У меня чесались гусеницы. Новые, недавно установленные траки ощутимо зудели, хотя на них не было, и не могло быть никаких датчиков. Датчики были в подвеске, замеряющие нагрузки и состояние масляной системы, но сами гусеницы, это всего лишь куски металла. Значит дело в моей голове. В моем разуме, заключенном в искалеченное тело, что находится внутри этого танка. Мой разум перестроился. Я ощущаю себя этой боевой машиной, а не куском мяса в ее чреве. О моей биологической природе напоминает лишь отдаленное эхо боли, словно давно болящий зуб, к которому привык настолько, что даже не замечаешь его. Я — тридцати пяти тонная машина, собранная на базе старого Т-54, внутренние механизмы которого были максимально автоматизированны, чтобы управляться одним единственным членом экипажа, чья генетически модифицированная нервная система была связана с центральным компьютером сетью нейроимлантов, и адаптацией разума к текущему состоянию.

Я — многоглаз. У меня есть курсовая оптика верхнего бронелиста, с наложенной на нее прицельной сеткой курсового пулемета. У меня есть оптика прицела пушки, с прицельными сетками как ста миллиметрового орудия, так и спаркой пулеметов рядом с ним. У меня есть панорамная оптика командирской башенки, дающей мне обзор сразу со всех сторон, а так же подвижная оптика башенки крупнокалиберного пулемета. Мое зрение цветное, и многоспектральное, захватывающее инфракрасный диапазон, который я воспринимаю как особую гамму свечений, характерных для нагретых объектов. Все это зрение, всю эту многоглазость, я воспринимаю как нормальное состояние. Я не переключаюсь от зрительного канала к зрительному каналу, я вижу все и сразу. Однако я практически глух. На башенке есть микрофон, но шум во время движения быстро выводит его из строя. В принципе, я смогу разобрать слова, если кто-то залезет на башню, и будет орать прямо в командирскую башенку, но это чувство все равно является практически бесполезным, нужным больше для того, чтобы я не оглох мозгом, потеряв способность воспринимать звуки. В компенсацию неспособности слышать, я обладаю шестнадцатиканальной рацией, связанной с моим слуховым восприятием, и системами обработки данных. Пока я могу воспринимать шесть каналов одновременно, седьмой уже смущает меня, спутывая получаемые данные, словно в комнате с большим количеством собеседников, сосредоточиться на определенных из которых не получаеться. Если восприятие звука в радиоэфире сильно связанно с восприятием слуха, то результаты обработки данных воспринимаются скорее как мысли, текстовые форматы, форматы видеоданных, воспринимаются именно как возникающие в голове отстраненные мысли, картинка воспоминания, текст, идея тактической карты. Ко всей этой мешанине внешних данных, добавляются и отчеты внутренних систем; состояние механических узлов, датчики температур, давлений, и кучи других параметров, многочисленных настолько, что я с трудом понимаю конкретные результаты этой мешанины, ограничиваясь общим впечатлением отличия от нормального состояния, и таблицей критических состояний. Если наполненность топливных баков, и заряд аккумуляторных батарей я еще научился воспринимать достаточно подробно, то давление масла в приводе пушки для меня нечто непознаваемое. Я восприму критический сигнал утраты масла, или перегрева масляной системы, но вот объяснить механикам, что там не так с пушкой, для меня будет сложным. Пусть сами читают отчеты систем. Безумия я нахватался достаточно и так, фантомное осязание уже тревожный признак, ведь, если не считать датчиков состояния систем динамической защиты, осязания у меня нет. У меня не может зудеть корпус и чесаться гусеницы.

Это просто синдром волнения. Вот уже четверо суток я торчу посреди пустыни, с заглушенным двигателем, по минимуму потребляя энергию аккумуляторов, и наблюдая за бесконечными песками. Я выявил уже примерно десяток подготовленных оборонительных позиций. Ночью, когда температура резко падает, скопление солдат противника выдает себя тепловой дымкой над скрытыми в песках укрытиями. Накрытый маскировочной сетью, я, надеюсь, остаюсь незрим для врага, и о моем положении они не знают, благо что наблюдательность им изрядно портит взводный снайпер, выдающий себя, наверное, лишь грохотом выстрела. Впрочем, когда он ставит лежку в пределах полукилометра от меня, утром, некоторое время, я замечаю отличный от фона термальный след, пока лист, которым он защищает позицию от всплеска песка при выстреле, прогревается медленнее окружающего песка, при совершенно том же цвете.

Интересно, как ощущают себя остальные модификанты, таящиеся в этих песках в полуподземных, спешно выкопанных укрытиях? Заняв эту позицию четверо суток назад, после почти полумесячной работы снайпера, создававшего напряженную ситуацию для противника, и долгожданной песчаной бури, скрывшей наше появление, мы стали лишь пустынным пейзажем. Как можно представить, что кто-то лежит в этих раскаленных песках, ожидая пока основные силы противника будут отвлечены обманным ударом, и появиться возможность для решительного штурма укрепленных позиций? Испытывают ли они страх, подобный моему? Забавно, эти огромные в сравнении человеком, массивные и крепкие существа, укрытые в комплекты брони способной выдерживать винтовочную пулю, бронированы куда слабее меня, с моей танковой броней, которой безразличны всякие пулеметы, но если меня ранят, подобьют, я не способен вытащить свое тело из банки системы жизнеобеспечения, вставленной в люк башни точно патрон в казенник. Эта железная машина — мое тело. Взорвись боекомплект, случись пожар, мой мозг, мое тело, останется в этой гробнице. И это пугает. Раз за разом мне виделись кошмары того, как вспыхивают брызги металла в поле зрения оптики, от влетевшей в корпус гранаты или снаряда, как взвывают термодатчики, свидетельствуя о возгорании, как отрубаются чувства вместе с перегоранием проводки, и как боль вновь вспыхивает в моем изувеченном теле, поджариваемом внутри корпуса. У них хотя бы будет возможность схватиться за рану, остановить кровь, позвать на помощь, быть вынесенными с поля боя. У меня же будет лишь отработка огнетушителем, и это практически все доступные мне методы борьбы за живучесть.

Ночь. Скудное освещение звездного неба. Второй час ночи. Давящее молчание нашего радиоканала с целью маскировки. Я кажусь себе совершенно одиноким, бессильный разглядеть замаскированных вокруг товарищей, хотя прекрасно знаю их местоположения, дабы случайно не раздавить кого-нибудь. Впрочем, впереди меня никто благоразумно не прячется, сохраняя безопасную дистанцию. Нет, я все же должен настоять на разработке проводной связи, кинуть скрытый провод по позиции, и можно будет хоть потрепаться, чтобы снять это ломающее нервы напряжение, да обсудить тактику заранее.

На пять часов от меня небо загорается тепловыми сигнатурами раскаленных ракет. Отработала система залпового огня, и огненный дождь падает на позиции врага. Срабатывают вибрационные датчики, страшно представить как трясется земля, ведь я вижу поднимающуюся вокруг нас пыль. Эфир взрывается информацией. Я дополняю этот переполненный чат своими отчетами о наблюдаемых позициях, одновременно запуская двигатель. Несколько секунд отчетов кажутся минутами, в течении которых я воспринимаю чужие мысли, мысленно запоминая позиции, по которым следует наносить удары. Песок вокруг осыпается, закованные в сталь человекоподобные, хвостатые фигуры, восстают, словно восходы зубов дракона, и перемалывая песок гусеницами, я поднимаюсь из своего укрытия, заползая по склону. Все вокруг становится ярче и отчетливее, когда маскировочная сетка остается позади, перестав затенять оптику. Я смотрю на позицию, которая сочтена укрытием артиллерийского орудия, и навожу центр этой грани своего зрения на точку, чуть отличную от той, что отмечена баллистическим вычислителем. Но мне кажется такой прицел более правильным. Фугасный снаряд жжет своей меткой орудие. Снаряды и пули — мои руки. Лишь они — мои органы взаимодействия с миром. Лишь ими я могу трогать. Обзор расплывается, отзываются вибродатчики, вспышка засвечивает переднюю оптику, и снаряд летит в цель. Взлетевшее облако пыли закрывает обзор, я проезжаю сквозь него, набирая скорость, и сквозь мельтешение стеклоочистителей вижу кусок чего-то твердого, падающего над облаком взрыва. Кажется, обломок щитка орудия.

Позади меня модификанты уже бегут, продираясь сквозь вязкий песок. Я обгоняю их, потом сворачиваю вбок, начиная вилять из стороны в сторону. Так я делаю себя более трудной мишенью. Так я не даю пехотному прикрытию отстать. Так я выхожу из пылевых облаков, поднимаемых при каждом моем выстреле. Отрабатывает система заряжания, я посылаю новый снаряд по другой позиции, успеваю послать третий, когда огрызнулся первый пулемет. Я не стал отвлекаться пушкой, цели которой уже определены, ответив вместо этого пятидесятым калибром турели, кинув десяток патронов по вспышке. Бронепехота так же открыла огонь. Я находил их красивыми. Эти тяжелые, бронированные фигуры, с сжатым в поднятых руках оружием, с удивительной, звериной грацией бежали, стреляя с невозможной для человека точностью. Их нервная система не уступала в гибкости моей, и если я тратил ее возможности на привыкание к кибернетическому телу, то они тренировали подвижность, держа в руках оружие с точностью самых продвинутых систем стабилизации орудий.

Пулемет я подавил. Ночью результат касания крупного калибра видно далеко. Человеческая кровь, из лопнувшего от попадания тела, несколько секунд висит аловатым, теплым облаком над местом смерти. Лишь десять из полусотенного взвода участвовали в бешеной минуте первого отрезка пути, но их участие было удивительно эффективным. Я видел как метались тепловые пятна на остывшем за ночь песке, выбегавшие из укрытий солдаты наталкивались на пули, и впадая в панику, теряли время вместо занятия огневых позиций. Мы прошли уже восемьсот метров, осталось всего полкилометра, когда наконец сформировался огненный вал. Бесполезный огненный вал. Пули взбивали песок, давали брызги с брони пехоты, но автоматчики на такой дистанции были совершенно бесполезны. Главное выявлять и подавлять тяжелые пулеметы и гранатометы, один из которых наконец заговорил из невидимого укрытия, ударив брызгами взрывов перед нашими рядами. Автоматический гранатомет стрелял навесом, недосягаемый для пулеметного огня, хотя я и почесал его предполагаемую позицию крупным калибром. Цели все множились и множились, под песком оказывались маскированные ряды окопов и траншей, над которыми я мог прекрасно различить лица вооруженных людей, мелькавших в оптике моего прицела. Я шугал их одиночными крупного калибра, иногда попадая, и взрывая головы кровавыми облаками, прочесывал куда-то в сторону противника курсовым пулеметом, когда он оказывался наведенным в сторону цели в моих бешеных маневрах, но его огонь вряд ли попадал в кого-нибудь, имея исключительно подавляющий характер. Ведя орудие от цели к цели, в промежутках перезарядки, я чесал и параллельной стволу спаркой, уже более прицельно, хотя тридцатый калибр и не создавал такие яркие облака при попадании как пятидесятый.

Сейчас я был не устаревшей грудой железа, я был хищным зверем со стальным телом. Моими пулеметами управляли не трясущееся от вибрации несущегося танка руки, мои пулеметы были органическим продолжением моей воли, рапирой опытного фехтовальщика. Мое орудие было кулачным ударом боксера, танцующего на ринге. Появились первые противотанковые гранатометы. Мое внимание сосредоточилось на турели, повинуясь инстинкту самосохранения, я взрывал солдат с любым габаритным оружием на плечах, что высовывались из укрытия, играя с моей скоростью выстрела. Крича в эфир о контролируемом мной секторе, я с трудом мог удержать страх от вида гранатометчиков, появлявшихся под неудобным углом, доворот турели на которых занял бы драгоценные секунды. От них спасало пехотное прикрытие, заливающее свинцом свободные от моего внимания сектора. С нашей стороны появился первый раненый, модификант закричал о том, что взрыв гранаты контузил его, и он остался позади, лежать в расплывающимся дыме брошенной шашки. Мы могли лишь продолжать наступление, подавляя огневые точки, чтобы не дать им добить его сосредоточенным огнем. Отчаянный гранатометчик наконец выстрелил, он буквально выпрыгнул из укрытия, разрядив РПГ-7 куда-то в нашу сторону, и упал, расцветая кровавым облаком попадания. Выстрел огненной стрелой пролетел мимо, забирая слишком высоко, но, к своему ужасу, я успел различить длинный силуэт тандемного боеприпаса.

Триста метров. В ход пошли наши малокалиберные гранатометы. Двадцати пяти миллиметровые программируемые выстрелы летели на дозвуковой скорости, забирая баллистической дугой над позициями врага, и взрываясь в паре метров над землей, остыпая позиции мелкими, острыми осколками. Пехота врага почти не была бронирована, это оружие жадно собирало свою дань, с точность фехтовального росчерка расцветая рядами взрывов прямо над окопами, снайперская шрапнель в масштабах ручного оружия.

Оставалась всего сотня метров до передних окопов, когда бронепехота за мной начала светиться, все ярче и ярче. Призрачные облака фосфорического сияния, различимые даже в мертвенном свете пущенных кем-то осветительных ракет, окутывали бронированные фигуры, превращая их в кошмарные призраки. Каждое движение заставляло воздух циркулировать в вентилирующих формах подкладки брони, и сгоняли с шерсти выделяющиеся фосфорорганические компоненты, в стремительной биохимической реакции превращающиеся в нервно-паралитические газы. Бледная гвардия на дистанции рукопашной была кошмарной смертью для людей без защитных костюмов. Нервно-паралитический газ впитывался в пропотевшую от страха кожу за считанные секунды, обжигая ужасающей болью, и за несколько минут парализовал мышцы, останавливая даже дыхание. А враг, в панике выскакивая из рушившихся после мгновенного артиллерийского налета укрытий, не имел времени облачится в ОЗК.

Я подпрыгнул над окопом. За моей кормой бронепехота перепрыгивала через первые ряды укрытий, даже не заботясь о гранатном бое по остаткам подавленного врага, оставляя людей в следе своего газа. Рукопашный бой страшен даже для меня. Я видел как в мертвой зоне моих пулеметов высунулось копье гранатомета, и время застыло, когда выстрелившая реактивная граната, с длинным носом тандемного выстрела, вылетела в мою сторону. Выстрел в упор. Я засмеялся бы, если бы мог. Выстрел в упор. Предохранительная система не дала гранате взорваться, она отлетела от моей брони бесполезной болванкой, а вспыхнувший от собственного выстрела человек, в горячке не обративший внимания на стенку окопа за своей спиной, замахал руками, и упал в судорогах, словив пулю от пехотинца. Мы миновали два ряда укрытий, когда напоролись на минное заграждение. Мне пришлось резко затормозить, превратится в огневую точку, покуда принималось решение. Пехотинцы обогнали меня, принимая на броню шрапнель противопехоток. Нет, этими игрушками нас не взять, по крайней мере если взрываются дальше десятка метров. А заграждение явно рассчитывалось так, чтобы быть безопасным для передовых позиций, и накрывать наступление шрапнелью.

Один пехотинец нырнул передо мной на четвереньки, входя в мертвую зону, и сигнализируя о своем положении поднятым хвостом. Его чутье на мины куда превосходило мое зрение, он стал моим личным сапером, и я стал наблюдать за блеском светодиодной ленты на броне хвоста. Этот маячок, охватывающий кольцом и шлем, был инфракрасным портом, еще одним средством обмена данными, из того перечня что был в нашем арсенале.

«Противотанковая. След в след» - сигнализировал он мне. Это просто игра, мы отрабатывали такую тактику. Я направил гусеницы по жесту его хвоста, с трудом подавляя страх, ведь прямо передо мной, в этом песке, лежали незримые пуды взрывчатки, что в лучшем случае лишат меня гусениц и подвижности, превратив в легкую мишень, а в худшем, проломят днище, разорвут банку, и сомнут мою плоть внутри. Почему, почему никак не придумают какой-нибудь чертов датчик в передний лист, что будет выявлять мину ультразвуком, или еще как-нибудь? Слишком сильные вибрации от гусениц, да я научусь перекатываться на них как на цырлах, если это позволит мне контролировать грунт. Рявкнув в эфир о мертвой зоне орудия, ведь вспышка дульного пламени могла контузить сапера, я свернул башню набок, отсылая подарок по какой-то удаленной дыре в земле. Облако взрыва взметнуло грунт на десяток метров вверх, похоже склад.

Я никак не мог избавиться от этого страха, что совсем рядом, возможно в считанных метрах от моих гусениц, лежат противотанковые мины, лишь мерцающий донесениями хвост сапера передо мной вел меня вперед. Я стал скуп на крупный калибр, в котором осталась лишь сотня с небольшим патронов, пушка тоже стала малоэффективной, когда свои обошли меня, я смог только круто фланкировать, дабы не глушить союзников пороховыми газами. Но у меня оставалась спарка пулеметов, в которой счетчик показывал еще пару тысяч выстрелов в сплошной ленте, и я использовал ее во всю, прочесывая любое подозрительное движение.

Позиции под нами уже мертвы. Стелящийся газ обильно собирал свои жертвы, бледная гвардия вытравливала врага самим своим присутствием. Слепо вздыбил землю далекий миномет, но вскоре заткнулся, хвала нашим контрбатарейщикам, где бы они не прятались. Бой утих. Мы шли по опустевшим позициям, добивая раненых и заблудившихся. Запас газа бронепехоты исчерпывался, я видел как они когтештыковали деморализованного противника, скупо раздавая одиночные по представлявшим опасность, и добивая слабовооруженных, раненых, контуженных, или пытавшихся сдаться в плен когтистыми руками, шанцевым инструментом, а то и просто наступая на проминавшиеся под тяжелыми лапами тела. Я видел как еще шевелившийся человек скрылся в мертвой зоне курсовой камеры, и красное пятно оставшееся от него в следе моих гусениц после. Впрочем, таких пятен я оставил много, когда наше приближение выбросило паникующую толпу из укрытий, прямо под огонь в спины. Я пострадал в бою незначительно. Шальные пули снесли несколько блоков активки, да растрескали сбоку пару бронестекл командирской башенки. Но на этот случай и была избыточность моего зрения, больше беспокоил потраченный бак и боеприпас, пулеметы отстреляли почти все, с пушкой было еще неплохо. Наше наступление, раздавившее передовой ряд замерло к рассвету, и где-то час мы занимались тем, что добавляло еще несколько ужасающих штрихов к бледной гвардии в частности, и генетическим модифицированным солдатам в целом. Мы занимались мародерством и людоедством.

Бронепехота во время штурма тратит огромные количества энергии. Жирные как медведи, они могли за день истощить себя до состояния скелетов, поэтому после нескольких часов интенсивного боя нуждались в еде. Эффективность перечеркнула аморальность. Вражеские солдаты прекрасно подходили как топливо хищным желудкам. Особенно они любили жир с животов и бедер, печень и мозг, приправляя по возможности их фосфатными удобрениями для токсичного метаболизма. Переваривалось быстро, усваивалось легко. Кто-то нашел целые пулеметные ленты, химический фактор атаки хорошо сохраняет материальный ресурс врага, и насытившийся пехотинец залез на мою башню, открывая зарядные люки, замки которых я разомкнул. Чем дальше мы проломимся прежде чем понадобится снабжение, тем лучше.

- Эй, тушенка, отличный день, ни одного убитого, как тебе? - Рявкнул он практически в самый микрофон, в котором до сих пор почему-то стоял гул, хотя я заглушил двигатель.

«Это только авангард. Надо ускорить натиск, если не хотим чтобы их тылы оклемались. Быстрее жрите хрустики, и ускоряйте шаг. На их месте я бы заранее пристрелял позиции. Что ты там суешь в меня вообще?» - отозвался я своим синтетическим голосом в радиоэфир, к недовольству остальных, успевших помечтать пару секунд о том, чтобы подремать прямо тут.

- Бронебойно-трассирующие. Хавай что дают, - ответил пехотинец, вытаскивая из моего нутра шланг пневматической системы, и обдавая струей сжатого воздуха коробку от пыли. Взметнувшееся облако замутило обзор командирской башенки.

«Ты мне будешь чистить пулемет лично» - я попытался придать оттенок недовольства своей реплике.

- А член тебе подрочить не надо? Он у тебя вообще остался? - морда в бронемаске, подключившая к артикуляции и рацию, заглянула внутрь лючка, словно надеясь разглядеть что-то в полости турельной башенки, отделенной от основного корпуса броней башни, и имевшей автономную механику, питаемую и управляемую парой дублирующих друг друга электролиний.

«Отличная идея, уточни у мясорезов возможность этого, и можешь мне отсосать, без языка и клыков». - Хотелось дополнить шутку вопросом о том, получается ли у него отмыть шкуру от яда достаточно, чтобы трахнуть бабу до того как она сдохнет, но я счел это излишним для эфирного разговора, слышимого всеми в нашем канале. Модификант, склонившийся над лючком спарки, одобрительно мелькнул большим пальцем в поле зрения орудийной оптики, поддерживая скарбезную шутку. Все же половое влечение глубоко прописано в человеческой психике, и не смотря на все модификации, мы сохраняли желание и фантазии. Даже я. Даже воспринимая себя как хренов танк. Больше эфир я не загрязнял, там и так хватало говоривших и докладов. В поле за позициями падали огненные стрелы пристрелочных, пока наблюдатель, забравшийся на сгоревший грузовик, корректировал результаты по шифрованному каналу. Мы собирали трофейные патроны, подходящие к нашему оружию, к счастью или сожалению, боеприпаса под некоторые из наших эксперименталок, вроде двадцати пяти миллиметрового гранатомета, врагу не завозили. Подходящий для меня дизель так же нашелся, в чем меня клятвенно уверил новенький бензожор, для которого этот бой был вторым. Парень хвастался, что его доработанная тушка способна потреблять углеводородное топливо, и на спор выпив бутылку бензина, устроил небольшое фаер-шоу на предыдущем отдыхе. Набрав патронов, зарядив и заправив меня, и даже успев поменять разбитое бронестекло, наш отряд отправился дальше, оставив четырех раненых отступать к санитарному обеспечению собственными силами, мы не могли терять время и инициативу. Гвардейцы напоследок дружно помочились на чей-то труп, видимо местного высокопоставленного офицера. Впрочем акт надругательства благоразумно остался за пределами обзора моей оптики и записывающих систем, о нем я скорее догадался, по их поведению, и знании причудливых привычек этих странных солдат, сочетавших в себе примитивное и ожесточенное мировоззрение дикарских племен, из которых уже несколько раз проводился набор сырья для модификации, и высокотехнологичную психопрограммную подготовку, ускоряющую превращение охреневающего от своей новой тушки модификанта в тренированную, и условно дисциплинированную боевую единицу.

Я позволил себе немного помечтать о том, что все же доживу до исполнения контракта, и мое тело восстановят, позволив уволится из этого подобия частной военной компании, и отправится куда-нибудь в поисках более безопасной профессии. Интересно, мечтают ли они избавится от своей ядовитости, и вернуться к остаткам своих племен, исполнив свою месть? А может эти локальные конфликты станут искрой что разожжет новую мировую войну, в которой чудовище вроде меня станет обыденностью.

Мои чувства вновь обострились. Пыль вдалеке выдала грузовики и бронетранспортеры, несущиеся в контратаку на нас. Я выждал положенное время для ответа на позывной, дежурно переданный нами в эфир, и потрогал грузовик, с едва различимыми прутиками многоствольной зенитки в кузове, моей смертоносной рукой. На этот раз я был согласен с баллистическим вычислителем. Мы целились в одну и ту же точку, и успешно превратили машину в шар из огня и обломков. Брошенные дымы скрыли пехоту, на фоне дымов пожарищ позади. Мы принимали бой в поле, потому что укрепления за нашими спинами взметнулись от первых артиллерийских ударов противника. Почти нетраченные безоткатки, и трофейные гранатометы распластались в пыли, ожидая дистанции поражения. Трещал шифрованный, одноразовыми пакетами, покуда готовился реактивный удар по безопасной дистанции. Или они примут бой с нами, или, в надежде расстрелять нас издалека, останутся там, куда уже летит новый залп реактивных снарядов.

Еще двадцать - тридцать километров, еще немного, и мы встретим ад городского боя. Теперь ни отдыха, ни засад, ни ожиданий. Лишь натиск, покуда инициатива в наших когтях. Вылетев из облака песка поднятого моим выстрелом, я сосредоточил свой прицел на приземистой фигуре вражеского танка, судорожно доворачивавшего на меня стабилизированное орудие, поливая его длинной очередью пятидесятого, в попытке счистить активную броню, и ожидая, пока механизм внутри меня запрет в казеннике наконец-то вытащенный из карусели кумулятив. Перебор каналов дал мне наполненный переговорами противника, и направив на передатчик предельное количество энергии, я завопил в эфир, заглушая их тревожные переговоры и доклады об обнаружении врага на позициях авангарда:

- Мы сожрем вас, мясо!