- Ну вот, Коллега, сейчас мы переступим эту грань. – мы подходили к густой туманной завесе, оранжевой в закате. – Не находите ли вы что-то… скажем, не ироничное, а забавное, любопытное, в том, что наряду с суевериями, пыльными фолиантами, мы использовали и вполне современный прогноз погоды? – спросил меня Доктор обычным весёлым тоном.

- О том, что в лес нужно входить при тумане на закате, мы также узнали из фолиантов. – улыбнулся я. – Да и касательно других условий… ведь мы узнавали о всех этих суевериях и находили источники благодаря современной методичности и прибыли сюда современными средствами.

Надо сказать, я не относился серьёзно к обряду, который Доктор считал необходимым для входа в истинное Темнолесье. Я полагал это лишь испытанием его на собственном опыте, что могло углубить фольклористическое и этнографическое познание, а также чудачеством скучающего интеллектуала, в коем и я с охотой согласился поучаствовать.

Но когда сквозь туман уже проступили очертания леса и послышался запах болота, что-то пробежало в моей душе или, если угодно, в жилах. В рябиновом свете, который, пожалуй, лишь казался настолько жарким от своей насыщенности, виднелись тёмные деревья и силуэт женщины, сидящей на болотной кочке. У меня возникло чувство, что лес и правда не тот, каким я его видел, выезжая сюда раньше, но кто поручится, что я верно помнил каждую веточку?

Женщина же была более весомым поводом для тревоги, какая, наверное, играла в древних людях, когда зарождались мифы. Она сидела в позе лягушки, судя по костлявому силуэту, обнажённая, с длинными распущенными нечёсаными волосами. Что она делала тут, в таком виде, в такое время и такую погоду?

Уточню: тогда я ещё не думал серьёзно, что мы и правда попали в мир сказок и мифов. В конце концов, мы все иногда испытываем чувство, что вот рядом нечто чудесное, хотя бы испытывали в детстве, но рассудком понимаем, что это не так, а обряд Доктора лишь дал хорошую почву данному чувству. Однако то ощущение подготовило меня к тому, чтобы в дальнейшем не быть слишком шокированным доказательствами, войти в магическую историю плавно.

Доктор надавил мне на плечо, тем самым указав припасть с ним на землю. Я счёл это разумным жестом, укорив глупого себя — мало ли кем была эта подозрительная женщина? Может, где-то было логово неких сомнительных личностей? Потом однако оказалось, что Доктор велел лечь по другим мотивам.

- Видите, Коллега? — сказал он шёпотом, но и через шёпот слышалась характерная весёлость, смешанная с торжеством. – Похоже, мы на месте. Я почти уверен, что это женщина-лягушка.

Слегка недоумевая от потери грани между шуткой и реальностью, я глупо переспросил:

- Женщина-лягушка?..

- Именно. Самые древние мифы — о человеке и животном. Вы конечно же знаете, что негры и дикие индейцы рассказывают истории преимущественно о зверях и птицах и о том, как человек превращается в них, а они – в людей? Несомненно, знаете и о псоглавцах, коих европейцы помещали на край ойкумены. А почему? Потому что первобытные люди видели животных равными себе. Всё плавно перетекало одно в другое, вплоть до того, что в местах, долго не затрагивавшихся цивилизацией, появлялись расы полулюдей-полуживотных. Но магия рассеивалась с приходом цивилизации. Это же место, несмотря на нахождение посреди Европы, сохранило свой ореол, ибо отделено от нашего мира туманами, искажениями пространства и времени, прочей метафизикой. А касаемо расы данной особы, она видимо связана не только с мотивом животных, но и с мотивом болотных дев. Ведь от животных до одушевления стихий тоже лишь шаг…

Я, хоть удивлялся этим речам и терялся в них, продолжал думать, что Доктор имеет в виду некую метафору. Мол, здесь первозданные земли, мало затронутые цивилизацией, у людей сознание близко к животным. Но я услышал, да простят меня за прямоту, как та женщина квакнула. Именно квакнула, как лягушка, но более гулко и глубоко, очевидно благодаря телу человеческих размеров, и продолжала квакать, вздувая щёки и живот. Мне показалось, надо мной шутят.

- А давайте её поймаем. – предложил Доктор тоном, каким озорные мальчишки говорят о тайных задумках. – Будет первым обитателем для контакта, возможно проводником. Заодно будет нам в компании дамы веселее. Будет нам служить, станет этаким Пятницей…

Он достал верёвку, что была у нас среди многих припасов для опасного путешествия, ловко смастерил лассо и, раскрутив его, кинул на женщину-лягушку. Я и не думал, что мой учитель обладал такими навыками.

Худощавая тень прыгнула в последний момент – видимо тогда, когда заметила аркан (как я могу судить по дальнейшему знакомству с этой женщиной, заметь она его раньше, ускакала бы наверняка, и мы бы не видели её более). Резкое движение, дёрганье ног, но уже ничто не могло спасти от верёвки. В тот миг мне показалось, что она и в действительности была лягушкой, только с человеческими волосами. Благодаря туману я наблюдал за ней как за картинкой, и восприятие размеров не мешало иллюзии. Впрочем, тогда туман уже рассеивался.

Доктор тянул верёвку, попросив и меня помочь. Я был словно в трансе, не думал об аморальности сего действа, мои руки сами тянули верёвку. Не примите за оправдание, я лишь объясняю, в какое состояние впал в неожиданной обстановке.

Женщина дёргалась, рывки её ног невероятно напоминали о лягушках. Не ручаюсь, но кажется, уже тогда я увидел перепонки меж её пальцев.

С горем пополам мы притянули её. Туман уже был слабым, а солнце светило под более комфортным углом (стало темнее, но детали можно было различить лучше). Тогда я почти убедился, что она и в самом деле была человеком-лягушкой: кожа буро-зелёная и склизкая (поначалу я пытался убеждать себя, что это следствие трепыханий в грязи), глаза и нос средние меж человеческими и лягушачьими, а перепонки меж пальцами всех конечностей я уже видел отчётливо.

В отчаянии сев по-лягушачьи, она смотрела на нас презрительно. Но животность глаз придавала взгляду оттенок, который я боюсь описать неверно. Некая, что ли, глупость мешалась с чувством, что она выше нас, может даже духовно, хоть эта духовность и своеобразна.

Доктор обхватил пленницу и стал ласкать её склизкое грязное костлявое тело. Сдерживая попытки вырваться и терпя удары ногами, с их лягушачьей прытью, помноженной на человеческие размеры.

- Ну-ну… Не вырывайся. С Доктором тебе будет хорошо… — со сладкими речами он принялся ласкать её. — Как вы считаете, Коллега, возьмём пример с Робинзона и назовём её Среда, в честь дня её обретения?

И я опомнился. Не знаю, что мне казалось отвратительнее — что Доктора тянуло к такому, прямо скажем, не самому приятному для людей существу, или всё же что он явно собирался сделать её рабыней.

- Доктор… Она не хочет быть с нами. Отпустите её.

Он рассмеялся, и когда пленница в своей борьбе ударилась головой о его голову, лишь на секунду прекратил смех.

- Это вопрос времени. Я буду дарить ей теплоту, пока она сама не захочет.

- То, что вы делаете — аморально. — говорил я, ходя по кромке гнева. — Неволить человеческое, пусть даже получеловеческое существо!.. Это возмутительно! Времена рабства позади!

- Ах, Коллега-Коллега… — говорил он мне как наивному, спокойно, невзирая на порывы дикарки. — Полагаю, говорить вам, что здесь, в ином мире, мораль иная — бесполезно. Посему обращу ваше внимание на очевидный аргумент, который примет и ваша мораль, если вы не зацепитесь за условности. Посудите: что её ждёт в обычной жизни на болоте, если мы отпустим её? Уныние, беспросветность, грубые лягушки-мужики. Я же хочу дать ей шанс побыть с джентльменом, который будет с ней обходителен и подарит ей подлинную ласку и внимание, сделает её жизнь уникальной и значительной.

Честно говоря, хоть я сам и не образец нравственности и рыцарства, но терпеть не могу цинизм, подобную философию превосходства, этот безапелляционный тон, коим говорят такие люди. Я был зол Доктора, в особенности от того, что не мог ничего возразить.

Уже переходя к поцелуям, он, торжествующе-равнодушный, велел мне расставлять палатки. И что мне оставалось делать? Не мог же я из протеста вынуждать нас обоих спать на земле.

Я наблюдал, как он тащил Среду в палатку, ласково повторяя её новое имя, а она уже почти смирилась. Я не желал и думать об этом и лёг спать. Мне снились кошмары, не буду отвлекаться на их описание.

Холодным тусклым голубо-розовым утром с лёгким туманом я увидел, как они сидели на пороге своей (думаю, я уже могу применять это местоимение) палатки, и пленница в действительности уже не выражала стремлений сбежать и ластилась к Доктору. Но всё ещё была привязана. Если бы мне был свойственен такой жест, я бы пренебрежительно сплюнул, затем я стал готовить завтрак.

Несмотря на то, что Доктор первое время вёл Среду на верёвке, она шла добровольно и пыталась ласкаться к нему. Но он всё же прибыл в это место не только соблазнять лягушек и лишь поглаживал её, глядя по сторонам. Что он высматривал – расскажу чуть ниже.

На привалах он учил её языку. Преподнести ей то или иное слово или конструкцию было для него вроде любопытной задачи. Он с интересом раскладывал перед ней камешки, чтобы обучить счёту. А она старалась постичь язык, чтобы порадовать его. Также он учил её делать мелкую работу – раскладывать и убирать наши вещи, разводить и тушить костры, когда мы шли мимо ручьёв – стирать. Она всё охотно делала, взамен прося ласки, что он ей и давал.

Один раз во время этих нежностей он, смеясь, окликнул меня:

- Эй, Коллега! Может вам тоже поймать женщину? Необязательно из лягушек, если вам не нравится склизкость. Может, мы встретим ланей или птиц… Они простодушнее и практичнее человеческих женщин. Не скрою, отчасти из-за них я и пожелал бежать в этот мир.

Я с отвращением промолчал.

Дня через два – два с половиной Доктор столь удостоверился в верности женщины-лягушки, что перестал держать её на привязи. В её поведении решительно ничего не поменялось, разве что она лишний раз лизнула его длинным языком, коим иногда ловила мух и проявляла одну из наиболее отвратительных мне частей их нежностей.

Не уверен, что рассказываю в нужном порядке. Я передаю бытовую часть похода и выстроение отношений Доктора и Среды. Однако вы уже догадались, что то был не просто пикник по лесу. Может, вы испытывали такое, будучи в иных лесах, или слышали от других – когда ощущаешь присутствие некоего духа. Говорят, под этим не лежит никакой основы, и "дух" существует лишь у нас в голове. Полагаю, в других лесах так и есть, но не в этом.

Поначалу я думал, что и здесь всё загадочное лишь мерещится (пусть я и видел женщину-лягушку – мало ли какие уродцы бывают). Но потом я получал всё больше доказательств разной достоверности. Я слышал, как ветер гулял неподалёку от нас… Именно гулял – он вёл себя, как ветры не ведут: ходил вокруг нас, точно приглядывался, принюхивался… Когда мы шли мимо рек, я видел краем глаза ускользающие длинные тени. Я думал, это лишь сомы, но позже убедился, что те реки населены русалками. Не раз я видел, как среди деревьев мелькало нечто лёгкое и коричневое. Скорее всего, это были другие люди-животные, уже млекопитающие, но какие именно – не берусь сулить, столь стремительны они были. А самым, пожалуй, волнующим событием из всех, что не стали опасными приключениями, была встреча с великаном. К счастью, мы не увидели его вблизи. Лишь услышали шум, по ритму походящий на шаги, но более громкий, гулкий, хрусткий. "Большой человек!" – шёпотом воскликнула Среда, и Доктор обратил взор вверх, и я вслед. Я увидел вдали над деревьями что-то вроде бы походящее на затылок, оно тут же удалилось. Я и рад этому.

Ах, как я был глуп, что увиденная в первые же минуты похода женщина-лягушка даже не насторожила меня! Не примите меня за труса. Может, я бы всё же отправился в экспедицию и если бы осознавал всю опасность и странность, но я не смог даже подумать! Меня вовлекли в мир людоедов, колдунов и привидений постепенно, и когда я осознал ужас положения, мне было категорически поздно отступать. Зная характер Доктора (хотя как мало я его знал до путешествия!), я был уверен, что он не пройдёт ради меня путь назад, да и мне всё же было бы неприлично требовать возвращаться из-за своего страха. Один же я также не мог повернуться: во-первых, я бы непременно наделал ошибок в сложных обрядах перехода границы двух миров, во-вторых, как бы я пошёл через сей лес один? Впрочем, я и со своей стороны не мог отпустить Доктора одного. Среду за хорошего компаньона я тогда не считал.

Первое опасное приключение на пути было таковым. На нас выбежали разбойники. Они появились внезапно, со своими дубинами и примитивным холодным оружием. Как мне показалось тогда – просто лохматые и озверевшие. Я выхватил пистолет (мы подготовились к экспедиции основательно) и застрелил троих, в порядке приближения ко мне. Как я заметил, многих обуял суеверный ужас при звуке выстрела. В тот миг, слегка опомнившись, я также осознал… Да простит меня читатель, что я отвлекусь на длинное описание, когда следовало передавать действие, что произойдёт в следующую секунду, мгновенно. Так вот, я осознал, что разбойники были не совсем людьми. Они представляли разных пропорций смеси человека и животного. Там волчья морда, тут кабанье рыло, у одного даже клюв. Иные были без явных животных черт, но всё же что-то звериное сквозило в их натуре.

Так вот, в следующий же миг после моих выстрелов Доктор выхватил меч. Я знал, что он тоже имел пистолет, и всё же он предпочёл меч, на который я не обратил внимания при сборе – он просто терялся на фоне прочих древних ритуальных вещей. Когда видишь оружие среди пыльной рухляди даже забываешь о его опасности!

И меч блистал чистым серебром, хотя лёжа в куче, был тусклым и неприметным. Это напоминало легенды о рыцарях. Разбойники, которых разил Доктор, шарахались и кричали, словно меч жёг их.

Один всё же подошёл к Доктору сзади и ухватил его руку с оружием мощной мохнатой лапой, другой же, с уродливым, но страшным кривым ножом, попытался пронзить грудь Доктора. Мой несчастный учитель упёрся в эту лапу, сопротивлялся всеми силами, но был явно слабее чудовища в получеловеческом обличии. Я не решался стрелять, боясь зацепить Доктора. Думаю, я бы всё же выстрелил в следующую секунду, если бы не Среда. Как мы впоследствии выяснили, она в это время, за нашими спинами, тем или иным образом убила напавшего на неё нелюдя, затем опрометью бросилась к тому, что сцепился с Доктором.

Мне сложно описать всё произошедшее в том ворохе трёх тел, столь много ловких и точных движений понадобилось Среде, чтобы освободить господина и справиться с врагом, но что я могу сказать наверняка – она выхватила нож языком и нанесла несколько резких ранений по жизненно-важным частям тела чудовища.

Итак, трое было убито мной, трое – Доктором, двое – Средой, остальные в страхе разбежались. Помимо прочих эмоций, что охватили меня, я думаю, вы понимаете каких, мной завладело удивление отваге женщины-лягушки. Отбившись от своего первого противника, она могла бы убежать в лес, жить прежней дикарской жизнью. Но она бросилась спасать Доктора, очевидно рискуя, ибо манёвр не дался ей без труда.

Мы с Доктором переводили дыхание, Среда же ластилась к нему, как бы утешающе поглаживая и, уж простите, облизывая. Немного придя в себя, Доктор, как ни в чём не бывало, оглядел трупы и сказал:

- Ясно. Орки.

- Какие ещё орки? – он столь без сомнения охарактеризовал странных существ незнакомым мне словом (или не отложившимся в памяти).

- Как, вы не читали даже "Сказку сказок" Базиле? Беовульфа-то должны были читать, хотя там это слово могло и пройти незамеченным. Орки – должно быть, названные так древними итальянцами по имени бога царства мёртвых Орка Диспатера. Подобное слово имелось и у англосаксов, и у них оно распространилось на любых врагов, как например норманны. Впрочем, вам, возможно, лучше знакомо его французское произношение – огр. Да, одно из следствий древнего плавного перехода между людьми и животными – что некоторые так и оставались в скотском состоянии, занимались людоедством и прочими непотребствами. Впрочем, некоторые из им подобных и становились благородными дикарями, но это явно не наш случай. Считая разве что Среду.

Читая эту небольшую лекцию, он полуравнодушно поглаживал женщину, не смотря на неё.

Другое примечательное событие – мы увидели замок, проступающий сквозь деревья.

- Большой камень нельзя! – забеспокоилась Среда.

- Можно. Не бойся. – успокоил её Доктор и повёл нас к самой опушке перед замком. Она нерешительно, но пошла. Я же чувствовал опасения, но одновременно и интерес.

Мы стали смотреть из-за кустов и деревьев. Замок был невысок для своего рода построек, но широк, приземист. Одна угловая башня и, видимо, стена за ней были разрушены, но остальной замок мог быть пригоден для жизни, хоть окна и смотрели чернотой. Впрочем, первым, что поразило, была огромная куча золота и драгоценностей перед стенами, казалось, не защищённая ничем.

Я поглядел на Доктора, задав немой вопрос.

- Да, о них мне рассказывал один ирландский лорд… – начал он, явно настроенный на философский и лирический лад. – Карлики-рудокопы. Гоблины, гномы, кобольды… Серьёзная разница меж ними существует лишь в детских книжках, в сущности же это лишь разные названия. Все они – коварны. По крайней мере для людей. Не уверен, может, другие роды и ценят подземные клады за красоту или даже за то, что на них можно всех купить, но для этого рода – Гиббелинов – золото – лишь то, что почему-то привлекает людей. Да, они людоеды. И тот лорд рассказал мне притчу, убеждающую, что их клад достать невозможно. Да, Коллега, я пришёл сюда не только за знаниями, покоем и поиском себя, но и за сокровищами. Я не Будда. Многие легенды о кладах ведут меня, но только не эта. Нет, жизнь дорога мне, и к этой куче я не притронусь.

Внезапно Среда ринулась к золоту. Ухватив горсть сокровищ, она было развернулась, дабы столь же стремительно вернуться, но её накрыла серебристая сеть. Я не разглядел, откуда она появилась, так быстро всё произошло. Так же незаметно, из тени, вышли два серокожих сморщенных карлика и подступили к брыкающейся в сетях пленнице. Я достал было пистолет, но Доктор опустил мою руку.

- Это безнадёжно, Коллега. – он выглядел опечаленным, но философски-смиренным.

Карлики говорили на некоем германском языке. Обладая познанием средневерхненемецкого, я понял, что они удивлялись попаданию в их сети женщины-лягушки, ведь их, в отличие от людей, золото не привлекает. Один говорил, что это неважно, её всё равно можно съесть. Другой оспаривал – ведь они не знают, каковы люди-лягушки на вкус, не ядовиты ли, и возможно, это хитрая уловка. Всякие попытки людей забрать наживку видели они, а такой – не видели.

После некоторых споров, на которые мне не хватило понимания, они отпустили Среду. Юркой лягушкой она вернулась к нам, и Доктор спешно повёл нас прочь.

- Доктор хотеть жёлтый камень! – радостно говорила Среда, на ходу давая ему пригоршню золота. Она и сама опасалась замка, и слышала предостережения Доктора, и всё же полезла за сокровищами, даже не зная их цену, лишь поняв, что Доктор хотел их!

Потом он долго хвалил и с особенной, почти отеческой теплотой ласкал её. Не за цену золота, но за верность, и за то, что это золото было уникальным. Бесспорно, он не собирался его ни во что вкладывать, но лишь показывать, что это сокровище тех самых Гиббелинов.

В один день мы слегка уловимо заслышали пение из чащи. Совсем негромко, в отдалении, но уже ощущалась его красота. Словно в этой глуши очутилась лучшая из оперных певиц. Доктор настороженно остановился и преградил мне путь рукой. Тогда я заметил, что Среда обеспокоенно смотрит то по сторонам, то на Доктора.

- Это определённо одни из прекрасного народа. – шепнул он. – Вроде эльфов… Иногда они также смешаны с животными, как сирены и морские девы. Кто знает, родственны ли они людям… Но так или иначе, я хочу послушать их пение. Вы же помните, как это удалось Одиссею? – с этими словами он доставал свечи, решительно глядя на меня.

- Вы хотите залепить мне уши воском, чтобы я не дал вам угодить в их ловушку? – сказал я, показывая видом, что не считаю эту затею серьёзной.

- Именно. Отойдём пока что отсюда…

Он отвёл нас достаточно, чтобы пение исчезло, и объяснил план: после того, как он залепит мне уши, я должен буду связать его по рукам и вести на верёвке. Я для приличия повозражал, но Доктор строго настоял. Да, как шутливо он говорил о серьёзном, так и серьёзно о глупом (нет, конечно, изучение этого пения могло бы представлять интерес для науки, будь более методичным, но так это была лишь причуда).

Обрабатывая мои уши, он кричал, проверяя. Я не должен был слышать ни звука. Указав знаком, что я уже словно оглох, я связал Доктора. При этом заметил недоверчивое лицо Среды. И когда мы было направились обратно, она потянула за верёвку. Однако Доктор рвался вперёд, и я способствовал ему, стараясь вытянуть её из цепких и сильных лягушачьих рук.

Так мы и шли, перетягивая канат. Если бы мой слух не был надёжно защищён, я бы скорее всего чувствовал, как мы приближаемся к прекрасногласым лесным девам. Но так я мог видеть изменения лишь на лицах моих спутников. Выражение Доктора становилось всё более завороженным, но и глупо-бессмысленным, у Среды же усиливалось беспокойство, она всё более нервно вертела головой.

Наконец простодушная женщина додумалась до продуктивного решения – она просто скакнула ко мне и попыталась оттолкнуть, вырвать верёвку из рук. Она была сильной дикой женщиной, и несмотря на моё сопротивление, справилась после некоторой борьбы.

Одновременно с этим ситуация резко изменилась. Я увидел сидящую на ветке женщину-птицу. Я упустил момент, как она появилась. Судя по бурому окрасу её перьев, она могла легко теряться среди листвы и возможно, давно следила за нами, но сейчас решила показать прекрасное белое лицо, шею и грудь. По тонко сложенным розовым губам я подумал, что поёт она тихо. Но даже один её вид, без звука, пробуждал в глубине души болезненное и в то же время невероятно-сладостное безумие. Оно просыпалось где-то внутри, рвалось наружу, как птенец из яйца. Как хорошо, что мне осталось лишь зрения – иначе я бы уже не был прежним!

Вдруг лицо птицы сделалось хищным, она раскрыла рот шире, оскалив чудовищные зубы, и я понял, что она запела громче и более сосредоточенно на нас. Доктор стал рваться к ней особенно неистово, Среда же обезумела до того, что перестала тянуть верёвку (как некстати, как раз в тот миг я думал впрячься с ней, чтобы мы вместе утащили Доктора!) и яростно бросилась на него. Меж тем птица также направила когти на Доктора. Ему грозила смерть от одной из полуженщин, но, не помню, какой ход мысли у меня был в то мгновение – я застрелил сирену.

Она рухнула с ветки. Доктор и Среда же дёрнулись от звука. Он шатался как пьяный, она тупо озиралась. Но затем в её бегающем взгляде появилась осмысленность, и проследив за ним, я смутно разглядел вокруг хлопающие крылья, а затем и злые белые лица. Стрелять было глупо. Даже если бы чудом ни одна пуля не пролетела мимо, и их бы хватило на каждую сирену, и пока я бы целил в одну, десяток других не растерзал нас, потом мы бы остались беззащитны в этом лесу без патронов.

Наитие спасло нас. Я схватил меч Доктора. Он заблистал, как и тогда. Женщины-птицы напряглись, ощерились, сидя на ветвях и воинственно размахивая крылами. Я призывно махнул Среде рукой. Она потащила беспомощно завалившегося Доктора. Я шествовал впереди, и только сияющий меч в моих руках не давал дивным чудовищам растерзать нас. Только в тот день экспедиции я по-настоящему чувствовал себя героем.

Дойдя до места, казавшегося далёким от гнездовища роковых певиц, мы остановились больше, чем на сутки, совместно ухаживая за Доктором, который долго и постепенно приходил в себя. Ах, сколь трогательна была забота Среды!..

Впоследствии он говорил, что помнит из того дня лишь что-то смутно-прекрасное, как сквозь сон. Среда, как я понимал по её грубо выстроенным фразам, также помнила в лучшем случае наш побег, но не своё безумие.

Поход вернулся в прежний ритм. Я уж стал принимать милования Доктора со Средой как должное и привык к тому, что она делала для нас разные женские дела. Я просто выполнял свою работу, сохраняя заметки обо всём необычном, рассматривая, ставя эксперименты с Доктором. Однако чудеса столь мимолётны, что никаких толковых результатов мы не добились.

Один примечательный случай – когда Доктор шёл усталый и чем-то раздражённый. Среда же добивалась его ласки прямо на ходу. Ни с каким поведением женщины это не сравнить, лишь с тем, как верный игривый пёс требует внимания. Она крутилась вокруг него, тёрлась, пыталась мягко остановить, облизывала длинным гибким языком.

Он остановился и молча, с неизменным лицом, достал ремешок от какой-то вещицы и хлестнул Среду по щеке. Не со всей силы, но так, чтобы это стало весомым символом. Она отстранилась.

В первый миг это показалось мне чем-то естественным, за что я укорил себя в следующий же миг. Сколь ни похожа она была на животное, а всё же была человеком!

Сначала Среда глядела на Доктора будто обиженно, разочарованно, затравленно. Я бы ожидал, что она заплачет, но её ответ превзошёл ожидания. Она яростно ударила "любимого" и оттаскала за волосы.

Доктор стиснул при этом зубы, но не издал звука. Поглядев на неё, переведя дыхание, он просто рассмеялся со странной гордостью.

Затем Среда уже чисто по-женски шла отстранённо, как в воду опущенная. Возможно, слёзы терялись среди слизи её лица. Мне захотелось как-то утешить её. Но погладить или обнять было бы неверно, поскольку сим занимался этот мерзавец (уже позволю себе так называть его). Да и честно говоря, я даже тогда брезговал её сходством с лягушкой. И я лишь дал ей остаток своих запасов печенья, которые вроде бы нравились ей. Не знаю, посчитала ли она это за знак утешения, и не думаю, что этого было достаточно. Она молча съела его и продолжила путь, не меняясь в лице.

Я выхожу на последнюю прямую в моём рассказе. По разным приметам Доктор уверял, что мы приближаемся к замку призрачного рыцаря Адальвина, что было особым вожделением – столько тайн было в нём и вокруг него. Я столь привык к Темнолесью, что считал естественным существование призрака, даже не полагая встречу с ним страшнее встречи с сиренами. И одним вечером мы предстали пред замком.

- И надо же, как раз за сутки до Ночи Пана! Уже не провидение ли? – заметил Доктор. Ночь Пана была временем древнего ритуала, когда открывались ворота к магии самой природы. По некоторым данным Доктор полагал, что поле проведения обряда находится недалеко от замка Адальвина.

Итак, мрачная крепость высилась над нами – не то что замок карликов – её острые башни пронзали небеса, тёмные, лишь окаймлённые розовым свечением над лесом на западе.

- Замок явно из позднего средневековья. – отметил я.

- Вы правы, Коллега. В Темнолесье живут мифы всех эпох. Ибо это место подобно песку в песочных часах. – он достал означенный прибор, коим мы иногда пользовались в экспериментах, я тогда удивлялся, почему не механическими. – Смотрите. Пока в середине всё больше песка утекает в воронку, по краям песок неподвижен. Так и здесь. Всё больше мифов утекает в Темнолесье, тогда как мир словно бы остаётся прежним. – он усмехнулся. – Да, я взял песочные часы, надеясь однажды высказать эту метафору. Оправдывая тем, что песок якобы лучше согласуется с духом чудес, чем механизмы, и эксперименты будут корректнее. Без особых оснований.

- Уж не хотите ли вы сказать, что весь мир когда-нибудь утечёт сюда, как песок из половинки часов? – спросил я с полуиронией. Он рассмеялся, но ответил:

- Всё может быть.

Перед замком расстилалась деревня. Казалось, самая обычная, с деревянной церквушкой, хлевами, из коих порой раздавалось мычание… Но её жители были людьми-зверями. Не дикими и косматыми, как орки, одетые во вполне приличную для крестьян одежду, ведущие себя пусть и простецки, но по-человечески. Это напоминало… знаете ли, народные забавные песенки, лубочные книжки и тому подобное простонародное творчество.

Эти люди-звери – коты, собаки, волки, медведи, прочие – обступали нас с любопытством, говоря меж собой на диком диалекте немецкого. Я услышал, как один заяц обращался к лисе как к жене.

Доктор, словно всегда обращался к крестьянам-зверям, громко спросил:

- Принимает ли ваш хозяин гостей?

Они стали болтать меж собой обеспокоенно. Наконец, послали маленького зайчишку – возможно сына мужа лисы – к замку. Нас же окружили и стали зазывать погостить в своих избах (но немногие, большинство сторонилось) и задавать дурацкие вопросы.

Нас "спас" вернувшийся зайчишка. Он сразу рванулся к родителям, а вслед за ним заковылял старик в тусклом, потёртом лакейском наряде и пенсне. Тоже из полузверей, но я не сразу понял его видовую принадлежность. Но затем понял, что принятое мной поначалу за широкие рукава на самом деле было кожистыми крыльями. Старая облезлая согбенная летучая мышь.

Лакей подошёл к нам, и звери-крестьяне расступились. В этом было что-то и от почтительности, и от страха, и от презрения, и от брезгливости. Впрочем, последние два (а может и три) чувства, в сочетании с надменностью, старик также испытывал по отношению к крестьянам. Он обратился к нам хрипло и низко, на латыни, выдавливая фразы, явно с трудом вспоминая слова и формы:

- Приветствую у замка господина Адальвина. Я Флам, его камердинер. Я отведу вас…

- Пожалуйста, говорите по-германски. – пожалел его Доктор. – А что не поймём из-за разницы говоров – возьмём из латыни.

Флам облегчённо выдохнул, но одновременно скривился как от чего-то неподобающего. Будто он никогда не умел получать удовольствие. "Хорошо" – только и ответил он и повёл нас в замок.

Мы погрузились в тьму каменных коридоров. Лишь свечи, с огоньками недвижимыми как в душном склепе, слабо разбавляли её. Послышались железные, с дрожащим эхом, шаги. Из тьмы выплыли красные отблески на готических латах.

- Хозяин, к вам гости… – сказал было лакей, но рыцарь поднял руку, указывая ему замолчать.

- Пройдём. – сказал он нам. Его жёсткий голос напоминал эхо, но не двоился и не имел источника. Эхо без оригинала…

Тогда я вспомнил, что если веришь в привидений, то их положено бояться. Да и будь в доспехах человек из плоти и крови, это бы не принесло сильного облегчения. Но Доктор был в обычном приподнятом настроении и пошёл за рыцарем, нисколь не колеблясь. Среда же боязливо жалась, при том, очевидно после того неприятного случая, стояла ближе ко мне, чем к Доктору.

Мы вышли в залу, освещенную чуть лучше, благодаря фонарям и окнам, из которых лился свет звёзд и Луны. Последний луч Солнца уже скрылся. В центре стоял длинный стол. Рыцарь тяжёлыми шагами прошествовал во главу. Медленно, со скрипом древнего железа, он сел и велел нам:

- Садитесь.

Сквозь его забрало виделась лишь чернота. Было ли там лицо?.. Когда мы сели (Среда, никогда не видевшая стульев, сначала со скепсисом осмотрела сиденье, но затем неохотно последовала нашему примеру), он тяжёлыми и рваными, как у автомата, движениями взмахнул рукой. Из тёмного стороннего коридора по воздуху поплыли блюда с кушаньями. Они бесшумно встали перед нами.

- Ешьте. – сказал рыцарь. – Не ждите, когда я преступлю к трапезе, ибо я не беру и крошки вот уже много столетий. Если боитесь, Флам может выступить для вас дегустатором. Но на вашем месте я бы подумал, что призраку незачем травить смертных в своём доме.

- Мы не боимся. – с улыбкой сказал Доктор и показательно принялся за еду. Я последовал его примеру. Среда же ещё минуты две смотрела в тарелку, поглядывая на Адальвина. Она очевидно не только побаивалась обстановки, но и не понимая домашнюю еду, непохожую ни на ту, что встречалась в природе, ни на ту, что мы взяли в поход. Но наконец и она стала есть, и не в последнюю очередь этому поспособствовал Флам, который то и дело заглядывал ей в тарелку.

Рыцарь же начал речь.

- Я думаю, вы слышали, что в этом замке обитает призрачный рыцарь Адальвин, и догадались, что я и есть он. И если вы не знаете мою историю, или принимаете за неё одну из многих лживых легенд, то я расскажу вам её. Мой отец был верным, благочестивым рыцарем, совершившим немало подвигов. Я же стремился вступить в права владельца замка как можно раньше и насильно отправил его в монастырь. Это стало первым и наименьшим из моих злодейств. Лишь два из семи смертных грехов не лежат на мне тяжким бременем – лень и чревоугодие. Хотя лучше бы я гнил в бездельи и пирах, чем пролилась бы вся кровь от остальных пяти. Бесспорно, мне был уготован ад. Но сколь достойным рыцарем был мой отец, столь же достойным монахом стал он. И невзирая на то, что я сделал ему, ни дня у него не проходило без молитвы о том, чтобы Бог простил мои грехи. И вот, однажды меня убили собственные ложные друзья за то, что я делал им днями ранее, да избавьте меня от пытки рассказывать, что именно. И умерев, я увидел ангела, который рассказал о том, что сделал мой отец. Господ не мог оставить его молитвы без ответа, но не мог и пустить меня в рай с грузом грехов. И я обречён оставаться на Земле призраком – не знаю, до Страшного ли Суда, или до искупления всех грехов. Я обязан охранять и достойно властвовать над этим местом, полным суеверий и сказок. А раз в год я должен останавливать богохульный ритуал поклонения дьяволу. И эта ночь – завтра. И раз я рассказал вам всю свою историю, скажите и вы: почему вы появились аккурат накануне?

Вопрос прозвучал решительно, и казалось, от ответа на него зависела если не жизнь, то вражда или мир с призраком. И не теряясь, Доктор легко ответил:

- Не извольте беспокоиться. Мы интересуемся этим обрядом, но из чистой тяги к знаниям и не намерены поддерживать язычников. И если бы вы соизволили как-либо помочь нам добыть знания о нём, мы были бы признательны.

После этих слов камердинер начал смотреть на нас со стариковской подозрительностью, на что Среда отвечала ему звериным презрением. Лицо же Адальвина, если оно вообще было, оставалась покрыто мраком и забралом.

- Что ж, Флам отведёт вас в мою библиотеку. Там хранится много мудрости, в том числе и о дьявольском ритуале. Не возброню и если вы завтра направитесь за мной, когда я пойду на него с мечом. Если не боитесь чудовищ, что стерегут его от меня. И скажу, что поле лежит на западе, и вы не пропустите его мерзкие алтари.

- Покорнейше благодарим вас! — сказал Доктор и затем долго расспрашивал Адальвина. О его призрачной жизни, о внешности ангела и ощущениях во время смерти, обо всём что интересовало нас в путешествии. Рыцарь отвечал то ясно, то размыто. Я бессмысленно сидел, удивляясь, как же можно вот так запросто разговаривать с призраком. С другой стороны — думал я — а почему собственно нет? Что призраку мешает просто говорить? Традиции готического романа?

Среда, вылизав тарелку дочиста (на что камердинер раздувал ноздри, а хозяин и не обращал внимания), всего лишь несколько секунд просидела на стуле, глядя, как Доктор продолжает говорить. Затем она вскочила, нисколь не заботясь о том, чтобы стул продолжал стоять, и забегала по залу, осматривая все углы и старинные вещи.

Флам наклонился было, чтобы поднять стул, но увидев, как женщина-лягушка носится, поспешил за ней со всей прытью, какая оставалась в его возрасте. Среда, не обращая на него внимания, прыгала в разные двери залы, но видимо, не находя там ничего интересного, возвращалась. Пару раз Флам даже не успевал пройти за ней в коридор в своём преследовании.

Когда ей наскучило, она затеребила Доктора со словами:

- Пойдём! Пойдём!

Он рассмеялся и сказал:

- Ладно. Господин Адальвин, смею ли я рассчитывать на ваше гостеприимство?

- Разумеется. Флам покажет вам ваши комнаты.

- Благодарю. Флам, покажите библиотеку моему Коллеге, затем нам – наши комнаты. А вы, Коллега, произведите предварительное рассмотрение материалов.

Так и распределили. Лакей отвёл меня в комнату с несколькими книжными шкафами. По нынешним временам это было совсем небольшое число книг, но для средневековья – целые залежи сокровищ. А если вспомнить, в какой стране мы находились, то я по своим профессиональным склонностям воспринял библиотеку как ребёнок, попавший в кондитерскую лавку в отсутствии взрослых.

Но не давая моим глазам слишком разбежаться, я спросил у Флама, в каких именно книгах говорится о Ночи Пана. Старый лакей прошаркал к шкафу и достал несколько томов. При этом проворчал:

- Бог Пан… Тьфу ты… Там обыкновенный сатир, то есть, человек-козёл, как я – человек-летучая мышь. А деревенщины в это верят, и даром что могут жить у хозяина как люди, так нет, тянет их к язычникам, вновь стать мерзкими животными!..

Я чувствовал, что хоть у Флама и есть религиозные чувства, но эта жалоба – не столько праведный гнев, сколько брюзжание старика, презирающего всё на свете, кроме строгого порядка, да и от того не умеющего получать радости. Также немного наивное, ибо после всех рассказов Доктора я думал, что нет чёткой разницы меж людьми, зверьми и мелкими божками.

И он ушёл, недоверчиво оглядываясь на меня. Я же сел за стол и занялся работой при свечах. Да, я уже не раз занимался исследованиями старых бумаг в архивах, но никогда не был столь близок к истории и тайнам.

Я нашёл много интересного, но для нашего повествования важны всего две вещи. Во-первых, церемонии начинались на закате, рыцарь же приходил после оного. Поэтому у язычников было время справить их, плюс время, выигранное магией, защищавшей праздник от призрачного стража. Во-вторых, подтвердился ряд догадок, о коих ранее сообщал Доктор, в частности догадка о том, что есть обряд открытия для себя великой магии Пана. Постижение природы, слитие с ней. Для этого надо лишь принести в жертву того, кого любишь.

В целом это празднество претило мне, как цивилизованному человеку. С его жертвоприношениями и оргиастическими обрядами. Но я старался смотреть на это как учёный и умеренный циник, сознающий, что в мире всегда происходят дрянные дела.

Я довольно долго осматривал древние бумаги, когда вошёл Доктор.

- Она уснула. Сложно было убедить её спать в кровати, но я справился. Итак, что вы успели найти?

Я передал ключевые моменты. Он то и дело кивал, иронически или весело посмеивался, говорил "Прекрасно, прекрасно", задавал наводящие вопросы и делал замечания.

Но когда я сказал об обряде, где надо убить того, кого любишь, он стал смеяться как-то особенно – долго, одновременно с удовлетворением и сардонической горечью. В уголке его глаза я заметил слезу. Непроизвольно я метнул взгляд на выход – где-то там спала Среда…

- Вы этого не сделаете. – с тревогой прошептал я. И ожидал, что он ответит нечто вроде: "Что не сделаю? А, вы решили, я хочу убить Среду? Ха-ха! Нет, за кого же вы меня держите, дорогой друг!" Но то, что он в действительности сказал, повергло меня в ощущение, будто соломинка, за которую я держался, обвалилась вместе с землёй:

- Почему же не сделаю? Да, безусловно мне жаль её… Она была хорошей, милой, заботливой… Но увы, придётся рассмотреть её, как шаг на пути к истинному познанию. Вы же не считаете, что предназначением учёного должна быть забота о какой-то подобранной на болоте дикарке, а не стремление великому и абсолютному. Да и с точки зрения её жизни… Она бы бессмысленно прозябала на болоте и всё равно бы скоро умерла от зубов хищника, от рук человека или получеловека. Может, стань она женой чахнущего в бумагах стареющего университетского жителя, то и прожила бы дольше и комфортнее, но всё равно чувствовала бы себя не в своей тарелке, и главное, немногим это менее жалко, чем болото. Так же она станет ключом к великому деянию великого учёного. Если цивилизованный мир узнает об этом, о ней напишут сотни книг, да и эти сотни будут несчастной тенью её подлинной славы. Кстати, вам, Коллега, несказанно повезло, что мы нашли её, и я полюбил её больше чем вас! Если бы её с нами не было, в жертву могли бы пойти вы, ибо я всё же испытываю к вам некоторые дружеские чувства, особенно после пройденных испытаний.

И он долго смеялся.

Нужно ли мне уточнять, что все эти аргументы звучали для меня возмутительным и пошлым оправданием? И как у меня внутри похолодело, когда я осознал, с каким злодеем всегда работал и делил паёк в этом походе? Моя рука слегка приблизилась к карману, где я держал пистолет. Слегка, так что и не сказать, будто я потянулся к пистолету. Я даже не совсем осознал это движение.

Доктор засмеялся уже почти издевательски.

- Вы хотите меня застрелить! Но, пользуясь вашими же словами, вы этого не сделаете! По многим причинам. – и он заходил по комнате, иногда демонстративно поворачиваясь спиной. – Во-первых, ваша мораль всё же не даёт вам убить человека, пусть даже чтобы спасти другого человека. Во-вторых, я сижу здесь с вами спокойно, завтрашняя ночь далеко, и вам хочется верить, что она никогда не наступит. Вы не можете убить того, кто говорит об убийстве как бы гипотетически, не лезет ни на кого прямо сейчас с ножом. В-третьих, вы всё же предпочитаете цивилизованного человека, сведущего в ваших любимых науках какой-то болотной дикарке-полузверю. Убить меня для вас аморальнее, чем её. Да и кто она вам, а кто вам я, ваш учитель. В-четвёртых, хотя тут не уверен, зависит от вашей истинной неприземлённости, в глубине души вы видите рациональное зерно в моих аргументах, подсознательно считаете их верным. И наконец, для пикантного соуса, вы считаете неудобным убивать человека в гостях у кого-то, тем более у рыцаря, тем более у призрака. Вы жалки, Коллега.

Он взял одну из книг, что рассматривал больше других, и побрёл из библиотеки. Я сидел как ошеломлённый, неподвижно. Затем и сам пошёл на выход и, встретив Флама, попросил указать, где наши комнаты. Да, я предусмотрительно спросил и где комнаты Среды и Доктора, но не решался сразу что-либо предпринимать.

Разумеется, я не спал, мучимый предвкушением завтрашней ночи и осознанием, что в соседней комнате спит злодей (то, что я в замке призрака, служило лишь окрашивающим фоном). Я обмыслил сотни вариантов развития завтрашнего дня и сотни моральных аспектов. Я видел себя и героем, и трусом, и рациональным, и дураком, и спасителем, и убийцей, и предателем.

Не только по нерешительности и незнанию, что делать, я просто лежал, ничего не предпринимая. Я также ждал, когда Доктор наверняка заснёт. Прошло много времени, должно быть даже приближалось утро, ибо когда мы пошли спать, уже было весьма поздно. Посчитав, что уже пора, я на цыпочках вышел исполнять простейший из планов. Я хотел попросту предупредить Среду, чтобы она убежала в леса.

Дверь оказалась заперта. Я и толкал, и дёргал. Кто это сделал – Доктор, камердинер, призрак?.. Не решаясь стучать и предупреждать одним голосом, чтобы не разбудить, я отправился искать Флама, побаиваясь столкнуться в ночи с доспехами хозяина дома.

Старый лакей протирал пыль при совсем тусклой свече (возможно, он ориентировался по слуху летучей мыши, но к старости его уши ослабли, и он помогал столь же слабым человеческим зрением).

- Флам, почему дверь Среды заперта? – без прелюдий спросил я.

- А зачем тебе открывать дверь в комнату женщины среди ночи? – недовольно прохрипел старик. – Ну твой хозяин попросил у меня ключи от своей и её комнаты, я и дал. Запер за ней и заперся сам, я видел.

- И нет запасных ключей, слепков? – с надеждой спросил я, пропустив пошлый переспрос.

- Нет. – проворчал как отрезал. – И ты не ответил, зачем это тебе.

- Доктор хочет принести её в жертву на завтрашнем языческом обряде.

Он уронил метёлку.

- Что же сразу не сказал?! Я принесу кочергу, выломаем дверь…

Он ушёл весьма прытко и вернулся с означенным инструментом. Мы прошли к дверям, и я попросил у него кочергу, чтобы не возлагать тяжёлую работу на его старческие плечи. Он был и рад, но когда увидел, к какой двери я иду, запротестовал:

- Э, нет, дверь Доктора там!

- Я знаю. Я хочу лишь предупредить Среду.

- Ну уж нет, злодей должен быть наказан! И ключи-то у него, ими вторую дверь просто откроем! А то с тобой придётся чинить сразу две двери, ну уж нет!

Я не слушал, ибо следовал такому плану именно в надежде обойтись без покарания Доктора, но лакей вцепился в кочергу и оказался сильнее, чем я ожидал. Я противился, но в конце концов решил, что так мы лишь провозимся и наделаем шуму, и смирился.

Мы совместно выломали дверь Доктора. Спящий чутким сном и даже одетый и с рюкзаком, он вскочил и ринулся в окно. Я в шоке подбежал к окну и увидел, как он соскальзывает по подпорке стены, уж извините, что я не помню архитектурного термина. Доктор всё продумал.

Однако я решил, что это как раз шанс ничего не делать с ним, а лишь спасти Среду. С чем не согласился Флам – он с руганью выскочил в окно, и судя по хлопающим звукам, стал парить – он ещё мог это! Что именно было за окном, я не смотрел, я сразу повернулся, взял ключи, лежавшие на видном месте и пошёл к комнате женщины-лягушки.

Сразу угадав, какой из двух подходил, я открыл дверь, но спавшая ещё более чутко Среда с испуганным кваканьем вскочила и тоже бросилась в окно. Подойдя к нему, я увидел, что она скачет в лес, примерно туда же, куда неуклюже парил Флам, уже близко к земле. Она скрылась, а он в отчаянии и усталости растянулся на траве.

Да, Доктор всё продумал. Также и настроил Среду против меня. За один короткий вечер – вы же помните, как в коридоре она боязливо держалась скорее меня, чем его!

Вскоре наступил рассвет, но не было и тени сонливости. Я решил обследовать место, пойдя по указанию рыцаря на запад. Действительно невозможно было пропустить поле, окружённое менгирами, с каменным алтарём в середине. Единственной живой душой на нём в то ранее утро была согбенная фигура в тёмно-сером плаще с капюшоном, собиравшая травы. По сморщенным серым когтистым рукам я не понял, полузверь это или человек, и какого пола, но и не стал любопытствовать.

Полагая, что вечером Доктор и Среда всё же придут сюда, я обошёл всё поле, пока не обнаружил лучшее, как мне казалось, место для засады. Я бы занялся изучением замка, но как думать об этом в такое время? Я принёс сюда запасы еды и весь день ждал.

Народ собирался постепенно. Сначала один-другой делали небольшие приготовления. Потом кажется стали собираться жрецы, музыканты, что-то репетировали. В основном зверолюди, но были и просто люди. К вечеру стали приходить многие со всех сторон, в том числе несколько из деревни при замке.

Когда Солнце стало клониться к западу, в центре – я не видел откуда – появился человек-козёл. Все, чуть ли не раскрывая рты, завороженно глядели на него. Он сказал что-то торжественное, и Началось. Заиграли на трубах и барабанах. Люди и полулюди пустились в пляс. Танец постепенно и незаметно нарастал, захватывал их как сон, как наркотик. Вскоре всё перешло в буйство жизни и смерти, все вспоминали инстинкты соответствующих животных. Я видел, как лиса из деревни погналась за собственным мужем – зайцем – и вцепилась в него зубами.

Не помню зрелища ужаснее. Но что ужаснее всего с практической стороны – я сам так и рвался в эту вакханалию, она гипнотизировала и меня. Но я держался.

Засада оказалась не такой надёжной, как я рассчитывал. В неистовых танцах какой-то волк забрёл за мой холмик и, увидев меня сквозь опьянение, призывно завыл. Прибежали другие люди-звери. Мне пришлось отстреливаться. Тогда кроме страха я испытал муки совести. Мне не было стыдно убивать страшных орков, не было стыдно убивать прекрасных гарпий. Но тогда вокруг меня вероятно были простые селяне, которые жили и трудились, но оказались под воздействием древней языческой стихии.

К счастью, у всех на празднестве не было цели схватить меня. Преследование, несколько убитых, даже шум выстрелов потонули в общей неразберихе. Но вот я увидел Доктора и Среду…

Несмотря на деревья, я хорошо видел их, ибо они шли по низине. Он вёл её и держал меч. Оттуда они ещё не должны были видеть поле, хотя звуки вакханалии очевидно доносились до них. Я ощутил неописуемую жалость. Вот сейчас он приведёт её, ничего не подозревающую, на алтарь, она в последнюю минуту попробует вырваться, но будет поздно! Или вовсе – она со слезами примет свою участь!

Однако, почти сразу Среда заволновалась, что-то заспрашивала у Доктора, но он отвечал ей, будто отмахиваясь. И она попыталась вырвать его меч. В борьбе за оружие они приближались, и вот уже должны были видеть празднество.

Уже Среда тащила Доктора туда же, куда он вёл её. Придя на поле, она бросила краткий взгляд на меня. Её лицо страшно содрогалось от плача. Не глядя ни на кого из беснующихся вокруг, она повалила Доктора на каменный алтарь в центре.

- Зачем, Доктор, зачем?! – кричала она.

- Догадливая моя… – улыбнулся он в безысходности. – Что ж, так тоже можно…

Да, она вовсе не была наивным дикарём-Пятницей, верно служащим господину. Не Доктор забрал её, соблазнив, но она сама пошла, видя, что с ним хорошо. Она не самоотверженно спасала своего господина от орка, она спасала свою игрушку. Нам казалось, что она следует за нами по лесу как служанка, потому что у нас иное понятие о доме. Весь лес был её домом, она лишь держалась того, что её заинтересовало. И сейчас она сообразила, что её игрушка опасна, на что ей раньше уже намекнул случай с ремешком. И когда она в тот раз ударила Доктора, это был не отчаянный жест наказанного ребёнка, а само наказание…

Безотрадно и дико рыдая, она пронзила грудь Доктора мечом. В тот миг я заметил рядом с ней сатира, который до того будто слился с общим шумом. Он сделал жест, как бы говорящий: "Свершилось".

Последние лучи догорали на западе, восток погрузился во тьму. Я увидел силуэт рыцаря, что отбивался от ветвей заколдованных деревьев.

- Коллега бежать. Не бояться. – услышал я голос Среды. Странен был, как и её лицо, не берусь судить, что она ощущала. Но было в этом нечто болезненное. Словно она была готова умереть. Но ещё сжимала блестящий меч в сочащейся груди.

Я понял, что мне уж нечего делать на ритуале, который сейчас подвергнется каре. И я бежал. Ещё несколько людозверей попытались броситься на меня, но в последние мгновения их брала усталость или апатия, они падали, слабли, отворачивались. И острые ветви на краю поляны, подобные тем, что сдерживали рыцаря, покачивались, будто расступаясь…

Я бежал и молился Богу. Почти атеист, но не в ту минуту. Современный европеец, я не мог молиться Пану, пускай возможно его магия и прокладывала мой путь, а воин Бога шёл карать. Но пусть Бог немного задержит своего служителя, чтобы хоть я мог спастись…

Я долго пробирался через леса. Я почти одичал, одежда стала лохмотьями. Но что-то берегло меня ото всех опасностей, не давало терять тропу. И это "что-то", казалось, велело мне держаться болот…

Меня приютил и привёл в человеческий вид некий старик, вроде колдун, но более мирный, чем тот сатир. Он же и помог мне с ритуалом по выходу из Темнолесья. И вот я здесь, а верить ли моему рассказу – решать вам.