За ним пришла лиса

Wayerr

Ему снилась огромная лисья морда с большими добрыми глазами. Она раскрывала пасть и тянула язык, а Даниэль бежал прочь по белому пространству, которое сминалось складками, путалось под ногами простынёй. Он падал в постель, сжимался в дрожащий комочек, испуганно просыпался и хватал ртом затхлый воздух квартиры.

В соседней комнате сопели дети, наевшиеся в первый раз за месяц, а усталый Даниэль метался между сном и явью, между своей жизнью и огромной доброй лисой.

Кошмар этот приходил всё чаще и чаще, и, каждый раз засыпая, Даниэль боялся, что если он не будет сопротивляться, если лиса коснётся его языком, то произойдёт что-то непоправимое. Что он не проснётся, как и его жена, как тысячи других обитателей города, обречённого на медленную гибель, если только техники не успеют восстановить защиту от этих кошмаров.

Не выспавшийся Даниэль вставал по звонку будильника и брёл нетвёрдым шагом через бесконечные узловатые уровни механического города на дышавшую миазмами фабрику, которая переваривала пойманную автоматикой враждебную жизнь чужого мира в мёртвую кашицу, пригодную для вскармливания людей.

Усталость копилась и наконец прорвалась — Даниэль очнулся на койке среди белых стен медпункта. Незнакомый доктор с тёмными кругами под запавшими усталыми глазами внимательно осматривал Даниэля.

— Вас мучают кошмары.

— Да, мне снится…

— Каждому снится одно и тоже, — тоскливо прервал его доктор. — Рано или поздно вы сдадитесь от усталости, или свихнётесь от недосыпа…

— Я боюсь…

— Мы возьмём на себя заботу о вашей семье, если вы согласитесь на эксперимент. — Доктор показал белый планшет, на пластике которого тут же проявился текст. — Вот условия, ознакомьтесь пожалуйста.

Если человеку начинала сниться лиса, то жить ему оставалось от силы месяц, даже в то время, когда защита ещё работала и эти случаи были редки. Поэтому Даниэлю было всё равно. Зато у детей появлялся шанс продержаться ещё несколько недель, может к тому времени успеют починить.

Даниэль согласился. Доктор что-то колол ему, брал кровь, погружал в тело микроскопических роботов и рассказывал. Как в этот чуждый мир прибыли люди, начали обустраиваться, создали город. Как в здешних джунглях пропала экспедиция, а потом появились кошмары, которые за несколько лет забрали около сотни человек. Учёные успели построить защиту, и начались полвека осады. А сейчас всё рухнуло, и за полгода кошмары убили половину населения.

Что-то из этого Даниэль помнил со школы, что-то слышал, но сам особо не интересовался. Он ведь простой техник пищевой фабрики. Даже лис видел лишь на экране — поселенцы привезли домашних, но всех перевели вскоре после появления кошмаров.

— И напоминаю, не сопротивляйтесь. В этом суть эксперимента, — произнёс доктор напоследок.

Дверь затворилась, в комнате погас свет, только огоньки оборудования мерцали со стойки. Даниэль осторожно, чтобы не посрывать с себя датчики, повернулся на бок и почти сразу уснул.

Глаза слепило белое холодное пространство: песок и яркое бледное небо без солнца. Над лежащим голым Даниэлем стояла огромная лиса с грустной добротой в глазах.

Она высунула шершавый влажный язык, столь большой, что он накрывал обе ноги. Даниэля начало трясти от ужаса — там где касался язык, на коже прорастал рыжий мех, а ноги изгибались и выворачивались. Лиса вылизывала всё быстрее, будто очищая замызганного лисёнка.

* * *

К сидевшему у потухшего монитора доктору подошла усталая помощница, тяжко опустилась на стул рядом:

— Уже четвертый лисёнок за неделю.

— Этот вернётся, — заговорил доктор. — Он сам отец. Думаю, они найдут общий язык.

Наутро Даниэль перестал дышать. Его пытались оживить, но к вечеру доктор тяжело вздохнул и разрешил всё остановить.

Уснул доктор прямо на рабочем месте. Оказался лежащим в халате под слепящим небом белой равнины и удивился — рядом не было лисы.

Чуть поодаль сидел взъерошенный лисёнок в полтора человеческих роста. Не раскрывая пасти, он чуть улыбнулся:

— Доктор, это Контакт.

— Но почему лиса? — усмехнулся доктор.

Четвёртый Лисёнок попытался пожать плечами:

— Ответ наверное где-то в мозгах пропавшей экспедиции…

С верхней полки свисает чей-то хвост

(Написано под влиянием картинки Voyage от художника Kotikomori.)

Открыв дверь в купе, я удивился: на газете лежали батон и колбаса, стояли эмалированные чашки со свежими огурчиками и варёной картошечкой, а с этим соседствовал вполне современный дошик. За столом пили чай две весёлые девушки с ободками “а-ля кошачьи уши” на головах, с верхней полки болтался какой-то рыжий шарфик. Из вежливости я не стал их пристально рассматривать, лишь поздоровался и сел напротив.

Зря.

Пока я доставал из рюкзака перекус, то краем глаза приметил, что шарфик как-то подозрительно шевелится. Мне подумалось, что пялиться на шарф можно, вряд ли он оскорбится.

Но это оказался кошачий хвост. Судя по размеру, его хозяйка в переноску не поместится, да и вообще, встречаться с кошкой такого размера мне отчего-то не хотелось.

— Это Анькин хвост, — донёсся до меня смеющийся голос. — Не смотрите на него так, он стесняется.

Говорившая сидела слева, ближе к окну, и с улыбкой рассматривала меня желто-зелёными глазами. Я хотел уже что-то спросить, но она очень естественно дёрнула бежевым кошачьим ухом. Тем, что на ободке.

Только сейчас ободка не было. А когда я входил, точно помню, видел черную дужку, на которой держались уши.

— С хвостом вы уже знакомы, — продолжала девушка — а я Катерина, лучше просто Катька. Это — она кивнула, на голубоглазую соседку с серыми ушами — Танька. А вас, гость удивлённый, как звать-величать?

— Костик, — промямлил я. — Вы что, настоящие неки?

Катька пару раз мигнула и, неотрывно глядя на меня, поймала Анькин хвост, поднесла его ко рту, будто микрофон. Постучала пальцем:

— Рас-рас, как слышно? Хвостон, у нас проблемы. В нас не верят!

— Анька просила передать, что Костик-котик, а ещё, у вас нет совести, — послышался с верхней полки недовольный девчачий голос.

Хвост убрался на полку, а на меня как-то странно вперились две пары глаз. Спина взмокла. По всему телу пробежала дрожь и волосы на голове зашевелились.

И продолжали шевелиться. Перестук поезда стал тише, а вот дыхание девушек, наоборот отчётливее.

Я нервно сглотнул, осторожно поднёс руку к волосам и непроизвольно дёрнул ушами, кошачьими. Девушки хохотали. Я испуганно осматривал себя, ища патологические изменения, но обнаружил только свой чёрный хвост.

Экран смартфона отражал моё удивлённо лицо с ушами на макушке. Быть этого не может! Но с каждым мгновением мне всё больше казалось, что всегда так и было. Я даже открыл паспорт. Нет, не было. Вот моя нормальная голова, со штатными человеческими ушами, в положенном им месте.

Фотография придала мне уверенности, а кошачьи причиндалы на моей голове стали будто бы невесомее, да и хвост чувствовался всё слабее.

Катька печально опустила уши и вдруг подсела ко мне на лавку. Мягким движением закрыла паспорт.

— Тебе это точно нужно? — спросила она. — Второго раза то не будет.

— Не знаю.

— Ты сначала подумай, перекуси. Картошечки вот, — отозвалась Анька.

— Ага, съем картошечку и забуду родной дом. А потом, через три дня затоскую, а дома триста лет пройдёт. Так?

— Не так, — донеслось с верхней полки, — они картошку переварили.

* * *

Всё было съедено, почти всё сказано. Катька сидела, положив голову мне на плечо, хвост её тёрся о мой, а уши щекотали шею.

— Ну, чего расселись, пора уже, — послышалось с верхней полки. — Решай, Костя. У тебя три варианта: едешь к нам с ушами и хвостом, или остаёшься человеком и возвращаешься.

Ни один из вариантов мне не нравился.

— А третий? — спросил я.

— Уходишь в подполье в своём мире. Ведёшь коварную деятельность по внедрению нек, что бы все в них стали верить. Распространяешь листовки со статьям, рисунками, рассказами. Пройдёт много лет, но мы захватим сначала умы, а потом и мир.

Отчего-то это мне понравилось — видно картошечку, всё же, сварили на совесть.

Вороная кентаврица

Григорий щурился на низкое солнце, мерно покачивался в седле гнедого скакуна Ветра. Через заросли тощих вытянутых деревьев вилась узкая лесная дорожка — ни поляны, ни ручья, чтобы устроиться на ночлег.

Интересно, кентаврица как будет спать? — думалось Григорию. Уже не первый день он путешествует с ней, но до того удавалось найти дома для ночлега, а теперь вот придётся под открытым небом.

Григорий оглянулся, невольно залюбовался курносым личиком Алёны, стройной фигуркой в белой рубашке, подчёркнутой чёрным кожаным жилетом, смоляными волосами, что тугой косой ниспадали за плечи до вороной лошадиной части кентаврицы.

— Алёна, — спросил Григорий. ¬— Ты когда себе ноги искала, масть ведь под цвет волос подбирала?

— Гриш, — ответила она звонким голосом, — ты если следующий раз захочешь сделать комплимент кентаврице, то учти, что за такие намёки тебя, в лучшем случае, затопчут.

— Извини, — потупился Григорий. — Я правда не понимаю, почему люди вас осуждают, да и сами вы не любите об этом говорить.

Алёна сложив руки на груди, чуть склонила голову:

— Потому что, Гриша, у вас это называется паразитизм. Понимаешь? Я паразитирую на лошади. Поглощаю голову и пару десятков лет пользуюсь её телом. Тебя ещё не тошнит от меня?

— Не, не тошнит. Детство то вы со своими, человеческим ногами проводите, это потом уже просыпается проклятие. Так что, это у тебя первая, ну вторая лошадь. К ней ты относишься, как к части себя. Бережёшь. А я уже загнал немало коней. Да, понимаю, они живые. Но последний раз, например, если бы я не приехал вовремя, то потерял бы столько денег, что можно было бы купить, наверное, с десяток коней. И я думаю, остальные ничем не лучше меня.

— Ну ты хотя бы, это признаёшь. — Алёна замолкла, задумчиво шагая. — Знаешь, ты ведь, мне этим и нравишься. Честностью. Хоть ты и не подарок. — Она улыбнулась.

Григорий почувствовал какую-то неясную печаль:

— Да и ты откровенна. Это хорошо, — он хотел сказать нечто иное, но сдержался и опустил глаза. Через месяц они расстанутся и забудут друг-друга. Во всяком случае, Григорий надеялся, что рано или поздно сможет её забыть.

— Хорошо, — эхом ответила Алёна.

Костёр выхватывал из темноты лоснящийся гнедой бок Ветра. На фоне подсвеченных багровым крон и мерцающих звёзд блестели глаза Алёны, стоявшей в ногах Григория. Он лежал на спине голый и отчего-то избегал смотреть на Алёну. Ему хотелось подняться, проверить, крепко ли привязан Ветер. Хотя и проверял уже.

— Ну решайся! — прошептала Алёна.

— Хорошо, — выдохнул Григорий.

Ну чего он боится? Она же кентаврица, только поцелуи, да прикосновения — большего ему не светит.

Осторожно шагнув вперёд, Алёна склонила передние ноги, нагнулась и человеческой частью прильнула к Григорию.

Горячее дыхание, касания острых грудей, ласки нежных рук. Истома прошла по телу Григория и скопилась где-то внизу приятным томлением. Ласки рук и губ принялись и за него. Григорий зажмурился, задышал глубже…

Ласки прекратились. Григорий открыл глаза — Алёна неестественно откидывалась на спину, а шов между женским животом и конской шеей вспарывался тёмно-красной пастью с розовыми узловатыми щупальцами.

Ни закричать, ни пошевелится Григорий не мог. Щупальца вываливались из пасти на его живот, на ноги и ласкали. Всякое их касание отдавалось, сковывало и сменяло страх глухой сладострастной негой.

Кричать и шевелиться Григорий не хотел. Вязкий туман поглотил его страх и мысли, мириады ласкающих касаний сливались в пульсирующую дрожь, которая нарастала, грозила прорваться каким-то пугающим ощущением…

Луч солнца и запах похлёбки разбудили Григория. Он зевнул и насторожился — что-то с его сердцем, стук такой, словно бы их два. Он испуганно вскочил на четыре ноги — в пояснице чуть заныло.

— Осторожнее, красавец. — Алёна стояла подбоченясь и довольно разглядывала Григория.

Григорием он оставался до пояса, остальное ещё вчера было его гнедым конём. Пересохшим горлом Григорий что-то прохрипел.

— Не благодари, — засмеялась Алена. — Лучше придумай имя для нашего ребёнка.

Рыцарь Иван супротив змия

Всё ещё пряча лицо под забралом шлема, сэр Иван скучал за уставленном яствами королевским столом. Из-за этого лоснящегося жиром и хрустящими корочками укрепления, стреляли глазками всяческие фрейлины с надеждой на тактическую ночь, и даже иногда стратегически била прямой наводкой пожилая, дородная Королева — проверяла крепость обороны, с намерением заслать к рыцарю в тыл единственную свою принцессу Фёклу, ныне коварно похищенную злобным огнедышащим Змием. Личико сей принцессы грустно смотрело на Ивана с висящего портрета чуть ли не светящимися бирюзовыми глазами и буквально молило спасти.

Перед обедом сэр Иван изучал отвратительно-розовые комнаты принцессы. Выслушал заботливые причитания нянек, украдкой глядя на Королеву с внимательными крупонокалиберными глазками, в итоге пришёл к выводу, что если бы кровожадный Змий не похитил принцессу, то она сбежала бы сама. Тем более, что Король, видимо, решил не страдать от неимения сына, а взрастить у принцессы всяческие боевые и бытовые навыки. На сие в комнате принцессы намекали соответствующие книги на полках, несколько комплектов доспехов, разнообразное вполне боевое оружие с бывалыми лезвиями, тщательно украшенное розовым лаком и самоцветами и слабо уловимый запах пота, кой обычно сопровождает тренировочные залы.

— Выпьем за освобождение нашей принцессы Фёклы! — рявкнул Король. Видимо, он тоже стратег, да ещё и хитрый, поскольку, поднял свой кубок и внимательно уставился на Ивана, точнее на скрывавшее его забрало. Сэр Иван не смутился, достал золочёную металлическую трубочку и аккуратно поставил в бокал.

Судя по лицам королевских особ, у всех вино оказалось кислым, хотя Иван счёл его вполне пристойным.

Наконец, сэр Иван вырвался из-под перекрёстного огня придворных на оперативный простор за пределами замка. За деревянным подъёмным мостом его окликнул звонкий голосок, и запыхавшаяся обсидианоглазая девушка, всучила пахнущую химикалиями сумку.

— Придворный маг наказал передать вам. В красной склянке зелья для укрепления духа и тела, шоб змия побороть. В зелёной — для леченья опосля битвы, — пролепетала девушка, раскраснелась и, потупив глазки, убежала.

Поглядев вслед, Иван вздохнул. На месте Змия он бы унёс именно эту. Змию-то какая разница, принцесса или нет? Иная принцесса, особенно выросшая в подобном серпентарии, и сама похуже Змия может оказаться.

Дорога пылила под копытами, лес шелестел мимо, всяческий народ то приставал с расспросами, то рассказывал, как правильно со Змием бороться. От половины советчиков, при том, несло так, будто они в трактире каждый день Змия борют не щадя живота своего. Иван всё ехал молча, иногда вспоминая обсидианоглазую, иногда с усмешкой принюхиваясь к запахам из переданной сумки — его острый нюх подсказывал, что во всех склянках одно и тоже зелье, конечно, укрепляющее, но лишь часть тела. То ли старый маг при виде девушки, что-то напутал — Иван хорошо его понимал. То ли старый хрыч что-то знал о Змие и Иване.

Перед Змиевым логовом, точнее чёрной закопченной пещерой в огромной горе, собралась изрядная толпа — люди шумели, перекрикивали, пытались продать склянки и оружие. Среди народа возвышались и крепкие скучающие молодцы с дубинами, что просто ждали, когда сэр Иван перестанет двигаться.

Только конь ступил на обгоревшую землю перед чёрным зёвом пещеры, как в глубине что-то зарокотало. Позади смолк базарный гомон. Кто-то тихо выругался. В глубине показался жёлтый свет, обернулся стеной пламени, окутал Ивана, знакомо обласкал и согрел. Иван ностальгически зажмурился и потянул носом — Зинка опять готовит. За спиной раздался вздох единодушного удивления и отчасти разочарования.

За изгибами и ответвлениями пещеры темнота отступила под натиском солнечного света, и перед Иваном раскинулась зажатая меж отвесных стен долина, на которой паслось несколько коров, а посередине возвышался уютный домик, курящий аппетитным дымком из трубы. В нём и обитал коварный Змий, в узком кругу известный под именем Зинаида.

— Выходи змеище поганое! Биться будем! — загрохотал сэр Иван.

— Прямо на траве? — Зинаида мелькнула в окне, стрельнув изумрудных глазками — дома она всегда принимала человеческий облик.

— Прошлой битвы кровать не сдюжила, — проворчал Иван.

— Сейчас она покрепче. И вообще, снимай доспехи, ужин готов, — под звон тарелок донеслось из окна.

За едой молчали. Иван задумчиво поглядывал на молодую бирюзовоглазую принцессу Фёклу, что с энтузиазмом уплетала сдобренный сметаной борщ, и сравнивал её со зрелой Зинаидой, по вертикальными зрачками изумрудных глаз которой нетрудно было определить огнедышащую змеицу. Странно, что и Фёкла чем-то неуловимо походила на змею, молодую, неопытную, но явно умевшую и жалить, и проявлять гибкость. Ивану даже представилось, как гневается Королева при виде настоящего оружия на стенах, а принцесса выдумывает декорировать мечи розовой эмалью, и Королева смиряется, будто они от этого превратятся в игрушки.

— Вы же представляете последствия вашего бегства? — обратился Иван к принцессе.

— Да, — кивнула Фёкла. — Зина предупредила, что закончится всё вашим появлением. Мне придётся вернуться, а ей притвориться погибшей.

— Как обычно. Тогда в чём смысл?

Принцесса уставилась в опустевшую тарелку:

— Я уже не могу. Мне хотя бы раз в недельку из замка выйти.

Иван покачал головой.

— А тебе, Зинка, это зачем? — спросил он.

— Тебя повидать, — кивнула Зина на принцессу, — с умным человеком поговорить.

— Ну да, а потом?

Зинка вздохнула:

— Ну как обычно. Буду лет пять жить под видом ведьмы, пока лихие люди не предложат работу, я их пошлю, а от силы через месячишко придёт простой народ меня палить вместе с домом.

— Любишь огонь… — заметил Иван.

— Пару раз меня топили, — пожала Зина плечами. — Не в этом дело. Искать дом, собирать все эти склянки, а потом за ночь всё коту под хвост. Можно, конечно, летать под видом злобного змия, но народ это тоже не ценит. Пробовала странствовать колдуньей, но всё равно тоска — собеседник то хитрый, то глупый. Думала, вот ты может чего подскажешь.

— И что мне с вами обеими делать?

— Ну ты же умный, сам решай.

Подперев голову рукой, Иван задумался. Вспомнил старого королевского мага и его зелья.

— Ох, змеи, — наконец воскликнул Иван. — Расчехляй, Зинка, свои склянки, будем колдунство делать.

— Нас с тобой за такое не казнят?

— Переживём, как обычно.

* * *

Перед сэром Иваном, преклонившем колено, но забрала не поднявшим, восседала королевская чета. Рядом стояла принцесса Фёкла, потупив бирюзовые глаза с теперь уже вертикальными зрачками, и скромно улыбалась дипломированная магичка Зинаида с вполне человеческими глазами — она умела и это.

— Благодаря Зинаиде, — говорил Иван, — мне удалось решить проблему со Змием. — Иван сделал многозначительную паузу. — К сожалению, он успел передать часть силы принцессе. Потому она теперь может иногда обращаться огнедышащей змеицей. — Публика в зале начала шушукаться. — К счастью, принцесса обладает достаточной волей, чтобы подчинить колдовство и обратить его на пользу и себе, и королевству… — Иван замолк.

— Но? — прищурился Король.

— Но ей надо хотя бы раз в неделю выгуливать своего внутреннего змия. Не сомневаюсь, в будущем она сможет окончательно совладать с этим.

Король нахмурился, но махнул рукой — пусть так.

— Зинаида обладает изрядным опытом в обуздании змиев, — продолжал сэр Иван. — Кроме того, если надо, она может подменять придворного мага, всё же он не молод уже.

— Хорошо, — заключил Король, рассматривая Ивана. — Ты всё также не желаешь взять принцессу в жёны?

— Сожалею, но я уже дал слово, — произнёс тот, мысленно добавив, что ещё и третьего змия королевство точно не выдержит.

За пределами замка его уже ждала давнишняя обсидианоглазая девушка.

Снять кота с дерева

Внимание Вани привлекала стоявшая по колено в снегу русоволосая девушка, шубка белого меха кокетливо намекала на девушкины округлости, всячески будоража воображение. Девушка полными слёз голубыми глазами показывала, что нуждается в помощи, а жестами показывала на высокое дерево рядом. Ваня не будь дурак всё же сообразил оторвать взгляд от девушки и перевести его на дерево. Там на головокружительной высоте двух-трёх этажей большой чёрной шапкой сидел сердитый зеленоглазый кот и, судя по всему, испытывал острый внутренний конфликт со страхом высоты.

Кот Ване сразу сильно не понравился. Эта наглая рожа была слишком велика для простого домашнего мурлыки, да ещё и на морде явно выражался скверный характер — животное будет мешать уединятся с девушкой, когда до этого дело дойдёт.

Но если не лезть на дерево, то дело точно никуда дойдёт. Ваня вздохнул, поглубже заткнул наушники — выпадут, ищи их потом в снегу — снял перчатки и полез.

Ствол был гладкий и холодный, ветки тонкими и скользкими, но Ваня буквально чувствовал за спиной крылья, вспоминая лицо девушки.

На середине вертикального пути к мечте Ваня решил освежить память и взглянул вниз на девушку. Память освежилась всё той же будоражащей фигурой, но на глубоком снегу вокруг дерева виднелись странные отпечатки, как если бы до Вани тут с пяток мужиков падали в снег разнообразными позами.

Кажется, Ваня был не первым. Но судя по коту, ни у кого ничего не вышло, так что может ещё будет первым.

При Ванином приближении внутренний котов конфликт достиг апогея, и кот раскрыл пасть то ли шипя, то ли мяукая. За рёвом гитарных рифов в наушниках Ваня толком ничего не расслышал. Хотя, движение котовых челюстей были странными — может зараза просто собирался срыгнуть на Ваню?

Подозрительно косясь на злобную морду Ваня приближался, а кот всё корчился раскрывая пасть, но ничего не происходило. Наконец, кот оказался на расстоянии руки. Ваня схватил его за шкирку и ловким обречённым движением геройски пристроил себе на спину — когти вцепились в зимнюю куртку, что-то затрещало и Ваня вздохнул, надеясь, что принесённая в жертву куртка того стоит.

Девушка чуть ли не приплясывала на снегу от восторга, слёзы волшебным образом исчезли, а лицо будто бы расцвело. Только Ваня спустился, как кот спрыгнул с его куртки, и уселся подле девушки, кажется, что-то кивнув ей.

Ваня скромно улыбаясь, подошел, вытащил наушники из ушей…

— Как звать тебя добрый молодец, что устоял перед усыпляющими чарами Кота Баюна нашего? — молвила Василиса.

Ваня вздрогнул, испуганно огляделся. Вокруг всё преобразилось — город куда-то исчез, рядом стоял терем, а на горизонте темнел высоченный лес.

Ваня понял, что уединился на свою голову. А кот ухмылялся.

Начальник - зверь!

— Аня, не ходи, — говорила секретарша, — Фокин снова налажал в презенташке.

Из-за двери доносилось жуткое рычание и робкие реплики Фокина. Аня заглянула внутрь. За длинным столом, торцом приставленным к начальническому, вальяжно сидел Фокин. Серая лохматая туша начальника поднималась к потолку, нависая над столами, скалила огромные клыки и капала ядовитой слюной.

— Вызывали? — спросила Аня робким голосом опоздавшей школьницы.

Начальник обратил на неё жёлтые волчьи глаза и, еле сдерживаясь, прохрипел:

— Не сейчас!

Настаивать она не стала. Тихонько прикрыла дверь.

— Совсем озверел? — шепнула за спиной секретарша.

Аня только кивнула. Ей было и начальника жалко — не молод уже, из таких жоп их отдел вытаскивал, и с творческой натурой Фокина как-то иначе надо было.

Вроде Фокин классный парень, но вбил себе в голову, что творческий и всё: “вдохновения нет”, “я так вижу” — отговорки по методичкам творческих личностей. Если начальник его тщательно пропесочит раза три-четыре, то появляется и вдохновение, и обалденная презенташка от которой клиенты текут бюджетами и слюной. Только Фокин потом ходит тучей и огрызается даже на Аньку.

Дверь открылась, выполз морально изгрызанный Фокин, осторожно зашла Аня. Начальник тяжело дышал, держась когтистой лапой за грудь. Второй — наливал стакан воды. Почему-то раньше Аня не замечала, что у него и шерсть между ушей не такая густая, да и клыки потеряли былую остроту — Фокин, кажется, больше для виду изображает погрызанного.

— Устал я, Анечка. — Начальник как-то разом уменьшился. Шерсть посыпалась, обнажая невзрачный пиджак. Морда опасного хищника превратилась в полноватое морщинистое лицо пенсионера. — Я хочу рекомендовать тебя на своё место. Ты как?

В анечкином рту внезапно пересохло:

— Я н-не д-думала.

— Подумай, — вздохнул начальник.

* * *

Почему-то Аня надеялась, что в кресле начальника по прежнему останется Аней — будет болтать в кухонном закутке с коллегами, хихикать над шутками Фокина. Но при её появлении теперь уже подчинённые как-то напрягались. Неделю Аня быстренько наливала себе кипятка и уходила, а потом купила чайник в свой кабинет.

Остальные остались сами собой:

— Фокин! Что это на третьем слайде! — возмутилась Аня.

— А что там? — искренне удивился Фокин.

Окончательно зверея, Аня ударила ладонью по столу и как-то даже выросла:

— Ты что, даже не посмотрел?!

— Щас переделаю, — отозвался Фокин. — Можно?

— Иди!

Из-за двери послышался ворчливый голос Фокина: “Дракон мёртв. Да здравствует дракон!”. Аня посмотрела на стол, где затягивались глубокие борозды от её когтей, свою руку, до локтя покрытую чёрной шерстью, глянула в зеркало на свою оскаленную рыжую морду и грустно вздохнула.

Сроки поджимали, а вдохновляющей коллектив гневности Аня выработать никак не могла. То ли зверела не правильно, то ли не та харизма была.

— Фокин, на втором слайде опечатка. — Из Ани вовсю росла шерсть, когти чесались, а клыки требовали Фокинской моральной плоти. Аня пока ещё держалась.

— Где? — Широкого расставив ноги, Фокин полулежал на стуле.

Аня закрыла глаза, облизнулась и вдруг вспомнила, что её рыжая морда, явно не волчья. От ушей по телу разлилось покалывающее осознание чего-то важного и будто-бы электричеством распушило её лисий хвост.

— Фокин, — елейным голоском запела Аня. — Ты сложная творческая Личность.

Внезапно побледневший Фокин, сглотнул.

— Ты не просто рядовой сотрудник. Ты творишь магию, которая привлекает к нам клиентов. Выковываешь крючки, на которые они ловятся и получают удовольствие. Понимаешь?

Загипнотизированный лисьим взглядом Фокин понимал. Аня протянула вперёд когтистую чёрную руку, словно держала в ладони что-то большое и ценное.

— Возьми себя в руки, Фокин. — Пальцы стиснули воздух, Фокин вздрогнул и резко свёл ноги. — Неужели тебе не хочется поймать и этих клиентов? Разве это не вызов для тебя?

Фокин сжимался в комочек и часто кивал.

— Можешь идти. Если возникнут затруднения, сообщи, я помогу, — пропела Аня.

Колобком Фокин выкатился прочь. Чуткие Анины уши услышали из-за двери: “Бестия!”. Она улыбнулась.

Плановое укусывание

— Гражданин Вольнов, вам когда последний раз укус делали? — негодовала на сером полу чёрная трубка, от неё к валяющемуся рядом чёрному телефону вился чёрный провод. Рядом, прижав уши, лежал черный беспородный пёс — это Вольнов, опустился до столь животного состояния, что ходил на четырёх лапах и почти не различал цвета.

— Я… я заработался, извиняюсь, — мямлил Вольнов. Ему было противно оправдываться и отвратительно сильно хотелось сбежать в лес. К счастью, дверь квартиры лапами не открывалась, а открыть её заранее Вольнов никогда и не помышлял. Если бы упаднические мысли о побеге приходили в его ушастую голову, то никто не взял бы его на столь ответственную работу.

— Ожидайте, Вольнов. За вами уже выехали. Также они установят цветной телевизор с голосовым управлением. Если неожиданно снова опуститесь до нынешнего животного состояния, то сможете замедлить одичание или обратить вспять.

— Мне нельзя с голосовым, у меня допуск к тайнам стаи.

В трубке повисло молчание, прерываемое шелестом бумаг и недовольным бормотанием.

— Хм, получается, у вас на работе есть свой отдел Службы Одомашнивания. Почему же вы им не позвонили?

Вольнов уже подумывал разбить окно — со второго этажа не так уж высоко, до леса он добежит за полчаса, там залижет раны и бесповоротно одичает. Всё равно, его важная и секретная работа столь же бессмысленна, как и он сам.

— Извиняюсь, — промямлил Вольнов, — у них номер длинный, сами понимаете, в моей ситуации…

— Понимаю, — отозвалась трубка.

Через некоторое время с улицы послышался шум авто. Ко входной двери кто-то подошёл, зазвенели ключи. Универсальные, те что подходят ко всем замкам — их звон Вольнов давно научился отличать.

Дверь открылась. Вольнов на мгновение снова подумал об окне, но всё же повернул голову. На пороге в чёрном кожаном плаще, держа в руках планшетку с бумагами, стоял Офицер Службы Одомашнивания — серо-чёрный пёс породы немецких овчарок.

Офицер шагнул в квартиру. Посмотрев на Вольнова, нахмурился и достал из внутреннего кармана фотокарточку.

— Сосредоточьтесь, Вольнов. Это важно.

На карточке был потрет Вожака — серого волка — устремлённый на Вольнова печальный взор серых глаз, казалось, глядел в душу и вопрошал:

“Почему же ты так опустился, Вольнов? Мы все кормили тебя, растили, приручали. А ты довёл себя до омерзительного первобытного состояния и помышляешь о лесе?”

Вольнов оголил клыки и зарычал на портрет — он ему всегда не нравился, просто раньше это задавливалось внутри, скрывалось. Тут же осёкся, сдержал проклятые животные инстинкты. Глянул на офицера, на всякий случай поджал хвост — отчего стало мерзко и противно. Не впервой, Вольнов уже привык. Офицер покачал головой и что-то записал в планшетке:

— Да-а, затянули вы, гражданин Вольнов. — Чуть повернул голову и крикнул в темноту за спиной. — Очеловечиватель!

В коридоре завозились, и в квартиру, поддерживаемый двумя крепкими сотрудниками, вошел очеловечиватель — холёный белёсый пёс с обвислыми ушами, породу Вольнов не определил. Глаза пса — один бледный, второй тёмно-серый — твёрдо смотрели вдаль, сквозь стены, кажется, даже сквозь небо и зрели прямо среди дня далёкие звёзды, к которым всю их огромную дружную стаю приведёт Вожак. Обязательно приведёт — неистовая убеждённость в этом действовала на Вольнова даже на расстоянии и без всякого укуса. На короткий миг даже хвост поднялся и завернулся радостным бубликом, как в щенячьем детстве.

Потом Вольнов заметил открытую пасть очеловечивателя, вываленный набок серый язык, капающую слюну, и вновь явилась назойливая мысль об окне и лесе. Затряс головой, прогоняя мерзкие дикие желания.

Крепкие руки сотрудников помогли Вольнову встать на задние лапы, передние он положил очеловечивателю на плечи. Тот тепло обнял Вольнова, ободряюще похлопал, что-то неразборчиво пробормотал и профессионально укусил в плечо.

Боль разлилась по телу, превратила передние лапы в руки, укрепила ноги и трубным гласом ударила в голову, затуманив мысли.

Мир вспыхнул радугой красок, среди которых светились уверенные глаза очеловечивателя — янтарный и голубой. Руки зазудели, ища работы, хвост изогнулся беспричинно-радостным бубликом. Вольнова переполняло ощущение осмысленности решительно всего, даже своей работы. Только вот, он никак не мог сосредоточиться на чём-то конкретном и докопаться до этого смысла, хотя, возможно, в этом тоже был какой-то смысл!

Вольнов почувствовал что-то мокрое на плече — это накапала слюна. Он завозился, выпутываясь из цепких рук очеловечивателя, и задумчиво отошел прочь к стене. Краски мира чуточку померкли, а в голове начали роиться мысли: надо следующий раз не закрывать дверь. Вольнов испугался этих мыслей, глянул на офицера. Тот понимающе подмигнул:

— Если надо, можно повторить.

Вольнов покачал головой, облизнул пересохший нос:

— Нет-нет, с-спасибо. Мне нужно немного дикости, для работы. — Вольнов говорил правду, после второго укуса он будет несколько суток с вываленным языком смотреть выступления Вожака. Начальство поймёт, конечно, но всё же вычтет это из отпуска.

— Хорошо, — ответил офицер. — Запишите, через неделю вам снова нужно сделать плановый укус.

Когда все ушли, Вольнов записал: “через неделю перестать запирать дверь”.

Отвращение

Первый раз Валеру начало тошнить, когда он смотрел телевизор. На экране показывали, как толпа женщин и детей неистово празднует открытие свалки рядом с домом. А Валера вместо должной радости, ведь теперь не придётся далеко везти мусор, почему-то ощутил вязкий комок брезгливости, попытался было сглотнуть его, но желудок лишь болезненно сжался. Через секунду всё прошло, только осталась какая-то неприятная тупая боль внутри.

Валера решил, что съел чего-то и не придал значения. Но через пару дней, он шёл в магазин и увидел мамашу, которая, зажав сигарету, крыла матюгами свою трёхлетнюю дочь. И снова Валеру накрыл приступ тошноты.

К концу недели Валеру начинало тошнить уже просто от людей, одни шли на красный свет, другие бросали мусор под ноги, третьи просто сидели на лавке в извечном подпитии.

Что-то со здоровьем, решил Валера и обратился к врачам. Те долго и тщательно изымали из него всяческие жидкости, помещали в Валеру посторонние предметы, держали Валеру в бесконечных очередях. Что странно, даже от предметов в пищеводе Валеру так не тошнило, как шести часов в очереди. В конце концов, старенький доктор в очках, выписал какие-то таблетки.

Таблетки действительно помогли — тошнота перестала беспокоить Валеру. Он снова с интересом принялся смотреть телевизор, а новости о последних достижениях вновь стали вызывать радость.

Мужики на лавке в извечном подпитии оказались вовсе не алкоголиками, а разочарованными философами. Они рассказали Валере о смысле жизни, о великом прошлом. Валера, поразившись былому величию прошлого, согласился выпить за него, за будущее, потом ещё за что-то и уснул.

Снилось ему, как в космосе летит морская мина с четырьмя длинными антеннами, и пикает, будто сигнал СОС подаёт. В мине блестит маленькое зарешеченное окошко, за которым с ужасом скребётся какая-то маленькая собачка.

Проснулся Валера на следующий день утром, похмелился пивом с недавно открытого нефтезавода и снова уснул, так и не выпив таблетки.

Вечеру Валера встал, его слегка тошнило. Он решил, что это с непривычки. Ненароком глянул на своё небритое и помятое лицо в зеркало, вспомнил прошедший день.

И его начало рвать.

До полуночи Валеру выворачивало. Вся грязь и желчь изнутри лезли наружу, выплёскивались.

В полночь Валера волком взглянул в зеркало на свою серую морду и взвыл отчего-то. Плеснул в глаза жменю холодной воды и потрусил на улицу.

Ночной город пустовал. Валера без труда избегал редких прохожих и наслаждался — тошнить его перестало.

Наутро он проснулся другим человеком. Вынес на мусорку телевизор. Давишние алкаши сидели всё там же, философами они уже не казались. Валера настороженно прижал уши, прислушался к своему организму — никаких позывов. Выздоровел, — подумал Валера и весело потрусил восвояси.

Зверь мести

Чувствую, как на меня льётся влага, впитывается растрескавшейся сухой плотью. Зачем они меня разбудили? Кто-то задирает мне пасть и льёт прямо в глотку. Знакомый вкус молока. Зачем будить проклятие молоком?

Вытянутое яркое пятно перед глазами постепенно обретает чёткость. Стягивается в пламя факела на каменной стене. Глаза снова могут видеть. Во мраке сверкают две пары размытых вертикальных огоньков. Это отблески пламени в глазах людей. Приглядываюсь. Один человек крепок и не стар. Он тускло мерцает золотом своей одежды. Его лицо мне смутно знакомо, зовут его Вадим, он здесь хозяин. Второй изрядно толст и пахнет потом — тюремщик.

Возвращаются ощущения. Лежу чешуйчатым животом на камнях пола. Задние лапы прикованы к тяжелым цепям. Голова и передние лапы зажаты в пахнущих кровью колодках. Только хвост да уши могут шевелиться.

— Оклемался? — надменно спрашивает Вадим.

Киваю.

— Хорошо, — скалится он. — Для твоих зубов есть работа. Согласен?

Мотаю головой. Помню, я когда-то очень желал его убить, но так и не решился. Почему? Но кто же он такой и что сделал?

— Что ж, подумай. — Он уходит.

Неделю тюремщик приносит свежее мясо. Цепи уже не столь тяжелы, а доски скрипят, когда я ворочаюсь.

Передо мной стоит подросток в расшитой одежде, с ним и Вадим.

— Узнаёшь? — спрашивает он, кивая на мальчика. Не понимаю, кто это.

— Странно, — задумчиво продолжает хозяин. — Это мой племянник Роман. Ты его должен был учуять в утробе моей сестры. Когда идиот Юрий призвал тебя, она как раз была рядом. Колдун брехал, что ты разъяришься, когда увидишь свою цель. Это либо я, либо племянник. Сестра то уже померла. Но ты лишь глупо вертишь своими кошачьими зенками. На меня тебя призвали? Отвечай!

Киваю.

— Хорошо. Служить мне будешь?

Мотаю головой. Удивительно, он даже не предполагает кто я, но уже пытается заставить меня служить.

— Фёдор, приступай! — кричит он тюремщику. Обращается к Роману, — запоминай как надо пытать, мне когда-то пригодилось и тебе пригодится. Этот зверь чувствует боль, но бессмертен, пока не убьёт меня. Потому он всё стерпит, в отличие от людей. Подрастёшь, дам попробовать.

— Зачем мне это? Пусть тюремщики пытают, — удивляется Роман.

— Хочешь, как отец, чистеньким остаться? И где твой отец?

Сжав кулаки, Роман злобно глядит на дядю, но тот лишь усмехается:

— Вишь, а я жив. И кто теперь прав?

Входит давешний тюремщик, с грязным свёртком. Расстилает его на камнях пола, звеня металлом…

Ночью, когда нестерпимо чесалась зараставшая шкура, я вспомнил.

Изуродованное тело любимой Настасьи. Заплаканное лицо чудом выжившего сына. Наш отряд, что прорывался в крепость врага не надеясь вернуться. Тела друзей и врагов. Перекошенное от ярости лицо Вадима на фоне красно-золотого гобелена. Лязг мечей за спиной. Предсмертный крик последнего товарища. Бессильный гнев. Готовность отдать душу за месть. Сосуд с проклятием в руке. Боль и темнота. Своё бывшее тело, распластанное на залитых кровью коврах. Нечеловеческую, потустороннюю силу. Гнев от того, что проклятие меня жестоко обмануло. Чужой страх, смакуемый моим новым естеством. И наконец, дрожащую за гобеленом беременную женщину.

Из-за неё, сестры Вадима, всё и остановилось. Пришло осознание, что если я убью его, то останется лишь две ветви будущего. Смерть моего сына, от ребёнка этой женщины. Или смерть этой женщины от моих рук.

И я не сделал выбора. Не смог — перед глазами стоял образ любимой.

Теперь люди Вадима откармливают меня, чтобы ярче ощущал боль, а потом режут, разрывают и сжигают. Глаза я не открываю, не зачем видеть лица. Людей я узнаю по запаху.

— Подь сюды, — говорит Вадим племяннику. — Пришла и тебе пора учиться. Эта тварь терпит молча. Но вот гляди на хвост. Вишь? Он дёргается, когда зверю особенно больно. На, держи. Хватай за палец и тяни. Лучше помедленнее и раскачивай.

Холодный металл касается лапы, впивается и рвёт. Впервые из моей пасти вырывается хриплый стон. Не от боли, я уже привык её терпеть, от своей беспросветной глупости: надо было их всех убить. Ведь никогда раньше я не сомневался, нешто смерть Настасьи меня сломала? Теперь приходится расплачиваться за свою слабость.

Только лишь я это осознаю, как пытка прекращается. Гремит упавший на камни пола металл. Открываю глаза. Передо мной в полумраке стоит Роман, сжимая губы в тонкую линию неопытной маски безразличия. В его глазах пляшет хоровод отражений факела. Малая часть хоровода отделяется и слезой мчится вниз по щеке на расшитой камзол. Над моими ушами слышится гневное дыхание Вадима.

— С-сопляк! Баба! Сдохнешь как и твой дурень отец, в честной, мать его, битве! Заруби себе на носу: никакой жалости ни к людям, ни к тварям.

До дрожи сжимая кулаки, Роман встряхивает головой. На мгновение линия его губ словно исчезает, являя немой гнев. И вот снова на лице напускное безразличие, и нет хоровода огней в глазах. Но что-то в нём изменилось.

Он берёт клещами палец. Внимательно смотрит мне в глаза. На мгновение опускает веки, будто извиняясь, и, стиснув зубы, отрывает палец. Я гляжу на него. Нет, он не ломает себя. С каждым вырванным пальцем надевает новую маску с пустыми глазницами, скрывая под ними своё лицо. Всё кончено. Отходит на шаг, победно отдаёт Вадиму клещи.

— Теперь я не сдохну, дядя? — ледяным тоном спрашивает Роман.

— Хорошая работа, — отвечает Вадим слегка задумчиво, словно что-то подозревая.

Ночью в темницу прокрадывается Роман без факела, без масок. Просит прощения и сыпет проклятиями в темноте. Роняет горячие слёзы на моё изрезанное тело. Они жгут мои раны, но я ликую.

Несколько лет Роман копит гнев и, наконец, исчезает.

За стенами гудит шум битвы. Потом ближе, уже внутри. По коридорам подземелья катится лязг стали, разносятся ругань и стоны.

— Зверя выпусти, он их задержит, — слышится приказ Вадима.

Отряд гремит дальше, в глубь коридора. Распахивается дверь моей темницы. В свете факела мелькает испуганное лицо незнакомого юноши. Он долго возится с цепями на задних лапах. Трясущимися руками вынимает штырь из колодок, сковавших мне шею. В испуге убегает прочь.

Кто же на них напал?

Крадучись выхожу в каменный коридор. Иду по запаху за Вадимом. Но след упирается в тяжёлую окованную дверь, из-за которой тянет свежим воздухом. Появляются воины: злые поблёскивающие глаза во тьме шлемов. Запах свежей крови.

— Это проклятие, мы его не убьём, — кричит кто-то.

— Это не наше проклятие, — слышен голос Романа. Он выходит из толпы. Улыбкой снимает маску и гладит меня. Бойцы удивлённо ворчат.

— Это его вызвал мой отец? — слышен родной и почти не знакомый голос.

— Да, — отвечает Роман. Обращается ко мне, — покажешь нам путь?

Киваю.

Они выламывают дверь.

Девочка, умевшая переодеваться

Закусив губу, Алиса выжимает педаль газа и бросает тревожный взгляд в зеркало, где нервно вспыхивает синяя мигалка назойливой скорой. Миниатюрное авто, не приспособленное к такой езде, откликается натужным ворчанием усталого двигателя. Стремительно пересекает ворота парка, лишь задний бампер цепляется за ограждение и, оторвавшись, с грохотом подскакивает на асфальте. Ещё два крутых поворота по пешеходным дорожкам, и в зарослях ограды с хрустом остаётся правое зеркало. Завидев сосновую рощу, Алиса давит тормоз, машина под истошный крик шин разворачивается и боком влетает в стриженные кусты. Спустя мгновение Алиса, чуть ли не падая, выскакивает из авто и, встав на цыпочки, внимательно смотрит поверх живой изгороди на бегущих вдалеке преследователей: синие рубашки охраны парка, белые халаты медбратьев, ненадолго мелькает рукав чёрного пиджака, указывая на беглянку. Схватив в машине мягкий рыжий свёрток, она быстро стучит каблучками по мощёной аллее в сосновую рощу.

Острая боль пронзает пятку, Алиса спотыкается и, захромав, останавливается — проклятый каблук сломался. Со злости она бьёт ногой по дорожке, обломок с чавканьем отрывается и катится по аллее, подпрыгивая на камнях и разбрызгивая кровь. Второй каблук приходится тяжко выламывать рукой, сдерживая рвущийся крик боли. Наконец, вырванный с мясом каблук летит в кусты, а она бежит дальше, оставляя ранеными ногами тёмно-красные следы на плитках тротуара.

Несколько дней назад Алиса пришла домой раньше обычного: дрожащее солнце еще лениво опускалось за горизонт, вытягивая тени, которые скоро сольются в единую ночь и укроют мир до самого утра. До этого, весь месяц с проклятого повышения, она возвращалась за полночь, выжатая бардаком на работе и глупостью подчинённых ей белых воротничков. Она открыла дверь в сумерки пустого дома, оставив блестящую черную сумочку на пыльном столе, прошла в спальную, где серо-голубые стены сливались с потолком. Мельком глянула в зеркало, на вытянувшееся от усталости лицо и тёмные круги под глазами. Ничего, теперь есть время отдохнуть и привести себя в порядок, — мечтала Алиса, ложась на измятую кровать, которую даже некогда было заправить. Несколько минут безмятежно наслаждалась тишиной и покоем, пока мелкая назойливая мушка не принялась настырно маячить перед глазами. Алиса вяло отмахнулась, недовольно поморщившись. Слева мелькнуло размытое пятно, лёгкий толчок в глаз, и тут же Алиса зажмурилась от режущей боли. Проклятая муха! Из под закрытых век хлынули слёзы. Ослепшая на один глаз Алиса включила свет и побрела к зеркалу.

Придерживая левой рукой дёргающиеся веки, длинным ноготками правой она пыталась выцарапать чёрный комочек, прилипший к глазному белку, раскрасневшемуся от слёз и постоянного недосыпания. Наконец, мушка оказалась на кончике дрожащего ногтя, глаз проморгался, и резь вроде бы начала затихать. Алиса сквозь мутную пелену слёз рассматривала своё лицо с набухшими веками и потёкшим макияжем. Что это с ней? В центре небесно-синей радужки вместо привычной черноты зрачка просвечивала серо-голубая стена комнаты с тускло блестевшими на ней старинными часами.

Тело охватила липкая слабость, ноги неожиданно подкосились, и сознание погрузилось в темноту. Пришла в себя Алиса лежа на полу. Если бы не случайная мушка, она бы так и не заметила тихо подкравшейся прозрачности в своих глазах. Раньше она год могла продержаться и больше, а тут… Неспроста она ощущала себя с каждым днём всё более опустошённой, ох неспроста. Алиса медленно поднялась и, придерживаясь за стены, отправилась к старомодному платяному шкафу. Двигаться было непривычно тяжело: блузка душила словно корсет, юбка прилипала будто наэлектризованная и путалась в ногах, туфли норовили подвернуться, оставляя острыми шпильками борозды на линолеуме, казалось, что вся одежда догадалась и потому ополчилась против неё. Распахнув тихо скрипнувшую дверцу, в полутьме шкафа Алиса увидела одиноко висевший костюм лисы.

Его подарила троюродная бабка тогда еще маленькой Алисе. Она помнила худые старческие руки, державшие мягкий рыжий свёрток. Помнила светлую рубашку отца с тонкими голубыми полосками и вереницей белых пуговиц, поднимавшихся в страшную высоту, с которой лился недовольный строгий голос. Помнила мамин сарафан в нежно-жёлтый цветочек. Они не разрешили ей примерить костюм, и, обидевшись, она дала себе зарок: не поднимать голову, больше не смотреть на родителей снизу вверх, если родителям будет нужно, они сами опустятся на корточки, а она вырастет и тогда уже на равных посмотрит им в глаза.

Первый раз надеть костюм родители позволили на праздник, что устраивался летним днём в городском парке. Тогда Алиса увидела, как из рыжего свёртка разворачивается пустая лисица, похожая на длинный сдувшийся шарик с головой и пушистым хвостом. Она надела на себя мягкую шкурку, но голова лисицы шапкой застряла на макушке. В зеркале отражалось, будто лиса почти проглотила Алису, оставив в пасти раздосадованное курносое личико, над которым задиристо торчал лисий нос и удивлённо блестели чёрные бусинки игрушечных глаз.

— Мам, ну помоги, — канючила Алиса, пытаясь натянуть голову лисы словно маску.

— Алисочка, не глупи, ты же взрослая девочка. Она не должна надеваться, — появился в зеркале сарафан в жёлтый цветочек.

— Но я хочу-у! — не успокаивалась Алиса.

На празднике Алиса быстро заскучала, и отправилась гулять по парку, представляя себя лисой. Забралась в чащу, где на усыпанной иголками земле росли красные шуршащие стволы и пахло новым годом. За спиной, почти над самым ухом кто-то громко зарычал, Алиса вскрикнула от неожиданности и обернулась: огромный чёрный пёс с острыми как рога ушами скалил белые клыки. Испугавшись, она попятилась и, споткнувшись, упала на зад, пёс, казалось, стал ещё выше и начал приближаться. Пытаясь подняться, Алиса встала на четвереньки, резко вскинула голову, чтобы лучше видеть злого пса, но что-то упало на глаза, стало темно и неуютно. К басовитом рыку присоединилось другое рычание звонкое и не страшное, пугающий рык тут же превратился в затихающее робкое поскуливание, скрывшееся за шорохом иголок. Пошатываясь от неожиданной слепоты, Алиса встала, схватилась за то, что закрывало глаза. Звонкое рычание смолкло, в наступившей тишине слышались далёкие звуки музыки и голоса детей. Под руками Алиса ощутила мягкую шерсть, выдающуюся вперёд подобно носу корабля, а на самом кончике она нащупала твердую округлую пуговку с двумя маленькими дырочками. Лисица! — догадалась Алиса. Поднатужившись, она стащила с себя голову лисы, испуганно огляделась, вспомнив про пса, но его уже нигде не было видно.

С тех пор костюм стал другом, Алиса гладила его как зверя, рассказывала ему свои тайны, иногда надевала, когда родители уходили на работу, но голова всё также оставалась шапкой, словно тогда в чаще ей всё почудилось от страха.

Однажды, когда лето уже подходило к концу, мама принесла некрасивое коричневое платье с белым фартуком. Алиса уже знала, что в школе все дети ходят в одинаковой одежде, потому заплакала.

— Это твоя новая одежда. Не плачь, Алисочка. Надо привыкать носить форму, как во взрослой жизни, — назидательно сказала мама.

В классе все девочки оказались похожи друг на друга: коричневые платья с белыми фартучками.

— Платье прилипает, — пожаловалась Алиса своей маме спустя месяц. — Пристаёт как живое, сниматься не хочет.

— Всё правильно, доченька. Эта форма сделает из тебя взрослого человека, потому её не надо снимать, — ответила мама.

— И гулять в ней?

— Да, тогда все будут знать, что ты выполняешь обязанности школьницы, — слова мамы показались Алисе странными, но спросить она не успела.

— Так надо, — вмешался отец. Алиса насуплено глянула на его полосатую рубашку и молча отвернулась.

В тайне от родителей Алиса отдирала ненавистную форму, и примеряла рыжий костюм, который странным образом всегда был в пору. Когда они всё-таки застали её в костюме, то отец так отчаянно ругался, что с его рубашки оторвалась и покатилась перламутровая пуговица, мама плакала и обнимала Алису, от слёз желтые цветочки маминого сарафана мрачнели, будто на них находила тень. Алиса молча смотрела на верхние пуговицы рубашки отца, и думала, что скоро она дорастёт и взглянет ему в лицо. Костюм пришлось спрятать от родителей на тёмном чердаке, куда никто кроме пауков не заглядывал.

К шестому классу Алиса почти перестала различать школьников. Ей казалось, что это из-за формы, дети одеваются одинаково, выглядят одинаково, а потом на одинаковых уроках и учатся одинаково думать. Это удивляло и пугало её, Алиса совершенно не понимала, кто и зачем уравнивает людей, а может они сами хотят быть одинаковыми?

Гуляя осенним днём после уроков, она увидела, как конопатый Лёха, стоя спиной к залитому солнцем зелёному газону, надувал соломинкой лягушку, пойманную в грязной луже у дороги. Алиса помнила его имя именно из-за конопушек, но он всё хвастался, что скоро сведёт их, чтобы не выделяться.

— Алешка, что ты делаешь, ей же больно! — крикнула Алиса.

— Правда? — искренне удивился Леша, подняв на неё свои чёрные глаза, в которых сквозь зрачки просвечивала яркая зелёная трава.

Испугавшись, Алиса попятилась, и видимо на лице её отразился такой ужас, что даже равнодушный Алеша ненадолго удивился, но вскоре недоуменно пожал плечами и отвернулся от так неожиданно замолчавшей скучной девочки.

С тех пор она стала замечать, что пустота есть в глазах у всех одноклассников, и с каждым годом она растёт. В старших классах, форма сменилась, а дети окончательно слились в монотонную массу синих юбок и пиджаков, которые ухаживали за этими юбками. Ухаживали и за Алисой, но она научилась как-то по особому смотреть в их пустые глаза, от которых к тому времени остались одни лишь белки, пиджаки от этого взгляда смущались и молча уходили. Учителя всё чаще называли её не по имени или фамилии, а “способная в математике”. Возвращаясь со школы, Алиса непременно долго смотрелась в зеркало. Иногда ей мерещились некие огни, или просветы в темноте зрачков, тогда она тихонькой залезала на чердак и, пока родители были на работе, надевала костюм, после которого зрачок становился снова бездонно-чёрным.

Потом она поступила в университет, где окружающие уже делились на юбки, брюки, джинсы и треники, но это разнообразие было лишь внешним, внутри они всё равно несли отпечаток той самой школьной формы, что сделала их взрослыми. Они смотрели на не повзрослевшую Алису своими прозрачными пустыми глазницами, а она внутренне вздрагивала, как же можно так жить, и с головой уходила в учёбу, стараясь отгородится от этого. Может из-за учёбы, а может из-за страха, она так и не посмотрела в глаза родителям, а потом уже стало поздно. После учёбы она устроилась работать, белые воротнички её высоко оценили, и она легко поднималась по службе, всё глубже погружаясь в нелюбимую работу, не замечая, как меняются люди вокруг неё.

И вот теперь, она в своих глазах заметила пустоту, не огоньки или просветы, а именно ту кристальную прозрачность, что она впервые повстречала в глазах у Леши. Попыталась расстегнуть пуговицу блузки, но та не поддавалась, словно петля испуганно сжалась. Алисе вдруг стало душно, вязкий воздух лениво стекал по раскрытым губам в лёгкие, с каждым вдохом наполняя их своей тяжестью. Она дёрнула неподатливую пуговицу со всей силы, вырвав её с мясом, отбросила, потом взялась за следующую. По белизне ткани струилась алая кровь, но Алиса в исступлении продолжала рвать на себе приросшую одежду, резать ножницами липкую от крови чёрную юбку, но всё было тщетно, она слабела и никак не могла понять, где кончается материя одежды, а где начинается она сама, но до последнего боролась с накатывающей темнотой и резала, резала, резала…

В себя пришла Алиса в чужой белой комнате на белой кровати среди серьёзных белых халатов и заботливых марлевых повязок. Она не доверяла им и притворилась спящей. К ней спиной стоял халат и беседовал с другим, под которым темнел полицейский мундир.

— Конечно сама. Она чуть не убила себя, мы еле заштопали её, — шептал белый халат мундиру.

Ответное бормотание мундира Алиса не расслышала, хотя и догадывалась по интонации, что он был чем-то сильно обеспокоен.

— Нет, не опасна, только для себя самой. Если припадок повторится, то отправим её на принудительное лечение, — тихо ответил мундиру белый халат.

Они разговаривали ещё долго, но Алиса уже не слушала, её заботила одна единственная цель — снять проклятую одежду, пока пустота не захватила её целиком. Провалявшись до поздней ночи, Алиса нашла в себе силы и сбежала из больницы.

Домой она пришла к рассвету и, не зажигая свет, тихо пробралась к шкафу, где бусинками чёрных глаз тускло поблескивал костюм. Она смотрела на темное пятно высохшей крови на полу, и до дрожи боялась, что её заметят. Кто-то же нашёл её в доме, вызвал эти проклятые халаты. Конечно, без их помощи она могла умереть от потери крови, а когда пустота съест её, это разве будет не смерть? Ответа Алиса не знала, но боялась, что тогда ей будет уже всё равно.

Рассветную тишину улицы разорвал вой сирены. Опять кто-то вызвал белые халаты, надо бежать, только вот куда? Алиса никогда не думала над этим, она представить не могла, что за ней когда-нибудь будут гнаться. Взглянула на морду лисы, покоившуюся среди рыжего меха, и вспомнила парк, где она маленькой девочкой в первый раз носила костюм, где он её спас от злой собаки. Что это было по детски наивно, Алиса понимала, но не видела никакого другого выхода. Там всё и началось, так пусть там и закончится, — решила Алиса, заводя свою машину.

Раздвинув заросли кустов, Алиса видит перед собой красные шуршащие стволы сосен, иголки на земле, чувствует тот самый запах праздника, что и в детстве. Она бросает свёрток и, придушив рвущий горло крик, сдирает с себя жакет, который пришили к ней белые халаты. Новые пуговицы блузки выскальзывают из дрожащих окровавленных пальцев, отрываются с кусками ткани и плоти, но всё бесполезно — погоня уже рядом, слышны их крики. В кустах слышится топот, на поляну выходит синяя кепка, висящая над голубой рубашкой.

— Не двигайся, — кричит форма охранника, угрожающе направляя на Алису пустоту рукава, черную внутри словно воронёный ствол.

Над ухом раздаётся звонкое дружелюбное рычание из детства, одежда охранника испуганно пятится и сжимается, будто из неё выпустили воздух. Алиса оборачивается, перед ней, обнажив белоснежные клыки, возвышается огромная полая лиса. Она опускает голову и вопросительно смотрит на девушку живыми рыжими глазами с вертикальным щелками зрачков. Морщась от боли, Алиса отрывает кусок приросшей блузки, под ней нет кожи, лишь кровоточащая плоть. Мир в глазах сужается в пятно, окружённое непонятным мраком, больно расползающимся от малейшего движения словно тина на воде, ноги предательски дрожат и подкашиваются, всё тело морозит, непреодолимо хочется просто лечь и сжаться в комочек.

— Уже поздно, я не могу снять одежду, — шепчет Алиса, виновато глядя вверх.

Над её головой раскрывается пасть лисы, опускается уютный и тёплый мрак. Алиса из последних сил встаёт и, хватаясь за острые зубы, помогает лисе проглотить себя. Чувствует, как лиса запрокидывает голову, и Алиса, оказавшись вверх ногами, целиком проваливается во влажное нутро, голова кружится и становится всё тяжелее дышать. Загребая руками словно под водой, Алиса всплывает на поверхность, схватить глоток воздуха. Сквозь просвет между клыками и языком видит, как из зарослей появляется пустая одежда. Подоспевшие рубашки охранников уже нацеливают пустые рукава, халаты медбратьев спускают с цепи голодную смирительную рубашку, прибывают пиджаки, треники, джинсы, футболки — все они, будто созванные неведомой силой, как по команде перестали изображать людей и стеклись сюда.

Лапой Алиса опускает голову, словно забрало рыцарского шлема. На мгновение её окутывает темнота, и вот уже перед глазами вместо человеческого носа так же размыто виден рыжий с чёрным нос, за ним на расстоянии удара лапы настороженно застыла рубашка-охранника. Алиса выплёвывает во врага окровавленный комок своей одежды, что она так и не смогла снять. Форма охранника испуганно шарахается, Алиса размахивается лапой и наотмашь бьёт врага. Голубая рубашка разрывается острыми когтями, через дыры отороченные бусинками крови просвечивают заросли и остальная одежда, сгрудившаяся поодаль. Брызнувшие с рубашки капли попадают на морду, Алиса медленно слизывает их, смакуя металлический вкус, и бьёт снова, пока истерзанная ткань не падает кровавыми лохмотьями на землю.

Под лапами кучей тряпья в луже крови распластаны все пришедшие на поляну. Удовлетворённая Алиса поднимается на задние лапы, её чуткие уши слышат, как со всех сторон спешит на подмогу новая одежда. Шерсть на холке встаёт дыбом, клыки и когти удлиняются, теперь ей уже ничего не страшно.

Первый за тысячу лет

По лесу бежал человек, седые волосы его растрепались, хриплое дыхание оглашало притихшие заросли. Вернуться он не надеялся. Завидев огромный голый камень, у которого не росла трава, человек обессиленно рухнул. Он закрыл глаза и долго пытался отдышаться. Наконец он подполз к камню, воздел руки и громко прокричал срывающимся голосом:

— О Дух Лисы, заточённый в этом камне, спаси нашу деревню! К нам идёт отряд воинов. Они оставляют за собой лишь пепел, не щадят ни женщин, ни детей. Нам не выстоять против них.

Над камнем затрепетал воздух, соткав призрак надменно стоящей лисы.

— Ну приветик, ¬— начала она скучающим тоном. — Объясни, зачем мне тащиться из уютного камня вас спасать?

— Я освобожу тебя от плена этого камня. Дам тебе всё, что захочешь! Мою жизнь, мою душу! — по его глазам текли слезы, руки опускались. Если дух откажется, то им уже ничего не поможет.

Призрачная Лиса хихикала, прикрыв пасть лапой.

— От плена этого камня, говоришь? — хохоча, она покатилась на спину и провалилась в камень.

Человек сжал зубы и воздел руки снова, но из середины камня высунулась огромная призрачная морда лисы и весело оскалилась. Человек осторожно попятился и, пытаясь не выдать страх, патетично заговорил:

— Да, от плена! И душу отдам.

— Ну допустим, — голова хитро подкатила глаза. — Что мне делать с твоей душой?

— Сжалься! Вся деревня будет восхвалять тебя! — не смутился человек.

— Видимо, ты тоже не знаешь, — задумчиво пробормотала Лиса. — Восхвалять это, конечно, хорошо… А чем для меня ваши восхваления лучше восхвалений от ваших врагов? Ты извини, я просто прицениваюсь.

— Ты злой дух, Лиса.

Голова исчезла, а Лиса уже нормального размера вылезла на камень и важно уселась:

— Не, мне просто тысяча лет. В начале, когда поганое проклятие разума только пало на меня… Короче, когда я появилась, то была наивным духом. Наивнее тебя. Какого-то хрена меня тянуло к людям, хотелось помочь. Ну ты понимаешь: я дух, а они люди. Мы созданы друг для друга! Не удивляйся, были бы не созданы ты бы не припёрся ко мне. Но чего-то люди пугались меня и называли демоном. Что очень странно.

Лиса почернела. Сверкая глазами, он разрослась до самого неба и начала угрожающе приближаться. Человек оглянулся, ища, куда бы сбежать, но одумался и хмуро воззрился на лису. Видимо, твёрдо решил отдать жизнь. Лиса нормализовалась и, с ухмылкой, продолжила:

— Так вот. Тогда я пришла к ним в человеческом облике, они ессесно приняли меня. Облик то был хорош, но я тебе его пока не покажу. Однако, узнав мою суть, люди пришли к оригинальному решению: изгнать мой дух из моего тела. У меня была мысль согласиться и оставить им безмозглую оболочку, но потом я передумала. Они как-то не оценили мой порыв и снова нарекли меня демоном. В общем, я немножко разочаровалась в людях. И решила поисполнять желания. Хотели они демона, будет демон! Парочка потопленных островов, три… — Лиса задумалась, глядя в небо. — Нет, четыре империи. Хотя нет, то империей лишь называлось. Да-а, было весело, но не всем. Потом мне надоело. Однообразно.

Лиса глянула на человека.

— Теперь у меня тут маленький цирк. Люди приходят ко мне, к демону, вроде как. Что-то просят. Получив помощь один раз, ползают на коленях и просят ещё и ещё, а потом я их убиваю. Пытаются меня обхитрить, это и есть всё моё развлечение. Пока никому не удалось. Это не очень весело, потому что просят-то одно и тоже. Ты занятный, но от них не очень отличаешься. Уходи, или я тоже убью тебя.

— Убивай. Не ты, так они. И некому будет развлекать тебя. Войны к тебе не придут, зачем им ты, если они могут всё взять сами?

— Допустим, я соглашусь. Но подскажи, что мне сделать с воинами? Убить всех? — в голосе Лисы слышалась издёвка.

— Прогони их. Зачем убивать? Они ведь тоже люди, — удивился человек.

— Но они вернутся и нападут снова.

— Ты склоняешь меня ко злу, демон! — выкрикнул человек.

— Ну вот, опять. Зло, это пытать их или замысловато проклясть, чтобы они страдали до конца дней — мечтательно отвечала Лиса. — Ты хочешь спасти деревню и даже готов отдать душу, но марать своё имя тебе не хочется. Если потом будут вспоминать кровавую бойню, то её устроил не ты, а хитрый злой демон, который обманом высвободился и затопил всё кровью.

— Я не хочу жертв. Ты можешь их напугать, и не раз. Может быть они не испугаются, придётся кого-то убить, но это меньшее зло. Но я не знаю, чем тебе отплатить единожды, а ведь придётся платить постоянно.

— Ваша деревня может раз в год приносить мне в жертву самую красивую девушку — облизнулась Лиса.

— Ты же сказала, что ни жизнь, ни душа тебе не нужны. Зачем это?

— Надо покарать тебя за внимательность, — фальшиво нахмурилась Лиса. — Ну так каков твой ответ?

— Нет. Можешь меня проклясть на вечные муки, если тебе это по нраву — решительно ответил человек.

Лиса хитро ухмыльнулась:

— Будут тебе вечные муки. Я помогу твоей деревне. Плата простая. Постройте мне дом, ну такое место, где я смогу болтать с тобой и другими балбесами. Пока его будут посещать, деревня и окрестности будут под моей защитой. Согласен?

— А муки?

— Будешь в нём жить и расчёсывать мне хвост, — Лиса внимательно посмотрела на свой хвост. — Хотя нет, ты не справишься. Дело ответственное, нужно долго тренироваться.

— Согласен, — оживился человек. — Как мне освободить тебя?

— Никак, это просто байка, чтоб всяческие борцы со злом не приставали. Мол, раз лиса заперта то всё хорошо.

— То есть, тебе будет достаточно просто беседы?

— После тысячи лет одиночества, это мне видится достойной платой. Хотя, погоди…

Лиса как-то слишком добро посмотрела на человека. Он задрожал и покрылся испариной: у него рос хвост.

— Закрой рот. Это тебе для тренировки.

Дифференциация хвостов

Почти все приглашенные на Юлин квартирник имели хотя бы один хвост. Потому пара не очень пушистых чёрных лисьих хвостов давала Алисе вполне явственное единение с остальными гостями. Оно тёплой негой разливалось от копчика вдоль спины и заполняло всю Алису. Даже в метро с хвостом ездить приятнее — главное найти вагон, где собрались хвостатые, там в самой толпе появляется обалденное ощущение, будто единого организма. После такой поездки позитива хватает почти на весь рабочий день. И чем больше хвостов у носителя, тем сильнее у него это ощущение, да и у окружающих, типа резонанс какой-то.

У самой главной в их тусовке — Юльки, стоявшей у стола и что-то смешное говорившей остальным, на тощей заднице росло целых три хвоста серебристого густого меха. Такие если продать, то на вырученные деньги, наверное, можно даже хату в центре купить. От этого Алиса завистливо вздыхала, а ощущение единения самую малость увядало.

Дело в том, что хвосты — очень капризные штуки. Если Юлькину радость посадить бесхвостому человеку на копчик, то хвост безусловно приживётся, однако, хрен его знает, что вырастет. Может станет пушистее и даже начнёт пускать ещё отростки, но скорее всего получится тонкий лысоватый хлыст какого-нибудь бледного цвета, с каким даже показаться на людях стыдно. Да, есть какие-то витаминки, шампуни, крема, специальные хвостовые клиники, но это всё туфта — большинство напяливает чехол из натурального меха и всё. Злые языки говорили, что и у Юльки хвосты натянутые, но Алисе довелось разок пощупать — настоящие!

А вот у Ленки, над которой сейчас Юлька стебалась, а остальная тусовка просто ржала, не было даже одного хвоста, это в двадцать пять лет-то! Блин, ну да надеялась, что успеет хвост в кредит взять. Не дали, да и хрен бы с ним. Чо припёрлась-то? Ясно же было, что хвостатые пустят чисто ради смеха над бесхвостой.

Наконец, Ленка не выдержала издёвок и, схватив свою безвкусно-красную куртку, сбежала за дверь квартиры шмыгать носом в морозной зимней ночи. Алиса проводила её взглядом — ничего посидит дома, размажет сопли, подумает, где ей место, а где нет. Надо же быть такой дурой?!

Компания весло поржала над уходом бесхвостой и вскоре забыла. Юлька распушила хвосты и припёрла какой-то бальзам. Начала тыкать серебристым ногтём то хвост, то в пузырёк и что-то рассказывать. Всем было просто ужасно интересно, но Алиса каким-то неясным для себя образом оказалась у окна, зачем-то отодвинула занавеску — под фонарём на лавке кто-то сидел, кажется, в красной куртке. Неужели Ленка? Совсем же замёрзнет, дура.

Вернувшись к столу, Алиса прислушалась к рассказу о новом способе ухода за хвостами. Ну да, если такие хвосты как Юльки, то за ними можно и по новому ухаживать. Алиса вздохнула, покосившись на свои — одна радость, что их два, и снова очутилась у окна.

Да чтож такое! Этот кто-то уже лежал скрючившись на лавке. Сжав зубы, Алиса отвернулась. Разговор у стола стал казаться безумно идиотским, а потом и вся вечеринка. Уже одеваясь у двери, Алиса поняла, что и сама себе кажется безумно идиотской, как раз в тон вечеринке. От копчика по телу мурашками прокатилось ощущение идиотского единения со всеми: и с вечеринкой, и даже с бальзамом для хвоста.

В свете фонаря вспыхивали морозные льдинки, возникающие из воздуха и плавно укрывающие белым саваном безвкусно-красную Ленкину куртку. Алиса принялась тормошить, но Ленка уже не отвечала, только под холодным бледным подбородком нащупывалась вяло бьющаяся жилка.

— Алло, скорая? — кричала Алиса в трубку.

— Да.

— Человек лежит на морозе, пульс вроде есть… — Алиса затараторила адрес. Её прервали:

— Хвост есть?

Если есть, то это элита, а там уже и приедут раньше и отношение иное…

— Есть, — соврала Алиса.

Трубка принялась задавать другие вопросы, давать советы, а Алиса прижав трубку плечом, пыталась оторвать один из своих хвостов. Она не знала, приживётся ли он, когда Ленка в таком состоянии, но хуже уже не будет.

Прижился. Повезло, что Ленка даже джинсы носила уже с прорезью под хвост. Приехавший фельдшер даже не посмотрел на растрёпанную одежду — глянул в бледное Ленкино лицо и махнул бригаде — дело срочное.

Через две недели у Алисы зазвонил телефон:

— Привет! — заговорила Ленка. — Извини, что не звонила раньше, меня только перевели в обычную палату. Спасибо за хвост. Я отдам, как заработаю.

— Это подарок. Единственно… — Алиса задумалась, — если вырастет ещё, то подари его кому-нибудь, хотя бы один.

Через месяц второй хвост вырос не только у Ленки, но почему-то и у Алисы. А уже через полгода уже и некоторые девятихвостые знаменитости почуяли, как изменился ветер — прямо перед камерами стали раздаривать свои хвосты.