Время коротко

Макс Далин

Коротко. Очень.

Детство — миг. Клочок тепла где-то в уголке души, крохотный. Тёмный, жаркий момент бытия. Потом ты прозреваешь и видишь: ты почти голый, а был совсем голым. Ты был — пищей. Порадуйся, что тебя не съели, пока ты был крохотным, голым, слепым и беспомощным. Наоборот — кормили.

Но это было совсем коротко. Миг тьмы и тепла — а вокруг мир, холодный, враждебный. Мир, где долго не живут. Но нельзя остаться в гнезде. Надо уходить, как только шерсть начинает становиться жёсткой. Не уйдёшь — выгонят. Мир жесток.

Всё грозит бедой. И жить надо очень, очень быстро. Если жить медленно — то твоё время станет ещё короче, чем есть. Ты только что вывалился в холод и враждебность из тьмы и тепла — и тебе уже надо наблюдать, думать и сражаться за себя. Ты ещё не успел вырасти — а жизнь уже война.

Все живые существа — враги, хотя порой и кажется, что это не так. Собственные сородичи — враги. Жизнь в стае — война: зазеваешься — сожрут, будешь думать медленно — используют. Как бы ни обернулось — перестанешь быть.

В стае хорошо чувствует себя либо боец, рвущийся к власти, либо жалкая тварь, которой страшно одной. Я — ни то и ни другое. Я — один, мне не страшно, я не рвусь. Я думаю и наблюдаю. Моё время коротко, я хочу съесть хоть кусочек бытия перед тем, как вернуться во тьму. Драки за статус мешают. И — где сородичи, там всегда мало еды.

Зато там самки. Ещё один жаркий миг: ты беспомощен, ты уязвим. Пока тебе хорошо — укусят за затылок, укусят за горло. Рисковать — за то, что она вылизывает тебе уши, вылизывает шерсть под подбородком, где уязвимее всего? У неё будет несколько голых, слепых, беспомощных — потом. А тебе захочется принести еды — не только себе, но и им. Где столько взять? Мир полон голода.

Все живут стаей. Но я — другой. Я думаю, я прохожу в узкие щели, я наблюдаю. Я наблюдаю за крупными животными: за кошками, собаками и людьми. Люди — опаснее всех, но я никого не боюсь.

Я смотрел в глаза человеку. Я сидел на трубе, он подошёл. Громадные глаза, в них — отвращение и страх. В них мысль: «Он прыгнет!» Я пригнулся, смотрел и думал: «Я прыгну тебе на голову». Человек наклонился взять обломок кирпича. Пока он наклонялся, я втиснулся в щель между трубой и стеной. Человек больше не видел меня. Бросал кирпич, кричал. Зря.

Если хочешь сделать время длиннее — надо научиться понимать людей. Им принадлежит очень много пищи — и они убивают за неё. Они правы: за пищу надо сражаться. Чтобы выжить, я делаюсь невидимым для них. Серая тень.

Я вышел из подвала на свет. Крался вдоль стен. Заходил туда, куда можно зайти незаметно. Я исследовал мир.

Я нашёл место, где очень много еды. Это чудесная еда. Мне ещё не приходилось есть такую. Моя шерсть блестит. В этом месте, где чисто, тепло и пахнет едой, очень опасно. Люди его охраняют. Я знаю, они хотят убить меня, но я наблюдаю, я думаю, у меня есть глаза, чтобы видеть, уши, чтобы прислушиваться, усы, чтобы ощупывать поверхность в темноте. Мои мускулы сильны: я могу долго висеть на отвесной стене, держась пальцами за маленькие выступы. Моё тело гибко. Я пролезаю в щели, я протискиваюсь, я прохожу, как тень, как вода. Я удлиняю своё время. Я — заслуживаю бытия.

Когда я только попал сюда, меня поразило всё это: куски мяса с салом, пахнут, на блюде. Сыр, жирный. Я не стал есть рыбу — слишком много соли, но попробовал жидкое масло. Очень вкусно. Уже потом я пробовал пиво из бокала. Вкусно, очень вкусно, но пить нельзя — пиво делает тебя медленным. Это опасно. Больше я не пил пива. Я пил сладкий кофе. Или колу. Они убыстряют тебя. Это лучше.

Я изучил это место тщательно, вдоль и поперёк. Избегал людей. Был очень внимателен. Всё понял: где можно спрятаться, где лучше брать еду, как переходить из помещения в помещение. Понял разницу между самцами и самками людей: самки безопасны, только громко кричат. Самцы опаснее — один ушиб меня металлическим ковшиком. Бок болел. Я стал ещё внимательнее.

Еда здесь так хороша, что я думал о самке. Я привёл сюда одну — но она взяла еду в крысоловке, железная скоба сломала ей спину. Я привёл другую — но она съела кусочек сала на полу. Здесь нельзя брать еду с пола — в ней яд. Третья выскочила под ноги человеку, он убил её каблуком. Самки не могут здесь жить. Я опять остался один.

Я не хочу уходить. Здесь слишком хорошо.

Я сплю на крахмальных квадратиках ткани. Приятно пахнут. Утром люди выбрасывают те, на которых я спал, кладут новые. Мне нравится всё чистое.

Чистая вода всегда есть в туалете. Но я пью газировку, кофе или фруктовый сок. Водой я мою ладони, когда испачкаю их жиром. Я уже не ем масла — здесь слишком много пищи, чтобы мне хотелось сплошного жира. Я знаю, что люди хотят отравить меня ядом — но они слишком глупы: они кладут ядовитую пищу далеко от съедобной. К тому же есть пища, которую нельзя отравить вообще — орехи, яйца. В моём тайнике лежат орехи — на всякий случай.

Всякий на моём месте расслабился бы. Но я не таков. Я не забываю ни на минуту: время коротко. Я хочу существовать ещё. Мне нравится существование.

В нём есть чистая радость. Звуки.

Вечером их издают люди в большом помещении, где светло. Туда люди приходят есть, но сам я не ем там никогда. Слишком опасно. Я прихожу туда только слушать.

Я иду вдоль стены, мимо столов, за которыми сидят люди. Даже если со стола упал кусочек пищи — я не беру. Я сыт. Я пробираюсь к месту, где сидят другие люди, те, кто издаёт звуки. Я сажусь в тени, оборачиваюсь хвостом и слушаю. Мне хорошо.

Если никто не заметит меня — повезёт.

— Сукин сын, — сказал дезинфектор беззлобно. — И эту приманку забраковал.

Дезинфектор поднял и сунул в пакет кусочек мяса, пропитанного цианидом.

— Хитрый Дмитрий, — печально кивнул менеджер. — Ест только на складе или в кухне. Говорю поварам: смотрите, всё надо убирать, чтобы идеально чистый был пищеблок — но стоит оставить хоть что-то…

— Ну, выкладывать отраву рядом с продуктами я права не имею, — сказал дезинфектор. — Похоже, вам надо закрываться, освобождать склад, устроить правильную облаву… Чоткий крысан, я бы сказал, — усмехнулся он вдруг. — Сколько вам стоит этот гад?

— Ну, любит камамбер и бри, — хмыкнул менеджер. — Это ещё ничего. Изгадил кучу льняного белья. Омара под майонезом обгрыз — это дороже стало. Кофе выпил из чашки шефа — того чуть удар не хватил. Но мы пережили бы, если бы этот засранец не выходил по вечерам в зал музыку послушать! Эстет, его мать… Все наши в курсе, клиентки уже раза три видели… Угробит он заведению репутацию, как пить дать!

— Угробит, — кивнул дезинфектор. Он уже давно работал в службе ликвидации крыс, не питал иллюзий и испытывал к подопечным то чуть прикрытое показной ненавистью уважение, какое Кутузов чувствовал к Наполеону.

Больше всего ему хотелось бы отловить Чоткого живьём. Понаблюдать за ним в виварии… да что там! Дать пожить. Не убивать существо, в котором дезинфектор чувствовал изощрённый насмешливый разум. Но было совершенно очевидно, что это не удастся.

Серые бойцы не сдаются живьём. Чоткий, в конце концов, проколется тоже. Даже лучшие из диверсантов на чём-нибудь, да сгорают. Именно этот — вероятно, на орехах. Он очень любит орехи…

Если удастся отравить Чоткого — фирма получит премию. А дезинфектор будет чувствовать себя, как снайпер на войне. Он исполняет долг.

А откуда чувство вины?