КРЫЛЬЯ

Bayshore

…Я бегу! Бегу так быстро, что мои лапы почти не касаются земли… Утренний морозный воздух бьёт в лицо, играя ярко-рыжими прядями волос… Ветви деревьев, склонившиеся над прошлогодней пожухлой травой с островками позднего грязно-серого снега, хлещут моё тело… Но я не чувствую боли…

Я свободен! Я ощущаю свободу кожей, я вдыхаю её аромат полной грудью — и это пряные, дурманящие запахи старой травы, молодых побегов и набрякших почек… Я растворяюсь в этих запахах, растворяюсь в солнечном свете, пробивающемся сквозь могучие кроны деревьев, растворяюсь в свежести этого утра… Я ещё никогда не чувствовал себя настолько живым! Я понял, что до этого утра я не знал, что такое весна…

Я не знал, что такое свобода…

И я чувствую, как за моей спиной раскрываются крылья!..

***

Трель жаворонка неслась над заспанными городскими улицами, над колоссом ратуши, над приземистыми домишками простолюдинов и над резными крышами лордов и купцов. Крохотная точка в небе то взмывала вверх, исчезая в весенней лазури, то вновь неслась к земле, повторяя ход замысловатой мелодии. Утренний весенний воздух словно дрожал от возбуждения, наполняясь серебряными переливами песни пернатого менестреля, и Андреас пытался сделать вдох поглубже, чтобы захватить в себя частицу этой дивной песни. Насколько позволяла ширина решётки, лис протиснул узкую мордочку между холодными прутьями и жадными глотками пил свежесть утра, пытаясь заглушить привкус затхлого воздуха темницы. Он жмурился от удовольствия в лучах солнца, в то время как лёгкий ветерок колыхал мягкую шёрстку на его голове. В уголках глаз Андреаса заблестели слёзы.

Быть там! В бесконечности неба и весны! Летать над облаками и петь вечную песню весны! Прочь от земли! Прочь!..

Жаворонок сделал ещё один круг над городом и, внезапно рванувшись ввысь, растворился в небе.

Уже через несколько мгновений Андреас лежал ничком на холодном полу, тщетно пытаясь подавить рыдания, рвущиеся из груди. Когти в бессильной злобе и отчаянии скребли по камням темницы.

Мечты о свободе останутся мечтами до конца его жизни. И Андреас знал, что ждать осталось совсем недолго…

Лязг ключа в замке заставил Андреаса вскочить на ноги; его уши отогнулись назад, а верхняя губа чуть дрогнула, обнажая острые клыки. Цепи, удерживающие его руки натянулись и задрожали, когда Андреас бросился в сторону массивной кованой двери, встречаясь лицом к лицу со своим тюремщиком, взглядом изумрудных глаз прожигая насквозь его ненавистную физиономию.

Ни один мускул не дрогнул на морде черно-бурого лиса, вошедшего в камеру Андреаса. Он привычным жестом – небрежным кивком головы – смахнул со лба длинную чёлку и встретился взглядом с пленником, осмелившимся в очередной раз бросить вызов самому Клауду Брайссу, начальнику стражи Корнвелла. Несколько долгих мгновений продолжалась эта молчаливая дуэль, пока Андреас не опустил глаза, признавая своё поражение.

— Браво, мой друг, — в голосе Брайсса не было и намёка на насмешку. – Это на две секунды дольше, чем в прошлый раз…

— Не смей называть себя моим другом, тварь! – прошипел Андреас, опускаясь на соломенную подстилку в дальнем углу камеры. – Тебе больше нечем заняться?

Брайсс улыбнулся, и в этой улыбке не было и намёка на какое-либо чувство – так могла бы улыбнуться скала, нависшая над кромкой бушующего океана. Волны с силой бьются об её острые грани и разбиваются одна за другой, не в силах сотрясти колосса. Шторм всё бушевал, а скала так и стояла на своём месте. Эти глупцы пытались запугать Брайсса бесконечными угрозами, бросались на него, словно дикие псы, но он выдерживал удары стихии подобно скале. Они приходили и уходили, некоторые – навсегда, а Клауд Брайсс оставался. Последнее слово было за ним.

— Честно говоря, дел невпроворот. Я заскочил к тебе чтобы поделиться свежими новостями…

Андреас стиснул зубы.

— Новости хорошие, мой дорогой Андрэ! Твои друзья свободны!

Андреас не смог сдержать возгласа удивления.

— Они выдали главного заговорщика вашей шайки и дали все необходимые показания… Всё кончено!

На Андреаса словно вылили ушат ледяной воды. Он застыл на месте, не в силах принять сказанное Брайссом за правду.

«Кристиан!»

— Вы не сможете ничего доказать! У вас не выйдет! – хриплый крик сорвался с его губ, отражаясь эхом от бесчувственных стен.

— Ты предстанешь перед судом через неделю. Обвинение — преступлении против короны и нашего народа, государственная измена, попытка вооружённого восстания… Его величество милостиво предоставляет тебе защитника, от которого ты, собственно, можешь отказаться. И, как твой последний друг, советую тебе сделать это. Не стоит оттягивать неизбежное…

***

…Я останавливаюсь, когда воздух кажется мне раскалённым свинцом, льющимся в глотку, когда дышать становится просто невероятно больно... Я прислоняюсь спиной к дереву и медленно сползаю по стволу, с наслаждением вытягиваю ноющие лапы и закрываю глаза. Пульс огромным молотом бьётся в висках, сердце рвётся из груди… Я стараюсь дышать медленнее, но то и дело срываюсь на лающий кашель. Я стараюсь не думать о погоне. Я просто лежу на холодной земле, не в силах подняться. Если они возьмут мой след – что ж, так тому и быть. Но я не умру в этом каменном мешке! Не умру под улюлюканье толпы… Своего народа, ради которого мы…

Кашель превращается в смех… Как долго во мне будет жить этот напыщенный лорд Андреас Торвальд? Революционер, борец за права народа, за свободную республику? Где вы, лорд? Где ваш дофин? Где это незаконнорожденное дитя, бедный бастард, которого вы хотели посадить на трон? Где ваш сенат, мессир Торвальд? Где ваш любимый Кристиан, за которым вы пошли в огонь и воду, а пришли на эшафот?.. Где же ты, мой лучший друг – господин Брайсс? Что же ты медлишь?

Хриплый смех, похожий на карканье ворона, постепенно смолкает. Это истерика… Успокойся… Ещё один вдох… Дыши, пока можешь – дыши!..

Когда грудь перестаёт походить на кузнечные меха, я позволяю себе открыть глаза. Я вижу ярко-зелёные тонкие листья молодой травы, пробивающейся из-под холодной земли, вижу, как капли росы дрожат на кончиках тонких стебельков, вижу солнечный свет, разбивающийся в этих каплях на разноцветные лучи. Волны крови, бегущие по венам, отдаются лёгкими толчками в подушечках пальцев, и вот мне кажется, что я чувствую сердцебиение самой земли, проводя рукой по влажной лесной подстилке.

…Я живой!..

Я чувствую каждый лучик солнца, каждое дуновение ветерка, каждую травинку, которой касается моё тело. Я чувствую – только теперь – что такое весна. Что такое свобода…

Через десять минут блаженного отдыха, дарованного мне не иначе как самими небесами, я, наконец, чувствую в себе достаточно силы, чтобы встать. Слегка пошатываясь, я бреду вперёд сквозь редеющий лес, и чувствую, как силы потихоньку вновь наполняют меня. Я ускоряю шаг, и выхожу на опушку леса.

Огромное поле раскидывается передо мной, и всюду, куда хватает глаз, молодые ярко-зелёные ростки плотным ковром устилают землю. Серебро реки рассекает долину надвое и широким потоком струится вдаль, далеко за горизонт, где лазурь неба встречает изумруд земли…

И я почти бегу к реке, предчувствуя прикосновение губ к её прохладным водам. Предчувствуя тот момент, когда я упаду на колени перед ней и почувствую на своих губах ледяную воду, словно в страстном поцелуе сливаясь с всепоглощающей весной… И я чувствую, как за моей спиной вырастают крылья…

***

Стражники грубо толкнули Андреаса, отчего он чуть не упал на пол своей каменной темницы, швырнули ему кусок чёрствого хлеба и закрыли тяжёлую дверь. Молочно-белый диск луны скрылся за облаками, и ни одна звезда не решила заглянуть туда, где на соломенной подстилке, свернувшись калачиком, лежал Андреас. Теперь ему незачем было скрывать своих слёз, и его истощённое, покрытое ссадинами и старыми шрамами тело сотрясалось от рыданий.

Его не страшила смерть, что ждала его на следующее утро. Он не молил небеса о чуде. Он не просил даровать ему свободу. Его губы шептали снова и снова одно и то же имя.

— Кристиан! Кристиан!..

— Торвальд! – тихий голос, треск огнива – яркое пламя факела выхватила из кромешного мрака камеры фигуру, укутанную в серый грубо сотканный плащ. Андреас вскочил на ноги и бросился прочь от призрака, но скоро уткнулся в холодный камень стены и повернулся лицом к нежданному гостю. Тот откинул капюшон с лица, открыв в дрожащем свете факела свой лик. Тонкая мордочка с бегающими чёрными бусинками глаз, жёсткая бурая шерсть и длинные резцы с первого взгляда выдавали в нём Лазара – крысу-слугу Кристиана.

— Что тебе нужно? – голос пленника всё ещё дрожал.

Скрипучий шёпот был ему ответом:

— Мне не нужно ровным счётом ничего, лис! Это тебе нужно кое-что! Мой господин просил передать тебе это письмо и это…

Бросив в сторону Андреаса смятый клочок бумаги, крыс ещё некоторое время копался в складках плаща, прежде чем извлечь на свет изогнутый металлический предмет.

— Это ключ, что подарит тебе свободу. Поспеши!

«Зачем!» — пронеслось у Андреаса в голове. «Зачем бежать? Зачем оттягивать неизбежное? Зачем жить, если то, во что ты верил, умерло на твоих глазах?»

Он бросил взгляд на то место, где только что стояла таинственная фигура, но увидел только неровные стыки каменной кладки, освещённые факелом, забытым таинственным посланцем. Дрожащими пальцами он развернул записку и стал читать. С первого взгляда он узнал этот почерк, и по его спине пробежала волна дрожи.

«… Мой милый Андреас! Если ты читаешь эти строки, значит, нам не суждено больше увидеться. Я сделал свой выбор между нашей дружбой, нашим братским чувством, нашей мечтой… и свободой! Республика – это химера, Андреас, недостижимая цель, за которой скрывается тот же деспотизм и абсолютная власть сильного над слабым, пусть и прикрытая сладкими речами. Наша маленькая революция провалилась, и всё, что нам остаётся – это спасать себя!.. Прости, что своей ложью я привёл тебя на плаху – но разве в твоих лапах не ключ к свободе? Мы свидетельствовали против тебя, купив себе жизнь, дабы мы смогли спасти тебя… Ты нам дорог, и мы не желаем твоей смерти. Я не желаю этого. ..

На обратной стороне записки карта тайной тропы, по которой мои люди увезли дофина. Моё старое имение в Шато д’Иль станет убежищем вам обоим. По ту сторону Лэссы тебе никто не сможет чинить препятствия, и ты будешь свободен. Мои друзья позаботятся о тебе.

Прости меня за всё, что я был вынужден сказать о тебе на слушании… Прости за то, что впутал тебя во всё это… Прости меня – и прощай!..»

***

Они нагнали меня на второй день почти у последнего поворота реки – того, за которым находился нужный мне мост. Хвала небесам, я услышал их раньше и нырнул в прибрежные заросли ивняка. Осторожно, не привлекая внимания, я шёл почти у самой кромки бурлящей, полноводной Лэссы, и её поток указывал мне направление. Плотный покров молодых деревцев надёжно скрывал меня, но мои преследователи упрямо шли за мной.

Когда впереди показались опоры моста, я понял – спасён! Я прибавил шагу и почти побежал к мосту, зная, что теперь только скорость может меня спасти. Илистый берег затягивал лапы в тиски, но меня уже не остановить. Я уже не бегу – я лечу над землёй, словно белоснежные крылья за спиной несут меня к моей свободе!

Всю свою жизнь я думал, что знаю, что такое свобода. Я думал, что молодой дофин, взойдя на престол вместо властного и непреклонного дяди, обеспечит поддержку молодому сенату, даровав тысячам своих подданных свободную жизнь. Так говорил Кристиан – мой друг, мой наставник, мой брат…

Химера. Иллюзия. Обман.

Нет большей свободы чем та, что дарована тебе небесами, и никто не сможет отнять её у тебя или подарить, словно дешёвую куклу.

С рождения и до смерти мы свободны, и наша свобода зависит от нас.

Поэтому я и не виню Кристиана за его предательство.

Он всего лишь сражался за свою свободу.

Когда-нибудь, за пеленой этого мира, мы встретимся и предстанем перед судом Времени. Но сейчас — …

… Я лечу… Лечу навстречу ветру и солнцу, навстречу весне, скинув ненужный груз старой жизни. Моя свобода ждёт меня. Не в замках и дворцовых коридорах, не в соборах и на площадях, а в моём сердце, в котором отныне и навсегда будет звучать пронзительная трель жаворонка…

Вечная песнь весны!

…Я слишком поздно понимаю, что мост сломан. Опоры сиротливо стоят на берегах Лэссы, а огромные канаты, что держали полотно моста, почти полностью сгорели– их оплавленные обрывки трепещутся в водном потоке.

— Ты проиграл, мой друг! Теперь всё кончено!

Я знаю этот голос. Моё седце пропускает несколько ударов, прежде чем начинает биться вновь.

Брайсс, ты всё же догнал меня!

— Чего ты добился? Что ты здесь искал? Своего дофина? Так он ждёт тебя на дне Лэссы, и ты всего в двух шагах от того, чтобы встретиться с ним!

Еле успев остановиться на краю обрыва, под которым бушуют пенные воды Лэссы, я оглядываюсь назад. Мои палачи не торопятся. Впереди них идёт он – Клауд Брайсс, не знающий покоя тюремщик. Чёрный хвост мечется из стороны в сторону, нагрудные пластины доспеха вздымаются в такт дыхания. Они останавливаются всего в десяти шагах от меня. Его свора наводит на меня стволы мушкетов…

— Всё кончено, Андрэ!

Но я спокоен. Я знаю, чего я хочу…

Я смогу доплыть до другого берега. Это невозможно, но только не для меня. Не для того, кто обрёл свободу.

Я медленно поворачиваюсь к обрыву и в тот самый момент, когда оружейные залпы разрывают тишину утра, я прыгаю…

Жаворонок, встревоженный канонадой, взлетает ввысь. И я падаю в распахнутую передо мной кристально чистую лазурь неба. Я лечу за ним!..

Огонь обжигает спину, волны агонии захлёстывают меня, когда свинцовые пули находят свою цель. Пусть они думают, что достали меня…

Это не боль от ран.

Я-то знаю, что это растут за спиной мои белоснежные крылья…