Тук, тук, тук, тук, тук...

По деревянной обветшавшей кровле семейного логова глухо отстукивает такт каплями дождь, и где-то высоко-высоко над головой иногда грохочет гром. Воздух наполнен утихающей за лесом грозой и запахом влажных сосен. Сквозь узкое слюдяное окошко, забрызганное каплями дождя, на пол серым потоком льется скудный свет. Вроде хочется спать - и не спится. Встанешь - нечего делать, только больше места на виду занимаешь, ложись опять. От скуки начинаешь постукивать костяшками по деревянной спинке кровати, стараясь попасть в такт падающим на кровлю каплям: тук, тук, тук, тук, тук...

- Не стучи, седой... Спать не даешь.

Седой. Белобрысый. Беляк. Привыкаешь понемногу, ходя по логовам, к таким прозвищам. Почему-то всем легче придумать тебе какое-нибудь прозвание, отметив твое отличие от других, чем настоящее имя запомнить. Всегда по имени меня, наверно, называли только дома - там, где вырос. Там, где старый вожак, уже почти беззубый и такой же, как я, седой, положив тяжелую руку на голову маленького волчонка, с напускной торжественностью произнес:

- Саймонс... Серебряный.

Видимо, про вожака недаром говорили, что разных языков у него больше, чем в стае волков: никто другой так и не смог понять, на каком же таком наречии слово "Саймонс" означает "серебряный". Но раз так назвали - верю, приходится верить.

- Эй, седой... - Кажется, над самым ухом раздается хриповатый шепот, от которого невольно вздрагиваешь. - Ты спишь?

- Теперь уже нет... Чего хотел?

- Ты на кабана хоть раз ходил?

Молодой еще волк, любопытный, раз так всем интересуется. И как только взбрело в голову родителям так назвать - Фенрир! В одной легенде говорилось, что волк с таким именем в день Последнего Боя проглотит солнце и погрузит во мрак эту землю. Вот и у этого Фенрира шерсть чернее перьев ворона, словно мрак дня Последнего Боя. Хотя солнце проглотить ему вряд ли удастся...

- Спишь?

- Не сплю. - Темнота в моих глазах разрезается зелеными очертаниями темного логова, ярким пятном светится сбоку слюдяное окно, а прямо передо мной - очертания черной головы Фенрира, со вздернутыми ушами и горящими янтарем глазами. - Ходил я на кабана. Восемь раз.

- И как? - Черный волк прищуривает светящиеся в темноте глаза.

- Что как?

- Как его загонять?

Да, навыков у парня немного. Видимо, за всю жизнь кроме оленей и зайцев никого не выслеживал. Да и что с него спросу - только этой осенью Фенрир достигнет совершеннолетия. Таких называют переярками - по крайней мере называли, когда я сам рос и взрослел. Теперь уже, может, не так. Но не избежать было драки тому, кто рискнул бы в свое время назвать Саймонса переярком. О Фенрире наверняка можно сказать то же самое.

- Так как?

Лениво поворачиваюсь набок, чтобы дать свободу левой руке. Правая сломана - в двух местах, и жестикулировать ею совсем неудобно.

- Так же, как и всех остальных. Как вожак велит, его и будем слушать. Я здесь не вожак. Скажет в засаде сидеть - значит, будем в засаде сидеть. Скажет горячим брать - значит, будем горячим брать. А сейчас спи, молодняк, сил набирайся... К завтрашнему.

- Самим тоже подумать надо, - Фенрир волнуется, и сон с него сбило перед большой охотой, - кабан - умная сука... Так ведь, седой? Умные они, кабаны?

- Умные, как мой дед, который иван-чай с коноплей путал, - огрызаюсь я и скалю в темноту белые клыки, - спи, говорю.

Фенрир вздохнул и перевернулся на спину. Дождь почти кончился, и стук по крыше становился все слабее, слабее...

***

Хорошая моя...

Рассудок медленно застилает глаза выдуманными образами - странными, серыми, вытянутыми, как струны. Голова тяжелеет, и как будто вылетаешь из измотанного тела с болящими от перенагрузки ногами. В ушах звенит от окружающей меня со всех сторон почти ощутимой прохладной тишины.

И всякий раз, какие бы именно картины ни рисовали мне сны, все сводится к одной - к ней.

Высокая, чуть выше меня, стройная волчица с тонкими мускулистыми ногами, в меру впалым животиком, высокой грудью - от одних ее очертаний у меня дух захватывает. Плечи у нее мягкие, круглые, короткая шерстка покрывает нежную лебединую шейку. Белые зубки, ушки, лежащие домиком, озорные зеленые глаза с необычным, будто кошачьим правым зрачком.

Хельга...

Сколько мы были вместе? И сколько не были? Сколько зубов мне выбили с тех пор, как я последний раз лизнул твои нежные губы? Сколько ударов по ребрам было с того момента, как ты последний раз обнимала меня, уткнувшись мокрым носом в плечо? Не помню, да и не хочу держать в голове такую дрянь.

Ты мне каждую ночь снишься, Хельга. Знаешь ли ты об этом, интересно?

...Февральская вьюга - злая, жестокая мразь, студящая до костей и промораживающая на локоть в глубину лесную землю. Кажется, что ни на мгновение не прекращается - только изредка затихает, оставляя висеть на месте низкие тучи. Лесные тропы выметены, вычищены ветром, и только в низинах и по оврагам сугробами в десять локтей глубины лежит снег. Белая корка заледенела, и на ней можно спокойно прыгать, не боясь, что провалишься.

Мы все здесь в гостях, никто из нас не родился в этих местах. Мы - это десять волков, которые охотятся вместе и ночуют под одной крышей. Не стая, потому что стая сплоченнее, и не одиночки, потому что одиночки не живут группами. Среди них есть и я - Саймонс. И есть она.

Хельга.

Я поначалу ее даже не заметил. Держались мы порознь, мелкими горстками по двое-трое волков, дробя и без того немногочисленную компанию. А я был и вовсе один, никого не держался и считал, что не нуждаюсь ни в ком. Тогда еще, в бытность свою переярком, я в одиночку загонял ослабших оленей, отстававших от своих групп. Мне этого было достаточно, а других волков у меня и в мыслях не было. Тогда... До того дня, если точнее.

Усталость нас подкосила, и мы, найдя укромный уголок на дне глубокого заснеженного оврага, откинулись прямо на снег, в лучшем случае подстелив под бока несколько хвойных веток. Я лег спиной к направлению ветра (хотя казалось, что дул он со всех сторон), укутавшись в теплый шерстяной плащ, и начал думать о том, что неплохо было бы развести огонь - все потеплее. И сам за собой не заметил, что пристально, внимательно смотрю на нее.

Она сидела на голом снегу, по привычке подобрав под себя ноги и сложив уши домиком, боком ко мне. И ей хотелось пить.

На моем ремне, идущем через правое плечо ниже, к бедру, и опоясывающем тело чуть выше талии, сбоку висела фляжка с водой. При беге чертовски мешала, больно ударяясь о бедро при каждом движении маховой ногой - теперь я перекидываю ее за спину. Фляжка была почти полной: меня не очень-то мучила жажда.

Почему-то я отстегнул фляжку от пояса. И почему-то подошел именно к ней, сидящей на голом снегу.

... Хельга вяло глотала слегка теплую воду. Не выпила даже половины того, что осталось - сказала, что больше не хочет, скромно поблагодарив. Я мог бы и уйти, где лежал, но подумав, остался рядом.

- Почему ты всегда один?

- В каком смысле?

- Почему избегаешь остальных?

- Не люблю, когда много народу вокруг вертится. И потом, я их не избегаю. Ко мне и так никто не подходит.

- Это из-за шерсти?

- Возможно, - она видит, что такие вопросы мне не нравятся, и говорит осторожно, как бы с опаской. - А ты почему одна?

Хельга пожимает плечами, чуть поежившись на холодном ветру:

- Ну, вот так...

- Тебе они разве не нравятся?

- Почему? Нравятся. Они - мои друзья.

Я в свою очередь пожимаю плечами:

- Надеюсь, что и мои тоже. - Хельга внимательно посмотрела на меня; я закусил губу и слегка двинул плечами, закрываясь от очередного порыва ледяного ветра. Хотелось что-то сказать ей, но я не знал, что именно говорить, с чего начинать. Она сидела, не произнося ни звука, и смотрела прямо перед собой, только изредка обращая внимание на раздававшиеся со стороны громкие звуки. Вот так мы и сидели молча, даже не переглядываясь, на ледяной корке - глупо.

В общем, с того дня и закончилась моя спокойная, идущая своим чередом одинокая жизнь. Началась совершенно другая - незнакомая для меня, непредсказуемая, странная и замечательная.

Начиналось все, конечно, с малого: беглые взгляды и улыбки в свободное время, более вежливое, даже несвойственное мне обращение, небольшие подарки, всего понемногу. Я сам не заметил, как стал более тщательно прочищать шерсть на груди и плечах, туже перетягивать кожаный ремень через плечо - чтобы рельеф мышц стал заметнее. А через месяц, когда я однажды, сильно устав на охоте и к тому же расцарапав голень, грохнулся спать и забыл пожелать ей спокойной ночи, наутро заметил: она нервничает. И одному белому волку почти удалось тогда стать черным, прочесывая весь лес в поисках проталины с парой кустов диких, сильно пахнущих белых цветов. Для нее.

У меня все началось так. Тихо и незаметно, как убийца, подобралось ко мне, коснулось меня новое, неизведанное чувство. И, как убийца, нанесло удар - без промаха, в самое сердце. Саймонса больше нет. Тосковать, впрочем, не о чем - Хельги ведь тоже не стало. Зато появилось другое, возродилось из трупов обоих, как птица из древней легенды, новое создание - Саймонс и Хельга в одном лице. В одном сердце. В одной душе.

Что за крик? Кто кричал? Птицы... Или волчонок, захлебнувшийся в дыму горящего логова? Что за крик, дьявол его побери?..

Ничего. Тихо. Спокойно все. Вот только надоедливый комар пищит и пищит над ухом.

***

Утро встретило меня, ворвавшись без приглашения в темное логово щебетанием оравы как будто одуревших птиц. Голову клонило к жесткой подушке, глаза не хотели раскрываться, но спать сверх меры мне нельзя. Подняв голову и скрестив руки на голой груди, напряг пресс и резким движением сел на лежанке. Протирая глаза, начал осматриваться по сторонам, щуря глаза на яркий свет, льющийся сквозь слюдяное окно.

Осторожно ступая по скрипящим под ногами половицам, вышел на улицу, по привычке заслоняя глаза рукой - ненужный жест. Ведь достаточно по-особому напрячь мышцы глаз, чтобы сузить зрачки в две узкие точки посреди голубых радужек, но привычка - вторая натура. Сразу стало холоднее, ноги заскользили по мокрой траве, в нос сильнее ударило запахом леса.

- О, ранняя пташка, - спросонья я даже не заметил сидящего за кустами часового, - чего не спишь в такую рань, а, седой?

- Ночью выспался, - коротко отвечаю я, чтобы дать понять, что не расположен к разговору. Часовой зевнул:

- Эрхх, тебя бы на мое место... Вот я бы сейчас шкуру бы свою продал, чтобы пару часов подремать. Доброго тебе утра, зараз.

- И тебе доброго.

Мгновенную паузу нарушила кукушка, примостившаяся куковать в основании ветки над самой крышей логова.

- И сколько там мне осталось? - Приглушенным голосом спросил часовой. Птица, прижав голову к телу и нахохлившись, замолкла, а через пару мгновений, встряхнув перьями, улетела.

- Курва, мать... - Выругался часовой. Я невольно усмехнулся:

- Громко спросил. Спросил бы потише, протянул бы подольше.

- Типун те на язык! - Серый жилистый волк переложил одну ногу на другую. - Я еще детей своих увидеть хочу.

- И я хочу... - Присел около самого входа, поставив одну ногу чуть впереди другой, и долго посмотрел перед собой. Неказистый вид открывается из волчьего логова: все такая же серо-зеленая, однообразная тайга шумит кронами сосен и елей, да где-то слева, совсем недалеко, течет ручеек. Тропинки, ведущей от входа вниз, в гущу леса, не видно: выходят всегда осторожно, стараясь не сильно подминать ногами траву, постоянно забирают то чуть-чуть вправо, то влево. Солнце ярко-золотым светом заливает верхушки деревьев, а здесь, внизу, всегда стоит тень. Я коротко вздохнул:

- Хочу, да видимо, не судьба.

- Что-что?

- Ничего, ничего. - Я резко поднялся на ноги. - Земля, говорю, нескоро высохнет. Загонять свина неудобно будет.

Часовой снова зевнул, на этот раз вдобавок потянувшись всем телом:

- Неужели ты думаешь, беляк, что кабан способен от волков уйти? Эта гнида на нашей территории живет уже третий год, почитай. Поперек себя шире стал на чужих харчах, чтоб его мать, ему теперь, наверно, не то что побежать - сраку от земли поднять трудно. Ему уже и так, и этак намекали, причем весьма доходчиво: уходи отсюда, дядя, своими ногами, пока их тебе не оттяпали. Реакции - никакой. Что в результате? Охота. Не хочешь, значит, по-хорошему, будем действовать, как привыкли. Давненько я, кстати, свининой не лакомился...

- Кабаны - разумные существа, - выдержав паузу, с неуверенностью начинаю я, - их убивают только в крайних случаях, либо в голодные годы. Он точно знает, на чьей территории живет?

- Точнее некуда. Я сам его здесь видел несколько раз. Все он знает, только ему до едрени матери и на нас, и на нашу территорию. А то, что ты говоришь, земля отсырела за ночь, помехой будет не только нам, но и этой свинохаре. Загоним мы его, никуда он не денется.

- Хмм, мне бы твою уверенность... - Протянул я и легким шагом направился к ручью.

- Далеко ли собрался, седой? - Окликает сзади часовой.

- Вымыться надо.

- А, ну лады. Только ты осторожно там... Не шуми сильно. - И часовой снова откинулся спиной на ствол почерневшей сосны.

Ледяная вода, льющаяся неширокой струей, обжигает тело, от холода закладывает нос. Время от времени всхрапываешь, как конь, резко оглядываясь по сторонам и роняя на землю серебряные капли. Неопрятно смотрящийся оттенок охры покидает шерсть, и она становится ослепительно белой, даже чуть розоватой. Сердце начинает биться гораздо чаще, тонкими нитями растягивается, растекается напряжение по расслабленным мышцам - и холод отступает. Сделаю еще пару глотков, ливану пару пригоршней воды себе на голову - и пойду, хотя и некуда торопиться.

Короткий хруст ветки под ногой невдалеке сзади заставляет рефлексивно напрячься: раз! - как будто замерло время. Мгновенно оборачиваешься, взглядом находишь источник шума за десятую долю секунды. И только через пару секунд замечаешь, что обнажил острейшие когти и оскалил зубы.

- Уффф... Ты что здесь делаешь? - Правда, я и не заметил, как она подошла: невысокая молодая волчица, со светло-серым окрасом шерсти, короткими ушками и карими, почти черными глазами. Она была довольно красива и хорошо сложена, шерстка была тщательно вычесана, молодая высокая грудь будто нарочно подчеркнута простой одеждой, идущей крест-накрест через спину. Даже хвост, который у охотников обычно весь до основания замызган грязью, чист и аккуратно обвивается вокруг правой ноги. Стоило бы мне уже привыкнуть - всегда они, самочки, так: за водой как на парад собираются.

- Я... Кхм... Мне воды набрать... - Волчица неуверенно переминается с ноги на ногу, держа в руке сосуд с клиновидным дном. Такие сосуды, обычно глиняные, всаживают в землю до узкой части горлышка, и даже в самую нестерпимую жару содержимое их остается холодным.

- Ну набирай... Я ухожу уже, - мрачным и низким голосом отвечаю я, чтобы не показать собственной неуверенности.

- Вы извините, сэра, я помешала, - медовым голосом начинает оправдываться волчица. Я отряхиваюсь, так что брызги холодной воды летят во все стороны:

- Ффрррр... Да ничего, ничего, не бери в голову. - Я повернулся и уже хотел было идти назад, в логово, но...

- Саймонс?

Я замер на месте, слегка повернув голову назад. От мгновенного напряжения умудрился даже приподняться на пальцах ног. Нервный импульс молнией прошел сквозь все тело, острой болью остановившись в сердце. Мое имя... Она первая, кроме меня, кто произнес его в этом логове.

- Ка-ак? - Я невольно обернулся. Волчица сидела в картинной позе у ручейка, выставив вперед обнаженную ногу и подставив сосуд под ледяную струю.

- Нуу... - Она опустила глаза. - Саймонс - ведь так вас зовут, сэра? - В ее голосе заиграли нотки смущения.

- Так меня зовут, как правило, те, кто мне доверяет... И кому я доверяю, - и я чувствую, что мой голос поневоле становится с каждым словом все мягче.

- Я вам доверяю. О вас говорили, что вы хороший... Охотник. - И волчица чуть заметно улыбается.

- Это кто это тебе такое сказал про меня? - С усмешкой произношу я, словно вышвыривая вперед слова. - Обычно про меня другое говорят.

- Что, например? - Прянув ушами, оборачивается она, в надежде послушать что-нибудь интересное. Жаль одно: интересного ничего нет.

Вот что ей сказать? Рассказать, как меня называли выродком, дегенератом, или выставляли посмешищем перед всей стаей? Как бурые самки из Восточных Лесов шарахались от меня при встрече, а самцы не подавали лапы при знакомстве? Как пара волков, сговорившись, на второй день после моего прихода в очередное логово наточили ножи, намеревались вырезать мне печень, с тем чтобы вылечить вожака от холеры? А больше и рассказывать-то нечего. Так меня называли и называют, так привечали и привечают, и будут привечать до дня Последнего Боя всякого, кто хоть на пол-носа отличается от остальных. Главное, чтобы тебя это не смущало.

- Да всего понемногу, - чувствую, что сам скоро начну переминаться с ноги на ногу, - но про хорошего... Охотника приходилось слышать нечасто.

- Вас редко хвалят?

- Кхм... Да, нечасто. Совсем нечасто.

- Вы необычный, - вода начинает переливаться через край сосуда. Она не замечает, только смотрит на меня - без опаски, долго и пристально, сидя в полоборота.

- Белый?

- Ага, - волчица улыбается уже увереннее, - и глаза у вас хорошие.

И на кой черт ей делать мне комплименты? Староват я стал для таких нежностей от незнакомых волчиц. Может, пару лет назад еще отозвался бы взаимным ласковым словом - теперь нет, хватит. Знаю я цену и этим приторным словечкам, и этому мягкому голосу, слишком хорошо знаю.

- Со стороны виднее, - я поворачиваюсь и делаю пару уверенных шагов прочь от ручейка.

- Саймонс...

Ну что тебе еще надо? Делать нечего, приходится снова повернуться к волчице лицом.

- Вы скоро уходите? - Она встала, и, расплескивая воду, подходит ко мне, слегка качнув бедрами. Вот это уже гораздо более знакомый тон! Только надо спрашивать точнее: когда уже перестанешь глаза мозолить?

- Загоним вашего кабана, и уйду, - я отвечаю четко и уверенно, чтобы дать понять: решено. Ни днем раньше, ни днем позже, так надо - или же так приказал вожак, а его слово - закон.

- Так это значит завтра? - В ее голосе слышится непривычное разочарование.

- Или послезавтра, - волчица подошла слишком близко, и я по привычке делаю небольшой шаг в сторону, - сегодня вряд ли получится. - Выждав немного, добавил. - Земля отсырела... За ночь.

- Это все равно скоро, - она перехватила сосуд другой рукой, - вы нигде не задерживаетесь надолго?

- Нигде. - Волчица вздохнула и исподлобья посмотрела на меня:

- Не хочу, чтобы вы уходили. - И быстрым, неровным шагом направилась прочь, треща сухими ветками, виляя хвостиком и через каждые два шага оборачиваясь на меня через плечо. Я оторопел и остался стоять на месте.

Что за ерунда? Я второй день ее знаю. Я не уделил ей ни на волос больше внимания, чем кому бы то ни было другому. Я всячески сторонюсь любого волка из этого логова, вне зависимости от пола и возраста. Это скорее уже привычка, нежели боязнь быть осмеяным. Вокруг нее наверняка молодые самцы стайками крутятся, а она - вот тебе раз! - лезет с любезностями к чужаку, у которого ни кола, ни двора, негде голову преклонить... Без дома, без семьи, без друзей - чем я, альбинос, бродяга, мог стать ей интересен? Да кто ее разберет...

Я вернулся в просыпающееся логово рассеянный, нервно озираясь по сторонам и то и дело поправляя ремень. Хотелось заняться чем-нибудь полезным, чтобы отвлечься от сидящей занозой в голове молодой волчицы. Решил для начала позавтракать. А в голове один черт то и дело крутится: "Саймонс... Не хочу, чтобы вы уходили". И что за глупости, в самом деле?..

***

- Не вижу смысла дальше тянуть, - со стальной уверенностью в голосе отчеканил Вореф, - запасы пищи на исходе. А с гуманным настроем нашего белошерстого чужака, - и иссиня-черный волк покосился на меня золотыми глазами, - недолго и вовсе на корешки перейти. Я все сказал, вожак.

- Согласен, - со стороны резким голосом поддержал его моложавый серый охотник с глубоким шрамом во всю грудь, - бессмысленно постоянно откладывать охоту на потом. Если спросят меня, я готов прямо сейчас разорвать кабану глотку!

Несколько волков не по-доброму осклабились, искра злобы полыхнула в чьих-то глазах. Противиться голосу всей стаи бессмысленно, и это понимает каждый, есть у него опыт охоты или же нет. Стаей перед охотой движет не голод, нет - иначе подобных собраний не устраивают. Голодающие волки тем меньше привязываются к коллективу, чем сильнее голод, и в трудные времена, не обсуждая ни с кем, стихийно собираются группами по трое-четверо, и идут убивать все, что попадается. Добыл пищу - молодец, почет от всей стаи. Теперь же, когда нет острой нужды в пропитании, в груди просыпается несколько другая жажда. Это начинается постепенно, с видимой скуки и рассеянности, затем поведение становится более агрессивным, а речь - менее сдержанной. Наконец, через некоторое время волки начинают безо всякой причины перегрызать зубами ветки и оставшиеся после трапезы кости, а потом - все так же без причины - употреблять настойку из корней мандрагоры, чтобы успокоиться. Если, конечно, не на кого охотиться. И все это время глаза горят яркими-яркими звездами, поначалу желтыми, а потом слегка красноватыми.

Это жажда крови.

Отговаривать волка, которому уже жизненно необходимо кого-нибудь загрызть, разорвать на части и выпустить кишки, идти на охоту - только зря тратить время. Мне это известно лучше, чем кому бы то ни было другому. Впрочем, вряд ли кто-нибудь поймет это чувство, кроме волка.

- Что скажешь, вожак?

Вожак был еще молодым, в полном смысле серым волком. Красивые, даже слишком красивые черты лица не были искажены случайными шрамами, только высокая грудь и сильные, пересеченные широкими жилами руки беспорядочно покрывали ссадины и порезы. Умные, словно орлиные глаза вечно смотрели куда-то вдаль, и он всегда выглядел задумчивым - как говорили, даже когда напивался. Вожак ничем не показывал терзавших его сомнений относительно намечавшейся охоты, разве только зрачки необычно расширились, да напряглись жвалы - волк плотно сжимал зубы.

- Ты возражаешь, чужак? - Голос серого вожака звучал утробно, доносился прямо из мощной глотки. Я вздохнул:

- Не возражаю. Решение стаи не должно оспаривать.

- Ну наконец-то, значит, решено, - с видимым удовлетворением выдохнул Вореф.

Вожак в свою очередь глубоко вздохнул, выпустив воздух носом:

- Решено, - он поднялся на ноги, - посягать на территорию стаи не может никто. Кабан разумен, и не может не понимать этого. Подобная наглость нестерпима, и наглец не заслуживает жизни. Кабан будет убит, - вожак выждал пару мгновений, - сегодня, через две свечи после полудня. Я все сказал.

Вожак сел на место. Говорить больше было не о чем. Волки встали и молча начали расходиться. Свеча - примитивная мера времени - длится чуть больше одного часа, а значит, еще есть время отдохнуть и подготовиться. Я неторопливо поднялся с места.

- Останься, чужак, - я обернулся, - есть разговор. Садись сюда, рядом.

Я присаживаюсь рядом с вожаком и подозрительно смотрю в его зеленые, почти изумрудные глаза:

- В чем дело, сэра?

- Оставь ты эти свои вежливости... - Вожак отворачивается, махнув рукой. - Насколько ты доверяешь мне, белый волк?

Коварный вопрос.

- Ровно настолько, насколько и всем остальным, вожак. - Тот вздохнул.

- То есть нисколько? Это плохо, седой. Я хотел бы услышать от тебя откровенные и правдивые ответы... На пару вопросов.

- Я отвечаю честно, вожак. Да и зачем мне лгать? Завтра я уйду, так или иначе, и мне совершенно плевать, что там будут говорить за моей спиной.

- Ничего хорошего не говорят, как правило? - Вожак усмехнулся. - Так значит, ответишь честно. Уже лучше. Скажи мне, седой, зачем ты здесь?

Я выдержал паузу. Долгую паузу, заставив вожака нетерпеливо потеребить травинку, которую он держал в левой руке.

- Я ищу кое-кого.

- Точнее?

- Свою волчицу.

Вожак расхохотался:

- Не ожидал от тебя, белый волк, такого. Может, я и ошибаюсь, но по-моему, чтобы обзавестись семьей, на край света только дурак побежит. Да и там не найдет, чего ищет. Тебе-то зачем? Ты умнее меня будешь, седой, я ведь знаю. Ты вроде говорил, что ответишь честно...

- Ты не понял меня, вожак. Я нашел свою волчицу два года тому назад.

- Одной, выходит, маловато? - Мой собеседник с трудом давил в груди смех. Я сощурился:

- Достаточно. Но она пропала, вожак.

- Пропала? Как это?

- Так, просто. Как все пропадают? Вернувшись с очередной охоты, я не застал ее в логове. Я ждал одиннадцать дней, но она не вернулась. И никто из всего логова не видел, куда она ушла, и не знал, куда направлялась.

- Она одна ушла?

- Да, одна.

Вожак задумчиво почесал за ухом, выбросил изломанную травинку, сорвал другую. Время тянулось, северный ветер слегка поддувал ему в спину, заставляя ежиться от холода.

- Странно все это, - произнес он наконец, - значит, из-за нее ты теперь носишься, как угорелый, из логова в логово?

- Да.

- Насколько я вижу, на сегодняшний день поиски не принесли желаемого результата?

- Не принесли, вожак. К моему сожалению. Но, по крайней мере, теперь я знаю, что в этом... В твоем логове ее нет.

- Скажи хоть, как ее звали?

- Хельга.

Вожак посмотрел вверх и вправо, нахмурив брови, пытаясь что-то припомнить. Я прихлопнул комара, усевшегося на шею, слегка потер место укуса.

- В первый раз за всю жизнь слышу такое имя, - протянул он после некоторого раздумья, - что оно значит?

- Святая.

- Поэтому, наверно, и ушла, - усмехнулся вожак. Я исподлобья посмотрел на него, заставив осечься, - прости, чужак. Не нравятся подобные шутки? Понимаю. Не подумай дурного, седой, но... Может, убили давно твою Хельгу?

- Всякое может быть, - прохрипел я, смотря себе под ноги, - но верить как-то не хочется.

- Да, подчас верить не хочется даже тогда, когда труп перед тобой лежит, - вожак кивнул головой, - а отсюда куда пойдешь?

Я немного подумал - этот вопрос был для меня самого открытым.

- На запад, к Белой Реке. Я бывал в тех краях пару раз до этого... Возможно, там задержусь немного дольше.

- До Белой Реки неблизко. Людские поселки десятой дорогой обходить надо, если не хочешь пулю поймать головой... Неделю идти, не меньше.

- Зато леса густые. В мою бытность там оленей было пропасть.

- Поди перестреляли всех. А кто остался, каждого шороха пугается. Выгоднее тогда уж из загонов пару овец утащить. А как ее отличить, твою Хельгу?

- Она чуть выше меня... И правый зрачок вертикальный.

- Как у рыси, что ли?

- Вроде того.

- Хорошо, седой. Если встречу такую - постараюсь тебе передать, - пообещал вожак, поднимаясь с места. Я не замедлил встать сам, отряхнув сзади штаны и хвост:

- Спасибо, вожак.

- Пока еще не за что... Да, вот еще что: правду говорят, что ты восемь кабанов за свою жизнь выследил?

- Правду.

- Трудная тварь?

- Если нажрется - не очень. Бегает небыстро, но силы в нем на троих волков хватит. На моих глазах однажды кабан двоих охотников со спины сбросил...

- Ворефа видел? - С гордостью в голосе произнес вожак. - Поди сбрось такую махину! В моей стае сильнее его никого нет, да и в соседних-то сомневаюсь, что найдется волк сильнее его. Один раз на спину лосю запрыгнул, и так свел ему лопатки одну к другой, что тот рухнул, как подкошенный, а Вореф ему лежачему шею свернул. Так-то, чужак! С весом в пять пудов можно не бояться, что кабан тебя сбросит.

- Это уж точно, - я слегка улыбнулся.

- Вот видишь. Так что не переживай, седой. Тебе пару ребер отдадим... Как поймаем.

- Ловлю на слове, вожак!

***

Кабан действительно обретался в опасной близости от вольчьего логова. Мы вышли чуть раньше, чем через две свечи после полудня, во время, когда обычно все волки, плотно пообедав, откидываются на лопатки набираться сил к вечеру. Казалось, так мы застанем жертву врасплох: уж когда-когда, а во время дневного сна увидеть нас никто не ожидает. Шли не торопясь, слегка заметными тропами, так, чтобы ни одна веточка не хрустнула под ногами. Нас было шестеро: я, Вореф, матерый волк, несмотря на большой вес двигавшийся совершенно бесшумно, его друг со шрамом на груди, двое темно-серых охотников - не припомню их имен - и, что удивительно, Фенрир. Странно было посылать переярка охотиться на кабана, но вожак дал свое согласие. Наверняка Фенрир сам напросился... На свою голову, молодняк. Он шел аккуратно, то и дело смотря под ноги, и вроде все делал правильно, однако больше всех шума издавали именно его шаги. Фенрир закусывал губу, но никак не мог заставить себя идти еще тише.

Мы не прошли и мили, как шрамированный волк, слегка присев, присмотрелся к едва заметной вмятине прямо под ногами, и хрипло прошептал:

- Где-то рядом пасется... С-с-сука...

Я понюхал воздух. Слабый ветер дул нам в лицо, относя запахи назад в логово, однако кабана я не учуял... Странно. Вмятина, привлекшая внимание охотника, действительно оказалась следом, к тому же оставленным недавно, но сердце чуяло что-то неладное. Мы с Ворефом встретились глазами в какой-то миг, и я заметил: он тоже нервничает.

Прошли еще несколько десятков шагов. Фенрир жестом указал на совсем небольшую опушку в стороне, чем и заслужил похвалу. Чем и был горд неимоверно.

На едва заметной опушке за упавшим стволом сосны в тени находилось жилище кабана. Неприметный с виду небольшой шалаш, заваленный сверху сухими ветками, с низеньким входом, больше всего напоминающим обычную дыру - любой волк погнушался бы жить здесь. Последние сомнения рассеивали многочисленные следы зверя вокруг всего шалаша.

Команды не было. На охоте всегда понимаешь товарища еще до того, как он откроет рот или поднимет руку для жеста - иначе не добиться успеха. Трое начали обходить шалаш со свободной южной стороны, мы с остальными присели за упавшим стволом. Мучительно долго протянулись несколько десятков секунд. Фенрир вовсю напряг мышцы ног, идущие от колена к бедру. В ушах зазвенело от нестерпимой тишины...

Серый охотник со шрамом на груди в два невероятно больших прыжка пересек опушку от края до края; двое других молниеносно подскочили ко входу в шалаш с обеих сторон. Волк замахнулся рукой с выпущенными острыми, как бритва, когтями... И замер на месте.

- Что за мутотень? - Низкий шепот Ворефа, похожий на гул, разрывает воздух.

- Пусто... Нора пуста! Нет кабана...

- Что значит нет? - Вореф, выскочив из-за замшелого ствола, пулей подлетел к входу в шалаш, напряг зрение. Внутри никого не было.

- Сбежал... Ублюдок!

Я подошел к кабаньей норе, в свою очередь убедившись в том, что внутри было пусто.

- М-да... Хитроумный свин попался.

- Хитрожопый, я бы сказал! - Рявкнул Вореф. - Где теперь искать этого урода?..

- Вореф, не кипятись! - Одернул его шрамированный волк. Я внимательно присмотрелся к следам на земле: натоптанные цепочки были явно нарочно запутаны, но острые глаза с легкостью замечали, что все они прямо здесь, на опушке, сходились к одной. И она вела на северо-запад - прочь от волчьего логова. В последний момент кабан удрал, ушел из-под самого носа.

Если бы нашей целью было выдворить надоевшую морду ко всем чертям со своей территории, на этом охота бы кончилась. Наглец уже никогда не вернется, если только жить не надоело. Но жажда крови делала свое дело. Вожак сказал ясно: кабан будет убит.

- Махнул на северо-запад... - Пробормотал я. - Далеко уйти не мог. От силы пару миль сделал - след совсем свежий.

- Давай, пошли! - Нетерпеливо рыкнул серый шрамированный волк. Впрочем, и так никто не медлил.

Мы припустили по следу быстрой рысью, то сбавляя темп, то вновь ускоряясь, чтобы сберечь силы. Следы иногда путались в траве, на ровной подстилке снова становились видны. Кто-то из охотников почуял едва уловимый запах кабана в воздухе. Идти становилось с каждым разом все легче: дорога вела по склону вниз, к старому лесу с двухсотлетними соснами, прятаться в котором помогали густые заросли чертополоха. Если бы кабан успел туда раньше нас, дело было бы провалено с громким треском. В колючем кустарнике армия укрыться могла бы, не то что один-единственный беглец. И беглец, судя по всему, понимал это не хуже моего.

- Прибавим шагу, Фенрир! - Выдохнул я, чуть обернувшись назад. - Нельзя его в старый лес упускать, нельзя!

- Да он поди уже там... - Серый шрамированный охотник закусил губу. Впрочем, он мог и ошибаться.

И ошибся.

В какой-то момент невдалеке справа, буквально в трех сотнях шагов от нас, послышался треск кустов и неприятный визг. Вореф как по команде развернулся всем телом на бегу, едва не упав, и во всю прыть рванул на звук. Пятеро остальных последовали за ним. От колючего куста шел тяжело ударяющий в мозг запах свежей крови. Кабан оцарапал бок об острые ветки.

Если сказать вкратце, охота вышла ошибочная. Ошибся я, когда думал, что сегодня мы не загоним кабана. Ошибся вожак, когда предполагал, что кабан будет преспокойно спать в логове. Ошибся волк с раненной грудью, когда посчитал, что беглец успеет скрыться в погибельных старых лесах. Ошибся кабан, когда вместо того чтобы отсидеться в кустарнике, пропустив нас вперед по ложной тропе, рванул со страху куда глаза глядят. Строго говоря, вожак ошибся даже дважды. Когда с гордостью в голове сказал, что сбросить Ворефа никто не сможет...

Все ошибаются. Выигрывает тот, кто первым замечает свою ошибку.

Кабан был чрезвычайно ловок. Для обычного свина - даже слишком. Он уходил, постоянно крутясь, делая резкие повороты, пробегая сквозь кусты, ломая ветки, пытаясь вести нас по кругу. И это было хорошо заметно. На каждом новом повороте я постоянно забирал чуть правее, Фенрир держался меня, остальные шли точь-в-точь по следу. Рано или поздно кабан бы выдохся, и мы настигли бы его, но мне не хотелось набегать лишние мили - силы стоило поберечь, мало ли что. Сердце отстукивало ускоренный ритм, удар за ударом. Выдох - скачок, вдох - мах левой ногой, четыре удара сердца. Вместо круга мы гнали кабана по спирали - и спираль рано или поздно сойдется в точку. Выдох - скачок, вход - мах левой, выдох... И смотреть, смотреть по сторонам!

Спираль сошлась. Кабан был загнан на ту самую опушку, где было его логово. Тяжело дыша, Фенрир вырвался вперед меня.

Мы увидели его одновременно - приземистый, едва ли не ниже моего плеча, похожий на бочонок, покрытый черно-бурой, как земля, короткой шерстью кабан пугливо оглядывался по сторонам, стоя на краю опушки возле корней упавшего ствола. Прятаться больше не было смысла. Скрытый по пояс высокой травой, Фенрир встал в полный рост, постепенно восстанавливая сбитый во время бега сердечный ритм.

Я вгляделся в кабаньи глаза. Отвратительные, маленькие и узкие, посаженные слишком близко к свиному рылу, вечно как будто прищуренные, они не могли не вызывать неприязни. Гнусной неприязни. И в них читался... Страх? Нет, не страх, не то естественное чувство, которое испытываешь, например, проходя по навесному мосту над горной рекой. Скорее паника. Противная нашему естеству, оскорбляющее наше сознание, заставляющая орать благим матом, ныть, растирая по щекам сопли, умолять на коленях о пощаде и драпать - куда-нибудь! Спастись бы только самому, а остальные уж поди сами - вот единственная мысль, которая, наверно, приходит в голову в таких случаях. Если только остается способность мыслить, конечно.

- Ну что, - Фенрир оскалился, не скрывая ярости, выпустил когти и со страшным блеском в глазах уставился на загнанную жертву, - ебливая харя, никак, притомился?

Я расслабился. Не успел вовремя осечь переярка. Оттолкнувшись обеими ногами от земли, неимоверно большим прыжком Фенрир рванулся вперед, пересек полянку под небольшим углом - прямо к точке, где стоял кабан. Тот отреагировал мгновенно. Стукнув ногой в упавшее дерево, он дернулся вправо, уходя с линии атаки, и пустился прочь, быстро, как только мог. Фенрир промахнулся, приземлился на плечо и, кубарем покатившись по лесной подстилке, сильно ударился спиной о замшелый ствол.

Я приглушенно выругался. Вореф с остальными были уже в нескольких шагах позади меня, когда я размашистой рысью пошел вслед за кабаном - полукругом, по дуге, все так же завинчивая спираль, заставляя его собирать боками все острые ветки, что встречались на пути. Свин устал, дыхание становилось спертым, а сердцебиение давно сбилось. Прогнать еще немного, еще несколько десятков метров, держа дыхание - и все будет кончено.

Откуда во мне взялось такое желание убить его? Еще сегодня утром я готов был пощадить кабана. Может быть, даже дать ему уйти, если представится такая возможность. Неужели всеобщая жажда крови распространилась и на меня? Возможно, так. А возможно, что и нет. Дело, вероятно, во мне самом, и охота тут ни при чем. После долгих лет скитаний привыкаешь убивать гораздо чаще, чем убивает обычный волк. И что-то меняется. Не в окружающих - в тебе самом. Становишься кем-то другим... Или чем-то другим.

Я несколько раз сильнее оттолкнулся от земли, стремительно сокращая расстояние до кабаньей ляжки. Тот, оглядываясь, с визгом вбирал в легкие воздух. Бросок, еще бросок. Я выпустил когти; кабан, до слез сжав челюсти, дернулся влево...

Я.

Не.

Достал!

Вряд ли я когда-нибудь сумею найти оправдание тому, что в самые ответственные моменты совершаю необыкновенные по своей глупости промахи. Зацепив ребра кабана когтями, я проехал лапой вдоль его туловища, и в последний момент, в несколько десятых долей секунды, он успел-таки вырваться влево. Удар, который должен был вырвать беглецу ногу, обернулся всего лишь длинной царапиной. Меня отбросило по касательной, и я упал, спиной пропахав землю, оставляя под грязной шерстью сетку вытянутых ссадин. Кабан вырвался, и теперь уходил влево, минуя тропы, труднопроходимыми зарослями лопуха. Где-то вдалеке дико матерился Фенрир. Передо мной, осилив очередной резкий поворот, пролетел в прыжке оскалившийся Вореф.

Я вскочил на ноги. Боли не было. Из царапин на спине сочилась кровь, а с нею из тела выходило болезненное чувство. В несколько скачков я догнал мускулистого волка и невероятно быстро пошел вслед за раненым кабаном - откуда только сила взялась? Вертать ему больше было некуда. С правой стороны к нему подбирался один волк, слева другой, со шрамом на груди, сзади следовал я и за мной, чуть отстав, Вореф. Кабан, не сумев развернуться, стукнулся плечом о дерево. Волк справа прыгнул на него, ударил лапой в бедро так, что послышался звук разрываемых мышц, и перекатом ушел в сторону. Свин завизжал и кубарем покатился вперед.

Один прыжок. Я навис над кабаном, придавил его своим телом к земле - и опять встретил омерзительный взгляд прищуренных зеленоватых глаз, слезящихся от ужаса.

- Волк... Молю... - Кабан хрипел, слабо пытаясь вырваться. Четвероглавая мышца была разодрана до самой кости. - Пусти... Я же... Как ты... Моя подруга... У тебя же тоже есть! Она тебя ждет... Ради твоей волчицы... Пощади, волк!

Меня передернуло. В грудь заколола, распирая изнутри, слепая, страшная ярость.

- Заткнись, сука! - Я занес над головой лапу с выпущенными когтями. - Нет у меня волчицы... И ждать меня некому!

Удар пришелся в шею.

За моей спиной с шумом затормозил Вореф.

***

В спине чувствовалась острая боль. Ссадины понемногу затягивались, я аккуратно вынимал из шерсти комья грязи. Фенрир тоже разбил себе спину, украсив бока двумя кровоподтеками, из которых просачивалась и редкими каплями падала наземь бурая кровь. Вореф шел впереди нас, перекинув тело убитого кабана через оба плеча и поддерживая его правой рукой. Из чернеющих ран на шее и бедре трупа все еще вытекала не успевшая окаменеть сукровица, оставляя за волком частый тяжелый след. Мы шли в полной тишине, не торопясь и почти не оглядываясь по сторонам. Моя правая лапа по самый локоть была забрызгана засохшей кабаньей кровью.

Я вернулся в логово позже остальных - завернул к ручью, чтобы промыть спину. Неприятная процедура, но необходимая. Из всех видов травм ссадина - самая паскудная. Больше всего шансов получить заражение через медленно заживающие неглубокие ранки.

Ну что же, охота кончилась. Вечером можно будет попробовать обещанные вожаком ребра, запив горячим травяным чаем или водкой из ягод смородины. А потом уйти. Хотелось бы - чтобы навсегда.

***

- Значит, даже побалагурить вы с ним успели, а, седой? - Подсев ко мне, один из охотников без умолку о чем-то говорил, спрашивал других, смеялся. Крепкая выпивка производила на него положительное воздействие, как говорят. Пьянел волк нескоро, хорошо закусывал свежим прожаренным на открытом огне мясом, словом, праздновал вволю. Что тут скажешь - все делает правильно.

- Ага, успели, - я допиваю кружку горячего сладкого чая. Вожак сдержал свое обещание, и два кабаньих ребра лежали передо мной на широком блюде. Точнее, лежало то, что от них осталось. А осталось немного.

- Неплохо! И как он говорил? Без акцента?

- Вроде бы чисто... - Отчего-то я вдруг сам начал вспоминать, говорил ли покойный кабан с акцентом. Тогда, на охоте, я не обратил на это внимания, а теперь вот какая-то нужда заставила вспоминать.

- Едрить-колотить, то-то я думаю, чего у него мясо такое жесткое... - Процедил уже другой волк, вгрызаясь зубами в свиную ногу до самой кости.

- А какая связь?

- Мнм, - волк торопливо пережевывал, роняя с подбородка капли жира на стол, - видишь, в чем дело... В природе все в гармонии. Либо одно, либо другое, такие дела. Если голова работает хорошо, значит, на репу поглядеть страшно. Если репа смазливая - значит, в голове ветер гуляет. А если ни там, ни там похвастать нечем, значит, силы немеряно... - Тут Вореф с другого конца стола брезгливо покосился на говорившего, но через мгновение уже забыл про него,увлеченный наполнением своего стакана. - Такова, значит, природа... Этого не изменишь. - И волк, прочитавший столь пространный монолог на философскую тему до краев налил себе кружку, с тем чтобы восполнить растраченную внутреннюю энергию.

- Ага, а все сложности происходят именно оттого, что живое существо - любое, неважно, хоть волк, хоть рысь, хоть медведь, - пытается все в себе развить и всего добиться. Чтобы и морда была на загляденье, и в голове посеяно, и чтоб лошадиные подковы руками разгибались. Возможно ли такое? Нет! Но, говорят, кто-то пытается. Вот только кой черт в этом толку - никому не понятно.

Этот монолог принадлежал уже вожаку, который сбоку подошел к широкому столу, освещенному костром и большим количеством светильников. Он был совершенно трезв и задумчив, как обычно, но в этот раз - даже несколько невнимателен и рассеян.

- Вот, наверное, наш белый гость с розовыми ушами из того сорта, что пытаются достичь идеала по всем статьям, - усмехнулся кто-то слева, - поэтому своего логова и не имеет!

Я не люблю, когда мне напоминают про цвет моих ушей. Большинству на это, впрочем, плевать. От природы они действительно розовые внутри, но заметно это только тогда, когда шерсть исключительно чистая. С моей шерстью этого не случалось уже давно.

- Скажи спасибо, что глаза у меня не красные, - огрызнулся я в сторону отшутившегося волка.

- А что так?

- А то, что альбиносы с красными глазами вообще боли не чувствуют, - я отпил из кружки только что налитого чая, - и бывают иногда очень вспыльчивыми. Улавливаешь?

- Ладно, ладно, угомонитесь, - вожак подошел ко мне, слегка подтолкнул в плечо, - отойдем-ка, чужак. Дело к тебе есть.

- Присаживайся, - вожак затушил светильник, привлекавший комаров. Сумерки уже сгустились, и мир, окутанный прохладной мглой, рассекался в глазах зеленоватыми полосами. От затушенного светильника комаров меньше не стало, и я не переставая сгонял надоедливых тварей с разбитой спины.

- Не сильно ударился?

- Жить буду, вожак. Это и было твое дело?

- До чего, однако, ты нетерпелив, - вожак отхлебнул из фляжки воды с горьковатым диким медом, - вроде немолод уже, а кровь как будто кипит.

- Это тактический маневр, - решил в свою очередь отшутиться я, - правду говорят: стар не тот, кому лет много, а кто смолоду скис.

- Так ты, значит, решаешь не скисать? Интересно, седой, интересно, - лицо вожака осеняет улыбка, - впрочем, на эту тему я и хотел с тобой поговорить. Ты ведь уже немолод, чужак... Сколько тебе?

- Осенью будет двадцать четыре зимы.

- О, так ты старше меня, выходит... Ну так вот, седой. Никогда не думал нормальной семьей обзавестись?

- Постоянно думаю об этом, вожак, - из моей груди против воли вырывается тяжелый вздох, - для этого, считай, и мотаюсь по лесам уже черт его знает сколько. Много уже исходил... Здесь, в Восточных лесах, трудно найти такое место, где бы я не бывал. На западе, куда иду, тоже немало логовищ, где меня помнят. Не бывал я только в Северных Землях, и далеко на западе, за Старыми горами. Впрочем, там мало чего искать...

- А чего вообще искать? Твою Хельгу и лучшую долю с ней за компанию?

Я молча кивнул головой.

- А если не найдешь, чужак, что тогда? Если не будет этого призрачного счастья - никогда не будет, подумай? Нет, решать, конечно, тебе... Не знаю, насколько вообще правомерно с моей стороны ввязываться в это дело, но все же послушай меня.

Я в очередной раз кивнул головой. Почему-то хотелось послушать вожака... Хотя вряд ли он скажет мне что-то полезное.

- Я знаю, что тебя отовсюду гонят, седой. Знаю, что никому здесь, в Восточных лесах, не хочется знаться с твоей белизной. Знаю даже, что твое родное логово подожгли люди много лет назад. И знаю, что ты сделал с тем ублюдком, который указал на твое жилище людям. Не спрашивай, откуда. Как говорится, у меня свои источники. Но, черт побери, если бы ты хоть раз обернулся вокруг, ты бы понял, что рядом с тобой полно тех, кому ты нужен. Да-да, и не косись на меня как на сумасшедшего, чужак, я знаю, что говорю. Ты многим нужен. И твоя белизна не играет совершенно никакой роли. Зимой даже поможет.

- Кому, например? И куда ты ведешь, вожак? - Я навострил уши.

- Да вот хотя бы и мне. Не догадался, седой? Если бы ты не был мне нужен, стал бы я тебя дергать два раза за день, стал бы отговаривать уходить? Да ни за хрен собачий, вот тебе честное слово! - Вожак снова отхлебнул из фляги, размачивая пересохшее горло. - В моей стае, например, ножи метать никто не умеет. Ты вот сегодня не стал их брать, а зря. Может, кабанчик быстрее отдал бы концы, имея под ребрами пару лезвий... Ну, неважно. Важно вот что...

- Ты хочешь оставить меня в своей стае, вожак? - Я приподнял одну бровь.

- Ловишь на лету, седой. А почему бы и нет? Оставайся! Старого твоего дома уже ничем не вернешь. Перебей сколько угодно волков, которые, по-твоему, в этом виноваты. Почему просто не найти себе новый? Видел хоть одного барсука, который отправляется странствовать, если его норку завалит землей? Нет. Он роет новую норку. Я полагаю, волк будет поумнее барсука, даже если этот волк - альбинос, или я неправ?

- Ты прав, вожак. Волк умнее барсука вместе с его норками. И именно поэтому я пойду дальше, несмотря на твое предложение. Прости, что так грубо отказываюсь, вожак, но ты тоже пойми - меня не переделаешь. Скажем так, у нас с тобой несколько разные представления о счастье.

- Счастье - понятие настолько отвлеченное, чужак, что если начать искать его, очертя голову, недолго через какое-то время забыть, что вообще искал. - И вожак снова сделал небольшой глоток. Я усмехнулся:

- Возможно. Но я не забуду, вожак, вот тебе честное слово, как ты говоришь. Тем более для меня счастье не является отвлеченным. Немного нужно, чтобы его найти, скажем так.

- То есть, ты привязываешься к чему-то, и мнишь это счастьем? Это чревато, седой. Потеряешь это что-то - вот и все твое счастье ушло бог весть куда, и больше не найдешь.

- Хочешь сказать, если я останусь здесь, я вот так разом обрету нерушимое счастье в виде крыши над головой и лежанки под боком? Дешево же стоит твое счастье, вожак. Моя жизнь и то подороже будет. Так что лучше я останусь при своей скитальческой жизни. По крайней мере, будет что вспомнить, когда помирать буду. Если, конечно, останется время вспоминать.

Вожак усмехнулся, мотнув головой, и отставил в сторону пустую фляжку.

- Есть еще кое-что... Все-таки я не хочу, чтобы ты уходил, седой. Такого хорошего охотника в наших краях со свечкой днем не найдешь. Сегодняшняя охота развеяла последние сомнения. Ты видел Весту сегодня утром?

Меня передернуло, дыхание участилось. Я вспомнил сегодняшнее утро, встречу у ручья... Вот, выходит, от кого эта молодая волчица с прелестными ножками была наслышана о "хорошем охотнике". Наверняка еще задолго до того, как я оказался в логове. И наверняка за эти два дня, что я провел здесь, успела влюбиться в меня по самое не хочу. Почему именно в меня - уже бессмысленно выяснять, влюбленность неприхотлива, не надо особых усилий, чтобы она появилась. Так значит, вожаку зачем-то было надо свести нас вместе... И я даже догадываюсь, зачем.

Я глубоко вздохнул.

- Читаю твои мысли, вожак. Не спрашивай, где научился. Глупая это затея. Ты прекрасно знаешь, что меня ничем не удержишь возле нее.

- Так-таки ничем? Ну-ну, посмотрим, - вожак усмехнулся, - если хочешь знать, она ждет тебя. В левом крыле... Зайди к ней. А там и посмотрим, удержишь или нет.

- Ты, вожак, видимо, забыл, что я нашел свою волчицу...

- И где она теперь? Вот так-то, седой. Уж лучше самка из плоти и крови, чем из чувств и мыслей - я мыслю так. Ты зайди, зайди... Не люблю, когда мне возражают. А там, я и говорю, посмотрим.

- Ни черта не выйдет, вожак. Ты же сам знаешь, что ни черта не выйдет.

- Ты идешь уже или нет?..

***

- Веста? Ты здесь?

- Саймонс! Вы... Ты пришел? Я так рада... Я ждала тебя! Саймонс, мне надо...

- Тише, тише, Веста, пожалуйста. Я знаю. Надо поговорить с тобой... Для начала. Я сяду сюда? Чуть подвинься... Вот так. Ты видишь меня?

- Вижу... Ты красивый... Повернись ко мне - вот так, да. Ты красивый! Ты же все знаешь, правда? Останься, Саймонс. Ты же можешь, мне говорили... Останься со мной!

- Веста... Я говорил тебе: я ухожу, помнишь? Я не могу остаться. Знаешь, почему?

Я понимаю тебя, Веста. Я сам это чувствовал, правда. Давно... Ну, неважно. Но я не могу, понимаешь... Не могу остаться. Ни с тобой, ни с кем-то другим. Не потому, что она там красивее тебя или что-то в этом духе. В конце концов, я даже готов согласиться с тем, что сказал мне сегодня вожак. Лучше синица в руке, чем журавль в небе, и неизвестно еще, найду ли я вообще свою Хельгу. В этом он прав, глупо это отрицать. Просто он не учел одного. Ты слушаешь, Веста?

Нам всегда что-нибудь нужно. То, чего нет, но что хотелось бы получить. У каждого - свои желания. Кто-то хочет стать вожаком, кто-то хочет стать сильным, кто-то попросту хочет выжить. Без этого нельзя. Нельзя жить, не понимая, зачем живешь. Цель должна быть всегда. Как ответ на извечный вопрос: "Зачем?". Зачем ты делаешь вот это, а не то? И нужно понимать, обязательно нужно. А иначе это не жизнь - так, землю отягощаешь, и ничего больше. С тем же успехом можно отягощать землю, лежа в ней на лопатках. Так даже беготни меньше. Знаешь, что мне нужно?

Мне нужна она. Банально звучит, правда? Но это так. Я не мыслю себе жизни без нее. Представь, я настолько успел полюбить ее за те полтора года, что мы прожили вместе. Для меня всегда важно было знать, что она вот здесь, рядом со мной, где бы я ни был. Остальное неважно. Можно истекая кровью лежать в овраге, кусая землю от боли, а потом просто встать и вернуться домой. Просто! - потому что там тебя ждут. Потому что там кто-то не сможет без тебя. Потому что там твоя жизнь, и она не может вот так взять и закончиться в каком-то овраге. Думаешь, я волчицу ищу? Нет, Веста, не волчицу. Волчиц много, в конце концов - ведь так мыслит вожак?

Я ищу свою жизнь. Не хочу верить, что она закончилась для меня, и ее больше не будет. Понимаешь? Кому охота лечь и помереть? А для меня остаться здесь - то же самое. Логово без Хельги для меня - большой деревянный гроб.

Накинь одеяло, Веста. Ночи холодные, можно простудиться. Да еще комары эти, чтоб им пусто...

Нет, я, конечно, могу пересилить себя и остаться - только зачем? О том, чтобы заменить мне Хельгу, ни ты, ни кто-то другой не может и думать. Ей нет и не будет замены в моей душе. Если бы тебе предложили расстаться с жизнью, чтобы потом, может быть, когда-нибудь получить взамен другую какую-нибудь - ты согласилась бы? Сама же дала ответ. Вот видишь, мы понимаем друг друга.

Зачем я тебе? Твое чувство быстро пройдет, уверяю. Привязаться ко мне у тебя вряд ли получится. У нас волчат-то не будет, Веста. Или будут такие же, как я, белые, но к тому же красноглазые. А значит, одно из трех: либо слепые, либо глухие, либо и то и другое вместе. Зачем тебе это - когда вокруг полно молодых волков, от любого из которых родятся вполне здоровые дети? Я не понимаю. Стоит ли жертвовать своим продолжением ради мгновенной утехи, патокая своим сиюминутным желаниям? Мы понимаем друг друга, Веста. Ты слушаешь?

Черт со всем этим. Даже если и так, просто: ты думаешь, я буду хорошим мужем? Я вот сомневаюсь. Сомневаюсь вообще в том, насколько возможно заниматься любовью, когда в обьятиях одна, а в голове - другая. Но, говорят, возможно. Кстати, ты мне и предлагаешь это проверить, если я все правильно понимаю. Я могу тебя взять, Веста, если хочешь. В качестве подарка напоследок, но не более. Зачем? Не стоит возлагать в маску больше смысла, чем она может выдержать, Веста, поверь, не стоит.

Ты найдешь себе самца, вот увидишь. Запросто! Вон их сколько. По осени не меньше десятка переярков достигнут совершеннолетия, и заводи семью с кем угодно. Возьми хоть Фенрира, чтоб не ходить далеко. Что морщишься? Не хорош? А, по-твоему, изгой и бродяга, который не сможет даже сделать тебе нормального волчонка, лучше? Брось... Не губи свою жизнь, Веста. Как говорят романтики, "слишком разные у нас дороги, чтобы рука об руку идти. Не понять тебе моей тревоги, моего ярма не унести..." У меня был приятель, бард - он и до сих пор жив, должно быть. Тот еще бабник. Это его стихи.

Забудь, красавица. Завтра будет новый день - для каждого из нас свой. Я уйду, никто меня не удержит. Знаешь, мне иногда самому становится страшно, скольким волкам я приношу страдания. Большая часть не хочет меня видеть, и страдают, когда я прихожу. Другая часть - ты в их числе - хочет, чтобы я остался, и страдают, когда я ухожу. Может, и вправду лучше осесть где-нибудь и не заниматься беготней, но я не могу. Я же пробовал, Веста... Не получается. И с тобой не получится. Прости, что так жестоко с тобой. Знаю, что так нельзя... Но необходимо, Веста. Ничего уже не изменишь.

Ты презираешь меня?

Нет? Спасибо тебе. Мне будет легче, когда буду уходить, что я не слишком сильно ранил тебе душу. И знаешь, когда я уйду - насовсем, навсегда - мне будет легче. Жаль, что я никому здесь не успел сделать никакого, хоть самого маленького доброго дела. Только помог еще одной животине отправиться к праотцам, да одной глупой волчице прочитал лекцию, вместо того чтобы просто взять и отказать. Но мне кажется, тебе так будет легче. И еще кажется... Я только там наконец остановлюсь и обрету покой. Там, куда я сегодня одним ударом лапы отправил бедного кабана. Ты слушаешь?

Ну чего ты, Веста? Не плачь... Дьявол, ну что я за мразь! Ладно, извини меня, Веста... Успокойся, хорошо? Ложись вот сюда. Черт с ним, я вижу, тебя не переубедить. А я терпеть не могу, когда волчицы плачут. На моей памяти с Хельгой это случалось только дважды. Ну хорошо, придется исполнить твое желание. Но завтра, я говорил, будет новый день... И новое логово. И скорее всего, новые смерти. Я постараюсь не разбудить тебя утром, когда пойду. Откинь ты это чертово одеяло, только мешает... У меня пара ссадин на спине. Поаккуратнее когтями, ладно? Вот, хорошо. Заранее прости: я не попрощаюсь.