Я - БЕЛЫЙ

Аннаэйра

Я – белый.

Но означает ли это, что я – особенный?..

Нас было трое – я, мой брат и моя сестра. Не так уж мало – но из всех троих только я настолько сильно отличался от остальных. Ни моя мать, ни мой отец еще никогда не видели такого же странного малыша, как я, и, клянусь Матерью, я не виню их в том, что они от меня отказались. Мой отец отнес меня в лес, и там бросил, на поживу лесным падальщикам. Он меня не убил – наверное, не смог этого сделать – и это оказалось для меня доброй удачей, ибо я выжил. Только не думайте – я не сумел бы этого сделать в одиночку! Меня спасла Шепот – старая, как само время, полуслепая самка моей породы, что подобрала хныкающий беловатый комочек и забрала с собой. Она так и не сумела стать мне настоящей матерью – ведь, в конце концов, я так и не попробовал ее молока – но она меня вырастила, и за это я был ей благодарен. Целых три месяца мы с ней делили одну пещеру, и Шепот приносила мне куски мяса, которые ей удавалось добыть на охоте, чтобы, прожевав их до состояния полужидкой кашицы, накормить мой голодный, жалобно урчащий желудок. Еще я пил белый, как я сам, сок какого-то странного растения, названия которого не знал, и хотя у этого сока был странный привкус, а кусочки мякоти прилипали к деснам, пить его было все же лучше, чем голодать, а, так как я уже не понаслышке знал, что такое голод, то ел все, что мне давала Шепот, как бы противно оно ни было на вкус. Я начал учиться, и первым жизненным правилом, которое я узнал, было: бери, пока дают. Шепот была одинокой охотницей, с тех пор, как погиб ее друг, а одинокий ночной певец – плохой охотник, как бы он ни был силен и крепок. Мы приспособлены к жизни в группе, и, собираясь в стаю, не знаем себе равных среди наземных хищников, готовые, при случае, дать отпор даже черному демону, но в одиночку нам приходится довольствоваться лишь мелкой, слабой добычей – а ее никогда не бывает много.

Во всяком случае, мне еды вечно не хватало.

И, узнав, что такое голод, я нашел и способ с ним бороться – охоту.

Признаться честно, охотником я был… ну, мягко говоря – не самым удачливым. Но я учился. Поначалу я никак не мог понять, почему добыча легко замечает меня, как бы тихо я ни подкрадывался. В то время я еще не вполне осознал свое отличие от сородичей, а, поняв, в чем дело – столь же долго искал и способ с этим отличием бороться. Жидкая грязь была неплохим решением, но она быстро высыхала и отваливалась кусками, к тому же, корка изрядно сковывала движения. Сорванные листья тоже не помогли – я никак не мог зацепить их за что-нибудь на своей шкуре, а куча чьего-то помета так ужасающе пахла, что я просто не решился в ней вываляться. В конце концов мне просто пришлось смириться с тем, что просто замаскироваться у меня не получится, и искать другой выход. В конце концов, если я не могу замаскироваться сам… то пусть сам лес меня прячет! Звучало, конечно, несколько странно, но, поломав голову, я пришел к выводу, что ничего другого мне просто не остается – и тут же начал приводить свой план в исполнение. Естественно, что о выслеживании добычи в таком случае говорить было трудно – я передвигался бы слишком медленно – и, после пары неудачных попыток, я, наконец, догадался устроить засаду. Первую жертву пришлось ждать почти целый день, но оно того стоило, ибо уже к вечеру, когда мои веки вот-вот грозили схлопнуться, а в животе оглушительно урчало от голода, я услышал тихий, тише шепота, шорох чьих-то шагов. Под пологом леса быстро сгущались сумерки, но на листьях и ветках уже зажигались первые огоньки, и в их призрачном свете я разглядел беременную самку шестинога, что неуклюже пробиралась между деревьями, неловко переставляя ноги. Стала быстро понятна и причина ее странного поведения – из-под ее хвостика наружу торчали две тонкие ножки. Они не шевелились, и, судя по всему, детеныш был уже мертв, и мать никак не могла избавиться от его тельца, застрявшего в ее утробе. По ее задним ногам стекали тонкие ручейки крови, в глазах застыла тоска, и ее шатало от слабости – но я не почувствовал и тени сострадания.

Все, что я знал, так это то, что передо мной – добыча, слабая и уязвимая. Живое существо, под тонкой кожей которого скрываются нежное мясо и вкусные внутренности, причем в таком количестве, что я и представить себе не мог! Это была еда – именно то самое, благословенное нечто, чего так жаждал мой желудок, и мне было все равно, в каком именно виде я собираюсь ее заполучить. Во мне просыпались древние инстинкты, и хотя я сам еще ни разу не принес добычу с охоты, тысячи и тысячи поколений моих предков стояли сейчас за моей спиной, и мне казалось, что я всегда знал это – просто забыл, и никак не мог вспомнить… Кончик моего хвоста чуть шевельнулся, и я переступил с лапы на лапу, проверяя, не подкисла ли земля за время моего сидения, не соскользнет ли, как в прошлый раз, полусгнивший слой листвы, заставив меня кубарем полететь на землю... Мои глаза чуть вспыхнули, но тут же погасли – я опустил голову к земле, чтобы не выдать себя случайным взглядом, ориентируясь лишь на слух и запах. О, этот запах… Я почувствовал, что дрожу, и усилием воли заставил себя успокоиться. Второго шанса не будет! А упустить такую добычу… честное слово – потом легче удавиться! Мои лапы напряглись… Шестиножка шла все неувереннее, заваливаясь то на один бок, то на другой, но я все равно ждал, уже едва не приплясывая от нетерпения… и это, видимо, меня и выдало – внезапно полупрозрачный кожистый «веер» на голове травоядного развернулся во всю ширь, и, издав испуганное блеяние, самка резко прыгнула в сторону, пытаясь спастись бегством… но я все же был быстрее. Мои задние лапы сработали, как пружины, подбросив тело высоко в воздух, и передними я все же сумел сграбастать самку за шею, повалив ее на землю. Раздался неприятный хруст – кажется, при падении она сломала себе ногу, и теперь билась, крича от боли и запрокинув назад голову… открыв такое мягкое, такое уязвимое горло… Возможность была – лучше не придумаешь, и, хрипло рявкнув, я схватил ее чуть ниже подбородка. Мне было чуть больше пяти месяцев, и хотя я едва ли достиг половины своих взрослых размеров, мои челюсти уже были вполне сформированы, и в них имелся полный набор острых угольно-черных зубов. Я, конечно, пока что был не в состоянии, как взрослый самец, переламывать толстые кости, но вот сломать шестиногу шею – вполне, и вскоре крики самки превратились в булькающий хрип, а там и вовсе затихли.

На всякий случай еще пару раз дернув добычу за горло и убедившись, что она действительно мертва, я разжал зубы и даже отступил на пару шагов назад, чтобы осмотреть поистине впечатляющий результат моей первой охоты. Вот это дичь! Хватило бы и на целую стаю, не то, что на пару голодных ночных певцов! Я почувствовал невольный прилив гордости. Целый шестиног – и пятимесячный щенок рядом! Кто там говорил, что я буду плохим охотником?.. Обойдя шестинога кругом и вдоволь налюбовавшись на него, я, наконец, решился – и, смачно облизнувшись, набросился на свою добычу. Сначала я долго не мог сообразить, с какой стороны мне начать, и первое время просто дергал и растягивал удивительно упругую, плотную шкуру, пока, наконец, не догадался ухватить тушу за тонкие складки кожи у основания задних ног, что все-таки поддалась моим зубам, и я наконец-то смог погрузить морду в кровоточащее, еще теплое нутро шестинога, полное неизмеримого наслаждения. Я рвал ароматное мясо, пропихивая огромные куски к себе в глотку, но оно все не кончалось – его словно становилось только больше! Это было похоже на сбывшуюся мечту, на осуществление всех заветных желаний, и я буквально купался в теплых потоках крови, насыщая свой желудок, забыв обо всем на свете… и эта-то рассеянность сыграла со мной злую шутку. Ибо, когда буквально над самым моим ухом что-то глухо рявкнуло – я чуть не подавился куском мяса, после чего со скоростью, раз в десять превышающей обычную, выдернул голову из развороченной туши… чтобы тут же, нос к носу, столкнуться с чьей-то на редкость недружелюбно оскаленной пастью.

Причем – не с одной…

Взрослый самец моей породы, выгнув спину горбом и подняв хвост, наступил передними лапами на тушу шестинога, и его горло дрожало от свирепого рычания, а с длинных черных клыков капала слюна. Рядом с ним, припав к земле, стояла его самка, с такой же «улыбкой» на морде, а чуть позади уже хрустел мелкими косточками сынок, может быть, на два месяца младше меня, но – чувствующий за собой перевес в силе, а потому и не обращающий на мою скромную особу никакого внимания. Некоторое время я в недоумении разглядывал всю эту компанию, пытаясь сообразить, как они вообще тут оказались, но тут у папаши, видимо, лопнуло терпение – и, взревев, как раненый демон, он попер прямо на меня. Следом за ним, визжа от злобы, бросилась и его супруга, мало что не расцарапавшая мне морду – благо, я успел отпрыгнуть, после чего, молча развернувшись, потрусил прочь, провожаемый лающей перекличкой всей этой семейки. Сражаться с ними было бессмысленно – они были явно сильнее, да и туша шестинога, какой бы чудесной она ни казалась, явно не стоила того, чтобы в схватке за нее расставаться с жизнью! Мне следовало жестко расставлять свои приоритеты, и в ту далекую ночь я решил, что мне моя шкура важнее…

К тому времени, как я вернулся домой, стояла уже глубокая ночь. Шепот, спавшая в своем углу, тревожно вскинула голову, услышав мое сердитое пыхтение, и я молча выругался – этого еще мне не хватало! Серебрящиеся от слепой пленки зрачки чуть заметно расширились, и, радостно взвизгнув, она попыталась подняться на ноги, стремясь, как обычно, облизать мне морду… но лапы, не выдержав, подломились, и старуха, взвизгнув от неожиданности, тяжело бухнулась на своем место, скуля от разочарования. Она словно бы извинялась передо мной за свою старость, и я, невольно почувствовав раскаяние, подошел к ней, осторожно ткнувшись носом в ее плечо. Ее мокрый язык чуть коснулся моей щеки, и, почувствовав на мне свежую кровь, она сперва испуганно задержала дыхание, но потом, сообразив, что кровь не моя, радостно завизжала, и ее хвост часто-часто заколотился о подстилку, сбивая с нее сухие комочки мха… это ж сколько времени я не менял мох в пещере?! Моя спина еще больше сгорбилась, придав мне на редкость пристыженный вид, но Шепот не могла этого видеть, и лишь по-щенячьи радовалась, что я вернулся, и… ее едва слышное повизгивание становилось все тише, и тише… пока, наконец, не замолкло совсем, и я лишь молча закрыл глаза, почувствовав, как в нашу маленькую пещерку бесшумно залетел призрак смерти. Хвост Шепот все еще слегка подрагивал, но в невидящих глазах застыло какое-то жалкое, покорное выражение… мышцы ее слегка напряглись, а потом расслабились, и она тихо вытянулась на земле, уже больше не дыша…

Вы удивлены? Да, это слезы… Я плачу. Или вы думаете, что я не умею плакать? Ошибаетесь. Я умею скрывать свои слезы, но порой и мою душу настолько переполняет печаль, что кажется – я вот-вот разорвусь на части, если только не дам ей выход… В ту ночь… я впервые узнал, что такое слезы. И мне стыдно признаться, но я плакал не о ней. Я плакал… о себе. Я остался совсем один в этом огромном, необъятном мире, и теперь даже то призрачное ощущение дома, которое я ощущал, приходя в эту пещеру, исчезло навеки… погасло, точно тот огонь, что всегда согревал эти глаза, глаза единственного живого существа на свете, которому была не безразлична судьба маленького белого детеныша… А ощущать себя ненужным – это… грустно. Просто грустно.

На рассвете я кое-как завалил нашу старую пещеру камнями и землей, после чего покинул это место, зная, что уже больше не вернусь. Без Шепот оно потеряло для меня всякий смысл, и с тех пор я стал отшельником, бродягой без стаи и без дома, живущим по своим законам, не нуждающимся ни в чьей защите и не желающим никого защищать. Было нелегко… но я приспосабливался. Потому что знал, что мне никто не поможет. Во всем этом огромном лесу, который, я был уверен, мне не исследовать полностью и за десять жизней, не было ни единого живого существа, которого волновала бы моя белая шкура. Поэтому я мог, в общем-то, творить все, что душе вздумается, но при этом еще и осознавать, что, если меня захотят убить – вступиться за меня будет некому. Мы рождены для того, чтобы жить в стае, и наша сила – в численности и умении работать, как одно целое. Лишившись поддержки сородичей, мы теряем себя, и мне, одиночке, пришлось в полной мере испытать на себе все «прелести» подобной жизни. Ни одна стая в лесу не желала терпеть меня на своей территории, и хотя со временем я научился не попадаться им на глаза, на моей спине до сих пор можно различить полустертые отметины зубов. Меня травили, как дичь, не ставя ни во что, а я… ну, а я не хотел быть дичью. И решил стать охотником. Я не мог изменить мир, в котором жил, поэтому пришлось меняться самому.

«Я белый, они черные, - думал я, - Я одиночка, они живут в стае. Мы – разные. Мы – противоположности. Но это не значит, что я хуже их! Я просто другой. И буду жить по-другому. Противоположно».

Я другой, шептал я каждый день, глядя, как над лесом медленно занимается заря. Ты другой – подхватывал ветер, струящийся в кронах деревьев, когда я, легко, точно тень, мчался среди ветвей, не касаясь земли. Ты иной – журчала река, отражая яркие солнечные блики, когда, взъерошенный и натянутый, точно струна, я быстро-быстро пил воду из реки, то и дело вздрагивая и озираясь по сторонам, чтобы вовремя заметить приближение опасности. Я постоянно был настороже, в любое мгновение готовый драться или убегать, и каждый мой день был похож на предыдущий – одно и то же, раз за разом, одна и та же нескончаемая борьба.

Но не тот день. Не тот день…

Легкий порыв ветра вывел меня из полудремы, и, резко выбросив вперед переднюю лапу, я схватил едва не шлепнувшийся мне на нос сухой листок, после чего медленно открыл глаза. Самый обычный листок, сморщившийся от старости, пахнущий недавно прошедшим дождем и… наверное, временем. Я еще немного помял его, прежде чем бросить, после чего, широко зевнув – челюсти лязгнули – встал, тут же принявшись потягиваться, до хруста разминая каждую лапу. В животе голодно бурчало – я не ел уже почти два дня – но, тем не менее, никуда не торопился, и лишь почувствовав, как по всему телу разливается приятная теплота, я, наконец, встряхнулся и выглянул из своего «гнезда» - так я, в шутку, называл свое логово. Солнце только-только приподнялось над горизонтом, и земля внизу все еще терялась в сумерках, хотя здесь, наверху, дневной свет уже пробил заслон из листвы, бросив на покрытый бархатистым мхом ствол дерева пестрый рисунок из светлых и темных пятен. Над моей головой что-то довольно громко зашуршало, и, подняв голову, я увидел длинный сильный хвост, увенчанный когтевидным жалом, что промелькнул среди листвы, тут же выдав мне своего владельца. Так-так… жалохвост! Решил поселиться по соседству? Хм… ну что ж, я не против! В конце концов, если уж станет совсем голодно, то наличие поблизости целого выводка молоденьких жалохвостиков… Я невольно облизнулся, хотя прекрасно знал, что застать беспомощных малышей одних будет непросто, а если только их родители обнаружат меня в опасной близости от своего гнезда… что ж, от ударов их хвостов меня вряд ли защитит даже моя броня! Но – мечтать мне еще никто не запретил, так что, отметив появление еще одного соседа, я уже хотел отправиться на свой обычный обход через лес… как вдруг моих ушей коснулся отдаленный визг, и я застыл на месте, точно каменная скала, пытаясь уловить источник тревожного звука. Странно… визжал кто-то из моих сородичей! Но я остался стоять, где стоял, только глаза мои недобро сощурились.

Кто бы это ни был – с ним явно стряслась беда, но… с какой стати я должен ему помогать? Я почувствовал, как мое горло слегка задрожало, и только теперь заметил, что рычу, а пальцы на моих лапах глубоко вонзились в древесный мох. С какой стати?! Про себя сплюнув – нашли дурака! – я грациозно перепрыгнул на соседнюю ветку и легкой трусцой побежал прочь… но тут я вновь услышал этот отчаянный, рвущий душу крик, и сердце мое не выдержало – резко развернувшись, я галопом помчался на выручку, мало что не летя по извилистым зеленым тропкам. Шум усиливался – я явно не ошибся с выбранным направлением, и уже стало различимо хриплый, квакающий рев и хлопанье крыльев… я слишком хорошо знал, кому могут принадлежать эти звуки, но, тем не менее, не задержался ни на мгновение, и, грациозно перемахнув на соседнее дерево, я по кругу оббежал вокруг ствола и…

И вот тут-то я их увидел. Вернее, увидел сначала только его – огромного взрослого самца лесного пестрокрыла, что, оглушительно крича, пытался просунуть морду под выпирающие корни старого дерева, откуда и доносился потревоживший меня пронзительный визг. Кричал щенок, и я мог поклясться, что очень и очень скоро крылатый добьется своего – судя по той ярости, с которой он царапал дерево, он был готов сточить в щепу хоть все дерево, лишь бы дорваться до верещащего детеныша, поэтому, не медля больше ни мгновения, я на глаз оценил разделяющее нас расстояние, мысленно ругнулся – и, изо всех сил оттолкнувшись от ветки лапами, прыгнул прямо на спину орущему пестрокрылу. Не без гордости скажу – не промахнулся. К сожалению, когтями его ударить я не смог, в связи с практическим отсутствием таковых, но мои зубы были ничуть не хуже, и, цепко обхватив лапами мощную шею летуна, я сомкнул челюсти на самой уязвимой части его тела – одном из длинных чувствительных щупалец. Прием, конечно, жестокий, но мне, знаете ли, было не до благородства. И громогласный ор завопившего от дикой боли пестрокрыла сладостной музыкой ударил по моим ушам, пока сам он отчаянно скакал по земле, пытаясь сбросить меня с плеч… наивный. Я держался крепко, и лишь убедившись, что мой противник достаточно напуган, отпустил его многострадальное щупальце и спрыгнул на землю. Как раз вовремя – едва лишь почувствовав, что свободен, пестрокрыл тут же, пару раз шлепнув крыльями по земле, взвился в воздух, и вскоре его пронзительные вопли затихли вдали, а я, презрительно фыркнув ему вслед, оглянулся на древесные корни, из-под которых на меня, ярко сверкая в полумраке, смотрели два ярко-зеленых глаза. Малыш явно был перепуган до полусмерти, и когда я попытался выскрести его из ненадежного убежища, то острые, как иглы, зубы тяпнули меня за левую лапу. Ах ты… Детеныш отчаянно верещал, извивался и кусался, но я все же сумел ухватить его за хвост и вытащить наружу, без особой ласки швырнув на землю. Едва коснувшись лесной подстилки, малыш тут же хотел припустить наутек, но я был все же быстрее – перехватив его еще в прыжке, я шмякнул его спинкой оземь, на всякий случай еще и придавив сверху лапой, чтобы не смел дрыгаться. Мои глаза горели странным пламенем, и губы чуть подрагивали, а с длинных черных клыков стекали тонкие ниточки слюны. Ибо я узнал этот запах. Я знал, кто это!

Оскаленные челюсти… дикое рычание, рвущееся из глоток… два взрослых зверя, наступающих на меня – и молоденький щенок, что, обхватив лапками ногу убитого шестинога, преспокойно обгрызал мясо, что должно было достаться мне…

Ну что, маменькин любимчик? Каково оказаться одному, без опеки родителей?.. Я чуть усилил нажим, и тоненькое рычание захлебнулось, превратившись в хрип… я мог оборвать его в любое мгновение. Раздавить, как червя. Сломать ему шею. Размозжить череп и превратить его в груду осколков… Что может быть проще?! Да ничего, пожалуй. Но дело в том… что есть на свете вещи, которые мне ни за что не совершить. Даже если очень захочу. Просто… просто потому, что нельзя. Пламя в моих глазах угасло, и, свободной лапой обхватив мордочку детеныша и заставив его смотреть себе в лицо, я резко, грубо установил связь. В тот же миг весь дикий водоворот чувств, бушевавший в сердце этого малыша, обрушился на меня, подобно ревущему водопаду, и мне потребовалось еще, по меньшей мере, несколько мгновений, чтобы отгородиться от его мыслей. Мне они ни к чему. А ему мои – тем более, и, не теряя больше ни мгновения, я спросил:

«Где твоя мать?»

От звука моего голоса он сжался в комочек, скуля от страха, но мне сейчас было не до нежностей, и, глухо взревев, я навис над ним, точно разъяренный черный демон, свирепо прорычав:

«Отвечай, когда тебя спрашивают! Где твоя мать?!»

«Я… я не знаю! – тонко взвизгнул он, глаза у него были просто огромные, - Они с отцом пошли на охоту, и… не вернулись! Я ждал, ждал, а они все не шли… И я решил сам их искать!»

«Ну и дурак, - рявкнул я, - Лес – это тебе не родное логово, чтобы носиться по нему, высунув язык, а пестрокрыл – не заботливая мамочка, готовая день-деньской вытирать тебе твой слюнявый нос! Если бы не я, ты бы уже упокоился в желудке пестрокрыла, и тебе вдвойне повезло, что я, в придачу, сам не разорвал тебя на кусочки! Так что разворачивай свой зад, и дуй к дому, пока я тебя…»

«Но… я есть хочу!»

«Да неужто? – в моем голосе проскользнула нотка сарказма, - Есть он, видите ли, хочет! А знаешь… мне тоже хотелось. Вот только я не лежал и не скулил. Я охотился! А ты… мало того, что глупец, так еще и слабак!»

«Я не слабый!» - возмущенно завопил оскорбленный детеныш.

«Так докажи это! – громогласно фыркнул я, убирая лапу с его груди, - Иди же! Пройди тот же путь, что когда-то прошел я, и я посмотрю, как это у тебя получится!» - после чего, издав отрывистый, лающий смешок, я отцепил свое щупальце от его и, развернувшись и больше не оглядываясь, потрусил к ближайшему дереву. Толстый ствол был густо оплетен мощными старыми лианами, и, подпрыгнув почти на четыре хвоста вверх, я без особого труда зацепился лапами за жесткие плети, тут же принявшись карабкаться наверх. Я и так уже потерял уйму времени… В конце концов, мне не было дела до этого детеныша – у меня своих проблем хватало! – и, добравшись до нижней ветки, я уже хотел побежал прочь, как внезапно мое внимание привлекло некое шевеление у корней дерева, и, посмотрев вниз, я не без удивления увидел там своего знакомого. Щенок изо всех сил пытался последовать за мной, однако его слабые лапки, не приспособленные к подобного рода упражнениям, просто соскальзывали, и он раз за разом шлепался на землю – но, тем не менее, вставал и совершал очередную попытку. Хм… а он не такая уж размазня, как я думал. Во всяком случае, упорства – или упрямства? – ему точно не занимать. Это может оказаться даже интересным… Пустой желудок возмущенно завопил, напоминая о своем состоянии, но я все равно подобрал под себя задние лапы и уютно улегся на ветке, чтобы было удобнее смотреть. Детеныш, если и заметил, что я никуда не ушел, ничем этого не выдал, продолжая пытаться залезть на это самое дерево. Я лениво подумал, сколько же ему еще понадобится времени, чтобы сообразить… Нет, ну в самом деле – упрямый! Без шансов… Широкий зевок заставил меня едва ли не вывернуть челюсти, и я понял, что вот-вот усну. Мерное шлепанье о землю успокаивало, точно песня дождя, и постепенно оно начало уплывать все дальше и дальше… пока не исчезло совсем, а я, уронив голову на скрещенные передние лапы, негромко засопел, как-то позабыв, что решил соснуть прямо на древесной ветке, у всех на виду – и очень, очень высоко над землей. М-да…

Хряп. Хряп. Хряп! Странный звук, донесшийся до моих ушей сквозь мягкие оковы сна, заставил меня, вздрогнув, проснуться, и буквально тут же удивиться – ибо практически у самого своего носа я увидел чью-то палевого цвета лапку, отчаянно вцепившуюся в древесную кору. С интересом пошевели щупальцами, я привстал и глянул вниз. Ух ты… Добрался-таки! Ну… почти добрался. Во всяком случае, передние и средние лапки его уже вцепились в жесткую кору, а вот задние все еще болтались над пропастью, пока он пытался подтянуться вверх, скребя коготками по коре… хряп! Я поморщился, причем вовсе не потому, что звук был неприятный, после чего, раздраженно тряхнув головой, зашагал домой. Судя по всему, я проспал почти целый день, и солнце уже клонилось к закату, поэтому начинать охоту не имело смысла – и, естественно, это ничуть не улучшало моего настроения. Детеныш, кажется, с еще большим упорством принялся скоблить когтями ветку, но больше я не оглядывался – хватит. Поигрались – и довольно. Вот только детенышу, судя по всему, было не довольно… Едва лишь заметив, что я ухожу, он так отчаянно заработал лапками, что я удивился, как он еще не взлетел, и все-таки забрался на ветку, после чего припустил за мной следом. Я не показал виду, что заметил его, однако с легкой трусцы перешел на рысь, и вскоре злосчастное пыхтение осталось далеко позади, и я, точно клок тумана, мчался по ветвям, стремясь успеть домой до темноты. Если меня не обманывал мой нюх – а ему я доверял полностью – то ночью обещала разразиться гроза, и я не собирался попадать под дождь. Тоже мне, удовольствие… Ниже среднего! Кажется, остальные обитатели леса были полностью со мной согласны, и, едва не столкнувшись нос к морде с парочкой ошалевших жалохвостов, я, наконец, нырнул в свое убежище, едва ли не с наслаждением погрузив пальцы в заросшее мхом дно дупла. Погода совсем испортилась, и ветер крепчал, но моему дереву он был не страшен – такого колосса и целый ураган не пошатнет!

В животе урчало, но я привык терпеть голод, и тут же начал укладываться спать, вылизывая усталые лапы и выбирая из пазух брони всякий мусор, собранный мною во время вынужденной потасовки с пестрокрылом. Почувствовав на губах горьковатую зелень, я брезгливо сплюнул. Гад-дость… И что меня вообще сегодня туда понесло?! Иногда я сам себе удивляюсь… И, выдрав последнюю занозу, застрявшую прямо между шейных пластин, я выбросил ее из дупла… и тут же услышал в ответ коротенький, отрывистый визг, а, когда выглянул наружу, обнаружил детеныша у самого входа в мое гнездо. Судя по всему, он как раз собирался забраться внутрь, но меня сама такая возможность просто взбесила – прижав щупальца к шее и вздыбив шейные пластины, я свирепо взревел, заставив щенка испуганно отшатнуться прочь, едва не свалившись вниз. Я хотел, было, вылезти следом, чтобы как следует оттрепать его, но тут небо наконец-то прорвало, и первые тяжелые капли упали мне прямо на лоб, заставив, сердито фыркнув, затрясти головой и поспешно спрятать ее под навес. Еще чего… Мокнуть из-за мелкого недоразумения! Больно чести много. Тем более, что он и сам уберется, если только не захочет вымокнуть до последней пластинки на броне! Дождь усиливался, и вскоре секущие капли небесной воды уже отбивали бойкий перестук по широким листьям, а я лишь уютно похлопывал по полу хвостом, представляя, как там мокро и холодно… Бр-р! Я чуть заметно вздрогнул, свернувшись плотным клубком, но, как ни старался, заснуть никак не удавалось. Гроза бушевала все сильнее, и, по-хорошему, мне бы спать и спать, в теплом гнезде… так почему же я не мог заснуть?! Воздух с приглушенным рычанием вырвался из моей глотки, и я открыл слегка покрасневшие, усталые глаза. За что мне такое?! Тихо заворчав, я с хрустом расправил конечности и, слегка припадая на отдавленную лапу, подошел к устью дупла, про себя дико надеясь, что там окажется пусто, и я смогу со спокойной душой вернуться на свое место…

Но – он был там. И, свернувшись в комочек, молча приткнулся к мокрому стволу, дрожа от холода и спрятав мордочку в передних лапках. Некоторое время я молча смотрел на него, не замечая огромных капель, стучавших по моему носу, и темные, сумрачные мысли клубились в моей голове… пока, наконец, решение не оформилось – и, подхватив малыша передними лапами, я затащил его внутрь. Тот даже не проснулся, только еще туже обвил себя хвостом, но с его шкурки обильно капала вода, и, чтобы зря не мочить подстилку, мне пришлось еще долго держать его на лапах, прежде чем осторожно, стараясь лишний раз не тряхнуть, опустить его на мох и лечь рядом. Почувствовав тепло и сухость, детеныш слегка заворочался, поскуливая во сне, но потом, успокоившись, затих, и я смог, наконец, задремать. Постепенно шум дождя начал становиться все тише и тише, и вот уже теплые крылья сна окутали меня с головой, унося в блаженный мир долгожданного покоя…

Я проснулся на рассвете, едва лишь поднялось солнце. Мой невольный сосед все еще спал, свернувшись клубком, и, едва покосившись на него, я выбрался из дупла, внимательно оглядываясь по сторонам. Утро было мокрым и довольно-таки холодным, так что, слегка подрыгав лапами, я тут же сорвался на рысцу, чтобы согреть мышцы. Это было опасно – ветки и лианы были довольно скользкими, и я рисковал свалиться вниз, но мое чувство равновесия меня не подвело, и я ни разу даже не поскользнулся. В лесу было довольно тихо, но тишина меня не обманывала – я знал, какое буйство жизни скрывается за ней, и сколько маленьких и вкусных существ прячется за мерным стуком последних капель дождя. Ну вот, к примеру… Нельзя же быть таким беспечным, маленький длиннохвостый древожил! То, что ты чуть большей моей ладони в длину – это еще не повод вести себя так, словно ты один в целом лесу. Ну, да на мою удачу. Крошечное тельце скользнуло по горлу, подарив некое подобие успокоения бунтующему желудку, и, быстро облизнув губы, я отправился дальше. В конце концов… должен же я хоть что-то поймать! И, едва услышав вдалеке пронзительные, переливчатые крики, как тут же отправился туда, надеясь, что мне наконец-то повезет. Я знал, что добыть одного из группы прыгунов – нелегкая задача, ибо они яростно защищают своих, но только представив, какое у этих существ вкусное мясо… редкое лакомство! Мои губы дернулись, и, пригнувшись, я легкой рысью припустил в выбранном направлении, стараясь избегать освещенных бледным солнцем участков – я ведь знал, насколько острое зрение у прыгунов и как предательски вспыхивает моя белая шкура, стоит на нее упасть лучу света! А сегодня мне нельзя было возвращаться домой без добычи… стоп. Не так. Я аж приостановился, замерев, словно перед прыжком. Не «нельзя»… «неудобно». В конце концов, я должен показать этому малышу, чего может достичь одинокий ночной певец! Может быть… в будущем ему это пригодится. Накормлю его, а там пусть убирается вон! Мне сожители не нужны… И, перепрыгнув на соседнюю ветку, я нырнул в густое сплетение ветвей, где я был не так заметен. Дождь отобьет мой запах, а мокрые листья на пригнувшихся от воды ветвях спрячут мою броню, так что… Я чуть прищурился. В конце концов, должно же хоть иногда и мне везти!

Как я и предполагал, впереди оказалась целая группа прыгунов. Самец, пять самок и два детеныша. О-о-очень неплохо. Хоть прыгуна и нельзя назвать особо крупной добычей, тем не менее, его плоть очень питательна, и одним прыгуном вполне можно наесться до отвала. М-м-м… как есть-то хочется! Однако пока что я старался не высовываться, внимательно наблюдая, как группа кормится созревшими плодами, ловко обдирая мякоть с грубых шершавых косточек. Я едва не позавидовал травоядным бездельникам, безо всякого труда добывающим себе пищу, но потом вспомнил, что я собираюсь сделать с одним из них – и зависть как-то сама собой сошла на нет. Один из детенышей, тот, что постарше, совсем забыл об осторожности – стремясь сорвать самые сладкие, спелые фрукты, он отошел от остальных на опасное расстояние, и, следя за ним, я осторожно перетек на соседнюю ветку, не отрывая взгляда от намеченной жертвы. Сородичи юного прыгуна не обращали на него ни малейшего внимания, что лишь облегчало мою задачу, и, согнув тело полукольцом, я приготовился к прыжку. Мои мышцы натянулись, точно струны, но сердце билось ровно, и я ничем не выдавал охватившего меня волнения… как вдруг отчаянный крик разорвал тишину, подобно воплю проклятия, и в тот же миг все прыгуны, как один, сорвались с места. Издав негодующий крик, я бросился следом, широко расставив лапы, и-таки успел ухватить прыгуна за хвост, когда он уже несся среди ветвей, перепрыгивая с ветки на ветку. Кажется, ничего подобного он не ожидал, ибо даже его цепкие лапы о четырех ладонях сорвались с коры, и, закричав в голос, мы с ним рухнули вниз. Еще в полете я подмял прыгуна под себя, но до земли мы не долетели – врезались в ветку, и тонкие позвонки прыгуна треснули, а сам он, дернувшись еще пару раз, затих. Где-то наверху громко кричали его сородичи, и, не желая, чтобы они начали забрасывать меня ветками и гнилыми фруктами, я тут же ухватил добычу за горло и поволок ее под прикрытие ветвей. Отъевшийся малый… Его «руки», раздваивающиеся у локтей, цеплялись за ветки, и тащить его было не очень-то удобно, но, отдалившись от его семейства на достаточное расстояние, я позволил себе выйти на открытое место и, взвалив ношу на загривок, побежал к дому. Поднявшееся над лесом солнце хорошо подсушило мох, и хотя теперь от него тут и там поднимался парок, бежать было куда приятнее, так что, несмотря на ношу, обратный путь я проделал сравнительно быстро. В дупле было по-прежнему тихо, а, заглянув внутрь, я убедился, что мелкий все еще дрыхнет. Нет, ну какая лень! Я неодобрительно пошевелил щупальцами, после чего, оставив добычу на ветке перед дуплом, забрался внутрь и подошел к щенку. Тот едва слышно сопел, и я толкнул его лапой – но он даже не пошевелился. Мне это не понравилось, и я внимательно его обнюхал, осторожно трогая своими щупальцами. Мать моя… да он же горит! Мои дыхала тревожно расширились, и, вывернув губы, я несколько раз глубоко втянул воздух, чтобы убедиться в своих выводах… нет, серьезно – горит! Меня это, признаться, несколько напугало – сам я еще ни разу не болел, и совершенно не знал, что нужно делать с больным малышом, однако я прекрасно понимал, что, если ему не помочь… то до следующего рассвета он может и не дотянуть. Мой хвост тревожно ударил о землю, после чего, схватив детеныша за шкирку – тот никак не отреагировал, повиснув у меня в зубах, точно тряпка – и выпрыгнул наружу. О своей добыче я как позабыл – и через несколько мгновений площадка перед гнездом уже опустела, а мертвый прыгун так и остался лежать поперек ветки, безучастный, покинутый… и ненужный.

«Ты – идиот».

«Спасибо за откровенность, - не без сарказма ответил я самому себе, - Но выбора у меня нет, а если ради этого я должен совершить самую большую и безумную глупость в своей жизни…» - мой взгляд упал маленького детеныша, что уже даже стонать не мог, а просто тихо лежал на земле… такой маленький, горячий и беспомощный…

«Я готов», - угрюмо рыкнул я, и, осторожно взяв малыша в зубы, тихонько пополз вперед, стараясь вести себя как можно незаметнее. Гребнешеи пока что никак не реагировали на мое присутствие – я позаботился о том, чтобы они меня не учуяли, вывалявшись в зарослях едкого папоротника, и хотя теперь у меня вся кожа чесалась, а нюх отбило окончательно, я, по крайней мере, мог быть уверен, что меня тоже не учуют. Во всяком случае, пока что никто из табуна меня не заметил, но вот один из гребнешеев пасся в опасной близости, вылизывая своим липким языком нектар из какого-то пахучего цветка. Я лишь поморщился, учуяв этот «аромат» - сладковатая вонь пробивалась даже сквозь едкий запах, и мне едва удалось сдержаться, чтобы не затрясти головой – очень уж противной оказалась эта смесь. Честно говоря, никогда не любил цветы – и уж подавно не видел в них никакого прока, но, по крайней мере, они отвлекали гребнешеев от всего на свете, и хоть за это я мог бы сказать им «спасибо». Все, что мне было нужно – это миновать пасущегося жеребца и, выскочив из кустарника, пробежать вон до тех зарослей, пока меня не заметили… Ну что ж, попробуем. И, перехватив свою ношу поудобнее, я начал пробираться вперед. Гребнешей, забодай его двурог, как ни в чем не бывало лакал свой нектар, разве что не урча от удовольствия, а я мало что не лопался от напряжения, выгадывая момент для броска. Ближе… ближе… еще на шаг ближе… сейчас! И, вырвавшись из зарослей, я, не дожидаясь, пока ошарашенный гребнешей опомнится, я проскочил у него под брюхом и метнулся к зарослям… как вдруг прямо у меня перед носом о землю ударило копыто, и я едва успел отшатнуться – иначе второй удар пришелся бы мне прямо в голову. Молоденькая кобылица, визжа от страха, била копытами прямо у меня над головой, и я услышал сдавленное рычание, вырвавшееся сквозь мои стиснутые челюсти… но тут малыш слабо застонал в моей хватке, и, тут же опомнившись, я изо всех бросился наутек, едва касаясь лапами земли. Вскоре уже весь табун словно взбесился – но я к тому времени уже пробирался между тугими стеблями растений, и короткие, загнутые крючки на листьях скребли по моей шкуре, точно надеясь удержать… Но я должен был это сделать! И, высмотрев впереди просвет среди листьев, я осторожно выглянул наружу, чувствуя, как у меня подрагивает хвост.

Чуть в стороне стояло трое молодых двуногих, слушающих четвертого, который, размахивая передними лапами, о чем-то им рассказывал. Кажется, что-то интересное, ибо, когда из-за стволов деревьев показался еще один двуногий, верхом на гребнешее, то он тут же направил зверя к ним, и вот уже четыре пары ушей позабыли обо всем на свете, и даже гребнешей с любопытством уставился на рассказчика… хм, что же они там обсуждают? Во мне на мгновение шевельнулся червячок интереса, но я тут же одернул себя – не сейчас! Сейчас… у меня были другие проблемы – и, глубоко вздохнув, я приготовился к броску. Эти раздолбаи сейчас даже черного демона не заметят, если тому вздумается выйти из леса под самым их носом! Доверить таким беспомощного малыша? Ну уж нет, спасибо! А значит – нужно было двигаться дальше. Кровавый свет заката заливал всю поляну, а ведь моя белая шкура днем горела ярче пламени… Мама, помоги мне! – и, пригнувшись и зажмурив глаза, я метнулся вперед. У меня было такое ощущение, словно мою шкуру облил жидкий огонь, и ни одному глазу вокруг не суждено меня не заметить, однако, как ни странно, мой замысел удался, и, добравшись до первых, толстенных корней гигантского дерева, я тут же нырнул под прикрытие какой-то странной штуковины, сплетенной из множества тонких изогнутых палок и веревок, подвешенной к потолку древесной «пещеры». Конечно, прикрытие из нее было никакое – она была вся дырявая, но более подходящего «логова» поблизости я не видел, и, тяжело сев, чуть прижмурил глаза, чувствуя, как слегка подрагивают мои напряженные лапы. Мама… что я тут делаю?!

«Делаю то, что должен», - проворчал я про себя, наблюдая за двумя детьми, что перебрасывали друг другу небольшой кожаный мячик, при этом громко смеясь. Зачем они это делали – я никак не мог сообразить, ибо, на мой взгляд, смысла в этом занятии не было… ну никакого! Внезапно мячик вырвался из рук одного из ребят и покатился по земле… В то же время мимо проходил взрослый двуногий, тащивший на плечах огромную плетеную корзину, и, не заметив, он случайно отбросил мячик ногой, заставив его, пролетев по воздуху, плюхнуться на землю у самого моего убежища. Мячик закачался, вот-вот готовясь скатиться вниз… «Не падай, не падай, не падай!» - беззвучно шептал я, но – увы, волшебником я не был, и он все-таки скатился вниз, прямо мне под лапы. А что самое противное – один из детей побежал за ним следом… У меня было всего несколько мгновений, прежде, чем меня бы обнаружили – и, не мудрствуя лукаво, я просто схватил этот мяч передней лапой и бросил вперед, заставив ребенка, ничуть не удивившегося при виде «живого» мячика, побежать за ним, позволив мне перевести дух. Еще бы чуть-чуть, и… У меня аж мурашки по коже пробежали! Однако это подтвердило – засиживаться нельзя, и, переведя дух, я тут же направился дальше, старательно прячась в густых тенях. Солнце уже почти село, но, как ни странно, я радовался наступающим сумеркам, ибо понимал, что в темноте у меня больше шансов подыскать… гм, ну, скажем так – того, кто мне поможет. Того, кто сумеет позаботиться о маленьком детеныше – так, как не сумел позаботиться я… Мои глаза чуть сощурились – с верхних уровней дерева, по широкой винтовой лестнице, спустилась самка двуногого, что несла с собой что-то небольшое, завернутое в ткань… наверное, ребенка. Я невольно напрягся, наблюдая за ней, но она всего лишь прошла к горящему очагу и села там, баюкая своего малыша и что-то тихо ему напевая. Из-за моих стиснутых клыков вырвался сдавленный вздох. Я собирался довериться двуногим… Неужели я совершенно спятил?!

«Ну, если у тебя есть другой способ…» - иронично протянул мой внутренний голос, и, отбросив лишние сомнения, я начал тихо пробираться к этой женщине. Она сидела ко мне спиной, и в темноте ее кожа переливалась россыпью мелких синевато-белых огоньков, образующих причудливый узор… Несмотря на напряжение, я невольно покосился на свою лапу, что к ночи тоже покрылась чередами крохотных вспышек, и, стоило мне пошевелить пальцами или напрячь мускулы, как по моей белой коже прокатывалась волна живого пламени… Точно такая же, как и всех моих сородичей. Та же волна… Мне даже пришлось резко тряхнуть головой, чтобы избавиться от этого навязчивого наваждения, и, выбравшись из-под прикрытия еще одно висячей штуки малопонятного назначения, я, стараясь двигаться как можно тише и мало что не стелясь по земле, подкрался к женщине. Кажется, она пока что меня не замечала, продолжая укачивать своего ребенка, и, стараясь не дышать, я положил детеныша на землю и осторожно пододвинул его поближе, в любое мгновение готовясь вскочить, схватить малыша и припустить наутек. Ну же… еще чуть-чуть… Внезапно малыш под моей лапой, дернувшись всем своим тельцем, тихо застонал, и в тот же миг… двуногая обернулась.

Увидев моего малыша, она всплеснула руками, и спеленатый сверток, который она так бережно укачивала, тут же полетел в костер… Из моей пасти вырвался вопль ужаса, но тут тонкие тряпки вспыхнули ярким пламенем, и на пышущие жаром уголья тяжело бухнулась обыкновенная деревяшка с неуклюже нарисованным личиком, отдаленно напоминавшим черты живого младенца… Через несколько мгновений она уже почти сгорела, а когда я поднял глаза, эта… женщина подхватила на руки больного малыша, и баюкала его, нежно прижимая к груди…

И наши взгляды наконец-то встретились.

Я хорошо запомнил ее глаза – огромные, с чуть расширенными зрачками… глаза, что заглядывали в самую душу, видя ее всю насквозь, до самых потайных глубин. Сперва я решил, что глаза зеленые, но потом понял, что ошибся – ведь у самого зрачка зелень светлела, как древесные листья на рассвете, превращаясь в бледное золото – как будто желая подчеркнуть угольную черноту, в которой тонул мой взгляд… «Сумасшедшая! – промелькнуло у меня в мыслях, - Эта женщина – сумасшедшая!» Дальше я уже действовал исключительно согласно с инстинктами, и, оттолкнувшись всеми шестью лапами, бросился на нее, выхватив детеныша из ее рук, после чего, отпрянув, помчался прочь. Детишки, что все еще кидали друг другу свой мячик, с визгом рассыпались в стороны, а один из взрослых, схватив какой-то подвернувшийся под руку камень, метнул мне вслед… Еще бы чуть-чуть – и он бы попал мне прямо в бок, но, к счастью, я успел вывернуться, хоть этот рывок и стоил мне затрещавших от напряжения мускулов – и потери равновесия, из-за чего я, споткнувшись, неуклюже покатился по земле… а когда все же остановился, то детеныша в моей пасти уже не было. Он остался лежать почти в десяти шагах за моей спиной, и, едва это обнаружив, я тут же бросился назад… но синие руки оказались быстрее, и успели подхватить малыша до того, как это сделал я. Яростно взревев, я бросился на защиту детеныша, оскалив зубы, но тут раздался резкий свист, и, не успел я опомниться, как вокруг моих лап обмоталась какая-то веревка – я не успел даже взвизгнуть, как уже рухнул на бок, пропахав телом землю. Захлебываясь от рычания, я попытался разгрызть веревки, но они обмотались слишком плотно, к тому же, еще и умудрились крепко прилипнуть к коже, так что, сколько бы я ни старался, а только в клочья разодрал себе десны. К тому времени вокруг собралась, по меньшей мере, половина всей стаи двуногих, и, глядя на их огромные тела, я сам себе казался маленьким, жалким и ничтожным, но, тем не менее, не переставал рычать, даже не замечая, как кровь, смешиваясь со слюной, стекает по моему подбородку и разбрызгивается вокруг пенистыми каплями. Но веревка держала крепко, а, как ни был я ловок, только со связанными ногами даже шестиног растратит былую прыть!

Двуногие о чем-то говорили, но я ничего не понимал, и все их слова были для меня сплошным шумом, лишенным всякого смысла, как рев разъяренного двурога. Я мог бы поклясться, что они говорят обо мне, но меня это не интересовало, и все, что я хотел – это убраться отсюда вместе с малышом, которого я так глупо втравил во всю эту историю. Довериться двуногим… тьфу! Да как я вообще мог кому-то верить, если всю жизнь мне так настойчиво вдалбливали, что верить можно только самому себе?! В моем яростном вое разочарование смешалось с жгучей ненавистью, и, изо всех сил выгнув шею, я вцепился – но не в веревку, а в собственную лапу. Тухлятина, да я был готов перегрызть ее, лишь бы вырваться на свободу – но тут чье-то колено придавило меня сверху, и, прежде чем я успел из-под него вывернуться, что-то довольно тяжелое ударило меня по основанию черепа. А потом еще. И еще раз. Я отчаянно не хотел терять сознание, и все выл, все дергался всем своим телом, пока, наконец, силы не оставили меня, и, застонав, я не вытянулся на земле, чувствуя, как меня осторожно поглаживает чья-то рука… так бы и укусил ее, эту руку… если бы, конечно, сумел дотянуться…

Просыпаться не хотелось… Вот совсем-совсем-совсем. Мне было очень тепло и уютно – так уютно, как уже давно не было. Я лежал, свернувшись плотным клубком, и обонял странные, но приятные запахи. Запах мяса… только не того, сырого, которым я обычно питался, а что-то еще более вкусное… что-то… У-ух. Хочешь, не хочешь – а просыпаться надо. И, шевельнувшись, я с трудом приподнял тяжеленные веки, к которым, казалось, прилипло все это гигантское дерево и все двуногие разом! Перед глазами тут же поплыли разноцветные круги, и мне пришлось еще долго глупо моргать, не в силах сфокусировать взгляд, пока, наконец, я не смог оглянуться по сторонам. Я лежал на какой-то плетеной штуковине, и лапы мне согревал костер, горевший неподалеку. Огонь… Хоть я и знал, что двуногие приручили дикое пламя, заставив его служить себе, но памяти предков я это втолковать не мог, и мой хвост нервно дернулся, пару раз ударив по земле. Кажется, стояла глубокая ночь, и все члены стаи уже спали… А я лежал тут, и лапы мои были не связаны. Странно как-то… Они что, позволили мне вот так просто сбежать отсюда? Морщась от боли, я все-таки встал, разминая лапы, пару раз пошатнулся – но все же устоял. В пальцах еще покалывало, но это пройдет после хорошей пробежки по лесу… Э-э, стоп. Куда собрался?! О малыше-то кто позаботится? Ты его во все это втравил – а теперь собираешься бросить здесь, на поживу двуногим? Молодец, ничего не скажешь. Герой! И, ругнувшись, сквозь зубы, я приподнялся на средних и задних лапах, втягивая в себя воздух. Надо найти его. А потом убираться отсюда, пока не поздно! Целая куча запахов тут же засветилась в моем мозгу, подобно цветной радуге, но, пару раз протянув воздух сквозь легкие, я все же учуял слабенькую струйку нужного мне запаха. Она шла откуда-то сверху, и, поглазев по сторонам, я тут же увидел и путь туда – огромную древесную спираль, уходящую на верхние уровни дерева. Еще раз убедившись, что поблизости никого нет, я легкой рысцой припустил туда.

Дерево было прочным, и вот уже мои лапы мягко зашлепали по нему, пока я, как по ниточке, поднимался наверх, минуя виток за витком. То тут, то там я замечал довольно яркие синевато-зеленые огни, но, принюхавшись к одному из них, я понял, что они не живые – во всяком случае, не опасные. Едва ощутимый запах двурога наглухо перебивал «аромат» сладкого нектара, в котором возились целые стайки светлячков, что, собственно, и испускали этот свет. А, поняв, в чем тут дело, я вообще перестал обращать на них внимание, сосредоточившись лишь на своем поиске. Малыш должен быть где-то здесь… В конце концов, не могли же они его далеко утащить! И, еще раз принюхавшись, я перепрыгнул на соседнюю ветку, лишь каким-то чудом не поскользнувшись на гладкой коре, которую явно топтало не одно поколение двуногих. К счастью, у меня на лапах росли очень даже цепкие пальцы, и я быстро бежал по переплетению ветвей, пока, наконец, не увидел впереди нечто вроде уютной древесной пещерки, скрытой от посторонних глаз занавесью из тонких веревочек и полосок кожи, украшенных раковинами и маленькими цветными камушками. В построении узора явно угадывался какой-то рисунок, но у меня не было времени его разглядывать, и, так как запах детеныша шел именно из этой пещерки, я направился туда. Сквозь занавесь проглядывал неяркий свет пламени, и мне, признаться, не очень-то хотелось лезть внутрь, но – делать было нечего… К счастью, мне не пришлось дотрагиваться до занавеси – один из ее уголков был чуть приподнят, и, пригнувшись к земле, мне удалось без труда просунуть внутрь голову.

- Ха! Тэйра тирэа. Уэл пармэйэй нгати. Фп'ивэким, рут'э.

Старческий, немного скрипучий голос застал меня врасплох, заставив буквально вдавиться в пол, и во все глаза я уставился на то, что сперва показалось мне кучей тряпья… но потом эта «куча» пошевелилась, мягко развернувшись на месте, и я увидел лицо, изборожденное морщинами – и внимательные зеленоватые глаза… опять эти глаза! Я невольно почувствовал, как у меня броня встала дыбом, а губы сами собой оттянулись к уголкам пасти, обнажив зубы. Вот только, кажется, старуху моя угроза скорее позабавила, чем напугала, и она резко, грубо засмеялась, продолжая толочь в чашке корень какого-то растения, испускавшего резкий, какой-то кисловатый запах, от которого изрядно пощипывало в носу. Похоже, что эта странная женщина меня совершенно не боялась – и меня это, честно говоря, даже немного смутило. А она, все еще негромко хихикая, отвернулась обратно к огню, что-то бормоча себе под нос. Она сидела спиной ко мне, продолжая заниматься своим делом – и не боялась! Ничего не поминаю… Я немного помялся с лапы на лапу, но потом все же решился – и зашел внутрь, внимательно оглядываясь по сторонам.

- Лехаунгкрра фррту лу нга, лехаунгкрр, - сказала старуха, не глядя на меня, - Сла уэл нгати пэрэй т'ана крр. Хивэйн фитсэнге, - и она похлопала по плетеной циновке рядом. Я, честно признаться, ничего не понял, но, судя по всему, меня просили подойти поближе. Потоптавшись в сомнении – а это не ловушка? – я все же решил рискнуть, и, осторожно обойдя старуху, присел на край ее коврика. В каменной чаше попыхивало пламя, распространяя вокруг себя терпкий аромат, а старуха все перетирала свою кашу, время от времени подбрасывая в огонь все новые порции трав, так что под конец я даже заскучал. Она словно бы и забыла о моем присутствии, а я… а я даже не заметил, как в моей голове словно бы поплыл туман, и старуха, что, как ни в чем не бывало, что-то тихонько напевала, стала какой-то невообразимо далекой, призрачной, а ее песня… какая странная песня…

Утрала Наум

айрина' л айоэнг,

А пэйа тит'ур ми хинам аунгэйа

Н айсангэк афкэу…

…в руках

как ветви его защищающих,

В глазах

как синий цветок…

«Синий цветок, - подумалось мне, - Синий. Почему синий? У них же у всех глаза желтые или…» - но тут до меня дошел весь смысл сложившейся ситуации, и в тот же миг я испуганно шарахнулся в сторону, во все глаза уставившись на старуху, что, словно ничего и не заметив, допела:

…как синий цветок

цветущий к Солнцу.

Великого Дерева мы семена,

Песня которого в нас.

И лишь после этого взглянула на меня, сказав:

- Почему «синий»?.. Не знаю. Ведь это очень старая песня.

«Ты… ты…»

- Да, я слышу тебя, Белый дух. Только не думай – это лишь пока ты спишь.

«Я сплю?»

- Да.

«А ты?»

- А я – нет, - она засмеялась, - Но не волнуйся, я тебе ничего не сделаю.

«Я и не хотел обвинять тебя».

- Может, и не хотел, но подумал, - ее проницательные глаза слегка сощурились, и я невольно почувствовал стыд, - Не лги сам себе, Белый. К тому же, ты же пришел сюда не для того, чтобы слушать песни старой женщины.

«Я искал…»

- Да, знаю. Ты пришел за своим малышом.

«Он не мой…»

- Твой, твой. И даже не думай отпираться – мне лучше знать! – она шутливо погрозила мне пальцем, - Ты пришел за ним сюда, ты защищал его – значит, он твой. Рини мне все рассказала. Ты не поступил плохо, попытавшись отобрать у нее своего ребенка, но готова тебе поклясться – моя дочь вовсе не такая сумасшедшая, какой кажется, и твоему детенышу ничто не грозит.

«А он… С ним все в порядке? Я могу его увидеть?»

- Сейчас? – она иронично выгнула брови, - Нет. Он спит с Рини, и, хочу я тебе сказать, давно уже моя девочка не засыпала такой счастливой! Так что я не позволю ее будить, понял? Проведаешь сына на рассвете. Ты правильно сделал, что принес его сюда – еще бы день, и он бы навеки ушел бы к Эйве. Но не волнуйся – он поправится. У него сильное сердце.

«Я знаю… А скажи… Твоя дочь…»

- Так, все, хватит разговоров! – она тут же нахохлилась, точно сердитая самка жалохвоста, - Ты устал, а у меня еще много дел. Так что закрывай глаза и спи.

«Но…»

- А будешь меня отвлекать, - тут ее глаза опасно сощурились, - я не посмотрю, что ты в гостях – живо все ребра пересчитаю, понял? – и она с такой силой ударила пестиком о дно чашки, что я невольно сжался в комок, точно напаскудивший щенок, - Вот и славно. Добрых тебе снов.

«Тебе…» - но тут я вспомнил про ее угрозу, и тут же замолчал. В голове, было, промелькнула мысль, как я могу заснуть, если, по словам этой старухи, я уже сплю, но, как оказалось, в этом нет ничего сложно. Скоро мерное постукивание пестика стало становиться все дальше и тише, и я только успел лениво подумать, что, верно, моя соседка наконец-то закончила свою работу, как уже с головой провалился в мягкое черное нечто, где не обязательно было о чем-то думать… достаточно было лишь плыть. И плыть. И плыть…

- Тэйр!

Подозрительно знакомый голос буквально выпихнул меня из блаженной дремоты, но я лишь туже свернулся клубком. Что ей еще надо…

Вот только старуха явно не собиралась от меня отвязываться.

- Тэйр! Тит'эн сэпи! – и, размахнувшись, она швырнула в меня какой-то пустой чашкой, но к тому времени я уже почти проснулся, и успел перехватить эту довольно-таки тяжелую штуку в воздухе. Чашка как чашка, ничего особенного… разве что по краю какой-то забавный рисунок. Я даже повертел ее, чтобы понять, что же на ней изображено, но сумел разобрать лишь что-то, напоминающее духа – летающее семя Материнского Древа. Хмыкнув – была ж забота! – я поставил чашку на пол и, поднявшись, принялся потягиваться, разминая лапы. Голова все еще немного побаливала, но эту боль вполне можно было терпеть, и, тут же сев, принялся умываться. Старуха чем-то шуршала, порхая по всей пещере, словно ее оса ужалила, и я лишь искоса следил за ее перемещениями, пока, наконец, она не заметила, чем я занят – и, схватив еще одну чашку, не бросила мне прямо в лоб.

- Хиваул, Тэйр! Срунг сийи уэру! – и, видя, что я ничегошеньки не понимаю, она выхватила из складок одежды длинную седоватую косу и, подойдя ко мне, прежде чем я успел опомниться, схватила за одно из щупалец. Я сперва протестующе взвыл, но тут старуха соединила мое щупальце с кончиком косы, и белые усики тут же переплелись между собой, заставив нас обоих мало что не закричать, когда наши разумы схлестнулись, и целый водоворот непонятных картинок заполонил мое сознание – картинок странных и пугающих… но, впрочем, я увидел их лишь на мгновение, после чего они внезапно схлопнулись и померкли, а в моей голове зазвучал чуть насмешливый голос:

«Я в твои мысли не лезу – и ты в мои не лезь. Хватит спать, Белый. Отправишься со мной, будешь помогать».

«Вот как?» - я, честно говоря, даже несколько удивился такой прямоте, а она, тут же словно и позабыв обо мне, зашагала к краю пещеры, так что, чтобы не разрывать связь, мне пришлось бежать следом. Хорошо еще, что коса у нее была длиннющая – почти до колен, и я без особого труда выдерживал ее шаг, пока она сгребала в одну большущую сумку всякие разные штуковины.

«Не штуковины, - назидательным тоном поправила меня она, - а принадлежности. И, если ты хочешь, чтобы твой малыш поправился, тебе стоит научиться думать в более почтительном тоне».

«А где он?» - я оглянулся по сторонам.

«Внизу. Завтракает вместе с Рини. И нечего так ершиться, мы не едим нантангов на завтрак. Вы слишком жилистые для этого… к тому же, негоже одному охотнику есть другого, правильно?» - последний вопрос явно не требовал ответа, и, зачем-то запихнув в сумку небольшой каменный зуб, величиной чуть больше моей ладони, ста… Малими разъединила нашу связь и тут же направилась на выход, а я, все еще потряхивая головой, побежал за ней следом. При свете дня гигантское дерево выглядело совершенно иначе, нежели ночью, и я изо всех сил вертел головой по сторонам, пока бежал за этой странной женщиной, без малейшего труда балансирующей на ветвях, отчего ее одежды развевались, и мне то и дело казалось, что я преследую не двуногую, а какое-то неведомое крылатое существо, которому, впрочем, и не нужны были его крылья, чтобы без труда перепрыгивать по этой извилистой паутине. Впечатление портила лишь эта уродливая сумка-корзинка, мало что не шлепавшая свою обладательницу по… гм, хвосту – но Марали, кажется, ее даже не замечала, и, добравшись до главной спирали, по которой я поднимался ночью, стремительно помчалась вниз, мало что не прыгая с витка на виток. С наступлением дня фонари погасли, однако солнечный свет, проникающий сквозь множество расщелин в стволе дерева, прекрасно освещал дорогу, так что, слава Матери, до основания дерева мы добрались без особых травм. Внизу народу явно прибавилось, и, хотя было всего лишь ранее утро, многие уже были по уши заняты своими делами. Я без труда нашел Рини – вокруг нее толпились дети, и малыш, лежа на ее руках, что-то с удовольствием грыз, судя по всему – кость шестинога, которую обхватил всеми своими лапками, как будто боялся, что она убежит.

Увидев меня, он мало что не подавился своим лакомством, и тут же радостно заверещал и завозился в объятиях Рини, явно собираясь поприветствовать меня лично… но тут девушка перехватила его обеими руками, с такой силой прижав его к груди, что я поразился, как она его вообще не задушила! Щенок протестующе заскулил и засучил лапками, пытаясь вырваться, а она… она смотрела только на меня, и у нее были глаза… клянусь всеми звездами на небе, вот точно такие же глаза бывают у маленького детеныша, у которого хотят отобрать любимую игрушку! Я невольно вздрогнул от собственной ассоциации, но она, как ни странно, была самой верной, и мне лишь с превеликим трудом удалось вернуть на свою морду спокойное выражение. «Все хорошо, - молча, одними глазами сказал я малышу, - Все будет хорошо. Я скоро вернусь», - после чего, уже больше не оборачиваясь, затрусил за Марали, направлявшейся в сторону поляны, на которой отдыхали гребнешеи. Сначала я даже испугался, что она оседлает одного из этих зверей, и тогда мне точно за ней не угнаться, но старуха лишь прошла мимо, чуть потрепав одну из кобыл по морде, после чего, перейдя вброд небольшую заводь, углубилась в заросли леса. Ее голубые пятки касались лесной почвы почти бесшумно, и она мягко скользила по густому мху, кажется, даже не оставляя на нем следов. Несмотря на то, что у нее были только две ноги, а меня – целых шесть, пока что, как ни старался, я никак не мог ее догнать, и мне приходилось едва ли не бежать за этой старухой, скакавшей по земле с ловкостью, достойной молодого шестинога! Отдыхать мне было позволено только во время коротких передышек, когда, выглядев впереди нечто, по ее мнению, достойное внимания, Марали, коротко, но прочувствованно помолясь духу растения, вынимала свой каменный клык и принималась «обстригать» листья, срезать полоски коры или вообще выкапывать корни. Зачем ей это было нужно – убейте, я даже представлять боюсь, но, понимая, что ей знать лучше, я покорно сидел, ожидая, пока она соберет всю эту зелень, разложит по своим мешочкам, после чего затянет ремешки и всунет (!) мне всю эту дрянь в зубы! В первый раз, когда она попыталась это сделать, я просто выплюнул ее, чувствуя себя, по меньшей мере, оскорбленным, но тут Марали так сдвинула брови и ТАК посмотрела на меня… Не знаю, почему, но я мгновенно почувствовал себя щенком, которого вожак стаи застукал за чем-то неприличным, и хвост сам собой подвернулся под брюхо, а дальше… дальше я уже не возражал, когда очередная порция «сбора» вешалась мне на зубы.

К полудню я едва мог держать голову прямо, и громко пыхтел, с трудом поспевая за спутницей, что, не ведая печали, мало что не вприпрыжку неслась вперед, кажется, решив вычистить, по меньшей мере, пол-леса. Но, тем не менее, мне было интересно идти с ней по одной лишь ей ведомым тропкам, исследуя эту, пока что мне не знакомую часть земель ее клана. Давным-давно, я почти точно так же гулял с Шепот, но тогда наши прогулки всегда были оттенены голодом, и мы больше обращали внимание на копошащихся в лесной подстилке зверьков, чем на сами растения, а теперь… Ну, скажем так – учиться никогда не поздно. И я с радостью впитывал новые знания, которые она мне дарила – просто так, мимоходом… как само собой разумеющееся и не требующее разъяснений. Когда нам захотелось пить, она указала мне на похожее на чашу растение, внутри которого плескалась прохладная дождевая вода, а когда мы начали спускаться к болотам, и нас начали одолевать насекомые, она срезала пару толстых сочных листьев, и их соком натерла сперва меня, а потом и себя – кровососов тут же словно ветром сдуло. И все это время она что-то негромко напевала, и, хоть я и не мог разобрать слов, не то, что понять смысл… это была хорошая песня. Наверное, тоже старая, спетая кем-то давным-давно, но просуществовавшая все эти поколения, чтобы сейчас, столько сезонов спустя, звучать на губах старой деревенской знахарки. Наверное… у них это что-то вроде памяти предков. Только на словах. Какой странный способ. Впрочем…

«Какой уж есть, - пожала плечами Марали, копаясь в своей сумке, - А нам другого и не надо… Держи», - и она протянула мне что-то, что я сперва принял за толстый зеленый лист, но, приглядевшись, понял, что это действительно лист, только зачем-то свернутый в трубочку, из которой – я принюхался – доносился довольно-таки вкусный запах. И все же я осторожничал.

«А что это?»

«Еда, - кажется, ее насмешил подобный вопрос, - Или ты не чуешь?»

«Ну… чую, но… - я с сомнением принюхался, после чего тряхнул головой и решительно встал, - Я лучше поохочусь».

«Не советую», - старуха, уже вытащившая второй лист, сноровисто распутала стягивающие его веревочки и надкусила, продемонстрировав, что зубы у нее не только белые, но еще и отменно острые.

«Почему?»

«А я думала, ты знаешь, - она усмехнулась, - Ты не на своей территории, Белый. Могут быть неприятности».

«Я никогда не бываю на своей территории, - мне осталось лишь фыркнуть в ответ, - Я не принадлежу ни к одной стае, и не собираюсь считаться с их границами. Пусть лаются, сколько хотят. Меня это не касается».

«Возможно, - кивнула Марали, - Но ты не знаком с этой местностью, и можешь попасть в беду. К тому же, то, что я предлагаю тебе еду – это всего лишь жест дружбы. Я нимало не сомневаюсь в твоих охотничьих навыках, я просто не хочу, чтобы ты пострадал».

Я хотел, было, заявить, что за всю свою жизнь побывал во множестве неприятных ситуаций, и из всех, как ни странно, умудрился найти выход… но потом, подумав, глубоко вздохнул и взял предложенное. Надо сказать, эта штука пахла довольно странно, но, принюхавшись и вдоволь пофыркав, я все же решился надкусить. Бр-р-р… Мясо там было, но только едва-едва, чтобы распробовать, а все остальное, насколько я мог понять, состояло из каких-то плодов, семян и еще чего-то пряно-сладкого. Вдобавок, все это еще и было завернуто в большой лист, как оказалось – съедобный, но сам по себе он особого вкуса не имел, и, пожалуй, это была единственная часть этой штуки, которую я прожевал без особого недоверия. В целом же «еда» напоминала полупережеванную жвачку двурога, хотя, вне всяких сомнений, была гораздо питательнее обычного мяса, и, сжевав едва ли половину, я почувствовал наступление сытости. От Марали же и вовсе исходило ощущение едва ли не самого настоящего блаженства, пока она медленно смаковала свой обед, тут же, неосознанно, перебирая в голове все ингредиенты: «А вот мяса пожалели, да, да… и семян авайэй могли бы побольше положить… а вот уту маути в самый раз. Хорошо, хорошо!» В конце концов мне пришлось попросту игнорировать все эти мысли, чтобы не отвлекаться от еды, и…

Ну разумеется – я их сразу заметил! Вы за кого меня вообще держите?.. Может, я и был в совершенно незнакомом лесу, но, скажу вам честно, эта его часть не сильно-то отличалась от той, где я обычно охотился, а уж на мой слух смена обстановки точно никак не повлияла, поэтому я сразу услышал шорох лап и чуть слышное повизгивание, явно свидетельствующее о присутствии моих сородичей.

«За нами следят», - заметил я, не подавая виду и продолжая, казалось бы, увлеченно терзать еду.

«Знаю, - ни мало не удивившись, кивнула Марали, - Щенята опять пришли позабавиться».

«Щенята?»

«Да. Я их давно знаю. Они часто убегают из дома, чтобы проследить за мной. Считают, что это невероятно интересно!»

«А они… не слишком большие? Для щенков? Они же чуть младше меня!»

«Ну, а ты сам разве не щенок? – и она откровенно засмеялась, потрепав меня по голове, - Такой же щеночек… Ну, почти такой».

«Гм», - хмыкнул я. Ну-ну… щеночек. Такой ма-а-а-аленький. Меня это, надо сказать, даже немного позабавило, но – на главный вопрос Марали все же ответила, и я спокойно продолжил трапезу, уже не обращая внимание на эту… троицу, кажется. Да, троицу – вон и они. Видимо, им надоела наша невозмутимость, либо же они решили показать, какие они взрослые, что не боятся выйти на открытое место. Глупцы… Я едва сдержался, чтобы сплюнуть. Правильно Марали сказала – щенки. Ишь, как пялятся!.. Я невольно почувствовал, как во мне закипает злость.

«Белый, - предупреждающе заметила Марали, доедая последний кусочек, - Не забывай – они всего лишь щенки».

«А то я не знаю!» - проворчал я, тоже запихивая остатки в пасть, после чего, поднявшись, со вздохом принялся собирать ее мешочки. Молодежь наблюдала за мной со стороны, я просто чувствовал на себе их взгляды, полные то ли любопытства, то ли презрения, но вел себя совершенно невозмутимо, словно мы с Марали были одни во всем лесу. И даже когда один из молодых самцов, широко раскрыв пасть, издал резкий, хохочущий вопль, которым на охоте стая могла бы одарить своего промахнувшегося сородича – я даже не посмотрел в его сторону, хотя, признаюсь честно, мне это немалого стоило. Все-таки, должна же у меня быть хоть какая-то гордость! К тому же, эта троица решила «проводить» нас до самого дома, и всю дорогу перекидывалась короткими тявканьями, кажется, обсуждая меня до последней царапинки на броне, так что к концу дня я уже мало что не перекипал, с ощутимым трудом сдерживая желание наплевать на все и броситься на эту мелюзгу, чтобы надрать им щупальца! Только присутствие Марали заставляло меня вести себя спокойно – хотя, сами понимаете, по прибытии к Древу настроение у меня было – хуже некуда! И даже детеныш, что, не обращая внимание на слабость, вовсю возился с малышами двуногих, не смог меня развеселить – я лишь фыркнул в сторону Рини, когда та, заметив мое появление, мало что на месте не подпрыгнула от испуга, после чего хмуро протопал наверх, до самой пещеры, где, свалив свою ношу в один угол, разлегся на подстилке. Чуть позже пришла Марали, что разожгла огонь в своей каменной чаше, и потом еще долго сидела у огня, прежде, чем, наконец, решила со мной поговорить.

«Ты же пойдешь со мной завтра в лес, Белый?»

«А куда мне деваться? – я лишь хмыкнул, - Пойду».

«Я не заставляю тебя это делать».

«А мне и не нужны твои позволения, - грубовато рыкнул я, - Я – свободный зверь, и могу делать все, что захочу. Если я буду сидеть здесь целый день, то с ума сойду, так что уж лучше потерпеть насмешки троицы мелких обормотов, чем сдохнуть от тоски».

«Хм… А ведь младшенькой ты, кажется, понравился».

«Кому-у-у?»

«Младшенькой, - засмеялась Марали, - Там же два братика да сестренка их. Неужели не видел, как она на тебя смотрела?»

«Да… да… да чихать я на это хотел! – у меня аж броня дыбом встала, - Какое мне вообще до нее дело?!»

«В общем-то, никакого, но…»

«Вот именно, что никакого! Так что… и вообще… Я спать пошел!»

«Но ведь солнце еще не село».

«А мне все равно! – вздыбился я, мало что не сорвавшись на визг, - Я устал сегодня, как не знаю кто, поэтому – доброй ночи!» - и, демонстративно резко разъединив связь, свернулся клубком, спрятав щупальца под себя и всем своим видом стараясь показать, что на продолжение разговора явно не настроен! Марали это поняла – во всяком случае, мне так показалось – но я еще долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок, потому что за треском огня и отдаленным шелестом листвы мне постоянно чудился негромкий смех ехидной старухи…

Ну… что я могу сказать. Собственно, с той поры так и повелось. Детеныш – или Ст'эли, как его назвала Рини, что на языке ее народа означало «подарок» – поправлялся медленно, так что, волей или неволей, мне пришлось тереться возле Марали, отправляясь с ней в лес, порой – на день, а порой – и на три дня, причем я только диву давался, как она не боится так долго оставаться в лесу – одна! Ну, не считая меня, конечно, но, сами понимаете, защитник из меня был… не самый грозный. Вот только она лишь смеялась в ответ на это, говоря, что в лесу куда важнее бывают не зубы и броня, а то, что под этой броней скрывается! К счастью, нам ни разу не пришлось проверять это на практике, и большую часть времени я все же проводил у Дерева-Дома – так его называли двуногие, или На'Ви – так что постепенно к моему присутствию даже привыкли. Я, конечно, не стал любимцем малышни, как Ст'эли, но и ни во что меня тоже не ставили – и на том спасибо. Иногда я даже сопровождал молодых охотников, помогая им выслеживать добычу, хотя сами они меня вряд ли видели – я предпочитал прятаться среди ветвей, не показываясь на глаза, однако, вне всяких сомнений, они знали, что я тут – и всегда оставляли мне хороший кусок мяса, что за считанные мгновения исчезал в моем желудке. А это было приятно… Можно сказать, я даже получал удовольствие от жизни с На'Ви, и все было бы совсем замечательно, если бы не вечные стычки с этими моими… сородичами. Они преследовали меня буквально повсюду, и на следующей же день после нашего «знакомства» я обнаружил пахучую метку на стволе соседнего дерева, явно оставленную одним из братьев. Конечно, это была не угроза – в конце концов, это была земля их стаи, так что они имели полное право отмечать границы своих земель – но все же под этой безобидной меточкой крылось не слишком-то замаскированное предупреждение, и я принял его к сведению, ибо прекрасно понимал, что за этим кроется. Связываться с родителями этой троицы? Спасибо, как-нибудь обойдусь! А недорослей этих… что ж, я их просто игнорировал, как досадную, но не представляющую особой угрозы помеху, чем, должно быть, доводил заносчивых юных самцов до белого каления. Чего не скажу об их сестре…

Нет, вы не думайте, я Марали и на полслова не поверил! В конце концов, она ж двуногая! Что она может знать об этом?! Естественно, что ей что-то там показалось, и она тут же решила, но… но признаюсь честно – иногда мне жутко хотелось, чтобы ее слова оказались правдой. Почему? Да я и сам не знаю. Наверное, я просто устал от одиночества… Не спорю – глупо. Но я всю жизнь прожил один, и только мысль о том, что, возможно, под солнцем ходит существо моей породы, которое не смотрит на меня, как на изгоя… существо, способное понять и принять меня… казалась мне невыносимо притягательной. Ст'эли я в расчет не брал – в конце концов, он был всего лишь маленьким щенком, и его привязанность ко мне была вызвана скорее необходимостью присутствия рядом взрослого – а сейчас, когда в лице Рини он обрел маму, папу и любящую сестру в одном лице, он будто и позабыл обо мне… наверное, ему тоже нравилось жить среди двуногих. А я… а мне хотелось большего. И потому всякий раз, как только эта троица появлялась из-за деревьев… у меня аж щупальца шевелились, честное слово! Братья, естественно, тут же начинали меня задирать, всеми своими силами пытаясь доказать, какие они великие и всемогущие, а вот сестра… сестра чаще всего держалась в сторонке, и я знал о ее присутствии только по едва уловимому запаху. И… даже вспоминать стыдно, но порой я вел себя, как… как… как заносчивый шестиног! Например, однажды, когда над моей головой пролетал жалохвост, я внезапно подпрыгнул, как будто мне кто пинка дал, и схватил его прямо в воздухе, одним укусом в шею умертвив добычу. Есть мне, честно говоря, не очень хотелось, но Марали уж как-то больно странно на меня поглядывала, так что, сделав вид, что жутко голоден, я кое-как обглодал тощего летуна, закопав остатки под кустом и пометив место. Зачем? Не знаю. Я прекрасно понимал, что, скорее всего, уже никогда не вернусь сюда, и уж подавно мне было известно, что, на чужой территории, моя метка не имеет ни малейшей ценности, так что, скорее всего, затаившиеся щенки тут же выкопают мой «запас» и если не съедят, так обгадят. Однако – на какое-то время тишина и почтение мне были обеспечены, так что, отряхнув лапы, я вприпрыжку побежал за знахаркой, благо, сегодня ей не взбрело в голову превращать меня во вьючное животное! И… кажется, после этого случая… это был первый раз, когда она пришла к дереву клана.

В тот вечер было довольно прохладно – накануне шел дождь – и потому, дожидаясь Марали, я решил потолочься внизу, поближе к большому костру, от которого исходили упоительные волны согревающего тепла. Правда, мое появление там вызвало немалое оживление со стороны младших членов клана, и мне пришлось воззвать ко всем своим запасам терпения и спокойствия, чтобы выдержать их бесконечные приставания, переходя с места на место и сдержанно рыча сквозь зубы, когда очередное мелкое недоразумение начинало таскать меня за хвост. Ст’эли тоже был там, но, вместо того, чтобы избавить меня от своих приятелей, он по-щенячьи мне радовался, как дети радуются новой игрушке, и взрослые На'Ви только смеялись, глядя, как целая стайка карапузов гоняет меня вокруг костра, визжа от восторга. В конце концов мне даже пришлось забраться на верхушку той самой решетчатой подвесной штуковины (которая, как я выяснил, служила для ткачества и называлась… впрочем, эту фразу я точно не выговорю, но смысл примерно такой: «Мудрость Матери открыта всем нам»… что-то типа того), без особого труда балансируя на тонких веточках, и теперь вся эта стайка стерегла меня внизу, ожидая, когда ж я спущусь! Ага… сейчас, побежал. Широко зевнув, я даже умудрился свернуться клубком, вполне уютно устроившись на чьем-то недоплетенном ковре, но подремать мне так и не удалось, ибо только-только я начал проваливаться в сон, как вернулась Марали – и тут же направилась в мою сторону. Я изо всех сил попытался притвориться спящим, но эту старуху разве проведешь?..

- Тэйр! – каркнула она, по традиции, бросая в меня первое, что попалось ей под руку – кажется, на этот раз это был обрывок шкуры – и, глубоко вздохнув, я начал спускаться вниз. Малышня, естественно, все это увидела, но приближаться ко мне в присутствии знахарки детишки не рискнули, так что я даже понадеялся, что все обойдется… ага, как же. Размечтался.

«Я, кажется, выронила нож, пока шла сюда. Найди его, и принеси мне».

«А завтра нельзя его поискать? Я вообще-то собирался…» - но тут зеленые глаза старухи свирепо сощурились, и я понял – нельзя.

«Уже иду», - проворчал я, и, стараясь не замечать какой-то уж больно знакомой улыбочки на губах Марали, потрусил наружу, ежась от прохладного воздуха. Земля была мокрая, и я бежал едва ли не вприпрыжку, стараясь не потерять запах Марали – мой единственный ориентир в сгущающихся сумерках. Нет, ну угораздило же ее выронить свой ножичек! Да потом еще и меня послать на поиски! Право слово – за щенка держит. На побегушках… И, проворчав сквозь зубы нечто нелицеприятное, я припустил к полянке, на которой спали гребнешеи… что ее туда-то понесло?! Нет, ну эти мне двуногие… Честное слово – я уже устал от их странностей. И вообще… да что меня вообще тут держит? Ст’эли, язви его хвост, уже почти поправился, да и не бросит его Рини, пока совсем не отойдет… Я же вполне могу плюнуть на все и вернуться к себе домой, чтобы навеки забыть про эту историю! Снова спать в своем гнезде и гулять по ветвям деревьев, дразнить жалохвостов и охотиться на прыгунов… вернуться к своей нормальной жизни, чтобы все было, как раньше! Вот только… я слегка улыбнулся. Вот только кого я обманываю?.. Да, без сомнения, я могу вернуться, но вопрос в другом – а захочу ли я возвращаться? Захочу ли так просто отказаться от жизни, которую узнал в клане – жизни… в стае? Даже больше, пожалуй – жизни в семье? Привыкну ли я вновь просыпаться каждое утро в одиночестве, засыпать, не чувствуя рядом ни души?.. Охотиться только для себя одного, и ни с кем не делиться пищей? Целыми днями ни с кем не разговаривать?.. Я даже усмехнулся – так, едва заметно – ощущая на себе весь чудовищный комизм сложившейся ситуации. Что же с тобой творится, Белый? Ты всю жизнь считал, что тебе никто не нужен, ты гордился своей независимостью… что же такого случилось, что ты враз потерял всю свою хваленую дикую гордость?

«Просто ты узнал, каково это – жить среди друзей».

Я только поморщился в ответ. Прав ты, мой треклятый внутренний голос, тысячу раз прав – но мне-то что с этим делать, а? До конца своих дней торчать рядом с двуногими? Не получится – я не один из них, и, рано или поздно, мне это попросту надоест, а тогда… Во имя Матери, ну как же все сложно! И, тряхнув головой – потом разберусь… – я миновал первого сонного гребнешея, внимательно исследуя землю в поисках нужных следов. Травоядные не обращали на меня ни малейшего внимания – подумаешь, бегает тут какая-то козявка под носом! – так что я без проблем оббежал всю поляну, но – ножа не нашел. Дальше следы Марали вели в густой кустарник, и, едва принюхавшись, я понял, что ничегошеньки тут не найду. Мало того, что эти длинные, заостренные на концах листочки издавали слабый, но крайне привязчивый кислый запах, так еще и после дождя этой самой вонью была, кажется, пропитана даже земля у корней кустов! Найти тут маленький каменный нож, что с легкостью умещался в моей ладони?.. Мне осталось лишь тяжело вздохнуть. Ну, не могу же я возвращаться ни с чем! И, осторожно отогнув нижние, набрякшие от воды ветки, я уже хотел лезть в заросли… как вдруг что-то маленькое, темное пролетело мимо самого моего глаза, и, не успел я опомниться, как на землю плюхнулся… нож! Я аж подпрыгнул от неожиданности, отскочив в сторону и в недоверии глядя на него. Откуда он?.. Подняв голову, я внимательно вгляделся в нижние ветки нависшего надо мной дерева. Как… странно. Или наоборот… понятнее не бывает. Хмыкнув – ну надо же! – я взял нож в зубы и, стараясь вести себя как можно более спокойно, неторопливо направился обратно… вернее, мне хотелось, чтобы тот, кто за мной наблюдал, решил, что я иду именно туда. За время пребывания у Древа Клана я неплохо успел изучить местную паутину ветвей, и теперь знал ее не хуже, чем собственную переднюю лапу, поэтому, отбежав к другому краю поляны, где меня уже нельзя было увидеть, я оставил нож Марали у корней дерева и, подпрыгнув вверх, полез по мшистому древесному стволу. Я сознательно приглушил свои огоньки, чтобы они не светились чересчур ярко, и тихо заскользил вперед, практически стелясь по древесной коре. Я не издавал ни единого звука, сливаясь с ночной темнотой, и даже капельки влаги, дрожавшие на кончиках листьев, оставались на месте, когда я проходил мимо… Тот, кто наблюдал за мной, был чуть впереди, скрываясь среди ветвей, и хотя он тоже спрятал свои огоньки, я отлично представлял, где именно он находится. Я его не чуял – в той вони, что, подобно плотному облаку, висела над кустарником, я не смог бы учуять даже стадо кучу двурожьего помета! – но меня это ничуть не смущало, и, пройдя еще пару шагов, я вообще лег, внимательно вглядываясь в странное темное пятно веткой ниже. По размерам, вроде бы, мне ровня… Ну что ж. Сейчас проверим! И, подобно клоку тьмы, я мягко стек со своего «насеста». Мои лапы развернулись веером, точно мощные клещи, и, не успел мой неведомый «наблюдатель» опомниться, как я уже обхватил его за плечи, утянув за собой на землю. Приземление было довольно жестким, причем досталось нам обоим, но я почти тут же опомнился от удара, и, свирепо зарычав, навалился на противника сверху, прижав его к земле… как внезапно мне в нос густой волной ударила волна знакомого запаха – и, удивленно харкнув, я отшатнулся прочь, во все глаза уставившись на молоденькую самочку.

Ты!..

Честно говоря, я даже не понял, чего испытал больше – радости или злости. Вся маскировка, естественно, тут же была благополучно позабыта, и моя шкура вмиг расцвела яркими огоньками вспышек, выдавая ту бурю чувств, что бушевала в моей душе. Самочка же, едва почувствовав, что свободна, тут же вскочила на лапы – я едва уловил, как она это сделала – и принялась сердито вылизываться, явно пытаясь спрятать свой страх. Некоторое время я смотрел на нее, думая, что же я вообще чувствую, а потом просто развернулся и пошел прочь. Ничуть не удивившись, когда услышал за спиной ее шаги. Я шел – и она шла, я останавливался – и она замирала на месте. Это было похоже на игру, но ведь так не могло продолжаться вечно, да?.. К тому же… В конце концов, рано или поздно – мне пришлось бы оглянуться! И, в очередной раз услышав, как, одновременно с моими, за моей спиной стихли осторожные шаги, я все же решился посмотреть назад. Вот толь ее там почему-то не оказалось. Не понял?! Немало удивившись – куда это она делась? – я в полном изумлении уставился себе за спину… как вдруг услышал легкий, как шелест дождя, смешок, и, вновь посмотрев прямо, увидел ее – она сидела, чуть наклонив голову, точно щенок-переросток, и в ее зеленых глазах плескались веселые смешинки. Как она это?.. Не отрывая от нее взгляда, я сделал пару шагов влево, и она, даже глазом не моргнув, в точности повторила мой маневр. Двигалась она совершенно обычно… ну, может, чуть более тихо, чем мне сперва показалось, но все же… гм. Не изменив выражения на морде, я сделал два шага вправо – и мое негласное отражение тут же переместилось в пространстве, вновь усевшись напротив. В конце концов, плюнув на все, я решил попросту ее обойти… но это оказалось не так-то просто. Вернее, обойти ее было как раз-таки не очень сложно, но, как только я пошел дальше – тут же услышал за спиной мягкое шлепанье ее лапок, и, обернувшись, убедился, что за мной никто не идет – но вот впереди вновь светится все та же самая, надо сказать, на редкость симпатичная мордочка.

М-да… Мы играли в эту игру довольно долго, после чего я решил попробовать пятиться хвостом вперед – но она, не моргнув глазом, тут же пошла за мной, и даже когда я попросту сел на следующем шаге – она не остановилась, продолжая сокращать разделяющее нас расстояние. Я не отводил взгляда и не опускал головы, пристально глядя ей прямо в глаза… но вплотную она так и не подошла – внезапно взвилась с места и умчалась прочь, да так быстро, что мне показалось – на крыльях улетела!.. Я потом еще долго сидел неподвижно, думал, что, может, еще вернется… но не вернулась. Во всяком случае – той ночью... однако с тех пор она почти каждый вечер приходила на поляну, и мы продолжали нашу молчаливую игру. С каждой ночью она подходила все ближе, а я… я никак не мог дождаться сумерек, чтобы снова увидеть в темноте ее огоньки – и яркие смешинки в ее глазах… На четвертую ночь я просто не выдержал – и, когда она снова попыталась удрать, я бросился за ней в погоню, мало что не схватив ее передними лапами – но, засмеявшись, она с легкостью вывернулась из моего захвата и, мимолетно коснувшись моей щеки мягкими пальчиками, через мгновение уже взвилась вверх в невесомом прыжке… Она словно смеялась надо мной, ускользая из-под самого моего носа, а я смеялся в ответ, ловя лишь ее тень, по осколкам собирая звеневший в воздухе смех. Я знал, что не поймаю ее, пока она сама того не захочет, но все равно изо всех сил старался это сделать, сминая гибкие стебли травы и сбивая с них холодные капли росы… пока, наконец, она словно бы не запнулась на середине очередного прыжка. В тот же миг я ликующе обхватил ее лапами, и мы вместе покатились по земле, смеясь и визжа, точно пара расшалившихся щенков… Да мы и были щенками.

В ту ночь я так и не вернулся домой, до самого утра бегая по лесу бок о бок с Игривой. Мы были одни в этом лесном царстве, одни – наедине с небом и молчаливым Ночным Великаном, что неторопливо плыл среди звезд, заливая землю искрящимся серебристо-голубым светом… Это не было похоже ни на одну из моих прогулок с Марали, ни на что-либо еще, что я раньше испытывал. Раньше… раньше я всего лишь смотрел. А смотреть и Видеть… это совсем разные вещи. Игривая научила меня этому, и, когда мы бежали с ней, в одном ритме перебирая лапами, я чувствовал… чувствовал что-то такое, чего просто нельзя описать словами! Я словно заново открывал этот мир, и весело смеялся, глядя на перепуганную ящерицу-вертушку, что, заметив нас, тут же поднялась в воздух, сверкая своей переливающейся перепонкой… как будто я вертушек никогда не видел! Наверное, я вел себя глупо… но, скажу вам честно – это была самая счастливая ночь в моей жизни, и до сих пор, когда мне становится грустно или плохо, я вспоминаю ее, говоря самому себе: «Вспомни, как тебе хорошо было тогда!» Вспомни, как мы прыгали по корням деревьев, то почти касаясь земли, то поднимаясь на невероятную высоту, словно бы у нас выросли крылья! Вспомни, как мы ловили удирающих ящериц, и только хохотали во все горло, когда, не удержав равновесия, валились на землю, прямо на ворохи влажных мокрых листьев! И как уже под утро, наконец, свалились без сил у берега какого-то тихого лесного озера, глядя на медленно угасающую водную гладь, по которой уже разливались новые краски – пламя разгорающегося рассвета… Мы прижались друг к другу так тесно, насколько это вообще было возможно, и ее щупальца мягко гладили меня по шее, исследуя каждую пластинку брони… я даже не заметил, когда же они, наконец, переплелись, только резко, судорожно выдохнул воздух, которому вдруг стало тесно в легких, чувствуя, как по всему телу словно прокатываются волны согревающей дрожи… так приятно…

«Мне… пора идти», - первой нарушила молчание Игривая.

«Почему?»

«Меня ждут. Они будут волноваться».

«Но ты вернешься? Ты придешь… завтра вечером?»

«Обязательно», - она нежно коснулась лапкой моих закрытых глаз, после чего осторожно разорвала связь и помчалась прочь, легкая, точно перышко… я едва мог различить шелест ее шагов за песней ветра, о чем-то шепчущегося с кронами деревьев, но еще долго пролежал неподвижно, погрузив ладони в прелую лесную подстилку и чувствуя, как благостная сила просыпающейся земли пульсирует в моих пальцах… в одном ритме с моим просыпающимся сердцем. И когда я все же нашел в себе силы подняться и побежать домой, то мое тело пело вместе со всем лесом, и я скакал, точно щенок, кувыркаясь через голову и хватая лапами падающие листья… Я знал, что мне нужно ждать еще целый день – целый день! – но я готов был прождать даже десять лет, лишь бы еще раз увидеть ее! Естественно, в клане заметили мое отсутствие, но ничего, кроме каких-то на редкость понимающих улыбок, я не увидел, и весь день продолжал витать в облаках, не в силах дождаться наступления заката… пока, наконец, солнце не склонилось над деревьями – и, вмиг позабыв обо всех делах, я не помчался к нашему заветному месту…

Но в ту ночь Игривая ко мне так и не пришла.

Я терпеливо ждал ее до самого рассвета, но так никого и не дождался… Как и на следующую ночь. И на послеследующую. Я утешал себя предположениями, что, возможно, она просто слишком занята, и не может прийти... и хотя где-то там, в глубине души, я понимал, что обманываю сам себя – все равно продолжал каждую ночь приходить на эту поляну, дожидаясь ее появления. Я почти не спал, и уже попросту валился с ног от усталости, поэтому держался на одном упрямстве, уже практически днюя и ночуя на этой поляне, в ожидании чуда… в ожидании того, что вот-вот ветки кустарника раздвинутся, пропуская вперед ту, кого я так сильно ждал… И без того не очень общительный, я окончательно замкнулся в себе, свирепо рыча на каждого, кто рисковал подойти ко мне ближе, чем на несколько шагов, и через пару дней (или больше… не помню уже!) я мало что не бросался на каждый движущийся объект, лязгая зубами. Естественно, что это не осталось незамеченным, но, кажется, На'Ви отнеслись к моему испортившемуся характеру с полным пониманием, и оставили меня в покое. Все – кроме одной-единственной на редкость настырной старухи.

- Тэйр! – буквально в самое мое ухо гаркнула она, но я даже головы не повернул, продолжая тупо вглядываться в стену кустарника, хотя глаза у меня уже слезились от усталости, а лапы дрожали, как у новорожденного щенка. Я просто знал, что мне нужно ее дождаться… Нужно! Дождаться… Во что бы то ни стало!

- Нга лу скаун, - вздохнула Марали, и в следующий миг мне на голову словно бы обрушились небеса – не издав ни единого звука, я трупом рухнул на землю, погрузившись в теплые объятия бархатистого мрака… После того, что я выдержал, я бы не удивился, если бы мой вынужденный сон был полон самых страшных кошмаров, но вместо чудовищ… я помню лишь, что бежал по какому-то длинному извилистому ущелью, затянутому лилово-розоватым туманом, бежал отчаянно и безоглядно, преследуя легкую, призрачную тень, мелькавшую впереди, спотыкаясь – и тут же вскакивая, чтобы, сбивая лапы, мчаться все дальше и дальше… пока внезапно земля под моими лапами не кончилась, и, закричав от ужаса, я не полетел, кувыркаясь, вниз, в глухой мрак. Я падал все глубже и глубже, словно сорвался с края бездонной пропасти, и не видел вокруг ничего, кроме это беспроглядной тьмы, лишенной даже слабых отблесков света… Долго ли я падал? Наверное – целую вечность… Не было свиста ветра в ушах, не было и воздуха, бьющего снизу, сопротивляющегося падению. Вообще ничего не было. И я словно бы завис где-то между «верхом» и «низом», нелепый и беспомощный… пока внезапно мне в глаза не ударил яркий, ослепительно яркий свет – и на мгновение, на одно коротенькое мгновение я увидел внизу странно серую, словно бы крепко утрамбованную землю, стены из блестящей толстой паутины и… Игривую, что забилась в угол, дрожа от страха, и ее огромные глаза в ужасе смотрели на странное создание, надвигающееся на нее из пустоты… двуногий! Но не синекожий длиннохвостый На’Ви – этот был почти вполовину ниже, да и выглядел он совсем иначе, закутанный в какие-то грубые не то серые, не то зеленые тряпки и с прозрачным пузырем на лице! Даже у меня броня встала дыбом, когда я присмотрелся к этому существу, что приближалось к ней с тихой уверенностью сильного хищника, держа в руках длинную серую палку с петлей на конце… Глаза Игривой стали совершенно круглыми, и она громко плакала от страха, следя за петлей, что медленно двигалась к ее голове. От ее криков у меня просто сердце разрывалось, и, закричав, я изо всех сил бросился к ней, чтобы защитить… но тут мое видение внезапно оборвалось, и, широко открыв глаза, я увидел над собой сразу два знакомых лица – Марали и Рини – да еще и озабоченную мордочку Ст’эли.

- По т'эн соли, - сказала Рини, и малыш, радостно взвизгнув, тут же прижался ко мне мордочкой.

- Тсэ'а, - в голосе Марали радости было куда меньше, и я невольно сжался, натолкнувшись на ее мрачный взгляд. Судя по выражению на лице, сейчас она разрывалась между желаниями сразу придушить меня на месте, либо же сперва укоротить хвост до самого крестца, и пока что явно склонялась ко второму… Хвост, почуяв столь недоброжелательное к себе отношение, подтянулся поближе к брюху, и тут Марали, схватив меня за оба щупальца – я даже пискнуть не успел! – подтянула мою морду поближе к своему лицу и медленно, так, чтобы я до мельчащих подробностей разглядел ее подрагивающие от гнева ноздри и всполохи света на белоснежных зубах, прорычала:

- Т'о нгал нимун сайи… - но, заметив, что я ничегошеньки не понимаю, резким движением сбросила с плеча косу и едва ли не насильно сплела ее с моим щупальцем, чтобы, кипя от злости, прокричать уже мне в самые уши:

«Если ты еще хоть раз сделаешь это, то, клянусь, я подвешу тебя за хвост на самую вершину Древа, и ты будешь висеть там, пока не поумнеешь, понял?! Ты хоть понимаешь, каких трудов мне стоило вытащить тебя обратно? Да ты… ты… у тебя, должно быть, совсем не осталось мозгов, коли ты позволил довести себя до подобного состояния!»

«Марали…»

«Марали. Марали! Да я уже почти семьдесят лет Марали, а вот ты…»

«Марали, - уже резче сказал я, - Ты можешь ругать меня, сколько угодно, но мне нужно с тобой поговорить. Я… кажется, у меня было видение».

«Вот как? – зеленые глаза прищурились, и вся старуха подобралась, точно приготовившись к прыжку, - И что же ты видел, Белый?»

«Игривую, - выдохнул я, - Она… ей было страшно, Марали! Какой-то двуногий… не такой, как вы, и… - после чего, не в силах подобрать слов, я воскресил в памяти свое воспоминание, показав его старухе. Та смотрела очень внимательно, после чего еще долго молчала, и лишь на ее шее подергивалась бьющаяся жилка, да черные зрачки сжались до двух узеньких точек.

«Ну? – с надеждой и со страхом спросил я ее, - Марали? Ты знаешь, что это может быть за место? Где мне искать Игривую?!»

«Там, где живут Люди с Небес», - негромко, с какой-то глухой, затаенной обреченностью прошептала Марали, и, честно признаться, от этих слов у меня предательски сжалось сердце. Сам я еще ни разу не видел ни одного бледнокожего, хотя не раз слышал об этих странных созданиях, время от времени появляющихся в лесу. Говорили, что это довольно маленькие создания, едва ли по грудь взрослому На'Ви, но вряд ли во всем лесу нашелся бы представитель Народа, что был бы столь же опасен и смертоносен, как эти невзрачные пришельцы с небес!

«Тебе сказали правду, - Марали чуть прикрыла глаза, - Быть может, Небесный народ и похож на нас, но на самом деле… Они как дети. Вспыльчивые, нетерпеливые…»

«И у них Игривая, - грубо, жестко сказал я, почувствовав, как напряглись мои мышцы, а хвост пару раз с силой ударил по земле, - А значит – я тоже должен быть там».

«Ты не можешь, - лицо старухи посуровело, - Ты еще слишком слаб».

«Но я нужен ей, Марали!»

«Я знаю. Но, если ты пойдешь к ней сейчас – погибнешь».

«Ну и пусть, - я чуть оскалил зубы, - Пусть! Я должен хотя бы попытаться!»

«Нет, Белый».

«Ты не можешь мне приказывать!»

«Я и не пытаюсь. Я всего лишь хочу спасти тебе жизнь».

«Жизнь, - я почувствовал, что улыбаюсь, вот только веселья в моей улыбке было маловато, - Жизнь! Да кому она нужна, эта жизнь, если я проведу ее один?! – и, коротко, рвано расхохотавшись – хотя смех получился больше похожим на какой-то сдавленный лай – я покачал головой, - Ты меня не остановишь».

«Остановлю», - ее глаза как-то нехорошо прищурились, но я почему-то совсем не испугался, продолжая пристально смотреть ей прямо в глаза, полыхавшие каким-то диковатым пламенем. Но на этот раз я не собирался отводить взгляда – потому, что был прав!

«Мы спасем Игривую», - наконец сдалась Марали.

«Как?..»

«Мы знаем, где, возможно, находится твоя подруга. Я поговорю с Цахик, мы соберем воинов…»

«Это слишком долго! Я не могу столько ждать!»

«Я сказала, - голос Марали завибрировал, - Мы спасем ее – но без тебя».

«Почему?!»

«Ты слаб, Белый. Ты едва сам себя не убил… Хочешь попробовать еще раз?»

«У меня достаточно сил, - я свирепо зашипел, - У меня всегда было достаточно сил – потому и выжил! Пожалуйста, Марали!»

«Нет. Ты останешься здесь. Ст’эли и Рини за тобой присмотрят», - после чего, разорвав связь и молча развернувшись, она вышла из пещерки. Я почувствовал, что губы у меня задрожали, голова запрокинулась назад, и жуткий, какой-то потусторонний вопль вырвался из моей глотки – не вой, не рычание… что-то гораздо более дикое, более страшное! Я словно сам себя выплеснул в этом крике, в этом горестном вое… после чего просто рухнул на землю, чувствуя, как подрагивают мои плечи… и лишь в самый последний момент заметив, что плачу.

Тихое урчание Ст'эли вывело меня из некого подобия оцепенения, в котором я пребывал, и, с трудом повернув голову, я посмотрел на малыша. Тот сидел рядом, и у его лап на земле лежала какая-то мертвая зверушка. Свежая… Он что, в лес ходил? Один?! Мой нос дернулся, и, кое-как приподнявшись, я пристально посмотрел на него. Принести в подарок добычу… Отказываться было попросту невозможно, и, наклонив голову, я в один глоток покончил с тушкой, после чего, чуть коснувшись головы Ст'эли, сказал:

«Спасибо».

«Не за что. Тебе же понадобятся силы», - грустно вздохнул тот, и мои щупальца нервно дернулись.

«В смысле?»

«Да не притворяйся ты, - он только лапкой махнул, - Ты же все равно удерешь, верно? Все равно пойдешь спасать ее?»

«Ст'эли…»

«Да ничего. Я понимаю. Я бы тоже пошел за своей мамой, если бы… ну, в общем, ты понял, - и, оглянувшись на спящую Рини, он прошептал, - Она меня убьет за то, что я позволил тебе сбежать…»

«Ну… отбейся уж как-нибудь, ладно? – я потрепал его по голове, - Спасибо тебе, братишка».

«Только… ты береги себя, ладно? Ты должен вернуться назад!»

«Я… постараюсь».

«Обещай!»

«Ст'эли… Ну, ты же знаешь, что я не могу давать обещания, которые, возможно, буду не в состоянии выполнить!»

«Но ты ведь постараешься? Я не хочу, чтобы ты погиб… из-за меня!»

«Глупый, - я слегка улыбнулся, - Я постараюсь вернуться, Ст'эли. И спасибо тебе!» - после чего, в последний раз погладив его щупальцем по щеке, я, пригнувшись, осторожно выбрался из пещерки. Спускаться вниз по спирали было глупо – судя по доносившимся снизу голосам, там собралась большая часть клана, а мне вовсе не улыбалось сейчас встречаться с Марали, поэтому выход оставался только один – и, хмыкнув себе под нос, я прокрался по паутине ветвей до ближайшей щели в стволе дерева, из которой пробивался бледный звездный свет, осторожно выглянув наружу. Ну что ж… Сейчас я находился чуть выше, чем кроны самых высоких окрестных деревьев, и до земли было, скажем так, прилично – во всяком случае, я не был уверен, что прыжок вниз обернется для меня только переломанными лапами. Вывод? Надо слезать. И, цепко хватаясь лапами за длинный лохматый мох и плети ползучих растений, я начал осторожно спускаться, проверяя каждый свой шаг. До полога леса меня отделяло всего несколько шагов, но все же эти шаги нужно было сделать, чтобы укрыться от пронизывающего ветра, дующего со всех сторон и словно бы невидимыми когтями пытающегося отодрать меня от древесного ствола и унести на своих крыльях… Я изо всех сил старался укрыться в ложбинках между сросшимися стволиками тех безымянных деревьев, что, соединяясь вместе, формировали Дерево Клана, но постепенно мои лапы все равно словно бы льдом покрылись, и я с трудом шевелил пальцами, хватаясь за следующую складку коры. Дело становилось опасным, однако я все равно упорно полз вперед, стараясь, по возможности, не смотреть вниз, пока, наконец, мое тело просто не выдержало – и, обиженно взвизгнув, я сорвался вниз. К моему же счастью, я успел зацепиться за какую-то ветку прежде, чем поближе познакомился с лесной землей, но сила удара была такова, что удержаться на ней я не сумел, и продолжил спуск уже от ветки к ветке, каждую из них обстукивая собственным… гм, хвостом, пока, наконец, не плюхнулся на кучу сухой листвы, уже мало что не воя от боли. Все части тела дружно верещали о своих повреждениях, но все же, покряхтывая, точно древний старец, я кое-как поднялся на лапы, и, чуть пошатываясь из стороны в сторону, направился в сторону леса. Я не знал, куда мне идти, и вообще не был уверен, что куда-то иду, а не кружу на месте, но я знал лишь одно: мне нужно найти Игривую. А уж как это сделать…

Постепенно мои лапы немного окрепли, а взгляд прояснился, и, встряхнувшись всей шкурой, я легкой рысцой припустил дальше. Сам не знаю, почему, но я побежал к тому месту, где впервые увидел Игривую, словно надеялся, что все виденное в забытьи окажется всего лишь страшным сном, и она, целая и невредимая, будет ждать меня там, а, увидев – радостно засмеется… Ночь вокруг пульсировала живыми красками, переливаясь всеми цветами радуги, и волны бледного света разбегались из-под моих лап, но я едва обращал внимание на эту красоту, ведь что толку было в этом холодном сиянии, если он был не в состоянии хотя бы чуточку развеять густую тьму, окутавшую мою душу?! Я настолько погрузился в свои мрачные мысли, что, должно быть, совершенно забыл смотреть по сторонам, и, когда до моих ушей все же достучался шорох чьих-то быстрых лап, то было уже поздно. Какое-то незнакомое существо налетело на меня со всего размаху, и, не удержавшись на лапах, мы оба покатились на земле, рыча от ярости. Острые, как ножи, зубы вцепились мне прямо в лопатку, зажав ее точно тисками, и я взвыл от боли – но эта же боль вызвала во мне дикую, необузданную злобу, заставившую вой смениться свирепым ревом, и, привстав на задние лапы, я обрушился на спину, всем своим весом придавив противника к земле. Старая, как мир, уловка, как ни странно, отлично сработала, и напавший на меня зверь оказался изрядно придавлен и начал задыхаться… Его хватка немного ослабла… Есть! Вырвав свое плечо из его челюстей, я, не теряя преимущества, тут же развернулся и навалился на него передними лапами, приблизив свою оскаленную морду к самому его носу. Глаза мои покраснели от ярости, мускулы были напряжены до предела, и, честно признаться, я вполне был готов разорвать ему горло, не защищенное пластинами брони… как вдруг услышал за своей спиной еще одни торопливые шаги – и едва успел обернуться, чтобы увидеть молодого ночного певца, припавшего в земле и следившего за мной горящими глазами. Вид его показался мне странно знакомым.

«ВЫ!» - пронеслось в моей голове. Второй брат, почувствовав, что его уже никто не держит, тут же вырвался из моей хватки и подбежал к родичу, мгновенно вздыбив броню. Некоторое время мы с ними молча разглядывали друг друга, усиленно вбирая воздух и чуть подергивая хвостами, пока, наконец, старший из братьев не решился и не сделал шаг вперед, согнув щупальце и протягивая его вперед. Он… хочет говорить?.. В моей голове осиным роем поднялись тревожные мысли, но морда моя не дрогнула, и я повторил его движение. Переговоры так переговоры… Тонкие усики завибрировали, после чего медленно, словно неохотно, сплелись, и мы оба мало что не зарычали от малоприятной дрожи, прокатившейся по нашим телам. Связь устанавливалась долго, словно бы сквозь силу, и мы еще долго морщились, путаясь в обрывочных, колючих мыслях друг друга, пока, наконец, не определились, где чьи, и не отделили свои «я» друг от друга, вернув себе способность мыслить независимо.

«Где наша сестра?! – едва отдышавшись, зарычал он, и я невольно поморщился – голос него был вполне соответствующий возрасту, еще не обрел взрослой грубости, но и утратил младенческую писклявость, так что получилось нечто режущее уши, - Только не вздумай врать, будто ты не знаешь, о ком я говорю!»

«И не подумаю, - раздраженно ответил я, с трудом выдерживая более или менее спокойный тон – перекипающая во мне злость настойчиво требовала выхода, - Я сам ищу Игривую, поэтому, если вы двое не хотите, чтобы ваша сестра погибла – лучше мне не мешайте, ясно?! А теперь проваливайте».

«Мы не уйдем, - насупился щенок, - Ты что-то знаешь, верно? Где Игривая?»

«Если бы знал… Она у бледнокожих двуногих, Людей с Неба. Где-то неподалеку отсюда есть их… логовище. Может, вы знаете, где оно?»

«Логовище двуногих? Такое… пустое место в лесу, а там какие-то блестящие серые штуковины?»

«Да! Так знаете?»

«Знаем, - он переглянулся с братом, - Но ты не туда идешь».

«Если б я еще знал, куда идти… - вздохнул я, - Где оно?»

«За большой скалой, в долине шестиногов, - сказал он, и, встретив мой, мягко говоря, несколько недоумевающий взгляд, добавил, - Мы проводим. И поможем спасти сестру».

«Нет. Это слишком опасно».

«А то мы не знаем, - фыркнул он, - Но спасибо, мы уже достаточно взрослые, чтобы сами за себя решать, ясно? И мы идем с тобой».

«Тогда, надеюсь, вы понимаете, чем это может вам грозить. Раз уж взрослые. Вряд ли родители никогда вам не говорили, что нам свойственно умирать…»

«Говорили, - кивнул он, - И мы знаем, на что идем. Но, как бы то ни было, Игривая – наша сестра, и мы ее не бросим. Так что хватит изображать из себя мудрого старца, и пошли, пока ночь не закончилась», - после чего, отцепив свое щупальце и перекинувшись парой слов с братом, он первым зашагал в лесную глушь, и мне осталось лишь молча последовать за ним. Я не знал, совершаю ли величайшую глупость в своей жизни, или же наоборот, поступаю единственно правильным образом… но одно мне было точно известно: я должен добраться туда. Должен спасти Игривую. И я был готов побрататься даже с черным демоном, если бы тот изъявил сходное желание! Лишь бы с ней ничего не случилось.

Лишь бы она была жива…

Я почувствовал, что у меня сильно затекла лапа, и осторожно пошевелил ею, стараясь, чтобы ни один сучок под моими пальцами не хрустнул. Судя по тому, как недовольно ерзал Копуша, ему тоже приходилось несладко, но он держался молодцом – словно сросся с толстой корявой веткой, на которой лежал, так что даже я с трудом мог различить его на фоне темной коры. Его брат, Прыгун, занял позицию веткой ниже, и кончик его хвоста беспокойно дергался, выдавая овладевающее им нетерпение. Да и мне, признаться, было не по себе… Лагерь двуногих оказался хорошо защищен, его окружали крепкие стены из блестящей паутины, прорвать которую не представлялось возможным, а земля была такой твердой, что при попытке ее раскопать мы лишь сорвали себе когти на пальцах. К тому же, то тут, то там мимо стены ходили двуногие, держа в руках «громобойные палки», как выразился Копуша, пояснив, что любого, на кого укажет такая палка, тут же поразит молния. Честно говоря, я ему не совсем поверил – да и трудно было поверить! – но проверять на собственной шкуре не хотелось, и мы уже довольно долго сидели на этом дереве, наблюдая за лагерем, выглядевшим уродливым черным пятном на фоне переливающегося ночного леса.

Скоро должен был наступить рассвет, небо становилось все светлее и светлее, а значит – приближался тот самый час, когда спать хочется больше всего, и лишь беспокойство за Игривую не давало нам заснуть. Через какое-то время сюда должна была приехать какая-то «грохочущая штука», что, по словам Копуши, появлялась здесь каждое утро, и мы терпеливо дожидались ее прихода, надеясь вместе с ней проникнуть внутрь… Но, признаться, я уже почти отчаялся, когда, наконец, услышал вдалеке какой-то глуховатый рокот, и Копуша толкнул меня в бок: пора. В тот же миг, точно клочья жидкой тьмы, мы соскользнули на землю, затаившись у самой дороги в густых зарослях папоротника, пока из-за поворота не показалась та самая «штука». Скажу вам честно – редкостная образина! Мало того, что она шумела, как целое стадо бронезверей, так еще и воняла в сто раз хуже, чем они, и нам даже пришлось задержать дыхание, чтобы, выждав момент, когда она остановится у ворот, быстро-быстро добежать до нее и спрятаться под ее брюхом, в тучах поднятой пыли. Я оглянулся на Копушу – у того глаза были совершенно круглыми… Признаться, у меня у самого поджилки тряслись, но я все же заставил себя сконцентрироваться и унять предательскую дрожь в лапах, тем более, что резкие, отрывистые голоса бледнокожих, совсем не похожие на певучие интонации На’Ви, вскоре стихли, и через несколько мгновений вонючая уродина двинулась дальше. К счастью, она бежала не слишком быстро, и мы, на полусогнутых лапах, вполне за ней успевали, тесно прижавшись друг к другу, пока не проникли внутрь лагеря – и, едва выждав подходящий момент, тут же бросились в сторону, под прикрытие каких-то угловатых валунов, грудой сложенных у подножия огромной продолговатой штуковины серого цвета – судя по запаху, одного из гнезд двуногих.

Едва отдышавшись и перестав дрожать, я осторожно выглянул наружу, чувствуя, как у меня вибрирует каждый мускул. Даже когда я впервые пробрался в клан На'Ви – клянусь, даже тогда мне не было так страшно, как сейчас! Все, что меня окружало, словно бы являлось частью какого-то невозможного кошмара, и цвета, запахи, очертания – сбивали с толку все мои органы чувств, заставляя ежиться и вздрагивать от каждого незнакомого звука или движения. Мои дыхала усиленно пропускали сквозь себя вонючий, отдающий дымным дыханием грохочущей штуки воздух, и, едва уловив чуть различимый запах сородича, я тут же молча коснулся обоих братьев хвостом, после чего начал тихо пробираться в выбранном направлении. Все мои умения и навыки, которые я обрел во время жизни в лесу, теперь должны были проявить себя во всей силе, поэтому именно я вел Копушу и Прыгуна, без лишних возражений принявших это лидерство. Нам пришлось пробраться почти через весь лагерь, прячась и перетекая из одной тени в другую – и всякий раз отворачиваясь, когда мимо нас проходил двуногий, чтобы он не заметил наши сверкающие зеленые глаза, дико горящие в темноте. Постепенно жуткая вонь начала ослабевать – ее развеивал обычный лесной воздух, а запах наших собратьев стал сильнее, и мне приходилось постоянно одергивать своих спутников, чтобы те, увлекшись, не забегали вперед. Стены лагеря постепенно сжались в какую-то довольно тонкую кишку, явно рассчитанную на одного или двух двуногих – а нам приходилось мало что не распластываться по ужасно холодной, но, к счастью, неживой паутине, чтобы надеяться хоть на какое-то прикрытие. К запаху со временем присоединились и звуки – негромкое поскуливание и шорох лап – а там из густой темноты выплыли и горящие глаза, что тут же уставились на всю нашу компанию. Еще два ночных певца, и… Игривая!

Увидев меня, она радостно завизжала, и мы оба бросились навстречу друг другу, причем если она еще успела притормозить перед паутиной, то вот я и не собирался этого делать, со всего размаху врезавшись в нее – но даже не почувствовал боли, лишь бы побыстрее коснуться ее носом и полной грудью вдохнуть ее милый, нежный аромат! Некоторое время я совершенно забыл обо всем, и, тихо поскуливая, точно огромный щенок, прижимался к Игривой, обнимая ее лапами, пока, наконец, легкое содрогание паутины не вывело меня из этого состояния, а, повернув голову, я увидел Прыгуна, что изо всех сил вцепился в прутья паутины, стараясь их разогнуть. Невольно почувствовав стыд – раньше тебя сообразил! – я тут же присоединился к нему. Прутья были очень твердые и прочные, про их вкус я вообще молчу, но, тем не менее, ухватившись поудобнее, я почувствовал, что они начали немного поддаваться. Они и не думали ломаться – они просто гнулись, меняя свою форму, и если мне только удастся согнуть их так, чтобы образовалось отверстие…

Внезапно Копуша, стоявший на страже, тревожно тявкнул, и в тот же миг я услышал то, чего так сильно боялся – приближающиеся шаги бледнокожего. Он был уже недалеко, а времени оставалось так мало… Мы не успеем!

Или успеем? Если бы появилось еще хоть капелька времени…

Или если бы кто-то помог ей появиться…

Игривая, заметив выражение моих глаз, жалобно заскулила, но я уже принял решение – и, толкнув Копушу в бок, взглядом указал ему на решетку. В ответ он вопросительно взглянул в сторону выхода, откуда уже доносился запах двуногого, но я лишь заговорщицки ему подмигнул – и, пригнувшись, рысью бросился навстречу пришельцу. Я знал, что делаю… И бледнокожий не успел даже опомниться, как я, оттолкнувшись лапами от земли, вспрыгнул ему прямо на плечи, повалив наземь. Из-под прозрачного пузыря, зачем-то надетого на лицо, на меня посмотрели совершенно ошалевшие, полные ужаса глаза – однако мои клыки так и остались спрятанными за губами, и, издав высокий насмешливый хохот, каким так забавно было дразнить жалохвостов, я помчался прочь, уводя глупого двуногого за собой. Пока что – пока что! – я не собирался никого убивать, и мне нужно было лишь отвлечь бледнокожих от остальных, поэтому, услышав за спиной громкий крик и тяжелый топот ног, я торжествующе ухмыльнулся – сработало! Теперь самое главное было – не попасться, но это уже зависело исключительно от меня, а уж что касается умения бегать и прятаться… так в этом я мог еще многому научить неуклюжих двуногих, по сравнению со мной казавшихся новорожденными щенятами с разъезжающимися лапками!

Постепенно все остальные двуногие – по-моему, еще двое или трое, точно определить было трудно – присоединились к нашей «игре», причем у кое-кого из них в руках блестели те самые «громобойные палки»… Ого! Внезапно раздался оглушительный грохот, и над моим плечом что-то просвистело – я едва успел рвануться в сторону, как в гнездо двуногого передо самым моим носом впилась какая-то черная оса, без малейшего труда пробившая прочную серую шкуру. Теперь погоня стала опасной, и мне пришлось, как сумасшедшему, метаться из стороны в сторону, уворачиваясь от взглядов бледнокожих и их палок – а они, явно пользуясь своим преимуществом в числе, постепенно отрезали мне все пути, методично загоняя в угол, пока, наконец, я не почувствовал, что уперся задом к паутину, и не понял: ну, вот и все. Отбегался, Беленький… Мои бока ходили ходуном, язык трепетал в широко открытой пасти, роняя капельки слюны, а разгоряченные, покрасневшие глаза ловили каждое движение противника, пока двуногие медленно сжимали свое кольцо. У одного из них в руках уже была знакомая мне палка с петлей, и я не отрывал от нее глаз, припав к земле и свирепо скалы зубы. Земля защищала мое горло, но я знал, что эта защита – не из лучших, и не переставал рычать, пока петля приближалась к моей шее… Близко… ближе… слишком близко! Двуногие окружили меня плотным строем, сосредоточившись лишь на мне одном, в то время как за их спинами из тени выскользнуло три легких, грациозных силуэта… бегите же, что встали!

Словно услышав мой мысленный голос, Игривая обернулась, и глаза ее испуганно расширились, после чего, тоненько взвизгнув, она бросилась ко мне… Игривая, нет! Ее братья тут же повисли у нее на плечах, но было уже слишком поздно – один из двуногих их все-таки заметил, и вскинул свою громобойную палку, целясь в убегающих щенков… врешь, не позволю! Петля так и не успела захлестнуть мою шею – ибо мои челюсти защелкнулись раньше, и, с силой двинув шеей, я – нет, не вырвал палку, ибо, как оказалось, она была привязана к рукам двуногого, но вот равновесие потерять его заставил, и, проскользнув у него прямо между ног, бросился на бледнокожего, целящегося в моих друзей. В моих друзей! Он… он им смерти желал! Он желал смерти Игривой! Из моей груди вырвался жуткий рев, и в следующее мгновение я уже взвился над землей, точно спущенная пружина, метя прямо в горло бледнокожего. В моем сердце кипела ярость, и, клянусь, я был готов убить его на месте, но внезапно раздался оглушительный, уже знакомый мне грохот, и… на этот раз – я просто не успел увернуться. Раскаленная оса ужалила меня прямо в бок, чуть пониже пластин спинной брони, и в тот же миг чудовищная боль пронзила мои внутренности – не издав ни единого звука, я, подобно сухому листку, отлетел в сторону, кубарем покатившись по земле и оставляя на ней пугающе алые капли крови. В глазах у меня помутилось, и сквозь кровавую дымку, застлавшую мне взор, я с трудом смог увидеть постепенно увеличивающуюся тень, приближающуюся ко мне с громобойной палкой наперевес… В моей душе все еще кипела ярость, и, свирепо оскалив клыки, я изо всех сил рванулся вперед, проскользнув над самой землей и стрелой метнувшись к горлу двуногого. На этот раз я не собирался промахиваться!

Еще одна черная оса скользнула по моей груди, оставив на броне рваную борозду, вторая мало что не попала мне прямо в дыхало, а третья – даже не успела вылететь, ибо, вскочив на удивительно гладкую, чуть теплую палку, я тут же бросился вперед, оскалив клыки. Под моим весом бледнокожий, пошатнувшись, рухнул наземь, от удара о землю потеряв сознание, и его горло открылось перед моими челюстями, такое мягкое и беззащитное… но я так и не смог полоснуть по нему клыками. В моей голове поплыл багровый туман, и, застонав от бессилия, я тяжело повалился на землю, чувствуя, как судорожно подергиваются мои лапы, не в силах осознать, что я уже не в состоянии драться. Я только и сумел, что кое-как повернуть голову, и мутными, залитыми кровью глазами тут же найти своего врага – второго двуногого, совсем еще молодого, что смотрел на меня перепуганными глазами, и короткая блестящая палка в его руках так и ходила ходуном, в такт выстукивающим бодрую дробь зубам. Он боялся меня! Если бы я смог, я бы, наверное, расхохотался. Меня, умирающего и загнанного – боялся! Мои губы изогнула презрительная улыбка, и, запрокинув голову назад, я издал глухой, хохочущий рев, что вырвался из моей пасти, вознесшись до самых небес. Ну же, убей меня… Убей меня, трус!

- No, Dick! – внезапно раздался чей-то громкий, решительный голос, - Don’t touch him! – и, резко повернув голову, едва успел заметить, как еще один двуногий, тот самый, что пытался накинуть мне на шею петлю, бросился наперерез сородичу, еще что-то громко крича. Между ними тут же завязался яростный спор, и мне осталось лишь гневно сплюнуть: тухлятина! Я хотел умереть быстро, но, видимо, такого шанса мне не дадут, и, пока эти небесные пришельцы будут выяснять отношения… Тяжелый вздох вырвался из моего горла, вместе с тоненькой струйкой крови, и, скрестив лапы, я осторожно опустил на них голову, чувствуя, как легкие мои с каждым вдохом все больше и больше наполняются кровью… ее уже целая лужа натекла подо мной. Молодой двуногий кричал все громче, почти сорвавшись на визг, но второй был непреклонен, и постепенно к нему присоединились его товарищи, что загородили меня своими спинами, а я… а я просто прикрыл кровоточащие глаза, чувствуя, как медленно, капля за каплей, мое тело покидает жизнь. Ну что ж… В конце концов, я прожил неплохую жизнь, и столько раз обманывал смерть, что… собственно, я не удивлен, что она наконец-то решила взять свое. Голоса двуногих становились все тише и тише, словно растворялись в густом, теплом тумане, и я легко и свободно уносился прочь, не ощущая ни боли, ни усталости, словно новорожденный щенок, впервые вылезший из материнского логова и увидевший в небе сияющее солнце…

- Белый!

Я удивленно приостановился, оглянувшись через плечо. Белый?..

- Белый! Белый, вернись! Ну пожалуйста, вернись, Белый!

Белый. Какое странное слово. Я даже повторил его, одними губами – но оно так и осталось пустым и бессмысленным, точно лепет младенца. Белый… Кажется, оно что-то для меня значило… только что?

«Это твое имя, глупенький», - раздался еле слышный, похожий на шелест листвы голос, и, обернувшись, я увидел чью-то полупрозрачную тень, стоявшую у меня за спиной. Странно, я никогда раньше не видел призраков… но совершенно не испугался. Да и, если подумать, чего мне было бояться?

«Ты кто? – спросил я, безо всякого удивления поняв, что она меня слышит не хуже, чем я – ее, - И где… мы?»

«По пути туда, откуда не возвращаются, - тихо ответила тень, - А кто я… Неужели ты меня не помнишь?»

Я пригляделся. Да, в этой дымке определенно проскальзывало нечто знакомое, но она беспрестанно рябила, то становясь немного четче, то вновь расплываясь туманом, словно ей было трудно удерживать постоянную форму, и я даже не мог толком разобрать, самец передо мной или самка, так что в конце концов просто сел, где стоял, недоуменно склонив голову набок:

«Нет, прости».

«Но ты должен вспомнить, - все так же тихо, без малейшей грусти или обиды, задала следующий вопрос тень, - Ты должен вспомнить, чтобы… вернуться».

«Вернуться? Куда, туда? – я оглянулся, - Но… я не хочу возвращаться! Там только боль! Там была… только боль».

«Знаю, - ее голос стал чуть мягче, - Знаю, малыш. В твоей жизни было много боли… но ведь вспомни – было же в ней и что-то хорошее!»

«Было… - я грустно улыбнулся, - Было. Там была… моя подруга. Игривая. Самое чудесное существо на свете, какое я когда-либо знал, но…»

«Что – но? Чего ты боишься, Белый?»

«Я… боюсь, что она нужна мне много больше, чем я – ей. Я… ну какое у нее может быть будущее рядом со мной? Я изгнанник! Бродяга! Моя собственная стая отказалась от меня только потому, что я не похож на остальных – а что будет с ней, если все остальные узнают, что нас связывает?..» - и, не в силах больше говорить, я отвернулся, едва сдерживая предательские слезы. Видит Мать – я хотел, чтобы у меня была моя собственная семья! Я хотел засыпать в обнимку с сородичами, вместе охотиться, вместе играть и петь свои песни усыпанному звездами небу… Я хотел! Но кто сказал, что я достоин всего этого?.. Всю свою жизнь я прожил изгоем, и привык к этому, но Игривая… Выдержит ли она подобную жизнь? А если Мать подарит нам малышей – что будет, если кто-то из моих детей унаследует мою внешность?! Сможет ли он – или она – когда-нибудь простить своего отца за подобное надругательство над своей жизнью?..

«Мне страшно, - прошептал я, - Я думал, что моя судьба – это жизнь одиночки, подальше от моих сородичей, и я… привык к такой жизни. Я смирился с ней! Но я не знал… я даже представить себе не мог, что… буду так тосковать по чьей-то любви! Ведь ты же это знала… Знала, Шепот!»

«Конечно, знала, - она осторожно села рядом, и я, как когда-то в детстве, вновь прижался к ее плечу, чувствуя себя все тем же маленьким щенком, - Знала еще в тот самый миг, когда мы впервые встретились. А ведь знаешь… У меня у самой никогда не было детей. Я ушла из стаи, и, как и ты сам, считала, что для меня самое лучшее – это жизнь в одиночестве, подальше от всех этих стайных разборок, от сопливых малышей, будящих тебя по ночам, от маминых придирок, от отцовской строгости… Я думала, что, обретя одиночество и покой, я наконец-то буду счастлива… К тому же, думала я, у меня всегда будет возможность вернуться обратно, но, - она покачала головой, - Такой возможности у меня не оказалось. Потому что, когда я через три дня вернулась к нашему логову, то обнаружила… что вся моя стая пропала. Я искала их повсюду, а когда нашла… я уже ничем не могла им помочь. Они все были мертвы, понимаешь?! Мертвы! А я ходила среди холодных трупов, и… - она горько усмехнулась, - До сих пор не понимаю, как я не потеряла рассудок той ночью. И до сих пор не могу себе простить то, что меня не было с ними, когда их осенили крылья Матери! За одну ночь… я потеряла все. Мать, отца, сестер, брата… я потеряла семью, потеряла будущее – я потеряла все! И с тех пор – я всегда и везде была одна. Меня называли сумасшедшей, но, видит Мать, никто даже представить не мог, что на самом деле творилось у меня на душе! Это было хуже безумия… Но, когда я нашла тебя – такого маленького, замерзающего, хнычущего от голода – то… По-хорошему, я ведь должна была тебя съесть! Или по крайней мере, убить, раз уж твои родители не решились это сделать. Но вместо этого я взяла тебя с собой, и, как мне кажется, я была для тебя не такой уж плохой воспитательницей, верно? – она с улыбкой потрепала меня по шее, и я невольно улыбнулся в ответ, - Я вырастила тебя – а знаешь, почему? Да потому, что я поняла: жизнь-то у меня всего одна. И, разумеется, я могла бы и дальше ходить обиженной на весь мир – но мир-то от этого лучше не станет! Мир становится лучше только когда мы сами того хотим…»

«Шепот…»

«Знаю, Белый. Поверь мне – я понимаю. Но ты не должен сдаваться. Назло всеми миру, малыш – ты должен сражаться дальше! Сквозь боль и слезы, сквозь потери и смерть – ты все равно должен идти дальше… просто потому, что так надо. Потому что, поступив иначе, ты будешь сильно об этом жалеть, и, единожды избежав боли, ты обретешь страдание на всю оставшуюся вечность, - она чуть коснулась моего лба, и мягкие усики погладили грубую пластинку брони, прослеживая на ней каждую царапинку, - Ты должен идти дальше – хотя бы ради того, чтобы узнать, а что же там, за следующим горизонтом… Понимаешь?»

«Кажется… Кажется, да».

«Вот и хорошо, - тихо сказала она, - И что же ты теперь будешь делать?»

«То, что и должен, - вздохнул я, поднимаясь на лапы, - Но… как же ты?»

«А я буду ждать тебя здесь, - она улыбнулась, и в ее глазах я увидел знакомые с детства бледно-золотистые огоньки, - Столько, сколько понадобится».

«Тогда… я пойду, ладно?»

«Иди… Иди, сынок. И… не торопись ко мне на встречу, хорошо?»

«Хорошо», - прошептал я, и, развернувшись и уже не оглядываясь, побежал назад. С каждым шагом мои лапы наливались тяжестью, а тело – болью, но я с радостью приветствовал эту боль, которой не было места в мире мертвых, и все бежал, бежал, бежал, наслаждаясь каждым своим прыжком, навстречу ослепительно яркому, как само солнце, свету…

Я вздохнул, чуть прикрыв глаза, и осторожно пошевелил плечами, проверяя работу мускулов. Ну конечно же – болят… Марали сказала, что выздоровление затянется, по меньшей мере, на целый месяц, и на все мои тихие возражения по поводу того, что я уже прекрасно себя чувствую… Я улыбнулся, попеременно то сжимая, то разжимая пальцы на левой передней лапе и чувствуя, как теплая кровь, пульсируя, растекается по сосудам. До сих пор – я во всем ее слушался, понимая, что, в общем-то, поступил не по-дружески, когда удрал от нее… но, Марали… знаешь, я всегда старался поступать правильно, однако, тогда, сидя рядом с Шепот и находясь на грани жизни и смерти, я все же понял одну важную вещь: мир, со всеми его порядками, удивительно непостоянен, и порой, чтобы придать всей нашей обдуманной, взвешенной, по четыре раза проверенной жизни хоть какой-то смысл… бывает достаточно лишь одного-единственного безумного поступка. Или, быть может, и не одного. Мои мышцы напряглись, и, уперевшись лапами в твердую, упругую землю, я медленно поднялся во весь рост, шатаясь из стороны в сторону. На мою удачу, когда меня принесли сюда, то я был уже в таком состоянии, что Марали не рискнула тащить меня к себе в пещерку, и все это время я провел на нижнем уровне Дерева-Дома, в огороженном уголке, под бдительным присмотром Ст’эли – что, впрочем, сейчас вовсю храпел неподалеку, в обнимку с Рини. Я невольно улыбнулся, глядя на них.

Рини и Ст'эли… Я помню вас. Я помню, как вы сидели рядом со мной, когда я все же возвращался из черного небытия в этот мир. Я помню, как ты, Ст'эли, прижимался ко мне теплым боком, а ты, Рини, тихонько что-то напевала, почесывая меня за ухом… не хочется признаваться, но это было очень приятно! Я ведь все про тебя узнал. И как ты потеряла мужа во время Большой Охоты, и как твой ребенок умер от лихорадки, а ты, как ни старалась, так и сумела его спасти… Я все знаю, сестра. И… прости, что считал тебя сумасшедшей. Ст’эли действительно стал для тебя подарком, посланным самими небесами, он вернул тебе смысл жизни, а я… я был просто слеп. И, виновато улыбнувшись, я осторожно лизнул ее в плечо – она даже не проснулась – после чего медленно, проверяя каждый свой шаг, направился к выходу из древесной пещеры – туда, где, за пределом освещенного пламенем круга, меня страстно манило призрачное сияние ночи. Было очень поздно, и все члены клана уже давно спали, поэтому я тихо-тихо выбрался наружу, мало что не падая от слабости, но все-таки сумев дотащить себя до опушки, чтобы лечь там, погрузив пальцы в теплую прелую листву и полной грудью вдохнуть теплый, влажный воздух, пахнущий лесом, цветами… и, наверное, свободой. Как же я соскучился по этим запахам… Небольшая моя прогулка высосала все силы из моих мускулов, и некоторое время я лежал неподвижно, слушая песни и шорохи дремлющего леса и обоняя знакомые запахи. А когда я, наконец, поднял голову и посмотрел вперед, то…

Она уже сидела там. И мягко улыбалась, глядя на меня своими чудесными зелеными глазами. А я улыбнулся в ответ. «Я ждал тебя», - молча сказал я одним лишь своим взглядом, и она, поднявшись на лапки, легкой рысцой подбежала ко мне, принеся с собой целый ворох разнообразных запахов – запах мха, листьев, а еще… чего-то теплого, что я никак не мог разобрать, но Игривая не дала мне как следует принюхаться – внезапно засмеявшись, она мягко шлепнула меня по носу и отскочила в сторону, точно невесомый призрак, а я… я и сам не заметил, как бросился следом, позабыв о боли и немощи – точно два веселых щенка, мы с ней скакали под звездами, не касаясь друг друга – но, тем не менее, ощущая себя неразрывно связанными, одним единым целым, который никому и никогда – ни за что не удавалось разлучить! Мы танцевали один и тот же танец, повторяя знакомые до мелочей движения, и сухие листья, поднятые с земли нашими быстрыми лапами, медленно кружились в воздухе, а мы все мчались прочь, догоняя друг друга в этой сверкающей ночи, точно два лесных духа, несущихся по ветру. Она уводила меня все дальше и дальше, и я сам не заметил, как мы добрались до знакомого мне до мельчайших подробностей дерева, и я без труда вскарабкался по мшистому стволу, разгоняя прочь круги бледно-зеленого света. Там, впереди – была моя старая пещера, совсем не изменившаяся за эти месяцы… хотя, скажу честно, в ней чувствовалось нечто новое. Нечто… особенное. И дело было не только в запахе Игривой, которым пропиталось мое одинокое ложе, а в каком-то другом, незнакомом запахе, что невольно заставил меня тут же насторожиться. Запах был какой-то странный, и в нем чувствовалось нечто родственное, но, как я ни старался, никак не мог разобрать, кому же он принадлежит. Мои дыхала слегка подергивались, и я глубоко втягивал в себя воздух, чувствуя, как губы мои дрожат и вот-вот готовятся обнажить зубы. Единственным, что удерживало меня от того, чтобы броситься внутрь пещеры и расправиться с неведомым существом, засевшим в ней, было то, как спокойно вела себя Игривая, и сперва это меня смутило, а там и вовсе пробудило искру любопытства. Подруга посмотрела на меня, весело улыбаясь во всю пасть, после чего первая нырнула внутрь пещерки, и навстречу ей тут же раздалось тоненькое попискивание. Как странно… Легкое поскуливание Игривой немного подбодрило меня, и, осторожно просунув внутрь голову и плечи, я вслепую потянулся к ней носом, бережно коснулся ее плеча, бока… и трех маленьких живых комочков, что тихо посапывали рядом с ней, уткнувшись носами в ее теплый живот. Два черненьких и один – чисто-белый, как и я сам. Из моего горла вырвался еле слышный стон, полный какого-то странного облегчения, и Игривая, ласково заурчав, нежно лизнула меня в щеку.

А потом я вышел наружу и лениво растянулся на широкой ветке, переполненный чувством глубочайшего удовлетворения.

Пусть все будет, как будет. Но больше я не собираюсь стыдиться цвета своей шкуры или образа своей жизни только потому, что так удобно другим. Тысячу раз права была Шепот: жизнь у меня только одна. И проживу я ее так, как сам того захочу. Проживу ради себя – и ради тех, кого я люблю.

Ведь я – это только я сам. Такой, как уж есть. Каким меня создал этот мир – и каким я сам себя сотворил. И я горжусь этим. Ибо я не урод и не изгой.

Я – Белый.

Конец.