Я проснулся, открыл глаза, почувствовав холодящее прикосновение воздуха к роговице, и обнаружил что тьма, нарушаемая лишь редкими, тусклыми точечными вспышками, непроглядна. Помещение не имело ни единого источника света, прямого-ли, наведенного-ли, отраженного-ли. Абсолютная темнота. Я потянул воздух, ощущая смесь запахов пыли, ткани, линолеума и чуть влажных обоев, с возникшей где-то колонией грибов, пока выделявшихся из под тянущей влажности клейстера лишь чуть заметным характерным запахом сырой грибницы, причувствовался к тягостному фону подносья, разбавленному редкими, волнистыми ощущениями, стактованными в своей периодичности с точечными вспышками в темноте, открыл рот, и щелкнул.

Звуковая волна подобно легкому ветерку раздалась прочь. Она мягко колыхнула по поглощающей ткани моей постели, звякнула в деревянных плоскостях кровати, соскальзывая с углов вибрирующими струнами, зазвенела на столе, лишенным смягчающих, тканевых покрытий, и потому звучащем точно мембрана, и растеклась по смягченным стенам, долго еще гуляя в глубине вентиляционного отверстия. Обстановка комнаты не изменилась, и я поднялся, нащупывая таившиеся внизу тапки, тихие участки на глухо звенящем, покрытым линолеумом полу, проявленные еще парой щелчков направленных вниз.

Ориентируясь по памяти обстановки комнаты, я направился к непроницаемо глухому пятну на приглушенной вибрации стены, плотной, изолирующей двери, дарующий отдых моим органам чувств, и распахнул ее.

Лавина новых запахов обрушилась на меня, вместе с темнотой превосходящей абсолютную. На улице был яркий день, тепло Солнца покрыло мою шерсть, когда я поглядел вверх, на чернильную черноту неба, только сейчас проявляющегося по краям поля зрения серым, тусклым светом. Еще пара секунд, и зрение восстановилось, показав мне бездонное, яркое небо, испещренное исходящими от черного диска солнца световыми узорами, рисующими мне солнечную корону.

Я поморщился, сбивая с лица ветер, чуть заметно колыхающий мои вибриссы, глянул вниз, смаргивая черноту солнечного диска, еще долю секунды остававшуюся перед моими глазами. На зеленой траве переливались ребристые узоры, переплетающиеся таким образом, что в них можно было обнаружить лишь направление отсутствия света, но не многочисленность его существования. На глаза мне попался белоснежный цветок, с бледными, зафиолетовыми узорами, нагромождениями проявляющих его прожилки стрелок, сходящихся в его центре звездчатым узором. Я нагнулся к нему, и яркий запах сразу приобрел объем, стал облаком вокруг него, нарисовавшись мне отчетливым пятном, с необычно ярким, бесконечно ослепительным центром на самом цветке. Но стоило вдохнуть запах цветка, богатый и насыщенный, как бесконечная яркость обрела предел, потускнела до воспринимаемого и замерла. Лепестки мягко коснулись моего носа, притянутые моим вдохом, ребристые и влажные. Вчера этого цветка тут не было.

День был в самом разгаре, и я пошел прочь от дома, идя вдоль глобальной, бесконечно протяженной упругости, подобный вечному ветру идущему с севера на юг. А где-то далеко вверху, сквозь синеву неба, чуть заметно мерцали звезды, пугливо избегая черноты солнечного диска.

Кафешка где была назначена встреча располагалась недалеко от моего дома, и я кажется уже опаздывал, если судить по субъективному чувству времени. Действительно, среди десятков людей, ожидавших внутри, я мгновенно увидел ее, сидящей на ярко освещенной террасе.

- Доброе утро, - сказал я, подойдя к ее столику.

- Скорее добрый день, - ответила она. Я смущенно улыбнулся, пытаясь отмахнуться от настойчиво лезущих в нос запахов еды.

- Боюсь я не всегда бываю пунктуальным.

- Солнце уже высоко, - заметила она посмотрев вверх, прищурив глаза. Я так же посмотрел туда, на черный, непроглядный диск солнца.

- Но еще не в зените, - сказал я в ответ.

- Вы что-нибудь на нем видите?

- На ком? - Я удивленно посмотрел на мою собеседницу.

- На Солнце. Пятна, или что-то вроде того?

- Нет, - ответил я, - оно для меня черное.

- Черное?

- Отрицательно черное, темнее тьмы.

В ее руке появился блокнот, и она стала стремительно делать заметки, маслянисто пахнущими чернилами. Их растворитель растекался в воздухе по движению пишущей руки, и был на редкость резким.

- Но разве темнота может быть отрицательной? - Спросила она.

- Может, когда контрастирует со светом.

- И все-же, почему для вас Солнце черно?

Я вновь посмотрел на небесное светило, непроглядное пятно тьмы в ореоле яркого света.

- Это защитный механизм. Мои глаза очень светочувствительны, и такие грубые, механические механизмы как веко, или зрачок, обладают недостаточной скоростью реакции чтобы защитить их от избытка света.

- Механические механизмы? - Ответила она вопросительным тоном.

- Человеческий язык иногда поражает своей неточностью и неполнотой, неправда ли? Механизм очень общее слово, и он далеко не обязательно может быть механическим. Механизм работы электрического реле — механический. Магнитное поле вызывает механическое движение которое замыкает контакт. Но разве механический механизм работы транзистора? И разве есть другое, столь же применимое слово которым можно заменить слово механизм?

- Принцип?

- Механический принцип. Знаете, пожалуй не соглашусь. Принцип это скорее нечто более общее. Принцип работы реле основан на притягивании электрическим магнитом постоянного, но если нам надо пояснить как именно это движение превращается в работу контактов, придется говорить о механизме работы реле. Именно термином «механизм» мы опишем совокупность работы всех рычагов и передач что превратят притяжение в размыкание или замыкание.

- Мы отвлеклись, может вернемся к отрицательной темноте Солнца?

- Да, извините, - протянул я, - я просто хочу показать вам, сколь удивительно я нем. Сколь о многом я не могу сказать легко и кратко, и сколько слов приходится нагромождать вокруг чего-то что должно быть простым и понятным. Знаете, говорят у народов крайнего севера если сотни слов для описания снега в его самых различных состояниях. А что есть у нас? Пушистый снег? Рыхлый снег? Плотный снег? Мы кружим вокруг того, что они описывают единым словом. А у меня зачастую нет слов чтобы говорить о том что я воспринимаю. Так вот, касательно механизма светозащиты моих глаз. Это пигментированная пленка поверх моей сетчатки. Она прозрачна во всех видимых мной диапазонах, но при избытке излучения, она почти мгновенно засвечивается, чтобы затем медленно восстановится. Этот процесс удивительно быстр, он быстрее чем мое зрение, и когда при расширенном зрачке происходит внезапная вспышка, я не успеваю увидеть ее. Мой мир погружается в отрицательную темноту когда я выхожу из темной комнаты на яркий свет. Отрицательную потому, что я чувствую наличие света, и то что я не вижу его становится чувством уменьшения в сравнении с абсолютной темнотой, тем более что моя темнота не так уж и абсолютна.

- Что же нарушает ее?

- Радиация. Естественное фоновое излучение. Стеклянное тело глаза оказывается неплохой камерой Вильсона, если чувствительность сетчатки позволяет различать отдельные кванты наведенного излучения.

- И как же вы видите радиацию?

- Отдельные, редкие, невероятно тусклые, на грани чувствительности, вспышки. Они редки, не более десятка в минуту, и они внутри глаза. Надавите аккуратно на свои глаза, и вы поймете где они, хотя у вас светочувствительные клетки будут просто обмануты давлением. Но для меня вспышки от проникающей радиации это объективная реальность. Я могу различать день и ночь по ним, ночью их не бывает больше шести, планета все-же неплохой щит от солнечного излучения.

- У вас есть и иной орган восприятия радиации?

- Да, - я коснулся носа, - водянистая капсула в носовой пазухе, правда там чувствительные клетки воспринимают ионизацию, а не вторичное световое излучение. Наверное это чувство ближе к вкусу. Оно пассивно, безразмерно и практически неизменно. Хотя вон тот древний телевизор, - я указал на прибор за барной стойкой, к счастью выключенный, - и мог бы изменить его.

- Какая громоздкая конструкция. Настоящий антиквариат, - заметила она.

- Да, он работает при помощи электролучевой трубки. Побочным эффектом является небольшое излучение рентгеновского диапазона. Неопасное, но достаточное чтобы мой вкус радиации отреагировал. Он начинает чаще пульсировать.

- Вы воспринимаете его как пульсации?

- Да, хотя с щелчками счетчика Гейгера сходство очень отдаленное. Я уже говорил, у меня нет слов чтобы описывать это чувство, да и откуда им взяться? Возможно со временем, когда люди будут все шире и шире раздвигать границы своего восприятия генетическими модификациями, мы создадим новый язык, шире и адекватнее описывающий наш воспринимаемый мир.

- А обоняние? Обычный человек тоже наделен им, пусть и намного менее чувствительным.

- Тут так же есть некий принцип, некая граница, недоступная вам, - вздохнул я, - знаете, лягушка не может увидеть неподвижную муху, так же и для вас. Мерность мира запахов для вас настолько груба, что вы почти не воспринимаете ее. Эта мерность привязана к положению тела, и пока я неподвижен, - я смотрел на нее не двигая головой, - здешняя кухня для меня безмерна. Она существует в пространстве, но я не могу локализовать где именно, и даже ее удаленность от меня это только проекция моего сознания, подобная той, что возникнет у вас при мысли о пересечении двух отрезков.

- Пересечении?

- Да, - я взял две зубочистки, и положил их почти параллельно друг другу, - скажите, если их продолжить, где они пересекутся?

- Где-то здесь, - она ткнула пальцев в край стола.

- Да, вероятно, но это не объективная реальность, они слишком коротки чтобы пересечься. Это то что вы представляете на основе вашего жизненного опыта, так и я представляю как далеко находится кухня по интенсивности запаха. Но это иллюзия не привязанная к миру.

- И как ее привязать?

- Движением, - я повернул голову, - ноздри расположены слишком близко друг к другу чтобы различить изменение концентрации запаха по направлению, но двинув головой, я уже представляю себе некое облако запаха, облако имеющее переменную плотность, и, что делает обоняние совершенно необычным, оно тем понятнее, отчетливее, адекватнее, чем с большим размахом я двигаюсь в нем. Удивительное чувство полностью привязанное к моей подвижности, чего нет у человека. У вас нет этого чувства объема запаха, вернее оно в самом зачаточном состоянии. И именно потому мне достаточно одного направления прохода мимо источника, чтобы представить где он, как бесконечно яркий центр облака.

- Бесконечно яркий центр?

- Да, еще одна иллюзия восприятия. Понимаете, концентрация запаха изменяется нелинейно расстоянию. Он рассеивается во всех трех измерениях, причем движения воздуха делают эту картину совершенно запутанной. Но в общем правиле запах тем сильнее ослабляется, чем дальше от источника, и интенсивность его ослабевания выше интенсивности удаления. Что-то около квадрата расстояния, даже быстрее. Из-за этого всегда кажется что источник запааха должен быть бесконечно ярким, и поверхность пахнущего объекта, - я наклонился к ней, протягивая морду к ее лицу, - это лишь одна из граней, за которой скрывается абсолютная интенсивность запаха. Она должна быть внутри вас.

- Извините? - Она отпрянула.

- А, простите, кажется я немного увлекся своей лекцией, - сказал я, отстраняясь, - Официант, официант, - позвал я, - можно кофе?

- Да, пожалуйста. Вам какой?

- Латте. Одна ложка сахара.

- Хорошо. Одну минуту.

- Мир запахов наверное и правда необычен, - сказала она.

- Скорее неописуем, - ответил я, - это более точный термин. Мне будет трудным описать вам даже мир десятицветной радуги. Вы принесли?

- Да, - она достала коробочку с окуляром. Я направил стеклянную полосу призмы на свет, заглянул внутрь, и встроенным пером разделил видимые мне цвета спектра.

- Вот, посмотрите сами. Как мне назвать цвета идущие после фиолетового?

- Где ваши отметки? - Уточнила она.

- Да. Я называю их зафиолетовым, ультрафиолетовым, и призрачным фиолетовым.

- Призрачным фиолетовым?

- Этот цвет никогда не бывает четким для меня, он всегда немного расплывается, в самых тонких своих присутствиях. Наверное он просто искажается веществом моего глаза, оно недостаточно для него прозрачно, наверное.

- Эта цветочувствительность обеспечена всего одним дополнительным набором колбочек?

- Да, чувствительных к ультрафиолету. Надо сказать что колбочки этого диапазона очень распространены в природе, особенно у насекомых и птиц.

- И сильно влияют на восприятие мира UV-колбочки? - Спросила она.

- И вновь у меня нет слов чтобы ответить кратко. Как объяснить дальтонику цвет? Я могу рассказать вам об узорах на белых для вас цветах, но вы и сами можете увидеть эти узоры на специальных снимках. Но вот восприятие мира, то как он видится с этими дополнительными цветами, это другое. Это…

- Ваш кофе.

- Спасибо. Это можно описать разве что на снимках, где я могу сказать чего нет из того что должно быть. У вас нет фотоаппарата с собой?

- Простите, как-то не подумала.

- Принесите завтра. Сделаем несколько снимков вещей вокруг, и я расскажу чего на них нет. Только лучше химический поляройд, знаете, цифровые технологии слишком уж все искажают. Они заточены под иные спектры.

- Да, я думаю сумею достать. В таком случае до свидания.

- Приятного дня, - ответил я, вдыхая аромат кофе. Девушка, пытающаяся взглянуть на мир моими глазами, ушла. Восприятие, насколько же оно субъективно и зависимо от физиологии воспринимающего? Мои чувства существенно расширенны в сравнении с диапазоном восприятия человека, которым я когда-то был, и тут я сталкиваюсь с новой сложностью. Я стал зряч в сфере где я нем. Как я могу рассказать о том что воспринимаю, если в человеческих языках нет таких слов? Ведь ни в одном языке мира нет названий для чувств, что дарует эхолокация.