Сказка про Ивана-царевича да Серого Волка

Эрна Хэл

Персонажи: Серый Волк, Иван-Царевич

Рейтинг: G

Жанры: Джен, POV, Стёб

http://ficbook.net/readfic/86403

Описание:

Почему Серый Волк помогал Ивану-Царевичу? Сам-то он говорил, что совесть замучила, только вот правда ли это?

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был я, Серый Волк.

Жил, как и положено - в лесу. В темном, сыром, заваленном буреломом. И надобно вам сказать, что волком я был необычным - с самого детства умел оборачиваться во всяко-разно. А также сердечную склонность имел к жареной пище, мягкой подстилке, разумной беседе. Но увы мне, сурово бытие лесного зверя: вместо ароматного жаркого - сырые небритые зайцы, вместо светлого терема с пуховой периной - затхлое логово с кучей прелых листьев... Словом, серость и убожество.

Войдя в отроческий возраст, несколько раз в облике добра молодца, посещал стольный град. Там-то и увидел я царские хоромы, дважды обошел их посолонь и понял - вот место, где хочу жить. В них - и только в них.

И родился в буйной головушке моей гениальный замысел. Долго ли, коротко ли - обрел замысел сей плоть и кровь. Около года ушло на подготовку. Теперь нужен был дурак. Но не обычный, банальный Иван-дурак, коими так богата родимая глубинка, а дурак особенный, штучный, царских кровей. В активе имелись четыре персоны (сам царь и три его сына). Царь, однако же, был уже стар, тяжел на подъем и возможно, за годы определенного ума таки нажил. Оставались трое царевичей - но рисковать, выбирая наугад, не хотелось. Требовалось испытание.

В течение недели заранее науськанная мною жар-птица бесчинствовала в царском саду. Спустя же седмицу наконец очнувшийся от сонной одури царь, с удивлением воззрясь на разор и поношение, разгневался, ударил в пол золоченою палкой и повелел кликнуть сынов. После того как оные прибыли, имел с ними доверительную беседу, длившуюся около получаса.

По окончании беседы хмурые царевичи разбрелись по хороминам, а царь вновь задремал. Я потер руки. То есть лапы. Хотя нет, все же руки - в тот момент я был добрым молодцем. Отслеживать поведение кандидатов было необходимо, а здоровый серый волчище, шляющийся вокруг царского терема, мог вызвать недоумение - а затем и озлобление - у гридней. Да и простой люд, хотя и странно мне сие, волков не жаловал.

Дождавшись ночи, пробрался я в сад и засел в зарослях смородиновых, в прямой видимости заветной яблоньки.

Старший царевич оказался не дураком: он явился на пост с приличным опозданием, весь в помаде, имея при себе полтора штофа хлебного вина и половинку жареного гуся. Быстро употребив принесенное, сыто икнул и улегся под деревом на шелкову траву. Прилетевшая в полночь птица долго трясла дерево; клевала яблоки, разбрасывая огрызки по округе; в завершение метко нагадила на царевича - но тот так и не проснулся. Оклемался лишь к утру, глянул вокруг мутным оком, горестно махнул рукой и побрел к царю на доклад. Нет, этот точно не годился.

Следующей ночью я вновь сидел в смородине. Средний сын оказался перспективнее - на пост пришел вовремя, с собой имел только штоф, два пирожка и конфетку. После принятия на грудь какое-то время не спал, сидел под яблоней, тупо таращась в ночное небо. Впрочем, недолго. Далее события развивались по описанному выше сценарию: трава-мурава, летящие направо-налево огрызки, утренний горестный взмах рукой.

Оставался только младший - и он не подвел. Это был настоящий дурак. Дурак с большой буквы! Я налюбоваться на него не мог: пришел минута в минуту, ремень затянут, сапоги начищены, в руках - палка типа "оглобля". До полуночи строевым шагом ходил вокруг дерева, орал гвардейские марши. Дальше - больше. Заявившаяся по яблочки жар-птица была атакована Иваном классическим дурацким методом: вместо того, чтобы, используя навык игры в "городки", свалить творящую непотребство животину метким броском дрына, царевич залез на дерево и попытался ухватить ее за хвост. Птица, разумеется, вырвалась и улетела, огорченно матерясь на своем птичьем языке. Иван слез с яблони, поправил ремень, застегнул крючок на вороте и отправился на доклад, неся перед собой на вытянутых руках сверкающее и переливающееся перо.

Таким образом, искомый субьект - дурак царских кровей - был найден.

Пора было переходить к основному плану.

Отследив выехавшего на поиски жар-птицы Ивана до ближайшего привала, я, давясь и брезгливо морщась, сожрал его коня, после чего улегся невдалеке и стал ждать Иванова пробуждения. Проснувшийся царевич окончательно убедил меня в том, что он, действительно, тот самый, качественный неподдельный дурак: воззрившись сначала на меня, затем на обглоданные мослы, спросил:

- А где конь?

Я просто задохнулся от нежности и умиления.

- Съел я его, Иван-царевич! - радостно сообщил я.

- А как же я теперь, без коня-то? - огорчился мой дурак. - Птицу не достану, пешком, чай, не дойтить... Батюшка осерчает, палкой в пол стучать станет, а то и по хребту заедет... больно!

Дальше все пошло, как по маслу. Не грусти, Иван-царевич! - это я ему, с нажимом и пафосом. - За то, что съел коня твоего доброго - ну сам пойми, кушать хотелось - отслужу тебе верой и правдой! - лапой при этом притопнул и оскалился по-дурацки - дескать, мы с тобой одной крови. Разулыбался мой Иван, приосанился. Служи! - говорит. А я и рад стараться, только что полотенце на лапу не повесил, как половой в трактире. Чего, мол, изволите? Ну а он мне: послал, дескать, батюшка, жар-птицу добыть, что яблоки по ночам из сада воровала. Жить без нее не может, переживает очень. Токмо где ее искать неведомо... - Не грусти, Иван-царевич! Знаю я где ту птицу добыть!

Еще бы не знать, сам же ее на сад навел. Еще год назад одно яблочко уворовал, да ей в клетку и подбросил, твари заполошной. Она его как склевала - сама не своя стала. Всеми днями орет; по клетке крыльями лупит; кормильца, отца-благодетеля, царя тамошнего, в лицо не узнает и жестами еще яблок требует. В общем выпустил ее в конце концов благодетель из клетки - иди, дескать, сама поешь. А уж как она дорогу до сада Берендея нашла - по запаху или по компасу - мне неведомо. Главное - нашла.

Ну так вот. Садись, - говорю, на спину мне, Иван-царевич. Отвезу я тебя туда, где жар-птица живет. Дурак обрадовался, залез на спину, ноги свесил. Поехали! - говорит. Хоть бы отказался для приличия.

Через пару дней прибыли в Афронтово царство. К стенам дворца подобрались, залегли. Начал я дурака инструктировать. Смотри, говорю, Ваня. Посты меняются в 23.30. У тебя две с половиной минуты, чтоб в царский виварий проскочить. Там птицу увидишь. Скажешь скотине пару комплиментов - дескать, какие перышки, какой носок, - она сомлеет, ты клетку открой, птицу под мышку и ко мне. И смотри, царевич - клетку открой, только ни в коем разе с места не сдвигай. Беда будет. Нельзя, говорю, с места ее трогать.

В нужное время махнул мой дурак через забор. Через две минуты - шум, гром, сигнализация верещит, охрана бегает. Все, как и было задумано. Это как - клетку не трогай?! Она ж золотая! Да и весу в ней с пуд будет. В результате дурака повязали.

Наутро явился мой царевич в условленное место. Под глазом - фонарь, рожа - будто уксуса выпил. Что невесел, Иванушка? - спрашиваю с издевочкой. Дурак юмора не понял. Схватили, говорит. К царю отвели. А он, гад, час на меня орал, в глаз заехал. Ну я ему про птицу, про бесчинства ее, про батюшку. Смягчился царь Афронт, за плечи обнял. Даже птицу отдать пообещал. - Да ну?! - делано изумился я. - Так где ж она?

Иванушка голову опустил, землю носком сапога ковыряет. За птицу коня хочет. - Златогривого, не иначе? - глумливо ахаю я. - Из конюшни царя Далмата? Угу, уныло мычит Иван. А ты откуда знаешь?

- Видал я того коня. За него и птицу отдать не жалко. Огонь, не конь. И грива так сверкает - аж глазам больно.

Услыхал все это царевич. - повеселел, плечи расправил, смотрит этак... Не соколом еще, но на удода уже тянет. Землю ковырять перестал. Ну так это, - говорит. - Чего стоим?

Посмотрел я на него вопросительно.

- Поехали? За конем-то?

Растет дурак. Мужает. Наглеет. Ногу ему отъесть, что ли?.. Ну да делать нечего. На что только не пойдешь ради уютного терема.

Залез дурак на спину, ноги, по привычке, свесил. Поехали. Долго ли, коротко ли, лесами, буераками - прибыли к Далмату-царю. Выбрали ухоронку, залегли. Как стемнело - проинструктировал я Ивана насчет коня и насчет уздечки. "Не трогай! Висит - и пусть висит!" Лапой по плечу хлопнул - давай, мол! Дурак через забор сиганул, я пару минут подождал, зажмурился и уши лапами закрыл. Секунд через пятнадцать зазвенело. Из-за забора - "нихт шиссен!! Брать живьем!!" Как сигнализация орать перестала, зевнул я, улегся поудобнее - до утра подремать можно...

Как солнце взошло - царевич заявился. Нос картошкой, ухо малиновое, с оладью размером. Близко не подходит, землю обоими сапогами ковыряет. Поочередно. Я ему по-былинному: - Что, царевич-свет, невесел, буйну голову повесил? С ухом что-то непорядок, и коня не видно рядом?..

Эк меня понесло. Иван - очи долу и бубнит: уздечка... в каменьях вся... я таких и не видал даже... Я ить только посмотреть, а они - руки крутить, к царю поволокли... А тот - "Палача, плаху..." Повинился я, про батюшку рассказал, про птицу... расчувствовался он, простил... за шею обнял, да крепко так - я думал все, хана. А он в глаз мне заглянул - отдам, говорит, я тебе коня, Ваня. И уздечку отдам, с каменьями. Только привези мне Елену Прекрасную в жены. Большой души человек.

Сел я на хвост, лапой за ухом почесал. Елену, говоришь? Что ж, можно и Елену. Красоты девка писаной. Умница, мастерица.

Гляжу - опять дурак приосанился. Здоровый глаз задором горит. Поехали, мол, неча рассиживаться! ...Совсем оборзел, животное!

Степями-долами, горами-весями - доехали до тридесятого государства. План вступил в завершающую стадию - посему пошел на дело лично, оставив дурака в лесу. Расписание прогулок царевны я знал хорошо - недаром полгода в облике добра молодца через ограду лазил, цветы-марципаны носил. Прескочил я в нужное время через решетку сада, рыкнул на нянюшек, Елену - на спину - и обратно через забор. Ленка в обмороке, нянюшки - в ступоре, стражи - в истерике.

Добежал до леса, где Ивана оставил, отдышался, царевну в чувство привел. Не боись, говорю, Ленка, я это. Она по голосу, видать, узнала - заулыбалась, глазки потупила кокетливо. Пойдем, говорю, замуж тебя выдавать станем. Она сперва аж задохнулась от возмущения. Кулачки сжала, румянцем залилась. А я - у меня там для тебя царевич припасен. Хороший царевич, развесистый. Дурак дураком. Так что жить будем долго и счастливо.

Царевич, как Ленку увидел - я думал все, сейчас слюной захлебнется. Вскочил, забегал, щепочки рукавом кафтана с пенька смел. Только царевна на пенек не захотела. Поехали, говорит, куда там?.. К Далмату, - подсказываю я. - Во, к Далмату, жениться.

Как в царство Далматово пришли - смотрю, совсем Ваня закручинился. Голову повесил так, что носом чуть не по земле скребет. Проблемы, Вань? - спрашиваю. Да как же, - говорит. - Надо же Елену за коня отдать. А я ж ее люблю больше жизни. - Не боись, говорю, царевич. Все продумано. Ленку в гостинице оставим, я ею обернусь. Ты меня Далмату покажешь, коня получишь - и двигай отсюда быстро-быстро. А я вас догоню.

Дальше для Далмата все как в страшной сказке было. Приводят ему девицу, он коня отдал, на вечер пир назначил. Гости собрались, "Горько!" орать начали. Царь под фату сунулся - а там морда волчья. Царь в крик, а я поросенка жареного со стола ухватил - и в окно. Подкрепился - и к утру Ленку с царевичем догнал. Через день у Афронта были. Тут царевна раскапризничалась. Ты, говорит, Ваня, как хочешь, а я коня не отдам. Мне, к моей красоте, такой конь страсть как надобен. Так ты что хошь делай, а конь чтоб при мне остался.

Этот хам ко мне поворачивается и свысока так: Слыхал, говорит, что невеста моя сказала? Слыхал, отвечаю. Так то ж она тебе сказала, не мне. А дурак мой будто меня и не слышит. Так изощрись, мол, придумай чего. Ты ж на службе. А я ему, ласково так - А не кажется ли тебе, Ваня, что служба моя затянулась несколько? За одного-то коня?

Задумался дурак, в затылке почесал.

Я, Вань, - продолжаю - тебе уже не по службе помогаю, а по дружбе. А ты хамишь, не ценишь. Смотрю - расчувствовался царевич. Слезу утер. Да я ж, говорит, ценю. Я ж тебе - чего хошь!

Вот! Вот так бы давно! Что и требовалось. А то холуя себе нашел. В общем с Афронтом - все по той же схеме. Меня-коня в царские ручки сдали, птицу с клеткой забрали, в путь дорогу двинули. Домой. Я вечерком оземь грянулся, через ограду - и следом. По следу.

Через некоторое время забегаю в темный лес, а там... оба-на! Мастерская Франкенштейна, мечта патологоанатома. Ваня по частям по полянке разбросан, Ленки нет, коня нет, птицы нет, земля вся сапожищами истоптана. А подковки на сапожищах знатные. Приметные. В царевой кузне откованы - не иначе, братья поработали. Не дураки которые. Взвыл я тут матерно, весь мой план это семя каиново, бурдюки пивные, порушили! Да и привык я уже к Ивану. Добрый он. А тут...

Хотя... Не все еще потеряно! Где-то тут я воронье гнездо видел...

***

-...Не тронь ребенка, собака страшная!

- Отлезь, глупая птица, я из него Чкалова воспитаю! Прямо сейчас и начну!

- Не тронь, говорю, сейчас мои подлетят - я уже им откаркался - мало не покажется!!

- А, как прилетят, так и улетят! А пока я с вороненком твоим "мертвую петлю" изучать буду.

- Слушай, серый, ну чего ты к нам привязался? Ну чего тебе, лиходею, надо?

- Вот! Вот это уже разговор! Таки слушай сюда...

***

...Через пару часов ворон со склянками вернулся. Собрал я дурака моего, мертвой водой побрызгал, потом живой - очухался Ваня. Глаза открыл, носом задышал. Лежит, в небо смотрит. - Здорово, говорю, Ваня.

А он сел, вокруг посмотрел... - Елену увезли, говорит. И заплакал. Ни про коня не вспомнил, ни про птицу с клеткой. Правда, видать, любит. Тут и меня проняло. Садись, говорю, царевич. Поехали. Справедливость учинять будем.

Ну а дальше - как и положено в хорошей сказке. В столицу приехали - Иван к царю. Челом ударил, рассказал все, как было. Тот велел Елену позвать, царевна рассказ подтвердила. Царь братьев-убивцев вон прогнал, Ивана наследником назначил, Елену ему в жены отдал... Птицу в царевнину светелку поселил, для забавы.

Мне тоже отдельный теремок на царском подворье поставили. Живу как человек, чего, собственно, и добивался.

Тут и сказке конец.

А мораль у нее такая: хотя бы один дурак в любом деле надобен.