ДОРОГОСТОЯЩИЙ ОПЫТ

Михаил Грешнов

1

— Итак, вы согласны, Гарри! — Профессор Баттли говорил несколько

торжественно, как на ученом совете, хотя в комнате было всего три человека. — Вы

предоставляете себя в наше распоряжение и получаете после завершения опыта

пятьдесят тысяч долларов. Вы согласны на эксперимент добровольно.

Гарри, за весь разговор не поднявший глаз от стиснутых рук, сделал попытку

взглянуть на профессора:

— Добровольно, — подтвердил он.

— Но... вы понимаете?

— Понимаю, сэр. Это опасно.

— Поэтому мы и оплачиваем риск кругленькой суммой.

— Да, — кивнул Гарри.

— И требуем выполнения нашей программы полностью.

— Я выполню ее, сэр.

Третий участник беседы, Глен Эмин, молчал. По его бледному лицу трудно было

судить, одобряет он разговор или нет. Только пальцы, барабанившие по

канцелярской папке с бумагами, выдавали его волнение. Это он привел Гарри

Польмана, бывшего друга по колледжу, в кабинет профессора Баттли, где начался

разговор на не совсем обычную тему. Предложение Гарри от имени профессора тоже

было сделано Гленом. Гарри дал согласие сразу, как только услышал о сумме в

пятьдесят тысяч долларов. Сейчас разговор шел о контракте.

— Я бы хотел... получить аванс, — сказал Гарри. — И скорее покончить с

этим.

— Аванс получите завтра. Как только договор будет подписан.

— Мистер Баттли... Мне нужно сейчас, — почти с отчаянием сказал Гарри. —

Хоть немного наличными.

Глен уловил нотку страха в голосе Гарри. И видел причину этого: Гарри

боялся, что не получит ни цента. Лицо профессора выразило брезгливость: просьба

Гарри была не джентльменской просьбой. Но ведь Гарри и не джентльмен! Когда

профессор вынимал из кармана две пятидолларовые бумажки, Глен заметил, как

нетерпеливо шевельнулись пальцы Гарри.

— До завтра... — сказал Баттли, давая понять, что разговор окончен.

Выходя с Гленом на террасу главного здания, после того как Гарри ушел,

Баттли все с той же брезгливостью, будто перешагнул через ушат с помоями,

проговорил:

— Пойти на риск из-за пачки долларов. Бр-р!.. Однако, — повернул он к Глену

крупное породистое лицо, — опыт дорогостоящий, Глен, заметьте!

Баттли презирал деньги, и в этом Глен не понимал его. Может, потому, что

деньги доставались шефу легко? Впрочем, не так-то легко, — институт не бросал

ассигнований на ветер. Баттли просто удачлив: ему первому удалась пересадка

человеческого мозга, он первый синтезировал плазму крови. Тут Глен Эмин знал

профессора лучше — это был смелый и неутомимый экспериментатор. Если он был на

верном пути, он напоминал гончую, рвущуюся по следу. Для Баттли тогда не

существовало ничего, кроме цели. Но он презирал деньги и людей, которые тянулись

к деньгам, — словно не знал, что они иногда бывают нужны, как воздух.

— Кто финансирует опыт? — спросил Глен.

— Безразлично кто, — ответил профессор. — Мне нужен опыт, нужны результаты,

Глен!

В этом и был весь Баттли, тщеславный, а иногда и жестокий. Напал на след и

теперь будет рваться вперед, не оглядываясь по сторонам.

Опыт ставился тайно. Ни одна из научных ассоциаций не дала бы на него

разрешения. А идея была заманчивой: перекинуть мост между животными и человеком.

Естественно, для этого был выбран дельфин. Не потому, что дельфин самое

смышленное из животных, самое доброжелательное к людям и вообще самое, самое...

— об этом теперь пишут в газетах. А потому, что с изобретением биометилтонала —

сокращенно БМТ — кровь теплокровных животных можно было по составу приблизить к

человеческой крови. И здесь это «самое» ближе всего подходило к дельфину.

Изобрел БМТ Глен Эмин. А Баттли переманил его к себе в лабораторию.

Опять-таки — за высокий оклад. Вот почему сейчас, когда они шли по террасе, Глен

ненавидел шефа и сочувствовал Гарри Польману. Купив Глена за деньги, Баттли

презирал его не меньше Гарри. Только не показывал этого открыто — Глен нужен ему

для успеха. Из всего, что могло пощекотать самолюбие, Баттли предпочитал успех.

Так было с изобретением БМТ; в устах всего ученого мира ходили легенды о

лабораториях Баттли и, естественно, упоминалось только его имя. Но аппетит

приходит во время еды. Баттли хотел большего, был задуман эксперимент «Меркури».

У одного из русских фантастов описан таинственный сад доктора Сальватора,

где в окружении каменных стен проводились невообразимые опыты над животными:

пересадка голов и других частей организма от одной особи другой. Нечто подобное

было с комплексом лабораторий Калифорнийского исследовательского института. С

запада лаборатории граничили с океаном, на востоке примыкали к скалистым обрывам

Берегового хребта. Многомильная полоса побережья была рассечена проволокой на

квадраты, там и тут защищенные от случайного взгляда металлическими щитами. В

Калифорнии изгороди — дело обычное: огораживаются атомные заводы, виллы

миллиардеров. Это не вызывает протестов и любопытства. Но здесь было кое-что,

прикрытое большой тайной. И прежде всего — эксперимент «Меркури», в котором

ставка была покрупнее, чем в других опытах: человеческая жизнь. Риск и опасность

эксперимента были отлично известны профессору.

— Что вы на это скажете, Глен? — спросил он, остановившись в конце террасы.

С океана тянуло ветром. Начиналась весна, ранняя в этом году и потому

неожиданная. Туман рассеялся, небо и море были яркими, помолодевшими,

настраивали на мирный тон. Но в душе Глена не было мира, разговаривать не

хотелось.

Баттли ждал ответа.

— Мне жаль этого парня, — сказал откровенно Глен, зная, что его реплика

идет вразрез с мыслями шефа. Но он может позволить себе эту вольность — в

эксперименте «Меркури» Глен Эмин незаменим.

— Намекаете на риск, которому подвергается Польман?

— Отчасти...

— Часть — это еще не целое. Что вы думаете в целом, Глен?

В целом Глен считал, что вместе с профессором идет на преступление,

одинаково наказуемое кодексами любой страны: эксперимент наверняка кончится

гибелью Гарри. Баттли знал это прекрасно. Понимал, что делает Глена соучастником

преступления и что Глен идет на это соучастие. Но об этом Глен, конечно, не

скажет. Не только потому, что вопрос поставлен шефом прямо и резко, — это бывает

нередко. А потому, что, откажись Глен от эксперимента, это будет концом его

карьеры и благополучия. Кроме того, у Глена есть Джесси, его жена, и Айк,

четырехлетний сын. Вот оно, целое, которого домогается Баттли. Поэтому Глен

ответил уклончиво:

— Думаю, что подготовку к эксперименту можно будет начать завтра.

Договор был подписан на следующий день в десять часов утра. А еще через два

часа — в двенадцать по местному времени — дельфину Иглу был введен препарат БМТ.

Одновременно в вены Гарри тоже влили первые кубики биометилтонала.

Цель эксперимента заключалась в подсадке дельфину коры головного мозга

человека. Тончайшая операция, сравнимая разве с работой гранильщика драгоценных

камней... Проще было бы пересадить мозг целиком, но это не даст нужного

результата: мозг останется полностью человеческим. Задача сводилась к тому,

чтобы оставить дельфина самим собой, подключив ему человеческое сознание.

Операцию пересадки готовился сделать Баттли. Глен должен был при помощи БМТ

уравнять химический состав крови подопытных, а потом переключить мозг человека

на новое кровообращение — от дельфина.

Процедура предварительной подготовки длилась шесть дней. На седьмой день

Баттли произвел операцию пересадки.

— Как вы себя чувствуете, Гарри? — был первый вопрос к подопытному.

Ответа Баттли не ждал. Мозг дельфина и Гарри был под наркозом, но человек

должен пробудиться раньше животного, и теперь Баттли передавал информацию — как

можно больше информации, чтобы человек осваивался с новым своим состоянием

постепенно. Кроме того, нужно было видеть, успешно ли прошла хирургическая

операция. Баттли ловил малейшее движение человека-дельфина.

— Как вы себя чувствуете? — повторял он. Вопросы передавались по радио.

Миниатюрный приемник был вживлен в кору привитого Иглу мозга. Передатчик для

ответного разговора с людьми вмонтирован еще проще: на два зуба верхней и нижней

челюстей были надеты металлические коронки, которые, контактируя, замыкали цепь

микропередатчика, вставленного тоже между зубами.

Гарри услышал вопрос. Как он себя чувствует? Пока что он только слышит

голос профессора.

— Будьте мужественны, — продолжал Баттли. — Главное начнется, когда мы

снимем наркоз...

Тут впервые Гарри захотелось спросить, что с ним и с его телом.

— Вы живы, Гарри, запомните, вы живы и будете жить, — говорил Баттли. — Как

только кончится опыт, мы сделаем обратную операцию, вернем кору вашего мозга на

место.

Но что ему теперь делать, спрашивал себя Гарри.

— Станьте дельфином. Полностью станьте дельфином, — не умолкая, говорил

Баттли.

Гарри прислушивался к себе, но, кроме голоса Баттли, ничего не ощущал и не

слышал.

— Глен, — обратился Баттли к помощнику. — Начнем общее пробуждение.

Постепенно — самыми маленькими шагами...

Первое, что ощутил Гарри, была бесконечность. Казалось, что он один на

маленьком острове, на пятачке среди огромного мрака. Было с ним только его «я» —

ничтожная искра, не способная осветить и раздвинуть мрак. Это его испугало:

хотелось крикнуть, но не было голоса, шевельнуться — не было рук и ног.

— Гарри, Гарри... — слышал он где-то вблизи слова профессора.

Но у него самого не было голоса, чтобы ответить.

— Гарри, вы пробуждаетесь в новом мире, вы стали дельфином, Гарри. Мы

предвидели, что вам будет трудно. Вы теперь дельфин, Гарри, вы теперь Иглу...

Нам нужно знать, как вы себя чувствуете. Вы нас слышите? Говорят доктор Баттли и

Глен.

Гарри боролся со страхом и с бесконечной тьмой.

— Гарри, была операция...

И вдруг мрак исчез. Гарри увидел лабораторию, склонившихся над ним Баттли и

Глена. Он сначала не понял, куда исчез мрак, а потом сама собою пришла догадка:

у него открылись глаза. Но глаза открыл не он, Гарри Польман, — их открыл

дельфин Иглу. Это его удивило: неужели он будет зависеть теперь от животного?..

— Что вы можете сделать, Гарри? — спрашивал Баттли.

Что он может сделать? А может ли он закрыть глаза? Гарри приказал себе:

закрой глаза. Это ему удалось — веки закрылись. Видимо, Баттли понял, что это

первое его осмысленное движение.

— Еще раз откройте и закройте глаза, — сказал он.

Гарри открыл и закрыл.

— Хорошо, — сказал Баттли с облегчением. — Переходите на разговор,

пользуйтесь передатчиком.

Гарри шевельнул челюстью — Иглу всплеснул плавниками. Тело его качнулось в

воде. Гарри показалось, что он валится на бок. Он мысленно вскинул руки, как

человек, поскользнувшийся на дорожке, — плавники судорожно взмыли в воде, тело

чуть не выпрыгнуло из ванны. Плеснула вода.

— Осторожнее, Гарри... — Баттли стряхивал с халата брызги.

— Я ничего не сделал, — передал азбукой Морзе Гарри. — Мне очень легко...

Баттли ответил:

— Вам надо научиться координировать движения. Шевельните хвостовым

плавником.

К радости Гарри, это ему удалось. И опять он едва не выскочил из ванны.

— Так... — сказал Баттли. — Для начала неплохо. Даже если вы будете только

плавать, эксперимент мы завершим успешно.

Выходя из лаборатории, Глен думал о последней реплике шефа: не слишком ли

узкую цель ставит Баттли, если считает, что умение плавать удовлетворит задачам

эксперимента. Впрочем, это его, Глена, уже не касалось. Его дело — биологическая

основа, действие препарата БМТ. Цели и задачи определяет дирекция института.

Потом он начал думать о Гарри Польмане. И о себе. Вдруг представил себя на

его месте, в роли подопытного. Почувствовал холодок на спине — никогда! Он видел

Гарри после операции. Это был живой труп. Глен слабо разбирался в нейрохирургии,

но об экспериментах, которые ведутся в лаборатории, знал. У животных — кошек,

собак — удалялась кора головного мозга. Животные жили: ели, если им давали пищу,

двигались, если их водили на цепочке, издавали мяуканье, лай. Но что за походка

была у них, что за голос!.. Гарри после удаления мозговой коры открыл глаза.

Какие это были глаза!.. Холод опять пробегает по спине Глена.

Они были товарищами по Энвери-колледжу. Но Гарри не смог завершить учебу.

Что-то случилось с его отцом, — кажется, растратил чужие деньги. За три месяца

до окончания курса Гарри исчез из колледжа. Встретились они через семнадцать лет

в Сан-Франциско. Глен уже стал ученым с именем. А Гарри? Работал препаратором в

какой-то захудалой лаборатории, и по его внешности можно было судить, что дела

его шли не блестяще. «Я тебя устрою на хорошее место», — пообещал Глен. Потом

уже, после прощания, понял, что ничего не знает о Гарри, кроме его скромной

профессии. Но обещание было дано, и Глену пришлось здорово врать Баттли,

расхваливая друга детства, чтобы устроить его на работу. Баттли был человеком

момента, принимал решения сразу. Видимо, Глен пришел к нему в добрый час, и

вопрос о приеме Гарри на место препаратора был решен.

Позже Глену стало невыносимо от молчаливой благодарности друга, от его

взгляда, похожего на взгляд случайно пригретой собаки, и вместо сближения с

бывшим товарищем Глен почувствовал к нему холодок. Так он и не узнал, как прожил

Гарри семнадцать минувших лет и как он живет сейчас.

Когда встал вопрос об эксперименте с дельфином и стали искать добровольца,

Гарри опять попался на глаза Глену. Глен предложил ему от имени шефа пятьдесят

тысяч долларов, Гарри поспешил согласиться. Глен не презирал деньги, он знал им

цену. Но сейчас Глен не мирился с мыслью, что Гарри пошел на эксперимент ради

денег. Во всяком случае, он, Глен Эмин, никогда бы не согласился на такой опыт.

2

Гарри вывели в море после четырехдневных испытаний в вольере. Операция и

приживление мозга прошли успешно. Баттли радовался удаче: центры нервной системы

функционировали нормально.

— Гарри, — шутил он, — теперь вы настоящий Нептун. Подводное царство —

ваше. Плывите!

Но вольер — не то, что открытое море. Из тихой заводи Гарри попал в

бушующий ураган, который оглушил и опрокинул его.

Человек на суше видит и слышит, обоняет запахи, осязает тепло и холод.

Увеличьте стократно каждое ощущение, и вы приближенно представите себе мир

дельфина. «Подвижный в подвижном» — таков был девиз «Наутилуса» в прошлом веке,

когда считали, что океан нем, лишен цвета и запахов. «Подвижный в подвижном»

правильно и сегодня, а все остальное обернулось своей противоположностью:

кваканье, карканье, клохтанье, хрюканье, блеянье обрушились на Гарри со всех

сторон. Стонами, вскриками были полны глубины.

— Гарри! Гарри! — надрывался приемник в его мозгу. — Где вы?..

— Я ничего не слышу, — растерянно отозвался Гарри.

Бесшумный электробот сопровождал его в первый выход. На борту не поняли,

почему Гарри не слышит. Судно шло на аккумуляторах, обороты винта были почти

бесшумными. С электробота ответили:

— Держитесь прежнего курса — право по борту!

Океан надвигался на Гарри, как разъяренный зверь; что-то ухало, ахало в

нем, верещало, кудахтало, вздыхало и умирало. Позади гремел камнями прибой,

впереди басовитым утробным рокотом извещал о своем приближении находившийся

где-то за тысячу миль отсюда шторм.

— Почему вы молчите, Гарри? — взывали с электробота.

— Разве вы можете меня слышать?..

— В чем дело? У нас полная тишина!

— Мне постоянно мешает шум.

— Опуститесь на глубину! — последовала команда. Гарри пошел в глубину. С

каждым метром все вокруг изменялось. Мелькали огненные штрихи, зигзаги — будто

проносились пороховые ракеты; глубже ракеты превратились в светильники —

голубые, зеленые, — висевшие точно луны. А потом вместо ожидаемой тьмы глубоко

внизу появилось багровое с желтым отливом зарево — светился придонный ил... Там

и тут колыхались синие или рыжие гривы мерцающих водорослей, негаснущими

полянами рдели колонии голотурий; камни светились красным, между ними шуршали,

мерцали морские ежи, креветки; молниями проносились мурены, а звезды так и

оставались звездами, только опрокинутыми в глубину... Это было удивительное,

зачаровывающее зрелище, доступное глазам только обитателей моря. Оно было бы

даже красивым, не окажись с первого взгляда жестоким. Это был мир с предельно

обнаженной жестокостью, где сильный пожирает слабого открыто и беспощадно. Зубы

и широкие пасти господствовали здесь над слабым и беззащитным, и, чтобы слабому

не быть сожранным без следа, ему надо было размножаться, как планктону — в

миллиардах себе подобных. Гарри был потрясен беспрерывной охотой всех за всеми,

хрустом и хлопаньем челюстей, вскриками, визгами, пронизывающими толщу вод...

Почувствовав потребность вздохнуть, он вынырнул на поверхность. С бота его

спросили, что он видел в глубине. Гарри ответил:

— Ужас...

Человек хочет знать тайны океана и космоса, стремится заглянуть в мир

дельфина, тигра, амебы. Открытия, которые его ждут, будут более потрясающими,

чем некогда были открытия материков и полярных стран. Совершенно новая область,

которой пока еще нет названия. Может быть, человек назовет ее зоопсихикой?.. Что

она принесет с собой? Готов ли человек к путешествию по этой неизвестной стране?

Вооружившись психикой неведомых нам существ, их в тысячу раз обостренными

чувствами, не станет ли человек их пленником и жертвой?..

Завоевание природы не обходилось без жертв с обеих сторон. Человек вырубал

леса, распахивал большие пространства и получал эрозию почвы, пыльные бури.

Ставил заводы, и дым разъедал ему легкие и глаза. И все-таки... все-таки!

Человек не был бы человеком, если бы не стремился вперед. Даже ценою жертв.

Познание — вот что нужно ему и что делает его подлинно Человеком. На

пространствах вырубленных лесов выросла цивилизация, давшая миру Коперника и

Эйнштейна. Заводы усилили мощь человека, развили технику — пришли Дизель,

Гагарин. А потом — мы еще очень молоды на Земле. Мы знаем немногое и хотим знать

больше. И будем знать больше! Если не остановимся и если силы, которые мы

вызвали в мир, не отбросят нас.

Может быть, Гарри Польман оказался неспособным вынести новый мир?

Столкновение с неизвестным далось ему слишком трудно. Дважды пришлось спасаться

от акул под защиту электробота; сородичи-дельфины почувствовали в нем что-то не

свойственное им, отвергали его, угрожая зубами; невидимая морская мелочь рвала

ему плавники, заставляя метаться и выпрыгивать из воды.

— Мистер Баттли, — просил он, когда его возвращали в спокойный вольер, — я

не могу этого вынести.

— Терпение, Гарри, — отвечал шеф. — Привыкайте.

— Я хотел бы прекратить опыты, — настаивал Гарри. — Это мне не по силам.

— Впереди еще главное.

— Что именно, мистер Баттли?

— На это свой день, Гарри, и свой час.

— Но я не могу!

— Привыкнете.

— Мистер Баттли...

— Контракт, Гарри, вы же согласились... — напоминал Баттли.

Это смиряло подопытного.

— Дайте мне отдохнуть, — просил он.

— Не забывайте, что времени у нас месяц. Испытания — впереди.

— Что впереди?.. — со страхом спрашивал Гарри.

Шеф пожимал плечами. Похоже, что он не знал, какие испытания будут, или

ожидал на этот счет указаний от руководителей института.

В конце концов успех опыта был успехом не одного только Баттли. Выше его

стоял ученый совет. А еще выше — дирекция, связанная с государственным

аппаратом. Достижения института становились достижением государства. И чем

значительнее было достижение, тем больше возможностей предоставляло оно

государству и тем крепче брало государство это достижение в свои руки. Баттли,

Глен Эмин, Гарри?.. Для государственной машины все они были безличны и

безразличны. Важен результат их работы, и государство пользовалось результатом,

как ему было угодно.

Поэтому Баттли, доложив об успехе опыта, не был уже хозяином своего дела,

он становился винтиком в машине, которая и его, Баттли, могла теперь повернуть в

любом направлении.

— Не знаю, — признавался он Глену, — что будет дальше. Наверху

человека-дельфина встретили аплодисментами. Теперь надо ждать испытаний. Наших

нервов — в первую очередь.

О характере испытаний Глен узнал совершенно случайно.

Он был у шефа с утра. Кабинет, выходивший окнами на террасу, выглядел

празднично светлым. Голубой и светло-зеленый пластик панелей и стен сочетался с

блеском моря, сверкавшего в гигантском — от потолка до пола — окне. Это делало

кабинет похожим на светлый аквариум, стоящий на солнечном подоконнике.

Настроение у шефа было тоже светлым, он увлеченно фантазировал.

— Биометилтоналу предстоит в будущем немаловажная роль. Дельфины — только

начало, Глен. На третьем месте по развитию после дельфинов и обезьян стоят

слоны. Нам удалось заглянуть в океан, но впереди — джунгли, Глен, с запахами

листвы, земли, африканская саванна...

Легкое гудение зуммера и вспыхнувшее табло «Неотложно!» прервали разговор.

— Один момент, Глен, это из хирургического, — сказал он, поднимаясь из-за

стола. — Посидите, я вернусь через минуту. Подумайте о нашем разговоре, о

перспективах...

Минута проходила за минутой, а Баттли не возвращался. Два раза позвонил

телефон. Глен не осмелился поднять трубку. Раздался третий звонок. «Может, мне

звонит шеф?» — подумал Глен и поднял с рычага трубку.

— Генерал Биддмен, — заговорили в трубке, видимо, продолжая разговор с

кем-то, — предлагает провести испытания в среду. Для участия выделим два

эсминца...

— Простите, — ответил Глен, — вы звоните не по адресу.

— Это кабинет мистера Грэви? — В трубке назвали директора института. — Кто

говорит?

— Телефон директора 22-72-17, — ответил Глен и положил трубку.

Профессор задерживался. Надо было идти. Разговор об эсминцах и генерале в

эту минуту Глен не связал ни с чем. Не успел связать: в кабинет стремительно

вошел Баттли.

— Несчастье, Глен, — сказал он, проходя к своему столу. — Умер Гарри.

— Гарри?.. — не понял Глен. — Дельфин?

— Польман! — Баттли барабанил пальцами по столу. — Его тело — безмозглый

футляр... — Шеф повысил голос, ругая ассистентов: — Как они посмели

недосмотреть? Институт здесь, черт возьми, или ресторанная судомойка?! Не довели

нити до полной стерильности. Швы загноились, Глен. Ведь он не мог ни сказать, ни

пожаловаться!..

Трагедия начала доходить до сознания Глена.

— Слишком я доверился олухам-ассистентам, — продолжал Баттли. — За неделю

они довели воспаление до гангрены. Скоты!

— Что же теперь делать? — прошептал Глен.

— Гарри останется дельфином. Навсегда!

— Но захочет ли он?..

— Захочет или не захочет, — Баттли сделал неопределенный жест, — будет

разыскивать жемчуг и подводные клады.

— А как же семья? У Гарри жена, ребенок!

— Что я могу поделать? — Баттли поднял голову, у него было расстроенное

лицо. — Что я могу поделать, Глен?..

О том, что в испытаниях будут участвовать военные корабли, Глен вспомнил

позже, когда оправился от потрясения в связи с гибелью Гарри. Институт,

насколько он знал, не связан с военным ведомством. Но сейчас, вспоминая разговор

по телефону, — тон, прозвучавший в словах о генерале и эсминцах, был сердечный,

каким на уикэндах говорят уважающие друг друга партнеры, — Глен был встревожен.

Видимо, институт, Баттли и сам Глен служат не тем целям, которые рекламируются:

развитие медицины, победа над барьером несовместимости... Эксперимент «Меркури»

тоже задуман для иной цели...

Подозрения Глена подтвердились. Он был вызван для участия в испытаниях в

качестве помощника шефа. Глен окончательно убедился, что институт работает в

контакте с военными. Тайное стало явным — очевидно, Гарри был крупной ставкой в

игре, чтобы скрывать от Глена и от профессора такие мелочи, как связь института

с военным ведомством.

Гарри заставили плавать с различной скоростью, прикрепляли ему на кожу

датчики, снимали электрограммы, динамограммы, пускали наперегонки с торпедами, —

обыкновенной и с покрытием «ломинфло», эрзацем дельфиньей кожи. В тех и других

гонках выигрывал Гарри. Но, судя по разговору во время гонок, у Гарри что-то не

ладилось.

— Как работают мышцы, кожа? Понимаете — кожа?.. — спрашивал профессор. —

Как вы добиваетесь скорости? Чувствуете ли завихрения?

Гарри отвечал, что плавать для него так же естественно, как для человека —

ходить, — ведь человек не чувствует сокращения мускулов, когда ходит.

— Поймите, Гарри, нас интересует кожа, секрет ее приспособляемости к

движению, — вмешивался в разговор генерал Биддмен. — Всю эту музыку мы затеяли,

чтобы разгадать секрет быстрого плавания дельфина. Вы нам сообщаете меньше того,

что мы уже знаем! Разделите каждое движение на составные, передайте нам

элементы, анализ!..

У Гарри не получалось. Он неохотно поворачивал от одного эсминца к другому,

чаще выныривал, чтобы вздохнуть, реже откликался на окрики.

— Бестолочь! — сердился генерал, прикрывая рукой микрофон. — Гарри! — опять

обращался он к подопытному. — Как вам удается преодолевать сопротивление среды?

Не помогает ли вам вода — не толкает ли, смыкаясь за вами? Как получается ваша

скорость?

Гарри перестал отвечать, испытания закончились безрезультатно.

— Да-а... — нервно кусал сигару генерал Биддмен. — Или он, — генерал в

разговоре с профессором намеренно избегал называть дельфина человеческим именем,

— не осознает полученной силы, или настолько глуп, что не хочет понять ее.

— Вас это злит? — спрашивал Баттли.

В глубине души он был на стороне подопытного. Профессора интересовала

физиологическая, даже философская сторона эксперимента. Но прежде чем заняться

энцефалограммами Гарри-дельфина, изучением его ощущений, директорат института

настоял провести опыты по программе генерала Бидмена. Определенные круги

интересовались загадкой движения дельфина в воде, — это дало бы невиданные

возможности увеличить скорость подводных лодок!.. И еще в глубине души Баттли

чувствовал свою вину перед подопытным. То, что Гарри-человек умер и остался

дельфин, потрясло Баттли не меньше, чем Глена. Последствия этого трудно

предвидеть и трудно назвать. Совесть Баттли встревожена. В пылу работы профессор

отвлекался от этих мыслей, но ведь придет момент, когда со своей совестью

останешься с глазу на глаз. «У Гарри жена и ребенок!..» — вспоминал Баттли слова

своего молодого помощника. Глен прав: как сказать о смерти Гарри его семье?.. Но

помимо правоты, Глен молод и экспансивен. Он глубже переживает трагедию. Чем все

это кончится?

— Испытания надо продолжить, — настаивал генерал.

— А если Гарри не выдержит?

— Ваше дело, — не без иронии ответил Биддмен, — найти общий язык с владыкой

моря...

Баттли не нашел, что сказать.

— А еще, — фыркал генерал, — дельфинам приписывают чуть ли не человеческий

интеллект...

Однако повторные испытания не состоялись. Гарри отказался от опытов,

потребовал возвращения в человеческий облик. Уговоры профессора, ссылки на срок

контракта не помогали. Гарри настаивал на своем.

В окно лаборатории Глен видел, как шеф крупными шагами шел от вольера. «Ко

мне», — подумал он. Дверь открылась, Баттли подошел к Глену.

— Образумьте его! Докажите Гарри, что выход у него в беспрекословном

повиновении. Поставьте перед совершившимся фактом. Вы его друг, вам это сделать

легче.

— Но, мистер Баттли... — Глен в это утро не был настроен мирно, предложение

шефа показалось ему бесстыдным, и он тут же решил воспользоваться советом

профессора — оперировать фактами. — Гарри посчитает нас преступниками!

— Как вы сказали? — Баттли посмотрел ассистенту в глаза.

— Убийцами.

— Глен... У вас рискованный выбор слов.

— Ну, а если? — настаивал Глен. — И ради чего? Чтобы экспериментом

воспользовались военные? Эти гонки с торпедами, мистер Баттли!..

— Не будьте наивны, Глен, — попытался успокоить его профессор. — Нам

подсунули эту программу. Поймите: вы и я находимся в услужении. Ради долларов,

Глен. И Гарри погиб из-за денег. Чистой науки нет, Глен, запомните.

Впервые шеф заговорил о деньгах, и, как показалось Глену, он понял

профессора: Баттли так же ничтожен, как и он, Глен Эмин, находится в тех же

руках, что и Глен и все в институте. Пожалуй, Баттли не так уж презирает деньги,

потому что делал за деньги и делает все, что от него требуют. Это были путы,

золотая цепь, которую ни разорвать, ни сбросить с себя. Профессор жалок в такой

же мере, как Глен и как Гарри Польман.

Но Глен не дал увлечь себя жалости. Главное в том, — и это Глен видел с

необычайной ясностью, — что они оба преступники. Наука? — говорит Баттли. Наука

не должна идти по трупам людей. Они с профессором убили Гарри, совершили

преступление. Это уничтожало Глена, вышибало у него почву из-под ног.

— Идите! — настаивал Баттли.

Глен молча пошел к вольеру. В голове его была пустота. Что он скажет Гарри?

Что может сказать?

— Старина... — начал он фамильярно, склонившись к дельфину.

Маленькие круглые глазки животного немигающе глядели в его зрачки, плавники

шевелились, поддерживая голову дельфина над поверхностью. Голос Глена осекся.

Ему вдруг почудилось, что перед ним нет Гарри, нет давнего друга — ничего нет

человеческого, и его «старина» нелепо, чудовищно перед дельфином.

— Гарри... — попробовал он назвать животное человеческим именем. Но и это

было плохо: дельфин разжал челюсти, унизанные сотней зубов.

Все же Глен пересилил себя:

— Гарри, — сказал он, — надо продолжать опыт.

— Нет, — передал Гарри отказ азбукой Морзе.

— Почему? — спросил Глен, чувствуя, что голос его выравнивается, но

по-прежнему ощущая холод в душе: ничего человеческого не было в их разговоре.

— С меня довольно, — ответил Гарри. — Плавать вперегонки с торпедами — с

меня хватит...

— Но ведь не в этом главное.

— В этом! — ожесточенно сказал Гарри. — Больше я не хочу. Верните мне мое

тело.

— Гарри... — Глен почувствовал, что ему трудно лгать.

— Я не все сказал, Глен, — перебил Гарри. — Может, я согласился бы еще

плавать, обгонять торпедные катера и делать все, что они там придумают. Но

причина в другом, пойми меня, Глен. Я боюсь. Я в постоянном ужасе. Я исчезаю,

Глен. Может быть, не могу объяснить тебе это, но я исчезаю, растворяюсь в

дельфине — мое человеческое сознание гаснет. Вчера я укусил Лисси...

Лисси — один из пяти дельфинов, приручавшихся в океанариуме.

— Лисси мне ничего не сделал, — продолжал Гарри. — Я не должен был кусать

Лисси!.. Теперь я думаю над этим и меня берет страх. Я становлюсь животным. Вот

и сейчас не могу припомнить имя своей дочурки... Верните мне тело, Глен. Я

погибаю!..

— Гарри... — Ужас сковал Глена настолько, что он еле шевелил языком. — У

тебя нет тела, Гарри, оно погибло. Ассистенты плохо сделали швы... — Глен

чувствовал, что не надо говорить об ужасных подробностях, но уже не мог

остановиться, его подхлестывал страх, передающийся от чудовища, шевелившего

плавниками и глядевшего на него парой пустых, точно дыры, глаз. — Гангрена

сделала остальное, Гарри, у тебя нет тела... Нет тела, — повторял Глен,

завороженный пустотой и ужасом глядевших на него глаз. — Нет тела, Гарри. Нет

тела!..

Четыре часа спинной плавник Гарри резал воду океанариума. Бассейн был

круглый, и Глену, все это время остававшемуся на берегу, казалось, что Гарри

закручивает невидимую спираль, и в какую-то секунду спираль разомкнется,

произойдет что-то непоправимое.

— Гарри, Гарри! — звал он по гидрофону, но ответом была лишь белая

вспененная полоска, там и тут мелькавшая на поверхности. Глен был в отчаянии.

Может быть, вызвать Баттли? А что Баттли мог сделать?

Но вот Глену показалось, что круговое движение нарушилось. Человек-дельфин

приближался к нему. Глен поднялся со скамьи, надеясь опять поговорить с Гарри.

Но дельфин вдруг резко переменил направление. На глазах убыстряя ход, он

разрезал океанариум по диаметру, как пуля, вырвался из воды и, перемахнув через

сетку, исчез в океане.

3

Глен остановил машину на улице Вознесения. Боже мой, кто и почему придумал

название этой улице? Может быть, потому, что она вползала на холм и дома

возносились один над другим, как ступени гигантской лестницы?.. Все жилые

меблированные дома, переполненные людьми, словно улья пчелами.

Глен приехал сюда по поручению директора института. В кармане у него чек на

двадцать тысяч долларов — часть недовыполненного контракта, выписанный на имя

Анны Амади Польман, вдовы погибшего Гарри. Глен должен передать чек в руки Анны

и выразить ей соболезнование по поводу гибели мужа от кровоизлияния в мозг.

Таковы инструкции, данные Глену.

Где же дом сто пять? Глен заметил, что идет по четной стороне улицы,

перешел на другую сторону. Улица подбиралась к вершине холма. Грязи чуточку

меньше, а дома — выше.

Дом сто пятый он нашел в глубине двора — семиэтажную коробку с неопрятными

маршами лестниц. Он взобрался на шестой этаж, отыскал семьдесят вторую квартиру;

долго стоял у двери, стараясь унять колотившееся сердце. Лестница выжала из него

больше сил, чем напряженная работа в лаборатории. Темные туннели коридора

уходили вправо и влево, ряд дверей по обе стороны скрывал странную муравьиную

жизнь: когда Глен проходил мимо, он слышал за дверьми шуршание, смутные голоса,

звон посуды.

Отерев со лба пот, Глен постучал в дверь. На стук никто не ответил. Глен

постучал второй раз.

Детский высокий голос ответил:

— Войдите!

Открыв дверь, Глен увидел комнату с двумя кроватями по обе стороны от окна,

столом посередине, старым буфетом и ширмой, отгородившей раковину водопровода.

Несмотря на внешнюю чистоту, занавес на окне, комната имела удручающий вид. Но

не это привлекло внимание Глена. На одной из кроватей сидела девочка. Ее

остренькие коленки под тонким фланелевым одеялом были подняты к подбородку,

заслоняя нижнюю часть лица. Глен видел только ее глаза — большие и не по

возрасту умные; девочке, казалось, лет одиннадцать, может, двенадцать. В глазах

ее не было страха перед незнакомцем, вторгшимся в комнату, не было удивления, —

они были открыты навстречу Глену и спокойны удивительным, притерпевшимся ко

всему спокойствием. Войди в комнату палач с веревкой, сама смерть — глаза

остались бы такими же невозмутимо спокойными, готовыми ко всему. И это поразило

Глена.

— Я не помешал вам? — спросил он, не в силах отделаться от смущения перед

этим неестественным спокойствием глаз.

— Меня зовут Эджери, — сказала девочка.

— Эджери, — повторил за ней Глен. — А меня — Глен Эмин.

— Вы от папы? — спросила Эджери.

— М-м... — не нашелся Глен, что ответить. — Можно сказать — от папы...

— Мы не видим его уже три недели.

— А где ваша мама? — спросил Глен, стараясь переменить тему разговора.

— Вы садитесь, — Эджери указала на стул. — Мама уехала к тете Милли.

За время разговора Эджери не переменила позы, не подняла головы. Что с ней,

думал Глен, чувствуя, что смущение перед девочкой не пропадает, а, наоборот,

усиливается. Эджери, кажется, поняла его мысли.

— Извините меня, мистер Глен, — сказала она, — что я не подала вам чаю. Я

не могу встать, я калека.

Глен содрогнулся — так просто, обычно было сказано это слово.

— Это Джим Лесли, — продолжала Эджери. — Мы жили во Фриско, в таком же

доме: квартиры на шестом этаже всегда дешевле, — она повела глазами по комнате.

— Джим, пьяный, толкнул меня с лестницы. У меня в двух местах сломан

позвоночник...

Глаза Эджери остановились на лице Глена, и он почувствовал боль

искалеченного ребенка.

— Надо лечиться... — сказал он машинально, скорее, отвечая своим мыслям,

чем Эджери.

— Надо, — ответила Эджери. — Когда папа заработает, он будет меня лечить.

Он уже говорил с доктором Уилки. Но нужны большие деньги.

— Сколько же просит доктор? — опять спросил Глен, мысленно ругая себя за

то, что не может найти другой темы для разговора.

— Пятьдесят тысяч долларов, — ответила Эджери. — Папа говорил, что эти

деньги он заработает, как только подпишет контракт. В последний раз папа принес

две пятидолларовые бумажки, и мне купили подарок...

Тонкой рукой Эджери погладила плюшевого медвежонка, лежавшего сбоку.

Как все несчастные дети, Эджери была памятливой, помнила пятидолларовые

бумажки и, наверное, вскользь оброненные слова о контракте. Но ее речь

отзывалась в душе Глена, как похоронный звон. Не только по погибшему Гарри, но и

по ее погибшим мечтам быть здоровой. Сейчас она спросит его об отце, — что он ей

скажет? Протянет банковский чек? Но ведь денег не хватит на лечение Эджери!..

Глен вспомнил, с какой настойчивостью Гарри цеплялся за эту сумму. И вот

денег нет, и он, Глен Эмин, первым пообещавший их, — убийца Гарри.

Эта мысль раздавила его, хотя пришла к нему не впервые. Он думал об этом,

говорил с шефом. Но сейчас он наедине с собой и с ребенком, у которого отнял

судьбу и отца. Он послал Гарри на опыт. Он убил его. Баттли и он, оба они

убийцы.

— Где сейчас папа? — услышал он вопрос девочки.

— Эджери... — сказал он. — Случилось несчастье.

— С папой?!. — Эджери отшатнулась. Медленно колени ее опустились, ноги

вытянулись под одеялом. А голова и спина остались в том же неестественном,

чудовищном положении. Эджери была похожа на согбенную старуху, на трость с

загнутой ручкой...

— С папой?.. — спросила она опять, глядя в лицо Глена опустевшими,

прозрачными, как вода, глазами.

Глен не мог выдержать этого взгляда, встал со стула и, горбясь, пошел из

комнаты, забыв прикрыть дверь.

— Мистер Глен, — лепетала вслед Эджери шепотом, похожим на шорох ветра в

бумажках. — Скажите, что с папой?..

Глен не смел ответить, остановиться. Он плелся по коридору, вышел на

лестничную площадку к большому черному, похожему на паука телефону.

Только здесь он оглянулся на неприкрытую дверь. Никакая сила не заставит

его вернуться к двери и прикрыть ее. Сквозь шорохи дома, звон посуды и смутные

голоса он все еще слышал: «Что с папой?..», видел прозрачные от страха глаза,

скрюченную фигурку Эджери. Нет, он не может так просто уйти отсюда, убийца Глен

Эмин. Не может и не уйдет!..

Чувствуя на лице холодные струйки пота, Глен снял телефонную трубку, набрал

номер полицейского управления. На вопрос, кто звонит и зачем, сказал, как в

бреду:

— Мы убили человека: я, Глен Эмин, и профессор Доннел Чарльз Баттли. Мы

убили Гарри Польмана, пообещав ему пятьдесят тысяч долларов...

И пока на другом конце провода записывали адрес, откуда звонит преступник и

его показания, Глен не переставал повторять:

— Убили за пятьдесят тысяч долларов...

4

Гарри плыл, энергично работая всем телом: плавниками, кожей, хвостом.

Кажется, он начал понимать то, чего от него требовали в опытах, — почему дельфин

так быстро плавает. Кожа его вибрировала, на ней создавались тысячи микроволн,

которые отталкивали, взморщивали воду в ее толще, заставляли скользить вдоль

тела, но не просто скользить, а катиться круглыми капельками, — Гарри скользил в

воде, как на шариках. Сравнение грубое, но по-другому не скажешь.

Тут он спросил себя, почему он не понимал этого раньше, а понял только

сейчас? Ответить на вопрос ему было страшно. Вот уж несколько дней он открывает

в себе что-то новое, непонятное и теряет прежнее, человеческое. С утра он не

может вспомнить название улицы, на которой живет в Окленде. Это так же страшно,

как то, что он забыл имя дочери. Как звали девочку?.. А сейчас он не помнит

название улицы. Номер дома сто пятый, а название улицы он не помнит.

С тревогой он прислушивается к себе. Все ли он Гарри? Но ведь прежнего

Гарри нет. И никогда не будет.

Не надо думать об этом. Все продумано, когда он кружился в океанариуме.

Теперь надо уйти. Просто уйти.

Океан опять лежал перед ним неведомым миром, опять ждал его, и Гарри мчался

ему навстречу.

Какая удивительная легкость движений! И какая вокруг гамма красок, звуков,

холода и тепла!.. Да, да, лучше думать об этом — тысяча оттенков холода и

тепла... Глубина, близость берега, течения, пятна от облаков на поверхности —

все это ощутимо в воде. Чувствуешь каждый солнечный зайчик!.. Как же название

улицы, на которой он живет?.. Жил... А номер дома — сто пятый? Сто пятый?..

Берег исчез. Остались солнце и океан. И глубина. Тяжелая глубина внизу. Или

это — новое непонятное чувство? Нет — тяжелая глубина. Она тянет в себя... Я

устал, я смертельно устал. От опытов и от долгого плавания. И от Глена... Это

Баттли послал его сказать мне, что Гарри умер. Умерло все: имя дочери, название

улицы, номер дома. Скоро умрет сознание. Останется жить дельфин — морская

зубастая тварь. Будет жрать рыбу, гоняться за самками... Баттли и Глен убили

Гарри Польмана, чтобы узнать тайну плавания дельфина. Тайна осталась, а его,

Гарри, не будет. Его уже нет. Маленький клочок сознания в мозгу зубастого зверя

тает, словно кусочек воска на горячей плите... Сколько ему еще быть человеком?

Час, может, минуту?.. Как его имя? Гар...

Тяжелым всплеском хвоста Гарри поворачивает вниз, в глубину. Ему хватит

минуты — лишь бы не меньше... Медленно сгущается темнота. Как пресс, сжимает

тело давление. На сколько дельфин может задержать дыхание?.. Темнота сомкнулась

над Гарри. Вода сдавила его, как угольный пласт. И почему-то нет страха. Вниз, и

еще вниз, вниз...

Когда давление стало невыносимым, когда оно втиснуло плавники в тело и

вдавило глаза в орбиты, Гарри с силой вдохнул в себя водяную струю. Он даже не

почувствовал боли — только резкий толчок в сердце. Он повис в глубине — с

легкими, изодранными в клочья.