Пустота. Есть лишь она, ведь даже тьма, затмившая свет и ставшая всем, пала пред пепельным рассветом. Не осталось ни прошлого, ни имени. И только страх подкрадывается издалека. Медленно проникает в затуманенный разум, пока не вспыхивает скорбью внутри…

Предсмертный крик пронзает густую тишину ночи.

Ла улавливает его сквозь сон, просыпается, когда первый осознанный вдох обжигает глотку, жар ошеломляет заставляя вскричать и броситься в сторону, но прилив сил исчезает — не вдохнуть. Ноги подкашиваются. Внутренности словно выворачивает. Тело тяжелеет и, упав, более не двинуться. Остаётся слезящимися глазами наблюдать, как плотный дым вздымается к крыше вигвама. Пламя пожара охватывает ближайшую стену, раскидывает жалящие языки дальше, подбираясь к правой руке, но чувства покидают...

Вдох. Сиплый кашель раздирает горло на части. Воздух с земли медленно возвращает сознание, обнажая сначала отголоски, затем невыносимую боль объявшую руку. Ла судорожно сбивает с неё пламя. Приходит в себя, нещадно стискивает клыки, жадно насыщаясь оставшимся у земли воздухом и терпя впившийся в обгоревшие пальцы песок.

Вой заглушает треск пылающей хижины. Призыву вторят многие голоса собратьев, но они теряются во всепоглощающем гомоне чужаков. Врагов, пришедших за кровью!

Звуки битвы снаружи. Огонь внутри разрастается, голова кружится, но с каждым вдохом мысли проясняются. Ла оборачивается и направляется обратно к языкам пламени.

Огонь охватывает вход, касается подстилки, сено вспыхивает, едва волчица находит в нём свой костяной клинок. Обожжённые пальцы не удерживают — она берёт нож левой, пробивается сквозь стену из шкур наружу. Воздух холодными иглами наполняет горло, кашель разрывает его изнутри. Глаза не видят после ядовитого дыма. Но слух ясен. Крики, кличи и голоса. Силуэты своих и чужих сливаются на фоне пламени, охватившем поселение в ночи. Тени сражаются, преображаются в охотников, что не щадят вторгнувшихся!

Молодая кровь: Ла желает биться! Она желает стать равной и поднимается, как кашель спадает, замечая вблизи оскал. Чужак нападает. Волчица уклоняется от копья и метит лезвием в шею. Не достаёт: шакал подныривает, сбивает её с ног, чуть не вспарывая горло клыками, но Ла перехватывает его челюсти своими, бьёт в спину ножом и стискивает ногами. Чужак тщетно пытается вырваться. Он в бешенстве протаскивает волчицу спиной по земле, пока она расширяет рану клинком. Ла чувствует как силы противника тают. Она выдергивает нож, чтобы добить, но не успевает занести — шакал рывком менятся с ней местами. Он останавливает нож схватившись за лезвие, вцепляется в обожённое предплечье когтями, и волчице кажется, что рука вспыхивает вновь: в глазах на миг темнеет, нескрываемая боль вырывается сквозь клыки визгом. Чужак принимается стаскивать Ла с себя, не чувствуя, как рвется его морда под её клыками. Ла не может помешать — чужак сильнее. Он глубже зарывается когтями в обожённую плоть, и вспышка боли заставляет её сорваться на рык, с силой рвануть нож, срезав шакалу пальцы, и затем всадить клинок ему в бок.

Кровь на языке. Ла ощущает, теперь наверняка, как тело под ней ослабевает. Раскрыв пасть, она вонзается когтями ему в глотку, смотря в затухающие янтарные глаза. Глаза побеждённого. Ла чувствует. Восседая среди хаоса, чувствует силу, пришедшую с кровью врага. Она очищает, встряхивает инстинкты, пьянит и возбуждает. Остаётся одна жажда.

Охотница зажимает окровавленное лезвие в зубах, берёт копьё чужака и бежит к бьющимся четверым старшим, окружённым вдвое большим числом.

Тощая самка ближе всех. Ла пронзает её спину копьём, с рёвом отскакивает к следующему чужаку и выхватывает из пасти нож. Лезвие только задевает его шкуру, но один из собратьев вскидывает дротик и отбирает жизнь. Кольцо сломлено. Остатки чужаков отчаянно кидаются на копья, но успевают забрать с собой лишь одного охотника.

Ла размыкает клыки с глотки последнего. Поднимается, видя, как её собратья чувствуют то же, что и она. Жажду, прописанную в кровавых оскалах. Блики огня в хищных глазах, потерявших страх. Они не произносят ни слова, но их кивки говорят всё, что она желает услышать. Признание равной.

Но битва только начинается. Смех чужаков слышен отовсюду. Отчаянные вопли старцев редки, но крики юных продолжают раздаваться из центра поселения. От ритуального костра.

Охотники бросаются им навстречу. Ла следует за ними. Держа в зубах клинок, в руке копьё, она выискивает врагов сквозь пламя и дым. То, что отличает старших, передаётся и ей: возбуждение не спадает, но уже не так будоражит. Всё так же пьяня, оно позволяет рассудку вспомнить цель, ради которой Ла и оставили — защитить дом. Защитить стаю!

Остов вигвама впереди с треском заваливается. Ла едва успевает отпрыгнуть, когда горящая шкура обрушивается на пути. И тогда, тонкая тень проносится сквозь снопы искр. Охотники расходятся в стороны. Стрелы усеивают дорогу, по которой они бежали миг назад.

Волчица укрывается за соседним вигвамом, слышит, как ропот чужаков раздаётся вдали, пока не сменяется на воинственный клич, и смотрит на стрелы, пытаясь сосчитать. Слишком много. И среди них пал один из охотников. Наконечник пронзил шею.

Негромкий рык. Ла поворачивается, и Атли хватает волчицу за пасть, наклоняет, и, стукнув лбом в лоб, всматривается в глаза. Она знает, что ищет старший охотник. Страх. Сомнения. Но её вера сильна. Она отталкивает его, не нуждаясь в поддержке, свирепо приоткрывает клыки, издает тот же рык, и матёрый волк довольно опускает руку. Убедившись, он бросается к крикам молодых, зовя её за собой, пока клич чужаков не добрался до всех.

Зажатый в пасти нож надрезает губу. Ла не замечает, как и всю боль отринутую телом, бежит вслед за Атли, пока вигвамы впереди не расступаются.

Дыхание замирает. Разгорячённое сердце пропускает удар. Ла опускает наконечник копья, видя священную площадь. Землю, насыщенную кровью. Плотно усеянную телами соплеменников. Твари ползают среди них. Не положив конец, они вгрызаются в павших и набивают тощие тела их силой, пока те из них, что сражаются, ниспадают куда ниже. Они не охотники. Ла осознаёт это, видя, как шакалы измываются над живыми и мёртвыми.

У самого костра, в центре площади, ещё защищается её племя. Но охотников среди них мало: одни юные, только взявшие оружие в руки или не бравшие вовсе… Шакалы вытягивают их одного за другим. Уворачиваются от неумелых атак и ломают хребты, бросая скулящих на землю. Не добивают. Топча, идут на следующих подобно тварям, не знающим чести.

Бешенство распаливает сердце. Оскал застывает на губах, и ярость затмевает взор.

Подобно шквальному ветру, охотница настигает следующую жертву. Копьё влетает в не успевшую раскрыться пасть, выбивая осколки клыков и не давая и шанса подняться с колен. Ла проносится мимо, забыв защищаться, слепо атакует снова и снова, пока кровь всё больше окропляет тело. Тело, забывшее об усталости и отданное во власть первобытной ярости. Охотница бьёт, не ведая жалости, отправляет в бездну, ведомая одними инстинктами, затмившими раны и боль. Ярость! Есть лишь она. Единственный слышимый звук — боевой клич. Он приближается. Нарастает, и те, кто издаёт его, могут выйти на площадь в любое мгновение. Но никто не спасёт тех, кто сейчас перед ней.

Ритуальный костёр пылает во всю силу, озаряет тьму и волчье племя, готовое к последней схватке. Атли пробивается к ним сквозь ослеплённых победой чужаков и, израненный, встает во главе. Во главе загнанных сестёр и братьев, потерявших надежду и пожелавших пасть подобно избранникам богов. Богов, что не сводят с них взгляда и разжигают костёр за их спинами.

Вой трёх десятков затмевает клич. Разжигает сердца и лишает их страха, наполняя верой. Ла слышит его. Опракидывая шакала с рассечённой глоткой, отвечает голосам своим. И едва их вой стихает, стая бросается в объятия битвы.

Пламя бушующее в сердцах. Пламя, что охватывает площадь. Оно пожирает всех. И своих, и чужих, не различая никого из них. Ла не способна уследить. Без конца взмахивая клинком, она кружится среди мертвецов, забывая дышать, срывается на рык, распаляясь сильнее и ощущая всю кровь, пропитавшую тело.

Охотница уворачивается от копья, выбивает из равновесия ударом по внешней стороне бедра и наносит смертельный удар, отталкивается, и тяжёлый молот, едва не задевая голову, проносится мимо. Ла поздно замечает уродливую гримасу представшую пред глазами. Удар в грудь лишает зрения, выбивает почву из под ног. Пасть наполняется кровью, и земля прогибается под телом. В глазах проясняется только когда через силу удаётся вдохнуть, а шакал с перечёркнутой шрамами мордой утробно рычит, уже занося молот над её головой. Не в силах увернуться, Ла вскидывает руки с ножом.

Но молот не обрушивается. Копьё пронзает затылок урода, и орудие выпадает из ставших безвольными рук. Атли стоит за ним. Тяжело дыша, он держится за проколотый бок, но в его взгляде ещё горит пламя. Волк немым укором смотрит на охотницу. И она замечает, как он слегка покачивает головой, прежде чем направиться к ней.

Ла усмехается в ответ, поняв, что принимала за землю. Она в бессилии роняет голову и смотрит в ночное небо, накрывает слезящиеся глаза сгибом локтя и нервный смех тут же пробивается наружу, расслабив истощённое тело, словно и не было никакой битвы. Никакого сражения. И пусть этот клич ещё не настиг их. Пусть бой ещё не окончен и она падёт, не увидев завтрашней зари. Она хочет смеяться и счастлива, смеясь сейчас и продолжая жить.

Атли устало припадает на колено у края обтянутой шкурой ямы. Осматривается вокруг, насчитав лишь шестерых живых из волчьего племени. Одни, посреди площади, залитой кровью. Уставшие, они стоят, облокотившись на копья, сидят, опёршись спиной на поверженных, и храбро смотрят туда, откуда надвигается многоголосый клич. Он уже заглушил всё. Но только не смех. Атли хватает волчицу за ногу, тянет на себя, медленно возвращая на твёрдую землю. И печальная ухмылка сменяет оскал на его морде, не ставшей смеяться в ответ. Но внутри он смеётся. Отчаянно. Счастливо. Забыв обо всём, просто смеётся и слышит смех остальных.

Шакалы врываются на площадь. Волной надвигаются, пока их задние ряды натягивают луки в желании прибрать побольше жизней себе. Но чистый смех не умолкает. И когда были пущены стрелы, он не стал умолкать…

Вода была так холодна. Сильна. Стремительным потоком сковывала кисть и завлекала в объятия, желая утащить. Но вскоре разочаровалась, ведь жертва была неприступна. Сидя на земле, она лишь наблюдала, вслушиваясь в тихий шелест травы, в нескончаемые всплески реки. Омываемые раны больше не жгло, пальцы сводило от холода. Но кровь ещё сочилась из порезов среди белоснежной шерсти. Уплывала, тонкими нитями преображаясь в узоры…

Ветер стих. Ветви за спиной раздвинулись, заставив обернуться и приготовиться к схватке. Но это были не они. Старший охотник вышел на берег и встал рядом, находясь в тени. Он был спокоен, и безымянная опустила кулаки, зная, что он не причинит вреда. Но зачем он здесь? Настороженно навострив уши, она словно задала этот вопрос и теперь, в ожидании, не сводила с него глаз.

— Ты не обретешь имя, всегда оставаясь одной, — волк подошёл ближе. Поставив копьё на траву, сел рядом и всмотрелся в бурный поток. — Ты чувствуешь, почему они бьют тебя?

— Я не их крови, — безымянная отвернулась. Села обратно и коснулась холодной воды. Но молчание не продлилось долго, ведь злость вернулась и вырвалась голосом, — и не твоей. Никогда не помогай мне больше.

— Ты этого не желаешь?

— Я справлюсь одна! — она приоткрыла клыки. — Пройду испытание! Я сильна. Сильнее их всех! — зарычала, повернувшись к Атли вспыхнувшим яростью взглядом. Но волк не придал этому значения, продолжая смотреть на горную реку. — Я докажу.

Он был глух как и все. Не принимал её слова всерьёз, и безымянная перестала считаться с ним. Устав наблюдать, наклонилась к воде, отпив. И уже вставала, когда его твёрдый голос донёсся до слуха:

— Всплыви.

Толчок в спину сбил с ног. Река захватила едва она успела вдохнуть, и сковывающий холод обволок тело. Стихийная сила поглотила, со страстным упорством потащила ко дну, вовлекая в неистовое течение. Извернувшись в нём, безымянная оттолкнулась от дна. Но даже здесь, у истока, потоки снесли, не позволив всплыть.

Уверенность сменилась страхом. И сопротивляясь реке, она чувствовала, как воздух заканчивался. Сердце всё сильнее отдавалось в груди. Мутная вода без конца застилала глаза, в ушах грохотали волны от каждой отчаянной попытки подняться, но река не позволила вырваться. Пока не стало поздно…

Пороги возникли, и течение набрало сил. Причинило боль, незаглушаемую сорвавшимся криком. Спину рассекло словно ножом. Колени расшибло, кожу содрало об встречные скалы. И стремясь защититься, она сжалась в ожидании удара. Но не смогла терпеть долго. Нужен был воздух! Река отозвалась. Позволила всплыть и сделать спасительный глоток. Тут же, издеваясь, захлестнула обратно, ударив об острое дно. Мысли покинули объятый страхом разум. Пальцы невыносимо заныли в попытке уцепиться за неровные камни. Всё было напрасно. Потоки срывали, без конца обрушивали на новые скалы и всё рвение, устремленное вверх, обрывалось о них.

До последнего удара… Когда звон затмил мысли. Наполнил голову и лишил воздуха вместе с пониманием. Тело развернуло течением, подняв вверх. Так близко к спасению, что стали видны небеса. Но на грани сознания, она не пошевелила и пальцем. Даже не попытавшись дотянуться до света, медленно погружалась, провожаемая бликами.

Кровавый узор предстал пред глазами. Тихо всплывая вверх, он звал за собой, обещая жизнь. И никто не откликнулся на зов…

Свет наполнил глаза. Горло обжёг свежий воздух, и безымянная, содрогнувшись, перевернулась, выкашливая воду. Судорожный вдох сменился жадным дыханием. Слух возвратился, уловив шелест травы. Зрение прояснилось, позволило различить силуэты деревьев, и дрожащие пальцы отчаянно сжали траву, больше никогда не пожелав отпускать. Она чувствовала, как холодные потоки ещё бились о спину. Сносили ноги и хвост, но под грудью была земля. Берег…

— Может, ты любимица богов, в которых отказываешься верить, — голос Атли затмил собой шелест, его силуэт заслонил свет. — Может, ты и сильна, но твоя сила ничего не стоит, пока ты одна. Все мы едины, пока мы вместе. Ты не одна из нас и никогда не будешь. Чужая. Но когда ты пройдёшь обряд, станешь охотницей, никто не посмеет тебе об этом напомнить. Не нужно отворачивать всех от себя сейчас. Как и не стоит отдаляться от племени и от тех, кто желает помочь, — он опустился на колено. Твёрдо всмотрелся в её дрожащий взгляд. — Если отказываешься от помощи, если не помогаешь и не защищаешь племя — тебе здесь нет места. И твоя жизнь перестаёт иметь значение, — замолчав, подал мокрую руку, наклоняясь ниже. — Ты примешь мою помощь?

— Я всегда принимала тебя… — Ла переводит уставший взгляд на него. Смех сменяется тоской, с которой она смотрит на его печальную ухмылку, берётся за протянутую руку и крепко сжимает, чувствуя, как он сжимает в ответ.

— Я всегда дышал тобой, — Атли тянет на себя. Помогает ей подняться и принимает объятия, какими Ла одаривает его, зарываясь пальцами в огрубевшую шерсть.

Пламя ещё ярко. Ночь ещё темна, но битва уже подходит к концу. Шакалы надвигаются свирепой волной, готовые унести последних живых. И Атли читает это в их глазах. Жажда. Голод, лишивший рассудка…

Ла не смотрит, уткнувшись носом в его грудь, опускает веки в ожидании тишины, пока смех остальных противится кличу. Живые храбрятся, тяжело поднимаются пред сворой врагов. Смеются им в морды и скалятся, готовые нанести последний удар!

И Ла ощущает, как Атли крепко обнимает в ответ. Склоняет голову и касается уха горячим дыханием, ласково прижимая к себе. Пока воздух не рассекает свист…

Тьма. И только гул тянется внутри. Он возрастает. Медленно спадает и снова возвышается, подражая ударам у материнской груди. Ударам, принадлежавшим живым и неведомым павшим. Гул возвышается вновь. Тягуче отзывается, когда во тьму проникает свет. Слабое мерцание далеко впереди звездой колышет мрак. Неровными всполохами раздвигает грань, пока не касается края земли. И что-то живое возникает на нём. В бликах огня…

Слёзы заволакивают глаза, размывают и смешивают всё, не давая рассмотреть, но веки не смахивают их. Не двигаются, оставшись без воли. Только гул возвышается внутри… пустоты?

Сердце вспыхивает кровью. Крик срывается немым, и неподъёмное тело изгибается в припадке. Пальцы ломаются и срастаются, лишь бы сломаться вновь. Кожа рвётся каждым движением, и шею без конца дробят, стирая кости в песок. Но она не прекращает. Не может прекратить изгибаться и задыхаться, крича. Отчаяние, страх, ярость и скорбь. Они лишили всего!

Атли. Он защитил, повернувшись к своре спиной. Стрелы вонзились и пошатнули, утопив в крови последний его вдох. И нечто оборвалось внутри, когда она подняла взгляд. Увидела потухшее пламя в синеве глаз… Миг, забытый падением, — вернулся отчаянным криком. Он длился дольше, чем вечность, ведь Ла не могла отпустить. Не могла дать ему пасть, когда его тело стало клонить, и держала до конца!

Пока не захлестнула тьма…

Она разбила о дно жертвенной ямы, но не привела тишину. Чувства проснулись, и Ла вновь смотрит на них — тварей. На морды шакалов, что свешиваются с края земли, глумятся над её необъятной злобой и устрашающим криком, слышимым зовом, взывающим к смерти.

Они не прекращают муки, вслушиваясь в её сорванный голос, срубают лозу, ведущую наверх, и оставляют Ла одну. Оставляют гнить с телом Атли в холоде вечной тьмы…

Ночь уходит, но плач тварей ещё спускается с затянутых небес. Садится на грудь, расправляя крылья, и вонзается клювом в пересохшее горло. В раскрытые глаза, без конца наблюдающее за дымом, всплывающим вверх.

Ла слышит их рыдания и не прекращает винить. Они убили всех, а теперь оплакивают своих, словно знают слёзы и грусть. Она не верит им. Они не могут, ведь они твари. Жестокие, вечно голодные твари. И они пришли вслед за ней…

Возникли из кошмаров, что она вечно желала забыть: когда она была молода, слаба. Когда кровное племя осветил огонь, а ночь была так черна, что был слышен гул тьмы… Ла помнит дикие вопли. Помнит страх, слабость в ногах.

И как бежала всё дальше от криков. Глубже в лесную чащу, пытаясь сохранить жизнь, не принадлежавшую ей. Пока силы не покинули тело. Пальцы проредили опавшие листья, когда грудь повстречалась с землёй. И больше ничто не могло заставить подняться.

Она задыхалась, пытаясь дышать. Сердце разрывалось от гула, заменившего бешенный ритм. И его невозможно было унять. Как и прекратить отчаянно звать, желая услышать ответы богов. Они молчали. Позволив тварям убить всех, в ком она видела смысл, зачем они дали сбежать?!

Нет. Ложь. Боги не защитили, потому что их нет. И она бежала не по их воли. По своей. Лишь бы спастись и не чувствовать страха, боли. Лишь бы не слышать криков…

Тишина…

Одна…

Удар обрывает сон, заставляет обхватить живот, поджать ноги сквозь боль, пронзившую тело. Пытаясь вдохнуть, волчица приникает к холодной земле. Вспоминает, кто она. Где.

Силуэты щенков сидят наверху, пока остальные твари стоят, замахиваясь камнями и обнажая клыки. Вымещая злобу, они без конца бросают и кровожадно смеются. Наслаждаются вскриками, что Ла не может сдержать, вынося раны и боль. Она видит их всех. Замечает слёзы во многих поникших глазах тощих тел. Ощущает их кровную месть.

Больше не лжёт… Как долго она верила, что стала сильна? Но не стала другой. Навсегда осталась той, кто бежала, и сейчас молила только об одном — чтобы пришла тишина. Прекратила боль…

Кровь сочится с рассечённой брови. Руки отнимаются, прекратив защищать, и огонь охватывает всё, что ещё осталось внутри. Больше нет сил. Ла не может видеть их яростные оскалы, слышать их скорбные вопли. Дрожа под ударами, она сжимается, позволяя слезам наполнить глаза. Насытить их печалью и ненавистью к павшему рядом… Но погасший взгляд Атли не отвечал. «Зачем ты спас?..»

Тишина… Наедине с видениями, совсем одна в своих снах, она скиталась. Пока крик из глубин леса не встревожил ночь. Разбудил, раздавшись совсем рядом, и страх пришёл следом. Но лёжа в опавшей листве, она не хотела бежать. Не знала — «зачем?», и не искала ответ. Желала исчезнуть, наблюдая сквозь голые ветви деревьев за звёздами, чей свет не померк.

Твари уже были близко. Тихий хруст листьев и ветвей позади становился всё громче, пока мигом нахлынувший ужас не завладел всем. Не давая опомниться, он погнал меж деревьев без оглядки назад. Забвенно уносил от теней, даже когда лес расступился и сменился полем по обеим от неё сторонам. Но только не впереди, где каменные исполины рассекали небо. Источенные пещерами, чёрными пчелиными сотами среди гладких костей, они не сходили со своих мест и без того внушая трепет, что никогда не позволял подойти. Она бежала к ним, потеряв это чувство, ведь ужас, исходивший от тварей, затмил и его…

«Зачем ты бежишь?..»

Серое марево заволакивает небеса. Миг забвения прерывается кровавым кашлем, и холод окутывает снаружи, пока тело сгорает внутри. Ла не узнала ответ. Не поверила, когда он был совсем рядом, и потеряла всё вместе с ним. В глазах Атли больше не вспыхнет пламя. Его горячее дыхание не укроет во сне…

Ла смотрит на него, прекратив проклинать. Он должен был спасти и не иначе. Так было всегда… Атли всегда оберегал. С тех пор, как нашёл потерянной в лесу, как привёл щенком в племя — он обучил и вернул смысл. Веру, что она не мертва. И что стоит бороться за жизнь. Если не за проклятую свою, то за чью-ту из тех, кто рядом, и во чтобы то ни стало — жить!

— Всплыви…

Уже тогда он всё понял, пока Ла отказывалась признаться себе. Навеки чужая. Она сбежала, когда должна была умереть с кровными ей. И не могла простить себе это. Больше она не предаст. Не отвернётся от тварей и не сбежит. Ведь только дав бой, она сможет спастись. Защитив всех, кто ушёл на охоту и вскоре вернётся, она искупит вину и заслужит право на жизнь.

И право на смерть.

Острые камни, тощие корни, торчащие из скользких стен ямы, врезаются в ладони. Грязь осыпается, забивается в глаза и ударяется о свежие раны, но Ла не прекращает взбираться, держась клыками за корни, нащупывая под ногами опору и вбивая затупившийся нож в землю.

Там, наверху, мерцает звёздное небо. Ветер шумит, гуляет по жухлой траве. И Ла слышит его. Тянется, лихорадочно вскидывая руки, перебирая ногами, снова и снова стискивая зубы.

Сил не хватает, чтобы сбросить с глаз крошки песка. В голове мутнеет, кашель кровью прорывается наружу, и Ла соскальзывает. Она роняет нож, успевая схватиться, подтягивается и остервенело рычит, намертво вгрызаясь в корень зубами. Боль не прекращается. Взгляд всё мутнеет, воздух заканчивается, пока опора не отыскивается под ногой. Последний выступ. Ла дотягивается до острого камня. Чувствует, как он входит в ладонь и теплые капли опадают сверху, кровавым узором заливая глаза, когда она решается на последний рывок.

Последний вздох…

И холодный воздух растекается внутри. Пальцы касаются края земли, и Ла опадает на мокрую траву — уже начинает выступать роса. Густой туман стелется в предрассветном мгновеньи. Но ни тел павших, ни тварей нету вокруг. Пустота…

За спиной теплеет. Костёр разжигается и, повернувшись к нему, Ла видит:

— Атли…