Он сразу заметил её офицерскую накидку, ярко выделявшуюся среди пыле-землистой униформы рядовых своей чистотой. Какой-то капрал, понюхав его старую фуражку, указал сюда лапой, и она подошла через минуту… запыхавшаяся, взволнованная, с высунутым от радости, а может усталости, языком.

– Слава небу, я тебя нашла! Пойдём, я вот выбила бумаги из штаба, где же они, ррр… – она рылась в палетке, но он остановил её, взяв за пушистую, чёрную лапу. Самка медленно подняла влажные от слёз глаза и заглянула в его – бездонные и чёрные. Их поцелуй длился несколько минут. Молодой шакалёнок в не по размеру выданной форме удивлённо смотрел на них, пытаясь расспросить товарища, но тот лишь отпихивался и продолжал осторожно выглядывать из окопа.

Лапы волка, до этого нежно поглаживающие её спину, стали настойчиво забираться под накидку. И хотя охота ещё не наступила, волчица не сопротивлялась, просто спокойно повернулась, задрала хвост и закусила лапу, стараясь не развыться у всех на глазах. Ей было больно, обидно, но сильнее всего жгла горечь. Несколько солдат столпились чуть поодаль, устроив перекур, и одновременно закрывая пару от глаз командира, но внезапно всех отвлёк нарастающий вдалеке шум. Заухали отдельные выстрелы, послышались свистки пролетающих пуль. Солдаты неуверенно перехватывали оружие, начинали целиться в едва различимого пока врага, но вдруг зашумели и сзади. Юнцы с тыловых позиций, гонимые ли офицерами или своей волей, перепрыгивали их передовой окоп и с криками бежали вперёд. Они падали, стреляли, звали за собой…

– Прости… – волк провёл лапой по её мокрой мордочке и двинулся за всеми, оставляя за спиной упавшие на землю бумаги и удалявшуюся чистую офицерскую накидку…