***

Лисица для жеребца

Джек покачивался. Он ворвался в маленькую комнату, наполнив её собой усталым и разгоряченным бегом.

Он выиграл, и наконец у него появились какие-то перспективы, какие-то надежды на настоящее будущее, а не на прозябание без денег и надежды на лучшее.

Жеребец подхватил молодую лисицу, притискивая её к телу, от которого исходил пар в холодном и пыльном помещении, бедном и обшарпанном.

Конь захлебывался неописуемым восторгом внезапной победы, предвидимой, но тем не менее неожиданной, пытаясь выразить его лишь в крепких объятиях. И Джек знал, что мог бы сломать эти хрупкие кости, эти тонкие лисьи ребра. Также он знал, что за убийство хищницы его бы никто не осудил.

Это частое явление. В этом мире к хищникам относятся, как к бесправным отбросам, многие, как игрушкам, с которыми можно развлечься, а после прикончить.

Положение изменилось. Теперь травоядные царствуют, имеют все права, все привелегии.

Охотник и дичь поменялись местами, и добыча могла наслаждаться, унижая естественного врага, играя с ним перед тем, как решить его судьбу: убить ли быстро или обречь на голодную смерть на улицах.

Хищников не берут на работу. Даже милостыни хищнику никто не даст. Только унижение, случайные и грязные поручения, порой ночные заработки, после которых на телах обычно оставались кровоточащие отметины, следы, свидетельствующие о цене хлеба для изгоев.

Неужели за преступления предков потомки заслуживают подобного наказания?

Джек не задумывался об этом. Да и, признаться, он сам относился к лисице, как рабыне.

Порой и ему требовалось сбросить подсознательный страх жертвы, которой в тайне является каждый травоядный, унизить и почувствовать свою силу. Он обращался с хищницей, как со своей собственностью, как с вещью, но, пожалуй, что она не была против, ведь он давал ей кров, не морил голодом, если не голодал сам.

Их отношения отличались странной зависимостью с её стороны и нелепой привязанностью с его.

Началось это так.

Джек с детства знал, что станет спортсменом, выберет именно этот путь, карьеру скаковой лошади.

Ему нравился ветер, нравились рукоплескания публики, нравились подбадривающие крики сделавших на него ставки. Ему нравилось побеждать, но победы не приходили.

Тренер, которому также приходилось платить, уверял, что у Джека есть скрытый потенциал, и он верил, не решаясь подозревать, что с ним занимаются лишь выманивая последние гроши.

Последнее подтвердилось, когда старый жеребец был поражен сегодняшней победой воспитанника.

А ведь в этом триумфе есть заслуга и лисице, чьих клыков он не боялся, чей хриплый и лающий голос стал привычен для него, чей рык во сне продолжал пугать тенью величия хищников, но лишь немного, касаясь лишь неких темных и трусливых глубин сознания.

После первой череды неудач жеребец погрузился в пучину отчаяния.

И из тупой апатии его вырвал лишь вид юной хищницы, стоящей в переулке, где не горели электрические фонари, которыми недавно обзавелся город.

Забитая лисица смотрела на него с ужасом и адеждой, и он замер.

Грязь облепила гнедую шкуру, как и рыжий мех незнакомки, а потому двое, замершие в гулкой тишине, казались однотонными, чем-то схожими, сродненными обстоятельствами.

Джек прошел мимо, но в голове вспыхнула парадоксальная мысль.

Последнюю монету он по привычке держал во рту, рассчитывая протянуть на нее несколько дней, но вместо этого он зашел в лавку и указал продавцу на жирную утку, с которой он получил смешную сдачу в один медяк.

Конь вернулся и молча продемонстрировал птицу лисице, у которой загорелись глаза.

Он пришел с ней в бедную каморку, которую снимал, едва наскребая месячную плату для прижимистого хозяина.

Он не знал, чего хочет получить от робкой хищницы, зашедшей за ним следом в убогое помещеньице.

Он хотел, чтобы она отработала сытный ужин. В нем родилась злоба от столь неразумной траты, ведь эта тощая тварь пошла бы за ним, даже посули он немного костей.

Он заглянул в глаза и испытал смесь жалости и желания ощутить её покорность, её послушание ради куска мяса.

Он в шутку сказал ей, что хочет, чтобы она почистила его шкуру языком, чтобы получить угощение. Он не говорил этог всерьез, но лисица рьяно принялась за дело, принялась глотать грязь, пропитавшую конский волос.

Джек спешил с тяжелой тренировки, попав под дождь, а потому представлял из себя жалкое зрелище.

Тогда он остановил хищницу, отдал ей пищу, оставаясь голодным сам, понимая, что завтра будет слаб, а на забеге и того больше.

Уникальный случай, когда в подобном мире лисица сыта, а конь рядом с ней голоден.

Джек не знал, что происходит с ним, но он потребовал, чтобы она осталась на ночь.

В квартирах бедноты нет водопровода, а потому они оказались в постели оба грязные, вымотанные и опустошенные.

Джек не знал, как вести себя, но лисица ждала чего-то.

Он спросил об этом её, узнал не хочет ли она продолжить вылизывать шкуру или начать с копыт.

И хищница взялась за работу. Он хотел снова потребовать прекратить, но сил не осталось, и Джек погрузился в глухой сон, наблюдая из-под неподъемных век, как усердный язык скользит по копыту, затем по другому, затем переходит на бабки.

Джек уснул, не найдя в себе желания прекращать происходящего.

Снилось ему нечто теплое, но очнулся он от того, что аромат хищника наполнил его диким ужасом.

Он вскочил, ударяя лисицу копытом в живот, отбрасывая её к стене.

Но поразила его больше всего собственная чистота. Да, она действительно полностью вылизала его, вычистила языком до блеска. Наверное, она трудилась всю ночь.

Джек ощутил нечто, смахивающее на благодарность, напоминающее легкую признательность.

Оказалось, что она помылась и сама, сумев пробраться к кому-то, украв необходимую воду и даже отличное мыло.

Обо всем этом она поведала с доверчивостью, и даже отдала остатки мыла коню.

Не стоит описывать, как началась их совместная жизнь, как Джек называл её шкурой и ничтожеством, как в голосе его звучала затаенная ласка, как каждый вечер она ложилась к нему промокшему от нагрузок и усталому, пришедшая после дневного промысла, как Джеку пришла гениальная идея использовать её, как своего шпиона.

Она выведывала планы соперников, рискуя жизнью, подсказывала о замышляющихся схемах, разглашала дезинформацию.

В сегодняшней победе есть заслуга Джека, сумевшего найти в себе силы на рывок, на упорные тренировки, на веру в ожидающий успех.

Но также и бесправная тварь, как порой конь называл хищницу, сделала не менее, а порой он вынужден был брать гроши с её скудного заработка.

И теперь он желал отплатить ей за помощь, которой не признавал за ней.

Только не знал как. Не предложить ли ей денег? Это было бы вульгарно, даже пошло.

Попросить её остаться с ним навсегда? Так никто её и не гонит. Она и сама понимает, что нужна ему.

Неужели продолжать их несуразный совместный быт, когда лисица рада исполнить любую его прихоть любое желание?

Джек лишь крепче притиснул тощую фигурку к себе.

А почему бы и нет, если их устраивает эта жизнь?

Лисица не может держаться с хищниками на равных, не может выпрямить спины, так лучше пусть подчиняется ему, чем случайным ночным прохожим, у которых не обязательно в кармане есть хотя бы грош.

И он отступил на шаг, позволяя свершиться повседневному ритуалу. Джек сам не знал, как вышло так, что лисица стала каждый день вычищать ему копыта языком, но коню чем-то нравилось это зрелище. Оно цепляло какие-то незримые струны в нем, отзывалось теплом по телу.

Джек вновь перебрал воспоминания о тех днях, которые связали их. Мучительная подготовка к большим состязаниям на большую дистанцию, и наконец, сегодняшний триумф.

***

Лисица и жеребец

— Эй, шкура, не надоело полировать?

Майкл пытался расслабиться, поглядывая на лисицу, стоящую на четвереньках.

Жеребец прихлебывал крепкий чай, наблюдая, как язык хищницы скользит по копыту ритмичными движениями.

Конь вытянулся в глубоком кресле, но мышцы оставались напряженными в присутствии исконного врага.

Глаза следили за гостьей, не прерывающей вылизывания.

Они встретились прошлой ночью.

В подъезде перегорела тусклая лампа, и кромешная тьма наполнила лестницу неясной субстанцией, жестокой и первобытной.

Майкл заметил пристальное внимание, пугающее, незнакомое, древнее.

Короткий рык, дуновение воздуха и тяжесть чужого тела.

Стремительный бросок охотницы, затаившейся во мраке.

Жеребцу повезло, когда клыки лисицы лишь царапнули по горлу, зацепив шкуру, но не добравшись до артерии.

Когти прошлись по бокам, и густой запах крови распространился опьяняющими волнами.

Удача оказалась на стороне травоядного. Тяжелый удар копыта нашел цель, и обмякшее тело хищницы сползло на ступени.

Сердце билось в отчаянном страхе, кровь грохотала, отдаваясь в височную кость.

На долю секунды конь ощутил себя беззащитной добычей, представил, как зубы, блеснувшие во тьме, терзают плоть, разгрызают кости, он почувствовал себя дичью, встретившейся с неизбежной гибелью.

Ужас жертвы рассеивался медленно, выветривался вместе с дрожью, охватившей каждую клетку, вырывался из груди с частым и неровным дыханием.

Майкл коснулся шеи, стирая теплые капли. Сознание отказывалось принимать случившееся, отказывалось верить, что секунды назад он едва не лишился жизни. Единственной и бесценной...

Майкл сумел найти объяснение нападению. Оно подтвердилось, когда принесенная в дом лисица очнулась.

Майкла угораздило столкнуться с так называемым истинным хищником, то есть тем, кто не сможет контролировать инстинкт, вдыхая твой запах.

Холод пробежал по хребту.

Гибель мелькнула вплотную, дотронулась опасностью забытого дикого мира, породившего далеких предков, вынужденных биться за каждый день существования.

Конь пытался принять решение, пытался совладать с инстинктом жертвы, требующим бежать.

Он является гражданином, воспитанным цивилизацией, привыкшим к тому, что сострадание является одним из основных принципов взаимодействия, хотя голос предыдущих поколений требовал мчаться, не разбирая дороги, чтобы захлопнуть дверь и запереть её на все имеющиеся замки, а лучше и подпереть первой попавшейся мебелью.

Впрочем, наставления родителей и школьная пропаганда победили в нем здравомыслие. Он вообразил себя неким почти романтическим героем, поступающим благородно и безрассудно. Шаблоны из книг и фильмов сменили нормальные реакции. Конь невольно в экстримальной ситуации примерил на себя маску некого персонажа.И Майкл взвалил на плечо бессознательное тело, притащив неудавшуюся убийцу в собственную квартиру.

Жеребец искал оправдания лисице, не желал обрекать её на смертную казнь.

А именно это грозило хищнику, не справившемуся с первобытной сущностью, не сумевшему обуздать в себе дикого зверя. Он находил причины, по которым следует простить, сохранить эту отвратительную сцену в тайне, счесть её за чудовищное недоразумение.

Да, животное, не способное сдержаться, опасно для общества, да и ему не ходить спокойно по улицам, зная, что кто-то мечтает попробовать его на вкус, но не значит же это, что лисица заслуживает смерти, причем смерти жестокой.

Этот обычай сохранился с кровавых времен. Хищники сдирали шкуры со своей добычи, сохраняя их, оставляя на память, как трофеи, и тоже самое делали травоядные, находя убийц.

Эта традиция сохранилась до настоящего времени.

Майкл знал, что после исполнения приговора ему бы вручили выделанную рыжую шкуру, содранную с еще живой хищницы. От этого неприятный лед прокатывался по позвоночнику.

И жеребец не мог обречь даже незнакомку на подобный конец, мучительный и позорный.

Он взглянул на сгорбившуюся спину, на которой играли солнечные блики, окрашивая мех огнем.

— Не устала? — спросил он, следя за неутомимым языком, шлифующим копыто.

Когда он принес домой хищницу, он боялся, что у нее сотрясение мозга, но очнулась она быстро.

Майкл даже не стал её связывать в какой-то наивной уверенности, что два раза снаряд в одну воронку не попадает.

Он не ожидал столь адекватного разговора.

Удар оказался точным, и легкую гематому скрывала шерсть, к которой заботливый хозяин приложил лед.

Оказалось, что хищница спряталась в ближайший подъезд от дождя и уснула, а проснувшись, потеряла контроль. Смутное воспоминание. Туман и желание настичь и загрызть. Если бы она очнулась не с болью в голове в чужом доме, то сочла бы случившееся странным сном.

Майкл не мог понять этого, но почему-то стремился простить, оправдать.

Гостья рассыпалась в извинениях, в глазах её сквозило искреннее сожаление, глубокое чувство вины.

Она не знала, как отблагодарить, когда жеребец заверил, что не напишет заявления, что не расскажет никому об этом, как выразился он сам, недоразумении.

Лисица очаровала его. Двадцать лет. Студентка. Почти отличница.

Умеет поддержать разговор. С ней не скучно. Даже скованности не ощущается.

Девушка почти не улыбалась, видимо боясь напугать несостоявшуюся добычу своим оскалом, но Майкл не прочь был бы ощутить дразнящий и приятный страх, увидев белые зубы, едва не выдравшие кусок мяса.

Они сидели на небольшой кухне до утра, а потом вроде как настало время прощаться.

Но хищница мялась, и Майкл уточнил не требуется ли ей чего-нибудь.

Она со смущением призналась, что хотела бы прикоснуться к Майклу, дотронуться языком до того, кого едва не прикончила.

Конь понимал, что это почти болезнь, что нельзя сопротивляться власти запаха, но ужас от подобного предложения отразился в его глазах.

Он не хотел расстраивать гостью, не хотел и показаться трусом, а потому ответил первое, что пришло в голову.

Она же уцепилась и за это необдуманное согласие.

Лучи рассвета проникли в окно, оживили рыжий мех, а хищница лизнула копыто.

Майкл решил, что успеет защититься, если хищница попытается получить большее, но волнение не унималось.

Жеребец думал о том, что этот же язык лакал бы его горячую кровь, бьющую из бесформенных ран.

Воображение рисовало картины, отдающиеся дрожью.

— А знаешь, — Майкл не мог молчать, отвлекаясь от пугающих образов: — Здорово выглядишь, почти как коврик, — он усмехнулся: — Знаешь, я бы не отказался бы от такой шкурки, — он нагнулся и потрепал хищницу по плечу: — удовлетворена?

Майкл сперва пытался запретить лисице унижаться перед ним, но не устоял перед умоляющим взглядом, вытерпев и неловкость, и естественный страх, но ведь это должно как-то закончиться? А как она будет жить дальше? Неужели им придется встретиться еще? От подобной перспективы ужас пробегал по коже мурашками.

— Ладно, — конь старался выглядеть непринужденно: — Тебе до института от меня близко, а до пар у тебя еще три часа, посиди у меня, не думаешь, что пора позавтракать, я приготовлю что-нибудь.

Майкл мысленно называл себя безумцем, самоубийцей, сумасшедшим любителем адреналина, но он испытывал симпатию к той, которая таила в себе угрозу гибели.

Контроль даст слабину рано или поздно, а второй раз может и не повезти.

— Только попрошу не кусаться, — юмор казался единственным спасением: — Хотя у меня есть вариант, тебе пойдет намордник, в таком случае, пожалуй, я даже готов буду пригласить тебя в гости еще раз.

***

Лошадь для волка

В этом мире каждая жертва выбирает однажды хищника или отправляется на бойню.

Систему контролирует множество законов, позволяющих обществу существовать, избегать серьезных конфликтов, бороться с разделением дичи и охотника.

Добыча имеет право получать образование, в том числе и высшее, претендовать на любые социальные блага, но зачем? Зачем, если твоя судьба предрешена, если тебя ждет смерть и участь бесправного куска мяса.

Каждый, кому приглянулось травоядное, пытается склонить его к решающему выбору, заставить подписать бумагу, заставить принять решение отдать свое тело конкретному хищнику, тому, на кого укажет некая пародия на завещание.

Некоторым удается жить долго, а некоторые не выдерживают постоянной угрозы смерти, спеша ускорить её отдаваясь в лапы избранному охотнику.

Рей знал все это, слышал об этом с раннего детства.

Молодой волк не думал, что сам захочет поучаствовать в подобном.

Ему хватало того, что птица продавалась в магазинах, а в ресторанах подавали мясо, полученное на бойне.

Волк не предполагал, что и в нем инстинкт заговорит отчетливо, властно, неотступно. Рей растерялся, запутался.

В двадцать три года он четко осознал, что хочет загрызть, хочет терзать плоть того единственного существа, которое будет принадлежать ему, которое будет его собственностью, только его законной добычей, и древняя жажда толкала на поиски.

Все выбирали кроликов, оленей, но ему никто не приглянулся. Никто не тронул некой невидимой струны в душе, никто не поразил воображение, не лишил спокойного сна.

Это тяготило волка, заставляло искать некую неправильность в себе.

Ему не нравилась городская дичь, если такое выражение уместно, по отношению к особому роду добычи, обретающемуся в городах.

Жертвы, выросшие среди бетонных коробок отличались некой нервностью, некой вечной настороженностью, некой постоянной напряженностью, и Рей не хотел подобного для себя.

Нет, ему требуется осмысленность, ему требуется некто уравновешенный, некто, сознающий свое положение.

Молодой волк не ленился, отправлялся за город на электричке, но и там не находил никого подходящего, удовлетворяющего неким критериям.

Все изменилось, когда Рей решил посетить своих старых школьных учителей, а для этого понадобились цветы, понадобился хороший букет, который нестыдно подарить тем, кто вкладывал в тебя знания на протяжении долгих лет.

Он спешил, заскочив в небольшой цветочный магазин, где, кажется, дела шли не слишком бодро.

Какие-то скрытые признаки упадка и скорого разорения витали над этим уединенным местом.

Стоит предположить, что это место посещают лишь травоядные, а хищники и не подозревают о его существовании.

А цены радовали, и настроение Рея поползло вверх.

Он расслабился, вдохнул свежий воздух, наполненный ароматами цветов... И запахом дичи. Запахом близким, отчетливым манящим.

Рей поднял глаза на продавщицу, стоящую за прилавком, и тело невольно напряглось, готовясь к броску, готовясь сбить на пол, вцепиться в беззащитную шею лошади.

Стройная кобыла не позволяла отвести глаз, не позволяла уйти, не дав знака своей кровавой симпатии.

— Я бы купил конины, — усмехнулся хищник: — Быть может дичь не откажется от компании охотника? — прозвучало классическое предложение, намекающее на однозначные отношения, кончающиеся клыками на горле и разделкой.

Но Рей не испытывал смущения или стыда.

Он отстраненно жалел лошадь, вынужденную каждую минуту ожидать грозной повестки из особого комитета, решающего кому настал час умереть, став чьей-то пищей.

Чаще всего за чужое тело всего лишь платили деньги. Многих выкупали заранее хорошие рестораны, а многих подкупали подарками или шелестом банкнот отдельные хищники, такие как Рей, те, кто хочет чего-то особого, не запретного, но почти порицаемого обществом.

Он не мог поставить себя на место дичи, не мог представить, каково слушать откровенный намек на собственное убийство? Каково говорить с потенциальным палачом? Каково улыбаться тому, кто хочет попробовать тебя на вкус?

А каково ждать повестки, обрекающей на бойню?

Каково прочесть в письме, что тебе требуется явиться к определенному часу, чтобы погибнуть?

Каково оказаться перед выбором стать ли безликим мясом в ресторане или отдать собственную плоть кому-то конкретному, кому-то знакомому?

И рей не мог вообразить подобного. Он видел ситуацию лишь со своей стороны.

Есть лошадь, и есть он, которого тянет к ней, привлекает чем-то острым и властным.

Рей дрожит от нетерпения, от некого мучительного предвкушения, но он не желает загрызть именно сейчас.

Сейчас он лишь надеется, что кобыла не откажется провести с ним некоторое время, открыться ему, быть может, даже довериться.

— Прошу простить мою бестактность, — улыбается он: — Я мог бы пригласить на концерт классической музыке, если бы имел надежду...

Дурманящий запах пьянил, дразнил, туманил рассудок.

Внутренний зверь требовал крови, требовал охоты, но нечто цивилизованное хотело встреч, некой светлой обреченности, когда каждый понимает куда идет, но не сворачивает с выбранного пути.

Каждый играет роль, чтобы не нарушить незримых правил. Играет, пока не обрывается жизнь. Играет, пока не вступают в дело первобытные инстинкты, пока не проливается кровь сладкая и горячая, манящая.

***

Олененок для тигра

Рабов, предназначенных для служения, в подобных питомниках обучают абсолютной покорности господину. Они обязаны исполнить любую прихоть, послушаться приказа без рассуждений.

Их готовят к тому, что рано или поздно хищник пожелает загрызть, насладиться агонией жертвы, её страданием и беспомощностью.

В этом заведении разводят оленей. Рабов продают в возрасте шестнадцати лет, и с момента покупки они переходят в полную собственность заплатившего назначенную цену, становятся бесправными вещами.

Их учат терпеть боль и унижения, подчиняться любому желанию покупателя, с улыбкой удовлетворять любую просьбу.

Я мечтал о таком рабе. Мечтал о покорной добыче, согласной подставить шею под укус. Мечтал о дичи, готовой к гибели, смирившейся с ней, свыкнувшейся с мыслью о близкой смерти.

Я не испытывал угрызений совести, потому что знал, что воспитанные в подобных заведениях по отработанной системе не могут жить, не подчиняясь, не чувствуя себя нужным через удовлетворение желаний господина.

Цель своего существования они видят в том, чтобы стать пищей для хищника, жертвой для охотника, имеющего право отобрать их жизнь.

Когда я мог рассчитывать на значительное наследство, я посещал этот питомник, присматриваясь к товару, приглядываясь к молодняку.

Это напоминало забавную игру. Никто не говорил о статусе воспитанников.

Взрослые хищники встречались с подростками, гуляли по территории под контролем надзирателей, не позволяя себе вольного обращения.

Во взглядах многих читалась алчность, у других задумчивость или скука, но я относился к выбранному олененку с мягкостью, с искренним участием.

Сперва каждый посетитель приглядывается к гуляющим рабам, затем выбирает того, кого хочет купить.

Это старинная традиция заведения, которая никогда не нарушалась, несмотря на неудовольствие многих богатых желающих получить раба без проволочек, и никакие суммы не могут изменить правил.

Наставники учат рабов принимать неизбежную участь, а при встречах с хищником объясняют, что именно этот зверь станет их повелителем, тем, кому будет принадлежать их свобода и сама жизнь.

Также происходило и у меня. Однажды я решился и подошел к пятнадцатилетнему олененку, пытающемуся дотянуться до яблока, повисшего на нижней ветви дерева.

Подросток вытянулся, устремившись вверх, пытаясь сорвать спелый плод.

Я подошел под бдительным взглядом надсмотрщика, пригибая ветвь лапой.

Олененок подскочил, не сумев скрыть страха.

Основными клиентами являются волки, а они не скрывают своего приближения, я же подступил вплотную бесшумно, как и полагается тигру.

Кто-то из наставников посмотрел на юношу с укоризной, и олененок совершенно стушевался.

Не помню в точности, что сказал тогда. Улыбнулся, хотя у хищника это всегда оскал, и раб ответил робкой улыбкой на мою широкую и уверенную.

Он не успел одеть маску услужливости, сбитый с толку моим появлением, и я проследил всю гаму эмоций. Естественный ужас жертвы, затем страх моего неудовольствия, потом интерес болезненный и наивный, и наконец смирение, смешанное с неясной надеждой.

Я напомнил ему про яблоко, и он сорвал его, коснувшись моей лапы.

Я возвышался над ним, представляя эту картину со стороны. Испуганная дичь почти прижавшаяся к полосатому тигриному боку.

На первой совместной прогулке мы молчали, лишь он хрустел яблоком, а я думал о том, что однажды он сам станет моей пищей.

У рабов нет имен, и обычно хищники не удостаивают травоядных разговорами. Ходят рядом, мечтая вцепиться когтями.

И я такой же. Инстинкты сильны и во мне, но желание рвать клыками теплое мясо не отменяло сочувствия к одинокому подростку.

На второй прогулке я сказал ему, что у него изумительный запах. Сомнительный комплемент, но нежный аромат олененка дурманил, манил, рождал голод и странную потребность заботиться.

Я не мог решить этого противоречия, желая и убить, и утешить. Жизнь не может быть однозначной, и я принял это нелепое положение.

Мне нравилось наблюдать за его грациозными движениями, выслушивать истории из учебных будней и скудных развлечений, а в ответ я носил ему сладости, чего никто не делал, хотя запрета и не существовало, рассказывал о работе, но не обещал купить.

Он ждал этого обещания, но я боялся, что нежданное богатство окажется сказкой.

Так оно и произошло. Оказалось, что долгов мой родственник имел больше, чем доходов, а значит, что и надежды на роскошную жизнь развеялись в дым.

Я не знал, как сказать об этом олененку, но чудо произошло.

Какой-то богач решил подарить свободу всем рабам из питомника, считая, что это сделает их счастливыми.

В последствии многие покончили с собой или сели на иглу, не приспособленные к внешнему миру, но мой олененок поступил иначе.

Я не знал, как придти в питомник с известием о том, что целый год я невольно обманывал его, но он постучал в дверь сам.

Я открываю, замираю на пороге, застываю подобием статуи, ощущая прилив необъяснимого счастья.

Но не знаю, как держаться теперь. Передо мной свободный гражданин, но быть может, что он все еще хочет принадлежать мне, хочет пойти до конца, стать моей добычей.

***

Конь и волчица

Не

сказать, что я относился к волчице плохо.

Но иногда сложно сдержаться, не воспользоваться собственной безграничной властью.

Она провоцировала, невольно дразнила, демонстрировала покорность.

Её отец сидит за решеткой за жестокое убийство какой-то кобылы, а его дочь оказалась изгоем среди сверстников в классе, а учителя бросают на нее взгляды, в которых страх смешивается с осуждением и скрытой ненавистью.

Я сел с ней за одну парту, когда мы поступили в десятый. То ли жалость, то ли подростковый нигилизм, вынуждающий некоторых идти против общественного мнения.

Она отодвинулась от жеребца, устроившегося рядом, точно думала, что вызывает глубокое отвращение у любого травоядного.

Когда же я с ней заговорил, она стала отвечать, будто являясь рабыней.

Она вела себя, точно я снисходил до нее, оказывал ей огромную милость своим вниманием.

Сперва это удивляло, потом я привык.

Мне нравилось с ней. Она общалась лишь со мной, но так, будто виновата за все преступления, совершенные хищниками.

Чудилось, что то, что я конь, для нее означает, что я обязан презирать её, видеть в ней дочь убийцы.

Я же не задумывался об этом. Поворачивался спиной, порой обнажал шею, откидывая голову, когда хотел размять мышцы.

В такие моменты она терялась, быть может, думала, что я испытываю её или забываю о присутствии исконного врага рядом.

За то она выполняла любую мимолетную просьбу. Она бегала по мелким поручениям, хваталась за книгу, когда я просил уточнить что-нибудь.

Странно, но и я и она учились хорошо.

В классе на нас перестали обращать внимание, хотя иногда волчицу ставили на место. Я не заступался за нее.

Не знаю почему. Видимо потому, что она сама принимала унижения, воспринимала их, как нечто справедливое, естественное.

На меня же она смотрела с искренней благодарностью, с каким-то пугающим восхищением.

Не знаю, но мне начало казаться, что она готова выполнить любое мое желание.

Она приносила кофе, продающееся в автомате на первом этаже, порой выручала в разных мелочах, облегчающих жизнь.

Чувство вины выражалось у нее в желании и готовности подчиниться любому травоядному, тем более жеребцу, если он только сам захочет этого, примет, обратит внимание на волчицу.

И этим конем стал я.

По сравнению со мной она отличалась небольшим ростом, какой-то хрупкостью, хотя я знал, что хищник может вцепиться в глотку молниеносным броском.

Однако я не мог бояться её, не мог воспринимать одноклассницу, как действительную угрозу, чтобы не совершил её сумасшедший отец.

Я пытался приучить её к нормальному общению с собой, но из этого ничего не выходило.

Так продлилось до мая, когда учеба стала близиться к неизбежным каникулам.

Я знал, что волчица живет с матерью, не имеющей возможности баловать дочь, а потому я решил, что должен пригласить соседку по парте на дачу, где планировал до этого проводить лето в одиночестве.

Я догадывался, что если спрошу мнение школьницы или выскажу идею в качестве предложения, она откажется, не решится отягощать меня своей компанией.

Поэтому я сообщил о своей мысли, как о приказе, как о том, что не подлежит обсуждению, и она не стала перечить.

Решение принято, и я испытал удовлетворение от того, что это лето она не проведет в душном городе.

Да, я относился к ней не лучшим образом.

Таковы правила нашей игры. Казалось, что ей необходима грубость, жесткая насмешка, выражение презрения.

Так глубоко в ней укоренилось ощущение собственной никчемности и преступности, что она не могла обойтись без этого.

Если я был мягок с ней, она терялась, замыкалась в себе, старалась уйти, чувствуя себя некомфортно.

Я мог понять это, но не знал, как с подобным справиться.

Возможно психолог мог бы помочь, дать хороший совет, но она не согласилась бы на подобное.

Да и, признаться, я привык к этому положению, начал находить в нем свои достоинства, серьезные плюсы.

Мне нравилось доминировать над хищником, прогоняя какие-то смутные детские страхи.

И, пожалуй, что теперь мне самому было бы сложно относиться к ней, как к равной.

Но до чего странное и приятное ощущение, когда она отвечает открытой улыбкой на требование! До чего необычное чувство, когда на унижение отвечают благодарным взглядом! Насколько это приятно, когда от тебя принимают все от ласки до грубости!

Итак, я жду её на автобусной обстановке.

Жара. В такую погоду фурри не носят одежды, и я ощущаю, как солнце греет гнедую шкуру, как тепло проникает в тело.

Настроение поднимается.

Одному в глуши скучновато, да и не помешают лапы, которые сделают работу по дому.

Я обойдусь без хлопот по приготовлению пищи, уборке и прочему.

А это само по себе является огромным достоинством.

Впрочем есть и некоторое волнение.

Я никогда не оставался с ней один на один. Не было возможности пригласить хищницу домой, где находится мать, не одобряющая подобных знакомств.

Заходить к ней у меня не было и мысли. Все же лазить по каким-то трущобам не хочется.

Так что мы все время были на виду у других. В классе, среди толпы, в столовой, на прогулках и экскурсиях.

Но ведь на самом деле мы даже фактически незнакомы.

***

Кролик для лиса

Джеймсу нравилось это место, этот небольшой клуб по весьма специфическим интересам.

Здесь хищники ищут жертв и наоборот. От большинства заведений подобного рода, которых в столице с населением в пятнадцать миллионов существовало немало, это отличалось некой чинностью, неким особым порядком, поддерживаемыми строгими правилами.

Здесь не продавался алкоголь, не грохотала тяжелая музыка, заставляющая посетителей терять ощущение реальности. Сюда приходили те, кто делал выбор осмысленно, кто готов убить или умереть, воплощая свою мечту.

Молодой лис огляделся. За столиками сидели пары из охотников и будущей дичи.

Лошадь с тигром, олень с волком, даже смущенный бык с медведем деревенского вида, обсуждающие что-то.

Наблюдался некоторый избыток травоядных. Здесь не принято впиваться в горло в первый же день знакомства, здесь дичь и хищники узнают друг друга, вместе готовятся к решающему моменту, а после, действительно ощутив невидимую связь с партнером, позволяют инстинктам вырваться, взять верх над цивилизованной маской. А потому хищников не хватало.

Обычно, желающие попробовать настоящего мяса идут в места по проще, где достаточно одного вечера, чтобы уговорить пьяную жертву подставить шею под укус клыков, а многие не ограничивают свою фантазию. Уединяясь в отдельных комнатах, успевая насладиться страданиями травоядного, своей безграничной властью.

Да, подобное встречалось и здесь, но без импульсивности. Здесь добыча давала осознанное согласие на смерть, порой выражала готовность выдержать боль ради удовольствия хищника, но взаимное уважение и учитывание потребностей другого являлись основными принципами организации.

Джеймс считался местным завсегдатаем, несмотря на то, что не прикончил ни одного из посетителей. Как бы странно не звучало это, он ждал некого единственного, того, кто действительно будет счастлив стать именно его жертвой, отдать жизнь именно ему.

Разумеется, в клубе не любили праздных зевак, хотя ежемесячный взнос и впечатлял, потому вряд ли имелся смысл выкидывать деньги на ветер. Джеймс выступал ведущим в дискуссиях, а часто развлекал публику игрой на рояле. Он даже пытался писать музыку, пользовавшуюся здесь некоторой популярностью. Все же он вкладывал в мелодии переживания хищника, понимающего в современном обществе, что жаждет крови своих сограждан, его мучительное ощущение ненормальности, а после восторг, когда находишь того, кто не только понимает, но и сам готов пожертвовать жизнью для исполнения твоего желания.

Лис оглядел зал, он порой составлял компанию одиноким травоядным, порой позволял себе поиграть: легкие укусы или погоня, от которой кровь вскипала, даруя мимолетную связь с первобытной сутью, отчаянное сердцебиение, но никогда не заходил дальше. Он не мог убить того, с кем не чувствовал единения.

Взгляд наткнулся на кролика, которого раньше Джеймсу не доводилось встречать. Белая шерстка, робость в жестах, глаза, в которых смешались испуг и неясное предвкушение.

Но главное... Запах, который заставил облизнуться.

Джеймс понял, что должен попробовать, именно сейчас должен предложить пойти до конца. Он ощутил правильность с первого взгляда на жертву, с первого вдоха дразнящего аромата дичи.

Джеймс приблизился. Он наблюдал за добычей несколько долгих минут, а после подступил вплотную, коснувшись носом макушки.

Он не церемонился, считая, что хищник должен вести себя так, как подсказывает древний инстинкт. Ему хотелось погрузиться в успокаивающий и волнующий одновременно запах, забыться в нем, и он позволил себе дотронуться до незнакомого кролика, не спрашивая разрешения, но чувствуя свое право, право охотника, право стоящего выше по пищевой цепи.

Джеймсу не требовались слова. Язык тела выражает согласие лучше, полнее. Склонившийся лис замер.

***

Форма нужности

Ты ненавидел свою жизнь, ненавидел школу, в которую ходил, безучастных родителей, высокомерных одноклассников, бездушных учителей, как впрочем и всех людей в целом.

Тебе шестнадцать. Жизнь серая, бесвкусная, тусклая.

Остается лишь верить в чудо, когда являешься изгоем, когда нет друзей. Даже приятелей или на худой конец нормальных знакомых.

Все кажется бесцельным, беспросветным, гнетущим, отталкивающим.

Торопливые прохожие, безразличные родственники. Наставления взрослых и необходимость учиться, забивать голову какой-то ерундой.

Лучше верить в мистику, в некую реальность яркую и манящую.

Тебе в руки попадает книга. В ней текст на настоящем пергаменте.

И латынь не становится преградой. Ты можешь учиться, если захочешь.

В свой шестнадцатый день рождения ты чертишь на пыльном полу странные знаки, читая таинственное заклинание нараспев.

Застоявшийся воздух дрожит, плавятся контуры предметов, будто слезы застилают глаза.

Ты веришь, ты мечтаешь, что все можно изменить, ведь иначе и нет смысла существовать в рутинном и жестоком мире.

Ты читаешь заклятие переноса в тот мир, где ты станешь нужен.

Если верить автору, то можно оказаться в том месте, где найдется тот, кто готов будет отдать многое ради тебя.

Слова вселяют надежду.

Нетерпение, предвкушение, дрожь в теле.

Вспышка, и ты проваливаешься во тьму.

А возвращаешься к действительности с ломотой во всем теле. Ты избитый раб, чья-то бесправная собственность.

Даже не игрушка, а будущая пища.

Ты стал кроликом. Тело изменилось, покрылось шерсткой. Изменилось восприятие окружающего.

Теперь не существует тоски. Только страх, обжигающий внутренности, острый, невыносимый.

Ты в клетке, ты товар, ты кусок мяса.

Мимо решетки проходят лисы, волки, псы, леопарды, львы тигры.

Запах каждого откликается дрожью в каждой жилке.

Сможешь ли смириться с участью будущей трапезы? Примешь ли судьбу чьего-то ужина? Обманули ли древние чары?

Гнев. Ненависть. Отчаяние.

Но появляется он. Рослый хищник, втягивающий твой запах.

Один из прохожих.

Тощий волк, явно недоедающий.

Он долго смотрит. Смотрит только на тебя, не обращает внимание на других. На упитанных телят или грациозных оленей. Весь огонь волчьего взгляда направлен на юного кролика, на тебя, оцепеневшего от первобытного ужаса.

Проходят месяцы. Он не уходит, становится привычным.

В его взгляде не бессмысленный голод, но осознанный выбор. Странная привязанность, желание вонзить клыки именно в тебя, рвать именно твою плоть, слизывая кровь с ран.

Волк не решается заговорить, но заглядывает в глаза. Почти собачья преданность, не считая того, что он собирается поужинать тобой, полакомиться молодой крольчатиной.

Но он единственный, кто не равнодушен к тебе, единственный для кого ты не являешься пустым местом или бездушным кандидатом на вертел.

Ты для него единственный, заветная дичь.

Этот волк, этот хищник видит в тебе большее, чем кусок мяса, несмотря на то, что считает тебя своей законной добычей.

Он копит деньги, боясь, что тебя выкупят. Почему-то не решается подойти, поговорить, сказать о том, что переполняет его, не дает спать по ночам.

Во снах ему каждую ночь являются сцены охоты, мучительные и реалистичные. И каждую ночь его клыки впиваются в твою шею, а жадный язык слизывает кровь, хлещущую потоком из разодранного горла.

И вот вы одни. В соседних клетках пусто после удачного дня продаж. Надсмотрщики не стоят под проливным дождем, предпочтя тепло помещения отвратительной погоде на улице.

Ты сидишь на жестком полу, слыша как капли барабанят по навесу.

Волк замер под ливнем, верный, безмолвный, неподвижный.

Неужели ты не окликнешь его?

Неужели не развеешь болезненного одиночества? Более полугода ты не общался ни с кем.

А ведь ты догадался, что именно ему предназначен самой магией

***

Кролик для хищника

Я прошел обучение, доказал, что могу быть добычей, могу быть жертвой для хищника.

Мечтал ли об этом я? На этот вопрос сложно ответить.

Что я чувствую, когда представляю, как клыки зверя впиваются в мое горло? Что ощущаю, когда понимаю, что стану пищей для волка или лиса, или кого-нибудь из семейства кошачьих?

Я хочу этого. Но это не та мечта, которая наполняет безрассудным восторгом. Мечтать стать дичью — не то, что надеяться попасть в престижный университет или найти хорошую работу.

Это цель властная и странная. Это желание твердое и неодолимое. Это потребность насущная и болезненная.

Я чувствую некую правильность в роли дичи, некую осмысленность в смерти на столе хищника. Осмысленность в том, чтобы стать чьей-то пищей. Осмысленность в гибели.

Представляя себя куском мяса, рабом для того, кто стоит выше по пищевой цепи я ощущаю то же, что и толстяк, желающий сбросить лишние килограммы.

Как он не любит собственное тело, так и я по причине неясной и глубокой не прочь от него избавиться.

Я чувствую легкость, освобождение от проблем, когда, как бы со стороны, представляю кролика, оказавшегося на разделочной доске. Я не боюсь конца. Но и не тороплю события.

Я прошел необходимые психологические тесты, продемонстрировал готовность подчиниться, покориться, послушаться чужого приказа. И теперь я жду распределения.

Бумаги подписаны, и я не считаюсь гражданином, став вещью, вернее потенциальным обедом для хищника.

Руководство школы подберет хозяина, исходя из предпочтений, проставленных в анкете.

Я согласился выдержать любую боль, в том числе и разделку живьем. Указал, что хотел бы стать добычей того, кто не боится своих желаний, кто готов раскрыться перед дичью, показать подлинную суть, снять цивилизованную маску.

Я указал, что согласен и стать пищей в первый же день и пожить с хозяином некоторое время.

Он может играть со своей жертвой, пока она ему не надоест, столько сколько сочтет нужным.

Теперь только остается ждать того, кто не откажется отведать крольчатины.

Я понимал ненормальность желания, собственную чужеродность обществу, но ждал подобного себе. Хищника.

***

Волк и олененок

существуют особые места, где хищник и жертва могут найти друг друга.

Чаще всего это бары, ночные клубы, отели с номерами для своих, а порой и все перечисленное вместе.

Подобные заведения держатся на круговой поруки, создавая отработанную систему, позволяющую охотнику встретиться с дичью, согласной на смерть от клыков. Приглашение получить непросто, а покинуть этот мир, скрытый от глаз толпы, еще сложнее.

Впрочем и здесь существовали исключения из правил.

На окраине города ютилась библиотека, владелец которой едва не разорился, но нашел спасение семейному делу. Он превратил отдельный зал в место, где охотник и жертва могут присмотреться друг к другу в тишине, без алкоголя, громкой музыки и толпы посетителей.

Ежемесячный взнос отличался внушительностью, но Джеймса это не останавливало.

Волк не хотел иметь дело с пьяной добычей, неадекватной, жадно подставляющей шею под смертельный укус. Он жаждал осмысленности, знакомства, разговоров, понимания, а после готовности отдать жизнь хищнику, стать игрушкой в лапах молодого волка.

Он стал завсегдатаем читального зала, занимаясь своей кропотливой работой в приятной обстановке. Он не спешил, приглядываясь, ожидая того, кто затронет нечто внутри, заставит сердце забиться чаще.

Джеймс стал историком, и кровавые сцены далекого прошлого будоражили воображение, пробегали дрожью по мышцам, рисовали яркие образы.

Волк видел многих, кто приходил сюда, присматривался, подсаживался к выбранному зверю. Иногда двое пропадали на несколько дней, а возвращался только один, и Джеймс знал, что однажды настанет и его черед.

Джеймс приходил в библиотеку ранним утром, когда никого нет, и это одиночество ему тоже нравилось. Он дорожил им, любил его, наслаждался тишиной и покоем.

Впрочем, скоро ему попался такой же ненасытный любитель книг.

Запах юного оленя дразнил, подстегивал древний инстинкт. Аромат покорной жертвы, аромат беззащитной добычи.

Робкие движения приковывали взгляд, отвлекали от старых томов. Нечто глубинное, властное всколыхнулось в груди, требуя сделать олененка своим.

Джеймс лишь не знал, как дать знак, как подступиться к выбранной дичи.

Сейчас не время охоты и силы. Он мечтал о том, что олень по своей воле станет жертвой, отдаст жизнь, желая этого, отдаст именно ему, Джеймсу.

***

Олененок для хищника

Ник не похож на сверстников, не похож на друзей и одноклассников, не похож на представителей своего вида.

Олененок пятнадцати лет отличается от окружающих чем-то важным, чем-то, что определяет самое главное.

Он ходит в обычную школу, прилежно отвечает на уроках, и учителя видят в нем отличные задатки. Родители гордятся сыном, а приятели нередко просят списать на контрольных.

Его особенность заключается в неком трепете перед хищниками, в некой покорности их желаниям.

Он готов дать отпор жеребцу, назначенному старостой класса, или быку, считающемуся хулиганом и бунтарем, но он никогда не огрызнется на слова волка или тигра, лиса или пса.

В глазах его вспыхивает мимолетная радость, когда хищник обратит внимание на него. Он не умеет обижаться на хищников, защищает их перед товарищами, выгораживает перед преподавателями.

Кажется, что наибольшим удовольствием для него является одобрение природного врага, одобрение того, чьи предки не прочь были полакомиться олениной.

Когда Нику исполняется шестнадцать, он воплощает мечту, преследующую с детства, поддается странной одержимости.

На день рождения он не приглашает гостей домой, не празднует дату, но сидит, выпрямившись, привязанный к жесткому креслу, сидит в подпольном клубе для хищников, мечтающих убить беззащитную жертву, быть может и отведать трепещущей плоти. Сидит, ожидая того, в чью полную власть отдается.

Официально, он совершил самоубийство, разрешенное законами. Теперь он мертв юридически, мертв, как гражданин. Теперь он раб, раб того, кто захочет стать его господином, его убийцей. Он добыча, он дичь, он кусок мяса, готового подчиниться любому приказу.

Олененок вспоминает, как пришел сюда, как подписал договор, как отказался от всех прав, да и предъявить жалобу теперь будет некому.

Он сам привязал себя к твердому сидению, плотно притянул тело, наполненное дрожью, смешавшегося страха и предвкушения, к бездушному дереву.

На глазах повязка, непроницаемая для света, а во рту зажато крупное яблоко.

Остается лишь слух, улавливающий шаги, приближающегося хозяина, шаги охотника и палача.

Ник замирает, Ник ждет зверя.

Олененок мечтает исполнить волю господина, быть послушным до смерти. Он готов выдержать боль. Готов отдать жизнь хищнику.

***

Волк готов полакомиться крольчихой

Томас не отличается мягкостью. Хищник не скрывает первобытных инстинктов, проскальзывающих в рычащих нотах голоса, в резких жестах.

На травоядных, которых считает законной добычей, он поглядывает свысока, не обращает на них внимания или напротив смотрит пристально, не отводя горящих алчностью глаз от выбранной жертвы.

Перед законом он чист, и в аморальных поступках никто бы не посмел его обвинить, но тем не менее, он преступник по сути.

Он отказывается признавать ценность жизни дрожащей дичи, он хочет вонзить острые клыки в теплое мясо, оторвать кусок, брызжущий горячей кровью.

Или напротив произвести все методично и аккуратно. Разделать, приготовить, подать на стол, как изысканное блюдо, насладиться трапезой, помня, что поглощает плоть разумного существа.

Он не говорил об этом, но слухи ходили, и дурная слава окружала его неким зловещим ореолом отчужденности.

Однако нашлась студентка. Нашлась сумасшедшая крольчиха, влюбившаяся в него, влюбившаяся, несмотря на межвидовой барьер, несмотря на то, что он хищник, что его предки не прочь были полакомиться свежей крольчатиной, как и он сам.

И она призналась ему в любви, не веря сплетням.

Он усмехнулся жестко, заглянул в доверчивые глаза добычи.

Каждая фраза, звучащая холодной жестокостью, рассекала воздух, обжигала циничностью.

Он наслаждался ужасом дичи, в котором, однако, таилась и какая-то обреченность, какая-то готовность ко всему, необъяснимая покорность судьбе и своему убийце.

Волк смаковал безжалостные слова, наблюдал за реакцией будущей жертвы.

Он сказал, что она интересует его только в освежеванном виде. Только в виде выделанной шкуры и нарезанного мяса.

Он усмехнулся, объясняя, что готов видеть её на своем столе в любое время, хоть бы и сейчас, но более ему ничего от нее ненужно.

Он окинул голодным взглядом спортивную фигурку, продолжая мысль.

Если она хочет протянуть по-дольше, то он согласен на то, чтобы сохранить ей жизнь на время.

Как бы она отнеслась к тому, если бы он удовольствовался бы для начало задними лапами? Он готов даже оплатить их ампутацию.

Томас облизнулся, представляя, как почувствует заветный вкус, о котором мечтал с детства, о котором мечтал всегда.

***

Снятие шкуры

Фурри и люди равны в правах. Виды сосуществуют без конфликтов, без вражды или дискриминации.

Утопия. Идеальный мир. Эпоха, о которой мечтали многие.

Это время предсказывали мыслители прошлого, прославляли свободу, наступившую теперь.

Даже законы отличаются мягкостью.

Если хочешь убить, найди жертву, согласную умереть от твоей руки или лапы. Хочешь попробовать плоть разумного существа, и это возможно. Хочешь умереть, желающий убить любым способом к твоим услугам.

Марк разместил объявление в интернете.

Чем он хуже других? Почему он должен сдерживать свои желания, если другие реализуют их? Почему он не может исполнить то, о чем мечтал с детства?

Он мечтает о настоящей шкуре. Мечтает о том, как стянет её с фурри, бьющегося в агонии.

И он написал, что готов ободрать любого зверя, кому это было бы интересно, кто готов стать мехом для человека.

Он написал, что готов ответить по телефону, а также встретить в любое время каждого, кто согласится пожертвовать теплой шкуркой.

Он приготовил все необходимое, оборудовал комнату в доме, находящемся в пригороде, а также приготовился ждать.

Предвкушение заставляло мерить шагами гостиную.

Почему-то парню казалось, что звонок в дверь раздастся в ближайшее время.

Он вспоминал, как это странное желание родилось с четырнадцати лет, когда он влюбился в юную лисицу. Он влюбился в рыжую шерсть в пушистый хвост, в мягкость и шелковистость, но она отвергла робкого школьника, и тогда подросток стал представлять, как то, что манило его окажется в его руках без владелицы, посмеявшейся над его чувствами.

Он представлял, как зароется в мех, согревающий в холод, как уткнется лицом, как закутается в шкуру.

И теперь, когда ему исполнилось двадцать, из тайной фантазии родилась четкая цель, которая может воплотиться, если найдется тот или та, кто захочет отдать ему жизнь.

Парень не находил себе места от нетерпения, не мог не торопить часы.

Он даже указал, что готов оплатить билет на самолет любому самцу или самке, пожелавшему встречи.

Ему нужен тот, кто готов вытерпеть боль, выдержать снятие шкуры живьем.

Человек хотел услышать крик зверя, умирающего под ножом.