Как он ни старался, а удержать взгляд неподвижно не получалось. Он то и дело цеплялся за какие-то камешки и травинки, скользящие внизу, у колеса телеги, и следил за ними, пока мальчишка с силой не отводил глаза обратно. Рука, на которой он лежал, опираясь на борт – затекла, но вытаскивать её или менять положение было лень. Долгая дорога укачала, и сейчас хотелось лишь одного – чтобы этот противный громкий скрип под ухом наконец затих.

Рядом, перебивая зычное сопение своячника, заверещала проснувшаяся грудная девочка, и его старшая сестра, до того дремавшая на тюках с платьем, принялась её успокаивать.

– Сколь ехать осталось, отче? – молвила она, продолжая утешать дочь.

Мужик с густой бородой, в простом платье, ведущий за верёвку впряжённого в телегу быка, обернулся и с отеческой любовью в глазах многозначительно повёл плечами.

– Не знаю, Нелáса. Должны уж к обесту были приехать.

– А тут и к вечиру не поспеем, – шепнул себе под нос мальчишка и сдул намерившуюся было прицепиться к нему пушинку, как вдруг услышал чей-то громкий, далёкий свист. Встрепенувшись и чуть не упав от резко вставшей телеги, мальчишка стал всматриваться в сторону источника звука, сложив ладошки козырьком над бровями.

Едва заметная по примятой траве дорога, уходила за небольшой косогор и за ним уже показалось прежде скрытое от взора поселение домов примерно в сорок. Кто-то вдалеке, видимо свистун, бежал прочь от них к домам и махал руками, отчего в самом поселении почти сразу стало заметно оживление.

– Ну вот и добрались… – обратился к семье мужчина, стараясь успокоить заволновавшегося быка, но его не слушали: девочка плакала, её мать пыталась растолкать своего мужа, а мальчишка уже перелезал через борт телеги, намереваясь видимо припустить к поселению, но отец осадил его:

– Обожди, Тишка. Держись поближе, а лучше самострел достань, а то вдруг забыли про меня уж.

Замерший мальчонка понятливо кивнул и полез обратно в телегу выполнять поручение отца, который тем временем совладал с заартачившимся быком, и снова повёл его по дороге.

***

К счастью, беды не случилось. Угрюмая парочка в кустах, замеченная перед самым въездом в посёлок, лишь проводила их взглядами, демонстративно не обращая внимания на лежащие рядом топор и копьё. Какие-то подбежавшие голые мальчишки стали показывать на небольшую группку людей, собравшихся возле средних размеров дома, из-под крыши которого шёл едва заметный дымок. В группе был хорошо знакомый отцу человек.

– Давай, девоньки! Поспешай, поспешай! – седобородый старец, в одних просторных штанах, ничуть не стесняясь наготы своего поджарого тела, споро подгонял стайку баб и девок, оные с визгом али степенно вбегали в отворённую во внутрь низенькую, но с высоким порогом дверь «чёрной» бани, перед тем скидывая рубахи в просторных сенях без стенок.

Мужская половина селения спокойно дождалась пока бабы успокоятся и скроются в дальней части бани, отвешенной мокрой тряпкой и стала уже было входить вслед, но подъехавшая телега заинтересовала некоторых.

– Не думал, что вернёшься, Домаслав. Ужель наскучил Искоростен? – спросил заулыбавшийся старик, являющийся к тому же старостой поселения, жестом отваживая любопытствующих селян за спиной и обнимая давнего друга.

– К корням потянуло, Крив, да и тревожно стало, – ответил Домаслав, взаимно обнимая старосту. – Неладно что-то у князей, поговаривают о скорых междоусобицах.

– Вражда – к худу, а что вернулся – к добру. Коль так, найдём тебе дело и кров, – и, оглядев спускающихся с телеги людей, продолжил: – С семьёй-то познакомь, с женой-красой!

– Схоронил жену, дочка это – Нелáса, муж её – Тихомир, лялька – Малуша, ну а младого, – мужик потрепал по чёрным волосам паренька, – Тишилой звать. Верно, Тишка?

– Верно, тятя, – негромко ответил по-прежнему взволнованный мальчик.

– Ну а я Крив – местный староста, знакомы будем, – он поднёс руку к сердцу и слегка поклонился гостям. – Сами-то устали небось? Забегайте внутрь, пока баня не остыла, – и старик указал на крохотную дверцу. Утомившаяся с дороги семья не стала противиться, отказалась только Нелáса – дочку надо было покормить. Крив не стал давить и попросил какого-то односельчанина проводить её с телегой в пустой дом, а быка определить в хлев, после чего раздевшиеся мужчины зашли в баню.

Оставив Тихомира с Тишилом среди мужиков, Крив отвёл Домаслава в «свой» угол, поближе к печке и, плеснув немного воды на камни, от чего в воздухе запахло хреном и мятой, завёл разговор:

– Это ты вовремя приехал, как раз следующим летом сниматься с сюда задумали, а то совсем уж урожая нет. Поможешь выселки строить, – света в бане практически не было – лишь через крохотное оконце под коньком крыши пробивались тоненькие лучики, отчётливо видимые в клубах горячего пара.

– Это у излучины, чтоль? – Домаслав облил себя прохладной водой из ковша и принялся мылить поташем руки.

– Нет, затопило её тем летом. Решили вот у Волчьего яра делать, – ответил старик, трогая руками воду в бочке и хмурясь.

– Дурное ведь место…

– Ай, – старик раздражённо махнул рукой, словно слышал это не в первый раз, – развелось пустословов, да как бы правы не оказались… – взяв небольшую деревянную лопатку, староста подцепил с печи несколько красных от жара камней и опустил в воду. Те немедленно с шипением опустились на дно. Домаслав вопросительно посмотрел на старика, и Крив, неопределённо вздохнув, жестом предложил тому лечь на лавку, вытаскивая из-за бочки берёзовый веник. Проведя рукой по лавке, и убедившись, что она не измазана сажей, мужик лёг. Окунув веник в тёплую воду – староста начал охаживать его по бокам.

– Пожог должны были ещё в посленедельник устроить, а уж осьмица, и Микиты с тех пор не видывали, – хлестки веника становились всё громче, а к спине Домаслава стали прилипать оторвавшиеся листья и веточки.

– Микиты? – спросил блаженствующий Домаслав.

– Внучок мой, вместе с Чеславом поехал. Обычно каждые три-четыре дня прибегал, новости рассказывал, заказ приносил, чего надобно привезти, а тут нету. И на сердце не спокойно.

Удары стали уже настолько невыносимы, что Домаслав остановил старика.

– Не тревожь себя напрасно, названный брат. Проведаем твоих, может заботы случились, или заболел просто.

– Будь то так… – удручённый старик сел на лавку рядом и замолчал.

Кто-то на женской половине с визгом опрокинул бадью с кипятком и от пола, застеленного еловыми ветками, в воздух начал подниматься приятный запах. Мужики мылись, охаживали друг друга кто можжевеловыми, кто берёзовыми вениками, бабы же, то и дело смеясь, выскакивали, прикрывши срам, на улицу, зовя тех, кто ещё не успел помыться.

***

О своём разговоре с братом, Домаслав никому рассказывать не стал. Хоть он и помнил про дурную славу Волчьего яра ещё со слов бабки, мол и скот там пропадал, и люди всякое видели, сгинувших всё же не было. Да и кроме Крива никто особого беспокойства не испытывал, но ехать, однако собрались на следующий день. Староста и сам уже решил было проведать выселки, а тут как раз подспорье в лице названного брата приключилось.

Собранное намедни зерно было уже разделено частями и на продажу, и на зимние нужды, и на озимый посев. Мешки с последним как раз загружали в телегу, запряжённую гнедой лошадью, да складывали другие припасы, в том числе оружие.

– Может, не поедешь? – увязывая поклажу верёвками, спросил Домаслав у стоявшей рядом дочери.

– Что мне тут, с бабами местными якшаться? Поеду. Куда муж – туда и я, помогать буду.

– Егоза, – со вздохом ответил отец, и его тон стал строже, – а если запрещу?

– Пешком с Малушей дойду, – таким же тоном произнесла Нелáса и поудобней перехватила дочурку, тихонько сосущую грудь. Домаслав посмотрел на внучку, потом на строгое лицо дочери и в сердцах махнул рукой, бормоча под нос что-то вроде: «Уродилась же к худу в меня…»

Поездку Тишилы никто не обсуждал – уж кому-кому, а парню негоже было отлынивать от работы, хотя отец немного и переживал за сына. Вскоре подошёл Крив, придирчиво осмотрел повозки, людей, поклажу, залез на первую телегу и разрешил тронуться.

***

Тишка полулежал на мешках с зерном, оперевшись о бортик и снова смотрел вниз на колесо. Теперь от него пахло пылью и протухшим дёгтем, но зато оно почти не скрипело. Позднелетняя трава перемежалась с некрупными камешками, на которых телега то и дело приподнималась, но сейчас Тишка не скучал. В отличие от трёхдневного пути до селения, дорога к выселкам занимала половину дня, да и зрелище обещало быть интересным!

Близился конец лета, и природа была в том своём особенном состоянии наибольшего расцвета, когда ещё ничего не помышляет об осени: яркое солнце, яркая зелень лесов, зреющие плоды, ягоды, колосящиеся поля. Проживший всю свою недолгую жизнь в городище и непривыкший к большим пространствам, Тишило жадно навёрстывал это упущение. Нелáса тихонько затянула колыбельную, успокаивая дочку, и Тишка невольно заслушался. Такую же песню на ночь пела ему матушка, пока была жива. Так, погружённый в воспоминания он незаметно заснул.

Волчий яр показался вскоре. Длинный, невысокий обрыв, над безымянной, неглубокой, частенько пересыхающей речушкой, плавно переходил в густой и мрачный смешанный лес. Именно это место было выбрано старостой для переезда и десяток семей отправились сюда ещё весной, чтобы подготовить лядо к осеннему пожогу. Обустроив несколько домов, крестьяне стали срезать кору с деревьев, чтобы те высохли к осени и их можно было легко сжечь. Места были спокойные, неподалёку проходила оживлённая торговая дорога и было несколько крупных поселений, так что опасаться, казалось, было нечего…

Три телеги, запряжённые лошадьми и быком, неспешно взобрались наверх, и взору людей открылось покинутое поселение. Никто не встречал их, не было слышно звуков, не было видно движения, лишь одинокая лошадь, со спутанными передними ногами, паслась неподалёку. Дав команду остановиться, Крив спрыгнул и несколько мгновений всматривался вдаль. Казалось, он сам не мог поверить в то, что его опасения подтвердились. Наконец он обернулся и, позвав Домаслава и ещё нескольких спешившихся мужиков, пошёл вместе с ними на разведку. Шли они не безоружными, крепкие руки сжимали топоры и самострелы.

Проснувшийся Тишка, разумеется, тоже порывался пойти с ними, но отец строго остановил его, приказав охранять сестру и племянницу. Малец отнёсся к поручению со всей серьёзностью.

Крив мрачнел на глазах и со всё возрастающей резкостью метался от одного пустого дома к другому. Некоторые двери были затворены, другие распахнуты настежь, на жердях висела постиранная и уже высохшая одежда, но в селении не было ни души. Ни живых, ни мёртвых, ни крови, ни разрушений. Даже всё оружие, взятое сюда весной, так и стояло нетронутым в сенях одного из домов и только несколько свиней да коз ходили неподалёку, вырвавшись из загонов.

– Как сгинули... – произнёс кто-то из мужиков, и староста одарил его влажным от слёз взглядом.

– Надобна лес проверить, может делают там что, – предложил другой, но Домаслав зайдя под навес общей кухни, высказал сомнение:

– Хлебу много дней уж. Чёрствый как камень. И похлёбка в миске высохла, – положив хлеб и глиняную посуду обратно на стол, он подошёл к печи и потрогал золу. Та, разумеется, была холодной.

Оставшиеся у повозок люди, видя, что ничего опасного в селении нет, стали постепенно подходить, ожидая решения старосты, но тот медлил, сидя за столом кухонного дома и накрыв голову руками. Малуша, не понимая всей серьёзности ситуации, стала весело гугукать и Нелáса, засмущавшись, отошла в сторонку. Тишило же, как не любопытно ему было стоять с мужиками, пошёл вслед за сестрой, выполняя поручение отца приглядывать за ней. В глаза вдруг бросилась стоящая неподалёку большая растяжка для шкур, сколоченная из ровных жердей большим квадратом, со сторон которого свисали верёвки. Самой шкуры на ней не было, но подойдя ближе, на одной из верёвок он увидел какой-то клочок шерсти. Осторожно взяв его, он внимательно рассмотрел находку и положил в карман, намереваясь вскорости спросить у отца об этом.

Староста же тем временем, наконец совладав с собой, стал говорить:

– Влад, возьми кобылу и скачи обратно – расскажешь всё в деревне, а завтра по утру до князя скачи – скажи, что лиходеи завелись в землях его. Томил, Мокша – со мной на лядо пойдёте, осмотреть его надобно, остальным держаться вместе, Домаслав – присмотри здесь и готовьте ночлег.

Утвердительно кивнув, Домаслав принялся исполнять поручение. Расставил дозорных с оружием, велел развести огонь в одном из домов, чтобы немного прогреть его на ночь, да разогреть кушанье.

По ляду ходили долго, но судя по окрикам, раздававшимся из леса, ничего плохого там не случалось. Сменив сторожа, Домаслав положил подле себя самострел и развёл небольшой костерок. Вечерело, и на стремительно темневшем небе стали зажигаться первые звёзды.

– Тишило! Поди сюда, да щепок захвати, – позвал он сына, до того неотлучно бывшего с сестрой, но вышедшего видно до отхожего места. Набрав охапку дровишек, сын подошёл и сел рядом, на полешко. Отец подбросил несколько деревяшек и повернулся к костру спиной, пересадив Тишку на колено.

– А зачем мы так сели, отец? – удивлённо спросил мальчик, вглядываясь в тёмную после яркого костра, даль.

– Мы ведь не на костёр пришли любоваться? – по-доброму ответил Домаслав и замолчал. Тишка тоже молчал. Тишину нарушало лишь потрескивание брёвнышек в костре, да становящиеся всё громче окрики с ляда. Наконец Тишило спросил:

– Это лиходеи, да?

– Может и так, – пожал плечами отец. – Странно только: ни припасов, ни оружия не забрали. Телеги и лошади как стояли, так и стоят, и серебро в сундуке...

– Тогда может звери? – снова предположил мальчик.

– Не видел я, чтобы звери так людей съедали: с косточками, да с одёжкой. А если мор, то где же заморенные?

Ненадолго снова стало тихо. Восточный ветер, погладив шумливую траву и ветки деревьев, принёс запах хвои и диких цветов. Где-то вдалеке завыл волк и Тишка вздрогнул.

– Это… волки?

Отец ухмыльнулся и ласково погладил ребёнка по голове:

– А с чего ты думаешь, это место зовут Волчьим яром?

Тишило понял, что сморозил глупость и немного съёжился со стыда, но тут же вспомнил про кусочек шкуры в кармане и, достав его, протянул отцу:

– Это волчий, да?

Отец внимательно рассмотрел его в свете костра, но оранжевое пламя подло скрадывало цвет и Домаслав лишь хмурился.

– Днём смотреть надо, но вроде похож. Где взял?

– Там, у домов, на растяжке был.

– А, на той большой? Ну такие для лосиных шкур ставят, или для медвежьих. Давай завтра посмотрю, под солнышком, – возвращая Тишке кусочек шкуры сказал отец. Сын кивнул, и они оба снова ненадолго замолчали. Костёр приятно грел спину, левый бок чувствовал дыхание отца и это умиротворение действовало на Тишилу усыпляюще. Он уже было начал клевать носом, как вдруг отец стал шептать ему на ухо:

– Смотри туда, вон у большого дуба, видишь? – отец показал в сторону чуть отстоящего от общего леса большого дерева и мальчик, проморгавшись и сощурившись посмотрел в указанную сторону.

– Огоньки горят… – немного испуганным голосом ответил Тишка.

– Это волк за нами наблюдает, хотя… – мужик и сам присмотрелся повнимательней, – высоковато для волка у нижних ветвей стоять. Лось стало быть, но всё равно…

Отец нежно ссадил сына на землю, поворошил костёр, вытаскивая полусгоревшую палку и запустил её в сторону горящих глаз. Палка не долетела и трети расстояния, но зверь испугался и, ломая ветки, убежал в чащу.

– Ну точно лось, вон как уломился, – негромко рассмеявшись, ответил отец.

Рядом послышались шаги, и Домаслав невольно потянулся к самострелу, но то был Крив. Уставший, посечённый ветками, в измазанных грязью лаптях и онучах, опустился он подле костра и тяжко вздохнул.

– Ничего. Ни следа, ни ниточки, ни кровиночки. Как сгинули… – все слёзы староста выплакал ещё днём, так что сейчас просто тяжко вздохнул. Домаслав не нашёлся что ответить и потому просто молчал вместе с Тишкой, который уж тем более не мог ничем утешить старика, который тем временем продолжил:

– Лядо готово: деревья сухие, всё обложено щепой и сухостоем, кажись только сожги, да сей озимые в золу. Так что жечь надобно. Чтобы ни было причиной беды, а жить дальше надо, всё во власти богов, – и встал, хлопнувши себя по коленям.

Вскорости дегтярные факелы уже прикасались к свалам хвороста и сухой соломы, выпуская на волю красного петуха, который весело пощёлкивая, расправил крылья и полетел в глубь леса, оставляя на облачном небе ярко-жёлтое зарево, отражающееся в глазах восхищённого мальчишки…

***

Утром его разбудило странное беспокойство в посёлке. Визжали бабы, орали мужики и слышалось что-то ещё... какой-то дикий, страшащий, никогда ранее им не слышанный звук. Спрыгнув с полатей, он наспех натянул рубаху, подвязался верёвкой с припетлённым к ней ножом и выскочил из пустого дома, да так и обомлел: среди посёлка бегал огромный зверь...

– Медведь, медведь! – кричала какая-то девка, стараясь отбежать подальше за спины мужчин, покрепче перехвативших оружие.

– Какой же это медведь, волколак же это! – шёпотом процедил Тишка и бросился к отцу окликая его, но тот обернулся и заорал в ответ:

– Куда, дурень! Прячься в дом! – и таким сильным был его голос, таким повелительным, что парень встал как вкопанный. Волколак же тем временем, выглядевший как огромный, серый волк в два человеческих роста с блестящим, вроде бы стальным ошейником, с жуткими воями бросался на людей. Прямо на глазах у Тишки, за несколько ударов сердца было убито трое. Волколак просто хватал их за головы и отшвыривал прочь, а мёртвые люди уже безвольными мешками валились на землю. Кто-то кинул в зверя копьё, но оно пролетело мимо, Тихомир запустил в него топором, но тот ударился обухом и отлетел прочь, тогда отец, оперевшись на правую ногу, ударил из самострела. Шаркнув по плечу зверя, болт пролетел мимо, и вскрикнувший зверь бросился в его сторону.

Замерший Тишило не мог пошевелиться и лишь наблюдал, как огромный волколак в два прыжка настиг неудачливого стрелка и буквально переломил его пополам о колено.

Слёзы вмиг застлали глаза, но тут заверещала Нелáса, тоже видевшая смерть отца.

– Навью стань, тварь! – нечеловеческим криком заорал Тишка и понёсся на зверя с ножом. Слёзы заливали глаза, силуэт врага расплывался, но ноги упрямо несли его вперёд. Однако зверь легко перехватил его руку и, дёрнув мальчишку наверх, прокусил сперва её, а затем ногу, и отшвырнул его прочь. Крича во всё горло от невыносимой боли, Тишка тем не менее видел, как зверь двинулся к визжащей Нелáсе…

Сестра пыталась добежать до плачущей дочурки, но рычащий зверь опередил её. Ударив девушку наотмашь лапой, от чего та отлетела на пару саженей и затихла, он приблизился к плетёному из луба кузовку, в котором верещала Малуша... Тишка что-то закричал, но волколак не обратил на него внимания и с оскаленной мордой стал над младенцем. Увидев зверя, девочка затихла, а сам тот вдруг застыл, перестав скалиться. Что-то в выражении его морды поменялось. Злость и ненависть сменила словно бы человеческая боль. Зверь протянул было лапу к девочке, но та снова заверещала, и хвостатый убийца прижал уши и завыл, закрывая лапами голову. Потом вдруг бросился на землю, встал на четыре лапы, резко крутанулся на месте, последний раз взглянул на Тишку и, подёрнувшись на мгновение словно бы дымкой, рванул прочь, в сгоревшее ночью лядо… Лишь куски земли, да фонтанчики пепла вырывались из-под его мощных лап.

Тишило ещё несколько частей смотрел в сторону сгоревшего леса, где скрылся зверь, и приходил в себя. Кажется, в живых никого не осталось… Окровавленные тела мужчин и женщин лежали кто навзничь, кто на боку, поджавши под себя ноги. Не было слышно и стонов раненых только Малуша плакала. Кое-как добравшись до валявшейся не земле жерди, Тишило с трудом встал и, прихрамывая, направился к племяннице.

С ней всё было в порядке, разве что несколько капель слюны из пасти зверя попало на одеяльце. Внезапно за спиной послышалось какое-то движение и стон, Тишка в страхе обернулся, зашипев от пронзившей ногу боли, но то лишь очнулась его раненая сестра. Обрадовавшись, он поспешил к ней и с трудом опустился рядом.

Очувствовавшаяся Нелáса стонала от боли и прижимала руку к окровавленному животу.

– Сестра, сестра! Слышишь?

– Больно, Тиш. Где Малуша? Что с Тихомиром? – в её голосе послышалась тревога.

– Не тронул её волколак, в кузовке так и лежит, а вот мужа…

– Волколак? – удивилась она, – медведь же был, ох!

Очередной приступ боли заставил её согнуться, а брат не знал, что делать. Разве что остановить кровь. Сняв с себя рубашку он попытался было обвязать её вокруг живота сестры, но та ещё сильнее заорала от боли и ударила Тишку.

– Надо Нелáса! Так старый Песлав говорил, когда о своей брани ведал, – но сестра только выла от боли и плакала пока вдруг не обмякла, потерявши сознание. Брат же подумал, что она умерла и в ужасе принялся её трясти, умоляя жить, но поднеся ухо к голове убедился, что сестра дышит. Тогда он решил всё же обвязать рану. Осторожно отняв руку от пропитавшегося в крови сарафана он против воли стал просовывать рубашку под спину. От большого испуга и вида крови его трясло, но в руках откуда-то взялась невиданная им раньше сила, и посему мальчику удалось приподнять старшую сестру и просунуть рубашку. Была она коротенькой и лишь рукавами могла обхватить живот девушки. Тишка затянул узел, как смог и стал со слезами смотреть, как и его рубашка медленно пропитывается сестриной кровью.

Он снова полез было будить её, но вдруг вспомнил, что и другие могут быть живы, а особенно отец! Вот кто точно сможет помочь сестре, всё объяснит, всё решит и, поискав глазами то место, где в последний раз видел отца, неспешно поковылял туда.

Отец лежал навзничь, изогнувшись в левую сторону. Земля вокруг головы была залита кровью из разорванного горла, а руки мёртвой хваткой сжимали самострел. В широко раскрытых глазах застыло удивление и страх. Тишило не смог сдержать крика. Сперва он просто кричал. Потом стал слать на волколака все известные ему проклятия, а потом просто зарыдал, долго, надрывно… Из кузовка ему вторила Малуша, а вскоре застонала и очнувшаяся сестра. Больше живых в деревне не было.

***

Весь день Тишка ухаживал за раненой сестрой. Кровотечение, казалось, остановилось, но Нелáса по-прежнему не могла пошевелиться и лежала там же, на земле. Брат, по её просьбе принёс из кухонного дома немного утреннего хлеба и воды, набранной в речке. Поела сестра не много, а вот выпила изрядно, после чего покормила грудью Малушу.

Тишка прошёлся окрест и как смог, упокоил мёртвых, накрыв их рубахами, найденными в клетях. Там же он обмотал и свои раны на ноге и руке. А ещё он взял самострел отца и чей-то короткий кинжал. Его нож на поясе был больше хозяйственным, а с этим можно было и повоевать, ведь теперь он стал главным и должен был защитить сестру и племянницу, да только вот на победу он особо не рассчитывал.

Весь день он поглядывал в сторону ляда, вскидываясь от малейшего шороха, но волколак больше не появлялся, и если бы не мертвецы кругом, Тишка был бы уверен, что тот ему почудился. Постепенно приходило осознание, что оставаться здесь нельзя, и нужно как можно скорее идти к старому селению. Но с другой стороны сестра его не могла не то что идти, даже подняться с места, да и здесь можно было хоть на ночь укрыться в доме, а в дороге этого не сделать. Испуганные зверем лошади разбежались, а поймать их с раненой ногой не представлялось возможным, так что Тишку весь день терзали тяжёлые думы.

– Уходить надо… – обратился наконец он к сестре. Та помолчала немного, да и подвинула кузовок с Малушей ближе к нему.

– Бери её и уходи. Меня же оставь, – едва слышным, почти срывающимся на плач голосом ответила Нелáса.

– И не подумаю! Уйду только с тобой.

Сестра лишь тяжко вздохнула:

– Холодно мне, разведи костёр, ласка.

Мальчик с радостью переключился с тягостных дум на привычную работу. Двигаться, а значит и укрыться в доме, сестра не могла, и потому Тишило планировал бдеть у костра всю ночь. Натаскав много дров, он взял в суме отца огниво, похожее на длинный тупой нож без рукоятки, кусочек кремня и трут. Домаслав как-то показывал ему, как пользоваться этими инструментами, и мальчик, хоть и не с первого раза, но поджог высеченными искрами трут, от которого и разгорелся небольшой костёр.

Сев спиной к огню, как показывал отец, мальчик зажал в руках его самострел и храбрясь, стал всматриваться в темноту. Натянуть тетиву ему так и не удалось, так что оружие скорее было для успокоения души, ведь на самом деле он не знал, что будет делать при повторной встрече с жутким волколаком. Разве что умереть? Бррр… Тишило погнал от себя эту мысль прочь и стал думать, отчего же зверь не тронул малышку.

Сестра с племянницей уснули, а Тишка всё крепился. Огоньков глаз он больше не видел, как не всматривался, а из сгоревшего леса не доносилось никаких звуков, кроме потрескивающих иногда недогоревших стволов. Сам того не замечая мальчик заснул…

И снилось ему что он не спит, что самострел заряжен и готов поразить зверя в самое сердце, а тот всё боится подходить и стоит у того же дуба, почему-то не сгоревшего, да закрывает глаза лапой, дабы не отсвечивали…

Проснулся он от крика сестры, и поняв, что спал, испугался безмерно, направив незаряженный самострел на метнувшийся от его сестры в темноту силуэт. Это был он! Волколак!

– Что, что случилось? Ты в порядке? – мальчик кричал на ревевшую Нелáсу, а она лишь мотала головой и сильней прижимала к себе дочь. Её сарафан был распорот у груди словно острым лезвием, а перси блестели в огне костра, будто измазанные водой… или слюной.

Так и не добившись ответа от сестры, он попытался взять её за руку и отволочь в дом, но она лишь сильней кричала и вырывала руку, хватаясь за живот, в котором кажется, снова открылось кровотечение. От безысходности Тишило расплакался и сам, словно было ему не десять лет, а всего лишь четыре. Небо на востоке стало алеть, и звёзды начали гаснуть, знаменуя начало нового дня…

Сколько он прорыдал, Тишка не помнил, но вокруг уже стало светло, а сестра… Род милостивый! Синева её кожи ярко контрастировала с розовым личиком мирно сопящей Малуши, а тело одеревенело, и мальчишке с трудом удалось высвободить племянницу. Сколько, сколько ещё напастей мог выдержать этот молодой мужчина? Казалось он потерял уже всё: отца, сестру, да и себя уж почти… Сойти с ума не давал только долг перед последней оставшейся в живых кровинушкой, так мило сопящей сейчас во сне.

Теперь его ничего не держало в этом обжитом Чернобогом месте и, всё также оглядываясь по сторонам, он собрал припасов на дорогу, перекинул за спину отцовский самострел, подвязался покрепче кинжалом и пошёл обратной дорогой в селение. Но сколько он не оборачивался назад, всё ему казалось, что спину буравит чей-то нечеловеческий взгляд…

***

Идти было тяжело: всё тело словно горело, прокушенная нога почти не слушалась, а взятая для помощи ходьбе жердь, сильно натёрла ладонь. Малушка, которую он закинул в котомку, всё время верещала, а ещё кажется запачкалась, но воды с собой он взял не много, так что помыть её было нечем. Хотя скорее всего она хотела есть, но кормить грудничка Тишке тоже было нечем. Он пробовал поить её, смазывая губы водой, пытался дать прожёванный хлеб, но она всё выплёвывала и мальчик решил как можно быстрей принести её в село, где какая-нибудь баба её покормит.

Солнце прошло уже две трети пути по небосклону и Тишило в очередной раз присел отдохнуть, развернув из сумы кусок хлеба. Волколака за весь день он так и не видел и чувство опасности словно бы перегорело. Казалось, что беда миновала и остаётся только превозмочь боль в ногах и дойти скорее до селения. Оттого неожиданным было появление из подлеска вдалеке стаи волков. Обыкновенных русских волков о четырёх лапах и множества зубов.

Обомлевший на мгновение Тишка, всё же нашёл в себе силы очнуться и споро попытался вновь зарядить самострел. И это у него почти получилось, но в последний момент тетива сорвалась, больно ударив мальчишку по раненой ноге, а нерешительные поначалу волки, уже смело приближались к нему, окружая полукругом.

Откинув бесполезный самострел, парень вытащил кинжал в левую, здоровую руку и, как мог страшней, закричал на волков, но те лишь удивлённо повели ушами, и уже скалили пасти, находясь буквально в нескольких саженях от него. Готовясь к, видимо, последней битве в своей жизни, Тишка посильнее сжал зубы и припал к земле, половчее перехватывая жердь, готовясь встретить первого волка ударом в пасть. Но вдруг один, а потом и другие волки, прижавши хвосты уставились куда-то за его спину и сразу же, полуприсев и оглядываясь, засеменили прочь.

Тишка уже догадался, что спугнуло мохнатых хищников, и от того не хотел поворачиваться. Он безвольно опустил на землю жердь и кинжал. Вызванный страхом шум в ушах затих, и он различил осторожную, но тяжёлую поступь позади себя. Малушка на спине весело гугукнула и затихла. Тишило ждал… удар сердца, два, десять. Чего же он медлит?

– Ну давай же! – он резко развернулся, насколько это было возможно с больной ногой, и столкнулся нос с носом с огромной звериной мордой. Узкие вертикальные зрачки, вписанные в голубой ирис, выглядели необычно на фоне чёрной склеры. В них читался гнев. Огромные уши были направлены чётко на него, толстые, как прутки, усы топорщились вверх и в стороны, оттого что зверь слегка скалился. Не свирепо, как там, у ляда, но как-то осуждающе. И в контраст всей мимике этой морды была шерсть. Такая плотная и шелковистая, словно бы живая. Тишка даже на миг заворожился этой шерстью, состоящей, казалось, из всех оттенков серого, которые только были на свете. Они причудливо смешивались, заставляя мех словно бы колыхаться, словно воздух над горячей печью… волколак был красив.

Из оцепенения Тишку вывела мощная лапа, с силой уложившая его на землю и прижавшая левую руку. Другая лапа тут же прижала правую, а задней лапой волколак прижал его ноги, заставив поморщиться от боли. Помедлив немного, зверь подтянул свободную заднюю лапу к груди мальчика и аккуратно поджав все, кроме одного, длинные и мясистые волчьи пальцы, разрезал когтем рубаху. Разрезал столь легко, словно у него были точёные клинки в пальцах. Недоумевающий мальчик лежал неподвижно, а волколак тем временем раздвинул полы в стороны, обнажив худую, белую грудь ребёнка. На ней виднелась тонкая красная полоса, от прошедшего здесь только что когтя и вздёрнувшиеся мальчишеские соски. Зверь наклонил голову вбок, посмотрел на них и с краю, и с близи, потом словно бы удивлённо махнул ушами и приник к одному пастью.

Тишка вскрикнул от неожиданности – волколак пытался пососать его грудь? Наверно это было бы потешно, не будь он смертельно испуган, но зверь и впрямь пытался что-то из неё высосать. Но после нескольких неудачных попыток отринул морду и зарычав с оскалом, отпрыгнул прочь. После чего посмотрел на девочку и вновь умчался на четвереньках в лес, громко полувоя-полумяукая.

Удивлённый ребёнок, всё ещё не придя в себя от пережитого, стал яростно нащупывать котомку с Малушей, не веря, что она жива. Но спокойная доселе девочка сразу же захныкала, едва её коснулись сведённые судорогой пальцы дяди.

– Всё хорошо, малышка. Всё хорошо, – успокаивая скорее себя и не сдерживая больше слёз, пролепетал Тишило. Каким провидением они всё ещё живы? Неужели боги заступаются за них? Он не знал ответа, но надеялся на лучшее. Что ему ещё оставалось?

Утирая слёзы, мальчик с трудом поднялся и продолжил путь на заходящее солнце, но к своему ужасу стал слышать мяукающий вой волколака то сбоку, то сзади, а то и впереди себя. Зверь похоже не хотел оставлять его в покое, но и убивать не хотел… видимо помучить желал перед смертью, чужеяд!

Так, пугаясь и плача, Тишка прошёл наверно с полверсты, пока волколак снова не появился на его дороге, держа в лапах какой-то мешок.

«Ну теперь точно всё» – подумал мальчик и вновь взял в руку кинжал, намереваясь умереть как мужчина, защищая свою семью до последнего.

Но у зверя вновь были другие планы. Когда он подошёл ближе, юноша заметил, что в лапах у него был не мешок, а придушенная косуля. Замерев в паре аршинов от напрягшегося парня, волколак снова внимательно посмотрел на Тишку, беззлобно оскалил клыки и сделав молниеносное движение к земле, зачерпнул горсть пыли и швырнул в глаза мальчика. Закричав от неожиданности, он упал на землю и стал бешено размахивать кинжалом в разные стороны, пока не почувствовал сильный рывок и не услышал удаляющийся плач Малуши. Когда он наконец промыл глаза водой из бурдюка, зверя уже и след простыл, но Тишило помнил куда удалялся плач грудничка, и решительно направился туда. Вскоре он снова услышал голос Малушки и сердце его недоумённо ёкнуло – девочка смеялась!

Пройдя ещё несколько сотен шагов он смог увидеть сквозь стволы деревьев небольшую полянку, на которой лежал, обернувшись вокруг его Малуши зверь, снова будто бы подёрнутый лёгким туманом. Рядом извивалась косуля, ёрзая разбухшим выменем по траве и не в силах встать из-за переломанных ног, а девочка тянула ручки к кончику хвоста, который зверь навесил над ней и приспускал иногда вниз.

От увиденной картины Тишка обомлел. Да не просто обомлел, а просто как подкошенный сел на земь, создав изрядное количество шуму. Волколак тут же навострил в его сторону уши, беззлобно оскалил клыки и, подхватив раненую косулю одной лапой, а Малушку – другой, скрылся в противоположной стороне поляны.

Посидев какое-то время, Тишка встал и обречённо пошёл следом. В голове его сделался совершенный вакуум. Мыслей не было никаких, лишь какое-то смутное желание вернуть Малушу, но как? Себе он этого даже не представлял, просто шёл вперёд, ориентируясь на примятую траву, да поломанные ветки. Вскорости он вышел к границе горелого леса. Молодые, зелёные деревья не так охотно горели, как сухие и потому, поев немного палой прошлогодней листвы, огонь затух.

Но следы вели вглубь ляда, отчётливо выделяясь на остывшем пепле. И мальчик пошёл по ним.

***

Солнце давно село, и путь ему освещал лишь месяц, да яркие звёзды. В сгоревшем лесу было пусто и тихо. Не пели птицы, не шныряла мелкая живность, лишь обгорелые трупики белок, зайцев да куропаток попадались ему на пути, а следы упорно вели вперёд, пока наконец не упёрлись в невысокую крутую скалу, уходящую вверх саженей на двадцать и затем полого спускавшуюся до земли словно снежная горка, только нынче вся утыканная сгоревшими стволами елей и сосен.

Следы уводили в небольшой грот у подножия скалы и Тишка направился туда. Прямо в логово зверя. Он уже почти ничего не видел перед собой, от усталости или от запаха палёного леса, в голове у него творился настоящий бедлам. Оттого он видимо и упал, споткнувшись обо что-то мягкое. Почти тотчас он услышал рычание зверя и сонное гуканье Малушки. Посмотрев в дальний, самый тёмный угол грота, он увидел два круглых, светящихся пятна. Но они уже не вызвали ни страха, ни отчаяния – ему просто хотелось идти туда и… закончить это. Он попытался было встать, но снова почувствовал то мягкое, обо что он споткнулся. Глаза уже довольно привыкли к темноте и в ставшем теперь ярким свете луны, он рассмотрел два тела.

Размером примерно с него, существа напоминали волкалака, только были поменьше… Род великий, да это же! Тишка достал из чудом уцелевшего кармана обрывок той шкуры и поднёс ближе к мёртвым зверям. И хоть цвет разобрать было невозможно, длинна и фактура меха совпадали полностью… Щенки волколака не сгорели, видимо они просто задохнулись дымом, пытаясь укрыться здесь, а их отец… или мать? Обезумевший от горя родитель сперва пошёл мстить тем, кто содрал шкуру с его супруга, а потом и вовсе сжёг их дом вместе с детьми.

Тишило вдруг почувствовал страшную усталость и лёг рядом с мёртвыми щенками. Где-то вдалеке сверкнула молния, и через время громыхнул гром. Вскоре закапали первые капли дождя и холодные струйки воды стали обтекать мальчика. Но он всё лежал, закрывши глаза и не двигался. Он не стал двигаться даже когда его коснулись мощные лапы зверя, затащившие его глубже внутрь, куда вода почему-то не затекала, пропадая в какой-то щели на полу. Гладком, блестящем полу. Ножи и бесполезный самострел, который всё ещё болтался в котомке, были сняты и закопаны вместе с телами двоих щенков. Волколак справился с рытьём огромной ямы играючи.

Тишке же очень захотелось уснуть и не проснуться…

Но он проснулся. Холодным, промозглым утром, со страшной болью в висках и голодным желудком. К удивлению, ему не было холодно и, общупав себя, он понял почему. Огромный хвост волколака, точнее волколачки, теперь это было отчётливо видно, накрывал его почти полностью. Огромная спина зверицы вздымалась в такт шумным и сиплым выдохам. Где-то там же, у морды слышалось посапывание Малушки.

Он осторожно выбрался из-под тёплого, пушистого хвоста и прихрамывая пошёл к морде. Рядом зашевелилась полуживая косуля, лежащая в луже собственных экскрементов, но привыкший и к не такому Тишка чуть оттащил её за голову подальше от лужи и припал ртом к раздутому вымени. Тёплое, приторно противное молоко заполнило рот, но мальчик продолжал пить пока не утолил голод. Обтерев губы рукавом разодранной рубахи он вновь посмотрел на зверицу.

Та лежала с открытыми глазами и смотрела на него, не выказывая никаких эмоций. На сей раз её было видно чётко, без ставшей уже привычной Тишке дымки. Парень попытался улыбнуться ей, но поняв, что это глупо, вздохнул и прохромал чуть дальше к странной, неестественно гладкой, заросшей мхом, стенке, у которой и сел. Покрутив головой влево-вправо, он заметил, что мох рос только посередине, а вот у краёв его словно бы кто-то ровно срезал ножом. Думать о всех этих странностях не хотелось, всё происходящее было слишком выше и сил его и разума.

– Думаешь мы виноваты? – тихонько спросил мальчик, спустя какое-то время, и зверица навела на него уши. – Разве мы знали про тебя? Почему ты не ушла!

Тихий голос Тишки постепенно переходил в крик, но зверицу это не волновало. Она была каменно-спокойной, а малец продолжал: – Или напугала бы наших! Ну что стоило выйти с дохлой косулей в лапах и провыть? Люди бы ушли, и никто не погиб… ни мои, ни твои!!! – под конец он уже кричал навзрыд и совсем расстроившись, припал головой к локтю, часто и громко всхлипывая. Когда же он наконец успокоился, то тотчас решительно встал и подошёл вплотную к морде зверицы.

– Отдавай, – требовательно сказал он. Зверица продолжала смотреть ему в глаза.

– Отдавай взад, я сказал! – мальчик попытался отнять зажатую в лапах девочку, но зверица лишь плотнее прижала её к себе.

– Ах, так? Ну получай же! – Тишило замахнулся своим крохотным кулачком, целя прямо в большую, чёрную носопырку, но зарычавшая зверица опередила его, ткнув мордой в живот. Малец отлетел к стене и больно ударился головой. Потирая ушибленный затылок, он стал собираться силами на новый приступ лохматой крепости, как вдруг почувствовал телом пугающую, дикую, страшную дрожь земли под собой. Продолжалась она не долго, но встрепенувшаяся зверица дала понять, что ему это не почудилось. Тишка хотел уж было подняться, как вдруг за стенкой что-то забарабанило, и послышался приглушённый мяукающий вой, наподобие того, что издавала зверица вчерашним днём, только этот почему-то пугал, пробирая ужасом до глубины души.

А вот волколачка отреагировала на него по-другому. Продолжая прижимать к себе Малушу, она метнулась к стене и стала царапать её, сдирая мох и стараясь отвечать кому-то своим воем.

Находиться в гроте у Тишки больше не было сил, безудержный страх гнал его прочь, и он побежал, хромая на больную ногу, укачивая раненую руку, он бежал. Спотыкался об оставленную у входа жердину, хватал её и бежал. Кричал и бежал, плакал и бежал, падал, запинаясь о корни, вставал и бежал вновь. Лёгкие горели, и в левом боку сильно кололо, но он бежал пока не выбежал из сгоревшего леса, и ещё пока хватало сил после…

***

И снова наступал вечер, затемняя и без того серое от дождевых облаков небо. Коря себя за малодушие, чувствуя вину за своё людское племя, горюя о Малушке, он медленно брёл в высокой траве по направлению на заходящее солнце не обращая внимания на моросящий дождь. Где-то в том направлении было селение Крива, но, наверно, сейчас он не сильно бы расстроился пройдя его мимо. Где-то неподалёку вдруг заржал конь, и всю апатию как рукой сняло. Тишка закричал, заорал, завопил о помощи, и вскоре на границе леса и поля появился наездник на лошади. Заметив размахивающего руками мальчика, всадник направился к нему. Тишка хотел было побежать навстречу, но измученные ноги отказались слушаться и мальчик чуть не свалился, но вовремя опёрся на жердь и решил дождаться конного стоя на месте. Вдруг за спиной что-то зашуршало, и мальчик привычно уже обернулся, уверенный кого он там увидит.

Зверица была в сажени от него, распластавшись по земле словно ящерица, укрываясь таким разом в траве, и держала в пасти его котомку. Взгляд её был пустым и потухшим, уши рассеяно смотрели в разные стороны, словно не хотели ничего слышать. Поняв, что человек заметил её, она осторожно вытащила котомку из пасти и отложила подальше на землю, после чего поднялась и направила взгляд на скачущего всадника. Почти подбежавшая к ним лошадь, увидев внезапно появившегося из травы зверя, встала на дыбы и сбросила с себя седока. Упавший и испуганный мужчина почти сразу вскочил и вытащил из-за спины самострел.

Судорожно уперев его в землю, он наступил ногой в петлю и с видимым усилием взвёл тетиву, после чего зарядил болтом и направил в сторону чудовища. Тишило смотрел на всё это и не понимал, почему зверица не убегает? Ведь времени оставалось достаточно, но она по-прежнему стояла на месте и смотрела на мужчину. Выстрел. Арбалетный болт просвистел над головой мальчика и косо вонзился в горло зверя, выше ошейника, пробив шею насквозь. Когда она грузно повалилась на землю, лежащая в котомке Малушка заверещала, и Тишка сразу бросился к ней. Убедившись, что та в порядке он посмотрел на зверицу: она была ещё жива и, судорожно дыша, смотрела на него каким-то странным взглядом.

– Спасибо… – лишь успел вымолвить он, как вдруг чья-то сильная рука отдёрнула его назад

– Сдурел что ли, парень? А ну-ка… – грузный мужчина достал нож и с размаху врезал зверице в горло и начал его резать,зажимая другой рукой пасть, чтобы избежать укуса. Зверица дёрнулась несколько раз в судорогах и обмякла, а мужик, потыкав для верности в область сердца, утёр выступивший со лба пот, попутно измазывая его в крови, и выдохнул:

– Фух, здоровый медведь, да с ошейником. С цепи что ли сорвался? А ты то как тут оказался вообще? А, погодь, ты не Тишило? Что три дня назад приехал?

Тишка кивнул головой, не пряча горячих, льющихся из глаз слёз.

– Ну полно, полно… спас я тебя считай. Давай, пошли в село. А, погоди. Дай-ка жердь свою, воткну тут пожалуй. Потом придём с мужиками, разделаем медвежатинки. Что? Хромаешь, ну так давай я тебя понесу. И сестрёнку твою тоже… пошли.

Взяв ребёнка одной рукой, а другой ведя лошадь под уздцы, деревенский детина пошёл обратно. Дождь же тем временем усилился. Он бил тяжёлыми каплями в открытые глаза зверицы, стучал по клыкам в раскрытой от бессилия пасти, ударял в стальной, широкий ошейник и в лапу, сжимающую кусок чей-то шерсти. Сильные ливни часто бывают в конце лета, вот и сейчас небо разверзлось словно при неботрясении. Размокшая земля, всё больше пропитывалась водой, и воткнутая в неё жердь упала, а стая голодных волков, идя по следу улизнувшей добычи, нашли себе в тот вечер другое лакомство…