Как Илья Муромец Русь от кризиса спасал
Александр Михайлов
Глава первая, в которой мы знакомимся с нашим героем, будущим богатырем и спасителем родины от страшного зверя – кризиса.
Илье снился сон. Фантастический, нереальный, потрясающий своей красотой и самой сутью. Илья в этом сне скакал на коне, во весь опор, прямо на целое вражье войско, ощетинившееся ему навстречу копьями. Вот дали залп лучники, но конь быстро несет, Илья к холке пригнулся – стрелы мимо просвистели, лишь пара по кольчуге чиркнула. Вот уже и строй рядом – стоят, жмутся. Метнули копья, но Илья мечом срезал их в полете и на полном скаку врубился в людкую массу. Ох и полетели в разные стороны басурмане от меча булатного да палицы дубовой, ох и разошелся Илюша в схватке молодецкой! Конь под ним пляшет, сам звонким оружием рулады по головам вражьим выводит. Этому пинок в грудь, защита, перевод, отбив, да палицей по шелому, а теперь коромыслице с раскруткой для острастки… Эх… А… Ой! Мама!
- Ты что, сынку? Никак опять с печки упал? Не зашибся?
- Да нет, мамко, ничего… - Илья потер одной рукой ушибленный копчик, а другой ударенный затылок – на ладонях остались следы печной побелки – подтянул портки и принялся поправлять разметанную в неравной схватке с басурманами постель.
- Эх сынко-сынко, какой же ты у меня нерасторопный, даже во сне спотыкнешься…
- Да ладно, мам, чего там…
- Чего там? Чай, уже тридцатый годок пошел, а все у тебя не слава Яриле. Бративья все давно в богатырях ходят, поженились, да и не по первому разу, а ты… - мать помолчала минутку, покачала головой, оглядывая худую, нескладную фигуру сына и продолжила выговор, - уж который год в княжеской бухгалтерии сидишь, все в должности младшего писаря. Повышения не добился, красть не научился, выгодно не женился. Мы ж с отцом твоим покойным все глаза выплакали на твою судьбину горькую, недостойную…
«Началось…» - подумал Илья и покорно встал перед матерью, чуть склонив вихрастую голову. Спальная комната с полатями была небольшая, но очень уютная. Потолок, правда, невысокий. Илья вымахал жердиной длинной и, стоя, периодически задевал макушкой за балки, а уж соскакивая с печи так постоянно прикладывался темечком. За мамкой по стене маячили берестяные фото отца и братьев – все, как на подбор, плечистые, кряжистые, с мощными, в штык лопаты, ладонями – настоящие Муромцы. Глядя на высокого и худого с тонкими руками Илью, отец не раз говаривал: «Ох, не моя кровинка, а мать?» Но та никогда не отзывалась на подобные восклицания, только еще быстрее начинала хлопотать по хозяйству.
Монолог-причитание был прерван влетевшим в печную трубу сообщением бёрд-поста. Службу срочной рассылки и связи со своими подчиненными князь ввел совсем недавно, но и за этот короткий срок она успела всех достать. Мало того, что ворона-доставщика надо было содержать за свои деньги, а эта прожорливая птица съедала невероятно много, так и после каждых пятнадцати-двадцати сообщений приходилось править дымоход.
- Иттить твою налево! – взвизгнула мать и ринулась в кухню, - У меня ж там щи стоят!
Звон раскалываемой керамической крышки и громкая матерная брань возвестили Илье, что тяжелый деревянный тубус берд-поста попал точно в цель.
- Сварог разорви твоего князя с его сообщениями!!! – разъяренная мать появилась в дверях спальни. На фартуке капуста, в руках полено. – Забирай свой пост и проваливай к князю, высморкыш ты бухгалтерский! Чем я теперь старших кормить буду – полкотла разворотило этой деревяхой! На вот, держи!
Мать махнула рукой, а она была не по-женски тяжела – покойный отец, способный плечом косяк дверной походя вынести, да что там косяк! - и стенку бревенчатую в пол-обхвата разворотить, иногда пошатывался от ее оплеух – и мокрый горячий тубус влетел прямехонько Илье в лоб…
И снова приснился Илюше сон. Что скачет он по полю на боевом коне прямиком на вражий стан, и поле гудит от копыт его Сивки, и враги с ужасом смотрят на него. С криком громогласным врубается он в басурманову рать, а они вдруг разбегаются в разные стороны. И лишь малюсенькая раскосая девчонка вскакивает на конскую холку прямо перед Ильей и давай отвешивать ему оплеухи:
- Прошшипайшя, шволошшь, прошшипайшя…
- Э! Ну это какой-то неправильный сон!
- Какой шшон, шкофина, фштафай тафай, а фо рафлефшя фуф фрямо на моей фелюшфи.
Илья открыл один глаз, потом другой. Мир несколько раз качнулся вокруг него, затем стал постепенно проступать из тумана. Первой появилось материно лицо с шамкающим беззубым ртом, потом вся ее фигура с деревянным постом в руке, вот и родная печка проявилась, стены с берестяными фото, потолок с родимыми балками, вот и отметины на них от Илюшина темечка. Хорошо, только что-то в зад колет.
- Мамка, а это что такое? – Илья встал на колени принялся ощупывать странный предмет, вгрызшийся в его правую ягодицу.
- Шфо, шфо… фелюшфь моя фшафная. Фай офшеплю…
- А как она туда попала?
- Как, как… - мать уже вставила челюсть в рот и ее речь приобрела нормальный человеческий выговор, - выскочила с натуги, а ты, балбес, на нее шлепнулся, дубина стоеросовая. На, забирай свой пост…
- Не бросай только! – Илья вскинул руки, чтобы защитить свою многострадальную голову от возможного повторного вторжения в нее деревянного снаряда.
- Не буду, - смягчилась мать, - вот, с лавки возьмешь, а я пойду уберу там все.
Мать покачала головой, оглядывая свое непутевое дитятко, развернулась и с кряхтениями и бормотаниями отправилась на кухню. Илья прямо на коленях подполз к лавке, взял в руки тяжелую железного дерева тубу поста, открутил крышку и достал из внутренней полости небольшой берестяной свиток, на котором было только два слова: «Срочно. Князь».
Туба выскользнула из задрожавших рук младшего Муромца и больно врезала по голым пальцам правой ноги. Илья стиснул зубы, чтобы не заорать, еще раз перечитал записку, перевернул, проверил, нет ли чего с другой стороны – нет, пробежался пальцами по краям – ровные, с легкой шершавинкой, вот и знак водяной княжеский на просвет виден – записка не фальшивая! Подхватил с пола тубу, осмотрел со всех сторон – его, точно его. Номер инвентарный совпадает, а вот и зарубка специальная. Так это что же – его, Илью Муромца, младшего писаря княжеской бухгалтерии, великий князь Всея Руси к себе вызывает! Лично! Пред светлые очи!
- А-о-у-а-э-ы-и-у!!!
- Ты что? – мать высунулась из кухни и уставилась на своего младшего отпрыска, скачущего по спальне на левой ноге и неистово размахивающего берестяной записочкой. – Хорош скакать, аки козел горный! Щас потолок своими грабарками порасшибаешь! Что случилось?
- Мать!!! – Илья подскочил к изумленной женщине, подхватил ее на руки и хотел крутануть в порыве чувств, однако в этот момент где-то в области его поясницы раздался сочный хруст, и он застыл в перекошенной позе с яростно выпученными глазами.
- Отпусти. – прошипела мать.
- Сейчас. – проскрипел Илья и медленно разжал объятья. Мать сползла на пол и обошла вокруг сына.
- Готов?
- Ага…
Женщина задрала подол и отвесила Илье мощного пендаля. Вновь раздался сочный хруст, и Муромец со стоном облегчения зашевелился.
- Давай, танцор, рассказывай, что опять стряслось, только без этих твоих экзерсисов!
- Меня князь к себе вызывает! Лично! Срочно! Вот, сама смотри! – Илья сунул матери записку.
Что тут произошло с несчастной женщиной… Сначала она раз пять прочитала записку, раз двадцать ее перевернула, погладила, попробовала на зубок, проверила на просвет. Потом, удостоверившись в подлинности присланного документа, рухнула на лавку, запричитала о великом счастье неслыханном, на их семейство обрушившемся. Затем резво вскочила, отерла рукавом слезы радости и с криком «О великий день!» унеслась в другой конец дома. Не успел Илья и глазом моргнуть, как мать уже вернулась с целым ворохом мужской одежды и принялась ее примерять на своего дубинушку, выговаривая, что не след на прием к князю идти, в чем ни попадя, сам-то ходит – дырка на дырке, в люди не выйти, хорошо, хоть от отца приличные вещи остались, догадалась не выкидывать. В пять минут Илья был переодет в свежую косоворотку, красные порты со всего одной заплаткою, синий кафтан со слегка потертыми локтями, лицо его было умыто и вытерто чистым рушником, а вихры приглажены в некое подобие прически. На ноги мать торжественно намотала ему новые, аж хрустящие портянки и надела отцовские выходные сафьяновые сапоги, которые, правда, Илье слегка жали.
- Ну все, сыночка, беги, служба зовет… - на глаза сердобольной женщины вновь навернулись слезы. – Если сможешь – возвращайся скорей, нет – так присылай весточку…
- Эта, мать, а перекусить на дорожку…
- Какое перекусить! На какую дорожку! До княжего терема десять минут ползком, а ты еще вчера ел аж целых два раза. Давай дуй, в грамоте же написано «Срочно» - князь до вечера ждать не будет! – мать надвинулась на Илью и принялась энергично толкать его в сторону выхода.
- Да, ладно, ладно, это я так… Иду я, иду, чего там…
- Вот иди! Да не посрами нас пред светлыми очами! Как спросят звание, не забудь сказать, что ты Муромец, а не просто так погулять вышел! Понял, дубина ты?
- Да, понял, понял… - Илья соскочил с крыльца и побежал по тропинке через сад к калитке на улицу. Материнины наставления перестали его догонять, только когда он закрыл входную щеколду и нырнул в толпу.
Их сад выходил на центральную улицу Новеграда. Правда, только лишь одним углом. С обеих сторон подперли соседи побогаче, так что их забора на улицу было, дай Ярило, сажень – только калитка и вмещалась, даже въезд не сделать. Вот и получалось, что черный вход к Муромцам с центральной улицы, а парадный – с маленького переулка. Однако, Илье нравилась данная ситуация – всегда можно быстро нырнуть в неприметную калитку, никто и не поймет, куда ты делся с шумной улицы. А парадный вход – нет, увольте! В него войти-выйти – целая церемония: ворота открой, ворота закрой, замок большой, неповоротливый, ключ огромный, не во всякий карман его положишь – сплошная морока. Братья и отец покойный только с парадного входа ходили, кичились, говорили, что не пристало им в узкие калитки тискаться, да по тропинкам шариться. Больше это шло от привычки возвращаться под вечер в слегка нетрезвом состоянии, когда в узкий проход не с первого раза попадешь, а по тропке пойдешь – все яблони лбом пересчитаешь. Илью это не страшило, поскольку к хмельному пристрастия не имел – организм тут же отвергал все обратно, не успевая даже чуть-чуть поймать эйфорическое состояние.
«А что будет, коли у князя, медом-пивом потчевать будут, али вином столовым с березовых опилок? Как бы не опозориться…» - подумал Илья и немного взгрустнул, вспоминая парочку неудачных случаев знакомства со спиртным из своей жизни. Оба принесли ему не только испачканную косоворотку, но и отвержение у девушек. Эх, а Матренка так хороша… Ну как тут не выпить, глядя на ее чудную грудь, проступающую в вырезе сарафана. Жаль, что все закончилось как обычно.
Не везло Илье с девками, хоть ты тресни. Причем невезение это происходило по каким-то роковым обстоятельствам, а не от Муромцевой некрасивости. Особенно красивым он, конечно, не был, но и уродом его никто никогда не считал, барышни периодически глаз на него клали. Но вот дальше этого как-то не шло. То, как с Матреной, выпьет забывшись, то чай себе прольет на портки, на самое что ни на есть причинное место, то накануне ответственного свидания повздорит с кем-нибудь до драки, а этот некто окажется братом-сватом его пассии, то, вообще, пчела в задницу ужалит. Ну, непруха полная, что тут поделаешь! Самое обидно, что от характеристик самой избранницы эта непруха никак не изменялась – что с красавицей писаной, что с уродиной наистрашнейшей происходили у Ильи абсолютно одинаковые по исходу ситуации, как он не экспериментировал. Пробовал даже порчу и наговор с себя снимать, к бабке-знахарке ходил – не помогло, только провонял чесноком так, что неделю потом не мог отмыться. И опять-таки девушку потерял. Так до тридцати лет в бобылях и проваландался.
С этими невеселыми мыслями в погожий августовский денек Илья подошел к воротам княжеского терема. Постучал, как водится, в окошко проходной. Створка приподнялась и из проема высунулось сморщенное усатое лицо вахтенного, старика Филимона.
- Э, Муромец, ты чой-то здеся? Сёдни же не твоя смена.
- Да, дядя Филимон, так до меня срочная повестка от князя пришла.
- Покажь…
Илья сунул усатому грамоту, тот взял ее и исчез за створкою. Через пять минут из-за двери проходной донеслись покряхтывания и вздохи – заработала эхо-вязь с вышестоящим начальством:
- Т-да-а… х-муро-ме-эц… к-хня-а-зю-у… со-гхла-а-сов-фа-но-о?... про-пфус-ка-а-йу-у…
А еще через пару минут в проходной что-то загремело, заскрежетало и двери святая святых – княжеского терема – распахнулись перед Ильей. Впрочем, это не было для него чем-то необычным, нынешняя ситуация отличалась от дней его службы лишь тем, что сейчас Муромец не знал, куда ему идти. Раньше шлепал в темное полуподвальное помещение совсем недалеко от вахты, где перебирал старые, никому ненужные свитки с оброками и податями, а теперь?
- Эт, дядя Филимон, а куда мне идти-то?
- А ты сам, братец, что, не знаешь?
- Нет, в записке-то не указано. Может вы подскажете.
- Дык, откель мне знать, родимый. Я, почитай что и меньше твоего видал – дальше своей проходной носа не высовывал. – старик наморщил лоб, что-то прикинул в своей не слишком внушаемой по размерам голове, кивнул сам себе и приободрил Илью, - А мы сейчас у чудо-аппараты спросим…
Тут Муромца ждало второе чудо за этот день (первым можно считать сам вызов к князю) – он стал свидетелем работы эхо- связи. Старик Филимон подергал за веревочку, свисающую с потолка проходной, и где-то вдалеке на территории терема зазвонил колокольчик, а затем из одной из двух дырок в стене над вахтенным столом раздались неясные стоны и всхлипы. Усатый вахтер сунул свою седую с лысиной на макушке голову в другую дырку, и пробубнил в нее что-то нечленораздельное, из коего Илья понял только «Муромец» и «идти». Прошло некоторое время, и из первой дырки вновь донеслись еще более душераздирающие и непонятные звуки, однако дед Филимон лишь согласно покивал на них и дважды дернул за веревочку, на сей раз до слуха Ильи донесся не колокольчик, а почему-то собачий лай.
- Ну что, хлопчик, вся понятно. Тебе сейчас в приемную, там оформишься, а после уж в спецзалу нумер тринадцать.
- А как туда пройти-то?
- Ну, с приемной все просто – во-он там напротив, видишь, «велкам» накорябано? Она самая приемная и есть. А насчет спецзалов не ведаю, по рангу не положено. Так это – там в приемной секретарьят все тебе и разъяснит.
Илья поблагодарил старика за помощь и двинулся в сторону таблички с надписью «велкам», размышляя, что сие означает и кто такой «секретарьят». Пройдя в тяжелую дубовую дверь, Муромец озадаченно застыл. Приемная-велкам была огромная, со всю Илюшину избу величиной, и забита народом разного сословия и достатка до отказа. Купцы, крестьяне и даже бояре сидели и стояли чуть ли не друг на друге. Дух в приемной стоял настоящий, русский – аж топор вешай. А посреди всего это безобразия в резной квадратной беседке под вывеской «секретарьят» сидела девица неземной красоты – высокая, стройная, фигуристая, сарафанчик короткий, коленки выглядывают, грудь в вырезе высокая, белая, сама тоже блондиночка – и лениво шлифовала ногти специальной палочкой.
Илья не мог устоять. Жестокий рок в очередной раз повел его к позору. Но ради возможности поговорить с такой красотой никакой позор не страшен. Он сделал шаг вперед и споткнулся о примостившегося возле самой двери крестьянина, пролетел пару саженей и наткнулся на дюжего купца, который, ткнув его пудовым кулаком под ребра, отправил в другой конец приемной на встречу с кожемякой, затем плотником, горшечником, трубочистом, даже боярином, парочкой совсем простых крестьян, еще одним купцом и под конец с представителем кузнечной профессии, который хорошенько встряхнул уже изрядно потрепанного Муромца и, прорычав на ухо «смотри, куда прешь» швырнул его прямехонько к стойке секретарьята.
Девица даже бровью не повела, а все также продолжала шлифовать ногти, лишь спросила презрительно:
- По какому вопросу?
Такого Илья не ожидал. Все что угодно – смех, издевка, удивление, возмущение – а тут что, как будто его и нет вовсе.
- По личному, к князю, сами прийти просили…
- Здесь все такие, ждите, вызовут…
- Ну уж нет, барышня, вы проверьте в списках, моя фамилия Муромец, а зовуся Ильей, и то, что вы любуетесь с начальником стражи и оттого сидите на теплом месте на княжеском довольствии, не дает вам права меня не замечать и пренебрегать служебными обязанностями!
Тишина встала гробовая. Илюша сам настолько поразился своей наглости, что даже чуть не упустил момент, когда девица за стойкой в изумлении подняла глаза и прощебетала:
- Муромец? Что ж вы сразу не сказали? Вас велено вне очереди. Зала номер тринадцать. Вот ваш талон-пропуск, на охране сдадите. Да идите же, не стойте, князь ждать не любит.
Тут тишина стала еще гробовее. Все те, кто только что усердно пинал Илюшу, посмотрели на него с завистью и благоговением. Мало того, что он заставил неприступный секретарьят ответить на его вопросы, так и к князю без ожидания и вызова. По приемной пронесся легкий ропот: видать, богатырь новый, не признали… Муромец еще только поворачивался в сторону выхода на охрану, раздумывая, как бы без особых потерь пройти сквозь людской лес, а от него до двери уже образовалась свободная тропа: кто потеснился, кто подвинулся, кто ужался, кто подобрал ноги, кое-кто встал даже – и все потупили взоры перед Ильей, дескать, прости нас, грешных, за нетеплый прием и дурное обращение.
- Эт, а вы… а, ладно… - Илья махнул рукой, бросил напоследок взгляд на прелести секретарьята и пошел на охрану. Только за ним закрылась дверь, как тропа тут же исчезла, и приемная зашумела с удвоенной силой.
Пост охраны оказался темным тупиком без двери, без окошка, даже без малейшей щелочки. Илья покрутился, сунул нос в один угол, в другой – ничего, постучал по стенам – глухо, уже собирался пойти обратно к секретарьяту, развернулся и сделал шаг, как с потолка на него ударил столб света, чуть не порвав сапоги, из пола вверх взметнулась кованая решетка, и зычный бас, идущий, казалось, со всех сторон, вопросил:
- Стой! Куда идешь? Пропуск предъяви!
- Так это… а кому предъявлять?
- Развернись!
Илья развернулся. Глухая стена тупика разъехалась в стороны, и прямо перед ним встал огромный дядька, с ног до головы закованный в броню. Глаза из-под забрала горят малиновым пламенем, в правой руке меч, в левой щит, а в верхней – фонарь.
- Пропуск давай! – пробасил великан.
Илья протянул берестяной квадратик с отпечатанными на нем по одному краю вертикальными черточками разной толщины. Откуда-то из-под щита стража выметнулась еще одна рука, только худющая и кривая, взяла у Муромца талон-пропуск и сунула его черточками в рот. Великан загудел, легонько затрясся, в воздухе пахнуло паленым, потом выплюнул берестяной квадрат обратно в руку и отошел в сторону.
- Проходи!
- А куда идти?
- Прямо, направо, налево, еще раз налево, по лестнице наверх четыре пролета, по коридору направо до упора, зала номер тринадцать.
- С-спасибо…
Но великан не ответил, лишь окутал Илью паром и въехал в стену, которая тут же за ним задвинулась. Свет погас, решетка исчезла, стены съехались обратно, и Муромец вновь оказался в полутемном тупике, только уж по ту сторону, непосредственно в княжеских покоях.
И чего их так расписывают: стены белокаменные, потолки сводчатые высокие, фрески и гобелены везде с коврами да диванами – фигня и враки! Не бывали никогда, вот и напридумывали ерунды. Коридоры какие-то узкие и темные, вдвоем не разойтись, потолки низкие, стены – кирпич красный, щербатый, через каждые пару саженей двери металлические с небольшими зарешеченными оконцами, полы деревянные, покоробленные, лестницы все кривые, пролеты сеткой железной закрыты. И как князь в таком кошмаре живет, несчастный!
Однако, поднявшись наверх и ступив в последний коридор, Илья заметил кое-какие изменения. На полу появились домотканые циновки, не очень новые, но чистые и мягкие, щербин на стенах стало поменьше, да и сами стены поровнее, потолок повыше, фонари под потолком поярче, пара окон приличного размера с видом во внутренний двор терема, а на деревянной уже двери залы номер тринадцать Муромца ждал уж совсем невероятный сюрприз – приколотый булавкой с золоченым ушком ровный прямоугольник чистого белого пергамента с написанным аккуратным красивым почерком следующим текстом: «Илюша, дорогой! Прости, задерживаюсь – дела государственные, сам понимаешь. Проходи, располагайся, чувствуй себя как дома.» И подпись: «Князь.»
Илья дрожащими руками открепил листок, еще раз перечитал содержимое, аккуратно сложил и сунул в карман, булавку воткнул за отворот кафтана, потянул вниз узорчатую латунную ручку и открыл дверь.
Вот это уже были хоромы, вот это я понимаю! Зала большая белокаменная, потолок четырехкупольный, посреди залы столб резной малахитовый, гобелены, ковры разноцветные, диваны мягкие пуховые – лепота. Илья, разинув рот, с полчаса бродил по покою, любуясь на роскошь и рассматривая рисунки на гобеленах. А рисунки-то были, мама дорогая! Таких Илья никогда и не видывал, а уж придумать, что такое творить в реальной жизни возможно, никогда бы не догадался. На гобеленах голые парни и девки, все почему-то с простынями, на головы намотанными, - видать, после бани, в разные позы становились и срамом друг в друга тыкались. Илья по поводу половых отношений теоретически был подкован, знал, что куда приложить надо и что после этого может произойти, всякие там дни, критические и безопасные, зоны вздохогонные и взбудораживающие… но чтоб такое! У Муромца аж в штанах засвербило и горбом вспучило. Он обошел все гобелены – вдруг какой текст пояснительный будет – но ничего не нашел кроме одинаковой подписи на каждом холсте: «Кмаза-Сутра».
- Хороша маза с утра… да и с вечера… и ночью… и днем можно иногда… - Илья почесал в затылке, плюнул на пушистый ковер, достал с одного кармана заветную княжескую записку, с другого – огрызок карандаша, его профессиональный инструмент, и принялся зарисовывать наиболее простые и доступные по его соображению позы.
Прошло уже пару часов, Муромцу надоело его срамное занятие. Штук десять гобеленов он схематически запротоколировал. Но не все же, на большинстве вообще не поймешь, где какие части тела изображены – сплошной клубок. А князь все не идет. У Илюши уже в животе стало похрюкивать – со вчерашнего дня ничего не ел, а в зале, как назло, никакого признака пищи. В бухгалтерии хоть столовка есть, но как туда пройдешь – пропуск чудовище железное забрало. Князь, тоже молодец – срочно, срочно! – а сам усвистал по делам своим государственным. Пирует, небось, с послами аглицкими, всякие вкусности наворачивает… Илья закрыл глаза, облизнулся, представляя, что там за пиршеским столом, даже зачавкал… Да нет, вроде не он чавкает.
- Ну, будь здоров, Илюша! Прости за задержку – дела.
В залу вошел князь. Просто так, без труб и барабанов, через неприметную дверцу в другом конце, которую Илья нашел под одним из гобеленов. Скипетр княжий подмышкой, в одной руке папка с бумагами и парой свитков, а в другой – ножка индюшачья жареная, почти обглоданная.
- Мы тут с послами аглицкими слегка попировали. Ну, надо же политические отношения устанавливать, заодно и позавтракал. А иначе никак, Илюша. Вам, простому народу, хорошо – делать вольны, что хотите и когда хотите. А нам, князьям? Времени в обрез, так что даже трапезничать исключительно на деловых приемах приходится. Вот, на обед у меня беседа с немецким бароном, Карл Попивон, звать… Поставки эля германского обсуждать будем – пора Русь приучать к заморскому напитку. А на ужин – герцог французский, большой культуровед, Диджей лё Тыцтыц, какие-то новые музыкальные веяния предложить хочет. Я же, Илюша, о нашем просвещении ох как пекусь. Нельзя, нельзя Руси от европейских государств отставать, надо перенимать все новое и интересное, тонкое и оригинальное. Чтобы не думали о нас как о неучах…
Говоря так, князь положил на низкий столик с хохломовскими узорами скипетр и бумаги, прошелся по залу, остановился у одного из гобеленов, задумчиво почесал низ живота, что-то прикинул, покрутился так и этак, кивнул сам себе, не глядя, отправил недоеденную ножку в большую фарфоровую вазу с изображенными журавлями на фоне серых облаков и странных черных закорючек, забрался с ногами на диван и пристально посмотрел на Муромца.
Был он невысокого роста, черноволосый с легкой проседью, короткая борода клинышком, щеки припухлые, нос острый ястребиный, глаза карие, маленькие такие, шустрые, пузико имел небольшое, видимо, застолья с иностранными гостями не прошли даром, пухленькие ручки с маленькими пальчиками и аккуратными ухоженными ногтями – в общем, лицо и фигура располагающие.
- Так что, Илюша, сам видишь, один я, всего не успеть, а на других не переложишь – нет людей надежных! Все норовят подставить, опозорить, обокрасть, унизить перед другими монархами да властителями. Ох, уж эти придворные интриги, вот они где у меня сидят. – князь схватил себя за горло обеими ручками и дико выпучил глаза. – Недавно, представляешь, что учудили – хотели двойника моего на трон возвести, брата, якобы. Я сам его с собой чуть было не перепутал. Хорошо, мне импяратрица аглицкая в рамках просветительной программы обмена бартером рентгеновскую машину подогнала за бочку черной икры – я быстренько братана своего новоявленного просветил, и всем стало понятно, ху из ху. Такие вот, Илюша, сложности у княжеского правления, никакой поддержки и уважения…
- Так я…
- Знаю, знаю, голову отдашь за меня и отечество, знаю и всегда знал, потому и вызвал именно тебя, а не кого другого…
Илья хотел сказать, что он, к сожалению, никакой поддержки князю оказать не сможет, поскольку здоровьем слаб и от интриг далек. А за отечество никогда не радел, вообще, учит потихоньку гишпанский язык, да деньги копит, чтобы за бугор на море уехать, острую хандрозу в позвоночнике лечить. Но не успел.
- Ты, Илья, парень ответственный. Уже, почитай, десятый год в моей бухгалтерии, никаких нареканий особенных на тебя нету, за исключением пары проступков мелочных…
- К-ка-ких?
- Грамотку одну ты под грифом «СС» по общему протоколу направил, так чуть было страшные государственные тайны на всеобщее обозрение не выставил. А знаешь, что у нас за разглашение гостайны? Правильно, смертная казнь.
- Так я ж до тайны не допущен, и не было у меня никогда грамот с таким грифом… - Илья побледнел, часто-часто заморгал и стал медленно оседать на пол.
- Была, Илюша, грамота, была… И тайну ты подписывал… А если и раньше этого не было, так теперь есть. И лежат эти документики у меня в папочке, твоей рукой и печатью заверенные. Но я человек сердобольный, зачем, думаю, парня на плаху отправлять, ну оступился – с кем не бывает. Так что я за тебя перед боярским собранием слово замолвлю. Однако, тут даже моего слова маловато, придется тебе, Илья Муромец, подвиг для пользы отечества совершить. Совершишь – простятся тебе все прегрешения, и одарен будешь богатырским титулом со всеми сопутствующими привилегиями, а нет – ждут тебя плаха да топор, се ля ви…
Илья, конечно, понимал, что плаха да топор ждут его в любом случае, поскольку никакого подвига он совершить не в состоянии, даже по прохождении спецкурса богатырской подготовки, но все же спросил для проформы:
- А что за подвиг?
- Вот теперь я слышу речь не мальчика, но мужа! – князь вскочил с дивана, быстро прошелся туда-обратно по зале, потирая ручки, резко подскочил к сидящему на полу Муромцу, наклонился и зашептал:
- Кризис в стране, Илья, кризис. Страшный, финансово-экономический! Все механизмы рушатся, идет полный передел сложившейся структуры. Одни компании испытывают крах, другие подминают под себя и растут на костях конкурентов. Банковский сектор в полной стагнации, жилищный и строительный туда же, более-менее хорошо держится сельское хозяйство и народные промыслы, культура вообще в упадке, зато рынок магических и приворотных услуг процветает, мошенники и бандиты активизировались – рост преступности за последний месяц превысил годовую норму! Золотая Орда вновь на нас прет! И вот с этим, Муромец, тебе придется разобраться – выявить причины, найти виновных, придумать способы возврата страны к нормальной жизни…
- Э-а-у-э?
- Да, Илья, только такой по масштабу подвиг спасет тебя от топора… Ну, кое в чем я тебе, конечно, подсоблю… Одному, да еще при твоей слабой физической подготовке, в такую авантюру идти – проще сразу на плаху. Дам тебе телохранителя из моей личной гвардии – мастер боевых искусств, порвет кого угодно, зверь, а не человек – Никифором звать, внизу у вахты встретитесь… Э… денег… денег тоже дам… - князь порылся в карманах своего длиннополого кафтана, достал небольшой кошелек, раскрыл и ссыпал в ладонь Илье несколько монет. Кошелек убрал обратно в карман. – Ну, и расписочку с тебя мне взять надобно. Вот тебе бумага и перо, пиши: Я, Илья Муромец, обязуюсь перед Великим Князем Новеграда и Всея Руси – все с большой буквы – и боярским собранием – можно с маленькой – по собственной инициативе и без принуждения решить проблему финансово-экономического кризиса в месячный срок. Дата, подпись. Все? Давай сюда. Перо – тоже, казенное, чай.
Князь быстро сунул Муромцеву расписку в папку, а саму папку – в щель в стене под одним из гобеленов. Там тотчас же что-то загудело и загромыхало, а когда стихло, из щелки чуть ниже прямо в ладонь князю выпал берестяной квадрат с надписью «спецхран» и набором вертикальных черточек разной толщины.
- Эх, Илья, Илья… - князь подошел к сидящему на полу Муромцу. – Ну встань, что ли перед князем, дай обниму тебя. Ты ж мне за этот час как сын родной стал. На какое дело посылаю – прости, Ярило! А некого больше, Илюша, некого. Никому в стране доверия нет, только тебе. Не подведи папку, ладно. Не подведешь? Ну, кивни хоть…
Илья кивнул.
- Вот и молодец, вот и славно. А теперь ступай, время дорого. Вниз по лестнице как спустишься, направо по коридору до упора – как раз к вахте и выйдешь, а там и Никифор, наверное, ждет уже. Ну, иди, иди…
Князь похлопал Муромца по плечам, развернул в сторону выхода и аккуратно вытолкал за дверь.
Глава вторая, в которой Илья ищет выход из сложившейся ситуации и находит вход в него в библиотеке
К вахте Илья спустился не то что с думами невеселыми, а вообще без дум – мозг не реагировал ни на какие раздражители, ушел в себя и там пытался справиться с шоком от всего произошедшего. Он уже вышел за калитку проходной, как его остановил голос старика Филимона:
- Эт, сынок… ты же ведь Муромец будешь?
- Я…
- Так тебя это… ждут здеся.
Илья обернулся. Из-за нескладной тощей фигурки вахтенного выглядывал огромный тучный голубоглазый детина, босой, в грязно-серых льняных штанах и такой же косоворотке, темно-русые волосы собраны в смешной пучок на макушке. На лице его застыло блаженно-озадаченное выражение постоянного недопонимания текущей жизненной ситуации. Он держал в ладони берестяной пакетик с арахисом и отправлял в рот один орешек за другим. Карманы штанов его заметно топорщились – видимо, и там было припасено что-то съестное. Заметив, что Илья смотрит на него, детина широко улыбнулся и осторожно помахал рукой.
- Я – Никифор. Меня княже к тебе прислал, велел… ой, а что велел, не помню…
Никифор поднял свои невинные глаза вверх и на минуту застыл, даже перестал жевать арахис.
- Охранять меня князь велел. Пойдем, неча тут торчать.
Здоровяк радостно заулыбался, отодвинул пузом старика вахтенного и бодро шагнул к Илье.
- Точно, охранять. Еще сказал, что на тебе великая миссия, и что ты богатырь, каких свет не видывал, и меня при тебе ждет слава и почет и наконец-то примут в княжеское войско…
- Как примут? А ты разве не в личной охране князя состоишь?!
- Нет… Я только полы мою в тренировочном зале и раздевалке…
- Как? – Илья чуть не рухнул в придорожную канаву. – Мне княже сказал, что ты боец, каких свет не видывал…
- Я? А… да, то есть нет… Я, конечно, приемы все знаю – на мне их сотни раз отрабатывали… И рукопашные, и ногомашные, и головоударные, и с палками, и с мечами, и с копьями – да все вообще… Только вот, сам я их применять не умею, так пара ударов, да брюхом пихнуть…
- Ятидреный хрен, забодай меня комар… Ярмо тебе в дышло, мать твою иттить, провернуть да не вынуть, Сварог бы всех вас побрал! – Муромец не сдержался. Он принялся гневно пинать камни на дороге, размахивать руками и черно ругаться. – Великая миссия, в зад копытом! Охранник, редиской убиться! Полы он моет, урюк замшелый, пень блохастый! Ы-ы-ы-ы!
Илья, в пылу гнева не разглядев хорошенько, куда метит, врезал правой ногой по выглядывающему из дорожной пыли гранитному валуну, сафьяновый сапог, поскольку был стар, хоть и имел приличный вид, разорвался, и удар пришелся на ушибленный еще с утра большой палец. Муромец взвыл, схватился за ступню и запрыгал на левой ноге.
- Да, видать, сильно тебя княже опечалил, сынку. Давненько я не слыхал, чтобы так ругались. – Дед Филимон покрутил седой ус. – Расскажешь, или дело государственной важности?
- Государственной важности…
- Понятно… Впрочем, как всегда…
- Дед Филимон, а правда, что в стране кризис?
- А, так вот, что тебя опечалило! Правда. Седмица уж прошла как объявили. Хризис. Фигнамсово-анатомический…
- Экономический.
- А кака разница! По мне что хризис, что шмизис… Оно, может, и лучше: доступ в терем сократят – мне мороки меньше.
- Ладно, прощай, дед Филимон. Может, еще и свидимся, хотя наврядли. Пойдем, Никифор… перетрем базар где-нибудь…
Илья развернулся и поплелся прочь от терема. Никифор, закинув в рот свежую порцию орешков, зашагал следом.
«Перетереть базар» они присели в небольшом кабачке на окраине Новеграда. Илье хотелось забиться куда-нибудь подальше от людей вообще и от знакомых, в частности, и он планировал отправиться по тракту прочь из города, но Никифор после полуторачасовой прогулки в гробовом молчании слопал весь свой запас орешков и заныл, что он голоден, и не пристало богатырю идти на подвиги с пустым желудком. Муромец сначала порычал на своего горе-компаньона, потом вспомнил, что сам со вчерашнего дня не трапезничал и завернул в первое попавшееся заведение.
Денег, что ему отсыпал князь оказалось не так уж и много – хватало, пожалуй, на полудохлую клячу и ржавый меч, вооружиться на ратный бой на эти средства даже на дешевом китайском рынке невозможно – поэтому Илья махнул рукой и заказал себе и Никифору по сытному обеду: первое, второе и компот с пирожком – гулять так гулять перед смертью. Заведеньице было маленькое, темненькое, однако народу в нем не толпилось, и готовили вполне прилично, Муромец даже немного отошел от своих переживаний, наминал горячее и пересказывал Никифору свои приключения в тереме.
- Вот так вот, дружище, надо мне Русь от кризиса спасать, а я даже не знаю, что это такое и где его искать. Князь там нечто умное говорил про финансы, банки, стог наций – или скирду? – культуру, бандитов, орду… Хрен его разберет!
- Если что-то умное нужно, - оторвал голову от миски с пельменями Никифор, - так надо иттить в библиофику. У меня там мамка работает, а она страсть как любит всякие мудреные штуки, наверняка, и про кризис знает.
- Если у тебя мать такая башковитая, что ж ты полы в раздевалке богатырской моешь?
- У меня папка богатырем был, завещал перед смертью по его стопам идти. Я пошел, да неспособный оказался, толи руки кривые, толи в башке соображенья нет – мечом машу как поленом, толку никакого. Учили меня, учили, плюнули, да и поставили полы мыть и заместо груши работать. Мамка тоже пыталась каким-то премудростям образовать, но здесь я вообще непригоден.
- Хоть что-то ты умеешь?
- Конечно! – просиял Никифор, - Есть! Можно мне еще пельмешек? А?
- Здорово, жердина рахитная! Ты как здесь нарисовался?
В кабак ввалились пятеро парней угрюмого вида, все в коротких кожаных косоворотках, кожаных же штанах и коротких сапогах на толстой подошве. Головы были повязаны льняными хайратниками. Один из них, черноволосый и широкоплечий, подошел к Илье и крепко стукнул его по спине ладонью, остальные незамедлили присоединиться. Муромец согнулся над миской с пельменями.
- Здорово, Гаврила, коли не шутишь…
- Не шучу, пачкун, - кожаные громко загоготали, - Я тебе говорил, возле Матрешкиного дома не появляться? Говорил. Ты, мало того, что свое мужское достоинство тогда на вечерине цивильной опозорил, так и Матренин сарафан запятнал, верблюд ты вавилонский…
- Так ее дом в соседнем квартале, да и я же тогда все отстирал…
- Вот именно, что в соседнем! А это значит, что очень рядом! Значит, что тебе сюда ходу нет. Правильно? Правильно! А ты пришел. Значит, я тебя сейчас наказывать буду. А?!
Кожаные расселись вокруг Ильи с Никифором, погогатывали и перемигивались, предчувствуя бесплатное развлечение. Оба компаньона, по их мнению, не представляли никакой угрозы, ни худой и длинный Муромец, ни его толстый приятель, взирающий на всех с видом наивной добродетели. Историю конфуза Ильи с сестрой Гаврилы, Матреной, они знали. И знали, какое наказание грозило провинившемуся в случае появления на запретной территории.
- Эт, Гаврила, а может не надо… Мы тут совсем случайно оказались, мне и не до Матрены сейчас вовсе – в такую передрягу влип, тебе и не снилось. Мы вот прямо возьмем и уйдем быстренько…
- А пельмешки? – попробовал робко возразить Никифор.
- Какие, на хрен, пельмешки! – зарычал Илья, - Ты, что не видишь, какая каша заваривается?!
Кожаные подзвучили их перебранку новым взрывом гогота и прибавили несколько пинков по мягкому месту Муромца.
- Мне до твоей передряги, как тебе до потери девственности. Посему, никуда вы не уйдете. Эй, кабачник, - закричал Гаврила, - водки! Штоф! За счет этих вот двоих.
- И пельмешек! – радостно добавил Никифор.
- Молчи, дурень! – шикнул на него Илья.
- А что, под водочку-то…
- Слышь, толстый, ты достал уже со своими пельмешками! – один из кожаных отвесил пинка и Никифору.
- Илюш, так может я твои доем, они и так уже остыли…
- Ты чё? Сильно здоровый, али как? – нагнулся к Никифору Гаврила. – Так я тебя в миг больным сделаю…
- Ну правда, дайте доесть, вам жалко что ли, добро же пропадает!
- Молчи, дурак… - шипел Илья.
- О! А вот и водка! – Гаврила принял у кабачника с подноса тяжелый графин зеленого стекла и граненый стакан, - Начнем экзекуцию! А это что за объедки…
И он толкнул на другой край стола миску с недоеденными Ильей пельменями…
- Не-е-е-ет!!! – раненым медведем взревел Никифор и горой завис над Гаврилой. Голубые его глаза налились кровью, лицо стало пунцовым. В три молниеносных удара Гаврила лишился графина, стакана, доброй половины своей кожаной косоворотки и был отправлен в угол через весь кабак мощным лягом с правой ноги в подбородок. Двое кожаных тут же прыгнули на Никифора сзади с намерением порвать щеки и свернуть кадык, но он, ловко присев, перекинул их через себя, в полете пробил обоим поддых и отправил в окно, где они и застряли, проломив своими телами толстую раму. Третий схватил тяжелый дубовый табурет и с размаху насадил его на голову Никифора, но где было хрупкой кабацкой утвари сокрушить организм, выдерживавший удары лучших богатырей княжеского войска. Кожаный в изумлении уставился на оставшиеся в его руках толстые ножки и разлетающиеся в разные стороны щепки, как провалился в счастливое беспамятство – пудовый кулак Никифора с разворота вошел ему в челюсть, та явственно хрустнула. Последнего, уже благоразумно собравшегося покинуть поле боя, Муромцев компаньон достал обеими ногами в прыжке через стол с упором на одну руку, что для столь тучного и якобы неповоротливого тела было просто феноменально. Кожаный попытался закрыться, но ни один блок не смог бы спасти от мощного удара двух голых пяток, и несчастного вынесло наружу вместе с дверью.
- Пельмешки… - Никифор мягко, по-кошачьи, приземлился на пол, подхватил со стола миску с недоеденными пельменями и тут же затолкал несколько себе в рот.
- А фто фы на меня фак шмотришь! – спросил он Илью, усиленно пережевывая вожделенное блюдо.
- Ты как это…
- А ну стоять, уроды! Руки в гору! Не двигаться – порешу на месте!
Никифор, стоявший лицом к говорившему, быстро затолкал в рот остатки пельменей, поставил миску на стол, облизал пальцы и медленно поднял руки, улыбаясь от уха до уха своей фирменной невинной улыбкой.
Илья тоже последовал его примеру – поднял руки на затылок и медленно повернулся.
За барной стойкой стоял кабачник и держал два взведенных арбалета старого армейского образца. Выстрел из такого с пяти саженей поражал насквозь тяжеловооруженного панцырника.
- Учтите, я двадцать лет в стрелковом полку оттрубил – муху на лету бью, даже твое мастерство, здоровяк, не поможет. – предупредил он. – За ущерб, причиненный заведению, прямо сейчас заплатите или дождемся наряда княжеской полиции?
- Лучше прямо сейчас… - в один голос ответили Илья и Никифор.
- Ну так, чего стоите? Приступайте.
Через час, когда Илья выгреб на стойку большую часть своих денег, остаток насобирав, с подсказки хозяина, по карманам поверженных кожано-косовороточников, а Никифор вернул на место дверь, поправил, как смог, оконную раму, вынес наружу тела и прибрал в зале, кабачник даже потеплел и пригласил их за стол вместе с собой.
- На тебе, здоровяк, пельмешки за счет заведения. У нас в полку много было мастеров по части рукопашного боя, но им всем вместе взятым до тебя ой как далеко!
- А, правда, Никифор, как ты их?
- Не знаю, само как-то… - Никифор замялся, опустил очи долу и принялся скрести затылок.
- Ладно, не тушуйся. - кабачник подмигнул Илье и хлопнул Никифора по плечу. – Колись, где учился. Таким приемам разве что в княжеском богатырском корпусе обучить могут.
- Так я там и это… полы мою в раздевалке… Меня сначала учили, приемы показывали, но я неспособный… координация слабая… ловкость хромает… да и соображалка туда же.
- Ничего себе, координация у него плохая! – кабачник продолжал восхищаться мастерством Никифора. – Как ты последнего-то через стол – любо дорого! Я за всю свою жизнь ничего подобного не видел!
- Нет, действительно, - вновь влез в разговор Илья. – как это у тебя получилось.
- Ну, не знаю я! – взмолился Никифор. – Я просто пельмешки люблю. Как видел, что это… так и озверел… Да и не только пельмешки – вообще еду.
Из кабака они вышли, когда совсем стемнело. Стояла почти полная луна, на столбах вдоль дороги зажглись гнилушки. Вся округа была залита неясным голубовато-красным светом. Где-то за околицей брехали собаки, куковала кукушка, шуршание какое-то непонятное раздавалось. Побитые Гаврила с приятелями убрались в неведомом направлении, осталась лишь примятая их телами трава под стеной кабака. Илья взглянул на название заведения: «Рыжий гусь». Подходит, подумал он, вспомнив рыжую шевелюру и длинную шею кабачника. Ладно, надо двигать куда-нибудь. Сейчас ночь, ходить по городу даже с таким мастером рукопашного боя как Никифор – не соврал-таки князь, хотя, вероятно, просто и сам не знал – все равно опасно, тем более, что его мастерство только от пельменного допинга просыпается, а до библиофики, почитай, на другой конец пропереться надо. Придется искать ночлег, а уже с утра отправляться к Никифоровой мамке за информацией. Илья побряцал в кармане остатками княжеской милостыни. Эх, денег-то совсем мало. Вот, блин, свалился Гаврила на его голову! Больше-то, конечно, не сунется – спасибо Никифору. Муромец перевел взгляд на своего охранника. Тот зевал во всю свою наивную физиономию и почесывал сытое пузо.
Непонятное шуршание, услышанное Ильей ранее, усилилось, было ощущение, будто по утрамбованному гравию где-то неподалеку, волокут что-то тяжелое, пахнуло дымком и донеслась песня, исполняемая фальшивым и мурлыкающим голосом: «Стемпь, мда стемпь мкругом-м-м…». Илья и Никифор переглянулись и уже собирались ретироваться в канаву от греха подальше, как из-за поворота дороги, заложив крутой вираж, прямо на них выехала настоящая русская печь. На передке печи сидел удалой вихрастый парень в заломленном набекрень малиновом картузе, ватнике и полустертых лаптях. Увидев Илью и Никифора, он опустил пятки на землю, и печь затормозила, прочертив на гравии мощную борозду и окутав компаньонов березовым дымом. Лежащий на полати кот по инерции врезался в трубу, перестал голосить песню и выпучил огромные желтые глаза.
- Здорово, мужики, вас подвезти? Возьму не дорого! – радостно провозгласил парень.
- А ты кто сам будешь? – первым пришел в себя Никифор.
- Я – Емеля. – гордо сообщил парень.
- А скажи, Емеля, - Никифор обошел вокруг печи, внимательно осмотрел оставленную ей борозду, понюхал дымок, ковырнул пальцем дрова на задке, - как эта штука движется!
- А хрен ее знает. Намедни, как кризис грянул, жрать дома неча стало, я пошел на реку рыбалить. Щуку зацепил – аж сам обалдел – пуда на три, точно. Вот, думаю, уха реальная будет! А она мне давай свои мысли прямо в голову телепатить: отпусти, Емеля, меня, сполню так, чтобы тебе во время кризиса был незаподлянский заработок. Как придешь домой, затопи печь, сядь на передок, ударь пятками в пол, и она отвезет тебя, куда захочешь. Я решил, на кой мне такой фиш обдолбанный, да и скинул ее обратно в реку. Домой пришел с карасиками, стал уху творить, печь затопил, да и сделал по приколу, как рыба сказала. Только печка-то поехала не по приколу, а по земле – всю избу мне разворотила. Так что теперь бомблю на новую.
- А кота песни петь тоже щука научила? – вышел из ступора Илья.
- Нет, это я сам. Я ж до того на печи лежал, ничего не делал, так чтоб не особо скучно было Котофея песням и обучил. Фальшивит только немного, зараза.
- Хм, надо было и мне котика завести…
- Что, тоже любитель?
- Обижаешь, профессионал!
- А-а-а, то-то чую – наш человек… Хм, мужики, а что там за звуки?
С околицы донеслось бряцанье железа, мужские голоса и нестройный топот.
- Что-то мне это не нравится! – Илья пристально вгляделся в полумрак переулка - Слышь, Емеля, а твоя печка до библиофики нас довезти может?
- Да, без проблем. Пять гривен.
- Сколько-сколько?
- Парни, вы поймите, я один бомбила на весь Новеград. Пешком путь не близкий, да и опасно ночью. Даже конного, али на телеге завалить могут, а запечного – хрен! Безопасность, комфорт, тепло – высший класс! Никто пока не жаловался, все еще и приплачивали.
Пока он сам себя рекламировал, топот приблизился, и из мрака в конце переулка появились человек двадцать здоровых битюгов в кожаных косоворотках. Впереди них шел Гаврила с огромным железным ломом в руках. «Вон они!» - закричал он и припустил вперед. Остальные тоже рванули за ним.
- Э, мужики, а они, видать по ваши души. Я сматываюсь! – Емеля вскочил на передок и затопал ногами. Печь под ним заворочалась, дым из трубы повалил сильнее.
- Емеля, нас-то возьми!
- Пять гривен.
- Да, заплатим, заплатим, только езжай быстрее.
- За скорость двойная такса!
- Да хоть сенбернар полуторный – гони только! – Илья уже вскочил на полати и затягивал туда неповоротливого Никифора. Разъяренной толпе оставалось до печи шагов пять.
- Эх, прокачу с ветерком! – Емеля со всей силы ударил оземь пятками, и печь рванула вперед со скоростью хорошего скакуна, осыпав кожаных пылью и мелкими камушками.
Поездки, подобной этой, у Муромца никогда не было. Отец, конечно, по детству обучал его верховой езде. В галоп, правда, Илья пускаться побаивался, а вот на рысях держался вполне сносно. Но даже галоп – это разве скорость? А сейчас была скорость!
Печь неслась как угорелая. Пейзаж по бокам – дома, столбы, церкви, деревья – слился в один темный мазок с красным пунктиром придорожных гнилушек. Емеля закладывал на поворотах фантастические виражи, чуть не вылетая в канавы, но не сбавлял скорости. Тряски, как при езде в телеге, не было. Казалось, что печь не едет, а летит низенько-низенько. На полатях было тепло, труба хорошо закрывала от встречного потока воздуха. Илья пригрелся и даже немного вздремнул.
И приснилось ему, что стоит он на берегу великой Волхвы-реки, на теле кольчуга, на голове шелом, в руке его левой щит. Конь буланый под ним землю копытом роет. Палица дубовая к седлу приторочена. И смотрит он, Илья Муромец, во глубь земли русской. Зорко смотрит – не затаился ли где ворог поганый, кризисы всяческие насылающий.
Вдруг из-под обрыва выскакивает чернявая девчушка из предыдущего сна – конь под Ильей от неожиданности аж попятился – и давай выплясывать да напевать: «Ум саммовара йа и м-мяу-йа М-Маша…»
- Что за сны дурацкие пошли, однако…
- Э-гей, пассажиры, хорош дрыхнуть! Библиофика! Приехали.
Илья продрал глаза и огляделся. Печь стояла на площади Культуры перед теремом библиофики. Все как всегда – половина гнилушек не светит, вся улица в выбоинах и ухабах, вроде, и дождя давно не было, а здесь лужи какие-то грязно-желтые, сам терем покосился, на углах надписи похабные вырезаны. Эх, хорошо князь о культуре русской заботится!
Илья спрыгнул с печи, подошел к Емеле, выгреб из кармана остатки княжеского подношения.
- На, держи по двойной таксе.
- Да ладно, не стану с вас драть. Вижу – парни порядочные и небогатые. Пять гривен, как договаривались. Ты мне лучше расскажи, на кой ляд вам в три часа ночи библиофика понадобилась?
Илья рассказал.
- Н-да, попал ты, Муромец, в переплет! Это ж надо такой подвиг придумать – кризис обуздать. Ну, удачи вам! – Емеля пожал руки Илье и Никифору. – Если вдруг понадоблюсь – отвезти куда, например – у меня отправная точка всех маршрутов – центральная площадь. Там можно завсегда поймать.
Емеля подкинул в топку пару поленьев, печка благодарно запыхтела, сам залез на передок и ударил пятками оземь. Через пару секунд на площади остались лишь Илья и Никифор, да облако оседающей пыли.
- Эх, охрана, пойдем к твоей мамке стучаться.
Они поднялись на крыльцо библиофики и в четыре руки забарабанили по входной двери. Минут через десять, почувствовав тупую боль в кулаках, Муромец остановился и спросил своего охранника:
- А ты уверен, что твоя мамка здесь. Что ей, по сути, делать ночью в библиофике…
- Упс… - издал непонятный звук Никифор и тоже перестал стучаться. – А я и забыл, что сейчас ночь. Ночью, то она конечно, дома.
- Каррамба факин шайзе! – выругался по-иностранному Илья и хотел добавить еще пару ласковых по-русски в адрес Никифора, но тот уже спустился с крыльца и отправился в обход терема. Муромец поспешил за ним.
Сзади у библиофики оказалась еще одна дверь, без крыльца и не такая широкая, но зато со звонком. Никифор подергал за веревочку, где-то в глубине терема мелодично зазвенел колокольчик, а через минуту за дверью раздался шорох, и приятный женский голос спросил:
- Кто там?
- Мамка! Это я – Никифор!
- Никиша!
Дверь распахнулась, и глазам Ильи предстала хрупкая миниатюрная женщина лет сорока пяти – заведующая новеградской центральной библиофикой – в очках, с двумя темно-русыми косичками, больше подходящими десятилетней девчонке, нежели взрослой даме, на ее миловидном остреньком личике застыло какое-то странно-подозревающее выражение. На один ее взгляд сразу хотелось ответить: «Нет, меня ничего не волнует!»
- Мамка! – Никифор ломанулся в дверь, подхватил мать на руки и принялся облобызовывать.
- Ну все, сынок, хватит. Лучше представь меня своему другу.
- Илья, это мамка моя – Пелагея Александровна – она самая мудрая в Новеграде и сможет нам помочь. Мам, это Илья – он наикрутейший богатырь всех времен, его князь отправил с кризисом бороться, только он немного не знает, как это сделать.
Пелагея Алексадровна легким движением оправила сарафан и подала Илье руку, тот ее аккуратно пожал.
- Ну, пойдемте в дом. Не на пороге же государственные дела решать.
Дом был самой настоящей библиофикой – книги кругом, даже кое-какая мебель, табуретки на кухне, например, была подменена стопками книг. Мать Никифора напоила их чаем со сладкими пирожками и отправила свое наивно-непутевое чадо спать в книгохранилище, а сама засела за разговор с Ильей.
Для начала Муромец пересказал ей все то, что уже рассказывал Никифору и Емеле. Потом Пелагея Александровна потребовала от него слово в слово повторить то, что князь говорил о кризисе, но Илья как ни напрягался, так и не смог воспроизвести сложную княжескую тираду.
- Так, понятно. – Пелагея Александровна встала из-за стола, вышла в другую комнату, а вернувшись, поставила перед Ильей прозрачный хрустальный шар с плавающими внутри крохотными снежинками. От одного взгляда на него у Муромца закружилась голова и сильно захотелось спать.
- Будем применять псевдонаучные методы! – Пелагея, присела за стол, страшно расширила глаза и заговорила могильным голосом:
- Илья, смотри на шар… Ты видишь снежинки… Следи за их движением… Они манят тебя в свой снежный мир… Иди за ними… иди…
Муромцу показалась, что хрустальная поверхность шара вдруг растворилась в воздухе, и он оказался внутри, в мире снежинок, которые заплясали вокруг него по невероятно сложным траекториям. Они были живые, и каждая стремилась коснуться Ильи, показать себя перед ним. Они танцевали для него завораживающий красивый танец…
- Сейчас я досчитаю до трех… и ты уснешь… - донеслось до Муромца.
- Раз… два… три… - и он провалился в темноту, сквозь которою через пару мгновений вновь донесся замогильный голос Пелагеи:
- …досчитаю… и ты проснешься… раз… два… три…
Илья резко разлепил глаза. Сон как пинком сдуло. Он лежал в углу кухни, заваленный книгами, на голову его был надет огромный черпак. По кухне словно стадо зубров пронеслось: книжные табуретки развалены, стол сдвинут, половина посуды на полу, кое-что разбито, сама Пелагея тоже какая-то помятая, косички встопорщены, очки набекрень, сидит зашивает разорванный подол. Странно…
- Сколько я спал?
- Часа два…
- Ничего себе! Два часа – и ни одного сна не приснилось. – Илья поднялся из книжного завала, с натугой стянул с головы черпак, собрал книжную «табуретку» и присел к столу. – А кто здесь побывал?
- Твое альтер-эго, Илюша! – Пелагея поправила очки и бросила игривый взгляд на Муромца. – Ох, и интересное оно у тебя – Фрейду и не снилось…
- А куда оно делось?
- В тебя ушло.
- Как?
- Ну, - Пелагея немного замялась. – я черпаком загнала, чтобы оно сильно руки не распускало…
- Так это теперь во мне еще и интер яго какое-то сидит!
- Ох, и неуч ты, Илюша, хоть и взрослый мужик, бухгалтер тоже. Альтер эго – это второе «я», оно у всех есть. Внутри нас сидит и нами скрытно управляет. Просто так его увидеть невозможно, только под сильным гипнозом. Я тебя загипнотизировала, чтобы узнать, что князь про кризис говорил, да не рассчитала, тут-то альтер-эго и выскочило. Но, - Пелагея кокетливо повела плечиком, - не скажу, что мне не понравилось…
Илья недоуменно почесал затылок.
- М-да?! А что князь-то сказал?
- Вот, читай… - Пелагея пододвинула ему листок бумаги, на которым муромцевой рукой было написано: «Кризис в стране, Илья, кризис. Страшный, финансово-экономический! Все механизмы рушатся, идет полный передел сложившейся структуры. Одни компании испытывают крах, другие подминают под себя и растут на костях конкурентов. Банковский сектор в полной стагнации, жилищный и строительный туда же, более-менее хорошо держится сельское хозяйство и народные промыслы, культура вообще в упадке, зато рынок магических и приворотных услуг процветает, мошенники и бандиты активизировались – рост преступности за последний месяц превысил годовую норму! Золотая Орда вновь на нас прет! И вот с этим, Муромец, тебе придется разобраться – выявить причины, найти виновных, придумать способы возврата страны к нормальной жизни.»
- Ну надо же, слово в слово, как он говорил! Я теперь вспомнил. Только, что с этим делать, я же ни бельмеса не понимаю, чего тут такое понаписано. Как выход из кризиса искать?
- Ох-хо-хо! Да, аналитик из тебя никакой, сразу видно, не зря все десять лет в младших писарях просидел. – Пелагея встала и прошла к стеллажам с газетами. – Вот тебе недельная подшивка «Новеградской правды» и «Купеческого вестника» - изучай. Как осилишь, будем решать, что дальше делать… Ты что, опять?
Илья стоял, сжав кулаки, вытянув вперед шею и нахмурив брови.
- А откуда вы знаете, что я в бухгалтерии младшим писарем десять лет работаю?
- Уф, я уж испугалась… Так ты под гипнозом сам все рассказал, почитай, всю жизнь свою выложил…
Илья зарделся.
- Да ты не смущайся, никому я рассказывать не буду. Иди прессу изучай, лучше…
Осилил подшивки Муромец лишь через двое суток, потом еще двое проспал, опять без сновидений. Вероятно, во время сна Пелагея что-то с ним сделала, опять гипнозу подвергла, поскольку вся та газетная каша, что затолкал в себя Илья, не поддающаяся на его взгляд никакому анализу, как-то сама собой улеглась по полочкам, и в голове нарисовалась весьма четкая картина политической и экономической жизни в стране за последнюю неделю с момента объявления кризиса. Однако, новых следов разрушения в библиофике Муромец не заметил, проснулся он на том же месте, где и уснул, да и Пелагея вела себя вполне по деловому, не кокетничала. Как проснулся, усадила за стол, накормила, напоила, сунула свежие газеты – их Илья прочитал без особых осложнений – положила перед ним бересту и перо самописное.
- Ну, пиши, как видишь сложившуюся на Руси ситуацию.
Через полчаса Илья предоставил ей свои выкладки.
- В общем, дело так обстоит… Кризис финансово-экономический… Все началось еще с год назад, как на Русь Змей Горыныч налетел, кучу деревень пожег. Спрос на жилье вырос… избы подорожали и стройматериалы вместе с ними. Кощей в банках ставку по кредитам поднял, народ поприжал, а те все равно берут – что делать, жить-то где-то надо. Из деревень все в города повалили – зарплаты больше, легче кредит взять. Сельское хозяйство стало хиреть, продукты вздорожали, а за ними и все остальное, в том числе и жилье еще раз. Кощей совсем разошелся, ставки опять поднял, а народ все идет. Все жилье себе покупают, даже – где это видано! – в многоквартирных теремах. А тут, как назло, Орда дань требует. Казна княжеская опустела, государственное финансирование иссякло, бюджетные рабочие места позакрывались. Возврата по кредитам нет, Кощей – банкрот – в соседнее царство слинял. Народ обратно в село ломанулся. Все городское жилье продать хотят, а никто не берет. Строительные артели обнищали, одна только держится – Князь-Строй, как и среди банков – Князь-Банк. Сейчас вообще полная котовасия: все на Кощея валят, Змей Горыныч опять налетать начал, Орда вновь дань требует, как будто ей предыдущей мало было, всякие бандиты, рэкетиры и мошенники по всей Руси расплодились, одно сельское хозяйство еще живо – народ пашет как вол, чтоб свою копейку получить, продукты, правда, все равно не дешевеют. Полная неразбериха. Как мне из нее выкручиваться?
- Я, Илюша, за всем этим вижу три ключевые фигуры: Кощея Бессмертного, Змея Горыныча и Золотую Орду. Вот с ними и надо разбираться в первую очередь.
- А где их искать?
- Ну, что сказал князь о процветании рынка магических услуг? Вот на него и обратись, только не ко всяким шарлатанам, а к профессионалам со стажем и репутацией.
- Это ж к кому?
- К Бабе Яге, например. Она, правда, от дел сейчас маленько отошла, ну да я тебе подскажу, где ее сыскать. Это не близко. Собирайтесь покамест с Никифором, вот тебе нитка с иголкой – сапог свой зачини, а я тут вам карту набросаю.
Глава третья, в которой Илья познаёт, что значит быть начинкой в пироге.
Простились они в полдень на пороге библиофики. Никифор, все также босой и одетый в те же, только чистые, штаны и косоворотку, плакал и тихонько подвывал, обнимая мамку. Илья переминался, устраивая поудобнее вещмешок за плечами. Пелагея собрала их по полной программе. Муромец только-только закончил починять сапог, а она уже и карту нарисовала и притащила с чердака целый ворох старого мужниного богатырского снаряжения, среди которого были даже меч и кольчуга, чуть тронутые ржой, но еще вполне сносные. Их Илья брать не стал – зачем? – все равно, ни он, ни Никифор ратным боем не владеют. Отобрал пару крепких вещмешков, пару одеял из верблюжьей шерсти, помятый котелок, пару солдатских оловянных мисок, сунул две ложки и два ножа за голенища сапог – Никифор босой, ему некуда. Себе в мешок положил накидку от дождя, флягу, небольшой сухой паек и карту, невольному своему охраннику – основную массу продуктов, пускай тащит – вон здоровый какой.
- Ну, прощай, Пелагея Александровна. Спасибо тебе за хлеб-соль да за знания. Если б не ты, я б никогда не догадался, что с этим кризисом делать, где повинных в нем искать.
- Прощай, Илья Муромец, удачи тебе. Князь на великое дело отправил, пусть и не очень гуманными методами. Я даже своего сынка без сумлевания отпускаю – верю, что исполнится мечта его батьки, и он в этом походе богатырский статус завоюет.
- Да ладно, мамка, че там… - всхлипнул Никифор.
- Пелагея Александровна, у меня к тебе одна просьба: отпиши моей матери, что я жив-здоров, а то, почитай, пять деньков прошло, как я из дому ушел, а так ей никакой весточки о себе и не подал. Адрес…
- Адрес я твой, Илюша, знаю. Отпишу обязательно.
- И еще последнее… Одного я в этой истории совсем не понимаю – куда деньги делись?
- Какие деньги?
- Как какие? Которые до кризиса у всех были. Орда дань забрала, понятно, но она ее и раньше забирала, от этого государственная казна не пустела. Народ свои деньги за жилье отдал, артели строительные их получили и, все равно, обнищали. Кощей тоже обанкротился, но с ним-то ясно, ему перестали кредиты отдавать. Так а куда сами-то деньги делись? В чьих карманах осели?
Пелагея и Никифор перестали обниматься и с уважением посмотрели на Муромца.
- Да ты, старик, черепан!
- Действительно, Илюша, загнул так загнул. Ты по дороге подумай – авось и решишь эту загадку. Ну, прощайте, мои дорогие, ступайте с миром. – Пелагея обняла обоих, смахнула слезы и легонько подтолкнула с крыльца.
Согласно карте, которую нарисовала мамка Никифора, идти им предстояло довольно-таки далеко. Конечно, не в соседнее царство, куда по слухам смотался обанкротившийся Кощей, но практически за тридевять земель – в черногородские леса. Проходя через центральную площадь Новеграда, Илья заприметил Емелю, подбирающего пасажиров. Тот тоже увидел путников, махнул им рукой, топнул ногами и через мгновение оказался рядом.
- Здорово, мужики. Решили, как я погляжу, на поиски кризиса снарядиться – уважаю! Куда путь держите?
- Привет, Емеля. Да, за кризисом идем, на южную околицу и дальше по тракту.
- Эх, сотворю доброе дело! Седайте на задок, подброшу, мне по пути.
- Спасибо! – Илья и Никифор закинули мешки на поленницу, сами устроились рядом, и печь припустила вперед. Проезжая мимо южных новеградских ворот Емеля остановился и ссадил компаньонов.
- Ну парни, бывайте. Как кризис победите, мне свистните – я таксу подниму…
- Бывай, Емеле, удачно тебе набомбить на избу…
Пройдя неохраняемые по причин экономического спада ворота, Муромец с охранником устремились вперед по южному тракту. Август выдался жарким, дождей давно не было, и при каждом шаге мелкая сероватая дорожная пыль взвивалась вверх аж до самых ноздрей.
- А-а-а-пчхи-и! – Никифор долго крепился, не выдержал и чихнул. Причем настолько мощно, что взметнул целое облако пыли, окутавшее парочку с головы до ног.
- У-о-а-щх! – внес свою лепту Илья. Облако сгустилось.
- Апчх! Угщ! Уосьх! В-в-схы! И-и-ль-ху! Ни-ы-ы-кфр!
Вскоре посреди тракта образовался небольшой черный пылевой вихрь, внутри которого барахтались две человеческие фигуры.
- Никифар, фелаем нофи, а фо нафмерфь жащихаемфя! – зажимая нос прокричал Илья, чем только усилил пылеобразование.
- Угу-пчих! – откликнулся Никифор, и они припустили вперед, выставив носы из облака навстречу спасительным потокам воздуха. Но поганый вихрь не отставал и даже увеличивался, подбирая новые порции пыли из-под ног бегущих. Муромец прибавил скорости, Никифор тоже. Вскоре им удалось высунуться из вихря на целый корпус, только пятки утопали в плотных пылевых струях.
- И-и-люха, што же де-е-лать? О-он же на-ас за-а-да-вит!
- Ды-хал-ку бе-е-ре-ги, бе-е-жим!
А бежать пришлось долго. Жители Новеграда повырубили весь лес и даже крупный кустарник на много миль вокруг – все на жилье пошло во времена строительного бума. Со всех сторон город обступили поля, только по северо-востоку протекала Волхва-река. С точки зрения безопасности он, конечно, выгодно, для развития сельского хозяйства тоже неплохо. Однако, в засушливый год без респиратора или простого платка за околицу не выйдешь. Даже моды разные в связи с этим появилась: одни повязывали треугольные косынки на лицо, а другие – целые простыни на голову, закрепляя их цветной веревкою. Но Илья не придерживался модных веяний, да и за пределы города практически не выбирался, а посему совершенно забыл об этой особенности.
- Не-мо-гу-боль-ше… - простонал Никифор.
- Бе-жим-лес-близ-ко… - подбодрил его Муромец.
Они давно не бежали, отмахав по тракту двухдневную норму согласно пешевойсковому княжескому уставу, а еле-еле ползли на четвереньках. Вихрь, превратившийся в огромный торнадо, гудел за спиной и периодически лениво подталкивал то одного, то другого, от чего на заду у обоих красовалось уже по большому черному пятну.
Наконец, поля закончились, и тракт вступил в спасительный лес. Илья с Никифором из последних сил вползли под защитную сень дубов и кленов и скатились в придорожную канаву. Торнадо потоптался немного, словно раздумывая, стоит ли ломиться за ними, несколько раз попытался это сделать, поободрал немного листву, но, поняв, что с толстыми ветвями ему не справиться, упылил в неизвестном направлении.
Через час, отдышавшись, утолив дикую жажду и собрав остатки сил, компаньоны расположились лагерем на небольшой полянке рядом с дорогой.
- Ты представляешь, Никифор, а мы ведь половину пути проделали за полдня-то! Если б не вихрь, до сих пор по полям топали.
- Если б не вихрь, у меня не болело бы все тело, не рябило бы в глазах, не першило бы в горле и не чесалось бы в заду. Устал жутко, а даж не уснуть! – Никифор оторвал голову от мешка, которого приспособил вместо подушки. – Может, еще поедим, а? Говоришь, уже половину пути сделали, значит лишняя хавка есть…
Илья тряхнул головой, из волос посыпался песок.
- Ладно, затворяй!
Никифор вскочил – усталости как не бывало – схватил котелок и умчался к небольшому ручейку неподалеку. Через полчаса они уже наминали пшенную кашу с салом и потягивали чаек.
Закончив с третьим ужином и ополоснув посуду, Никифор потянулся, подозрительно посмотрел на Илью, изучающего карту в свете костра, стрельнул глазами влево-вправо, оглянулся назад… Удостоверившись, что никто на него не смотрит, достал из кармана квадратный кусочек тонкого берестяного пергамента и свернул его наподобие узкого кулечка. Из другого кармана выудил щепотку какой-то сухой травы, утрамбовал ее в кулечек, вставил его узким концом в рот, к широкому приложил веточку с огоньком от костра и принялся пускать клубы пахучего дыма с выражением невероятного блаженства на лице.
- Эт, Никифор, чем это пахнет? – Илья принюхался и оторвал взгляд от карты. – Ё-моё, да ты горишь!
Он вскочил и уже собирался схватить котел с водой и плеснуть на своего охранника, как услышал откуда-то из-под своих ног писклявый нахальный голос:
- Мля, да он курит косяк великой ежийской нации, тварь лохматая!
И прямо в лицо Никифору через костер метнулось что-то круглое и гладкое величиной с котенка. Он попытался отмахнуться, но лишь закачался и рухнул в траву.
Что-то мягкое ударило Илью под колени, и он тоже свалился на землю.
На полянку выкатился колобок, весь изукрашенный разнообразными татуировками, а за ним еще дюжина попроще. Пятеро тотчас подкатились в Никифору, попрыгали на нем, отобрали кулечек с тлеющим сеном и поднесли его татуированному.
- Мля, рулезная трава! – пискнул он, выпустив пару облаков дыма, - Вполне достойна ежийской нации! Обыскать!
Давешняя пятерка вновь метнулась к ворочающемуся на земле Никифору, попрыгала на нем с удвоенной силой и вернулась к главарю, таща берестяной пакет с сеном и стопку тонких пергаментов.
- Какой улов! – провозгласил вожак. – Нас ждет великая ночь, братья! Наши умы унесутся в астрал и там объединятся. Наши чистые помыслы сольются в один и подпитают друг друга. Чистота ежийской нации просияет над миром, и вернувшись из астрала на эту грешную землю, мы сотрем с ее лица все остальные расы.
Илья долго не мог понять, что же его смущало в облике колобков. Вроде, все нормально: тельца кругленькие розовенькие, ручки-ножки маленькие, носики пуговкой, глазки бусинками… Вот только эти мелкие частые точечки на спинках…
- Ё-моё, так вы ежи!
- Мы не просто ежи! – повернулся к нему изрядно обалдевший от травяного дыма татуированный главарь, - Мы истинные сыны ежийской нации, мы – ежики-скинхеды! И вам, недостойным, дано будет увидеть расцвет нашей великой расы! С помощью этой травы мы выйдем в астрал, наши мысли обретут гармонию и бесстрашие, а тела нальются силой и ловкостью. И наши враги падут ниц и будут молить о пощаде, но не будет им прощения, ибо лишь одна нация – ежийская – должна править миром! Вы, кстати, тоже умрете. Братья, приступайте!
Лысые ежики метнулись к отнятому у Никифора, очень ловко и быстро для столь маленьких лапок свернули каждый себе по кулечку, что говорило о неоднократной практике, набили их травой, запалили от костра и одновременно пыхнули дымом. Илья закашлялся.
- Нечестивый! – вновь запищал главарь, - Мало того, что ты не принадлежишь к ежийской нации, так еще и не терпишь благодатного астрального дыма! Ты умрешь первым! Но чуть позже… когда докурим…
- А-а-а-а-а!!! – раздался дикий вопль с другой стороны костра. Ежики одновременно выдохнули и обернулись. Над пламенем, весь окутанный сиреневым дымком появился Никифор. Он покачивался словно пьяный и пытался разлепить левый глаз обеими руками, а правый, красный и слезящийся, сфокусировать на происходящем. «Торкнуло…» - прокатился ропот среди колобков. Никифору, наконец-то, удалось справиться с глазами, он оглядел полянку, наполненную подлыми недругами, лицо его приняло по-детски обиженное выражение, и, выкрикнув, вероятно, древнюю боевую мантру «Энтропия победит!», он прыгнул через костер.
Огромное тучное тело взвилось в воздух, проделало сложный кульбит и рухнуло прямо на лысых ежиков, те бросились в рассыпную.
- Мочи, мля! – заверещал вожак. Колобки побросали кулечки, выстроились боевым клином и ринулись на Никифора, осыпав его градом собственных тел. Однако неповоротливый муромцев охранник, обретший вдруг кошачью пластику и скорость, невероятным образом извиваясь и размахивая одновременно обеими руками и ногами, отбил всю дюжину живых снарядов, летящих в него.
- Шеф, он владеет техникой обдолбанного витязя!!! – пискнул один из ежей.
- Вижу, мля!
Главарь сделал глубокую затяжку, не выпуская воздуха, затушил ногой окурок, еще поднатужился, так что раздулся почти вдвое, кожа его покраснела, татуировки запульсировали. «Магические, что ли» - подумал Илья. «Большой чих-пых…» - зашептались ежи. Наконец вожак подпрыгнул, перевернулся в воздухе, выпустил позади себя мощную струю дыма и, издав тонкий пронзительный свист, ногами вперед полетел в Никифора.
Кранты, понял Илья, от такого снаряда увернуться невозможно.
Однако Никифор увернулся! Качнувшись в сторону, он пропустил мимо себя татуированного вожака скинхедов, затем провернулся вокруг своей оси и придал тому дополнительное ускорение ударом ноги, отправив высоко в звездное небо. Вот тень главаря мелькнула на фоне луны, и он пропал из глаз, лишь по удаляющемуся тонкому свисту еще угадывалось направление его полета.
- Бойль-мариот! – провозгласил Никифор, поворачиваясь к остальным ежам. «Мама!» - пискнул один из них, и они, не сговариваясь, розовыми шарами укатились с полянки в разные стороны.
Никифор постоял еще пару мгновений, потом блаженно закатил глаза и рухнул на землю. Илья, потоптался, подобрал и затушил все оставшиеся кулечки, собрал в бересту рассыпанную колобками сухую траву, сунул все это добро под храпящего охранника, помаялся ее с полчаса, но, видя, что воинственные скинхеды не возвращаются, тоже лег спать.
Ночь прошла как без приключений, так, к Муромцевой досаде, и без сновидений. Разбудили Илью фальшивое пение Никифора и лязганье ложки о стенки котелка. Охранник был свеж, бодр и что-то готовил. Заметив, что Илья смотрит на него, он потупил взор и промямлил:
- А я тут завтрак сварганил…
Илья приподнялся на одеяле и громко хрустнул спиной. Мама дорогая, как все болит! И отчего этот обдолбанный витязь такой бодрый?!
- Скажи, Никифор, а что это за травка у тебя такая сушеная?
- Ты только мамке не говори, ладно… - Никифор заискивающе посмотрел на Муромца. – Это сбор богатырский, его заваривают и пьют, чтобы силы прибавлялись. Он, почитай, в каждой аптеке продается, правда, только по рецепту княжеского знахаря. Вот, смотри.
Илья взял протянутый ему берестяной пакет. Но нем черной тушью было выведено иностранными письменами «dopingus obiknovenius» и стояла круглая печатка лекаря.
- А мне один старый богатырь показал, что его еще и курить можно… ну, как я вчера, дым пускать… так косячок спыхаешь – вырубает в хлам, зато с утра свежий как огурчик! Только у меня побочный эффект – не помню ничего. Скажи, зачем я десять косяков набил и под себя положил, а?
Илья встал, еле разогнув затекшие ноги.
- Ты чё, правда ничего не помнишь?
- Правда…
- Вот что, Никифор, завари-ка мне чуток твоей травы, а то после вчерашней пробежки не согнуться - не разогнуться, а я тебе, так и быть, поведаю, что здесь ночью произошло.
Богатырский сбор действительно сработал – сил прибавилось, бодрость такая пришла – плясать в пору. Илья поведал Никифору их ночные приключения, тот только разевал рот да хлопал глазами, пробовал даже проделать какой-нибудь кульбит, но лишь запутался в собственных ногах и тяжелой тушей рухнул на землю.
- Эх, Никифор, спит в тебе великий боец, спит крепким сном, только иногда потягивается, мух отгоняет как вчера. Когда ж проснется-то? Ладно, неча тут лясы точить – кризис не ждет – собирайся, пошли.
Они упаковали вещмешки, затоптали остатки костра и двинулись в путь. Пару часов шли по тракту, пока не набрели на огромный валун, лежащий в канаве справа от дороги. На валуне старорусской вязью было выбито: «Направо пойдешь – в Черногород придешь, налево пойдешь – в Новеград придешь, прямо пойдешь – гамовер найдешь».
- Интересная тема… вроде шли из Новеграда, а оказывается – из Черногорода… - Илья заглянул за камень – лес стеной, кустарник густой колючий – никакого признака дороги. Вышел, обратно на тракт, сверился с картой – Что это за штука такая – гамовер?.. Так, по карте нам отсюда налево по тропке через болото… Ага, а вот и тропка… Пойдем, Никифор… Никифор?!
Никифор стоял лицом к валуну, характерно опустив руки перед собой, раскачивался с носка на пятку и посвистывал.
- Твою ж налево! Никифор, у тебя мамка – зав библификой, папка – богатырь, тоже культурный человек, а ты такое себе позволяешь! Что, кустов мало вокруг?
- Так я, ну это…
- Я ну это… заправляйся и пойдем.
Только они углубились по тропинке в лес, как из помянутых Муромцем кустов с противоположной стороны вынырнул огромный волк серой с голубоватым отливом шерсти. Он подскочил к камню, обнюхал его, ощерился, немного подумал, понюхал еще раз и – кто сказал, что волки не улыбаются – улыбнулся, как-то даже мечтательно. Потом вдруг принялся скакать как молодой щенок, чуть ли не хватая себя за хвост. Также внезапно, как и начал, прекратил это занятие, пристально глянул в сторону, куда удалились Илья и Никифор, вновь улыбнулся и задрал заднюю лапу на камень.
Оставшуюся часть дня Муромец и его охранник месили болото. Самое разное болото. Сперва это была чавкающая черная жирная грязь, обступившая березы, потом постепенно появился мох, стало сухо, но зато тропинка поскакала с кочки на кочку посреди сосен. Потом вновь появилась вода, кочки сравнялись, сосенки поредели и уменьшились, а вскоре и вовсе закончились. Под ногами опасно закачало и захлюпало, кое-где стали видны прогалины с темной водой, в которой плавали кувшинки. Тропка, тем не менее, не терялась, а бодро шла вперед насколько хватало взора к далекому-далекому лесистому острову - урочищу.
Никифор сломил пару сухих сосенок в качестве шестов. Долго спорили, как с ними идти: тыкая впереди себя или держа обеими руками наперевес. Порешили, что наперевес лучше – если прорвешь ногами мох, так шест поможет не ухнуть под воду. Илья достал веревку, опоясал себя и Никифора, дальше пошли в связке.
Болото дышало, жило, издавало какие-то звуки, где-то мох и вода были теплыми, а где-то жутко холодными. В одном месте прямо на пути тропы во мху была вырублена прогалина в форме огромного креста размером пять на пять саженей, заполненная как и другие темной водой. Однако, если в других плавали белые и желтые кувшинки, чуть оживляя пейзаж, то в этой не было ничего, кроме холодной черной влаги. Кто и для каких целей сотворил сие, было непонятно, да и не очень-то хотелось разбираться. Компаньоны осторожно обошли страшную прогалину и продолжили опасный путь к заветному островку.
С наступлением вечера на болоте стали появляться огоньки, неяркие, в виде небольших белых точечек, они перемещались туда-сюда, с кочки на кочку, то поодиночке, то небольшими группами, но к путникам близко не приближались. Когда стало совсем темно, так что не видно даже тропы, пришлось поломать шесты на небольшие палки, расщепить концы и запалить. Так, при свете факелов продолжили путь. Живой огонь, казалось, приманил холодные болотные огоньки, они образовали кольцо вокруг Ильи с Никифором и сопровождали их до самого островка.
На твердую землю, вымокшие с головы до ног и продрогшие до костей, они ступили далеко за полночь. На другой стороне урочища оказалось небольшое озерцо с теплой, как ни странно, водой. Путники выкупались, разложили костер и завалились спать даже без ужина.
На утро Илья не смог пошевелить ни рукой, ни ногой. Спина одеревенела и не позволяла двигаться.
- Никифор… - позвал он, - Никифор, осу тебе в зад!
- А… что? Где?
- Где, где… на рифму не напрашивайся. Беда у нас, Никиша.
- Ка-а-кая? – Муромцев охранник поднялся, зевал и яростно тер глаза.
- Острая хандроза меня скрутила – пошевелиться не могу.
- Да ладно…
- Не да ладно, а так точно!
Никифор обошел кругом лежащего Илью, почесал в затылке. Присел рядом на корточки, перевернул Муромца на живот, потом на бок, потом обратно на спину.
- М-да, незадача! И как мы теперь за кризисом пойдем?
- Откуда я знаю! Ты меня лучше посади, а там уже что-нибудь придумаем.
Никифор вновь почесал затылок, взял Илью за плечи, уперся одной ногой ему в живот, согнул пополам, а чтобы не разогнулся обратно, спиной прислонил к стволу дерева. Подумал, развернул Муромца лицом к озеру, а сам стал собирать завтрак – хандоза хандрозой, а есть все равно хочется, тем паче, что вчера не ужинали. Вскоре на костре забулькала овсянка, подрумянились тосты на палочках и запахло малиновым вареньем из запасников Пелагеи Александровны. Покормив Илью и поев сам, Никифор стал заваривать свой чудо-сбор, как Муромец, потупившись, проговорил:
- Никиш, сделай-ка мне свой косячок, вдруг оттянет…
- Так у меня же те, колобками, то есть ежами, свернутые остались.
Никифор порылся в кармане, достал косячок, сам раскурил от головешки и дал Илье. Тот затянулся, закашлялся, весь окутался дымом, потом сделал еще затяжку, вновь закашлялся, аж глаза заслезились. Через пару тягов вошел во вкус и стал тихонько посасывать косячок, смотря на озерцо и болото за ним. Вдруг глаза Ильи округлились, окурок задрожал во рту.
- Это… это у меня глюки или как?
Никифор обернулся.
- Нет, похоже не глюки, я же еще не курил, а тоже вижу…
По болоту бежала изба. Изба на двух ногах. Куриных. Только размера эдак тысяча триста восемьдесят шестого. Хорошо так бежала, ровно, размашисто, за один прыжок покрывая саженей десять. И направлялась эта передвижная изба прямиком к урочищу, на котором расположились Илья с Никифором. Подбегая к озерцу, изба чуть ускорила темп, подразогналась и в один прыжок преодолела водную преграду. Оказавшись на берегу, она вальяжно перешагнула костер и путников и замерла в кустах.
Никифор похлопал глазами, потом внутренне подобрался и осторожно приблизился к избушке. Была она квадратная, небольшая, размера саженей пять на пять, с бревен в пол-обхвата сложена. Кровля двускатка, тесом крыта, труба кирпичная посредине торчит. Окон нет, одна дверь, да и та сейчас в кустах.
- Ёкорный бабай, так это ж изба Бабы Яги. Неужто нашли мы ее, Никифор?
- Найти-то нашли, да как в нее войти? Слышь, избушка, а не в падлу ли тебе дверью ко не оборотиться, а задом - в кусты.
- Не в падлу! – раздался скрипучий деревянный голос, и изба, смешно переминаясь с ноги на ногу, развернулась к путникам.
В проеме открытой двери стояла хозяйка – невысокого росточка согбенная старушенция с клюкой, большой бородавкой на носу и в жуткого вида отрепьях.
- Уф… уф… Чую, русским духом пахнет!
- Никифор, мы же с тобой вчерась купались, неужели все равно пахнет? – спросил сидящий под деревом и попыхивающий косячком Илья.
- Богатырской травкою тянет… Ох, люблю я вас, богатырей, под сметанкою. Вку-у-у-сно!
- Ты что несешь, старая! – взъерепенился Никифор, но не успел он сделать и шага, как изба схватила его поперек туловища одной своей ногой и подняла в воздух.
- Ути, какой упитанный, да невоспитанный. Мяконький, да вкусненький. Вот с тебя и начнем… - и Яга уж хотела удалиться внутрь, как ее остановил голос Муромца.
- Подожди, старая!
Илья парил в воздухе в клубах сиреневого дыма. Глаза его были широко раскрыты, окурок в углу рта плясал как сумасшедший, исторгая новые облачка.
- Ох, ты – бабка сверзилась с порога на землю, - чур меня. Сколько лет живу – ничего подобного не видела.
Она бодренько, не по-стариковски, обежала вокруг Ильи, подергала его за ноги, понюхала дымок и спросила:
- Слушай, добрый молодец, а если мою ступу старую твоим дымом окурить, она летать сможет?
- Ясное дело, сможет, чего бы не смочь. Давай, волоки, только сначала моего приятеля отпусти, пусть он мне еще один косячок затеплит...
- Ой, хорошо, хорошо, радость-то какая! – старуха хлопнула в ладоши, избушка ослабила хватку, и Никифор шлепнулся оземь. Вскочил и, потирая ушибленный зад, побежал к Муромцу. Баба Яга тем временем выволокла из дома длиннющую лестницу – как только помещалась? – прислонила к стене и бойков вскарабкалась к небольшой дверце под самым коньком крыши, открыла замок и нырнула, иначе не скажешь, - только пятки мелькнули – внутрь.
Минут десять с чердака раздавались какие-то стуки, вздохи, ругань. Илья и Никифор уже подумывали сделать ноги, однако проклятая травка никак не отпускала Муромца, причем в прямом смысле слова – странная летучесть не проходила, а управлять полетом в парализованном состоянии он не мог. Наконец шебуршение на чердаке прекратилось, из дверцы на землю упала огромная треснувшая деревянная ступа, за ней метла, а потом высунулась бабка, вся в пыли и паутине.
- Ну, добрый молодец, приступай!
Никифор разложил на траве затепленные косячки. Илья кое-как развернулся по ветру, Яга подтащила ступу, сунула в нее метлу, и началось окуривание…
За полчаса, прошедшие с начала процедуры, дым окутал весь островок и озерцо. Рыбы начали выпрыгивать из воды, глотать кумар и воспарять к ветвям деревьев. Никифор засмотрелся на вылетевшую из озера русалку, которая устроилась на широкой сосновой ветви и принялась бесстыдно демонстрировать ему свои прелести, так что чуть не упустил Илью – после третьего косяка он стал совсем легким и норовил рвануть под облака.
Проклятая ступа не взлетала. Муромец уже окурил ее со всех сторон, и внутрь дым вдувал, и во все щели – бесполезно. Баба Яга достала из кармашка рваной кофтюшки маленькую пилку и принялась точить свой единственный зуб, злобно поглядывая на приятелей, словно решая, с кого же все-таки начать.
- Стоп, я понял! – хлопнул себя по лбу Никифор, одной рукой, правда, предусмотрительно придерживая Илью за ноги – Вы ее вверх дном переверните – дно-то тоже обдуть надо!
Яга ловко перевернула ступу, будто та ничего не весила, Муромец затянулся остатками седьмого по счету косячка, дунул… Ступа заколебалась, приподнялась над землей, перевернулась обратно и затанцевала в воздухе.
- Йо-хо-хо – издала торжествующий вопль Яга, схватила метлу, вскочила в ступу, сделала в ней несколько кругов над озером. Потом приземлилась, достала из-под подола ржавую цепь и приковала рвущуюся в небеса деревянную колоду к кольцу в стене своей избушки.
- Только в полете живут бабы Ёги… - пропела бабка строчку неизвестной песенки. – Ой, мальчики, спасибо вам, порадовали старую. Столько лет ступа сломанная лежала, а я страсть как летать люблю. Пыталась даже избушку свою научить, но та только разбег может взять, а взлететь – никак. Подъемной силы не хватает. Ну теперь-то у меня вновь ступа есть! Ох, и налетаюсь! Дайте-ка я вас расцелую!
- Не надо! – в один голос рявкнули Илья с Никифором.
- А и правда не надо, что это я, в самом деле, разнежничалась. Вы как, от дела лыняете, али дело пытаете?
- Пытаем. – подтвердил Илья.
- Ну, пойдемте в избу, накормлю, напою, в баньке попарю, а там расскажете, что вас к старушке привело.
Изба внутри оказалась раз в пять больше, чем снаружи. Просторные сени, огромная комната с тремя окнами и большущей изразцовой печью посередине, в которой можно было бы приготовить даже слона средних размеров, высокие потолки. Илья взлетел вверх, и Никифору, чтобы спустить его и привязать к стулу, пришлось брать ту самую лестницу, по которой Яга лазала на чердак. На недоуменные взгляды гостей старуха ответила:
- Да у меня под полом преобразователь пространства установлен – я простор люблю и солнышко, а в наших краях его разве сыщешь?! Вон, гляньте в окошки.
За окнами плескало море, была видна полоска белого песчаного пляжа, над водой летали чайки, и ярко-ярко светило солнце.
- Красотень… - выдохнули путники.
- Вот-вот! Ну угощайтесь.
Яга уже поставила на стол самовар, расписную посуду, блюдо с пирогами, варенья различные. Никифор тут же налил себе чая и затолкал в рот сразу три пирога, Илья лишь сглатывал слюни.
- А что это ты, здоровяк, наворачиваешь, а твой рахитичный друг даже не притронется? – возмутилась старуха.
- Так меня, бабушка, острая хандроза ночью скрутила, рукой-ногой пошевелить не могу. Покурил травки, думал – оттянет, так только летучим стал.
- От я дура старая! – треснула себя по лбу Яга. – Как же сразу-то не заметила! Теряю квалификацию! Сейчас, сейчас, миленький.
Она вскочила с табурета, побежала за печь, приволокла оттуда огромный противень, вывалила на него кадку теста, схватила кочергу и принялась разгребать угли в печи.
- Ну, чего, толстый, рот раззявил?! Сымай со своего друга одежду, да клади в тесто!
- Эт… а…
- Не боись, вылечим. Через полчаса будет здоровый, как только что родился!
Никифор вздохнул, отложил надкушенный пирог и пошел выполнять бабкино поручение. Он раздел Илью и положил на противень. Яга его посолила, поперчила, еще какими-то душистыми приправами посыпала, вставила в рот гибкую трубку и запеленала тестом с головой. Затем взяла большую лопату, подсадила противень, и легко, благо Муромец за счет своей летучести, почитай, ничего не весил, сунула в печь. Трубку, чтобы дышать можно было, через специальную дырочку в заслонке вывела наружу. На стол прямо перед изумленным Никифором она поставила огромные песочные часы:
- Вот, следи – как последняя песчинка упадет, сразу вынать будем!
В пироге сначала было липко и холодно, как будто тебя слизнями да лягушками со всех сторон облепили. Казалось, вот-вот все тепло из тела выйдет и сердце, от страха скачущее в бешеном ритме, остановится. Вдобавок темно, глаз не разлепить. Если раньше хоть голова крутилась, так теперь и ею не пошевелишь. Только и приходится, что обливаться холодным потом, да дышать в трубочку. А тесто еще дышит противно, сопит, причмокивает! Ужас! Илья десять раз пожалел, что согласился на подобную экзекуцию. Решил, что как вылезет, так отберет у Никифор последний пирожок, то рассвирепеет и наваляет бабе Яге по самое не балуй.
Однако спустя некоторое время стало тепло и хорошо. Страх прошел, сердце успокоилось, тесто стало мило посапывать и греть. Прям сауна, али турецкая парная! Илья разомлел и замечтался: сейчас бы кваску, массаж еротический в матренином исполнении… Эй, чего-то жарковато, однако…
А жар и правда, стал усиливаться. С Ильи уже течет в три ручья. Печет так, что аж до самых костей доходит, того гляди мозги закипят! Ой, мама, неужели это Яга на меня Горыныча наслала? И тут тесто резко вспучилось и принялось Муромца мять! Да как! Все суставы захрустели, даже те, что раньше молчали. И жар все сильнее, прям огнем палит. «Мама… погибаю…» - подумал Илья и потерял сознание.
Как только упала последняя песчинка, Никифор вскочил из-за стола и ринулся к печи, обогнав даже шуструю бабу Ягу, отбросил заслонку, голыми руками, обжигаясь, вынул противень и разорвал корку огромного пирога.
- Илюша, очнись! Что она с тобой сделала?
- Да ладно тебе голосить! Гляди, все в порядке…
Илья взлетел под потолок, зевнул, потянулся всем телом и ничего у него не хрустнуло! От удивления он моментально проснулся и принялся себя осматривать, поводить плечами, шевелить ногами и руками. Проделал даже в воздухе несколько сложных кульбитов. И впрямь, как только что родился – никакой хандрозы, ни острой, ни тупой.
- Ох, спасибо, баба Яга! Да ты и вправду большой профи, как тебя Пелагея Александровна рекомендовала…
- Ладно, сокол ясный, слетай вниз, одевайся, да за стол садись, а то дружок твой весь извелся, тебя дожидаючись. Ничего не съел, глаз с часов песочных не сводил.
Вскоре они втроем сидели за столом, пили чай с пирогами, а Илья в очередной раз пересказывал, как вызвал его князь, хитрым обманом заставил выход из кризиса искать, Никифора приставил, как они отправились к его мамке, а затем уже и сюда.
- Кощея, стало быть, ищете… - помрачнела баба Яга, - Я-то давно от дел мирских отошла, а он, выходит, нет. Банкиром заделался, да кризис его прижал. Не похоже на Бессмертного, чтобы он без денег остался, да просто так ноги унес. Либо он казну с собой прихватил, либо что-то тут нечисто.
- Ну так что, поможешь нам?
- Пелагея, мамка твоя, Никифор, - мудрая женщина, знала к кому направить. Есть у мня один способ локации Кощея. Так и быть, помогу, только если пообещаете, что на обратном пути завернете, да последние новости расскажете. Обещаете?
- Обещаем.
Баба Яга подошла к боковой стенке печи, нажала несколько выпирающих кирпичей. Печь загудела, на полатях что-то заискрилось, а бревна противоположной стены вдруг разошлись и открыли большую карту Руси и сопредельных государств. Старуха ткнула еще разок в кирпичи, карта замигала разноцветными огнями, потом перестала. Яга почесала бородавку на носу, вновь потыкалась в печь, но результат нового мигания карты ее опять не устроил. Она пнула ногой стену, бревна съехались обратно, как ничего и не было.
- Странно, жучок мой не отвечает. Видать, батарейка сдохла. Что ж, придется воспользоваться дедовскими методами.
Яга разложила на столе берестяной пергамент с изображенной на нем картой, точь-в-точь, что была за стеной, достала с полки банку с какими-то засушенными косточками, крылышками и лапками, попрыгала по избе, тряся ею в руках и гортанно с придыханием напевая «Ух ты, ах ты, все мы космонавты…», затем резко подскочила к столу и высыпала на него содержимое стекляшки.
- Так, что же у нас тут получилось… соловей на север, летучая мышь на юг, орлиный коготь на восток… ага, а вот и бурундучок – на запад подался…
Яга стряхнула с карты все косточки, оставив не тронутой лишь маленькую скрюченную лапку.
- Вот он где – в ливонское княжество подался, в Нарвенбург, почти на самой границе. Стало быть, точно казну увел – тамошние рыцари безденежных ох как не любят. На тебе, Илюша, карандаш да пергамент – садись, рисуй, а я покамест пойду баньку затоплю…
Попарившись в баньке, которая скрывалась за низкой дверцей в дальнем углу комнаты, постирав перепачканные пыльным смерчем портки, компаньоны остались заночевать в избе бабы Яги. На ночь глядя идти через болота не сподручно, да и из Муромца еще не вся летучесть выветрилась. К тому же бабка пообещала их подбросить прямо к лесу, чтобы не пришлось снова ноги мочить.
Проснулись они от мерного потрясывания. «Шлеп-шлеп-шлеп…» - доносилось из-под пола. «Изба бежит!» - догадался Илья. В комнате было темно, все окна закрыты ставнями. Баба Яга сидела на полатях, пристально вглядываясь в открытую маленькую заслонку на трубе и держа руки на двух длинных костяных рычагах, выходящих из пола.
- Доброе утро, бабушка!
- А, проснулись… - ответила Яга, не отрывая глаз от заслонки. – Завтрак на столе, ешьте, скоро приедем.
Приехали они действительно быстро – Никифор дожевывал всего третий пирог, а Муромец так вообще сделал только первый глоток чая. Надо сказать, летучесть его за ночь прошла, осталась лишь необычайная легкость и упругость во всем теле.
Простились с бабкой на краю болота, на тракт она выходить не стала – не сподручно избой по кустам шариться. Обнялись, Яга даже всплакнула немного, в очередной раз попросила не забывать и наведываться, потом утерла слезы, забралась в избушку, захлопнула дверь и с места пустила свое курножное жилище в галоп.
Только приятели скрылись в лесу, как из кустиков осоки вынырнул большой мокрый волк, весь перепачканный коричневой болотной ряской, сквозь которую проглядывалась серо-голубая шерсть. Он немного потоптался по опушке, порычал на убежавшую избушку и метнулся вслед за путниками.
Глава четвертая, в которой Никифор становится предметом обожания и вместе с Ильей обретает нестандартное средство передвижения.
- Блин, далеко, однако, топать-то до Кощея, у меня уже ноги болят… - разнылся Никифор на очередном привале.
Попрощавшись с Ягой, компаньоны вышли из лесу обратно на тракт и пошли в сторону Черногорода. Им предстояло отмахать до него около пятидесяти верст, а там свернуть на западную дорогу в сторону Ливонского княжества. Конечно, можно было бы и срезать, но как именно они не знали, поскольку Илья поленился все тропинки перерисовать, снял только основные дороги. И Никифор поминал ему за это постоянно.
- Я, столько ходючи, похудею – мамка не узнает, домой не пустит. Что мне тогда делать? К ратному делу не приспособлен, грамоте не обучен…
- Похудеет он, как же! Еще день не прошел, а ты уже все бабкины пироги схомячил. Нам так еды не то что то Ливонии – до Черногорода не хватит. А денег, чтобы что-то купить тоже нет, поскольку кое-кто кабак разгромил, и за погром платить пришлось…
- Да ладно, ну чего там… - стушевался Никифор. Историю с кабаком он сам себе простить не мог, поскольку понимал, что деньги вещь нужная и просто так ее отдавать не след. Он собрал посуду и, понуря плечи, пошел ополаскивать ее на родник.
Времени было в обрез, Илья торопился, потому принял решение, что будут идти до полуночи, спать четыре часа и с птицами идти дальше. Таким темпом на третий день, глядишь, войдут в Черногород. Никифор нехотя согласился.
Однако, к полудню следующего дня путники поняли, что допустили ошибку. Усталость, накопленная за все предыдущее время их путешествия – чай, не богатыри, не приучены к долгим маршам, борьбе, да приключениям – накинулась внезапно. Только что бодро топали по пустынной дороге – осень близко, да кризис, вот и не ездит никто – а через минуту зазевали оба, ноги заплетаются, лямки мешков с плеч сползают.
- Эт, Илья, мо-о-ожет соснем ча-а-а-сок?
- Угу, оберёзимся… Иди, давай, в гробу проспимся, недолго до него оста-а-а-а-лось… В ка-а-ком ухе звенит, а?
- У тебя не знаю, у меня в а-а-а-а-боих…
Илья огляделся вокруг. Тракт вышел из леса на небольшое скошенное поле. Сено было аккуратно собрано в скирды вдоль дороги, видимо, деревня далеко, стога здесь не оставляют – забирают с собой.
А свист все нарастал, постепенно становясь каким-то даже ощутимым. Вот уже ветерок поднялся, зашумел лес, что за спиной остался. Но путники не замечали перемен, продолжали медленно, позевывая, идти вперед.
Свист стал уже совсем сильным. На поле взметнулось несобранное сено, с дальних деревьев сорвалась стая ворон и с громким криком унеслась за горизонт. А Илья с Никифором идут себе, зевают…
- Нет, Илюша, прости… не могу больше… - охранник сломался первым, как шел, рухнул на дорогу и тотчас захрапел.
- Ники… - пробормотал Муромец, но тоже не устоял и свалился рядом.
Мощный богатырский храп сотряс округу. Если бы Никифор у своей мамки обучался потолковее, он бы знал смысл тех непонятных фраз, что выкрикивал в боевом трансе, а также знал о явлении резонанса и о том, что от него случается.
Храп путников вошел в резонанс со странным свистом и ударил мощной волной по округе, разметывая сено и тех, кто в нем прятался…
Проснулись компаньоны уже под вечер.
Илья заворочался, приподнялся и обнаружил, что лежат они в огромной воронке, все поле лысое, скирд как не бывало, на горизонте деревья без листвы, некоторые покорежены и с корнем вырваны. А непосредственно вокруг них с Никифором сидит с десяток мужичков в разорванной в хлам одежде. У каждого на шее на веревочке сломанный свисточек висит. Все держат в руках сабельки и щиты помятые.
- Ё-моё, соловьевские!
Муромца прошиб холодный пот: все, пропали точно, от этих не отобьются. Никифор может и разозлится, но их десять, и не было еще такого богатыря, что от соловьевской группировки ушел, в народе – Соловья Разбойника. А вот и он сам… маленький, чернявый, зубы наружу, глаза злые, глубоко сидят, мышцами на обнаженном торсе поигрывает, саблей помахивает.
Правда, соловьевцы как-то с явной опаской посматривали на путников, руки не крутили, да и вообще подходить побаивались.
- Привет, мужики! – улыбнулся своей фирменной улыбкой тоже проснувшийся Никифор. – Мир, дружба, жевачка?
- Какая, на хрен, жевачка! – взорвался главарь, - Вы что, сволочи сделали, а? Вы же нас просто опустили! Мы же кто? Соловьевцы! Мы же свистом своим богатырей с коней валим! А теперь… а?... чем валить будем?
Он в ярости сорвал с шеи поломанный свисток и принялся втаптывать его в и без того достаточно утрамбованный дорожный грунт.
- Кризис в стране! Одежды нормальной, да оружия чтоб награбить – месяц в засаде торчать надо. Только-только купеческий обоз взяли, думали – поживем нормально, вот еще двух хлюпиков щипанем… Щипанули! У вас бабло-то есть? – обратился он к путникам.
- Нет… - абсолютно честно ответил Илья.
- Я так и знал! – воскликнул вожак и отвесил сочного тумака стоящему справа от него разбойнику.
- Я тебе что говорил? Не надо их трогать. А ты? Давай, атаман, давай… Просто потренируемся. Вон какие хилые – идут, заплетаются. Потренировались: осень на носу, а мы – голь перекатная, да нас теперь все на свете засмеют, а без свистков еще и наваляют.
- А давай этим двум наваляем, да чучелами на тракте выставим, чтобы остальным не повадно было…
- А вдруг они опять захрапят?
- Да вроде проснулись уже…
- Проснулись, говоришь…
Вожак повел плечами и прямо с места прыгнул, оказался вдруг перед Ильей и отправил его в нокдаун коротким тычком правой в ухо. Затем врезал левым коленом Никифору поддых и сразил его на землю ударом локтя по затылку.
- Действительно, хлюпики! А этот, толстый, громче всех храпел… - и главарь с размаху всадил остатки сапога в живот лежащему на земле Никифору.
И тут – уж, откуда взялся? кругом поле ровное, ни травинки – в ряды разбойников влетел огромный серой с голубым отливом шерсти волк. Он сшиб атамана, перекувырнулся через поверженных компаньонов и оборотился высоким голубоглазым блондином. Мощные мускулы поигрывали в вечернем свете, холодная улыбка наводила трепет, короткие кожаные обтягивающие портки притягивали взоры. Он движением головы отбросил назад длинные волосы, послюнявил указательный палец правой руки, провел им по бровям, улыбнулся…
- Поиграем?
Что тут началось! Блондин по рукопашной части мог поспорить с самим Никифором в состоянии транса. Только он не дрался – он танцевал сольную партию на сцене княжеского театра. Щиты и сабли соловьевцев полетели в разные стороны. На каждом в доли секунды появилось по фингалу и несколько синяков. Один за другим разбойники начали оседать на дорогу. Дольше всех держался атаман. Когда же и он отравился в канаву от мощного и невероятного артистичного удара ногой в прыжке с разворота, блондин остановился, сделал реверанс невидимому зрителю, потом повернулся и присел рядом с Никифором.
- Ты не ушибся, милый? – проворковал он, глядя влюбленным взором в распахнутые от изумления глаза муромцева охранника.
- Ты оставил послание на камне, я прочитал его и понял, что мы созданы друг для друга. Ты и я – две половинки одного целого… И вот, наконец, мы соединились. Злая судьбина препятствовала этому. Я шел за тобой по болотам, потом мчался за этим поганым домом на куриных ногах и теперь благодарен судьбе, которая послала этих бандитов, чтобы я смог оказаться полезным тебе… Милый…
- Так я… это… не… - промямлил Никифор, пытаясь отодвинуться от настойчивого блондина. Тот уже не просто толкал непонятные речи и признания, а перешел к действию: накрыл одной своей рукою ладонь парня, а другой рукой поглаживал его по бедру.
Илья тоже недоуменно смотрел на эту сцену, напоминающую ему сюжет одного из самых приличных гобеленов в княжеской зале номер тринадцать, только в исполнении.
- Погоди, так ты волк-оборотень?
- Да. – ответил блондин, не отрывая глаз от Никифора и продолжая обихаживать его.
- И ты шел за нами?
- Да.
- А откуда?
- От указательного камня на тракте, где мой милый оставил послание для меня…
- Да никакого послания я не оставлял! – вскричал Никифор, отодвигая от себя настойчивые руки оборотня.
И тут до Ильи дошло. Он дико захохотал и повалился на землю, держась за живот.
- У-ху-ху-ху-ху! Говорил же я тебе – в кусты ходить надо, а не… ха-ха-ха… послания… хо-хо-хо… на камнях… хи-хи… оставлять!
- Да как же это… - Никифор весь залился краской, стряхнул с себя руки блондина и вскочил.
- Ты же волк?
-Да, милый.
- Мужчина?
- Да, пупсик.
- Так и я ведь тоже… Ты что, голубой?!
- Да!
Оборотень подпрыгнул, сделал сальто и встал на землю уже на четыре лапы огромным волком. В вечернем свете его шерсть очень явственно отливала голубизной. Он коротко взвыл, подбежал к Никифору и принялся тереться о его ноги, преданно заглядывая в лицо.
- Вот попал так попал. Что мамка скажет, если я домой такую… невесту приведу. Что делать-то? – обратился он к отсмеявшемуся Илье.
- Не знаю! Твой волк, ты и думай. И вообще нам идти надо. До Черногорода, а тем более до границы ливонской еще о-го-го как далеко!
- Я вас довезу. – сказал вновь переметнувшийся в блондина волк. Процесс оборачивания у него происходил моментально и безо всяких там ужасающих атрибутов – яростных рыков, лопающейся кожи, выпадающей шерсти, хрустящих и ломающихся костей – он просто подпрыгивал, делал сальто, в воздухе вокруг него в этот момент возникала туманная рябь, и на земле уже оказывалось другое существо.
- Я подслушал ваш разговор с бабой Ягой и в курсе, какая ответственная миссия лежит на моем любимом. Я знаю короткую дорогу отсюда до ливонской границы и готов вам помочь. Надевайте вещмешки, а когда обернусь волком, садитесь на меня верхом, да держитесь крепче. Передний – за мою холку, задний – за переднего.
Он немного потупил взор.
- Милый, сядь, пожалуйста, впереди. Мне приятно будет ощущать твои сильные руки на своем теле.
- Л-ладно… ч-чего там… мне не сложно…
- Спасибо! – оборотень чмокнул Никифора в щечку и тут же переметнулся обратно в волка.
- Эт, Илюша… - Никифор с опаской посмотрел на огромное животное. – Я боюсь… Я ж никогда на волках-то не ездил, тем более верхом, да еще и спереди.
- Молчи, долдон… - Муромец отряхнул от пыли свой мешок и закинул его за спину. – Я сам боюсь до колик, однако ехать надо и чем быстрее, тем лучше. Понял?
- А может, я все-таки вторым сяду, а?
- Ну уж нет! Сумел приручить зверюгу – будь ответственен перед ним! Садись давай!
Никифор подошел к волку, который не преминул тут же горячо лизнуть его в ладонь, зажмурил глаза и, судорожно вцепившись зверю в загривок, полез на него. Илья осторожно сел сзади, крепко обнял дрожащего охранника за талию. И оборотень побежал…
Из всех испытанных ими до этого средств передвижения избушка на куриных ножках была наиболее комфортным и надежным. У него был только один существенный минус – большие габариты, и маленький недочет – слабая аэродинамика и вследствие этого достаточно низкая скорость. Емелина печь превосходила избу в скорости и маневренности, но уступала по комфорту. У оборотня же комфорт отсутствовал напрочь! По крайней мере для Ильи – точно. Его трясло из стороны в сторону, постоянно подбрасывало и било о широкую спину Никифора. Пару раз он чуть не улетел в кусты, но удержался, впившись зубами в вещмешок своего охранника. Зато по части скорости и всепроходимости волк занимал абсолютное первое место, даже неся на себе двух человек. Он мчался стрелой, продираясь через любые дебри, перелетая канавы и буераки, однажды даже пересек вплавь небольшую речку, да так ловко, что путники намочили только низ портков.
Ближе к утру оборотень вынес их на небольшую полянку, чуть прикрытую легким туманом, с которой в разные стороны шуганулись откормленные зайцы. Он остановился, ссадил измученных путников и грянулся оземь.
- Милый, к сожалению, я не могу вечно нести тебя на себе – мой организм требует небольшой подпитки в виде свежего мяса и чистой воды. Да и тебе со спутником наверное хочется перекусить. Я оставлю вас на этой уютной поляне. А сам вернусь через час. Располагайтесь.
По его внешнему виду абсолютно не было заметно, что организм что-либо требует – дышал он легко и ровно, как будто и не отмахал с тяжким грузом на спине два десятка верст по пересеченной местности, тело все также крепко, а взор все также ясен и влюблен.
Оборотень переметнулся в волка и скрылся в лесу, а путники без сил повалились на траву.
- Ай-я-я-я-яй! – застонал Никифор – Бес меня дернул помочиться на этот камень – задница болит, будто по ней железным прутом хлестали!
- Хорош стонать, пошли за хворостом. Задница задницей, а перекусить действительно не мешает.
Через час кряхтений и проклятий на поляне весело потрескивал костерок, путники сидели на сложенных для мягкости одеялах, ели кашу и запивали богатырским настоем.
- Где наш волчара-то пропадает, час уже прошел?
- Да ладно, пусть зверь порезвится. Он, конечно, здоровый, однако, устал, наверное, нас по лесам носить. Поесть, поспать тоже требуется.
Тут из лесу выметнулся оборотень, блеснул голубой шкурой и окровавленными клыками, грянул оземь…
- Дорогой, прости мне мою нетерпеливость… - блондин присел на корточки и обнял Никифора за плечи, - не могли бы мы с тобой возлечь во-он в той шелковистой траве. Я так хочу нежно тебя…
Но закончить он не успел. Мощный апперкот Никифора прервал его излияния и отбросил на пять саженей в сторону.
- Т-ты это мне предлагаешь…
- Дорогой?! – оборотень поднялся и потряс ушибленную челюсть, - Никогда и никто не наносил мне столь сильного удара. Я рад, что ты, моя любовь, равен, а быть может, и превосходишь меня по силам.
- Я тебе не любовь! – взревел Никифор и боевым тараном бросился на блондина. – Мне девушки нравятся, ты понял?
И началась битва титанов. На поляне сошлись достойные друг друга противники. Никифор и оборотень наносили друг другу фантастические по силе и скорости удары из самых немыслимых позиций. Иногда они просто выпадали из поля зрения Ильи, наблюдавшего за схваткой, превращаясь в неясные тени. Никифор дрался озлобленно, оборотень – вдохновенно и чуть отрешенно. Перед предметом своего обожания у него было сильное преимущество в практике, однако любовь, как известно, затуманивает взор. Восхитившись очередным вывертом своего дорогого и ненаглядного, волк остановился на долю секунды и пропустил целую серию сокрушительных ударов, бросок и болевой залом.
- Ты, волчара позорный, - зарычал Никифор на ухо оборотню, сжимая его шею так, что хрустели позвонки, - запомни раз и навсегда: я-не-го-лу-бой! Ты мне не нравишься! И любиться с тобой я никогда не буду! Пошел вон!
Он разжал стальные объятья, и волк без сил сполз на землю. Через несколько мгновений до слуха Ильи донеслись рыдания.
- Ты что сделал, качок безмозглый? – зашипел он на Никифора, вернувшегося к костру.
- А что? Я ему показал, что не хрен со своими мерзостями к нормальным людям приставать.
- Балбес! А не мог это подипломатичнее сделать. Сказать, что у тебя сейчас пост и воздержание, вот пройдет неделька-другая – тогда пожалуйста.
- Так я бы его обманул тогда.
- А сейчас ты сам себя обманул! Как мы теперь отсюда выбираться будем? Я даже примерно не знаю, где мы находимся. В общем так, я попытаюсь это замять, а ты попросишь прощения, понял?
- Понял… - понурился Никифор.
Илья подошел к оборотню и присел рядом. Тот утер слезы, хлюпнул пару раз носом и постарался принять гордый и независимый вид, но у него ничего не получились. Глаза вновь увлажнились, волк вздохнул и понурился.
- Ты как? Не сильно тебя…
- Да нет, бывало и похуже.
- Ты прости Никифора, он не хотел тебя обидеть. Просто он и правда не такой, как ты. Я не знаю как у оборотней, а у людей… ну… подобные отношения не сильно распространены.
- Да и у нас тоже… Я ведь не просто оборотень, а заколдованный. И расколдоваться могу лишь от поцелуя того, кого полюблю, да и то в безоблачную звездную ночь, следующую за полнолунием. С девушками-то это было бы просто – в человечьем облике я, насколько понимаю, далеко не урод. Да женский пол мне совсем не по сердцу. Тошнит да и только, а о любви и речи быть не может. Вот и бегаю по лесам отщепенцем. А как учуял твоего друга – так просто голову потерял. Внутри меня все перевернулось, ни есть, ни спать спокойно не могу – постоянно о нем думаю…
- М-да, любовь… - озадаченно вздохнул Илья.
- Скажи, а Никифор – он совсем-совсем нормальный? Может, у меня есть капелька надежды?
- Ну, он, конечно, не совсем нормальный – какой же нормальный человек без принуждения попрется страну из кризиса выручать. Но в том плане, в котором ты интересуешься, он абсолютно нормальный, нормальнее не придумаешь. Тут тебе вряд ли что-то светит.
- Понятно… - оборотень в очередной раз утер слезы, - придется любить на расстоянии…
- Эта… а…
- Не волнуйся, - улыбнулся блондин Илье – довезу вас, раз уж обещал. Да и даже без взаимности я его не оставлю.
Он встал, встряхнулся всем телом и приблизился к костру, у которого сидел Никифор, ковыряя веточкой в золе.
- Я, типа… ну… прощения… - промямлил он, заметив подошедшего оборотня.
- Не надо извинений, Никифор, свет очей моих! Ты ни в чем не виноват. Это я не удосужился сначала разобраться в твоих чувствах и принялся навязывать свои. Долгое одиночество затуманило мой разум и заставило практически в каждом искать родственную душу. Но я понял, что мы разные и более не буду приставать со своей любовью… - волк всхлипнул, выдержка дала сбой, но через мгновение он вновь взял себя в руки.
- Позволь лишь быть рядом, служить тебе и впредь средством передвижения и иметь возможность оказаться полезным, как во вчерашнем случае с разбойниками.
- И никаких претензий и уговоров?
- Никаких. – подтвердил оборотень.
- Ладно… ты только… когда оборачиваешься, можешь себе одёжу поприличнее сделать? А то эти кожаные портки – срамота одна. Вдруг люди приличные встретятся?
- Для тебя – все, что угодно! – просиял блондин.
Он грянул оземь, оборотился волком, вновь перекувырнулся и предстал перед Никифором и подошедшим к костру Ильей в светлых льняных портках и косоворотке с оторочкой голубой тесьмою по вороту, рукавам и штанинам.
- Так сойдет?
- Совсем другое дело! – подтвердили приятели.
- Как тебя величать-то, заколдованный? – спросил Муромец, - неприлично как-то тыкать постоянно…
- Зовите меня Вульфом. – задумавшись на мгновение, отозвался оборотень
И вновь бешеная скачка на огромном звере. На сей раз удовольствие сидеть сзади досталось Никифору и он дико пыхтел, мертвой хваткой вцепившись в Илью. Для удобства Муромец повязал волку веревочный ошейник и держался за него. Проблема вылета с оборотня была решена, оставалось лишь уворачиваться от хлещущих спереди веток. Они проскакали весь день и вечер, только к ночи Вульф сжалился над путниками и остановился. Сам тут же скрылся в лесу искать пропитание, а Илья с Никифором без сил повалились на одеяла.
По утру волк вновь покинул путников, сказав, что они приближаются к ливонской границе и ему надо провести набольшую рекогносцировку. Вернулся он довольно скоро с очень удивленным, почти оторопелым, выражением на морде.
- Что случилось? – спросил Илья, когда Вульф переметнулся в человека.
- Пойдемте, все сами увидите… Там люди… Вы им, главное не говорите, что в ливонское княжество идете – боюсь, не поймут…
Путники собрали мешки и вслед за оборотнем углубились в лес. Через некоторое время, перебивая ароматы трав, деревьев, земли и ягод, пахнуло известковой побелкой, а еще через пару минут они вышли на берег Большого Чудогонского озера, на той стороне которого как раз и было само ливонское княжество, и остолбенели.
Озеро было покрыто льдом и снегом – это летом-то! Все деревья на берегу стояли без листвы и в морозном инее, хотя никакого мороза не ощущалось. А вот запах побелки стал совсем нестерпимо сильным.
Путники удивленно переглянулись – что за напасть такая? Никифор подошел к озеру, присел, зачерпнул горсть снега. Попытался сделать снежок – не получилось, белые горошинки никак не слипались. Попробовал на язык – выплюнул.
- Тьфу, гадость-то какая! Снег не настоящий!
- Как, не настоящий?
- Да так, сам посмотри…
- А иней на деревьях? – Илья протянул руку к ближайшему стволу, провел пальцами по коре.
- Ё-мое, это же побелка… и на траве тоже… что тут происходит?
- Тише, - отозвался Вульф, - там кто-то есть.
Справа от них мелькнула пара теней, донеслись голоса.
- Тебе долго еще красить? Гляди, ужо с минуты на минуту ливонское войско выйдет, надо чтоб все готово было.
- Да сейчас, сейчас – вон на верхушке пара веточек осталась…
Путники осторожно приблизились и увидели невысоко мужичка, белого с головы до ног, с бидоном и огромной кистью в руках. На березе неподалеку сидел его приятель, такой же белый, и докрашивал ветви. Заметив вышедших из лесу, первый мужичок поставил бидон на траву и перехватил кисть обеими руками наподобие дубинки.
- Стой! Вы кто такие?
- Так мы с Больших Комаров – деревня неподалеку здесь… По грибы-ягоды пошли, да плутанули немного… - отозвался оборотень, - Меня Валькой кличут, а это Илюшка с Никишкой. А что тут, дяденьки, происходит?
Мужик принял важную позу, оглядел презрительно явившуюся ему троицу.
- Странные вы какие-то – с мешками по грибы ходить. Ну да это ваше дело… А что здесь происходит, вам знать не положено!
- Да ладно тебе, Агафон, - отозвался второй мужичок, спрыгивая с березы, - расскажи пацанам. Все одно – скоро битва начнется.
- Хорошо. – Агафон опустил кисть. – Подьте сюды, слухайте… Энто княжий воевода, Сандро Невский, хитрую замануху для ливонского войска придумал. Мы тут все деревья от листьев пообщипали, берег побелкой вымазали, а на воде лед со снегом из пенопласты сорганизовали. Как ливонское войско выйдет с той стороны, увидит сие чудо зимнее, а на другом берегу наши полки малозначительные – вон они, кстати чернеются – так и ломанутся они прямо через озеро. Лед-то под ними разойдется, есть у нас на то механизма чудодейственная, и все на дно пойдуть. Вот так!
- А с какого перепугу ливонское войско вообще сюда выйти должно? – вопросил Илья.
Агафон почесал белой пятерней белый же затылок.
- Я точно не ведаю, но поговаривают, будто ливонцы идут Орду бить. Так татары повелели нашему князю их остановить, а зато они дань брать не будут полгода. Нам-то и хорошо – ливонцев мы и так не любим, а тут еще от дани на полгода освободимся, для кризисной економики очень пользительно… Князь же…
Он собирался еще что-то добавить, вероятно не очень лестное, про князя, но тут где-то в глубине леса раздался свист и в глазах мигнуло красным.
- О, одиночный красный свисток! – встрепенулся второй мужичок, - Агафон, хорош лясы точить – приготовься.
Они бросились к березе, которую докрашивали, и разгребли под ней огромную кучу листвы. Под листвой оказался небольшой деревянный помостик, тоже для маскировки крашеный белым, с толстым рычагом, торчащим в центре, и двумя выпуклыми кнопками по бокам от него.
Агафон надавил до щелчка левую кнопку. Из-под земли донесся короткий гул, искусственный лед чуть всколыхнулся, и по озеру пронесся небольшой ветерок. А буквально через мгновение на другой берег вывалило ливонское войско.
Закованные в тяжелую броню рыцари поигрывали длинными копьями, высокие плюмажи, знамена и штандарты чуть трепетали на несильном ветру, обнаженные мечи панцирной пехоты блестели на солнце, барабанщики задавали ритм, горнисты трубили команды. И эта волна смерти вдруг застыла, увидев перед собой замерзшее озеро. Из рядов ливонцев на берег выбежал невысокий солдатик в легком доспехе, пощупал снег, попрыгал на льду. Удостоверившись в реальности и прочности сего чуда, он подал знак, вновь ударили барабаны, и запели горны… И войско двинулось вперед, на противоположный берег.
Они высыпали на лед абсолютно все, не оставив даже небольшого арьергарда. Даже продовольственный обоз двинулся вслед за рыцарями и пехотой, настолько ливонцы не верили, что какой-то там небольшой отряд русского войска сможет причинить вред их армаде. Отмахнемся как от комара и пойдем дальше. Зачем при этом еще испытывать неудобства, обходить по берегу, когда Господь явил чудо и дал им прямой путь? Ох, и поплатились они за свою спесь и высокомерие!
Когда ливонские полки дошагали до середины озера, в глубине леса вновь раздался свист, и в глазах трижды мигнуло зеленым.
- О, три зеленых свистка! Агафон давай! – вскричал второй мужичок.
Агафон вдавил до щелчка другую кнопку на помосте, под землей раздался гул. На сей раз он никуда не исчез, и когда Агафон с натугой опустил рычаг, лед под ногами ливонцев разошелся, превратившись в квадраты пенопласта шириной в полсажени.
- Ё-мое! – выдохнули одновременно Вульф, Илья и Никифор. В мгновение ока огромное войско вместе с барабанщиками, горнистами и обозом ушло под воду. Кое-кто попытался ухватиться и остаться на искусственных льдинах, но тяжелые доспехи тянули на дно, а пенопласт крошился под пальцами. Буквально за несколько минут все было кончено. От ливонцев остались лишь штандарты на деревянных древках, да обрывки плюмажей.
- Йо-хо-хо! – заголосили Агафон с товарищем и принялись выплясывать джигу вокруг березы.
- Сдается мне, что нам лучше покинуть этих достойных мужей, - прошептал Вульф на ухо Илье, - и отправиться дальше.
- Пожалуй, ты прав. – согласился Муромец и попятился в кусты, потянув за собой обалдевшего Никифора.
Они осторожно обогнули озеро, выйдя за пределы побеленной полосы, а утром следующего дня оборотень вынес их к заставе Нарвенбурга.
(продожение следует)
|
|
{{ comment.userName }}
{{ comment.dateText }}
|
Отмена 
|