Путешествие Гулливера на корабль скотоголовых

Сергей Панченко

Пятое и последнее путешествие Лемюуэля Гулливера, заставившее его полюбить размеренную и спокойную жизнь в пригороде Лондона.

Мне казалось, что испытания, выпавшие на мою долю, должны были навсегда отбить всякое желание пускаться в очередное путешествие. С этой уверенностью я купил дом, завел сад и мечтал навсегда быть привязанным к одному месту, потому как видел в этом особую прелесть. Не прошло и года, как медленно наползающее уныние холодными, как у мертвеца, руками все крепче сжимало мою душу. Я знал рецепт избавления, но не спешил им воспользоваться, предпочитая переучить себя к оседлому образу жизни. Честно признаюсь, что получалось у меня плохо. Иной раз я не мог уснуть, пока не принимал для сна изрядную долю виски. И тогда меня всю ночь в сонных видениях, почти не отличимых от явных, качало на зыбкой палубе судна. Просыпаясь, я понимал, как хотел бы оказаться сейчас на любом корабле, кем угодно, хоть юнгой, хоть коком, подставить лицо под соленый ветер и смотреть в бесконечную даль океана.

Словно чувствуя мое состояние, ко мне на аудиенцию напросился давний поклонник моих литературных потуг, отставной капитан торгового флота, мистер Гордон Коклюш. Обычно я отказывал поклонникам в домашних аудиенциях, предпочитая выступать в клубах Лондона. Дом должен быть местом тихим, уютным, а не проходным двором. К тому же, у многих имелись схожие вопросы, и в клубах я мог ответить на них один раз. Но почему-то Коклюшу я отказать не смог. Глубокая потребность, которую я забивал разумными доводами, точила мой рассудок, ища выхода. Думаю, что я проявил слабость характера и пошел на поводу у своих желаний.

Как и следовало ожидать, после расспросов мистер Коклюш сделал хитрое лицо, понизил голос до шепота, хотя мы и были в доме одни и прямо спросил меня:

— Я иду в Ост-Индию, помощником капитана. Не согласитесь ли разделить со мной эту замечательную поездку?

— Знаете, Гордон, я бывал во многих местах и до сих пор не могу понять, каким чудом я еще жив. Дабы не испытывать больше свою судьбу, и умереть от старости, как и положено достопочтенному англичанину, решил провести остаток лет, коих с божьей милостью надеюсь у меня будет еще много, в этом доме. Я изучил науку цветоводства и с упоением погружаюсь в ее разнообразие. Вот вы, Гордон, различаете соцветия?

Гордон Коклюш засмущался моему ответу, пробежал глазами по богатой трофеями обстановке кабинета.

— Вы знаете, меня одолевает одна хворь, незаразная. Очень уважаемый лекарь сказал мне, что травами и примочками не вылечить ее, и что в Индии есть люди, умеющие так направить твой разум, что он сам исцелит тело. Вы же медик, что скажете?

— Полезная затея, я тоже слышал о таких людях, об их искусстве йоги и медитациях, но зачем вам нужен я?

— Я…, я…, знаете, мистер Гулливер, только не обижайтесь, но я считаю, что вам тоже надо немного заняться своей головой. Вы не выглядите счастливым, занимаясь цветами.

Его замечание вначале разозлило меня, что я чуть не выставил его из дома. Однако, я сдержался, как и всякий человек в моем достоинстве, и выдержанная мной пауза, совершенно изменила ход моих мыслей. Я могу обманывать себя бесконечно, прикидываясь счастливым домоседом, но какая от этого польза? Даже мистер Коклюш видит мои нелепые желания изменить жизнь. Его предложение как капля масла в колесо моей жизни, убрала натужный скрип. Она снова закрутилась бесшумно и весело. Всего через неделю я был готов. Багаж необходимых в плавании вещей, ждал меня под дверью. Дом я запер, нанимать уборщицу не было никакой необходимости. Нанял только садовника, чтобы мои труды цветовода не погибли за время моего отсутствия.

Каким невероятным облегчением стало для меня ощущение зыбкой тверди под ногами, шум волн и безбрежная даль океана. Здесь даже воздух был гуще, и каждый вдох вызывал пьянящее головокружение и приливы счастья. Английский берег быстро скрылся за горизонтом, не вызвав никакого чувства сожаления по оставленному дому. Под шум ветра, раздувающего паруса, торговое судно «Мария Селеста» отправилось за экзотическими товарами Ост-Индии.

Гордон Коклюш, несмотря на данное мне обещание не рассказывать экипажу о том, что с ними плывет известный путешественник Лемюэль Гулливер, не сдержал своего слова. Так что мне пришлось изо дня в день, по его милости, рассказывать перед свободными сменами матросов все свои истории. Должен признаться, выступать перед простым людом не одно и то же, что и перед достопочтенной публикой. Недоверие свое моими рассказами они выражали без всякого понятия об этикете и мягких формулировках. Гордон Коклюш, чувствую за собой вину, настоял перед капитаном, чтобы тот отменил все мои творческие вечера. Капитан считал, что для команды мои рассказы несут большую пользу, и нашел компромисс, выбрав для меня один день в неделю. В компенсацию за это, я устроился на полдня на кухню, помощником помощника кока.

Погода и попутный ветер благоприятствовали путешествию. За месяц с небольшим пути «Мария Селеста» достигла Марокко. Капитан зашел в порт на пополнение пресной воды, провизии и закупил большую партию местных ковров, коими славились здешние умельцы. У меня и самого был небольшой марроканский ковер из верблюжьей шерсти, стоивший приличных денег. В суровые зимние дни, когда камин не справлялся со своей работой и у меня начинался ревматизм, я подкладывал его на кресло-качалку, ставил перед камином, чтобы вобрать в шерсть его тепло и ложился в его горячие объятья, укрывшись пледом. Ревматизм непременно отступал.

Преисполненный уверенности в том, что это путешествие окажется самым спокойным для меня, я будто напророчил беду. Всего спустя два дня после выхода из марроканского порта, погода резко ухудшилась. С запада небо стало стремительно темнеть, подул холодный ветер. Паруса забились в плохих предчувствиях. Волны становились все выше и наше судно, в один миг ставшее рабом непогоды, заметалось среди них, как скорлупа грецкого ореха. Капитан распорядился убрать паруса, одним рулем направляя корабль поперек усиливающего ветра.

Скоро стало так темно, как ночью, хотя время едва перевалило за полдень. Яркие вспышки молний выхватывали из темноты вздымающиеся валы. Они опадали на поверхность океана с громом тысяч орудий. Я заперся в своей каюте и молился о скором наступлении хорошей погоды. Сквозь звуки шторма и собственные монотонные причитания, мне послышался крик о помощи, идущий снаружи. Мне показалось, что это был голос Гордона Коклюша. Он сейчас на самом деле должен был находиться со мной в каюте, но его здесь не было. Что если это и на самом деле его голос?

Испытав секундную слабость, я все же нашел в себе силы покинуть каюту, собираясь по пути на палубу предупредить первых встретившихся мне матросов о криках. Как назло, никто мне не встретился. Судьба снова хотела, чтобы я совершил героический поступок самостоятельно. Корабль бросало из стороны в сторону. Меня несколько раз чувствительно приложило к стене. И только мысли о собственной трусости, о которой может стать известно за пределами корабля, заставили меня открыть дверь и оказаться на заливаемой волнами палубе.

Гордона нигде не было видно. Волны ударяли по палубе с такой силой, что всё непривязанное на ней, срывали и уносили в океан. Моего друга могла ждать та же участь, если он не успел привязать себя. Я долго искал глазами по палубе, пытаясь разглядеть его среди канатов, но напрасно. Молнии одна за другой ударили возле судна, осветив рядом с кораблем ужасающую воронку приближающегося смерча. В ту же секунду я осознал, что предложение Коклюша было плохой идеей. И дом, и сад вокруг него в эту секунду стали мне желанными и дорогими.

Ветер внезапно стих. Я смотрел, как завороженный на темную стену приближающейся воронки. Она гипнотизировала мой взгляд, не позволяя закрыть дверь и броситься внутрь корабля. Это, признаться, не помогло бы мне. Наш корабль, один из самых крупных в английском торговом флоте, напротив воронки смерча выглядел пылинкой. Его черный вращающийся конус освещался частыми вспышками молний. Мне, как человеку недостаточно набожному благодаря изучению наук, все равно показалось, что по ту сторону смерча находится ад.

Могучая сила оторвала наш корабль от поверхности воды, и ломая оснастку, закрутила его в черной пелене вращающегося соленого тумана. Корабль завыл, как живой, не имея возможности сопротивляться стихии. Мачты сломало, оторвало и замотало на канатах. Они с силой ударяли по палубе и бортам, нанося разрушения. Палуба не выдержала первой. Ее доски разметало, обнажив трюмы. Смерч высасывал оттуда людей, марроканские ковры и запасы провизии.

Меня тоже потянуло наружу. Я сопротивлялся до тех пор, пока что-то тяжелое не ударило меня по затылку. Свет померк.

Сознание приходило ко мне несколько раз, и каждый раз на мгновение. Я едва успевал понять, что вижу, как снова проваливался в темноту. Я помнил, как меня несло вместе с обломками корабля и другими несчастными в водовороте водяной пыли, потом мне запомнилось, как я барахтался в воде, прицепившись к доске, и наконец, в моей памяти отпечатался белый борт огромного железного судна, каких я еще не видывал.

В последний раз в себя я пришел в белой комнате, нет, скорее каюте, потому что чувствовал качку. Я лежал на кровати, совсем не похожей на корабельную шконку. Тело мое было укрыто белой простыней до груди. Мне подумалось, что это хорошо, что не с головой. Я мог бы предположить, что умер. К моей правой руке посредством иглы были присоединены тонкие прозрачные трубки, ведущие к бутылке с раствором. Имея познания в медицине, мне пришло на ум, что раствор имеет какое-то излечивающее свойство. Для пострадавшего в кораблекрушении я чувствовал себя неплохо.

Я огляделся. Обстановка в каюте была непривычной, готов биться об заклад, что такого материала, который присутствовал в интерьере и причудливых механизмах не производили ни в одной стране мира. Англия была на технологическом пике, а все прочие страны пытались ее догнать. Но даже у нее не было технологий для производства мягких, прозрачных и эластичных материалов, таких как трубки, не говоря уже о ящике с мерцающими лампами и издающем разнообразные ритмичные писки.

Жизнь снова закинула меня в такие места, в которые прочим вход закрыт. Виной ли тому моя избранность, или же это было наказание за данное самому себе обещание отказаться от путешествий, я не знал. Впрочем, я еще не был уверен, что спасся в одиночестве. В других каютах могли находиться другие матросы из экипажа «Марии Селесты». Я хотел бы взглянуть сейчас с глаза Гордону Коклюшу, соблазнившему меня в это путешествие. Хотя, рано думать, что нам не повезло. Медицина, судя по всему, на этом корабле была на более высоком уровне, и болезнь Коклюша могла оказаться излечимой без помощи индийских йогов.

Я услышал приближающиеся шаги. Мое сердце волнительно забилось, как перед встречей с неизвестным. Шаги замерли напротив моей каюты. Ящик справа от меня зачастил попискиваниями, что навело меня на мысль о совпадении сердцебиения с частотой писков. Дверь бесшумно открылась, и в каюту вошел человек, нет осел, нет человек. Наверное, у меня была повреждена голова. Я видел перед собой человека в белом халате, но с мордой осла. Морда широко, совсем не по-ослиному, улыбнулась мне и произнесла:

— Добрый день, как вы себя чувствуете?

Я не сразу нашелся, что ответить, моргал и тер глаза, в надежде увидеть более привычную часть человеческого тела. Напрасно, ослиная голова оставалась крепко сидеть на человеческих плечах.

— Хорошо, спасибо. Голова еще не совсем отошла после удара, но в целом, нормально.

— Просто удивительно, как вы здесь оказались? Да еще в такой странной одежде. Вы аниматор?

— Кто, простите?

— Вы из обслуги отелей, представление показывали туристам? На вас странная одежда была, как из прошлого. Вы играли пирата, видимо?

— Нет, что вы, я не показывал никакого представления. Я путешественник, врач и немного писатель. Мы шли в Ост-Индию на «Марии Селесте», но попали в жуткий смерч. Последнее, что я помню, это как наш корабль несло вихрем по кругу.

— Да что вы, на море тишина всю неделю вдоль всего побережья, не было никакого смерча, да их и не бывает здесь.

Доктор-осел уставился в меня фиолетовыми глазами и растянул губы в улыбке, показывая крепкие передние резцы. Я многое повидал в жизни, в том числе и лошадей, чей разум был сравним с человеческим, но морда осла и тело человека, вызывали во мне чувство несовместимого противоречия.

— Как называется место, в которое я попал? — Спросил я.

— Если вы о нашем судне, то это круизный лайнер «Дримлайн». Мы идем по кругосветному маршруту, зайдем и в Индию, в Мадрас. Если вам туда нужно, то можем забросить.

— Спасибо, буду признателен, но я отправился туда только ради своего больного товарища, который хотел получить лечение у местных йогов. Я бы вернулся назад, в Англию, раз цель моего путешествия пропала вместе с Коклюшем.

— У вас коклюш? — Встрепенулся доктор-осел и тут же натянул на лицо белую маску.

— О, нет, что вы! Гордон Коклюш, мой товарищ.

— Понятно. А как ваше имя. При вас не было никаких документов.

— Лемюэль Гулливер.

Осел усмехнулся и странно посмотрел на меня.

— Это ваши родители решили так вас назвать?

— Разумеется. Будучи младенцем, я никоим образом не имел возможности повлиять на выбор своего имени. Мне оно нравится.

— Да, я вас понимаю, выбор имени это свободный выбор. Но для вас, не определившегося, это немного странно. Вы же любите простые имена, Джек, Джон, Бил, и все в таком духе?

Мне показалось, что я чего-то недопонял в вопросе доктора-осла.

— Что значит, неопределившегося? Доктор, вы мне дали какой-то препарат, похожий по действию на опиум? Мне все время кажется, что у вас голова осла, вместо человеческой?

— Хм! — Доктор хмыкнул и снова уставился на меня фиолетовыми глазами. — Ваше состояние хуже, чем показывают наши приборы. Давайте-ка, я сделаю вам полный набор анализов и приглашу психолога. Поспите еще.

Доктор-осел взял тонкий шприц и воткнул его прямо в мягкую бутыль, питающую мой организм. Спустя несколько секунд нежное тепло растеклось по телу, и я уснул.

Не знаю, сколько времени я спал, но когда проснулся, в каюте горел искусственный свет. Мягкое освещение, идущее от вытянутых матовых колпаков вдоль стен, создавало легкий полумрак. Чувствовал я себя превосходно, кроме одного момента. Невыносимо хотелось посетить уборную. Жидкость, заливаемая мне в вену, искала выход. Не желая никого беспокоить, а более того, не имея на это никакого времени, я самостоятельно выдернул иглу и поднялся. Голова немного кружилась, но я чувствовал в себе силы передвигаться самостоятельно. Дверь не была запертой. Она поддалась моим усилиям, и я оказался в полуосвещенном коридоре. Там было пусто, и спросить про место для отправления естественных надобностей было не у кого. Однако, терпеть я не мог.

Под моими босыми ногами лежал ковер, и ступать по нему было приятно. Неожиданно, дверь в каюту открылась и в коридор вышла женщина в полупрозрачном пеньюаре. Она не заметила меня.

— Извините, леди! Я здесь впервые, не подскажете, как мне попасть в мужской кабинет?

Женщина обернулась. Я чуть не избавился от своей проблемы, когда увидел, что у нее вместо человеческого лица настоящая тигриная морда.

— А, ты тот самый неопределившийся, которого мы спасли, видимо? — Промурлыкала она, манерно играя глазами и сверкая мощными клыками. — Что, муки выбора чуть не привели тебя к суициду?

— Простите, я бы с удовольствием пообщался с вами, но боюсь оконфузиться на ваших глазах. Где здесь туалет?

— Дурашка, туалет есть в каждой каюте на нашем уровне. Общие туалеты только у обслуживающего персонала. Хотя, неопределившемуся это может быть непривычно.

— Хорошо, спасибо за помощь.

Больше времени на разговоры у меня не было. Сильное желание опорожниться не позволило мне как следует удивиться второму случаю проявления странного совмещения звериного с человеческим. Коверкая человеческую походку, чтобы не расплескать содержимое мочевого пузыря, я вернулся в свою каюту. Зная, что в ней должна быть уборная, я настойчиво прошелся руками по стенам, пока не понял, где находится еще одна дверь. Открыв ее, я оказался в маленькой комнате с зеркалом, белоснежной ванной и металлической «улиткой», совпадающей по размерам с моей задницей. Схематические картинки рядом показали мне, как нужно занимать правильное положение на ней. Я сделал все по ним и испытал невероятное облегчение, избавившись от проблемы.

Теперь у меня появилось желание узнать, куда я попал с большим интересом и пристрастием. За окном каюты темнела ночь. Звезды терялись в свете исходящем от корабля. По поверхности темной воды, неровно отражаясь в ней, скользил светящийся призрак корабля. Мне подумалось, что этот корабль отдельный изолированный мир, живущий своей жизнью. Он каким-то чудом невидим в нашем мире, а мы не видимы для него, и мне снова уготована судьба стать связующим звеном между этими двумя мирами, не соприкасающимися между собой.

Я снова вышел в коридор. Теперь, когда меня ничто не томило, кроме легкого голода, с которым я умел отлично справляться, имелось желание досконально разобраться, куда же на этот раз занесла меня нелегкая. Не доверяя глазам, я все пробовал на ощупь. Стены коридора, отделанные, как мне показалось, деревом, на самом деле им не являлись, а были искусной имитацией. Это наблюдение еще раз подтвердило, что ураган перенес меня не столько географически, сколько темпорально, то есть сквозь время.

В коридорах было пусто, все спали, и это обстоятельство позволило мне тщательнее разглядеть внутреннюю обстановку огромного судна. Ничего общего с барками из моего времени в нем не было. Это был огромный дом, приспособленный для перемещения по воде. Усиливали сходство с обычным жилищем ковровые дорожки во всех коридорах, репродукции картин на стенах, многие из которых я видел в музеях в свое время. С одной лишь разницей, что на тех картинах, где были люди, обычные человеческие головы на них были заменены на головы животных. Я уже не мог списать это на галлюцинацию, вызванную каким-то лекарством, и стал понимать, что в этом мире так должно быть. Мне уже несколько раз сказали, что я неопределившийся, и я понимал, что виной тому моя обыкновенная человеческая голова. Хотелось верить, что здешние обитатели снизойдут до объяснения различия между «определившимися» и «неопределившимися».

Мои исследования вывели меня вначале под стеклянный пузырь оранжереи, со вкусом превращенной в небольшой сад, с прудом, ручьями и горбатыми мостками через них. Здесь было тихо и уютно и напоминало кусочек Англии. Днем здесь, наверное, было людно и не так уютно. Затем я вышел на огромную палубу и смог оценить потрясающе огромный размер судна, на котором плыл. «Мария Селеста» даже грот-мачтой не доставала до первой палубы и смотрелась на фоне этого белого гиганта хрупкой скорлупкой. Я был готов поверить, что один этот корабль способен вместить в себя все население Лондона. Этот факт еще сильнее убедил меня в том, что я оказался в будущем, где технологии перешли на такой уровень, который я понять не в силах.

Внутри меня зародилось уважение к людям, оседлавшим прогресс. Мне представилось, что каждый из них, даже самый простой работник, равен умом самому выдающемуся гению моей эпохи. Корабль рассекал волны без помощи парусов и вообще без каких-либо видимых механизмов. Я не мог даже теоретически вообразить источник движения этой громадины, а для пассажиров корабля он был очевиден и понятен, так же, как для меня была понятна необходимость лошади в корме, а корабля в ветре.

К однозначному торжеству осознания огромного прогресса совершенного поколениями людей примешивалось чувство недопонимания, связанного с наличием у людей животных голов. Не вязалось это как-то в радужную картину мировосприятия. Однако я решил посчитать это обстоятельство большим различием наших эпох. Оно будет требовать понимания и привыкания.

Я прошелся вдоль борта. Вышел к носу и увидел, что на всех палубах, которые были ниже, носовая часть корабля оборудована под места развлечения и отдыха. На моем уровне, как посчитал по аналогии со своим временем, паб, и он был открыт. Что ж, немного эля или пива мне не повредит. Я вошел внутрь. Меня сразу накрыло непривычными запахами и музыкой, льющейся непонятно откуда, и будто отовсюду. На стойке сонно дремал бармен. Он услышал, как вошел и поднял на меня барсучью голову. В его маленьких черных глазках на миг блеснуло любопытство тут же сменившееся разочарованием.

— Эй, друг, ты чего в таких нарядах шастаешь? — Спросил меня бармен.

Я оглядел себя. На мне было одет тот же халат, в который меня облачили в медицинской каюте. Из-за того, что я еще почти никого не видел, у меня создалось впечатление, что это была нормальная одежда для этого времени. Она на самом деле была удобной и не стесняла движений.

— Извините, но я тот человек, которого спасли. Где моя одежда, я не знаю, хожу в том, во что одели. Вы, кстати, не знаете, я спасся один?

— Извини, друг, не знаю. Можешь сходить на нижние палубы, где работают неопределившиеся, возьмешь у них робу себе на время.

Ответ барсука мне показался не совсем вежливым для человека, который видит меня впервые. В Лондоне среди слоев населения, к которым я себя относил, при первом знакомстве всегда требовалась вежливость и учтивость, дабы не показаться сразу недостойным человеком. Бармен отнесся ко мне так, будто знал заранее, кого перед собой видит.

— Извините, но меня уже несколько раз назвали «неопредлившимся», что это значит? — Я хотел положить конец этому вопросу раз и навсегда.

— Слушай, ты сильно повредился в воде. Наверное, ты был долго без кислорода и твой мозг наполовину отмер?

— Не вежливо делать замечания незнакомым людям, которых вы видите впервые. Между прочим, причина, по которой я оказался в воде, может многое объяснить, какой бы невероятной она не была.

— И что же это за причина? — Бармен-барсук уставился на меня своими глазками, в которых я прочитал желание посмеяться.

— Я из прошлого. Наше торговое судно «Мария Селеста» разбило смерчем, а меня, каким-то непостижимым образом, выбросило сюда. Можете сказать мне какой сейчас год?

Барсук смотрел на меня молча, и вдруг разразился скулящим хохотом, обнажив все свои мелкие и острые зубы. Мне нестерпимо захотелось ударить его, а если он не принесет извинений, то и вызвать на дуэль. Огромным усилием воли, я переборол в себе это желание. Это было не мое время, и действовать теми же приемами, как в своем, было бы так же невежливо с моей стороны.

Я развернулся и пошел к выходу. Скулеж за спиной прекратился.

— Эй, дружище, прости, я сегодня хорошо заработал чаевых, давай, я угощу тебя выпивкой?

Речи и быть не могло о том, чтобы принять его предложение. Оскорбление, нанесенное его насмешками, слишком сильно задело мое самолюбие. Я понял, что дело было в том, что меня причисляли к сословию «неопределившихся», имеющему более низкий статус и основным признаком которого было наличие обыкновенной человеческой головы. Меня успокаивало только то, что люди еще не знали, что я из другого времени и не поддаюсь принятой здесь классификации. Аппетит пропал, и ноги понесли меня назад в каюту. Мне надо было потрудиться над тем, чтобы доказать, что я на самом деле человек из Англии восемнадцатого века.

Вернуться назад оказалось проблемой. Все коридоры и двери выглядели одинаково. Я скорым шагом пробежался по ним, подергал ручки закрытых дверей, но так и не нашел свою каюту. Единожды, мне повстречались двое детишек с милыми щенячьими мордахами. Они выглядывали в открытую дверь, и смотрели на меня с любопытством, но тут же ее закрыли, когда я поравнялся с ними, чтобы спросить дорогу. Невероятно, но человеческое лицо здесь у всех было не в почете.

На счастье мне повстречался могучий матрос, с головой быка. Его фуражка отлично смотрелась между загнутых внутрь рогов. Он молча внял моей проблеме. Поведывая о ней, я напряженно ждал самой неожиданной реакции. Но человек-бык судя по внешнему виду, не был из тех людей, кто часто смеется.

— Медицинские каюты на уровень ниже. Спустишься на первой лестнице, повернешь направо и пройдешь до двери с номером «четыре».

— Спасибо.

Я поблагодарил и развернулся, чтобы продолжить путь. Мне донеслось в спину.

— В таком виде днем не вздумай появляться на публике.

— Спасибо, учту. — Ответил я.

Кажется, ждать проявление уважения в свою сторону будет напрасным занятием.

Здоровье мое, как оказалось, было еще слабо. Прогулка по кораблю утомила меня. Едва я лег на неудобную и плоскую кровать, как сразу уснул.

— Да вы тут хозяйничали!

Меня разбудил знакомый голос. Доктор-осел скалился на меня лошадиной улыбкой.

— Я совсем забыл, что вам нужно будет сходить в туалет. Надо было подставить вам «утку». Жаль только за неопределившимися никто не выносит, кроме них самих. Я рад, что вы нашли сил сделать это самостоятельно.

Я сел и свесил ноги.

— Доктор, вы держите меня не совсем за того, кем я являюсь. — Я постарался придать голосу максимум уверенности.

— Надо же, и кто вы у нас? — В голосе доктора-осла чувствовалось недоверие.

— Я путешественник из восемнадцатого века. Корабль, на котором мы шли в Ост-Индию, разбило смерчем у самого побережья Африки. Я пришел в себя на борту вашего судна. Смею предположить, что эпоха, в которую вы живете отстоит от рождества Христова дальше, чем восемнадцатое столетие.

Я замер в ожидании. Меня легко было принять за сумасшедшего, особенно в моем времени, но я хотел верить, что прогресс открыл многие технические вопросы, в том числе и перемещения во времени. Доктор-осел пощупал мой лоб, оттянул нижнее веко и заглянул в глаз. Какая истина открылась ему, я не знал. Из моей врачебной практики таким приемом пользовались, чтобы установить некоторые болезни, указывающие на воспаление носоглотки. Моя носоглотка чувствовала себя прекрасно. Неожиданно подал голос желудок, напоминая про то, что в него пора было положить немного еды.

— О! Совсем забыл, вы голодны? — Вспомнил доктор.

— Да, есть немного. Скажите, вы мне поверили?

— Знаете, для таких бесед вам нужен психолог. Я лечу физические болезни, а его специализация — духовные.

— Но я здоров. У меня ничего не болит, я в ясном уме. Я вижу проблему в том, что вы принимаете меня за кого-то из своего времени, но это не так, и я могу доказать. На судне есть историки?

— Скорее всего, но предварительно с вами побеседует психолог.

— Хорошо. — Сдался я. — Меня могут накормить?

— Ммм. — Неуверенно протянул доктор-осел. — В вашей одежде мы не нашли никаких банковских карточек, ни наличности. Этот вопрос надо согласовать с руководством компании, предоставляющей услуги питания. Или же вам надо связаться с вашим банком и попросить оплатить.

— Доктор, вы же на самом деле человек, я вам объясняю, что я из другой эпохи, у нас другие деньги и вряд ли у меня есть возможность связаться с моим банком, только если вы не держите почтовых голубей, умеющих летать из восемнадцатого века в…

— Двадцать первый. — Подсказал доктор.

— Вот именно.

— Вы хотите сказать, что у вас нет медицинской страховки? Лекарство и почасовая оплата недешево стоят на этом судне.

— Представьте себе, я даже не слышал о таком понятии, как медицинская страховка.

— Извините, мне надо поговорить с начальством.

Доктор-осел поспешно вышел, оставив меня наедине с невеселыми мыслями. Что если я остался здесь навсегда? Что если у не рожденного в это время нет никаких прав ни на что? Мне представилось, как я, теряя последние силы от голода, ползу среди толпы людей, и всем вроде понятно, что я умираю от голода, но вместо того, чтобы протянуть мне корочку хлеба, они спрашивают у меня медицинскую страховку и пожимают плечами, когда понимают, что у меня ее нет.

Желудок подводило еще сильнее. Любая мысль сводилась к тому, что я представлял перед собой большой кусок свежезажаренного стейка. Представлял, как мои зубы вгрызаются в горячее ароматное мясо. Мой рот наполнялся слюной.

В коридоре раздались шаги. Дверь отворилась, и в мою каюту вошли несколько человек. Уже знакомый доктор-осел, женщина в белом халате и с кошачьей мордой, и крепкий мужчина в синей униформе, подпоясанный ремнем. По выправке я принял его за военного. Он имел лошадиную морду. Все трое смотрели на меня.

— Вот, утверждает, что не имеет денег, не имеет страховки и даже счета в банке. — Объяснил доктор-осел.

— Эти неопределившиеся ищут любой способ, чтобы не платить. Пора бы их вообще изолировать.

— Что вы такое говорите, а кто работать будет? — Буркнул военный-конь. — Установить этого самозванца будет несложно. Возьмите образцы его ДНК и вечером мы точно будем знать кто перед нами и сколько у него денег.

— Он налечился уже настолько, что ему все равно придется брать кредит. — Произнес доктор-осел.

— Посмотрим. — Грозно рявкнул конь. — Делайте анализы, а я передам их в свой департамент.

Впервые в жизни я почувствовал себя не совсем человеком. Когда я был в мире великанов и жил в игрушечном домике, даже тогда я не чувствовал себя настолько незначительным. Никакой учтивости в голосе доктора-осла больше не было, а его напарница доктор-кошка вообще не скрывала своего презрения ко мне. Они взяли у меня кровь из пальца, отщипнули кусок кожи с руки, слизистой с губы и срезали клок волос. Не желая мне ничего объяснять, они покинули каюту.

Что меня ждало после того, как они поймут, что я на самом деле нигде не значусь в их мире? Что если решат от меня избавиться? Нет, такого быть не могло. Они же были более развитыми, строили такие красивые корабли, не могло так случиться, что людей уничтожали только потому, что их данных нет в картотеке.

Голод становился все сильнее, он уже забивал страх ожидания. Мне не хотелось выходить на палубу, потому что я точно знал, что под взглядами людей-животных буду чувствовать себя совершенно ужасно. Было замечательно, что меня никуда не выгоняли из каюты. Она была моей личной территорией, ограждающей от внешнего агрессивного мира.

Солнце пошло на закат. Красная полоса отражения протянулась к нему, как дорожка из марроканских ковров. Где ты друг Гордон Коклюш? Зачем ты убедил меня плыть с тобой, а сам бессовестно сбежал? В коридоре снова раздался топот, и пар ног там было явно больше трех. Я примерился к стулу, намереваясь использовать его, как оружие. Сердце заколотилось, как у раненой птицы.

Дверь распахнулась и моему взору предстала совершенно иная публика, чем та, которую я ожидал увидеть. Впереди всех, растянув огромный рот в неестественно белозубой улыбке, стоял лось, с ветвистой короной из рогов. Он был одет в строгий костюм. За ним стояла толпа с мордами разных животных, и во взгляде каждого читалась радость, удивление и восхищение. Что же такого они могли узнать обо мне?

— Мистер Гулливер! — Начал лось. — Извините, что мы сразу не признали вас! В это было трудно поверить, не имея точных данных. К счастью, мы все проверили и теперь с вероятностью девяносто девять и девяткой в периоде процентов уверены, что вы являетесь тем самым Лемюэлем Гулливером. Это просто невероятно, фантастично!

Я поставил стул на место. Наука на самом деле совершила скачок. Не знаю, каким образом им удалось установить мою личность, но это умение заслуживало моего восторга.

— Экипаж судна приносит вам самые искренние извинения. — Продолжил лось. — Я, как капитан лайнера, предлагаю вам устроить пресс-конференцию, а после подписать контракты с компаниями, желающими спонсировать ваше путешествие на нашем судне.

— А меня накормят? — Мой вопрос в торжественной обстановке прозвучал немного неуместного, но клянусь, ни о чем другом я думать не мог.

Среди толпы гостей началась суета и шум.

— Наша компания первой решила оказать ему спонсорскую поддержку!

— Нет, наша. У нас капитализация выше.

— Что вы, питание наш профиль, мы сами накормим его нашей продукцией!

Представление, развернувшееся передо мной, напоминало зоопарк. Говорящие человеческим языком головы галдели так, что их речь нельзя было разобрать, и это только усиливало сходство с зоопарком. Наконец, спорщики пришли к какому-то выводу, но ровно до тех пор, пока не встал вопрос, во что меня одеть. Спор разгорелся с новой силой.

— Верните мне мои вещи, пожалуйста! — Попросил я. — В них я буду чувствовать себя уютнее.

Не прошло и получаса, как мне вернули мои вещи. От них исходил непривычный запах незнакомого аромата, и они еще были горячими, как после глажки угольным утюгом. Я облачился в одежду и снова почувствовал себя самим собой. Вышел в коридор и чуть не ослеп от ярких вспышек. Люди-животные наставляли на меня предметы сверкающие яркими огнями. У меня сразу забегали перед глазами яркие зайчики. Их, кажется, забавляло мое поведение. Они жались ко мне, не переставая щелкать приборами. Одна дама, имеющая голову от шимпанзе, прижалась ко мне и вытянула вперед свои и без того немаленькие губы. Ее прибор щелкнул, но я успел заметить, как в нем отпечаталось изображение моего лица и ее морды с вытянутыми губами. Тут-то меня и осенило, что приборы в их руках каким-то образом умеют сохранять картину, без помощи художника. По тому, как много было желающих запечатлеться рядом со мной, я понял, что известие о моей персоне быстро разлетелось по кораблю.

— Всё, фотосессия окончена, мистер Гулливер идет на ужин в его честь. В зал проход только для аккредитованных журналистов и вип-гостей. — Пробасил капитан-лось.

Он лично взял меня под руку и направил в сторону зала. Я был рад тому, что мое имя знали спустя три века. Все-таки испытания, выпавшие на мою долю, не пропали даром. Сейчас я пожинал их сполна. Хотя я и не ожидал увидеть своих потомков в таком странном виде, тем не менее, признание грело мне душу. Если у меня будет время, я обязательно выясню в чем различие между «опрелившимися» и «неопределившимися», и как происходит, что у людей вырастает голова животного, но на ум и прочее это никак не влияет.

Живой оркестр бахнул музыкой, когда меня завели в банкетный зал. Мелодия напоминала мне мотивы, которые я слышал в лондонской опере. Я мог и ошибаться, слух у меня был неважный. Столы уже были сервированы различными блюдами и напитками. Меня усадили за самый большой, стоящий отдельно от остальных. Рядом со мной сел капитан и еще несколько персон, имеющих, как я понял, важность, применимо к моему случаю.

Еда в блюдах, расставленных передо мной, была выложена с художественным вкусом. Выглядело это так изысканно и утонченно, будто сервировку в будущем доверили людям творческих специальностей, имеющих склонность относится к пище, как к искусству. Мне сразу вспомнился грубый кусок стейка и бесформенная котлета, размером с половину сковороды. На этом столе они выглядели бы, как неотесанные деревенщины среди утонченных благородных господ на королевском балу.

Мой желудок отреагировал громким и продолжительным урчанием на красоты из пищи. Соседи по столу услышали их и стали бросать на меня взгляды.

— Прошу прощения, я не ел два дня, как минимум. — Объяснил я им свой неконтролируемый процесс. — Сложно сдержаться при виде этого потрясающего разнообразия.

— Вы правы. Сервировкой занималась наша фирма. Мы знаем толк в подаче еды. — Ответил человек с головой орла.

Видеть птичью голову на человеческих плечах было еще непривычнее.

— Для нас несомненная честь оказаться в обществе известного человека, такого как мистер Гулливер. Тем более, что сейчас мы готовы представить ему спустя три столетия все, чего добились. Скажите, мистер Гулливер, вы заметили разницу? — У этого банкета был ведущий с головой макаки-резуса.

Его обращение ко мне было таким неожиданным, что я растерялся. В руки мне всучили шар на палочке, и я понял, что это устройство необходимо для того, чтобы меня было слышно всем.

— Доброго вечера всем! — Я вздрогнул, когда услышал свой голос со стороны. — Из моих книг вы знаете, что жизнь дала мне шанс посетить много миров, в которых до меня никто не бывал. Они очень отличались от Англии того времени и других стран, в которых я бывал. Я еще не видел многого, но то, что удалось, превзошло виденное мною ранее.

Раздались аплодисменты. Я не ожидал их, и снова вздрогнул.

— Я благодарен судьбе, за то, что смог воочию убедиться в том, что наши потомки превзошли нас.

Я еще раз получил аплодисменты, в этот раз дольше и громче. Мне показалось, что во мне появилось некое непривычное чутье управления публикой. Если бы я сейчас продолжил речь и говорил то, что она желала услышать, то мог бы легко ввести их в состояние транса. Таким приемом пользовались военачальники моего времени, придающие боевого духу солдатам и матросам. К счастью, запасы моего красноречия иссякли.

— Спасибо вам за теплый прием! — Поблагодарил я и поклонился на три стороны.

Мне снова ответили аплодисментами. Штуку с шариком на конце снова взял человек-макака.

— Мистер Гулливер еще не видел ничего, кроме этого корабля, а уже впечатлен больше обычного. Что он скажет нам, когда узнает про интернет? Вот уж будет удивления. А у нас еще есть кинематограф, музыкальные шоу, кабельное телевидение, самолеты и автомобили. Вам придется принимать транквилизаторы, мистер Гулливер. Я гарантирую, что голова у вас пойдет кругом. — Задорно пообещал ведущий.

Мне его жеманства показались излишне артистичными, но с учетом того, что у него была голова от макаки, это можно было понять.

— Пока же моя голова кружится только от голода. — Произнес я негромко, но ведущий, кажется, услышал меня.

— Отличный повод, чтобы поднять бокал хорошего вина в честь спасенного нами великого путешественника! — Произнес ведущий и первым взял бокал.

Я ждал этого момента, и проявляя несвойственное мне нетерпение, поднял бокал и сделал два больших глотка. Мой желудок был рад чему угодно. Живое тепло растеклось по животу. Голод мой обострился еще сильнее. Убедившись в том, что народ притронулся к еде, я последовал их примеру. Я выбрал мясо в каком-то красном соусе. Несколько кусков проглотил не жуя, а когда мой желудок отозвался сигналами о том, что получил порцию еды и занялся ее перевариванием, я остепенился.

Должен сказать вам, что рецепт приготовления мяса сильно изменился за три века. Мне показалось, что пряный соус к мясу, каких в Англии моего времени не бывало совсем, не добавлял вкуса основному блюду, а пытался как-то закрасить его безвкусие. Однако, вида я не подал, да и не в праве я был требовать от совершенно другой эпохи того, что было в моей. Сидящий справа от меня капитан-лось с удовольствием уплетал какую-то зелень. Я положил себе того же самого.

Вкус меня удивил. Точнее сказать удивил тем, что у этой зелени был вкус обыкновенной травы. Соусы, опять же, оттеняли ее несъедобность пряностями, кислотой и солью, но вот так уплетать ее, как делал мой сосед я не смог. По-видимому, изменения коснулись не только головы капитана, но и его пищеварительного аппарата. Возможно, он был четырехкамерным и был приспособлен к поглощению травы, которой требовалось съесть гораздо больше, чем мяса, чтобы иметь сил.

Я сделал еще один большой глоток вина, чтобы перебить вкус травы во рту. Мой взгляд упал на красивые фрукты, кажется, это были персики, которые я пробовал однажды. Их нежная, сочная, ароматная плоть частенько вспоминалась мне, особенно в моменты, когда я грыз твердое кислое английское яблоко. Мои зубы вонзились в персик. К своему позору, причиной которому мог считать свою неграмотность в области экзотических фруктов, плод, похожий на персик таковым не являлся. Его плоть была крепкой, почти, как у яблока, и вкус был таким, будто его долго вымачивали в воде, прежде, чем подать на стол.

Что делать с надкушенным плодом я не знал. Крадучись, я убедился в том, что ни у кого из моих соседей на столе не лежит недоеденных фруктов. Показывать свою невежливость, которая могла стать причиной того, что меня примут за дикаря, я не стал. Через силу доел фрукт, похожий на персик и снова запил вином. Вино, кстати, было неплохим, молодым на вкус, но ароматным. Для десерта подходило неплохо.

С вином я допустил оплошность. Проигнорировав двухдневную вынужденную голодовку и общую слабость организма, я совсем не рассчитал его норму. После третьего бокала вина, я заметил, как близко подошел к состоянию пика счастья, вызванного алкоголем. Кто-то из гостей брал слово, и не упускал случая помянуть мое имя в хорошем свете, отчего к горлу подступал комок и на глазах непроизвольно выступали слезы. Я любил всех присутствующих. Вкус еды после третьего бокала меня уже не интересовал. Я закидывал в себя все, что стояло на столе. И подливал вино.

Я не заметил, как остался в банкетном зале наедине с десятком лиц. Все прочие покинули его. Этим оставшимся от меня что-то было нужно. Они тянули ко мне листки бумаги и просили подписать их. А я уже был настолько пьян, что мог подписать смертный приговор самому себе. Моя размашистая подпись легла на каждый протянутый мне листок. Мне жали руку, поздравляли, и каждый из тех, кого интересовала моя подпись, обещали изменить мою жизнь к лучшему прямо с этого момента.

Буквально, когда я поставил последнюю подпись, мой организм, истощенный голоданием и общей слабостью, не справился с нагрузками. Смертельной силы сон свалил меня с ног.

Проснулся я в другой каюте. Несмотря на свое состояние, вызванное нечаянным опьянением, я оценил роскошь обстановки. Она не была похожа на ту роскошь, к которой я привык в восемнадцатом веке. Здесь не было ажурной резьбы по дереву, не было искусной ковки или золочения на поверхностях. Даже декоративная лепнина в Королевском дворце выглядела грубо на фоне искусно продуманной красоты отделки каюты. Во всем чувствовался прогресс и гибкость ума. Возможно, для рядового пассажира корабля в этом не было ничего необычного, но для человека из прошлого интерьер каюты выглядел утонченно-роскошным.

На столике, под круглым иллюминатором, в специальных держателях из зеркального металла стояла бутылка белого вина и ваза с фруктами. Меня, как и следовало ожидать после вчерашнего банкета, мучила жажда. В голове проносились обрывки вечерних событий, вызывая во мне легкое чувство стыда. Как-то уж легкомысленно получилось у меня представить перед потомками свою эпоху. Тем не менее, я не стал отказывать себе в бокале вина.

Оно было неплохим, кисловатым, но сейчас именно этот вкус я желал ощутить больше всего. Вино принесло облегчение и аппетит. Как ни странно, фрукты в вазе имели не совсем зрелый вкус и мякоть, жестче, чем я привык. Тому виной могло быть какое-то новое слово в агротехнике выращивания. Что если люди научились выращивать плоды не на деревьях и кустах, а сразу в бочках? Количество в ущерб вкусу. Не имея такой возможности сравнить вкус фруктов из восемнадцатого века, какая была у меня, потомки могли считать фрукты, выращенные в бочках, тоже вкусными.

Мне стало достаточно хорошо, чтобы обратить внимание на то, что в небольшой каюте прохладный воздух. Сам по себе таким он быть не мог. Чтобы решить эту загадку, я прошелся ладонью по стенам и обнаружил отверстия у самого пола, через которые дул холодный воздух. Имея хоть какое-то представление о том, что в этих широтах значит находиться внутри железного корпуса, я был в очередной раз потрясен техническим прогрессом потомков. Чтобы не забыть все, что я видел здесь, было решено попросить перо и бумагу при первом удобном случае.

В дверь постучали.

— Мистер Гулливер, вставайте, у нас запланировано интервью и фотосессия! — Голос из-за двери звучал настойчиво.

Признаться, я ничего не помнил о планах на сегодняшний день, но был полностью готов ко всему, потому как спал одетым.

За дверью стоял человек, судя по признакам ниже головы, пожилой. На плечах его покоилась голова гигантской крысы. Два длинных белых резца торчали из его рта. Блестящие черные вибрисы по щегольски торчали в стороны. Глаза были прикрыты черными очками, как у слепого. Я даже решил, что он и есть слепой, для проверки чего провел перед его мордой рукой.

— Зачем это, мистер Гулливер? — Спросил крыс.

— Извините, но я решил, будто вы слепы. У меня был знакомый, слепой от рождения, у него были такие же черные очки, чтобы скрывать недостаток. Он всегда закатывал глаза под лоб, и со стороны это выглядело, как одержимость бесами.

Крыс снял очки. Два маленьких черных глаза хитро посмотрели на меня. Он не был слеп.

— Простите меня, но я не особенно хорошо помню, кому и что я обещал вчера. Будьте любезны, напомните?

Крыс ощерился в подобии улыбки. Крысиный физиогномист из меня был никудышный, потому что я принял ее за хищный оскал. Однако располагающий голос человека-крыса успокоил меня.

— Между нашей фирмой, занимающейся фаст-фудом, и вами вчера был заключен контракт, самый крупный из тех, что вы вчера подписали. Сегодня утром вы проснулись миллионером, вы в курсе?

— По правде говоря, еще нет. — Новость удивила меня.

Наверняка, миллион в деньгах двадцать первого века это было много, потому что крыс ждал от меня реакции.

— Не может быть! — Искренне удивился я. — С чего такая честь?

— Вы будете лицом марки на протяжении пяти лет. — Крыс подхватил меня под руку. — Идемте же, нас ждут. График очень напряженный.

Цепкие руки человека-крыса ухватили мой локоть и направили по коридору. Я бросил случайный взгляд на его руку, ожидая увидеть крысиную лапу. Страх мой оказался напрасным. Руки выглядели вполне себе по-человечески.

Мимо нас проходили многочисленные пассажиры корабля и его работники. Слух про меня, кажется, дошел до всех. Я удостаивался любопытных взглядов, а со стороны женщин со звериными головами еще и соблазнительно-завлекающих. Причем, все женщины, посылающие мне взгляды, имели головы животных, относящихся к семейству кошачьих. Их желтые и зеленые глаза обладали колдовской силой, заставляющей мое мужское естество тянуться к ним. Странно, но их внешность не отталкивала меня. Если бы не настойчивые подталкивания крыса, моя прогулка могла закончиться в сетях обладательницы магических глаз.

— Не расскажете мне, какие сейчас отношения между кошками и крысами? — Простовато спросил я.

— Я так понял, вас интересуют не животные, а люди, определившиеся с выбором?

— Да, простите, я могу просто не понимать, на какие темы в вашем обществе существует табу, поэтому могу нечаянно обидеть вас.

Крыс задергал усами. Мне показалось, что он изображает смех.

— Основа взаимоотношений «определившихся» и состоит в том, что мы с пониманием относимся к выбору каждого. Человек не сумевший победить в себе чувство неприятия, не сможет начать трансформацию головы.

— Ах вот оно что! — До меня начало все проясняться. — Получается, что отращивание головы животного является следствием принятия определенной точки зрения, основой которой является принятие выбора другого.

— Как-то так. — Ответил крыс.

— Как интересно. А как происходит выбор головы. Он осознанный?

— Нет. Выбор головы, это отражение доминирующих черт характера, присущих данному животному.

— Здорово. А какие черты характера присущи вам? — Это могло показаться покушением на личное пространство, но мне было очень интересно.

— Хитрость и способность к выживаемости.

— Понятно. А «неопределившиеся» так и ходят с человеческими головами?

— Да. — Крыс не стал развивать дальше эту тему. — Мы пришли.

Это была не каюта, а большая комната. Часть ее занимало оборудование, вокруг которого суетились люди. В другом углу, как-то нарочито отделенном от всего остального находились несколько столиков. За ними находилась стойка, а за ней большая картина, имеющая прекрасную пространственную перспективу. Не приглядываясь можно было подумать, что это на самом деле продолжение комнаты.

— Так, мистер Гулливер, вы занимаете место за этим столиком, держите в руках бургер и счастливо улыбаетесь в сторону камер. — Ко мне подошел человек невысокого роста с головой бобра. Одет он был броско, и как будто намеренно неряшливо.

— Куда? — Я не понял, что такое камеры. В мое время это были комнаты в тюрьме.

— Вон туда. — Бобер показал пальцем. — И счастливо улыбаетесь.

Ко мне подошла девушка с головой лисы, повозила кистью по моему лицу, поправила одежду. Другая, с головой козы, надела мне на голову шляпу, чем-то напоминающую ту, что была у меня когда-то. Подбежали еще несколько девушек, одетых в одинаковую одежду, белые рубашки и оранжевые передники с одинаковым рисунком. Этот рисунок здесь был везде: на стенах, посуде, колпаках и даже на кепи бобра. Я предположил, что это геральдическое изображение чьего-то богатого дома. Девушки в передниках облепили меня. Одна из них протянула мне булочку, разрезанную пополам. Между половинками выглядывали куски травы, красного соуса и еще чего-то, что я не мог определить.

— Мистер Гулливер, берите из рук девушки бургер и несите его к своему рту. Потом кусайте. Понятно?

Признаться, было совсем непонятно. Не то, что мне надо было совершить простое движение, а то, с какой целью. Мне было бы гораздо понятнее, если бы меня попросили устроить чтения моих книг. Зачем путешественнику кусать этот самый бургер в театральной обстановке.

— Камера. Мотор! — Громко произнес бобер. — Несите ко рту и кусайте!

Я протянул руку к булочке, взял ее и откусил. Начинка между половинками булочек имела кислый вкус. Его, как я понял, давал красный соус, за соусом чувствовалось что-то неопределенно безвкусное. Мне опять показалось, что предназначение всех специй в блюдах из будущего скрыть отсутствие вкуса основных ингредиентов.

— Мистер Гулливер, ваше лицо должно выражать радость, а вы сквасились, будто проглотили лягушку.

— Простите, мне показалось, что это бутафорский сэндвич. Может быть, называя его бургером, вы имели ввиду, что он имеет такой же неприятный вкус, как немецкий горожанин?

Бобер закатил под лоб свои маленькие глазки и выставил на обозрение оба резца.

— Мистер Гулливер… — Начал он в снисходительном тоне. — Не пытайтесь привязать ваши древние понятия к современным. Бургер, это булка с котлетой посередине, а никакой не немец. И вкус у него отменный. Миллионы людей выбирают его в качестве основного источника питания. Миллионы ошибаться не могут, у него прекрасный вкус. Мне стало жутко неловко.

— Простите, наверное, дело в том, что я не привык к такой пище.

— А вы и не привыкайте. У вас миллионный контракт, поэтому улыбка не должна сходить с вашего лица даже по этой причине.

Я почувствовал в его голосе хамство. Этот человек с головой бобра дал понять, что относится ко мне, как к работнику, открыто напоминая о деньгах. К тому же делал он это в вульгарном тоне, оскорбляющем мое достоинство. Дорожить деньгами я не собирался, равно, как и задерживаться в будущем навсегда. В этом плане я был свободен от всех обещаний, данных мною в письменном виде.

— Уж не потому ли вы отрастили себе голову бобра, вместо человеческой, что такие понятия, как этикет и уважение среди подобных животных не распространены? — Ответил я с вызовом, готовый в случае продолжения эксцесса применить кулаки.

Человек-бобер не ожидал от меня такого ответа. В каюте, где происходило представление, воцарилась гробовая тишина. Взгляды присутствующих перескакивали с меня на бобра и обратно. Человек-бобер вскочил. Я сжал кулаки и приготовился дать ему отпор, но драки не случилось. Мой оппонент выскочил в дверь. Его частые шаги быстро удалились.

— Простите меня, не сдержался. — Я попросил прощения перед всеми.

Все молчали, а мне было так неловко, что хотелось провалиться под землю.

— А вам правда бургер кажется невкусным? — Спросила девушка с головой лисы.

— Правда. Но я откушу еще раз, может быть, я не распробовал.

И на этот раз, я не почувствовал в его вкусе чего-то особенного. То, что должно было быть котлетой, напоминало по вкусу измельченный кожаный ремень. Его мне приходилось есть однажды, когда умирал с голоду в одном из своих неописанных путешествий.

— Из чего эта котлета? — Спросил я.

— Говядина. — Ответила девушка в переднике, с кучерявой головой барашка. — Возможно, вы стоите на пути выбора вегетарианства? У нас есть отличные бургеры из соевых котлет. Попробуйте?

— Нет, вегетарианство в моем возрасте противопоказано. Я съел столько говяжьих котлет в своей жизни, даже из старой говядины и некастрированных быков, но вот такого отвратного вкуса еще ни разу не встречал. Причем, его отвратность в том, что котлета не имеет никакого вкуса. Ее можно есть только под угрозой голодной смерти.

— Я с вами не согласна, мистер Гулливер. Мне очень нравятся наши бургеры, они вкусные, в них много зелени, сыра, картофеля и котлета имеет превосходный вкус.

— Простите меня, я не имею права навязывать вам свой вкус, на три века отставший от вашего. Будем считать, что я не сдержался. К тому же я не привык ничего не доказывать женщинам.

Я почувствовал, как по каюте пронесся возмущенный выдох. Понять его причину сразу мне не удалось.

— Что вы подразумеваете, мистер Гулливер, под понятием «ничего не доказываете женщинам»? Вы позволяете себе снисходительное отношение к женщинам? Как к лицам неравным мужчинам? — Это спросили сразу несколько женщин-животных, вернее, они приставили меня к стенке своими вопросами.

Их возмущение моим ответом было мне непонятно. Я подразумевал, что мое нежелание доказывать женщине кроется в причине моего уважения к ним. Для меня оскорбительно видеть, как джентльмен доказывает женщине, как равному себе мужчине. Такую ситуацию, можно было себе представить если только они занимаются одним делом, и доказательство своей правоты необходимо для общего дела.

— Нет, напротив, я хотел показать вам свое уважение.

— Как хорошо, что сейчас не восемнадцатый век. — Произнесла лиса. — Мы бы сейчас сидели дома и ждали, когда придет муженек и стукнет кулаком по столу.

— Да, сейчас мы можем работать сами и делать все, что захотим.

— Я где-то слышала выражение «Работа делает нас свободными».

— Верно, так и есть.

Я молчал и слушал, как рассуждали дамы и не пытался встревать в их разговор из вежливости. Утреннее вино, принятое для облегчения самочувствия, попросилось назад.

— Леди, не подскажете где здесь у вас мужская уборная? — Мне пришлось встрять в разговор.

— Опять эти гендерные понятия, мужская уборная. — Саркастически произнесла лиса. — У нас здесь все общее. Это только у неопределившихся все раздельно.

Меня бросило в краску. Такого я себе представить не мог, чтобы справлять нужду в присутствии женщины.

— В коридор и направо, третья дверь. Там табличка на ней. — Ответила девушка-барашек.

— Спасибо. Вы очень любезны.

В крайнем смущении я покинул каюту. На третьей двери, как меня и предупредили, вместо номера висел указатель «wc». Мне хватило сообразительности понять, что это и есть уборная. Опасаясь застать даму за деликатным делом, я осторожно постучал в дверь. Мне никто не ответил. Набрав воздуха в легкие, и на всякий случай прикрыв глаза, я дернул ручку двери и вошел. Оказавшись внутри уборной, по запаху напоминающей больше мою санитарную каюту, открыл один глаз, затем второй. Я был один, и передо мной, чередой друг за другом, из стены торчали несколько кипельно-белых рукомойников. Чуть повыше них, длиной во всю стену, висело, а точнее было вделано прямо в стену, зеркало. В нем отражалось мое смущенное лицо. Позади меня расположился ряд дверей, за которыми, как я догадался, и находились уборные. «Так вот, что имели ввиду леди, когда помянули, что уборная одна для всех. — Подумал я. — Все-таки они разделены, хотя звуки опорожнения и не скрывают».

К моему облегчению, душевному и физическому, пока я справлял малую нужду, в уборную никто не вошел. Я уже собрался выходить, как входная дверь хлопнула и раздался суровый голос.

— Ты что, как истеричка себя ведешь, бегаешь, жалуешься. Тебя зарплату какую платят? Ты не понимаешь, что сейчас его лицо так разрекламируют, что даже его пук будет приносить доход.

— Я вас понял. — Мне показалось, что это голос человека-бобра.

Я позволил себе сделать небольшую щель, чтобы разглядеть говорящих. Так и было, в уборную вошел человек-бобер, заставляющий меня с удовольствием сжевать несъедобный сэндвич и еще высокий джентльмен с лицом волка. Бобер перед волком имел вид жалкий. Его плечи тряслись.

— Идешь назад и с особой учтивостью работаешь с этим раритетом. Все понятно?

— Понятно, сэр. Но он сказал, что бургеры несъедобны.

— Он прав, черт возьми. Я ни за что не притронусь к ним, и моя семья держится от них подальше. Бургер нужен не для того, чтобы его есть, а для того, чтобы продавать. Сделай ты его хоть из дерьма, правильная реклама заставит людей почувствовать в нем именно тот вкус, какой им показали. Иди.

— Хорошо, сэр.

Бобер ушел. Человек-волк зашел в отдельную уборную, а я тем временем незаметно покинул комнату. Кажется, до меня стали доходить кое-какие понятия о том времени, в которое я попал. Мысль еще не способна была сформулировать четко, но ощущение уже начало складываться. Когда я вернулся, бобер оскалился в улыбке, будто увидел старого друга.

— Простите меня мистер Гулливер. Я был не прав, вспылил. Все же триста лет разницы меняют менталитет. Давайте отнесемся к процессу поедания бургеров, как к работе, которую надо хорошо сделать. Согласны со мной?

Я-то знал причину его преображения, но был все равно удивлен тем, как бобер нашел тактичный выход.

— Так, заняли свои места! Девочки, нанесите грим мистеру Гулливеру и дайте ему хорошего вина. Надеюсь, вино у нас не хуже?

— Нет, вино нормальное.

Лиса снова махнула по лицу кисточкой, а потом подала бокал красного вина и кусочек сыра к нему. Вот сыр не был похож на тот, что я ел в свое время. Тот сыр имел такой натуральный вкус, в нем чувствовалась кислинка брожения, и запах был такой коровий, или козий. Этот сыр пах какой-то отдушкой, будто ему хотели придать благородства, заглушив натуральность. Но я промолчал, понимая, что мое очередное замечание будет похоже на нытье.

Вино помогло мне настроиться на нужный лад. Бобер тоже выпил два бокала залпом и не стал ничем закусывать. Работа пошла. Я выдавливал из себя улыбки, жевал бургеры, без вкуса немецкого горожанина, и всячески старался поступать так, как меня просили. В коллективе сразу появилось взаимопонимание. Вокруг меня, по команде человека-бобра расцветали ненастоящие улыбки. Девушки порхали рядом, как бабочки вокруг свечи. Мое сознание, всякий раз, когда жизнь забрасывала в причудливые места, начинало смотреть на происходящее вокруг с удвоенным вниманием. Сейчас оно отметило, что все люди-животные, присутствующие в каюте, как будто условились между собой вести себя как угодно, но только не так, как хотелось.

К моему облегчению, непрерывная череда одинаковых действий закончилась. Я был выжат, как лимон и нуждался в отдыхе. Мне захотелось побыть в тишине и желательно с книгой. Но не тут-то было. В коридоре меня уже ждали, и едва я сделал попытку пройти мимо этих людей, как меня настойчиво взяли под руку. Человек с головой льва, покрытой роскошной ухоженной гривой наклонился ко мне и вдохновенно, словно передавал мне сообщение от дамы сердца, произнес.

— Пойдемте, у нас уже все готово. — Произнес лев низким басом.

Я глянул в его желтые глаза и мне стало не по себе. Мне на мгновение показалось, что он делает предложение ягненку посетить его ужин. Надеюсь, вам понятно, кто там будет блюдом. Я даже не сумел отказать, хотя за секунду до этого настроен был весьма решительно.

— Ваш контракт с нашей фирмой сделает из вас настоящую звезду. — Басил человек-лев.

— Простите, астрономия не мой конек.

Лев будто хотел засмеяться, но получилось что-то вроде рыка, смешанного с шипением.

— А, я понял, в ваше время известных людей звездами еще не называли?

— Простите, нет. В наше время известных людей называли благородными титулами.

— Понятно, Ну что ж, это отличная идея поставить перед вашим именем какой-нибудь титул. Герцог…, из каких вы мест, мистер Гулливер?

— Уилтшир, сэр.

— Отлично, герцог уилтширский Лемюэль Гулливер. Звучит?

— Не могу сказать определенно. Я не привык носить незаслуженные титулы.

— Вы меня смешите, мистер Гулливер. Кому какое дело до того, кто вы на самом деле. Людям нужно звучное имя. Это приманка для их внимания. Вы играете роль герцога, важно хмурите брови и выпячиваете губы.

— А что я должен делать для вас? Хмурить брови?

— Еще не знаю. Наша команда проработает с вами несколько образов, выберем лучший, и пустим в тираж.

— Мне снова придется замирать и делать разные лица?

Лев снова сделал попытку засмеяться.

— А вы сечете, что значит быть звездой. Браво! Талантливый человек, талантлив во всем.

Признаться, я не понял комплимента. Ситуация не казалась мне приятной и мои мысли были только об одном, поскорее закончить с неприятной работой.

То место, куда меня привел человек-лев, оказалось настолько экзотичным, что первое мгновение я стоял с открытым ртом. Это не было каютой в буквальном смысле. Это был кусок земного мира в миниатюре, похожего на рай. Потолок каюты был стеклянным и находился надо мной достаточно высоко. Прямо у входа плескался, поддаваясь легкой качке корабля, небольшой водоем, с чистой голубоватого оттенка, водой. За ним находился берег из белого песка, за которым росли пальмы и другая тропическая растительность. Некоторые растения цвели яркими цветами. Между деревьями порхали пестрые тропические птички.

Хотя я бывал на тропических островах, и был знаком с многообразием их флоры и фауны, воплощение их в ограниченном пространстве привело меня в восторг. На время ушла усталость и неудовольствие. Меня даже посетила мысль сделать в своем доме, под стеклянной крышей что-то подобное. Холодными зимними вечерами, когда за стеклом шел снег, я мог бы писать мемуары, наслаждаясь рукотворным летом.

— Мистер Гулливер, это наш креативный директор. — Человек-лев выдернул меня из грез и представил меня человеку с головой выдры. — Это он отвечает за создание образов, запоминающихся людям. Талант, каких поискать.

— Очень приятно. — Я протянул руку, а сам невольно отметил, что бобер и выдра близки средой своего обитания.

— Взаимно, мистер Гулливер. У нас для вас есть несколько ярких образов, и мы все постараемся примерить.

— Перед началом съемок, предлагаю отметить наш будущий успех отличным шампанским. — Человек-лев уже стоял с бокалом, наполненным искрящимся золотистым напитком.

Я не успел заметить, как среди нас, как из-под земли, появились несколько девушек с наполненными бокалами. Я был не против, понимая, что легкий алкоголь позволит мне легче принять ту работу, на которую я так опрометчиво согласился. Бокалы стукнулись с благородным звоном. Я выпил залпом и закусил виноградиной.

Человек-выдра тоже быстро расправился с первым бокалом и предложил свой тост.

— Желаю, чтобы наш проект вывел нашу компанию на вершину мирового бизнеса!

Мне показалось, что он заискивающе посмотрел на льва, но я не был уверен в этом. Человеку-льву тост понравился. Он поднял бокал и выпил его раньше всех. Я поступил так же. Спиртное достало до моих мозгов, искрами помассировало его серую сущность. Я был готов начать работать, кривляться, гримасничать и делать другие вещи, которые совсем недавно считал достойными актеров уличных представлений.

— Так, приступаем к работе! — Человек выдра, как мне показалось, теми же жестами, что и человек-бобер, собирал работников. Потом он обернулся ко мне, оценивающе, как лошадь на рынке, осмотрел меня. — А вам, мистер Гулливер, надо входить в образ.

— Извините, не буду вам мешать. — Человек-лев учтиво покланялся и вышел из помещения.

— Что я должен делать?

— Э, вам придется обнажиться, мистер Гулливер и лечь на песочек.

Меня залила краска. Хоть я и был немного пьян, но целомудрие прочно сидело во мне, особенно касаемо публичных демонстраций наготы.

— Простите, но до каких пор я должен обнажиться? — Даже красный цвет вина в этот момент был не таким красным, как я.

— Полностью, разумеется. Но на фотографиях ничего такого видно не будет, мы серьезное издание, и нам не нужно развешивать гениталии на страницы, чтобы покупали. У нас все пристойно, по крайней мере, с мужскими причиндалами. С женскими там немного другая история.

— Я не готов. Я не могу пойти на это. Давайте, разорвем контракт и забирайте все деньги, и даже больше, забирайте с процентами. Да хоть все забирайте.

— О, мистер Гулливер, гоните из себя эту мораль викторианской эпохи. Будьте самим собой, любите свое тело. — Выдра закатил глаза под лоб.

— Извините, но причем здесь это? — С меня сошел весь хмель. — Я люблю его, но не хочу показывать. Я вам не портовая шлюха. Мое тело не предмет торга.

— Успокойтесь! — Уже без всякого уважения произнес выдра. — Вы отстали от нас на триста лет. Теперь другие правила. Вы подписали контракт, он обратной силы не имеет. Выдали согласие на демонстрацию своего тела, будьте любезны, исполняйте условия.

— Вы воспользовались моим незнанием и состоянием. Это похоже на мошенничество. У вас есть суды, я хотел бы обжаловать в нем ваш контракт.

Человек-выдра прыснул.

— Вас нет, вы никто, к тому же суды всегда будут на стороне того, кто не нарушил условий контракта. А это наша сторона, мистер Гулливер. Возьмите себя в руки, выпейте еще один бокал шампанского и приступайте к работе. Я знаю, что может изменить вашу точку зрения. — Выдра хлопнул в ладоши. — Девочки, на сцену!

Из подсобного помещения выпорхнули несколько стройных и абсолютно голых девушек с головами разных животных. Без всякого стеснения они встали рядом со мной. Наступил еще один момент, когда мое лицо стало пунцово-красным.

— Девочки, тут у нас мистер Гулливер не может побороть своего стеснения. Помогите ему от него избавиться.

Девушки, как наяды, жаждущие соблазнить и замучить мужчину, облепили меня. Их глаза и тела чертовски умело посылали мне сигнал, разжигая страсть. Слабовольная часть меня принялась нашептывать мне слова: «Что в этом такого? Всего один раз, и об этом в Англии никто не узнает. Таких соблазнительных девушек в мое время не было и в помине. Все затянутые под горло и укрытые до пят, Поди, пойми, что там скрывается. А тут все как на подбор, крутобедрые и горячие».

Человек-выдра прочитал в моих глазах слабость.

— Так, шезлонги на песок, зонт, задник с отелем. — Раздавал он команды.

— Нет! — Выкрикнул я, заглушая голос сидящего во мне бесхарактерного «я». — Нет, нагишом не буду!

Выдра сплюнул себе под ноги и растер ботинком.

— Фотошопера ко мне, быстро!

Скоро прибежал человек с головой мопса.

— Ты сможешь убрать с картинки трусы? — Строго спросил выдра.

— Смогу, но чем меньше они будут, тем лучше. — Ответил мопс.

— Мистер Гулливер, я нашел компромисс. Вы будете сниматься в трусах. Идет?

Я сделал вид, что думаю. На самом деле, компромисс меня устраивал. Разгоряченная алкоголем и девицами мужская сущность, сумела объединить во мне интересы двух противоположных сторон моей личности.

— Хорошо. — Ответил я.

Меня проводили в кабинку и сообщили, что трусы меня уже дожидаются. Вы можете себе представить, что в Англии восемнадцатого века означали мужские трусы? Это были панталоны до колен, с завязками. То, что дожидалось меня на крючке походило на фиговый лист, только формально прикрывающий мужской стыд.

Я шел к людям той же походкой, которой идут осужденные на смертную казнь к виселице. Я ждал залп хохота и насмешек. А я был смешен в этом наряде. Но на меня никто не обратил внимания.

— Работаем! — Крикнул выдра. — Все по местам. Вы, мистер Гулливер в центр, между девушек.

Я прошел вдоль бассейна и занял место, на которое мне указали. Девицы игриво смотрели на меня и всячески пытались заставить потерять контроль над своими мыслями. К вящему стыду, думая об этой ситуации много времени спустя, я ловлю себя на мысли, что в тот момент им удалось затмить пуританские устои добропорядочного англичанина. Воспоминания те обрывочны, но ярки. Периодически перед сном, в особенности зимой, когда камин не справляется со своей работой, и я мерзну под двумя одеялами, мне становится жарко от этих воспоминаний.

Когда человек-выдра, мокрый от пота и осипший от постоянно крика скомандовал:

— Камеры стоп!

На дворе уже наступила ночь. Эти сутки пролетели для меня как один миг. Я был выжат, как лимон, опустошен и ослаблен. Не выполняя никакой тяжелой физической работы, тем не менее я чувствовал, что дорога до каюты не покажется мне быстрой. Девицы, с которыми, если позволите мне так выразиться, я работал, пытались куда-то утянуть меня. Они обещали веселье, но мне нужен был только сон. И было бы прекрасно проснуться у себя дома и вспоминать прошедший день, как дурной сон. А утром пойти в сад, и целый день окучивать цветы, постригать газоны и зеленую изгородь.

В коридоре меня ждали. Я чуть было не забежал назад, но меня успокоили.

— Сэр, мы хотим вам напомнить, что завтра с утра первая сессия именно с нами. — Предупредил человек с головой сенбернара.

— Завтра? Слава богу! Еще одну сессию я бы не выдержал. — Признался я, но по моему лицу и так было видно, что я устал.

— До завтра, мистер Гулливер. Запомните, сеть вегетарианских ресторанов «Брокколи», все остальные после нас. Запомнили?

— Брокколи, разумеется. Ненавижу брокколи.

Удивляться и задавать вопросы у меня не было сил. Прикрыв глаза в ожидании сладкой неги, я не помнил, как дошел до дверей своей каюты. Сил едва хватило на вечерний моцион. Потом была короткая вспышка сна и снова стук в дверь.

— Мистер Гулливер, брокколи ждет вас! — Раздался задорный голос с той стороны.

— Ммм, неужели они не хотят потратить день с большей пользой? — спросил я сам себя. — Иду! — Крикнул я вслух.

Я понятия не имел, кто меня должен кормить. В моей каюте было пусто, а мне хотелось с утра выпить чашку чая. За дверью стоял тот самый сенбернар.

— Не подскажете мне, я хотел бы позавтракать, куда мне обратиться? — спросил я его.

— Обратитесь к своему холодильнику. — Ответил он и ощерился крупными клыками.

Видя мое замешательство, он попросил разрешения войти, затем подвел меня к белому шкафу. Открыл его дверь и к моему удивлению, сделал открытие, что в моей каюте полно разных съедобностей, спрятанных внутри самоохлаждающегося шкафа, называемого холодильником. На все про все, он дал мне пять минут.

Их я потратил на сэндвичи с колбасой и какой-то терпкий темный напиток со странным вкусом. Спустя отпущенное мне время я почувствовал себя готовым к новому рабочему дню.

— А скажите, мне придется есть брокколи? — С тревогой спросил я.

— Нет, только изображать счастье рядом с вегетарианскими блюдами.

— Изображать? Понятно. Вчера меня этому учили весь день. Кажется, у вас это в порядке вещей изображать?

— Не понимаю вас, мистер Гулливер.

— Ну, мне показалось, что вы стараетесь больше изображать, чтобы со стороны показаться кем-то другим.

Сенбернар гоготнул.

— Это реклама. Здесь надо выставлять успешность напоказ. Вы знаете, каков закон хорошей рекламы?

— В мое время хороший товар в рекламе не нуждался.

— В ваше — точно, но в наше информационно-насыщенное время старые трюки не работают. Нам надо чтобы в головах наших потребителей выстроилась смысловая цепочка: товар-успешность. Не можешь себе позволить наш товар, значит, ты не успешен. Изгой, слабак, рохля или неопределившийся.

— Неопределившихся не волнует успешность?

— Их ни черта ничего не волнует. Они как растения. Настоящая движущая сила мирового бизнеса, это мы, определившиеся. Креативный класс, на пике технологического и культурного прогресса. Мы, острие эволюции. Наша сила в нашей неутолимой жажде творить и пользоваться тем, что мы сотворили, день ото дня улучшая свою жизнь!

Человек-сенбернар если бы умел краснеть, обязательно бы раскраснелся. Такой проницательно мощной была его речь. Вместо этого у него выступили шнурками слюни по краям рта, простите, пасти.

— Лучше бы вы бургеры улучшили, или придумали бы им более пристойное название. Например — подошва, очень бы подошло.

— Я не понимаю вашу иронию, мистер Гулливер. У них прекрасный вкус. Может быть, он просто непривычен для вас?

Я не нашелся, что ответить сенбернару. Не хотелось затевать спор на не стоящую того тему.

— Может быть. — Согласился я.

— А я бы хотел попасть в ваше время. Это такой кладезь для воображения! — Сенбернар мотнул головой, и слюни его разлетелись по сторонам.

— Боюсь, ваш внешний вид не смогли бы оценить по достоинству мои современники. — Я представил этого собакочеловека на улицах Лондона. В лучшем случае его смогли бы терпеть только в цирке.

— Ах да, древность! Я забыл, что когда-то Землю населяли только неопределившиеся. — Вздохнул он. — Ну, и ладно, всему свое время.

Я только собрался расспросить его подробнее об неопределившихся, как оказалось, что мы пришли. Сенбернар открыл дверь на палубу и мы очутились под теплым солнцем и голубым небом. Кроме декораций и полуголых девиц здесь снова все было точно таким же, как в тех местах, где я работал вчера. Руководила работой женщина, но одетая по мужски. Бесполая птичья голова, кажется это была иволга, усиливала ее бесполость еще сильнее. Если бы не две выпуклости, едва обозначавшие ее грудь, я бы точно принял ее за мужчину.

— Очень рада знакомству. — Прочирикала иволга.

— Взаимно. — Я пожал протянутую ладонь, отметив ее вялость.

— Вечером жду отчет. — Отрывисто, по-собачьи, произнес сенбернар. — Успеешь?

— Постараюсь.

— Не постараюсь, а успею.

— Хорошо. — Сенбернар услышал то, что хотел и ушел.

Все повторилось в точности с тем, что я делал вчера. Фальшивые улыбки, закатывания глаз от мнимого блаженства. Кажется, это меня утомляло сильнее всего. Так недолго было заболеть или получить психическое расстройство. Передо мной стояли красиво сервированные блюда совсем не содержащие мяса, и как я сам произносил вслух «на камеру», приготовленные без капли животного жира. Через несколько часов проговаривания в разных вариациях одних и тех же слов, я почувствовал, что готов попробовать, то, что сам рекламировал.

— Разрешите кусочек. — Спросил я у иволги.

— Не советую. Это все полито машинным маслом, чтобы красивее выглядеть.

— У нас, по выходным, на ярмарке, чтобы продать, торговцы отрезают кусочек на пробу. По мне, это самая честная реклама.

— Честная. — Иволга раскрыла клюв. Наверное, она беззвучно смеялась. — Честные у нас внизу посуду моют, и белье стирают. Честность, дорогой Гулливер, неликвидный товар. Как вы думаете, что быстрее купят люди, товар про который скажут, что он хорош, но в нем имеются какие-то изъяны, или совершенный товар? Вы бы что купили?

— Совершенный.

— Ну вот, вы сами ответили на свой вопрос.

— При условии, что он соответствует рекламе. Если меня обманут, я больше не куплю его.

— А представьте себе, что это сговор производителей и продавцов, и все обманывают. Что тогда?

— Такого не может быть. — Я усомнился, что в этом красивом мире, кто-то не дорожит репутацией честного человека.

Иволга опять разинула клюв.

— Не может, а так и есть. Мы выбираем не товар, а того, кто нам соврал правдоподобнее. Таковы правила, и вы сейчас тоже участвуете в этой игре. Мы продаем обман и покупаем обман и очень в этом преуспели.

— И что, все с эти согласны?

— Не все. Но у нас есть юристы.

— Не согласные, это неопределившиеся? — Догадался я.

— Не трудно догадаться. Они всегда пытаются жить вне правил. Так же, как и вы желают откусить прежде, чем купить. Не хотят покупать модное, хотят нужное. Едят брокколи с мясом, слушают старые песни, носят одну вещь по несколько лет и совершают еще много разных отвратительных вещей.

— И заправляют рубашку в брюки. — Подсказала девица с головой персидской кошки.

По ее интонации можно было догадаться, что отвратительнее этого ничего не может быть. Мне вдруг стало так скучно среди этих людей, что захотелось откупорить бутылку виски и выпить ее залпом. Я ведь сам заправлял рубашку в брюки, потому что чувствовал себя неряшливо, когда она была поверх них.

Как человек, привыкший быть хозяином данного обещания, я вытерпел рабочий день до конца. Меня выжали, как лимон. Я был пуст морально и физически. Как утолить моральный голод на этом корабле я не представлял, а вот избавиться от физического голода я знал как. Теперь у меня были красочные прямоугольнички, заменяющие деньги, и любой бармен обязан был принять их для оплаты.

Время была далеко за полдень. Солнце, видимое сквозь стеклянные крыши коридора, висело на половине пути к горизонту. Везде, где я проходил, было людно. Зоопарк странных людей с головами животных, гадов и птиц гомонил, как в каких-нибудь тропических джунглях. На меня часто обращали внимание и пытались сохранить картины со мной на свои устройства. Бесцеремонные пассажиры корабля отняли у меня много времени, прежде, чем я попал в бар.

За стойкой стоял человек-барсук. Тот это был барсук или другой, я не смог определить.

— Мне чего-нибудь с мясом и вина. — Я вынул карточку, которую мне предоставила компания, по производству спортивной одежды, и демонстративно постучал ее по стойке.

— Извините, мистер Гулливер, но у нас только легкие закуски. Могу налить вам вина и шоколад.

— Только не шоколад. Я хочу мяса.

Стоявшая рядом со мной козочка тряхнула ушами и отошла.

— Веганы не любят разговоры про мясо в их присутствии. — Шепотом сообщил бармен. — Мы уважаем их выбор.

— Давай вина и расскажи мне, где можно нормально поесть.

Вино приятно разошлось по желудку и еще больше усилило аппетит.

— Вниз, через две палубы. Там будет ресторан. Вы его сразу учуете по запаху, и по отсутствию веганов.

— Спасибо. — Поблагодарил я бармена. Мне он больше не казался наглым и насмешливым.

— Вы, я вижу, хотите стать хищником? — Спросил барсук.

— Вообще-то, мне хотелось бы остаться самим собой. — Ответил я.

Мне показалось, что барсучью морду бармена скривило от моего ответа. Мне было все равно, вино создало приятный настрой, а ожидание сочного куска мяса отодвинуло на дальний план любые чужие проявления эмоций.

Спустившись вниз на две палубы, я почувствовал смесь запахов жареного мяса и острых приправ. Это было именно то, что я желал. Публика в округе на самом деле была хищной. Тигры, львы, медведи, волки, собаки, и даже гиены. Многие были одеты представительно, в костюмы, но многие носили очень свободный стиль, шорты, как у солдат в Ост-Индии и свободные рубахи пестрой расцветки.

Я занял столик. Ко мне сразу подскочила молодая лань. Протянула листок меню и попросила подождать пять минут. Я был готов ткнуть в первую попавшуюся строчку, но пришлось подождать. Из всех блюд, название которых мне были незнакомы из-за явного французского происхождения, я выбрал единственное знакомое, говяжий стейк.

Через долгих двадцать минут мне принесли горячий кусок хорошего сочного говяжьего стейка, с причудливо нанесенным на него рисунком из темного соуса. В мое время стейк в дополнительном оформлении не нуждался, являясь самодостаточным, как внешне, так и по содержанию. Однако, тут я просто брюзжал. Соус не портил вид и вкус хорошего мяса. На апперитив подали какой-то пряный напиток. Я пригубил его, но сильный запах оттолкнул. Мне не надо было усиливать аппетит.

Из ресторана я выбрался в более благодушном расположении духа, чем пребывал большую половину дня. Солнце почти ушло за горизонт. Публика на корабле стала еще шумнее и пестрее. Я решил выйти на свежий воздух, ощутить соленый морской ветер и полюбоваться закатом.

— О, мистер Гулливер, я на вас подписана! — Прощебетала пташка с крепкой девичьей фигурой и головой канарейки.

— Это как? Как на дайджест Лондонского Королевского общества.

Птичка хохотнула. Она могла и не слышать о таком. Бесцеремонно прижалась ко мне, без всякого разрешения, и щелкнула на свой аппарат. Я уже понял, что надо улыбаться, чтобы хорошо выглядеть на снимках.

— Подруги умрут от зависти. — Прощебетала она и «улетела», виляя едва прикрытыми короткой юбкой, ягодицами.

Полюбоваться красотой заката у меня не получилось. На палубе включили световую иллюминацию и своеобразную громкую музыку, отвлекающую от мирного созерцания. Музыка была простой, ритмичной и заводной, как в обрядовых танцах африканских туземцев. Она захватила и меня, создав ощущение единения со всеми, кто находился на палубе. Несомненно, что алкоголь еще не выветрившийся после ужина способствовал этому.

Я не пустился в пляс, как многие, легонько пристукивал ногой по палубе и всё. Мое чопорное английское воспитание въелось в сознание до самых костей, чтобы вот так взять и начать отплясывать. К тому же, движения танцующих были настолько непривычны для меня, что я ни за что не смог бы их повторить. Поэтому, я просто наблюдал. Мое внимание привлекла компания парней, все как один, одетые в яркую одежду, и все с головами попугаев. Их музыка заводила активнее остальных.

Бьюсь об заклад, что они демонстрировали самые натуральные соревнования самовлюбленных нарциссов. Все их прыжки и ужимки, яркие одежды очень напоминали поведение птиц. Они выгибались, скакали, двигали разными частями тела в точности, как самцы некоторых видов птиц. При этом они не забывали смотреть на себя в отражениях стекол, очаровываясь сами собой. Для джентльмена, такое поведение в восемнадцатом веке считалось бы непотребным, по той причине, что его нельзя было бы назвать проявлением мужественности. Любая женщина сгорела бы от стыда, застав своего возлюбленного за подобными танцами. Но не мне было судить потомков.

Пестрота и шум быстро утомили меня и я решил спуститься внутрь корабля. Народ и здесь оживленно перебегал с палубы на палубу, включал музыку и шумел. Меня неожиданно окликнули:

— Мистер Гулливер! Мистер Гулливер! — Молодой парень в очках на вороньем клюве позвал меня. — Можно вас на минуточку?

— Отчего же, пожалуйста. — Меня заинтересовал этот юноша.

— Я и мои товарищи. — Он кинул рукой компанию молодых людей, обеих полов, все как один в очках и скромной одежде. — Мы студенты, премированные этой поездкой за отличную учебу. У нас завтра собрание, и мы хотели бы, чтобы вы там выступили. Нам будет интересно узнать некоторые исторические факты о вашем времени, которые в нашем веке кажутся нам спорными. Мы знаем, вы занятой человек и нарасхват, но все же, нам было бы очень приятно увидеть вас. Вы сможете принять наше приглашение?

Честно признаться, предложение юноши-ворона за последнее время было единственным приятным приглашением, идущим от чистого сердца, а не из соображений прибыли. Меня приглашали не торговать лицом, а чисто из научного интереса.

— Конечно! Я обязательно приду. Не забудьте только прислать за мной человека, потому что я плохо ориентируюсь в многочисленных коридорах этого огромного судна.

— Разумеется. Я сам приду за вами. Спасибо, мистер Гулливер.

— До завтра!

Мне было, что рассказать потомкам. Я вел записи всех событий, в которых участвовала Англия в восемнадцатом веке. Так же я был в курсе, чем жила Европа и Новый Свет. День для меня закончился приятным ожиданием завтрашнего собрания.

Утром меня, как всегда, разбудил стук в дверь. На этот раз гипнотически хищно выглядевший человек-питон пригласил меня на участие в производстве рекламного продукта для какого-то «телепроекта». Я даже не стал интересовать, что это такое. Стоически отстоял его, подыгрывая командам человека-росомахи. Как ни странно, все прошло гладко. Сдерживая внутри себя эмоции, я как бы дал понять человеко-животным что становлюсь одним из них, принимая их правила игры. Это было не так, но я не тратил свои нервы и никого не злил.

Вечером, как и обещал, зашел за мной парень с вороньей головой. Я волновался, так как на мне лежала огромная ответственность за то, что я поведаю потомкам.

— Кто будет на собрании? — Спросил я.

— Только наше сообщество, которое мы называем «Омега». Мы организовали его на этом судне, чтобы общаться. Нам приятно находиться среди себе подобных, интеллектуалов. Вы, наверное, уже заметили сколько на судне праздных людей, которых интересует только веселье?

— Не мог не заметить. Признаться, у меня была мысль, что это свойство вашего века, быть праздными.

— К сожалению, так и есть. Для большинства из нас главной целью в жизни является стремление к незаслуженному веселью.

— А какая же цель у вас, или вашего общества?

— Познание и созидание. Мы рассматриваем праздность, как порок, стагнацию общества и деградацию личности.

— Приятно слышать. Но скажу вам, и в наше время люди грешили этой проблемой. Многие властные и просто богатые люди предавались безудержному веселью. В итоге, они теряли все, власть, друзей, здоровье.

— В ваше время были противовесы этим людям? Вы, например, один из них.

Я был польщен.

— Как сказать, я занимался тем, к чему лежала моя душа.

— Как и наше сообщество. Мы вступили в него по велению души.

Мы вошли в небольшой зал со сценой и креслами, как мне показалось, мест на сто. На сцене стояла девушка с головой совы и громко общалась с залом.

— Наше желание постигать науку есть защитная реакция общества на засилье праздности. Почему мы? Потому что для нас физика, химия, математика, философия, как для большинства вечеринки, алкоголь, дерганье телом под музыку и прочие вещи, разлагающие мозг и психику человека.

В зале раздались аплодисменты. Парень-ворон поднял вверх руку, чтобы девушка-сова обратила на него внимание.

— Простите. У нас гость! Я рада вам представить человека из восемнадцатого века, мистера Лемюэля Гулливера! Прошу вас.

Девушка спустилась по ступенькам вниз, взяла меня под руку и подвела к прибору, который, как я уже догадался, усиливал звук.

— Как вам у нас, в двадцать первом веке, мистер Гулливер? — Спросила она прислонившись губами к шарообразному утолщению прибора.

Я немного смутился, не представляя точно, как пользоваться этой штукой.

— Говорите в микрофон.

Девушка подвинула прибор ко мне.

— Спасибо! — Я услышал собственный голос, усиленный в несколько раз и вздрогнул. — Во-первых, я поражен техническим прогрессом. В мое время любили фантазировать на тему, как будет выглядеть мир через сто лет и более. Признаться, их фантазии меркнут рядом с тем, что я увидел. Думаю, во многом это заслуга таких молодых ученых, как вы! — Мой комплимент нашел отклик, раздались дружные аплодисменты. — Мои современники, считающие себя оракулами, предупреждают, что в будущем Лондон, из-за растущего населения, будет загажен лошадьми до такой степени, что улицы станут непроходимыми. Это так?

Вместо ответа раздался смех.

— Не так!

— В Лондоне нет лошадей!

— А как же королева?

На этот возглас снова раздался дружный смех.

— В Англии до сих пор монархия? — Удивился я.

— Да.

— Боже, храни королеву. Хоть что-то осталось неизменным.

— Мы отвлеклись. Политические шутки не наш конек. — Девушка-сова перехватила микрофон. — Нам интересно послушать, как вы жили в восемнадцатом веке? Какие злободневные вопросы поднимались в обществе? Каким оно было общество, до того времени, когда люди научились выбирать себя?

Я сразу понял, о чем последний вопрос, но решил переспросить, на всякий случай.

— Вы хотите знать, про то, как жили люди, пока не стали различаться на «определившихся» и «неопределившихся»?

— Да, мистер Гулливер. Нам сейчас трудно понять, как так можно было жить, не понимая, кто ты есть.

Сова поставила меня в тупик. Мне до сих пор было неизвестно, когда и как, и главное, для какой цели люди заменили свою нормальную человеческую голову, на эти морды животных, гадов и птиц.

— Жили, в сравнении с вами, я бы сказал, иначе. Я здесь не так давно, и много еще не понял, единственное, что я заметил, это то, что ваши головы, отражают какую-то доминирующую черту характера. Я прав?

— На то вы и Гулливер, великий, умный и наблюдательный человек. Наше общество устроено на принципах выбора свободы каждого, как неотъемлемого принципа гармоничного сосуществования людей. В ваше время ведь не было такого?

— Такого? Нет, такого у нас точно не было. У нас парламент недавно появился, поэтому для вас наше время может показаться дикими сумерками. Но одного я не могу понять, почему вы пренебрежительно относитесь к «неопределившимся»? — Мне захотелось, чтобы эти умные головы поставили точку в этом вопросе.

— Да, конечно, мистер Гулливер, я постараюсь сделать это для вас в доступной форме. — Пообещала девушка-сова. — Я уже рассказала вам о свободе каждого гражданина, как главном принципе устройства нашего общества. То есть, вы свободны стать кем хотите, делать, что хотите, вы свободны выбирать, кем быть. Из этой свободы проистекает ваша трансформация. Кем бы вы ни были, общество примет вас. Таков наш основной принцип. Но есть те, кто не готов выбирать, это «неопределившиеся». В силу каких-то причин они не понимают свободы, которую представляет им общество.

— Вы хотите сказать, что процесс превращения в «определившегося» происходит под давлением общественного мнения? — Спросил я.

— Вовсе нет, мистер Гулливер. Для этого нужна зрелость личности.

— Видимо я тоже еще не дозрел. Мне показалось, что оставаться кем угодно, большая свобода, чем выбирать себе вот такую…, голову. — Я не нашелся, как точно описать превращение.

— Нет, мистер Гулливер, отказываясь определиться, вы отказываетесь от свободы, и в первую очередь от внутренней свободы, которая помогает вам стать тем, кто вы есть на самом деле.

— А чем плох человек с обыкновенной головой. Разве свобода не подразумевает такой выбор?

— Простите меня, мистер Гулливер, но вы рассуждаете, как дикарь.

Мои сладкие грезы о дебатах с умниками из двадцать первого века готовы били закончиться, так и не начавшись. Ведущая, девушка-сова опустилась до оскорблений. Я не хотел этого и постарался быстренько загладить вину.

— Совершенно с вами согласен, уважаемая. Я пытался рассуждать с точки зрения обыкновенного мужчины из восемнадцатого века. Как мне, человеку, оказавшемуся здесь каких-то четыре дня назад постичь всю глубину трехсотлетнего опыта потомков? Хватит на сегодня вопросов про «определившихся» и «неопределившихся». Задайте мне вопросы про мою Англию, или про мир, о котором я кое-что знаю, или же расскажите мне о ваших проблемах, о том, что вас волнует?

— Простите, мистер Гулливер. — Извинилась сова. — Я должна была сразу понять, насколько вам непривычны трансформации. Кстати, мы на сегодняшнем собрании решили заменить термин «определившиеся» на «трансы». Так лаконичнее и понятнее.

— А «неопределившиеся» будут называться «нетрансы»? — Догадался я.

— Мы не станем придумывать за них! Я бы назвал их «нелюди»! — Выкрикнул кто-то из зала.

— Антропоиды! — Раздался еще один выкрик.

— Обезьяноподобные!

— Архикантропы!

— Так хватит! — Остановила зал девушка-сова. — Ваши выкрики могут задеть честь мистера Гулливера.

— Нет, что вы, я не принимал их выкрики на свой счет. Так как я не из вашего времени, то и ваш отбор меня не особо трогает. Вы можете обращаться ко мне по имени и этого будет достаточно. Что вы будете думать обо мне на самом деле, ваше право.

— Прекрасно, мистер Гулливер. Я вижу, что ваша известность заслужена вами. Вы понимаете свободу так же, как и мы.

— Спасибо. — Поблагодарил я ведущую. — Ну, и что же тревожит ваши молодые умы помимо разделения на «трансов» и «нетрансов»?

Из зала не раздалось ни звука. К моему великому удивлению, проблема разделения людей будоражила молодые умы монополистическим образом.

— Я не очень способен в устном красноречии. — Решил я подзадорить зал на общение. — Неторопливое письменное изложение мыслей удается мне гораздо лучше, особенно потому, что можно зачеркивать и переписывать заново. Будучи студентом, в том же возрасте, что и вы сейчас, мне задали загадку, над которой я думал больше четверти часа, и я хочу задать ее вам. Уверен, что у вас ее решение займет гораздо меньше времени. Итак, готовы?

Зал одобрительно загудел. Мне помнилось еще, как в таком горячем возрасте я любил головоломательные загадки.

— По дороге шли два отца и два сына, и нашли три яблока. Им удалось поделить их поровну. Каким образом?

Зал замер.

— Усложним задачу. — Произнесла в зал девушка-сова. — Планшетами и смартфонами не пользоваться.

По залу побежал шепот. Студенты наклонялись друг к другу, совещались, спорили.

— Это логическая задача? У нее есть решение, или это забавная шутка? — Спросила сова, прикрыв микрофон.

— Вполне логическая, с очевидным решением. Вы сами еще не догадались?

— Нет, математические расчеты не мой конек. Я гуманитарий.

— Да там нет ничего математического.

— Как же, там надо делить.

— У меня есть ответ? — В зале поднялась рука.

— Пожалуйста, поделитесь. — Я посмотрел на время. Прошло меньше трех минут.

— Если вы не поставили условие, что два отца и два сына шли по дороге одновременно, то мне видится, что решение кроется именно в том, что шли они по очереди, и каждый из них нашел по три яблока.

Несомненно, молодой человек шевелил мозгами, найдя лазейку в моей загадке.

— Не совсем, они шли одновременно, и нашли три яблока на всех.

— Это не возможно, если только не убить одного родственника. — Выкрикнули из зала.

— Думайте. — Посоветовал я.

— Ваша задача противоречит элементарной математике. Три яблока не делится на четверых никоим образом.

— Они порезали их на четвертинки и взяли потом по три доли!

— Делить нельзя. Они взяли по целому яблоку.

— У одного из них была аллергия на яблоки, и он отказался!

— Нет, неверно. Они все любили яблоки и желали их съесть.

— Вы, наверняка, предлагаете способ решения, от которого наука уже отказалась!

— Вряд ли наука откажется от родства. Это подсказка.

— Один брат был сиамским близнецом с одним желудком на двоих.

— Не знаю о чем вы, но там были вполне нормальные люди.

— Я проверил ваше условие программой, и она выдала результат, что оно некорректное. То есть условия вашей задачи не соответствуют нынешним научным выкладкам. — Студент с козлиной мордой, в толстых очках, размахивал прямоугольником перед собой, являющимся, как мне показалось, неким посредником в его умозаключениях.

— Все так считают? — Спросил я зал.

Снова тишина. Никто не хотел прослыть глупцом.

— Я оглашу ответ. С прискорбием сообщаю, что вы думали дольше, чем я. Видимо мне не на что было надеяться, кроме собственной сообразительности. — Прошло почти двадцать минут. — Итак, по дороге шли два отца и два сына, если сказать иначе, то это был внук, отец и дед. Отец был одновременно и сыном и отцом, внук сыном, дед отцом. Просто? — Вместо смеха и гула, в зале снова повисла тишина.

На мордах студентов замерла гримаса тяжелой интеллектуальной работы. Они уже не пытались понять задание, они пытались понять ответ. В разум закралось подозрение, что мой способ мышления и моих потомков где-то на исторических путях сильно разошелся. Приподнятый утренний настрой, на который я возлагал большие надежды, испарился.

Меня одолело чувство, что я на этом корабле совершенно инородное тело. Меня либо не понимали, либо хотели использовать. Рано или поздно, когда с меня нечего будет поиметь, я останусь в совершенном одиночестве. Или того хуже, меня объявят неопределившимся изгоем, заслуживающим презрения.

Я не понимал до конца, но чувствовал, что у людей, называвших себя «определившимися» есть какая-то изначальная ложная предпосылка, слепая вера в которую не дает им увидеть того, в кого они превратились. Слишком много мишуры вокруг, ярких упаковок, громких деклараций и совсем мало внутри. За внешним разнообразием скрывалось полное однообразие мышления. Меня одолела тоска и уныние. Я сделал вид, что мне стало нехорошо, и покинул собрание. Не успев дойти до выхода, я понял, что обо мне уже забыли. Молодые интеллектуалы начали горячий спор на тему, которую я не понимал.

Нечаянно, из-за подавленного состояния, я спустился ниже своей палубы на два уровня. Свет здесь горел реже и был более тусклым. Он падал желтыми пятнами на серые стены, чтобы подчеркнуть их унылость. Никаких ковров на полу не было и в помине. Не скажу, что в моем доме все было намного красочнее, нет, возможно и там было все довольно серо, но после контраста с верхними палубами, эти выглядели чрезвычайно тускло.

Открылась дверь в каюту. Оттуда вышел человек в коричневой рубахе с закатанными рукавами. Самое удивительное, у него была обыкновенная человеческая голова. После множества морд, которые я повидал за эти дни, человеческое лицо казалось мне совершенно экзотическим. Человек, напротив, совсем не удивился, увидев меня.

— Здравствуйте. — Поздоровался я и улыбнулся во весь рот. Мне чертовски приятно было видеть нормального человека.

— Здорово. — Человек остановился, немного обескураженный моим довольным лицом. — Откуда ты?

— Оттуда! — Я показал пальцем вверх. — Не слышали, я Лемюэль Гулливер, которого спасли несколько дней назад. Наш корабль разбило ураганом у берегов Африки.

— Нет, не слышал. Нас не особо информируют о том, что происходит наверху, если это не касается наших обязанностей напрямую. — Он посмотрел на меня изучающе. — На какую должность?

— Что? А, нет, простите, меня не работать к вам отправили, я случайно забрел. — Человек с нормальной головой принял меня за такого же «неопределившегося» как и он. — Вы не поверите, но я из восемнадцатого века, плыл в Ост-Индию и попал в ураган, который каким-то невероятным образом выбросил меня в ваше время.

Меня одарили подозрительным взглядом. Я понимал этого человека. Его реакция на мое признание была нормальной.

— Признаться, мир изменился сильнее, чем я мог себе представить.

В дверном проеме каюты, из которой вышел мужчина, появилась женщина, одетая в скромный домашний халат.

— Джонни, ты еще не ушел? Кто это? — Спросила женщина.

— Нет. Мне тут пытаются рассказать, что люди научились перемещаться во времени. Господин говорит, что он из прошлого.

— Для господина он имеет слишком обыкновенную голову.

— Я на самом деле из Англии восемнадцатого века. Меня зовут Люмюэль Гулливер. Может быть, вы слышали это имя?

— Нет, не слышали. Мое дело электрика на корабле. — Ответил мужчина. — Они вам поверили?

— Разумеется. Они смогли подтвердить, что я не обманываю их, взяв у меня кровь.

— Понятно. Что ж, поздравляю вас, Лемюэль. Я первый раз вижу чтобы скотоголовые приняли человекоголового.

Я не знал, что ответить. Пауза между нами затянулась неприлично долго.

— Ладно, у меня нет времени, болтать, надо идти на работу. Никто, кроме меня ее хорошо не сделает. Приятно было познакомиться, Лемюэль. — Джонни протянул мне руку.

— Взаимно.

Мужчина развернулся и спешно направился вдоль коридора.

— Мне тоже пора. — Сказал я женщине и собрался идти.

— Вы не хотите пообедать? У нас жареная картошка с говядиной.

— Настоящая? — Я замер на полушаге.

— Что? Ах, я поняла, вам, наверное, не понравилась кухня этих? — Она показала рукой вверх.

— Да, не особо. Мне она показалась не похожей на ту, к которой я привык.

— Не вы один. Нам человекоголовым она тоже не по душе. Чтобы она нравилась надо иметь, сами понимаете, другую голову. Так что, примите предложение?

— Пожалуй, приму. — Я почувствовал себя голодным, особенно после того, как представил себе кусок настоящей жареной говядины.

Обстановка в каюте выглядела скромно, особенно в сравнении с теми помещениями в которых меня заставляли отрабатывать контракты, но по-домашнему уютно. Хозяйка дома подняла крышку сковородки. Из под нее поднялся ароматный пар, усиливший голодные позывы в моем желудке.

— Простите, я до сих пор не знаю, как вас зовут? — Мне захотелось сделать комплимент женщине.

— Люси.

— Очень приятно. Скажу вам честно, с момента, как я оказался на этом корабле я не вдыхал еще ничего вкуснее.

Женщина засмущалась. Поставила передо мной тарелку с жареным рассыпчатым картофелем и кусками говядины. Блюдо выглядело жирным и аппетитным. Вкус его оказался под стать запаху и здорово напомнил мне еду из моего времени. Ничего лишнего, жир, мясо, лук и соль. Мясо само по себе имело божественный вкус и не нуждалось в лишних специях.

— Я сейчас проглочу свой язык, просто объедение! Не пойму, почему эти ското…, «определившиеся» едят такую безвкусицу?

— Они вообще странные. Мой Джонни говорит, что у них с головой что-то не то.

— Вообще-то у них головой точно что-то не то. Мне интересно, а с чего началось разделение людей на обыкновенных и с головами животных?

— Давно это было и начиналось вроде как хорошее дело. Люди озаботились тем, что не хотят есть мясо. Им, видите ли, было жалко бедных животных. На них долго никто не обращал внимания, но они не сидели сложа руки. Устраивали демонстрации и шествия, называли тех, кто ест мясо, пожирателями трупов. Когда их попытались окоротить, они тут же обвиняли власти в том, что их лишают свободы выбирать себе пропитание. Получается, что мир, который создал для них Господь, они посчитали неправильным. В наказание он и наградил их головами травоядных животных. Но их это не проняло. Они смогли вывернуться и выставить себя, как новую ветвь цивилизации, имеющей свободу делать выбор. А дурной пример, сами знаете, заразителен. По миру пошла волна выбора свобод. На мой взгляд, люди старались выбирать себе самые небогоугодные свободы. Нам казалось, что началась эпидемия, а те, кто поддержали изменения, думали, что обретают какие-то новые необыкновенные свободы, которых их лишали прежде. — Люси вздохнула. — Теперь, таких, как мы, меньшинство.

— Да уж. — Я был потрясен ее рассказом. — Я чувствовал, что с людьми что-то не так, но никак не мог правильно понять что именно. Вот почему они пытаются делать счастливый вид, не имея внутреннего ощущения счастья. Их мнимая свобода является их же оковами. Поэтому свою пресную жизнь они так старательно посыпают специями. Они хотят сами себя убедить в том, что счастливы и живут именно так, как хотят. А как же вы не поддались общему настроению?

— Боже упаси стать одним из них. Вы не представляете, как некоторые из них воют по ночам. Нам они говорят, что это так надо, но я-то слышу, сколько в их вое тоски. Они нам завидуют и ненавидят одновременно. Они понимают, что без нас мир развалится, потому что они понятия не имеют, как производятся вещи, которыми они пользуются. Они, как капризные дети требуют, чтобы им сделали то, что они родили в своем больном воображении. Мы, как можем, пытаемся угодить им. Мой Джонни говорит, что если мы покинем корабль, то скотоголовые скоро умрут, потому что не знают, как управлять им, и очищать воду. Они только и делают целыми днями, что любуются собой и рассказывают, как уважают свободу быть тем, кем они хотят. Если вы сможете вернуться в свой восемнадцатый век, Лемюэль, поклянитесь, что оставите послание предкам избежать того безумия в которое погрузился мир.

— Я, право…, я даже понятия не имею, как вернуться туда. — Ее просьба обескуражила меня своей силой. — Хорошо. Я много раз попадал в передряги и все равно возвращался домой. Почему бы и в этот раз не случится тому же. Как я хочу, Люси, выйти в свой сад, полить цветы и постричь газон.

— Я вас понимаю.

— И видеть людей с человеческими лицами.

— Всех.

— Всех.

Я не хотел покидать нижних палуб, на которых жили нормальные люди. Если бы не моя врожденная вежливость и воспитанное обществом уважение к людям, я бы так и остался внизу, где чувствовал себя комфортно. Внизу мне не врали, не заставляли меня говорить вещи, которые я не хотел. Они в чем-то были простоватыми, но естественными, и все что они говорили и делали, шло от души, а не от желания показаться.

В каюте мне стало душно и я поднялся на палубу. Море окутала ночь, соединившись с морем в одно целое. Меня одолевали рассуждения, в которых я пытался быть и обвинителем и адвокатом людей, избравших сомнительную свободу. По причине глубоких раздумий, я слишком поздно заметил две тени, подозрительно тихо приближавшиеся ко мне. Я успел развернуться в полкорпуса и получить сильный удар по затылку. Ночь накрыла меня изнутри. Остатками сознания я услышал удар о воду, всплеск и журчание поднимающихся к поверхности пузырьков воздуха.

— Человек за бортом! — До меня донесся еле слышимый голос.

Сквозь закрытые веки светило солнце. Голова саднила, губы потрескались, а кожа на лице горела от соли и солнечных ожогов. Я открыл глаза. За колыхающимися волнами виднелся белый парус и деревянный корпус британского линейного судна. Оно направлялось в мою сторону. Я поднял руку и помахал ею.

С судна отшвартовалась шлюпка и направилась в мою сторону. Через пару минут они поравнялись со мной. Крупный матрос с человеческой головой затянул меня на борт. Другой поднес к губам кувшин с водой. Мой организм сделал несколько судорожных глотков.

— У вас у всех человеческие головы? — Спросил я, опасаясь отрицательного ответа.

Матросы переглянулись.

— Бредит. — Решили они.

Мне стало понятно, что они понятия не имеют, о чем я их спросил. Несмотря на свое тяжелое физическое состояние, мне стало спокойно и легко на душе.