Пролог.

Теплый, весенний день. Я сижу на лавке, пью пиво и смотрю на прохожих. Рабочий день закончился, и теперь я наслаждаюсь заслуженным отдыхом. Вот среди людей я вижу компанию измененных. Девушка, это явно девушка, несмотря на ее странное, даже немного пугающее лицо крупной кошки. Парень, с лицом почти как у енота, и второй которого я явно могу назвать серым лисом, покрытым невероятно длинной шерстью. Как ему только не жарко? Они идут, о чем-то говорят, смеются. Зрелище весьма привычное, но иногда заставляет вздрагивать. Это случилось где-то сто пятьдесят, двести лет назад. Прорыв в области генетической инженерии, позволивший нам, людям, перестраивать свое тело по своему желанию. Были смельчаки, которые пошли на это, и даже обрекли своих детей на подобное. Не знаю, правильно ли это, правильно ли так менять себя.

Тень пробегает по моему лицу. Моя медицинская страховка стоит гораздо дороже, чем у модификатов. Их здоровье покрепче будет. Наверное, мне просто тоже стоит накопить на подборку оптимального генома, и модификацию. Может когда-нибудь я так и сделаю. Пиво кончилось, и я с сожалением кинул пустую бутылку в урну. Я встал и пошел в магазин, купил еще пива у Антонины Петровны. Забавно, но измененные редко носят имена похожие на нормальные. Словно проводят еще одну черту, отделяя себя от человечества. Говорят, что это связано с тем, что у первых поколений были недоработано строение рта, и они едва могли говорить.

Я выхожу на улицу, и мне в глаза бросается грубая надпись на стене: «Смерть отродьям!» Ну, какая же глупость. Как по мне, так давно уже привыкнуть к ним. Если бы я только знал, что меньше чем через год буду ненавидеть их, ненавидеть за их подлость и предательство, за то, что они объявили себя единственными достойными жизни, а человечество, по их мнению, должно остаться в прошлом.

Глава 1.

Чума.

Город непривычно, ужасающе тих. Я сижу дома, холодильник забит продуктами, а по телевизору рассказывают о том, что число погибших достигло полутора миллионов. Мне страшно. Я вспоминаю, как это началось, как эпидемия, казалось простуды, оказалась чем-то ужасным, чем-то невообразимым. Сперва просто простуда, температура, больное горло, заложенный нос. Но потом, воспаление легких, надрывный, чудовищный кашель. И никакие лекарства не помогали. В дверь звонят. Я подхожу к ней, смотрю в глазок.

Там человек, в противочумном халате, лицо закрыто маской. Рядом стоит измененный, одет не так плотно. Говорят, что измененные не подвержены этой болезни. Они вообще редко болеют, поэтому медицинские страховки и обходятся им гораздо дешевле. Снова звонок, я отвечаю:

- Да?

- Сэр, вы в порядке? – Голос измененного имеет некий акцент, характерный для них.

- Да, со мной все в порядке, я живу один, когда буду молчать днем, можете ломать дверь и выносить мой труп. – Мрачно отшучиваюсь я. Это помогает сохранять спокойствие. Удерживает в узде страх. Они уходят, проверять другие квартиры. Я вновь возвращаюсь на диван, и застываю в гнетущей тишине, почти не слыша гул телевизора.

Толчки, теснота, толпа кругом. На моем лице респиратор, я среди целого множества людей. Мы все тащимся к такой близкой по расстоянию, и такой далекой по времени станции контроля. Короткое обследование, и еще один счастливчик идет к эвакуационному поезду. Но вот возникла суета. Человек мечется, кричит, кашляет:

- Я здоров! Пустите меня!

От него отшатываются.

- Сэр, пройдите в карантинный блок, прошу вас.

Говорит девушка у контрольной станции. Я вижу, как ближе подходит измененный. Его лицо похоже на рысье, с почти такими же бакенбардами. Он вооружен. Короткий автомат, с толстым глушителем. Раздается его голос:

- Сэр, прошу вас, это ради вашего же блага.

- Нет! Я здоров! В карантине я точно заражусь! Вы пропустите меня!

Его рука тянется за пазуху, и я вижу, как он достает короткий револьвер. Измененный неуловимым, стремительным, почти незаметным для глаза движением делает шаг вперед, и бьет человека в челюсть. Тот опадает сломанной куклой. Откуда то возникают санитары в противочумных халатах, уносят оглушенного. Под плотной шерстью на лице измененного нет ни одной эмоции. Я отвожу взгляд. Говорят силовые отряды для контроля над паникующими создают именно из них, потому что им не страшна эта чума.

Толпа молчит, и двигается дальше. Нас проверяют одного за другим. Вижу, как еще одного человека признают подлежащем карантину. Он напуган, он в шоке, в панике. Он хочет возразить, хочет крикнуть, что он здоров, что он не кашляет. Но он натыкается на ледяной взгляд измененного, и обреченно замолкает. Его уводят куда-то прочь.

Мое сердце сжато страхом, пока я жду результата анализа. Что если вирус проник в меня? Нет никакой информации о выздоровевших от этой болезни. Такое чувство, что она создана специально против людей. Специально заточенное оружие для нашего истребления. Голос девушки бьется в моей голове, словно удар колокола:

- Вы здоровы, проходите.

Не веря тому, что я услышал, на ватных ногах я иду в благословенный поезд, который увезет нас из этого места, из этого города, что стал могилой для всех, чье тело не покрыто шерстью или чешуей.

Глава 2.

Мертвый город.

Я сжимаю автомат, сидя на броне бронетранспортера. Мы въезжаем сюда, в мой город. Господи, от него не осталось ни камня на камне. Он разбомблен до основания, залит напалмом. Черная фигурка скорчилась на растрескавшемся асфальте. Измененный ублюдок, я вижу это по отростку омерзительного хвоста. Мои товарищи перешептываются, глядя на это отродье. Мы еще только после учебки, совсем новобранцы.

Война. Это слово прогремело неожиданно, когда открылась страшная правда. Чума была создана искусственно. Их генетики вывели ее, задумали истребить нас, пользуясь тем, что измененные неуязвимы к ней. Человечество устарело, говорили они. Оно не нужно, оно должно остаться в прошлом, и только мы заслуживаем того, чтобы идти вперед. Они предательски, подло ударили нам в спины, отрезав от себя, и теперь их ждало заслуженное возмездие. Один из многих городов, из которого они выдавили, выжгли нас чумой разбомблен в руины. Я иду, чтобы вернуть мой дом.

Разрушенные, сожженные дома смотрят на нас пустыми глазницами мертвых окон. В воздухе витает резкая вонь гари, дышать сложно. Я натягиваю респиратор. Вдруг грохочет выстрел. Алексей кричит от боли, падает с брони на землю, и я с ужасом вижу, что его нога попадет прямо под колесо бронетранспортера. Он уже не кричит, держится за пробитый бок. Снайпер подстрелил его, попал туда, где у бронежилета только ткань. Керамические пластины есть только спереди и сзади, но не на боках.

Сержант кричит:

- Огонь по трассерам!

И бьет из автомата в одну из выгнивших глазниц окна. Мы стреляем туда, заливаем эту невидимую сволочь огнем. Уши закладывает от оглушительного грохота, когда заговорила автоматическая пушка бронетранспортера. Бетон трещит, ломается, рассыпается в прах от потока снарядов. Мы спрыгиваем с брони, бежим в этот дом.

- Вперед, за мной! Принесите мне шкуру этой суки!

Мы несемся за сержантом. Серега бежит первым, раздается едва слышный звон, и грохочет взрыв, сметая всех тех, кто был на лестнице. Я кричу от боли, хватаясь за голову. Меня не задело осколками, но уши заложило, по голове словно молотком ударили. Сержант что-то кричит, его рука окровавлена. Я не слышу. Другие идут уже осторожнее. Ко мне подбегает медик, быстро осматривает, и идет к остальным. Им помощь нужнее, меня всего лишь немного контузило. Наконец я немного оклемался. Звон в ушах прошел, и, шатаясь, я пошел наверх.

Он был мертв. От него почти ничего не осталось, только куча дерьма и окровавленной шерсти. Расколотая надвое винтовка разлетелась по разным сторонам комнаты. Сученышь. Они никак не хотят успокоиться. Убивают нас везде, где только можно. Но ничего, мы выбьем их. Перебьем тварей. Они осквернили себя, стали зверьми, перестали быть людьми. Провели грань и вычеркнули нас. Но мы так просто не сдадимся. Мы отомстим.

Война швыряет меня из одной стороны в другую. Память не может сохранить все. Она рвется от ужаса, от боли. От страха и ненависти. Сражения сливаются в одну огненную пелену, перемежаемую забвениями отдыха. Вот мы идем в другой город. Он был в оккупации полтора месяца, жителей не успели эвакуировать от стремительного рывка зверья.

Жара стоит невероятная. Мы плавимся под кипящим солнцем, и мое лицо скрывает маска респиратора. Даже сквозь нее вонь ужасает. Запах гнили, тухлятины, разложения. Улицы буквально усеяны трупами людей. Женщины, старики, дети. Зверье даже не тратило пуль на беспомощных. Пользуясь своей запредельной силой, убивало штыками и прикладами. Я отвожу взгляд от трупа ребенка, гниющего рядом со стеной. Его просто схватили за ноги, и ударили головой об нее. На кирпичах до сих пор остался кусок кожи с волосами. Меня тошнит.

Дальше, еще больше ужаса. В памяти пылает изломанный, прогнивший труп девушки. На ней нет одежды. Наверняка ее насиловали, много раз пока не убили. Страшно даже представить что она пережила под похотливыми тварями. Вот автомобиль. Он подорван попаданием из гранатомета. От тех кто в нем был осталась только куча праха и перемолотых, почерневших костей. Вот подвал. Там прятались выжившие, кажется, туда завели целый школьный класс. Их выжгли огнеметом. Те кто в глубине даже не обгорели, на них нет ран, кроме следов гнили и пиршества крыс. Они задохнулись.

Мы находим очаг сопротивления. Дом изрыт взрывами, изъеден пулями. Бившиеся тут хотя бы умерли с оружием в руках, а не были убиты как скот на бойне. А будь я тут, не в армии, рискнул бы я оказать сопротивление этим тварям? Или беспомощно поднял бы руки, надеясь на милосердие, недоступное их изуродованным душам? Мы входим в дом. Трупы, сколько же мертвых! Расстрелянные, изорванные взрывами, порванные на куски. Мне страшно. Оружия нет, только гильзы. Зверье забрало его. Под одним из трупов какой-то предмет, я не могу понять что это. Джон тянется к этому, но его окрикивает сержант:

- Стой! Они минируют трупы.

Это в их стиле. В рукопашной они смелы убивать только тех, кто безоружен. Может, они сильны и ловки словно звери, но они и трусливы как звери. Они палачи, а не солдаты. Мы выходим из дома. Ни одного живого человека, и трупов тварей тоже нет. Они так запугивают нас. Делают вид что неуязвимы. Уносят своих мертвецов, чтобы мы не видели их. Делают вид, что мы не можем причинить им урона.

За домом нам открывается страшная судьба тех, кто попал в лапы зверья ранеными. Их сожгли. Сожгли заживо на куче мусора. Обугленные тела застыли в предсмертных корчах. Я едва успеваю сорвать респиратор, прежде чем меня рвет.

Глава 3.

Диверсант.

Я проснулся от того что мне хотелось в туалет. Собравшись, я вышел из казармы. Это временный пункт сбора. Мы тут перед отправкой на очередную битву. Небольшой отдых, пока бьются другие. Вести бой слишком долго слишком утомительно, слишком, невыносимо выматывает. Твари дерутся со всем отчаяньем загнанного зверя, чувствуя, что расплата близко.

Я прохожу мимо Сарта, стоящего на дежурстве. Они прислонился к стене на улице, на плече висит автомат. Фонари освещают его, и проходя мимо, я здороваюсь с ним:

- Доброй ночи Сарт.

Он молчит. Лицо скрыто поднятым воротником. Сегодня довольно прохладно. Мы поссорились недавно, по пустяку. Ничтожный спор из-за флаги с вином. Все мы на взводе от того что творят звери. Не хочет говорить, ну и ладно. Дойдя до сортира, я справил нужду и пошел обратно. Сарт стоял все в той же позе. Я подошел ближе, и с ужасом увидел кровь на одежде. Я распахнул на нем воротник, и моим глазам предстал нож, воткнутый ему в горло снизу вверх. Он пробил ему голову насквозь, вышел из затылка и вонзился в стену, придав трупу видимость стоящего в дозоре. Я потянулся к его автомату, и замер. Тонкая, едва заметная леска была привязана к ремню, и уходила под одежду.

Но медлить было нельзя. Я набрал в грудь воздуха, и что было сил, заорал:

- Тревога!

Мой взгляд лихорадочно заметался вокруг, в поисках других людей. Я схватил с земли камень, швырнул в окно, и вновь заорал под звон стекла:

- Тревога! Враг!

Кто-то закричал, а мой взгляд замер на темной, чернее самой ночи фигуре на крыше казармы. Измененный. Он смотрел на меня из-под темноты противобликующих очков, скрывающих случайные отсветы тарпетума. Его вытянутая морда, покрытая иссиня-черной шерстью оскалилась, обнажая багровую пасть, и белые клыки. Острые уши прижались как у злобной кошки. Я заметил, что его грудь и горло чуть светлее, чем шерсть на голове, а он неуловимым движением вскинул револьвер довоенного образца с тяжелым глушителем, и выплюнул в меня пулю с тихим шелестом.

В грудь будто ударили кувалдой. Я отлетел, задыхаясь, и чувствуя вкус собственной крови на языке. Но я успел. Я слышал шум просыпающихся людей. Раздались автоматные очереди. Тварь выхватила пульт. Раздался далекий взрыв, и все погрузилось во тьму. Последнее что я увидел – невероятно длинный хвост, промелькнувший на крыше.

Сознание удалялось. Я задыхался. Меня схватили, потащили куда-то. Я рухнул во тьму.

Только в госпитале я узнал, как мне повезло. Мощная, экспансивная пуля срикошетила от края грудины, и сломала ребро рядом с позвоночником, лишь краем задев легкое. Чуть правее, и мое легкое было бы порвано на куски, чуть левее, и тварь перебила бы мне хребет. Я был единственным, кто выжил из нашего отряда. Тварь успела. Она поставила бактериологический распылитель у вентиляции, и все кто были внутри, заразились. Меня доставили в госпиталь раньше, чем зараза стала расползаться из окна.

Если бы мой мочевой пузырь не пробудил бы меня вовремя ото сна, я тоже бы погиб от коварства зверья. Черная тварь скрылась, убив дорогой пятерых. Это было ужасно. Почти триста человек заразились, и умерли в чудовищных муках. Еще один счет к проклятым сукам. Как он проник сюда? Так глубоко в наш тыл? Ходили слухи, что некоторые из них возвращают себе человеческий облик, но не человеческие души. Они проникают в наши ряды, бьют изнутри. Возможно, кто-то из них проник к нам и помог этому отродью совершить это преступление.

Меня долго проверяли на причастность. Подозревали, что именно я помогал ему. Но все-таки характер моего ранения, и чистота моей крови подтвердили, что я человек. Описание твари заинтересовало контрразведку. Я слышал слухи, что за ней охотятся очень давно, и на совести этой мрази десятки тысяч отравленных и зараженных. Позже я узнал что Курт, парень из взвода, расквартированного с нами по соседству, оказался одним из них. Его прабабка совокуплялась с измененым, и его дед стал результатом этого мерзкого кровосмешения. А на нем то и следа не было. Он притворялся одним из нас. Но генетическая проверка показала это осквернение его крови.

На казни он ревел и кричал, что никогда не сотрудничал с врагом. Умолял сохранить его презренную жизнь, обещал искупить свою вину кровью в боях. Я холодно наблюдал из окна за работой расстрельной команды. Мы не имеем права оставлять в живых этих отродий, даже если они прячутся под людскими лицами.

Глава 4.

Карантин.

Я лежу в больнице. Проверки окончились, но я все еще под подозрением, что меня затронула волна биологического оружия. Комнатушка с зарешеченным окном и толстым стеклом. Два на два метра. Металлическая кровать с тонким матрацем, простыня, небольшая тумбочка, и унитаз с ревущей водой. Вот и вся обстановка. Еще есть книжка, довоенный рассказик.

Заходит Анна. Она в массивном противочумном халате, приносит мне еду. Я слабо улыбаюсь ей. Видны только глаза под очками, но они улыбаются мне.

- Не волнуйся Артур, время уже почти прошло, у тебя никаких симптомов, ты чист. Скоро тебя выпишут.

- Спасибо.

Как я рад, что встретил ее. Она единственная в моей жизни, единственное утешение. Я потерял связь с родными, и боюсь. Смертельно боюсь узнать, что они остались в городе захваченным зверьем. От них ни весточки. Я стараюсь не думать, сохранять силы. Мне нужны силы чтобы мстить им, мстить за все что они сотворили. Видит Бог, мы не хотели этой войны. Не мы ударили первыми. Наши бомбежки были лишь ответной реакцией на их подлость и жестокость.

Я слышу, как Анна моется за дверью палаты. После каждого входа к подозреваемым в заражении, она обязана промывать одежду дезинфицирующим раствором. Она всегда это делает, она знает как это важно. В соседней палате раздается ужасающий, надрывный кашель. Это Тимофей. Господи, он уже знает что обречен, уже знает что мертв. Как можно выдержать это? Я слышу его тихий голос:

- Спасибо, сестра.

Проклятый диверсант, проклятые генномодифицированные ублюдки. Проклятые твари. Когда-нибудь, мы уничтожим их всех до последнего. Генетические манипуляции с человеческим геномом уже запрещены. Человечество заплатило за эту ошибку страшную цену почти в два миллиарда убитых.

Меня выписали. Я здоров, и возвращаюсь на войну. В новый взвод, сто пятый. Из моего четырнадцатого я остался один. Это ужасно. Столь стремительно, столь быстро. Раз и все, что за чудовищное оружие? Одна длиннохвостая тварь убила стольких хороших людей. Когда-нибудь я найду этого ублюдка, и спущу с него шкуру заживо.

Анна улыбается мне. Я впервые вижу ее лицо. Она прекрасна. Ее глаза испещрены рябью морщин, несмотря на молодость, на ее висках седина, но она прекраснее всех для меня. Я наклоняюсь к ней, и шепчу то, что давно мечтал сказать:

- Прощай. Я люблю тебя. Я буду писать.

Она молчит, и наконец, говорит то, что наполняет мое сердце радостью:

- Я буду ждать.

Я ухожу. У меня нет права на любовь. Нет права, пока живы твари, которые могут разорвать моих еще не рожденных детей в клочья, если не истребить их. Память до боли, до слез обжигает старая, ужасная картина. Кирпичная кладка, на которой немым упреком нам застыл кусок подгнившей кожи с потемневшими волосами. Кусок ребенка, которому разбили голову об стену.

Глава 5.

Во льды.

Мы неумолимы. Они не знали, с кем связались. В их сердцах осталась только звериная жажда крови. Они утратили рассудок. Все что я видел – бесконечные свидетельства издевательств и пыток над попавшими в их лапы. Но они забыли, что такое доблесть, что такое праведный гнев. Это изменение, эта мутация, она выжгла из них все человеческое. Они отринули саму суть себя, но теперь они расплатятся за это.

Мы теснили их, теснили везде, где только можно. Свидетельства того, что они творили с нами, лишь укрепляли нашу ненависть. Мы загнали их во льды южного полюса, в ужасающий ад небывалых морозов. Они стали зверьми, и мы загнали их как зверей. Они платили за жизнь каждого убитого ими, но счет был не равен. Слишком много мирных жителей прошло через их когти. Говорят, что они обезумели уже настолько, что пожирают человеческую плоть.

Мерзкие падальщики, твари с прогнившей душой. Неужели столько лет мы жили рядом с ними, не замечая их деградацию? Мы считали их равными себе, считали их разумными. Мы просчитались. Это не было изменение, это было осквернение. Осквернение священного облика человеческого, осквернение самой души и рассудка. Как только мы терпели эту мерзость рядом с собой?

Они вызывали омерзение, они вызывали ужас своим видом. Я видел их в бою. Эти твари двигались с пугающей скоростью, некоторые могли разорвать человека голыми руками. Они бились, обезумев от запаха крови. Порой мы встречали тварь, коварно прячущуюся в руинах, осторожно отстреливающую нас по одному и трусливо убегающую после каждого выстрела. Порой на нас кидались сумасшедшие берсерки, которых мы буквально заливали пулями, и даже разорванные, расстрелянные они тянули к нам свои когтистые лапы, пытаясь вцепится в горло. Меня прозвали везунчиком за то, что я выжил. Казалось, смерть обходила меня во всех этих боях. Сколько раз снайпер убивал кого-то рядом со мной. Сколько раз бешеная тварь пролетала от меня в считанных сантиметрах, разрывая кого-то другого. Я уже не боялся их, мой страх остался там. Среди бесчисленных трупов невинных людей замученных зверьем. Он умер вместе с ними. В сердце осталась лишь вера в то, что мы очистим от них планету. Исправим эту ужасающую ошибку, когда человек скрестил себя со зверем.

Новости были страшнее одна другой. Теперь не только та чума, десятки штаммов различных болезней убивали нас миллионами. Мерзкие твари применили мерзкое оружие. Но мы выживем. Мы выживали сотни тысяч лет, а история этих мразей не насчитывает и пары сотен. И все это время они готовились к своему подлому удару.

Расплата близка. Мы ехали сюда, еще не зная, что за ад нам предстоит. Я догадывался. Я уже знал об их жестокости и подлости. Загнанные звери. Мы заливали их тоннами химического оружия, изматывали их непрерывными обстрелами, но они только упрямо вгрызались в истерзанную землю нашей планеты, отчаянно отбиваясь. Ходили слухи, что было испытанно новое оружие, основанное на делении какого-то очень редкого, сверхтяжелого металла. Говорили, что оно одним взрывом испепелило целый город, намертво занятый этими тварями. Говорили, что будь этого металла чуть больше, будь у нас хотя бы пара десятков таких бомб, и мы сокрушили бы их. Но пока приходилось работать по старинке, убивать их пулями и штыками, напалмом и тротилом, фосгеном и хлором. Ходили слухи, что зарин их почти не брал, и вообще многие вещества оказывались для них менее токсичными.

Нас встретил ужасающий, ледяной ветер. Я поплотнее укутался в выданную мне шинель, но все равно промерз до самых костей пока мы шли в траншеи. Только там мы немного согрели себя горячим чаем. Я даже не успел разглядеть это место. Только лед, вой ветра и наполненный снегом воздух. В ледяной глубине закрытого хода мы впервые поняли, что вернутся из нас немногие. Но письма Анны, они грели меня. Вселяли в меня надежду.

Мы получили оружие, еду, и стали ждать. Ждать в бесконечных траншеях, вяло перестреливаясь со зверьем. Было холодно. Холод был везде, снаружи, внутри. Заползал цепкими когтями под одежду. Минус сорок было еще хорошей погодой. И этот ветер, этот ужасающий, пронзающий ветер. Он находил любую щель в одежде. В первый день тринадцать человек попали в госпиталь с обморожениями. На третий день Ник поскользнулся в траншеях, попал ногой в гранатоулавающий карман и сломал ее. Он был один, а когда его нашли, он уже замерз насмерть.

Мы все погрузились в странное оцепенение. Холод не давал мыслить, заставлял тратить всю энергию на то чтобы поддерживать тепло. Мы обрастали одеждой. Укутывали себя всем, чем только можно. Я видел даже тех, кто накрывал себя шкурами, снятыми с недавно убитых зверей. Хоть какая-то польза от них. И все равно, было холодно. Мне сложно вспомнить что-то другое. Промерзшие пальцы, промерзшие ноги, отмерзающее лицо. Сидение в закрытых ходах. Мы не могли наступать. Звери отгородились колючей проволокой, огрызались пулеметами, стреляли из тяжеленых винтовок. Мы, новое пополнение, сидели и ждали, а нас разбавляли редкие ветераны, пробывшие тут почти месяц. Нас было сто пятьдесят человек. К моменту наступления осталось сто двадцать восемь. Двадцать два умерли или были искалечены холодом.

Глава 6.

Танки.

Новость проносится среди нас. Завтра наступление. Весь день воет ужасающая вьюга, заметая все снегом. Ким и Леха куда-то пропали. Мы боимся, что звери похитили их. Попасть в плен, эту гораздо хуже смерти. Пленных едят заживо, сперва долго пытают, утоляя свою кровожадность, а потом едят еще живых. Так говорят, и, зная жестокость тварей, я верю. В траншею вваливается сержант Лусье. Он обводит нас тяжелым взглядом, и говорит:

- Завтра мы выступаем.

Артур, он тут уже полтора месяца, поднимает на него взгляд, и отвечает:

- Нас всех положат.

- Нет, у нас есть танки.

Эта новость проносится по траншее. Танки? Здесь? Откуда? Бензин мерзнет в этих льдах, их невозможно завести. Ропот нарастает, и сержант обрывает его:

- Новая модификация. Электрический подогрев трансмиссии, или что-то вроде того, хрен его знает. Главное что у нас есть чем прорвать оборону зверья, готовьтесь ребята. Еще немного, и мы отплатим им за всех наших.

Он уходит в воющий ветер, и дверь оставляет нас наедине с новостью и страхом. Танки, несокрушимые машины которые сомнут их проволоку, сожгут их пулеметы, вдавят гусеницами этих мразей, размажут их поганую плоть по земле. У нас есть шансы.

Я иду по промозглым траншеям, и наконец, вижу это чудо. Вкопанные в землю, тщательно замаскированные, они видны только в упор. На меня поднимает взгляд человек, в неуклюжем балахоне поверх форменной шинели. На голове противоударный шлем. Он недовольно смотрит на меня, и говорит:

- Полюбовался? Вали теперь. У вас хоть есть понятие о маскировке?

Видимо я далеко не первый жажду увидеть это чудо, дающее нам шанс на месть.

- Прости, просто удивительно видеть это. Слушай, хочешь закурить?

- Давай.

Я достаю сигареты, и мы курим. Я спрашиваю его:

- Наконец-то эти машины сумели сюда доставить, они работают?

- А то. Новая разработка, что-то довоенное довели до ума.

- Великолепно, я рад что наши работают. А кто хоть эти инженеры?

- На память не помню, сейчас по бумагам гляну. – Парень скрывается в люке танка, и выныривает оттуда с бумагами, разворачивает, листает:

- Вот, двигатель для эксплуатации в особо холодных условиях. Разработал: Игорь Девичев. Соавторы: Рональд Брайн, Филип Слив, Сервст Френст.

Мерзкое, какое-то шипящее имя обжигает слух. Я морщусь:

- Господи, зовут как одну из этих нелюдей.

- Да? Не знаю, никогда не задумывался. Вроде бы это довоенный проект, так что может быть.

- Вымарали бы хоть, чтоб не позорится.

- Ты бы знал, что такое бюрократия.

Затягиваюсь в последний раз, сплевываю, и иду к своим. Настроение испорчено, но если подумать, на что еще способен их искаженный, развращенный разум как не на создание орудий смерти?

Мы идем к интендантам. Каждый получает по три пачки патронов. Шесть магазинов на человека. Каждому по четыре гранаты. Завтра время мести. Мы молчим, проверяем оружие. Каждый думает о своем. Я пишу письмо:

«Дорогая Анна. Скоро мы идем в атаку на эти льды, добивать тварей. Сопротивления почти нет, остались лишь жалкие одиночки, трусливо прячущиеся в норах. Это легкая работа, просто идти, и выкуривать их по одному. Зверье сильно только против беспомощных, а мы вооружены, тепло одеты, сыто накормлены, и жаждем заплатить им за все их преступления. Скоро мы сделаем наш мир безопасным для наших детей. Никто не будет плакать в страхе от оскверненной тени за окном. Когда все кончится, я вернусь к тебе. И, я хочу сказать тебе, я люблю тебя всем сердцем, больше всего на свете. Прости, что не могу дотерпеть, и сказать лично. Ты будешь моей женой?

С нетерпением жду ответа. Твой Артур».

Я проверяю письмо. Вроде ничего, что может вызвать подозрения у контрразведки. Время не уточнено, да и отправится оно уже после того как мы выбьем их. Я запечатываю треугольник, пишу адрес, и кладу в почтовую сумку, висящую у входа. Затем достаю ее крайнее письмо, и перечитываю его снова:

«Артур. У меня все хорошо. Чума пошла на спад, мы вынесли ее. Больных уже почти нет, только те, кто пострадал от несчастных случаев. Работы мало, и все свободное время я размышляю о тебе. С посылкой я высылаю тебе блок твоих любимых сигарет. Не кури много, это вредно. Я тебе как врач говорю. Еще немного еды, вас, конечно, кормят хорошо, но я хочу, чтобы ты поел пшеницы с моей родины. Когда-нибудь наши поля зацветут вновь.

С нетерпением жду тебя, твоя Анна».

Я улыбаюсь. Письмо греет меня, заставляет забыть о голоде. Ничего, завтра нас покормят досыта.

Глава 7.

Наступление.

Мы собираемся как на праздник. Вновь проверяем оружие, амуницию. Одежда, не должно быть никаких щелей. Нужно обмотать штанины и обувь, если будет щель – нога замерзнет, нужно обмотать руки, чтобы рукава не слетели, открыв запястье. Нужно обмотать голову, и надеть сверху противогаз. Мы вновь выкуриваем зверье газами из их нор. Грохот бомбежки салютует нам цветами взрывов над их траншеями. Они кажется не отвечают. Ходят слухи, что их удачно отбомбили.

Нам приносят еду. В основном тушенка, второго почти нет. Они отравили наш запас риса и пшена. Сто четвертый потерял сорок человек от их яда. Ничего, мы отомстим и за них. В животе приятная сытость. Мы готовы. Мы столпились один за другим, нас тысячи, десятки тысяч. Мы – неумолимая волна, что сметет их. Впереди нас пойдет стальная смерть, она сожжет их дотла, нам останется только добить выродков. Говорят у них нет гранатометов, они не ждут того что мы сможем завести тут танки. И они поплатятся за это.

Я поднимаю взгляд. Там, далеко, их истребители сцепились с нашими летчиками. Наши великолепны, они давят, теснят эту лавину зверья, вот-вот прорвутся к нам, и обрушат бомбы на их позиции впереди нас. Я улыбаюсь. Мы готовы.

Торжествующе повисает тишина. Бомбежка утихла, открыв нам дорогу на них. Над нами проносится стальная лавина танков, сметая их передовые укрепления. Мы встаем. Мы ангелы мщения, что уничтожат нечисть. Первые шаги делаем почти в такт, единым строем. Мы переходим на бег. Я бегу в переднем ряду, я готов снимать с них кровавую плату за их преступления. Я сжимаю автомат с примкнутым штыком. Раздается зубодробильный треск пулеметов. Они в ярости хлещут по нам тугой волной пуль, но мимо, мимо. Не по мне. Я уже вижу зверей, их уродливые головы стыдливо скрытые от мира под масками противогазов. Я кричу и бегу вперед. Нельзя стоять!

Хлопают их винтовки. Пуля пронзительно свистит над самым ухом. Но мимо! И тут, за моей спиной грохочет взрыв. Он окатывает меня огненной волной, сбивает с ног, и я падаю. Голова гудит, словно по ней ударили прикладом. Пули хлещут надо мной. Я лежу в снегу. С трудом поднимаюсь, оглядываюсь. Наши, десятки наших лежат неподвижно. Мины, они поставили их под самым нашим носом. Коварные твари, они не умеют драться честно. Птички! Где же вы? Утопите их в огне, дайте нам дорогу! Я поднимаю взгляд, и не вижу самолетов. Ни их, ни наших.

Но нас тысячи. Мы топим их собой, мы сметаем их. Тяжело встаю, не слышу своего крика. Мы бежим. Гранаты, взрыв! И мы в первом ряду, прыгаем вниз. Хвостатая сволочь встречает меня штыком, но я на бегу разношу ему уродливую морду очередью. Я внизу. Я хлещу в сторону, в бок еще одной твари. Рву ему ноги, рву его поганое брюхо. Они живучи, они чертовски живучи. Я вижу его мерзкие кишки на снегу, но он пытается развернуть на меня свою винтовку. Мой товарищ прыгает на него сверху, бьет его прикладом, разбивая стекла противогаза. Жри тварь! Жри этот газ! За сожженые вами города, за всех отравленных вашей чумой! Он все еще дергается, пока я не стреляю ему прямо в висок.

Человек бежит вперед, он мститель, он неостановим, но из-за хода сообщения, из-за угла подло подкравшаяся тварь выкидывает винтовку, и поднимает моего товарища на штык. Я кричу, я стреляю по его уродливым, когтистым лапам. Я рву эту оскверненную плоть, и мой автомат замолкает. Он разворачивается на меня, локтями перебитых рук сдирает маску, и я вижу чудовищную морду зверя. Оскаленные, покрытые пеной клыки бешеной собаки. Он издает кровожадный рык, летит на меня, а я бегу ему на встречу со штыком наперевес. Нет времени перезарядиться.

Я вбиваю штык-нож прямо в его пасть. Его рвет, он блюет на меня кровью, но осколки его раздробленных костей скользят по мне. Он пытается сомкнуть свои когти на мне, забыв в кровожадном безумии, что я отстрелил ему руки. Я валюсь под этой уродливой тушей, но тварь уже затихла. Хладнокровно перезаряжаю автомат, и пускаю ему пулю в голову. Они омерзительно живучи.

Я иду вперед. Картина ужасна. Столько наших убито. Говорят, что они травят себя наркотиками, которые отключают их страх, и, глядя на них, я верю в это. Оскверненные, неестественные тела. Уродливое, гротескное подобие людей. Мерзость перед лицом нашим. Мерзость как телом, так и душой. Пришло время кары. Я иду вперед. Вокруг кипит бой. Вижу совсем молодого парня, зверье изрубило ему лицо, словно ненавидя его за то, что он остался человеком, не пал вместе с ними. Вижу мужчину. Он воет, держась за пробитый штыком живот. Я не могу ему помочь, санитары помогут. Я могу только дать им дорогу, и я иду. Над траншеями стоит танк. Гусеница сбита, и он пылает, словно его окатили из огнемета. Я вижу танкиста, и мне кажется, что это тот с которым я говорил вчера. Он замер изуродованной фигуркой в огне. Они любят жечь заживо. Суки.

Я вижу великана. Тварь со стальным черепом, огромная словно гора. Он как медведь раскидывает наших. Но он тварь, он зверь, а человек всегда побеждал самых сильных зверей. Солдат заливает его огнем, точно в уязвимую шею нечисти. Я радуюсь за него, но тварь снизу протыкает его штыком, и тащит к себе, к своей кровожадной пасти. Я слишком далеко чтобы помочь ему.

Выскакиваю за поворот. Там сразу две твари. Одна валяется на земле, скулит как побитая собака. Вторая рядом, и я стреляю в него. Он сражен, я вижу, как пули проломили ему грудь, я ломаю его длинной очередью, ломаю его бронежилет. Он стреляет в меня, но мимо, снова мимо! Я успел отвернуть голову, и пуля чиркает об противогаз, разбивает стекло, обжигая болью глаз. Он падает, и, кинувшись к нему, я разряжаю остаток магазина в приплюснутую морду за противогазом.

Мне не нужен автомат чтобы добить скулящую тварь. Я выхватываю нож, хватаю его за длинную морду, обнажая глотку, я зарежу его как свинью. Чудом он успевает схватить меня за руку, подминает под себя, сдирает мой противогаз набок, и начинает бить по голове чем-то тяжелым. Он слаб, удары едва чуются сквозь каску. Но один попадает мне по виску, пока я вслепую пытаюсь воткнуть в него нож. На меня обрушивается темнота.

Глава 8.

Передышка.

Меня тащат в тыл. В голове гудит, но автомат тащится за мной на ремне. На секунду возникает паническая мысль, что меня схватило зверье, чтобы сожрать, но автомат успокаивает. Они бы не посмели оставить мне оружие. Я поднимаю взгляд, все плывет, но перед глазами человеческая шинель. Наш. Он оставляет меня у края траншеи, и идет спасать других из лап зверей. Как же болит голова.

Сбоку раздается шум. Я поворачиваю голову, и вижу огромную, железноголовую тварь. Он стонет, он залит кровью из простреленного горла, но все-еще жив. Сколько наших убила эта мразь! С него сдирают стальной череп. Оказывается это просто странная каска под которой спрятана от белого света его уродливая морда. Его бьют по голове, заставляя заткнутся. Он затихает только с пятого удара. Трое солдат растаскивают его, распластывают эту тушу. Мелькает нож, и я вижу, как с него сдирают шкуру, с ног и с рук. Режут тряпье на нем, потом режут шкуру. Он вновь дергается, хоть череп уже и проломлен. Его бьют снова, вминают череп в его безумный мозг. У него мохнатая шкура, ее сдирают с конечностей зацело, четыре куска. Отличные шарфы если подсушить.

Мы распинаем тварь за всех убитых этой мразью. Его глотка все еще исторгает потоки вонючего воздуха, когда мы прикладами прибиваем его руки к доске с краев траншеи. Ему режут поджилки, чтобы он не дергался, и прячут мерзкое рыло под сталью его шлема от белого света. Мы поднимаем его над траншеями. Поднимаем, чтобы они видели его, чтобы знали, что даже самый сильный из них ничто пред нашим праведным гневом. Я оклемался, я помогаю поднять этот мерзкий трофей. Он вновь стонет, живучая мразь. Мясо на его руках и ногах стремительно покрывается льдом. Без своих шкур, они никто здесь.

Меня шатает, и, видя это, один из солдат помогает мне идти. Он спрашивает меня:

- Тебя контузило?

- Нет, по голове врезали, сейчас все нормально будет.

- Пошли в госпиталь.

Нет сил упираться, и я позволяю ему вести меня. Бомбежка вновь началась. Она выворачивает уши, наполняет мою голову чудовищным грохотом, заставляя застонать. Вот и крытая траншея госпиталя. Какая вонь! Господи, кровь, дерьмо, гарь, все смешалось. Говорят, что твари любят запах крови, что он возбуждает их. Я проваливаюсь внутрь.

Нас сотни тут, в этой узкой траншее. Я прихватил дорогой горсть снега, и прижал к голове. Это умиряет боль. Я послушно жду очереди. Сколько стонов. Мы изранены, изуродованы. Проходит целая вечность. Поток мучеников нескончаем. Мимо меня ведут тех, кому помощь нужнее. Я вижу человека с проткнутым животом, вижу человека с разодранным клыками лицом, вижу парня, которому отрубили руку. Вижу мужчину с оторванной ногой, он стонет, но ковыляет, опираясь на плечо друга. У тварей нет понятия дружбы. Своих раненых они жрут как голодные волки.

Наконец моя очередь. У меня диагностируют сотрясение мозга, и перевязав голову отправляют отдыхать. Время путается. Есть только боль в голове, кровать и чувство что я среди своих. Пару раз я хожу на перевязку. И однажды, когда мне быстро перебинтовывали больную голову, случилось страшное.

В стонах, в криках мучеников раздался тихий и ужасный звук. Звякнула предохранительная скоба гранаты. Взрыв в тесноте ужасен. Я вижу белую маску доктора вбитую вместе с его лицом в потолок траншеи, и новое подтверждение их подлости лишает меня последних сил. Я теряю сознание, оглушенный взрывом, но спасенный от осколков телами других.

Меня трясут снова. Мучительный звон, но свет бьет в лицо, заставляя, очнутся. Санитар смотрит на меня:

- Парень, ты слышишь меня?

Я мучительно киваю, и отвожу взгляд от вида осколков черепа уже примерзших к потолку.

- Три дня отдыха, следующий!

Глава 9.

За каждый метр.

Мы увязли в тяжелых, непрерывных боях. Мы отбили почти четыреста метров их укреплений, но загнанное зверье зубами вцепилось в эту проклятую землю. Меня выписали, когда контузия и сотрясение мозга немного прошли, и, вернувшись, я с ужасом узнал, что от сто пятого осталось всего четырнадцать человек, включая меня. А ведь прошло всего несколько дней. Я узнал, что к танкам привезли новое топливо для огнеметов. Старое оказалось слишком ненадежным. Плохо горело в этом морозе. Пока мы ждали его, мы обустраивались в их окопах. Они побросали трупы своих, и мы прирыли их во льдах, чтобы под ногами не мешались. Самые смелые пустили наиболее сохранившихся на шкуры, в надежде сберечься от холода. Мне претила мысль прикасаться к этой оскверненной плоти.

Каждый метр. Они возникали из-под земли, лезли из своих крысиных нор. Били под покровом ночи. Дали нам организовать склад, и отбили его в своем зверином коварстве. Они положили сотни своих только затем, чтобы набить брюхо едой. Господи, как же мне страшно за тех, кто мог попасть в их лапы. Самое страшное, в тех траншеях, что мы отбиваем, трупов почти нет. Только вмерзшие слишком глубоко. Мрачные догадки только подтверждаются от осознания всей гнусности этого факта. Поганые людоеды и каннибалы. Сэм, еще молодой парень озвучивает этот страшный вопрос:

- Почему тут тел нет? Два дня назад тут же бои шли.

- Два дня это место было в руках зверья.

Мрачно отвечает Мартин.

- Они что, похоронили их?

- Да. В своих желудках.

Я молчу. Все молчат в ужасе от того, с какой мразью нам приходится биться. Эти траншеи пробыли у нас в руках одни сутки.

Дни сливались один за другим, наполняя меня отчаяньем все сильнее и сильнее. Анна не писала, уже почти три недели. Что еще ужаснее, Сэму пришло письмо от жены, в котором она писала, что эвакуируется из-за вспышки новой чумы. А она жила недалеко от тех мест, где работала Анна.

Мы идем по обледенелым траншеям. Завтра новая атака. Танкам привезли новое, доработанное топливо к огнеметам. Оно поможет нам сломать их озверелую оборону, выжечь заразу, продвинуться наконец вперед. Но мою голову наполняют тяжелые мысли. Над нами воет буря, мы в дозоре, но нам не видно ничего.

- Ни одной целой шкурки, какая жалость. – Говорит Фред.

- Заткнись. Как можно носить эту дрянь?

- Чтобы не так мерзнуть.

- Заткнись.

- Твари, сука как же холодно.

- Забей Фред, завтра будет жарко.

- С чего взял? Нам ничего не говорили?

- Ты думаешь, мы положили тут столько наших просто так? Нет, этим уродам не позволят закрепиться, мы их снова прогоним, и на этот раз засядем так крепко, что хрен они нас выкурят. – Говорю я.

- Засядем? Засядем твою мать? Мы охрененно засели, сколько нас выжило? Я, ты, братья Роут, да Глеб? Из ста пятидесяти человек то?

Это правда. За эти недели мы были убиты почти все. Холод, бомбежки, подлые вылазки зверья собирали свою жатву. Я повышаю голос, выплескиваю свой страх, свое волнение за Анну:

- Ты боишься? Эти твари жизни не заслуживают, и мы должны перебить этих уродов.

- А мне плевать, меня задолбали и эти льды, и это зверье. Я хочу домой. Понимаешь? Просто домой.

Я уже не сдерживаясь ору на него:

- Все мы хотим. А хочешь, чтобы эти твари приперлись за нами? Ты не видел, что они творили в захваченных городах. Там никому пощады не было, ни старикам, ни детям. Они их на куски рвали. И мы за них должны отплатить. Ты понял?

Фред умолкает. Наконец он кивает, и мы угрюмо идем дальше. Я выглядываю из траншеи. Разглядеть можно едва ли полметра.

Мы собрали новые силы. Подтянули резервы. Легкое топливо с добавкой фосфора могло гореть и в этих льдах. Теперь мы выкурим их. Но нет уже прежних сил. Нас отбили за линию нейтральной земли. Мы снова должны идти под пулями. Но с нами снова танки. Господи, как же страшно идти под обстрелом вновь. Этот бой выжегся в памяти. Мы поднимались угрюмо. Уже никто не пытался идти в ногу, все были вымотаны долгими неделями мучительных боев. Мы шли молча. Шли вновь убивать их. Я уже был в сто седьмом. В нем слили то, что осталось от сто пятого, сто шестого, сто шестнадцатого и сто двадцатого взводов. Получилось семьдесят пять человек. Ровно половина от того, сколько должно быть в полном взводе. Подкреплений почти нет. Мужчин почти не осталось. Только особо ценные специалисты могли позволить себе быть в тылу. Работали женщины. Число жертв чумы достигло трех миллиардов, из когда-то пятимиллиардного населения. Это официальные данные. Что на самом деле, я не думаю об этом. Как не думаю о том, что число в пять миллиардов включало и их.

Мы мрачно идем под пулями и взрывами. Идем на смерть, идем истреблять. Танки едут вместе с нами. Их нельзя выпускать вперед, их нужно прикрывать. Залпы винтовок по нам, треск пулемета. Мы еще счастливчики, мы идем вторые. Первые уже там, уже бьют мразь, проверяют, чтобы у них не оказалось орудий. Надо бежать, надо быстрее преодолеть опасный участок, да сил нет. И мы ковыляем вместе с танками. Сэму пробило ногу. Он закричал, и упал всего в полуметре от меня. Я до боли стиснул зубы. Только вперед. Танки пронеслись над первыми рядами. Тяжело перевалились через рваные раны на льду, словно оставленные когтями огромных зверей. Мы упали следом, словно дезинфицирующая присыпка.

Сколько мертвецов. Они, мы. Нет числа трупам. Я поднимаю голову над траншеей, и вижу огромное, изрытое поле. Бои везде. Траншеи плюют в небо взрывы. Я увидел, как человека подкинули над землей, подкинули с нечеловеческой силой, и он упал вниз. Я вижу, как тварь упрямо ползет к спасительной траншее, но танк давит ее, вмазывает в землю, оставляя только алую лужу шерсти и обрывков формы. Танки льют огонь. Обливают им зверье, выжигают их. Вот я вижу, как танк замедлился, распахнулся люк, и из него показалась голова командира. Дурак! Гарь закоптила стекла, и он вылез чтобы видеть куда ехать. Ужас сковал меня когда я вновь увидел мой ночной кошмар. Длиннохвостая черная тень, летящая со скоростью пули. Он словно белка вскочил прямо на броню едущего танка, и его рука вонзилась в лицо парня допустившего непростительную ошибку. Тварь подняла его, насадив челюсть на крюк когтей, и я вскинул автомат, стреляя в нее. Стрелял не я один, но все пули вошли в спину несчастного, хотя бы облегчив его муки. Из свободной руки твари выпал маленький округлый предмет, прямо в люк. Тело парня еще падало вниз, а тварь уже пропала, исчезнув столь же внезапно, сколь и появилась. На секунду мне показалось, что это просто галлюцинация, что мой покалеченный рассудок нарисовал мне нечто нереальное, но взрыв взметнул вверх башню танка.

Мы шли вперед. Насколько же они отреклись от сути людской, что способны на такое? В память властно влез распятый гигант. Неужели мы, простые, слабые люди можем драться с таким ужасом? Неужели мы можем убивать таких чудовищ? Да. Мы можем, потому что за нами пристально следят мертвые глаза мертвых сородичей, без жалости истребленные зверьем. Мы не можем их подвести. Это нельзя. Мы слабее, плевать, мы медленнее, плевать. У нас есть то, чего нет у них. Вера в нашу правоту, и верность павшим.

Стреляю почти механически. Вижу тварь – стреляю. Вот отродье с мордой домашнего кота, обозленного, бешенного домашнего кота. Я пробиваю его голову, и оскаленная пасть жадно смыкается на окровавленном снеге, пытаясь сожрать его. Вот тварь с мордой крысы. Она убила бедного Фреда, прострелила ему голову, и исчезла. Я кинул ей вслед гранату. Впереди был пожар. Я остановился, ожидая пока огонь потухнет. Нам дали дорогу, танки дали нам дорогу. За мной столпились другие. Узнаю Карла, Николая. Мы пошли вперед. Скользим по растаявшему льду, падаем. Нам предстает обгорелая коробка танка, с огромной дырой в днище. Он завалился набок, упал сорванной гусеницей в окоп, и так и выгорел в луже разлившегося топлива. Идем мимо груди сожженных трупов. Что-то привлекает мое внимание. Безногое отродье, оно мертво, оно сидит скрючившись, как раздавленная крыса на которую и похожа. Я замираю, чутьем чую опасность, но не останавливаю других. Не догадался. Они обошли меня, Карл, Николай. Время замерло, когда я увидел, как из носа твари показалось едва заметное облако пара. Мой рот открылся в безмолвном крике, но за меня закричала тварь. Она взметнула вверх свои тощие руки, прижатые до того к животу, в таком жесте, словно хотела сдаться. Вот только в них были сжаты гранаты. Гранаты, с уже отлетевшими предохранительными скобами.

Тело само кинуло меня за угол. Незнакомого мне парня вбило в стену рядом со мной. Ему срезало осколком полголовы, и низ противогаза упал, обнажив расколотый череп. Господи, как же они жаждут нашей смерти!

Глава 10.

В тупике.

Нет сил идти вперед. Слишком много погибло. Мы зарылись тут, мы надеемся, что тылы смогут прислать хоть кого-нибудь еще, хоть горстку людей. Мы врываемся в лед. Укрепления измолоты, перерыты. Мы строим их заново. Вчера я лишился пальцев на левой ноге. Просто вернувшись после боя, я уснул, а через полчаса завопил от боли. Я не почувствовал когда отморозил их. Мне ампутировали почти половину ступни, и теперь я хромал. Но я не мог уйти. Я скрылся от эвакуации. Нас слишком мало.

Мне больно. Мне страшно. Не за себя, за Анну. Так и не строчки. Я механически волочу за собой лопату. Надо укрепить траншеи. Рядом идет Петр, он из девяносто третьего. В этом есть злая ирония. Сейчас в девяносто третьем ровно три человека.

- Помахаем лопатами, согреемся. – Бормочет он.

- Заткнись. – Буркнул я в ответ.

- Да что черт возьми с тобой? Нам нужно выжить, понимаешь, выжить!

- А я не хочу уже! – Разразился я бессильным криком.

- Почему? Нам нужно переупрямить их, перестоять. Хочешь подкреплений? Они будут. Вот паренькам которым сейчас четырнадцать стукнет чуть побольше, и их пришлют сюда, на корм зверью!

- Заткнись!

- Нет черт возьми! Мы, только мы стоим между тварями и нашими детьми, слышишь? Только мы!

- У меня нет детей, нет! И никогда не будет! Моя Анна уже не пишет. Понимаешь, не пишет!

- Не волнуйся, может просто переезд, эвакуация. Не думай о плохом.

- Не пишет, она всегда писала. – Я зарыдал. Я бессильно зарыдал, и Петр схватил меня, и с силой приложил к стене.

- Она. Просто. В эвакуации. Ты понял? Просто в эвакуации.

- А если чума? - Беспомощно пробормотал я.

- Я. Сказал. В эвакуации.

По словам выплюнул он. Он прав. Мне нельзя думать об этом. Я плотина. Плотина на пути ужасной, пришедшей из ночных кошмаров, генетически модифицированной смерти. На пути монстров. Пади я, и они затопят всю землю, сожрут всех нас до последнего. Они истребят род людской, как и хотели, и останутся хозяевами этой планеты. Планеты, жители которой совершили самую ужасную ошибку во всей вселенной, позволив себе из разумных людей деградировать в умных чудовищь.

- Ты прав. – Тихо пробормотал я. – Она в эвакуации. Мне главное не пустить их к ней.

- Пошли, у нас много работы.

Мы пошли вперед, мимо обгорелого, вмерзшего в лед остова танка, и вскоре наваливали тонны снега со дна траншей на поверхность. Затем поливали бензином, и жгли. Он таял, и лед становился нашим спасением от порождений тьмы.

Глава 11.

Крах.

Мы несколько дней топили лед. Несколько дней укрепляли позиции. Несколько мучительных дней работали на износ. Я сменил лопату на лом. Я почти не мог ходить, чтобы носить снег, и потому приваливался к краю траншеи, и колол лед остальным. Я забыл Анну. Я выкинул ее из памяти. Были только я, и зверье которое нужно не выпустить из ледяной клетки. Все остальное – бесполезная трата скудных ресурсов моего промерзшего тела. Кажется, я простыл. Я кашляю, и я видел кровь на рукаве. Я не иду к врачам. Я слишком нужен здесь. Каждая пара рук нужна.

Мы возводим несокрушимые преграды. Мы вмерзаем в лед. Мы пробка на бутылке с джином, и нам нельзя вылететь. Скольких мы потеряли. Я смотрю на Петра. Он последний из девяносто третьего. Его приписали к нам вчера. Капитан приписал его к нам только вчера, а сегодня мы нашли его мертвым. Его, писца и телеграфиста убили прямо в штабе, и надругались над трупами. Им выкололи глаза, и содрали кожу. Я уверен, это длиннохвостый. Только эта тварь способна прокрасться в самое наше сердце, в центр нашей территории, и нанести столь жестокий удар. Больше всего меня пугает именно он. Он тень. Он даже не оставляет гильз.

Мы стоим в очереди к санитару. Петру должны сменить повязку на руке. Прострелянную день назад, когда погибли остатки его взвода. Мне – перевязать ногу. Гангрены вроде нет, хоть какое-то счастье. Мне тепло. Морфин согрел меня, пока делали перевязку. Плевать, я уже мертв. Пусть хоть такое тепло. Кашляю.

Санитар смотрит на меня:

- Рядовой, как давно кашель, почему не доложили?

Я машу в ответ рукой:

- Плевать, это просто простуда.

- Послушайте…

Нас обрывает взрыв снаряда. Потолок трясется. Раздаются тревожные крики. Неужели они наступают?

- Все способные держать оружие, в бой!

Оглушает нас отчаянный крик сержанта Лусье. Один глаз у него давно закрыт повязкой. Зверь выдавил его когтем, пока его не пристрелили. Я обуваюсь, иду на улицу, бросив напоследок санитару:

- Возможно, сейчас проблема решится сама.

Мы выходим, разбегаемся, расхрамываемся, расползаемся по траншеям. Мы бьем единым автоматным залпом, а затем нас сметает мохнатая волна. Грохот гранат, рявканье их проклятых винтовок. Крики и животный вой. Я захожусь в кашле, вставляю новый магазин, и расстреливаю упавшего ко мне щенка. Он едва ли достигает ста шестидесяти сантиметров в росте, он лопоух, он где-то потерял свою каску, и теперь лежит, удивленно глядя на свою кровь. Они послали в бой своих детей. Мы не опустились до такого. Мы держались, держались почти в непрерывных боях, но не опустились. Обрываю жизнь твари выстрелом в голову. На секунду меня обжигает жалость, но я гашу ее. Он такой же зверь, как и все они.

Новые бои. У меня кончились патроны, гранаты. У меня остался только штык, и трофейная винтовка. Она почти в два раза тяжелее автомата. Мое ослабленное тело она бьет словно боксер, но я сумел застрелить монстра бежавшего за мной. Я вжался в угол траншеи, позволил ему выбежать из хода сообщения, и выстрелил в затылок. Его голова просто взорвалась. Разрывные патроны, я всегда знал, что нет предела их жестокости. Меня кто-то хватает. Я вижу сержанта.

- Отступаем! – Орет он на меня.

Отступаем? Нет! Зачем! Мы же держим их! Я упрямо мотаю головой, кашель не дает говорить.

- Отступаем еб твою мать, линия прорвана, или мы удержим их на второй, или они сметут нас до самого тыла!

И тут, тут грудь сержанта взорвалась. Он выживал так долго, он вел нас, и сейчас он взорвался изнутри, окатив меня кровью. Взрыв вздыбил лед рядом с моей ногой. Что это? Я поднял взгляд, и увидел брюхо самолета. Их самолета. Звери обрушили на нас свою авиацию, а зенитки дальше. Их просто не успели доставить сюда в нужном количестве. Слишком скрытно приходилось это делать, слишком зоркие глаза следили за нами, корректируя артиллерию зверья.

Я отступал. Я тяжело уходил с поля боя, в надежде уйти под зонт зениток, уйти от смерти с неба. В голове бился только один вопрос: где наши истребители? Новый приступ кашля разорвал меня. Меня кто-то схватил, и воспаленный рассудок потерял сознание от страха, что это был зверь.

Глава 12.

Тыл.

Все пропало. Все жертвы, все кто погиб тут, погибли без пользы. Мы отброшены за пределы тех позиций, что были у нас. Звери вымотались. Я лежу в госпитале глубоко, я не помню, как я тут оказался. Лишь новость о том, что мы еще стоим, позволяет мне жить. У меня воспаление легких. Наверное я скоро умру. Жалею только об одном, что так и не смог убить длиннохвостую тварь. Врачи говорят, что шансы есть, что может быть, я выкарабкаюсь, но я не верю им. Сестра проходит мимо, делает уколы больным. У меня стоит капельница. Сестра бледна. Неделю назад ее годовалый сын умер от неизвестной болезни. Ходят мрачные слухи, что твари создали новую чуму, мутирующую и невероятно заразную. Вирулентную даже в морозах.

Неужели мы погибли? Неужели мы проиграли зверью? Позволили им сожрать нас? Вчера я видел поезд. Туда грузили совсем мальчишек. Им не больше пятнадцати, а они уже с автоматами. Мы опустились. Я опустился. Я не сумел устоять, не сумел удержать их. Зачем я выжил? Зачем меня спасли? Лучше быть мертвым чем видеть то, что я видел. Я закрываю глаза, и проваливаюсь в ужасный сон.

Мне снится далекая, мирная жизнь. Жизнь, когда не было чумы. Когда мы верили им, верили что они тоже люди. Она была прекрасна. Я шел по улице, и я видел оскверненных. Они шли как люди, смеялись как люди, жили как люди. Я шел в ужасе, и я не мог кричать. Я не мог кричать о том, что вот-вот, и мы все будем кашлять кровью, а мрачные фигуры покрытые шерстью будут стоять, и отделять больных от здоровых. Они встанут над нами словно мясники над скотом, и вымажут свою шерсть в крови, как дикие звери, которыми они и являются. В нашей крови, в крови наших детей.

Я шел по чистым, светлым улицам, а из каждого окна, каждого стекла на меня смотрело отражение мертвого города с пустыми глазницами окон, в которых горели кошачьи глаза палачей. Но никто не видел это, и беспомощен я был сказать, предупредить, чтобы мы не верили этим пушистым тварям. А они смотрели на меня, смотрели из-под непрозрачных стекол антибликующих очков, и скалились в кровожадной ухмылке длиннохвостого. Все они, каждый из них был им.

И припав к стене, я вытащил из кармана баллончик с краской, и бессильный говорить, грубо намалевал на стене: «Смерть отродьям!»

Меня разбудили мучительные стоны. Люди вокруг кричали от боли, и я чувствовал, что они пылают. Они изгибали, господи, человек не может так изогнутся. Их кости ломались. Судороги были столь ужасны, что их кости не выдерживали и ломались. Длиннохвостый. Он снял кожу с сестры и одел на себя. Он прошел прямо сюда, глубоко в тыл, и отравил нас. А со мной он играл. Я стал его любимой игрушкой, и раз за разом он играл со мной. Играл, убивая всех вокруг, но щадя меня. Я закричал от невыносимого страха и ненависти.

Эпилог.

Прошло пять лет. Я так и не вернулся на фронт. Нога загноилась. Мне ампутировали ее чуть ниже колена. Я работал на заводе. Собирал снаряды. Женщины жалели меня, но не могли растопить лед в моей душе. По ночам мне снился один и тот же кошмар. Мне снилась Анна. Она изранена, избита, а над ней стоит длиннохвостый. Смотрит на меня сквозь стекла своих очков, прячет глаза. А я обморожен. Я промерз насквозь, и не могу пошевелиться. А он насилует ее. Я кричу вместе с ней, но ничего не могу сделать. И когда он уходит, остается только ее тело, мертвое тело, обнаженное и оскверненное, как в том мертвом городе.

Санитарка покончила с собой, когда ей озвучили обвинения. В предсмертной записке она расписала весь тот день, все до мелочи, все что вспомнила. Она не знала, кто подменил лекарство ядом. А потом повесилась. Когда я просыпаюсь, я не верю, что это был он. Он остался там, в тех льдах. Но когда я сплю, он вновь скалит клыки в улыбке, стоя над телом Анны, и сжимая в когтистой лапе пачку ампул.

Однажды, впервые, я увидел черные облака. Черные как сажа. Как шерсть длиннохвостого. Они наполнили меня животным ужасом, словно звери обрели крылья и прилетели сюда. Их пилоты часто были пернаты, несли в основе птиц. Они не могли летать сами, но пилоты они были отменные. Люди не могли делать на самолетах то, что делали они. Не выдерживали перегрузок.

Климат менялся. Мы не выпустили зверей из их ледяной клетки. Вместо этого, они затащили весь мир в эту клетку. Они обрекли и себя и нас на смерть. Провели последнюю черту. В них нет ничего человеческого. Наверное сам дьявол направлял тех кто создавал их. Планета мерзнет. Говорят, на земле не осталось уже и пяти миллионов людей. Страшная цифра. Ужасен не сам холод, ужасно то, что еды нет. Мы едим генетически модифицированные мхи. Разработка оскверненных. Чудовищная ирония. Уже пять лет я не видел оскверненного, кроме как во снах. Но порой, поев этой оскверненной дряни, я подхожу на костылях к зеркалу, и мне кажется, что из отражения моего лица на меня скалится длиннохвостый.

Говорят, что через двадцать лет жизнь на планете окончательно станет невозможной.