Дочь Ратхи

Третья Книга Именованных

Клэр Белл

Посвящается:

Укусившим и укушенным.

Пусть обретут они исцеление.

И Маргарет К. МакЭлдерри,

С любовью и уважением

переводчик — К.С.Н.

Глава 1

На спутанной, исполосованной тенями траве лесной поляны повздорили из-за добычи две дикие кошки. Кружа, они издавали угрожающий рык. Один из соперников, с блекло-бежевой шкурой, ростом и весом был равен пантере, но костлявость и шаткие шаги выдавали его немалый возраст. У второго соперника, самки, был странный окрас — ржаво-бурый в оранжевую крапинку. Черная маска на морде создавала контраст с приглушенно-зелеными глазами. Несмотря на неюольшие размеры, юность могла бы дать ей преимущество, но ее левая передняя лапа была иссохшей и поджималась к груди.

Своей ржаво-буро-оранжевой шкурой и медлительными неуверенными повадками она напоминала саламандру — существо вроде угря, только с лапами. Однажды звери, принадлежащие к ее виду, безжалостно швырнули в нее такую мертвую тварь, будто намеренно показывая ей, кто она такая. Может, они были правы. Она часто ощущала себя такой же оглушенной и сбитой с толку, как саламандра, выползшая на яркое солнце из сырой норы.

Кошка помнила мертвое существо — холодное, безвольное и покрытое слизью, из-за которой оно даже для нее было слишком ядовито, чтобы съесть. Именно с тех пор этот образ пробрался в ее сознание. С тех пор она в мыслях звала себя Саламандрой.

Ее взгляд переметнулся к пыльно-пернатой тушке, прижатой к земле когтями старого бежевошкурого. Добыча была несвежа; нос подсказывал ей, что птица сдохла несколько дней назад. Лапа зверя, заявлявшего право на эту пищу, дрожала от старости и усталости. Седая морда наклонилась, чтобы содрать перья.

Кошка поджала три здоровые лапы, готовясь к рывку, который опрокинул бы этого древнего самца. В удачные дни ее отталкивал запах подобной падали. Теперь ее живот втянулся, а запах любой еды вызывал у нее слюну.

Бежевошкурый поднял голову, сосредоточив на кошке взгляд водянисто-желтых глаз. Он издал звуки — не просто рык или скулеж, но нечто большее. Звуки и вид того, как он хлещет хвостом, вызвали внутри Саламандры такие чувства, каких ей совсем не хотелось испытывать. Она поняла, что старый самец ее презирает.

От его звуков она почувствовала себя такой, какой и была в действительности: уродливой. Тупой.

Старый бежевошкурый вгрызся в гнилую птицу. Прочие чувства Саламандры уступили свирепому голоду. Она метнулась, врезалась в него и сшибла на землю. Соперник напоминал кучу веток, подобно ей он и упал. Кошка вонзила зубы в свою награду и подхватила ее. Соперник опять поднимался на лапы, издавая мяукающие звуки.

Он оказался мордой к морде с кошкой, и она смогла заглянуть ему в глаза. Там она столкнулась с тем, что уже видела во взглядах других собратьев, но каким-то образом этот возмущенный взгляд был сильнее. Он задавал вопросы — вопросы, на которые она не могла ответить.

«Кто ты такая, чтобы отбирать последний клочок мяса у умирающего старика? Или жизнь, подходящая к концу, не вызывает у тебя ни капли уважения…?»

Это передавали не звуки — свирепый взгляд водянистых желто-зеленоватых глаз. Кошке захотелось удрать с изодранным трупом, но взгляд старика удержал ее. И, пока она была в плену его взгляда и собственного нарастающего стыда, смешанного с замешательством, ей показалось, что его глаза переменились и теперь принадлежат тому, кого кошка хорошо знала и ненавидела.

Из глубины ее собственного черепа, из-под ее собственных глаз, на нее нахлынул знакомый ночной кошмар. Она услышала шорох, топот и отдающийся эхом рык, что повысился до визга. В ее лихорадочном видении перед ней возник призрак в кошачьем облике со сверкающими клыками. Демон цвета пламени вонзил зубы в искалеченную лопатку ее передней лапы, пробуждая старую боль. Кошка вырывалась, но в видении она всегда была мельче, слабее и не могла себя защитить. Существо из сна схватило ее, разорвало и потом отбросило в пропасть, где она лежала, пока не прояснилась тьма.

Саламандра проснулась, лежа на боку и смутно осознавая, что снова угодила в хватку своей странной болезни. Теперь Кусающая-во-снах ушла. Такие приступы были наполовину припадками, наполовину кошмарами и совершенно сбивали с толку. Кошка обнаружила, что все еще слабо перебирает лапами. Вдыхая поглубже, она сумела остановиться.

Когда ее сердцебиение замедлилось, она подтянула под себя лапы и перекатилась на грудь. Она пережидала, страшась головокружения, что могло предвещать очередной приступ. Зачастую сон и болезнь возвращались, чтобы измотать ее во второй или в третий раз, а потом уже отступить.

В этот раз внезапного повтора не случилось. Кошка неуклюже поднялась, и сжатые мышцы ее искалеченной лапы напряглись, когда она по ошибке попыталась наступить на нее. Кошмар убрался прочь. Как и старый самец со своей пернатой падалью. Саламандра вздохнула, понимая, что он мог уковылять довольно далеко, пока она беспомощно здесь валялась. И все-таки воспоминание об упущенном казалось не таким уж позорным, ведь она понимала, что теперь этому зверю удастся поесть хотя бы еще один раз.

Но зачем вообще заботиться о старом бежевошкуром? Как правило, она бы не стала этого делать. В те времена, когда она не могла уже вынести голода, ей было слишком трудно думать о чем-либо, кроме поисков пищи. Но иногда в ее тесный мирок вторгались другие мысли и чувства, как те, что пробудил в ней старик, заставив ее задуматься о нем и пристыдив за то, что она этого не сделала.

Саламандра повесила голову, не желая этой ненавистной ясности рассудка, что ненадолго приходила к ней в таких случаях и усугубляла ее убожество. Да, может, она и была способна думать о чем-то, кроме выживания. Ей уже была знакома разница между жестокостью и добротой, ведь и то, и другое она когда-то ощущала в своем затуманенном прошлом.

Она тряхнула головой, чтобы чуть отогнать затянувшееся головокружение. Иной раз казалось, что туман, который вечно заволакивал ее рассудок, может рассеяться и позволить ей ясно мыслить. Было время… когда-то… до Кусающей-в-снах…

Нет. Она не собиралась думать о своем кошмаре. Он мог вновь нахлынуть и начать терзать ее изнутри.

Медленно и неуклюже Саламандра развернулась. Поджав себе под грудь бесполезную лапу, она заковыляла вниз по склону.

***

Из-за деревьев подул свежий ветер, донося до носа Саламандры запах моря и скручивая ее живот новым приступом голода. Она редко сюда ходила, поскольку не хотела выбираться из-под полога лесов. Но теперь разочарование и жалость к себе лишили ее осторожности.

Запах дразнил ее, намекая, что на берегу можно найти что-нибудь выброшенное волнами и затем разгрызть. От этого запаха вспыхнуло воспоминание, мимолетное, но достаточно яркое, чтобы привлечь к себе. Воспоминание о разбросанных по песку перьях, обесцвеченных соленым ветром до ломкости. О хрупких костях, что раскалывались на зубах, высвобождая иссушенный костный мозг. Куски плоти, просоленные и твердые, будто кости, что размягчались в пасти и обретали подобие вкуса, прежде чем проскользнуть в горло и исчезнуть.

Деревья поредели до кустарника, а почва под подушечками пальцев сделалась каменистой, когда Саламандра выбралась из леса на побережье. Она замешкалась, перенося вес на здоровую переднюю лапу и помахивая хвостом. Она сгорбилась от криков и ударов крыльев у себя над головой. Над ней парили птицы с заостренными крыльями, серыми спинами и пухлыми белыми животами. Кошка пробралась через осоку к низким изломанным утесам, что высились над пляжем.

Там она пригнулась, чувствуя, как ветер раздувает мех у нее на шее и тормошит кончики ушей. Поднимая морду, она принюхалась к ветру. В нем были чудны́е запахи животных и чего-то еще, но ни единого запаха сородичей. На вершине утеса она была одинока.

Кошка вслушалась в раскатистый грохот прибоя, доносящийся снизу. Затем она принялась спускаться по осыпающимся скалам, пока ее лапы не пробили песчаную корку в самом начале пляжа. На миг кошка отступила, озадаченная тем, как подался под ней песок, когда она попыталась по нему пройти.

Она отважилась снова и ощутила, как рыхлый песок просачивается между подушечками и тянет за лапы, делая хромающую походку еще более неуклюжей. На мгновение кошка оглянулась на осыпающийся склон, подумав, не стоит ли повернуть назад. Отступить было так просто. Именно этим чаще всего она и занималась.

Возможно, в здешнем юрком ветерке было нечто такое, из-за чего Саламандра в этот раз поступила иначе. Отведя усы, она опустила голову и пробралась по жесткому песку. Она миновала полосу морских водорослей, обнюхала сохнущую ламинарию и чаячьи перья в поисках падали, но ничего не обнаружила. Когда она отправилась по утрамбованному песку вдоль полосы прибоя, перед ней порскнули в стороны полчища песчаных блох.

Бесконечное шествие волн, разбивающихся от берег, притянуло и удержало взгляд кошки. Рык и гул прибоя вместе с задувающими в морду солеными брызгами, казалось, смахнули прочь хотя бы часть того замешательства, что застилало ее рассудок подобно серому туману. Пенистая вода скользнула повыше, пролилась ей на пальцы и, отступая, вымыла песок из-под подушечек.

Она не была уверена, беспокоят ли ее ветер, дующий в морду, или вода, ударяющая о пальцы. По крайней мере, это место, где царили вода и песок, ничего от нее не требовали.

Помахивая хвостом, Саламандра заковыляла по влажному песку у самой полосы прибоя. Она прищурилась от брызг, из-за которых мех у нее на морде огрубел, и солнечных лучей. Оглянувшись, она увидела тропу из своих следов. В лесу она бы их стерла, но вряд ли здесь это было так важно. Медленный рокот и шипение моря убаюкивали кошку, и она шла словно бы в трансе, чувствуя солнечное тепло на спине и ветер в ушах.

Здоровая передняя лапа Саламандры натолкнулась на камень, и она, споткнувшись, упала на грудь. Раздраженная и полная нетерпения из-за своей неуклюжести, она поднялась на лапы и огляделась. Ей пришлось вертеть головой, чтобы изучить все вокруг, ведь поле ее зрения сузилось: так часто бывало, когда она пугалась или злилась. Кошка это ненавидела, ведь это ощущалось так, словно весь мир сужался до крошечного обрывка пространства перед ее глазами, а все остальное поглощала чернота. А иногда и этот крошечный обрывок сильно отдалялся, после чего приходила Кусающая-во-снах.

Она яростно встряхнулась, будто бы могла освободиться от ненавистного видения так же, как и от песка в меху. Ей помогла прохладная свежесть ветра, что коснулся морды. Постепенно поле ее зрения вновь расширилось, а тревожная пульсация в затылке истаяла. Теперь кошка увидела, что добралась до низкого выхода серого глинистого сланца, искрапанного торчащими из него ракушками и полного неглубоких выбоин. Она подпрыгнула и обнюхала мелкую лужицу. Несколько цветоподобных штуковин, растущих на дне, напугали ее, когда убрали узкие лепестки и собрались в серо-зеленые комочки.

Заинтригованная, она легла на бок и ткнула их здоровой лапой, пытаясь заставить высунуться и снова развеваться, но они так и остались по-угрюмому закрытыми. Кошка поднялась и отправилась прочь.

Саламандра забрела в ступенчатую местность под низким утесом, туда, где плиты глинистого сланца создали ряд уступов, спускающихся к морю. В лужицах на верхних уступах нашлись только уединенные водяные цветы и несколько пустых ракушек. Нижние оказались достаточно близко к волнам, чтобы те могли наполнять их при набеге и осушать, отступая.

Соленая вода высоко захлестывала лапы и забрызгивала живот, пока кошка исследовала эти лужицы; и она обнаружила, что они полны плавающих, удирающих и ползающих существ. Колючие морские ерши наблюдали за ней из ниш между скалами. Маленькие крабы боком утанцовывали прочь, как только на них падала ее тень. Улитки в жемчужных панцирях, помахивая рожками, скользили по коврикам из фиолетовых водорослей.

Кошка вброд пробиралась от одного озерца к другому; ее неожиданный восторг перед морскими жителями возник не просто от любопытства. Скальные рыбы на вид вполне годились в пищу, пусть и на пару укусов. Поймать морских улиток было бы намного проще, но их раковины оказались жесткими, и сломать их было не так просто, как более хрупкие ракушки земляных улиток. Пытаясь раскусить одну морскую, кошка едва не сломала моляр и в конце концов выплюнула улитку от отвращения.

Саламандра заметила, что каждая следующая волна накатывает все дальше, медленно затапливая нижние озерца. Кошка еще не была готова уйти; она выслеживала большого морского ерша, что прятался на дне расщелины, затопленной соленой водой. Перевернувшись на бок, она погрузила здоровую лапу в воду, чтобы достать рыбу. Та уплыла гораздо быстрее, чем можно было предположить по ее крупной голове и неуклюжим плавникам. Кошка еще раз ударила лапой. Рыба увернулась, хвостом вперед забралась в самую глубокую часть расщелины и выпучила глаза. Попытка выцарапать ерша сразу оборвалась, когда его шипы пронзили подушечку лапы.

Растерянно взвыв, Саламандра вытащила лапу и заковыляла прочь, оставив озерца приливу. По плитам из сланца она вскарабкалась обратно на пляж; ее живот все еще бурчал, а уколотую лапу жгло.

Чувствуя себя уязвимой, кошка отыскала укрытие в пещере рядом с выходом песчаника. Там она повалилась на бок, поднесла кровоточащую подушечку к морде и вылизала. На нее нахлынул смутный страх. Раз одна из ее передних лап была искалечена, даже малейшая травма другой лапы могла обездвижить кошку, и она не смогла бы больше охотиться или искать свежую воду.

Из-за приглушенного возмущения она оскалилась и пригнула уши. Затем заскулила — и вздрогнула, уловив отчаяние в собственном голосе. Прислонясь щекой к пульсирующей лапе, она попыталась уснуть, но смогла погрузиться лишь в прерывистую дремоту.

В ней пришла Кусающая-во-снах, но не рывком, не с шипением, как раньше, а тихо подкрадываясь за туманным полусном. Она была огромной, а Саламандра — крошечной. Иногда Кусающая-во-снах обладала пламенным мехом, но в этот раз она была тенью, окаймленной светом заката. Только ее глаза мерцали зеленью, и их взгляд выражал не ненависть, а страдание.

На миг Саламандра ощутила жалость к Кусающей-во-снах, но этот миг оборвался, когда клыки призрака поймали кроваво-красный отблеск. Зубы вонзились в плоть кошки и впились еще глубже, прорываясь в самую глубину души, вырывая крик из горла. Боль распустилась уродливым цветком, она росла и росла, пока даже сквозь сон кошка не решила, что это уже конец, и что Кусающая-во-снах ее заберет.

Но это был сон, и, хотя видение могло причинить боль, убить оно не могло. Последней несправедливостью послужило то, что кошка проснулась и осознала, что возвратилась в свою унылую жизнь. Фантомная боль пронзила ей шею и лопатку, прошла сквозь шрамы старого укуса в сжатую переднюю лапу, заставив сократиться затекшие мышцы. Чтобы облегчить судорогу, кошка перекатилась на лапу.

Лежа под выступом на песке в узкой маленькой пещере, она пыталась вовсе ни о чем не думать. Часто рассудок мог удружить ей, становясь совершенно пустым, но теперь его переполняли мысли о ночном кошмаре. Кошку мучило что-то, связанное с воспоминанием о жизни до нападения Кусающей-во-снах. В видениях она превращалась в кого-то намного меньшего, более слабого, но при этом более проворного и не отягощенного травмой. И ее рассудок тоже тогда отличался, ведь она почувствовала, пусть и мимолетно, что в те времена ее мысли не были так размыты и затуманены замешательством, как сейчас. Тогда она была цельной; теперь же она сломалась. Кусающая-во-снах уничтожила не только лишь ее лапу.

***

Саламандра проснулась и не смогла вспомнить, когда именно погрузилась в сон. Боль в лапе утихла, на смену ей пришло беспокойство. Кошка попыталась опереться на уколотую лапу и обнаружила, что жжение сменилось на глухую боль. Тогда она медленно захромала севернее, на пляж.

Прилив затопил илистые отмели и грозди ракушек в тени утеса возле устья реки. Когда кошка блуждала, огибая отмели, куда обрушивались высокие волны, она услышала скрежетание, сопровождаемое сопением и фырканьем. Поводя ушами, она остановилась. Ее нюх дразнил рыбный дух морского животного. Затем появился еще один запах, разбавленный ветром. Саламандра не смогла его определить, но мясной привкус намекал, что это нечто съедобное.

От рефлекторного глотка ее живот забурлил, и в нем свело. Она собралась уже было уйти, но теперь голод вел ее вперед. Кошка похромала туда, откуда доносился звук.

В пенящейся неглубокой воде, покрывающей отмели, Саламандра приметила животное, чей вид ее очень удивил. Оно выглядело исполинским, усатым и толстейшим. Когда оно потряхивало головой из стороны в сторону, жир вокруг его шеи собирался в складки. Его морда была широкой и вдавленной. Короткие, но массивные бивни выступали из-под отвисшей слюнявой верхней губы.

Пока Саламандра наблюдала, подмечая особенности этого зверя, она пожелала сохранить впечатление о нем, и так, чтобы образы в ее сознании не стерлись. Она чувствовала, что такой способ есть, хотя и не знала, как это сделать. Когда-то один из сородичей пытался ее этому научить.

К ней пришло воспоминание, образ морды с янтарными глазами и в медной шерсти. Она вспомнила теплый язык, который ее умывал, и запах самца, и глубокий мурлычащий голос. А затем морда, что ей вспомнилась, обрела движение; пасть открылась и издала звуки. Одни и те же звуки все повторялись, пока в рассудке кошки не всколыхнулась мысль, что звуки должны что-то обозначать. И она как раз была на краю понимания, когда на нее набросилась Кусающая-во-снах, прогнала хорошего и погребла все проблески осознания под лавиной боли.

И все же осталось воспоминание о ласковом голосе, что старался ободрить, научить. Кошка раскрыла пасть и, издав нечто среднее между рыком и хныканьем, напугала саму себя.

Ее испугала странность в собственном голосе. Поле ее зрения начало сужаться. Кусающая-во-снах шевельнулась, но не набросилась. Постепенно страх Саламандры утих.

Она обнаружила, что морское существо глядит на нее. Оно протиснулось подальше на берег и стало разгребать затопленное ракушечное дно своими бивнями. Каждый раз, когда вода отступала, открывая моллюсков, ветер все ярче доносил запах пищи, привлекая Саламандру все ближе. Сперва показалось, что у толстенного клыкастого зверя совсем нет ног, но затем кошка заметила короткую, подобную плавнику, переднюю конечность. От самого существа шла маслянистая вонь, от которой у Саламандры перехватило в горле и скривилась морда; но аромат расколотых моллюсков все так же ее соблазнял.

С недоумевающим ворчанием толстобивень вскинулся и уставился на кошку глазами, так далеко отстоящими друг от друга, что, казалось, они едва удерживаются по краям курносой морды. Кошка смогла разглядеть, как его ноздри дернулись, словно бы поймав ее запах. Шерсть у нее на загривке поднялась дыбом.

Толстобивень, перевалившись на пару шагов назад, опустил голову. Отступление зверя придало Саламандре смелости, и она двинулась вперед. Шаг за шагом она прохромала вниз по склону, дрожа от голода. Она почти добралась до ракушек, когда существо взревело и, извиваясь, двинулось к ней, а от движения по его жирному телу пробежала рябь.

Саламандра на трех лапах понеслась к берегу, боясь, что преследователь вот-вот ее поймает. Вместо этого зверь остановился, пыхтя и отдуваясь. Он шлепнул по воде коротким задним плавником и зарычал на кошку. Сначала Саламандра удивилась. Ей попалось существо, от которого она и правда могла убежать, несмотря на свою хромоту.

Осознание придало ей мужества, и вместо того, чтобы уковылять прочь, она осталась на месте, наблюдая, как толстобивень трясет в ее сторону толстой шеей. И она вновь осмелилась подкрасться, не обращая внимания на оглушительный рев существа. Она обнюхала край разбитой раковины и попробовала внутренности. Когда по ее языку растекся мясной вкус, ее пронял восторг. В неожиданном исступлении кошка напала на ложе из ракушек, расцарапывая поврежденные раковины, глотая упругое мясо и в спешке едва не ломая себе клыки.

Шумная смесь плеска и рева заставили ее отскочить с раковиной в зубах. В стремлении съесть как можно больше кошка совсем забыла про толстобивня. Ей опять удалось избежать неуклюжей атаки существа, и оно застыло, вздрагивая и разочарованно выдувая воздух сквозь усы.

Прежде чем отправиться на следующую вылазку, Саламандра дождалась, пока зверь не продолжил разгребать ракушечное дно. Громадный зверь был медленнее, и это придало ей озорной радости. Она провела весь день, собирая объедки с разоренных ракушечных гроздей и уворачиваясь от моржа. Наконец, он перевалился в сторону моря, нырнул в волну и исчез.

Когда закат озарил пляж серебром и золотом, Саламандра направилась обратно в пещеру, где раньше спала. Пищи ей хватило, чтобы облегчить голодные спазмы, хотя эта еда и отличалась от всего, что она раньше пробовала, и живот из-за этого теперь бурлил.

Отыскав пещеру, кошка обнаружила, что логово уже смотрится гостеприимнее. Еда в желудке и ослабление боли в лапе очистили ей рассудок. Она решила, что пляж раздражает ее меньше, чем все остальные места. И сейчас хотя бы часть его принадлежала ей. Она отхромала назад, пока ее хвост не наткнулся на глыбу песчаника, и затем пометила скалу.

Вдруг испугавшись, что кто-то может прийти и забрать у нее это место, Саламандра пригнула уши и замотала головой. Она ожидала, застыв в напряжении. Ничего не случилось. Волны накатывали и убегали прочь. В небе парили птицы, обмениваясь отдаленными кличами.

Кошка заползла в пещеру и угнездилась в теплом песке. Она задумалась, вернется ли морской зверь с бивнями, чтобы поесть ракушек, а пока она об этом размышляла, ее охватила сонливость, притянула ее голову к лапе и погрузила в забытье.

Глава 2.

Ратха, вожак Именованных, щурилась, глядя сквозь деревья на солнце, бледное из-за пыли, развеянной ветром. Песчинки забились в ее палевую шкуру, в мех на хвосте и между пальцами всех четырех лап. Язык, прижатый к клыкам, казался сухим и липким. Она стояла на берегу реки, там же, где толпились табунки трехрогих оленей и маленьких лошадок-пестроспинок под охраной ее народа. Давным-давно Именованные обменяли рискованную жизнь охотников на более стабильную пастушью и выживали благодаря мясу прирученных зверей.

Многие из Именованных везли у себя на спинах маленьких компаньонов-древесников: лемуроподобных существ с большими глазами, острой мордочкой, хвостом в полосках-кольцах и руками вместо лап. Эти древесники были потомками единственной самки, которую один из Именованных взял себе в питомцы. Оказалось, что ее руки подходят для заданий, слишком сложных для когтей и клыков.

Древесник был и у Ратхи, самка по имени Ратари: сейчас она сидела на спине у кошки и ее чистила. Ратха ощущала, как ловкие пальцы древесницы вычесывают мех вдоль ее позвоночника. Казалось, Ратари точно знала, где кусают блохи, и именно в том месте она и вычесывала, прежде чем Ратха успевала почесаться или даже дернуться. Иногда кошка ощущала уколы зубов-иголочек, когда древесница покусывала ее, чтобы избавиться от упрямого клеща. Но Ратари никогда не кусала Ратху по-настоящему.

Ратха перевела внимание на животных. Пестроспинки наступали трехпалыми передними лапами в медленный поток, обнюхивали воду и затем всасывали ее жадными глотками. Ратхе нестерпимо захотелось искупаться, но она понимала, что ей придется обойтись вылизыванием. Река была слишком мелкой, и в ней можно было разве что намочить живот.

Но хоть какая-то вода там имелась. А от ручья, который вытекал из реки и бежал через пастбища Именованных, осталось одно лишь сухое русло, что вынудило клан перенести водопой.

С каждым днем река высыхала все сильнее, и запасы воды сокращались. Ее уже не хватало настолько, что трехрогов и пестроспинок нельзя было поить вместе, иначе их копыта смешали бы воду с грязью, и ее больше невозможно было бы пить. Ратха наблюдала, как Именованные пастухи удерживают животных вместе, кружа вокруг них, огрызаясь и скаля зубы. Хранители огня заняли места поодаль, некоторые из них несли факела с огненным созданием, прозванным Красным Языком. В удачные времена, когда луговой ручей был полноводным и чистым, а пастбища — пышными, пастухам чаще всего хватало лишь раздраженной мины, чтобы животные их послушались, и в Красном Языке они нуждались лишь чтобы защититься от набегов извне. Теперь жажда придала стадным животным беспокойства и раздражительности, они стали склонны к неповиновению и панике. И пастухи нуждались в том, чтобы поблизости оставались хранители огня — для убеждения не только при помощи когтей и зубов, но и при помощи пламени.

Пестроспинки всхрапывали и повизгивали, отводя уши назад, встряхивая жесткими короткими гривами и взметая ноги, вооруженные копытами, на любого пастуха, которому не хватало скорости, чтобы избежать проявлений их дурного нрава. Бок Ратхи все еще ныл от неожиданного пинка.

Она издала мягкое: «пр-р-руп», от которого Ратари перебежала со спины Ратхи на ее затылок. Древесница защебетала и устроилась так, что ее передние лапы и мордочка легли вдоль изгиба одной из кошачьих лопаток, а задние лапы и хвост вытянулись вдоль другой. Затем древесница направила нос вперед, наблюдая за суматохой. Ратха подумала, что, быть может, Ратари ищет своих детенышей, которые сейчас катались на спинах у молодых пастухов.

Ратха прошлась по берегу, в то время как клан окружил напившихся пестроспинок, расчищая путь для табунка трехрогих важенок и оленят. Вожак увидела, как Такур, пастуший учитель, уклонился от атаки мучимой жаждой оленихи, угрожавшей ему раздвоенным носовым рогом. Древесница Такура, Ари, прыгнула с его загривка в воздух прямо перед оленихой, крича и размахивая кольчатым хвостом. Испуганное животное, чью атаку так резко прервали, отпрыгнуло в сторону. Вместе с остальными Такур повел важенок к водопою.

Хриплый рев перекрыл шум мычащих стадных животных. Испуганная Ратари крепко вцепилась в Ратхину шею, когда самый крупный из трехрогих самцов вырвался из стада и отправился к реке.

Огрызаясь, Ратха прыгнула вперед и вместе с другими пастухами рванулась наперерез животному. Она обнаружила, что рядом с ней между деревьев, разбросанных по берегу реки, мчится Такур. Его медная шкура поблескивала, пока он бежал через пятна света и тени с Ари на загривке.

— Разверните оленя! — прокричал пастуший учитель. — Не пытайтесь вставать у него на пути!

Ратха увидела, что к погоне присоединилась и Фессрана, глава хранителей огня. На конце ветки, зажатой в ее челюстях, ревело пламя. Почти не отставая от нее, мчалась и Бира, словно красно-золотая тень песочной Фессраны.

Ратха резко остановилась, чтобы дать Ратари спуститься. Древесница напрягла задние лапы и прыгнула на Биру, к ее компаньону.

— Хранителям к нему не приближаться, — приказала Ратха, пробегая среди молодой поросли.

Огненное создание, которое она назвала Красным Языком, могло запугать агрессивных животных, но Именованные пользовались им только тогда, когда другого выхода не было.

Вместе с Такуром она описывала вокруг трехрогого оленя все более тесные круги, пока он не загарцевал, не взбрыкнул и не развернулся на задних ногах, чтобы наставить на пастухов рога, растущие на голове, и оба зубца раздвоенного носового рога. Но все же олень, фыркая и тяжело дыша, остановил свой порыв. Ратха увидела в этом шанс.

Она бросилась в сторону трехрогого оленя, ударив по земле сразу обеими передними лапами. Она поймала его взгляд, скрестила свой собственный со звериным. Трехрог взревел, тряхнул тяжелой шеей, но не смог отвернуться. Ратха сделала еще один шаг в сторону зверя, усиливая напор. В этот взгляд она вложила всю свою волю, она грозила зверю и в то же время гипнотизировала его.

Ратха сделала еще один медленный шаг, выгибая спину и сутуля лопатки. В ее сознании мелькнули воспоминания о таком же событии, угрожая отвлечь. Однажды, когда она была ученицей Такура, она противостояла дерзкому трехрогу. В тот раз она позволила себе нарушить зрительную связь, и зверь ее едва не растоптал.

Позади она услышала мягкое шипение Красного Языка, что колыхался на факеле у Фессраны. Если бы она пожелала, если бы ей потребовалось, то сила была прямо здесь, рядом. Но Красный Язык был слишком свиреп, чтобы так просто укрощать с его помощью стадных животных. Если его поднести слишком близко, он сведет их с ума, и тогда не останется выбора, кроме поспешного смертельного укуса. Ратхе сейчас не хотелось жертвовать этим оленем, пусть Именованные и нуждались в мясе. Время и место были неподходящими; слишком уж беспокоились остальные животные.

Несмотря на это, внутри Ратхи пробудился охотничий инстинкт и почти подавил стремление приближаться медленно, не сводя глаз с добычи. Она подавила порыв метнуться вперед, что стянул ее мышцы, словно бы судорогой. Ратха понимала: чтобы вернуть оленя в стадо целым и невредимым, нужно сперва покорить его силой взгляда. И ее взгляд ни разу не сплоховал, не дрогнул: он удерживал зверя, пока его гордая голова не опустилась в знак поражения.

Ратха выдохнула, и в это время Ратари подскочила к ней и вскарабкалась. Прочие пастухи повели оленя обратно в стадо. Ратха встряхнулась и чихнула от пыли.

Такур подбежал к ней рысцой, и его зеленые глаза сияли на медношерстной морде. Его древесница, Ари, приходилась Ратари матерью. Изначально именно он принес Ари в клан в качестве питомца.

— Ну что, однолетка, — сказал Такур, зовя Ратху старым шутливым прозвищем, — на моей памяти это был один из лучших взглядов.

— Нам нужен каждый умелый пастух, — ответила Ратха, согретая этой похвалой. — И даже я, — ее хвост дернулся. — А возвышение Шонгшара дало мне понять, что может случиться, если я забуду, что я тоже одна из клана. Чтобы осознавать наши нужды, я должна работать вместе с моим народом.

Она прошлась назад, между деревьев, с Ратари у себя на лопатках, и подумала о Шонгшаре, рыжеглазом чужаке, которого приняла в клан. Бира родила от него котят, у которых не было ума и самосознания — качеств, ценных для Именованных — и Ратха была вынуждена изгнать этот выводок, чтобы он не рос среди клана. Ужесточенный утратой, Шонгшар восстал против нее, и он использовал Красный Язык, чтобы взрастить почитателей и последователей из числа хранителей огня. Этого хватило, чтобы отстранить Ратху от власти и изгнать из клана.

С прошлого лета Ратха боролась за свое место, и с тех пор Именованные восстанавливались очень долго. Кое-кто, например, глава хранителей огня, Фессрана, все еще носил на шкурах шрамы от длинных клыков Шонгшара. Во время схватки, случившейся прошлым летом, Фессрана была на стороне хранителей огня и Шонгшара. Но когда Шонгшар прижал Ратху к земле для смертельного укуса, Фессрана бросилась между ними и приняла рану на себя. Ратха спаслась от клыков саблезубого, но память о нем никогда не сотрется из ее головы, и лишь со временем эта память покинет ее народ. А теперь, едва закончились те мучительные времена, наступила засуха.

Именованные без дальнейших препятствий напоили стада и перегнали их на ближайшую поляну, где местами еще торчала трава и пара кустов с зелеными листьями. Ратха легла в тень и с сожалением вспомнила о солнечной скале, что высилась в сердце земель клана. Ей нравилось там лежать, глядя с высоты на пастухов и животных. Но теперь, хоть весна и не до конца еще уступила лету, ручей, бегущий по прежнему пастбищу, пересох, и зелень сделалась золотистой и бурой.

И надолго ли хватит самой реки? Она мелела с каждым днем, а сеть трещин в илистых берегах росла и углублялась. Ратха помнила рассказы старейших о временах, когда Именованным приходилось покидать земли клана в поисках пастбищ и воды. Но было это так давно, что никто не мог вспомнить, куда они уходили и как им удавалось обнаружить эти места.

Пока животные брели мимо, она наблюдала за жеребятами пестроспинок, скачущими вокруг матерей. Этой засушливой весной их родилось мало. Что насчет трехрогов, лишь несколько оленят бодали бока олених и тыкались в них носами. У трехрогов часто рождались двойни, но в этот раз ни одна из важенок не принесла второго олененка, словно бы их тела чувствовали, что подножного корма и молока хватит лишь на одного детеныша.

Ратха откинула голову к бело-золотому пламени солнца на фоне обесцвеченных небес. Если бы пошел дождь, пускай и недолгий, травы смогли бы восстановиться так, что их хватило бы на все лето. А вот с неважным размножением стадных зверей смириться было совсем нельзя. В этом году их поголовье должно было не возрасти, а уменьшиться. Если бы у Именованных родилось поменьше котят, может, они и смогли бы выжить на том, что имели.

Ратха тихо фыркнула, раздосадованная своими же мыслями. На плодовитость Именованных самок она уж точно повлиять не могла. И хотя брачный сезон клана задержался из-за тягот засушливой зимы и весны, он все-таки должен был наступить. Но если с прошлого брачного сезона ничего не поменялось, то она сама уж точно не смогла бы увеличить поголовье новых котят.

В какой-то мере это успокаивало Ратху. Наблюдая, как матери еле справляются с выводками пищащей неугомонной малышни, она уже уставала, а когда ей случалось присматривать за котятами, ее терпение иссякало задолго до того, как кто-нибудь приходил ей на выручку. Было ясно, что материнство — это совсем не ее. И все же…

«Прекрати мечтать, — сердито сказала она самой себе. — У тебя был уже шанс, и вспомни, что тогда случилось».

Ратха вздохнула. Время о времени к ней так и возвращались мысли о потерянном выводке от Безымянного самца, которого она назвала Костегрызом. Безымянные были сородичами Ратхи, жившими вне клана. И хотя они так сильно напоминали ее народ, что могли даже заводить с Именованными потомство, у них не было той искры самосознания, что наделяла живых существ умом и речью. По крайней мере, Ратха в это верила, пока ее не изгнали за то, что она осмелилась принести в клан Красный Язык — найденное ею огненное создание — и оспорить тем самым лидерство вожака. Из-за изгнания она вынуждена была жить среди Безымянных, и тогда она повстречала Костегрыза, умного самца, обладающего речью. Они с Ратхой стали парой.

Она уже должна была позабыть, но образы котят, особенно дочери, Охотницы-на-Чертополох, все еще преследовали ее. Она помнила глаза Охотницы-на-Чертополох, прекрасные, но пустые: это означало, что ее разум слишком заглушен, чтобы она могла познавать мир так же, как Именованные.

«Хотела бы я знать, где же она теперь. Помню, Костегрыз сказал, что она убежала жить с Безымянными». Ратха выдохнула сквозь клыки, напугав питомицу. Давным-давно она отбросила всякую мысль о попытках отыскать своих детенышей. Что хорошего это принесло бы ей, или же им самим? Она бы посмотрела им в глаза, и в ней полыхнула бы прежняя злость, ярость от осознания, что ее собственные плоть и кровь — всего лишь животные, вроде пестроспинок, которых она поедала, или бродяг, с которыми сражалась, или древесников, которых Именованные возили на спинах. Да даже в глазах Ратари проблесков разума было больше, чем в глазах сыновей и дочери Ратхи.

Она разом отвлекла себя от тусклых картин воспоминаний и впилась взглядом в пастухов, их животных и древесников. Ее сыновьями и дочерьми были теперь Именованные — все, кто входил в клан; каждый, кто знал свое имя и знал, чего стоит. В том направлении, куда указывал ее нос, Ратха заметила отдаленное место, где полыхал костер, а за ним присматривал хранитель огня. И это тоже было ее порождением — это пламенное создание, названное Красным Языком и способное изменять, опалять изнутри тех, кто им обладает. Если бы она знала об этом, когда его только нашла, принесла ли бы она его в дар своему народу? Она снова вздрогнула, вспомнив о Шонгшаре и о раздоре между пастухами и хранителями огня, что едва не уничтожил народ Именованных.

Теперь Ратха стала мудрее. Пока у нее есть ум и сила, никто, подобный Шонгшару, больше никогда не возвысится в клане.

Ратари потерлась маленькой головой о щеку Ратхи, словно бы напоминая о нежданном подарке, который преподнесли события тех дней: о появлении Ари и ее собратьев. Если бы Такур не разыскал ее тогда, раненого детеныша древесника, или если бы он решил ее съесть…

Поймав краем глаза чье-то движение, Ратха глянула вбок. Такур, пастуший учитель клана, рысцой мчался к ней, а на лопатке у него подскакивала Ари.

— С животными все в порядке? — позвала Ратха.

— Да, раз уж они теперь напились. Я рад, что ты решила остаться у реки, — он лег рядом с ней и вылизал свою медную шерсть от пыли.

— Я переживаю, пастуший учитель, — сказала Ратха. — Ты и сам знаешь, как мало в этот раз родилось животных. Нам придется забивать куда меньше, чем раньше.

— Но и этого не хватит, — сказал Такур, пристально глядя на нее.

— Знаю. Мы не можем вечно рассчитывать на наши стада. Скоро может появиться и другая еда. Те сочные фруктовые штуки, которые древесники едят, например. Знаю, ты любишь фрукты, но мой желудок их не выдержит, нет, — она сделала паузу. — Именованные охотились на самых разных зверей. Может, каких-то из них мы сумеем и приручить. Не так-то давно старый Байр привел нам трехрогов.

— Помню, как один трехрог загнал юную ученицу-пастушку прямо на дерево, — глаза Такура весело засияли при этом воспоминании. — Но ты права, вожак клана. Мы упустили из виду других животных. Нам нужны не только те создания, что процветают в сытые времена, но и те, что неплохо переносят засуху.

— Вот чем я и займусь, — наконец произнесла Ратха. — Я созову на солнечную скалу всех сильных молодых пастухов и хранителей огня. Тех, кто нужны мне, чтобы стеречь животных и Красный Язык, я отправлю обратно на посты. Те, кто останутся, разделятся на пары и встанут в круг — хвостами ко мне, а носами наружу. Каждая пара отправится в свою сторону. На поиски места, где наши стада смогут и пить, и кормиться, а еще на поиски новых зверей, которых можно приручить.

— Но ты понимаешь, что скоро наступит брачный сезон, пусть он и будет короток, — напомнил Такур. — Я слышал, как прошлой ночью завывала Фессрана. Не думаю, что она лишь распевала песни.

— Чем меньше Именованных останется на землях клана на брачный сезон, тем меньше, надеюсь, родится котят.

— Может, это и печальное решение, вожак клана, но мудрое, — ответил Такур. — И я тоже присоединюсь к тем, кого ты отправишь на поиски.

Ратха не была уверена, как стоит отозваться на предложение Такура. Она обнаружила, что принялась лизать лапу и тереть ею морду, чтобы избежать ответа.

— Однолетка, — сказал он, вновь зовя ее старым шутливым прозвищем. — Я на каждый брачный сезон ухожу из клана. Ты знаешь, почему, и я думал, тебе больше не будет дела до моего ухода.

Она лизнула подушечку лапы и задела свою щеку гораздо сильнее, чем собиралась.

— Ты не зачнешь со мной котят с пустыми глазами, если этого ты боишься. После Костегрыза я больше ни от кого не рожала котят. Ничье семя во мне не приживается.

Такур посмотрел в землю.

— Ратха, я волнуюсь не только лишь о тебе. И о других тоже — о Бире, о Фессране. Когда их охватывает брачный жар, они о таких вещах не думают. Если я останусь, риск зачать неразумных котят все равно не исчезнет.

Ратха знала, что он говорит правду, и внутренне плакала за него от горя. Он никогда не взял бы себе в пару ни одну самку из Именованных и не рискнул бы стать отцом ее детенышей.

Такур, как и Костегрыз, что был его братом и жил среди Безымянных, был рожден от связи между клановой самкой Решарой и Безымянным самцом. Обоим братьям передались дары Именованных, что доказало — от таких связей могут рождаться котята со светом разума в глазах. Но итоги оказались слишком непредсказуемы, чтобы им доверять, и слишком трагичными, чтобы рисковать вновь.

Хотя Такур и знал, что Ратха родила Костегрызу котят и их потеряла, он не знал причин. Но он стал свидетелем того, чем закончилась очередная связь между одной из Именованных и Безымянным чужаком.

Дети Шонгшара и Биры были лишены речи и разума, ценных среди Именованных. Такур знал это как никто, ведь именно он помог Ратхе унести обоих детенышей с земель клана.

Такур ласково задел носом Ратху, неверно истолковав причину ее грусти.

— Не скорби из-за того, что у тебя нет маленьких, вожак клана. Твои котята — это мы, Именованные. А те котята, что учатся у меня пастушеству, тоже для меня настоящие сыновья и дочери.

С его лопатки застрекотала древесница, будто напоминая, что и она его приемный родич. Маленькая питомица Ратхи, Ратари, послала матери ответную трель.

— Когда те, кто отправятся в путешествие, займут места, позволь мне выбрать, где встану я, — попросил Такур. — И пусть я, как всегда, пойду один.

— А ты уже знаешь, куда пойдешь?

— Да. Я встану и подниму голову так, чтобы заходящее солнце светило прямо на кончики моих усов. Так я приду к месту, которое видел лишь раз, издали: к водоему, что больше любого озера.

— Тогда я соберу всех на закате, и ты выберешь себе место, — ответила Ратха, и ее воображение заполнили картины, вызванные словами Такура. Она ощутила укол зависти и пожелала отправиться с ним, оставить позади бремя лидерства.

Но ведь он бы вернулся, пусть и не скоро, и, возможно, забрал бы ее с собой, чтобы показать находку. Ратха проследила, как он удаляется вместе с Ари на спине, помахивая хвостом. И она пожелала, чтобы он не напоминал ей так сильно Костегрыза, отца ее утраченных малышей.

В полуденную жару, обходя разбредшихся животных, пастухов и хранителей огня, Ратха уже не бежала трусцой, а неторополиво шла. У ближайшего сторожевого огня она увидела Фессрану. По спине у нее проползли мурашки от беспокойства за подругу. В последнее время глава хранителей огня казалась подавленной.

Ратха коснулась носом носа Фессраны и потерлась о нее всем телом, а хвост свесила у нее со спины. По теплому оттенку запаха Фессраны она поняла, что такие знаки привязанности ей очень по душе. Но под этим оттенком скрывался и другой, что говорил о встревоженности подруги.

— Такур слышал, как той ночью ты пела, — попыталась поддразнить ее Ратха. — Есть такая примета среди Именованных: слышишь вопли Фессраны — брачный сезон не за горами.

Ответ Фессраны прозвучал ровно:

— У Такура уши заложило трехрожьим мехом. Это Бира была, а не я.

Уши Ратхи развернулись вперед, и она попыталась взглянуть Фессране в глаза, а в это время хранительница огня спросила:

— Никто же на меня не жалуется, нет? То есть, я от своих обязанностей не увиливала даже в поисках своей древесницы.

— Нет, — ответила Ратха. И особенно явно ощутила у себя на лопатке собственную питомицу.

Фессрана выглядела немного растрепанной. С тех пор, как исчезла ее Фессри, в умывании она полагалась только на свой язык.

— Одолжить тебе Ратари? — спросила Ратха.

— Нет. Ценю твое предложение, но уход от другого древесника — это совсем не то, — Фессрана позволила своим передним лапам проскользить по земле, пока ее кремовый живот не примял траву. — Забавно. Не думала, что я и правда привяжусь к этой мелкой блохоловке. Когда речь заходит о древесниках, вы с Такуром таете, как пестроспиночий помет в жару, но я думала, я-то к ним более расчетливо отношусь. Я скучаю даже не по этим маленьким ручкам своей Фессри. А по тому, как она сидела у меня на лопатке и что-то там мне шебуршала в ухо. Я к этому привыкла.

Ратха увидела, как Фессрана немного расслабила левую переднюю лапу, наполовину перекатившись на бок.

— Как твоя лапа?

— Спасибо большое Шонгшару, что ей никогда не стать прежней, хоть и много ей времени понадобилось, чтобы залечиться. Я должна быть благодарна, что она вообще действует. Лопатка просто затекла немного. Все-таки укусы заживают лучше, когда ты помоложе.

Она лизнула оба морщинистых шрама на лапе. Были у нее и другие шрамы, на ребрах: пронзив лапу, клыки Шонгшара вонзились ей в грудь. Эта рана была почти смертельна, и Ратха была поражена и рада, что Фессрана так хорошо восстановилась. Хотя Бира и подменяла Фессрану на посту главы хранителей огня, в этой роли Ратхе нужна была Фессрана.

— Знаешь, я бы не переживала так сильно из-за Фессри, — Ратха попыталась говорить успокаивающе. — Иногда древесники где-то гуляют, но потом возвращаются. Ари это уже проделывала с Такуром.

— Ну, я думала, это из-за брачного сезона. Все запахи меняются, и все такое. Я замечала, что древесники из-за этого нервничают.

Фессрана затихла, но ее запах подсказал Ратхе, что она не в течке и, возможно, в этот раз брачный сезон для нее вновь не наступит. После раны и долгого восстановления она все еще не могла выносить потомство.

— Знаешь, почему я так привязалась к этой жалкой блохоловке? — вдруг спросила Фессрана после долгого молчания. — Из-за Ньянга.

Ньянг. На миг Ратха ощутила себя потерянной и взмахнула хвостом. Ньянг погиб. Он был старшим из последнего помета Фессраны и одним из тех, кто перешел на сторону Шонгшара, когда клан раскололся надвое. Он утонул, когда Ратхе с Такуром удалось затопить пещеру, где Шонгшар скрывал почитаемый Именованными костер. Помогая Ратхе вырыть траншею, из-за которой ручей и вышел из берегов, Фессрана поспособствовала гибели своего сына.

— Не знаю, почему это так меня тревожит. У меня ведь остались Кшуши и Чика, пусть они уже и выросли. Я никогда не чувствовала, что знаю Ньянга так же хорошо, как и других своих котят. А потом его не стало, и я утратила шанс когда-либо его узнать. Ну, глупо, конечно, сейчас по нему скорбеть.

— Нет, совершенно не глупо, — сказала Ратха, подумав о собственной дочери — Охотнице-на-Чертополох.

Фессрана уставилась на свои лапы.

— После его смерти я думала о нем и думала — до тех пор, пока не стало чересчур больно. А потом Фессри начала меня так ласково чистить, и болтать мне в ухо всякую древесниковую чепуху, и это мне помогло.

— Я знаю.

Фессрана вздернула морду, и Ратху это даже напугало.

— Действительно знаешь, Ратха? Или хочешь, чтобы я поверила, будто ты знаешь? Хоть ты и вожак клана, мне ты кажешься совсем еще юной. Хоть когда-нибудь ты ощущала, как больно терять рожденного тобой котенка?

Ратха закрыла глаза, сдерживаясь, чтобы не рассказать про Охотницу-на-Чертополох, чья история так и рвалась у нее с языка. Никто не знал об ее утраченном выводке, кроме Такура, и эту правду лучше было держать при себе. Кроме того, какой вышел бы толк из рассказа? Разве что вновь пробудилась бы старая боль. Фессране это было не нужно. Она хотела, чтобы вожак клана источала силу, а не слабость.

Так что Ратха сказала:

— Мы с Такуром поищем Фессри, если это поможет.

Фессрана поднялась на лапы, стараясь не делать уступок больной лопатке.

— Я была уже просто везде. Сейчас, когда листья все пожухли от засухи, верхушки деревьев рассмотреть проще. Нет. Вы оба заняты. А Фессри я предоставлю самой себе, жукоедку неблагодарную.

Она встала и отправилась прочь, помахивая хвостом. Ратха уселась у подножия солнечной скалы, глядя подруге вслед и раздумывая, что еще можно было бы ей сказать. Перемена в настроении Фессраны поймала ее врасплох и выбила из равновесия. Обвинение в непонимании и незрелости жгло, как царапина. И даже сильнее, потому что Фессрана была неправа.

***

Как и обещала, Ратха созвала собрание на следующий день, перед самым закатом. Именованные расселись у солнечной скалы на старом пастбище; в это время хранители огня вместе с их главой разжигали костер собрания факелами, принесенными из огне-логова. Ратха заметила: они развели достаточно большое пламя, чтобы оно служило ориентиром для тех, кто все еще собирался с дальних концов территории клана, однако при этом костер не был так свиреп, чтобы заворожить собой всех собравшихся. Ратха с Фессраной на себе изучили, какую опасность это влечет. Опыт с Шонгшаром и его служением огню приучил их к осторожности.

Ратха взглянула с солнечной скалы на свою подругу. Фессрана стояла в стороне, недвижно сидя с факелом в челюстях, и тени танцевали по ее песочному меху. Пусть сперва Фессрана и была против, теперь она разрешала хранителям огня пользоваться помощью древесников, и даже это поощряла. А древесники оказались еще полезнее для хранителей огня, чем можно было подумать. Как раз этим утром Бира, помощница Фессраны, показала Ратхе юного ученика, который обучил своего древесника скручивать траву и кору в длинный хвост, достаточно крепкий, чтобы обернуть им связку веток. Связав прутья, хранитель огня мог волочить куда более тяжелые грузы, чем раньше.

Ратха собиралась было отправить молодого кота с его древесником на поиски, но теперь она решила оставить его, чтобы он обучил новому умению и других собратьев. Конечно, юный самец мог разочароваться, что его не пустили в приключение, но он точно исполнился бы гордости, узнав, что обрел навык, который стоит сберечь.

Вожак села прямо и заговорила о цели собрания, о разведчиках, которых она отправит на поиски новой пищи, пастбищ и воды. Ратха осторожно выбирала слова, объясняя, что для этого она выберет лишь тех, кого можно освободить от обязанностей. Нельзя было оставить стада беззащитными, а костры — без надзора. Закончив, она позвала Такура и позволила ему занять выбранное место, мордой к заходящему солнцу.

Прочие искатели, избранные из числа и пастухов, и хранителей огня, встали парами, направив усы в разные стороны. Такур остался один. Он привык быть наедине с собой, в компании одной лишь Ари, и у него был опыт в выживании за пределами клана.

— Вы, идущие в путь, первыми отведали от убоины, — сказала Ратха. — Ваши желудки полны, лапы сильны, и пусть сопроводит вас надежда Именованных.

И по ее слову разведчики отправились на поиски. Едва шагнув прочь от солнечной скалы, Такур взглянул назад. Его рвение выдавали сияние глаз и блеск меха. Древесница, сидящая у Такура на спине, раздраженно распушила мех, словно бы сообщая, что она слишком уж тут освоилась для всяких там путешествий; но на прощание она игриво взметнула хвостом.

Ратха наблюдала за всеми уходящими разведчиками, но дольше всего ее взгляд задержался на одном из них — медношкуром.

«Хоть ты и не берешь с собой Красный Язык, Такур, — подумала она, — пусть сила его духа тебя хранит».

Глава 3.

Саламандра проснулась, выползла из пещеры в песчанике, выпрыгнула на пляж, и ее уши повернулись вперед. Уколотая лапа была чувствительна, но больше не болела, и вскоре кошка забыла о ней. Она принюхалась к ветру и нашла в нем запахи существ, с которыми уже сталкивалась, например, моржей с короткими бивнями; но среди них попался и незнакомый. На фоне ветра и шума волн она различила отдаленный гул, а сквозь него пробивались странные ухающие звуки.

Она осторожно пригнулась к песку, и все ее чувства обострились в ожидании опасности. Она подумала, не стоит ли ей отступить с этого пляжа, и удивилась тому, как вскинулась внутри нее собственническая ярость. Нет. Это было ее место. Это она заявила на него право, оставила здесь свои следы, отметила его своим запахом.

Кошка отправилась на странный запах — кругами, с подветренной стороны. У этого запаха был сильный водорослево-рыбный привкус, примерно как у запаха толстобивня, но в то же время он сильно отличался, и было ясно, что он идет от другого животного. Всмотревшись в берег, кошка увидела глыбу серого песчаника, вдающуюся в море под утесом. На этом мысе растянулись под солнцем серые и черные силуэты.

Сперва Саламандре показалось, что эти животные похожи на толстобивня, но их широкие тела оказались постройнее и помельче; сверху они по окраске напоминали сланец, снизу были кремовыми. Когда эти создания лежали на животах, их коренастые передние и задние конечности прижимались к гладким бокам. Их головы были длинными и заостренными и напоминали Саламандре скорее морды лесных пестроспинок, а не рыло толстобивня. Их уши, напоминающие листья, то и дело разворачивались и подергивались.

От бликов утреннего моря Саламандра прищурила глаза. Ее тень медленно скользила по песку, и она чувствовала, как солнце палит ей спину. Налетел порыв ветра, донося до нее соленый вкусный запах моллюсков. Она вспомнила, как ей довелось украсть у толстобивня объедки.

Обогнув подножие отвесного утеса, она увидела маленькую бухту, заслоненную от ветра скалами из песчаника, выступающими с обеих сторон. В этом убежище она заметила еще одно морское животное с двумя меньшими спутниками, похожими на него. Большой зверь барахтался в прибое, а маленькие лежали на пляже. Саламандра укрылась за скалами и подкралась поближе, чтобы получше разглядеть.

Животное подняло голову и навострило уши, затем с благодушным видом откинулось назад, расслабив короткую толстую шею. Оно заворчало себе под нос, когда волны омыли ему бока. Саламандра опять увидела продолговатую морду, похожую на пестроспиночью, но у пестроспинок нос и подбородок были закругленными, а у этого существа — заостренными с ярко выраженным прикусом. Оно зевнуло, открыв внушительные резцы верхней челюсти и набор клыков.

Это зрелище встревожило Саламандру, и она спряталась, но скоро ее привлек плеск, и она снова высунулась из укрытия. Блестящая туша морского зверя шлепнулась на влажный песок. Существо выбралось на пляж при помощи передних ног с растопыренными перепончатыми пальцами и широко распахнуло челюсти, чтобы схватить здоровую грязную ракушку.

Казалось, зверь забыл о существовании задних конечностей, и они волочились за ним, пока он, горбясь, тяжело тащился на животе и крепких передних ногах. Когда его челюсти раздробили раковину, морская вода брызнула из кожистого сифона моллюска.

Волны мучительно-притягательного запаха достигли Саламандры. Она облизнулась, но заставила себя сидеть тихо, выжидая. Истекая слюной от аромата моллюска, она прислушивалась к скоблению и скрежету.

Маленькие морские звери извивались в песке, ползая на животах. Иногда они поднимались на толстые ноги и неуклюже бродили, пока не натыкались друг на друга или на большое животное. Оно проявляло к этим двоим столько терпения, что Саламандра почувствовала — она наблюдает за самкой и ее выводком.

Саламандра нацелилась на детенышей как на добычу, ведь из-за небольших размеров их с легкостью удалось бы загрызть. Ей требовалась подождать, пока мать от них не отвлечется. А пока что она могла обойтись объедками.

Ее голод больше не был настолько силен, чтобы приглушить любопытство, ведь ранее она наелась того, что не доел толстобивень. Так что эти новые создания ее заинтриговали. Хотя эти звери и ели моллюсков, жили на побережье и обладали клыками, их морды, шеи и уши слишком напоминали лошадиные, и эти черты сильнее всего впечатлили Саламандру. Однажды она видела некрупную кобылку с двумя тщедушными жеребятами, и теперь у нее перед глазами ярко всплыло это воспоминание, окрасив чувства насчет семьи морских созданий. Кошка не сводила глаз со странной кобылы, умеющей плавать в море.

Это существо, которое Саламандра в мыслях теперь называла «морской кобылой», продолжало раздирать огромную раковину при помощи передней ноги и клыков. Черные передние ноги морской кобылы с растопыренными пальцами и перепонками между ними совсем не напоминали ласты толстобивня или копыта пестроспинок.

Чем дольше Саламандра наблюдала за морской кобылой, тем больше обращала внимания на эти странные ноги. Однажды она соотнесла образ самой себя с саламандрой и точно так же соотнесла теперь морскую кобылу с образом ее необычных пальцев. И в ее мыслях существо стало зваться Мокростопой.

Саламандра оставалась в укрытии до тех пор, пока морская кобыла не наелась моллюсков и не уснула на низкой плите песчаника. Оба морских жеребенка растянулись поблизости от матери. Саламандра учуяла пару лакомых кусочков, оставшихся от пиршества морской кобылы. Она осторожно заковыляла из своего убежища и спустилась между скал туда, где лежала Мокростопа. Она подобралась так близко, что уже могла отчетливее ощутить соленый звериный запах и услышать рокотание храпа морской кобылы. Она быстро подхватила в пасть ближайший кусочек и потянулась за следующим.

Неожиданно мышцы на шее морской кобылы напряглись — она подняла голову, и ее конусообразная морда повернулась к Саламандре. Неуклюжим рывком зверь взмахнул коренастыми передними ногами и взметнулся. Из раскрытой пасти донесся раскатистый рев, что эхом отразился среди скал бухты и заставил Саламандру отпрянуть с прижатыми ушами.

Какое-то время они стояли друг напротив друга. С неожиданной быстротой Мокростопа подбросила себя к Саламандре, угрожая клыками. Ярость вынудила морскую кобылу опереться на задние ноги, и Саламандра обнаружила, что не такие уж они и бесполезные, как ей сперва показалось.

Внезапного превращения морской кобылы в животное, ходящее на четырех ногах, Саламандра не ожидала. Походка Мокростопы была неуклюжей, ее локти торчали в разные стороны, а ступни косолапили, но все конечности служили ей отменно. Теперь морская кобыла стала четвероногим чудищем, и она пусть и неуклюже, но приближалась к врагу, угрожавшему ей и ее потомству.

Саламандра набила пасть ракушками, испачканными в песке, и их мясом, так что клыками воспользоваться не могла, но и бросать добытое не собиралась. Подобрав под себя задние лапы, она прыгнула так высоко, как только сумела, и уцепилась когтями за скалы.

Очутившись в безопасности, она принялась за еду, глядя вниз, на морскую кобылу. Обеими передними лапами Саламандра не могла удержать ракушку, поэтому с одной стороны засунула ее под валун и потом придерживала здоровой лапой, отдирая мясо боковыми зубами.

Мокростопа откинула голову назад настолько, насколько ей позволяла толстая шея, и издала рев, из-за которого Саламандра едва не подавилась упругой мякотью моллюска. Проворные детеныши вскарабкались обратно к матери, а морская кобыла в это время выставила морду вперед и с подозрением принюхалась. Затем Мокростопа неуклюже двинулась на животе по песку, прощупывая путь перед собой длинными щетинками, растущими на морде, и вонзая клыки в песок, как если бы считая, что в нем может таиться угроза.

Она зафыркала посреди разбросанных ракушек, отводя назад уши и закатывая глаза. Но вместо того, чтобы убраться подальше от запаха хищника, как поступают все травоядные, морская кобыла издала бурлящий рев и мощным взмахом передней ноги отбросила прочь все оставшиеся обломки раковин. Она распахнула челюсти и махнула головой, показывая все свои клыки и прочие зубы притаившемуся мясоеду.

Саламандра решила, что, пожалуй, моллюсков ей на сегодня хватит. Она учуяла и другие возможно съедобные штуковины — например, падаль, яйца морских птиц. Но сначала она собиралась отдохнуть. Хромая, она как можно скорее убралась в свое убежище у подножия выветренного утеса из песчаника.

***

Несколько дней спустя Саламандра прокладывала обратный путь среди скал после успешной вылазки за яйцами. Облизнувшись от желтка и развернувшись к своей пещере, она услышала лай и взрыкивания вместе с ревом морской кобылы.

На пляже в бухте она увидела Мокростопу и двух морских жеребят, жмущихся к ее бокам. Пять небольших животных с гладкими мокрыми шкурами и извилистыми телами окружили семью и теперь ей угрожали. Эти небольшие морские львы напомнили Саламандре выдр: она видела, как такие звери плавают в океане, катаясь во впадинах между волнами. Выдрам помогали плавать перепончатые пальцы и длинные мощные хвосты, тогда как у этих зверей хвосты оказались куда короче, а еще они обладали когтистыми ластами. Маленькие уши плотно прилегали к головам, глаза сильно таращились. Заостренные морды обладали мощными челюстями и клыками.

Лаяли они гортанно и хрипло: подобного Саламандра еще не слышала ни от одного из существ. Передние конечности этих зверей были короткими, и кисти почти сразу же переходили в лопатки, формируя передние ласты. Задние лапы так далеко отстояли от тела, что скорее напоминали рыбий хвост, но при этом существа могли развивать на земле удивительную быстроту, изгибая спины. От рыбного привкуса в их запахе Саламандра сморщила нос.

С булькающим ревом и отрывистым хрипом Мокростопа взвилась на задние ноги, размахивая головой, вооруженной выступающими вперед клыками. Враги, кружа вокруг своей жертвы, ответили лаем и тявканьем.

Саламандра ощутила, как у нее в горле клокочет рык. Она достаточно долго рыскала по этим скалам и выступам, чтобы счесть их своей территорией. На мгновение рык и лай заставили ее замешкаться. Если этим существам хватило храбрости, чтобы атаковать Мокростопу, значит, и для нее, Саламандры, угрозу они представляли не меньшую. От этой мысли она огрызнулась и отвела уши назад; ярость заместила собой страх.

Саламандра спрыгнула с уступа и заскользила по пляжу, разметая мокрый песок. К ней скользнула гибкая фигура и, по-змеиному ударив, впилась зубами в заднюю лапу. Взвыв, Саламандра прыгнула и изогнулась, чтобы отскочить назад. Одна из ее лап опустилась на зверя, но этого не хватило. Соперник Саламандры обнажил зубы и гавкнул на нее, обдав рыбной вонью, а затем вырвался, чтобы укусить за хвост.

Еще один лающий налетчик набрался смелости и ринулся беспрерывно наскакивать на Мокростопу. Морская кобыла взметнула ногу для неуклюжего удара, что сбил зверя на песок. Когда животное перекатилось, его передние конечности захлопали в воздухе. В это время Саламандра одним прыжком оказалась посреди стаи: она хромала на переднюю лапу и, огрызаясь, бросала вызов разинутым челюстям.

Она быстро сообразила, что враги выглядят более неуклюжими, чем на самом деле. Они уворачивались от ее загребающих рывков и покусывали за скакательные суставы, изгибаясь вокруг Саламандры и подлезая снизу. Одного из налетчиков Саламандра ухватила за плотный загривок и отбросила в сторону. Другого, что попытался рвануть зубами ее искалеченную лапу, она встретила пинком задней лапы с выпущенными когтями, и зверь завизжал, истекающий кровью, но все еще готовый продолжать бой. Саламандра обнаружила, что оказалась рядом с Мокростопой: морская кобыла в это время изо всех сил лупила по гладким шкурам зверей, кидавшихся на нее из-за скал и из-под их выступов.

Тот морской жеребенок, что был покрупнее, высунулся и наставил маленькие острые клыки, в то время как меньший притиснулся к боку матери. Мокростопа резко развернулась, чтобы отразить боковую атаку, и маленький жеребенок остался без защиты. К нему развернулись вытянутые головы с большими выпученными глазами. Три набора челюстей ухватили его за ноги. Налетчики подпрыгнули и устремились назад, волоча ревущего жеребенка.

Мокростопа переваливалась за ними, гудя от ярости, а существа протащили жеребенка по острым скалам, на ходу колотя о них его тело. К тому времени, когда они затащили его в прибой, жеребенок больше не вырывался и не кричал. Саламандра увидела, как морская кобыла остановилась, показала убийцам клыки и затем развернулась, чтобы защитить оставшегося детеныша.

Налетчиков осталось двое: тот, которого отшвырнула Саламандра, и еще один. Когда они бросились на морскую кобылу с жеребенком, Саламандра помешала их атаке и отогнала. Один из налетчиков замешкался, второй безрассудно кинулся на Саламандру сбоку. В пылу боя он совсем забыл про Мокростопу.

Мокростопа навалилась на него, как озлобленный катящийся валун, давя и топча. Мощным ударом передней ноги она впечатала налетчика в острые скалы и сломала ему хребет. Все еще дергаясь, тело скользило, пока не напоролось на острие скалы, где и повисло, как куча выброшенных из моря водорослей.

Лай последнего из налетчиков обернулся перепуганным визгом. Он бросился в море, а Саламандра и Мокростопа — за ним. За пару шагов Саламандра обогнала морскую кобылу и первенство в погоне полностью перешло к ней.

Слишком озлобленная, чтобы остановиться, Саламандра бросилась прямо в океан вслед за удирающим врагом. Она била по гладкой бурой спине, что покачивалась перед ней на катящемся буруне. Она попыталась рвануться, но течение и песок, уходящий у нее из-под лап, выбили ее из равновесия. Изогнув блестящее тело, враг исчез в море.

Отчаянно борясь, чтобы удержаться на лапах, Саламандра упала мордой в набегающую волну. Бурлящая вода потянула ее вниз и закружила в солено-песчаном водовороте. Он ударил Саламандру о камни на дне и снова выбросил наружу. Захлебываясь ужасом и морской водой, она оказалась на следующей волне и начала подгребать, в то время как вода подняла ее, опустила и вновь захлестнула.

Она и представить себе не могла, что движущаяся вода хранит в себе такую силу. Когда она переплывала реки и ручьи, потоки тащили ее за живот и лапы, но эти волны просто швыряли ее из стороны в сторону, играясь с ней так же, как она сама игралась с малой добычей.

Ее охватила паника и гулко застучала в ушах. Этот звук превратился в шорох лап крадущейся Кусающей-во-снах, и поле зрения Саламандры сжалось в узкий туннель, в конце которого она видела, словно бы в отдалении, бурлящую воду. Образ Кусающей-во-снах слился теперь с бушующим океаном, но, когда последовал укус, он оказался таким же болезненным, как раньше, и от шока Саламандра перестала бороться. Потоки превратились в когти, тянущие под воду, а шорох волн — в торжествующее шипение, объявляющее о победе Кусающей-во-снах.

Внезапно сквозь нарастающее оцепенение пробилась ярость. Саламандра оглушительно прокашлялась — в ее легких еще оставался воздух — и принялась хлестать против течения хвостом и лапами, пока ее голова не вырвалась на поверхность. Жадно вдыхая воздух, она ощутила, как отступает безумие паники, а вместе с ним и Кусающая-во-снах. Поле ее зрения вновь расширилось; гул в голове утих.

Она выровнялась со свирепым рывком, нацелила нос на пляж и поплыла. В короткие промежутки между борьбой с бурунами она заметила кое-что, чего раньше не успела осознать: она гребла искалеченной лапой. Она ощущала, как болезненно напрягаются неразработанные мышцы, когда лапа стремилась выполнить свою задачу.

Неожиданно ее здоровая лапа, подгребя вниз, зацепила песок. Саламандра опустила задние лапы, отыскала опору и сильно оттолкнулась, чтобы взобраться на берег. Подъем оказался круче, чем она ожидала, но бурлящая вода скоро спала с грудной клетки, затем с живота. Выйдя из полосы прибоя, Саламандра с трудом поднялась на берег, дрожа от усталости. Больная лапа пульсировала, но эта боль принесла понимание. Если заставить эту лапу работать, из нее выйдет толк. Пускай она и двигалась скованно, судорожно из-за сжатых мышц, но она все-таки двигалась.

Саламандра прыгнула на пляж: морская вода струилась у нее со шкуры, а искалеченная лапа опять поджалась под грудь. Она так привыкла ходить на трех лапах, что открытие тут же вылетело у нее из головы.

Происшествие с ластоногими врагами ее рассердило. Они так легко улизнули, нырнув в океан. И ей захотелось покорить эти мощные, бурлящие, катящиеся воды, что так сильно напоминали живое существо. Как только она научится в них плавать, что за сюрприз будет этим налетчикам, если они снова соберутся напасть!

Мягкий шлепок привлек ее внимание к телу зверя, которого убила Мокростопа. Бесформенной грудой оно свалилось со скалы на песок. Саламандра прошла к трупу и стала подталкивать его носом, пока тело не перекатилось на бок.

Ворчание заставило ее взглянуть вверх. Мокростопа пригнулась недалеко от трупа, а морской жеребенок держался с ней рядом. Поворачивая головой из стороны в сторону, морская кобыла разглядывала мертвое животное. Саламандра попятилась, опасаясь, что Мокростопа заявит права на убоину, раз уж это ее добыча. Раз морские лошади едят моллюсков, то и мясо они наверняка могли есть. Но морская кобыла довольствовалась лишь парой неохотных тычков, а затем отвернулась.

В дальнейшем поощрении Саламандра ничуть не нуждалась. Собственнически зарычав, она схватила добычу, глубоко запустила клыки ей в шею и потащила себе в укрытие.

***

Следующие несколько дней Саламандра провела рядом с Мокростопой и ее жеребенком. Морская кобыла постепенно позволила кошке подойти поближе и прогоняла ее лишь когда она осмеливалась слишком близко подобраться к детенышу. Мокростопа соскребала моллюсков с отмели и приносила улов на уступ, где поедала его в своей обычной манере, мусоря и оставляя объедки Саламандре, готовой тут же их утащить.

Мокростопа часто уходила со своего уединенного пляжа к сородичам, что составляли разрозненное стадо. Саламандра постепенно стала следовать за ней. Сначала стадо беспокоилось из-за ее присутствия, но скоро привыкло к ней.

После потери меньшего жеребенка морская кобыла все свое внимание сосредоточила на самом крупном. И, казалось, часть внимания она перевела и на Саламандру, а та задумалась, не нарочно ли морская кобыла оставляет объедки в пределах ее досягаемости, словно бы пытаясь подбодрить.

Саламандра пользовалась большинством тех преимуществ, что давала ей Мокростопа, но без всяких мыслей о благодарности. Однажды, дохромав до пещеры с полной пастью объедков от моллюсков, она даже задумалась, как бы отвлечь морскую кобылу и забрать выжившего жеребенка. Но эта мысль скоро ее покинула. Мокростопа с жеребенком стали скорее соседями, чем добычей. А еще крупный морской жеребенок без конкуренции с другим детенышем мог пить столько молока, сколько хотел. Каждый раз, когда Саламандра о нем думала, она вспоминала, как жадно он поглощает молоко своей матери. Как морская кобыла стала для нее Мокростопой, так и жеребенок стал Прожорой.

Чуть не утонув в бурном прибое, Саламандра боялась вновь в него входить. Но она жаждала отомстить лающим налетчикам, которые напали на Мокростопу и удрали затем в океан.

Спустя несколько дней после того происшествия страх Саламандры достаточно притих, и она попыталась вновь войти в море. Она выбрала протяженный пологий склон, о который волны разбивались, прежде чем накатить в полную силу. Опасливо подергивая хвостом, она прохромала в океан, пока вода не дошла ей до живота. Но даже в таком спокойном прибое были течения, что вцепились ей в лапы, угрожая вывести из равновесия. Подводное течение вымывало песок из-под подушечек пальцев, из-за чего лапы скользили и подворачивались.

Словно показывая, что переживать тут не из-за чего, Мокростопа подтянулась к кромке моря, соскользнула в воду и встала, а море помогло ей удержаться на плаву и расслабить задние ноги. Однако ее крепкие передние конечности твердо стояли на дне, и на них не действовали сильные течения, что угрожали выбить из-под Саламандры песок. Саламандра уже заметила, что передние ноги морской кобылы были лишены гибкости от локтя до ступни и не сгибались в запястных суставах. Из-за этого она неуклюже ходила по суше. Но в бурных течениях на прибрежных отмелях это было преимуществом, ведь устойчивые передние ступни Мокростопы не могли подвернуться.

Саламандра пошатнулась на трех лапах, стараясь сберечь устойчивость. В конце концов она сдалась и заковыляла на бухтовый пляж, за полосу прибоя. Вода здесь была слишком бурной. Уши Саламандры дернулись от раздражения, когда она увидела, как в бурунах резвится морская кобыла. Она развернулась к морю хвостом и отправилась на поиски пищи.

Утолив голод яйцами морской птицы, она прошла на юг вместо того, чтобы вернуться в убежище и вздремнуть. Ее путь лежал на большой пляж, что полумесяцем тянулся от бухты морской кобылы. Она пробиралась по твердому песку прибрежной полосы, ведомая смутным воспоминанием о землях, которые пересекла прежде, чем сюда добраться. Хоть она и не знала, чего ищет, она продолжала идти, пока не оказалась на вершине низкого утеса, под которым простиралась широкая мелководная лагуна.

В отличие от зеленого пенистого прибоя в бухте, здесь вода была такой чистой, что позволяла рассмотреть слабую рябь, созданную волнами на песчаном дне. Вода, защищенная от ветра, хлеставшего открытый океан, здесь мягко плескала о берег. Саламандра подошла к кромке воды и дала ей омыть пальцы здоровой лапы; в это время ее слепило замысловатое кружево солнечного света на слабых волнах. Она вступила в воду, чувствуя, как та сочится сквозь мех. Здесь, на мелководье, море было согрето солнцем и казалось не холодным, а немного теплым.

Наслаждаясь шелковистым касанием воды к коже, Саламандра вошла поглубже и дала волнам смыть себя с лап. Она начала грести, но получилось лишь неуклюжее плескание, и она прекратила. Было так легко и расслабляюще просто парить в воде с вытянутыми лапами, позволяя трепать себя блуждающим течениям. Она не боялась. Здесь было так мелко, что в любой миг удалось бы опустить лапы и перестать плыть. Полуденное солнце отбрасывало на дно тень Саламандры, окружая ее яркими сияющими кольцами.

Это так очаровало Саламандру, что она засунула голову под воду, чтобы получше взглянуть, и ее нос забило морской водой. Вспышка тревоги и память о том, как недавно она чуть не утонула, почти что вызвали панику, но она вспомнила, как резко, с кашлем, выдохнула воздух: это выдуло воду прочь и не дало ей задохнуться.

По крайней мере, на сегодня она сделала достаточно. Она вылезла наружу, вся промокшая; отряхнулась и отправилась по своим делам. Она отыскала то, что хотела: место, где могла погрузиться в странную новую стихию и шаг за шагом ею овладевать.

Теперь она каждый день с нетерпением ждала новых вылазок в лагуну, чтобы поплавать. В воде она могла куда усерднее пользоваться искалеченной лапой, чем при ходьбе. Когда она работала здоровой лапой, вторую обтекал отраженный поток, мягко подергивая и растягивая одеревеневшие суставы и мышцы. Лапа часто болела, когда Саламандра, хромая, взбиралась на берег, но она ощущала, что это полезная боль, ведущая к исцелению.

Она так очаровалась узорами света и тени, создаваемыми солнцем на дне лагуны, что решила снова погрузить голову в воду и раскрыть глаза. Обнаружив, что можно удержать воздух в легких и тем самым не дать воде пробиться в нос и пасть, она скоро смогла нырять с головой, не чувствуя удушья. Под водой она видела размыто, но достаточно хорошо, чтобы суметь различить штуковины на песчаном дне.

Вскоре она отказалась от инстинктивных, но бесполезных бегущих гребков. Теперь она вытягивалась всем телом и погружала голову. Она выяснила, что может толкать себя сквозь воду размашистыми ударами здоровой передней лапы. Хотя это и сработало, она часто заваливалась набок и силилась это исправить, пользуясь больной лапой так усердно, как только могла.

И хотя она упорно работала, чтобы обрести навык, она часто просто расслаблялась и скользила по лагуне, чувствуя, как вода ласкает мех у нее на животе, и разглядывая проплывающие мимо песчаные отмели. Это приносило успокаивающее избавление от жизненных тягот и болезненных воспоминаний, что по-прежнему застилали ей разум, как облако. Дрейфуя в жидкой тишине, она не вспоминала ни о каких ограничениях — ни о телесных, ни об умственных. Здесь вода бросала ей легчайший из своих вызовов, вознаграждая Саламандру редчайшей из испытанных ею вещей — удовольствием.

***

Хотя Саламандра все еще опасалась хвостатых морских львов, напавших на детенышей морской кобылы, она и не представить себе не могла, что украсть жеребенка попытается птица. Сначала, когда тень хищника пересекла ей путь во время ранней утренней прогулки, она даже не подняла взгляда. В числе прочих птиц она часто видела и морских орлов, но они никогда ей не угрожали.

Услышав, как ветер свистит сквозь перья, она взглянула в небо как раз в тот миг, когда огромная скопа с черно-белым хохолком спикировала в сторону морской кобылы. Она стремительно опускалась к Прожоре, выжившему жеребенку Мокростопы, что спал отдельно от матери в согретой солнцем скальной ложбине. Чувство опеки и ответственности, ровно как и стремление защитить территорию, сподвигли Саламандру кинуться к пикирующей птице. Мощь задних лап так сильно и быстро гнала ее вперед, что здоровая передняя лапа едва не подломилась от напряжения.

Она ринулась прямо в груду перьев и хлопающих крыльев, заполнивших все поле зрения. Птичьи когти нацелились прямо в Прожору, но Саламандра ударила первой. Прыгнув ввысь и сильно вытянув здоровую лапу, она сшибла здоровенную птицу в воздухе. Хохлатый орел завалился на бок, ударяя огромными крыльями и гневно крича. Он развернулся к Саламандре на изогнутых когтях и раскинул крылья, быстро поворачивая голову из стороны в сторону, словно бы оценивая, насколько угрожает ему эта кошка.

С демонстративным криком он прыгнул к извивающемуся жеребенку. Саламандра поддела Прожору носом, подтолкнула его вверх и через выступ скалы, чтобы он поскорей убрался с пути.

Опуская голову и сутуля лопатки, она прошла к хищнику, чувствуя, как все ее разочарования сменяются яростной радостью.

С хлопком, звучащим подобно треску, морской орел распахнул гигантские крылья с белыми кончиками, не сводя взгляда с Саламандры. Позади возмущенно протрубила Мокростопа, но звук затих, как если бы морская кобыла решила еще раз подумать, прежде чем противостоять такому незнакомому врагу. Саламандра не могла на нее взглянуть; птица распушила пернатый воротник и прыгнула, распахнув клюв и шипя.

Если бы Саламандра ударила здоровой передней лапой, она потеряла бы устойчивость. Словно бы почувствовав, что его враг в невыгодном положении, орел скользнул к ней. Саламандра напомнила себе, как сшибла его на землю, и, перенеся вес на задние лапы, подбросила себя вперед. Она снова ударила большую птицу и вырвала у нее из груди клок черных перьев. Клюв скользнул вниз, зацепив сбоку голову Саламандры. Балансируя на задних лапах, Саламандра, замахнувшись, с размаху совершила удар здоровой лапой, и он пришелся на шею скопы. В ответ та сокрушающе взметнула крылом, затем развернулась и, хлопающе взмахивая, перешла на бег, а затем наконец-то взмыла над пляжем. Набрав высоту над головами морских лошадей, побежденный хищник в последний раз сделал круг у них над головами и обдал Саламандру пометом.

Она отряхнулась, огрызнулась в сторону улетающей птицы, а затем, тяжело дыша, повернулась к Мокростопе. В глазах у морской кобылы имелась определенная искра, из-за которой Саламандра испугалась, что на нее выплеснется гнев морской кобылы, желающей уберечь Прожору от угроз. Она заметила, как Мокростопа внезапно шевельнулась, словно бы готовясь к атаке, но в ее взгляде что-то переменилось, и она всего лишь заворчала и с сомнением повернула голову набок. Затем она развернулась и удалилась вместе с Прожорой.

Саламандра так сильно сосредоточилась на Мокростопе, что не смогла ни увидеть, ни учуять незнакомца, который вскарабкался на утес и пригнулся, наблюдая за ней.

Глава 4

Оказалось, что Такур не ошибся, определив направление по солнцу, и он в самом деле добрался до побережья, которое раньше видел только издалека, с вершины. Ари замедлила его путь, но даже ради такой важной цели он не собирался разлучаться с древесницей. И, хотя съеденной клановой убоины хватило на несколько дней, он иногда задерживался, чтобы отточить охотничьи навыки, которыми уже давно не пользовался во время жизни в клане. Еще он останавливался на сон, или чтобы справить нужду, или чтобы Ари пособирала себе жуков и ягод.

Они достигли морского побережья перед закатом, через несколько дней после того, как удалились от солнечной скалы. Сначала Такур подумал было, что заблудился, ведь ему пришлось держать путь сквозь лес из огромных сосен, и он не узнавал ни их волокнистую красную кору, ни внушительные обхваты стволов. Но, когда он свернул на оленью тропу, что петляла по холмам и заросшим кустарниками каньонам, лес красных деревьев уступил место не такой уж частой поросли сильно пахнущего лавра. Она внезапно оборвалась, сменившись лугом.

Трава была высока, и ее трепал соленый ветерок. Медленно продвигаясь вперед, Такур ушел из-под деревьев и повернул голову, чтобы уловить все знаки, запахи и звуки новой местности. Впереди он услышал приглушенный грохот и вздохи разбивающихся волн. Эти звуки напомнили ему дыхание какого-то огромного существа. Над ним парила птица: ее живот ослепительно белел на фоне темно-голубого неба, а крылья постоянно подергивались, чтобы справиться с ветром, норовившим сбить ее с курса. Когда чайка пролетела над головой, Такур ощутил, как Ари распласталась по его шее. Он подбодрил древесницу быстрым тычком носа.

Он шел вперед, пока ветер не стал сильно бить ему в морду, а трава под лапами не поредела. Луг оборвался отвесными утесами, у чьих подножий бились волны. Сначала Такур решил, что нужно попробовать воду, но подступала ночь, а он все еще не додумался, как спуститься. Такур смотрел на пенящийся прибой, пока не закружилась голова, а затем поглядел вперед.

Перед ним лежал мерцающий серебряный простор, и свет уходящего солнца зажигал в нем цвета, подобные свету Красного Языка. Сперва это пространство показалось обширной равниной, простирающейся к горизонту, на которой солнце прочерчивало новый путь, чтобы повести по нему Такура вперед. Но мерцание превратилось в водяную рябь, в гребни бегущих волн, что неслись к Такуру.

Когда он впервые увидел издали эти великие воды, он подумал, что, должно быть, заметил гигантское озеро. Но теперь, стоя на утесе и исследуя горизонт в поисках малейшего намека на дальний берег, он ощутил, что если бы даже пустился в путь на всю свою жизнь, то никогда не обогнул бы все это пространство. На территориях у родных земель он оставил вокруг озер множество замкнутых кругов из своих следов, но замкнуть в круг это водное изобилие было бы невозможно.

Такур глядел в воду, наблюдая, как меняются ее оттенки и рябь на поверхности по мере погружения солнца. Он ощутил тот же трепет, что возникал внутри при взгляде в сердце костра. Он знал, что никогда не постигнет оба этих явления, но ощущал, что исходят они из одного источника и обладают одной и той же скрытой силой. Из-за этого чувства ему захотелось в спокойствии и тишине встретить вечер в таком новом и почти что священном месте. Притихла даже Ари, сдержавшись от обыкновения елозить в меху.

В конце концов особое чувство поблекло и перешло в простое одиночество, а ветер стал пронизывающим. Такур поднялся с места, где так хорошо устроился, и потянулся. По траве он вернулся к кромке леса и отыскал укрытие в углублении между двумя стволами, упавшими крест-накрест. Здесь они с древесницей и переночевали.

Когда Такур проснулся на рассвете, шум прибоя освежил его слух. Солнце ослепительно сверкало. Прибрежная местность смотрелась теперь так ярко, что этот вид придал сил обоим путникам. Резвясь и шустро почесываясь, Ари оседлала спину Такура, и он отправился в путь.

Махнув хвостом, он свернул и отправился теперь не на запад, а на север, на побережье. Такур надеялся разыскать путь к воде, но утесы оставались слишком уж неприступными. Он трусцой бежал по уступам, продуваемым ветром, а Ари жевала ягоды и проливала ему на мех сок. Он пересек дикие луга на вершинах утесов и прошелся по склонам холмов, что отвесно обрывались в море. Однажды он остановился передохнуть в прибрежной сосновой роще, где деревья клонились в ту же сторону, куда дул преобладающий ветер, и были искривленными и чахлыми из-за штормов и морской соли.

Его восхитило разнообразие и обилие птиц. Они то кружили гомонящими стаями, то бесшумно скользили над головой. Вилохвостки так часто взмахивали, что их заостренные крылья размывались в воздухе, и шевелили хвостами, чтобы балансировать на ветру. Морские чайки проносились так низко, что Такуру пришлось бороться с инстинктивным порывом прыгнуть и сбить их на землю. И хотя Такур заставлял себя не обращать на птиц внимание, его хвост подергивался, и он сам, пробегая рысцой, не мог перестать щелкать зубами от возбуждения.

К полудню суровые скалы сменились более приветливой местностью, где имелись речные долины и извилистые устья рек. Спускаясь с Ари с верхушек утесов, Такур увидел песчаные берега и илистые отмели. Табунки длинноногих прибрежных птиц отдыхали и бродили там, ощупывая клювами дно.

Некоторые из этих птиц оказались настолько странными, что Такур задержался, чтобы их рассмотреть. Ему были знакомы длинные острые клювы цапель и широкие — уток, но тут он увидел клювы, что загибались вверх, вниз или даже вбок.

Прибрежные птицы выглядели так неуклюже, что у него возникло искушение выследить какую-нибудь из них. Но тогда Ари бы упала, а рядом не было подходящего дерева, где она могла бы в безопасности дождаться конца охоты.

В одном из устьев нашелся участок, достаточно мелкий на вид для перехода вброд. Там Такур попробовал воду на вкус, но поперхнулся от ее солености. Разочарованный, он прошел по дну, и течение тянуло его за лапы, а Ари издавала бессловесные древесниковые звуки, словно сообщая, как она поступит с Такуром, если он ее вдруг промочит. Насухо отряхнув лапы на берегу, Такур обнаружил, что оказался за грядой дюн, покрытых кустарником. Он взобрался на них и остановился, глядя на пляж в форме полумесяца, что упирался в скалистый мыс.

Он опустил лапу на твердый песок, и в это время тихое завывание ветра перекрыл нарастающий шум. Такур резко замер, поводя ушами, чтобы уловить и распознать этот звук. В нем была смесь криков разных животных: рева, хрипа, птичьего клекота. А с намеченного пути Такура заставил свернуть слабый, но безошибочно узнаваемый кошачий вой, словно бы кто-то из Именованных с кем-то повздорил.

Он слушал, сильно выставив уши вперед и нацелив морду в сторону каменных ступеней, что образовывали мыс на севере пляжа.

Вой повторился. Мог ли кто-то из разведчиков Ратхи заблудиться и попасть сюда? Такур сомневался, но следовало проверить. Вместо того, чтобы отправиться вдоль берега, он решил обойти сзади и вскарабкаться на утес, откуда удалось бы обозреть лежащие внизу скалы и выступы.

Вскоре он уже трусил по низкой траве и ветвистым кустам наверху мыса, направляясь к источнику звука. Уже отчетливее доносился шум схватки, кипевшей внизу, среди скал. Клекот, завывание и мощный рык заставили Такура ускориться, но от голоса самки, издавшей боевой клич, его усы встали дыбом.

Такур перешел на бег, и Ари подскакивала у него на спине. За выходом песчаника он плавно остановился и взглянул вниз, на исхлестанные волнами ступени и обвалившиеся скалы, которые, выступая, формировали залив. В бухте вдоль отмели он увидел самку своего вида, противостоящую огромному черно-белому хохлатому орлу. Поблизости было огромное существо с перепонками между пальцами. Рядом с птицей лежало меньшее животное, по виду — детеныш.

Сперва Такур подумал, что странная самка дерется с орлом за собственную жизнь, и приготовился броситься вниз и вступить в эту стычку. Но потом он заметил, что птица при любой возможности старается наскочить на детеныша, а самка отгоняет ее прочь. Когда она внезапно повернулась и подтолкнула неуклюжее молодое животное на скальный выступ, вне досягаемости птицы, Такур осознал, что это не просто борьба между охотником и жертвой. Незнакомка, кем бы она ни была, сражалась, чтобы защитить детеныша морского зверя — точно так же, как и Именованные пастухи защищали жеребят пестроспинок и трехрогих оленят.

Схватка завершилась внезапно. Шумно хлопая крыльями, птица взмыла и улетела прочь. Такур пристально уставился на незнакомку, стараясь понять, клановая ли она или одна из более-менее осознанных Безымянных, но ничего не добился.

Раньше он никогда не видел ничего подобного ее окрасу, ржаво-черному с оранжевым. И она, похоже, хромала. Сначала Такуру показалось, что ее ранила птица, но, изучив незнакомку получше, он осознал, что она по привычке ходит на трех лапах, и догадался, что поджатая конечность наверняка была такой всегда.

Такур задумался, не было ли то, что он увидел, лишь игрой его воображения. Может, пастуший и учительский опыт помешали ему правильно расценить поведение незнакомки? Может, он увидел именно то, чего ожидал увидеть? Ну, он едва ли мог ожидать такого! Он проследил, как незнакомка прокладывает путь среди странных неуклюжих морских существ, и их спокойствие убедило его, что они ее знают и привыкли к ее присутствию.

С этого расстояния запах незнакомки доносился слабо, но тот оттенок в нем, что Такур сумел уловить, принадлежал точно не клановой кошке. Ощутив любопытство, Такур прошелся поблизости, пока не отыскал метку, оставленную ею на утесе, и не вдохнул запах. Нет, она была не из клана, но и не Безымянной, раз так неприкрыто оставляла следы там, где охотилась.

Такура увлекла идея спуститься и встретиться с интригующей незнакомкой, но что-то заставило его задержаться.

Такур решил, что она отчасти Безымянная и родилась от связи между кем-то из клана и Безымянным родителем, совсем как они с братом, Костегрызом. Если так, она могла оказаться приветливой, но и опасной тоже. Пусть и покалеченная, она сумела отбиться от птицы, которой уступала в размерах. Такур не был уверен, что хочет встречаться с ней мордой к морде, и уж точно не с Ари на спине.

Вместо этого он понаблюдал за ней, осторожно держась с подветренной стороны, чтобы незнакомка его не учуяла. Он подметил, какими путями она пробирается по ступенчатым уступам и по камням. Если бы он пометил на ее пути кустарник или валун, он мог бы тем самым непринужденно заявить о себе и с безопасного расстояния изучить, как она к этому отнесется.

Такур привел этот план в действие на следующий день. Опрыскав пару кустов и потершись о валун подбородком, он отправил Ари в безопасную крону изогнутого ветром кипариса и спрятался над тропой.

Скоро он услышал шаги в ритме трехлапой походки объекта своей слежки. Он выглянул из укрытия, чтобы впервые поближе разглядеть незнакомку. Такур не был готов увидеть странную миниатюрную морду, возникшую из-за края валуна. Ни у кого из Именованных не было ничего подобного ее отметинам, окрашенным в оранжевый и ржаво-черный. Чернильные полосы, пересекающие нижнюю часть морды, подчеркивали светлый цвет ее глаз.

Таких глаз Такур никогда не видел. Каждую щель зрачка окружала радужка приглушенно-зеленого цвета, и взгляд незнакомки казался рассеянным и отвлеченным. В то же время в ее взгляде имелось что-то тревожащее. Из-за его затуманенности Такур сперва решил, что она слепа, но острая четкость зрачков и то, как незнакомка без помощи вибрисс прокладывала путь, убедили его в том, что она все-таки может видеть.

Уши незнакомки отдернулись, а шея вытянулась, когда она уловила запах Такура. Он увидел, как завернулась ее верхняя губа, открывая короткие острые клыки без признаков старения. Она сделала один хромающий шаг по направлению к кустарнику, помеченному Такуром, а потом застыла. В ее глазах мелькнули ужас и ярость. Отшатнувшись, как от удара, она скорчилась в скулящий комок, закрывая морду здоровой передней лапой. Ее била дрожь, и она рухнула на бок, принявшись сражаться изо всех сил с каким-то невидимым врагом.

Полностью сбитый с толку, Такур выбрался из укрытия. Он видел и чуял много реакций на свои метки, но ни одна из них не была такой же драматичной или пугающей, как эта! Он ощутил непонятный укол вины за то, что решил оставить метку на пути этой кошки.

Молодая самка лежала на боку, слабо перебирая тремя лапами и глядя вперед. Ее голова откинулась, и она смотрела невидящим взглядом. Когда приступ прошел, ее лапы затихли и глаза закрылись. Она просто безвольно лежала. Когда Такур дотронулся до нее лапой, она податливо качнулась, словно только что забитая добыча.

Оцепенев от удивления и неверия, Такур прошел к ее голове и взглянул на нее снова. Часть его настаивала, что это было просто совпадение; она просто понюхала его метку как раз перед припадком. Но нет. Он слишком ясно видел ужас и шок, что промелькнули через затуманенность ее глаз в миг перед тем, как она упала.

Ее грудная клетка задрожала от быстрых судорожных вздохов. Такур и сам глубоко вздохнул от облегчения. Когда ее дыхание успокоилось, он ощутил, что его паника убирается прочь. Что бы ни вызвало этот припадок, он пройдет своим чередом. Будучи не в силах усидеть на месте, Такур принялся расхаживать вокруг кошки.

Мордой незнакомка напоминала Именованных. У нее была изящная мордочка и четко обозначенный переход от носа ко лбу, который Такур нашел привлекательным. Но что заставило его вздрогнуть, так это полоска рыже-бежевого пламени, что пылала у нее на лбу от уголков глаз до макушки. Странная метка выделялась на ржаво-черном фоне. Казалось, она колыхалась и искрилась, как если бы он снова глядел в колеблемый ветром огонь. В его памяти всплыла картина, как шествует по лесу Красный Язык.

Неожиданно Такур разозлился сам на себя. Да, у нее были странные отметины, но в узорах у нее на морде нечему было его тревожить. В уголках ее губ имелись маленькие вкрапления белого, а на носу — узкая кремовая полоска. Среди Именованных самок это могло бы оказаться тревожащим уродством — или, может быть, красотой…

Если бы ее запах был схож с тревожащей привлекательностью ее морды, Такуру, наверное, было бы тяжелее оторваться от пристального изучения незнакомки. Но нос продолжать напоминать ему, что она неухоженная, грязная и до того пропиталась едкой вонью морских существ, что ее собственный запах выделить просто нет сил.

Она сглотнула. Такура напугало неожиданное движение ее горла. Скоро она должна была проснуться. Остаться ему или уйти? Правда ли его запах вызвал у нее этот приступ, и, если он останется, не повторится ли это вновь?

Он взглянул вниз, на ее искалеченную лапу. Вдоль лопатки от затылка до груди тянулся полуворотник из взъерошенного меха, и Такур догадался, что под ним может скрываться полоса рубцовой ткани. Сама лапа, хотя и согнутая, не выглядела изуродованной. Такую же травму он видел у стадного зверя, которого лягнул в грудь сородич. То, что заставляло ногу двигаться, медленно отмирало, пока существо совсем не потеряло возможность пользоваться конечностью. Такур вспомнил, что пастухи очень скоро забили такое животное.

Он увидел, как дрогнул кончик уха незнакомой кошки. Когда она вновь сглотнула, ее губы отдернулись, обнажая клыки. Такур обратил внимание на оттенок ее десен, чтобы выяснить, нет ли у нее кровопотери или падучей болезни. Ничего этого не было.

Он отстранился, но затем передумал. Если после припадка она ослабла или заболела, ей понадобится помощь. Но Такур остался не только поэтому. То, что она делала с морскими существами, могло пригодиться Именованным.

Наконец, после многочисленных подергиваний и шевелений, она моргнула и повернула голову. Такур сел там же, где и стоял, и дождался, пока она не найдет его взглядом. Мех на ее загривке вздыбился, а зрачки приглушенно-зеленых глаз сузились. Несмотря на больную переднюю лапу, она вскинулась так быстро, что перед глазами у Такура мелькнула лишь размытая смесь черного и ржавого. В следующий миг она уже стояла с ним мордой к морде, развернувшись боком, развернув голову и обнажив клыки. Вздернутые кончики прижатых ушей передавали как гнев, так и страх.

Такур медленно поднялся, поднимая хвост в приветственном жесте Именованных. И издал нарастающее мурлыканье.

Кошка приняла оборонительную позу, и ее задние лапы сами по себе исполнили короткий злобный танец, из-за которого оказались поближе к Такуру. Он следил за ее хвостом. Если тот расслабится и загнется крючком, это будет значить, что есть шанс до нее дотянуться.

— Я тебя не обижу, — медленно сказал Такур. — Пожалуйста. Я хочу поговорить с тобой. Меня зовут Такур.

На последнем слове он запнулся. В этих приглушенно-зеленых глазах не было никакого понимания, даже любопытства. С таким же успехом он мог поговорить с пестроспинкой! Кошка стала плеваться и кое-как, с большим трудом, дернула чахлой лапой, словно пытаясь оцарапать ею Такура. Он опустил голову и хвост. Как так может быть? Как она могла создать такую необычную связь с морскими существами, если она такая глупая? Пастушество — занятие не из легких; Такур хорошо это знал. Пастуху требуется перехитрять существ, чтобы ими управлять; требуется планировать наперед.

Он уставился на нее в смятении, и его хвост повис. Она попятилась походкой трехлапого краба, и глубоко в ее горле клокотал рык.

— Тогда ступай, — грустно сказал Такур: больше себе, чем ей. Он намеренно прервал зрительный контакт, посмотрев в сторону. А когда оглянулся, ее уже не было.

***

Как только Такур отыскал Ари, встреча с ней подняла ему настроение, но из-за столкновения с незнакомкой он все еще был озадачен. С Ари на спине он прошел вдоль низкого утеса, нависающего над пляжем, и, как всегда, озвучил свои мысли маленькой спутнице.

— Она не разговаривает. Я в этом уверен, — сказал он древеснице, повернув к ней голову. — И глаза у нее совсем как у неразумных Безымянных.

Он остановился, вспоминая водовороты ее приглушенно-зеленых радужек. Были ли эти глаза в самом деле пусты, или же мутность скрывала искру разума, столь ценную среди Именованных? Что в ней было такого, что заставило его так задуматься? Часть рассудка Такура ответила, что дело в ее приятельстве с морскими зверями, но другая, более честная, подчеркнула, что это еще не все.

Такуру следовало отыскать пищу и постоянный источник хорошей пресной воды для клана и его стад. Он уже приметил несколько устьев и небольших заливов, что врезались в береговую линию, но многие из тех, что он попробовал, оказались в той или иной мере солеными, даже вверх по течению. Из-за скудных дождей реки, питавшие ручьи и озерца, пересохли, и в них затекла морская вода.

Наконец, он нашел ручей, впадавший в лагуну. Хотя в самой лагуне вода была соленой, смешанной с океанской, сам ручей на вкус оказался пресным. Такур прошел вдоль ручья, пока не нашел исток. У подножия второго яруса утесов, отдаленных от океана, из расщелины в серо-голубом камне бил постоянный источник, и под ним набрался небольшой пруд. Прикрытые стенами скал и орошаемые источником, у подножия утесов росли деревья, а за ними простирался открытый луг. Влага от источника увлажнила почву, и свежая трава проросла среди пестрых узоров света и тени.

Здесь, не так далеко от побережья, утренние и вечерние туманы приглушали жару, выжигающую более отдаленные земли. Такур напился из пруда, а затем встал на его краю, чтобы проникнуться атмосферой местности.

Несколько маленьких отпечатков лап на влажной земле у пруда сообщили, что об источнике знает и незнакомка. Увидев ее следы, Такур задумался, что произойдет, если Именованные все же переберутся сюда. Но она могла напиться и из ручья, который после разлива вытекал из пруда, питаемого источником. Из самого пруда пить было вовсе не обязательно.

У Такура скрутило живот: это был еще не настоящий голод, а лишь предупреждение, что не позже следующего дня он должен поесть. Не стоило задерживаться слишком долго; прочие разведчики Ратхи наверняка уже возвращались с рассказами о своих открытиях. И Такуру тоже было бы о чем рассказать тем, кто соберутся у солнечной скалы. Это место, с оазисом из свежей зелени, с неиссякаемым источником влаги, казалось идеальным для клана и его стад. Вдобавок морские звери могли послужить ответом на запрос Ратхи насчет нового источника пищи. Если уж хромая Безымянная сумела создать связь с одним из таких животных, разумеется, пастухи Именованных достигнут и большего.

Но даже когда Такур это все обдумал, у него возникли дурные предчувствия. Он почувствовал, что связь незнакомки с морскими зверями отличается от связи клановых пастухов с их животными. То, как относились к ней те существа, когда она шла среди них, подсказало Такуру, что она полностью влилась в их стадо. Она скорее не управляла зверями в своих нуждах, как делали Именованные, а жила среди них.

Но еще она была слаба и одинока. И только так она могла выжить — как можно меньше тревожа морских зверей. Такур подумал, что, может быть, она просто падальщица, но от этой мысли ему стало грустно.

А может, ей могло бы найтись место среди Именованных? И если сюда придет клан со своими стадами и обычаями, отыщется ли ей лучшая роль, чем роль падальщицы, рыскающей среди отбросов, оставленных этими барахтающимися в волнах зверями?

Нет. Она отличалась от народа Такура. Он сомневался, что она смогла бы принять обычаи клана, даже если бы Именованные согласились ее принять. За ее затуманенным взглядом таилось обещание чего-то большего, но никто из Именованных так просто бы ей не доверился. А могло ли быть так, что она обладала иным видом разума, тем, что проявлялся не в даре речи и не в сиянии глаз, а как-то по-другому?

Такур осознал, что он сможет определить, можно ли развить этот разум — этот свет — или никак нельзя. Если он, вернувшись, объявит перед солнечной скалой, что не нашел здесь ничего ценного, незнакомка будет и дальше жить среди морских лошадей без всяких помех.

Он глубоко вздохнул, понимая, что этот путь для него закрыт. Он не мог солгать своему вожаку или предать свой народ ради странной отверженной кошки. Он скажет правду, и клановые пастухи придут в рощу, орошаемую источником, и на луг, обещавший Именованным избавление от нарастающей засухи. И звери, барахтающиеся в волнах, вполне смогут стать необычным, но зато удачным дополнением к уже прирученным животным. Возможно, на вкус их мясо немного странное, но в трудные времена Именованным будет не до разборчивости.

Такур знал, кому предан, и это его огорчало. Они вытеснят незнакомку, прогонят без всяких раздумий, потому что света в глазах у нее нет. «Но это будет неправильно, ведь мы же сможем у нее поучиться. Даже если она не умеет говорить, она обучит нас на своем примере. Нужно убедить Ратху это понять».

С этими мыслями Такур поднялся, поманил Ари к себе на спину и отправился в обратный путь.

***

Остаток дня после столкновения с Такуром Саламандра провела, спрятавшись в самой глубокой впадине в песчанике, какую только могла найти. Ее охватила паника, заставляя желать умчаться — неважно куда, только прочь отсюда и от незнакомца, чье внезапное прибытие и запах разбудили застарелый ужас.

Его запах. Нюх ничуть не солгал. Да, у него был и собственный запах, но с ним смешалась и ненавистная вонь Кусающей-во-снах. Но Кусающая-во-снах была ненастоящей, и она не могла оставить настоящий запах, разве что в памяти. Саламандра считала, что запах Кусающей-во-снах такой же призрачный, как и сами видения, пока ее не шокировала метка чужака и не вызвала кошмар, готовый ее растерзать. Теперь она содрогалась при одном лишь воспоминании и думала только о бегстве.

Но часть ее боролась против порыва оставить пляж и морских лошадей. Мысль о том, что ее могут вынудить отказаться от новой жизни, которую она для себя здесь выстраивала, оказалась горечью, которую нельзя было проглотить. Зачем он пришел? Чего он хотел?

Она вспомнила другие столкновения с себе подобными, вспомнила, как они огрызались и фыркали, вспомнила холод их ненависти. Все это она оставила позади. И теперь ей вновь придется с этим столкнуться?

Но хуже всего оказалось, что вторженец смог разбудить Кусающую-во-снах. Вдруг это из-за него в снах кошки стали возникать те видения, что рвали ее и калечили? При этой мысли она обнажила клыки, но все-таки поняла, что он ни при чем. Пусть оттенков запаха Кусающей-во-снах и хватило в его собственном, чтобы вызвать приступ галлюцинаций, но сам его запах не был тому причиной.

У Саламандры о той калечащей атаке осталось больше обонятельных воспоминаний, чем зрительных. Запах существа, чьи зубы разорвали ей плоть, въелся в самую сердцевину ее сознания. И этот запах выдавал одно: Кусающая-во-снах точно была самкой. Какие бы опасности ни таил в себе этот вторженец, они были его собственными. Пусть он и вызвал видение, но его источником он не был.

И она обещала себе, что если только найдет настоящий источник, то будут лететь клочья шерсти и литься кровь, пока она не заберет жизнь ненавистного существа в расплату за свою боль, или пока сама не погибнет.

Она съежилась у себя в пещере, дрожа и размышляя о странном самце. И постепенно осознала, что сам он никак ей не угрожал и ей не вредил. Те, кто желали ей зла, так с ней не говорили и не делали таких жестов хвостом. Пусть и не сразу, она поняла, как вел он себя — мягко и бережно. Ведь когда-то, давным давно, с ней уже так обращались.

В ее сознании возник образ медношерстной морды с янтарными глазами, морды того, кто любил ее и так усердно пытался ее обучить. А затем возник образ вторженца, который, казалось, тоже ждал от нее ответа. Обе морды до странности были схожи, хотя у одного глаза были зелеными, а у другого — янтарными.

Забытая часть Саламандры кричала в голос, прося вновь получить то, что она знала когда-то. Она хотела добра и дружеского мурчания, хотела видеть, как в знак приветствия ей машут хвостом. Когда же она слышала, ощущала и видела это все? Так давно, что едва могла вспомнить… или это из-за тумана, плывущего в ее голове, все кажется таким отдаленным?

Все это отняла Кусающая-во-снах.

Улегшись у себя в пещере, Саламандра ощутила, как ее злость и замешательство упрочняются, становясь упрямством. Она останется здесь. Если ей придется столкнуться со странным самцом, так тому и быть. Жизнь среди морских лошадей, которую она едва начала выстраивать, была слишком для нее ценна, чтобы отказаться. Никому ее не прогнать. И даже Кусающей-во-снах.

Глава 5

В послеполуденной тени зарослей на краю луга Ратха наблюдала, как юный хранитель огня с его древесником сплетают два шнура из скрученной коры. Поблизости сидела Фессрана, и древесницы с ней так и не было.

— Скажи мне еще раз, почему это может нам пригодиться, — сказала Ратха, пытаясь понять, что именно хочет показать ей ученик Фессраны.

— Ну, ты уже знаешь, что мы можем оборачивать растопку полосами скрученной коры, чтобы уволочь побольше. Проблема в том, что наши обертки часто вовсе не держатся, так что связка разваливается, палки рассыпаются, и приходится снова их собирать. А когда ученик показал мне, как это предотвратить, я решила, что и тебе нужно знать.

Взволнованно глядя на вожака, юный хранитель огня разъединил оба шнура и начал заново.

— Не вижу никакой растопки, и он связывает два разных куска, — возразила Ратха.

— Когда ветки не мешаются, проще разглядеть, что он делает. А разные куски коры представь концами одного и того же, — объяснила Фессрана.

Ратха перестала спорить и просто понаблюдала. Она заметила, как славно детеныш работает вместе со своим маленьким напарником: как если бы каждый из них знал, что нужно другому и чего он ждет. Этот детеныш родился после того, как древесники стали частью клановой жизни, и они с питомцем выросли вместе.

Она прислушалась к юному хранителю огня и его древеснику: один все мурлыкал, другой щебетал, и оба обменивались жестами и легкими тычками. Две полосы коры соединились под руками древесника, но оба разума послужили тому причиной.

Ратха попросила напарников остановиться, чтобы она смогла рассмотреть, как шнуры обвиваются друг вокруг друга.

— Вожак, представь это вот так, — сказал ученик Фессраны. — Две змеи переползли одна через другую, а потом нижняя сделала обратную петлю и переползла через верхнюю.

Ратха пристально вгляделась. Она начала понимать этот замысел.

«Понимаешь, что он делает, Ратари? — мысленно обратилась она к своей древеснице, что примостилась у нее на голове, глядя вниз между кошачьими ушами. — Думаю, что я — да. Может, и мы с тобой так сумеем».

Ученик растянул веревки, и они распутались. Ратари не требовалось подталкивать, чтобы она сползла у Ратхи со спины и схватила новую интересную игрушку, но она понятия не имела, как повторить то, что сделал древесник хранителя огня. С мягкими тычками и звуками «пр-р-р-уп» Ратха направляла руки Ратари, пока веревки из коры, лежащие на земле, не обвились одна вокруг другой.

— Теперь змеи, которые сплелись, поднимаются и разворачиваются мордой к морде, — сказал юный хранитель огня, увлеченный своим заданием, — и опять обвиваются, но они должны отправиться в другую сторону, а то узел держаться не будет. Вот так мы тянем за оба хвоста, и змеи затягиваются друг о друга, — продолжил он, в то время как его древесник закончил с узлом.

Ратха поняла, но было трудно перевести это понимание в действие, чтобы и Ратари все осознала. Древесница могла обвить веревки одну вокруг другой, но ей хотелось и дальше наматывать их друг на друга, пока они не превратились бы в спутанный клубок. Сколько бы Ратха ни подталкивала, ни мурлыкала и ни трогала лапой, справиться она не могла.

— Вожак, это не очень просто, — извиняясь, сказал ученик. — До того, как мы с древесником сделали хотя бы самое начало, мне с ним много пришлось поработать.

— Да, а я все думала, вы просто дурачитесь. Я тебе надавала тумаков за невнимание к обязанностям, и ты это хорошо помнишь, — ухмыльнулась Фессрана, когда ее подопечный слегка забеспокоился.

Затем она обнюхала узел, сделанный древесником.

— Все хорошо, мелкий, — объявила Фессрана юному хранителю огня. — Пока хватит. Возвращайся к работе. Раз уж вожаку клана нравится твоя придумка, можешь и дальше этим заниматься, разве что не оправдывай этим лень.

Ратха подозвала Ратари и взглянула, как ученик вприпрыжку убегает с полосатохвостым напарником на спине.

— Умный какой, правда? Я-то теперь из-за этого кажусь себе старой и глупой, — вздохнула Фессрана.

— Если заведешь другого древесника, сможешь проделывать все то же самое, моя огнехранящая подруга.

— Нет. Раз у меня больше не будет Фессри, я буду сама палить себе усы. И держать при себе умных юных учеников, чтобы те придумывали, как попроще собирать растопку.

— Или не только собирать растопку. Ты и сама понимаешь, насколько могут развиться эти умения, раз уж ты их поощряешь, — отметила Ратха.

— Может быть, но ничто не сравнится с тем, что сделала одна юная пастушка с ее Красным Языком, — Фессрана легла рядом с Ратхой, игриво подталкивая ее лапой.

— Подлиза! Да никто не обвинит тебя в старости и глупости, пока у тебя есть речь, чтобы меня дразнить. Что такое сила Красного Языка в сравнении с силой Фессраны? — с этими словами Ратха перекатилась и в шутку стала бороться с хранительницей огня, а Ратари по-древесничьи забранилась на обеих.

Шорох кустарника и бегущих лап заставили кошек поднять головы. Солнце полыхнуло на темно-медной шкуре, когда Такур подскочил к ним и остановился, чтобы коснуться носами. С нарастающим мурлыканьем он потерся о Ратху.

— Рада вновь тебя чуять, Такур, — мягко сказала она. — Я часто о тебе думала.

— А я по тебе скучал, однолетка. Я принес много вестей, но дайте мне для начала отдышаться.

Он коснулся носом носа Фессраны и затем шлепнулся в тень, а Ари сидела у него на лопатке.

— Думал, все еще будут завывать в кустах, — он ухмыльнулся обеим кошкам. — Фесс, ты слыхала в этом году какие-нибудь хорошие брачные песни?

Хранительница огня с презрением зашипела.

— В этом году все ухажеры у нас безголосые.

— Значит, котят теперь делают с помощью пения? Что-то новенькое среди Именованных, — Такур высунул в ее сторону язык.

Подтрунивания Такура возвратили старые добрые времена, но они также напомнили Ратхе, что отложенный брачный сезон выдался коротким и участие в нем приняли единицы. У самой Ратхи течка продлилась лишь пару дней, а затем оборвалась.

Такур развернулся к ней.

— Прочие искатели уже вернулись?

— В последние несколько дней как раз возвращались. Ты последний. Все проголодались. Надо забить животное.

Лоб Такура слегка взъерошился.

— В последний забой забрали всех неподходящих. Попроси пастухов выбирать потщательнее. Для разведения нам нужен хороший запас.

Ратха об этом и так прекрасно знала, и ее слегка рассердило, что Такур ей подсказывает. Но он был прав; им стоило проявить осторожность.

— Те, кто отправились в дальний путь ради своего клана, не должны сегодня заснуть на голодный желудок, — ответила Ратха. — Мы возьмем столько, сколько нужно, и не больше. Фессрана, я хочу наедине поговорить с Такуром. Проследишь за забоем?

Хранительница огня вскочила и направилась прочь. Ратха повернулась к Такуру.

— Итак, пастуший учитель. Что за истории ты принес?

Он ответил не сразу.

— Новости у меня есть, но сначала расскажи, о чем доложили другие искатели.

Ратху удивила его уклончивость, но она сказала лишь:

— Искатели нашли много новых зверей, но ни один вид не подходит для наших нужд так же, как те животные, которых мы держим сейчас.

— О? — Такур склонил голову набок. — Это меня удивляет.

— Юный Кшуши вернулся с какой-то дикой историей об огромных косматых существах, у которых есть бивни, а хвосты растут прямо на мордах. Хотя он не думает, что взрослые нам по зубам, он считает, что мы можем забрать их потомство.

— И главное, конечно, не попасться их матерям на глаза, — с ухмылкой сказал Такур, ведь он отлично знал, как яростно могут защищать детенышей стадные самки.

Ратха глянула на него и продолжила:

— Я бы отправилась с ним взглянуть на тех хвостомордых, раз уж мы можем извлечь из них толк. В конце концов, мой дед привел нам трехрогов, хотя все ему говорили, что они слишком опасны. Нам просто стоит понять, как еще можно управлять животными.

— А какой-нибудь еще разведчик нашел что-нибудь стоящее?

Она вздохнула.

— Как понимаю, и ты ничего не нашел, раз так стремишься узнать, нашли ли другие. Были доклады, в которых я видела надежду. Один искатель сказал, что видел множество вилорогов. Еще он говорил о мычащих животных, у которых рога широко расставлены, а на лопатках огромные горбы. Но он решил, что вилороги для нас слишком маленькие и проворные, а у тех других зверей слишком уж дурной нрав. Ему я тоже сказала, что отправлюсь с ним и сама оценю этих существ, — сделав паузу, она заметила, что Такур не слушает, а погружен в себя и что-то тщательно обдумывает. — Что такое, Такур?

Он неспешно ответил:

— Ратха, я нашел на берегу моря неких существ, которых мы можем приручить. Они странные, но ими можно управлять, и думаю, мне известно, как именно.

Он с осторожностью описал морских лошадей, в том числе их береговые повадки.

— Эти водные звери крупнее наших пестроспинок, и с одного забоя мы получим от них больше мяса. У них есть бивни, но на земле они неуклюжи.

— По описанию это странные существа, Такур, — с сомнением произнесла Ратха, когда он закончил. — Толстые клыкастые пестроспинки с короткими ногами и ступнями как у уток? И, как ты сказал, они плавают в том огромном озере с волнами, которое ты разыскал? Как же мы помешаем такому зверю от нас уплыть, если он не захочет стать нашим ужином?

— А как мы мешаем нашим стадным зверям убегать, когда забиваем их? На то есть способы, особенно если объединить усилия.

Ратха уставилась на свои лапы.

— Допустим. Но похоже, что после приручения этих существ нашим пастухам многое придется делать совсем по-новому. И это может совсем не сработать.

С резкостью, выдавшей проблеск уязвленной гордости, Такур сказал:

— Вожак клана, я знаю, что мы можем жить за счет этих морских лошадей, потому что видел, как это делает кое-кто другой.

Вибриссы Ратхи ощетинились, а зрачки расширились. Она повернула голову, чтобы пристально взглянуть на Такура. По виду он испытывал неудобство, словно бы сказал больше, чем собирался.

— Один из нас?

— Я не знаю, кто она такая, — признался Такур. — Может, она происходит от тех Безымянных, что завели потомство с клановыми. Я пытался с ней поговорить, но речи она не имела. По крайней мере, такой, как у нас.

Дальше он рассказал, как юная незнакомка влилась в колонию морских лошадей.

— Наши смогут сделать то же самое, малым числом, — сказал он. — Может, мы научимся, наблюдая за ней.

— Она и правда пасет этих утконогих пестроспинок? — спросила Ратха. — Уверен, что не увидел то, чего ты попросту хотел увидеть, пастуший учитель? Она могла быть просто мимо проходящей Безымянной. Из твоего рассказа не похоже, что у нее есть свет в глазах или достаточно ума, чтобы додуматься до пастушества.

— Я видел, как она отбила утконогого жеребенка от хохлатой скопы. Еще я видел, как она плавает с теми созданиями и делит с ними пищу. Она ведет себя не бесцельно. Более того, ее поступки поражают меня еще больше из-за ее хромоты.

Он описал, как странная незнакомка передвигалась на трех лапах, поджимая одну из передних к груди.

Ратха внимательно на него посмотрела.

— Кажется, ты увлекся этим куском безымянности.

— Думаешь, я настолько заскучал по брачному сезону, что решил взять себе чужачку? — Такур в раздражении оскалил в ее сторону зубы. — Кому как не нам с тобой знать, насколько это опасно!

— Вовсе я не волнуюсь, — сказала Ратха, и в ее голосе зазвучала горечь. — Я знаю, что и в этом году у меня не будет котят, хотя брачная лихорадка не обошла меня стороной, как и всех остальных. Может, это и к лучшему, что их не будет, раз уж мне надо приглядывать за целым кланом, — она ненадолго уткнулась носом себе в лапу и уставилась вперед, в никуда. — Извини, пастуший учитель. Я не хотела. Иногда слова ранят хуже когтей.

— Ну, в любом случае, мне и сдерживаться не пришлось, — сказал все еще взъерошенный Такур. — Течки у нее не было. И она провоняла навозом морских зверей вместе с рыбой.

Ратха задумчиво лизнула тыльную сторону лапы. Искоса она взглянула на Такура.

— Я приду с тобой к озеру волн, и ты покажешь мне тех животных. Но придется тебе подождать несколько дней. Завтра мы перегоняем зверей к другой речке.

— Я как раз опасался, что скоро это случится, — произнес Такур. — Значит, ближайшая пересохла.

— И не знаю, как долго продержится новая.

— Ну что же, есть еще одна славная причина повидать тех утконогих пестроспинок: недалеко от их пляжа я отыскал родник, — и он так хорошо описал ключ, бьющий из затененного утеса, что Ратха особенно отчетливо ощутила, как у нее пересох язык. Засуха развивалась так стремительно, что надежный источник воды стал уже намного важнее новых видов добычи.

— Родник меня очень интересует, — сказала Ратха. — Я как раз думаю перевести наших зверей на какое-нибудь другое место до конца засухи.

Такур внезапно спросил:

— Не обойдешься ли без меня? Если позволишь отправиться впереди всех в обратный путь к озеру волн, я еще раз взгляну на источник. И узнаю побольше о местных обитателях.

— И о той странной кошке, что живет среди них.

Такур перекатился на живот, вытянув передние лапы.

— Думаю, я смогу многому у нее поучиться. Допустим, ты возглавишь первый переход, пока не убедишься, что пастухи могут справиться сами. Затем вы с Фессраной присоединитесь ко мне на побережье.

— Одни?

— Да.

— Почему не привести и других, тех, кому не надо управляться с животными?

— Боюсь, что, если нас будет слишком много, это испугает нашу маленькую пастушку морских пестроспинок. Пусть я пойду первым, затем вы двое. Ей нужно ко мне привыкнуть. Может, она и способна говорить, но слишком уж испугалась.

— Хочешь попытаться привести ее в клан, если она говорящая? — спросила Ратха.

Она понимала, что Такур может различить в ее голосе настороженный оттенок. Он и сам помнил, что случилось, когда Ратха приняла незнакомца в ряды Именованных.

— Давай сперва найдем след, а затем уже по нему отправимся, — спокойно произнес Такур. — Сперва я хочу у нее поучиться. Если возникнет вопрос о приеме в клан, решать придется тебе, как вожаку. Но не думаю, что это станет проблемой. Если она не может говорить, как же она за себя попросит? — он поставил лапы крест-накрест, закончив речь этим жестом.

— Ну, не похоже, чтобы она была так же умна себе во благо, как был Шонгшар, — прорычала Ратха. — Хорошо, пастуший учитель. Твой план звучит неплохо.

— Тогда я поем, отдохну и опять уйду, — ответил он. — Когда будешь готова, ступай следом.

Затем Такур объяснил ей, как добраться до побережья, и сказал, что оставит метки на своем пути. Он попросил и ее, когда она доберется до места, оставить свой запах, чтобы сообщить о прибытии. Ратха слушала его внимательно, запоминая слова.

Заметив подбегающую трусцой бежевую фигурку Фессраны, она поднялась.

Фессрана повернулась к Такуру.

— Проголодался?

Ответ ей не понадобился: пастуший учитель сразу вскочил, и в животе у него бурчало.

***

Несколько дней спустя Именованные вместе со стадами держали путь к другой реке, текущей в отдалении от земель клана. Из-под копыт ведущих трехрогов клубилась пыль. Ратха присматривала за серым оленем и двумя пастухами, идущими по бокам от него. Если Именованные смогут заставить его идти непрерывно, другие последуют за ним. Они увели его от струек, оставшихся от первой реки, лишь после нескольких попыток, почти переросших в бой. Ратха подумала, что стоило бы ей приказать забить этого оленя, но он мог стать отцом хороших телят, к тому же стадо бы забеспокоилось.

Ратха так долго, как только могла откладывала решение перенести водопой, но когда медленный ручеек, оставшийся от реки, стал застойным и она увидела, как трехроги роют русло, чтобы найти воду, которая не была бы дряной или загустевшей от грязи, к ней пришло осознание, что клану предстоит переход. Было не так-то просто собрать животных и подготовить пастухов. Она вновь бросила взгляд на ведущего оленя.

Хотя зверь уже присмирел, кое-что в его взгляде и в том, как он взметнул голову, заставило Ратху насторожиться. Оба пастуха выглядели беспокойно и с каждым шагом помахивали хвостами. Они были сильными, но все еще юными. Как же ей все-таки хотелось взять с собой Такура: но он был уже далеко отсюда в пути на побережье.

На случай, если трехрог заупрямится, Ратха решила позвать другого пастуха. Кшуши. Он был хорошим. Из застенчивого котенка он вырос в уравновешенного терпеливого юного пастуха, который хорошо понимал трехрогов, пусть с недавних пор и приобрел привычку куда-то исчезать, когда никого с ним не было рядом. Ратха решила, что хорошо бы ему напомнить о клановых обязанностях. Хоть это было и странно — его-то она точно не назвала бы лентяем.

Она рысцой пробежала обратно вдоль вереницы зверей и пастухов, чихая от набившейся в ноздри пыли. Ее язык лежал на зубах, как клочок кожи, и из мыслей у нее не выходил сезон дождей, во время которого поток полноводно и живо бежал по пастбищам.

Хранители огня окружили главное стадо трехрогов. Каждый занимал свой дежурный пост, и некоторые несли факела с Красным Языком. Яркое солнце и взвихренная пыль ослабляли свет пламени, делая его бледным на фоне неба.

Ратха искала Кшуши, выкрикивая его имя сквозь рев и топот стадных зверей. Она обыскала толчею зверей и пастухов и, не найдя его, сдалась и отправила другого пастуха. Раздраженная, она пробежалась позади стада с намерением отругать убежавшую мелочь.

Она заметила главу хранителей огня, идущую рядом с факелоносцем. Кшуши был сыном Фессраны, хотя обычно Именованные забывали о кровных связях, когда их детеныши взрослели.

— Где Кшуши?

Хвост хранительницы огня поднялся от удивления.

— Откуда ж мне знать? Я больше за ним не приглядываю.

— Может, тебе и стоит. Я ловлю его на отлынивании уже не впервые.

Шорох в кустарнике заставил Ратху повернуть голову. Кшуши выскочил из зарослей между двух низких холмов. Когда он замедлил шаг, его уши поникли.

— Ты что, все еще мелочь, раз я должна унижать Фессрану расспросами о том, где ты лазаешь? — резко сказала ему Ратха. — Ты должен был идти впереди. Старый олень опять затевает неладное.

Кшуши сглотнул, опустил голову и развернулся вперед, но Ратха остановила его.

— Ты опоздал. Я уже отправила другого. Если не хочешь работать с трехрогами, я поставлю тебя в тылу, со стадом пестроспинок.

— Нет, вожак клана, дело не в этом…

— Ну, в чем же тогда? Я досыта наелась тем, что ищу тебя и узнаю, что ты где-то бродишь. Меня так и подначивает вернуть тебя к пастушьим ученикам, на уроки, посвященные лени.

— Ратха, постой, — перебила хранительница огня. — Обычно лень — это не про него. Должна быть какая-то причина.

Кшуши уселся и пару раз мазнул языком по своему воротнику. Он все еще выглядел и пах пристыженно, но с явным оттенком облегчения, как если бы волочил ношу и теперь мог ее опустить.

— Вожак клана, как помнишь, ты отправила меня в разведку, поискать добычу, — начал он.

— Да, и ты рассказал нам о хвостомордых животных, — сказала Ратха.

Кшуши перевел дыхание.

— После того, как я увидел хвостомордых, хранитель огня, с которым я был в паре, наткнулся на Безымянного. Это была самка с котятами, и, должно быть, она переносила их, когда мы ее нашли.

Ратха ждала продолжения, размышляя, какое это имеет отношение к его частым отлучкам из стада.

— Она выглядела странно, — сказал Кшуши. — Такая же серая, как старый Шонгшар, с такими же глазами и такими же длинными клыками.

Ратха ощутила, как при упоминании имени Шонгшара мех вдоль ее спины встал дыбом. Она помнила, как они с Такуром оставили котят, зачатых Шонгшаром, вдали от земель клана. В месте, которое выбрала Ратха, у них были хоть и небольшие, но шансы прокормиться. Могло ли случиться так, что один или оба котенка сумели выжить и даже завести потомство? Серая самка, которую описал Кшуши, по возрасту как раз бы уже подходила для этого.

— Котенок Шонгшара и Биры? — Фессрана с нескрываемым изумлением уставилась на Ратху. — Но ты сказала, что они были неразумны, и убила их.

Ратха вздрогнула от слов Фессраны.

— Я не убивала их; я их бросила. Там, где они могли есть насекомых и всякое прочее.

Фессрана сделала долгий выдох.

— Ради пепла Красного Языка, Ратха, если бы ты только сказала мне, что с ними стало, с Шонгшаром все было бы совсем по-другому.

— Да, ты могла бы отправиться на поиски пустоглазых котят, которых ты кормила после того, как их оставила Бира. Это тоже не принесло бы нам ничего хорошего, — огрызнулась Ратха. — Пусть Кшуши говорит дальше.

С любопытством глянув на Фессрану, Кшуши продолжил:

— Безымянная посмотрела на меня так, что пробрало до дрожи, а потом убежала с котенком в пасти. Но одного она оставила и за ним так и не вернулась, — Кшуши осекся и сглотнул. — Он тут, за кустами.

Ратха откинулась назад, на задние лапы, с неверием глядя на Кшуши.

— Хочешь сказать, ты привел котенка с собой?

Он повесил голову.

— Прости. Это было глупо. Но, раз я был рядом с ним, мать его уже не примет. Я его выставил вон и ждал так долго, как мог, но мы ее совсем отпугнули.

— Как ты его кормил? — Фессране очень хотелось знать.

— Так же, как ты кормила меня, когда переводила нас с молока на мясо. Ты отрыгивала мягкую пищу у себя из живота. Перед разведкой я съел много убоины, вот мне и хватило, чтобы сделать так же.

Ратха начала расхаживать. Не хватало ей засухи и стада, так еще и предстояло теперь разобраться с юным пастухом, у которого проснулся материнский инстинкт, и осиротевшим котенком, который вполне мог оказаться внуком Шонгшара. Она остановилась и развернулась к Кшуши.

— Если вся эта дикость — правда, а не просто продуманная отговорка, чтобы заставить меня втянуть когти, то я могу спросить лишь одно: почему ты мне о нем не сказал?

Кшуши шаркнул лапами по пыльной земле.

— Ну, сразу после этого ты ушла, а когда вернулась, ты была занята, а чем дольше я ждал, тем труднее было тебе сказать.

— Значит, ты ускользал, чтобы кормить эту Безымянную мелочь пищей из своего живота.

— И чтобы его перетаскивать, — добавил Кшуши. — Когда начался этот речной переход, я подумал, что мне придется его оставить, но я обнаружил, что если побегу вот очень быстро с ним в пасти и окажусь впереди стада, то смогу его спрятать, а потом пойти поработать, пока стадо не пройдет мимо места, где он прячется, и…

— Хорошо, — прервала его Ратха. — Покажи мне.

Кшуши увел их от вереницы животных вверх по гребню холма и вниз по другому склону. Он подскочил к низкому кусту с шелушащейся красной корой и колючими листьями, отодвинул сухую ветку и уставился внутрь. Изнутри послышалось слабое мяуканье. В ложбинке между узловатыми корнями лежало крошечное тощее пятнистое тельце. Кшуши осторожно вытащил детеныша лапой.

В маленьком теле просматривалась каждая кость. Шерсть на выпирающих ребрах была тусклой и грубой. Сильно пошатываясь, детеныш приковылял к Кшуши и лег у передних лап пастуха.

Ратха уставилась на котенка, чувствуя полную растерянность. Даже если бы он родился у одной из клановых самок, она понимала, что засуха уже истощала ресурсы клана.

И все же она не смогла не ощутить жалости из-за состояния котенка и трепета из-за его упорства. Рано отнятый от матери и столкнувшийся с юным пастухом, который не знал, как с ним обращаться, он должен был, по всем правилам, быть уже мертв.

Фессрана подошла вплотную и впилась в него взглядом.

— Ратха, гляди, как он двигается, как пытается смотреть на все вокруг. Он напоминает мне наших собственных котят.

Ратха почувствовала, что не поспевает за ходом событий.

— Хранительница огня, он слишком маленький и изголодавшийся, чтобы выносить на его счет решение. И, если его все же предстоит вынести, решать не тебе, — она вновь повернулась к Кшуши. — Тебе нужно было оставить его на месте, пастух. Отнеси назад.

Фессрана взвыла с горькой усмешкой.

— Думаешь, мать его примет после того, как Кшуши с ним так долго возился? Да будет удачей просто найти ее. И она, быть может, и не захочет его вернуть, особенно сейчас. От засухи страдают и Безымянные.

Ратха окинула хранительницу огня взглядом. Фессрана присела, чтобы обнюхать и облизать сироту. В этом году у нее не могло быть семьи, и Ратха понимала, что Фессране хочется воспитать котят. Еще и это, вдобавок к памяти о смерти Ньянга и потере древесницы…

— Если ты оставишь на нем и свой запах, мы никогда не вернем его туда, где он должен быть, — произнесла Ратха.

— Я думаю, ты в этом сама себя дурачишь, вожак, — мягко ответила Фессрана.

Ратха осознала, что Кшуши с нескрываемым любопытством наблюдает за перепалкой между ней и Фессраной.

— Пастух, — сказала она, — возвращайся к трехрогам. Нам с Фессраной есть чего обдумать. И, если вознамеришься нянчить еще каких-нибудь Безымянных котят, сначала расскажи мне.

Когда она вернула взгляд к Фессране, хранительница огня уже легла на бок, а котенок свернулся напротив ее живота.

— Хотела бы я его накормить, — с тоской произнесла она.

— Хотела бы я, чтобы Кшуши его вообще не нашел, — прорычала Ратха. — Вот уж правда растаял, как пестроспиночий помет! Фессрана, если тебе так уж нужно сыграть роль матери, попроси у Биры разрешения помочь ей с выводком. Она рано вошла в течку, и по ее запаху ясно, что семя прижилось.

— Ты хотя бы уверена, что у Бириных будет этот клятый свет в глазах, который ты вечно ищешь, — Фессрана подняла взгляд; ее лапа мягко лежала на сироте. — Ты вынудила меня отдать детей Шонгшара. А была ли ты и впрямь так уверена, что они неразумны? Если та Безымянная, которую видел Кшуши, и правда та самочка, которую я вскормила, может, у нее больше разума, чем ты думаешь. Может, нам стоит ее выследить и узнать.

Ратха не сказала ничего, задаваясь вопросом, стоит ли ей напомнить Фессране, каким пустым был взгляд Шонгшаровой дочери в то утро, когда она забрала обоих котят из-под бока подруги.

— Нам нельзя на это отвлекаться, — сказала она. — По крайней мере, до конца засухи. Я не собираюсь тратить силы на выслеживание Безымянной самки, — Ратха сделала паузу. — И, даже если я ошиблась и в ее глазах сияет ценный для нас дар, она от крови и рода Шонгшара. Кшуши сказал, что у нее были длинные клыки. Захочешь ли ты, чтобы кто-то вроде Шонгшара вновь воспрял в клане?

Она увидела, что хранительница огня закрыла глаза и затем облизала шрамы у себя на груди и передней лапе. Какое-то время Фессрана, дрожа, вспоминала. Затем она отстранилась от детеныша.

— Что ты собираешься с ним сделать? — грубовато спросила она.

— Кшуши должен вернуть его туда, где нашел. Если мы оставим его, мать сможет взять его обратно.

Фессрана скорбно произнесла:

— Если бы я только могла прийти к нему с сосками, полными молока…

Ратха вздохнула.

— Хорошо. Я разрешу Кшуши его накормить так, как он делал.

Она отправила Фессрану за Кшуши. Когда юный пастух пришел, Ратха попросила его принести ей детеныша после кормления. Они с Фессраной отправились обратно к стаду и стали дожидаться, пока Кшуши не вернулся с сиротой.

Ратха взглянула на котенка и пожелала, чтобы клановые детеныши и Безымянные не были так сильно похожи. «Но дело не только в том, что их котята похожи на наших. Они так близки к нам, и это вызывает у меня дрожь. Единственное различие — в глубине глаз. Я столько раз спрашивала, почему это так, но никто мне не может ответить».

Кшуши опустил детеныша, разжал челюсти и пожаловался:

— Он уже тяжелый. А я отправлюсь в путь с сухим языком и полупустым желудком.

— Что довольно слабое наказание за то, что ты делился клановой едой с чужаком и не рассказал мне, — твердо сказала Ратха. — Даже если мясо ты отрыгнул, а чужак — детеныш.

Кшуши вздохнул и согласился. Он подобрал котенка и рысцой пустился прочь.

— Подожди, — это был голос Фессраны. Ратха сощурила глаза, глядя на хранительницу огня.

— Отправь меня с ним, вожак, — сказала Фессрана. — Можешь на пару дней найти мне замену для ухода за Красным Языком. Хочу убедиться, что мы сделаем для этого котенка все, что можем. Когда у Кшуши заболят челюсти, ему захочется бросить котенка где-нибудь на полпути.

Ратхе не терпелось ей возразить. На самом деле ей нужна была Фессрана на посту, особенно на случай нападения или чего-то из ряда вон. Другие хранители огня были тоже хороши, но Фессрана в обращении с Красным Языком была самой опытной.

— Есть еще кое-что, вожак, — добавила Фессрана. — Меня терзает мысль о том, что я оставила позади свою пропавшую древесницу. Может, я в последний раз оглянусь, пока мы не слишком удалились от земель клана.

Ратха над этим задумалась. Если бы Фессрана случайно нашла древесницу, это бы подбодрило ее и отвлекло от всяких Безымянных котят. Но отправлять Фессрану с Кшуши было бы не лучшей идеей. Хранительница огня явно хотела усыновить найденыша, и, если бы Ратха разрешила ей остаться рядом с котенком, это бы только подтолкнуло Фессрану к неповиновению.

Она поняла, что Фессрана уловила значение ее взгляда, ведь ее хвост дрогнул и она отвела взгляд. Ратхе стало стыдно за то, что она усомнилась в подруге. Ее взгляд остановился на зарастающих шрамах, что разрывали песчаную шкуру хранительницы огня. Укус Шонгшара предназначался Ратхе. Фессрана приняла его на себя.

И все же Ратха понимала, что ее статус вожака поколеблется, если она не признается в своих подозрениях. Что в этом убогом детеныше так тронуло Фессрану? Ратха не могла разглядеть в нем ничего, вселяющего надежду, а мысль о его возможном происхождении вызывала дрожь.

— Поищи свою древесницу, Фессрана, — сказала она. — Помоги Кшуши по мере надобности, но помни, это его ответственность, а не твоя.

Легкое подергивание, от которого у Фессраны прищурился один глаз, дало Ратхе понять, что ничего хорошего эти слова не принесли. Ратха чувствовала, как растет между ними трещина. Ратха хотела дотянуться через нее и как-то перетащить Фессрану, но ни время, ни место не были подходящими. Пыльные звери ждали, ударяя копытами. Пастухи уже начали наблюдать.

— Идите вы оба, пока не сделалось слишком жарко, — отрезала Ратха и развернулась к стаду, не желая видеть, как Кшуши трусит прочь, унося котенка, а Фессрана идет за ним следом.

Глава 6

Обратное путешествие Такура на побережье прошло гораздо быстрее, ведь он уже знал дорогу. И вновь он выбрался из прибрежного леса на луга, венчающие высокие утесы, и отправился на север вдоль обрывов и гребней холмов, пока однажды вечером не нашел лагуну и пляж. В зарослях за утесом, выходящим на океан, он разыскал ложбинку между двумя валунами, устроил себе гнездо и уснул.

Утром он пробудился и взял Ари с собой в лесистую местность у подножия холмов за утесом, где древесница могла поискать себе листьев и насекомых. Когда она наелась вдоволь, Такур отправился обратно на пляж, намереваясь поискать юную незнакомку, живущую среди морских лошадей.

Солнце позднего утра грело Такуру спину, заставляя его чувствовать легкость и лень. Ари дремала во впадине между его лопатками; он мог расслышать ее нежное сопение и ощутить, как она покачивается от его шагов. Он ухмыльнулся про себя, наслаждаясь ощущением ее пальцев, цепляющихся за шерсть, и ее тела у себя на спине: маленького, но вселяющего спокойствие.

Потом древесница напряглась. Такур почувствовал, как стиснулись ее пальцы в миг, когда его уши пригнулись из-за предостерегающего треска в кустах. В следующий миг ржаво-черная тень прыгнула на него сбоку и наполовину обхватила спину. Он услышал, как клацнули зубы, когда челюсти щелкнули на Ари. Древесница вскарабкалась Такуру на голову, и ее передние лапы свесились ему на морду, закрыв обзор. Но сильная вонь морской лошади, смешанная с запахом кошки, подсказала, кем был напавший.

Взмахом головы Такур встряхнул Ари, чтобы она не мешала смотреть, и в то же время рухнул на спину, пуская когти задних лап в ход против живота соперника. Он почувствовал, как кошка забралась на него сверху, вновь рванувшись к древеснице. Издав вопль, Ари отскочила на ближайшее молодое деревце, уцепилась и стала раскачиваться на склонившемся стройном стволе.

Теперь Такур мог сосредоточиться на том, чтобы усмирить напавшую. Она перепрыгнула через Такура, но, как только приземлилась, он перекатился и зацепил ее передними когтями за задние лапы, валя на землю. Он обхватил ее за середину туловища и навалился. Кошка гневно изогнулась, чтобы до него добраться, но нанести удар она могла лишь одной из передних лап. Такур поймал пастью эту молотящую лапу и прикусил, чтобы удержать.

Так, переплетясь с ним и перекрутившись, кошка могла лишь извиваться и брыкаться. Такур высвободил одну из своих передних лап, чтобы не дать чужачке себя укусить: он поймал ее под челюсть и откинул ей голову набок.

Ее рывки стали неистовыми, а водовороты морской зелени в ее глазах переросли в шторм. Внезапно ее зрачки, расширенные от ярости, сузились до размера кончика когтя. Она билась с Такуром с новой и пугающей силой, как если бы теперь сражалась не против врага из плоти и крови, но против чего-то, живущего у нее внутри.

Такур мог лишь держать ее так крепко, как только возможно, прижимая задние лапы к земле, а переднюю стискивая в пасти. Он боялся, что она, если освободится, нападет на него в диком бешенстве. Что бы он такое ни пробудил в ней, ему придется сдерживать это до конца приступа.

Наконец, брыкаться она стала реже, и ее сопротивление ослабло. Такур ослабил хватку, ощутив, как кошка заваливается на бок. Он отпустил ее переднюю лапу и увидел, как та безвольно упала. Тяжело дыша, Такур сел и посмотрел на кошку. Снова чужачка лежала у его лап, побежденная странным припадком, который он сам и вызвал. Однако в этот раз вины он не испытывал, хотя и был удивлен. Такур и не думал, что она посмеет на него напасть, даже ради желания поймать древесницу. Наверное, запах Ари оказался слишком сильным соблазном. Но в итоге поймали не древесницу, а незнакомку.

Ее губа отдернулась, показав верхний клык. Ее челюсть задрожала, а язык шевельнулся. А потом Такур услышал ее голос.

— Стой… и не подходи к ним…

Когда она произносила первые слоги, Такур склонился поближе, задумавшись, не вообразил ли он сам слова в ее нечленораздельных стонах. Ее голос был резким и хриплым.

— Я тебя не обижу, — ответил Такур, задумавшись, кого же она имела в виду. — Я не подпустил тебя к своей древеснице, но я не собираюсь тебе вредить.

Она его не слышала. Она смотрела вперед, ее взгляд был затуманен и мглист, и она с шипением выдавала слова — странными разрозненными сгустками:

— …жалею только о том, что они не родились мертвыми… ты хочешь оставить ее… она же неразумная… почему ты сделал это со мной… почему…

Звуки и правда были словами речи Именованных, и в них Такур услышал боль и выразительность, что пробирали до дрожи. Однако голос, произносивший их, был пустым и отдаленным, как если бы она говорила, не понимая значения.

Ее клыки вновь спрятались за губами, и она замолкла, но ее слова все еще отдавались эхом в голове у Такура. В замешательстве он прошелся взад-вперед рядом с ней. Она предостерегала, чтобы он не подходил к кому? К котятам? Он взглянул на ее живот. Нет, она не была кормящей. И что она там говорила — жалеет, что «они» не родились мертвыми? В этом не было никакого смысла.

Но слишком отчетливо проявилось ее страдание. Глубоко в ее горле родилось хныканье, как у котенка, нуждающегося в утешении. Такур лег с ней рядом, чтобы она ощутила тепло его тела. Она инстинктивно прижалась к нему. Хотя ему и захотелось отодвинуться, потому что она была неухоженной и вонючей, сострадание пересилило в нем отвращение. Такур потерся носом у нее за ушами. Это ее присмирило, и из замешательства она погрузилась в сон.

Он не знал, как долго лежала незнакомка, свернувшись в клубок и прижавшись к нему спиной. Ари отошла от испуга и начала уже слезать с молодого деревца, когда хромая самка пошевелилась, на этот раз полностью пробудившись от сна. Такур снова потерся у нее за ушами и замурлыкал, чтобы ее успокоить. Она испуганно дернулась, но не отстранилась.

Она подняла голову, чтобы взглянуть на Такура.

— Ты в порядке, — мягко сказал Такур. — Обещаю, что не дам никому тебя обидеть. У тебя есть имя?

Ему показалось, что его с неистовой силой окружают и поглощают зеленые водовороты глаз чужачки. Мех у нее на лбу взъерошился, и Такур понял, что его слова лишь поставили ее в тупик.

Он повторил свою утешающую речь, понимая, что звук его голоса успокаивает кошку, но сами слова ничего для нее не значат.

— Ты не понимаешь меня, — разочарованно проговорил он. — Ты ведь должна. Я слышал, как ты говорила.

Но на нее снова опустилась завеса немоты, и в ее глазах лишь клубился туман.

— Неважно, — мягко сказал Такур, чувствуя, как она начинает дрожать. — Просто отдохни тут со мной.

Немного погодя она встала и отряхнулась, но не сбежала. Она села и принялась наблюдать за Такуром, который решил хорошенько потянуться. Стрекотание над головой напомнило ему, что он все еще должен заботиться о древеснице. Ари свисала на хвосте с ветки молодой ивы, с сомнением поглядывая на Такурову новую знакомую.

— Она не собирается тебя есть, — приврал Такур для древесницы, но, как только Ари принялась спускаться, хромая самка сделала несколько нетерпеливых шажков в сторону деревца. Такур преградил ей путь. — О нет, мой голодный дружок. Ари не хочет становиться твоим обедом.

Когда чужачка стала упрямиться и настаивать, Такур положил ей лапу на грудь и оттолкнул ее.

— Нет, — резко прошипел он, подкрепляя слово оскалом клыков. Она отступила, позволив Ари нервно вскарабкаться на загривок Такура. Древесница так сильно притиснулась к нему, будто пыталась зарыться в мех.

Чужачка вновь боком подступила к Такуру, но ее вновь остановил решительный отпор.

Такур осознавал, что она его не понимает, но вроде бы звук его голоса ее успокаивал, так что он принялся нести все подряд:

— Смотри, я сюда пришел, чтобы о тебе узнать, но, раз ты не можешь или не хочешь говорить, почему бы тебе просто не порыскать туда-сюда, чтобы я за тобой понаблюдал?

Она, глядя на него, повернула голову набок, затем отхромала прочь на несколько шагов. Такур рассмотрел, как она поджимает к груди искалеченную переднюю лапу.

— Тебе бы попробовать использовать эту лапу, — проговорил Такур вслух свою мысль. Он подошел к кошке и коснулся ее больной лапы, пытаясь заставить вытянуть иссохшую конечность. Он бережно взял лапу в пасть и потянул, изучая, насколько могут растянуться сокращенные мышцы.

Она резко взвыла от боли и выдернула у него лапу.

— Я не хотел тебя ранить. Я буду осторожен.

Он убедил ее снова подставить лапу, хотя она и издала предупреждающий рык. Такур вновь взял конечность и осторожно ее потянул.

Кошка дернула на себя с неожиданной силой в искалеченной лапе.

Упорно, но мягко Такур продолжал держать, мурлыча, чтобы ее подбодрить.

— Тихо, — сказал он, пусть его пасть и была набита лохматыми пальцами. — Я просто хотел взглянуть, как оно залечилось.

Он повернул конечность в разные стороны, изучая при этом и воротник из свалявшегося меха: он покрывал шрамы, оставшиеся после травмы, что искалечила кошку. Прямо с ее шеи рубцы тянулись к груди. Кто-то серьезно ее укусил, и, возможно, еще в детстве. Если бы клыки пронзили грудь маленького котенка рядом с передней лапой, они как раз могли бы стать причиной такой парализующей травмы.

Но в этом случае та часть, что давала конечности жизнь и возможность двигаться, каким-то образом начала исцеляться. Такур это понял, когда лапа отдернулась назад из его челюстей. Настоящая проблема заключалась в том, что мышцы истончились и сжались, пока лапа была неподвижной.

Такур-целитель хотел рассказать незнакомке, что, возможно, ей не придется всю жизнь ковылять на трех лапах. Практичный Такур понимал, что не сможет донести это до кошки без слов. Может, он мог бы просто ей показать — заставить ее вытянуть лапу, а затем попробовать опереться.

Но у нее уже закончилось терпение. Она выдернула лапу из челюстей Такура и зашагала прочь.

Прежде, чем отправиться за ней, Такур сперва подождал, опасаясь, что кошка зашипит или попытается его прогнать; но ничего из этого она не сделала. Сопровождая ее, Такур заключил, что, учитывая начало встречи, все обернулось не так уж плохо. Может, она его настолько примет, что даже покажет ему морских зверей, которых оберегает.

***

Прокладывая путь вниз через колючий низкорослый кустарник на склонах за утесом, Такур держался следа хромой самки. Он слышал, как она движется впереди, порой останавливаясь и нервно вздрагивая. Когда она задерживалась, он оставался позади, не желая подбираться слишком близко и тем самым ее тревожить. Замедляя шаг, он подстраивался под неровный ритм ее трехлапой походки.

Когда они выбрались на пляж, кошку, похоже, стало сильнее напрягать сопровождение. Такур держался позади, показывая уважение к ее личным делам. После нескольких остановок, подергиваний хвоста и полных сомнения взглядов в его направлении кошка разрешила ему сопроводить себя к выступу рядом с лагуной морских лошадей. Она оскалилась на Такура, чтобы он остался на месте.

Он послушно опустился на живот, в то время как она исчезла за выходом песчаника. Такур боялся, что Ари забеспокоится, но древесница сделала себе гнездо во впадине между его затылком и лопатками и скоро стала тихо посапывать. В голове у Такура проносились мысли о незнакомке. Он вспоминал, как двигались ее челюсти и как у нее на языке зарождалась речь, пока она лежала в тисках у своего припадка. Однако, когда она пришла в себя, она была нема, как и прежде.

Еще Такур подумал о быстрых шагах Ратхи и о пути, который ей предстоит пройти. Они с Фессраной должны были скоро прибыть на берег, а затем и другие, чтобы еще сильнее нарушить хрупкое равновесие той жизни, которую создала для себя странная подруга Такура.

Пока он ломал над этим голову, он услышал ее приближающиеся шаги. Он оставался на земле, пока она не приблизилась, а затем медленно поднялся. Снова этот по-морскому зеленый взгляд удерживал его, пока она не развернулась и не отправилась вперед, позволив следовать за ней. В ветре, что трепал усы, Такур различил запах морской лошади, и задался вопросом, подпустит ли его незнакомка к тем, что барахтаются в волнах. Чтобы заполучить желаемое доверие, он должен был показать ей, что не несет никакой угрозы.

Рысцой выбежав на пляж, Такур увидел, как она катается на спине в навозе, чрезмерно пахнущем морской лошадью. Она извалялась в этом месиве, пока не обмазала им как следует свою шкуру, затем встряхнулась и встала. Такур заметил, что она предусмотрительно оставила горку и для него. Очевидно, это было обязательным условием, чтобы приблизиться к ее подопечным.

Такур сразу понял, что в этом есть смысл. Вонь уничтожит все следы его собственного запаха, и для морских лошадей он станет безобиден. Некоторые из Такуровых пастухов порой катались в навозе своих животных, утверждая, что так с животными проще управляться. Сам Такур эту идею всегда недолюбливал.

Сейчас она ему нравилась не больше прежнего. Тем временем хромая самка нетерпеливо махнула хвостом. Когда Такур попытался обойти навоз, она показала зубы. Следовало либо изваляться, либо уйти. Такур решил изваляться. Но Ари точно бы не потерпела, если бы ее испачкали этой дрянью. Древесникам нравилось поддерживать себя в чистоте.

— Если не возражаешь, сначала я лучше подыщу своей древеснице безопасное местечко, — сказал Такур, надеясь, что если она и не поймет слова, то наверняка поймет намерение.

Он потерся носом об Ари, затем дернул усом в направлении, откуда они только что прибыли. Он быстро покинул пляж и вернулся вверх по тропе, пока не отыскал корявый кипарис, достаточно высокий, чтобы спрятать там древесницу от любых пожирателей мяса, бродящих по земле. Ари вскарабкалась, слегка ворча, и укрылась в дупле на высоте в несколько хвостов.

Хромую самку Такур обнаружил на том же месте. И хотя ее голодный взгляд направился в сторону дерева, Такур испытал облегчение от того, что кошка не отправилась за его спрятавшейся древесницей. Навоз морской лошади, лежащий у его лап, вонял все так же едко. Такур надеялся, что кошка об этом забудет, но она не забыла. Пришлось изваляться.

Он предполагал, что морские лошади едят морскую траву или другую растительность, как известные ему стадные звери. Запах навоза подсказал, что диета этих существ более разнообразна и, возможно, включает в себя мясо или рыбу. Навоз травоядных не вызывал у Такура отвращения, но тот, что принадлежал мясоедам другого вида, отвратительно вонял. Такур вынудил себя покрыть шкуру запахом морской лошади, думая при этом, как же ему вообще отмыться до встречи с Ари. А если он встретит кого-то из Именованных, воняя при этом такой дрянью… ну, об этом он вообще решил не думать.

Самка принюхалась и затем повела его к собранию морских лошадей. Такур держался к ней так близко, как только смел, и старался ступать потише. Морские лошади напоминали прибитые к берегу бревна, но, когда Такур приблизился, их уши дернулись, а головы поднялись. Взгляды маленьких глаз сделались будто бы прохладнее, а клыки, которые Такур приметил еще на расстоянии, показались еще больше. Он сказал себе, что тот, кто бросал вызов трехрогам, не должен бояться этих неуклюжих волноломов. Но теперь он был благодарен запаху, что витал вокруг и маскировал его собственный.

Перемена в запахе, казалось, успокоила хромую самку, и Такур припомнил, как его метка вызвала у нее первый припадок.

Такур последовал за спутницей, а та подхромала поближе к одной из морских кобыл, лежавшей с краю стада вместе с подросшим детенышем. Раз уж странная подруга находилась рядом, Такур смог приблизиться к этой паре и их изучить.

Он решил, что Ратха была не так уж далека от правды, когда назвала этих животных «утконогими пестроспинками». Их толстые черные пальцы покрывала чешуйчатая кожа, и между ними имелась складка перепонки. Их тела очень сильно напоминали пестроспиночьи, хотя были шире и коренастее. Шкуры морских лошадей были плотными и бархатистыми.

Такура поразило то, как кобыла-мать взяла большую ракушку из собранной ею кучи, разломала раковину и намеренно отложила в сторону. Бросив взгляд на Такура, хромая самка принялась вытаскивать мясо моллюска при помощи зубов и здоровой лапы. Он думал, что она съест все, но, покончив с половиной, она подняла голову и уставилась на Такура, а затем принесла ему кусок раковины, к которому все еще крепилось мясо.

Такур приложил все усилия, чтобы соскрести эластичную мякоть моллюска и проглотить ее, хотя она застряла в горле комком, угрожавшим его задушить. Такур чувствовал, что сможет это вытерпеть, хотя и был рад, что кошка не предложила ему еще. Пока он ел, она наблюдала за ним, а он, в свою очередь, пытался хоть что-то прочесть в этих странных непроницаемых глазах.

Остаток дня Такур следовал за кошкой среди морских лошадей и по мере этого все больше и больше убеждался, что под тупостью, видимой на первый взгляд, скрывался острый и проницательный ум, пусть и работающий совсем не так, как его собственный.

Вновь в его голове возник вопрос об ее кажущейся немоте. Не было похоже, что она не способна издавать звуки, ведь Такур слышал — она их использует предостаточно. И ее язык мог создавать слова; он слышал, как она говорила с четкостью Именованных.

И когда он заговаривал — время от времени он говорил сам с собой — ее реакция была не просто беспокойством или раздражением. Даже когда она отвернулась от его слов, Такур уловил в ее глазах тоску, заметил, как двинулись ее челюсти: и резко замерли, как если бы она поймала себя на попытке ему подражать. Такур заметил это, но ничего не предпринял. Он не очень понимал, что следует сделать, и слишком увлеченно изучал морских лошадей, чтобы уделить этому достаточно внимания.

Пробыв на пляже несколько дней и достаточно утолив любопытство насчет волноломов, он перевел внимание на ту, кто их стерегла.

Такур заговорил, будто бы просто бормоча себе под нос: но в этот раз он наблюдал за своей странной подругой, не позволяя ей заметить свое любопытство. В ее глазах мелькнуло что-то, напоминающее отчаяние.

— Ты ведь хочешь говорить, — на этот раз Такур обратился именно к ней. — Почему же не попробовать?

Он произнес свое имя, стремясь к тому, чтобы она повторила, но она лишь повесила голову, не встречаясь с ним взглядом.

— Когда я пришел и ты упала на бок, ты говорила. Не помнишь? Или ты просто издавала звуки, чей смысл совсем не знаешь?

Она пригнулась, глядя в сторону, но по тому, как повернулись ее уши, Такур понимал, что она его слушает. Кончик ее хвоста дрогнул и начал клониться из стороны в сторону от замешательства.

— Ты Именованная. Я знаю, что это так.

Яростная убежденность его голоса напугала кошку. Ее уши отдернулись, а зелень в ее глазах сделалась бурной, отсекая любую возможность заметить что-либо в их глубинах. Такур приглушил голос, понимая, что принуждать ее бесполезно.

Она смотрела на него снизу вверх, и в ее глазах возникла мольба. Ее пасть вновь открылась, язык задвигался, но не раздалось ни звука. Когда она закрыла рот, ее глаза зажмурились, но в них Такур различил проблеск боли, достаточно острый, чтобы пробиться сквозь тупость взгляда. Такур задумался, не усиливают ли его попытки ее внутреннюю муку.

Такуру оставалось лишь снова впасть в молчание, задаваясь вопросом, сможет ли он когда-либо до нее дотянуться.

Глава 7

Чтобы приглушить беспокойство, которое охватывало новую подругу из-за речи Именованных, Такур старался использовать лишь инстинктивные кошачьи звуки и язык тела своего народа. В жестах ему тоже следовало проявлять осторожность, ведь к природным движениям и знакам Именованные прибавляли те, что несли дополнительный смысл. Если Такур ими пользовался, его новая спутница впадала в замешательство. Язык клана во всех его формах ей, очевидно, был недоступен, хотя Такур видел, что она жаждет каким-то образом выражать свои чувства. Она была не столько немой, сколько пойманной в ловушку, зажатой между отчаянным желанием иметь речь и чем-то, что ее от этого отпугивало.

Интуиция убеждала Такура заговорить с ней и убедить ее ответить, как если бы ее речи мешала болезнь или возрастная забывчивость. Но когда он увидел панику, возникающую в ее глазах всякий раз при звуках речи, то понял, что это не сработает; слишком она была напугана.

И поэтому ради нее он тоже стал немым и каждый раз, будучи с ней, подавлял свои порывы заговорить. Для него это было трудно и странно. Несказанные слова тяжестью ложились на грудь, придавливая к земле. Проведя где-то день в вынужденном молчании, он ощутил, как его разум взбунтовался и принялся изводить аргументами, отвергающими такой выбор. Его челюсти оставались сжаты, и в отместку пришла странная слабость, из-за которой он ощутил себя тупым и вялым. Вой ветра был приглушенным и отдаленным, как если бы уши заложило мехом. Он с усилием удерживал себя от того, чтобы впасть в состояние, подобное трансу.

Единственным облегчением было время, когда Такур выбирался с пляжа, чтобы найти Ари на том дереве, куда ее посадил, и отвезти на своей спине на поиски пищи. Ее щебет и болтовня убирали барьер, воздвигнутый волей Такура, и он выдавал Ари целую прорву слов, словно запруженный поток вновь разливался в полную силу. Но как только она устраивалась на день в убежище, Такур возобновлял молчание.

Когда он ощутил, что должен что-то произнести вслух, чувство приглушенности и отстраненности отступило, и он обнаружил, что слышит, видит и обоняет окружающий мир с новой четкостью и ясностью. Желание выговорить свои мысли перестало так сильно давить. Такур чувствовал, что находится более «вне» себя, чем когда либо, сильнее ощущал себя частью мира и четко это осознавал.

Он стал понимать, что дар речи — это не только дар, и что он требует что-то взамен. То, как Такур видел окружающий мир, было пропущено через слова и мысли; они окрашивали его действия и чувства, забирая чистую ясность и насыщенность момента. Не так ли видели и ощущали мир те, кого клан называл Безымянными? И хромая самка? Вдруг эти глаза, временами кажущиеся такими пустыми, на самом деле смотрели на мир хоть и более узко, но гораздо проницательнее, чем его собственные?

А затем произошло нечто странное, что разрушило остатки предвзятости Такура. Он лежал на боку на одном из верхних выступов над столпившимся стадом морских лошадей. Хромая самка лежала с ним, вытянувшись под теплым солнцем. Такур устал, но был спокоен. Он завоевал ее доверие и дружбу.

Спутница мягко протянула здоровую лапу и потрогала его челюсть. На миг Такур подумал, что она лишь играет, но она поглаживающе тронула его снова, и в том же самом месте. Ее нижняя челюсть дрогнула, и пасть приоткрылась.

Осознание обрушилось на Такура холодной волной, вызвав в нем дрожь от прохлады и изумления. Она не хотела, чтобы он молчал. Она хотела, чтобы он говорил! И она просила вырвать ее из тишины, даже если бы из-за этого ей пришлось столкнуться со своим главным страхом.

Такур не сразу сумел заговорить, и после долгого молчания его голос казался скрипучим.

— Спасибо тебе, — мягко поблагодарил он на языке Именованных.

Ее уши отдернулись, но она, лежа на боку, придвинулась к Такуру чуть ближе, глядя на него с выжиданием.

— С чего же мне начать? — спросил ее Такур. Она вновь погладила его челюсть. — С чего-нибудь?

С чего-нибудь. Он говорил с ней, следя за ее ушами. Они вскидывались, затем резко прижимались, но затем снова разворачивались вперед. Такур рассказывал ей истории о своей жизни в клане, о том, как он учил котят, о своих приключениях, о том, как нашел древесницу. Не имело значения, что слова были ей непонятны; она просто хотела их слышать. Такур напомнил себе, что клановые котята с рождения слышат речь родителей.

И вот от немоты он перешел к потоку речи. Когда юная самка стала пытаться его имитировать, в выражении ее морды появилась почти испуганная нетерпеливость. Но ничего не вышло. Такур поощрял ее попытки, но к успеху это не привело. Ничего не работало — ни простые слова, ни фразы, ни его имя. Они вызывали лишь бешеную борьбу, а затем странное грустное замирание.

Неужели слова, что сошли с ее языка во время припадка, были лишь плодом воображения Такура? Он вновь услышал у себя в голове глухой и хриплый голос. «Стой и не подходи к ним, — сказала она. — Почему ты сделал это со мной? Почему? Я жалею только о том, что они не родились мертвыми… Она же неразумная».

Странные, бессвязные фразы — однако за ними могла скрываться история, леденящая душу. И однажды она их произнесла. Может, она смогла бы и снова. Тревога поколебала Такура, но иного пути он не видел. Он выбрал самое безобидное из ее высказываний. Устроившись поближе к ней, он поймал ее взгляд и затем медленно произнес:

— Стой и не подходи к ним. Стой.

Он повторил фразу и добавил ей ритмичности. Она последовала его примеру, слегка покачивая головой в такт речи, как делали клановые котята, стараясь выучить что-нибудь сложное.

А потом из ее пасти вырвалось первое слово.

— Стой, — выпалила она. А затем, мягче, но четче: — Стой.

Потом Такур расточал похвалы, пытаясь заглушить ими неуверенность, возникшую в глазах кошки при звуке собственного голоса.

— Стой, — сказал он, затем поднялся и отошел в сторону.

Когда она двинулась следом, Такур оттолкнул ее назад, заставляя сесть на место и надеясь, что она уловит значение слова. Обучение кланового котенка, который мог понимать слова, по-странному соединилось с дрессировкой древесника, понимающего одни лишь команды. После множества повторений Такур добился, чтобы она оставалась на месте после этого слова и, поработав еще больше, сумел удерживать ее на расстоянии с помощью фразы «стой и не подходи».

Послеполуденные тени все дальше простирались по скалам, пока Такур тренировал новую ученицу. Неожиданно, после того, как он в последний раз отдал ей команду и она послушалась, она уселась, взъерошив мех на лбу.

— Что случилось? — забывшись, спросил Такур.

Она пусто посмотрела на него.

— Не подходи. Стой и не подходи. Стой и не подходи к ним.

В ее глазах, словно шторм, завихрилась паника, и слова стали вырываться быстро, так быстро, как только она могла их произносить:

— Стой и не подходи к ним, почему ты сделал это со мной, неужели ты хочешь оставить ее в живых, она же неразумная… Она же неразумная… Я жалею только о том, что они не родились мертвыми… родились мертвыми… родились мертвыми…

С расширенными зрачками она попятилась от Такура, который уже пожалел о своем методе обучения. Каким-то образом он снова вывел ее из себя; кошка ушла в пугающий мир, который могла видеть только она.

Такур ожидал, что она застынет и рухнет, как в первых двух случаях, но в этот раз она прыгнула, крича и нанося удары невидимому врагу. Затем она развернулась к Такуру хвостом и сбежала, замелькала между камнями, карабкаясь так быстро, как только могла.

Такур погнался за ней, благодарный, что она решила подняться, а не броситься в стадо морских лошадей. Но ужас придал ей скорости, пусть она и бежала на трех лапах, и Такур нагнал кошку лишь когда у нее сбилось дыхание и замедлило стремительный рывок. Так бережно, как только мог, он лопаткой толкнул ее в сторону, а потом последовал за ней, когда она свалилась в травяные заросли.

Она лежала на боку с вытянутыми лапами, сотрясаясь всем телом. Такур лег с ней и вылизывал ее за ушами, пока она не успокоилась. Наконец, она подняла голову и с потерянным видом впилась в него взглядом. Ее рот открылся.

— Нет, — мягко сказал Такур. — Больше не пробуй. Тебе от этого слишом больно.

За клубящимся страхом пробился упрямый блеск и прорвал себе путь сквозь цвета ее радужек. Она резко распахнула пасть и почти с вызовом сказала:

— Стой!

Она дрогнула, как если бы кто-то ее ударил, и на какое-то время застыла, из-за чего Такур испугался, что ее вновь охватила болезнь. Она вонзила когти в землю и обнажила зубы.

Ее глаза вдруг очистились. Она повернулась к Такуру, который уже вставал.

— Стой, — взмолилась она, теперь убедив Такура, что значение слова она понимает.

— Хорошо, — он вздохнул, плюхнулся на землю и подставил лопатку под ее поникшую голову. Он ощутил, как кошка обмякла, словно обессилев. Сам он ощущал усталость и внутреннюю разбитость. Если все это оборачивается такой борьбой, стоит ли вообще учить ее речи?

Словно в ответ ее здоровая передняя лапа поднялась и погладила Такура по челюсти, будто бы говоря: «Я буду бороться с тем, что меня пугает. Я хочу учиться».

***

Внутренний барьер, мешавший ей учиться говорить, ослаб. Такур использовал слова лишь из тех фраз, что она произнесла. Когда она научилась их понимать, он задумался, что же делать дальше. Прежде всего котята учили свои имена. Насколько знал Такур, у этой кошки не было имени. Или было? Раз она оказалась куда осознаннее, чем предполагал Такур, то наверняка имела какое-то представление о себе или же некий звук, служащий той же цели. Но как это выяснить?

Такур начал с очевидного: он стал учить ее своему имени. Но здесь возникла проблема. Было трудно донести до кошки мысль, что под этими звуками Такур имеет в виду себя. Она не понимала тех жестов лапами или хвостом, с помощью которых Именованные делали акцент на разговоре о самих себе. А потом Такура осенило. Иногда Именованные ощущали себя наиболее особо и лично. Например, во время спаривания, но Такур решил, что такой подход повлечет проблемы, с которыми он вовсе не хотел иметь дела. Или то же самое касалось ухода за шерстью: когда кто-то чистил и приглаживал мех.

Несмотря на вонь морской кобылы в своем меху, Такур начал вылизываться, стараясь не слишком тщательно этим заниматься из-за опасения, что придется снова вываляться в навозе. Кошка подошла к нему, села и принялась наблюдать. Спустя каждые пару-тройку мазков языком Такур останавливался и произносил свое имя. Голова кошки повернулась набок. Такур обнюхал мех вдоль своей спины, сделал глубокий и шумный вдох, а затем вновь сказал свое имя. Кошка обнюхала его, затем принялась умываться, но Такур быстро протянул лапу, чтобы ее остановить. Он не хотел, чтобы она решила, будто «Такур» означает умывание.

Это заняло немного времени, но она постепенно поняла, что Такур пытается до нее донести.

— Такур, — застенчиво сказала она, затем обнюхала его шубку и коснулась его лапой. Он вновь похвалил кошку, затем обнюхал ее шерсть и погладил ее подушечкой лапы.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Она раскрыла рот, вновь закрыла и в замешательстве посмотрела вниз. Мех между ее глазами взъерошился. Такур понимал: она знает, чего от нее ждут, но выразить это никак не способна.

— Стой, — сказала она и затем бросилась прочь.

Такур сдержал порыв пойти следом. Она уходила не так, как в тот раз. Она не сбегала в ужасе, у нее имелась какая-то цель, хотя Такур понятия не имел, какая. Когда с момента ее ухода прошло уже, казалось, слишком много времени, он решил все же за ней отправиться.

Но не успел он подняться, как она появилась вновь, неся в пасти что-то обмякшее. Когда она положила это существо на землю, оно изогнулось и стало извиваться всем телом. Такур моргнул и всмотрелся. Она принесла ему живую саламандру.

Такур, сбитый с толку, уселся и задумался, какое отношение имеет этот поступок к его попыткам обучить кошку. Могло ли это быть наградой за то, что ей понравились уроки? Он склонился, обнюхал мокрую сущность и сгримасничал от отвращения. Он задался вопросом, не обидит ли подругу отказом от такой еды. Наверное, ему стоило хотя бы попробовать.

Ее здоровая лапа оттолкнула его. Такур сел, наклонив голову набок. Зачем тогда она принесла ему саламандру, если не для еды?

Она дотронулась до себя лапой, затем ткнула сущность пальцем и при этом ее встряхнула. Саламандра скорчилась на сухой скале, покрывая себя песком, но прежде Такур разглядел, что ржаво-черные и оранжевые отметины на ее влажной коже напоминают цвета шерсти его подруги. Он подумал об ее рвении к знанию слов и названий. Именно об этом он ее и просил.

Показав ему саламандру, она представилась единственным возможным способом.

— Саламандра? — произнес Такур, касаясь ее лапой. Кошка опять дотронулась до той, кто, очевидно, была ее тезкой, и до того оживленно запрыгала вокруг существа, что Такуру пришлось вмешаться и помешать ей по неосторожности раздавить животное. Значит, Саламандра. И этим выбором она точно себе не польстила.

Она повторила звук своего имени применительно к существу. Такур опять ее похвалил, в ответ последовало больше повторений, больше скачков, и бедную саламандру все-таки едва не затоптали.

— Хорошо. А раз я сейчас не голоден, почему бы тебе не вернуть эту зверушку туда, где ты ее нашла, — Такур дернул мордой в том направлении, откуда кошка притащила саламандру.

Она взглянула на него, широко распахнув глаза.

— Такур стой, — сказала она, затем подхватила покрытую песком саламандру в пасть и умчалась на трех лапах.

Ухмыляясь, Такур сел на то же место, где ранее ждал ее возвращения. Он надеялся, что сущность переживет урок. Ему не нравилось видеть мертвых созданий, если он не был готов их съесть.

***

На следующий день, в самый разгар утра, они оба вместе сидели рядом с ее пещерой. Такур, глядя на Саламандру, повернул голову набок и озадаченно махнул хвостом. Сперва он был доволен собой, глядя на ее успехи за предыдущий день, но теперь уже передумывал.

— Такур стой, — сказала Саламандра. Когда он сделал как она просила, в ее глазах возникла печаль, и она ударила по земле задней лапой. Очевидно, она хотела, чтобы он шел за ней, но застряла на одной фразе.

— Нет, это будет: «Такур, иди», — поправил он.

— Такур стой, — опять сказала Саламандра, топнув и состроив нетерпеливую гримасу.

— Я не пойду, пока ты не поймешь, в чем разница, и не скажешь правильно.

— Яр-р, — был ответ Саламандры.

— Сама ты яр-р. Правильно говорить «иди». Число раз, когда я тебе это повторял, уже переросло число моих шерстинок.

Она повернулась к нему спиной и удалилась, но ненадолго. По искоркам в ее глазах Такур понял: ей хотелось что-то ему показать.

Она вернулась и попыталась снова:

— Иди стой.

Такур ухмыльнулся:

— Так не бывает.

— Такур… Такур… — Саламандра запнулась и растерялась. Ее уши отдернулись. Быстро наскочив, она ухватила его за хвост, потянула, затем покрутилась вокруг себя на трех лапах, шлепнула Такура по морде своим хвостом и снялась с места.

Такур сделал несколько шагов вслед за ней, а затем понял, что Саламандра его провела.

— Ты не научишься говорить, если так и будешь меня отвлекать! — промяукал он ей вслед, но она уже не могла его услышать. Такур вздохнул и рысцой направился дальше.

Перейдя через дюну, он заметил ее на берегу мелководной лагуны, лежавшей к югу от пляжа. Утренний туман поднялся, позволив солнечному свету пролиться на песок и водную рябь.

Когда Такур спустился по песчаному склону, Саламандра подскочила к нему.

— Такур иди, — торжествующе сказала она, а затем решительно захромала в воду.

Радуясь шансу освежиться, Такур последовал за ней и стал пробираться по мелководью, пока слабые волны не коснулись его живота. Он внимательнее присмотрелся к Саламандре, когда осознал, что в этой лагуне она не просто играется, как ему сперва показалось.

С растущим интересом он наблюдал, как она распласталась в воде. Совершая хвостом и задними лапами гребки, что напомнили Такуру о плавании речных выдр, она проскользила вперед, и волны клином расходились перед ее ушами. Такура удивили ее водная грация и проворство. А потом он увидел, что ее искалеченная лапа уже не прижата к груди. Толчки и перекаты воды бережно вытягивали конечность, и Саламандра слегка шевелила ей в такт каждому взмаху здоровой лапы.

Такур ощутил, как его глаза распахиваются шире. Он знал, что вода способна лечить, ведь он выяснил, что лучший уход за растяжениями и ушибами — это лечь и опустить лапу в холодный бегущий поток ручья. Тогда боль и отек спадают гораздо быстрее. И он подумал, что если так можно залечить несерьезные травмы, то, возможно, такой способ сумеет вернуть силу даже иссохшей конечности.

Саламандра сделала пару ленивых поворотов, затем вынырнула рядом с Такуром, и с ее вибрисс закапала вода.

— Такур иди, — прощебетала она и уплыла прочь.

Такур последовал, неожиданно осознав, насколько неуклюже он болтает лапами в сравнении с ее элегантным скольжением. Она вновь проскользнула у него перед носом, как рыба. Кончик ее хвоста поднялся, плеснул ему в морду водой, и Такур, захлебываясь, нащупал лапами дно.

— Для меня плавание — как для тебя разговоры, — сказал он, вновь подняв голову. — Как ты это делаешь?

Такур попытался проплыть, погрузив голову, но тут же ему в ноздри забилась соленая морская вода. Он скривился, закашлялся и отвел назад усы. Саламандра плавала рядом, лениво поводя хвостом и подняв голову. С придыхающим шипящим звуком она подула на Такура пастью и носом. Продолжая дуть, она опять нырнула. Вокруг ее морды и ушей закипело множество пузырьков.

Такур наблюдал. Когда она вынырнула, он подул на нее в ответ. Она ухмыльнулась, шлепнула его по макушке здоровой лапой, притопила и удержала. Какое-то время он в замешательстве боролся, не понимая, зачем она пытается его утопить. Потом он понял, что она решила обучить его в своей манере. Сильно выдохнув, Такур выдул воду у себя из носа и пасти. Саламандра его отпустила.

Он притопил Саламандру в ответ, наблюдая, как ее дыхание пузырьками поднимается вверх. Отплыв от нее, Такур попытался опустить морду в воду. В первые несколько попыток он просто набирал себе в горло соленую воду, но вскоре начал осваивать контроль над дыханием, позволяющий перебороть удушье и не дать воде затечь ни в нос, ни в пасть.

Такур раскрыл глаза в чистой воде лагуны. Зрение было размытым, но он мог различать окружающий мир. Здесь была Саламандра, повисшая в воде неподалеку, и ее мех, развеваемый течениями, создавал вокруг ее тела мягкий ореол. Такур ощущал, как вода толкнула его в морду, неприятно потянула за чувствительный нос и вибриссы над глазами и стала просачиваться в пасть сквозь зубы. Подняв голову, он вытряхнул воду из ушей. Опыт был интересным, но к нему нужно было попривыкнуть.

Саламандра плыла рядом с Такуром на мелководье. Она взглянула на него, а затем, имитируя его плавание, шлепнула по воде передней лапой. Обеими передними. Такур уставился на обе ее лапы: здоровая уверенно плескалась, а другая, пусть и слабо, но тоже двигалась. Он не вообразил это, не принял желаемое за действительность. Ее лапа была не так бесполезна, как сперва показалось.

— Саламандра, — мягко произнес он, подталкивая ее. — Смотри.

Она посмотрела вниз, на то, как странно дергается в воде искалеченная лапа. С задумчивым видом она поджала лапу к груди.

— Нет. То, что ты делала до этого; вот так было хорошо.

Такур бережно отнял ее лапу от груди, убеждая кошку дать ей грести свободно. Он повел этой лапой туда-обратно по небольшой дуге под водой, затем взял в пасть ее кисть, пытаясь понять, как сильно можно растянуть сведенные мышцы. В этот раз Саламандра не вырвалась.

Держа нос под водой, Такур двигал иссохшую лапу взад-вперед, пока Саламандра не поняла его замысел.

— Хорошо, — сказал он и чихнул, стряхнув у себя с усов морскую воду. — А теперь давай.

Ей удалось сделать несколько коротких отрывистых гребков. Такур увидел, что намеренно двигать лапой ей стало труднее, чем во время плавания. Но она упорствовала, даже когда ее лапа стала дрожать. Такур остановил ее, затем подбодрил вновь проплыть, делая мелкие неуклюжие гребки. Она проскользила вокруг него, затем подняла взгляд. И снова потрогала воду лапой, произнеся:

— Саламандра…?

Такур ухмыльнулся. В этом водном занятии она была так хороша, что, конечно, хотела знать, как оно называется.

— Плывет, — сказал ей Такур.

— Саламандра плывет, — сказала она. — Такур плывет.

Она вновь скользнула вокруг него, изгибаясь и поворачиваясь.

— Хорошо, — он замурлыкал и ткнулся в нее мокрым носом.

— Хорошо, — вторила Саламандра.

Такур облизал ее за ушами, а затем нырнул, чтобы она не успела его обрызгать.

Позже он убедил ее получше разработать лапу: помахать ею взад и вперед так сильно, как только было возможно с учетом сопротивления воды. Он чувствовал, что нащупал кое-что важное, пусть и не совсем понимал, как это может сработать.

Глава 8

Фессрана и Кшуши ушли с земель клана много дней назад. Для Ратхи эти дни волочились, как лапы усталых пастухов, в то время как воздух делался все жарче, а тропы все сильнее пылились.

Она лежала в послеполуденной тени, где было так же жарко, как под открытым солнцем. Она тяжело дышала, чувствуя себя измотанной и взволнованной. Ей хотелось бы отложить отбытие Такура к озеру волн и странной местной жительнице. В добавление к обязанностям вожака было утомительно следить за стадными зверями, ставшими норовистыми от жажды и мух. А новый источник воды, на который надеялась Ратха, начал уже иссякать.

С ней не было ни Такура, ни Фессраны. Пока Ратха тяжело вдыхала воздух, ее челюсть повисла. Плохо было отпускать их обоих сразу. Но откуда ей было знать, что Кшуши вернется с украденным Безымянным котенком, который вполне мог оказаться из рода ее злейшего врага? Мог ли кто-либо обвинить ее за стремление убрать эту мелочь прочь с земель клана как можно скорее и стесать когтями последствия!

Отпустить Фессрану с Кшуши стоило лишь затем, чтобы ускорить его расставание с нежелательной ношей. Ратха вздохнула. Так себе решение. Даже если Фессрана хотела лишь отыскать свою древесницу — но Ратха не могла заставить себя в это поверить.

Она лежала, помахивая хвостом и размышляя о преимуществах и недостатках того, о чем рассказал ей перед уходом Такур. Преимуществом был источник. Такур описал, как подземные воды вытекали из расщелин в утесе, расположенном сразу за пляжем, где он нашел утконогих пестроспинок. Раз его исток находился в недрах земли, родник не должен был пересохнуть даже во время обширной засухи. Еще он орошал заросли, где могли бы питаться трехроги, и участки луга, которые подошли бы для пестроспинок.

Недостаток был в том, что Именованным пришлось бы покинуть земли клана до самого конца засухи. Ратха опустила подбородок на траву, что раньше давала прохладу, но теперь лишь хрустнула. Путь в те места будет изнуряющим. Ратха подумала о речных переходах и о том, как с каждым днем пути будет возрастать суматоха, усталость и пыльность.

Прежде, чем переселить клан, она должна была своими глазами увидеть источник и полностью увериться, что он покроет потребности Именованных и их стад на время засухи. И она хотела сама изучить тех, что барахтались в волнах, как и живущую среди них Безымянную.

Скоро она отправится по Такуровым следам к огромному озеру, полному соленой воды. Ей не терпелось отправиться. Но она собиралась взять с собой Фессрану, а хранительница огня еще не вернулась. Ратха вздохнула и переложила нос с шершавой травы на лапы.

Хотя на некоторое время клан остался бы без вожака и главной хранительницы огня, Ратха чувствовала, что это путешествие очень важно, а в мнении Фессраны она нуждалась не меньше, чем в собственном. Она уже договорилась со старшим пастухом Черфаном, что он возьмет на себя руководство кланом после ее ухода. А Бира, вторая после Фессраны среди хранителей огня, во многом преодолела застенчивость и развила навык обращения как с Красным Языком, так и с теми, кто им управлял.

Отсутствие Фессраны дало бы Бире шанс выйти из тени главной хранительницы огня и показать, чего она стоит. Черфан был сильным и опытным пастухом, которого все уважали. Ратха не считала, что их с Фессраной отсутствие продлится слишком долго, чтобы вызвать какие-то трудности; уровень воды спадал медленно, и стабильность сохранилась бы до самого переселения.

Фессрана и Кшуши удивили ее, вернувшись в тот же день. Пастух прибежал первым, принеся Ратхе новости и пробудив ее от сна в тени. Как только показались оба путешественника, Ратха увидела, что с Фессраной так и нет древесницы. К счастью, челюсти Кшуши оказались пусты. С нарастающим мурлыканьем Ратха пригласила путешественников растянуться в тени рядом с ней.

Когда оба передохнули и умылись, Ратха спросила, как прошел путь. Она заметила, что Фессрана в основном уступила Кшуши право рассказывать.

— Мы не нашли мать детеныша. Я и не ожидал, что получится, — как ни в чем не бывало сказал Кшуши. — Мы оставили его в безопасности. Если она все еще бродит в округе, она его найдет.

Ратха с удивлением взглянула на Фессрану:

— И ты дала Кшуши так поступить?

Фессрана казалась погруженной в раздумья. Она не спешила с ответом, и ее голос прозвучал отстраненно.

— Больше мы ничего не могли придумать, — сказала она. — Его матери не было, и мы не смогли ее отыскать. Если бы попытались, мы бы только испугали ее еще больше. А если бы принесли котенка обратно, ты бы изжевала нам уши в клочья, — Фессрана растянулась в тени и стала умывать живот. — В любом случае, я подумала немного, пока была в пути, и решила, что ты права. Не было смысла поднимать шумиху вокруг этого Безымянного малыша, раз у нас будут свои.

«Но ведь в этом сезоне у тебя не будет котят», — подумала Ратха.

Она провела языком по своему меху, задумавшись, откуда вдруг взялась у нее тревога. В запахе или поведении Фессраны не было ничего беспокоящего, и все же Ратха чувствовала, что что-то не так. Что же, это было точно не в характере Фессраны — перестать бороться за что-то важное для нее. Только не так резко.

«На что ты жалуешься? — сердито спросила Ратха саму себя. — Мне же удалось заставить Фессрану повиноваться, а с этим у меня были проблемы с тех самых пор, как я стала вожаком клана».

Правда, в этот раз своеволие Фессраны словно бы вторило совести Ратхи. Она ведь могла ошибаться насчет детеныша. Может, ее суждение было слишком поспешным и жестким. И не только насчет него…

Она ощутила легкое смятение, как если бы ее совесть сдалась слишком легко, совсем как Фессрана. Так, словно победу одержала сильнейшая, но не очень приятная часть ее натуры.

«Мне это не нравится, но именно это делает меня вожаком клана».

Она решила забыть о котенке. Было о чем подумать, помимо него; и в том числе о новых путешествиях. Фессрана отправится с ней, и, возможно, время, которое они проведут вместе, позволит Ратхе залатать трещину в их дружбе. Согретая этой идеей, она изложила хранительнице огня все насчет путешествия к берегу моря.

Однако Фессрана, что любопытно, совсем не пришла в восторг, а когда Ратха сказала, что хочет отправиться в путь на следующий день, взгляд Фессраны отразил полное нежелание.

— Уверена, что хочешь уйти так скоро? — спросила Фессрана.

— Мне нужно самой взглянуть на источник Такура, и это надо сделать как можно скорее.

— В этом есть смысл, — согласилась Фессрана, хотя ее голос звучал ровно. — Но я-то тебе зачем? Я не пастушка. Вы с Такуром куда лучше определите, подойдет ли то место для трехрогов.

— Ты была пастушкой, пока я не поставила тебя во главе хранителей огня. Фессрана, я не смогу вынести такое решение одна. Вам с Такуром я доверяю больше всех. Раз уж мне придется вырвать Именованных с земель клана, пускай у меня будет хоть немного надежды на то, что я поступаю правильно.

— Над другими решениями ты так не рассуждала, вожак клана, — ответила Фессрана и по тому, как она это произнесла, Ратха поняла, что Безымянного котенка она не забыла. Прежде чем Ратха пригнула уши, Фессрана широко зевнула. — Хорошо, я пойду. Но дай мне еще отдохнуть хотя бы денек. У меня болит лопатка, а с подушечками творится такое, будто я обошла все горы на свете. Я просто хочу остаться одна и поспать.

Фессрана получила желаемое, а Кшуши скоро присоединился к ней в густой тени под сосной, что росла отдельно от прочих деревьев, обитающих на лугу и вокруг него. Это было могильное дерево Костегрыза. Ратха задумалась, не выбрала ли Фессрана это место намеренно, чтобы вожак клана не приблизилась.

Ратху удивили сильная ярость и злость, что утяжелили ее собственные шаги, когда она направилась прочь. Она слишком хорошо помнила своего погибшего партнера: блестящую медную шкуру, янтарные глаза и саркастичный, но все же заботливый голос. И она помнила мордочки своих котят, особенно дочери, Охотницы-на-Чертополох. Пустой растерянный взгляд ее собственного детеныша вдруг превратился в такой же пустой взгляд Безымянного сироты, которого бросил Кшуши по приказу Ратхи.

Ближе к закату что-то вновь привлекло ее к той сосне. Если бы Фессрана была такой усталой, как рассказывала, она бы все еще спала, и Ратхе не хотелось ее разбудить. Но когда она приблизилась к могильному дереву, то услышала гулкий храп, принадлежащий лишь одному, и это был Кшуши. Фессрана ушла.

Ратха обнюхала почву вокруг сосны. Первым ее порывом было выследить хранительницу огня, но внезапно она ощутила отвращение к самой себе. Положение во главе клана делало ее подозрительной и угрюмой, что разрушало старую испытанную дружбу. Была ли у нее и правда веская причина не доверять Фессране? Стоило ли ей всегда знать, где находится каждый из ее народа и что он делает прямо сейчас?

Она встряхнулась, скривилась и рысцой отправилась прочь.

Фессрана вернулась как раз вовремя, чтобы проследить, как зажгутся ночные сторожевые огни. Ратха смотрела, как стройная песочная фигурка перебегает от одного хранителя огня к другому, раздавая советы, наставляя и убеждаясь, что костры накормлены вдоволь, но в то же время усмирены. С облегченным вздохом Ратха отбросила подозрения. Куда бы Фессрана ни ходила, это касалось только ее. Она тяжело и хорошо работала ради клана. Кто-то мог шептаться о ее прошлых делах, но она совершила более чем достаточно, чтобы искупить вину, и никто теперь не мог ее обвинять.

Утром Ратха разбудила Фессрану и встретилась с Черфаном и Бирой. Она сказала старшему пастуху, что если в этом путешествии найдется пристанище для Именованных, то Фессрана вернется с планом действий для клана, и Черфан должен будет отдать ей руководство. Когда хранительница огня по-быстрому дала Бире пару советов, Фессрана и Ратха отправились в путь на побережье.

***

Несколько дней спустя Такур приблизился к одинокому дереву на поляне, отдаленной от пляжа. Он обнюхал грубую кору там, где две Именованные потерлись о нее подбородками. Запах Ратхи был ему хорошо известен, а тот, что принадлежал Фессране, обладал едким дымным оттенком, сообщавшим о ее статусе главы хранителей огня. Они обе прошли здесь не так давно.

Еще Такур учуял запах, что удивил его и пробудил бурчание в животе: запах свежего мяса. Либо две кошки только что поели, либо приволокли с собой добычу. Уши Такура навострились. Он знал, что, будучи изгнанной из клана, Ратха научилась охотиться, но запах подсказывал ему, что это не дичь. Это мясо стадного зверя. Как они смогли его так далеко протащить и уберечь от гниения? Может, кто-то из них просто принес для Такура маленький кусочек в пасти. Его собственная пасть от этой мысли наполнилась слюной.

Такур повернул назад, чтобы пройти по их следу, но потом задержался. Прибытие Ратхи и Фессраны означало компанию и, возможно, еду, но еще это означало, что прошло время, которое выделила вожак клана для изучения Саламандры и ее морских существ. Сейчас Такур чувствовал, что, возможно, ему хватит знаний, чтобы попытаться пасти морских лошадей. Ратха с нетерпением бы проверила его предположения. Но это бы означало, что в жизнь Саламандры еще сильнее бы вторглись извне. Такур чувствовал, что жизнь, которую она создала для себя, хрупка, и ее очень легко разрушить.

Запахи двух Именованных самок и дразнящий аромат еды позвали вперед, и Такур потрусил в его направлении с Ари на загривке. Выбравшись из редеющего леса на прибрежный луг, он вскоре заметил две бежевые спины, что приближались к нему сквозь травы. Такуру не требовалось звать кошек, ведь ветер нес его запах вперед него самого. Он увидел, как они обе развернулись, как при виде него поднялись их уши и вибриссы. Но, хотя он чуял еду, ни Ратха, ни Фессрана ничего не несли у себя в пастях. Когда Такур подскочил к ним, его живот разочарованно заурчал.

Фессрана принюхалась к нему, а затем, скривившись, отступила.

— Пастуший учитель, от тебя идет самая отвратная вонь, какую я когда-либо чуяла.

— Тебе стоит привыкнуть к моему новому запаху, — ухмыльнулся Такур. — Эти утконогие пестроспинки не подпускают меня к себе, если я не изваляюсь в их навозе. Уверен, что и для тебя еще хватит.

Фессрана презрительно лизнула свой воротник, как если бы от нее уже несло вредной гадостью.

— Не имею ничего против навоза стадных зверей, но эти-то точно травой не питаются. Тьфу!

— Да вкусить тебе печени и уснуть в самой сухой из пещер, — сказала Ратха, соприкоснувшись с Такуром носами: но ее вибриссы отдернулись. Она боднула щеку Такура и потерлась о него всем телом, завернув над ним хвост, но на полпути остановилась, сказав: — Может, Фессрана и груба, но она права. Фу, это слишком!

Чувствуя себя изгоем, Такур встал с подветренной стороны от обеих и сухо спросил, не стало ли лучше. Теперь, когда его собственный запах относило ветерком в сторону, он почуял будоражащий аромат мяса и задумался, откуда же он исходит.

У Ратхи на спине была лишь ее древесница, но Фессрану увешали чем-то странным. Это смотрелось так, будто она покаталась в лозах и запуталась в их усах и в пучках листьев.

Фессрана резко развернулась к Ратхе и произнесла:

— Ну, довольно долго мы тащили эту еду. Пусть твоя древесница уберет листья, и мы накормим Такура, пока он не начал спотыкаться о свой язык.

Когда от Ратхи последовали тычок и мурчание, Ратари перепрыгнула Фессране на спину и стала разрывать лиственную обертку. Из-под листьев Ратха вытащила клыками кусок мяса и предложила его пастушьему учителю. Такур не раздумывал о том, откуда этот кусок взялся; он просто плюхнулся на землю с зажатой между лап едой и начал разрезать ее боковыми зубами. Это была печень.

Ее сочность вскоре настолько его насытила, что в нем вновь проснулось любопытство. Такур, облизываясь, поднялся и спросил, как это вообще донесли. Ратха показала ему веревки из скрученных волокон коры, которыми были связаны большие листья, все еще закрывавшие остальные свертки с едой. Такур увидел, что веревки обмотаны вокруг тела хранительницы огня, удерживая ношу у нее на боках.

— Листья отпугивают мух, — объяснила Ратха. — Это мясо не так хорошо, как парное, но все-таки и не падаль.

Такур обнюхал сверток, а затем повернулся к Ратхе:

— Это ты придумала?

— Ученик хранителей с его древесником придумали делать из скрученной коры эти лозы. Ты уже видел, как ими связывали растопку. Фессрана выяснила, что мы можем что-нибудь привязывать ими к себе, и раз уж мы знали, что ты проголодаешься…

— А еще подумали, что скоро проголодаемся и мы, — напомнила ей Фессрана. — Хотя я уже начинаю сомневаться, что это было умной затеей. Не уверена, что когда-нибудь из всего этого выпутаюсь.

Такур вытянулся, наслаждаясь сытостью. Что было хорошо в печени, так это ее сытность: не нужно было сильно наедаться, чтобы заглушить голод.

— Можешь еще съесть, Такур, — предложила Фессрана, очевидно, стремясь избавить свои бока от липких свертков. — В конце концов, мы сюда пришли познакомиться с твоими утконогими пестроспинками, а лучший способ начать — проверить, какие они на вкус. Уже представляю, что мы получим гору свежего мяса, так что нет смысла сберегать вот это.

— Я его все равно сберегу, — с осторожностью ответил Такур, стараясь не показывать внезапного смятения, которое вызвали в нем эти слова.

Ратха глянула на него с любопытством, и он понял, что она ощутила перемену в его настроении. Он мог скрыть свои чувства от Фессраны, которая обычно обращала мало внимания на такие вещи, но не от Ратхи.

Она отвела его в сторону и спросила:

— Такур, ты что, узнал, что эти животные все-таки нам не подходят? Если так, я не рассержусь. Ты же сказал, что до нашего прихода тебе нужно их изучить, и именно так ты и сделал.

Такур посмотрел на нее в ответ, понимая, что она хорошо вжилась в роль вожака.

— Нет, не это меня беспокоит.

Осторожно взглянув на Фессрану, он объяснил, что беспокоится, как бы вторжение Именованных в жизнь морских лошадей не спугнуло молодую калеку, живущую среди этих существ. А от слишком резких перемен и само стадо могло уплыть из лагуны.

— Лучше бы нам попробовать с парой-тройкой животных, — сказал он. — В скалах к северу от лагуны устроилось меньшее стадо утконогих. Лучше бы нам поработать с ними.

Ратха согласилась, что его план звучит мудро, и попросила показать существ им с Фессраной. Но, по ее словам, сперва ей хотелось увидеть источник. Если уж Именованным предстояло привести сюда стада, Ратха должна была увериться, что они продержатся на местной воде и корме.

Чуть дальше пляжа из отвесной скалы выдавался уступ. В освежающей тени, отбрасываемой утесом, росла роща, где широколиственные деревья смешались с низкими соснами. Из трещин в сланце и голубой горной породе поступала вода, отдающая подземными пещерами. Она не хлестала, а бежала ровным непрерывным потоком.

— Запах этой воды мне подсказывает, что она никогда не высохнет, — сказала Ратха, щурясь от ярких косых лучей, падающих между деревьев. Такур наблюдал, как она пригнулась на камне и опустила подбородок в пруд — воду, натекшую рядом с источником. — А галечное дно не замутится, когда отсюда будут пить стада. Ты правильно сделал, что отыскал такое место.

Потом они с Фессраной изучили низко свисающие ветви, чтобы убедиться, что ни одно из новых растений не навредит стадным зверям. Обнюхивая кусты и траву, Такур помог в поисках ядовитых сорняков и белых ягод. Он высматривал и надоедливую траву, чьи листья росли в пучках по три штуки: оно вызывало зуд, если касалось кожи под мехом Именованных или их носов.

Такур прошелся с Ратхой посреди зарослей, озирая обилие и свежесть листвы, а затем побродил с ней по полянам, где росла трава, орошаемая водой из источника.

Наконец, Ратха удовлетворенно заворчала.

— Здесь будут земли клана, пока не пройдет засуха, — подвела она итог. — А теперь покажи мне животных.

Такур привел обеих самок за утес, выходящий на ступенчатые скалы, где жили морские лошади. Он намеренно провел кошек подальше от моря, по широкой дуге обогнув утесы, чтобы запахи его спутниц не выдали их присутствие Саламандре, патрулировавшей внизу.

Он привел Ратху и Фессрану на другой, меньший мыс, с которого открывался вид на гравийный пляж с крутым склоном. Оглядев все сверху, он вытянул лапу в сторону морских лошадей.

При виде существ, развалившихся по всему пляжу, Фессрана наморщила нос.

— Они не очень, на мой взгляд. Такие себе ленивые глыбы. Мне нравятся животные, сильные духом. А этой гадостью от них разит еще хуже, чем от тебя.

— Думаю, ты поймешь, что сила духа у них есть, особенно когда попытаешься попробовать их на вкус, — возразил Такур.

Фессрана снова наморщила нос, но Такур не обратил на нее внимания. Не ей было решать.

— Как ты с ними управишься? — спросила Ратха.

— Поступлю так, как делала юная чужачка. Завоюю их доверие, защищая их потомство от других мясоедов, и буду брать лишь тех, что умрут.

— Это потребует много работы и много времени, и получим мы только объедки. Думаю, нужно начать с того же, что и первые из пастухов: поймать и собрать их там, где сможем удержать.

— Они должны жить в воде, — возразил Такур. — Они умрут, если мы загоним их на сушу и не дадим плавать.

— Ну уж на этом пляже мы точно не сможем их пасти. Почуют нас, плеснут — и их как не бывало, — Ратха развернулась, обозревая пейзаж. — Смотри, — сказала она, показывая мордой. — В это соленое озеро впадает еще одна река, и, похоже, мелководная. Может, мы сумеем удержать их там.

Они изучили устье реки, и Такур определил, что вода там достаточно соленая для морских лошадей. А отверстия в илистом берегу указали, что там водятся большие моллюски — еда для этих существ. Один из каналов в дельте реки сильно врезался в стену утеса, создав пляж в форме полумесяца, огражденный с одной стороны песчаником, а с другой — рекой. Неглубокая и медленно текущая вода позволила Ратхе, Такуру и Фессране пройти к центру канала, даже не намочив животов.

— Прибой довольно далеко отсюда, так что эти создания от нас не сбегут, — сказала Ратха. — А утесы закрывают их со всех сторон, кроме одной. Будет непросто, но мы их здесь удержим.

Такур согласился, хотя его отчасти беспокоила идея выселить существ с их гравийного морского пляжа.

Теперь предостояло поймать несколько морских лошадей и увести их. Такур понимал, что у Именованных не получится просто спуститься на пляж, окружить существ и перегнать вдоль берега к устью. Пляж был слишком узок, он не давал пастухам пространства для маневра, и морские лошади могли с легкостью удрать, нырнув в буруны. Но если бы хоть одно животное удалось выманить из стада, его могли бы окружить трое Именованных.

Проблема была в том, как его выманить. Такур знал, что морские лошади едят большие ракушки, но ничуть не преуспел в попытке выкопать и раскрыть такую раковину. Но Фессрана отметила, что, раз уж эти звери питаются тем, что имеет сильный запах — рыбой, моллюсками и водорослями — они точно обратят внимание на принесенное ею мясо, которое уже приобретало узнаваемую вонь.

К всеобщем удивлению, идея сработала. При помощи ловких лап своей древесницы Ратха разбросала куски мяса, создав из них тропу для морского зверя, что должна была заманить его в засаду. Первое пойманное существо было маленьким и не слишком сопротивлялось. Зверь, окруженный тремя Именованными, горбясь, поднялся с гравийного пляжа вверх по течению реки к месту, выбранному Ратхой. Он прибыл туда весь раздраженный и надутый, но тут же начал копаться в иле, ища ракушки. Оставив Фессрану стеречь первого пленника, Такур и Ратха отправились назад, чтобы устроить приманочную тропу для следующего.

Скоро вторая морская лошадь, покрупнее, отправилась в путь по реке. Эта принесла двум пастухам больше хлопот.

— Клянусь клещами на моем животе, эти утконогие при желании довольно-таки быстро бегают, — промяукал Такур, делая выпад, чтобы не дать зверю развернуться и удрать обратно.

— Осторожнее с их клыками, — крик Ратхи перекрыл возмущенный рев морской лошади. Пинок раздраженного зверя едва не попал по задним лапам Такура: он вовремя отскочил в сторону.

— Ага, не такие уж они длинные, как рога наших стадных зверей, но впиваются глубже, и это куда опаснее. Яр-р, вонючий ты волнолом — сюда, не туда!

Скоро на речном берегу было уже больше морских лошадей, чем пастухов. Такур хотел уже объявить передышку, но Ратха и Фессрана вошли во вкус. Приманка работала отлично, и оставалось еще много мяса. Обе самки давно уже перестали жаловаться на рыбный запах зверей; они выслеживали и одурачивали морских лошадей с нетерпеливым озорством.

Наконец, Такур отметил, что если Именованные заманят слишком много животных, то потом придется потратить слишком много усилий, чтобы выгнать морских лошадей из речки и не дать им сбежать вниз по течению. Ратха неохотно согласилась, ведь день уже клонился к закату. К счастью, по ночам морские звери спали, и всего лишь один из Именованных мог взять на себя весь ночной надзор.

На следующий день Такур обнаружил, что Ратхи нет, а Фессрана наблюдает за стадом покрасневшими от недосыпа глазами.

— Откуда я знаю, куда она ушла? — раздраженно прорычала хранительница огня. — Она сказала, что собирается найти какие-то там колючие кусты, и нет, я без понятия, зачем это ей.

Такур узнал, зачем, когда Ратха вернулась, таща у себя на спине колючие ветки; при этом Ратари их удерживала. В пасти Ратха тоже принесла несколько веток, и очень осторожно. На ее морде Такур разглядел царапины.

— Это может помешать волноломам заблудиться, — сказала она, сбрасывая ветки и складывая их в узкую стопку, как делали Именованные с хворостом для костра. Такур понял, что колючие ветки могут образовать пусть и низкую, но действенную преграду.

С его помощью Ратха принесла еще веток и начала собирать из них низкую стенку. Сперва Такур сомневался в этой затее, но потом увидел, как морская лошадь подбирается к сооружению, а затем отступает от острых шипов, и это его убедило. Они с Ратхой добавили колючих побегов ежевики, чтобы расширить преграду к реке.

Под уверенным руководством Ратхи Такур помог ей построить стену даже на отмелях, где плескалась вода. Потом он увидел, что Ратха остановилась и в смятении уставилась на то, как слабое течение утаскивает каждую ветку, помещенную в воду, и вымывает прочь.

Она села и озадаченно почесалась. Ратари, сидящая у нее на лопатке, вопросительно изогнула кольчатый хвост.

— Ну, ветки нужно как-то закрепить снизу, — начал Такур, но его перебил зов Фессраны, которая пыталась помешать паре морских лошадей протиснуться мимо нее в реку и нуждалась в помощи.

На время, пока непокорных зверей окружали и загоняли обратно, постройку преграды пришлось оставить, но Такур понимал, что Ратха не отступится от этого замысла.

И как только возникла возможность, она снова за это взялась. Фессрана предположила, что с помощью палок, воткнутых во дно реки, колючие ветки получится удержать на месте, и после ряда попыток это сработало. Правда, не за просто так. К тому времени, как Такур и Ратха закончили с работами на день, у Такура набралось порядочно заноз в подушечках пальцев, а между зубами застряла кора.

***

Теперь, убедившись, что на водах источника, найденного Такуром, Именованные продержатся весь засушливый сезон, Ратха решила перегнать стада. Еще одним возможным водопоем она сочла реку, на чьем берегу держали морских лошадей, но течение у нее было таким слабым, что в русло затекала соленая вода, превращая реку в узкую лапу моря. Это отлично подходило для морских лошадей, но только не для других стадных животных. Трехрогов и пестроспинок нужно было привести к источнику.

Как только Ратха рассказала о своем решении Фессране, хранительница огня захотела уйти, чтобы принести хорошие новости Черфану и остальным. Совсем недавно Фессрана ворчала, что «обошла все горы на свете», и то, что ей так не терпелось снова отправиться в путь, удивило Ратху.

Может, Фессрана уже не находила себе места, раздражаясь из-за того, что добрую половину дня ей приходилось приглядывать за пойманными морскими лошадьми, в то время как Такур и Ратха расширяли кустарниковую стену и делали из нее загон, выходящий на реку. Ратха не сомневалась, что Фессрана хорошо справится с заданием и ни от кого не потерпит никаких глупостей. Но еще она слишком хорошо знала Фессрану, чтобы понять, что на уме у хранительницы огня не только долг перед кланом.

После ухода Фессраны Ратха взялась за постройку такой стены, что устояла бы и в речном течении. Вкапывая палки в илисто-гравийное дно и заставляя древесников переплетать между собой гибкие ветви, они с Такуром обнаружили, что способны создать преграду, которая удержит морских лошадей и в то же время позволит воде поступать внутрь. Ратха пыталась видоизменить для этого тот метод связывания, который показал ей ученик хранителей огня, хотя было трудно остановить Ратари, когда она принималась скручивать полоски коры в клубки.

По мере того, как стена медленно росла при помощи Такура, Ратхе захотелось, чтобы за оградой было больше морских лошадей. Когда кошки закончили большую часть загона и стало ясно, что звери уже не разбредутся, Ратха уговорила Такура на новую вылазку.

Он был согласен, но при условии, что Именованные останутся к северу от территории, где бродит Безымянная, и не возьмут ничего, что к этой территории может принадлежать. Еще одним условием было изваляться в навозе морских лошадей, чтобы перебить запах. Ратха поворчала, при этом понимая, что Такур прав. Пришлось изваляться.

Они использовали остаток пахучей приманки, чтобы приманить еще морских лошадей, и скоро поймали их столько, сколько могли удержать. Существа кружили по пляжу и плескались в воде. Ратха и Такур были заняты укреплением и подъемом колючих стен.

Когда у них выдавалось свободное время, Такур показывал Ратхе, как искать съедобные штуки в приливных лужицах и собирать объедки морских лошадей. Ратхе не нравилось быть падальщицей, пусть и временной, и она испытала облегчение, когда однажды на рассвете наконец-то показалась Фессрана вместе с Черфаном и Бирой. Фессрана выглядела тощей и пыльной, но торжествующей, и вела за собой вереницу страдающих от жажды пестроспинок и трехрогов, с которыми шли не менее изнуренные жаждой пастухи.

С пастухами пришли хранители огня, принеся в углях и на факелах Красный Язык. Многие Именованные выглядели усталыми и недовольными вынужденным переходом, но ни один не рычал на Ратху и не винил ее, ведь они понимали, что с земель клана их выселила засуха.

Ратха с нетерпением проводила их всех к Такурову роднику и убедилась, что водопой послужит так же хорошо, как она надеялась. Даже несмотря на то, что в нем топтались трехроги и пестроспинки, поток оставался чистым, и животные напились вволю. Потом пастухи отпустили их попастись, а остальные Именованные подыскали подблизости берлоги или просто укрытия для сна.

Наконец, когда улеглась суматоха, Ратха отправилась поискать Фессрану. Хранительница огня сидела на выступе скалы над прудом, умывая живот и мягко мурлыча себе под нос. Приблизившись, Ратха уловила в запахе Фессраны что-то непривычное, сладкое и почти молочное. Но ее нюх перебивала сильная вонь морской лошади, идущая от собственного меха, и она не была уверена, что странный запах не оказался лишь плодом воображения. Ратха утешилась мыслью, что скоро и Фессрана измажется в пахучем месиве и будет пахнуть точно так же плохо.

Когда Ратха приблизилась, Фессрана перестала мыться и улеглась. Неуловимый запах, дразнивший Ратху, исчез, словно его и не было. Фессрана зевнула: усталая, но счастливая. Казалось, с ее морды совсем исчезла напряженность.

— Ну что, я сделала это, — ухмыльнулась она Ратхе. — Я помогла Черфану привести в форму эту ленивую компанию и отвести их сюда.

— Ни с кем не возникло проблем?

Фессрана лизнула пару новых царапин на морде у Ратхи.

— О, да была пара бунтарей — как всегда. Пришлось немного убедить их, но не то чтобы слишком. Вид пересохших русел помог им переменить мнение, — она шевельнулась, скривившись и чихнув. — Не сядешь-ка ты чуть подальше, вожак клана? Со всем уважением, но пока я не привыкну к этому запаху…

Ратха сдвинулась и уселась в стороне, а Фессрана рассказала ей, как клан проделал путь, не потеряв ни единого олененка или жеребенка. Ратху неожиданно осенило, что хранительницу огня заботит что-то, не имеющее ни малейшего отношения к стадным зверям. Она могла судить об этом по отсутствующему тону Фессраны и по тому, как она чистила шерсть.

— Все раздумываешь о своей древеснице? — внезапно спросила она.

— Что? Ох, Фессри? Нет. Уверена, что она прекрасно обходится без меня. Нет смысла переживать, и мне есть еще о чем подумать.

Немного погодя Ратха ушла прочь, помахивая хвостом. Когда она вернулась попозже, чтобы кое-что спросить у хранительницы огня, то обнаружила, что Фессраны уже нет.

У нее не было времени, чтобы задумываться, куда подевалась подруга. Не успела она отвернуться от пруда под водопадами, как увидела, что к ней подбегает Такур. По тому, как топорщились его усы, Ратха поняла, что он собрался не просто по-дружески пообщаться.

Он резко остановился, и Ари подскочила у него на спине. Ратха подняла подбородок и направила вперед вибриссы.

— Ратха, я думал, ты сказала пастухам не брать водных зверей с южного пляжа.

— Так и есть, — мягко ответила она.

— Ну вот, они тебя не послушались, — сказал Такур. — Я видел, как юные пастухи гнали животное по скалам на границе нашего пляжа с землями Саламандры.

От раздражения хвост Ратхи дернулся. Ей не нравилось, когда пренебрегали ее просьбами, пусть даже она и попросила об этом лишь ради Такурова спокойствия. Сама она не считала, что Безымянная, которую Такур звал Саламандрой, и правда будет скучать по паре-тройке волноломов.

К тому времени, как они с Такуром вернулись туда, где Такур видел украденную морскую лошадь, а затем проделали путь к загону, пастушьи ученики уже гнали зверя мимо кустарниковой стены. Пастухи-однолетки на вид были необыкновенно горды собой. Ратха кисло подумала, что похищенное ими существо слишком маленькое и не очень-то на самом деле стоило таких усилий. Когда морская лошадь неуклюже пробралась сквозь проход в колючей стене и смешалась с гудящей и ухающей толпой сородичей, Ратха потеряла ее из виду.

Ратха собралась было отругать слишком восторженных юных зверей, когда вмешался Такур и спросил, не проследила ли она за морской лошадью после того, как та прошла сквозь проход в кустарнике, и не знает ли, где она сейчас.

— Нет, — призналась Ратха, уставившись поверх колючей стены на скользкие, измазанные в иле бока и мелькающие клыки. — Я потеряла существо из виду, как только оно оказалось внутри.

Такур вздохнул.

— Саламандре это не понравится. Я должен был сам помешать этим однолеткам и вернуть зверя. И я не знаю, кого еще они могли увести.

— Какая вообще разница? — спросила Ратха. — На ее пляже все равно больше зверей, чем на нашем. Она и ухом не поведет, если пара-тройка куда-то денется.

Уши Такура отдернулись назад.

— Только не говори, что одобряешь поступки тех пастухов, Ратха!

— Не одобряю, и я как раз собиралась дать им об этом знать, когда ты влез в мои дела своими усами, — огрызнулась она. — Зачем ты вообще так из-за этого вздыбился? У твой хромоногой подруги этих волноломов все равно больше, чем нужно.

— Она знает их всех, и она сразу поймет, если кто-то из них исчезнет. У нее среди них есть самые любимые.

Ратха презрительно скривилась от этих слов.

— Можешь считать это глупостью, но это так и есть, — настаивал Такур. — Она может потерпеть, если мы украдем пару, и посчитать, что они просто перебрались куда-то с ее пляжа, но если мы заберем не то животное, будут проблемы. И боюсь, что мы это уже сделали.

— Ладно уже, — сказала Ратха, видя, что он и правда разволновался. — Я скажу всем, чтобы они держались нашей территории, или им придется поволноваться не только из-за Безымянной калеки.

Она увидела, как на это скривился Такур, и поняла, что слова стоило выбирать не так опрометчиво.

— Извини, Такур. Она правда заслуживает больше уважения. Я проверю, чтобы пастухи оставили ее в покое.

Такур пристально посмотрел ей в глаза с особой серьезностью на медной морде, и Ратхе это не понравилось.

— Не нужно недооценивать Саламандру, Ратха.

Ее хвост раздраженно ударил. Почему его так затрагивало все, связанное с Саламандрой, или кем там она была? Ратха внезапно решила сменить тему и спросила, не видел ли он Фессрану.

— Краем глаза заметил, как она куда-то отправилась с Кшуши, — ответил Такур.

Ратха ушла. Казалось странным, что Фессрана проводит столько времени с сыном. Ни одна другая Именованная самка не испытывала особого беспокойства о своем повзрослевшем потомстве. Ратхе часто приходилось покопаться в памяти, чтобы вспомнить, кто из ее народа кого родил, и то лишь в редких случаях, когда это имело значение. Она встряхнулась и продолжила путь.

***

На следующий день, когда стало ясно, что стадные звери и Именованные отдохнули от путешествия, Ратха собрала тех пастухов и хранителей огня, без которых могли обойтись их товарищи. Научив их самих и их древесников, как соединять палки и кустарниковые ветки, чтобы создать кусок стены, она вовлекла их в работу над загоном для морских лошадей.

Хотя у Фессраны так и не было древесницы, она присоединилась к делу: принялась старательно приносить с берега куски дерева-плавника и складывать их у стены.

Именованным, которые должны были установить опоры, Ратха велела добавить еще палок к тем, что она собрала вместе с Такуром. Когда это было сделано, она присоединилась к работе, а Ратари уселась у нее на спине. Древесница удерживала поперечины там, где Ратха хотела их разместить, а затем помогала закреплять. Это была утомительная работа, тяжелая и для челюстей Именованных, и для рук древесников.

— Не думаешь, что стена уже достаточно прочная? — спросила у Ратхи Фессрана. — Меня передергивает от того, как ты ворчишь и барахтаешься в этой жалкой речке.

Стоя на отмели, Ратха окинула взглядом стену и морских лошадей за ней.

— Наверху нужно побольше кустарника. Хочу убедиться, что эти утконогие брюхоползы не смогут сбежать.

— Если положить на верх еще больше веток, он обвалится, — возразила Фессрана, но Ратха была не в том настроении, чтобы слушать.

Она отправилась к середине реки, где команда Именованных вместе с древесниками укрепляла барьер, втыкая палки и колючие ветки в грубо сделанную решетку. Недовольная тем, как остальные возводят стену, Ратха взяла в пасть пучок веток и взобралась на сооружение.

— Вот как надо, — сказала она и засунула ветки в развилку плавника.

Потянувшись вниз, чтобы подхватить больше колючих веток, которые ей уже передавали, она ощутила, как вся стена тревожно пошатнулась под ее весом. Именованные разбежались с беспокойными воплями, когда кусок преграды опрокинулся, увлекая с собой Ратху с ее древесницей.

Он рухнул в реку с жутким плеском. Ратха уже ожидала, что погрузится в воду, но, к ее удивлению, сплетение плавника и кустарниковых веток удержалось вместе, и она оказалась на плавучем настиле. Лишь ее пальцы намокли от воды, сочащейся сквозь ветки.

Оправившись от потрясения, Ратха поняла, что дрейфует вниз по реке. Она увидела, как Фессрана трусцой бежит по берегу в компании раздраженных установщиков опор, которые выкрикивали оскорбления в сторону своего безрассудного вожака за то, что она снесла стену.

Течение было не очень сильным, и скоро импровизированный плот Ратхи сел на песчаную отмель. Все, кто не мешал сбежать морским лошадям, вошли в воду, чтобы удержать странное сооружение и спасти испуганную Ратари, а Фессрана и несколько других котов воспользовались случаем, чтобы убедиться, что Ратха как следует забрызгается, окунется и побьется о камни, прежде чем выбраться на твердую почву.

— Подождите! — промяукала она, когда Именованные уже собрались было порвать плот, чтобы заделать им дыру в загоне для морских лошадей.

Компания отпрянула, пропустив ее изучить эту штуку. Ратха толкнула судно лапой и глянула, как оно подпрыгнуло и поплыло. Она снова забралась на него и перелезла с одного конца на другой. Да, у нее промокали лапы, и у плота была неприятная склонность проседать под весом Ратхи в некоторых местах, но все-таки он смог ее выдержать.

Она спрыгнула, увлеченно топорща усы.

— Знаком мне этот взгляд, — сказала Фессрана. — Только не говори мне, что этот отломанный кусок загона может нам послужить.

— Ты разве не видела? Он пронес нас с Ратари по воде. Нам не пришлось плавать. И, я думаю, он сможет вынести не только лишь одного Именованного. Пойдем, хранительница огня. Давай попробуем вместе.

Фессрана осторожно проследовала на плот и скривилась, когда Ратха ликующим прыжком присоединилась к ней, отчего плот подпрыгнул.

— Ты, вожак клана, все еще порой ведешь себя как котенок. Яр-р, у меня живот свело от этой штуки.

— Мы можем прокатиться на нем вниз по реке, — возразила Ратха.

— Это ты можешь прокатиться на нем вниз по реке. А я останусь палить себе усы о Красный Язык, — Фессрана вылезла, вброд перешла на берег и отряхнула лапы. — В конце концов, нам еще нужны палки, чтобы залепить дыру, которую ты проделала.

Ратха неохотно отказалась от своего нового открытия, но, наблюдая за тем, как прочие хранители огня раздирают плот на части, она все-таки закрепила эту идею в своем сознании и решила смастерить новый плот, как только с загоном все будет готово.

Глава 9

Беспокойство Такура о реакции Саламандры на кражу ее морских лошадей вскоре оправдалось. Спустя немного времени после происшествия с пастухами-однолетками он выяснил, что Именованные проложили еще тропы с приманкой, чтобы заманить побольше животных. Но мясо оказалось разбросано или втоптано в песок. Некоторые сообщали, что кто-то, казалось, прятался в скалах и наблюдал за пастухами, даже когда они находились на своем пляже. А на одного из юных пастухов, что участвовал в краже морской лошади, ночью кто-то напал. И хотя он сумел прогнать недоброжелателя, его испугало то, как свирепо нападал незнакомец. Такур решил, что лучше бы ему найти Саламандру.

Он обнаружил ее в лагуне: она плавала. Когда Саламандра увидела Такура, ее уши навострились, и она выпрыгнула из воды. Со смесью восторга и беспокойства Такур увидел, что ее передняя лапа на вид стала сильнее, и что Саламандра уже пытается на нее наступать. Задумавшись над тем, что его помощь могла дать Саламандре шанс отомстить Именованным, он остро ощутил вину.

Как только она подхромала к нему и соприкоснулась с ним носами, Такур обнаружил, что речь она разработала не хуже, чем лапу.

— Такур пришел. Хорошо. Саламандра поплывет с ним?

— Нет, — осторожно произнес он. — Я поговорить.

Простым языком он объяснил, что Именованным пастухам было сказано оставить в покое и ее саму, и ее морских лошадей. В ответ она должна оставаться на своей территории. А если она еще что-нибудь натворит, вожак Именованных отнесется к этому очень плохо.

— И если ты еще раз с кем-нибудь подерешься, а наш вожак узнает, что я помог тебе залечить лапу, то полетят клочки и моего меха, знаешь ли, — сказал Такур.

— Мех летит, — отозвалась Саламандра.

— Обещаю, что никто больше не заберет твоих морских лошадей. А если увидишь на своей земле Именованных пастухов, не дерись, а беги ко мне. Тебя могут ранить.

Саламандра с рычанием уставилась в землю. Она издала звук, напоминающий голос морской лошади.

— Никаких драк, — сказал Такур, — или мы оба попадем в беду. Мой вожак помешает мне помогать тебе. Понимаешь?

Она взглянула на него и мягко прошипела, что да.

— Хорошо. А раз уж мы всё решили, чем тебе хотелось бы заняться?

Она запрыгала вокруг него.

— Учить. Слова.

Такур ухмыльнулся, будучи не в силах отказать такому рвению. Саламандра провела у себя перед мордой здоровой лапой.

— Слово, — повторила она.

— Мыть, — сказал Такур, лизнув переднюю лапу и проведя ею по морде. — Я мою свою морду. Ты моешь свою морду.

— Мой, лей, морду грей, — воскликнула Саламандра.

Такур шевельнул хвостом. Она все игриво рифмовала, и Такур не знал, как с этим быть. Он попытался вспомнить, делали ли так клановые котята. Если и да, то через это они проходили вместе с матерями, и до того, как начинали учиться пастушеству.

— Перестань быть врединой и слушай, — строго сказал он. — Я мою мех на груди, видишь, вот так, — он провел языком по воротнику.

— Вымой грудь, вредным будь, — послышалось в ответ.

Такур задумался, где же она услышала некоторые из новых слов. Может, она выучила их, следя за Именованными пастухами: хотя не все ее рифмы имели смысл. Но тот факт, что она могла соединять слова и узнавать их значения, показывал, что ее ум мог быть развит сильнее, чем полагал Такур.

Несмотря на это, он задумался, поймет ли кто-то, кроме него, ее певучую путаницу. В том, как она складывала звуки, было что-то по-странному ритмичное.

Он вздохнул.

— Ты чудна́я.

— Чудная, лесная, дурная. Такур смеется, крадется. Саламандра плывет, — сказала она и, нетерпеливо вскинув голову, поскакала обратно к лагуне.

В этот раз Такур не присоединился к ней, а просто сел на низкой дюне, обозревая воду и наблюдая за плаванием Саламандры. Что-то его мучило, и он решил, что наступило как раз подходящее время, чтобы разобраться. С тех самых пор, как она впервые заговорила, в голове Такура возник вопрос: неужели в ее роду были Именованные?

Пасти зверей было непросто. Такур хорошо знал, с каким трудом многие его ученики, чьи глаза сияли куда ярче Саламандровых, учились разбираться в настроении и повадках животных. Каким же образом у Саламандры получалось мыслить так быстро, чтобы суметь перехитрить зверя?

«Она может планировать, — сказал себе пастуший учитель. — Она может думать наперед и строить планы. Я убежден».

И чем сильнее он убеждался, тем ярче в его сознании проявлялась новая уверенность. «У нее это получилось, потому что она родилась с талантом, со способностями и с чувством необходимости приручать зверей», — решил он. Этот вывод мог привести лишь к одному: каким-то образом вышло так, что в этом существе, отверженном среди Безымянных, текла клановая кровь.

Но как так вышло? Такур задумался о своем происхождении, о своей матери Решаре, которая выбрала себе самца-чужака. Такие пары были под запретом, и его мать изгнали. Больше таких союзов не было: до тех пор, пока появление Шонгшара не доказало, какой трагедией могут они обернуться.

Нет, Решара была не последней клановой самкой, решившейся на такой союз. Такур внезапно уселся, направив уши вперед. Ратха и Костегрыз. Ратха не слишком об этом распространялась, но Такур помнил, как она сказала, что родила и потеряла котят. По ее словам он предположил, что они все умерли, но, возможно, это было не так.

Может, кто-то и выжил, сумел каким-то образом побороться за жизнь в недружелюбном мире вне клана. Конечно, такой котенок вырос бы немым, если бы ему не у кого было обучиться. Но Саламандра выглядела слишком маленькой, чтобы быть рожденной несколько лет назад. Однако, может, виной тому были пережитые борьба и лишения, а не малый возраст. А еще эта тяжелая травма.

В голове у Такура все вставало на свои места, но он понимал, что один фрагмент все еще предстоит найти, и за него отвечает Ратха. Его уши слегка прижались, когда он подумал о том, как бы задать ей вопрос. Если он всколыхнет болезненные воспоминания, это не принесет ему благосклонности. Но если все-таки бродяжка и правда окажется дочерью Ратхи, тогда этот котенок точно послужит на благо клана своими талантами. Особенно теперь, когда стало ясно, что ни от одного из клановых самцов Ратха не принесет потомства.

Такур пытался убедить себя отказаться от расспросов Ратхи Но чем больше он об этом размышлял, тем более неизбежным виделось ему противостояние, и он понимал, что чем дольше прождет, тем серьезнее и тревожнее оно окажется.

Вздохнув, он поднялся и отправился на поиски Ратхи.

***

Такур нашел Ратху на высокой дюне, с которой она обозревала речной берег, где Именованные держали своих морских лошадей. Она повернулась мордой к ветру, и ее вибриссы гнуло назад вдоль морды. В ее профиле, что вырисовывался на фоне неба, Такур увидел тот же изгиб между лбом и носом, который заметил у чужачки. Когда Ратха уставилась вниз на пастухов и их новых подопечных, беспокойная морщинка прорезала мех у нее между глаз.

Вместо того, чтобы спросить о котятах от Костегрыза, Такур спросил, что ее так тревожит.

— Наши утконогие пестроспинки не так хорошо себя чувствуют, как я ожидала. Они просто весь день валяются в грязи или бултыхаются в реке. Мы для них выкапываем ракушки, но едят они мало.

— Может, здесь для них не самое подходящее место, — ответил Такур.

— Может быть и так, — Ратха посмотрела в сторону. — Я приглядываю за той кучкой морских лошадей в лагуне, где живет твоя странная подружка. Знаешь, ты, может, и прав насчет того, как она с ними управляется. Ее способ лучше нашего, — ее уши отдернулись назад. — А может, у нее просто стадо получше.

— Не думаю, что дело в этом, — Такур тщательно подбирал слова, не желая, чтобы Ратха отказалась от обещания оставить в покое зверей Саламандры. — Она не столько управляет существами, сколько с ними живет. Если бы у нас хватило терпения, мы бы сумели так же.

Хвост Ратхи недовольно дернулся, затем она зевнула и потянулась.

— Дорогой пастуший учитель, ты говоришь правду, даже когда не имеешь ее в виду, — сказала она. — Что ты на самом деле имеешь в виду, так это то, хватает ли мне терпения. А мне его не хватает, правда?

Такур, чтобы не добавить разговору неловкости, решил не соглашаться с тем, что терпение и впрямь не входит в число ее сильных сторон. Вместо этого он произнес:

— Знаю, скоро появятся новые котята, и тебе нужно увериться, что их матерям хватит еды, — он сделал паузу. — Вот один способ, — кивком он указала на морских лошадей в загоне.

— На этот сезон их хватит, а насчет следующего я не уверена, — угрюмо сказала Ратха. — Знаешь, Такур, я все думаю о той чужачке. Откуда она могла взяться? Как она способна делать то, что делает, если она — неразумная Безымянная?

Такур тихо произнес:

— Напомню, что не все, кто происходят от чужаков, не имеют света в глазах или потребности доказать, чего они стоят.

Он понял, что пробудил некую старую память. На пару мгновений глаза Ратхи сделались непрозрачными, как если бы она ушла вглубь себя. Их зелень стала мутной, клубящейся, напомнив Такуру цвет глаз Саламандры. Должно быть, взгляд хромой самки всегда был направлен вовнутрь, что и создавало ту самую затуманенность.

— Ратха, — начал Такур. — Мне нужно кое о чем тебя спросить. Ты говорила мне, что у тебя был выводок от Костегрыза. Я больше ничего о нем у тебя не спрашивал, но теперь я должен это сделать. Хоть кто-то выжил из этих котят? Дали ли им имена?

Ее верхняя губа задрожала и отдернулась, обнажив клык. Такур увидел, как по бокам Ратхи пробежала дрожь.

— Не знаю, — ровно произнесла она. — Он сказал… он сказал…

Она внезапно развернулась и почти напрыгнула на Такура, и ее глаза засверкали от боли.

— Зачем ты заставляешь меня вспоминать? Не ты ли сказал, что мертвое должно лежать в земле?

— Мертвы ли они, Ратха?

Она отстраненно ответила:

— Я не знаю. Я дралась с Костегрызом. Он ударил в ответ. Я сказала ему, что он может оставить себе пустоглазых котят, которых со мной зачал. Охотница-на-Чертополох попалась под лапу и…

Ее голос ослаб, когда она заговорила, обращаясь не к Такуру, но к самой себе. Уши Такура повернулись вперед и напряглись, чтобы лучше ее расслышать.

— Кто-кто? — переспросил он.

Ратха все еще блуждала в прошлом.

— Это имя было не настоящим, — мягко сказала она. — Не из тех имен, которыми мы называем клановых. Но мне нужно было как-то ее назвать. Я надеялась, что она нечто большее, чем просто зверек в шкуре наших собратьев, — ее бока вздымались, когда она пыталась сладить со своим горем. — Она вечно прыгала в чертополох и приносила колючки в носу. Она никогда бы не обучилась. Костегрызу не нравилось, когда я звала ее охотницей на чертополох, но и то прозвище, которое я ему дала, он никогда не любил.

— Значит, так ее звали? Охотница-на-Чертополох?

— Какая разница? — когда Ратха заговорила, в ее пасти вновь яростно сверкнули клыки. — Имена нужны тем, кто понимает их смысл. Мои котята не понимали и никогда не поймут, — теперь ее била дрожь.

Такур потерся о нее щекой.

— Прости, Ратха. Я не знал, как тебя ранят эти воспоминания. Оставь это в прошлом.

— Я ранила Костегрыза не потому что он мне солгал, — сказала она. — Он просто не сказал мне всю правду. А в драке… она попалась на пути…

Такур заговорил тверже:

— Оставь это в прошлом, вожак клана. Теперь тебе есть о чем еще позаботиться.

Она выдавила слабую ухмылку.

— Ага, об увальнях в грязи и о чужих котятах. Ладно, пастуший учитель, не беспокойся ты так. Все уже в порядке.

Такур собирался с мыслями. Он усердно размышлял, но не о Ратхе, стоящей рядом. Его мысли были обращены к рассказанной ею истории. Осознав правду насчет котят, она наверняка набросилась на Костегрыза с дикой ожесточенностью.

И слова, произнесенные Ратхой, повторились в голове у Такура: «Она попалась на пути». Что случилось потом? Ратха ударила или укусила котенка, и, возможно, сильнее, чем хотела? Это хватило, чтобы искалечить и парализовать маленькое тело?

Ратха смотрела на него со странным выражением.

— Такур, я тоже могу воссоздать тропу по следам. Ты думаешь, эта странная чужачка, живущая с морскими лошадьми, может быть моим детенышем. Ну, этого не может быть, потому что она явно родилась после прошлого брачного сезона. Если Охотница… если моя дочь выжила, ей должно быть уже года три.

Пастуший учитель знал, что лучше не спорить. Ратха упрямо стиснула челюсти, и оттенок ее запаха сообщал, что она уже вынесла решение — неважно, разумное или нет — и оно непоколебимо.

Это немного беспокоило Такура. Обычно у Ратхи были веские причины для такого упрямства. Но сейчас Такур чувствовал, что она скорее ведет эту борьбу из-за страха. Из-за боязни, что чужачка и правда может оказаться дочерью, которую она жестоко обидела и бросила.

Он подавил порыв расспросить Ратху и повернул прочь, а Ратха осталась смотреть вдаль, в сторону пляжа. Такур получил то, за чем пришел. Он не просто узнал больше о разладе между Ратхой и Костегрызом, но и выяснил имя котенка-самочки. Хотя, по словам Ратхи, это не было настоящим именем, но, возможно, им пользовались достаточно часто, чтобы котенок запомнил его звук, если не значение.

Оказавшись вдали от Ратхи, там, где она не могла услышать, Такур мягко произнес это имя. Охотница-на-Чертополох.

Глава 10

Ратха попыталась запрятать поглубже те чувства, которые пробудил в ней Такур, и предалась тому, что ей хотелось сделать с тех пор, как кусок стены обвалился в реку и превратился в плот. На следующий день она передала другим пастухам обязанности присмотра за морскими лошадьми и ушла с Ратари.

Она снова собрала палки, кору и кустарниковые ветки. В этот раз было проще, ведь колючки ей были уже не нужны. Ратари не терпелось вновь показать свои умения, и скоро они обе успешно приступили к делу.

В конце дня Ратха спрятала сырье и заготовку плота, после чего вернулась к обязанностям вожака клана. Но в клане все шло довольно неплохо, так что можно было уделить немного времени самой себе, и Ратха воспользовалась затишьем.

На следующий день Ратха сидела, пригнувшись и склонив голову на спину Ратари, а древесница связывала палки и кустарники веревкой из скрученной коры. Плот был уже наполовину готов, когда Ратха поймала запах морской лошади, смешанный с запахом пастушьего учителя.

Она поднялась, когда Такур вышел вперед с Ари на спине. Наполовину смущенная, наполовину гордая, Ратха показала ему, что сделали они с Ратари. Она невольно отдернула уши и понадеялась, что он не собирается вновь расспрашивать ее об утраченных детях.

Такур ничего о них не сказал. Вместо этого он прошелся вокруг полупостроенного плота, оценивающе его осматривая.

— Попробуй еще добавить пучки сухого тростника, что растет у воды, — сказал Такур и предложил пособирать его вместе.

Ратха, подозревая, что так он по-своему извиняется, с готовностью согласилась, и в следующие дни они вдвоем тратили на это занятие все свободное время. Но иногда Такур не приходил или приходил поздно, с неожиданной стороны, при этом от него пахло морскими лошадьми. Не желая спрашивать его или отвечать на вопросы, Ратха просила его работать с подветренной стороны, пока они, наконец, не закончили плот.

Ратха торжествующе выволокла его с места, где он строился, к соленому устью. С помощью Такура и древесников она спустила плот на воду. Когда Такур его выровнял — при этом Ари тревожно сидела у него на лопатке прямо над водой — Ратха с древесницей вскарабкались на борт.

Судно поплыло, но его тревожаще покачивало, и Ратха поймала себя на том, что беспрерывно топчется, чтобы не упасть. Когда Такур отпустил плот, он опрокинулся, выбросив Ратху и Ратари на мелководье.

— Он слишком узкий, — печально сказала Ратха, выслушав взволнованный нагоняй от Ратари. Она облизала себя и древесницу, пытаясь выжать и свой, и ее промокший мех.

Когда плот получилось расширить и придать ему опору при помощи связанных пучков тростника, это решило проблему, но скоро Ратха обнаружила, что упустила еще одно. Она не могла управлять этой штукой и не могла отправиться на ней туда, куда хотелось.

После того, как слабые, но коварные течения несколько раз подряд перевернули плот, Ратха вытащила на берег свое насквозь промокшее тело и непокорную лодку, после чего на нее уставилась. Ратари, которая, чтобы не вымокнуть, оставила Ратху в пользу Такура, неискренне попыталась утешить ее и тут же отскочила от струящейся с шерсти воды.

Ратха с раздражением отряхнулась, ворча, что стоило бы хорошенько подумать, прежде чем тратить силы на такую бесполезную штуку.

— Не такая уж она и бесполезная, — отметил Такур. — Она и правда бережет тебя от воды.

Он добавил, что, если бы Ратха закрепила плот между берегами в узкой части реки, Именованным не пришлось бы переходить вброд или плавать, чтобы переправиться.

Эта идея отчасти смягчила Ратху. Вместо того, чтобы в гневе разорвать свое вероломное создание, она последовала совету Такуру и закрепила плот в узком месте посреди тростника, где он мог послужить плавучим мостом.

Утолив жажду постройки плота, Ратха опять сосредоточила внимание на том, что уже начинало ее волновать. Волновала ее в том числе глава хранителей огня.

Сначала Ратха думала, что Фессрана держится подальше от нее с Такуром из-за запаха морских лошадей. Фессрана отказалась нанести его на свой мех. Она отметила, что ее род занятий и так слишком сильно перебил ее запах резкой пепельной вонью. И, раз уж она была хранительницей огня, ей не требовалось особо лезть к морским лошадям с тех пор, как пастухи приступили к своим обязанностям.

С этим Ратха согласилась. Те Именованные, что заимствовали способ искажать свои запахи, решились на это добровольно. Они увидели в этом преимущество, когда Такур показал, что так волноломы меньше тревожатся. Но Ратха не хотела никого заставлять; запахи были строго личным делом каждого Именованного, и у некоторых нюх был чувствительнее.

Так что Фессрана избежала вони морских лошадей на своем меху и сторонилась тех, кто ими пах. Но Ратха заметила, что Фессрана вроде бы сидела на большем расстоянии от нее, чем от Такура. И что каждый раз, когда Ратха приближалась, Фессрана прекращала умывать свой живот и тут же принималась мыть морду.

Ратха понимала, что холодность хранительницы нельзя целиком списать на запах. Фессрану все еще терзало то, что ее вынудили бросить Безымянного детеныша; в ее глазах сохранялось негодование, пусть хранительница огня и сказала, что ей все равно.

Стояло позднее лето, и воздух был жарким даже на морском берегу. Стадные звери искали прохладу в лесу, а морские лошади барахтались на мелководье, огороженном частью загона. Раз животные разленились от жары, то и пастухи могли отдохнуть. А Ратха решила отдохнуть от наблюдения за пастухами морских лошадей и отправилась к пруду у источника, чтобы напиться.

Прохлада родника развеяла жаркую тяжесть и окутала Ратху, когда она спустилась по сильно затененной тропе. Она пригнулась к воде, и мох, увлажненный брызгами, мягко коснулся лап. Ратха напилась вдоволь, потом коснулась глади одной щекой, затем другой, чтобы прохлада просочилась сквозь мех. Свесив в пруд переднюю лапу, она глянула на скальные выступы и задумалась, на каком из них лучше всего вздремнуть.

Один был уже занят. На фоне голубоватого камня выделялся песчаный мех. Там была Фессрана, она как раз расслабилась и стала умываться. Одна из ее задних лап неподвижно задралась над головой, когда она начала вылизывать кремовую шерстку на животе.

Шаги Ратхи заглушило мягкое журчание ручья, а ветер отнес ее запах в сторону. Фессрана не знала, что она здесь. Ратхе стало неловко из-за мысли о слежке за хранительницей огня, и она уже собралась было объявить о себе, когда ее внимание привлекло нечто тревожащее, связанное с умыванием Фессраны.

Ратха осторожно попятилась под нависающий куст папоротника, скрываясь от взгляда Фессраны. Рассеянно она лизнула тыльную сторону передней лапы и принялась тереть морду, размышляя, что же такое в умывании Фессраны ее смутило. А затем, осознав движение собственной лапы по щеке, она застыла, понимая, что нашла ответ.

Когда Ратха умывалась, она всегда сначала терла себе щеки лапой. Так же делали и прочие Именованные. И только если Именованная самка была беременной или кормящей, она отступала от врожденной привычки и начинала с живота. Ратха выглянула из папоротника. Фессрана не вынашивала котят. В этом году у нее не было течки. Но она могла кормить.

У Именованной могло появиться молоко, даже если она не рожала. Если самка принимала сироту и он начинал сосать, молоко могло пойти уже через несколько дней — или даже раньше, если она очень хотела накормить малыша. А Фессрана хотела.

Ратха наблюдала, как Фессрана вылизывает и покусывает мех, очень тщательно заботясь о своем животе. Она ощутила, как ярость медленно выжигает освежающую прохладу пруда. Да, Фессрана была кормящей. Она сберегла котенка, несмотря на то, что Кшуши приказали его вернуть. Ратха пригнулась за папоротниками, ощущая, как от злости и ощущения предательства ее бросает то в жар, то в холод. Какой же она была дурой!

Сначала она ошиблась, отпустив Фессрану вместе с Кшуши. Она представила, как, должно быть, хранительница огня убедила молодого пастуха ослушаться приказа вожака клана и вместо этого отдать котенка ей. А затем они оба какое-то время оставались поодаль, чтобы потом притвориться, будто были в пути. Должно быть, тогда Фессрана и обнаружила, что может кормить сироту.

Ратха стиснула зубы. Теперь она ясно видела это в своем воображении: Фессрану, лежащую в тени с Безымянным котенком у сосков. Что за милый образ материнства! И Кшуши, сидящий рядом, весь измученный и сбитый с толку из-за нежелания ослушаться приказов Ратхи.

Но его вполне могли поколебать хорошо подобранные слова матери о ценности жизни котенка и прискорбной слепоте вожака. Ратха помнила, что Фессрана и правда очень хорошо подбирает слова.

Значит, они, два заговорщика, оставили себе Безымянного сироту и даже притащили его с собой, когда стада перешли с прежних земель клана на побережье. Неудивительно, что Фессране так не терпелось вернуться из первого похода.

«И я все это видела, но решила смотреть в другую сторону. А теперь они ткнули меня носом».

Она подавила порыв броситься с уступа на уступ, и на следующий, и дальше, к Фессране. Это не повлекло бы ничего хорошего и привело бы к неловкости — или к чему-то похуже, если бы ярость отвлекла от чувства равновесия. Вместо этого Ратха вышла из-под папоротника и позвала Фессрану. Немного поворчав, хранительница огня спустилась.

Ратха села, глядя на рябь, что расходилась по пруду от водопадного каскада. Фессрана села чуть поодаль. Ратха специально ничего не сказала, пока хранительница огня не занервничала.

— Не отвлекаю от умывания? — спросила Ратха. — Ничего, продолжай. Я просто нянчусь со своими мыслями.

Глянув на нее искоса, Фессрана облизала лапу и стала медленно потирать щеку.

— А почему не с живота? — более колко спросила Ратха.

— Ратха, о чем ты вообще? Если хочешь мне что-то сказать, возьми и скажи, и прекрати гоняться за своим хвостом, — при этом Фессрана с раздражением дернула кончиком хвоста.

Ратха поднялась и прошла к Фессране, глядя ей прямо в глаза.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я: ты держишь соски в чистоте, чтобы кормить котенка. Безымянного детеныша, которого Кшуши должен был вернуть по моему приказу, вовсе не относили туда, где нашли, не так ли? — она ощутила, как вздыбливается воротник у нее на шее. — Может, соски у тебя и чистые, хранительница огня, но в остальном от тебя разит, и хуже, чем дерьмом морских лошадей.

Морда Фессраны напряглась, а уши прижались.

— Ладно. Да, я взяла Мишанти себе.

— Мишанти? Ради пепла Красного Языка, ты уже дала ему имя?

— Да, потому что он его заслуживает. Ты ошибаешься насчет него, Ратха. Когда Кшуши остановился передохнуть, я посмотрела на этого котенка и поняла, что, если мы унесем его и бросим, я возненавижу себя до конца своих дней. Это все равно что убить собственного детеныша.

Ратха закрыла глаза.

— Фессрана, этот путь мы прошли уже вдоль и поперек. А куда он ведет, ты знаешь. Я-то думала, когда ты отступилась от меня, чтобы поддержать Шонгшара с его танцами у костра, это был единичный случай. Теперь ты снова меня ослушалась, одурачила меня, солгала мне.

Фессрана сглотнула, и ее уши, отведенные назад, совсем повисли, но в глазах остался волевой блеск.

— Та часть тебя, которую я ослушалась и одурачила, та, которой я солгала, — медленно произнесла она, — это незнакомая мне часть Ратхи. Знакомая мне часть не заставила бы меня убить или бросить малыша из-за страха перед тем, кем он может стать.

Ратха скрежетнула зубами.

— Память у тебя коротка. Шонгшар…

— Прекрати попрекать меня Шонгшаром, — прошипела Фессрана. — С тем случаем нет ничего общего. Я хочу сберечь котенку жизнь, а не получить власть над Именованными.

— Общее в этих случаях — строптивая хранительница огня, которая делает так, как велит ей левая лапа, без всякого уважения к остальным, и даже ко мне.

Это попало в цель. Ратха увидела, как вздрогнула Фессрана.

— Не думаешь ли ты, что я не беспокоилась о твоих чувствах? Я много над этим размышляла, могу тебе сказать.

— А Безымянное недомерочное отродье лежало в это время рядом с тобой клубочком и мяло тебе живот, — съязвила Ратха.

Голос и глаза Фессраны сделались холодны, и это ранило Ратху глубже, чем она ожидала.

— Ты ошибаешься насчет Мишанти, вожак клана. Ты даже не знаешь, насколько ты ошибаешься.

Ратха отвернулась от нее и направилась к пруду. Там она остановилась, чтобы взглянуть на свое отражение, и увидела оскаленные зубы, озлобленные глаза, не очень-то похожие на ее собственные. Была ли Фессрана права? Какая же часть ее сущности произносила эти скверные вещи? И не скрывалось ли там нечто, мешающее ей увидеть то, что видела Фессрана?

Она со злостью развернулась, ободрав когтями мох. А когда возвратилась к Фессране, то уже растоптала в клочки все сомнения и ощутила решительный холод — такой же, какой видела на морде у Фессраны.

— Фессрана, у меня есть на то полное право, но из клана я тебя не изгоню. Слишком сильно ты мне нужна. И я знаю, что у тебя нет навыков выживания.

Фессрану это разозлило, однако Ратха видела: она понимает, что эти слова верны. Однажды Фессрана смогла продержаться вдали от клана, но лишь полагаясь на чужие охотничьи и рыболовные навыки.

— Однако я понижу тебя в статусе до последней переносчицы растопки и впридачу дам тебе пару хороших подзатыльников, если ты не избавишься от этого котенка. А если я приду и обнаружу его у тебя в пещере, я его заберу. Понятно?

У Фессраны тяжело вздымались бока. Она смотрела в землю.

— Да, вожак клана. И мне тебя очень жаль.

— Если тебе меня жаль, не рань меня больше. Сделай сначала то, о чем я тебе сказала, — и Ратха развернулась и ушла, не желая видеть, как отнесется к этим словам Фессрана.

***

Такур наблюдал, как Саламандра взмахивает передней лапой туда-обратно под водой лагуны. Теперь она могла шевелить этой лапой так быстро, что над ней взметалась маленькая волна.

— Сильней? — спросила Саламандра.

— Намного сильней, — ответил Такур. — Хорошо. Ты поработала.

— Плаваю. Вот здесь, — Саламандра дернула мордочкой в сторону океана. — Помогает.

— Теперь давай опять ее потянем, — сказал Такур, выбираясь из воды к большому бревну, выброшенному на берег. — Проверь, сможешь ли вцепиться когтями в кору, а потом, не отпуская, потянуть так, чтобы размять мышцы.

Он проследил, как Саламандра вышла на берег, все еще хромая, но больше не поджимая лапу под грудь. Теперь ее подушечки задевали землю, и Такур надеялся, что скоро подруга сумеет немного опереться на больную лапу.

Она проделала упражнение так, как он указал: когтями уцепилась за серую кору плавника и потянула назад всем весом, чтобы размять сокращенные мышцы. Такур увидел, как от усилия скривилась Саламандра, выпрямляя лапу.

— Болит, — сказала она в перерывах между кряхтением от усердия. — Но хорошо для лапы.

Затем Такур увидел, как она внезапно застыла, все еще вцепившись когтями в бревно и вперившись взглядом во что-то впереди. Как только взгляд Такура устремился в ту же точку, его нос уловил запах главы хранителей огня, отдающий дымом. Он ощутил, как рядом с ним напряглась Саламандра, вырвала когти из коры плавника и зарычала.

Фессрана села в ложбине между двумя дюнами, повернув голову набок.

— Фу, пастуший учитель, — она сморщила нос. — Мне пришлось заставлять себя идти по твоему следу. Тебе же больше не нужно валяться в навозе морских лошадей, раз уж они есть у нас в загоне, — она поднялась, изучая взглядом Саламандру. — А это кто такая? Она воняет не хуже твоего.

Такур не мог сказать, понимает Саламандра Фессрану или нет, но услышал, как рык молодой кошки сделался громче.

— Нельзя, — твердо сказал он, оттесняя Саламандру.

— Значит, не только я тут вожусь с Безымянными, — ухмыльнулась Фессрана. — А что насчет этого говорит наш вожак?

— Если Ратхе найдется что об этом сказать, не волнуйся, она скажет, — раздраженно ответил Такур.

Фессрана пристально взглянула на Саламандру, и та ощетинилась.

— Когда она здесь появилась?

— Это она подала мне идею пасти морских лошадей, — и Такур развернулся к Саламандре. — Не пушись ты так, — сказал он ей. — Это Фессрана. Она часто груба, но не навредит тебе, — он замешкался. Глаза Саламандры остекленели, и в них завихрилась зелень.

— Запах, — расслышал Такур в ее шипении. — В ее шкуре. Запах Кусающей-во-снах.

Прежде, чем Такур успел остановить Саламандру, она одним прыжком перемахнула бревно и кинулась на Фессрану. Озадаченность на морде хранительницы огня сменилась злостью. Такур метнулся за Саламандрой, чтобы встать между ними, но скорости ему не хватило. Саламандра и Фессрана вступили в сердитую стычку, затем отпрянули друг от друга. Саламандра внезапно отступила, бормоча себе под нос. Фессрана стояла, опустив голову и вздыбив загривок, в полной готовности отразить новую атаку, но Саламандра впала в странный транс и некоторое время бесцельно кружила с растерянным видом, а затем упала на бок.

— Да что же с ней не так, ради пепла Красного Языка? — вопросила Фессрана.

Такур вышел из себя.

— Что не так с тобой, хранительница огня? Я говорил, что не хочу, чтобы ко мне лезли, но ты явно не слушала.

— Извини, Такур, — с раскаянием сказала Фессрана. Она пригладила мех и подошла на пару шагов поближе. — Все ли с ней хорошо?

— Ее зовут Саламандра, и она не собирается помирать, если ты об этом. Но с ней не все хорошо. У нее бывают эти припадки. У нее повреждена лапа, и я как раз пытался ей помочь, когда ты сунулась сюда усами.

— А что она там говорила о моем запахе?

— Не знаю. Думаю, твой запах как-то связан с припадком. Может, тебе лучше бы отойти, — Такур ткнул носом упавшую Саламандру, а та пошевелилась и стала подергиваться.

Фессрана отступила в подветренную сторону, в то время как Саламандра медленно перекатилась и, пошатываясь, поднялась. Такур услышал, как хранительница огня бормочет: «И это все потому, что я не валяюсь в навозе утконогих пестроспинок». Саламандра в замешательстве тряхнула головой, а затем уставилась на Фессрану. На миг Такур подумал, что она вновь собралась напасть. Потом она перевела дыхание и заговорила:

— Ты, — хрипло сказала она Фессране. — На тебе запах. Ты не та, что кусала, но на тебе запах.

— О чем она там мяучит? — спросила Фессрана.

— Не знаю. Фесс, просто уйди, пожалуйста.

Саламандра напугала его рычанием.

— Нет! Стой. Расскажи про запах, — она почти в отчаянии повернулась к Такуру, сильно запинаясь на каждом слове. — Та, что кусает. В моей голове. Запах настоящий. Саламандра не выдумала, — она рванулась от Такура к Фессране.

Затем она, судя по всему, заметила шрамы на лапе и груди у Фессраны. И подняла взгляд, чтобы посмотреть Фессране в глаза.

— Не только запах, но и шрамы, — выдохнула она. — Как у меня.

Пойманная пристальным взглядом Саламандры, Фессрана отдернула уши и прищурила глаза.

— Ты знаешь Кусающую-во-снах, — упрямо настаивала Саламандра, не желая выпустить Фессрану из ловушки своего взгляда.

— На мне полно запахов кошек со всего клана, — настороженно ответила Фессрана. — Кого ты имеешь в виду под Кусающей-во-снах?

— Она приходит. Сзади, из темноты. Я слышу ее шаги, потом она прыгает на меня и ранит зубами. Я помню вкус молока, звук мурлыканья, но потом приходит боль и вот это, — Саламандра протянула Фессране больную лапу.

Такур снова попытался присоединиться к их разговору, но обе собеседницы были увлечены друг другом и совсем его не замечали.

— Кем была твоя мама, Саламандра? — спросила Фессрана.

Ответом был лишь пустой взгляд.

— Мама. Ну, понимаешь, та, что родила тебя, кормила тебя молоком.

— Кусающая-во-снах кормила меня молоком, — голос Саламандры звучал ровно. — Я не знаю маму. Мама кусает?

— Может временами куснуть, если детеныши расшалятся. Но обычно она их кормит, греет, трется о них и вылизывает. У меня у самой были мелкие, так что я все это знаю, — Фессрана вопросительно глянула на нее.

Такур увидел, что Саламандра опять погрузилась в воспоминания и забормотала себе под нос. Он понял, что она пытается связать описание мамы от Фессраны и образ Кусающей-во-снах, который мучил ее и пугал.

— Та, которая укусила меня, это та, кого ты зовешь мамой, и она в твоем клане, — уши Саламандры слегка прижались, а зрачки расширились от страха, но затем сузились от ярости. Такура пронзило тревогой.

— Да кто из клановых мог… — Фессрана осеклась. Такур заметил, как она проговорила про себя имя, и ощутил его у себя на языке: Ратха.

— Довольно, Фессрана, — отрезал он, жалея, что не вмешался до того, как все зашло так далеко. Саламандра задрожала и зарычала.

Хранительница огня ощетинилась.

— Почему бы мне не сказать ей правду? Если этот котенок вышел из лона нашего вожака, тогда у Ратхи нет никакого права судить других.

— Не думаю, что мы поможем себе или ей, если выкопаем старый гнилой навоз, — огрызнулся Такур. — Хранительница огня, если ты собираешься причинять неприятности, займись этим в другом месте.

Фессрана ушла, помахивая низко опущенным хвостом. И Такуру не понравилось, каким взглядом проводила ее Саламандра.

***

Саламандра теперь патрулировала дальше от своих земель и ковыляла по новым тропам, вздыбив загривок и ощетинив хвост. Теперь, за пределами своего пляжа, она уловила в ветре запахи вторженцев и нашла среди них след Кусающей-во-снах. Он заставил ее вздрогнуть — и побороть поднявшуюся было панику, что угрожала вновь подвернуть ее атаке странной болезни.

Тот ласковый, что звал себя Такуром, не приходил после встречи с другой самкой, на которой был запах Кусающей-во-снах. После того случая он отказался отвечать на вопросы Саламандры и в конце концов ушел, говоря, что больше ему не следует ее навещать.

Она обнаружила, что скучает по Такуру, и что к ее скорби примешивается интерес. Зачем же он пришел, если собирался опять уйти? Зачем он искушал ее заговорить, если здесь некому слушать ее и ей отвечать?

Саламандра решила было снова стать безмолвной, но обнаружила, что не может. Казалось, слова были зажаты где-то у нее за языком и проталкивались наружу, но она пока еще не знала, как их сказать. Что-то в ней изменилось. И это сделал Такур.

Ярость сделала ее безрассудной, и она шла по запахам Именованных, пока не обнаружила, что пригнулась на подветренном склоне дюны, глядя вниз на странное зрелище.

Она пришла к еще одной речке, похожей на ту, что образовала ее лагуну. Этот ручей вился по песчаным отмелям, тянущимся у подножия утеса из песчаника. С одной стороны утес был вдавлен внутрь, и в этом углублении, на узком илистом берегу под скалой, Саламандра увидела стадо морских лошадей.

Она подавила стремление загнать их обратно на лежбище, ведь Именованные вторженцы охраняли пленников с обоих берегов реки. С этого расстояния Саламандра не могла определить, была ли среди стражей Кусающая-во-снах.

Когда он подкралась поближе, чтобы лучше рассмотреть, то увидела, что происходит что-то непонятное. Вторженцы делали то, что никогда на ее глазах не делали животные: они несли в пастях длинные палки и втыкали их вертикально в ил на пляже морских лошадей.

Ряд палок уже продлился с пляжа прямо в воду, и на глазах Саламандры двое Именованных вошли в реку, таща молодые деревца, с которых оборвали ветки, и воткнули их в песчаное дно, продолжая ряд.

Пока установщики опор работали, загоняя палки на место при помощи челюстей, к ним присоединилась еще одна команда. На спинах у них ехали странные маленькие зверьки. Саламандра вспомнила существо, которое всегда носил с собой Такур. У этих были те же кольчатые хвосты, странные лапы и острые мордочки.

Она наблюдала, как вторженцы приносят в пастях другие палки, покороче, и крест-накрест прижимают их к тем, что вбили вертикально. Другие животные встали на задние лапы и что-то сделали своими передними с длинными кусками лозы: это удержало поперечины на месте. Когда они закончили со всеми кусками, Саламандра увидела, что они построили. Это было вроде дерева, но не дерево, или что-то вроде кустарника, который вырвали и весь согнули непонятно зачем. Сбитая с толку и испуганная, она отползла прочь.

На следующий день она вновь сидела за дюнами, шпионя за незнакомцами. Она увидела, что загадочная штука выросла и протянулась с илистого пляжа до середины речки, а потом изогнулась под углом, следуя течению.

Она все еще не знала, что это такое, но по мере того, как незнакомцы со своими маленькими помощниками продолжали ставить опоры и их соединять, у нее возникло смутное чувство понимания. Затем, когда строители принесли пучки колючих веток и добавили их к штуковине (болезненно морщась и мяукая от уколов в чувствительные носы), она начала осознавать. Она посмотрела, как морская лошадь подобралась к постройке, и понадеялась, что существо собьет ее на землю. Вместо этого животное ткнуло постройку носом, а потом взревело, когда шипы укололи ему морду. Оно отступило, проигравшее и сбитое с толку, и больше не сделало ни единой попытки выбраться.

Теперь Саламандра все поняла. Эта штука была барьером, преградой, вроде скалистой стены или вьющейся колючей лианы. Ее потрясло и встревожило, что кто-то способен сделать что-то подобное. У нее вырвалось грудное рычание, когда она наблюдала за ростом преграды, окружающей встревоженных морских лошадей.

Она подумала о Такуре и том, что пообещала прийти к нему вместо того, чтобы бросаться на Именованных. Но от мысли о Такуре она лишь сильнее разозлилась. Он был одним из этих вторженцев, которые украли ее морских лошадей; он бы ничем не помог.

Она устала от всех этих размышлений. По мере того, как послеполуденные тени становились длиннее, она безуспешно пыталась выдумать способ освободить животных. В конце концов из-за поражения она погрузилась в тупой бессловесный гнев.

Преграду почти доделали. Морские лошади сгрудились в центре, несчастные и сбитые с толку. С места наблюдения Саламандра могла разглядеть, что барьер огораживает большую часть илистого пляжа и заканчивается в реке, так что плавать существам почти негде. Она помнила, как плавала с Мокростопой и как морская кобыла летела сквозь сумрачную толщу океанской воды. Эти чужаки совсем не понимали морских лошадей и даже не пытались понять. Саламандра принюхалась к запахам, доносимым ветром. Запахи пойманных существ уже отдавали болезнью.

Беспокойно переминаясь, она разгребала дюну. Под ее когтями скрипел песок. А затем она понаблюдала снова, в этот раз сосредоточив взгляд на самих вторженцах, которые ставили последние опоры, прежде чем связать их колючками. Она видела, с каким усилием это давалось котам, как часто они занозили челюсти и затупляли клыки, затаскивая на середину речки тяжелые палки и пытаясь их там вкопать. Иногда они ставили опоры неправильно, или же волна течения опрокидывала палки.

Часто Саламандра замечала, как двое или трое чужаков с грязными и промокшими шкурами повисали на опоре, зацепившись когтями, и пытались своим весом погрузить ее конец глубоко в илистое дно. В половине случаев столб провисал, когда его отпускали, а затем падал и уплывал по течению. Рыча от разочарования, кошки поднимали его и бились за то, чтобы вновь закрепить опору на месте.

Они вовсе не подходили для этого дела, и это становилось все очевиднее по мере того, как Саламандра следила за их работой. И пускай ей не нравилось, что они делали, она не могла не заметить, как сильно они стараются. Это напомнило ей об ее собственной борьбе, и в чужаках она чуть-чуть разглядела себя. И еще она разглядела, что они, несмотря на сложности, все-таки добивались успеха.

Она осталась до вечера, надеясь в темноте подкрасться поближе. Когда Саламандра приблизилась к загону для морских лошадей, то обнаружила, что ночь, которую, как она надеялась, должна была ее укрыть, оттеснили назад. На берегах реки появились странные яркие пятна, которых Саламандра никогда не видела. Они мерцали и плясали, как отражения солнца на поверхности ее лагуны, и от них шел яростный свет. Загривок Саламандры встал дыбом от ужаса. Может, вторженцы такие могучие, что смогли поймать кусочки солнца и удержать их, словно морских лошадей?

И хотя она задрожала и пожелала вернуться на пляж, в его мягкую темноту и шелест волн, она заставила себя остаться. Когда она подобралась еще ближе, яркие точки приобрели форму. Для Саламандры они были клубком желтых и оранжевых змей, что свились друг вокруг друга навстречу ночному небу, шипя и щелкая челюстями на звезды, как на добычу.

Рядом с кострами она увидела силуэты стражей, очерченные свирепым светом. Даже на расстоянии было видно, как оранжевый свет отражается в их глазах янтарными и зелеными отблесками.

Запах был резким и удушающим и так же раздражал ее нюх, как и свет — ее зрачки, расширенные в ночи. Она вздрогнула. Перед ней был враг, которому она не могла противостоять, ведь страх, который он вселял в нее, был глубинным. Она сбежала обратно в темноту и приникла к холодному песку, глядя на эти сияющие, извивающиеся змеиные гнезда и ненавидя их всей душой.

Едкий запах дыма не смог заглушить запахов морских лошадей, что шли из-за барьера. Они все еще достигали Саламандры и по-своему упрекали ее за отступление. Она яростно взбила когтями песок: запах морской лошади ее привлекал, но пепел и дым отталкивали. Наконец, она вновь прокралась вперед. Змеиные гнезда лежали на обоих берегах, но в самой реке не было никаких пугающих огней. Перед ней лежал темный и безопасный путь.

Мокрый песок прилипал к подушечкам, когда Саламандра, хромая, пробиралась к реке. Она прошла на мелководье, и вода, остуженная ночью, просочилась сквозь мех на ее лапах, животе и бедрах. Нащупывая путь здоровой лапой, она искала место, где дно оборвалось бы вглубь. Она смогла бы скрыть свое приближение, если бы проплыла под водой в самой глубокой части реки.

Высунув нос, чтобы сделать вдох, Саламандра скользнула под поверхность и вниз, в главное русло. Здесь было достаточно глубоко и широко, чтобы она могла проплыть. Набегающий прилив преодолел течение и помог ей, гребущей у самого дна, подняться вверх по реке. И ей неожиданно помогли странные огни, создав сияние в густой тьме: так Саламандра могла видеть, куда движется.

Каждый раз, когда она выныривала, чтобы сделать вдох, она старалась вдыхать медленно и тихо, а не глотать воздух. Стражи стояли, развернувшись к ней хвостами. Ни один не увидел и не учуял… пока что.

Она постепенно двигалась вверх по течению к илистому пляжу, где был построен загон для морских лошадей. Подняв мокрую голову, Саламандра уставилась на преграду из палок и колючих веток, что поднималась из воды всего лишь в нескольких хвостах от нее. Те, кто это построили, невольно помогли Саламандре, продлив ограду до середины реки: туда, где хватало глубины и где бы ее не заметили.

Саламандра проплыла под углом, держа над водной рябью лишь нос, и набралась воздуха и сил. Затем она нырнула и метнулась к преграде, вытянув здоровую переднюю лапу с выпущенными когтями. Она сильно ударила барьер под водой, не обращая внимания на шипы, что вонзились ей в лапу. Оттянув колючие ветки, она, помогая лапе челюстями, оторвала связанные крестовины.

Звуки, что донеслись с пляжа, пресекли ее порыв разрушения, и Саламандра отпрянула назад в глубину русла. Она скрывалась там, пока ее легкие едва не разорвались, и ожидала услышать разгневанный рык и шорох бегущих лап, но ничего такого не случилось. Должно быть, звук, который она расслышала, звучал громко лишь для нее. Ахнув, она вынырнула, приблизилась к барьеру и увидела, как с другой стороны из воды поднялась голова, похожая на лошадиную. За ней последовала другая, тихо отфыркиваясь. Морские лошади знали, что она делает.

Ощутив неожиданный всплеск триумфа, Саламандра опять набросилась на шипы и палки. Один из шестов накренился под ее весом. Она сорвала лозы с другого и сдвинула в сторону колючие ветки, хотя они жалили ей пасть и скребли по зубам.

Она работала, пока не расчистила узкий проход, а затем ринулась его расширять. Внезапно она услышала всхрапывание и чуть не ушла под воду, когда пролом протаранило тяжелое тело. За ним последовало еще одно, и еще — морские лошади хлынули наружу. Они взбили воду в пену, они толкали Саламандру и ударяли ее, но от радости, что ей удалось их освободить, она не обращала внимания.

Неожиданно с берега донеслись вопли и удары лап бегущих кошек. Саламандра увидела стражей, бегущих вдоль берега: некоторые из них несли ветки со светящимися змеями, что обвились вокруг их концов. Страх быстро остудил триумф. Саламандра опять устремилась вглубь речки, с силой гребя и брыкаясь, чтобы не отстать от спасающихся морских лошадей: а полоса воды, встревоженной ими, несла ее вперед.

Похоже, Именованным вторженцам понадобилось много времени, чтобы понять, что на ограду напали из воды. Когда морские лошади с Саламандрой миновали последний из костров и уплыли настолько далеко вниз по течению, чтобы их смогла укрыть ночь, кошки все еще метались туда-обратно по речным берегам.

Шум и суматоха постепенно затихли вдали, в то время как Саламандра и морские лошади прокладывали себе путь вниз по петлям и изгибам реки в сторону моря. Гудение и всхрапывание крупных приятелей Саламандры сливалось с шумом прибоя в бурную песню свободы.

Беглецы вытащились на посеребренный ночью гравий своего пляжа, а Саламандра резвилась среди них на трех лапах. А когда они достигли бухты и снова собрались в стадо, Саламандра вприпрыжку бросилась в свое убежище, мокрая и усталая, но счастливая.

Глава 11

Хотя в предрассветной темноте Такур и мог разглядеть, что загон для морских лошадей поврежден, ему пришлось дождаться рассвета, чтобы точно определить последствия. Когда первые лучи солнца коснулись соленых болотец рядом с устьем реки, где возвели загон, Такур увидел, как к нему шагает Ратха: ее тень падала далеко вперед, и ее силуэт подсвечивала заря.

Сперва она ступала изящно и избегала лужиц, порой останавливаясь, чтобы стряхнуть с подушечек грязь. Но когда ил сделался глубже, она сдалась и с трудом пробралась сквозь него навстречу Такуру. Войдя в прохладную воду устья, Такур показал Ратхе вскрытую стену загона. Саламандре было недостаточно просто прорвать выход для морских лошадей: она выплеснула гнев на постройку из палок и лиан, разрушив целый кусок стены, стоявший на глубоководье.

Ратха обнюхала опору, заваленную набок. По ее выражению Такур мог судить, что она ничего не учуяла; соленая вода смыла весь запах. Но ему не требовался запах, чтобы знать, кто и зачем это сделал. И он ощущал острые уколы совести. Он помог Саламандре отчасти исцелить лапу и подбодрил ее к этому, так что она стала подвижнее — и стала способна уничтожить дело лап Именованных. Однако целительская сторона Такура все еще уверяла, что он поступил правильно.

— Это проделал кто-то, умеющий хорошо плавать, ведь прошлой ночью вода была высокой, — сказала Ратха. — И этот кто-то досаждал нам с морскими лошадьми с тех самых пор, как мы сюда прибыли. И мы с тобой оба знаем, кто это, пастуший учитель.

Такур ощутил, как обвисли его усы и уши, когда с них потекла вода.

— Я не думал, что ей хватит сил разломать загон.

— Мы с древесниками столько над ним трудились, — сказала Ратха. — И нам придется снова ловить всех морских лошадей, что дастся нам вдвойне тяжелее. Может, мы их больше вообще не найдем, — она сделала паузу. — Такур, я пыталась относиться с пониманием к твоей затее, но эта твоя трехлапая отщепенка принесла нам больше проблем, чем мы в силах решить. Если я увижу ее, я задам ей хорошую трепку и выгоню прочь, и я всем приказываю поступать с ней так же. Всем, включая тебя.

Такур отвел взгляд.

— Не обязательно приказывать, вожак клана, — прорычал он сквозь зубы. — Мой долг мне известен.

Хотя он и злился на Саламандру, но от мысли о том, что ее прогонят, ему лишь сделалось еще хуже. Он повесил голову.

— Ратха, нехорошо было держать морских лошадей в этом загоне. Она пыталась нам это объяснить как только могла, и мы не прислушались.

— Как же тогда, ради пепла Красного Языка, нам удержать этих зверей? Если их не держать за оградой, они приспособят свои утиные ноги, чтобы от нас уплыть, и что тогда нам делать? — когда Ратха вздрогнула, ее зубы щелкнули, и Такур понял, что прохладная вода вовсе не остудила ее пыл.

— Ее звери не уплывают, — возразил он.

— Но мы не можем, как она, жить среди них и просто подбирать их мертвый молодняк. Даже для того маленького стада нас слишком много.

— Саламандра не просто подбирает падаль. Дело в другом. Она знает этих зверей, а они знают ее. Они принимают ее и доверяют ей.

Ратха лишь фыркнула.

— Нет, это правда. Пусть наши стадные звери и терпят нас, и принимают нашу защиту от прочих мясоедов, но у нас нет с ними той же связи, какую она, кажется, развила с этими морскими лошадьми. Вот чему я хочу у нее научиться.

— И что, разломанный загон и труды, пропавшие зря, того стоили? — парировала Ратха.

Такур уже приготовился к ответному выпаду, но осознал, как наверняка глупо это смотрится со стороны. Вожак клана и пастуший учитель стояли по животы в мутной морской воде, дрожа и пререкаясь.

— Идем, Ратха. Давай отсюда выберемся и просушимся, а потом уже все как следует обговорим, — предложил Такур. Он развернулся и с плеском отправился к берегу.

Ратха последовала за ним, жалуясь, что существование в такой сырости совершенно испортит ей мех. Она добавила, что от соли уже вся чешется.

— Зато твои блохи, возможно, утонут, — ответил Такур.

— Может и так. У меня их уже гораздо меньше, — признала она, и по мере того, как утреннее солнце согревало их обоих, настроение Ратхи улучшалось. — Пастуший учитель, я понимаю: ты считаешь, нам есть чему поучиться у этой отщепенки. Я не буду с тобой спорить, но, — и на этом слове она указала носом в сторону загона, — я не могу позволить, чтобы вновь случилось что-то подобное. Как только мы вернем наше стадо морских лошадей, не подпускай ее к ним. Мне не важно, как ты этого добьешься, но нельзя ее подпускать.

Такур взглянул ей в глаза и ответил:

— Да, вожак клана.

***

Почти весь оставшийся день Такур искал Саламандру, и, когда нашел ее, понял, что она разозлена. Но чем дольше она на него смотрела, тем сильнее опускались ее прижатые уши. Она порывисто отвернула голову, после чего уставилась в землю между своих лап.

Такур сел. Она снова взглянула на него, затем зашипела, поднимая больную лапу с выпущенными когтями.

— Лапа может царапать, — сказала она.

Взгляд Такура проследил за движением ее лапы. Она была права; эта конечность набралась гибкости и силы, которых хватило бы для удара.

— Такур сейчас уйдет, — угрюмо сказала Саламандра, вновь начиная рифмовать, — или заорет.

Она махнула на него лапой, хлеща хвостом.

— Такур ранил Саламандру, — обвиняюще сказала она.

— Саламандра тоже ранила Такура, — ответил он, не позволяя ей увести взгляд в сторону. — Ты разрушила загон, который мы построили.

— Такур и… другие забрали… — Саламандра запнулась из-за нехватки слов. И попыталась снова. — Большая, маленький, они плавают, — она сделала странное гребущее движение, растопырив пальцы на лапе, чтобы показать перепончатые растопыренные пальцы морских лошадей.

Хоть Такур и пытался отговорить Ратху от поимки слишком многих морских лошадей, он все равно ощутил вину.

— Почему ты не пришла ко мне?

— Мне, — эхом повторила Саламандра. — Морские лошади свободны благодаря мне. Такур понимает?

— Я просил тебя не подходить к тому загону. Теперь я в беде из-за того, что тебе помогал, а ты будешь в еще большей беде, если тебя там снова застанет кто-то из Именованных. Почему же ты не пришла ко мне?

Она вздернула голову и уставилась на него с новой странной горечью.

— Прийти к тебе. И прийти к Кусающей-во-снах. Она ходит с тобой. Ее запах. Ее след. Саламандра знает.

Такур ощутил, как почва выходит у него из-под лап.

Глаза Саламандры сощурились.

— Такур тоже знает. И не говорит.

— Я ничего не сказал, потому что до сих пор недостаточно знаю о том, что с тобой случилось. И если ты считаешь, что у тебя есть право напасть на какую-либо Именованную кошку, потому что ты чуешь ее в своих снах, то я тебе этого не позволю, уж извини.

— Кошка, — Саламандра сморщила нос. — Кошка-хромоножка.

Ее насмешки и упреки начали уже действовать Такуру на нервы.

— Ты описываешь саму себя, Охотница-на-Чертополох, — парировал он, позволив негодованию взять верх.

Затем он застыл и захлопнул пасть, но было уже слишком поздно. Она услышала последнюю фразу.

— Охотница-на-Чертополох? — Саламандра произнесла это медленно, словно бы пробуя на вкус. Такур увидел, как чувства промелькнули в ее глазах, словно облака, гонимые по небу яростным ветром. На миг ее глаза стали ярче и чище, чем когда-либо, но затем этот блеск исчез за пеленой боли.

Такур мысленно выругался сам на себя. Чего он точно не хотел делать, так это использовать против нее это имя, но в итоге швырнул им в Саламандру, когда она его вывела из себя. И зачем он вообще это произнес? Да потому что глубинное чувство подсказывало ему — это дочь Ратхи.

Саламандра недвижно стояла, обратившись глубоко внутрь себя. Ее лапы медленно подкосились, и она стала оседать, пока ее подбородок не упал на землю. Этот подбородок слегка шевельнулся, когда она пробормотала имя.

Такур уже было подумал, что ее охватил слабый припадок, но она внезапно подскочила и захромала вокруг него кругами, хныча и потирая нос передней лапой.

— Саламандра, что случилось?

— Чертополох. Болит. Туда прыгнула. Болит.

Он поймал ее и, удерживая, успел отвести ее лапу от носа и проверить, не застряла ли там колючка: но ничего не нашел. Ее кружение сделалось бешеным и затем ослабело до коротких прыжков туда-обратно, как если бы Саламандра уворачивалась от чего-то, чего могла видеть только она.

— Иди к нему. Он поможет. Не к Кусающей-во-снах. Говорит: «Она никогда не будет говорить… глаза пустые», — пробормотала она.

Теперь она прыгала на трех лапах, как играющий котенок, но с каждым шагом по ней пробегала дрожь, будто бы она сталкивалась с чем-то невидимым. Такур похолодел. Это не напоминало ни один из ее прежних припадков, и, казалось, он полностью овладел Саламандрой. Испугавшись, что она ушла навсегда, Такур догнал ее и положил на нее лапу, стараясь пресечь безумный танец.

— Чертополох. Болит. Иди к нему. Нет, Кусающая-во-снах! — прокричала Саламандра, повышая голос.

Она бросилась в воздух, крутясь и извиваясь, вонзая когти и зубы в призрака из своих воспоминаний. Один неистовый удар пришелся Такуру в челюсть. Он прыгнул на Саламандру, чтобы удержать ее, пока припадок не ослабит хватку, но она вывернулась и помчалась вниз по тропе к краю утеса. К ужасу Такура, она не замедлилась и не свернула: она бежала прямо к обрыву. Он услышал слабое царапанье, мяуканье, несколько мягких шлепков, а затем — пугающую тишину.

На дрожащих лапах и с дрожащим хвостом Такур заставил себя пройти к краю и посмотреть вниз. Он боялся, что увидит лишь море, накатывающее и отступающее от скал, или, возможно, обмякшее тело, переломанное после падения. Взглянув с обрыва, Такур сразу увидел, что утес не такой уж высокий или отвесный, как он боялся. Он обрывался рядом уступов. На самом нижнем Такур заметил Саламандру: она лежала, свесив лапу и повернув голову набок. Под ней, на расстоянии в хвост, волны набегали на выступ песчаника.

Внутри Такура царапались злость и вина. Он прорычал себе, что дело не в нем. Саламандра вынудила его использовать имя, которое он узнал от Ратхи. Она помчалась по тропе и не глядя упала с обрыва. Если что-то ее и убило, то лишь ее безумие и непредсказуемость. Такур спорил сам с собой, но не мог просто взять и развернуться. Что-то удерживало его на вершине утеса, что-то не давало ему отвести от Саламандры взгляда.

Она лежала неподвижно, но дышала. Такур мог разглядеть, что крови на ней нет. Ровно как и не было признаков переломов лап или иных серьезных травм. Похоже, она просто соскользнула по крутому склону, скатилась с верхних выступов и потеряла сознание до того, как оказалась внизу.

Такур поспешил разыскать безопасный путь к выступу, где она лежала.

Сеть узких уступов спускалась по склону. Такур выяснил, что может сберечь равновесие, прислонясь к скалистой стене и размещая каждую лапу ровно впереди предыдущей. Он сосредоточил взгляд на своем пути, не позволяя лапам отклониться к прибою, чьи волны разбивались внизу. Он медленно крался по идущим вниз уступам, пока те не пересекались со следующими или не обрывались. Последнее было хуже всего — Такуру тогда приходилось пятиться над обрывом, нащупывая опору задними лапами и удерживаясь когтями передних. Однажды он так едва не потерял равновесие и чуть не опрокинулся, но сумел удержаться.

Так он медленно пробирался туда-обратно по стене утеса, пока не оказался на высоте в несколько хвостов над Саламандрой. Он увидел, как та шевельнулась, подтянула повисшую лапу, повернулась и сглотнула. Такур проделал еще несколько шагов вдоль сужающегося выступа, а затем заметил кое-что еще. Морская вода под уступом Саламандры забурлила, и под поверхностью обрисовался силуэт морской лошади. Существо подняло голову над волнами и направило морду на выступ, где лежала Саламандра. Рядом с первым вынырнул еще один зверь — мельче и подвижнее.

Такур остановился и понаблюдал за морской лошадью и морским жеребенком. Были ли это те двое, с которыми подружилась Саламандра? Сейчас обе морды направились вверх, к скале, как если бы эта пара ощутила, что Саламандра там и нуждается в помощи. Мокростопа потянулась черными лапами вверх, но смогла лишь безуспешно поскрестись о подножие из песчаника. Волна подняла Прожору, и он попытался достичь выступа, но волны, откатываясь, отбросили его назад, прежде чем он сумел удержаться.

Такур опустил голову и прокрался дальше по тропе. Морские лошади не могли достать Саламандру. Она нуждалась в его помощи. Когда раздался двойной испуганный рев, взгляд Такура переметнулся к зверям, а те взглянули на него в ответ и показали клыки. Такур задался вопросом, сколько же он продержится, если упадет к ним в воду.

Он проделал еще несколько шагов. Мокростопа зарычала, бросаясь на утес так высоко, как только могла. Хотя этот звук и яростные рывки морской лошади и беспокоили Такура, он делал все возможное, чтобы не угрожать зверю. Он не показывал зубы и держал уши прямо. Он говорил с ней тем же тоном, что и со строптивыми стадными зверями:

— Тише, тише. Я друг Саламандры, совсем как ты, утконогая ты пестроспинка. Просто оставайся внизу и успокойся.

Как только он положил на Саламандру лапу, возмущенный рык едва не сдул его с выступа. Такур вновь постарался сберечь равновесие и не смотреть при этом вниз, в пещеру распахнутой пасти морской лошади. Он не обращал на нее внимание достаточно долго, чтобы успеть по-быстрому осмотреть Саламандру. У нее нашлась пара синяков и шишка на голове, но на этом и все. Такур окинул взглядом пройденный путь. Удастся ли поднять ее по этому крутому склону? Он сам спустился с трудом, а Саламандра была слаба, еще и хромала. Нет. Такур понимал, что, если он попытается, они упадут оба.

Мокростопа снова заревела на него, а Прожора заухал.

— Знаешь, мы с тобой хотим одного и того же, — убедительно сказал Такур. — Нам нужно снять Саламандру с этого утеса. Может, мы сможем достичь своего рода взаимопонимания.

Морская лошадь захлопнула челюсти, покачиваясь в воде и наблюдая за Такуром. Становилось все яснее, что выбраться с утеса Саламандра может только по морю. И сделать это нужно было как можно скорее. Такур видел, что уже начался отлив: уровень воды понижался, и падать в буруны скоро пришлось бы с большей высоты, чем сейчас.

Мокростопа издала рокот, предупреждающий о новом негодующем рывке, но в последний миг вроде бы передумала. С фырканьем, из-за которого у нее из ноздрей вырвались брызги, морская лошадь встала на дыбы. Такур понял, что она принюхивается к ветру, дующему с его стороны, и неожиданно обрадовался, что в его шкуре еще осталась едкая вонь навоза морских зверей.

Мокростопа покачивалась в прибое, поворачивая голову из стороны в сторону, как будто не понимая, что делать с этим странным вторженцем.

Такур попытался разбудить Саламандру. Она ответила, но ее сознание оставалось мутным. Такур мягко повернул ее голову, чтобы она взглянула на океан.

— Здесь твои друзья, — мягко произнес Такур. — Они тебе помогут.

— Саламандра идет, — она всхлипнула, глядя через край.

Мокростопа снова поднялась на гребне волны, но в этот раз не взревела, а только вытянула шею, чтобы соприкоснуться с Саламандрой носами. Такур проследил за попыткой Саламандры спуститься. Кошка была еще слишком шаткой и испуганной, и она смогла лишь наклониться с уступа.

— Вот здесь. Развернись. Опускайся лапами вперед, как я, — сказал Такур, подталкивая ее.

Когда она попятилась, он схватил ее зубами за загривок, вцепился в скалу когтями задних лап и оперся передними, чтобы не соскользнуть. Он осторожно спустил Саламандру к морю, растянувшись до боли в шее, чтобы ей не пришлось падать с большой высоты.

И как раз когда Такур готовился ее отпустить, его когти сорвались. Его челюсти рефлекторно разжались, но он не смог спастись и упал в прибой между морских лошадей. Его подхватила бурлящая вода, закружила и захлестнула, и скоро он больше не мог понять, где поверхность, поэтому подумал, что утонет. Большой нос грубо толкнул его под живот, и голова Такура каким-то образом оказалась над водой. Такур сделал судорожный вдох. Затем под ним стала подниматься широкая спина — до тех пор, пока он не смог на нее улечься. Его лапы обхватили бока большого морского зверя.

Мокростопа закатила глаза и неодобрительно хмыкнула, как если бы не была уверена, что Такуру стоит помогать. Рядом слабо гребла Саламандра, и Прожора ее поддерживал. Саламандра все еще выглядела ошеломленной, но восстановилась достаточно, чтобы узнать Такура. Странная компания медленно отплыла от подножия утеса, сделала небольшой круг и пристала к берегу в бухте, где жила Мокростопа.

Дрожа, Такур побрел к берегу. Саламандра заковыляла по пляжу, отряхиваясь на ходу. Она исчезла между двумя скалами, и Такур догадался, что она держит путь в свое логово.

Он повернулся к морским лошадям, которые лежали, наполовину погрузившись в плещущие волны, и смотрели на него в ответ.

— Не знаю, ради Саламандры вы меня спасли или ради меня самого, — вслух произнес Такур, глядя, как поворачиваются их уши, — но я благодарен.

Потом Такур подумал было оставить Саламандру одну, потому что промок и устал: но он понимал, что должен за ней отправиться.

Он пересек уже половину пляжа, пока не осознал, что страх и стремительное бегство Саламандры доказали то, что нельзя было узнать иным путем. Теперь не осталось сомнений. И хотя он поклялся, что больше никогда не произнесет при ней это имя, он теперь знал, что Саламандра — дочь Ратхи, Охотница-на-Чертополох.

***

Саламандра прижалась к песчаниковой стене своей пещеры, пытаясь отстраниться от того, кто прокрался в укрытие вслед за ней. Частью рассудка она понимала, что это Такур, но другая, безумная, испуганная ее часть распознавала его лишь как тень, идущую бок о бок с Кусающей-во-снах. Он попытался свернуться в клубок поблизости и заговорить с ней, но в ее ушах эти слова превращались лишь в слабый гул, и его присутствие еще больше усиливало холодный страх. Она набросилась на него, царапаясь и кусаясь, силясь его прогнать. Но хотя Такур и отступил, он остался поблизости, и она смогла лишь сжаться в комок.

Она помнила время, когда могла воспринимать Такура теплым и настоящим, а не просто тенью, объединившейся с врагом из ее снов. Она знала, что может опустить голову ему на бок, что он ее утешит. Иногда она позволяла себе погрузиться в грезу о том, что он — тот добрый с темно-медной мордой и янтарными глазами, который безусловно ее любил.

Но сейчас она видела лишь Такуровы глаза, и они пылали зеленым, как глаза Кусающей-во-снах.

Саламандра, дрожа, свернулась в тугой клубок. Она знала, что Такур здесь, но не могла подпустить его ближе. Только не после того, как он произнес слово, которое прорвалось сквозь преграды, возведенные вокруг ее воспоминаний. Только не после того, как он выпустил на волю Кусающую-во-снах.

Ее голова пульсировала и гудела. Она спрятала мордочку между лап, пытаясь справиться с нарастающей паникой. Она чувствовала, как Кусающая-во-снах рыскает по пещерам ее рассудка, намеренно подходя к дыре, которую проделал Такур с помощью того ужасного слова… что в каком-то роде служило ей именем. Она дрогнула, зная, что демон настоящий и может добраться до нее в любое время, более не сдерживаемый ее волей.

Саламандра выкрикнула свое горе пещерной стене, желая, чтобы она хоть как-то сдвинулась или ответила. Но пещера только лишь, казалось, теснее сомкнулась вокруг, из убежища превращаясь в ловушку. Если снова воспрянет Кусающая-во-снах, куда ей бежать? Загонит ли ужас вновь ее на вершину утеса, или просто заставит слепо мчаться вперед, пока она не умрет от изнеможения?

Ее охватило странное спокойствие, пусть она и знала, что это всего лишь затишье. Оно придало ей сил для того, чтобы вспомнить случаи, когда Кусающая-во-снах нападала, ранила и затем убегала. Саламандра понимала, что такие стычки остались позади. Кусающая-во-снах набралась сил. И теперь сразится с ней насмерть.

***

Такур пригнулся на входе в пещеру Саламандры, и при взгляде на нее шерсть по всему его телу встала дыбом от беспокойства. Он отчаянно хотел ее утешить, но каждый раз, когда он пытался свернуться рядом с ней в клубок, его встречала слепая резкая атака и отгоняла прочь. А затем Саламандра корчилась и что-то бормотала или сжималась в жалкий комок.

Такур чувствовал себя загнанным в ловушку и бесполезным из-за того, что мог только смотреть и был не в силах ничем помочь. Царапины, которые она оставила, кровоточили, и в них пекло, но ее выпады были дикими и необдуманными, и раны не навредили, а лишь раздражали. Жалость и злость охватили Такура, заставив его вновь подкрасться поближе.

От одного только ее запаха у него прижались уши, ведь гнев и отчаяние шли от нее подобно густому душащему потоку. Но именно ее слова удержали Такура поблизости и заставили рискнуть угодить под новый шквал из когтей и клыков.

— …убью тебя, Кусающая-во-снах, найду тебя убью тебя… запах настоящий, ты настоящая, никогда не ранишь больше больше больше…

— Саламандра! — прошипел Такур, но та лишь дернулась и закорчилась так, что он задумался, не умирает ли она.

Такур ощутил усталость и холод. Закрывая глаза, он признался себе, что у него нет сил терпеть дальше и нет никакой возможности уменьшить ее боль. Он нуждался в помощи. Он ощутил свою дрожь и понял, что, если продолжит бороться, это не принесет пользы ни ему, ни Саламандре. Может, помогла бы кто-то из самок: Бира могла предложить и ласку, и утешение.

Он скорчил ироническую гримасу. Нет. Решение могла найти лишь сама Кусающая-во-снах: Ратха. Он позволил ей избежать ответственности за то, что она сделала со своей дочерью. И не только лишь Ратха, но, возможно, все Именованные, объединившись, могли каким-то образом помочь. А если Охотница-на-Чертополох все же умирала, Ратхе следовало знать.

— Саламандра, — мягко прошипел Такур. — Я не справлюсь сам. Мне нужна помощь. Оставайся здесь. Я ненадолго.

Такур отвернулся от пещеры, но не смог пропустить мимо ушей измученный голос, повторяющий снова и снова, что заплатить за эту боль можно лишь жизнью Кусающей-во-снах.

Глава 12

Ратха шла к новому логову Фессраны, ненавидя то напряжение, что нарастало между ее лопаток с каждым шагом. Страх лишал ее походку плавности, а мышцы — гибкости: до тех пор, пока она не ощутила себя совсем деревянной.

Она желала, чтобы Фессрана забрала Мишанти и ушла за пределы ее, Ратхи, досягаемости. Но нет. Вместо этого хранительница огня решила поселиться поблизости, и, что еще хуже, дерзнула бродить по землям Именованных, оставляя следы, чьи смешанные запахи сообщали, что хранительница огня выкормила неразумного котенка и открыто бросила вызов приказам вожака клана.

Сейчас под лапами у Ратхи стелились песок и соленые травы, но шла она по такому же горькому пути, по какому однажды отправилась к Фессране, когда Именованные все еще жили на землях клана.

В тот раз Такур отправился в дорогу вместе с ней. В этот раз она проделает путь одна. Из логова предстояло вынести лишь одного котенка, но это не упрощало задачу. И боль в челюсти от веса детеныша была бы наименьшей болью из тех, что предстояло испытать Ратхе.

И ведь Фессрана уже назвала котенка и сберегла это имя наперекор приказу Ратхи: Мишанти. Это слово колотилось в разуме Ратхи, шелестя, как соленая трава, ударяющая по ее лапам. Имя, достойное котенка, который мог бы с осознанием нести его и понимать, что этот дар — имя — обосабливает его и несет в себе основу личности. Ратха отдернула губу, презирая глупость Фессраны. Для котенка, который не мог им воспользоваться, имя было бесполезным, и даже хуже того.

Она цеплялась за единственную надежду: за то, что клочки их с Фессраной дружбы, возможно, заставят Фессрану сдать котенка без боя. Эта надежда угасла, когда Ратха взобралась на возвышенность на пути к логову и посмотрела вниз, на песчаную фигурку, что расхаживала по земле. Рядом с логовом горел костер.

Теперь напряжение, что собралось между лопаток Ратхи, поползло к груди, скользнуло между передних лап. Неужели Фессрана использует против нее Красный Язык? Хранительница огня выглядела ожесточенной и дикой, ее живот втянулся, лишь набухли соски, которыми она кормила котенка. Ее морда была напряжена.

Она прекратила расхаживать и замерла, а ее взгляд застыл. Ратха замедлилась, но не остановилась.

— Мы ходим по кругу, вожак клана, — прошипела Фессрана, напоминая Ратхе, что и она не забыла, как они противостояли друг другу, когда Ратха пришла забрать котят Шонгшара.

В тот раз Фессрана увидела правду и отступила. Может быть и сейчас…

— Нет, Ратха, — голос хранительницы огня звучал низко и дрожаще. — Тогда я не была уверена. Теперь я это знаю. Ты ошибаешься насчет Мишанти. Свет в его глазах трудно разглядеть, но он есть.

— Он разговаривал? Он делал хоть что-то, указывающее на дар, который мы ищем?

— Еще нет. Но это не важно. Для меня — не важно.

Ратха стиснула зубы, разочарованная добровольной слепотой Фессраны. Ей были знакомы глубины потери и одиночества, что могли искажать правду и превращать невозможное в отчаянную надежду.

— Дай мне еще раз на него взглянуть, — устало сказала она.

Фессрана вошла в убежище и вытащила Мишанти. Она легла рядом с ним, оберегая его передней лапой, глядя на него сверху вниз и вылизывая ему макушку.

— Не знаю, почему я его люблю, — мягко произнесла она, — но вот так. — Она загребла его обеими передними. Он упал ей на грудь и прижался, болтая лапами. — Почему мы любим котят? — спросила Фессрана Ратху, глядя со злостью и мольбой. — Почему, раз от них столько хлопот и неприятностей, раз они вырастают и забывают, кто ты такая, или раз они умирают и у тебя ничего от них не остается?

Ратха обнаружила, что не в силах ответить. Наконец, она сказала:

— Фессрана, этот сезон был тяжелым для всех нас. И я не осознавала…

— Знаешь, почему я так насчет него уверена, Ратха? — внезапно перебила Фессрана. — Потому что по ночам, когда я лежу с ним в логове, вдыхая его запах, я вижу, кем он станет. В темноте я вижу, как он мчится по гребню холма с факелом в пасти, с серебряным мехом и пламенными глазами. И это пламя разгорится для Именованных, если ты дашь ему шанс.

Ратха уставилась на Фессрану, не зная, что сказать. Она задумалась, вдруг напряжение от засухи и долгий переход как-то столкнули Фессрану на тропы, пролегающие за пределами реальности.

Она постаралась отвлечь Фессрану от ее видения и странной убежденности. Смягчив голос, она произнесла:

— Я знаю, ты не можешь не любить котят. Это часть тебя. Многие из клана знают Фессрану, которая ведет хранителей огня, которая говорит, что другие клановые тают из-за древесников, как пестроспиночий помет, и готова прожевать уши любому, кто скажет ей какую-то чушь. Я знаю Фессрану, что бежала рядом со мной с Красным Языком, и знаю Фессрану, любящую котят. Но этот котенок — ошибка. Он не ответит тебе тем же, что даешь ему ты. Пожалуйста, пойми. Я не собираюсь быть жестокой ни к тебе, ни к нему.

Ее пронзил взгляд Фессраны.

— А ты и правда можешь узнать, взглянув котенку в глаза, каким он вырастет? Есть ли у тебя некий безошибочный дар, который определяет, что вот этот может стать Именованным, а этот — никак? Я так не считаю. Все не так просто. И не думаю, что ты такая же уверенная, какой притворяешься.

— Я не уверена, — признала Ратха. — Но и глаза, и нос, и нутро говорят мне, что для клана этот котенок бесполезен. Кшуши не стоило его приносить, а тебе не стоило его оставлять.

— Вот так ты, значит, о нем думаешь? — во взгляде и голосе Фессраны обозначилась резкость. — Как о каком-нибудь происшествии? Как о существе, что уже умерло и должно быть погребено?

— Как о Безымянном, чей возможный дед оставил эти шрамы у тебя на лопатке, — жестко выговорила Ратха.

Фессрана прижала уши.

— Думаешь, ты вновь меня этим отпугнешь. О, нет. Нет причины утверждать, что этот котенок вырастет таким же лишь потому, что в нем может течь кровь Шонгшара. Не только лишь длинные клыки завели Шонгшара на ту тропу.

Ратха замешкалась и уставилась на котенка, пытаясь найти хоть какой-то признак своей возможной неправоты. Но Мишанти был застенчив, не отвечал на ее взгляд и отворачивал голову с опаской любого Безымянного. То, что Ратха смогла рассмотреть в его глазах, было малообещающим. Она тяжело сглотнула, ради Фессраны желая увидеть там хоть что-то. Но не могла солгать ни себе, ни Фессране.

— Я не могу принять его в клан, хранительница огня.

Казалось, Фессрану покинули остатки надежды, отчего она совсем съежилась. В глазах Ратхи она будто бы истончилась и сделалась жестче. Лишь во взгляде Фессраны оставалось немного мягкости, предназначенной котенку, которого она стерегла. Мишанти изогнул спину и потерся маленьким торчащим хвостиком у нее под подбородком.

Ратха увидела, как в уголках глаз Фессраны, подобно змеиному языку, промелькнуло сомнение, и ухватилась за него.

— Фессрана, ты бежишь вслепую: за пустой оболочкой, за сухой костью. После следующего брачного сезона у тебя будут свои котята. Сбереги любовь для них, — Ратха сделала паузу. — Обещаю, что не убью этого котенка. Я заберу его туда же, куда забрала тех детенышей. Ведь по крайней мере одна из них выжила. Может быть, выживет и он.

— Но я его никогда не узнаю, — проговорила Фессрана сухим отчаянным голосом. — Ты разве не понимаешь? Я никогда не узнаю, какой он.

— Нечего тут знать, — сказала Ратха низким голосом, переходящим в рык.

— Как ты можешь быть так уверена? — прокричала Фессрана. — Ты же не уверена совсем, не так ли? Ты боишься. Боишься чего-то, что я не понимаю. Это больше тебя страшит, чем Шонгшар. Что же это так тебя преследует, на что ты так кидаешься, даже если перед тобой всего лишь детеныш?

Слова Фессраны ранили глубоко, словно бы в сердце пламени, и искры, что взвились от этого удара, собрались в виде мордочки Охотницы-на-Чертополох. Ратха вздрогнула, зажмурила глаза и отмахнулась от воспоминания. Нет, она не могла встретиться с этим мордой к морде, даже сейчас.

— Ладно. Я расскажу, чего я боюсь. Ты сама знаешь, что у нас есть нечто, что выделяет нас из числа нам подобных. Нас очень мало, а Безымянных много. Почему мы такие появились, я не знаю. Почему мы владеем даром, зажигающим свет в наших глазах, я не знаю тоже.

— Мы умнее Безымянных, — проворчала Фессрана. — Такая ли большая разница?

— Нет, дело не только в уме. Есть что-то еще, для чего у нас не хватает слов. Это то, что делает нас Именованными, а других — нет, — Ратха перевела дыхание. — А пугает меня то, что я знаю: мы можем потерять этот дар. Когда меня изгнали из клана после того, как я противостояла Меорану с Красным Языком, я блуждала с Безымянными. Некоторые были так же умны, как мы, а другие не лучше стадных зверей, но многие были где-то посередине. Именно они и пугали меня больше всего, ведь в их глазах я видела, как гаснет этот дар…

«Но сильнее всего меня ранило то, что я увидела в глазах Охотницы-на-Чертополох».

Фессрана отвела взгляд.

— Выходит, те, у кого этого дара нет, испортят нас, если с нами сблизятся? — она фыркнула. — Иногда я задумываюсь, не мы ли — испорченные. Что нам в действительности принес этот дар, о котором ты говоришь? Чем острее клык, тем глубже он впивается, и тем хуже боль, — она перевела взгляд на Мишанти. — Безымянным не приходится судить своих сородичей и гнать их прочь. А если суждение происходит от страха, вожак клана?

— Тогда обвини меня и оставь на моей шкуре следы обвинения. Но я должна делать то, что правильно для нашего народа, — сказала Ратха. — Этого котенка нужно унести с территории клана, чтобы он не спарился с Именованными самками в будущем. И это нужно сделать сейчас же, чтобы не так сильна была боль.

Фессрана накрыла котенка подбородком и вздыбила воротник.

— Мишанти — мой.

— Я не стану с тобой драться, Фессрана, — тихо произнесла Ратха. — Можешь отрицать силу Шонгшаровых клыков, но рана, которую они на тебе оставили, этого не забудет.

Боль превратила морду хранительницы огня в камень с прищуренными глазами и обнаженными клыками. Ее глаза были полны дикости от осознания, что Ратха произнесла горькую правду; от осознания, что, если дело дойдет до драки, Фессрана проиграет.

— Отдай его мне. Сейчас же.

Внезапно глаза, сверкающие перед Ратхой, исчезли, и Фессрана превратилась в смазанный песчаный вихрь, метнувшийся по земле рядом с костром. Красный Язык выплюнул искры, когда Фессрана погрузила в его сердце факел и подняла ввысь пламя. Ее челюсть дрожала, и зубы колотились о палку, но она взмахнула пламенем так, что оно заслонило Мишанти от Ратхи.

Шок от вида Красного Языка, поднятого против нее в челюстях Фессраны, казалось, выбил землю из-под Ратхиных лап. Она пошатнулась и крепко зажмурила глаза. И раскрыла их снова, чтобы увидеть перед собой бывшую подругу с пылающим факелом.

— Что, сожжешь меня моим собственным созданием? — прошипела она. — Может, ты и будешь права. Оба дара Именованных пылают слишком уж ярко и оставляют после себя один пепел.

У хранительницы огня вырвался бессловесный мучительный вой. Факел взмахнул, но прошел мимо Ратхи и свободно взмыл в огненное гнездо. Фессрана встала мордой к морде с Ратхой, и ее бока тяжело вздымались.

— Тогда забирай его, потому что убить тебя я не могу. Потому что моя проклятая память все подсовывает мне те времена, когда мы с тобой вместе бежали по тропам, неся в своих челюстях Красный Язык, — она сделала судорожный вдох. — Но прежде, чем ты уйдешь, ты должна знать кое-что еще: ты прогнала свою собственную дочь по той же причине, по какой сейчас отрываешь от меня Мишанти.

Ратха почувствовала, как все ее тело пронзает парализующий шок.

— Как ты об этом узнала? Я никому не говорила. Ты хорошо врешь, хранительница огня. Я тебе почти поверила.

— Такур рассказал мне часть правды, а остальное я разыскала сама, — произнесла Фессрана. — Она видит кошмары о тебе, впадает в припадки, когда ловит твой запах. Она зовет тебя Кусающей-во-снах и убьет тебя при возможности. Саламандра твоя, Ратха. Полубезумная, искалеченная — она твоя дочь.

— Нет, — прорычала Ратха.

— И я еще тебе кое-что скажу. Я думаю, что она здесь, она следит, она тебя слушает.

Снова перед Ратхой встала пятнистая мордочка Охотницы-на-Чертополох, искаженная, кричащая от боли. Затем на нее наложилась морда Саламандры, но глаза остались прежними. Они свивались водоворотами, дразнили ее. Могла ли Фессрана оказаться права? Подслушивала ли их та, что была Охотницей-на-Чертополох?

Ратха встряхнулась. Ей нельзя было отвлекаться. Не сейчас.

Она сделала выпад в сторону Фессраны, отгоняя ее от сбитого с толку Мишанти.

— Бери его! — провыла хранительница огня. — Бери его, и, может быть, тогда я смогу возненавидеть тебя настолько, чтобы скормить тебе твое собственное создание и заставить тебя жить по твоим собственным законам.

У Фессраны вырвался новый крик — крик, что разорвал Ратху изнутри. Ратха вздрогнула от его болезненности и пожелала хоть как-то успокоить хранительницу огня, но смогла лишь взять котенка за загривок и отправиться прочь.

***

Такур и прежде слышал, как завывала Фессрана, но редко в ее голосе слышалось настолько неприкрытое горе и ярость. Звук привел его в долину за лагуной Саламандры, и он ускорился, а Ари пригнулась у него на лопатке. Когда Такур стал взбираться по тропе, появилась Фессрана. Она промчалась мимо выхода горной породы и едва не врезалась в Такура.

Он уклонился, а она поскользнулась, подняв столб пыли и мелкого песка, из-за которого сразу закашлялась. Ее ребра вздымались со всхлипывающими вздохами.

— Ратху видел? — удалось произнести ей.

— Нет. Что случилось?

— Она пришла и забрала Мишанти. Котенка, которого я взяла себе и хотела усыновить.

— Вот из-за чего ты бегаешь и кричишь? Фессрана, я не могу помешать Ратхе делать то, что она считает лучшим для клана, — возразил Такур.

— Тогда зачем ты здесь?

— Мне нужна помощь. С Саламандрой что-то случилось. Она одичала, спрыгнула с обрыва. Она не погибла, но вошла в один из этих своих припадков, и она не может или не хочет оттуда выбраться.

Фессрана уставилась на него.

— Что ты сотворил, ради пепла Красного Языка, раз такое вышло?

— Я потерял терпение и назвал Саламандру по имени. Ее настоящим именем. Охотница-на-Чертополох. Думаю, когда она это услышала, она все вспомнила.

— Так это все доказывает. Она дочь Ратхи. Я сказала Ратхе об этом. Я сказала ей, что она не вправе забирать Мишанти, но не смогла ее остановить. А если мы оба отправимся следом?

— Я не могу бросить Саламандру. С ней что-то и правда не в порядке. Фессрана, пожалуйста, — взмолился он, увидев, как хранительница огня со злостью уставилась на тропу в том направлении куда, возможно, ушла Ратха. — Идем со мной. Хотя бы помоги мне найти Биру или кого-то еще.

— Если помогу, пойдешь со мной, чтобы втолковать Ратхе немного смысла?

Такур устало согласился, а затем провел Фессрану к пещере, где оставил Саламандру. Он с опаской приблизился, пытаясь уловить бормотание или иные звуки. Но услышал лишь тишину и собственные шаги. Пригнувшись, Такур уставился в пещеру и, когда обнаружил, что все спокойно и тихо, ощутил, как к горлу подступает комок. Но когда его глаза привыкли к темноте, он увидел, что Саламандра исчезла.

Какое-то время он оставался на месте, цепенея и недоумевая. Куда она могла подеваться? Зачем ушла? А затем пришел ответ, ведь Такур вспомнил, что сказала Саламандра, когда он покидал укрытие: она отправилась на охоту за Кусающей-во-снах.

Такур выбрался наружу, в спешке разлохматив шерсть. Поблизости он увидел Фессрану, обнюхивающую отпечатки лап на мокром песке.

— Это точно не твои, — сказала хранительница огня. — Ну, Саламандра точно не помирает, раз уж она встала и рыскает по округе, — и она уставилась на Такура. — Что теперь не так?

Такур попытался приглушить пронизывающий страх.

— Фессрана, она бредила убийством Кусающей-во-снах. Я думаю, она отправилась за Ратхой.

— Саламандра? — Фессрана насмешливо взвыла, но ее голос дрогнул. — Ей не забить и новорожденного теленка! Если она сразится с Ратхой, от нее такие мелкие клочки останутся, что нам их в жизни не собрать.

Под взглядом Такура она замолчала. Затем отвела от него взгляд и возвратила снова.

— Только не говори, что считаешь, будто эта хромая маленькая полуразумная сможет…

— Саламандра не полуразумная, Фессрана. Далеко нет, — Такур постарался говорить и глядеть со спокойствием. — Я предостерегал Ратху, чтобы она не недооценивала ее, и она не прислушалась. Это может дорого обойтись Именованным.

Хранительница огня сгребла землю лапами и уставилась на Такура.

— Я хочу вернуть Мишанти. Я хочу, чтобы Ратха увидела, что заблуждается. Но я не хочу, чтобы она из-за этого умерла!

— Тогда нам с тобой нужно найти ее раньше Саламандры, — ледяным голосом произнес Такур.

— Саламандра и правда может… — Фессрана запнулась.

— Может, — мрачно ответил Такур. — И винить за это стоит меня. Я помог ей вылечить лапу.

Он вспомнил, с какой дикостью сражалась Саламандра в хватке своего припадка, и как ему приходилось удерживать ее изо всех сил. И он знал, как ярко пылал ее гнев, направленный на Кусающую-во-снах.

— Хорошо. Иду, — сказала Фессрана. — Если не ради Ратхи, то ради Мишанти.

— И ради себя самой, хоть ты это никогда не признаешь, — огрызнулся в ответ Такур. — Поспеши!

Когда они вместе помчались вниз по тропе, он слышал позади себя удары лап Фессраны. У Такура была мысль насчет того, куда могла направиться Ратха. Раз она взяла Мишанти, она, возможно, вознамерилась отправиться туда же, где несколько сезонов назад оставила котят Шонгшара. Чтобы вернуться к береговой гряде, ей бы понадобилось пойти той же тропой, какой ходил сам Такур, в первый раз отправляясь в путь на побережье. Сейчас этот путь слегка изменился. Вместо того, чтобы перейти вброд начало устья, пересекающего путь, Ратха перешла бы его по плавучему мосту, закрепленному на берегу. Такур подумал, что такая переправа подошла бы для засады.

Он умолял свои лапы бежать побыстрее, держа курс на мост-плот, чтобы перехватить там Ратху или хотя бы найти ее следы. Это было бы непросто. У Саламандры имелась фора. Такур мог только надеяться, что ее заживающая лапа не выдержит напряжения и что она дрогнет, несмотря на безумную жажду мести. Но он понимал, что для спасения Ратхи одной надежды не хватит. И помчался быстрее.

Глава 13

Пробираясь по соленой траве с Мишанти в пасти, Ратха рассматривала плавучий мост со смешанными чувствами. Она была рада, что ей не придется обходить бухту. От того, что она несла котенка за загривок, у нее уже болели челюсти, и почти так же сильно мучила ее совесть. А мост помог бы срезать, но Ратхе не нравилось, как он покачивался и натягивал веревки, которыми был привязан к прибрежным пням. Когда отлив утягивал воду из бухты, выше по реке из-за течений возникала рябь.

Именованные часто пересекали плавучий мост, что доказало его пользу. Просто Ратхе не повезло прийти к нему во время отлива, но мост все равно бы ее выдержал.

Подняв подбородок, чтобы удержать Мишанти повыше, она немного спустилась по берегу. Она задумалась, правда ли что-то плеснуло выше по течению, и что там за водоворот? Ратха повернула голову набок, чтобы котенок не загораживал ей вид. Казалось, на дне промелькнула тень, но она быстро исчезла, и ее перерезали белые гребешки волн. Ратха внимательно вгляделась, но ничего не смогла рассмотреть.

Над головой у нее неслись облака, отбрасывая мелькающие тени на землю и воду. Котенок обвис в челюстях Ратхи. Тряхнув головой, она вновь его подняла и шагнула на плавучий мост.

С первым же шагом мост-плот покачнулся, как она и ожидала. Следующие несколько шагов были шаткими; сплетение плавника и камыша вздымалось, словно бы его подталкивали снизу. В безумной попытке не упасть на тонущем плоту Ратха едва не выпустила котенка. Она все-таки утратила равновесие, завалилась на бок и неистово принялась цепляться когтями, чтобы удержаться на груде сухой травы и палок. От хватки ее зубов Мишанти взвизгнул от боли, и, когда Ратха постаралась не дать ему упасть, мышцы ее шеи напряглись от усилия.

Она со злостью поклялась никогда больше не пользоваться этим хрупким мостом во время отлива. Ее гнев превратился в тревогу, когда она почувствовала, что один край плота-моста поплыл по течению. Ратха резко повела головой, из-за чего у ее маленького подопечного вырвался вскрик. Конечно же, другой трос бы выдержал. Но, к своему ужасу, Ратха увидела, что веревка свободно лежит на воде. Плот приподнялся под Ратхой и свободно поплыл прочь, унося ее с собой.

Ратха пригнулась, запустив когти в сухой тростник и удерживая котенка в пасти. Она напрягла мышцы для прыжка на берег, но тот отдалился. Ратха нацелилась на серо-зеленую воду, готовясь окунуться в нее и погрести к берегу. Но она понимала, что не сможет удержать голову над водой, неся Мишанти в пасти. Ей оставалось лишь вцепиться в плот, что устремился к морю, взбрыкивая и подскакивая, словно бы он был жив и радовался свободе.

Заметив, что трос с переднего края плота струится рядом с ней, Ратха вытянула коготь и подцепила веревку из переплетенной коры. Она выглядела прочной, но, должно быть, перетерлась. Затем Ратха повнимательнее присмотрелась к мокрому краю, перекинутому через ее лапу. Да, волокно выглядело изношенным, но окончательный разрыв был ровным, как если бы кто-то прожевал веревку, чтобы ее истончить, а затем, под конец, прокусил.

Ратха догадалась, что и другой трос выглядит так же. Пригнувшись, она стиснула моляры, удерживая клыками загривок Мишанти. Сейчас, безвольно свисающий из ее челюстей, он был лишь немым и мокрым шариком меха, слишком испуганным, чтобы дернуться или мяукнуть.

Плот дал странный крен, что вырвался из ритма несущих его волн. Ратха выпустила Мишанти из пасти, навалилась на него грудью и понадеялась, что ему хватит соображения, чтобы вцепиться когтями. Она рискнула оглянуться на другой край плота.

Из пенящейся воды торчали две лапы, чьи когти глубоко вонзились в промокший тростник и плавник. Одна из кистей была меньше другой, и эта лапа на вид усохла. Мокрый мех облеплял костлявые очертания лапы и переплетения сухожилий на каждой из кистей.

Едва обнаружив, что тросы, державшие плот, прокушены, Ратха поняла, что ее противница — Саламандра. Теперь Ратху вновь поразило это знание, и на этот раз с горькой силой, угрожающей сбросить ее с плота. Для Саламандры она была ночным кошмаром, мучительницей. А Саламандра была Охотницей-на-Чертополох, дочерью, которую она укусила, после чего бросила. Она больше не могла отрицать в своих мыслях, что этот мстительный враг — от ее собственной плоти, наследие Костегрыза. Что же они могли друг к другу испытывать, кроме ненависти?

Ратха ощутила, как ее живот сковало льдом. К ненависти ей было не привыкать. Многие противостояли ей и пытались помешать ей стать вожаком клана, либо же пытались ее свергнуть. Она противостояла Меорану, прежнему вожаку, а затем Шонгшару, но никто из них не мог так же глубоко запустить когти ей в сердце, как это промокшее зеленоглазое воплощение мести, что силилось удержаться на плоту.

«Она пожертвует собственной жизнью, если решит, что сможет забрать мою, — подумала Ратха, и от осознания ее лапы заледенели. — Такур, Фессрана, ну зачем вы полезли? Вы не принесли ей ничего хорошего, разыскав ее мать, что должна была остаться утраченной».

Вместе с водой, ранее принесенной приливом, плот соскользнул в море. Ратха оцепенело впилась взглядом в белую линию прибоя и прижала уши из-за нарастающего грохота и треска волн. Перед плотом взвихрился вал, а затем разбился, обдав Ратху водой. Бурлящие белые гребешки подхватили плот и закружили его так стремительно, что Ратха закрыла глаза от головокружения. Один из рывков подбросил плот так близко к берегу, что она приготовилась к прыжку, но, прежде чем ее лапы оторвались от кучи веток, сильное течение вновь утянуло плот в море.

Хоть Саламандра и была хромой и маленькой, она заманила Ратху в чуждое и ненадежное окружение, где имела преимущество. Гордая носительница огня на суше, в море Ратха была лишь несчастным отрепьем, уцепившимся за пару веток.

Течение ослабело и уже не так тащило плот вперед, но зато его куда сильней мотало по волнам, чем прежде. Ратха вцепилась в скользкую груду тростника и плавника. Промокшая и продрогшая почти до оцепенения, она устроила Мишанти у себя между передних лап, придерживая челюстями его загривок и стараясь заслонить его от брызг. Даже сейчас она раздумывала, удастся ли ей доплыть до берега и при этом не утопить детеныша.

По свирепости атаки Ратха могла посудить, что Саламандре хватило бы беспощадности, чтобы убить ее. Может, ее дочь обезумела, как те, кого охватывала пенная болезнь? Нет, Саламандра страдала не от пенной болезни, ведь та убивала стремительно. Это было что-то медленное, что-то более хитрое и даже более разрушительное. Атака Саламандры происходила не от бесцельного безумия. Она была спланирована с холодной хитростью, что превосходила умения лучших из Именованных.

Понимание того, что у ненависти Саламандры имелась глубокая и болезненная причина, лишило Ратху сил. Она опять закрыла глаза: не от головокружения, но от отчаяния. «Я искала свет в глазах Охотницы-на-Чертополох. Теперь я его нашла, но этот свет обжигает меня сильнее, чем касание Красного Языка».

Ее страх превратил отчаяние в суровую решимость. Может, у этого бывшего детеныша и была веская причина искать мести. Но это больше не имело значения. Если Саламандра набросится, она, Ратха, должна будет ответить, и не только ради себя, но и ради Именованных, чтобы те не остались без вожака. Ратха подумала, что, возможно, сумеет как-то поговорить с Саламандрой и воспользуется шансом, если только тот предоставится. Но если дело дойдет до клыков и когтей, то больше не будет важно, что Саламандра — Охотница-на-Чертополох, ее собственная дочь.

Именно это решение заставило ее скользнуть назад и попытаться оценить, сумеет ли она полоснуть когтями задних лап и оторвать Саламандру от плота. Если ей удалось бы сделать это и не ранить ее, тогда Саламандра уплыла бы на берег. Так Ратхе было бы чуть проще управиться с уплывающим плотом и приемышем Фессраны.

У Ратхи возник порыв ударить быстро и оттолкнуть Саламандру. Ее задние лапы дрогнули, но не сдвинулись с места. Она была уверена, что Саламандра собирается отнять ее жизнь, и все-таки где-то в глубине души Ратхи все еще жила надежда, что это всего лишь угроза.

Она не могла напасть. Не могла напасть, ничего не выяснив.

Ратха снова прикрыла Мишанти и запрокинула голову. Сейчас плот замедлился. Саламандра все еще была в воде и висела на когтях, но больше ее не заслоняло бурлящее течение. Когда Ратха взглянула на нее в ответ, Саламандра подняла подбородок над водой: ее уши были прижаты, а глаза напоминали по цвету змеиную чешую.

«Она поймет речь. Я должна попытаться».

— Охотница-на-Чертополох, — сказала Ратха.

Уши дернулись и еще сильнее прижались к голове, намоченной морской водой. Стужа в ее глазах превосходила холод, идущий от моря. Эти глаза напоминали мрамор или зеленый лед.

— Кусающая-во-снах, — ответила Саламандра, не отводя взгляда. Ратха невольно вздрогнула.

— Словами мы не слабее порвем друг друга на части. Давай закончим все здесь и сейчас.

— Ты порвала меня зубами, Кусающая-во-снах. А я отвечаю.

— Брось плот и плыви на берег. Обещаю, что ни один из Именованных не станет охотиться на тебя или тебя выслеживать, — сказала Ратха.

Глаза Саламандры сузились.

— Я охочусь на тебя, убийца котят.

— Ты отдала меня этим злым водам. Я никогда не достигну берега. Этого разве не хватит? Или ты вынудишь меня запятнаться твоей кровью…?

— Вновь, — прошипела Саламандра, закончив фразу словом, которое Ратха была не в силах произнести.

Саламандра ослабила хватку и соскользнула в море. На один обнадеживающий миг Ратха решила, что убедила ее уйти. Затем она разглядела силуэт, скользящий вдоль плота. Саламандра подняла голову, оскалилась, затем поднырнула. Ратха снова понадеялась, что она убралась. Но почувствовала, как плот вновь накренился и просел под ней. Саламандра вынырнула, и ее челюсти были стиснуты на веревке из коры, свисающей со дна плота. Ратха оцепенело смотрела. Саламандра разрывала на части ее плавучее убежище.

С неспешной продуманной злобой она продолжала разрушать мост-плот. Она разорвала тростниковые связки, прожевала веревки и раздвинула палки. Ратха теперь отбивалась, ударяя выпущенными когтями из своего узкого прибежища, что становилось все более и более тесным. Но Саламандра с легкостью погружалась в море, чтобы избежать ударов, и всплывала с дальнего конца плота, а потом и дальше досаждала Ратхе.

Ратха понимала, что Саламандра может совершить резкую стремительную атаку и разорвать ей горло, или же столкнуть в море и затащить на глубину. Саламандра не просто желала ей смерти: она открыла для себя звериное удовольствие от мучений врага.

Море позади плота скоро замусорилось обрывками плавника, ветками и веревками из коры. Сквозь пол просочилась серая вода, промочив лапы Ратхе и наполовину захлестнув Мишанти. Ратха силилась удержать вместе куски плота при помощи когтей, но Саламандра неуклонно отрывала клочок за клочком.

Ратха обнаружила, что вцепилась в последний фрагмент плота, подхватив котенка в пасть и уставившись на испещренную пенными прожилками спину волны. Когда ее подняла волна, она заметила в отдалении белый прибой. Раз там разбивались волны, значит, там была какая-то суша, хотя бы пара-тройка скал. Ратха держалась за плот так долго, как только была в силах, а затем метнулась в море через голову Саламандры.

От холодной воды у нее перехватило дыхание. Вес выдирающегося котенка давил на челюсти, в то время как Ратха боролась за то, чтобы высунуть нос над водой. В один миг, полный паники, она едва не отпустила котенка в обмен на бесценный вдох.

Ратха вдруг удивилась, зачем она так упорно борется за жизнь детеныша. Разве она не забрала его из логова Фессраны затем, чтобы изгнать из клана? «Бросить, а не убить», — кричала уязвленная часть ее сущности. Это заявление прозвучало как насмешка, из-за чего Ратха исполнилась отвращения и стыда, дрожа и борясь в океанской воде. Правда ли она одурачила себя мыслями о том, что маленькие котята, отнятые у матерей и брошенные далеко за пределами клана, способны выжить? «Прекрати себя дурачить. Ты собиралась его убить. А теперь ты, возможно, как раз его убьешь, и не важно, собиралась ты или нет».

Со злостью мотнув головой, Ратха перебросила детеныша через свою лопатку и не разжала челюстей, сжимающих ему загривок. Он соскользнул и повис у нее из пасти, что грозило утопить их обоих. Она попыталась снова, сделав свирепый рывок и чуть не вывернув себе шею. Он упал поперек ее лопаток, и Ратха ощутила, как котячьи когти глубоко впились, заставив ее огрызнуться от боли.

Ратха барахталась во впадине между волн, высматривая промельк бурунов, которые видела с плота. Сбитая с толку накатами волн, она выбрала направление и поплыла, а Мишанти вцепился ей в шею. Ратху поднял вал, вновь показав далекую полосу прибоя, и она сменила курс.

Настало время медленных тяжелых гребков, перемежаемых приступами усталости, паники и потери курса. Несколько раз Ратха теряла буруны из виду и в итоге плыла бесцельно. Дыхание обжигало ей легкие и глотку. Собственные лапы казались тяжелыми, а котенок на спине — еще тяжелее.

А потом она увидела силуэт, нарезающий вокруг нее круги, и подумала обо всех морских существах сразу, особенно о тех, что питаются мясом. Ее сердце провалилось вглубь, когда она узнала этот кружащий гладкий силуэт. Ее посетила мысль, что без Мишанти у нее было бы больше шансов справиться с океаном и Саламандрой.

«У него пустые глаза. Я должна позволить морю его забрать».

Глубоко в горле у Ратхи зародилось рычание: ее разозлило это предложение и часть собственной сущности, что его сделала. Она знала, что, пожертвовав детенышем, станет куда более схожей с представлением о ней Саламандры. «Но разве это что-нибудь значит, — в отчаяние прокричала часть ее сущности. — Котенок все равно здесь погибнет».

Жалящая хватка когтей у нее на загривке сообщала, что он еще не умер. Ратха понуждала себя грести, а в лапах у нее пульсировало от усталости, и легкие пылали, сухие, как пепел, пусть кругом и была вода. И все это время Саламандра кружила, словно акула, приближаясь, чтобы впиться Ратхе в бок.

Атака Саламандры оказалась до странности ленивой, как если бы она просто игралась. Возможно, она забавлялась со своей жертвой, как охотники играли с добычей. Или, возможно, ее удивило, что Ратха так далеко заплыла, и она хотела узнать, сколько еще проплывет кошка, прежде чем ее поглотит море.

Ратха лишь сосредоточилась на волнующемся прибое и рванулась к нему.

***

Ратхе казалось, что она всю жизнь плыла среди серого пучинистого пейзажа из волн, пены и неба. Ее лапы сами по себе замедлились, и Ратха повисла в воде, совсем не понимая, где она и как сюда попала. Ей хотелось просто лечь во впадине между волнами и позволить им катить себя до тех пор, пока она не утонет.

Потом она ощутила на своей шее вес промокшего котенка, все вспомнила и погребла вперед. Уколы его когтей ослабли. То ли она уже слишком оцепенела и ничего не чувствовала, то ли он терял силы. Эта мысль кольнула Ратху тревогой, и она удвоила усилия.

Вид Саламандры, нарезающей круги, помог пробудить затуманенный холодом разум Ратхи через вспышку ярости, и она стала яростно продираться через гребни волн.

Она сделала судорожный вдох; в горле у нее саднило от соли и тяжелого дыхания, а грудь обжигало болью. Впереди в воздух поднялся фонтан брызг и пролился ей на голову. В ее затуманенный слух ворвался рокот волн, разбивающихся о скалы.

Ручеек триумфа пробился сквозь слои усталости и страха, но прежде, чем Ратха по-настоящему его ощутила, Мишанти начал соскальзывать с ее шеи, слишком усталый, чтобы и дальше держаться когтями за загривок. Ратха вновь подхватила его и закинула на место, надеясь, что встряска даст ему продержаться до тех пор, пока она не упрется лапами в скалистое дно.

Но скалы, о которые разбивались волны, казалось, уходили прямо в глубину, и по их отвесным склонам забраться было никак нельзя. Тяжелые лапы и нарастающий страх утягивали Ратху вниз, и она проплыла за линией прибоя, выискивая какое-нибудь мелководье или отмель, по которому можно было бы затащить на берег свое усталое тело.

Наконец, она оказалась там, где исхлестанные морем камни раскололись и обрушились, создав островки. Ратха могла здесь пробраться, прежде чем буруны разбили бы ее о скалы. Она плескалась и царапалась, раздирая подушечки пальцев о раковины моллюсков, испещривших островки. Она опустилась на живот, едва вновь не потеряв котенка. Волоча его за холку — сил на то, чтобы поднять голову, уже не осталось — Ратха пробиралась среди приливных озерец, поскальзываясь и падая на скользкие пряди водорослей, а отраженный скалами прибой тянул ее за лапы.

Ее зрение, уже размытое от усталости, грозило совсем исчезнуть. Ратха в отчаянии заметила выступ или скальную плиту, что могла послужить в каком-то роде убежищем: она была довольно далеко от брызг. Как раз в тот миг, когда Ратха подумала, что свалится с лап на вершине иззубренного гребня скалы, исхлестанной волнами, она приметила низкий наклонный выход песчаника. Склон был крутым и клонился к прибою, но это было лучше, чем лежать на острых кораллах и раковинах. Ратха поковыляла через гроздья моллюсков, и ее подушечки кровоточили и пульсировали.

Наконец, она осознала, что присела на крохотной и хрупкой скальной плите, что едва ли выступала из моря. По крайней мере, ее прибежище оказалось достаточно ровным, чтобы с него не соскальзывать, но здесь нельзя было укрыться ни от ветра, ни от волны. Здесь не было места, чтобы лечь на бок, и Ратха, сжавшись и притиснув к груди Мишанти, погрузилась в беспокойную дремоту.

***

Шлепки мокрого меха пробудили Ратху от сна, слишком короткого и часто прерываемого брызгами, которыми ветер бросался ей в морду. Она просыпалась с трудом, и ей пришлось моргнуть и уставиться вперед до тех пор, пока взгляд не сфокусировался. Она ощутила, как вся напряглась, но ее мех был слишком мокрым, чтобы встать дыбом, а лапы — слишком слабыми, чтобы слушаться, даже несмотря на вспышку гнева. Ратха могла лишь наблюдать, как Саламандра взбирается на валун, торчащий по соседству с ее собственным.

Саламандра остановилась, чтобы отряхнуться от соленой воды. Ратха вытерпела долгую тишину, в которой обитали лишь шум моря и тяжелое дыхание ее дочери. Серо-зеленые глаза не мигая уставились на нее. Их цвет был переменчив, как оттенки набегающего буруна.

Затем Саламандра медленно перешла со своей скалы на Ратхину. Хоть лапы Ратхи и протестовали, она подхватила котенка и отбежала настолько, насколько могла. Опустив голову и не сводя взгляда с Ратхи, Саламандра похромала вслед за ней.

Ратха опустила Мишанти на скалу, чтобы произнести:

— Я не могу драться с ним в пасти.

Саламандра пропустила ее слова мимо ушей. Когда Ратха не сдвинулась с места, держа котенка между передних лап, Саламандра прокралась вперед и встала с ней мордой к морде. Ратха с неуверенностью следила, как Саламандра удерживает равновесие при помощи здоровой передней лапы, поджимая вторую к груди. Она приготовилась отразить укус, рассудив, что калека не атакует когтями передних лап.

Поджатая лапа Саламандры рванулась вперед. Коготь впился в мех на щеке у Ратхи и полоснул ей по морде. Ратха со злостью сделала выпад обеими передними, но Саламандра оказалась слишком быстрой. Они обе стояли друг напротив друга, ударяя хвостами от ярости. Ратха быстро сгребла Мишанти и оттолкнула в сторону. Саламандра воспользовалась тем, что она отвлеклась, и напала. Они вновь столкнулись в короткой схватке и разбросали по скалам клочки меха и капли крови, прежде чем расцепились.

— Теперь умею пользоваться этой лапой, — огрызнулась Саламандра.

— Такур рассказывал, что он работал с тобой… лечил тебя… — Ратха тяжело дышала.

— Он понял, Кусающая-во-снах. Он знал.

— Но прекратил. После того, как ты сломала загон…

— Слишком поздно. Эта лапа лучше. Скоро Саламандра побежит на всех лапах, Кусающая-во-снах.

Она вновь бросилась на Ратху, нанося удары вихрем когтей и клыков. Ратха, разъярившись, отбивалась от нее. Она ненавидела инстинкт, из-за которого ей хотелось стиснуть Саламандре глотку и сжимать, пока у врага не переломится шея, пусть и знала, что этот инстинкт помог бы ей спасти собственную жизнь. Та битва, что шла внутри нее, была неистовее бешеных схваток, что вспыхивали тут и там по всему островку.

— Кусающая-во-снах, — прошипела Саламандра и, преследуя Ратху, сомкнула челюсти вокруг этого слова. — Скоро я от тебя избавлюсь.

Ратха прыгнула в сторону, и Саламандра разорвала лишь воздух. Она не слишком-то промахнулась, и Ратха понимала, что теряет скорость из-за усталости.

— Это все твои кошмары, — выдохнула она.

— Нет, твои. Ты в них бегаешь. Ты меня рвешь. Не один раз, но снова и снова, и каждый раз приходит боль.

— Думаешь, твои кошмары прекратятся, если ты убьешь меня? — выплюнула Ратха. — Та штука, что бьет тебя в твоих снах — это не я. Это то, что ты создала сама. Мое убийство не положит этому конец.

Ее слова заглушил нарастающий боевой клич Саламандры и вопль морского ветра.

Плач ветра стал пронзительнее, и волны выше взвились вокруг островка, предупреждая Ратху о близости шквала. Прыжки и развороты, к каким она прибегала на суше, на скользких от брызг скалах стоили ей тяжелых, до сильных ушибов, падений, а Саламандра метила ей в живот.

Большая волна разбилась об островок, окатив их обеих и отступив пенящимся каскадом серо-зеленой воды. Дрожащий крик прорвался сквозь шум воды и боя. Ратха увидела, что отступающая вода подхватила и утаскивает Мишанти. Она прыгнула и неудачно приземлилась на крутые скалы. Одна из передних лап соскользнула в расщелину, и Ратха сильно ударилась лопаткой.

Не обращая внимания на ушиб, она постаралась вырваться, но обнаружила, что ее лапа зажата в разломе. Она застряла, ее лапа была в ловушке, а котенка уносило туда, куда ей нельзя было дотянуться.

Ратха рванулась, вытягивая застрявшую лапу и неистово взмахивая свободной, чтобы дотянуться до Мишанти. В последнем диком рывке она кинулась назад, вытягиваясь и скребя задними лапами, чтобы поймать ими котенка. Ее зажатая лапа изогнулась, и в грудь отдало резкой болью. На один пугающий миг она ощутила под пальцами задних лап одну лишь воду, а потом — мокрое скользящее тельце. Она зажала котенка между подушечками обеих задних лап и попыталась подтащить туда, где могла бы схватить. Его зубы злобно вцепились ей в скакательный сустав в знак несогласия. Теперь ей оставалось лишь удерживать его до тех пор, пока через островок не перехлестнула очередная волна.

Еще до того, как вода отхлынула, Ратха ощутила, как котенок забрался по ее лапе, в то время как она лежала на скалах. Она взглянула вниз и увидела, что глаза у него открыты и полыхают, как янтарное пламя, а его когти, острые, словно иглы, впились ей в лапу. Что-то вырвало его из оцепенелого ужаса. Теперь он злился и яростно желал жить.

«Возненавидь меня, возненавидь весь мир, но живи», — мысленно обратилась к нему Ратха, пока он карабкался по ее мокрому боку, через живот и на ребра. Она схватила его, испытав прилив облегчения.

Резкий удар отбросил ее голову на иззубренный камень и едва не лишил сознания. Челюсти Ратхи разжались против желания. Котенок выскользнул у нее из пасти. Она выругалась сама на себя за то, что забыла о Саламандре.

— Ты не можешь пользоваться лапой, Кусающая-во-снах, — донесся язвительный голос. — Как тебе?

Ратха не обратила на Саламандру внимания и вяло потянулась к котенку, упавшему в приливное озерцо. Зажатая между камнями лапа обожгла ее болью в знак протеста. Ратха снова почти дотянулась до детеныша, но Саламандра поймала ее свободную лапу.

Когда зубы Саламандры обхватили лапу, Ратха посмотрела на свою дочь. Пусть Саламандра не могла сейчас говорить, Ратха могла прочесть выражение ее глаз и словно бы расслышала слова, произносимые этим ровным холодным голосом:

«Ты искалечила меня, Кусающая-во-снах. Теперь ты прочувствуешь, каково это».

— Я не твоя Кусающая-во-снах, — хрипло сказала Ратха. — Однажды я ею была, но не теперь. Послушай меня, Охотница-на-Чертополох. Моя смерть не убьет существо, которое тебя мучает. Она его только усилит.

Она изогнулась и пихнула Саламандру, выпустив когти задних лап, но Саламандра отскочила, и Ратха оказалась в положении, причинявшем еще больше боли. Ратха взвыла, когда зубы Саламандры коснулись ее передней лапы. Она увидела, как Саламандра огорченно скривилась. В ее глазах возникло новое выражение, ближе к отчаянию, чем к безумию, но из-за удара в голову и дробящей боли в пойманной лапе Ратха почти впала в забвение. Морда Саламандры размылась, как и все вокруг.

Неожиданно боль притихла. Ратха ощутила, как ее лапа выпала из челюстей Саламандры. Сквозь омывающие ее волны головокружения она расслышала озлобленный вскрик. Силясь сфокусировать взгляд, Ратха увидела двоящуюся картину того, как кружится Саламандра, чтобы оказаться мордой к морде со вздыбленным Мишанти.

— А! Ты укусил мой хвост! — Саламандра огрызнулась и нанесла котенку шлепок, из-за которого тот упал.

Дрожа и огрызаясь, он вновь бросился в атаку, прыгнув между Ратхой и Саламандрой. Он встал верхом на вытянутой лапе Ратхи, опустив голову и хлеща коротким хвостиком. Зарычав, он прыгнул на Саламандру и заставил ее отступить.

— Убери его с пути, — прошипела она на Ратху. — Избавься от него, или я его убью.

Ратха могла лишь недвижно лежать, сражаясь с серыми волнами тошноты и слабости. Она безнадежно дернула зажатой лапой.

— Думаешь, я могу?

Ее слова лишь разъярили Саламандру. Глаза, зеленые, как морская волна, сузились в щелки, и уши прижались к шерсти на голове, приглаженной брызгами. Она выпустила когти и вновь замахнулась на Ратху, но Мишанти снова бросился между ними. Ратха пыталась вытянуть шею настолько, чтобы схватить пастью маленького воина и оттащить в сторону, но она слишком замерзла и ослабла. В миг, когда Саламандра ударила малыша, она смогла лишь выдавить:

— Охотница-на-Чертополох, нет…

Котенок отпрыгнул с двумя красными ранами на боку, но вернулся и вскочил между Ратхой и Саламандрой. Саламандра снова попыталась ранить Ратху и вместо этого рванула когтями котенка. Он откатился в сторону, дрожа и широко раскрыв пасть. В один ужасный миг Ратха подумала, что Саламандра его выпотрошила; затем сквозь скалы пролился новый серо-зеленый поток морской воды. Ратха ощутила, как ее потянула волна, но не такая мощная, как предыдущие.

Когда вода заструилась вокруг котенка, он вцепился когтями в острую скалу. Она смыла кровь и дала Ратхе разглядеть новую рану, длинный диагональный порез поперек нижних ребер. Вода отступила, и Мишанти прорвался обратно к Ратхе, выглядя почти как скелет из-за промокшего меха. Из-за его текущей крови и слишком ярких глаз Ратха ощутила, что он стал не просто детенышем, а чем-то куда опаснее.

Он вновь оказался перед Ратхой, противостоя Саламандре. Ратха увидела, как губы Саламандры отдернулись, обнажая клыки. Ратха попыталась двинуть хоть какой-то частью тела, но ее хватило лишь на разрозненные рывки. Саламандра огрызнулась на котенка, и он в последний миг отшатнулся в сторону. Ратха снова попыталась дотянуться до него и не смогла. Саламандра уже готовилась к смертельному укусу.

У Ратхи оставались лишь голос и разум.

— Кусающая-во-снах. Убийца котят, — огрызнулась она, швырнув в Саламандру ее собственными словами.

Ледяная зелень взгляда Саламандры медленно скользнула от котенка к Ратхе.

— Ты… — начала она.

— Теперь его кровь на твоих когтях, дочь.

Саламандра застыла с поднятой лапой. Ее охватила дрожь.

Ратха подтянулась, стараясь удержать взгляд дочери.

— Можешь меня ненавидеть, а после этих слов — даже больше. Ты никогда не убьешь Кусающую-во-снах, потому что ты сама стала Кусающей-во-снах.

— Нет.

— Ты бы убила или искалечила этого котенка, чтобы выместить на мне свою ненависть. Это то же самое. И тогда было то же самое.

— Нет. Он на пути, — шипела Саламандра.

— Ты попалась на пути, когда я напала на Костегрыза, — твердо произнесла Ратха. — Мы обе — Кусающие-во-снах и мучители детенышей. Мы обе так яростно деремся за самих себя, что с легкостью раним тех, кто попадаются на пути, — она сделала паузу. — Это так, Охотница-на-Чертополох.

Саламандра тяжело и глубоко задышала. Ратха видела, как вздымается грудная клетка ее дочери. Что зажгло глубины ее глаз: осознание или ярость? Ратха не могла рассудить и приготовилась к еще одному удару.

Отчаянно взвыв, Саламандра бросилась кругами. Казалось, она вошла в дикий припадок: она рвала воздух, скребла по скалам когтями и раскрывала пасть в пронзительном крике. Затем она перевела гнев на себя, стала рвать когтями собственный мех и попыталась впиться в саму себя зубами.

— Охотница-на-Чертополох! — провыла Ратха, а затем зажмурилась, будучи не в силах это все видеть.

Крики Саламандры потонули в грудном рыке, а потом был просто гремящий треск, когда на островок набежал штормовой бурун. Ратху подхватила река ледяной воды и болезненно прижала к застрявшей лапе.

Саламандра была теперь лишь грудой мокрого меха, что барахталась между гребнями волн. И Мишанти нигде не было видно. Ратха вытянулась так высоко, как только могла, силясь его заметить. Она увидела, что Саламандра пришла в себя, прорвалась к торчащему из воды валуну и уцепилась за него в ошеломлении.

Горло Ратхи стягивало все сильнее. Мишанти, маленького воина, который так сражался ради ее защиты, унесло в море. Она с беспокойством осмотрела островок настолько, насколько была в силах, а потом — вздымающийся океан. Над головой рванулась и полыхнула молния, и гром смешался с ревом бурного прибоя.

А потом Ратха увидела крошечную темную фигурку на отдаленных скалах в другом конце острова. Она двигалась.

— Охотница-на-Чертополох! — позвала она. Саламандра лишь тупо уставилась на нее в ответ. — Котенок — он на тех скалах. Я застряла. Прошу…

Саламандра, казалось, впала в транс. Ратха возвратила взгляд к маленькому силуэту, почти потерянному на фоне пенящегося прибоя, и задумалась, правда ли он все еще там, или же ее обманывает надежда. Движение на краю зрения испугало Ратху. Это была Саламандра, она оставила свое прибежище и отчасти плыла, отчасти продиралась сквозь воду. Она двигалась медленно, как если бы все еще была в оцепенении, но двигалась в верном направлении. К Мишанти.

Она остановилась и взглянула на Ратху: ее глаза были затуманены, с нечитаемым выражением.

— Спаси его, — сказала Ратха. — Не ради меня. Ради себя.

Казалось, Саламандра пробудилась. Она сделала несколько плещущих гребков вдоль почти затопленного островка и пробралась по скалам. Она почти достигла Мишанти, когда обрушилась еще одна волна и потоки воды заструились по скалам. В этот раз каскад почти затопил Ратху. Она боролась за то, чтобы удержать нос на водой, и изо всех сил тянула застрявшую лапу. Ее пронзило страхом, когда она увидела пену на месте, где были Саламандра с детенышем. Никто из них не показался.

Теперь Ратха осталась одна. Она оцепенело понадеялась, что следующая волна поглотит ее, наполнит легкие водой и подарит мгновенную смерть. Или она так и останется висеть на этих скалах, потрепанная и промокшая, пока ее не погубит холод. Или горе.

Потерять дочь и приемного сына Фессраны из-за единственного яростного удара моря и в то же время остаться в живых, осознавая и чувствуя всю тяжесть потери — это было невыносимо жестоко. Ратха ощутила, что начинает отступать, закрываться, разворачиваясь вглубь себя, чтобы найти прибежище от всего мира. Ее тело так оцепенело, что ничего не чувствовало. Она надеялась, что и ее разум вскоре станет таким же.

Тонкий скулеж прорезался сквозь ее приглушенный слух. Она и не думала поднимать голову, пока он не послышался снова. Голова казалась слишком тяжелой, и это не стоило таких усилий. Зачем ей мешать, когда она наконец-то ощутила уют? Она больше не чувствовала ветра. Казалось, она лежит, теплая и ленивая, в озерце солнечного света у входа в свое логово.

А потом возникло больше звуков. Плеск. Тяжелое дыхание. Отрывистое ворчание. Ратха заставила себя открыть глаза.

Саламандра барахталась в прибое у края островка, держа в пасти котенка. Он казался обмякшим комочком меха, и, когда Саламандра его вытащила, с него заструилась соленая вода. Ратха поняла, что и Саламандра уже на пределе сил. Она дрожала и пошатывалась. Ее слабая лапа приняла на себя больше, чем могла выдержать, и Саламандра снова хромала.

Ей пришлось опустить котенка, чтобы перевести дыхание. Он упал на живот, и лишь по его частому дыханию Ратха поняла, что он еще жив.

— Принеси его сюда, — сказала она Саламандре, а та сделала последний глубокий вдох и опять подобрала котенка.

Она сделала быстрый выпад в сторону Ратхи, бросила рядом с ней Мишанти и отпрянула, будто опасаясь возмездия. Ратха свободной лапой подгребла к своей груди маленький потрепанный комочек, стараясь выжать из его шубки хоть немного морской воды. Она свернулась вокруг него, чтобы согреть своим телом и дыханием, но понимала, что у нее и для себя едва хватает тепла.

Он забился в конвульсиях, и его глаза помутились. Ратха знала, что он умирает от холода. Как бы сильно она его ни прижимала, он дрожал все сильнее, и ее собственная сырая шкура ничем не могла помочь. В полном отчаянии она лизнула ему макушку.

Потом над ней кто-то встал. Это была Саламандра. Ее взгляд был неуверенным, но в нем поселился новый блеск, невиданный ранее.

— Моя шерсть гуще, — сказала она.

С неуклюжестью, порожденной неловкостью, она забрала у Ратхи дрожащего детеныша, отряхнулась посильнее и свернулась вокруг него. Ратха смотрела, как Саламандра взъерошивает мех и устраивает там котенка. Спустя какое-то время он перестал дрожать.

— Если переждем шторм и я освобожу лапу, мы переберемся на следующий островок. Думаю, цепь этих островков соединяется с бухтой, где живут твои морские лошади, — Ратха подняла голову и уставилась в небо. Над головой все еще громыхало, но дождь перешел в морось, и волны больше не вздымались так высоко над их пристанищем.

Ей все еще было холодно, но острое отчаяние, сковавшее ее сердце сильнее, чем мог бы сковать лед, отступило. Ратха рискнула понадеяться, что все они смогут это пережить, и, более того, что между ней и Охотницей-на-Чертополох все изменится.

Ожидание, пока утихнет шторм и успокоится море, уже утомляло, и Ратха чувствовала, как все сильней ее охватывает холод. Она уже перестала чувствовать боль в зажатой лапе и рану, оставленную зубами Охотницы-на-Чертополох. Ее постепенно охватило оцепенение, и Ратха, погружаясь через дремоту в глубокий сон, ощутила, что снова лежит в солнечном свете рядом с укрытием и солнечные лучи греют ей шкуру.

Глава 14

Охотница-на-Чертополох лежала рядом с Ратхой, пытаясь вовсе ни о чем не думать. То, что сейчас случилось, вспоминать было слишком больно. По всему ее телу пульсировали и горели укусы с царапинами. Одни нанесла Ратха, другие — она сама во время припадка. Мишанти оставил царапину у нее на носу. Пусть она и болела, Охотница-на-Чертополох была рада, что спасла котенка, хотя до сих пор не понимала, зачем. Она ощущала замешательство, но какое-то новое: оно скорее обещало, а не отнимало.

Она придвинулась ближе к котенку, прижимая его к длинному меху на своем животе. Шерсть Ратхи уже высыхала на порывистом ветру. Охотница-на-Чертополох подумала, что Мишанти будет теплее, если укрыть его между ними с Ратхой. Чтобы этого добиться, ей пришлось положить лапу на Ратху. Этого ей не хотелось. Находиться рядом с этой незнакомкой, что каким-то образом ее родила, было все еще страшно. Охотница-на-Чертополох держала лапу над Ратхой, пока та не заболела от усталости. Она постепенно опускала лапу, пока подушечки не легли на палевый мех, покрывающий Ратхины ребра.

«Я касаюсь своей Кусающей-во-снах», — подумала она.

На ощупь Ратха оказалась холодной, даже холоднее, чем Мишанти. Она лежала, вытянувшись из-за зажатой передней лапы, и ее голова закатилась набок, а пасть была полуоткрыта, с вывалившимся языком. Охотницу-на-Чертополох это напугало.

«Она такая холодная, но не дрожит. Проснись, Кусающая-во-снах». Она осторожно потрогала Ратху лапой, потом чуть сильнее. Ответа не было.

«Кусающая-во-снах, почему я боюсь, что ты умрешь? Я же хотела, чтобы ты умерла».

Чувствуя, будто ее телом владеет кто-то другой, она придвинулась к Ратхе и подтолкнула мать под грудь.

«Было тяжело слышать твои слова, но ты права. Мы с тобой одинаковые».

Медленно, потому что была слишком напугана, Охотница-на-Чертополох распростерлась по Ратхе и по Мишанти, стараясь согреть обоих. Она и сама дрожала, и она задумалась, не придется ли ей умереть на этой одинокой скале. Она почувствовала странную и болезненную надежду, смешанную с отчаянием. Может быть, та, что привела ее в такой серый мир, как раз ее и спасет.

«Но если ты умрешь, этого не случится, Кусающая-во-снах. Пожалуйста, ради меня, живи».

И в конце концов Охотница-на-Чертополох перестала дрожать и уснула.

***

Вымокший под дождем и запыхавшийся, Такур вскарабкался на гребень острова, что находился ближе к концу островной цепи, тянущейся от самой бухты. Фессраны держалась прямо позади него, но нетвердо стояла на лапах, и ему пришлось схватить ее за загривок и поднять. Они переплывали и переходили с острова на остров после того, как заметили, что Ратху унесло на отвязавшемся плоту. Пересекая один из проливов, Фессрана столкнулась со свирепой рыбиной, которая обладала чешуей, напоминающей песок, и склонностью кусать все пушистое, что только проплывало мимо.

— Прошу прощения, — прорычала она. — Можно подумать, что потеря кончика хвоста ничего не изменит, но я дрожу, как новорожденный котенок, — она махнула хвостом и вылизала оторванный кончик. — Он хотя бы уже не кровоточит.

— Я не виню тебя за дрожь. Я и сам немного неустойчив. Чуть не попались.

— Ну что же, когда мне в следующий раз захочется окунуться, я вспомню эту проклятую рыбину. У нее зубов больше, чем у меня. Бр-р!

Они оба спустились по скалам, и над ними стаями кружили морские птицы.

— Это последний островок, Фессрана, — сказал Такур, не добавляя, что, если Ратхи и Мишанти на нем не окажется, тогда их точно унесло в открытое море.

Они карабкались на поваленные валуны, отколовшиеся от высоких утесов, и огибали их. Такур позволил Фессране вести, надеясь, что это придаст ей сил. Он увидел, как она запрыгнула на скалу с ровной вершиной и затем застыла на месте.

— Они здесь, — прошипела она.

Такур заскочил к ней и осмотрелся. Там, на скалах у самой кромки моря, он увидел ржаво-черный силуэт, распростертый на бежевом. Сначала его окатило холодной волной ужаса. Обе кошки были такими неподвижными и окоченевшими, что их можно было принять за мертвых. Потом Такур увидел, как дернулся ржаво-черный хвост. Саламандра была еще жива. Ратху было плохо видно, и по ней он ничего не мог сказать.

Такур услышал, как рядом мягко застенала Фессрана, и затем ощутил, как она напряглась, чтобы спрыгнуть.

— Нет, стой здесь, — Такур опустил лапу на бок хранительницы огня.

— Ратха… и Мишанти, — выдавила Фессрана.

— Знаю. Но и Саламандра там. Если она увидит тебя, то, быть может, на нас нападет. Будет легче, если я отправлюсь один.

— Ты знаешь, как я в этом замешана, Такур, — Фессрана понизила голос. — Если бы я так не разозлилась на Ратху, у тебя был бы шанс свести их вместе.

— Это обсудим позже, — сказал Такур, не сводя глаз с двух потрепанных тел, лежащих вместе внизу, на скалах.

— Мишанти, — Фессрана пыталась удержать голос от дрожи. Такур понимал, как тяжело ей ожидать, не зная наверняка. Он быстро спрыгнул с валуна и взобрался по скалам. Приблизившись, он увидел, как пошевелилась Саламандра.

Такур подошел к ней как можно тише, затем подтолкнул ее. Нос Саламандры дернулся, уловив его запах. Ее голова поднялась, дрожащая, с тусклым взглядом. Когда Саламандра приподнялась сама, Такур увидел Мишанти, свернувшегося клубком между ее животом и спиной Ратхи. Его бок вздымался и опадал в спокойном ритме.

Однако вид Ратхи не внушал оптимизма. Ее мех, покрытый солью, вздыбился иглами, и ручейки крови сделали его еще жестче. Ее голова закатилась набок, язык высунулся из расслабленных челюстей. Пошатываясь, Саламандра отчасти перекатилась, отчасти отползла, все еще в изнеможении.

— Кусающая-во-снах, — мягко прошипела она, вытянув лапу, чтобы коснуться истрепанной палевой шкуры. — Ее лапа… застряла… внизу, между камней…

Такур не заметил, чтобы грудная клетка Ратхи двигалась. С тяжелым сердцем он облизнул нос и, обострив тем самым нюх, пригнулся к ее голове, пытаясь найти хоть какой-то признак дыхания. Свое дыхание он задержал почти что до головокружения, а затем резко выдохнул, когда ощутил, как воздух от выдоха Ратхи защекотал кожу у него на носу.

Такур быстро потерся о Ратху, проверяя, нет ли у нее травм. Он обнаружил, что одна из передних лап застряла прямо в расщелине, и зазубренный камень зажал ее кисть. Такур бережно перевернул Ратху, проверяя, не сломаны ли кости, но ничего не обнаружил. Она все еще дышала, но, как пронеслось в голове у Такура, была слишком холодной.

— Пыталась… пыталась ее согреть, — тонким голосом сказала Саламандра. — Она сказала, что мы обе Кусающие-во-снах, и она права; так хочу, чтобы она жила.

Такур стал тереться о Ратху, чтобы согреть ее, привести в чувство и расшевелить. Он проводил языком по ее морде и ушам, чистил мех вокруг глаз от кристаллов соли.

— Давай, однолетка, — пробормотал он, умывая ее. — Одним окунанием тебя не убить. Фессрана! — развернувшись, позвал он хранительницу огня, что тут же помчалась из-за скал. При виде Фессраны Саламандра пригнулась и отступила.

— Она тебя не обидит, обещаю, — сказал Саламандре Такур. Он предостерегающе взглянул на Фессрану, но хранительница огня уже терлась о Мишанти носом, убеждаясь, что с ним все в порядке. Затем она принялась вылизывать Ратху и о нее тереться.

Ратха чихнула, и это было первым признаком ее возвращения, а потом ее забила дрожь и раздался стон. Такур увидел, как она сглотнула, моргнула и раскрыла глаза. Фессрана терлась о нее с таким рвением, что потянула за застрявшую лапу, и Ратха поморщилась от боли.

— Ар-р! Ты всегда переусердствуешь, хранительница огня, — прорычала она. Ее взгляд обратился к Такуру. — Не знаю, как вы тут с ней очутились, пастуший учитель, но я этому рада, — она попыталась поднять голову, напряглась и откинулась назад.

Потом ее взгляд переместился к Саламандре и остановился на ней, на ее дочери.

— Я бы столько не продержалась, если бы кое-кто не поделился со мной теплом. Я думала, ты ненавидишь меня, Охотница-на-Чертополох. Почему ты спасла меня?

Саламандра повесила голову, как если бы совершила что-то позорное.

— Не знаю, Кусающая-во-снах.

Такур прервал их:

— Не время ее спрашивать, Ратха. Прибереги вопросы на будущее. Нам нужно вытащить тебя из этих скал.

Он запустил переднюю лапу Ратхе под грудь и попытался поддеть вверх. Ратха стиснула зубы и не издала ни звука, но Такур слышал, как она тяжело дышит от боли. Ее лапу зажало крепко.

Такур позвал Фессрану, и они оба потянули, но без успеха. Саламандра стояла в стороне и смотрела, затем подалась вперед, чтобы помочь.

Такур остановил ее.

— Ничего хорошего, — сказал он. — Мы лишь отрываем ей лапу.

Он спрыгнул пониже и сбоку посмотрел в расщелину, где застряла Ратхина лапа. Щель расширялась спереди, как раз там, куда он заглядывал.

— Ратха, если сможешь вытянуть лапу вбок, а не вверх, у тебя может получиться.

Она попыталась, и ничего не вышло. Такур и Фессрана сомкнули челюсти вокруг верхней части ее лапы, рядом с грудью, и попытались протиснуть лапу вбок, к более широкой части расщелины.

Они напрягались и кряхтели, а Саламандра следила за ними.

— Ничего хорошего, — вздохнул Такур после ряда попыток. — Мы либо сточим себе зубы, либо сломаем ей лапу.

Ратха легла. По ее тяжелому дыханию и остекленевшим глазам Такур видел, что она стремительно теряет силы.

— Может, придется оставить здесь лапу, — мягко прошептала она. — Охотница-на-Чертополох показала мне, что можно обойтись и тремя.

Такур похолодел от мысли, что Ратху придется искалечить, чтобы освободить. Он бросил взгляд на Саламандру. О чем она думала? Это было бы подходящей местью. А больная лапа Саламандры стала уже намного сильнее, чем прежде; старая рана не беспокоила ее так же сильно. Они с Ратхой словно бы поменялись местами.

Такур изучил положение Ратхи, и то, как глубоко проникла в разлом ее лапа, и то, куда они смогут дотянуться, чтобы выполнить ужасное задание, если все-таки дойдет до этого.

— Нет, — резко произнес Такур. — Твоя лапа слишком глубоко. Придется работать выше локтя, рядом с грудью, — он запнулся. — Ты истечешь кровью, прежде чем… — и он замолчал. — Должен быть другой выход. Должен!

Спрыгнув, он снова уставился в расщелину. Если бы он как-то смог ухватить застрявшую лапу и дернуть в сторону, Ратха смогла бы освободиться. Такур попытался просунуть лапу, но его пальцы были слишком большими.

— Мишанти, — сказала, наблюдая за ним, Ратха. — У котенка лапы поменьше.

— Но не такие длинные, — ответил Такур, все еще пригнувшись рядом с расщелиной и всматриваясь в нее сбоку.

Его перебил вопль Фессраны:

— Идет большая волна. Взбирайтесь повыше или цепляйтесь!

Такур увидел, как хранительница огня подхватила за шкирку Мишанти. Тогда он прыгнул к Ратхе, дернул ее и яростно потянул.

— Уведите котенка и Охотницу-на-Чертополох на возвышенность, — прорычала Ратха. — Сейчас же!

Разрываемый горем, Такур вынудил себя повиноваться и перегнал ошеломленную Саламандру вслед за Фессраной, которая уже вскарабкалась на высочайшую вершину островка. Сам он все еще пытался за что-нибудь ухватиться, когда на островок обрушилась серая вода. Такур вытянулся, чтобы взглянуть на Ратху. Ее захлестнуло пенящееся море, вымывая последние остатки тепла, полученные от дочери и других сородичей. Такур понимал, что, если они в скором времени не заберут ее с острова, то она погибнет, с лапой или без.

Еще до того, как вода отступила, они втроем вернулись к Ратхе. Мишанти оставили на вершине.

— У Саламандры маленькие лапы, — сказала Фессрана. — А ее больная лапа поуже, чем здоровая.

Такур развернулся было к Саламандре, но она уже уставилась в расщелину. В голове у него проносились мысли. Сделает ли она это? Сможет ли, даже если захочет попытаться? Почему она медлит? Она оценивает ситуацию или просто тянет, надеясь вынудить его искалечить Ратху? Он подумал, что это было бы подходящей местью. Если она в действительности этого хотела.

Саламандра подняла хромую лапу и медленно запустила в расщелину. Она послала в сторону Такура нечитаемый взгляд.

— Ради моей Кусающей-во-снах, — прошипела она.

— Ради тебя, — мягко ответил Такур. Ратха лежала с закрытыми глазами, и с ее шкуры все еще струилась вода. Такур сомневался, что она могла их услышать.

Пыхтя от усилия, Саламандра протолкнула больную лапу поглубже в расщелину.

— Она близко, — сказала Фессрана, глядя сверху. — Еще чуть-чуть, Черр.

Такур увидел, как отдернулись губы Саламандры с ее стиснутых зубов, когда она с усилием еще сильнее пропихнула лапу.

— Теперь ты коснулась, — донесся сверху голос Фессраны. — Расправь пальцы. Выпусти когти.

Саламандра огрызнулась и напряглась. Она бросила на Такура измученный взгляд.

— Не хватает силы. Когти не дотягиваются.

Такур сглотнул, не зная, что сказать. Если ее лапа еще не до конца восстановилась, ее вины в том не было. Но, если бы она все-таки в какой-то мере не вылечилась, Саламандра никогда бы не очутилась так далеко. И, если бы она очень хотела освободить Ратху, ее разум одолел бы слабость.

«Я не смогу осудить ее, если у нее не выйдет, — подумал Такур. — Но не смогу и избавиться от сомнений».

Саламандра заворчала, затем испуганно ахнула.

— Она поймала ее когтями, — сказала Фессрана со скалы. — Иди сюда и взгляни.

Такур прыгнул к бесчувственной Ратхе и уставился вниз, на ржаво-рыжую лапу Саламандры, освещенную рассеянным лучом солнца. Одним когтем она зацепилась за край кожистой подушечки Ратхи. Такур разглядел, как напряглись сухожилия на лапе у Саламандры, когда она сделала усилие, чтобы расправить пальцы и выпустить когти. Она подцепила подушечку Ратхи еще одним когтем, и еще.

— Тяни медленно, — обратился к ней Такур. — Не дергай, иначе потеряешь хватку.

Он расслышал ее неглубокое частое дыхание и понял, что ее лапу свело судорогой. Потом увидел, как эта лапа медленно отодвигается, а с ней и лапа Ратхи. Такур подавил вопль. Вместо того, чтобы возопить в небо, он присоединился к Фессране, пытающейся вылизать шерсть Ратхи от соленой воды, и лег вместе с ней на Ратху, чтобы поделиться теплом.

Со скалы он заглянул в расщелину. Кисть лапы Ратхи застряла в грозди ракушек. Саламандра изгибала лапу и тяжело дышала, но у нее никак не получалось преодолеть препятствие. Она медленно отпустила кисть Ратхи и принялась соскребать и выдирать моллюсков, отламывая по кусочку за раз. Для ослабленной лапы это было мучительно, но Саламандра упрямо сосредоточилась на своем деле. Такур начал было ей подсказывать, но прекратил. Нет. Он доверил Саламандре сделать все, что потребуется. Им с Фессраной стоило сосредоточиться на том, чтобы вернуть Ратху к жизни. Она должна была шевельнуть лапой, если бы попытки Саламандры увенчались успехом.

Такур и Фессрана легли по обе стороны от Ратхи, грея ее и пытаясь отжать воду из ее меха. Фессрана тревожно изучала взглядом море, чтобы не пропустить очередную волну.

Потом Саламандра издала вопль, одновременно торжествующий и болезненный, когда ей удалось снова подцепить лапу Ратхи и ее высвободить. Такур осторожно сжал челюстями ушибленную и порезанную конечность и бережно извлек ее из расщелины.

— Такур, идет еще волна, — предостерегла Фессрана.

Он пролез под живот Ратхи, поднял ее на своих лопатках и загривке и отчасти поволок, отчасти понес ее, при этом крикнув Фессране, чтобы она забирала Мишанти. Такур ощутил, как его ноша слегка полегчала, когда к нему пришла Саламандра и подхватила Ратху пастью. Она опять хромала, ее лапа волочилась, согнутая из-за сильнейшей судороги. Она скривилась от боли, но молча помогла Такуру унести Ратху от вздымающейся волны.

Вдвоем они затащили Ратху на самую высокую вершину острова и затем, когда вода спала, понесли ее по торчащим из воды валунам, соединяющим удаленный островок с цепью, ведущей в бухту. Фессрана помогала им так, как только могла с котенком в пасти.

Когда Ратха согрелась и встряхнулась после короткого путешествия на спине у Такура, она начала подавать признаки жизни. Такур отнес ее недалеко, в ложбину на одном из островов, защищенную от ветра. Он положил ее на плиту, наклоненную под углом, чтобы вода стекла с шерсти, а не собралась в лужу.

Такур с Саламандрой вновь стали ее вылизывать, и им помогал слабый солнечный свет, что усилился по мере того, как разошлись облака. Глаза Ратхи оставались закрыты, но ее вибриссы дернулись, и она прошептала:

— Такур, я так онемела, что не чувствую лап. Моя лапа…

На ее непроизнесенный вопрос он ответил, подтолкнув поврежденную лапу ей к носу.

— У тебя остались все четыре лапы благодаря твоей дочери.

Он увидел, как поднялась ее грудная клетка, а затем глубоко опала в знак облегчения.

— Где Охотница-на-Чертополох? — спросила Ратха, и ее глаза все еще были зажмурены. Такур перевел взгляд на Саламандру и увидел, как нервно дернулись ее уши.

— Здесь, — ответила она тонким от усталости и неуверенности голосом.

У Ратхи стучали зубы, но она сумела произнести:

— Ложись со мной. Ты мне нужна.

Бросив новый неуверенный взгляд на Такура, Саламандра устроилась рядом с Ратхой, прижавшись животом к ее спине. Такур увидел, как она скривилась, когда ее больную лапу свело судорогой.

— Вот, — сказал он, взяв лапу Саламандры в пасть и потянув, чтобы расслабить сведенные мышцы. Он бережно помассировал лапу языком.

— Вот это я понимаю уютная компания, — сказала Фессрана, когда просушила Мишанти, насколько это было возможно. — Чувствую себя брошенной.

— Тогда иди к нам, — сказал Такур. — Ратхе нужно как можно больше тепла.

— После всего, что я сделала, не уверена…

— Ей не нужны извинения или оправдания, — ответил Такур. — Ей нужно лишь тепло чьей-нибудь шкуры.

— Моя просырела, но я помогу чем смогу, — Фессрана встряхнулась и распушила мех.

Вместе они обтерлись о Ратху и, прижавшись, выжали из нее столько воды, сколько сумели. Солнечный свет стал ярче и помог высушить ее шкуру, а обрамляющие скалы не дали ветру украсть тепло.

В это же время, трудясь вместе с сородичами, Такур ощутил, что многое еще предстоит решить. Когда Ратха начала приходить в себя, Саламандра по чуть-чуть стала от нее отдаляться, как если бы смела касаться Ратхи лишь когда та была слишком больна или слаба, чтобы это как следует заметить.

И по мере того, как Ратха в сухости и в тепле, идущем от солнца и кошек, все больше становилась похожей на прежнюю себя, она, казалось, чувствовала себя все хуже рядом с Саламандрой. Она дала своей дочери постепенно отойти и даже не позвала ее обратно. Такур подумал, что, быть может, все случившееся на том островке для нее оказалось лишь лихорадочным сном: зыбким и нереальным. И, наверное, тот миг близости, дозволенный на время беды, для Саламандры уже прошел.

Он взглянул на Ратху, затем на ее дочь, и разозлился. Обе были сильными, упрямыми и непреклонно отрицали свои узы, хотя обеими эти узы явно руководили.

Такур встряхнулся, ощетинил усы и сказал:

— Ратха, Охотница-на-Чертополох, я хотел бы вас кое с кем познакомить.

Они обе уставились на него как на безумца.

— О чем ты говоришь, ради пепла Красного Языка? — спросила Фессрана. — На этой волнами битой скале нет никого, кроме нас.

Такур не обратил на хранительницу огня внимания. Вместо этого он подошел к Охотнице-на-Чертополох и подтолкнул ее к Ратхе.

— Это твоя мать, — сказал он, глядя в зеленые, как море, глаза. — Она родила тебя, кормила тебя и отчаянно хотела тебя любить.

После этого Такур развернулся к Ратхе, все еще лежащей на боку и не сводящей с него глаз.

— А это твоя дочь. Она вышла из твоего живота, пила молоко из твоих сосков и не имела ни единого шанса стать той, кем ты хотела ее видеть.

Сделав паузу, он окинул взглядом их обеих.

— Это простая правда о том, что происходит между вами. Можете отрицать это во весь голос, но все ваши поступки доказывают, что это все еще так.

Наступила очень долгая тишина.

Ратха опустила морду и уставилась в землю, затем искоса посмотрела на Саламандру.

— Такур самый рассудительный из нас, не так ли? Как думаешь, он прав?

— Он прав, — мягко сказала Саламандра, осторожно и медленно подбирая слова. — Но хочу знать. Почему ты меня тяжело укусила, когда я была маленькая?

Ратха закрыла глаза, и на миг Такур подумал, что она не сможет ответить.

— Думаю, самый подходящий ответ, — сказала Ратха, — это попросить Фессрану принести сюда Мишанти.

Когда хранительница огня разместила котенка между Ратхой и Охотницей-на-Чертополох, Ратха произнесла:

— Посмотри на него. Если в его глазах и есть свет, рассмотреть его сложно, правда? — и, когда хранительница огня вздыбилась, Ратха добавила: — Нет, Фессрана. Я сейчас не сужу его. Во-первых, я вряд ли в состоянии сделать это. Я просто хочу показать Охотнице-на-Чертополох то, что ей нужно знать.

И Ратха подтолкнула Мишанти так, что он оказался мордой к морде с Охотницей-на-Чертополох.

— Вот как ты выглядела для меня, — сказала Ратха. — Я посмотрела тебе в глаза и не нашла того, чего больше всего хотела; обещания, что ты вырастешь такой же, как Именованные, сможешь говорить, размышлять и понимать значения имен, — она подняла взгляд на дочь: отчасти злой, отчасти умоляющий. — Понимаешь? Я видела пустые морды Безымянных, и одна лишь мысль о том, что ты будешь как они… Я не могла этого вынести. Я поцарапала Костегрыза. Я укусила тебя. Я не осознавала, что это так тебя ранит. Я не знала.

Охотница-на-Чертополох повесила голову и задумчиво лизнула воротник из свалявшегося меха, под которым скрывался ее шрам. Потом она испытующе взглянула на Ратху.

— А я оказалась такой, как ты… боишься? — спросила она.

— Не уверена, — признала Ратха.

— А я такая, какую ты хотела?

— И в этом я тоже не уверена, — Ратха отвела взгляд. — Ты так долго жила без меня, неужели тебя и правда заботит мое мнение?

Казалось, Саламандра усердно старается подобрать слова. Наконец, она сказала:

— Я не жила без тебя. Мы обе создали Кусающую-во-снах.

Челюсть Ратхи задрожала.

— Никак нельзя отменить то, что я сделала. И я знаю, ты не можешь притвориться, что этого не было. Это непростая тропа.

— Ты сделай для меня одну вещь, — сказала Саламандра. — Помоги мне отпустить Кусающую-во-снах.

— Как? — взгляд Ратхи обратился к Такуру. Такур увидел в нем потерянность.

И ответил:

— Кусающая-во-снах — это все то, чего она в тебе боится.

— Но я не только такая, — умоляюще произнесла Ратха. — Такур, скажи ей. Я не такая.

— Тебе придется показать ей себя. Не осуждая, не отталкивая и учась терпению.

Ратха перевела взгляд от него к Саламандре. Нервно облизнув кончик носа, она издала мягкое призывающее мурлыканье. Саламандра пригнулась, затем подкралась к ней и разместила голову под подбородком у Ратхи. Медленно и неуверенно Такур взглянул, как Ратха облизывает Саламандре макушку. Ратха сразу взволнованно скривилась. Очевидно, море не до конца промыло мех Саламандры от вони морских лошадей. Но Ратха не стала вылизывать медленнее. И она демонстративно взглянула на Такура.

Затем Саламандра отдернулась и уместилась поблизости, положив голову на передние лапы.

— Думаю, это преподает нам урок о суждении насчет котят, — отметил Такур. — Если мы могли так ошибиться насчет Охотницы-на-Чертополох, как насчет других? То, что мы зовем светом в глазах, на самом деле нечто большее. Я думаю, оно проявляется множеством способов, и мы должны научиться видеть это, какую бы форму оно ни принимало.

Он увидел, как Саламандра нетерпеливо дернула хвостом.

— Как насчет него? — она показала носом на Мишанти.

— Ну, предполагаю, нам надо дать ему еще немного подрасти; дать ему шанс, которого не дали тебе, — ответила Ратха.

— Нет, — резко сказала Саламандра, напугав всех. Она поспешила продолжить, и гнев сделал ее до странности красноречивой. — Так не сработает. Он такой же, какой была я. Он другой. Ни у кого из вас не хватит терпения, чтобы его обучить. Вы всегда будете думать, что он должен быть таким или эдаким. Вы все равно будете так думать, даже если не захотите. А кто-то выйдет из себя и его укусит.

Фессрана сощурила глаза, взглянув на Саламандру:

— Что ты тогда предлагаешь?

— Давайте я заберу Мишанти и научу его всему, что знаю.

Хранительница огня заворчала себе под нос, но Такур услышал, как Ратха произнесла:

— Она права. У нас не хватит на него терпения. Даже тебе, Фессрана.

— Не уверена, что она лучший… — начала Фессрана.

— Ну, может и нет, но мы точно не предложили ему ничего лучше, — возразила Ратха. Потом она повернулась к Саламандре. — Я бы хотела, чтобы ты пришла в клан и помогла Фессране с Мишанти.

Такур увидел, как, поразившись, села на месте Фессрана.

— То есть, ты не выкинешь меня вон? Даже после всего, что я сделала?

— Нет, усы твои паленые, — ухмыльнулась ей Ратха. — Кто еще наверняка подскажет мне, что я бегу не той тропой? Такур часто о таком знает, но иногда его голос звучит слишком мягко. Но вопль Фессраны я не смогу не услышать. Даже если с ним не согласна.

— Может, ты и не во всем ошибалась, — мягко сказала Фессрана, посмотрев на Мишанти, играющего со своим хвостом. — Он ничем не показал, что способен к речи.

— Может, она ему не нужна, — это ее перебила Саламандра. — Мне было не нужно. Очень долго. Может, у него такое же.

— Но для нас, клановых, очень важны слова, — сказала Ратха. — И теперь они важны для тебя. Я думала, ты захочешь присоединиться к клану. Нет ни единой причины, чтобы не принять тебя.

Саламандра собралась с мыслями.

— Я не хочу твой клан. Мои морские лошади дают мне все, что нужно. Я хочу быть с тобой, — сказала она, обращаясь к матери, — но как… с подругой, а не с вожаком.

Усы Ратхи немного поникли. Такур представил: она наверняка считала, что Саламандре не терпится покончить с долгим одиночеством и присоединиться к Именованным. Но невзгоды взрастили в Саламандре чувство независимости, и от него нельзя было так просто отказаться.

— Давайте я возьму Мишанти, — сказала она, глядя на Ратху и Фессрану. — Давайте я научу его жить с морскими лошадьми. Дайте мне сохранить свою землю, свои привычки и сделать свой выбор — быть с Именованными или нет. Вот все, о чем прошу.

Такур развернулся к двум кошкам, что пристально смотрели друг на друга с недовольным видом.

— Неприятно мне об этом упоминать, — сказала Фессрана, указывая носом на котенка. Рана у него на ребрах уже не кровоточила и покрылась коркой засохшей крови. — Это ты порвала ему бок. Могу ли я доверять тебе?

Саламандра посмотрела на свои лапы.

— Он ранен. Я была ранена. Мы это разделяем на двоих.

— Я знаю, но это… — начала Фессрана.

— Поможет отпустить Кусающую-во-снах, — ответила Саламандра.

— Думаю, я понимаю, что она имеет в виду, — мягко сказала Ратха Фессране. — Думаю, она права. Это лучший путь, хотя и не самый простой, — и она снова обратилась к Саламандре. — Раз уж нам хватает здесь пастбищ и воды, чтобы размножить стадных зверей, мы сосредоточимся на трехрогах и пестроспинках, а вы с Мишанти будете пасти морских лошадей. Ты ведь этого хочешь?

— Повалила загон и выпустила твоих морских лошадей, — сказала Саламандра. — Они не могут жить за шипами и палками. Им нужны берега.

— Ратха, она права, — прибавил Такур. — Звери там отказываются от еды и скоро заболевают.

Он видел, что Ратхе не нравится идея попрощаться с загоном после всех усилий.

— Может, морские лошади не слишком нам подходят, и попытка удержать их была ошибкой, — признала Ратха. — Для выживания у нас есть все, что нужно. Да, я откажусь от них, и ты сможешь жить среди них с Мишанти. Я не могла дать тебе многого, но я хотя бы могу дать тебе это. Достаточно ли?

— Да, — Саламандра пригнулась и соприкоснулась носами с Ратхой. — Я рада, что моя Кусающая-во-снах стала моей мамой.

Такур расслышал, как Саламандра мягко шипит. Затем она повернулась к нему:

— Когда придет время, ты поможешь мне дать Мишанти дар речи?

Он ощутил на своей морде ухмылку.

— Если ты обучишь меня плавать.

— Черр, а как насчет меня? — одиноко спросила Фессрана. — Я бы хотела видеться с ним время от времени.

— Ты любишь Мишанти, — сказала Охотница-на-Чертополох, повернувшись к хранительнице огня. — Я обращусь к тебе, если он меня разозлит. Хватит этого?

— Ловлю на слове, — пообещала Фессрана.

— Ну, раз уж мы теперь со всем разобрались, — вставил Такур, — возможно, нам стоит подумать о возвращении, пока опять не придет прилив. Ратха, можешь идти?

Он проследил, как она еле-еле поднялась на лапы. Она сделала пару шагов, поморщилась и поджала пострадавшую лапу.

— Буду хромать, но доберусь.

Саламандра подошла к ней.

— Больше пользуйся задними лапами и подтягивай их под себя. Тогда шаги будут шире.

Такур заметил, что Ратха раздраженно глянула на Саламандру, но все-таки приняла ее совет.

— Ну, она точно знает, о чем говорит, с этим ты не поспоришь, — отметил он.

— Теперь тебе придется лечить нас обоих, — ответила Ратха, ковыляя рядом с дочерью.

— Недолго. У тебя просто растяжение, а Саламандриной лапе нужен только покой, и ее не помешало бы еще немного разработать.

Он отправился впереди, поглядывая на Ратху и Саламандру.

— Если я опять ту клятую рыбу увижу, я ей хвост откушу, — прорычала Фессрана, хоть ее пасть и была набита мехом Мишанти, которого она взяла за загривок. Потом она направилась следом, в путь, на котором предстояло долго плавать и карабкаться вверх и вниз, чтобы добраться до бухты.

***

Вчетвером они проделали путь по островам и в конце концов достигли бухты к началу сумерек. Над головами собирались облака, и испуганные морские лошади загудели на потрепанную команду, когда Такур, Ратха, Саламандра и Фессрана взобрались по гребню скалы, ведущей обратно на пляж. Ратха обнаружила, что плетется позади всех, пусть они и пытались подстроиться под ее усталые шаги.

Саламандра не хотела возвращаться с ними в лесной край, где поселились Именованные. Вместо этого она попросила у Фессраны Мишанти, и, когда хранительница огня неохотно его отпустила, Саламандра взяла его за шкирку и ушла вместе с ним.

— Бедного котенка все это так сбило с толку, — сказала Фессрана.

— Перестань волноваться. Она сказала, что ты сможешь его навещать, — ответил Такур.

Небо опять начало затягивать облаками. Ратха подняла взгляд, когда тяжелая капля дождя плеснула ей по носу. Серые кучевые облака растянулись над морем и поползли вглубь суши. Еще одна капля ударила Ратху по спине. Скоро дождь уже закрапал кругом, а Ратха вместе с двумя спутниками пересекла пляж, взобралась на отвесный берег и отправилась обратно к лесному пруду под утесом.

Когда Ратха охладила в пруду ушибленную и болезненную лапу, Такур пошел забрать Ари и Ратари с деревьев, куда их запустили ради безопасности. Фессрана зевнула, а затем забралась на грифельно-серый выступ скалы, где свернулась, укрывшись от дождя, и уснула.

Нависающие ветки деревьев и вайи папоротника укрывали Ратху, а ее лапа висела в пруду. Ратха чуяла грозу, холодную влагу и дождь. Гроза обещала быть мощной, она могла продлиться далеко вглубь суши и прервать засуху.

Вскоре прибыл Такур, принеся обеих древесниц. Ратари счастливо защебетала и заняла привычное место на лопатке у Ратхи.

— Слушай, — сказала Ратха, навострив уши в сторону мягко шипящего дождя, что струился сквозь кроны.

Такур сел на прогалине, чтобы дождь омыл его мех от морской соли. Наконец, он отряхнулся и улегся рядом с Ратхой.

— Если продолжится в том же духе, скоро ручьи вновь потекут по нашим старым землям, — сказал он. — Думаешь, мы сможем вернуться?

— Не скоро. И я не хочу снова бросать Охотницу-на-Чертополох, — Ратха опустила нос на одну из лап, а вторую протянула к Такуру, чтобы тот умело вылизал ее и размял.

— Ты разочаровалась, когда она сказала, что не хочет вступить в клан.

Ратха заворчала.

— Я удивилась. Я думала, она уцепится за шанс. А вместо этого она повернулась к нему хвостом.

— Она пылкая, упрямая и все хочет делать по-своему. Я бы удивился, будь то иначе. Она твоя дочь, в конце концов, — Такур надкусил коготь на прибылом пальце.

«Она твоя дочь». Эта фраза мягким шепотом повторилась в голове у Ратхи, слившись со вздохом ливня. «Моя дочь. Та, что упряма, своенравна, сильна, самоуверенна и находчива — и та, кем можно гордиться».

Ей пришло в голову, что Охотница-на-Чертополох изменила кое-что еще. Костегрыз, ее Безымянный отец, был братом Такура. Если Такур прав и котята от таких союзов обладают теми же возможностями, как и те, у кого оба родителя клановые — пусть и развиваются не так быстро — то, возможно, создавать такие пары не так рискованно, как считала Ратха. И однажды она выяснила, что среди Безымянных бывают разумные.

Она закрыла глаза, чувствуя, как язык Такура приглушает боль в ее лапе.

— Пастуший учитель, возможно, тебе не понадобится уходить, когда наступит следующий брачный сезон.

Он лег рядом с ней.

— Захочешь ли ты принять еще одного котенка, подобного Охотнице-на-Чертополох?

— Какой же она могла бы стать, если бы я не бросилась на Костегрыза и не укусила ее, — вздохнула Ратха.

— У нее все еще есть шанс, — ответил Такур. — Знаешь, Ратха, я заметил в ней кое-что, чего не могу понять. Нам кажется, что она развивается медленно, но я думаю, она понимает некоторые вещи не так, как понимаем мы. Дело не просто в уме; дело в чем-то еще. Ты сама знаешь, что наши котята растут дольше, чем детеныши существ, которые не мыслят и не владеют речью. Если Охотница-на-Чертополох и такие котята, как она, растут еще медленнее, возможно, это потому что в них заложено не меньше, чем в нас, а, напротив, больше.

Ратха перекатилась на спину, позволив Ратари взобраться ей на грудь.

— Это неудобная мысль, Такур.

— Кажется, это путь Именованных: думать неудобные мысли, делать неудобные вещи, — медленно проговорил Такур. — Но наши лапы уже встали на этот путь, и свернуть мы не можем. Я бы и не захотел, — он растянулся и принялся чистить себе спину.

Ратха лежала с древесницей на груди, между поднятых передних лап. В том же выводке, в каком родилась Охотница-на-Чертополох, было еще трое котят. Мог ли выжить хотя бы один из ее братьев? Если да, то какой он? Возможно, однажды она, Ратха, отправится на поиски этих котят и все выяснит. Это было бы сложно, как говорит Такур. Но эта попытка могла бы обернуться наградой, принести такую же тихую радость, какую Ратха ощущала сейчас.

Наконец-то старая память и боль могли постепенно уйти в прошлое. Кусающая-во-снах исчезнет: и для Охотницы-на-Чертополох, и для самой Ратхи. Теперь часть жизни Ратхи осталась позади. Она ощущала себя так, словно счесала клочья старого меха и теперь осталась в чистой и свежей шубке. С нее свалился груз вины из прошлого, и теперь она чувствовала себя невесомой и озаренной светом.

Теперь у Именованных было два дома: старая территория и новые земли у моря. И хотя попытки удержать и приручить морских лошадей обернулись не так, как они расчитывали, опыт все-таки развил их навыки и предложил широкий выбор. Когда закончится засуха, кто-то из Именованных вернется на земли клана, а кто-то останется здесь.

Ратха задумалась о будущем, о том, что случится с Охотницей-на-Чертополох и Мишанти. Вырастет ли котенок таким, как предвидела Фессрана, понесет ли в своей пасти ярко пылающий факел и станет ли вожаком Именованных? Или их возглавит Охотница-на-Чертополох, раненая, но странно одаренная, и возьмет ли она на себя лидерство, когда Ратха станет слишком немощной, чтобы вести за собой?

Все это сейчас не имело значения. Значение имело то, что Ратха обрела и дочь, и лучшую, более мудрую часть своей личности. Будущее могло быть зыбким, но его уже не затеняли ни боль, ни вина. Ратха лежала на боку, прислушиваясь к обещаниям дождевых капель. И этого ей хватало.