Пролог.

Я иду по светлой улице, под лучами теплого, весеннего солнца. Оно ласково греет шерсть, напитывает ее теплом. Я улыбаюсь. Модификация окончательно пришла в норму, теперь мой мех отрастает, готовясь к долгому путешествию в заснеженные дали южного полюса. Там я проведу преддипломную практику. Родители будут гордиться мной. У меня уже есть идеи, в каком направлении я буду работать. Но это все потом. Тарла улыбается мне:

- Ты стал таким пушистым.

- Знаю, еду в холодные края.

- Смотри не замерзни там.

Смеется Варл. Своим лицом он невероятно похож на енота, он измененный, как и я. Когда-то люди, бывшие нашими предками, решили изменить себя, изменить свой геном, чтобы стать более приспособленными к тяжелым климатическим условиям, где требовалось работать. И вот теперь меня ждет тяжелая работа, после которой я с гордостью смогу называть себя дипломированным инженером. Мы заходим в магазин. Нас встречает Антонина. Она полностью человек. Я нахожу это разумным, конечно я уже шестое поколение, но всегда может что-то пойти не так. Если люди хотят оставлять себя прежними, это их право. Это конечно практически невероятно, но вдруг с нами что-то случится? Человеческий геном проверен тысячами поколений, наш – восемью максимум. Вежливо здороваемся, покупаем сока, еды, немного пива.

Завтра отъезд, так что сегодня я гуляю с друзьями. Мы идем по улицам, безалаберно тратим время. Взгляд обжигает надпись на стене, грубо намалеванная краской: «Смерть отродьям!» Я морщусь.

- Да ладно – усмехается Тарла – это просто кучка идиотов.

- Говорят, в некоторых странах их идеи пользуются большой популярностью.

Замечает Варл. На секунду повисает грозная тишина, но вскоре мы вновь беззаботно смеемся, под теплыми лучами закатного солнца.

Глава 1.

Первый бой.

Пронзительно воет ветер, неся бесконечные потоки снега. За пеленой метели не видно ни темного неба, которое еще не окрасилось первыми лучами солнца, ни укреплений спереди или сзади. Даже рюкзак с минами, который пристегнут ко мне канатом, едва различим, хотя до него всего пара метров. Я прорубаю ледяную корку снега лопаткой, подтаскиваю к себе рюкзак, и достаю направленную мину. Затем ставлю ее в получившуюся яму, направляя изогнутый прямоугольник выпуклой частью на позиции врага. Беру шнур, идущий от бобины, привязанной к поясу, обнажаю проволоку ножом, и прикручиваю к ней провод детонатора, который вставляю в мину. Работа тонкая, пока я ее выполняю, снимаю рукавицы, и одеваю их вновь, закончив, пока не озябли руки. На всякий случай сверяюсь с компасом на запястье – чутье не подвело, мина направленна верно.

Ползу дальше, что бы поставить последнюю мину. На один шнур четыре мины, больше уже нет смысла, надежность падает. В такой холод и постоянные метели ручной подрыв самый надежный. Вновь копаю углубление. Мину оставшуюся позади уже замело, ее никто не заметит. Лопата натыкается, на что-то еще более твердое, чем обычно. Разгребаю снег вокруг и вижу руку в рукаве тяжелой одежды. Пальцы изогнуты в предсмертной попытке схватить снег. Движимый любопытством, я отгибаю обледенелый рукав и вижу бледную кожу, почти безволосую и невероятно грязную. Человек. Ставлю последнюю мину рядом с трупом мерзкого выродка. Теперь все готово. Возвращаюсь, таща за собой шнур. Из-за белой пелены метели слабо различаются края укреплений.

- Свои, не стреляйте! – Кричу вперед, и ползу. Меня встречает закутанная в невероятное тряпье фигура. Она вскидывает винтовку, движение сбрасывает вниз настоящий сугроб снега. Форма практически невидна из-под накинутого сверху и обмотанного ремнями чего то, больше похожего на кусок линолеума. Из под него видны обрывки тряпок, брезента, ярким пятном выделяется замызганное одеяло, сохраняющее красный цвет, не смотря на слой грязи. Голова фигуры обмотана черной тряпкой, как тюрбаном. Видны только желтые глаза, светящиеся из щели.

- Свои. – Повторяю я приближаясь. Фигура, наконец, отводит в сторону винтовку. Она поднимает винтовкой колючую проволоку, помогая нырнуть в вонючее чрево траншеи. Я проскальзываю, и оглядываюсь в поисках начала шнура. Фигура тем временем окидывает меня подозрительным взглядом еще раз, и говорит:

- Ты и есть этот новый сапер? Хороша погодка?

- Замечательная, лысые обезьяны даже салюта мне не устроили. – Отвечаю я, заметив тряпку метрах в десяти дальше. Я иду к ней и тяну провод так чтобы он шел над краем траншеи, тряпка висит на шнуре, том самом который я вел. Быстро соединяю жилы шнуров вместе. Теперь мины запитаны с двух сторон, так надежнее.

- Но ты то, им салют приготовил? – Насмешливо спрашивает измененный за спиной. Я оглядываюсь. Он стоит, прислонившись к стене, стоит пригнувшись, так что голова находится ниже края траншеи. Винтовку он использует как посох, опирается на нее одной рукой. На ствол уже накинут кусок брезента.

- Им понравится. – Я отвечаю, обматывая штекер, который уже закрепил на шнуре, тряпкой. Теперь любой, у кого есть подрывная машинка, сможет взорвать мины. Нестерпимо хочется есть. Иду по изломанной траншее вперед, таща за собой опустевший рюкзак. Под ногами настоящая толща снега. Он вязнет на сапогах, мешает. Наконец упираюсь в грубую заслонку, сделанную из досок и ведущую под землю. Толкаю дверь в закрытую часть, закопанный в глубину ход. Темнота внутри встречает меня свечением глаз, и далеким мерцанием огонька керосинки. Я ныряю внутрь и быстро закрываю груду досок, которые хоть как то держат тепло.

На улице еще темно, но тут тьма ослепляет. В нос ударяет резкая вонь, пронзительная смесь запахов пота, мочи, мокрой шерсти, гнилья, бензина и еще непонятно чего. Я невольно морщусь, чувствуя это даже сквозь тряпку, которой обмотана морда. Кто-то усмехается, неведомым образом разглядев эту слабость. Вновь раздаются разговоры, прерванные моим появлением. Я стою некоторое время, пока глаза привыкают к темноте. Спустя пару минут уже не так темно, далекий свет пламени оказывается достаточно ярким. Глазам предстают солдаты, сидящие прямо на мокром полу. Вид у них самый разнообразный: вытянутые, тупоносые, почти плоские морды, глаза, светящиеся в темноте подобно фонарям. Уши у некоторых заострены, у кого-то почти висят. Большинство прячут головы под различными уборами, вязаные шапки, какие то обмотки, капюшоны. Форму практически невидно, из-под обрывков шкур, брезента, тряпок, кожи. Каждый защищает себя от холода как умеет. На собственный мех никто не полагается. Я чувствую себя белой вороной, в форме украшенной только белым маскировочным халатом натянутым сверху.

Эта траншея расширяется. По центру торчат столбы, на которые опираются доски перекрытия. В них вбиты гвозди, на которых висит одежда, по каким либо причинам оказавшаяся мокрой. Я иду в глубину в поисках сержанта, стараясь не наступать на ноги или хвосты, укутанные в чехлы из самых разных материалов намотанных поверх униформы. Дорогой разглядываю солдат. Убогие, кустарные наряды, собранные из чего угодно. Вот спит измененный. У него плоская, кошачья морда. Голова укутана косынкой, а поверх униформы, как тога, намотан невероятно длинный кусок парусины. Он прижал ноги к груди и обнял их руками. Винтовка стоит рядом, он как бы обнимает ее. На стволе висит каска. Хвост, в форменном чехле охватывает ноги, а его конец касается приклада винтовки. Вот другой, у которого голова похожа на крысиную, он зажал в зубах фонарик которым светит на белую тряпку разложенную на коленях, невероятно белую для этого места. На ней лежит винтовка с разобранным затвором, и крыс чистит ее при помощи куска ветоши. На нем настоящая шуба человеческого образца, на плечах следы сорванных погон. Нашивки рядового на рукавах сделаны недавно, и я делаю вывод, что его одежда – трофей. Двое негромко разговаривают друг с другом. У первого длинная морда, как у собаки. Второго разглядеть невозможно – лицо обмотано шарфом. Я прохожу мимо, и различаю обрывок разговора:

- Готовят что то, я тебе говорю.

- Да, да, да. Побегут прямо на нас, как же. Побегут и огребут снова.

- А я говорю, сюрприз у них есть, потому и молчат.

- Да что угодно, будет атака, так хоть пожрем.

- Если ворюги снабженцы сообразят паек увеличить.

Прохожу мимо настоящего здоровяка. Массивная шея переходит в крупную голову с острыми ушами и длинной мордой. Он смотрит на меня. На нем натянут длинный кожаный плащ, и, судя по толщине, либо парень просто невероятно толст, либо, как и остальные намотал на себя какого-нибудь тряпья. На коленях у него массивный шлем, кованый кусок металла, закрывающий всю голову. Интересно, как он умудряется таскать такую тяжесть? Хотя с его шеей и ростом… Он окликает меня:

- Ты новенький?

- Да, сержанта ищу.

- Он дальше.

Миную здоровяка и иду дальше. Сколько тут всех, кажется невероятным, что вообще возможно напихать столько народу в такую нору. Но они сидят, десятки плотно прижавшихся друг к другу измененных. Их объединяют только каски, да противогазные сумки на боку. И самозарядные винтовки стоящие рядом. Наконец натыкаюсь на измененного с нашивкой сержанта на рукаве. Так же как и остальные, его одежда обмотана куском брезента. На кошачьей голове вязаная шапка. Он сидит у горящей керосинки, сделанной из гильзы от зенитки. Фитиль горит, распространяя запах бензина, и при его свете сержант читает какие то бумаги.

- Разрешите доложить, установка минного заграждения завершена.

Он отрывается от чтения, несколько удивленно смотрит на меня.

- Ты новый? Которого недавно прислали?

- Так точно.

- Как тебя зовут?

- Сервст Френст.

- Ясно, я Афгурт Лойлз. С остальными познакомился?

- Никак нет, времени не было.

Говорим негромко, что бы не разбудить спящих. Сержант Лойлз смотрит на меня, затем протягивает брикет.

- Твой паек. Кружка есть?

Я достаю из котелка, пристегнутого к поясу, кружку. Лойлз достает термос, и наливает в нее горячую жидкость. Только сейчас, почувствовав ладонями жар, понимаю что замерз. Форма теплая, полимерный наполнитель хорошо сохраняет тепло, но все же его мало. Неудивительно, что другие так одеты. Я жадно глотаю обжигающую жидкость. Ароматный, сладкий чай.

- Спасибо.

- Отдохни, где твоя винтовка?

- Не положено. – Я указываю на кобуру. – Только пистолет.

- Они там вообще охренели?

Афгурт явно возмущен. Он недовольно смотрит на меня, вибриссы вздрагивают от гнева.

- Ты этой пукалкой человека разве что напугаешь, они тоже бронежилеты носят. Бронежилет то надеюсь, тебе выдали?

- Так точно.

- Ладно, потом разберемся, гребаные квартиранты. Отдыхай пока.

Я иду назад, сжимая в руке кружку с чаем. Ищу свободное место. Великан, который говорил со мной, замечает мою растерянность, и жестом подзывает к себе. Он двигается в сторону, освобождая небольшой кусок земли и сдвигая своего спящего соседа, который в ответ лишь пробормотал что то, и сильнее укутался в свое тряпье. Я сажусь на предложенное место и допиваю чай.

- Ты этот новый сапер? Как зовут?

Я представляюсь, разрывая пакет с едой.

- Сервст Френст.

- Я Мерфт Лоргхид. Ты недавно призван?

- Полгода назад, только после учебки.

Жадно начинаю есть брикет. Прессованная масса из геномодифицированных мхов отдает резким вкусом, по всей видимости, он должен имитировать жаркое, но слишком ярок, неприятен. Сам не замечаю, как проглатываю все без остатка. Мерфт странно смотрит на меня.

- А до этого, где был? Тебе вроде не меньше двадцати.

- На заводе работал, после института назначили начальником смены, в общем, пока производство после эвакуации налаживал, пока замену обучал.

- Ясно.

Он достает какой-то батончик, и протягивает мне:

- На, вижу что голодный. Если твои мины прихлопнут десяток голокожиков, то считай что мы в расчете.

Благодарно киваю и беру подарок. Вскрываю упаковку и откусываю содержимое. Рот наполняется тянущейся сладостью. Шоколад! Здесь? Откуда? Тем временем Мерфт представляет мне других:

- Вон тот рыжий, хотя ты вряд ли видишь его цвет, Эрвирт Дравт.

Он указывает на сидящего напротив кота в накидке из клеенки. Тот настороженно смотрит на нас, затем кивает.

- А рядом со мной Фрейм Сарвес, правда он спит. – Голос доносится сквозь пелену. Усталость берет свое, и я засыпаю, подперев голову руками. Кажется, что я сомкнул глаза буквально на секунду, как раздается громкий крик:

- Газы!

Просыпаюсь. Солдаты вокруг спешно одевают противогазы, и заряжают винтовки. Землю сотрясают грохоты взрывов. Я лезу в сумку, натренированным движением растягиваю резину маски тыльной стороной пальцев, чтобы не повредить когтями, и натягиваю на голову. Резкий запах резины отрезает все остальные, грохот бомбежки приглушается, прижатые уши перестают различать направление звуков, что несколько обескураживает. Все напряжены, построились колонной. С потолка сыплется земля от каждого удара. И, внезапно все стихает. Как по команде, солдаты бросаются наружу, в траншеи. Я бегу за ними, с трудом соображая, что происходит. Раздаются хлопки выстрелов. Все затянуто дымом. Лед перерыт бомбардировкой, кое-где стена траншеи осыпалась внутрь. Уже светло, но солнце едва пробивается сквозь серый дым. Снег притоптан, и на дне траншеи, растапливая его, шипит лужа какой-то дряни, а рядом, неподвижно лежит тот парень, который был на часах. Теперь его лицо открыто, вытянутая волчья морда. Пасть оскалена, глаза остекленели. В руках зажат противогаз. К горлу подступает тошнота. Я отшатываюсь, но пытаюсь сдержать себя. Иду за Мерфтом, который пригнувшись скользит по траншее, рефлекторно держусь рядом с теми, кого успел узнать. Солдаты сдирают с земли куски брезента, открывая гранатоулавливающие карманы. Кто то примыкает штыки, кто то уже стреляет в дым. В ответ раздаются крики. Впереди грохнули взрывы. Мерно застрекотал пулемет. Пули свистят прямо над головами. Я оглядываюсь, и вижу позади бункер, из которого несется поток огня над нами, и уходит в дым. Мерфт стреляет, он целится, но в кого я не могу понять, после выстрела швыряет винтовку на плечо, и, вытащив гранату, кидает ее в дым, а затем вновь хватает винтовку. На его голове уже надет шлем поверх противогаза. Я достаю пистолет и сжимаю его в левой руке, в правой держу саперную лопатку. Напряженно смотрю в дым. Оттуда летят пули. Одна с визгом ударилась об шлем Мерфта, и улетела куда-то вверх, пронзительно жужжа. Ничего себе, такой удар мне бы просто сломал шею. Кто-то кричит справа, но за изгибом траншеи не видно кто. Мерфт оглянулся на меня.

- Сядь и жди.

С трудом, но понимаю его. Пригибаюсь. Рядом падает граната. Время словно застывает. Я в ужасе смотрю на ребристый шарик и стержень детонатора, из которого едва заметно ползет дымок. Кто то, незнакомый мне пинком отправляет гранату в карман траншеи, и взрыв глухо рявкает из-под земли, отплевываясь кусками грунта и льда. Мой спаситель выкидывает вверх винтовку с примкнутым штыком, и я вижу, как на него налетает фигура, укутанная в толстую шинель. Лица не видно за противогазом, но я уверен, что это человек. Штык вонзается в пах, уходит глубоко в тело. Человек издает протяжный крик, падая в траншею. Его убийца вырывает винтовку, и стреляет в лицо, спрятанное за противогазом. Сильный удар в спину сбивает меня с ног. Я падаю, теряя пистолет, но успеваю извернуться. Человек, упавший на меня похоже сам не ожидал такого. Я хватаю его, и подминаю под себя. Прижимаю его автомат, очередь обжигает стену траншеи. Он меньше и слабее, и пользуясь этим, я бью его лопаткой по лицу. Он кричит, когда заточенное острие рассекает резину и плоть за ней. Противогаз расползается, открывая лицо. Совсем гладкая кожа, хоть и сильно испачканная. Он в ужасе смотрит на меня, и кричит. Кричит, брызгая кровью из разрубленной щеки. Насколько я знаю о людях, он совсем молод, моложе меня. Я бью его вновь, испытывая странное чувство ненависти и жалости, лопата врубается глубоко в нос, рассекая челюсть. Крик сменяется хрипом, а я бью вновь и вновь. Парень мертв. Я изрубил его голову буквально в кашу. С отвращением отстраняюсь и ищу мой пистолет. Взгляд падает на Мерфта. Он бьется словно бог. На моих глазах Мерфт буквально перекинул через себя человека, насадив его на штык и используя винтовку как рычаг. Пули из автомата другого вошли в массивную грудь гиганта, и видимо были остановлены невидимым под тяжелым плащом бронежилетом. В ответ Мерфт выстрелил ему в голову. Каска сорванная пулей взлетела вверх, в брызгах крови. Мерфт пригнулся, только для того чтобы еще один человек, уже спрыгнувший вниз и прицелившийся в меня, получил удар прикладом в затылок. Наконец мне под руку попадается пистолет. Я хватаю его, встаю. Из дыма надвигается фигура с автоматом. Я стреляю в нее. Человек падает, но вновь встает, поднимая автомат. Я стреляю снова и снова, пока не пустеет магазин. Но он жив, упрямо ползет, волоча прострелянную ногу, пока, наконец, не падает ко мне в окоп. Автомат остался где-то там, и человек вытаскивает нож, пока я перезаряжаю пистолет. Я пинаю, его прямо по стеклу противогаза, оно разбивается, и человек кричит, хватаясь за лицо. Близкая очередь заставляет меня обернутся, Мерфт падает на моих глазах, сраженный очередью в спину. Кровь брызжет из горла, заливая снег. Человек за его спиной, нелепая фигура, стоящая на краю окопа, стреляет теперь в меня. Несколько выстрелов, и очередь обрывается. Тяжелые удары в бронежилет сбивают меня с ног. Острая, нестерпимая боль пронзает ногу. Я с криком падаю, на что-то мягкое, по животу словно ударили кувалдой. Успеваю увидеть, как кто-то вонзает штык в бок стоявшего над траншеей человека. Меня хватают сзади. Я вижу перед собой человеческий противогаз. Одно стекло разбито, глаз за ним залит кровью. Я хватаю руку сжимающую нож. Человек пытается вонзить его в меня, из всех сил сопротивляюсь, в руке зажат пистолет, но он пуст. В глазах темнеет, теряю силы. Едва удается направить нож в сторону, и человек падает на меня. Он хрипло дышит, пытается подняться, а я хватаю его за противогаз и рву в сторону, чтобы не дать ему видеть. Он заваливается набок, и мы неуклюже боремся. Я бью его рукояткой пистолета, раз за разом попадаю по каске. Удары слабеют, почти толчки. Меня вновь хватают за шиворот и тащат назад. Поднимаю взгляд, и на фоне затянутого дымом неба вижу скрытую противогазом вытянутую морду. Измененный. Я отталкиваюсь целой ногой, помогая моему спасителю уносить меня. Боль тупеет, а сознание уплывает, куда-то вдаль, в бескрайнее чистое небо, которому безразличны далекие фигурки, сцепившиеся внизу в яростной схватке.

Глава 2.

Посвящение.

Во рту противный металлический привкус. Голова ужасно болит. Нога отзывается тянущейся болью в ответ. Тошнота подступает к горлу, я дергаюсь, и меня кто то переворачивает. Меня рвет. Мучительно выблевываю содержимое желудка, затем пенистую слизь. Только теперь понимаю, что противогаза на мне нет. К пасти подносят фляжку. Глотаю подслащенную воду:

- Спасибо.

Пытаюсь разглядеть своего спасителя, но взгляд никак не может сфокусироваться на расплывающемся лице. Звуки вновь возвращаются. Грохот взрывов, треск выстрелов. Не могу понять как далеко. Меня берут за голову, рывком приближают к вытянутой морде, шерсть вокруг глаз идет черной полосой на сером фоне. Енот смотрит мне в глаза, поочередно поднимая веки пальцами. Затем он отпускает меня, и чувствую, как задирает рукав. Укол почти не болезненен.

- Ты, похоже, хапнул газа через рану, держись, все будет нормально раз ты до сих пор жив.

С трудом вспоминаю прошедшие события. Стрельба, крики, рукопашная. Все смешивается, плывет в голове.

- Сколько времени прошло?

- Часов пять, голокожие мрази отбросили нас, похоже, притащили сюда ублюдков со всего континента. Мы сейчас на второй линии. Сестра! – Енот заорал куда-то вдаль. Через некоторое время надо мной склонилась уже другое лицо, принадлежавшее ярко рыжей лисе. Она напомнила мне погибшую мать. Невольно я улыбнулся. Тем временем санитарка осматривала меня, замеряла пульс. Что-то спрашивала у моего спасителя. Мне уже было лучше. Нестерпимо хотелось есть.

- Напоишь его сладким чаем, и пожрать дай что-нибудь, а так, оклемается. Кость цела, ему повезло, пуля вскользь прошла.

Санитарка ушла дальше, енот помог мне встать, но меня шатнуло, и я схватился за стену траншеи. Он протянул мне пистолет и винтовку.

- Сомневаюсь что винтовка твоя, подобрал первую попавшуюся. А пистолет ты намертво в руке сжимал.

- У меня не было винтовки, я сапер.

- Тебе бы еще только лопату бы выдали. Пошли.

Я убрал пистолет в кобуру, взял винтовку и он повел меня куда-то. Мы шли по траншеи, мимо солдат, я тащил за собой винтовку. На головах некоторых красовались повязки, другие были тоже явно ранены, но одежда скрывала бинты, и судить о ранениях можно было только по их поведению, и позах в которых они сидели. Кто то держался за руку, кто то прижимал руки к груди. Мимо прошли двое солдат. Один помогал идти другому, у которого была по локоть оторвана правая рука. Больше покалеченных видно не было, но скорее всего их уже просто отвели в тыл. Им предстоит долгое лечение перед возвратом. Нога отзывалась болью при каждом шаге, я пытался сдержаться, но все равно поскуливал. Наконец мы остановились у группы измененных, сидевших вокруг маленького костерка. Прямо в траншее, во льду, была выдолблена дырка, стенки укреплены какой-то банкой. В нее напихано тряпье, и, судя по огню, облито бензином. Сверху кипел котелок. Я достал свою кружку. Енот взял ее и, сыпанув внутрь сахара, залил его кипятком протянутым одним из сидевших.

- Восьмой взвод, а? Вас парни, похоже, знатно потрепало.

- Голокожие ублюдки, приперлись целой армией. У них даже были танки. – Реплика енота вызвала целый рокот недоверия.

- Танки? Как они умудрились завести их на таком морозе?

- Да вот хрен знает, но когда мы подожгли пару машин, остальные отступили. Вот только дело свое сделали – прорвали проволоку суки. И доты взорвали. Твари. Но знаете, ох и веселое это зрелище, когда голокожик поджаривается, пытаясь вылезти из пылающей машины. Да не жалей ты воду, тут вон сколько снега. Парня травануло.

Раздался взрыв. С воем снаряд влетел, куда-то в сторону. Затем еще взрывы. Началась бомбежка. Снаряды ложились пока где то далеко. Уже после первого взрыва все лежали на земле. Даже меня утянул вниз енот, не дав попить чай.

- Вот суки, освоились похоже, в наших то квартирках, пристреливаться начали. Ну, ничего, выкурим падл, не для них рыли.

- Угу, я для ублюдков разве что могилку вырыть могу.

- А по мне так прям так бросить, не протухнут.

- Да, да. Замечательные консервы выйдут.

Все смеются. Мне наливают еще кипятка, благо котелок никто не опрокинул. Кто-то поделился сахаром. Пью подслащенную воду, чувствуя, как тепло наполняет тело. Яд уже не беспокоит. Заглядываю в сумку, противогаз на месте.

- Ладно парни, нам пора. Готовьтесь. Скоро будет жарко. Либо они к нам в гости пойду, либо мы их выгонять отправимся. Кстати, где квартирант?

Мы уходим в указанном направлении. Енот начинает расспрашивать меня. Я рассказываю о себе, подтверждая, его догадку о том, что я новичок. Его зовут Нирти Грейм. Нирти говорит, что выжило едва четверть нашего отряда. Потом заявляет, что нам еще повезло, наши истребители навязали бомбардировщикам людей бой вдали, и те не могли работать по нашим позициям. Доходим до подземной траншеи, и встаем в очередь угрюмых солдат. Они сидят, прислонившись к стене траншеи, и постепенно двигаясь. Замечаю пару знакомых лиц. Енот подходит к ним.

- О, Стегви, ты жив, пройдоха? – На реплику енота оглядывается крыс.

- Нирти. Ты уже знаешь? Мерфт погиб. А еще Лойдх, Армст, Пентро.

Стегви перечислял имена. Нирти грустнел все сильнее.

- Ничего, эти суки заплатят. Мы за каждого положим десяток голокожих мразей.

Снаряд взорвался совсем близко, осыпав нас снегом и землей. Кто-то сплюнул на землю:

- Твари, когда же уже заткнутся?

- Помяни мое слово, сейчас нам патроны раздадут, и мы пойдем их сами затыкать.

- Вот это я с удовольствием. Жду не дождусь возможности насадить на штык пару засранцев.

- Угу, и пожрать мяса, это уж точно вкуснее долбаного комбикорма.

- Ишь ты какой, так они тебе своих убитых и оставят не заминированными.

- А восьмому взводу новичка сапера прислали.

Взгляды солдат впиваются в меня. Чувствую себя неуютно. Нирти пользуется паузой:

- Прислали, прислали. Сервстом зовут. Любую мину снимет, только позиции отобьем сперва. Вы лучше запасами поделитесь, знаю вас хитрюг, кто ни будь что-то да приныкал. Парня травануло, ему усиленное питание нужно, санитарка прописала.

Кто-то нехотя протягивает кусок сырого мяса. Благодарю и ем. Такая еда непривычна, немного вызывает тошноту. Пересиливаю себя и проглатываю. Наверное, трофей из людских запасов. У голокожиков целый континент, снабжающий нормальной едой. А у нас только подземные агрофермы. Ничего, зато местные холода на нашей стороне. Люди брезгуют генетическими модификациями, считают их омерзительными. И теперь страдают от своей тупости. Ходят слухи, что больше половины их потерь - от холода. Заканчиваю с едой. Солдаты наблюдают за мной, затем возвращаются к ожиданию. Нирти хлопает меня по спине:

- С посвящением.

Я недоуменно смотрю на него. Он весело глядит в ответ. Остальные молчат. Наконец подходит наша очередь. Спускаемся в вонючую темноту. На этот раз все запахи забивает запах смазки. Внутри этой норы стоят целые кучи ящиков. Большая часть уже вскрыта. Среди них копается парень, морда обвязана шарфом и ее не разглядеть.

- Эй, ворюга, еще не все украл? Давай, поделись патронами. И парой магазинов, парню даже винтовку не выдали, но я сделал твою работу за тебя, и за это ты должен еще и пару гранат.

- Заткнись полосатый.

Снабженец дает нам пару коробок с патронами к винтовке, затем, покопавшись, добавляет несколько пустых магазинов, которые я сую в карманы. Нирти получает гранату.

- Хватит с тебя, ты тут не один, следующий.

- Ну, ворюга. Вот увидишь, мне не хватить патронов, чтобы перестрелять голокожиков, и они доберутся до твоего хвоста и спустят с тебя шкуру. И все это только по твоей вине. – С этими словами Нирти пошел на выход, а я за ним. На улице он протянул мне коробку патронов:

- На, заряди магазины, а остальное запихай в нагрудный карман. Он на липучке и патроны не рассыплются. Как ты ходишь только в форме? Нет, она конечно теплая, но спать в ней совершенно невозможно. Надо тебя во что-нибудь одеть.

- Где тут нужник?

- Где, где, где угодно в стороне.

Подстегиваемый такими словами, я отхожу в засыпанный поворот траншеи, и отливаю на снег. Затем идем с Нирти дальше. Дорогой я меняю магазин пистолета. Нирти хлопает себя рукой по каске:

- Точно, вот ведь помнил, что что-то забыл. Ладно, от него толку мало. Винтовка самое то.

Впереди измененные собрались у стены траншеи. Они злы. Очень злы. Это буквально чувствуется. Время от времени кто ни будь, осторожно высовывает нож и смотрит на отражение в нем.

- Суки.

- Они за это ответят.

- Мрази, вот попадутся они мне.

Мы подходим ближе. Я тянусь к краю траншеи, чтобы выглянуть, но меня останавливают. Парень, который удержал меня, пояснил:

- Их сучьи снайпера только и ждут, когда кто то высунется.

Нирти уже смотрит в отражение на лезвии ножа. Он сжал челюсти с такой силой, что слышен скрежет зубов. Затем протягивает нож мне. Как и остальные, высовываю острие над траншеей и смотрю в отражение. Снег и лед, все искривлено на гранях лезвия. Я поворачиваю нож, пока не замечаю что то темное. Доворачиваю, приглядываюсь. Не сразу понимаю что вижу.

Измененный распят на доске. С рук и ног содрана кожа, обнажая красную плоть, уже затянутую льдом. На голову натянут массивный шлем. С ужасом понимаю, что он еще дышит. Грудь, залитая кровью из разорванного горла, вздымается. Нет сомнения, это Мерфт. Я возвращаю нож еноту. Руки дрожат. Ненависть гложет душу, а затем ее сменяет страх. Я понимаю, что мог остаться там. Мог достаться людям живым. Мог разделить участь Мерфта.

Дальше идем молча. Нирти сжимает и разжимает руки. Бомбардировка все так и идет. Она не прекращалась ни на минуту, редкая, но нервирующая. Я прихрамываю, но в остальном все нормально. Интересно, кто успел мне рану перевязать? Взрыв раздался совсем недалеко, и продолжился пронзительным криком. Но это где то позади, где то куда не идет наша траншея. Наконец Нирти нарушил молчание:

- Надо найти сержа, доложить, что мы живы. Штаб должен быть впереди.

Тишина. Нирти поднимает голову, прислушивается. Затем берет винтовку и передергивает затвор. Я растерянно смотрю на него.

- Что уставился? Если прекратили бомбить значит сами пойдут.

Снимаю с плеча винтовку. Откуда-то спереди раздались хлопки выстрелов. Нирти надел противогаз, вытянулся в полный рост, подняв голову над траншеей и положив на ее край винтовку. Я повторил его действия. Глазам открылась бескрайняя заснеженная равнина, изрытая бесконечными траншеями. Траншея перед нами была последним, что можно увидеть, все пространство за ней было затянуто дымом. Из него выскакивали фигурки людей, бежали вперед, падали. Кто то растягивался на земле, кто то нырял в траншеи. Измененные стреляли в них. Едва высунувшиеся, они встречали людей залпами винтовок. Кто то падал, когда ответные очереди достигали цели, кто то увязал в яростных схватках, когда люди спрыгнув в траншею, поливали все вокруг огнем.

- Стреляй по тем, кто подбежал ближе.

Нирти стал стрелять. Размерено целился, делал один выстрел, затем переводил прицел. Я присоединился к нему. Траншеи рядом с нами тоже наполнялись солдатами. Они стреляли по бегущим фигуркам. Это было странно, целится, спокойно стрелять. Никаких чувств. Как в тире. Совмещаешь мушку и рамку с фигуркой, тянешь спуск, и фигурка падает. Иногда насовсем, иногда встает и ковыляет дальше. Некоторые швыряли гранаты. Это была самая лакомая цель, если правильно выбрать время. Удачный выстрел, и человек падал. А спустя несколько секунд его тело отбрасывало взрывом, опрокидывая других. Но пространство за передовой траншеей тоже стало затягивать дымом, а затем, из дыма появились танки. Приплюснутые машины злобно огрызались пулеметным огнем. Они обрушили на траншеи струи горящего топлива из огнеметов. Я увидел, как в один из танков врезалась непонятно откуда взявшаяся ракета, а затем дым скрыл поле боя. Траншеи заполнялись измененными. Многие были ранены, помогали идти друг другу. Тяжело опирались на винтовки. Они отступали по боковым ходам траншей, отстреливались. Кидали назад гранаты. Мое внимание привлек рокот моторов, несущийся с неба. Я посмотрел туда, и увидел несколько самолетов. Стальные птицы сбросили бомбы на затянутые дымом траншеи, а потом развернулись и скрылись в облаках. Один падал, оставляя за собой шлейф дыма. Я так и не понял, что его сбило. После шестого выстрела затвор бесполезно щелкнул. Я спрятался в траншеи и стал заряжать бывшие при мне магазины. Один с винтовки, и три которые мне выдали. Сорок патронов, и еще десяток россыпью в кармане. Взрыв прижал меня к земле. Уши заложило. Я попытался встать, меня мутило. Рядом лежал Нирти. Я подполз к нему, потряс. И понял, что у него нет головы. Ее словно срезало. Я огляделся. Рядом лежало еще несколько неподвижных солдат, но некоторые упрямо пытались встать. Я поднялся. Меня мутило, швыряло из стороны в сторону. Кое-как, опираясь на винтовку, я сумел выглянуть из траншеи. Перед нашей позицией зияла воронка. Одинокий танк, выползший из тумана, уже отвернул башню в другую сторону, и поливал невидимую мне цель из пулемета. Затем остановился, выстрелил из пушки, и пополз дальше. Людей видно не было, их скрывал дым и траншеи, которые они захватили. Мягкий толчок в бок. Я падаю, оглядываюсь туда, откуда он пришел. Боковой вход из траншеи. Лед разбросан и измененные тоже. Там воронка, там, где взорвалась граната. Я вижу как один измененный, вижу только то, что у него вытянутая морда скрытая противогазом, лежит. У него оторвана нога, и он неловко дергаясь, направляет винтовку на вход. Оттуда выскакивает человек. Вспышка выстрела, и он падает, хватаясь за бок, следом выскакивает еще один, и поливает калеку очередью. Я поднимаю ставшую невероятно тяжелой винтовку, и стреляю ему в спину. Он хватается за стену траншеи, а я стреляю еще раз и тогда он наконец падает. Следующего человека срубает пуля кого-то другого, не вижу кого. Ко мне прилетает еще одна граната. Я хватаю Нирти, и взваливаю его на себя. Тело толкает осколками. Я роняю его, и вновь стреляю. Ноги немеют, и мне страшно взглянуть на них, страшно увидеть обрубки, как у того, у входа. Откуда то появляются еще измененные. Мрачные, страшные фигуры, укутанные не-пойми во что. Они стреляют в ходы, падают, кидают гранаты. Вижу парня в тяжелом плаще и ранцем огнемета за спиной. Он вставляет ствол оружия в ход, и заливает его ярким пламенем, отблески которого освещают огнеметчика и стену за ним. Я ползу к ходу, затем направляю внутрь винтовку и стреляю. Стреляю в слепую, наугад. Затем прижимаю ее к себе и вынимаю пустой магазин. Он падает в красный снег, а я вставляю другой. Передернуть затвор мучительно тяжело. Делаю это двумя руками, упирая приклад в живот. Затем снова стреляю. Только бы не смогли кинуть гранату.

Меня оттаскивают в сторону. Солдаты ныряют в ход, идут туда один за другим. Я наконец решаюсь посмотреть на ноги. Штаны изодраны, залиты заледеневшей кровью. Посекло осколками. Я хватаю себя за ноги, рывком сажусь. Боюсь увидеть кость, но смотрю. Раны поверхностны, хоть и есть пара глубоких. Я не смогу идти, и стрелять мне не в кого. Я сижу, обняв винтовку, скулю и плачу от бессилия. Личный перевязочный пакет, где то потерян, не смог его найти. Меня тормошит девушка с нашивками санитара. Она выглядит молодой, но на кошачьей морде уже видны седые волоски. Почему она не в противогазе? Она режет мои штаны, протирает ноги какой-то тряпкой, бинтует их. Затем зовет кого то. Солдат стаскивает с трупа человека шинель, оставляя обманчиво хрупкую фигуру лежать на снегу, вместе они обматывают мои ноги ею. Санитарка смотрит мне в лицо, что то говорит. Затем снимает с меня противогаз. Воздух остро пахнет кровью, гарью, дерьмом и порохом. Я ничего не слышу. По правой стороне головы, которая была направлена к взрыву, что то стекает. Санитарка обматывает мою голову, а затем солдат приносит еще одну шинель, которой меня укрывают. Потом они уходят дальше, а я остаюсь лежать. Смотрю, как санитарка и солдаты идут по траншеям. Иногда они наклоняются и помогают измененным. Солдаты добивают выживших людей, пули не тратят, в ход идут штыки, приклады, ножи. Вижу, как небольшой человек в ужасе пытается уползти. Рука тащится за ним плетью. Солдат подходит сзади, наступает ему на шею, давит, как поганую вошь. Голова человека резко сворачивается на бок. Но вскоре солдаты уходят, и я остаюсь один.

Это страшно. Я не знаю, что происходит, я ничего не слышу, но в левом ухе начинает, что то звенеть. С трудом достаю пистолет. В нем двенадцать патронов. Двенадцать, только бы не потратить все. Я сжимаю пистолет в руках, решено. Если траншею захватят люди, я убью двух. А потом выстрелю себе в голову. Я не хочу, чтобы со мной поступили как с Мерфтом.

Ожидание выматывает. Бой куда-то ушел. Я сижу. Живот болит от голода, болит голова. Но самое страшное, что не болят ноги. Я не чувствую их. Лезу во внутренний карман и достаю фотографии родителей. Рыжее, лисье, остромордое лицо матери. Более короткое, серое лицо отца. А между ними я. Мне тогда было еще семнадцать, и я только поступал в институт. Вскоре я съехал в общежитие, от дома в него надо было ехать почти через весь город. С родителями я виделся гораздо реже. Ах, если бы можно было вернуть то время. Я учился хорошо, техника интересовала меня, и я хотел стать инженером. Для написания диплома я уехал на юг, изучать условия эксплуатации вездеходов в вечной мерзлоте. А потом началась война. Сучьи люди решили, что они должны быть единственными хозяевами планеты. Меня не пустили домой, я понадобился на заводе по производству бронетехники. А потом…

Потом пришли похоронки с именами родителей. Они погибли в первый месяц войны, в городе, под бомбежкой. Если бы я мог хоть разок увидеть их снова. Хотя бы во сне. Вот только сны о прошлом мне не доступны. Модификация, направленная на развитие интеллекта делает их сугубо утилитарными. Сны только продолжают решение задач, над которыми я был занят бодрствуя. Постепенно начинаю дрожать. Холод берет свое. Ему помогает голод. По-моему прошло уже не меньше часа, как я один. Земля вздрагивает, меня осыпает снегом. Я поднимаю взгляд на опадающие брызги снега. Еще один снаряд, а я и не услышал. Только звон в левом ухе. Смотрю на землю. Трупы, людей, измененных. Они лежат вместе, бесформенными грудами. Совсем рядом парень, с которого сняли шинель. Под ней, на нем, одет свитер, из-под него выглядывает воротник униформы. Невольно вспоминается кусок мяса, которым меня угостили сегодня. Людям никто не станет привозить сырое мясо, оно трудно хранится и для готовки нужно много энергии, им дадут только консервы. И почему всех так интересовало как я его съем? И тут я делаю очевидный вывод, то мясо не было имуществом человека, оно было его частью. Мысль вызывает тошноту. Ведь когда то, шесть поколений назад, мои предки тоже были людьми. В ту эпоху было совершен прорыв в биотехнологиях, позволявший не просто изменять геном живого существа, он позволял менять геном уже взрослого организма и перестраивать его тело. Сперва, изменения носили сугубо утилитарный характер, например приобретение черт животных обитавших на полюсах, чтобы можно было работать в арктических условиях. Затем это становилось более популярным, тех, кто перестраивал свой организм, называли измененными. Но это все история, а сейчас…

Я нерешительно подтягиваю к себе труп человека. На поясе у него висит нож. Я вынимаю его. Труп уже заледенел, но внутри возможно еще сохранялось тепло. Руки дрожат. Спокойно, похоже, не я первый, и я уже это делал, пусть и не ведая. Я задираю свитер, сдираю на бок бронежилет. Затем вспарываю униформу, режу рубашку под ней. Наконец обнажаю бледное брюхо. Оно твердое как камень. Так, хорошо, где должна быть печень? Нож не желает пронзать обледенелую плоть. Я ставлю его, и бью по рукоятке рукой. Наконец он вонзается внутрь. Резать тяжело, я словно режу твердую резину. Разрез ширится, обнажая желтые петли кишок и слой подкожного жира. Веду разрез дальше, пока не натыкаюсь на темную склизкую массу. Печень. Она холодная на ощупь, но еще мягкая. Я отрезаю кусок и спешно кладу в рот. Жую. Вкус почти не чувствуется. Я проглатываю и продолжаю отрезать куски, глотать их, спешу, пока они не схватились морозом. Я делаю это, и мне стыдно. Такое мне бы и в голову не пришло раньше, но сейчас…

Голод наполняет рот слюной. Испытываю омерзение к себе, от факта того что я занимаюсь сейчас людоедством, меня должно тошнить. Но организм упрямо отказывается отвергать хоть такую, но еду. Наконец я насыщаюсь. Стыдливо закрываю вспоротое брюхо человека его одеждой. Нож беру себе, режу ремень и снимаю ножны. Лопату я где-то потерял, и штыка у меня нет. Приходит мысль, что я могу использовать в рукопашной когти, несмотря на то, что обрабатываю их достаточно коротко, но это, в крайнем случае, хотя меня и учили этому. Надеваю на руки рукавицы, убрав нож в карман. Продолжаю ждать. Звон в ухе становится нестерпимым, а ноги все так же онемевшие. Пытаюсь их немного растереть руками.

Кто-то трясет меня за плечо. Я хватаю пистолет, оглядываюсь. Это измененный. Наконец-то. Он без противогаза, у него вытянутая, собачья морда, и он что-то говорит мне. Я показываю на забинтованные уши, затем на ноги. Он открывает шинель, смотрит на мои забинтованные ноги, а потом несет меня куда-то. Вскоре к нему присоединяется еще один, и вдвоем они тащат меня на человеческой шинели по бесконечным извивам траншей, мимо невероятного числа трупов людей и измененных.

Глава 3.

Госпиталь.

Меня несут долго. Я уже потерял счет времени, единственным ориентиром служит то, что уже темнеет. Солнце склонилось к горизонту, окрасив равнину в кроваво-красный свет. Теперь уже сложно понять, где кровь, а где просто лучи солнца. Число мертвецов поражает меня. Я сбился со счета на первой сотне, а ведь это только одна из множества траншей. Но все же людей больше. Эта мысль согревает. Дорогой я начинаю различать звуки. Звон постепенно стихает, и я слышу вой ветра, сопение моих спутников и далекие раскаты бомбежки. Меня приносят к уходящему под землю ходу. Мрак откликается новыми оттенками смрада. Запах гнили, крови, страха. Меня кладут на влажную землю, заваленную какими-то тряпками, насквозь промокшими. Крики, стоны, скулеж. Невероятная какофония звуков оглушает и заставляет жалеть, что слух вернулся. Глаза привыкают к темноте. Я оглядываюсь. Рядом со мной сидит кот. Он баюкает замотанную руку, его глаза слезятся. Он что-то шепчет себе под нос. За ним сидит кто-то с вытянутой мордой, не разобрать кто. Ярко выделяется только полоса бинта, обмотанная вокруг глаз. Темные фигуры заполоняют все видимое пространство. Белые бинты единственное, что можно разглядеть. Ноги начинают болеть. Словно тысячи иголок вонзаются в них все глубже и сильнее. Сперва, боль радует, она дает надежду, что с ногами все в порядке, но затем становится все сильнее и сильнее. И спустя несколько минут, я уже не могу сдержаться, и скулю, жалуясь на свое изорванное тело. Рядом со мной сажают еще кого-то, а потом еще и еще. Становиться невероятно тесно. Мы сидим, изодранные, искалеченные, пробитые пулями или осколками, но еще живые. Многие терпят молча, но некоторые, как и я не в силах сдержать жалобы. Мы плачем, стонем, скулим. Наполняем звуками этот ад. Время тянется мучительно долго. Меня подталкивают, заставляя продвигаться. Где то вдалеке мерцает слабый огонек, я рад бы ползти туда, но передо мной сотни тех, кому нужна помощь. Темная фигура переступает через нас, освещая фонариком страдальцев. Время от времени она указывает на кого то, и его несут вперед, минуя очередь. Слабая надежда, что меня тоже возьмут раньше вспыхивает, но я гашу ее. Вперед несут тех, кто ранен тяжело, кто не может ждать. Остальным приходится терпеть. Я вновь скулю, когда ноги пронзает очередная волна боли. Кто-то усмехается рядом:

- Терпи, голокожикам в этом плане хреновее, мы то покрепче их, больше способны перенести.

- С радостью отдам этим ублюдкам все свои ощущения. – Раздается еще один голос. Постепенно возникает волна разговора.

- Заткнитесь щенки, Шарта вообще огнеметом окатило, ничего терпит.

- Спорим, ты где-то раздобыл морфий, или что-то покрепче, и угостил его?

- Иди на хрен.

- Да ладно вам, нашли о чем спорить.

- Уж поверь моему опыту, ожог это самое хреновое, что только может быть.

Я пытаюсь отвлечься. Растираю ноги. Боль не утихает.

- Да ладно, я гарантирую – добрался до госпиталя, значит выживешь.

- Да, да, даже с пулей в животе. Как же.

- А то биоблокада перитонит не остановит

- Стандартная может и нет, а военная запросто, ты думаешь генетики зря по своим лабораториям отсиживаются?

- Да кто их разберет, вон у нас Вансен от блох страдает, а ведь биоблокада должна и против них работать, иначе тут бы совсем дерьмово было.

Голоса сливаются, я перестаю следить за разговором. Впадаю в какое-то оцепенение. Меня подталкивают, я механически пересаживаюсь. Наконец меня хватают и тащат, куда-то к свету. Меня кладут на грязный стол, надо мной склоняется врач в маске. Замечаю только то, что у него плоская морда. Он быстро сдирает бинты, заставив меня снова заскулить, когда дернуло подсохшие раны. Потом осматривает уши. Меня опять, куда-то тащат, куда-то кладут. Ноги протирают чем-то мокрым и резко пахнущим, затем сбривают шерсть с ран. А потом их вновь пронзает боль. Скулю, дергаюсь. Меня крепко держат. Успеваю заметить, как санитарка зашивает что-то в ногах.

- Вколите ему обезболивающего, какого черта у него такая чувствительность?

Чувствую укол. Приятное тепло разливается по телу. Мне становится хорошо. Я забываю о том, где я, что творится вокруг. А затем просто теряю сознание. Не знаю, сколько времени я был в отключке. Очнулся я от того, что ноги зудели. Я лежал, в каком-то темном помещении, укрытой все той же шинелью. Ноги в обрывках штанов были закутаны в другую. В правом ухе чувствовался какой-то предмет. Я осматривался, постепенно привыкая к отсутствию света. Вокруг, на грубых нарах идущих прямо из стены, лежали другие раненые. Это было видно по бинтам, выделявшимся светлыми полосами на телах. Как ни странно было достаточно тепло. Меня заметил санитар. Он подошел ближе, наклонился надо мной:

- Очнулся? На, поешь. – Он протянул мне брикет прессованной еды. Я кивнул, и стал есть.

- Слышишь меня? Как самочувствие?

- Да, на одно ухо, что с ногами?

- Все нормально, тебе сделали пару операций, второе ухо заживет. Только регулярно тампон с антибиотиком меняй. На ногах есть пара глубоких разрывов. Мышцы сшиты, но пару недель ходить не сможешь. Ладно, отдыхай пока.

Он ушел к кому то другому. Делать было абсолютно нечего. Помучившись около часа, я снова уснул.

Глава 4.

В тылу.

Я сижу на полу, подстелив под себя шинель обмотанную куском брезента. Второй кусок разложен передо мной, на нем стоит таз. На моей голове закреплен электрический фонарик, и в его свете я разбираю груду тряпок. Идет третий день с того, когда я был ранен. Мне запрещено ходить, чтобы не порвались сшитые мышцы. Но безделье выматывало, и, уступив моим просьбам, мне нашли работу. Я стираю бинты. Кучи окровавленных, замызганных тряпок лежат рядом. Они воняют гнилью и гноем, но сейчас даже они ценны. Я погружаю их в мыльную воду и яростно тру, пытаясь избавить от грязи. Вода уже черна, но бинты становятся все-таки чище. Подходи Верц. Он берет мой таз и уносит его прочь, скрываясь за дверью. Затем возвращается. Он наливает в таз воду, из большой бочки в которой растапливается и кипятится снег, в пламени бензина. Приносит мне его, и ставит рядом. Вода в нем – настоящий кипяток. Поэтому я жду, пока она остынет, теряю драгоценное тепло. Верц тем временем сгребает те бинты, что я постирал, и несет их к бочке, чтобы прокипятить. После, он будет их сворачивать, и, обмотав веревкой, складывать в мешки для отправки в лазарет. Ими можно хотя бы обвязать поверх стерильных салфеток.

Наша армия вынуждена экономить на всем. Люди загнали нас в эти мерзлые края, и гонят дальше. Когда-то тут были леса, но теперь они безжалостно вырублены. Древесина вмерзает в траншеи, идет на изготовление инструментов и оружия. Даже опилки прессуются, проклеиваются, и идут в дело. Энергоносителей нет. Где-то там, в тылу, построены подземные города. Я жил и работал в таком, когда-то. Геотермальные источники, и крупное нефтяное месторождение – вот единственное что дает нам всем энергию. Модифицированные мхи, питаются светом электрических ламп, а затем из них готовят безвкусную еду. Заводы переплавляют металл и штампуют из него новое оружие. Все органические отходы перерабатываются в топливо или полимеры. Измененные работают на износ, работают отчаянно. Нам надо перемолоть силы людей, все те миллионы, миллиарды, которые они могут послать в бой. Вгрызться в обледенелую землю и заливать ее человеческой кровью. Только тогда мы сможем наступать. Экономика врага постоянно подрывается. Опытные диверсанты, усиленные столь презираемыми голокожиками модификациями, неведомыми путями проникают на вражескую территорию. И не дают врагу покоя. Да, мы отступаем, да нас зажали. Но тут холод на нашей стороне. Мы переносим его гораздо лучше, а люди не могут прекратить атаковать, потому что мы соберемся с силами и ударим в ответ. Они даже не знают, на что мы способны. Хотя теперь начинают понимать. Когда кладут десять своих против одного нашего. Верцу всего двенадцать, а он уже вполне взрослый. Мы вынуждены ускорять рост наших детей, технологии позволяют это. Теперь уже каждый воспитывается для войны или труда. Это страшно. Их психика искорежена изменением естественного хода развития. Иначе не выжить.

Верц излишне молчалив. Он почти в два раза младше меня, но иногда кажется стариком. Проклятая война. Она калечит нас куда сильнее, чем мы готовы себе признаться. С этим придется как-то мириться после победы.

Победы. Мы верим в нее, верим что победим, потому что иначе никак. Люди истощены, возможно, даже сильнее чем мы. По их землям гуляет чума, разработка наших генетиков. Я слышал разговоры о том, что нас атакуют совсем юнцы, взрослых у людей слишком мало. Они сжигают в огне наших винтовок свои последние резервы, а значит надо просто переупрямить их. А потом… Мы ступим на их землю. Истребим каждого выродка. Выжжем их поселения дотла. За наших убитых.

Не мы начали эту войну, и мы не позволим тварям, начавшим ее, угрожать нам впредь. Скорее бы вернутся в бой. Доктор сказал, что ноги подживут за неделю, значит осталось еще четыре дня. Я уже успел получить новое снаряжение взамен потерянного. Где то там, впереди, идут бои. Иногда бомбардировка слышится совсем близко. Скоро я вернусь. Надеюсь, кто то из нашего взвода еще жив.

Вода остыла. Я вновь приступаю к стирке. Эх, я способен и на большее, есть множество работ, где пригодились бы мои руки. Но невозможность ходить делает меня бесполезным. Ничего, хоть как то я помогаю победе. Вода быстро мутнеет по мере того как отстирываются бинты. Верц сматывает прокипяченные в сверток. Они спасут кому-нибудь жизнь.

Глава 5.

Возвращение.

Меня выписали. Я иду с приписным листом в кармане в поисках моего взвода. В штабе, среди бесконечной суеты, мне сообщили, что он находится сейчас на отдыхе после боев на первой линии, но уже завтра должен идти на передовую вновь. Я пытаюсь найти его в хаотичных толпах измененных. Мы скрываемся в траншеях, над головами натянуты маскировочные полотна. Оправившись от первых ударов наших истребителей, люди вновь начали авиационные бомбежки. Где то вдалеке раздаются раскаты грома. Артиллерия обменивается ударами. Но тут пока безопасно.

Идти тяжело. Левая нога нестерпимо болит, если на нее опираться, и я использую винтовку как костыль. Хорошо хоть правая не беспокоит слишком сильно. Шерсть на ногах еще короткая, и они мерзли в новых штанах, поэтому я разрезал одну из шинелей, и обмотал полосами плотного материала ноги, закрепив веревкой. У меня даже нашлось время проделать в них дырки, и пропустить веревку как шнур через них. Вторая шинель так и висела сверху формы. Я срезал человеческие погоны, и пришил свои нашивки на рукава. Время от времени я спрашиваю у встречных дорогу к моему взводу. Ответы иногда противоречивы, но все же большая часть сходиться на той стороне, куда я двигаюсь.

Траншея впереди завалена чем то странным. Под тенью маскировочного тента, темнеют какие то груды. Подхожу ближе. Трупы. Множество мертвых измененных. Ужасное зрелище. Вот у кого-то обнаженно лицо. Пасть оскалена, глаза впали внутрь, закрылись коркой льда как очками. Шерсть встопорщена и смерзлась иголками. Бедняги лежат в тех позах, в которых их застигла смерть, и сохранил холод. Кто-то лежит, свернувшись клубком, хвост, спрятанный чехлом, обернут вокруг тела. У другого поднята, в предсмертной попытки закрыться, рука. Вижу половину туловища, только ноги и живот. Где остальное – неизвестно. Взгляд натыкается на шинель, как на мне. И противогаз, это человеческий противогаз. Я осознаю, что среди трупов наших, большая часть оказывается людьми. Голокожие твари, со спрятанными за резиной мордами, оскверняют покой измененных. Вижу бледное рыло ублюдка. Рот открыт в предсмертном крике, омерзительно голые щеки обледенели.

Я отворачиваюсь, и иду дальше мимо этих безмолвных рядов. Пара солдат работает. Они стоят у плоского, белоснежного грузовика, и, откалывая ломами трупы, кидают их внутрь. Я прохожу мимо, с отвращением понимая смысл их работы. Мы не можем позволить бесполезно тратить ресурсы. Даже тела убитых, предать их земле – непозволительная роскошь. Они пойдут на удобрение для выращивания пищевых культур. Я, конечно, слышал об этой технологии, но только сейчас осознал всю ее мерзость. Иду мимо занятых этой скорбной работой измененных. Не спрашиваю их о дороге, это иррационально, но я боюсь их. Вспоминаю, что солдаты с цинизмом называют тех, кому выпала участь заниматься таким делом, садоводами.

Спустя несколько часов блужданий и расспросов, я, наконец, нахожу свой взвод. Вернее натыкаюсь на солдата, который на мой вопрос, заявил, что он из восьмого взвода. Мои товарищи прячутся в закрытой траншее и спят. Узнаю крыса, кажется, его зовут Стегви. Наконец натыкаюсь на сержанта Афгурта. Докладываю ему шепотом:

- Рядовой Сервст Френст, для прохождения дальнейшей службы прибыл.

Он смотрит на меня, затем улыбается:

- А, это ты сапер, все-таки ты жив. Иди за мной.

Он ведет меня вглубь траншеи. Там, стоят какие-то коробки, он открывает их, дает мне несколько пачек патронов, десяток пустых магазинов. Я рассовываю их по карманам. Затем он достает пару прямоугольников пластиковой взрывчатки, узнаю ее по характерной полосе, кроме того они обмотаны магнитной лентой. К ним он добавляет два радиоуправляемых детонатора, и коробку радиопередачика. Я кладу бомбы в подсумки, детонаторы и передатчик в карман.

- Я приберег эти штуки, на случай если голокожики умудрятся опять раскочегарит танки, только переключи передатчик и детонаторы на четвертый канал, второй и шестой уже заняты. Ты же умеешь обращаться с этими штуками?

Я утвердительно киваю.

- Помни, главное – подорви гусеницы, а там уж как-нибудь добьем. Сходи, получи сухпаек, и ложись спать. Утром мы выступаем.

Сержант быстро черкает что-то в талоне и протягивает мне. Беру его и говорю:

- Есть.

Я разворачиваюсь, и ухожу, опираясь на винтовку. Я выхожу из траншеи, и вижу солдата от головы которого идет дымок. Я обхожу его, и вижу огонек на белой палочке, которую он держит в пасти. Он курит. Похоже, разжился сигаретами у людей. Тянуть табачную промышленность, мы не можем. Слишком мало прока от нее.

- Где еду выдают?

- А, пошли, покажу, разомнусь чуток.

Я удивлен тем, что он решил меня проводить, ковыляю за ним.

- Что с ногой то?

- Осколками посекло, немного побаливает.

- Бывает, главное, что не оторвало. Тебя как зовут?

- Сервст Френст.

- Я Ильнер Крам. Недавно прибыл. Мы из тринадцатого взвода, нас вписали в восьмой.

Молчим. Невольно задумываюсь над завтрашним боем. Уже темнеет, и в спустившейся мгле, я вижу зарево, оно кажется таким далеким, но на самом деле там едва ли десяток километров. Видны вспышки разрывов, отблески снарядов зениток, бьющих в невидимые цели. Когда я обращаю на это внимание, то замечаю далекий гул и гром, к которым уже привык. Завтра мы идем туда. Но сейчас мы пришли к складу еды. Мне выдают несколько брикетов, после того как я продемонстрировал талон. Складываю их в рюкзак. Один съедаю сразу. Мы возвращаемся, и, найдя место, я настраиваю мины, снаряжаю магазины, рассовываю их по карманам и сажусь спать.

Глава 6.

Крысиные норы.

Мы выходим затемно. Угрюмые, сгорбленные фигуры. Идем друг за другом по холодной траншеи. Кажется, что прошло не меньше часа, но солнце не спешит подниматься. Все молчат. Я вижу нескольких бойцов, одетых только в форму. Прорезиненная куртка с теплой подкладкой, такие же штаны. На туловище жилетка с карманами и подсумками. У меня такой же наряд, отличается только натянутой сверху шинелью, да обмотанными ногами. Замечаю щели на швах у рукавов. Проклятье, надо было заметить их раньше и подшить. Хорошо, что шинель мне великовата, а то бы совсем расползлась. Больная нога мешает держать темп, но я не могу задерживать тех, кто позади, и упрямо иду, опираясь на винтовку. Солдаты впереди ныряют куда-то. Узкий ход, он проделан прямо в промерзшей земле. Должно быть адская работа. Приходится ползти на четвереньках, чтобы уместится. Стены, потолок, пол все покрыто льдом. На полу чернеет насыпанная земля, но он, тем не менее, скользкий. Очень темно, не видно совершенно ничего, лишь слышится дыхание товарищей. Ползем по бесконечной кишке. Что-то светлеет впереди, выход? Нет, вмороженная в лед светящаяся таблица, с какими-то цифрами, она отмечает уходящий в сторону ход. Но мы ползем прямо. Успеваю разглядеть в свете таблицы, что потолок укреплен полимерной пеной.

По дороге встретилось еще несколько таких таблиц. Но вдруг все останавливаются. Я натыкаюсь на солдата впереди.

- Тупик, там завал, назад!

Мы ползем назад, пятимся хвостом вперед. Тут даже негде развернутся. Мне страшно. Кажется будто мы уже в могиле, но дыхание соседей успокаивает. Винтовка мешается, ее тащишь рядом с собой, прямо по льду. Опираешься на нее как на лыжу. Расширение бокового отвода радует. В нем можно развернуться. Ползем по этому ходу.

Наконец мы вылезаем наружу, свет ослепляет, а взрывы и грохот стрельбы оглушают. Мы оказываемся в обсыпанных траншеях, рядом с выходом из норы темнеет мертвец. Натягиваем противогазы. Наш взвод вылезает из-под земли, как какие-то троглодиты. Мы привстаем, подхватывая винтовки, разбегаемся по траншеям. Пол завален, где то обвалены стены, и приходится перелезать через завалы. Я ползу на четвереньках, так проще, нога не беспокоит. Над головами грохочет, визг, взрывы. Слева, справа, повсюду. Кто-то вскрикивает, когда над нами хлопает шрапнель. Я оглядываюсь, вижу, как солдат держится за руку, но меня толкают, и я ползу дальше. Прислоняюсь к стене траншеи, измененный стоявший рядом, стреляет куда-то вперед, а затем пригибается. Он говорит мне, перекрикивая безумный шум битвы и резину маски:

- Не слишком то вы торопились, голокожики похоже решили подохнуть тут сразу все, уже третьи сутки штурмуют.

Он уходит. Я встаю, опираясь на винтовку. Выглядываю за край траншеи. Бескрайняя равнина буквально кипит. Я вижу взрывы, и там и тут. Вижу фигурки людей, они прячутся в ямах, стреляют по нам. Я кладу винтовку на край траншеи, целюсь в голову человека, скрытую каской и противогазом. Стреляю, мимо. Стреляю еще раз, опять мажу. Человек прячется. Я тоже пригибаюсь. Где то наверху свистят пули, не пойму, по мне или просто так. В небе видны самолеты. Они кружат, обмениваются яркими очередями. Вижу, как откуда-то с земли по самолету хлещет залп с земли. Отворачиваюсь от этого зрелища. Ползу вперед, через завалы и трупы. Траншея прерывается ходом сообщения. Туда стреляет измененный, неужели люди уже в наших траншеях? Дикий грохот раздается совсем рядом. Меня обсыпает снегом и землей. Пули ударяют в стену напротив хода сообщения. Я прижался у входа. Когда мой сосед стал перезаряжать оружие, я сунул винтовку в ход и выстрелил, потом еще раз. В ответ опять ударили пули. Затем вкатилась граната. Мой сосед пихнул ее обратно прикладом, я свалился на землю, закрыв голову руками. Взрыв ухнул где-то в этой узкой траншее, бесполезный. Мы перестреливаемся с людьми вслепую, высунуть голову – значит подставиться, и мы скорее пугаем друг друга, чем причиняем вред.

Я перезаряжаю винтовку. Бросаю взгляд на небо. Самолет заходит на траншеи позади нас и сбрасывает бомбы. Земля дрожит, а в хвост бомбардировщика заходит более мелкий самолет, грызущий его линиями пуль. В воздухе взрывается шрапнель, землю вздымают фугасы. Но все это за нами. Люди не могут бить по нам, мы вцепились в их войска, между нами не больше пары метров. Мой сосед не выдерживает, как только затыкается автомат, он бросается в ход. Я хромаю за ним, держась за стену и опираясь на винтовку. Измененный хватает ствол автомата, дергает на себя. Грохочет очередь, пули улетают в небо. Вслед за оружием, из-за угла выпадает человек. Я стреляю в него, измененный бьет кого-то за изгибом траншеи прикладом. Одежда на его спине вздрагивает, будто по ней бьют палкой, вышибая пыль. Я уже рядом, сую винтовку за угол и стреляю туда, откуда прилетели пули. Слышу приглушенный крик. Раненый жив, он лежит на трупе человека, и стреляет вперед. Я выпадаю в эту траншею, стреляю наугад, прикрывая его спину. Пуля бьет в стену изгиба рва. Там, на грязном снегу, скорчившись, лежит человек. Но пытается поднять автомат, но у него пробита рука. Ему никак не удается подцепить оружие, он смотрит на меня, мне кажется, что я вижу испуганно расширенные глаза за стеклами противогаза. Я стреляю в него. Он падает, как мешок. Оборачиваюсь:

- Ты цел?

- Нормально, все по жилету ушло.

Я ковыляю к изгибу. Беру автомат и выпускаю остаток магазина за угол. В ответ летят пули. Я кричу, будто от раны, а сам приседаю, примыкая к винтовке штык, и хватаю ее поудобнее. Из-за поворота высовывается ствол автомата, я ныряю под него, бью штыком. Он врезается в грудь человека, но скользит, застревая в одежде, и я падаю. Человек отшатывается, но застрявшая в одежде винтовка не дает ему отстраниться, и он валится на бок, когда винтовка в моих руках тянет его. Я бросаю винтовку, хватаю его за одежду, тяну на себя. Его автомат упал куда-то на землю. Я бью его кулаком в шею, ушибаю руку об каску, но бью еще и еще. Он пытается меня оттолкнуть. Вижу, что за его спиной стоит второй человек. Он целится в меня, но не решается выстрелить. Я слишком закрыт его товарищем. Он идет ближе, собираясь пристрелить меня в упор. Человек на мне слабеет, когда удар достигает головы, он ослабел. Я отпускаю его, нащупываю левой рукой пистолет. Я стреляю прямо из-под него. Пуля прошибает ногу второго, он падает и стреляет в падении. Кажется, будто пуля скользнула по каске. Человек на мне вздрагивает. Я стреляю в стрелявшего по мне снова и снова, а затем отталкиваю того что прижимает меня к земле. Мне едва удается его приподнять, пользуясь этим, я подсовываю ногу, и отталкиваю его ногой. Скидываю его с себя, он жив, рефлекторно пытается схватиться за стену. Я стреляю ему в лицо и ползу обратно, хватаю винтовку. У меня дрожат руки после схватки. Чую что-то мокрое на правом плече. Так и есть, одежду словно вспороли плугом. Белый комок полимерной пены торчит из разрыва, как нелепое украшение. Я вырываю его и вижу что снизу он красный. Боли не чувствую. Рука работает. Я сгибаю и разгибаю ее. Похоже, просто порвало кожу, ничего страшного. Пули врезаются в стену, стреляют из того изгиба в котором я дрался. Сую туда винтовку, бью в ответ. Вместо третьего выстрела, только пустой щелчок.

Затаскиваю винтовку к себе, перезаряжаю ее. Я отползаю назад. Оглядываюсь. Моего товарища уже не видно, но другой измененный появился из хода сообщения. А за ним еще несколько. Мы выгрызаем траншею за траншеей. Бьемся за каждый изгиб. Стреляем мы, стреляют в нас. Люди не сдаются. Они отступают, отстреливаясь. Потом что-то меняется, и уже отступаем мы. У меня кончаются патроны, руки болят от отдачи. Винтовка уже висит на ремне за спиной, в руках трофейный автомат. Оружие бьет легко, если винтовка при стрельбе ощутимо дергается, то его отдача не чувствуется. Но им приходится стрелять по ногам, бронежилет он не пробивает, только отбрасывает человека назад.

Я тащу раненого. Пуля вошла в бедро, перебила артерию. Пришлось наложить жгут. Солдат хрипло дышит, слышен скрип зубов. Мы ползем по знакомым траншеям, вот тело того солдата что я застрелил. Второй был за углом, похоже, он был жив и успел отползти, но его закололи в атаке. Двое измененных прикрывают нас. Я уже потерял счет времени, вижу только то, что уже темнеет. Я уползаю с раненым назад, натыкаюсь на санитара. Он бинтует мне руку и показывает, куда тащить раненого. Тот не издает ни звука, хотя видно, что ему больно. Он помогает мне, толкаясь здоровой ногой. Подходит солдат, подхватывает его, куда-то уносит. Я остаюсь, смертельно устал. Достаю брикет и жую, отогнув резину противогаза. На этот раз ароматизаторы подобраны удачно, вкус напоминает какие то овощи. Это маленькое счастье. Затем заряжаю магазины патронами из коробок. Небольшая передышка, и снова ползу вперед.

Начался легкий снег. Пушистые хлопья падают на растерзанную землю. Укрывают белой вуалью гарь, трупы, раненых и сражающихся. На секунду кажется, что мы в новогодней сказке, но воздух рвут выстрелы. Землю сотрясают далекие взрывы. Рев самолетов доносится сверху, гул отзывается снизу, и очарование разрушено. Я снова ковыляю, ползу, переваливаюсь, рядом с другими. Мы расползаемся по траншеям, деремся, стреляем. Меня шатает, я отстаю. Хочется плакать от боли. Болят ноги, болят руки, болит голова от шума. Болит грудь и живот от ударов. В меня пару раз попали, бронежилет спас, но все равно больно. Но все терпят. Многие ранены, сильнее чем я, но дерутся. Поэтому я лишь крепче сжимаю зубы, и стреляю, колю, упрямо ползу вперед, или вжимаюсь в стену, отбиваясь слепым огнем.

Темнота на нашей стороне. В темноте мы видим лучше людей. И теперь мы тесним их. Я ползу по траншее вслед за другими. Я засел в боковом ответвлении. Стреляю в людей за изгибом. Измененные идут мимо. Я просто не даю ударить им в бок. Заряжаю последний магазин, и машу рукой, подзывая к себе кого-нибудь. Ко мне ковыляет солдат, у него замотана рука, но винтовку он уверенно держит наготове.

- Заряди магазины. – Я говорю это, и стреляю за угол. В ответ летит очередь. Измененный садится рядом, берет коробки и пустые магазины.

- Нахрена в коробках патроны носишь? Пихай их в подсумок. Пуля к пуле, в шахматном порядке. Так больше влезет.

Нет сил ответить. Смертельно хочется спать. Я выпускаю последние патроны за угол, мне кажется, что я просто ковыряю боковую стену. В ответ прилетает граната. Я пихаю ее прикладом назад, как это делали другие. Она взрывается слишком близко, меня толкает волной. Жжет больную ногу, хвост. Воздух выбило из груди. Мой сосед кидает мне в руки магазины и, перевалившись через меня, стреляет за угол. Я рефлекторно сую их по карманам. Ничего не слышу, в ухе звенит. Это хорошо, это значит, что я оглох на время. Затвор кажется невероятно тугим. Передергиваю его, и стреляю за угол. Проходят измененные. Один помогает мне встать, и я ковыляю вслед за солдатами, наваливаясь на винтовку. Люди отброшены, я иду как на параде. Я отстал, и на мою долю достается только зрелище дохлых голокожиков. Но вот среди них лежит измененный. У него пробито горло, снег вокруг залит кровью, но она засыпается новым снегом. Вваливаюсь в какое-то подземелье. Тут тепло, теплее чем на улице. На стенах висят редкие фонари. Люди стаскивали сюда своих раненых. Они так и валяются вдоль стены. Они забинтованы, у кого-то рука, у кого-то нога, кто-то обернут вокруг груди или живота. У многих разбиты головы. Их добивали, не тратя пуль. Штыками, прикладами или ножами. Вот лежит человек, он свернулся, закрывался руками. На горле видна щель от штыка. Вот другой. Голова проломлена. Лоб вбит вглубь, виден вытекающий, серый мозг. Дальше есть трупы со следами пуль. У них было оружие, автоматы валяются рядом. Они сопротивлялись, но их убили. Звон в ухе проходит. Мне навстречу переваливается измененный. Он ранен, как и я. Уткнулся в землю взглядом. Он натыкается на меня, смотрит и говорит:

- Пошли отсюда, надо передохнуть немного, и костоправам показаться, да и тебе тоже.

Дальше идем вместе, придерживаем друг друга. Все сливается. Я с трудом соображаю, только механически переставляю ноги. На больную не наступаю, опираюсь вместо этого на винтовку и плечо товарища. Тот практически ведет меня, он двигается более уверенно. У него прострелена рука и задет живот. Пули раскололи керамическую пластину жилета, и прошли глубже. Дорога по бесконечным траншеям сливается в одну. Запомнилось только, как наткнулись на человека, который еще шевелился. Он застыл, когда мы подходили, у него был прострелен живот, свежая кровь текла по снежинкам на одежде. Мой сопровождающий заметил его движение. Он отпустил меня, я привалился к стене, и, взяв винтовку, он вонзил штык в горло человека. Бульканье и хрип за противогазом были едва слышны. Потом мы шли дальше, нас кто-то куда-то направлял.

Наконец мы вошли в крытую траншею. У стены стояло ведро, я не заметил его сразу, но мой товарищ подошел к нему, и, достав губку из жидкости, стал обтирать свою одежду. Я не сразу сообразил, что это такое. Обеззараживающий раствор. Химическое оружие при таком холоде опасно только первые минуты после взрыва боеприпаса. Потом оно застывает, стекает в снег каплями. Но они опасны, и входя в тепло, их надо смывать. Я неуклюже обтираю одежду. Мне кто-то помогает, я не могу разглядеть кто. Снимаю штык, убираю в ножны, и иду вглубь. Меня подхватывают, ведут. Наконец я упал, на какой-то пятачок, и заснул, даже не сняв противогаз.

Глава 7.

Посланец.

Проснулся я от того, что меня кто то трогал. Все тело ныло, тупая боль казалось, гнездилась в каждом суставе, в каждой мышце. А еще страшно зудела кожа. Нестерпимо хотелось чесаться. Я открыл глаза. Меня перебинтовывал измененный в форме санитара. Он уже заканчивал накладывать повязку на руку. Шинель и форма на мне были расстегнуты, и стянуты с плеча. А я даже и не заметил этого. Я стянул противогаз. Вокруг был тяжелый запах. Пота, гнили, гари, чего то химического. Кое-как я встал, и тут же упал на колено, когда ногу прострелила боль. Я выругался, поднялся, уже опираясь на винтовку. Меня кто то окликнул. Немного в стороне горел огонь, меня позвали туда. Я подошел, стараясь не наступить на тех, кто еще спал. Мне предложили кипятка. Горячий раствор сахара и кофеина немного взбодрили. Я съел плитку сухпайка, затем спросил у того кто налил мне кипяток:

- У меня патронов мало осталось, как тут со снабжением.

- Нормально пока, запас есть. Вон там коробки стоят, там тебе и выдадут запас.

Я благодарно кивнул и пошел в ту часть траншеи. Сверху, за перекрытиями, раздавался утробный грохот бомб. Мне встретился офицер, который выдал мне три коробки патронов. Я присел в стороне, рядом с электрической лампой, и в ее свете снарядил магазины. Закончив с этим, пошел на выход, надев дорогой противогаз.

Снаружи меня встретило ясное небо. В воздухе расцветали вспышки шрапнели, совсем близко, прямо над нашими позициями. Я пошел по траншеям, пригибаясь и опираясь на винтовку как на костыль. Спросил у встретившегося солдата, где тут отхожее место. Он указал в боковой ход неподалеку. В нем было еще одно ответвление, которое и представляло собой искомое. Я присел, справляя нужду. Закончив, встал, вытерся куском бумаги от упаковки патронов и застегнулся. И в этот момент, позади, раздался взрыв, и меня ударило по голове с такой силой, что я упал. Радовало то, что дерьмо, было давно замерзшим. Я поднялся, борясь с головокружением, стянул каску. На ней была выщерблина, след от осколка шрапнели. Новой боли не появилось, похоже, все приняла на себя броня. Я надел каску, и пошел туда, где вчера был бой. Дорогой я увязался за группой из пары солдат, которые тоже возвращались после отдыха. Они рассказали мне о том, что ночью мы отбили позиции захваченные людьми, и теперь застряли. Артиллерия била прямо по нам. То земля взорвется грибом из огня и снега, то над головой расцветет огненный шар, и осколки с визгом разрежут воздух. Удары были достаточно редкими, но выматывали, заставляли постоянно пригибаться. Мы шли под этим огнем вперед, туда, где сейчас шел бой. Было страшно. Каждый раз, когда взрыв раздавался где-то неподалеку, и с неба осыпался ливень льдинок, сердце сжималось. И мы шли, стараясь идти так быстро, как только можно, почти не говоря друг с другом. В грохот обстрела добавились новые звуки. Мерный треск пулемета, хлопки винтовок, и рявканье автоматных очередей. Под ногами то и дело встречались обледенелые трупы. В основном людские, но не только. Меня поразил один из них. Человек сидел, на нем лежал автомат, повернутый стволом к его подбородку. Рука застыла на рукоятке оружия, а голова была прострелена, снизу вверх. На каске виднелся бугорок, там, где пуля ударила ее снизу, но не смогла пробить. Хотя, я его понимаю. Попадись он нам в руки живым, и мы бы отплатили ему за Мерфта. Наконец мы дошли.

Взрывы остались позади. Мы были у того места, где траншеи обрывались, переходя в нейтральную землю. Они были изъедены взрывами, обсыпаны. Кто-то из солдат стрелял вперед, где, за заснеженной землей, на которой лишь небольшие бугорки отмечали могилы, прикрытые только легким саваном снега, виднелись темные силуэты людей. Они стреляли по нам в ответ, а в это время, большинство было занято тем, что чинили укрепления. Лед разбивали кирками, и кидали наружу лопатами, создавая вал над траншеей. Затем на него плескали бензин, и поджигали. Валы горели, подтаивали и смерзались в скользкий монолит. Мне всунули в руки лопату, и я стал помогать в работе, закинув винтовку за плечо. Так продолжалось несколько часов, за которые раненая рука начала неметь, пока я не услышал крик за спиной:

- Сервст? Сервст! Какого хрена ты тут делаешь? Иди за мной.

Я оглянулся. Не сразу я узнал эту худощавую, замотанную в пару разодранных шинелей, перешитых невероятным образом, фигуру. Стегви. Он ругал меня, пока я, отложив лопату, шел за ним:

- Твоя шкура нам еще нужна, и нужна в другом месте. Мы захватили склад голокожиков, но они могли его заминировать, так что у тебя есть работа. Да что с тобой творится? – Он обратил внимание на мою хромоту.

- Немого нога после ранения побаливает, ничего страшного.

- Ладно, почти пришли.

Нам ответил дикий, истошный крик. Мы шли туда и вскоре оказались около очередной траншеи, уходящей в землю. Вблизи нее столпились несколько измененных, они закрывали собой источник крика. Вопль повторился.

- Вот и все голокожик, а теперь вали к своим ублюдкам приятелям, и покажи им, что их ждет за такое.

Солдаты отстранились, и я увидел сержанта Лойлза. Он нависал над скорчившимся в углу траншеи человеком. Я не сразу понял что с ним, но затем увидел, что у человека не было кистей рук. Они валялись рядом, в снегу, а обрубки уже были замотаны каким то тряпьем. Лицо человека было в крови. Сержант натянул на него противогаз, но я успел заметить зияющие раны на месте глаз.

- Они там, прямо… – Афгурт заметил меня. Он ударил человека кулаком в челюсть, и тот осел.

- Кого я вижу, ты еще живой, щенок? Прекрасно, ты то мне как раз и нужен. Стегви, где ты откопал этого молодца? Я думал, он уже мертв. Иди сюда.

Я подошел ближе. Стегви тем временем ответил:

- Рыл траншеи на передовой.

Сержант обратился ко мне, доставая из подсумка гранату:

- Без дела, значит, не сидел? Смотри у меня, не подставь свою шкуру, для тебя и другие дела найдутся, по твоей специальности.

- Виноват. – Я присел рядом.

- Ну-ка, сообрази, как вот этой штучкой лучше заминировать этого голокожика, да так чтоб он сразу этого и не понял. – Афгурт протянул мне гранату.

- Веревка найдется?

Получив требуемое, я распахнул шинель на человеке. На бронежилете висела разгрузка, сейчас уже почти пустая. Я снял рукавицы, взял гранату, обхватил ее за детонатор, прижимая пальцами основание предохранительной скобы, а второй рукой схватил ее конец, и с силой стал изгибать из стороны в сторону, пока она не переломилась, оставив лишь огрызок удерживаемый кольцом. Я положил гранату в карман разгрузки человека, чуток отогнул усики, а затем привязал к кольцу веревку. В кармане шинели я прорезал штыком пару щелей, пропустил через них второй конец веревки, и, взявшись за кольцо рукой, запахнул его шинель.

- Застегните.

Сержант стал застегивать пуговицы. А я, убедившись, что шинель в нормальном положении, стал натягивать веревку. Когда почувствовал пальцами что кольцо напряжено от натяжения веревки, ослабил ее, и, вытащив руку, обвязал конец веревки вокруг петли в кармане, а затем обрезал излишек штыком.

- Вот как то так, теперь если на нем распахнут шинель, то граната взорвется.

- Молодец, думаю, это будет прямо в их медпункте, отличная идея. – Сержант похлопал человека по щекам, затем отогнул край противогаза и дал понюхать какой то пузырек. Человек застонал, мотнул головой.

- Что голокожик, вырубился? Ну, ничего. – Афгурт схватил человека, и закинул его за край траншеи, стараясь действовать достаточно осторожно.

- Твои приятели прямо, давай, вали к ним пока я добрый и не отправил тебя на кол. И не забудь привет передать, да смотри руки на виду держи и кричи громче, что бы тебя свои не пристрелили.

Человек кое-как поднялся на четвереньки, упираясь локтями искалеченных рук, затем сумел встать, и побрел вперед, к позициям людей. Я провожал его взглядом, пока меня не окликнул сержант:

- Так, а теперь надо проверить не оставили ли голокожики нам каких сюрпризов на своем складе. Сервст, займись.

- У меня нет фонаря.

- Ну, охренеть просто, тебя вообще хоть чем-нибудь снабжали?

- Набор инструментов…

- Прекрасно, хоть не голыми когтями будешь мины снимать. – Сержант протянул мне небольшой фонарик с рукояткой механической подзарядки.

- Держи и приступай к работе, в траншею парни уже заходили, но голокожики покончили с собой, кроме этого идиота, который попытался спрятаться. Поэтому я думаю, что там могут быть сюрпризы.

Я кивнул и шагнул внутрь. Я снял противогаз, в нос пахнуло плесенью, слабым запахом взрывчатки, и характерной вонью человеческого пота. Я светил фонариком себе под ноги, и по сторонам, оглядываясь в поисках растяжек и прислушиваясь, в надежде услышать тиканье механических часов. Вокруг стояли кучи коробок, большей частью пустые, но некоторые были друг на друге, и похоже с содержимым. В глубине хода лежало несколько человек. Они прострелили себе головы из автоматов. Один был с погонами офицера, он застрелился из пистолета. Лежал на животе, подсунув одну руку под себя. Я осторожно присел рядом, подсунул руку под него, рядом с его рукой. Труп уже окоченел, но тут было не так холодно как на улице. Я аккуратно продвигал руку, ощупывая все кончиками пальцев и когтей. Когти наткнулись на препятствие первыми. Что-то чего не должно быть. Подушечки пальцев почувствовали холод металла, насечки на круглом корпусе. Граната. Пальцы скользнули по корпусу, охватили штырек детонатора. Я почувствовал упругое сопротивление предохранительной скобы, прижал ее, и вынул гранату из-под офицера. Затем выкрутил детонатор и обвязал его веревкой. Гранату положил в карман, а детонатор рядом, и продолжил осматривать офицера. Больше ничего настораживающего не нашлось, и я перевернул труп. На пальце руки, которую офицер подогнул под себя, было кольцо. Я вставил его в детонатор, затем вкрутил его в гранату и вернул ее в карман.

Потом продолжил осмотр. В первую очередь меня привлекли ящики с запахом взрывчатки. Я излазил их со всех сторон, ничего. Ни штырьков, ни нитей, ни проводов. Ничего подозрительного. Крышка верхнего ящика была прибита гвоздями. Я подцепил ее когтями, немного потянул. Прибита плотно. Так же стал осматривать ящик под ним, а затем третий, и тут почуял то, что меня насторожило. Крышка поддалась и чуток отогнулась. Она прижата верхними ящиками, но не прибита. Я сжал фонарь в зубах, снял верхний ящик, затем стал сдвигать второй, прижимая рукой крышку третьего. Ящик осторожно поставил вниз, на уже лежавший первый. Затем стал поднимать руку, пока крышка не оказалась удерживаемой только кончиками когтей. Ее тянуло вверх, слабо, но тянуло. Все вокруг застыло, звуки выстрелов, взрывы, все было, где то далеко. Остались только я и ящик. Крышку нельзя поднимать. Боковые доски прибиты гвоздями. Я навалился на ящик грудью, достал штык и поддев им, оторвал боковую доску. Заглянул внутрь, светя фонарем. Блоки взрывчатки. Между крайним блоком и стеной виднелся обрывок толстой нитки. Я стал доставать блоки рядом с ней, шел за этой ниткой, и через два брикета увидел отблеск металла. Один брикет взрывчатки был вынут, а его место занимал штырек детонатора от гранаты, вставленный в прямоугольник тротила. Рядом лежало кольцо привязанное ниткой. Предохранительная скоба упиралась в крышку, если ее открыть, то все взлетело бы на воздух. Я вынул мешавшие мне брикеты, и достал мину, сжимая ее за детонатор, прижимая скобу. Затем вставил в нее кольцо, и, вынув детонатор из взрывчатки, положил его в карман. Затем стал вынимать другие брикеты, но больше ловушек не нашел.

Я продолжил осмотр. Ничего подозрительного больше не было. Я перерыл все, каждый ящик, каждый обломок, перевернул каждый труп. Ничего. Наконец, спустя почти четыре часа, я вышел наружу. Сержанта уже не было, только Стегви ходил по окопу, и, похоже, ждал меня. Увидев, что я выхожу, он спросил:

- Ну, что?

- Нашел две ловушки, взрывчатка, патроны, еда. Перерыл все, но кроме того что нашел, ничего нет.

- Хорошо, эй, Фирц, Анирк, Ремф, давайте смотрите, что там нам голокожики оставили, сапер все проверил.

Солдаты, которых позвал Стегви, направились внутрь, смерив меня недоверчивым взглядом. Я устало прижался к краю траншеи, и стал есть брикет. Из темноты траншеи послышались возгласы:

- Ого, жрачка, ты глянь.

- Тушенка!

- Вау, рыбные консервы, вот это голокожики жируют.

Стегви заглянул внутрь.

- Не вздумайте ничего жрать до проверки, эти ублюдки могли и отравить еду.

- Прямо сквозь консервные банки? Ну не смеши, крупу я еще понимаю, а тушенка наверняка нормальная.

- Отлично, тогда ты пробуешь первым, и если не подохнешь, то будем считать что все нормально.

- Я, по-твоему, лабораторная крыса?

Раздался смех. Стегви вспылил, подошел к норе и заглянул внутрь.

- Рядовой Анирк, кто-то хочет вызваться добровольцем на земляные работы?

- Да ладно, уже и пошутить нельзя.

- Так, о чем шутки? Сервст, я смотрю, ты уже снял мины?

Я даже не услышал, как подошел сержант. Я обернулся к нему, проглотив остаток плитки:

- Так точно, обнаружено и обезврежено две мины-ловушки.

- Молодец, Стегви, что там нашли?

Стегви обернулся и ответил:

- Еда, пока только начали досмотр, ну серж, ты сам понимаешь, что у нас первым находят.

- Смотрите не обожритесь, вам только дай человеческих харчей.

Рядом раздался взрыв. Шрапнель взвизгнула над головой.

- Суки, вот доберемся мы до их артиллеристов. Внутрь.

Сержант зашел в траншею, и пошел по ней, деловито осматриваясь. Я и Стегви зашли следом, солдаты копались внутри.

- Что нашли?

- Патроны к автомату, к пулемету, взрывчатка, обвязка к ней.

- Взрывчатка? Интересно. – Сержант задумался, затем обратился ко мне:

- Как думаешь, малыш, на кой хрен голокожим тут взрывчатка понадобилась?

Он подошел к коробкам и взял одну из шашек, лежавших на земле. Из той коробки, которая была заминирована.

- Не могу знать сэр, наверное, подорвать долговременные укрепления.

- Возможно, сравнять с землей сеть наших дотов. Но мы используем ее по-другому. Значит так. Фирц, Анрик, вы помогаете Сервсту во всем, что он скажет, а ты малыш покопайся тут, и придумай, как бы нам заминировать за эту ночь подходы. Чую я, что с рассветом голокожики в атаку пойдут. Стегви, Ремфт, вы займитесь остальными трофеями, еду распределите по солдатам, патроны тоже прихватите. Кто-то там вроде докладывал, что захватили пару пулеметов, Стегви, как закончишь тут, займись ими, снарядить и развернуть на голокожих ублюдков. Задача ясна? Выполнять.

Взрывчатки было действительно много. Восемь ящиков. А вот детонаторы, лежавшие по соседству, были часовыми, и их всего пара десятков. Зато нашлось несколько коробок с гранатами и запалами к ним. Мне пришлось потребовать один ящик запалов на мины, остальные унесли раздавать солдатам. Затем мы с Фирцом и Ариком приступили к работе. По моему требованию были собраны кучи мусора, гильзы, обломки ящиков, осколки снарядов. Все что было несложно выковырять изо льда. Других осколочных элементов не было, и пришлось обматывать весь этот хлам тряпками, а затем привязывать к брускам взрывчатки. Этим занимался Фирц, огненно-рыжий лис, он весьма походил на меня, но был немного выше и крепче. Арик, белый, с черными пятнами, походивший на кота парень, собирал колючую проволоку и любые веревки, где только можно. Я же проверял детонаторы и затачивал обломки ящиков, превращая их в колышки.

С закатом я успел подремать пару часов, а затем, выпив горячей воды и поев мясных консервов, имевших просто восхитительный вкус, приступил к работе. Под покровом темноты я ставил на нейтральной земле простые растяжки. Выкапывал в свежем снегу ямы, клал туда взрывчатку, и натягивал веревки с привязанными к ним кусками колючки, немного над снегом, так, чтобы они цеплялись за одежду при попытках пройти мимо. Местность была неровная, а вскоре поднялся ветер, закруживший снег и облегчивший мне маскировку. Я ставил четыре или пять мин, возвращался, пил немного кипятка из термоса, который давали Фирц с Ариком, брал у них новые бомбы, и продолжал работу. Во время одной из вылазок я немного заблудился, и оказался совсем близко с окопами людей, так что смог услышать их разговор.

- Твари, сука, как же холодно.

- Забей, Фред, завтра будет жарко.

- С чего взял? Нам ничего не говорили?

- Ты думаешь, мы положили тут столько наших просто так? Нет, этим уродам не позволят закрепиться, мы их снова прогоним, и на этот раз засядем так крепко, что хрен они нас выкурят.

- Засядем? Засядем, твою мать? Мы охрененно засели, сколько нас выжило? Я, ты, братья Роут, да Глеб? Из ста пятидесяти человек то?

- Ты боишься? Эти твари жизни не заслуживают, и мы должны перебить этих уродов.

- А мне плевать, меня задолбали и эти льды, и это зверье. Я хочу домой. Понимаешь? Просто домой.

- Все мы хотим. А хочешь, чтобы эти твари приперлись за нами? Ты не видел, что они творили в захваченных городах. Там никому пощады не было, ни старикам, ни детям. Они их на куски рвали. И мы за них должны отплатить. Ты понял?

Я заботливо поставил мину совсем близко от края траншеи, метрах в трех, не больше. Их обрадует взрыв почти сразу после того, как они полезут. Затем я вернулся к своим, и продолжил работу, стараясь на этот раз не рисковать так сильно. Изматывающий труд закончился только к рассвету, когда уже стало слишком опасно минировать. Раны разболелись, тело нестерпимо зудело. Я терпел как мог, нельзя было выдавать себя ни стоном, ни рычанием. Когда наконец я закончил, сержант отправил меня отсыпаться, дорогой я наткнулся на Стегви, который дал мне еще несколько банок этой прекрасной тушенки. Несмотря на усталость, заснул я не сразу, сильный зуд мучил невероятно. Я чесался сквозь одежду, но это не помогало. Сон был спасением.

Глава 8.

Танки.

- Подъем. Вставайте, голокожие ублюдки, похоже, привели целую армию.

Меня разбудил толчок под ребра. Я открыл глаза, огляделся. Кто то шел по укрытию, толкая спящих и громко крича:

- Просыпайтесь, нам нужны все. На том свете отоспимся.

Я нашарил свою винтовку, хромая пошел к выходу, вслед за остальными. Стрельба раздавалась отовсюду. Мерно стрекотали пулеметы, хлопали винтовки, огрызались короткими очередями автоматы. Я надел противогаз, отсекая лишний шум. Мы пробирались по траншеям к передовой. Неожиданно перед нами появился человек. Он выскочил из изгиба окопа, с автоматом наперевес, но прежде чем он успел выстрелить, измененный который был впереди, вонзил ему штык в горло. Мы оказались втянутыми в бой с людьми. Они были совсем близко. Измененный который был впереди, приник к стене, высунул за угол винтовку, стал стрелять вслепую.

Я тем временем выглянул за край. Нейтральная земля была дальше, чем я ожидал, от нас ее отделяло четыре или пять рядов. Все терялось в дыме. Мерно стучал пулемет, где то позади, посылая яркие трассеры, туда, откуда шли люди. Я увидел фигурку, скользнувшую в траншею, едва заметную за пеленой дыма, а затем пригнулся, когда мимо просвистела пуля.

Раздался взрыв. Меня практически не задело, но того парня который отстреливался от людей, его откинуло прямо вперед, в тот ход куда он стрелял, и я видел как в его тело вонзились пули. Где то у меня тоже была граната. Я нашел ее, ввинтил детонатор. Винтовка убитого лежала рядом со мной, цевье треснуло, ствол немного погнут. Пули все еще вонзались в его тело. Люди не спешили прорываться. Я спрятал гранату в снегу, привалил. Сломанную винтовку поставил поперек траншеи. Я упер ее приклад в гранату, а штык в стенку окопа. Потом убедился, что предохранительная скоба надежно прижата, и аккуратно вытащил кольцо. Затем я отступил назад, скрывшись за изгибом траншеи. Стрельба продолжалась несколько минут. Мимо проходил измененный, попытался заглянуть туда, откуда шла стрельба, но я жестом его остановил. Он кивнул, и прижался к стене с другой стороны от хода. Люди осторожно приближались, кто то из них толкнул с пути винтовку, я слышал, как она упала на землю.

Через три секунды граната взорвалась, ударная волна швырнула человека прямо к нам. Я прикончил его выстрелом в шею, прямо под каску. Мой товарищ выглянул в ход, выстрелил туда пару раз, затем двинулся вперед. Я похромал за ним. У стены лежал мертвец. Граната взорвалась перед ним, отбросила в угол. Стекла противогаза были разбиты, а между ними аккуратная дыра от пули. Измененный подбежал к изгибу, быстро глянул за угол, рванул туда. Я не успевал за ним.

В грохот боя влился новый звук. Мерный лязг, я услышал его только сейчас. Я схватился за край траншеи, подтянулся и выглянул наружу. Из серого дыма, подобно сказочному чудовищу, показался огромный силуэт. Грубый, приплюснутый как жаба, он пер в нашу сторону, упрямо, неостановимо. Танк, человеческий танк. Видимо передовая волна убедилась, что рядом нет орудий, и теперь люди решили отправить на нас эту стальную смерть. Следом за первым танком показался еще один, а потом еще, и еще. Они надвигались волной, стройным рядом, перемалывая гусеницами лед и замерзшее дерево траншей. Их орудия пока молчали, но орудие не самое страшное. Я изучал человеческую технику, и я знал, что трубка рядом с пушкой слишком крупна для пулемета.

Танки прошли первые ряды траншей, занятые людьми, а затем открыли огонь. Воющий поток пламени вырвался из трубки рядом с орудием, я нырнул вниз, распластался на земле. Струя огня прошла прямо надо мной, ударив по траншеям позади. Я слишком близко от людей, мне повезло. Но дикие крики, вой заглушенный изгибами окопов, ветром, резиной противогаза был ясно слышен. Его перебивал надвигающийся лязг гусениц.

Проклятье, прошлая атака была отбита артиллерией, но почему она молчит сейчас? Не решается бить по своим? Может просто не получила еще наводку? А что если ее подавили? У нас не было нормального противотанкового оружия, Предыдущая танковая атака была неожиданной, никто не думал, что люди смогут доставить эти машины сюда, завести их в этих холодах. Но они смогли, а снабжение еще не перестроилось. Не возможно быстро запустить линию производства, первые партии противотанкового оружия, наверное, еще только начинали отпускаться, и мы были сейчас беззащитны. Но не я.

У меня было чем ударить. Ненависть закипала, заглушая страх. Я достал заряд взрывчатки с магнитным поясом. Затем выглянул из окопа. Железная машина была буквально в метре, лязг гусениц и вой пламени оглушали. Танк надвигался прямо на меня, казалось, что он просто огромен. Хотелось просто забиться вниз, лечь на землю и лежать, свернувшись, пока этот ужас не пройдет. Брусок взрывчатки поплыл в руках. Я немного пригнулся, поднял руки. Черная масса нависла надо мной, накрыла, ударив гусеницами по стене траншеи. Я прижал бомбу к днищу машины, чуть не попав рукой в лязгающий металл гусеницы, бомба скрипнула по стали, но удержалась.

Дно машины прошло достаточно высоко над краем окопа, чтобы бомба не сорвалась. Я сжался на внизу, доставая пульт. Танк казался бесконечным, он заваливал меня льдом и снегом, но вот машина прошла. Я скинул пальцем колпачок, вдавил кнопку. Ухнул взрыв, но этот лязг продолжался. И все-таки, он как то изменился. Я бросился назад, так быстро как мог с моим израненным телом. Я держался за стены, опирался на винтовку, но шел едва-едва. Казалось, я был совершенно один. Я вошел в боковой ход, и остановился. Все пылало.

Земля была залита огнем, грязное, желтое пламя кипело прямо на растаявшем снеге. Паника заполняла разум. Спереди огонь, сзади люди. Я вжался в стену, до боли сжимая винтовку. Нет. Спокойно. Надо думать. Они не пойдут в огонь. А он не может гореть долго. Это не напалм. Густые смеси просто замерзнут тут. Я вцепился в эту спасительную мысль. Это легкая смесь. Как бензин. Цепи не длиннее восьми. Четыре, восемь атомов углерода. Не больше. И что ни будь для поддержания горения, фосфор например. Просто ждать. Это не может гореть долго, не на этом холоде. Пальцы начало ломить. Я сменил магазин винтовки, просто чтобы ослабить хватку на ней.

Пламя затухало. Я был прав. Я не для того учился на инженера чтобы быть не правым в этом. Теперь можно идти. В траншеях было жарко. Под ногами хлюпала вода, почти кипяток. А в ней трупы. Страшные, почерневшие, обгорелые трупы. Я старался упираться ногами в края окопа, ближе к стене, где слой воды был меньше. А порой наступал прямо на обугленные тела. Я с трудом воспринимал реальность, разум мутился от жары и страха. Я свернул в ход, потом еще в один и еще. И замер. Посередине этой траншеи лежал танк. Он завалился на бок, свалившись гусеницей в окоп. Лбом ко мне. Башня свернута на бок, ствол уперся в землю. Люк на лбу открыт, из него вывалился танкист, и повис руками вниз. Его тело почернело, обгорело. По стене окопа текла вода, почти водопад. Но она уже замерзала. Были видны слои льда на дереве стены. Они увеличивались прямо на глазах.

Я подошел ближе. На днище, той части, которая была выше, виднелась огромная дыра. Гусеницы рядом не было, только голые колеса. Взрыв сорвал ее, и поэтому танк завалился на бок и застрял тут. Раздались голоса, ругань, плеск шагов. Люди шли в атаку, по выжженным траншеям. Они падали, скользя по свежему льду, ругались. Вставали и вновь шли. Иногда раздавались одиночные выстрелы. Они добивали выживших, или тех, кто был недостаточно мертв по их мнению. Шум приближался, а я был совсем один. Голоса спереди, сзади, отовсюду. Я был в ловушке. Я обернулся, направил винтовку на боковой ход. Вот и все. Я убью одного, или двух. А потом убьют меня.

Нет. Я не хотел умирать. Мысли лихорадочно метались в поисках спасения, даже если я попытаюсь уйти, я просто не смогу идти достаточно быстро. Но дыра в днище танка. Там должен был быть бак с топливом для огнемета. Я заковылял к танку, подлез под него. Дыра большая, я смогу туда залезть. Я кинул внутрь винтовку. Потом полез внутрь, упираясь ногами в стену, руки скользили по разорванной броне. Было очень узко, казалось, что я сейчас застряну, зажатый и беспомощный, и люди найдут меня, отрежут хвост, ноги. Вытащат и распнут как Мерфта. Но мне удалось ввалиться внутрь и скатится в угол. Было невероятно тесно и жарко. Я лежал словно в гробу отправленным в печь крематория. Примерно метром выше, на скошенном дне светила дыра. Ветер свистел на изломах стального листа. Было очень душно. Конечно, ведь топливо горело под машиной, оно выжгло кислород внутри. Сил подняться, и вдохнуть воздуха снаружи уже не было. Я потерял сознание.

Глава 9.

Один.

Голова болела. Тело затекло. Я попытался поднять руку, но едва смог ею пошевелить. Я не мог даже застонать. Дыхание давалось с трудом, лицо было закрыто резиной противогаза. Он душил, но сорвать его я не мог. Снаружи раздались приглушенные голоса:

- Какого хрена не эвакуировали?

- Прошу прощения сэр, но машина сильно вмерзла, кроме того она выгорела. Тут практически голая коробка, выковыривать ее просто нет смысла.

- Сержант, вы ведь знаете, что зверье заразило чумой наши промышленные центры? Вы знаете, что каждая тонна металла ценна?

- Так точно. Чтобы вытащить машину, придется растопить лед, прикажете приступать?

- Нет, черт тебя дери. Ладно, топливо слишком ценно, а его тут понадобится много. Дерьмо, чем это они?

Свет из дыры погас. Я увидел, как в нее заглянул человек. Голова в каске, лицо закрыто противогазом. Он повернул голову, осматривая внутренности бака. Винтовка была, где-то подомной. Но сил достать ее, не было. Голова исчезла.

- Дерьмо, ни хрена не видать, и дышать невозможно. Чем они взрывали танки? Их орудия мы в пыль раскатали.

- Импровизировали сэр. Магнитные мины, гранаты. Они даже умудрялись вырывать люки и убивать экипаж когтями.

- Зверье. Но мы их истребим.

Голоса удалялись. Понемногу я стал приходить в себя. Пытаться двигаться, я не рисковал. Люди близко, они не знают про меня. А я могу выдать себя шумом. Воздух свистел на срезе дыры, понемногу выгоняя продукты горения из бака. Эти капли кислорода, задуваемые вниз, и спасли меня.

Было тихо. Я не чувствовал тела. А затем грохнул взрыв. Он был едва слышным, но корпус танка вздрогнул. Я вспоминал произошедшее, произошедшее когда? Я не знал. Я оказался в окружении, и спрятался в топливном баке подбитого танка. Я залез через дыру в днище машины. А потом потерял сознание. Я не знаю, сколько провалялся тут. Грохнул еще один взрыв. Просто слепой огонь артиллерии . Это наша, беспокоит людей. Тот человек сказал, что ее подавили, но, наверное, уже была подтянута новая. Я сам не заметил, как уснул.

Когда я проснулся снова, было совсем темно. Видимо была ночь, так как даже через дыру не пробирались крупицы света. Где снаружи, изредка бухали взрывы. Раздавался частый стук. Я не сразу понял, что это мои зубы. Я дрожал. Было холодно, холод пока только пробирался через одежду и мех. Я снова попытался пошевелиться. Тело отозвалось болью, словно в него были воткнуты сотни иголок под током. Стон едва удалось сдержать. Я стал сжимать и разжимать пальцы на руках. Мышцы затекли. Неизвестно сколько я провалялся тут. День, может два. Чудо что я вообще не замерз. Руки были словно деревянные. Я не чувствовал кончиков пальцев. И не чувствовал ступней. Надо шевелиться. Хоть немного, хоть просто дрожать. Пока работают мышцы, они дают тепло. Шерсть и одежда сохранят его, каждая калория тепла будет меня греть. Видимо именно дрожь и грела меня все это время.

Я пытался шевелиться, поднимать руки, сгибать ноги. Вокруг было скользко. Остатки топлива. Они, похоже, не смогли пропитать форму, иначе бы я точно давно бы замерз. Раздались шаги, послышались голоса:

- Моя Анна уже не пишет. Понимаешь, не пишет.

- Не волнуйся, может просто переезд, эвакуация. Не думай о плохом.

- Не пишет, она всегда писала.

Люди остановились, я услышал звук глухого удара, словно один из них с силой приложился спиной к стене.

- Она. Просто. В эвакуации. Ты понял? Просто в эвакуации.

- А если чума?

- Я. Сказал. В эвакуации.

Люди вновь пошли куда-то. Я был уверен в том, что это люди. Голоса измененных редко бывают похожи на людские. Обычно другое строение челюстей придает некоторый характерный акцент. Где наши? Неужели люди прорвали оборону? Было холодно. Пока еще терпимо, но холодно. И хотелось есть. У меня были консервы, но открыть их это целое приключение.

Понемногу, осторожно. Я пошевелил рукой. Положил ее на рукоятку штыка. Затем сжал его и попытался достать. Только бы не уронить. Его будет трудно найти, и он может звякнуть. Я вытянул его, положил на грудь. Я лежал, скрючившись, ноги неудобно согнуты в коленях, опираются на стену, выше головы. Они просто затекли, и потому я их не чувствую. Они просто затекли. Просто размять и все. Банка. У меня их должно быть три. Только где они. Я стал ощупывать карманы, искать уплотнения. Пришлось повернуться, чтобы высвободить вторую руку. Она отозвалась болью, и я замер, закрыв глаза и глубоко дыша. Пахло бензином. Запах был едва уловимым, но был. Коробка противогаза текла. Ее ресурс подходил к концу.

Не важно. Паника все усугубит. Банки были в кармане сбоку. Две в одном и одна в другом. Я достал ту, которая была одинокой. Штык пришлось искать на ощупь, но наконец, он попался под руку. Я прижал острие к стенке банки, надавил. Острие скользнуло по жести, уперлось в край. Затем вошло внутрь. Я стал вести его вдоль края, нагибая то в одну, то в другую сторону. Наконец поддел крышку, и отогнул ее.

Я в противогазе. Я не могу есть. А вокруг пары бензина. Нет, спокойно. Углеводород меня быстро не отравит. Штык лежал на груди, банку я держал рукой. Я взял край противогаза второй рукой, осторожно поднял. Резина соскользнула с морды. В нос ударила ужасная вонь. Не только бензин, еще что то. Острое, химическое. Меня затошнило. Я повернул голову на бок, и меня вырвало. Слизи было совсем немного, она скользнула вниз, прямо под меня. Плевать. Просто закинуть еду в рот и надеть противогаз снова. Банка ударила по носу. Мясо внутри замерзло. Я схватил штык, отпустив противогаз. Ударил в ледяную еду. Жадно поймал языком осколки, они холодили, но это был жир. Удалось расколоть массу на две части. Я чуть не уронил их, но та, что поменьше упала в рот, а та, что больше, удержалась, прижатая пальцем. Штык упал, куда-то вниз.

Это было как мороженое. Мороженое из мяса и жира, воняющее бензином. В глазах плыли круги. Яркие круги в темноте. Я не мог проглотить кусок, и закинул остатки в пасть, затем натянул противогаз на морду. Во рту было холодно. Лед таял, стекал в глотку. Такое чувство, будто я пил машинное масло. Все мысли были сосредоточенны только на том, чтобы удержать рвоту.

Это еда. Это просто мясо и жир. Там немного топлива. Только пары. Их мало. Парциальное давление легкокипящих углеводородов в таком холоде не может быть высоким. Это просто пары, они не причинят мне вреда. Просто воздействуют на вкусовые рецепторы.

Я пытался успокоить себя, ледяная масса во рту таяла, наполняя меня жизнью. Наконец растаяла совсем. Кажется, мне стало чуток теплее. Тошнило. Я медленно дышал. В желудке была еда, хоть какая то, но еда. Я не замерзну. Не сейчас.

А когда? Предательская мысль вонзилась в голову. Что потом? Я один, в окружении людей. Я прекрасно помню, что эти суки сделали с Мерфтом. Нет, мне нельзя попадаться им. Лучше подохнуть тут.

Я выживу. У меня есть еда. Пока есть еда. Наши отобьют это наступление, контратакуют. Они спасут меня. Я выживу. Надо просто держаться, держатся так долго, как это возможно. Банка упала, куда-то вниз. Я нащупал ножны, засунул в них штык.

Я выживу. Я повторял это про себя как заклинание. Я немного согнулся. Стал растирать ноги. Движение за движением, медленно. Наконец меня постиг успех. Новая волна боли. Я обрадовался ей, боль это чувство, боль это жизнь. Цветные мошки, летавшие перед глазами, успокаивали. Сознание плавно удалялось.

Глава 10

Среди людей.

Я скорее очнулся, чем проснулся. Свет пробивался сквозь дыру. Снова хотелось есть. Но пока еще не слишком холодно, значит, надо потерпеть. Растянуть те крохи, которые у меня остались. Снаружи доносились удары лопат и ломов. Я дрожал, но пришлось сохранять неподвижность. И я терпел, обратившись в слух. Копали долго. Разбивали лед, переваливали его. Наконец остановились.

- Адская работа, закурить есть?

- На.

Снова тишина. В нос забивался запах бензина. Противогаз не держал. Ну и ладно. Между двумя плотными слоями резины, есть пористый слой. Противогаз хотя бы удерживает тепло на голове. Я стал медленно шевелить руками и сгибать ноги.

- Мы уже второй месяц бьемся за этот клочок земли, и наконец-то мы тут уже три дня.

- Зверье получило трепку. Мы их загнали еще глубже в эти льды.

- Да им похрен, они тут как дома.

Вмешался третий голос:

- От вас только и слышно про это зверье, я вот лично мечтаю дома оказаться.

- У тебя он есть.

Снова молчание.

- Вы как хотите, а я в нужник.

После паузы, один из людей задал вопрос:

- А что с ним?

- Его семья жила в городе, который захватили эти звери в начале войны. Он тогда отдыхал в детском лагере, это его и спасло.

- Понятно.

Суки. Вы ударили первыми. Вы первые обрушили бомбы на наши города. Вы ненавидели нас, прекрасно, могли ненавидеть сколько душе угодно. Но сидя на своей земле. Вы разожгли эту войну, но она опалила и вас мрази. И будет жечь снова и снова. Вы разрушили наши дома, выгнали нас с наших земель. Придет время, и мы придем к вам. И гореть будут уже ваши дома. Мать, отец. Я только заканчивал вуз, писал диплом. Я уехал на юг, в края вечной мерзлоты, чтобы на практике изучать условия работы машин, которые должен был разрабатывать. А вы начали войну. И через пару месяцев, я получил похоронки с именами родителей. Хотелось плюнуть на все, просто вылезти, и закричать им в лицо:

«- Вы напали первыми!»

Но сил не было, я едва мог двигаться.

- Что за трепотню тут развели?

- Сержант, ну дайте перекурить то хоть минут десять?

- Десять минут. Эти позиции надо укрепить, пока богомерзкие выродки их не атакуют.

Люди молчали, затем вновь стали работать. Шум постепенно удалялся. Они копали, уже где-то в стороне. Мысли вновь стали тяжело ворочаться в голове. Слова человеческого сержанта запали в мозг как заноза.

Бог. Старый, бессмысленный миф. Никчемная вера в наличие какой-то высшей силы, якобы создавшей этот мир. Глупцы. Наука проникла так глубоко, а они заперлись в своем невежестве. Мы изучали самые глубины жизни, ее основы. Мы научились управлять ими, изменять так, как было удобно. А вы отвергли эти знания. Вы назвали это извращением над волей божьей. А потом заткнулись. Когда такие слова как аремия, синдром Кауловского, семская лихорадка, западная чума, остались в прошлом. Страшные болезни, державшие в ужасе целые народы, были вылечены. Против них не было прививок, но достижения генной инженерии дали лекарство. Вы молчали и тогда, когда первые люди пошли на изменение своего тела, ради ваших жизней. Когда первые модификации позволили работать на огромных глубинах, где залегали невообразимые запасы нефти. Когда модифицированные люди, стали свободно работать во льдах северного полюса, добывая ценное топливо.

Вы пользовались этими достижениями. И молчали. Молчали целые поколения, а потом стали вякать. Вы назвали себя чистыми, единственным заслуживающим существования человечеством. А нас грязными зверьми. Да, мы модифицировали себя, прививали себе черты животных, так чтобы наши тела работали лучше. И это не деградация, как вы пытаетесь выставить. Это движение вперед. Мы сбросили оковы тел. А вы тем временем надели оковы на свой разум. Вы отдались своим инстинктам и первобытным верованиям. Вы говорите, что мы стали зверьми телом, а сами стали зверьми разумом. Сотни лет мира оказались в прошлом. Целая эпоха развития, движения к будущему, была растоптана. Распята на кресте фанатизма и сожжена в кострах средневековых догм.

О да, вы забыли все, что мы дали вам. Вы забыли, кто добывал вам нефть, которая грела ваши голые тела, вы забыли, кто исцелял болезни бывшие бичом над вашими головами. Вы любовно сохранили свои сказки. Бог создал нас, и только мы имеем право жить, сказали вы. Идиоты.

Бог создал совершенного человека, и создал для него землю. Кретины. Поднимите свои рыла от лоханок религии, и посмотрите на небо. Узрите звезды на нем. Сколько их? Таких чисел нет в языке. Десять в двадцать третьей, только тех, которые можно разглядеть в самые совершенные телескопы. А вы говорите, что эта планета центр мира, что она создана для вас. Сколько таких планет? Миллиарды? Триллионы? Да на каждой из них могут обитать существа, возможно даже разумные. Неужели у каждого из них был творец, который изготовил для них планету? А сколько планет не имеют жизни? Только вокруг нашего солнца вращаются пять планет, жизнь на которых невозможна. Зачем тогда их изготовили?

Это чудо что планета идеально приспособлена для человека, говорите вы. Но это не чудо, это статистика. Триллионы планет безжизненны, слишком холодны или горячи, слишком молоды или стары, слишком малы или велики. Но в этих комбинациях будут тысячи, подходящих для жизни. И даже если на одном проценте из них зародится жизнь, это уже будет несколько десятков миров. И ни хрена вы не приспособлены для жизни даже на этой планете. Эволюция слепа. Ваши тела лишь жалкая попытка приблизится к совершенству. Десяток градусов ниже нуля, и вы подохнете без теплой одежды. Сорок градусов выше, и вы тоже подохните. Вы не проживете и пяти минут под водой. Вы не выдержите падения с пяти метров. Потеряв конечность, вы навсегда останетесь калеками. Десятки, сотни болезней легко убьют вас. Почему ваш бог столь некомпетентен, что создал вас такими уязвимыми?

Ради кого вы отказались от достижений сотен умов, которые делали человека более совершенным? Ради кого вы отвергли все достижения цивилизации?

Мысли давались тяжело. Мысль тоже в некотором роде материальна. Работа мозга требует ресурсов. Вонь бензина уже не чувствовалась. Я сидел, уже казалось десяток часов. Дрожал, пытался растирать ноги и хвост. Левую ногу, ниже колена я совсем не чувствовал. Скоро меня стало беспокоить другое. Я хотел в туалет.

Расстегнуть штаны – значит терять драгоценное тепло. Но промочить их, еще хуже. Терпеть уже не было сил. Мочевой пузырь был переполнен. Я осторожно повернулся на бок. Было уже темно, и людей поблизости не слышно. Я расстегнул ширинку, приспустил термобелье. Холод ударил в пах. Я постарался помочиться как можно быстрее, прямо под себя. Главное не намочить штаны изнутри, снаружи ткань непромокаема, даже бензин не пропитал ее. Наконец я застегнулся. Я укрылся кое-как обрывками шинели, положил руки под голову и уснул.

Не знаю, сколько я проспал. Знаю только то, что разбудил меня голод. Свет пробивался сквозь дыру, и этих крох хватило, чтобы уверенно открыть вторую банку консервов. Когда я стянул противогаз, пахло уже не так сильно. Пары бензина выветрились. Моча давно замерзла. Ледяное мясо хрустело на зубах. Жаль, что нет возможности его хотя бы немного погреть. Глухой удар. Он перешел в ругань:

- Дерьмо, на кой хрен этот танк тут валяется? Чуть башку не проломил.

- Ты в каске.

- Убрать его отсюда и все.

- Ну давай, подай светлую идею командованию. Только ты первый полезешь наверх ковырять лед.

- Мы отогнали зверей.

- На целых полкилометра. Хочешь проверить меткость их снайперов? Давай, вылези из траншеи, а я посмотрю. Чур, твоя фляжка будет моя.

- Иди на хрен.

Люди ушли. Вновь ожидание, Борьба с холодом. Сколько я тут? Дней четыре? Пять? Может неделю? Я не знал. Я съел две банки тушенки. Это мало, очень мало. Но я пока жив. А что потом? Хотелось есть, но голод был пока терпим. А банка всего одна…

Что я буду есть потом? Где наши? Почему не отбили эти укрепления? Страх переходил в отчаяние. Я закрыл глаза. Потом мне придется вылезти, и убить кого-нибудь. Людей тут много, они услышат бой, или увидят следы. И убьют меня. Надо ждать, ждать столько, сколько смогу. Бомба.

Я нащупал ее. Брикет взрывчатки с радиоуправлением. Мне дали их две, одной я подорвал этот танк. А вторая так и висит в подсумке. Я перевесил ее на грудь. Такой взрыв убьет меня сразу. Без боли. И прихватит пару голокожих ублюдков. Я не хочу умирать. Но лучше так чем попасть в плен живым.

Это потом. Все потом. Нельзя зацикливаться на таких мыслях. Они просто измотают меня раньше срока. Надо просто жить. У меня есть еда. Я выживу сегодня, и выживу завтра. Потом, потом будет потом. Надо жить сейчас. Просто жить. Просто ждать. Как страшно…

Я вспоминаю периодическую таблицу элементов. Водород. Один протон, один электрон. Имеет три изотопа. При нормальных условиях, бесцветный газ с плотностью ноль ноль восемьдесят девять и восемь. Горюч.

Мысли давались тяжело. Я упрямо вспоминал один элемент за другим. Надо думать только о них, это убивало время. Тяжелые металлы. Уран.

Крайне редкий, нестабильный элемент. Он вырывался из ряда. Предполагалось, что существуют более легкие элементы, но в природе они не встречаются. Самого урана крайне мало. Его мировая добыча в мирное время не превышала пяти килограмм. Открытие этого металла совершило революцию в науке лет триста назад. Оказалась, что элементы могут быть нестабильны. И оказалась, что они могут давать энергию, превращаясь друг в друга. Это позволило объяснить, как солнце дает энергию. Водород сгорает в нем, превращаясь в гелий. Ядро гелия чуть-чуть легче, чем два ядра водорода составляющих его, и эта разница масс превращается в энергию, в огромную, невероятную энергию. Если бы мы могли ее подчинить, это решило бы все энергетические проблемы цивилизации. Но задача не давалась. Реакция текла только в звездах, при огромном давлении и температуре. Просто не существовало материалов, которые выдерживали бы такие условия. Сплав карбида гафния и тантала плавится при четырех тысячах двухстах градусах. И это самый тугоплавкий материал. Поверхность солнца имеет температуру шесть тысяч градусов. Были попытки заключить реакцию в магнитные поля, но излучение слишком сильно, оно сжигало стенки реактора.

Уран работал по-другому. Тяжелое ядро распадалась на меньшие, и тоже давало энергию. Гораздо меньше, но все равно много. И самое главное, при приемлемых в технике температурах. Меньше тысячи градусов. Реакция не требовала сверхвысоких температур, ядра разбивались нейтронами, и в теории можно было построить реактор, в котором за счет энергии деления будут выделяться нейтроны поддерживающие реакцию. Даже вроде бы был построен такой реактор, но этого чудесного металла слишком мало. Добывать нефть в условиях вечной мерзлоты крайнего севера было выгоднее, чем перерабатывать килотонны океанской воды ради грамма урана.

Я слышал людей, они ходили мимо остова танка, в котором я прятался. Они ходили, не зная о том, что я так близко. А я сидел и дрожал. Наконец вновь опустилась темнота. Прожит еще один день. Последняя банка. Завтра будет последняя банка. Завтра. А сейчас – спать.

Глава 11.

Нога.

Тусклый свет пробивается в мою нору, в мой железный саркофаг. Холод снова берет свое. Я издаю странные звуки. Тихие, приглушенные выдохи. Не сразу понимаю, что это кашель. Наверное у меня должно болеть горло, но я уже не чувствую эту боль. Ее слишком много. Она гнездится во всем теле. Мерная, монотонная. Она пульсирует под кожей, ходит по венам и заплывает в руки и ноги. Слабая, почти не страшно. Я привык. А в левой ноге боль пульсирует только выше колена.

Хочется есть. Я вскрываю последнюю банку. Руки почти не слушаются. Штык приходится охватывать всей ладонью, грубо, неуклюже. Жесть поддается с трудом. Она не хочет отдавать мне жизнь, спрятанную внутри. Кажется, что я режу ее почти час. Но наконец, она открыта. Теперь разрезать лед. Он хрустит, трещит, но разваливается на несколько кусков. Я слышу ругань снаружи:

- Вперед, мать вашу. Живее, живее. За мной.

Люди. Ублюдки все еще тут. Ходят и ходят. Сытые, довольные. Только бы не уронить. Снимаю противогаз. Холод обжигает нос. Я вываливаю в рот ледяное мясо, я хотел оставить немного, растянуть. Но забиваю пасть полностью. Натягиваю маску, и сижу, пытаясь двигать руками и ногами. Немного, только чтобы не замерзнуть. Лед тает во рту. Жир стекает в глотку, холодит и согревает. Хоть бы чего ни будь горячего, просто горячей воды. Снаружи ходят. Нечасто, но время от времени ходят. Что им тут надо? Зачем они тут? Может у них есть еда?

Нет, я не могу им показываться. Это смерть. Это самая страшная смерть, которая только может быть. Надо ждать. Винтовка Дербина образца восемьдесят третьего. Самозарядное оружие, десять патронов в магазине. Калибр восемь и четыре. Использует мощный патрон, который позволяет пробивать бронежилеты, за исключением попадания в керамические пластины. Режима автоматического огня нет, так как отдача довольно велика. Система автоматики основана на газоотводном канале и поршне. Пороховые газы отходят при выстреле в трубку над стволом, приводя в действие механизм.

Я пытаюсь вспоминать свои знания об различных видах оружия, затем вспоминаю таблицы пределов прочности различных материалов. Потом что то еще. Думать тяжело, двигаться тяжело. Одежда висит на мне мешком. Каждый раз, когда я двигаю рукой, ей требуется немного времени чтобы упереться в ткань. Странно.

Время течет ужасающе медленно. Иногда прорывается кашель. Радует, что он практически бесшумен. Я просто хрипло отхаркиваю воздух, и все. Смотрю на свет. Где наши. Свет тускнеет, или мне так кажется. Я шевелюсь, пытаюсь нащупать банки. Одна попадается под руку. Я снимаю противогаз, лижу ее в надежде найти хоть капельку жира. Язык прилипает. Ударяет мерзкий вкус бензина, заставляет меня дернуться. По языку словно провели наждаком. Я вновь надел противогаз. Он сохраняет тепло. Сохраняет. Еще немного боли, теперь во рту. Ничего.

Я выживу. Назло всем, назло людям. Я выживу. Я дождусь своих. Они не могут не прийти. Меня трясет. Кажется, я плачу. Я выживу. Беспамятство приходит незаметно.

Новый день. Еще один. Свет пробивается в дыру. Я тянусь к карману. Там должна быть банка тушенки. Мерзлой, как мороженное. Как детское лакомство. В левом пусто. И в правом пусто. Конечно. Я съел все, еще вчера. Или даже сегодня, может быть сейчас только вечер. Холодно. Желудок болит. Я сжимаю руки. Нельзя сидеть неподвижно. Сгибаю ноги, слабо взмахиваю хвостом. Движения приносят боль, и немного тепла. Кроме левой ноги. Я не чувствую ступню. И когти тоже не чувствую. Неужели все?

Кажется, я начинаю понимать людей. Так хочется, чтобы был кто-нибудь наверху. Кто-нибудь, кто поможет. Спасет в последний момент. Как в детстве. Если было больно, или страшно, приходили или отец или мать. Они знали, как успокоить боль, как прогнать страх. Их нет. Их убили те мрази что ходят снаружи. Их нет. Совсем. Говорят, что после смерти, душа отправляется куда-то, в какой то иной мир. Куда-то где нет боли, нет страха. Есть только те, кто любил тебя. Скоро я узнаю, так ли это. Совсем скоро. Я увижу отца и мать.

Это ложь. Холодная мысль возникает как вонзившийся штык, разбивший грезы. Биологическая гибель мозга, означает полную деструкцию личности. Нет ни одного свидетельства сохранности хоть каких-нибудь полей, волн или чего угодно, что может свидетельствовать о сохранности разума после смерти. Исследования проводились. Неоднократно, самые разные. И ни одного доказательства. Моих родителей нет. Я никогда их не увижу. Они сохранятся только в моей памяти и на карточке. При моей смерти, моя память будет разрушена. Моя личность будет уничтожена.

Бесплодные надежды неуместны. Религия приносит только зло. Это наркотик. Она не помогает от боли. Она только опьяняет, заглушает ее и приносит множество побочных эффектов. Именно вера толкнула людей начать эту войну. Я не должен опускаться на этот уровень. Это деградация до животного в чьем мозгу только появились первые отблески разума. Я разумен. И если я умру, то я должен умереть разумным, а не сумасшедшей тварью. Надо найти еду. Любую. Это позволит прожить еще немного.

Я пытаюсь встать. Левая нога непослушна, она словно протез. Она скользит, и я сползаю по наклоненной стене. Что с ней? Надо посмотреть. Я, наверное, неделю ни разу не менял одежду. Состояние моего тела, скорее всего ужасное. Я поднимаю штанину. Нога кажется большой, неужели опухоль? Штанину термобелья сразу задрать не удается. Она прилипла. Я тяну, так сильно как могу. Она поддается с треском. Я вижу на ней целую кучу шерсти, какие то обрывки. Это кожа. Осознание этого ужасает. Я отодрал ее прямо с кожей. Но боли от этого нет. Страшно смотреть, но надо. Деться не куда. Современные модификации позволяют регенерировать конечности, если я выживу, мне, возможно, поставят такую.

Я немного подвинулся. Сел поудобнее, упираясь спиной в наклоненную стену, бывшею дном танка. Стал разминать руки. Я просто тяну время, так нельзя. Надо смотреть.

Плоть ужасна. Она вся обнажена, укрыта коркой льда. Под ней видна целая яма гнили. Там где была осколочная рана. Она была вылечена, но воспалилась, дала гангрену. Я должен был быть уже мертв, гангрена должна была убить меня. Но нога промерзла. Слишком темно чтобы я мог различать цвета. Это хорошо. Если бы я видел красноту изуродованной плоти, это испугало бы сильнее. Я поднимаю штанину выше, мертвечина поднимается почти до самого колена, обрываясь всего за пару сантиметров до него. Выше уже пульсирует живая плоть. Это резкий переход. Живая нога тонкая. Кость можно нащупать даже снизу, где должна быть большая икроножная мышца. А чуть ниже толстая масса гнили. Она промерзла, вытягивает тепло. Ее надо отрезать.

Боли нет. Я держу штык двумя руками. Режу плоть пока он не упирается в кость. Кажется, что я просто надрезал кожу, а уже скребу по костям. Я упираю лезвие под углом, давлю вниз. Оно состругивает замерзшее мясо. Кости совсем белые. Они словно светятся в полумраке. По ним стекла тонкая струйка черной крови, совсем маленькая, как от царапины. Две косточки идущие рядом. Одна тоньше, другая толще. Состругиваю с другой стороны, обнажаю их кругом. Вот и все. Совсем не страшно. Страшное было до этого, но я пережил. Теперь все хорошо. Я опускаю штанину, закрываю срез. Шнурок ботинка поддается с трудом. Он промерз, его приходится раскачивать, как проволоку, которую надо сломать. Но я вытаскиваю его, наконец, и обматываю одежду на косточках.

Я бросаю последний взгляд на ампутированную часть. Она раскрыта, как бутон цветка. Заледеневшее мясо отогнуто, надтреснуто. Кости уходят по одежду. Мясо. Оно как та тушенка. Как мороженое. Не могу отвести взгляд. Я хочу есть. Я слишком хочу есть. Это не я, это теперь не я. Это просто замерзшее мясо, просто еда. Это съедобно. Я проживу еще немного. Это еда.

Я нерешительно отрезаю один лепесток. Он хрустит, трещит, но поддается. У меня в руке еда. Как та тушенка. Это теперь еда. Снимаю противогаз. Запахов уже не чую. Я кладу мясо в рот, снова одеваю маску.

Это просто еда. На языке холодно, но постепенно мороженое тает. Сок стекает в глотку. Мерзкий, гнилостный аромат обжигает. Это просто еда. Вкус слабый, язык замерз, я смогу это съесть. Вот немного подтает, и съем. Со мной все будет хорошо. Я выживу. Я смогу это переварить. Просто немного подгнившее мясо.

Желудок отзывается. Голод немного ослаб. Еще кусочек. Еще маленький кусочек. Отрезаю еще один лепесток. Снова кладу его в рот, приспустив противогаз. Я чуть не выплюнул его, когда закашлял, но удержал зубами. Я проживу этот день. Как же холодно…

Глава 12

Обстрел.

Мне удалось отрезать ступню, разрубить сустав и оторвать ее. Я съел все, но никак не мог вынуть ступню из ботинка. Она вмерзла. Я выкалывал замерзшую плоть ножом, но уже достал все, что только можно. Что придется отрезать следующим? Я прислушиваюсь к себе, может, что ни будь еще, потеряло чувствительность? Может, что ни будь, отмерло? Тело словно следит за мыслями. Каждый кусок, каждый палец и даже хвост отзываются, болью, уколами, толчками. Каждая клетка вопит о том, что она еще жива.

Не знаю, какой сейчас день. Это день, свет пробивается в дыру. Сегодня что то изменилось. Взрывов больше. Не пара за день, как раньше, они капают один за другим. Люди суетятся, кричат, бегают.

Неужели наши идут? Неужели я спасен? Мою гробницу встряхивает, кажется, она немного сползла. Может, показалось. Взрыв был совсем рядом, даже загудело. Был крик, совсем близко. Что происходит? Наши атакуют? Я сдираю противогаз. Я ничего не услышу под ним. Пахнет холодом, дымом и кровью. Кровью? Это прекрасный запах, он манит, дает силы. Я лезу наверх, к дыре. Кровь. Сладкая, ароматная кровь. Еда. Дыра примерно на метр выше. Пол наклонен, угол градусов тридцать, не больше. Это огромная, невероятная скала. Приходится напрягать все силы, чтобы покорить ее. Подогнуть ноги, опереться. Косточки хрустят, и я переношу вес на целую ногу. Невероятный прыжок. Это грациозный, хищный бросок на добычу, смертоносный и неотразимый.

Я хватаюсь руками, за край разлома, бывший в полуметре над головой. Я допрыгнул до него, дотянулся. Руки скользят, рвется ткань рукавиц, но я вцепился ими как крюками и стал вытягивать себя наружу. Какой манящий аромат. Я в жизни не чувствовал ничего вкуснее. Кровь, свежая кровь. Я падаю на землю. Удар слабый, я его не чувствую. Небольшая волна боли, вот и все. Пустяки, тут было не высоко. Людей нет, они попрятались. Над головой хлопочет фейерверк шрапнели. Это просто салют, это дождик. Это просто дождик, и люди попрятались от него. Они ушли и спрятались в закрытые траншеи.

Я смеюсь. Я смеюсь, но не слышу себя, только хлопки железного дождя. И одуряющий аромат крови. Где он? Откуда? Я приподнимаюсь на руках, оглядываюсь. Я почти слеп, очень ярко, светло. Солнце повсюду, оно отражается от грязного снега, оно пробивается сквозь марево дыма, и слепит. Но там, впереди, недалеко, метра три, бугорок. Он пахнет кровью. Я выкидываю вперед руку, вонзаю в землю когти. Перчатки изодраны, не мешают. Я тяну себя туда, вперед, к еде. Затем вторая рука. Я вонзил ее в землю, вцепился. А потом над ней взвилась кучка пыли. Ее дернуло, тряхнуло. Я недоуменно поднял ладонь, посмотрел на нее. Она, там, где косточка переходила в мизинец, была продырявлена. Маленькая, аккуратная дырочка. Косточки белели, но крови почти не было. Это просто дождик. Капелька дождика упала мне на руку, капелька стального дождика из салюта шрапнели. Ничего страшного.

Я вновь вцепился в землю, пополз к манящему, такому ароматному бугорку. Я вцепился в него, подтянул, толи себя к нему, толи его к себе. Человек, половина человека. Ног нет, и бедер. Он разорван взрывом, ему оторвало низ тела. Я жадно разгребаю обрывки одежды, свисают петли разодранных кишок, запах крови одуряет, до тошноты, до пронзающего тело голода. Я впиваюсь зубами в плоть, чуть выше кишок. Брюшина, сладкая и ароматная. Теплая. Она обжигает. Это теплая еда, это наслаждение, это блаженство. А ароматный жир? Желтоватая прослойка прямо под бледной кожей, которая тянется на зубах как жвачка? Я жадно ем, все, что попадается под челюсти. Я почти ничего не вижу, ослеплен светом, но вибриссы помогают находить еду.

Хлопнуло по спине. Я замер. Нет, это просто дождик. Еще пара капелек, я в бронежилете, это просто дождик. Я снова ем. Никогда в жизни, никогда я не ел ничего столь же вкусного. Это нектар, амброзия, пища богов. Теплое, еще живое мясо. Оно дергается. Я отрываюсь от еды, поднимаю голову. Человек смотрит на меня. Он разорван пополам, но еще жив. Он сумел приподнять голову, привстать на локте, и теперь смотрит на меня. Я вижу расширенные, лихорадочно блестящие глаза за стеклами противогаза. Он пытается, что то сказать, но я не могу понять что. Звук из-под резины непонятен.

- Ты мертв, ты еда. – Я не слышу свой голос. Наверное, я, как и он могу только неразборчиво хрипеть. Я выкидываю руку, вонзаю когти в его одежду, тяну под себя. Один коготь отрывается, застревает в шинели, но человек падает и больше уже не двигается. Я ем, набиваю живот так сильно как могу. Тепло разливается по телу. Возвращается способность мыслить, возвращается воля. Стоп. Нельзя есть слишком много за раз. Вытаскиваю штык, режу мягкую, податливую плоть. Вырезаю целый шматок брюшины, зажимаю его в зубах, и ползу назад, к танку. Эти метры даются уже легче. Еда придала сил. Встать на колени, это целая эпопея. Сначала упереться руками, потом поднять себя. Бронежилет тянет вниз. Ничего, он хороший, он укрыл меня от дождика. Подогнуть ноги, повернутся. Поднять голову. Дыра близко, я могу в нее заглянуть. Разжимаю челюсти. Мясо падает туда, вниз в темноту. Оно манит. Оно такое ароматное, вкусное. Это дает сил схватиться руками за края дыры. Косточки хрустят, когда я упираюсь ими в стену траншеи, они ломаются, но я уже почти внутри. Падаю внутрь, бьюсь об стены. Я лихорадочно шарю руками в темноте, скользко, немного мокро. Запах бензина ударяет, я уже не чувствовал его. А теперь опять он есть. По руки попадаются пустые банки, противогаз. Я натягиваю его, но нос оставляю открытым. А вот и мягкий шматок. Я сжимаю мясо. Прижимаю его к себе, как кормилица младенца. И засыпаю, вдыхая прекрасный аромат.

Впервые вижу сон, за долгое время. Люди. Они сидят в пещере, в какой то закрытой траншее. Оборванные, жалкие. Они сжимаю в руках оружие, автоматы, винтовки, копья, дубины и с ужасом смотрят в темноту снаружи. Они видят, как вокруг блуждают горящие глаза, слышат тихие, мягкие шаги и страшный цокот когтей. Они стреляют в темноту, наугад, вслепую. Тычут в нее своими копьями. Они запираются от нее, они рады бы уйти в свой окоп, но он слишком мал, чтобы вместить всех. Они напуганы, как дети.

А потом, потом один из них выходит. Он бросил оружие, и смело шагнул в темноту. Остальные смотрят ему вслед, смотрят как на безумца. Он скрывается в темноте, и я вижу, что это просто дым. Совсем маленькое облачко, клубящееся перед пещерой этих дикарей. А за ним бесконечность. Земля тянется насколько хватает глаз, прекрасная, зеленая. Леса, поля, реки, целые моря и океаны, все смешалось, всего много, но оно все тут, я вижу все это, и все это видит и человек. Он смеется, он с восторгом смотрит на эту картину, как слепец впервые прозревший. Он идет по полям, по лесам и морям. Он видит множество зверей, но им нет до него дела. Они заняты своими делами, просто живут. И это те звери, что пугали тех дикарей. Пугали, просто проходя мимо. Человек подниматься на ледяные горы. Он идет по снегу, мимо неслышно проходит барс. Человек улыбается в след кошке. Ему холодно, но он всего лишь достает откуда-то из обрывков одежды шприц, и делает себе инъекцию. На его коже растет шерсть, его тело меняется, и теперь ему не страшен холод. Он стал похож на этого барса, и идет дальше, взрыхливая снег мягкими шагами.

Он поднимается на самую вершину, высоко, невероятно высоко. Облака уже позади, они внизу, как комки ваты, как снег. А на небе бесконечные звезды. Огромная, невероятная бездна. Она прекрасна, она манит. И на спине человека растут крылья, он готов взлететь, окунутся в этот океан вселенной. Но что-то удерживает его.

Он оглядывается. Отсюда, с этой вершины, та замызганная траншея кажется бесконечно далекой точкой. Там его родичи. Он прыгает со скалы, подхватывает ветер крыльями, и летит к ним. Всю долгую дорогу он преодолевает за секунду. И вот он уже у дыма.

Он идет в него, улыбается. Мягко ступает по земле. Он зовет остальных людей, хочет показать им всю бескрайность мироздания, всю красоту мира. А в ответ летят пули. Они пронзают измененного, пробивают его тело. Он растерян, он недоуменно смотрит на кровь, стекающую по шерсти. И идет вперед, он зовет их. Зовет за собой. Он уже перешел дым, показался им. А люди бьют его копьями, штыками, дубинами. Они отталкивают его, и черный дым закрывает все вокруг, укрывает эту пещеру. Отрезает ее от мира. Я вижу черные лики икон. Какие то кадила, свечи. Они горят, чадят. Люди прижимаются к ним, греются от их жалкого тепла, не зная, что всего в десятке метрах впереди сияет яркое солнце. Но оно закрыто дымом, мерзким, вонючим дымом, что извергают эти идолища. Измененный падает. Он изранен, а на лице застыла почти детская обида.

И дым расползается. Я вижу, как огонь ползет по полям. Трава горит, животные бегут прочь, от огня, но он нагоняет их. Я вижу, как пылают леса. Деревья горят как спички, стволы чернеют, истончаются. Изгибаются и падают. И даже вода горит. Она кипит и шипит. И пар горит как газ. А за стеной огня идут люди. Они безумны, они рады. Они стреляют во все потоками огня. Они сжигают мир, превращая его в подобие своей грязной траншеи. И только бесконечная гора останавливает их. Они упрямо лезут на нее, жгут, опаляют своим оружием. Но лед наверху безмолвен. Он тает, и своими потоками смывает людей вниз, на пепелище планеты. Он крепок, нерушим. Ему нельзя гореть, потому что он остался один. А за ним звезды. И если он растает, если уступит огню, то тогда даже звезды станут гореть, и дым закроет всю вселенную.

Глава 13.

Спасение.

Из грез меня вырывает самый радостный, самый желанный звук. Треск винтовок. Они здесь. Наши тут, они отбивают эти траншеи, они выбивают людей отсюда. Я пытаюсь встать, подняться, вылезти им навстречу, но едва дергаюсь. Волна боли пронзает тело в ответ на движение. Нельзя спешить, нельзя действовать необдуманно. Холодная, рациональная часть разума берет верх над чувствами и инстинктивными порывами. Сперва поесть, утолить голод. У меня, где-то было мясо.

Оно на груди, почти перед носом. Медленно сдвигаю руку, беру его. Пальцы не сжимаются, я держу мясо словно крюком. Теперь поднести ко рту. Оно тянет за собой одежду, примерзло к ней. Спокойно, если я не могу есть, я могу лизать. Мясо поддается. Я подтащил кусок ко рту. Одежда тянется за ним, дает слабину, словно она на несколько размеров больше. Я касаюсь языком мяса. Оно обжигает холодом, но я снова и снова лижу его, и, наконец, чувствую вкус крови. Это придает сил. Я лижу мясо, словно огромную карамельку. Кажется, что голод немного стихает, по мере того как сок стекает в глотку. Но челюсти совсем замерзли. Я тру морду руками, звук такой, будто скребу когтями по бетону. Надо вылезать. Стрельба совсем близко.

Мне приходится упираться руками и ногой из-за всех сил, чтобы сесть повыше. Дыра нависает над головой, я закидываю на край руки, тяну себя наверх. Это очень тяжело. Тело тянет вниз, словно я вешу полтонны. Мне удается закинуть подбородок на разлом. Затем высунуть руку наружу. Она повисает, а я пытаюсь перевалиться через край. Нога упирается во что то, что скользит. Я падаю. Чую как металл скребанул по подбородку. Боли нет. Та рука которую я высунул, зацепилась. Ткань затрещала. Срез дыры скользнул по плечу до самого локтя, но потом я повис. Я спускаю свободную руку вниз, пытаясь понять, на что наступил. Чую что-то твердое, оно может немного двигаться.

Винтовка. Я должен взять мое оружие. Не могу сжать пальцы на ней. Я скребу ими, сначала по винтовке, потом рядом с ней. Наконец зацепляю пальцами ремень, словно крюком. Он твердый, промерз. Ничего. Я тяну винтовку, она поддается, но потом упирается. Надо отдохнуть.

Я сидел, наверное, целый час. Дыхание давалось тяжело, грудь судорожно дрожала. Надо двигаться. Снова дергаю винтовку. Она наконец поддается, слышу хруст. Ремень виснет на запястье. Винтовка тяжелая, ее приходится поднимать одной рукой. Сперва, просто поставить к стене. Она из свинца. Она весит как целое орудие. Приходится как-то взять ее. Схватить за цевье рукой. А пальцы не сжимаются. Но мне хотя бы удается подцепить ее за рукоятку затвора.

Я поставил ее стволом вверх. Теперь поднять. Дуло скрипит по стали стены. Только бы не опрокинулась, только бы не упала. Ствол поднялся над дырой, выглянул наружу. Я ужасно устал, словно разгрузил целый вагон. Но винтовку надо было высунуть еще дальше. Рука деревянная, неуклюжая. Никак не хочет подняться. Суставы словно заржавели. Они скрипят, их рвут какие-то толчки. Сантиметр за сантиметром. Винтовка уходит туда, в свет. Она исчезает, и наконец, словно нехотя, падает, взмахнув прикладом рядом со мной. Руку рвануло ремнем. Она вздыбилась за винтовкой, сустав хрустнул. Зато теперь я могу держаться рукой за край дыры.

Я вишу так, нелепо, словно мешок. Затем снова закидываю голову в дыру. Упираюсь подбородком, толкаюсь ногой. Кое-как затаскиваю себя наверх, ложусь на срез грудью. Я переваливаюсь, и наконец, падаю вниз. Мясо с груди сорвало, оно упало, куда-то в темноту танка. Руку рвануло, но ткань треснула и отпустила. Рука вывернута теперь совершенно неправильно, но я ничего не чувствую, только небольшая пульсация. Из-за этого, я хотя бы упал вниз спиной, а не головой. Удар выбил дыхание, я замер на снегу. На меня кто-то наступил, запнулся, упал. Перед глазами мелькнула фигура. Это человек. Он пятился, и запнулся об меня. Я поворачиваю голову, пытаюсь вдохнуть воздух. Человек растянулся на спине. Он уставился на меня, его лицо закрыто противогазом. Он хватает автомат, который упал рядом с ним, но прежде чем человек сумел поднять оружие, грохнул выстрел. Пуля оставила ровную дырку между стеклами противогаза, но сами стекла покрылись кровью изнутри. Человек упал, а над ним пролетел измененный. В его руке сжат револьвер, еще довоенного образца. В другой, я замечаю нож. Измененный пронесся с огромной скоростью, он прыгнул прямо на стену траншеи, оттолкнулся от нее и грациозно перелетел за изгиб, прямо над землей. Я не смог разобрать кто это, скорость просто огромна, единственное, что врезалось в память, длинный, невероятно длинный хвост.

Вдох это наслаждение. Я дышу рывками, в горле что-то дергается. Наверное, это кашель. Я лежу неподвижно, улыбаюсь. Я сумел. Я выжил. Я дождался наших. Вопреки всему, дождался.

Бой стихает, где то там, далеко. Небо такое глубокое. Оно серое, тяжелое. Оно залито гарью, затянуто дымом. Оно прекрасно, бесконечно. Оно слепит.

- Что с тобой? – Меня кто то трясет. Я поворачиваю голову. Шея двигается с трудом, как мельничный жернов, в который место зерна насыпали песок. Надо мной сидит измененный, он расплывается перед глазами. Я смотрю на него, как на лучшего друга, я пытаюсь сказать ему, как я рад его видеть, сказать, что со мной все в порядке, просто немного замерз. Но не могу издать ни звука, лишь едва дергаю челюстями.

- Держись, сейчас я тебя вытащу. – Он подхватывает меня, поднимает, взваливает на себя. – Парень, да ты же меньше своего бронежилета весишь!

Он несет меня, долго, бесконечно долго. Я вижу измененных, они что-то делают, серые, безликие тени. Я с трудом могу различить их, я почти слеп. Некоторые отдыхают, привалившись к стене, некоторые убирают трупы. Их много, они везде. Они лежат темной массой, мешками. Люди, измененные. По ним буквально идут, как по земле. Наконец нора. Закрытая траншея. Санитар затаскивает меня в темноту, оставляет немного в стороне от входа, и идет дальше, в глубину.

Тут тепло. Оно проникает, оно щекочет. Оно плавит тело, как лед. Оно обжигает, жжет меня всего, ноги болят до ужаса. Боль невероятна. Я смеюсь от нее. Я ее чую, я радуюсь ей.

- Огонь!

- Проклятье, накройте чем-нибудь, живо!

С трудом открываю глаза. В них бьет тусклый свет. Ноги, мои ноги горят. Я вижу на них слабое пламя, оно струится прямо по штанам, прожигая их. На меня валят, какие то тряпки. Кто-то суетится вокруг. Я ослеплен, я уже не могу понять, что происходит вокруг.

- Режте одежду на хрен и выкиньте ее отсюда.

- Что?

- Снимай это мля, где нож?

- Горит, накрой!

- Это самовоспламеняющаяся смесь, она не затухнет, отпусти!

Меня дергают, трясут. Сдирают одежду. Больно. Ее рвут, словно с кожей.

- Его откуда притащили?

- Не знаю, неси внутрь.

- Дай ту тряпку, обойдешься. Этого укрыть надо. Да ты посмотри на него!

Меня куда-то тащат, закутывают во что-то.

- Доктор!

- Я занят, ждите.

- Тут хрен знает что!

- Ждать я сказал, у меня и так работы по горло. Санитар, глянь что там.

Меня посадили. Накрыли какими-то тряпкам. В нос ткнулось что-то обжигающее. Я пытаюсь отстраниться.

- Пей.

Мне силой распахивают пасть. В глотку льют кипяток, словно хотят сварить заживо. Сил сопротивляться нет. Я едва могу кашлянуть. Тепло разливается по телу, заставляет дрожать. Меня бьет озноб. Боль плывет вслед за теплом. Она накатывает, волна за волной. Я уже не могу терпеть. Я кричу, кричу из-за всех сил. Воплю что есть мочи. Не издавая ни единого звука.

- Жетон глянь.

- Посвети.

- Сервст Френст, восьмой взвод.

- Какого хрена? Они уже неделю как отдыхают?

- Я откуда знаю?

- Пропустите! Что тут? Дерьмо!

- Эй, костоправ, не видел такого?

- Проклятье, глюкозу сюда!

Меня дергают за руку, вызывая новые волны боли.

- Это что, вывих?

- Вот.

- Держи так, парень, ну-ка, поработай рукой.

Я пытаюсь сжать кисть. Это невозможно. Ее нет, я не чувствую ее.

- Да тут одна кожа и кость, где вена?

- Сюда втыкай, в подключичную.

Чую укол на плече, рядом с шеей.

- Санитар! Помоги кровь остановить, быстро!

Меня бросают. Я остаюсь один. В тело что-то вливается. Что-то дающее силы. Как же больно. И невозможно даже пошевелится, даже дернутся. Я теряю счет времени. Все бесконечно долго. Это ад. Это целая вечность мучений. Они невыносимы, но мне не спрятаться, не убежать. Я даже не могу забыться. Будь у меня хоть немного сил, я бы вытащил пистолет, я бы выбил себе мозги, лишь бы прекратить это.

Нет! Я не для того терпел все эти дни! Я выживу! Любой ценой, как угодно. Я выживу, я выдержу, я перетерплю. Боль – это хорошо. Боль это радость. Боль означает, что я жив. Она означает, что мое тело еще может работать. Нервы работают, они передают сигналы, мышцы работают, они создают чувства. Я должен ей радоваться, она моя надежда. Она сильна, невыносима. Она бесконечна и ужасна. Она – жизнь. Боль, уйди…

Меня снова куда-то тащат. Это вырывает из спасительного забытья, в которое я почти провалился.

- Сюда, на свет.

- Что тут?

- Вы его где нашли?

- Не знаю.

- Держи, дай пилу. Какой у него уровень модификации?

- На жетоне не написано…

- Что значит, не написано?

- Значит что не написано, может быть что-нибудь новое, экспериментальное. Все пальцы?

- Да, они напрочь отмерзли.

Меня терзают. Зачем? Оставьте меня в покое! Хватит! Пожалуйста, хватит! Не режьте! Я не могу сказать ни слова, я не могу сопротивляться. Я не могу ничего. Это вечно. Меня пилят, четвертуют. Мне вырывают руки, переламывают ноги. С меня заживо сдирают шкуру. А я могу только едва слышно шипеть.

Меня снова запихали, куда-то в сторону. Я лежу неподвижно. Наедине с собой, наедине с болью. Я не знаю, что со мной сделали. Это мучает. Что со мной?

Я жив. Я среди своих. Они делали только то, что необходимо. Я выдержу. Я выживу. Я еще смогу драться. Я успокаиваю себя этими мыслями. Пытаюсь сосредоточиться только на них. Кто-то приподнимает мою голову.

- Пей.

Вновь в рот вливают что-то теплое. Оно уже не обжигает, просто греет. Теперь уже все. Боль стихает, или я привык к ней. Сон наконец-то приходит.

Глава 14.

Эвакуация.

Мне холодно, меня трясет, лихорадит. Я не знаю где я, не понимаю как давно я тут. Единственное что успокаивает – чувство, что я среди своих. Мне больно. Я плачу от боли. Я поднимаю руки, хочу вытереть глаза, и вижу, что у меня нет пальцев. Остались только нелепые, куцые обрубки ладоней. Они замотаны тряпками, и мне приходится вытереть глаза ими. На уши обрушиваются звуки, будто кто-то прибавил громкость. Хрипы, стоны, крики. Они редки, но они есть, я слышу их. Я осматриваюсь. Смотреть больно. Тут едва светло, крохи света не позволяют увидеть что-то кроме расплывчатых теней, но они обжигают глаза.

И все-таки я вижу. Я не единственный мученик тут. Нас много, война искалечила нас. Раненные, обожженные, обмороженные. Они молчат, терпят, позволяя жалобному звуку сорваться только тогда, когда уже совсем невмоготу. Я пытаюсь сдержать стон. Не нужно лишнего шума, уши и голова и так болят. Если они могут терпеть, то и я смогу. Тем более, что мои раны стыдливы. Я не имею права называть себя раненым. Я пострадал не в бою, я прятался как трус, прятался, пока не промерз почти до смерти.

Каждый из тех кто тут находится, пострадал вгрызаясь во врага. Они принимали на себя пули, осколки, пламя огнесмеси. Они бились до упора, они выбивали людей. Они стояли непреодолимой стеной на их пути, об них раскалывались снаряды, они перемалывали тысячи ублюдков что пытались нас уничтожить, они уничтожали танки почти голыми руками, взрывали тем что попадется под руку. А я не совершил ничего. Какое право у меня на то, чтобы находится здесь? Какое право у меня требовать ресурсы на свое излечение? Я бесполезный обрубок.

Кто-то толкает меня.

- Эй, ты оклемался что ли? Держись парень, тебя вытащат.

Кто то усмехается.

- Считай себя везунчиком, с такими ранами ты с месяц проваляешься в лазарете. Представь, целый месяц отдыха, пока твои ноги отрастают.

Я хочу, что ни будь ответить, сказать хоть что то в свое оправдание, но не способен на что то большее, чем едва заметно пошевелить челюстями. Стыд, презрение к себе, только усугубляют мучение от ран. Я не способен сопротивляться даже такой малости. Я теряю сознание, даже не узнав, как давно меня нашли.

Меня кто то поит. Он поднял мне голову, и заливает в пасть теплый, ароматный бульон. Кажется, из трофейной тушенки. Настоящее сокровище. А его тратят на меня. Мне приходится глотать. Тепло разливается по телу, на минуту отгоняет озноб. Потом все растворяется в темноте.

- Херня у тебя, пуля навылет прошла.

- Угу, повезло.

Голоса исчезают. Я вновь проваливаюсь в забытье. Все в тумане. Я окончательно теряю способность понимать, где я. Есть только боль, и чувство что рядом свои. Время течет мимо меня. Оно непонятно мне, оно не воспринимается мной. Снова в сознания врезаются голоса. Узнаю голос сержанта.

- Доктор, он вытянет?

- Не знаю, какой у него уровень модификации?

- Понятия не имею, документы так и не приходили.

Замечаю в полутьме склонившееся надо мной лицо, скрытое тканью маски. Оно расплывается, глаза обжигает боль, и я вновь смыкаю их.

- Рядовой, ты можешь говорить?

Они хотят узнать от меня, какая модель генетической модификации классифицирует мой организм. Мы различны, генетические манипуляции работали в различных направлениях, и точное их число не поддается счету. Но во многом они стандартны, разбиты на группы, ряды, подразделы. Многие совместимы, некоторые нет. Попытки их объединения приводят к дестабилизации жизнедеятельности организма.

Я почти не могу говорить, но у меня кое-как получается прошипеть условный код моих модификаций. Основная, доставшаяся в наследство от отца направленна на развитие интеллекта. Ее корректировка и базовые добавки, укрепляющие иммунную систему. То, что делает нас неуязвимыми к тем болезням, что всю историю были бичом человечества. Модификация, направленная на приспособление организма к холоду. Мне ее поставили перед тем, как направить на преддипломную практику. Кажется, врач разобрал мой слабый, осипший голос. Но он по-прежнему стоял надо мной в ожидании. Я вновь проваливался в темноту. Последнее что я услышал, голос сержанта, наполненный ужасом и неверием:

- Это все? Не может быть!

Вновь только боль, толчки и дыхания измененных.

Глава 15.

Контрразведчик.

Я в госпитале. В подземном госпитале далеко в тылу. Я лежу на снежно-белой кровати под легким одеялом. Мои раны горят. У меня нет пальцев на руках, нет ног и ушей. Я потерял почти девяносто процентов кожи. Я не могу разглядеть себя, все мое тело замотанно бинтами. Только обрубки ладоней подтверждают мне что то, что мне рассказали – правда. Я истощен, простужен, и у меня почти полдесятка переломов. Мои легкие воспалены, почки едва работают. Вспоминая произошедшее, мне самому не вериться, что я сумел выжить.

Приходит санитарка. Вроде бы у нее лицо сходное с кошачьим, но я не могу разглядеть. В глазах все расплывается, роговица повреждена холодом. Она кормит меня, просовывая в рот трубку с чем-то теплым и сытным.

- Ешь, тебе надо поправиться, чтобы лечение продолжить. – Механически говорит она. Она пытается говорить ласково, честно пытается, но она слишком измотана. Я у нее не один. Нас сотни. Я не сопротивляюсь, не мешаю ей. Послушно пью. Она приподнимает меня, подсовывая судно, сдвигает в сторону хвост. Затем она уходит. Я остаюсь один. Справа и слева от меня другие раненные, но я все равно один в своих мучениях. Они укутывают меня, словно раскаленным одеялом. Отсекают все вокруг, отсекают измененных, комнату, саму жизнь. Я не могу двигаться. Едва могу говорить. Наконец я сумел облегчиться, и вновь провалился в тяжелый сон без снов. Я так и не заметил, когда сестра убрала судно.

Время шло. Вопреки всему я окрепал. Мышцы восстанавливались, но не оторванные конечности. Нарастала грубая шкура. Практически одни шрамы. Меня перевязывали по два раза в день. Наши технологии позволяют вылечить почти все. Нужно только время, и выжить. Есть даже модификации, позволяющие самому восстанавливать утраченные конечности, но такие модификации опасны. Настолько разогнанная скорость метаболизма имеет высокую онкологическую опасность. Когда мы победим, у нас не будет калек. По крайней мере, не калек телом…

Вновь подходит сестра. Кормит меня, перевязывает. Подставляет судно. Кажется уже две недели как я тут. Не могу сказать точно, ход времени не подчиняется моей памяти. Впервые все за это время, у меня получается заговорить с ней, сказать только одно слово:

- Спасибо.

Я не узнаю своего голоса. Хриплый, глухой, словно у мертвеца оживленного колдовством. Она лишь кивает в ответ. Сил удивляться у нее нет. А может, она просто потеряла способность удивляться. Слишком много видела, слишком много пережила.

Проходит еще несколько дней. Я начал понемногу двигаться. Бесполезный обрубок в бинтах. Даже шерсть не росла на том, что выросло вместо моей кожи. Куда я годен такой? Только даром растрачиваю ценные ресурсы. Может быть, было бы лучше, чтобы меня добили, и отправили на агрофермы? Хоть какая-то польза. Нет. Я хочу жить. Вопреки всему я хочу жить. Как угодно, но выжить, дожить. Меня восстановят. Наши технологии чудесны, наши знания потрясают. Только бы перетерпеть. Рядом со мной садится измененный в форме. Я не могу подробно его разглядеть, врезаются в память только острые уши.

- Серфст Френц?

- Да.- Я отвечаю коротко. Нет ни сил, ни желания говорить много. Порой мне кажется, что что-то надломилось в моем рассудке.

- Я Авгур Арм. У меня к вам ряд вопросов, врач сказал, что вы можете отвечать.

- Спрашивайте.

- Наступление восьмого взвода, в котором вы пропали без вести. Что там произошло?

- Я не уверен, что смогу вспомнить все. Голокожики пустили на нас огнеметные танки. Именно они и прорвали оборону. Сержант снабдил меня парой магнитных мин.

- Сержант Лойлз?

- Так точно. Мне удалось подорвать один из танков. Но я оказался отрезан от остальных. Траншеи залило огнесмесью, и, оказавшись в ловушке, я спрятался в подбитом танке, проникнув через пролом.

- Подбитый вами?

- Не знаю, не уверен.

Я рассказывал все без утайки. Как оказался в гробнице сгоревшего танка. Как попал в окружение. Как сидел в нем целую вечность, прятался, боявшись высунуться, пока у меня не кончилась вся еда что была. Я не мог понять эмоций Арма от моего рассказа. Может он слишком хорошо скрывал их. А может я был слишком слеп. Он задавал уточняющие вопросы, расспрашивал бесконечно долго. Не проявлял никаких эмоций. Я словно говорил с диктофоном.

Он пришел и на следующий день. Задавал все те же вопросы. И на другой. И на третий. Я уже практически оклемался, сумел разглядеть его более внимательно. Больше всего его лицо походило на соболя, или куницу. Окрас различить я не мог. К концу недели в привычных расспросах возникло одно отличие. Собираясь уходить, Арм сказал:

- Вы уже окрепли для модификации военного образца. Странно, что вам не ставили ее перед отправкой на фронт. Завтра вас отправят на модификацию и восстановление.

Когда он уходил, я задал один вопрос, мучавший меня с самого первого дня когда он пришел ко мне:

- Голокожие стали применять модификации на себя с целью создания диверсантов?

Он не оборачивался. Только замер на секунду, и бросил:

- Таких случаев не отмечено.

Не знаю, врал ли он.

Глава 16

Реабилитация.

Я перелистываю страницу методички моими новыми пальцами. Кроме среднего на правой руке, они развивались нормально. В среднем срослись кости, и его ампутировали. Теперь он рос заново. Отвлекшись от чтения, я взял спрей, и прыснул себе в глаза. Холод раствора утихомирил зуд восстановившейся роговицы. В первые дни он был невыносим. Я был привязан к кровати, чтобы не расчесывать глаза и отрастающую заново шкуру. Я выл и метался на ней, жаждая забвения или смерти. Но сейчас уже легче.

Мои руки стали другими. Пальцы чуть темнее. Когти неуловимо другой формы. И длина пальцев стала не совсем правильной. На левой руке, например, мизинец стал длиннее безымянного. Я хромал на левую ногу. Мышца стала расти опухолью, ее пришлось вырезать. Сейчас нога была забинтована. Иногда мне казалось, что ноги тоже стали разной длинны. Побочные эффекты ускоренной реабилитации.

Мое тело стало иным. Военная модификация дала мне больше сил. Я стал сильнее физически, меньше уставать. Только голод никуда не девался, мне всегда было мало еды. Приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не умолять о добавке. Мой рацион и так тщательно подсчитан, а излишков у нас нет.

Едва ко мне вернулись мыслительные способности, я стал просить выделить мне дело. Любое, лишь бы отвлекаться от нестерпимого зуда восстанавливаемого тела. Мне дали методички с баллистическими таблицами реактивных гранатометов различных модификаций, и велели учить наизусть. И вот я учил их.

В глазах зуд затих, а может просто поблек на фоне зуда обхватившего ноги. Словно тысячи муравьев заползли под кожу, прогрызли мясо и деловито ходили внутри, царапая лапками сами кости. Я поморщился, и достал таблетки. Оставалось еще полпачки. У голокожиков за этот наркотик полагался расстрел. Мы покрепче, привыкаем к нему не так быстро, и действуют они на нас не столь сильно. Морфий и опиум в сравнении с ним как легкое пиво в сравнении со спиртом. И все-таки он опасен. Я дал себе слово, что употреблю только одну пачку. Мне дал ее Самвил Тремп, здешний механик. Я помогал ему в работе, если было время, даруя ему лишний час сна.

Это было не совсем легально. Как я узнал, боевые модификации меняли биохимию эндорфинов, они гораздо эффективнее глушили боль при ранениях, и в отличие от наркотиков, не несли столь разрушительный эффект для организма. Но зуд они не глушили, а он был ужасающе нестерпим. Обычные средства помогали, но не ногам. Наверное, повинна неправильно поросшая мышца, которая теперь росла заново. Или кожа. Моя шкура стала чем-то напоминать лоскутное одеяло. Она различалась цветом, особенно на восстановленных частях. Уши стали гораздо бледнее, ноги различались в оттенке, глаза приобрели разный окрас, левый, пострадавший сильнее, потерял пигментацию, и смотрел на мир кровавым пятном обнажившихся сосудов.

В любом случае на фронте мне этот наркотик не достать. Оно и к лучшему. Я переживу это. Переживу все, я слишком много перенес, чтобы сломаться на таком. И мне нужна была сейчас чистая голова для работы. Наркотик даровал ее, давал забвение от чудовищного зуда.

Через час я стоял на тренировке, в строю других измененных. Инструктор громко объяснял нам подробности стрельбы. Линии производства гранатометов заглохли, когда выяснилось, что бронетехника людей отказывала, в здешних холодах. Но они модернизировали ее, заставили работать, и линии запустили вновь. Мне дают гранатомет с личным номером. Теперь это мое оружие, личное оружие к моему пистолету. Винтовку я где-то потерял.

Приходит моя очередь. Мне дают учебный выстрел. Боевой только порох, боеголовка полимерная с металлическим утяжелением. Цель – окрашенные мешки с песком в груде обычных. Я целюсь, впервые из этого оружия. С прицелом знаком только по методичке. Оптика со сложными таблицами поправок. Оружие рявкает струей пламени назад. Я вижу полет гранаты, словно кинутый камень. Она сносит мешки в метре от метки.

- Плохо Сервст, у нас нет лишних ресурсов. Одна граната – одна цель.

Говорит инструктор.

- Так точно. Виноват.

Отвечаю я, и возвращаюсь в строй. Очередь другого.

Глава 17

Возвращение.

Поезд мерно стучит по железу подземной дороги. Мы достаточно далеко от фронта чтобы можно было пользоваться метро. Боеприпас нам выдадут на месте, с нами только пустые трубы гранатометов. Я уже знаю, что возвращаюсь в восьмой взвод. Я молчу. Не говорю с остальными. Многие еще только необстрелянные новички. Некоторым чуть больше десяти. Это неправильно, я должен их как-то приободрить, должен поддержать, ведь я практически ветеран, но я боюсь.

Я боюсь рассказать им слишком много. Боюсь напугать до первого боя, рассказать им о боле и страхе, бесконечном холоде и зверином голоде, о бесконечных бомбежках, и ливнях пуль и шрапнели, и потому я молчу, прогоняя в памяти таблицы поправок. На расчеты не будет времени, цифры надо знать наизусть. Чтобы безошибочно поражать цель. Людские шинели тоже пропали. Мне выдали новую форму. Первое что надо сделать, достать еще что-нибудь для утепления. Мне стыдно, но я украл из учебки наволочку, и, порезав ее, натянул под форму в дополнение к термобелью. Но я боюсь холода. Боюсь вновь промерзнуть насквозь, вновь обледенеть.

Зуд уже терпим. У меня осталось четыре таблетки. Вот и станция. Мы стоим, словно скот в стойле. Слишком узко, мало места. Нас сортируют, проверяют документы, разгоняют в разные стороны. Иду от одного измененного к другому. Данные путаются, меня посылают в одну сторону, потом в другую. Сложно понять иду ли я вообще куда-нибудь, или топчусь на месте в бесконечном ожидании.

Неведомым образом оказываюсь у погружающихся раненых. Санитары грузят тех, кто не может идти сам. Их в первую очередь. Я останавливаюсь, пытаясь понять, куда мне идти. Мое внимание привлекает измененный. Голову не различить, все под бинтами. Видны только глаза. Я останавливаюсь на нем взглядом. Ему больно. Очень больно, я вижу это. С трудом отрываю взгляд, пытаясь понять, что привлекло мое внимание. Его плащ. Тяжелый плащ огнеметчика. Огнезащитная, несгораемая силикат-полимерная ткань. Словно помимо своей воли иду к нему. В голове стучит. Память как я горел, как запылала моя пропитанная промерзшей, самовоспламеняющейся огнесмесью одежда. Как ее сдирали с прилипшей кожей.

- Эй, парень.

Тихо спрашиваю его, подойдя вплотную. Он обернулся на меня, посмотрел мутными глазами.

- Как там на фронте? С госпиталя еду.

- Хреново. Голокожие суки танки завести сумели.

- Слышал. Что с тобой то?

- Баки подорвали. Хорошо хоть полупустые были. Контузило. Прокалило. Отвали. – Он отвернулся. Я зашарил в карманах в поисках таблеток.

- Извини. Слушай, глянь на это.

Он нехотя поворачивается, но когда видит этикетку на пачке, его глаза оживают:

- Брат, дай одну, а? Кожа слезла вся, мочи нет.

- Все что видишь, отдам, если плащ дашь. Скажешь, что в бою порвало, новый выдадут. А мне туда еще идти, сам горел, знаю.

- Да, брат, слушай, давай. Мне бы лишь до госпиталя дотянуть. – Он оживлен, он уже почувствовал, как наркотик заглушит боль от подживших ожогов. Вещи перешли из рук в руки, и, натянув на себя плащ, я вновь погрузился в утомительные поиски проводников к месту назначения. Наконец кто-то из офицеров транспорта направил меня к месту назначения, и нас собрали в какой-то комнате, выдали по брикету еды, и велели ждать. Съев брикет и не почувствовав вкуса, я задремал.

Нас вел какой-то офицер. Сквозь ледяную равнину омываемую бураном. Мы жались друг к другу как овцы, стараясь сохранять хоть крохи тепла. Но в такую погоду идти безопасно. Авиация врага не видит нас. Один из новичков упал. Его схватили, потащили на себе двое. Потом упал второй. Но все же мы добрались без потерь. Нырнули в промозглые траншеи, ушли в закрытые ходы, где потерявших сознание стали отогревать. Я шел между измененных, и рассыпался вопросами.

- Где восьмой взвод?

- Не знаю.

- А он есть еще?

- Вроде там был.

И снова долгая, утомительная ходьба. Но траншеи хоть как-то закрывали от ветра. Я наткнулся на ход с интендантом, встал в конец очереди.

- Ребят, восьмой взвод где?

- Не знаю.

- Вроде там.

- Я из восьмого.

Новый был совсем молод. Он угрюмо стоял, вперив в снег на полу взгляд раскосых глаз на вытянутой морде несущей черты грызуна. Коричневый мех покрывала седина. Противогазная сумка была прострелена и моталась на боку. Я спросил его:

- Сержант Лойлз как?

- А кто это?

- Восьмым взводом кто командует?

- Сержант Кверк.

- Кверк? Стегви Кверк?

- Так точно, Стегвард Кверк.

- А с Лойзлом что?

- Не могу знать.

- Тебя хоть звать как?

- Арчир Дарм.

- Сервст Френст.

Молчим. Ждем очереди. Я протягиваю мои документы, получаю сухпаек, три выстрела с обвязкой под них. Надеваю поверх плаща. Арчир получает новый противогаз, и патроны к винтовке. Мы вновь идем по бесконечным траншеям под гулом вьюги. Арчир знает куда идти. Путь выматывает, траншеи перерыты, засыпаются прямо на глазах там, где сорвано маскировочное покрытие. Иногда приходится ползти почти над линией земли, и тогда далекий гул бомбежек слышен особенно ярко.

Наконец мы добираемся. Я ныряю в вонючую глубину траншеи, и вижу крысиное лицо Стегви. Он тупо смотрит на меня, и наконец, оскал улыбки искажает его лицо.

- Сукин сын, Сервст. Как я рад тебя видеть. Ты как раз вовремя, следующей ночью выступаем.

- Где Афгурт?

Стегви молчит. У него замотан один глаз. Он потрепан, под открытым глазом заметен кровоподтек проступающий сквозь шерсть. Наконец он тихо сказал:

- На агрофермах.

Новость заставляет до боли зажмурить глаза. Еще один счет к голокожим ублюдкам. Словно сквозь туман доносится голос Стегви.

- Завтра приставлю к тебе кого-нибудь, гранаты таскать и прикрывать. Отдыхай. Сервст, как я тебя видеть рад. С тех времен только мы и остались.

Те времена были едва ли три месяца назад. Киваю и иду спать.

Глава 18.

Ломка.

Ночью меня колотило. Сердце билось как бешеное. Мне было жарко, но в венах словно тек лед, заставляя дрожать в ознобе. В глазах мутилось, и мне было очень, очень страшно. Я вновь вернулся в этот ледяной ад. Я вновь вернулся сюда, где мое тело будут рвать пули, осколки, яды, пламя и холод. Все, все были мертвы. Только Стегви выжил, но его пустые глаза наполняли меня ужасом. Он уже не хотел жить, только убивать.

А я. Я хотел жить. Выжить вопреки всему. Увидеть землю, очищенную от людей, землю где останемся только мы. Будь проклят мой интеллект ясно расписывающий мне перспективы. Нас мало. Мы зажаты на жалких четырех процентах площади всей планеты, и вся ее мощь, все ее ресурсы, все ее поля, реки, океаны, горы. Все ее руды, воды, почвы. Все это в руках людей. И они ненавидят нас, хотят истребить. Только эти льды, только этот ад, где человек дохнет за пять часов без укрытия, спасает нас. Мы вгрызлись в эту землю. Наши тела переносят холод в разы лучше, и потому мы все еще живы. Но их больше. Они идут на нас волна за волной, изматывают, перемалывают. Что мы можем противопоставить этой армаде?

Только упорство. Наше нечеловеческое упорство. Нашу жажду мести за сожженные города, за миллионы погибших в котле их ненависти. Нашу ненависть. Они сумели завести сюда свои машины, и мы должны перемолоть их. Мы должны перемолоть целые горы. Систильский шлейф. Картвенные горы. Ассрийский рудный пояс. Это самые крупные месторождения металла, и все эти гигатонны стали должны расплавиться, взорваться, вмерзнуть в эти льды вместе с плотью тех, кто поведет их. Мы должны истребить всех кто придет сюда. Пулями, штыками, гранатами, напалмом и прикладами. Если понадобиться – голыми когтями и зубами. Убивать их одного за другим. Убивать быстрее, чем все их женщины всего мира успеют рожать. Они подорваны. Они больны. Десятки разновидностей искусственных болезней терзают их. Мы должны дополнить усилия наших невидимых глазу союзников.

Выдержать, стоять несокрушимой горой. Перетерпеть. Нам бы только продвинутся до пояса более мягкого климата. Где есть еда, тепло, солнце. Как давно я не чувствовал на своей шерсти свет настоящего теплого солнца. Целую вечность. Мои кости заледенели. Они из хрупкой, промерзшей стали, опаленной холодом жидкого азота. Плоть на них заледенела. Она промерзла, кристаллики льда разорвали межклеточные мембраны, и окажись я в тепле, то просто растаю. Растекусь лужей кровавой слизи. Шерсть моя заледенела. Смерзлась сосульками, промерзла насквозь. Я холоднее этих льдов, и моя кровь в венах выдирает тепло сильнее, чем метель, воющая над траншеей.

Как же жарко! В мою ледяную плоть залезли опарыши сделанные из расплавленного свинца, и они грызут меня изнутри. Я только раз видел их, давным-давно, в прошлой жизни. Труп небольшого животного, привлекший мое детское любопытство своим запахам. Склизкие, маленькие белые черви, наполнявшие прогнившую плоть. Мы не гнием тут, тут слишком холодно. Мы замерзаем, и нас отправляют на агрофермы, перерабатывают в эти брикеты с самыми разными вкусовыми добавками. А я гнию, гнию заживо, и черви расплавляют мою плоть брызгами жидкого металла.

Я заскулил от боли. Забытье сна не могло прийти. Он прогонялся этими червями, с шипением ползшим по моим венам. Судорога свела тело. Я изогнулся, уткнувшись мордой в колени. Хвост жил своей жизнью, яростно хлестая по сторонам. Он тоже большой раскаленный червь. Кажется, что мои кости сейчас лопнут. В них вместо костного мозга засыпали термит, и подожгли. Теперь он горит, и лед моих костей трещит, словно стекло под сапогом. Я вновь перевернулся, поднялся на четвереньки.

Моя пасть раскрылась, с клыков потекла слюна, прожигая лед на полу. Кто-то из новичков проснулся. Он смотрел на меня своими пылавшими в темноте глазами. Такими наивными глазами, еще не подозревающими что мы все уже мертвы, и нас грызут расплавленные черви. Нашу промерзшую, словно мороженое плоть. Словно детское лакомство.

- Эй, ты чего?

- Нич…го.

Губы скрутила судорога, заставив запнуться. Я встал, но костыля винтовки не было рядом. Я пополз к выходу на четвереньках. Натыкался на спящих, но они спали слишком крепко. Потому что все мертвы. Какой же я дурак! Зачем я только принимал эту дрянь! Целых шестнадцать таблеток, это может вызвать зависимость даже у меня. Надо было перетерпеть, пережить этот нестерпимый зуд. Я вывалился на улицу, и холод опалил мою заледеневшую шерсть, заставив напалмовых червей укрыться глубже в теле. Заползти внутрь, устроится среди петель кишок, поджечь печень и застрять в легких. Оплести сердце в тугих объятьях, заставив его надрывно колотиться в попытках прогнать ледяную кровь по промерзшим трубопроводам вен.

Я запрокинул голову, и хрипло, надрывно завыл, заглушая криком своим вой ветра. Глаза со всей силы смотрели в бесконечно далекое небо, затянутое триллионами острых снежинок. Господи! Если ты существуешь! Если ты есть сучий ублюдок, зачем ты создал такую боль?! Какого хрена твои последователи объявили себя единственными достойными жизни? Если ты создал всех нас, то зачем бросил на произвол судьбы в проклятом мире ограниченных ресурсов? Зачем в своем всеведенье ты дал нам возможность так ненавидеть? Ты не милосерден, нет. Все религии врут. Они всегда врали, были только инструментом, кнутом для скота. Наркотиком от боли. Наркотиком, что заглушив малое, принесет только большее страдание.

- Сервст? Сервст, что с тобой?

Я даже не могу понять, кто это говорит. Меня схватили сильные руки, потащили обратно в удушливое, вонючее, обжигающее нутро траншеи, увидев которую Бог возненавидел бы себя за то, что создал людей способными на такое.

Глава 19

Наступление.

Стегви ошибся. Наступление было только через долгие две недели. Две недели бесконечных, тяжелых бомбежек. Меня ломало еще три дня. Не так как в первую ночь, но все равно мучительно. Стегви назвал меня идиотом, когда я рассказал ему что принимал, и самое главное, сколько времени. Я не спорил.

Я действительно идиот. Зная опасность подобного средства, я не соблюдал подобающую осторожность. Если бы мой вой не услышали, я так бы и замерз насмерть перед той траншеей. Как же глупо и нелепо было бы умереть так после всего того что я пережил.

Мы готовились к решающему наступлению, собираясь выбить людей с наших старых позиций, и отогнать их как можно дальше, истребив как можно больше. Наша артиллерия тоже не молчала, обильно собирая кровавую жатву, и мы ждали лишь только подходящей погоды, чтобы авиация смогла провести разведку. Я был занят на прокладке сапы. Мы рыли ходы к людским позициям, скрытно, под покровом ночи или метели. Я снимал мины. От нас до людей оставалось не больше полуметра, полметра промерзшей земли, которая будет сметена в назначенный час направленными взрывами. Полимерная пена укрепила потолки наших сап, и даже завал не станет сильной преградой. Снега сверху мы оставили совсем немного.

Ко мне приписали угрюмого черного кота по имени Ларв, и замкнутого парня с беличьим хвостом и мордой, которого звали Сарти. Они были вооружены винтовками, и несли по четыре выстрела к гранатомету, два кумулятивных, и два фугасных. Наш взвод потерял тридцать процентов личного состава еще до боя, от непрерывных обстрелов, бомбежек и газа.

То утро было на удивление ясным. Казалось, что все ветра бесконечно бушевавшие целую вечность, просто замерли в ужасе от того, чему предстоит случиться. Небо разорвали вои моторов самолетов, а затем взамен переставшему сыпать снегу посыпались пули, которыми обменивались истребители. Люди уступали. Они всегда уступали в честном бою, и в равном числе. Мне казалось, что на этот клочок земли и неба были стянуты все силы, все резервы, что только у нас были. Я с почти детским удивлением смотрел на такое количество самолетов.

Мы собирались около сап. Я шел далеко не первым. Танки противников были скрыты от неба маскировочными сетками, но когда мы прорвемся, их бросят отбивать нашу атаку. Мне было запрещено рисковать собой. Моей задачей было только обстрелять бункеры, когда они демаскируют себя стрельбой, а потом ждать бронетехнику. В желудке мягко грелся съеденный пищевой брусок, голову привычно скрывал противогаз, а за плечом висел гранатомет, снаряженный фугасным выстрелом. Я утеплил свою одежду обрывками шинели, найденными мной в снегу. От ее хозяина остались только руки, застрявшие в рукавах. Особо тщательно обмотал мои новые ноги. Они мерзли сильнее. Сверху огнезащитный плащ, выстрелы под ним, боеголовкой вниз. Так удобнее и безопаснее.

Стегви был первым. Он стоял у сапы, сжимая в руках детонационную машинку. Он посмотрел своими мертвыми глазами на холодное, чистое, бескрайнее голубое небо, и крутанул рукоятку, посылая электрический импульс по проводу.

- За мной!

Глухо рявкнул он из-под противогаза, и бросился вперед, выставив перед собой винтовку с примкнутым штыком. Мы исчезали в траншее один за другим. Я был последним из нашего взвода. Оглянувшись на санитаров, я двинулся вперед. Неуклюже проковыляв по узкой, врытой в землю сапе, я оказался в траншее наполненной мертвыми людьми. Наши прошли тут, без жалости убивая всех кого встречали. Дно траншеи заалело, но кровь уже замерзла. Она еще парила, но она уже замерзла.

Люди были буквально сметены нашим неумолимым натиском. Ларв, Сарти шли впереди меня, но им работы уже не оставалось. Грохот гранат, треск автоматов и рявканье винтовок раздавались спереди. Запах крови одурял. Я закинул гранатомет за спину, выхватил пистолет, исказив рот в кровожадном кличе. Сарти оглянулся, подумав, что я что-то командую ему, но я лишь махнул рукой. Туда, вперед. Убивать и сметать их. Взрывать и выжигать. Уничтожать тварей.

Вот первые раненые и убитые измененные. Парень с простреленной ногой. Мертвец с разорванным взрывом животом. Рядом живой, ему оторвало руку. Мы идем мимо. Это не наша работа, за нами санитары. Я жажду убивать. Мстить за отца, мать. За распятого Мерфта, за Авгурта. За наши разбомбленные, сожженные города. За искалеченные судьбы и рассудки. Но тут все мертвы. Вперед! Вперед!

Вот наконец сопротивление. Далекий дот огрызается по нам тугой струей пуль, вспарывающих линию за траншеями. Снимаю гранатомет, и кладу его на плечо. Встаю во весь рост, поднимаясь над траншеей, прямо под пронзительно свистящие пули. Сарти и Ларв прикрывают по сторонам, напряженно держа винтовки. Пулемет дота бьет вправо, и, пользуясь этим, я хладнокровно беру в прицел мерзкую яму, огрызающуюся в нас огненной смертью. Разум почти автоматически определяет расстояние. Двести семьдесят метров, если судить по линейке прицела. Беру поправку и стреляю.

Я должен сесть, укрыть себя, укрыть голову и руки от пуль. Но я не могу. Я зачарован полетом снаряда. Я жажду увидеть смерть, что принесу голокожим сволочам. А они увидели меня, увидели вспышку выстрела, вздыбившую вихрь снега за моей спиной. И огненная струя пуль метнулась ко мне. Но снаряд успел раньше. Я промазал. Я не положил его в бойницу, к этим тварям. Но он ударил рядом, взорвался, осыпал их льдом и осколками. Оглушил, ошеломил, ударил и заставил заткнуться. И чудо! Неведомо откуда поднялся огнеметчик в тяжелом плаще и массивными баками за спиной. Он ждал удобного момента, и я подарил его ему. Пламя окатило бункер, облило эту дыру, затекло внутрь, выжигая заразу.

Я засмеялся. Я смеялся глядя как нелепая, почерневшая фигурка выкинулась из бойницы в жалкой попытке спасти свою ублюдочную жизнь. Охваченный огнем он вздымал руки к холодному небу, моля своих богов о спасении. Но лишь скворчание кипящего жира было ему ответом, и он упал, топя под собой лед, и вплавляясь в него словно насекомое в янтарь.

Но это была только одна преграда. Мой взгляд оторвался от нее, и намертво выжигаясь в памяти, мне предстала картина монументальной, несокрушимой обороны. Десятки, сотни бункеров поливали нас потоками пуль. Мы взяли первые ряды траншей, но дальше было открытое поле, целых сто метров, простреливаемых всеми пулеметами, продуваемых всеми ветрами, опаляемых всеми взрывами. Бомбежка была нестерпимой. Снаряды вздымали снег и лед громадными столбами, расцветали в воздухе, осыпая нас ливнями картечи. В небе в яростной схватке сцепились самолеты. Наши, их. Все смешалось, вонзилось друг в друга, переплелось. А дальше еще ряды, и еще. Тысячи, десятки тысяч километров до их городов, все в траншеях и укреплениях.

Мы сильнее. Мы всегда были сильнее, и потому они завидуют нам, и ненавидят нас. Беспомощные, жалкие твари! Их оборона сметена! Тут не только я, гранатометы у многих, а Сарти уже зарядил мой гранатомет новым фугасом. Сверху пикируют наши штурмовики и бомбардировщики. Они топят их жалкие скорлупки в огне, и мы бежим за ним. Мы бежим за огнем через поле. Бежим сквозь огонь, сквозь взрывы и пули. Вижу, как Ларв пронзает штыком дернувшегося человека. Раненый ублюдок думал отлежаться. Мы пересекаем поле бегом. Вокруг взрывы, фонтаны снега поднимаемые пулями. Но все мимо, все не по нам. Но нет, меня сбивает с ног тяжелый удар, словно таран вонзился мне в грудь. Я встаю, пытаясь вернуть в грудь выбитый воздух. Пуля застряла в одежде, торчит из бронежилета. Я не единственная мишень для них. Нас целая волна. Справа, слева, везде колоссальные фигуры измененных, бросившихся на ненавистного врага в едином порыве.

Мы сметаем второй ряд укреплений. Вижу, как измененный кидается в окоп, и снизу его буквально взлохмачивают очереди. Вижу, как взорвалась граната, и огненная волна выкинула в небо каску человека. Ларв стреляет куда-то в сторону. Я прыгаю вниз, вижу голокожую тварь сжавшуюся с колотой раной в животе. Он смотрит на меня через стекла противогаза, вскидывает руки в трусливой попытке сдаться. Я стреляю ему прямо в лицо, дарю милосердную смерть, которой он не заслуживает. На нас пикирует самолет, взрывая линию траншеи пулями. Это человек. Я узнаю модель. Вскидываю гранатомет, наводя его на крылатую машину. Сарти кричит мне, чтобы я прятался, но я лишь отмахиваюсь от него, и он кидается прочь, чтобы не обжечься струей газов из гранатомета. Делаю шаг назад, подминая под себя плащ, закрываю ноги.

Почти вижу искореженное ненавистью лицо человека за штурвалом. Но ему меня не достать. Если он попытается, то не выйдет из пике, врежется прямо в меня. Я целюсь не в него, чуть в сторону, чтобы взрыв метнул самолет на врага. В правое крыло. Я жду, позволяю ему вывести самолет из пикирования, и делаю невероятный, совершенный, идеальный выстрел. Снаряд ложится точно туда, куда я хотел. Взрыв срывает крыло, и, завертевшись бешеной бабочкой, самолет летит в сторону и затихает в облаке огня.

- Сарти, фугас!

Кричу я. Лед вокруг меня подтаял, когда раскаленные газы из гранатомета окутали меня ласковой пеленой. Я скольжу на воде, и вижу впереди Сарти. Он мертв. Он кинулся вперед, попал под очередь, и она порвала его от головы до пояса. Почти пополам. Череп раскололся, грудь разорвалась от десятков попаданий разрывных снарядов. Ларв появляется рядом, вставляет в гранатомет уже собранный выстрел, и идет подбирать боеприпас Сарти. Мы несемся вперед. Совсем рядом падает еще один самолет. Огонь и обломки прошли над нами, и рядом со мной падает обугленное, большое перо. Наш пилот. Эта модификация слишком тяжела, чтобы летать самому, но они выдерживают невероятные перегрузки. Там где люди подыхают, размазанные по сиденью, наши пилоты летят, и держат самолет под контролем.

Танки. Я жду их. Жажду встречи с этой лязгающей, стальной смертью. Жажду увидеть их, убить, сжечь, взорвать, уничтожить. Я убивал их, таясь в снегах с жалкой магнитной миной, а теперь мое оружие мощно как артиллерия. Я не боюсь их, я смету их. Прожгу броню кумулятивом, превращу голокожих ублюдков в куски прожаренного мяса. Я неостановим, я бессмертен, я гибель для них. Я сокрушу сталь, сокрушу броню! Они никого не сожгут своими стольными коробками, только бы увидеть их.

Взрыв подбрасывает меня высоко вверх. Счастье что выстрелы не детонировали, их сорвало, кинуло куда-то в стороны. Я лечу словно птица, и мне предстает на секунду вся картина внизу, в своем блеске и ужасе. Нас тысячи, их миллионы. Целый мир изуродован черными ранами траншей и переходов. Целый мир усеян бесконечным множеством живых существ, сошедшихся в безумной схватке не на жизнь, а насмерть. Целый мир вмерз во льды лишь затем, чтобы запылать тут. Мир обезумел, сошел с ума, рехнулся, и теперь решил покончить с собой прямо в холодильнике южного полюса, чтобы трупы его на веки остались безмолвными скульптурами во льдах, как единственная память о том, что когда-то разумный вид кинул все силы своего рассудка на ненависть к самому себе.

Я тяжело падаю с высоты почти четырех метров. Падаю траншею, на мертвые тела. Они смягчают удар, но рука все равно пронзена болью, и я вижу кость, разорвавшую и плоть, и одежду. Ног не чувствую.

Глава 20

Небо.

Я лежу. Изуродованный, почти мертвый кусок плоти, поверх других, таких же кусков. Я даже не знаю, что это было. Толи авиабомба, толи минометная мина, толи снаряд. Наверное, взрыв был под землей, иначе бы меня порвало им на части, а не просто подкинуло в небо. Я ничего не слышу. Даже звона. Оружия нет, да если бы и было, я не могу двигать руками.

Неужели все? Неужели это конец? Я смотрю в бездонное, чистое небо. Странно, казалось утро было час назад, а уже темнеет. Я вижу звезды. Бесконечно далекие, холодные солнца, вокруг которых может, есть другие планеты, другая жизнь. А мы деремся тут. На этом маленьком, промороженном куске нашей жалкой планетки, разумный вид, населявший которую однажды разбился на два лагеря отличных друг от друга чуть сильнее, чем было раньше. Неужели между нами столь сильны отличия? Зачем они отреклись от нас? Что мы им сделали? Зачем мы так яростно вцепились друг в друга? Зачем они загнали нас в этот холод? Если бы мы только знали, что их ненависть так сильна, если бы мы ударили первыми…

За что? Мы ведь тоже люди, изменившие себя в час нужды. Ведь это так легко, каждый может стать подобным нам. Зачем они сами провели границу, отрезав нас? Мы звери. Все мы. Разум оказался бессилен перед звериными инстинктами потребовавшими убить страшных хищников, убить странных. Когда то для этого хватало различия в цвете кожи, разрезе глаз, или другой мелочи. Теперь различия стали чуть более яркими. Какое право мы имеем называть себя «человечество», когда мы так и остались жалкими дикарями разбитыми на племена, и способными только ненавидеть чужаков?

А небу все равно. Эта суета под ним, что она для него? Копошение насекомых. Два муравейника оказались рядом, и мураши передрались. Как же это глупо.

Эпилог.

Я выжил. Санитары спасли меня и на этот раз, успели до того как я замерз насмерть, вот только реабилитация была гораздо дольше. Я выжил и в других боях. Я мечтал об этом. Жаждал всем сердцем, и выжил там, где другие мертвы. Стегви тоже погиб, в том бою. Если бы я добежал, если бы я подорвал тот танк…

Мы не могли победить. Мы дрались отчаянно, мы отринули все человеческое, что в нас оставалось на пользу войне. Но мы были против целого мира, а за нашей спиной только лед. То наступление захлебнулось, и вновь наступила тяжелая, позиционная война. Кольцо неумолимо сжималось. Все что нам оставалось – применить оружие возмездия.

Микроорганизмы, их даже нельзя назвать белковыми. Легчайшие, черные пылинки способные жить и размножаться в облаках, под светом солнца. Мы распылили их в атмосферу, прекрасно осознавая последствия. Меньше чем за год температура планеты стала стремительно падать. Солнце навсегда скрылось под черными, словно из сажи облаками. Люди не могли жить в таком холоде, только выживать. Им стало не до войны. Они больше не могли атаковать нас, полностью сосредоточившись на выживании. Среднегодовая температура в тропиках стала минус десять точки замерзания воды. В наших землях, на южном полюсе – минус сто шестьдесят.

Планета замерзла. Стала одной большой глыбой льда. Уже двадцать лет я не видел ни одного человека. Мы живем в подземном городе, питаемом геотермальным источником. Мы медленно умираем, отчаянно борясь за жизнь. Все ресурсы, от куска металла до шерстинки, от щепки до куска кожи, невероятно ценны. Оборудование тяжело поддерживать. И все же уже выросло поколение детей знающих о войне только по рассказам.

Лишь бы перетерпеть. Когда-нибудь, через много лет, может быть, черные облака рассеются. Может быть, что то пойдет не так в цикле жизни этих микроорганизмов. Может быть, наши ученые создадут что-то против своего детища. Я не осуждаю их, ведь без этого удара мы были бы уже мертвы. Я трезво смотрю на вещи, и понимаю, в каком мы были положении. Но больше всего на свете, больше всего я жажду, я мечтаю, я надеюсь хоть раз ощутить теплый лучик настоящего весеннего солнца на моей шерсти…