. Где-то в глубине мелькнул импульс, что её надо вытащить, но я сразу поняла его глупость — зачем? Печь пока не используется (а если бы и использовалась, то можно было бы и начать позже), а полетать она может и потом. Спешить-то совершенно некуда! Так она и заснула, а я поспешила к другим, которые явно хотели попробовать на вкус одно молодое деревце, и Птиц уже обламывал им нежные верхние ветви.

Собственно самих полётов было мало, ибо начались они под вечер и драконята быстро устали. Восстановление сил при помощи молока и отдыха для усталых крыльев и лап было прямо здесь, на траве, ибо я не решалась цеплять их к себе, когда они ослаблены.

А ведь на самом деле, я вместе с детьми тоже исследовала эту поляну. Я ж никогда не задумывалась над тем, что это место может нести опасность, и прежде чем идти сюда с детьми, надо его хорошенько исследовать. Это и не мудрено, когда у тебя крепкая шкура, сильная пасть и лапы с острыми когтями, и даже огненная стихия — благо, кажется даже сами жившие здесь животные это прекрасно понимали и обходили нас десятой дорогой, прям как звери человека в моём старом мире.

Пришлось лететь на поляну ещё раз, на следующий день. Тут, во вдоль и поперёк исследованном детьми месте, инстинкты, наконец, развернулись на полную, и дети научились не только парить и скользить вниз на своих крыльях, но и набирать ими высоту. Конечно, они ещё слабые, и вряд ли смогут взлететь высоко — но теперь они могут вернуться в точку, из которой взлетели, а значит, могут свободно летать около своего дома.

Похоже, близится тот день, когда их любопытные носы захотят исследовать окрестности наших земель, и мне придётся летать с ними. Ну хоть сама узнаю, что тут вокруг нас! Давно я не летала далеко, привязанная к моим яйцам… хотя конечно, я вовсе не против того, что сидела дома и грела детей теплом моего тела, и ещё будут яйцекладки — конечно, уже от моего мужа.

Грифонята

Ещё половина недели прошла — и воздух наполнился не только хлопками кожаных крыльев моих детей, но свистом перьевых крыльев детей грифонов. Грифонята, наконец, полностью оперились и вылетели наружу. Драконята были только рады тому, что у них появились новые товарищи, и даже не смотря на некоторую разницу в типе полёта, они спокойно играли друг с другом. Одна из ближайших полян была полностью оккупирована играющими детьми, а стволы деревьев вновь украсились углублениями от когтей.

Старшие играли немного отдельно, но никогда не отказывали, если их просили показать, как они дышат огнём. Правда, они были осторожны, помня, что у грифонов крылья из перьев, которые умеют гореть и долго растут, так что высокотемпературный и красивый сине-белый огонь, (который ещё и надо держать подальше от морды, чтобы не получить ожог носа) показала только Смелая.

Я тоже летала, и даже катала на своей спине грифонят, поднимаясь высоко в небо, на пока ещё труднодоступный детям потолок высоты. Отсюда открывался захватывающий вид на земли внизу, откуда даже большие деревья казались крошечными, а вокруг расстилался купол небес, такой огромный, что очертания дальних земель тонули в голубой дымке. Грифонята пищали от радости, и конечно же, хотели ещё. Как и драконята. А пока они лёгкие, почему бы и не покатать?

Шерсть

Меня настигло проклятие всех шерстяных зверей. Я как-то и забыла о нём, не имея опыта личного столкновения с ним, но теперь постигла на своей шкуре. Я линяла.

Это и не удивительно, учитывая зиму на носу. Достаточно было просто погладить по шкуре, чтобы оттуда вывалился пук шерсти. Это приносило облегчение, ибо скопившись, старая шерсть начинала раздражать кожу и банально чесаться. Зато я узнала ещё одно предназначение когтей — их можно использовать как расчёску! Смелая расчёсывала Пушистого как только могла, но и Когтистой тоже доставалось, а она в свою очередь чесала их обоих, своими длинными когтями с лёгкостью проникая через шерсть и подшёрсток. А Птиц и дети расчёсывали меня (и я их тоже). Он даже шутливо укорил меня, мол, зачем я ему драконье тело дала, ведь у грифонов линька обходится без разбросанных повсюду перьев.

Даже лизаться стало сложновато — на языке оставалась шерсть, которую надо было выплёвывать. Кстати о языках — я заметила, что шерсть, растущая на теле, и шерсть, которая уже от него отделилась, называется разными словами. Ну так кто язык формировал, понятно, что шерсти внимания побольше, чем у людей.

И вот, в один из дней я снова смотрела на когти, в которых запуталась счёсанная с моей груди шерсть, мне на ум пришла палка у прялки, на которую намотана необработанная шерсть перед прядением. А ведь из шерсти и правда, можно прясть нити! Правда, это как-то немного странно — из собственной шерсти, которую носишь на своём теле, и делать нити… а с другой стороны, ну не на одежду же я её делаю. Одежда нам, существам, у который есть хороший волосяной покров для сохранения тепла, не нужна, а вот ткань для всяких рюкзаков и ранцев — нужна! И шерстяные нити обещают быть более мягкими, чем рогозные, даже с самыми примитивными инструментами.

Я стала собирать счёсанную шерсть в один из «углов» дупла. Нет, определённо надо делать инструменты! Благо, я сейчас могу летать куда угодно и хоть на целый день. Так что, надо проведать горы, и понять, если там открытое месторождение какой-нибудь плавкой руды.

Взяв один из шерстяных пучков, я попробовала вспомнить прядение. Вроде как шерсть вытягивается, до состояния нитки, и эта нитка потом накручивается на катушку. Звучит довольно просто. Только вот рук не хватает, опять нужны инструменты или чужие лапки…

Кстати о руках. У меня же есть ещё крылья, а на них есть отдельный большой палец! Я попробовала. Нить наматывала на веточку (ибо для наматывания в клубок нужна слишком тонкая для этих лап работа), а вытягивала её при помощи большого пальца крыла, которое вытянула до земли и на его перепонку положила пучок шерсти. И сразу пошла нить, настолько различная по толщине, что даже для верёвок это были бы слишком большие допуски. Но шерсти с меня и других нападало много, и будет ещё больше, так что у меня есть материал для тренировок. Скоро у нас будут прекрасные, мягкие нитки!

Камни

Сегодня я летела к горам. Пора искать что-то плавкое, чтобы начать делать что-то металлическое.

— Миилый… Закрепи мне рюкзак! — подошла я к нему, тыкаясь носом в шею. У него был прекрасный запах, и наслаждаться им не мешали даже щекочущие мой нос шерстинки.

— А ты куда летишь? — ответил он мне, гладя когтистой лапой по шее, отчего я довольно выгнулась и мурлыкнула, а на его лапе опять остались волосы от моей шерсти.

— К горам. И детей с собой возьму! — еле удержалась, чтобы не поднять нос вверх.

— Ну бери, — улыбнулся он клыками, подвязывая верёвочки от коробки. — А я тут останусь, я должен помогать нашей стае.

— Если что, зови. Только я долго лететь буду! — и я тоже заулыбалась.

Подпрыгнула — корзина держалась. Скоро в ней будут камни, и это меня утяжелит, и ещё надо учитывать детишек, что прицепятся к моей гриве. Похоже, когда я прилечу обратно, у меня отвалятся крылья…

Драконята радостно отозвались на мой призыв лететь со мной в новые места. Я лизнула их — единственных, у кого, по-видимому, сразу росла зимняя шерсть, и им не пришлось линять, и села, подогнув лапы, дабы дать возможность без проблем забраться на меня. А они уже прекрасно использовали крылья, и даже при прыжке расправляли их, чтобы более плавно опуститься на мою спину.

И я снова в воздухе. Подросшие драконята, потяжелели, и занимали всю мою спину, но этот вес я всё ещё была в состоянии поднять, хоть и теперь воздух давил на перепонку куда сильнее, при этом, кажется, совсем немного потеряв в способности удерживания меня, отчего пришлось махать крыльями чуточку чаще.

Конечно же, путь к горам занял побольше времени. Я летела на большой высоте, и драконята даже перестали цепляться зубами (но не лапами) за гриву, чтобы обособить голову — так им хотелось осмотреть расстилающийся вокруг нас мир! Конечно, мне пришлось один раз спуститься, чтобы отдохнуть и накормить детей (и из-за привязанной корзины первая пара грудей была недоступна, но оставались остальные две), но в конце-концов, мы прибыли.

Я села с шумом, и из-под поднимаемого крыльями ветра покатились мелке камешки. Следом приземлились мои дети — они слетели с меня чуть раньше, чтобы не ощутить на своих лапках это «прекрасное» чувство инерции, и приземлялись на своих собственных крыльях, сразу же кучкуясь между моих лап. Я втянула в себя в воздух и покрутила ушами, воспринимая обстановку, но ничего опасного не было, только пахли камни, иногда издававшие шорохи падения, да недалеко внизу шумел низкий лес. Дети тоже стали нюхать и слушать, активно двигая мордой и ушами, и им пришлось объяснять, что вот таким запахом пахнут камни, и таким звуком они звучат, когда срываются со своего места.

Красная скала была недалеко. Когда мы к ней подошли, я сразу заметила, что её использовало наше племя — камней вокруг почти не лежало, а она была испещрена следами когтей и выковыренными провалами. Но к счастью, жила уходила вглубь, так что я могла ещё попробовать этот минерал на плавкость.

Итак, первый опыт. Положила выковырнутый когтями кусок на скалу, и, убедившись, что рядом с ним нет уже осмелевших и выползающих из-под меня детей, дыхнула на него максимальный, сине-фиолетовым пламенем. Через несколько секунд кусок расплавился, стекая тягучей лужицей.

И тут я поняла, что облажалась. Пошла плавить, а об охлаждении не задумалась. В результате, лужица хоть и быстро застыла, но исходящее от неё красное свечение ясно подсказывало мне, что она ещё слишком горяча для того, чтобы брать её в лапы. Пришлось садиться на лапки и ждать, пока остынет.

Солнце явно клонилось к закату. В принципе, я могу лететь даже ночью, но не лучше ли заночевать тут, а потом планомерно облётывать скалы в поисках ещё минералов? Кстати! Грифоны наверняка знают, где тут ещё есть интересные минералы, они много летали, пока я высиживала яйца. Надо бы связаться с Птицем.

— Эй! Эй! — вызывала я его, пока, наконец, не получила немного подпорченный помехами ответ.

— Ай? Это ты! Рассказывай, что там?

— Я тут заночую в горах, похоже. Так что, ты меня не теряй!

— Неужели ты так соскучилась по прогулке, что хочешь растянуть её на несколько дней? — с явной весёлостью спросил муж.

— Я не просто гуляю… я испытываю камни на плавкость. Нашей стае нужен металл для инструментов!

— Плавка… металл… — кажется, Птиц что-то вспоминал. — Подожди, я поспрашиваю кое-кого! — и связь прервалась, но потом я услышала ещё одного собеседника.

— Да! Чего ж ты сразу не сказала? — сказал кто-то, видимо, другой грифон. — Мы, потомки драконов, помним про металлы, и из каких камней его добывают. Хоть и сами не можем ничего сделать из-за отсутствия огня… Главный сказал, что ты уже у гор. Ты у каких камней?

— Я… У таких насыщенных красных.

— О, это самый простой камень! Если используешь максимальный огонь, то сплавится всё вещество, и получится что-то похожее на камень. Надо плавить его жёлтым огнём, тогда камень только нагреется, но не сплавится, а металл из него выплавится.

— Ой, так вот что произошло! Я пока не испытывала получившееся, и похоже, уже и не надо…

— Да, именно это. А вообще, надо лететь мне или кому-то из нас с тобой вместе. Правда, мы все сейчас в основном заняты птенцами, но кто-то из родителей точно сможет с тобой полететь!

— Ох… а мне надо где-то взять охлаждение и то, что может послужить щипцами. Совсем об этом не подумала!

— Хорошо. Когда в следующий раз полетишь, скажи, что искать металлы, и кто-то из нас точно с тобой полетит.

Осталось только набрать побольше камней в короб, да лететь домой. Пока отколупывала и собирала, не удержалась, и несколько минералов попросту съела. Вкусно, и детям пример, что же ещё можно есть, кроме растений. Они увидели, но сами пока не ели, ибо для камней у них всё-таки пока слабые челюсти — да и зубы тоже.

Прилетела домой я уже ночью. Пейзажи вокруг меня опять окрасились красным и белым, и казалось, что обзор был больше, ибо исчезла голубоватая дымка. Мне кажется, или где-то ооочень далеко, за горами, есть степь? Не очень понятно за загромождениями пиков, но всё же это неплохая новость. Как известно, степь хорошее место для того, чтобы парить над ней, покоясь на потоках нагретого от земли воздуха.

Дети скатились по шерсти, и сразу заснули, даже не успев добраться до груди. Устали, бедные… и я тоже, с такой тяжестью махать крыльями тяжело, а воздух будто стремится порвать натянутую перепонку. Я зализала каждого, чувствуя некоторую вину за то, что заставила их так тратить силы. А с другой стороны, они не зря летали, столько всего увидели! Я бы наверное пищала от радости, будь сама таким драконёнком, которого взяли большой мир посмотреть, даже если бы после лапы отваливались.

Но общий результат — я летала (да и вообще, планировала всё это) зря, цель не достигнута. А всё почему? Да потому, что я до сих пор живу так, будто есть только я и моя семья. Будто я не живу, вообще-то, в большой стае на восемнадцать морд. Вот если бы я сразу сказала про то, что ищу металлы, что буду плавить, то сразу бы узнала, что грифонам известны как минимум некоторые руды. Да и подумать об охлаждении тоже стоило. Видимо, я таки хотела как следует налетаться, а не пробовать минералы на содержание металла!

Плавка

Я больше половины недели летала, несколько раз даже вместе с Птицем, и под руководством знающих набирала минералы для опытов и плавки. И наконец, мне подчинилась шерсть, и теперь нитки может и немного гуляли по толщине, но уже в пределах допуска. Всё-таки, хорошо, когда можно сидеть дома и знать, что нет никаких срочных дел!

Ну разве что только возня с детьми. Я кормлю их, облизываю, укладывая шерсть — даже моих подростков и Птица, благо, линька заканчивается, и теперь на языке почти нет шерсти! Зато новая шубка… более тёмная, скорее уже искрасна-чёрная, нежели тёмно-красная, с густым подшёрстком и длинной шерстью. Лизать — одно удовольствие! Ночью вокруг меня кучкуются аж шесть тел, а малыши почти успешно пытаются спрятаться в грудном пуху, которым я накрывала яйца. Немного щекотно, но приятно, так, что хочется мурлыкать. И я мурлыкаю, и дети чувствуют вибрацию моего тела, мурлыкая в ответ. Счастье-то какое… Любимые дети, любимый муж, и конечно же, понимающие морды вокруг. И мир, который не гонит тебя куда-то вперёд, к одной ему понятной цели…

В один осенний день легенда, передавшаяся поколениями в среде грифонов, вновь стала правдой. Я, при помощи моего природного огня, вновь расплавила камень в жидкость. Конечно, на такое чудо слетелось много морд, в том числе и все потомки грифонизированных драконов. Они, как будто в трансе, наблюдали, как течёт жидкий металл из раскалённого «стакана» (который я держала обычным сырым деревом, расколотым надвое и уже норовившим зажечься), медленно растекаясь по форме, и как снова застывает, образуя твёрдый монолит и медленно остывая.

Первым делом, я сделала кузнечные инструменты, клещи и гвоздь, что будет их скреплять, а на остаток — небольшой молот. Сейчас они медленно застывали в своих глиняных формах, светясь густым красным цветом, что говорило, что пока что брать их в лапы не стоит.

Грифоны, довольные зрелищем, разлетелись. Зато прилетели мои подростки, держа в лапках пилу и топор, а так же несколько туристических ножей. «Мы тут вспомнили…» — протянули они, и я лизнула в их виновато наклоненные морды, нисколько не коря их. Тогда меня саму захлестнули материнские чувства, и я попросту не думала о чём-то, кроме них, моих «новорожденных» детях. А потом попросту забыла, что в палатках обычно ночуют, и у них должны быть с собой хотя бы ножи. Я вообще забыла, что люди, особенно вышедшие на природу, как бы таскают с собой инструменты!

Это потому, что я забываю прошлое? Нет, достаточно только попытаться вспомнить… но человеческие знания почти не участвуют в моей новой жизни, если специально не обращаться к ним. Да и вообще, на самом деле — лучше вылитые моими лапками инструменты, чем эти артефакты из прошлой жизни!

Я попробовала взять топор, опираясь на крылья, чтобы освободить обе р… лапы. Неудобная, тонкая ручка, из-за которой когти впиваются в ладони. Маленькая рабочая часть, отчего сам топор очень лёгкий — то ли потому, что это туристическая версия, то ли потому, что я больше и сильнее человека. В ручку пилы тоже, трудно просунуть пальцы, а которые просунуты, впиваются полувыпущенными когтями в мою ладонь.

Жалко, ведь это пластик, который мне теперь недоступен, да и удобные деревянные ручки я сделаю ещё нескоро… Мы хотели оставить всё прямо здесь, но я побоялась, что это вещество, да и людские инструменты, могут банально заржаветь, и потому мы в четыре пары лап перенесли всё это к себе домой. А в голове роились мысли о том, сколько всего полезного из металла можно делать. Да даже ту же небольшую ручную ткацкую машинку для грубой ткани!

Вечерняя песня сегодня сильно различалась. Грифоны восторгались тем, что снова появился металл, и что его сделал мой огонь, и активно это выражали в многочисленных трелях и протяжном свисте. Я даже почти не участвовала, ибо моей «партии» тут просто не было места. Но улыбалась, во все мои зубы.

Наступление зимы

Листья всё не опадали, хотя температура ощутимо опустилась. Неужели они будут держаться до самого снега? Я бы хотела спросить грифонов… но одно дело не знать, какие минералы пригодны для плавки, а другое — показывать незнание этого мира, как будто я тут не жила. Это на самом деле так, но ведь возникнут вопросы! Но когда-нибудь, я расскажу им, что не отсюда, и что даже драконом не всегда была. Я уже член этой стаи, и довольно важный, так что, мне кажется, ничего такого не будет, если правду обо мне узнают! Но всё равно, немного боязно…

Налетел ветер, а когда стих, прямо на ветки с зелёной листвой начали медленно падать снежные хлопья. В лучах луны они блестели, и кажется, даже глушили все звуки. И если насчёт звуков можно было поспорить, то очень короткие волны, издаваемые малышами — вполне явственно, так что, им пришлось перейти на волны подлиннее.

После снегопада на ветки высыпали грифоны, и стали выщипывать покрытые снегом листья. Я тоже попробовала — и почувствовала, что будто кусочек энергии растворяется во мне. Довольно бодрящий эффект! И не помню, чтобы он был раньше, когда листья просто висели на деревьях…

Нас в дупле жило восемь. Детки потихоньку росли, и становилось тесновато. Тройка тех, кто постарше, уже чувствовали это, и во время прогулочных полётов явно подыскивали для себя новое дупло среди пустующих. Но пока, мы все всё ещё помещались, так что переселение можно было отложить, хотя бы до весны.

Вязание

Сначала я хотела полноценный ручной ткацкий станок. Да, пришлось бы постоянно стоять, чтобы перемещать бёрдо и прибивать им протянутые вручную нитки, но это всё лучше, чем вообще ничего. Но оказалось, что сделать даже самый простой — дело непростое. Нужны были не только сложные формы для кольев бёрда, но и деревообработка, чтобы сделать нормальную раму как для него самого, так и в целом для станка.

До снегов я успела только сколотить простой стол, куда и скинула все сделанные мной и оставшиеся от людей инструменты, и даже сделанную мной на глаз линейку, с восьмеричной шкалой на ней. А до постройки станка лапы так и не дошли… ну хоть столом пользуются, и делают всякие резные фигурки для украшения своих домов, и то радость, что полезное дело сделала. Я же вылила несколько спиц (наверняка довольно больших для человеческой руки), задумав попросту связать необходимые куски ткани — а то и сам ранец!

Всего день прошёл после выпадения снега — и начались довольно сильные ветра. Я сидела дома, и, вспомнив как вязала в детстве, неспешно делала ранец. Дети тоже сидели дома, ибо ветер при полёте просто попросту сдувал их лёгкие тела в сторону, и летать было очень тяжело — и даже опасно. В принципе, даже взрослые предпочитали летать только в крайнем случае, когда сидеть дома было уже невозможно.

Ветер нередко задувал в наше дупло, и я с мужем предпочитали жаться друг к другу, а дети лежали между нами, накрытые нашими хвостами и крыльями и почти утопленные в пуху, и искали в нём соски. Даже старшие, которые вполне ели уже нормальную твёрдую пищу. Ну, а теперь, я ела за них, а они тянули из меня молоко. А я не была против, мне наоборот, только приятно…

Видимо, из-за большой нагрузки на имевшиеся, я почувствовала, как ниже прорезаются ещё две пары грудей, и всё это почти день довольно чувствительно чесалось. Всё-таки, хорошо, что у меня многососковость — как бы я кормила такую ораву, будь у меня так, как у людей?

Цветы?!

Грифоны говорили, что скорее всего, такая погода, как всегда, затянется на неделю, может чуть больше, но зато потом будет раздолье — и еда. Говорили о красивых цветах, растущих прямо в снегу, и спрашивали меня, нравятся ли они мне. Я хоть никогда и не видела их, но была уверена, что они мне, как и другие цветы этого мира, понравится, и я выпью из них весь нектар, так что уверенно отвечала да. Хотя, это было удивительно, и даже не верилось в такое — хоть передо мной и стоял пример не меньшей удивительности, в виде не опавших, и даже зелёных листьев дерева.

Через неделю ветра и правда прекратились. Постоянно нависающие серые облака ушли дальше на юго-запад, и вся наша стая наконец могли выглянуть наружу, на даже из дупла видимый снег, который искрился тысячей крохотных радуг. Я без сожаления откинула на три четверти готовый ранец, и вылезла наружу, на нашу ветвь около дупла.

Пространство подо мной было залито белым. Листья, несмотря на снег и бушевавшую недавно бурю, не слетели, и даже не увяли! Я попробовала один, притянув его к себе своим длинным языком — и неожиданно поняла, что он стал ещё питательнее, чем даже был в первый раз после снегопада! Чудеса…

Я с радостным рыком упала в воздух, который ласково принял меня и мои расправленные крылья, которые уже устали быть постоянно сложенными на моей спине. Рядом, с этой же ветки, взлетели наши дети и Птиц, а рядом засвистели крылья всей нашей стаи, и мы, как единое целое, полетели вокруг нашей рощи, постепенно поднимаясь выше и осматривая окрестности.

Я первая увидела! На посадочной поляне мелькнуло что-то синее — и, кажется, красное! Я с радостным воплем отвернула в сторону, падая на бок и немного сложив крылья, чуть ли не пикируя вниз — и вся стая полетела вслед за мной. Это определённо что-то! И чем больше я снижалась, тем крепла уверенность, что это те самые цветы.

Аккуратно, чтобы ничего не затоптать, я приземлилась — прямо в рыхлый снег, который из-за ветра моих крыльев поднялся в виде сверкающего радугой порошка. Сразу ушла в сторону, к лесу, чтобы дать приземлиться другим, и за мной снег распорошили и грифоны. Птиц с детьми и часть стаи сели немного дальше, найдя другое хорошее место.

Я побежала к цветам. Здесь, на земле, я наконец почуяла их запах, и прямо по глубокому снегу, перепрыгивая из одного места в другое, побежала в его направлении. В отличие от летних цветов, эти предпочитали расти вширь, а не ввысь, чем-то напоминая раффлезию. Только в отличие от неё, запах был очень приятный — и как тогда, у озера, манил меня к себе, отключая всякое желание сопротивляться ему. Да и нужно ли это?

Нектар лежал на дне чашечки широко цветка, окружённой листьями с синими прожилками. Наверняка, красиво светится в свете двух лун! Я засовываю у неё нос — и сильнейший запах вышибает всякие мысли, а моя морда пачкается в пыльце. Но я хочу только одного — выпить весь этот нектар!

Наверное, из такой широкой чашечки можно было бы даже и выпить всё просто сомкнув губы и всасывая в себя жидкость, но по привычке, я просто лакаю её. Когда я, наконец, вылакала, то подняла голову, и увидела, что грифоны тоже не отстают, погружая свои пернатые морды в цветы. А некоторые уже и всё вылакали, и теперь их морда была в красной пыльце, довольно ярко выделяющейся на их коричневых мордочках. Представляю, что у меня творится…

Хватило трёх наполненных нектаром цветков (и половины четвёртого) для того, чтобы почувствовать себя сытой. Запах как будто приглушился, потеряв свою притягательность, но был всё таким же приятным. Я подпрыгнула, находя глазами моего Птица, и рванула к нему, снова прыгая по сугробам и аккуратно обходя большие цветки.

Шерсть на его морде у носа была явно мокрой, и я лизнула по ней, чувствуя сладость нектара. Муж лизнул в ответ меня — и я поняла, что тоже замочила свою намордную шерсть в этой сладкой жидкости. Мы переглядываемся, и толчком отрываемся от земли, взмывая ввысь, с энергичными хлопками взмахивая крыльями. Мы держимся нос к носу — и смотрим на морды друг друга, и видим, как наша шерсть прилегает к телу, обдуваемая ветром. Наши тела хорошо приспособлены к полёту — и даже не смотря на то, что вокруг зима, перепонка крыла не мёрзнет!

В высоте мы едва ли не сплетаемся друг с другом, но держим дистанцию, не позволяя даже коснуться друг к другу — только потоки воздуха, струящиеся от наших тел, нежно касаются нас. Нет, не потому, что не хотим, просто если сильно нарушить воздушный поток, а уж тем более натолкнуться друг на друга, то можно упасть — и потом долго пытаться восстановить управление полётом и своё падение. А расстояния до земли очень даже может не хватить!

А потом, когда крылья начали уставать, мы приземлились на другой поляне, прямо в рыхлый снег. Я перевернулась на спину, прямо в снегу, но ему не под силу было коснуться своим морозным прикосновением через мою шерсть и подшёрток, так что под моей спиной была только мягкая перина. Птиц аккуратно поставил лапки, так, чтобы не наступить на мою перепонку — и мы снова утонули в щелеобразных глазах друг друга.

Ранец

Наконец, я довязала ранец — хоть мне и не хватало наших домашних «посиделок» и прижиманий друг к другу. Первоначально, я хотела связать куски тканей, чтобы потом сшить их в готовый продукт, но всё-таки, нашла силы сделать его полностью связанным (как носок, например), хоть и пришлось использовать довольно длинные спицы. Так что, пришлось пришивать только лямки и петельку, которые, по сути, были простыми связанными лентами.

Испытание началось утром. Птиц повязал ранец мне между передними лапами (не преминув погладить меня носом по щеке), и я взмыла в небо. Под воздействием встречного воздуха мягкий ранец прижался ко мне, и тогда я вдруг почувствовала, что лететь стало явно легче. Вот оно что! Когда-то я грешила на то, что плетёный короб банально нарушает центровку тела, да и сам по себе довольно тяжеловатый, но оказывается, он ещё и вносил немного лобового сопротивления. А теперь и сама ёмкость легче, и тело аэродинамичнее. Красота!

За мной наблюдали и другие. Кто-то предпочитал сидеть на ветвях, а кто-то летал рядом со мной. Я им рассказала о моём открытии, и конечно же, другие тоже захотели попробовать. А мне и не жалко. В итоге, ранец сильно приглянулся одному пушистому грифону, с особо острым закруглением клюва, и я бы рада была отдать ему, но всё-таки, лямки делались строго индивидуально, и для него оказались слишком велики.

Но у меня ещё есть пряжа, много когда-то нападало шерсти с меня, моего мужа и трёх моих детей, да и запасы рогозной нити довольно солидные, так что, на как минимум ещё один должно нити хватить. Но сразу же посыпались просьбы научить их делать такие же, рассказать, как сделать нить. Я пообещала научить их вязанию — и деланию нитей из рогоза, но последнее уже весной, когда его не надо будет выкапывать из-под снега. Интересно, а он выжил, как листья на ветках, или всё-таки нахождение под снегом заставило его усохнуть?

Следующий ранец я делала в виде урока, на свободном от цветов участке поляны, для тепла подложив под себя хвост. Раздала всем пернатым ученикам выточенные из дерева спицы, дала отрез рогозной нити, и мы несколько часов учились, как правильно начинать, продолжать и заканчивать вязанное полотно. Конечно, каким-то сложным швам я не научилась, и крючком не вязала — у меня и от обычных-то спиц поначалу болели перетруженные пальцы, но и банальный лицевой шов уже лучше, чем полное отсутствие ткани.

Ученики попались способные, и через несколько дней уже отлично вязали, благо лапки у них куда гибче моих. К сожалению, нити на то, чтобы всем сделать по ранцу, банально не хватало, поэтому, на передние лапы, которые, всё-таки, на мёрзли от долгого стояния на снегу (ибо, как и у птиц, не были защищены перьями), сделали перчатки с открытыми пальцами. Теперь они могли стоять на снегу куда дольше, и были весьма этому рады.

А почти через неделю я таки доделала ранец, и отдала его тому грифону. Он с радостью принял подарок, и вскоре уже рассекал небеса, таская в нём еду для своих четырёх детей.

Признание

— Я хочу тебе кое-что сказать, — послала сигнал я и придвинулась к птицу, накрываемая его крылом. Всё-таки, если я даже Ему не доверюсь, то как вообще дальше жить?

— Я готов, — тихо ответил мне он, гладя мордой по шее.

— Я… я не всегда была такой, какая сейчас. Я вообще не из этого мира даже!

На его морде читался скепсис. И… на самом деле, я его понимаю. Если бы не факт того, что я и правда ничего об этом мире не знаю, то наверное, все воспоминания о своей прошлой жизни считала бы моим вымыслом. Всё моё существо кричит о том, что я драконица, и всегда ею была. Что у меня четыре лапы, что у меня два огромных крыла, что у меня длинная, способная изогнуться назад шея с вытянутой мордой, для увидения которой достаточно скосить глаза. Достаточно только захотеть — и я это почуствую, снова и снова, и мне каждый раз кажется, что я чувствовала это всегда, с самого начала моего существования!

— Это правда. Я помню это, но зато ничего не знаю о зиме и весне, о вкусном и невкусном. Даже о вас я узнавала по ходу знакомства, и поначалу даже не знала о вашей разумности!

— Ну, если это так… — я почуствовала нежнейшее прикосновение его носа к моему уху, настолько, что даже не вызвало рефлекса прянуть ушами, — расскажи мне, откуда пришла, и кем ты была. Пожалуйста.

И я рассказывала. О мире, где живут странные двуногие существа, которых довелось увидеть разведчице, как эти существа для того, чтобы компенсировать свои недостатки, придумали инструменты, используют металлы и нефть, и даже проникли в самые сокровенные тайны природы и узнали, из чего состоит мир. Рассказала, что сама была человеком, и даже мужского пола, как сам Птиц, и не могла привести в свет новую жизнь (и упомянула, что многие животные нашей планеты вообще не могут продолжить свой род без самца). Прервал он меня всего раз — спросив, зачем люди ходят на двух лапах, если можно было просто приспособить под хватание третью пару конечностей, и весьма удивился, узнав, что в нашем мире у всех животных по четыре лапы. «Как они там живут» — только и пробормотал он, всей мордой прося продолжить дальше.

— Ох, я подозревал, что ты не просто прилетевшая откуда-то драконица. Мы летали здесь уже довольно много, и ни разу ни одного дракона не видели. Но… Почему же ты не рассказала этого раньше, милая? — спросил Птиц, когдя я наконец закончила мой, немного сбивчивый, рассказ.

— Я… я боялась, что вы не поймёте. Одно дело — приблудная драконица, жившая сама по себе и потому может много не знать. А другое — та, кто даже драконицей не была! А вдруг вы… я бы даже с тобой тогда не встретилась! — я печально склонила голову и прижалась к его боку. Открывавшаяся мне перспектива была страшной.

— Глупая… — Птиц улыбнулся, покрепче обнимая своим крылом, и дал мне лапу, за которую я немедленно ухватилась. — Глупая дракошка, ну как ты могла такое подумать?

— Могла… — я готова была заплакать, но почувствовала, как его раздвоенный язык лижет мне прямо по глазам, собирая нарождающиеся слёзы.

— Не бойся. Я рядом — и всегда буду, — он проурчал мне прямо в ушко, самым нежным мурлыком, который только мог издать. — Глупая…

— Да! — и я зарылась мордой в его шерсть, терясь ею.

Он большой, любимый, понимающий, и очень красивый дракон. А ещё, любит меня — и наверняка хочет, чтобы когда наши дети вырастут, были ещё, от него и меня. И они будут! В этом мире явно не хватает драконов, и это запускает в моём организме желание восполнить этот недостаток, своими силами.

Мы ещё долго так сидели. Я лежала на лапах, под его крылом, и тихонько мурлыкала, понимая, что мы успешно прошли через ещё один этап, а он мурлыкал громче, лижа меня по морде, глазам, ушам и шее и гладя меня по спине своим большим крылом. Всё было хорошо, и нечего было бояться.

После моего признания Птиц «принёс» мне всё, что их стая знала о драконах. И конечно же, особенно много знали их пернатые потомки. И я их всех слушала. Оказывается, это драконы высадили эти гигантские деревья! И уже никто точно не знал, привезены ли их семена из далёких южных краёв и были приспособлены к холоду при помощи способности дракона менять живые организмы, или же сделаны из местных деревьях при помощи этой же способности. Так же, именно драконы придумали всё, связанное с огнём, как металлообработку, так и обжиг глины — ну, это и не удивительно.

Мои предки жили вместе с грифонами в этих гигантских деревьях, которые заменили им пещеры. В общем-то, никакого прогресса или регресса не было, просто спокойно жили, рождали детей и расселялись по миру, от самых жарких, до самых холодных его уголков, и везде приспосабливались наилучшим образом — как сами, так и своих грифонов.

Не понятно, когда равновесие сдвинулось в грифонью сторону. Но чем больше становилось грифонов, тем меньше оставалось драконов. Они, со своей страстью превращать и приспосабливаться, хотели соответствовать тем, кто им нравится — а большинство из таких было грифонами. И начался заколдованный круг: чем меньше драконов, тем больше оставшихся выбирали в партнёра грифона, и превращались в него. И сейчас никто не знает, остались ли где-то хотя бы сами грифонизированные драконы, а не их потомки.

А теперь вот нашлась я, да ещё и превратила Птица в дракона, и у меня ещё и шестеро детей. И меня просили только об одном — чтобы детей было больше, потому, что когда так мало, они рано или поздно растворятся в грифоньем роде, найдя себе подругу или друга по душе и превратившись, для полной совместимости. А я… я была не против выполнить их пожелния. Мне нравится Птиц, и я, уже нисколько не стесняясь, хочу от него яйца! Только для начала, надо воспитать тех, кто уже есть… и дать им новое место, где они будут жить — иначе, мы просто перестанем помещаться в это дупло!

Снежная крепость

Больше делать дома было нечего. Кузнечество, ввиду царящих на улице низких температур, отодвинулось на весну, пряжи взять было неоткуда, так что я, наконец, с голову шла в воспитание детей, посвящая им каждую минуту моей жизни.

Однажды я научила их делать снежные крепости, заодно уча их лапки делать тонкие движения, и под моим руководством была проведена первая битва — шестеро дракончиков и я, против тринадцати грифончиков. Только, вспомнив человеческую идею, я не учла одного — мы существа летающие. Когда грифонята поняли, что крепость надо брать приступом, они просто взлетели, и стали закидывать нас сверху. Тогда мне пришлось переквалифицироваться в зенитную пушку, подкидывая снежные шары вверх, а драконята превратились в «истребители» (благо, наше перепончатое крыло делает наш полёт очень юрким), пытающиеся сбить «бомбардировщики», представляющие собой грифонов с большими комьями снега. Противнику пришлось составлять эскадрилью, где «бомбрадировшиков» прикрывали пернатые «истребители» — но и про землю не забывать, чтобы их неохраняемую стену не взяла штурмом когтистая пехота. В пылу битвы один из драконят даже выдохнул огонь, пытаясь растопить довольно большой снежный шар в грифоньих лапах, и мне пришлось объявлять конец игры, пока раж не привёл к травмам и сгоревшим перьям.

Мы все были в снегу. Хоть бомбардировщиков из нас не получилось, но наши залпы всё-таки порушили вражескую стену, истончив её до критического состояния. Зато мы были облеплены обрушившимся с небес снегом, и несколько минут только отряхивались и чистили друг друга, доставая застрявший снег из-за ушей, рогов и длинной шерсти. Но в общем, все были довольны, и даже грифон, у которого мой младшенький сынок даже попросил прощения за свой залп огнём. И после этого я погладила его носом по спине, одобряя то, что он понял, что сделанное им неправильно.

Вечером, дома, ко мне подошёл Птиц. Взял мои лапы в свои, и дыхнул на них своим огнём. Я только испугалась, как огонь, окутавший ставшие разом нечувствительными лапы, весь впитался в шерсть — и я увидела мои изменения. Мои лапы стали как у Птица, с полностью противопоставленными назад большими пальцами! «Я видел, как ты кидала снежки, и видел до того, как делала всякие вещи. Я больше не могу смотреть на то, как ты своими лапами пытаешься что-то делать! Такими, как у меня, гораздо удобнее… поэтому, вот, я очень хотел, чтобы они были как у тебя.» Я посмотрела на свои новые лапы. Он отпустил их, и я опустилась на все четыре ноги, снова ощущая подушечками древесный пол. Лапки легко раскрылись для стояния, и большой палец отвёлся назад, давая дополнительную опору для лапы — и новое чувство, ведь раньше он даже не касался земли.

Я благодарно потёрлась мордой о его шею, тихонько мурлыкая. «А я, получается, настоящий дракон, раз умею превращать других — а значит, и себя!» — пробормотал он, сам начиная мурлыкать. В общем-то, Птиц помог как мог — он не видел то, как большой палец присоединён у людей, но зато видел, как это сделано у грифонов и его самого. И на самом деле… я не против! Конечно, придётся немного потренироваться, но хвататься теперь куда удобнее!

На следующий день я рассказал детям о возможности иметь немного другие лапы — и они были не против. Им тоже хотелось, чтобы их лапы были такие же, как и у их друзей, грифонов, и чтобы ими было так же легко хватать, а младшие просто, безо всяких затей, мне доверяли. Мне ещё пришла в голову мысль, что раз мы живём одной общей стаей, то когда цивилизация будет развиваться дальше, нам лучше делать места для хватания одинаковые, под одинаковой конструкции лапы. И грифоньи очень неплохи для того, чтобы стать «стандартными»! Так что, я тоже подула огнём на лапки детей, и они вскоре умчались на улицу — хвастаться и тренироваться использовать их для хватания разнообразных предметов. Да и мне тоже надо ими что-нибудь поделать…

Игрушки

Столярный стол, для которого я успела наделать инструментов, без дела не простаивал. Я, наконец, вспомнила, что существуют игрушки, и попыталась их повторить. Но если всякие фигурки драконов и грифонов делали и сами грифоны, и некоторые весьма искусно и художественно, то вот чисто человеческие пришлось воплощать моими собственными лапками.

Для начала я сделала машинку. Простой брусок с контурами легковушки, на колёсах с деревянными осями. Я не ожидала от неё многого, чисто дать детям покатать и познакомить их с колесом, но оказалось, что и взрослые грифоны были удивлены не меньше своих детей. Они сами в первый раз в жизни видели колесо!

На самом деле, оно и не удивительно. Зачем нужно колесо, которое обычно подставляют под тащимый по земле груз, если всё перемещение в основном на крыльях? Лебёдки для подъёмов здесь тоже не нужны… кстати, лебёдки! Про них ведь тоже никто ничего не знал! А было бы неплохо не перетаскивать еду, нагружая свои крылья, а привезти её под деревья, и на верёвках поднимать огромными объёмами, устраивая на ветках общий пир. Ведь стая никогда не ела вся вместе (специально у Птица спросила), только если кто-то в гостях или просто семья. А ведь это была бы хорошая традиция, прекрасное дополнение к утреннему и вечернему пению!

Машинка произвела впечатление. Сразу же за столом образовались очередь, ведь каждый хотел сделать своим детям (и даже себе самому) такую же. Я призадумалась над сколачиванием второго столярного стола… но это уже явно дела весенние, когда можно будет легко расширить площадь навеса. А сейчас и земля мёрзлая (да, зимние цветы росли вовсе не из земли, их корневая система располагалась прямо в снегу!), да и счистить нападавшее будет довольно тяжело.

Наблюдая, как пернатые и не очень дети катают по снегу машинки, я раздумывала над тем, что бы сделать следующим. Чесались лапы сделать матрёшки — но это очень тяжело, ведь надо вытесать дерево не только снаружи, но и изнутри. Но я всё-таки, рано или поздно, сделаю, эта игрушка стоит того, чтобы быть открытой в этом мире!

А ещё, хотелось бы сделать что-то механическое… лебёдки, шестерёнки, передачи — может, это не нужно здесь в качестве нужных вещей, раз уж нашим видам повезло летать и мочь не то, что выживать — жить безо всяких приспособлений, но как игрушка, думаю будет очень интересно нашему подрастающему хвостатому и крылатому поколению.

Начало письменности

Я сидела дома. Младшие дети, хоть и умели уже есть самостоятельно, но предпочитали кормиться моим молоком. Им больше нравилось, что они могут зарыться мордой в тёплую шерсть, что пока они едят, мама пригладит их шёрстку, пролижет каждую шерстинку на её правильное место.

И пока дети тянули из меня молоко, я неспешно размышлала, вылизывая каждого. Я — драконица. Самое важное, чтобы мои мордастые и хвостатые дети, которые вылупились из снесённых мною яиц, выросли, и знали, что мир о них заботиться. И я уже даже не могу представить, что у моих детей не будет не будет крыльев (что станут только больше и крепче), и что у них не будет длинной шеи и шерсти, которую можно ровно положить на место при помощи языка. И только когда детям не требуется моя забота, когда они летают и играют со сверстниками, я могу — и хочу — что-то делать. А в остальное время я посвящаю им, моим маленьким крылатым чудесам.

Взрослые дети всё больше проводят времени на улице. Пушистый и Смелая уже пригласили меня посмотреть на пустое дупло, в котором они хотят поселиться, но пока не начнётся весна, они хотят жить со мной — потому, что зимой вдвоём в пустом дупле будет очень неуютно, а тут вся семья, и всегда можно прижаться друг к другу, залечь между отцом и матерью, и чувствовать тепло тех, кто рядом, и никакой ветер это не пробьёт! Зато весной, когда природа вновь станет зелёной, они обязательно переселятся туда — и я подозреваю, что внуки у меня появятся довольно скоро.

Но ведь они брат с сестрой! А с другой стороны, раньше они ими не были… да и вообще, применимы ли такие запреты с нами? Мы даже размножаемся довольно странно, можем зачинать без помощи самцов, да и тело умеем изменять. Нужны ли в таком случае запреты вообще? Ничего внутри меня не восставало против такого — было только знание, что в прошлой жизни такое не поощрялось. Ну и пусть оно там остаётся.

Я смотрела на младших, продолжающих высасывать из меня молоко и тихо мурлыкать. Лапочки мои… я должна вас вырастить и научить многому. И как бы хотелось бы вам передать всё, что я знаю! Конечно, я не обладаю библиотечными знаниями, но и то, что есть, продвинет нашу цивилизацию вперёд!

Что у нас уже есть? Металлообработка, гончарное дело, столярное дело. Немного истории, зарифмованной в стихах (поначалу было даже странно, что радиоволны могут звучат ритмично и поэтично). И всё. А больше ничего не нужно. Нам не надо заботиться о выращивании еды и производстве одежды. Даже инструменты — это скорее просто безопасная замена такому способу очистки от леса, как выжигание. Поэтому, язык был чисто для говорения, и письменности к этому не прилагалось. Надо бы двигаться в этом направлении!

Итак, сначала определить структуру языка. Чувствуется, что раньше в языке всё зависело от порядка слов, и служебных частей слова просто не существовало (и скорее всего, он таким и формировался), но теперь многие слова слились с корневыми словами и изменились, как бы сгладились для лучшего «произношения», превратившись в суффиксы. В принципе, тут бы вполне подошла слоговая или даже слогово-иероглифическая азбука. Но всё-таки, звуковая (насколько это слово применимо для радиоволн) мне импонировала куда сильнее.

Итак, теперь мне предстоит долгий процесс, подмечать, какие «звуки» повторяются в языке, и присваивать им буквы. И желательно, их потом на что-то записывать — да для начала хоть ту же глину, как у шумеров.

А теперь главный вопрос — приживётся ли это? Будут ли последующие поколения заучивать эти непонятные чёрточки, чтобы узнать, что же я такое им оставила? Приживётся ли это как что-то живое, используемое всеми? И вообще, может, лучше бы мне самой моим и другим детям рассказывать? Живём мы, насколько я знаю, очень долго, так что я лично успею выучить множество поколений — а они, в свою очередь, тоже передадут знания. В принципе, здравые размышления, но всё-таки от идеи я не откажусь и анализировать «звуковой» состав всё равно буду, и сделаю хотя бы общие намётки на письменность. И пусть это займёт хоть десяток лет, спешить мне некуда от слова совсем.

Конец зимы

Зимы здесь, в отличие от прошлого мира, вовсе не означали голод. Зима здесь означала время цветения множества не иначе как волшебных цветов, занимающих все пространства — от лесных, где росли виды с длинными стебельками или вьющиеся по стволам деревьев, до луговых, где цветы свободно раскидывали большие, мясистые листья, причём, замёрзшая река тоже превратилась в один большой луг.

Из-за неожиданно возросшего количества потребителей, в виде меня, Птица, и всего моего потомства, добывать минералы с поверхности при помощи одних лишь когтей и зубов становилось всё труднее. Так что, с открытием весной моей кузницы, решила сделать ещё и несколько кирок, для добычи вглубь скалы.

«Раффлезия» окончательно отцвела. Её листья собрались куполообразно вверх, скрывая цветок, и вскоре уплотнились, являя нам что-то вроде плода, очертаниями своими похожий на ананас. Я, вместе с грифонами, дождалась окончательной зрелости, когда зелёный цвет сменился на оранжево-жёлтый, и мы, наконец, попробовали первые зимние плоды.

Вкусно! «Анансы» были сладкими — как и большинство вкусов зимы, но оставляли прекрасное кислое послевкусие. А этот запах, когда оторвал первый кусок, открывая внутреннюю сочную мякоть! Он распространялся так далеко, что те, кто рядом пролетали, приземлялись, чтобы узнать, что это так вкусно пахнет.

Семена хранились в верхушках листьев, которые не спрессовались в плод, свисая с их внутренней стороны, обращённой к земле. Мы их не ели — они были не так вкусны, да и как объяснили грифоны, это основной способ размножения этих растений, и как-то не хотелось, чтобы в следующем году не было этой вкусятины. Так что, семена собирались в туесочки и потом с высоты, на бреющем полёте, разбрасывались на снежные поляны — а иногда сеяние происходило прямо во время еды, когда «ботва» с семенами в ней просто сразу же отбрасывалась прочь.

Младшие дети, наконец, получили свои имена. Девочка в совершенстве овладела своими крыльями, которые были даже большеваты для её возраста, и обгоняла всех одногодков, на равных летая со старшими — так и стала Быстрокрылой (или просто Быстрой). Один мальчик получил имя по цвету своей шубки, что даже зимой оставалась красной, а после весенней линьки так и вообще обещала стать ярко-красной — Рыжий (или даже Рыжик), а третий был тихоней, предпочитая проводить время либо со мной, либо с Когтистой (или как ещё её звали — просто Коготь), так и получил своё имя — Тихий (или ласково Тихушник).

Всё-таки, поначалу было странно, что имя даётся со значением. Раньше как-то давали просто имя, которое имело значение только в чужом языке, но в моём имело бессмысленный набор букв. Очищенное от своего значения, оно обозначало чисто личность, которая так называлась. А тут, не просто имя, но ещё и просто вполне себе используемое слово! Но как-то привыкла, тем более, сама получив своё имя. Меня звали Новой (часто сокращая до Новы), или даже иногда Первой — но не в значении иерархии, а потому, что первая драконица, на памяти этой стаи. И конечно же, как в моём прошлом мире, тут тоже были тёзки.

Так мы и встретили окончание зимы, которое началось аккурат через несколько дней после того, как отцвели последние зимние цветы, и их семена упали в снег, присыпаясь последними, уже несущими еле уловимое влажное дыхание весны, снегопадами.

Весна идёт — весне дорогу!

Солнце начало припекать. Шерсть с радостью принимала всё тепло и нагревалась, так, что я прямо чувствовала, как растёт моя внутренняя температура. Но снег всё ещё отражал солнечные лучи, а воздух забирал холод от снега и тоже упорно не желал прогреваться. Солнце не сдавалось.

И вот, воздуху больше неоткуда было охлаждаться, ибо снег и сам потерял всю свою температуру. Из-за этого он усел, копя внутри себя влагу, а воздух только теплел. Вокруг витал свежий запах весны, запах талой воды и влажного ветра, и с каждым днём он только усиливался.

И однажды, снег начал таять. На несколько дней всё вокруг превратилось в водно-снеговую кашу, застывающую после того, как солнце заходило и его тепло пропадало. Неприятная погода, и никто из драконов не задерживался долго на поверхности земли — рано или поздно, подшёрсток напитывался ледяной водой, и она доходила до кожи.

Но всё кончилось быстро, через полнедели. Снег таял днём, и неоткуда ему было восполнится, и вот, на самых высоких участках показалась земля. Вокруг неё вытаивало гораздо быстрее, образовывались лужи, и под снегом побежали первые ручьи, которые, если прислушаться и поднять ушки, вполне можно было расслышать. Мы их избегали, ибо холодная вода мочила подшёрсток быстрее снежной каши.

Ещё когда только очистились поля, я наконец приземлилась, дабы проверить, что за зиму произошло с моим рабочим местом. Печь для обжига и плавки металлов немного поплыли в основании. Впрочем, это коснулось только внешней стороны, ибо изнутри глину основательно закалил огонь. Налепить на место уплывшего новое — и можно снова пользоваться! Тигль и формы совсем не пострадали. Ещё бы, я столько их закаливала! Там глина так спеклась, что и тысячи лет под водой не заставят их размокнуть.

Инструменты хранились в ящике высокого стола и под навесом, так что, им ничего не было, тем более, некоторыми из них зимой даже пользовались. Правда, те, что были принесены из мира людей, так никому и не пригодились — они были неудобны для наших лап, так что, так и лежали внизу ящика, заваленные инструментами, которые я делала под наши размеры.

В лесах ещё лежал снег, и я, под руководством знающих грифонов, искала минералы. Нам помогала Смелая (которая грифоница-разведчица), вместе со своей стаей разведавшая довольно большой участок гор и лесов вокруг нас. За горы они пока не перелетали, ибо на высоте, особенно зимой, холодно так, что даже перья не помогут продержаться долго, а высотный ветер всё только усугубляет.

Солнце пекло. Растения приняли это, как сигнал к действию, и начали распускаться почки, наполняя воздух кучей свежих запахов. Некоторые из распустившихся на наших домашних деревьях грифоны аккуратно подъедали, чтобы ветки росли только в нужную сторону, и полностью выедали те, что росли на краю полян. Я тоже попробовала — вкусно, настолько же, как и сильный запах, царивший около них.

Кузнечные работы

Мы нашли много интересных минералов. Синий, один из самых сложных в плавке, требующий два этапа, но по словам Знающей о Камнях (да, это было её имя!), очень твёрдый и при этом не хрупкий. Так же, нашли и много красных минералов, в том числе и бокситном виде, из которых получается то, что очень похоже на сталь, только, по словам грифоницы, не ржавеющей, а только покрывающейся красно-коричневой патиной. И даже нашли месторождения ярко-голубой глины, которая может дать прекрасный лёгкий металл — но там надо было выдерживать определённую температуру, ибо перегрев грозил превращением металла в кристаллы синего цвета, красивые, но бесполезные для использования в орудиях, так что, я отложила её на потом.

В эфире витали разговоры о том, что смену ещё одного года надо приурочить не к цветению деревьев, как раньше, а к первой весенней плавке. Улавливая своими рогами такие разговоры, я чувствовала радостное смущение, хоть, всё же, было и немного стыдно за такое внимание ко мне. Вскоре разговоры вылились в обсуждение — и с Птицем во главе стая решила, что так и будет, что новый год начнётся с того, когда я выплавлю свой первый весенний металл.

Утром собралась вся наша стая. Я смотрела на их морды, видела среди них почти половину новых, осенью бывших ещё совсем птенцами, а сейчас уже выросших вполовину взрослого роста, и видела в них всё ту же радость. Хоть ожидания уже поутихли, ведь это далеко не первая плавки, но всё-таки, они внимательно ждали.

И вот, я снова выдуваю огонь, почти синий, дабы быстро разогреть руду. Тигль быстро накаляется, пышет красным жаром, а из камней выплавляется металл, оставляя немного плавающего по поверхности шлака. Я иногда снимаю его, не забывая поддавать огня, и кладу новые камни. Так повторяется несколько раз, пока тигль не заполняется, а вокруг меня не лежит кучка остывающей пустой породы.

Я хватаю тигль щипцами медленно выливаю его в форму кирки. Лью небольшой струйкой, дабы дать воздуху уйти, и иногда кидаю взгляды на восхищённые морды грифонов, некоторые из которых, молодые, из недавнего выводка, даже пододвинулись ближе. Потом кладу тигель обратно, чувствуя, как накалилась и запахла сухостью шерсть на моих лапах. Без поддержки моим огнём он медленно остывает, и я уже знаю, что металл там неимоверно тягуч и скоро полностью затвердеет, как это сделала та его часть, что уже в форме. Но мои дети помогают мне, и поддерживают металл в жидком состоянии при помощи своего дыхания.

Потом следующая форма, с лезвием для рубанка и нескольких стамесок. Пора бы уже сделать полноценные инструменты для дерева! Сделала ещё и напильник, с довольно грубым зернением и разогревом металла до самого жидкого состояния, чтобы он заполнил все эти маленькие засечки. В тигле, буквально на дне, ещё оставалось. Но больше некуда было тратить, так что, я оставила его остывать.

Плавка закончилась, и грифоны стали разлетаться. Но любопытные малыши прибежали ко мне, стремясь рассмотреть всё в деталях. Я не препятствовала им, только смотрела, чтобы они не касались пока ещё горячего тигля, да не разбили только застывшие заготовки. Думаю, ещё прилетят, когда я начну раскрывать формы, стоит только крикнуть.

И прилетели! Металл застыл, так что я не побоялась дать им раскрыть каждую собственнолапно. Дети пытались рассмотреть всё подробно, и их любопытствующие клювы и морды чуть ли не стучали об формы, а их глаза даже скосились вперёд. «Всё-таки, людям с их плоским лицом в этом плане удобнее» — думала я, с улыбкой глядя на них.

Потом мы общими усилиями счищали железный нагар, теря металл об камень, и в конце, я показывала, как правильно затачивать лезвие. Потом начались работы столярные, где я при помощи пилы и стамески делала мой первый рубанок. Дети любили смотреть, как из лапок выходят новые вещи. Вот и сейчас, они, иногда прерываясь на игры, смотрели, пытались даже иногда помочь. Похоже, надо делать несколько наборов инструментов — и уж сразу, несколько столов!

Расселение

Снег окончательно ушёл даже из лесного полога. Холодные ветра сменились тёплыми, и однажды Смелая сказала мне, что она с Пушистым будут ночевать в своём дупле. Я была не против.

Ночью я услышала её голос. Она с почти жалобными нотками звала меня к себе, говоря, что им не очень уютно вдвоём в большой дупле. Чувствуя её тоску, я не могла не ответить, и, аккуратно встав (чтобы никого не разбудить) и выйдя на ветку, махом перелетела к ним.

Смелая не спала. Её сине-зелёные глаза сверкали в темноте, отражая лунный свет, а особенно — щелеобразный зрачок. Я подошла к ней и лизнула в нос, накрывая крылом и успокаивающе мурлыча, и почуствовала, как под другое крыло забирается Пушистый.

— Здесь так пусто… это так давит! — пожаловалась дочка, и сын согласно уркнул. — Заснуть так сложно…

Некоторое время мы молчали, только я лизала их морды и негромко мурлыкала, успокаивая. Сын успокоился почти сразу, и тихонько мурлыкая, заснул. А доча, почему-то, не спала.

— Спасибо, мама… — тихо сказала дракошка. — Может быть, это странно… но я себе нравлюсь. Мне нравится ощущать моё тело, его крылья, хвост, лапы… Нравится ощущать его, то есть мои, желания, а когда я понимаю, что могу зачать и снести яйца, во мне всё приятно сжимается. Иногда мне кажется, что я была рождена именно для этого, для жизни в этом теле!

Я смотрела на неё. Красивые зелёные глаза, разрезанные зрачком и без единого проблеска белка, густая грива, протянувшаяся от самой головы и до плоскости хвоста, мордочка и длинные рога. Ну разве ж это не красота? Может, я и пристрастна, ведь она моя дочь, но всё же…

— Ты и правда, красивая драконица, — с улыбкой ответила я ей, лизнув в нос, и видя её радостно сверкающие в темноте зрачки. — И ведёшь себя как настоящая драконица!

Доча радостно мурлыкнула, и, успокоенная моим присутствием и разделёнными чувствами, стала засыпать. А я снова думала, что не зря у неё поменялся пол — ведь благодаря возможности зачать без самца мы вроде бы не так зависим от них, и потому у них сформировалась в основном ведомая роль. Может быть, именно поэтому в основном активничает именно она, а Пушистый просто вьётся за ней хвостиком, и его вполне устраивает выступать в роли поддержки.

Улетела я только под утро, сама немного вздремнув с ними под крылом. Ещё пару раз мы ночевали вместе, будто пропитывая новое дупло своими следами и запахами, и вскоре оно уже не казалось безжизненно-пустым. Тогда, окончательно обжитое, оно уже не давило, и Смелая с Пушистым окончательно туда переселились — но я изредка к ним в гости летала, в нос каждого лизнуть.

А потом началась весенняя линька. Это было ещё хуже, чем осенью! Через недельку после того, как перестали дуть холодные ветра, с нас всех стала опадать шерсть. Грифоны линяли тоже, но перья на крыльях поменялись буквально за три дня. Всё это время им приходилось ходить по земле, или же, как сделали большинство, питаться заранее запасённым.

Я уже знала, что делать, и с удовольствием прочёсывала когтями себя, Птица и детей, а шерсть с когтей сбрасывала в туес. Шерсть на этот раз была ещё мягче (та, которая выпадала с густого подшёрстка), и нитки обещали выйти просто отличными. Правда, переселившиеся в своё дупло дети предпочли оставить шерсть на выстилку пола, так что в итоге пряжи у меня будет меньше, но это ничего. А ещё начали прорастать растения, так что, будут у меня и более грубые волокна, из которых получатся отличные верёвки, а при нормальной отбивке — и пряжа для вязания. Надо будет научить грифонов работать с волокном…

Цветение деревьев

Похоже, таяние снегов весной единственное время, когда почти ничего не цветёт. Хоть и первые растения дружно пробивались уже на прогалинах, но всё же, не спешили расцветать. Зато начали цвести деревья.

Наши дома это тоже не минуло. Как только зашумел сок, на концах веток выросли интересные узкие листья, а потом набухли и стали распускаться широкие цветы, с длинными тычинками, норовившими обсыпать пыльцой любопытные морды. Нектар там был не такой жидкий, как в наземных цветах, что предохраняло его от проливания, и мы собирали его своими длинными языками. Иногда, когда на шерсть налипало столько пыльцы, что она лезла в нос, длина языка позволяла с лёгкостью собрать её с самой верхней части морды — до следующей тройки-четвёрки цветков.

Это был большой пир, которому потом посвятили отдельную вечернюю песню. Стайки то и дело перепархивали с одной ветки на другую, переговариваясь по радио и сигнализируя чириканьем, и подчистую выпивали нектар и выедали пыльцу. После опыления цветки начинали закрываться, но некоторым не дали такого шанса, сразу съедая. Я попробовала — довольно вкусные! Грифоны предупредили, что из них летом появятся интересные семена — но не говорили, какие, а только хитро молчали.

Праздник продолжался целых две недели. Потом неопылённые цветы стали усыхать, лишаясь нектара, и их можно было только съесть целиком, что стая с удовольствием и делала, и даже запасала их в туесах. Я тоже сделала себе полунедельный запас, принеся его в своём неизменном ранце.

Близко к лету

В основном, я была дома, растя моих детей, что уже стали подростками. Но всё-таки, не забывала и о жизни нашей стаи, привнося в неё новое. Например, сделала второй рабочий стол, с инструментами получше. Как же удобно, когда есть противостоящий палец! Старый стол оставила полностью для грифонов, которые и так были рады, что появилась куча новых инструментов. Резун (так звали грифона — очевидно, за успехи в деле резчика по дереву) уже всю стаю осчастливил драконьими и грифоньими фигурками, которые, на собственнолапно свитых верёвках, висели даже у меня дома, около входной «двери».

Учу прясть

Приметила ещё что-то, похожее на крапиву — только не жгучее, то-ли из-за моей шерсти, то ли просто, само по себе, а рисковать чувствительным носом не хотелось. Она была такая же волокнистая, как и рогоз, и неплохо разделялась на волокна.

Когда-то я пыталась вить верёвки сразу, из только что собранных волокон, но когда они при высыхании расплелись и стали хрупкими, я поняла, что для начала надо просушить. Просушенные и отделённые от растения волокна очень напоминали шерсть, которую я и разминала, делая их ещё более мягкими и избавляя от сухих остатков, а затем расчёсывала, прямо своими когтями. Получившаяся пряжа сплеталась при помощи крылопальца — я научилась орудовать им так, что нить шла ровно, а с противопоставленным пальцем легко сплетала её в клубок.

В отличие от рогоза, крапива была куда мягче и тонковолокнистее. От рогоза я не отказалась, он хорошо служил в качестве верёвок и канатов, но нити начала делать из крапивы.

Вскоре я собрала нескольких неравнодушных к этому делу грифонов, и показала им весь процесс заново, показывая, где могли бы быть ошибки. Учила не только тому, как делать пряжу, но и как свить нитку. К сожалению, у грифонов крылья без пальца, так что, им пришлось одной лапой свивать, а другой наматывать на катушку. Но вот витьё верёвки было куда легче, особенно, при помощи вытесанных мною из дерева крюков.

Целую неделю мы учились. В конце-концов, их умелые пальцы освоили нелёгкое дело прядения, и теперь, они спокойно могли делать нити сами! А я ожидала, что популяция крапивы и рогоза резко уменьшатся. Причём, ничего не оставалось в отходах! Ненужные листья крапивы и корни рогоза просто-напросто съедались, или складывались в корзину, чтобы покормить семью. Удобно, когда все растения для тебя — съедобные!

Краски

Смелая обнаружила в себе талант делать краски. Да-да! Она заметила, как пыль от перемолотых красных камней красит шёрстку, и, сварив из корневищ рогоза какой-то полужидкий клейстер, сделала первую краску. К сожалению, если когда-то и знали, из чего делать те или иные цвета, то в нашей стае этих знаний не сохранилось, так что, с тех пор, она неустанно искала источики красителей — и уже имела в своё арсенале красный, синий, бирюзовый, зелёный и жёлтый, который обнаружила в ходе экспериментов, прокалив вынесенную на берег реки гальку. Даже белый был, из сока какого-то болотного растения. И конечно же, она их и смешивала, получая новые. А уж когда распустились первые цветки, хоть и, в основном, белые и синие, она разгулялась на полную.

Теперь каждая вещь в нашей стае имела не только цвет материала, из которого была сделана. Внутренее и внешнее убранство некоторых дупел, фигурки и посуда — всё было окрашено в самые разные цвета, и я даже удивлялась, как же раньше даже не понимала, что можно сделать мир ярче. Нет, конечно, я не скажу, что вокруг было серо — но всё-таки, есть способы сделать мир ещё разноцветнее, и не стоит про них забывать!

Где появляются краски, там появляются и художники. Пара грифонов и Когтистая стали делать простенькие рисунки и узоры, на всём, чём только можно, и я не сомневалась, что это разовьётся в живопись и сложные росписи, благо, что Когтистая пользовалась знанием из прошлой жизни и обучала всех желающих рисовать понятию перспективы.

Купания

Сегодня я впервые сходила к реке, посмотреть, вырос ли там рогоз. Вырос, и даже цвёл! К сожалению, его цветки были слишком маленькими для питья нектара, но весь его початок был усыпан пыльцой, которая обещала быть вкусной.

Я осторожно попробовала лапкой воду — подушечки говорили о том, что она уже нагрелась. Шерсть уже поменялась, так что, сейчас подшёрсток был другой, не объёмный и толстый, но плотный и тонкий. Немного побыть в воде не повредит!

Я, стоя почти по колени в воде, с удовольствием слизала пыльцу с пары початков — и вдруг поняла, что не плавала довольно долго. Можно сказать, всю жизнь — вот эту, драконью. Надо было это исправлять!

Позвав детей, которые играли где-то на поляне, я пошла на глубину. Вода дошла до живота, начиная щекотать все чувствительные места, и я с криком на вдохе плюхнулась в водичку. Но оказалось, что крылья чувствительны не меньше, так что пришлось погружаться почти полностью, оставляя снаружи только голову.

Один шаг — и подо мной нет дна. Распыляя радужный веер брызг, рефлекторно раскрываются крылья, и я вишу над подводной ямой, цепляясь задними лапами. Делаю гребок крыльями — и меня отталкивает назад, обратно на мелкую воду.

В общем-то, на самом деле, мне нечего бояться! Крылья добавляют плавучести, если распластать их по поверхности воды, и я никак не могу утонуть — да и воздух в подшёрстке держит меня. Кстати, я конкретно намокаю, и даже видно, как вытесняемый из подшёрстка воздух вереницами пузырков выходи на поверхность.

Ко мне прилетели дети. Они решили не долетать до берега, и просто приземлились в воду, на секунду проскользив на воздушной подушке. Поднялись брызги, и это превратилось в очередную игру. Я плавала рядом, следя, чтобы никто не начал тонуть, и чтобы падающая с высоты вода не затекала внутрь, пришлось опустить уши раковиной вниз.

Плавание, как и полёт, были чуть ли не рефлекторными. Если драконёнок хотел держаться на воде, то расправленные полностью большие крылья превращались в удерживающий на поверхности плот, а если хотел нырнуть, то складывал их, и снова полураскрывал в толще воды, превращая их в гребные конечности.

Я плавала (в те моменты, когда дети не превращали мою спину в трамплин), разрывая толщу воды лапами и крыльями. Хвост сзади удобно изгибался, позволяя на ходу менять направление движения и всплытие с погружением. Конечно, наш вид явно не водоплавающий: между пальцами нет перепонки, а за время долгого нахождения в реке даже подшёрсток сдался и пропустил воду к телу. Но всё-таки, я чувствовала себя прекрасно.

Я никогда не обращала на это внимания, но оказалось, что дышим мы примерно раз в восемь секунд, а если набрать полные лёгкие воздуха, что можно и пару минут спокойно проплавать. Я активно этим пользовалась, правда, пришлось уйти на глубину, ибо у берега глиниистое дно уже было взбаламучено лапками детей.

Дракончики позвали грифончиков. Те тоже прилетели, но приземлились, всё-таки, на берег, и аккуратно зашли в воду. К сожалению, они почти не могли использовать крылья для гребли, ибо в воде перья рано или поздно намокали и теряли твёрдость, выгибаясь подобно шерсти, и к тому же, явно утяжеляли тело. Ох, сколько же нам потом сушиться надо будет…

Через часы купания некоторые вышли на берег. Несмотря на выемку глины отсюда, её ещё много оставалось, так что дети строили из неё что-то похожее на гвозди. Да это же они так наше жильё показывают! Я не утерпела и вышла к ним, показывая, как можно строить замки, со всеми их зубчиками и стенами.

Конечно, дети меня сразу спросили, что это такое. Тогда я рассказала, что далеко-далеко, куда не долететь даже на самых сильных крыльях, живут существа, которые ходят по земле, и строят из кирпичных или каменных блоков такие большие здания. А стены не позволяют проникнуть внутрь другим существам, которые тоже ходят по земле. «Неужели там нет таких, как мы, которые просто перелетят?» — спросил меня Рыжик, тряхнув своей огненного цвета гривой, и я рассказала, что да, таких нет, но эти существа сами научились летать, при помощи искусственных крыльев, и теперь им не нужны замки, но те, что уже построены, остались и радуют глаз.

Дети удовлетворились такими объяснениями, и принялись строить замки. К счастью, мне не задали самого главного вопроса — откуда я это всё знаю. Как бы я им рассказывала, что их мама когда-то не летала, не ходила на четырёх лапах, и вообще, была бесшёрстным обезьяном?..

Вечером прилетели взрослые. Многие грифончики к этому времени уже наплавались, и либо играли на берегу, либо лежали на берегу, вздыбив перья и расправив крылья, и сушились. Пара грифонов принесла коризны с зеленью, и дети даже поужинали, расклевав всё — но некоторые предпочли уйти в лес, к цветам с их вкусным нектаром.

Я просто лежала на спине, разложив крылья. Вокруг были выемки глины, которой подкрепились мои дети, и теперь тоже лежали, у меня под боком и положив головы на мою крыльевую перепонку. Я тихонько мурлыкала им, чувствуя, как их тела прижимаются к моей шерсти. И так мы лежали долго, пока солнце не начало закатываться, и мы не улетели домой, где просушившаяся стая уже собралась на вечернюю песню.

Лето

Мы потихоньку облагораживали наши деревья. Я перекинула несколько верёвочных мостиков — и вскоре каждый грифон перекинул не один мостик к соседям. Это было куда удобнее (и безопаснее), чем прыжки с полуразвёрнутыми крыльями.

Когтистая раскрашивала деревья, а Резун делал красивые вещи. Он не только вырезал — он и научился лепить, и частенько приносил к нам на обжиг глиняные фигурки. Я показала ему интересную идею — стержни, что при стуки друг об друга издают музыку, и он начал лепить и их тоже, и по моему совету, вешать у входа и выхода в дом.

А я, слушая переливчатые стуки, задумалась о хотя бы простеньком ксилофоне. И вскоре, вытесав из сухого твёрдого дерева плашечки и привязав их на ниточки, сделала его (конечно же, с помощью моих неугомонных детей). А палочки не понадобились, ибо первый же эксперимент показал, что неприкрытый коготь прекрасно извлекает звук. Я даже начала тренироваться стучать сразу несколькими пальцами, превращая ксилофон в некий аналог пианино.

Конечно, его настройка была сделана не с камертона, и я смотрела по благозвучности к нынешнему уху. Наверное, интервалы были выдержаны неточно, и человеку бы показалось фальшиво — но не было кому слушать, кроме нашей стаи, которой это нравилось.

Одна из грифониц вскоре мастерски научилась подражать этому звуку, хоть и с характерным птичьим акцентом. Она аккомпанировала себе на ксилофоне, играя аккордами, а основную партию пела его же звуком. Будто бы пианино! А когда я построила металлическую версию ксилофона, где звук был ещё чище, а по «клавише» не приходилось стучать так сильно, она научилась и его звуку. Вместе с ней научились этому и ещё двое малышей из нынешней кладки, и на вечерней песне они всегда организовывали небольшой симфонический оркестр, который Птиц мастерски вписывал в общую ткань.

Плоды и семена

Поспели семена наших домашних деревьев. И они оказались похожими на липовые. Дети и взрослые срывали грозди лопастей, чьи размеры были с длину моей ладони, а потом запускали их с высоты — взлетая, или, если было лень, выходя на одну из высоких веток.

Я с удовольствием присоединилась к ним, благо, тут не было понятия о том, что взрослое и детское поведение должно сильно отличаться. Признаться, и в правду было неожиданно, что семена будут именно такие. Но мои предки явно выбирали эти деревья с расчётом — видимо, им нравилось идея того, что семена их домов летают, да ещё и на своеобразных крыльях. Вспомнив о вертолётах из прошлой жизни, я при помощи смоляного клея построила автожиры, раздала всем желающим, и они запускали их, любуясь, как винты входят в авторотацию и плавно приземляются, с какой бы высоты ни были сброшены.

Цветы первой волны уже отцвели, и теперь на их месте росли вкусные плоды. Колоколообразные цветы образовывали семенные коробки, которые съедались и склёвывались прямо полностью, только в пасти или клюве разделываясь на отдельные мелкие семена. Широкие цветы, в основном на кустарниках и мелких деревьях (последних было много внутри рощи из больших деревьев) радовали ягодами, похожими на земляничные и черничные. Хотя, конечно, были и исключения.

Я попыталась спросить, есть ли ядовитые ягоды, которые нельзя есть — и столкнулась с тем, что в языке нет слова для ядовитости. Тогда я спросила Птица о том, есть ли плохие ягоды, которые нельзя есть, иначе заболеешь. Он с удивлением на морде ответил, что таких нет, можно есть любую ягоду, и каждая по-своему вкусна. «Неужели у тебя были ягоды, которые нельзя было склевать?» — в свою очередь, удивлённо спросил он. «Довольно много!» — ответила я, и была сочувственно поглажена мордой по шее.

Дети ели наравне со взрослыми, так же задирая голову к кустам или наклоняя её к стелющейся по земле траве. Поляны и леса рядом были съедены в первую очередь, и пришлось отлетать дальше, но благо, ягоды были такими же насыщающими, как и нектар, да и вкусные побеги и минералы никуда не подевались, так что, по полдня летать не приходилось. И конечно, у всех морды были перепачканы в соке, и самооблизывание им не очень помогало отчиститься, поэтому, им помогала я, заодно и вылизывая всю морду полностью.

Кстати о минералах — следуя за когда-то выходящей на поверхность жилой, мы уже продолбили небольшую пещеру, в которую мог поместиться один дракон. В отличие от старых деревьев, чьи дупла выросли настолько, что через них свободно влетает взрослый дракон с полурасслебленными крыльями, тут вход получился узкий, и крылья приходилось плотно прижимать к телу. Зато как уютно было там находиться, свернувшись калачиком!

Жара

Тепло резко сменилось жарой. Плотный подшёрсток защищал нас, не давая нагревать кожу. Но зато, хоть и довольно медленно, нагревалась сама шерсть, и если долго стоять под солнцем, тело начинало потихоньку нагреваться. А ночью, когда солнце уступало место лунам, нагретая шерсть начинала еле заметно светиться тёмно-красным, и с охлаждением свечение постепенно пропадало. И это было не только у нас, драконов — грифоньи перья тоже светились!

Из-за жары на меня напал жор — причём, только в определённом направлении. Я ела столько минералов, сколько, наверное, не ела за всю зиму. И это оказался прекрасный способ избавиться от жары, будто переваривание минералов охлаждало меня. Или это так энергия забиралась?

Грифоны спасались более традиционными способами, отлёживаясь в тени или купаясь в реке. Но был и ещё один способ — подняться высоко, где холоднее и дуют отнюдь не тёплые ветра, и там парить, охлаждаясь и продувая свои перья. Способ довольно утомляющий, так что река и лежание в тени пользовались куда больше популярностью.

Болото за рекой начало высыхать, обнажая торф. Я попробовала и его тоже — невкусный, заполняет всю пасть и плохо жуётся. Больше не пробовала, но иногда всё-таки летала сюда, за кислыми болотными ягодами, растущими на низкорослых ползучих кустарниках.

Ливень

Любая жара кончается дождём.

Сначала в эфире появились странные помехи, будто откуда-то раздаются короткие вскрики. Грифоны назвали это «голосом молний», и сказали, что судя по тому, что он становится громче, нас скоро накроет ливень.

Потом появились далёкие синие тучи. Я смотрела на них с ветки моего дерева, и мне хотелось узнать, что же там, внутри. Я даже приоткрыла крылья, готовая взлететь — но когда по ним гулко ударил порыв свежего ветра, я вдруг вспомнила, как холодно на высоте, и какой силы там может быть ветер, сразу передумала и прижала их обратно к бокам.

А ведь ещё и ничего не видно из-за облачного тумана! А учитывая, что крылья имеют парусность, и вспоминая, какой ветер поднимается перед такими дождями даже на земле — меня там будет кидать во все стороны! Это точно не то, что я бы хотела испытать…

Туча приближалась, и поднялся ветер. Пока что несильный, но малыши, уже достигшие почти половины взрослого роста, уже говорили о том, что летать становится сложновато, ибо ветер пытается отнести их в сторону. Они прилетели к нам в дупло, но всё-таки, быстро вышли наружу, посидеть вместе с мамой.

Я пыталась сделать круг у наших деревьев, но ветер только крепчал, и с ветром в бок без риска опрокинуться летать стало невозможно. Вскоре полёты прекратились полностью, после того, как до своих дупел долетели последние сторожевые.

Грифоны говорили, что дождь будет сильный. Видя, как синие тучи закрыли пол горизонта, и в них мелькают молнии, отдающие в мои чувствительные ушки перекатами грозы, я верила им. В эфире тоже творился хаос, молнии со всей округи постепенно сливались в один гул помех, из-за которых приходилось говорить «громче».

Ветер тем временем и не думал останавливаться, так что, я обнаружила, что ветка подо мной начала плясать. Драконята ушли в дом, а я переместилась ближе к стволу, где раскачка была очень слабой. Здесь сверху нависла крона дерева, так что, может даже меня не промочат первые капли.

Смотря, как пляшет ветка на конце, я понимала, что уже бы слетела с неё, стой я там. Это явно были финальные порывы, сопровождающиеся громкой грозой — и наконец, я ощутила, как на морду упали первые капли, задуваемые ветром прямо под крону.

Рядом сверкнула молния — и вместе с почти сразу прозвучавшей грозой начался ливень. Ветер почти сразу утих, и я слышала, как шумит падающая пологом вода. Я ушла ближе к краю ветви, и почувствовала, как дождь обтекает мою тушку, замачивая шерсть, но не достигая до моего разгорячённого недавней жарой тела.

Удивительно тёплая была вода — или это я просто не чувствовала её температуры? Я закрыла глаза и вытянула вверх голову, подгибая уши и чувствуя, как по морде течёт вода. Ветка завибрировала, на неё вышла вся наша семья — и мы так стояли под дождём, даже тогда, когда подшёрсток наконец сдался ливню и пропустил воду к телу. Она и правда была совсем не холодной!

Когда мы зашли домой, с нас текло в три ручья. Вода пропитала шерсть, и я явно потяжелела. Стремясь избавится от воды, я быстро дёрнула телом, а потом ещё и ещё — и так, вместе с моей семьёй, отряхнулась от воды, оставляя огромное количество капель на полу и выкрашенных стенах нашего жилища.

Потом я лизала моих детей, и они отвечали взаимностью. Я укладывала шерсть на их мордах, чтобы она высохла в правильном, красивом направлении — и как много раз до этого, не сдерживала мурлыкание, пока мой раздвоенный язычок слизывал влагу с их носов и ушек.

Когда дошла очередь до мужа, всё начиналось как обычно. Но потом он высунул язык, и нагло поймал им мой! Я не могла этому противостоять — и вскоре мы лежали рядом, обнявшись, терясь мордами и гладя друг друга лапками. Дети лежали рядом, прибившись к нашим бокам. Так мы тихонько и уснули.

Последующие дожди чаще всего были не такие бурные. Небо просто обкладывало тучами, и начинался дождь, не слабый, но и не проливной. В такие моменты я любила летать, разбрызгивая капли крыльями, а потом прилетать абсолютно промокшей, сразу попадая под нежный язык Птица и пока неумелые попытки лизаться детей. А потом летали они, и тогда их лизала уже я.

Лето продолжается

Я просто… жила. Не занималась прогрессорством, не срывалась куда-то, чтобы срочно обеспечить ещё один день жизни. Я — драконица, большой шерстяной зверь с крыльями, питающийся всем, что только можно — и мне, и нашей стае всё это не нужно.

Но дело алфавита продолжалось. Я вычленила основные «звуки», постоянно повторяющиеся, но прилегающие к ним иногда менялись очень странными путями, так, что иногда было непонятно — это другой звук, или просто вариация основного? Но пол дела было сделано, так что, и оставшаяся часть мне покорится!

Я ращу моих детей, вместе с Птицем. Мы летаем вместе с ними, играя и исследуя новые места, вместе находим еду и интересные места для её добычи. Я объясняю им, как сплетать из лозы вещи, или как из глины слепить что-нибудь, и это развивает их лапки, учит хватать ими и делать мелкие (по крайней мере, для двухметровых нас) вещи. Ночью они спят с нами, укрытые нашими крыльями, обмурчаные и облизанные — хоть они и умеют делать это сами, но от мамы всё равно лучше!

Хоть и прошёл почти год, но наши чувства всё так же сильны! Я довольно часто возлежу с Птицем, и всё больше хочу сделать от него кладку — тем более, что мест в дуплах ещё много, а появление каждого дракончика вызывает радость среди всей стаи. Но сначала, я выращу тех, кто уже есть, и возьмусь за откладывание яиц тогда, когда нынешние дети станут достаточно взрослыми, чтобы переселиться в отдельные гнёзда.

Кстати, я иногда залетаю в гнездо к Смелой и Пушистому (конечно же, предупреждая их об этом заранее). Каждый раз она встречает меня и прям-таки подставляется под мою морду, и я не отказываю ей в долгой глажке носом и облизывании, и её (будем честными) мужу тоже. Она пока ещё не села на яйца, но мне кажется, ещё до конца этого года у меня будут внуки, хоть и, скорее всего, ещё находящиеся в скорлупе.

Ночёвка

Дети выросли настолько, что в холке почти доходили до моего живота. Период, когда они жались ко мне, слушая моё мурлыкание, пья моё молоко и спя всё остальное время, давно уже прошёл, и они бесстрашно летали недалеко от нашей рощи.

Когда я спросила грифонов, почему же никто не нападает на детёнышей, то узнала, что хищников в мире попросту не осталось. По крайней мере, рядом с драконами точно. Согласно легендам, раньше они были, но мои предки тонко вмешались в их организмы, переведя их на растительную пищу, и теперь никто не нападает на чьих либо детёнышей. Ну и конечно, для возросшего количества едоков нужно было и больше растений, так что, то разнообразие зелени, что я вижу сейчас, тоже их лап дело.

Кстати, в этом мире довольно много существ решили осваивать воздух. Когда у тебя шесть конечностей, то можно и твёрдую опору на лапы сохранить, и иметь большие крылья, так что не придётся искать компромисс, как у летучих мышей из моего прошлого. Я видела не только птицеобразных, с клювами, летали и существа вполне млекопитающего вида, с мордами, как стайные, так и одиночные. А вот наземных не видела, только слышала их шорохи и иногда чувствовала их запахи — видимо, они предпочитали укрываться от большой меня и не попадаться мне на глаза.

Драконята частенько вылетали из патрулируемой разведчиками зоны. Раньше я может и чуть побаивалась, что с ними что-то случится, но теперь они хорошо подросли, окрепли, да и летали все втроём. Так что просто не могло произойти ситуации, где драконёнок остался бы один-одинёшенек с травмой, из-за своих коротких рожек не в силах докричаться до ближайшего члена стаи через кроны и стволы деревьев.

Но всё-таки, обычно дети возвращались ночевать в наше логовище. А сегодня они сказали, что хотят остаться на ночь в выдолбленной в скале пещере, да ночью полюбоваться на горы и посмотреть на растущие на них растения, что наверняка тоже будут светиться. Я с лёгким сердцем ответила полным согласием.

Я же тоже там ночевала. Нижние скалы обвиты мощной лозой, цветы которой при свете ночи слабо светятся синим цветом. Ягоды у неё зелёные, похожие на виноград, и тоже светятся в ночи, мягким зелёным светом. На верхних скалах растут растут интересные большие цветы, называемые «лапкой грифона» — потому, что имеют интересные цветки, в виде центрального соцветия и нескольких небольших рядом, прям как след задней лапы грифона, и всё это обрамлено узкими белыми лепестками. Нектара мало, но пыльцы можно слизать довольно много!

Драконята прилетели утром, наевшиеся ягод и нализавшиеся пыльцы. Их шерсть едва заметно пахла камнем, когда я облизывала их морды от остатков пыльцы, которые они не заметили ночью. А потом, облизанные и обмурчанные мною, они снова улетели к друзьям-грифонам, запускать летающие игрушки и играть в воздушные игры.

Вторая осень в жизни

У нас уже давно витают разговоры о том, чтобы узнать, что же там, за горами. Легенды говорили, что там простираются огромные степи, конца которым не видно даже с высоты нашего полёта, и по ним бегают кони с руками. Многие хотели бы проверить их, особенно, когда стая снова стала полной, имея в своём составе и грифонов, и драконов.

Но мы не привыкли надолго оставлять родных и близких одних. Разведчики, даже улетая на расстояние дневного перелёта или двух, для нас вовсе не исчезали — мы могли с ними связаться и общаться. А полёт за горы — это очень далеко, и есть большой риск того, что наши волны просто не дойдут друг до друга, даже отражённые слоем атмосферы!

На далёкие расстояния мы всегда кочуем всей стаей. Так было всегда, грифоны и драконы периодически меняли место жительства, перелетая из одного древесного или пещерного поселения к другому. Не зря наши драконята и грифонята уже через полгода могли летать почти наравне со взрослыми, а через год хоть и уступали в размерах, но не в скорости полёта, и совсем не обременяли стаю во время перелётов. Рано или поздно, мы полетим туда, в Загорье.

Но перелёт через горы — этот не перелёт по равнине или над лесом, и довольно труден. Могут настигнуть внезапные облака, закрывая путь впереди и скрывая встречающиеся на пути вершины гор, из-за них могут налететь сильные ветра, могущие сдуть даже взрослого дракона. Нужно сначала исследовать, понять розу ветров, и желательно, найти перевал, благодаря которому можно пролететь через хребет на куда более низкой высоте — благо, благодаря полёту нам не надо бояться отвесных скал и крутых склонов!

И мы исследовали. Ещё с момента, как подросли мои дети, со звеньями разведчиков летали и драконы. В отличие от обтекаемого перьевого крыла грифона, наши позволяли нам зависать на месте, и разворачиваться в очень маленьких радиусах, что было полезно в местах, где надо было зависнуть у скалы или сесть в очень маленькое место. Зато крыло грифона было подъёмнее, а значит, он мог нести больше!

Даже я, раскинув свои огромные крылья, летала вместе со звеном разведчиков, с высоты рассматривая огромные горы, запоминая направление и силу ветров. Поднимаясь на самую большую высоту, которая держала нас, мы даже видели, что за горами и правда видна степь, уходящая в голубую воздушную дымку, но с такой высоты мы не увидели бы даже больше постройки, не говоря уже о степных обитателях, и даже наше острое зрение не могло помочь нам на таких больших расстояниях.

В одной из экспедиций я однажды нашла слой мягкого серого камня, темнеющего на изломе, выступающий из серой громады скалы. Лизнула, пробуя его на вкус — и мне понравилось! Я стала лизать его дальше, и чувствовала, как язык будто покрывается какой-то наждачной текстурой. Она легко выкрашивала мелкие частицы, которые я сразу отправляла в пасть. Я тогда отдалась этому всей душой, как тогда с ночными цветами, не замечая обступивших меня грифонов, наблюдающих, как я слой за слоем вылизываю из скалы минералы. Нам тогда ещё пришлось и отдых делать, ибо после этого очень хотелось полежать, раскинув крылья и впитывая солнечные лучи. Благо, мы никуда и не торопимся. Никогда.

Экспедиции почти всегда возвращались с камнями. Мы находили их везде — в отвалах у скал, в текущих с гор ручьях — а иногда на поверхность выходили целые минеральные жилы, многие со следами очень давней обработки. Да, когда драконов не осталось, многие из них были забыты, и мы вновь их открывали, нанося на карту.

Кстати, на поляне была уже довольно большая глиняная карта! Мы чертили её далеко не точно, ориентируясь на небесные светила и азимуты на приметные места, которых с высоты было видно куда больше. Собранных сведений было уже куда больше, чем помнил весь народ, и на некоторые места я украдкой, при помощи когтей, наносила небольшие значки, составленные из пары букв моего алфавита — начала названий некоторых местностей и выделяющихся мест.

Он был ещё довольно сыроват. Основные «звуки» уже давно были выделены, и по ним даже можно было распознать слова, но разнообразие «гласных» — куда больше, чем в знакомых мне языках — всё ещё не давалось для классификации. Систему «гласных» я составляла, а потом вычёркивала, и снова переделывала по многу раз, и пока не пришла к устраивающему меня варианту. Но скоро я это сделаю!

Младшие дети тоже хотели исследовать. Не так далеко, не так высоко — но они уже знали много мест, которые частенько посещали. Где-то вкусные ягоды, где-то вкусные минералы, а где-то просто красивые виды, на которые можно полюбоваться днём или ночью, раскинув крылья в небе или сидя в подходящем месте на земле. Я часто смотрю на моих пушистых красавцев, и в груди замирает от радости, что они родились крылатыми! Крылатыми — но и хорошо стоящими лапками на земле, если потребуется!

Дети вдоль и поперёк облазили ручей — тот самый, где я когда-то нашла тройку людей. Они нашли и сам лагерь, с поваленными палатками, и попробовали сплавить весь найденный там металл. Так они сплавили в одно целое весь алюминий из банок на мусорке, и гордо притащили его мне под кузнечный навес. Оставалось их только похвалить. Я потом ещё летала туда, забрала всё ещё живущий брезент. Нечего прочной тканью разбрасываться, на ранцы пойдёт!

Но ручей кроме места стоянки дал ещё и много красивых красных камешков, поблёскивающих на его дне. Дети играли с ними (и я тоже), рассматривая, как они блестят на солнце, и передаривая друг другу, а потом вплетали в волосы или подкладывали под перья, пока камешки не выпадали и не терялись. А я задумалась о том, чтобы начинать огранять и делать украшения…

Мне хотелось большего! Я хотела знать о металлах всё, знать о присадках и сплавах, плавить на все случаи жизни — от мягких и блестящих на украшения, до тех, что могли бы проводить сигнал от наших роговых антенн, увеличивая испускаемые нами волны и тем самым увеличивая их дальность среди лесных стволов. Но… я не знаю с чего начать. Нет никакой основы, и нет никаких знаний из прошлой жизни. Здесь просто знают, что из одного вещества можно получить другое, дойдя до этого знания чисто экспериментальным путём, плавя и смотря что получится. Получилось плохое — выбросили и забыли. Получилось хорошее новое вещество, позволяющее себя изменить и, в отличие от камней, не такое хрупкое — запомнили и передали потомкам. Вот и всё недолга. И развивать это знание смысла нет, нашему виду не нужны инструменты на все случаи жизни, максимум деревья срубить для создания полосы для приземления, да прорубиться в горной породе до вкусных камней. Но я надеялась, что когда-нибудь я пойму, с чего же мне начать…

Мы и не заметили то время, когда небо стало довольно часто покрываться облаками. Началась та часть осени, что наполнена дождями и пробивающимся сквозь тучи светом солнца, хоть и менее любимая, но прекрасная, как и любое время года в этом мире. Примерно в это время года я и попала сюда — и обрела свою новую жизнь, и своё новое счастье.

Морось

Однажды небо вокруг закрылось тучами, до самого горизонта, и в воздухе появился то ли мельчайший дождь, то ли крупный туман. Стая вдруг пришла в движение, и каждый звал друг друга наружу, и особенно меня. «Что случилась?» — спросила я Птица. «Мы собираемся вверх, где тучи не перекрывают свет солнца» — ответил он мне, ласково подталкивая носом. И я, вместе с детьми, выхожу наружу.

Вместе с сигналом Птица стая махом взмывает в воздух. Мы летим отнюдь не клином, и каждый выбирает себе своё место в общем клубке стаи, а потом, когда каждый скажет «Я готов!» — раздаётся новый сигнал, и мы начинаем набирать высоту.

Так мы долетаем до низко висящих облаков. Они совсем тонкие, поэтому проходит совсем немного времени, когда мы вылетаем с другой, верхней их стороны — и оказываемся в царстве сияющего солнца, отражающегося от наших, усыпанных большими каплями росы шерсти и перьев.

Я здесь в первый раз. Расстилающиеся внизу тучи похожи на огромную белую равнину, расстилающуюся до самого горизонта, от которой отражается яркое солнце. Я восторженно кричу, вместе с детьми, и мы опускаемся до самой границы облачного тумана. Здесь иллюзия поверхности рассеивается — крылья не чувствуют привычной при приземлении воздушной подушки, а когда крыло опускается, ясно видно, как взбаламученные потоки воздуха рассеивают туман. На мордочках детей написано разочарование, они явно хотели попробовать сесть на облака, но я прекрасно понимала, что тут твёрдой поверхности нет. Но попробовать-то всё равно хочется!

Здесь, наверху, мы просто расправляем крылья, закрывая как можно большую площадь, и медленно парим на потоках ветра. Чтобы отражённое солнце не слепило нас, мы все почти рефлекторно закрываем свои третьи веки, отчего тучи становятся темнее, и в них даже возможно различить границу клубения.

Когда ветер относит нас достаточно далеко, а шерсть нагревается так, что вся вода попросту испаряется, мы складываем крылья, и за секунды пробиваем полог облаков. Внизу опять пасмурность и морось, а под крыльями лес или болото, но мы уже знакомы с местностью на расстоянии дневного перелёта, и внутреннее чувство направления даёт понимание, куда нас унесло. Тогда мы строимся на одной высоте, и летим в направлении дома, периодически выкликая всех, чтобы никто не потерялся в пути.

Каждый влетает в своё дупло — и на этом дневная прогулка закончена. Мы отряхиваемся от воды, а наш так и не промочившийся подшёрсток ещё долго хранит замечательное солнечное тепло. Но будут ещё пасмурные дни, будет ещё морось, и мы снова полетим за тучи, греться — и любоваться на бескрайнюю белую равнину под крыльями.

Проливной дождь

Но была не только тёплая морось. Иногда тучи были толще, и из них лил настоящий ливень — прямо как летом, только без грозы, и почти целый день. Но как ни странно, после этого даже поляны не превращались в озёра грязи, вся вода впитывалась и забиралась растениями, и особенно это любили наши гигантские баобабы, в которых мы жили. Возле них буквально через час влаги оставалось совсем немного, даже после самых сильных дождей.

Но мы не сидим дома, и даже грифоны не бояться намочить свои перья. Мы гуляем под потоками воды, промачиваясь насквозь, и вместе с детьми гуляем по поляне, чувствуя, как чавкает и пружинит переполненная влагой, переплетённая корнями травы, почва. Корни не успевают забрать столько воды, и в траве образуются едва видимые, находимые больше по запаху воды, ручьи. Они пересекают тропинки, уходя в лес, и мы идём за ними, пригнув носы к земле. Некоторые ручьи уходят в лес домашних деревьев, и тут, где трава почти не растёт, становятся довольно видимыми, и мы следуем за ними дальше. Но в конце-концов, любой ручей широким потоком впадает в реку.

На секунду я задумалась о дренаже. Было бы интересно смотреть, как вода собирается в облицованные камнем или даже металлом канавы, а потом стекает в ручей. Но… зачем? Вода тёплая, а на лапах нет ботинок, которые я бы боялась промочить! И тем более, в этом сильном теле нет болезни, которая возникнет при промокании и переохлаждении.

Наш большой ручей, текущий с гор, в это время набухает, неся с собой грязную воду. Иногда, когда дождь не очень сильный, мы, пользуясь тем, что у нас кожаные, не боящиеся промокнуть крылья, летим по его руслу, прямо к небольшому водопаду, низвергающемуся со скального желоба. Он обычно совсем небольшой, и играет радугой на солнце, но сейчас он ревёт, неся за собой всё, что смыло с гор.

А когда мы, вместе с грифонами, возвращаемся домой, то оба карабкаемся по стволам деревьев. Дождь обоим видам мешает летать: у грифонов намокают перья, теряя в прочности и утяжеляясь настолько, что полёт весьма затрудняется, а у нас хоть и кожаные крылья, но ливень силой падения воды придавливает их к земле. Зато у всех нас длинные, крепкие когти, и мы глубоко вонзаем их в кору, цепляясь и подымаясь вверх. Крылья прижаты к спине, а сила четырёх лап позволяет без труда карабкаться ввысь.

А дома, под крышей, мы отряхиваемся, и капли воды веером рассыпаются с наших грив. Это не высушивает подшёрсток, но вся вода с шерсти слетает, и мы, наконец, можем сесть и расслабиться, вылизывая себя и друг друга, в процессе досушиваясь окончательно.

Грибы

После первых сильных дождей повылазили разнообразные грибы. Они не светились в темноте, да и цвет шляпок не демонстрировал цветового разнообразия. Видимо, не особо мои предки ими заниматься хотели.

Но грибы росли, и их было много. Мы совершенно никак их не обрабатывали, поедая прямо с места: что грифоны, что драконы. Было вкусно, и про них тоже не существовало слова, означающего ядовитость. Красота какая!

Под пологом наших древесных домов грибов росло просто огромное количество! Наши дети, в прошлом году ещё даже не выходившие из дупел и питающиеся только молоком мамы, в этом наконец попробовали их — и нашли их довольно вкусными.

Особо урожайным днём мы даже набрали запас, на недалёкое будущее. Наши лукошки располагались с боков, имея больше сходства с плетёными седельными сумками, а их крышки закрывались на связанный ремень. Очень удобно! Конечно, полёт с ними немного затруднителен, особенно, когда они полны, но нам с ними и лететь не целыми днями.

Зима близко

Но дожди прекращаются, и снова показывается солнце. Нос уже не чувствует такого тепла, какое было летом, но покрытое шерстью тело почти не различает этого. Зато оно, чувствуя наступающую зиму, начинает линять, сменяя плотный подшёрсток на пуховый. И мне кажется, что это не только подготовка к зиме, довольно мягкой, что позволило бы обойтись и без смены «одёжки», но ещё и способ избавиться от тех немногих отходов, что образуются в нашем теле, и, по всей видимости, уходят в растущую шерсть.

Жизнь входит в колею. Я почти не делаю ничего нового, только ремонтирую старое и изредка выплавляю металл для новых изделий. Недавно, правда, выточила набор малозубчатых шестерней и передач, пусть дети (и взрослые!) играются, познают механику своими собственными лапами. Конечно, этот набор сразу раскопировали и другие умелые лапы, и мне это только в радость!

Наша яркая зима

Когда наша шерсть (и перья) полностью поменялись, погода ожидаемо, но не менее волнительно, сменилась на холодную. И почти сразу упал снег, быстро остудив землю и начав укрывать её белым покрывалом.

Я выхожу на улицу. Пока ещё день, и крупные снежинки бросают едва заметные блики. Дети тоже выбежали, и вместе со мной поднимают морду к нему, скашивая свои глаза к носу. Мы стоим так, и на наши носы, приятно холодя, падают снежинки, и сразу тают в капли воды. Дети удивлены, и иногда слизывают образовавшиеся капельки своими длинными раздвоенными языками.

Когда наши шеи устают, мы тихо срываемся в полёт. Я летаю вместе с детьми, и мы радостно кричим на радиоволнах, возвещая от начале зимы. Грифоны вылазят из своих дупел — и тоже срываются в радостный полёт. Мы поднимаемся выше и выше — а потом слетаем вниз, обратно на свои ветки.

Зима пришла. Кузнечество и плавка приостанавливаются, а из снега скоро вылезут сладкие зимние цветы, и мы снова будем пить нектар. А пока — полёт, всё выше в небеса! Пока прорываемся через облака, капли мгновенно осаждаются в иней, и над тучами взлетают наши посеребренные тела. Дети радостно сообщают друг другу об этом, и мы снова медленно парим над уже холодными облаками — пока не наступает вечер, и мы, ориентируясь на внутренний компас, не поворачиваем обратно к дому.

Праздник

На льду реки устроили праздник. Просто потому что. Просто потому, что у Смелой много краски, у меня много плотной ткани, а Когтистая своими лапками построила деревянные сани.

Снег на реке взлохмачен. Когтистая, взяв в пасть верёвку, катает на санках детей, разгоняясь изо всех сил, отчего даже приоткрываются крылья, а хвост активно ходит из стороны в сторону (но, благодаря длинной верёвке, не достаёт до пассажиров). Иногда, на крутых поворотах, сани ложатся на бок, и весёлые дети вываливаются в снег, облепляющий их потемневшую к зиме шёрстку.

В небе вьются разноцветные длинные воздушные ленты, повязанные на концах рогов. С земли запущены не менее ярко раскрашенные большие воздушные змеи, возле которых стайками вьются довольно повзрослевшие грифончики. От лент и змеев небо кажется пёстрым, и это только добавляет веселья.

Конечно же, мы снова построили снежные крепости, для взрослых и для детей — хотя, это становится похоже на снежный бункер (и учитывая, что все мы умеем летать, это не удивительно). Я сразу же обговорила правила: огонь не использовать, друг друга не таранить, а вот пытаться сбить можно, всё равно все мы падаем в мягкий снежок.

И игра началась. Наземное сражение почти сразу перешло в воздушное, и снова наша «зенитная артиллерия» и «истребители» пытались сбить друг друга снежными снарядами. Грифоны, учитывая предыдущий опыт и свои перьевые крылья, сразу сделались бомбардировщиками, но и мы могли так же, а учитывая, что наши перепончатые крылья дают нам возможность зависнуть на месте, наше бомбометание получалось более точным.

Но потом вдруг снова обозначились выраженные позиции. Каждый из нас смекнул, что чем выше «бомбардировщик», тем труднее его сбить, поэтому перед «бомбёжкой» каждый из нас сначала набирал высоту, взлетая над своей базой, под защитой наземной «артиллерии», а только потом, находясь достаточно высоко, летел «бомбить». Но чем выше летишь, тем труднее попасть, и даже наше острое зрение не помощник, ведь дело не только в нём, но и в позиционировании лапами. Да и становится уже опасно, что падение может привести к травмам — особенно травмам крыльев. Так был найден потолок высоты, выше которого никто и не летал.

Конечно же, до темноты выяснить победителя не удалось. Укрепления у каждой стороны были безвозвратно разрушены, а каждый боец выкупался в снегу и теперь вычищал комки снега, налипшие на шерсть и перья. Но весело было всем, и за эту зимы мы пару раз ещё повторили — примерно с таким же результатом.

Так же, мы выстроили и что-то вроде беговой дорожки с препятствиями. Препятствия неприятные, из рыхлого снега, и потому требующие хорошего прыжка, поддержанного взмахом крыльев. Правда, как оказалось, после взлёта многие предпочитали уже не садиться, и к финишу гонка превращались в типичное «кто быстрее долетит», ведь приятно лететь тогда, когда под крыльями воздушная подушка.

И конечно же, много еды! Мы принесли сюда множество корзин с минералами и всеми любимыми подмороженными листьями, да и в самом снегу уже взошли первые светящиеся цветы с вкусным нектаром внутри. К вечеру все корзины опустели, зато каждый был сыт.

А после активного праздника — отдых. Дети, конечно же, забрались под крыло, и я, положив голову рядом с ними и прижатая к тёплому боку мужа, уснула.

Алфавит

Я, наконец, закончила. «Звуки» были определены, и хоть я не до конца была уверена, являются ли некоторые из них существующими в языке или только артефакт «произношения» (а то и помех), но я решила уже показать его всем. Если я где-то ошиблась, развитие письменности это поправит. Я не собиралась идти по пути перскриптивизма и консервировать написание на долгие века вперёд, и сразу скажу, что вносить изменения можно и нужно.

Я рассказала про алфавит всем, и пообещала продемонстрировать его на нашей главной поляне. Туда я и принесла тонкие глиняные таблички с нанесёнными на них знаками, и объяснила, что разработала систему, благодаря которой мы можем сохранять сказанное не только в наших головах, но и на чём-то материальном. Символов было около пятидесяти — и означали они разные силы волн, которыми мы говорим и которые мы комбинируем между собой. В этом языке чувствовалась некоторая избыточность, характерная для ранних языков, от которой в нашем мире многие уже поизбавлялись без потерь смысла.

И первым вопросом было: «Зачем?». Честно говоря, я сначала немного растерялась, и тогда мне объяснили, что друг с другом всегда можно связаться, а все знания прекрасно умещаются в голове, есть хранители истории, которые в стихотворной форме хранят исторические события, есть те, кто хранят знания о минералах и металлах, и они передают свои знания следующему поколению, и так далее. Что ещё нужно?

Мне пришлось рассказывать, что я имею знания, которые принесла из прошлого мира и которыми хочу поделиться со всеми, в том числе и будущими поколениями. Что когда детей будет много, каждый может иметь свою книгу со знаниями, и при этом, им не надо будет становиться хранителями знаний, держа в голове всё. И в конце-концов, с каждой передачей информация искажается — и проведённая тут же игра в глухой телефон (с ультракороткими волнами, который мог чисто уловить только рядом стоящий) подтвердила мои слова. Так что, алфавит нужен!

Я же вызвалась и учить. Долгие зимние месяцы, когда вода скована льдом, плоды не растут, а многие минералы скрыты под снегом, идеальное время для обучения! А когда я увидела в глазах каждого незамутнённую жажду знания, даже у самых взрослых, то чуть не расплакалась — от счастья. Они… все они не растеряли это детское желание всё знать, изучать новое — то желание, которое в прошлом мире подавляется куда-то далеко внутрь после долгих лет обучения в больших душных классах и последующей взрослой жизни с её проблемами выживания и острым чувством бессмысленности.

Грифоны и драконы смотрели на меня, и я склонила голову, обещая, что им понравится, и что я не буду заставлять тупо заучивать, а буду показывать на собственном примере. И первый урок, знакомство с алфавитом, начался…

Итоги

Снова пришла весна — каплющая, журчащая, с запахом сырой земли, травы и деревьев. Мы не боялись за наши лапы, и с удовольствием утрамбовывали влажную почву на наших полянах, разбрызгивая воду из многочисленных ручьёв и лужиц, а по утрам на нашей шерсти оседали первые росы.

Можно сказать, сейчас было самое голодное время. Снежные цветы ушли, хоронясь в земле до следующей зимы, а новые пока ещё не распустились, и тем более не дали плодов. Но мы ели камни, а грифоны имели запас сочных «ананасов» и ягод, которого им с лихвой хватит на эту неделю — да и первые весенние ростки и кору никто не отменял.

Дети из моего выводка подрастали, и интересовались не только миром, но тем, как можно на него воздействовать. Я показала им инструменты, как ими правильно и безопасно пользоваться, и сказала, что они могут делать с их помощью из дерева всякие интересные вещи. Через несколько дней гордые дети показали мне пару пока ещё нетвёрдых и грубых фигурок, в которых угадывались грифоны и те, которых я назвала летучими котами, мелкие летающие животные с очень похожей на короткую котовью мордой. Дети за это были тщательно облизаны, конечно же!

У моих учеников была отличная память! Зимнего времени хватило, чтобы окончательно запомнить алфавит — и оказалось, что в нашем случае письменность приобретала немного другую функцию. Мы существа, которые не сталкиваются с проблемами передачи на далёкие расстояния. Мы спокойно можем передать по воздуху на расстояние дневного перелёта, а скоро, когда я начну экспериментировать с проводимостью металлов, то и ещё дальше. Но зато, указание точного места подчас дело сложное. Как сказать, где находится найденное тобой место с самыми вкусными ягодами — в лесу более-менее одинаковых деревьев? Максимум, что могли сделать раньше — зарубку, и они даже имели свои нечёткие стандарты. А я, по сути, стандартизировала, и теперь их мог прочитать любой, кто знает азбуку. Заодно, совершенно случайно, познакомила моих учеников с таким вроде бы простым знаком, как стрелка — указание на конкретное место. Таким тут вообще как-то не пользовались.

Некоторые деревья в лесу украсились несложными указателями и сочетаниями типа «Здесь был…», а возле некоторых дупел появились имена в них живущих. В этом, оказывается, были повинны дети, которым идея показать, что они живут именно здесь, показалась очень неплохой. Всем понравилась идея того, что летящие между нами сообщения можно сделать чем-то твёрдым, и дать им место в мире. Писчих материалов было всего два: деревянные дощечки и глиняные таблички, и все они пользовались невиданным раннее успехом, так что я всерьёз начала опасаться за приречное месторождение глины.

Но вскоре использование пошло на убыль. Интересные места были отмечены, таблички приклеены (между прочим, благодаря тому, что Смелая при поиске основы для красок придумала неплохой клей). Знания пока предпочитали передавать по старинке, да и заставлять детёныша читать большие и тяжёлые «книги» из деревяшек выглядело бы форменным издевательством.

Новый год по новой плавке

Сегодня я решила плавить новый металл, тот, что получается из глины. Да, с ним не пройдёт фокус «сплавь всё вместе, а шлак сам осядет», но зато глину можно сразу сделать в виде чего-то мелкого, что быстро нагреется и выплавится само.

Перво-наперво, я решила подготовить тигель. Глиняный конечно хорош… но я боялась, что он расплавится или растрескается от жара. Глина-то одна и та же с той, из которой я буду металл добывать! Поэтому, я решила сделать посуду из того синего камня, который вроде как получается, когда перегреешь глину.

Сначала вырыла яму, поместив в неё большой цилиндрический сосуд из закалённой глины. Внутри он был пустотелым, туда предполагалось выливать расплав, что будет в другом сосуде. За время переливания тигель не успеет нагреться так, чтобы расплавиться, а к потере вещества, что смешается с землёй, я готова. В сосуде же была налита вода — тепло будет передаваться ей, и форме хватит времени не расплавится, пока в ней застывает горячая жидкость.

Глину я сделала в виде небольших шариков, которые куда быстрее и легче расплавить, чем большие куски. Вокруг бегали дети. Я предупредила, что жар опасен для их пёрышек и шерсти, но разрешила оставаться и наблюдать.

Убедившись, что вокруг никого нет, начала выдыхать огонь — сначала жёлтый, а когда глина накалилась, сразу дала почти синим, для того, чтобы миновать стадию выплавления металла. Всё прошло как нельзя лучше. Расплав переливался, вода почти сразу закипела, и форма небыстро остывала. Влажная земля вокруг тоже помогала в этом, и почти сразу высохла, даже пришлось полить её ещё.

Через полдня полного основания я разбила форму. Как и ожидалось, пришлось ещё сидеть и полировать, дабы стереть оплавленую глину с формы. Зато какой красивый синий тигель получился! Я сразу же испытала его на прочность, и он держал температуру куда более высокую, чем глиняный. А это значит, пора! Да, это была плавка — но всё-таки, не для получения металла, так что посчитала, что это не то, что стоит объявлять как новый год.

Грифоны заняли всю поляну. Дети подошли ближе, они должны видеть всё хорошо, и учиться на примере. Я опять сделала глину шариками, загрузила тигель — и начала медленно его нагревать. Глина накалилась, и через некоторое время из глины стали выступать маленькие капельки металла. Они соскальзывали вниз, постепенно наполняя тигель. Рыжик, помогающий мне, ссыпал ещё.

Оказалось, что этот металл легче шлака, так что последний просто оставался снизу. Тем лучше, не надо его снимать! Когда тигель заполнился, я толстым железным ковшом убрала пористый шлак, и в освободившееся пространство засыпала свежую порцию.

Металл заливался в обычные формы слитков. Форма была обычной глиняной — всё-таки, металл плавился при меньшей температуре, чем его соединение, и даже при небольшом охлаждении оставался всё в той же жидкой форме.

После застывания я поняла, что он чем-то похож на алюминий. Самые тонкие бруски приладила к своим рогам, как бы увеличивая их длину — и все сказали, что мой «голос» стал немного ниже, чем раньше. Кажется, я могу сделать антенну! А это означало, что туман и дождь теперь не так сильно будут мешать дальнему разговору, да и дальность увеличится, что означает более дальние разведывательные полёты.

Летние усовершенствования

Наше «производство» было довольно спорадическим. Надо что-то сделать — инструменты, нить или ткань, например — делаем, а потом снова перерыв. Железо здесь было довольно отличным, и только сейчас пришлось отливать новые кирки и инструменты по работе с деревом.

Ещё я сделала антенну. Для начала пришлось сделать волочильный стан и протягивать через него разогретые длинные и тонкие бруски, которые я предварительно отливала. Проволока получалась коротковатой, так что потом я ещё её и «сваривала» — разогреванием огнём и соединением двух концов.

Потом оплела на поляне дерево, сделав всестороннюю антенну. Тут я раззадорилась и сделала её довольно длинной, потратив весь выплавленный металл — локтей десять на неё ушло. Но это того стоило, после того, как первая надевшая проволоку на рога грифоница приобрёла удивлённое выражение морды, и, увидев на наших мордах вопрос, поспешила ответить, что слышит новые, никогда воспринимавшиеся шумы. А какой у неё был пониженный «голос», который, почему-то, всем (в том числе и мне), показался весьма красивым.

Носимый вариант тоже был. Крепился к телу, протягиваясь через весь позвоночник и до середины хвоста (для драконов) или просто до задних лап (для грифонов). Проволока была довольно гибкой, так что если совсем сильно не изгибаться, то она не ломалась и обеспечивала приём и передачу более длинных волн.

Из отходов деревянного производства и уже специально сделанной мелкой щепы наша семья смогла сделать бумагу. Жёлтую, неровную, толщиной с картон и с явно видимыми древесными волокнами — но у нас появился носитель для знаний, лёгкий, с возможностью сделать из него что угодно, от свитка, до книги. И для этого пришлось выстраивать целую производственную линию! Сначала опил и щепа долго кипятилась в воде, размокая и расползаясь, а потом варилась в горячем составе с клеем, где расползались окончательно, а потом застывали на железных листах, растёртые скалкой. С последним этапом помогали грифоны, и потом с восхищением держали в лапах жёлтые куски бумаги, нюхая и пытаясь рассмотреть её на свет.

В следующие рецепты мы добавили волокна, из которых делали ткань, и бумага стала ещё прочнее на разрыв, но при этом даже гибче. И с увеличением поличества произведённых на свет листов в прошлое уходили эрзацы: глиняные таблички, тонкие дощечки и кора белого, как берёза, но без чёрных точек, дерева. Последнюю, кстати, часто использовали для заметок и нанесения карты с обозначениями.

Эксперименты с веществами

Я сделала себе ещё несколько посудин из синего камня — и принялась за эксперименты по плавке и смешиванию.

Перво-наперво, смешала два известных мне металла, в разных пропорциях. Не зря — чем больше «первоначального металла», тем больше сплав был устойчив к разрыву, а чем больше «лёгкого металла» — тем гибче он становился.

Белые кристаллы при нагреве довольно быстро испаряли из себя довольно пахучий нагретый пар, и превращались в в светло-серый металл, и довольно мягкий. Случайно положила его на влажную землю, и увидела, как он на лету покрывается белой плёнкой.

И куда мне его девать? Попробовала сплавить. С «первым» она сплавляться вообще не хотел, даже в жидком виде состав разделялся на отдельные слои, а с «лёгким» превращался в смесь, которая от влажности нагревалась и чуть ли не горела, а в воде попросту взрывалась. В общем, никуда его деть пока не получилось…

Серые камни скал плавились как пластилин, размягчаясь и чернея в процессе. В конце-концов, он превращался в жидкость, но её последующий разогрев привёл только к тому, что началось испарение. Я прямо видела, как горячий и отсвечивающий красным пар поднимался над тиглем, и почти сразу осыпался вниз в виде поблескивающих на свету кристалликов. Наверное, это можно было бы как-то использовать, но надо делать уже чуть ли не промышленные дистилляционные системы. Зачем, если пока и так всё есть? Но всё-таки, результаты я записала, для будущих поколений.

Большая мама

Я живу тут уже почти третий год…

Я гордая мать шестерых детей. Это просто прекрасно, и я чувствую себя на своём месте — не помню, чтобы в прошлой жизни когда-нибудь испытывала подобное. Стая вокруг меня — это прекрасные морды, которые мне как дети, и я обязательно лизну каждого, кого встречаю! И я вижу радость на их мордах, вижу, как приподнимаются мягкие заклювные «губы», когда видят меня. Я чувствую себя большой мамой для всех, и никто меня в этом не переубеждает. Стая — большая дружная семья, и каждый день среди деревьев слышно наши разговоры, а на рассвете и закате над кронами деревьев летит наша песня.

Я хочу, чтобы это было всегда. От начала — и навсегда. Иногда мне хочется напрочь забыть всё, что относится к прошлой жизни, и остаться только драконицей. Да, моя память о прошлом и так частично ушла, остались только «факты о жизни», знания, лишённые эмоционального багажа, но что если я забыла бы даже это, считая, что я всегда была только драконицей, с красивыми синими глазами, длинными рогами и густой гривой?

К Птицу я не могу привыкнуть — в том смысле, что нам друг от друга не скучно, только потому, что мы прожили вместе уже почти три года. Может, мы и занимаемся одним и тем же, но наши обоюдные ласки не надоели никому из нас. Не знаю, с чем именно это связано, с тем ли, что тут всё живёт совсем по-другому, или в наших мозгах скука просто почти не прописана — это не важно. А вот любовь к Птицу и материнская любовь к каждому в стае — очень важны…

Новое поколение

Наступила поздняя осень. Мои дети выросли, почти достигнув размера взрослого дракона, и в ближайшее время собирались переселяться в пустые дупла неподалёку. Можно было двигаться дальше.

Я хотел детей от Птица, а он хотел детей от меня. Мы об этом много говорили, но решили, что пока растут драконята, мы не будем делать новых, иначе места в дупле точно не хватит. И вот, почти через три года, я наконец дала волю своему желанию.

Одной прекрасной ночью, под светом двух лун, я вновь почувствовала это чувство, будто внизу появляется почти неощутимая тяжесть. Желание моё наконец исполнилось, и я снова зачала. Весть о моей беременности разнеслась сразу. Радостный Птиц рассказал её всем и сразу, так что, поначалу в наше дупло заходило много грифонов. Они хотели посмотреть на меня, на мой живот, и выражали свою радость при помощи прикосновений клювом и лбом. Я с радостью принимала каждого, и в ответ лизала по их мордам, получая не менее весомую порцию лизей. Вскоре две пары грифонов тоже снесли яйца, и совершенно не скрывали, что повторяли вслед за мной. Я неловко улыбалась про себя, совершенно не зная, как на это реагировать. У нас уже большая стая! Но видя радость на их мордах, и то, что больше половину дупел пустуют, я отбросила эти опасения, и радовалось вместе с будущими родителями.

Мои дети тоже были рады, и часто залетали меня проведать. Смелая сразу же разукрасила дупло изнутри ещё более яркими цветами, а Когтистая на этом фоне нарисовала мою морду, и я явно видела в её глазах вопрос: «Неужели я тоже была внутри, вот так?». Птиц же теперь часто гладил меня по округлишемуся животу и утверждал, что я очень красивая.

И мне это нравилось. Нравилась эта небольшая семейная суета и стая, что в полном составе если и не пришла, то каждый рассказал мне о том, что он очень рад за меня и будущих детей. Нравился ласковый Птиц — каким он всегда и был, но всё-таки, сейчас я беременна, и его забота обо мне просто сносит мне крышу. Как только только шерсть на наших носах ещё не перетёрлась от постоянных потираний и поцелуев?

Тяжесть в животе оформилась вполне явственно, и мой живот начал увеличиваться. Но… я помню, что раньше уже через две недели была готова отложить яйца, и мой живот был довольно большим! А сейчас через этот же срок он достиг только чуть больше четверти той окружности. Это вообще нормально? Вдруг что-то случилось?

Я подошла к Птицу, и, волнуясь, тыкнула носом в его сложенные крылья, вопрошая: «Нормально ли, что раньше я через этот срок уже ходила с большим животом и снесла яйца, а сейчас явно что-то во мне замедлилось?». Птиц улыбнулся, обнял меня крыльями, и, нежно прикусывая ухо, ответил: «Сейчас есть кому о тебе заботиться. Ты это чувствуешь, и потому не торопишься поскорее снести яйца, чтобы мочь вновь летать и добывать себе пищу. Не бойся, к весне и снесёшь, а сейчас они будут расти в тебе, моя милая».

И я успокоилась. И вообще, детей будет защищать не греемая мною и моим огнём скорлупа, а я сама! Одно осознание этого факта вдруг заставило радоваться ещё сильнее, до небольшого тянущего ощущения внизу живота.

Время кладки

Всю зиму я проносила детей в себе. Живот постепенно рос, и когда я почувствовала, как перевесившая задняя часть заставляет соскальзывать с воздуха, я окончательно прекратила полёты, и только каждый вечер выходила на ветку, чтобы спеть вместе со всеми, под радостными взглядами моего Птица.

Но и я не сидела целый день ничего не делая — хотя, наверное, могла бы. Я наконец составила из своих заметок цельную структуру, и, добавив своих знаний, составила первую полноценную книгу, хоть и лапописную. Пришлось только потрудиться, чтобы адаптировать некоторые слова (например, электричество), о которых в моём языке и слыхом не слыхивали. Впервые я применила заимствование — довольно куцее, ибо адаптировать к радио можно было максимум перепады гласных и запинку из согласных, поэтому «согласные» я взяла из слова, обозначающего молнию, благо такое тут было. И конечно, спасибо стае, которая научилась делать бумагу сама, без моего участия, и теперь только снабжала меня ею.

Последние недели я сидела почти ничего не делая, только переговариваясь с соседями и сторожами. Живот увеличился до максимума, и с ним были невозможны никакие полёты, да даже карабкаться по стволу опасненько. Но я не скучала, часто дремала и иногда мурлыкала. Дети внутри чувствовали успокаивающие мамины вибрации и сидели себе тихонько.

И вдруг, тянущее ощущение внизу живота. Оно становилось всё сильнее, и кажется, смещалось ниже. Уже зная, как ощущается начало яйцекладки, я поняла — это она! Я расставляю ноги, вытягиваюсь вперёд — и тужусь, чувствуя, как яйцо проходит внутри меня.

И конечно, я почти сразу рассказываю всем, что сейчас происходит. Птиц улетал за едой, но услышав, вернулся как можно скорее — прямо к тому моменту, как первое яйцо начало проталкиваться наружу. Он сразу же принял его на лапки и сказал, что всё хорошо, избавляя меня от лишних тревог о сохранности скорлупы.

Но это был не конец. Через минуту отдыха проталкивается второе яйцо. Птиц опять принимает его на лапы и кладёт рядом, и я почти сразу прячу их в густой нагрудной шерсти, пока муж облизывает мою морду, поддерживая и радуясь за меня и всю нашу стаю. И кстати, я смотрела — да, за неделю до кладки шерсть на груди начинает нарастать!

Конечно же, после этого, в наше дупло стали залетать любопытные и радостные грифоны. Они обязательно лизали меня в нос, поздравляли, а некоторые просили показать яйца. И я, обласканная и радующаяся не меньше них, с удовольствием показывала, совсем ненадолго приподнимаясь с кладки.

Грудь Птица тоже украсилась густой шерстью, а значит, он тоже готов посидеть и погреть наших детей. Я оставила их ему — и наконец, с удовольствием пролетела несколько кругов над нашей «деревней» и рекой. Крылья, почти неиспользуемые последний месяц (расправление их внутри дупла не в счёт), быстро устали, но какая же радость вновь пролететь, без дополнительного веса, перевешивающего центр тяжести! Я радостно крикнула — и на радиоволнах мне понеслись ответные возгласы.

Но этот восторг вовсе не означал, что я лучше бы снесла яйца через неделю-две и спокойно бы летала, сменяясь с Птицем. Мне было приятно, что дети растут во мне, в спокойном темпе, а я защищаю их своим собственным телом. Моих, наших детей…

Время вылупления

Грифонята в тех семьях уже неделю как вылупились, и драконята рвались наружу. Прошла больше половины недели пребывания в яйце, и они уже адаптировались к дыханию и гравитации. Я слышала их писк — теперь они хотели наружу.

На этот раз Птиц был дома, пока я летала рядом. Я быстро прилетела на его зов, как раз к тому, когда они стали пытаться пробиться наружу. Как только я услышала их попытки выбраться, то сразу же надкусила верх яйца, сначала одному, а потом и другому. Без мамы драконятам сложно пробиться через скорлупу! Хотя они и могут использовать свой младенческий рог на носу (который потом отпадёт), чтобы выбраться наружу, но это вымотает их, и я не хочу так издеваться над малышами!

Сразу вылезли их мордочки, на которых красовалась скорлупчатая шапка. Я коснулась их кончиков языком, делая первый в их жизни мамин лизь — заодно и слизывая скорлупу с головы. Драконята, сделав несколько вдохов чистого наружного воздуха, сами доломали скорлупу, и, опрокинув яйца набок, вылезли наружу.

Шерсть их была мокрой, и беспорядочно свисала с их боков, а крылья маленькие, плотно прижатые к бокам, чтобы быстро выбраться из яйца. Детёныши сделали свои первые нетвёрдые шаги, путаясь в лапах — и я вылизала их, языком выравнивая шерсть и слизывая остатки белка.

Они сразу поспешили ко мне под живот, где за время высиживания вновь сформировались груди. Я легла набок, и драконята прильнули ко мне, сразу найдя что надо и сделав первые жадные глотки молока. Такое рвение неудивительно, разламывание скорлупы и первые шаги отнимают много сил маленького дракончика!

Вскоре они уснули, даже не выпустив из пастей так удобно лежащие в них соски. Я заулыбалась, и накрыла их крылом, обеспечив им и темноту, и тепло. Птиц поднёс мне остатки скорлупы, и я с удовольствием её подъела. И теперь, когда кроме скорлупы есть и ещё источники пищи для молодой мамы, это больше выглядит как… традиция? Птиц подтвердил, что это именно она, вызвав у меня ещё одну улыбку.

Первые дни драконята, обе оказавшиеся девочками, просто учились ходить. Неловко переступая лапками, они делали немного шагов снаружи, а потом опять прятались в шерсти у живота и груди, прильнув к ним. Но лапки становились сильнее, и вскоре детёныши уже ходили по дому, исследуя его, запоминая его очертания и запах, который, благодаря запаху их тел, тоже немного поменялся.

Конечно же, к нам заглядывали морды. Но, они не заходили внутрь, чтобы не тревожить моё обострившееся чувство… не знаю даже чего, а просто смотрели на меня, выражали свою радость, и иногда оставляли вкусные камни и плоды.

Маленькие крылья начали быстро расти. Драконята активно использовали их, периодически помахивая и привыкая к тому, что при взмахе воздух под перепонкой твердеет, отчего уже оформлялись сильные крыльевые мышцы. Однажды дошли до выходи из дупла, выглянули вниз, на ветку — и залезли обратно, и пока что больше не подходили.

После того, как лапки окончательно окрепли, пришёл черёд осваивать крылья. И ничего лучше, чем прыжки со стен, на которые так легко забираться благодаря крепким коготкам, и с маминой спины, для этого нет! А пока они учились, рожки дракошек быстро выросли, превратившись из округлых тычек, что едва показывались наружу, в полноценные длинные, немного загнутые вверх, рога.

И когда их крылья окрепли, драконят потянуло к краю дупла. Оттуда несло целым букетом весенних запахов, в которых можно было уловить сладкий запах цветов, и они очень хотели узнать, что же так пахнет. Оформившиеся рога позволяли не только слушать, но и общаться, и теперь детям хотелось увидеть своих пернатых одногодок (с которыми они активно общались и сдружились) вживую. И только страх, что крылья не справятся, удерживали их от прыжка.

Тогда я взяла их на спину — и вылетела, взлетая высоко в небо. Дракошки ознакомились с дуплом — а теперь, расправив крылья и подставив морду ветру, они знакомились с воздушными потоками местности, на которых я парила. Вскоре дети их запомнят, и будут знать, как правильно летать в этом месте.

Я летала не одна. Вокруг меня всегда вилась стая из нескольких морд, хотевшая посмотреть на вышедших в мир драконят. Я была только за — главное, чтобы не подлетали слишком близко, создавая аварийную ситуацию и так нагруженному телу!

Когда я приземлилась на поляну, четверть которой уже занимали различные производства, драконята сразу ринулись её обнюхивать — и конечно же, общаться с другими грифонами. Много слов они ещё не знали, но это не мешало тыкаться им носом в перья и шерсть и интересоваться, чем же кто занимается. И грифоны с радостью показывали, как они режут и обрабатывают дерево, или как из клейкой массы получается бумага. А я показала тигли и обжиговую печь — пока пустующую, но готовую к работе в любой момент. Конечно же, они захотели увидеть её в деле — и я показала, как лепить горшки и как они обжигаются, не до конца, ведь чтобы обжечь хорошо, дуть огнём надо долго. Показала, как получают металл, из запасов руды, что лежали рядом.

Драконята тут же захотели освоить огонь. Пока у них не получалось его сделать, но видя их рвение, я понимала, что скоро всё получится — и глядишь, вскоре подрастёт второй металлург на помощь маме.

Вскоре, в один из спокойных безветренных дней, драконята полетели сами. Благодаря прогулкам со мной и Птицем, они знали здесь каждый куст, и потому, сорвашись с ветки, просто спланировали до поляны — а потом карабкались на когтях вверх. Но уже вечером, после молока и длинного отдыха, они полетели полноценно, не только планируя, но и набирая высоту. Я их похвалила — и наши соседи, что услышали мою похвалу, тоже.

И последнее, что должен уметь любой дракон — огонь. Дракошки, уже достигшие вдвое большего размера по сравнению с тем, что был в яйце, научились извергать пока ещё жёлтый огонь прямо на поляне, когда пытались наконец обжечь свои уже вполне неплохие горшки. Но долго, всё-таки, не выдержали, и позвали на помощь маму (то есть меня), которая, улыбаясь, и помогла закончить процесс обжига.

Теперь драконятам осталось только прибавлять в росте, учиться и становиться большими и взрослыми.

Это точно не конец

Много лет прошло с тех пор, как я попала сюда, стала той, кем и должна быть, и обрела своё место в мире — как красная драконица и мать драконят.

Быстрокрылая и Рыжий нашли себе пары у грифонов! Рыжий нашёл себе такую же огненно-рыжую грифоницу, и перекинулся в грифона, оставив от дракона только задние лапы с хвостом и небольшие пальцы в перьях крыла. Быстрокрылая же стала жить с коричневым грифоном — но перекинула уже его, и образовалась новая пара драконов, прямо как у нас с Птицем когда-то. Дочки росли, полностью освоили огонь, и изъявляли активное желание стать металлургами.

Благодаря дальней связи, мы спокойно общались даже на расстоянии трёх дневных перелётов. Но несмотря на такую дальность наших разведчиков, мы пока не поймали ни одного сигнала, указывающего на разумность, не услышали ни одного звука, да даже чужого, незнакомого запаха, не было. Новых людей пока никто не находил — но мы не сомневались, что в случае нового попадания любой из драконов даст им облик, более подходящий этому миру.

Моё прошлое стало ещё дальше. Будто и не со мной происходило. Будто вся жизнь в городе, существование в человеческом теле — моя выдумка. Мои яркие воспоминания — это воспоминания о себе как о драконице, и если бы я не помнила мой первый шок от бытия в этом теле, то и вправду бы посчитала, что вся прошлая жизнь — это выдумка немного сошедшей с ума от одиночества драконицы, благо, некоторые её моменты и правда выглядят как бред.

А теперь наш быт входил в спокойную, размеренную колею. Никакого выживания и борьбы с природой, минимальная цивилизация… и каждый был доволен. Я, мы, вся наша стая — дружно жили вместе, а впереди виднелось только светлое будущее.