Второй Беличий Песок

Квотчер Марамак

Нулевое ведро песка: Щенков

Что уж точно, так это та незамысловатая факта, что просыпаться в совсем тёплом гнезде, особенно зимой, мягко цокая непросто. Явление испытывали на себе многие местные белки, потому как в Щенкове куда чаще услышишь бревенчатую избу, чем шалаш; поскольку Макузь тоже находился в вышецокнутом месте, испытывал и он. Впрочем, спросонья грызь очень часто не сразу понимал это и думал, что по прежнему у себя дома, а оттого удивлялся возне за перегородками и запаху дыма от печки.

— Кокой олух напустил дыму, кло, — приквохтывал за стенкой дед Житхин, и как обычно отвечал сам себе, — Ну да, йа и напустил, гыгы.

Далее слышался звук трясущихся ушей и хихиканье, а также много чего другого — неслушая на темень, обитатели раскачивались и начинали кормиться, чтобы успеть приступить засветло к возне, ради которой они собственно тут и околачивались, как гуси на водопое.

Макузь вылезал из ящика, набитого сухим мхом, стряхивал туда обратно приставшие куски оного и вспушался, что впрочем по умолчанию. Беличья пушнина хорошо сохраняла тепло, и хотя после суркования казалось, что в доме прохладно, на самом деле в доме было допуха как тепло по сравнению с открытым воздухом, где простаивал весьма недурной морозец. Кстати интересно посмотреть, насколько именно недурной — но для этого придётся зайти в лабораторию к Фылше, потому как там ближайший термометр.

Неслушая на мороз, Макузь одевал только портки и лапти, а в остальном полагался на то, на что белки полагались всю дорогу и ни разу не пожалели — на пух. Пуха на грызуне имелось изрядно, в том числе на хвосте и ушах, но соль не в этом. Соль была в шкафу, в глиняной банке. Выковыриваться из сурковательного ящика в прямом смысле цока «ни свет ни заря» бывает довольно трудно, но грызь уже настолько привык, что не испытывал по этому поводу никакого напряжения, как с ним бывало раньше, по началу тряски в Щенкове. Вдобавок как только беличья голова просыпалась, она вспоминала о незаконченных делах, так что особого стремления зарываться обратно в мох не наблюдалось. Не цокая уже о том, что это было невыполнимо.

Макузь как обычно пошёл за ведром, и загребя оный инвентарь, отправился за водой. В трёхэтажной избе уже копошились, а снаружи возле дороги горел фонарь, потому как иначе хоть ухо выколи. Небо было закрыто шерстяными на вид тучами серого цвета, так что рассвет еле чуялся; задувал несильный морозный ветерок и сыпало снегом. Тот же самый снег хрустел под лаптями и подхолаживал ноги, так что особо долго так не разбегаешься — но быстро за водой сойдёт. Воду набирали недалеко в прудике, на коем кололи лёд, и поутру там тряслось немало ушей — ну и естественно, слышался ржач.

— В очередь, белочкины дети, в очередь! — цокал кто-то, — Ну вот, пожалуйста…

Как расслушал Макузь, подойдя ближе, случилось что обычно. В полынью забрасывали вёдра на верёвках, и когда там оказывалось сразу несколько посудин — они перехлёстывались.

— Это кто там умничает не в меру, а? — цокнул грызь, потому как в темноте действительно не видел, кто.

— Да вот тут, выискалось одно грызо, — хохотнула Майра, крупная серая бельчища, — С Пропа.

— Так и что с того, что с Пропа? — цокнул тот, подойдя, — Это же тупизм!

— Да сходи ты к курицам, — цокнула Майра, — Всё время так делаем и будем дальше.

— Она хочет цокнуть, Дури ради, — пояснил Макузь, — А ты грызо по какому случаю из Пропа?

— Редьку привёз, — ответил грызо из Пропа.

Белки заржали, потому что ответ про редьку был универсальный и обладал рекордной бородой, которая собственно и вызывала бугогашечки.

— Смейтесь-смейтесь, — цокнул пропский сквозь смех, — Вот если бы вы видели, что у меня там действительно редька, йа бы на вас послушал.

Проржавшись, грызи вспушились — отчего по воздуху полетели мелкие клочки линялого пуха — и вернулись к своим бадьям. Макузь делал неоригинально — размахивался ведром и запускал его по льду, так чтобы оно скатилось в прорубь, а потом вытаскивал, обламывая края льда. Подходить туда было чревато купанием, а на морозе это в свою очередь чревато жмурками. Наполнив бадью, грызь утащил оную в избу, потому что всегда так делал; он таскал воду, а в это время Фира готовила корм, Хем подтаскивал дрова к печке, и так далее. Было совершенно чисто, что если всего это не сделать лично — оно останется несделанным, а это не в пух.

Хрустя снегом под лаптями, Макузь оглядел постройки учгнезда, слышные в основном из-за фонарей и света в окнах — восемь стандартных трёхэтажных изб были поставлены в ряд и обращены окнами на юг, чтобы максимально использовать солнечный свет. Над каждой башней вился дымок, потому как там имелись печки; белки весьма пуховичные зверьки, но когда дело касается гнезда, они предпочитают, чтобы оно было тёплое. Где-то по дороге за полосой низколесья слышалось, как ползёт по колее паромобиль, кроша колёсами лёд и подшипывая паром. В воздухе постоянно подпахивало дымом, и не таким как от костра, а угольным, от обилия всевозможных печей.

Всевозможные печи в очередной разище начинали намекать Макузю о возне, и грызь погружался в глубокие размышления. Возня была самая что ни на есть профильная, потому как учгнездо, в котором он нынче и обитал, носило наименование «Щенковское Хымическое». Перед мысленным вслухом вставала рефракционная установка, и грызь задумывался: все знают, что такое перегонка и как из нефти получается масло. Но никто толком не знает, что именно это такое! Всмысле, что такое нефть, откуда она берётся и почему берётся именно там, где берётся, и почему из неё можно выгонять различные вещества — масло, смолин, мазут и тому подобное. Почему из нефти выгоняется, а из воды, например, ничего не выгоняется, хоть весь пух из хвоста выдерни? Следует признать, как цокал Хлутыш, ответов на эти зацоки пока не имеется ни разу; имеются некоторые предположения, которые однако не особенно доказаны. Правда, помимо предположений наличествовали чисто практические данные, которые позволяют использовать перегонку в пользотворных целях.

Макузь в основном этими практическими данными и занимался, как и многие другие грызи; если составить достаточно подробные таблицы, описующие процесс, то для его использования незачем знать, как именно он происходит. Хотя, конечно, и очень хочется знать. Собственно, стремление к тому чтобы знать и было одной из основных причин, почему пух собирался в учгнёзда и посвещал длительное время напряжению мозгов. Нельзя цокнуть чтобы белок особенно уж волновал вопрос про нефть, скорее их волновало, кпримеру, почему грызь не понимает речи медведей и прочих зверей и тому подобное. Просто нефть была куда проще, чем медведи, поэтому разбирались сначала с ней, для разминки.

Пуха се для разминки, подумал Макузь, прикидывая сколько всего было наворочено в одном только Щенкове — а это не единственное в Мире цокалище и даже, как утверждают, не самое большое. Цокалище раскидывалось в округе нескольких десятков килошагов и представляло собой максимальное скопление белконаселения, каковое трясло общую ветку. Максимальное однако для белок означало, что от учгнезда до ближайшей группы построек было не меньше трёхсот шагов, а пространство между занимали лесополосы и огороды. Из лесков таскали дрова, а на полях выращивали корм, и Макузь был далеко не в последних рядах рыть там потаты и прочие овощи. На восток по Ширякиной Дороге, как называлась колея, можно было раздобыть совсем свежих яиц, потому как тамошние грызи содержали большой курятник.

Лестничные пролёты, чтобы подниматься на второй и третий этаж изб, содержались снаружи, чтобы не занимать места внутри; Макузь туда тоже частенько карабкался, хотя в основном обитал снизу, на перваче. Это выливалось в надобность дежурить по печке, но зато было проще выносить парашу. Как это обычно и бывало, при входе в тёплое помещение в нос било запахами, отличавшимися от полевых — кормом, сухим деревом, смолой и тому подобным. Вокруг печки всегда случалось некоторое столпотворение, так что грызи не особенно расцокивались, а сосредоточенно трясли, чтобы побыстрее закруглиться с этим. Огромные пуховые хвосты белок занимали буквально всё свободное пространство на кухне, так что столы тут были высокие и с бортиками, воизбежание.

— Грызаный стыд! — цокнул Макузь, — Ваши хвосты занимают буквально всё свободное пространство на кухне!

— Открытие просто на семёрочку, — хмыкнула Фира, продолжая чистить клубни.

Протиснувшись между хвостами — что было несложно — грызь поставил вёдро на положенное место, убрал плавающие на воде куски линялого пуха, и этим остался доволен. Как и всякий грызь, ему очень нравился тот факт, что сегодня ведро, и вчера ведро, и завтра ведро, и уже пухова туча дней по ведру. Убедившись, что возня идёт по плану, Макузь тут же ныкнулся к своему окну.

У окна, за перегородкой от той же самой кухни, находился небольшой закуток между стеной и шкафом, где имелся столик — хотя многие цокали что это «стол», всё-таки это был столик. Сдесь различные грызи — и в основном Макузь — возились с написанным на бумаге, тоесть читали и делали записи, а Фира Олушина шила варежки. Дело было в том, что найти на зиму действительно удобное рабочее место не так-то просто, потому как стёкла, вставленные в окно, были далеко не так доступны, как хотелось бы. Поэтому пока у белки не было подходящего места, она уютилась в учгнезде — что впрочем всем было в пушнину: варежки — штука полезная.

В шкаф соответственно было навалено всего помалу — и коробок с катушками ниток, и пергаментных свитков, и печатных бумажных книжек, и всякое такое подобное. Макузь приступал незамедлительно, потому как сидеть и ждать корма — тупо; грызь вытащил пачку листков третьесортной бумаги, с вечера заботливо сныканных под доску, и поднеся их к маслянке, припомнил на чём остановился. Писать — да и читать тоже — под маслянным светильником можно было минут пять, после чего глаза отказывались продолжать; собственно поэтому Макузь и имел выделенное место у настоящего стеклянного окна. Теперь, подумал грызь, можно помусолить мысли, пока не рассветёт, а подспудно покормиться.

В избе было довольно тихо, потому как клубни при варке грохота не издают, а белки были не любители мозолить друг другу уши, и если кто-то начинал цоцо, то обычно или выходил из помещения, или просто брал ушную раковину и цокал туда прямо по назначению. Это весьма способствовало тому, чтобы каждое грызо чувствовало себя как дома. Значит что, цокнул себе Макузь, белко из цокалища Афигино пишут, что у них не в пух действует смазка для механизмов. Странное дело, потому как такая же смазка в других цокалищах действует ещё как в пух; следовательно, нужно докопаться до причины. Эти распухяи ещё и подробностей в вольном изложении прислали — листов сорок, причём в очень вольном, так что в нулевую очередь попробуй расшифруй…

Возле двери оглушительно загавкал Ежовый, огромное животное, которое постоянно заходило в дом греться, а грызи, чтобы зря не валялся, вытирали об него лапы.

— Зачем лаять как собака?! — возмутился Хлутыш.

— Так он и есть собака, — пожала плечами Фира, — Ему глупо кудахтать, кпримеру.

— Куд-куд-кудахтать?…

Собаку выпустили, чтоб не оглушала своим кудахтаньем… тоесть, гавканьем, а грызи проржались и вернулись каждый к своей возне. Макузь не успел особенно забить голову, когда корм подоспел и пришлось его употребить по назначению — что впрочем, ясное дело, не особо обременяло, если не цокнуть наоборот. Варёная репа и потаты, к тому же посыпанные солью, вызвали большое годование в туловище. Дежурившая по печке Фира вылила оставшийся от варки кипяток в лапомойник, так что появилась возможность и сполоснуть лапы.

Серая плотная облачность не давала рассвету особенно разгуляться, но всё равно стало почти светло, так что если вдобавок не гасить светильник — сойдёт. Грызь устроился на маленьком ящике, набитом сухим мхом, и пользуясь «кратким словарём сокращений, какие приходят обычно под уши», расшифровал оставшиеся манускрипты. Ну тут примерно понятно, сразу решил Макузь, скорее всего неправильно смешивают с жиром. Но не факт. Раздумывая про не факт, он неизбежно пырился на белку, которая сидела привалившись к шкафу и ловкими движениями лапок прошивала куски материи, превращая оные в варежки. Фира была очень пуховая — что впрочем по умолчанию, потому как белки все пуховые — а также рыже-серая с белым брюшком, и развесистыми кисточками на пушистых ушках. Одна только возможность потаращиться ушами на эту зверушку весьма подогревала Макузя. У белки были бельчата и согрызун, обитавшие в гнезде невдалеке, килошагах в пяти — это считалось тоже «в Щенкове»; когда она накапливала работы по прошивке изделий, то добиралась досюдова и бывало, оставалась на несколько дней, пока не растрепливала всю возню.

Эта белка Макузю весьма нравилась, что впрочем ни разу не оригинально — ему вообще нравились зверьки, так что и. Вслуху этого грызь всегда старался помогать ей, хотя возможностей для этого много и не имелось — как и всякая белка, Фира всё любила сделать лично. Видимо придётся лично тащиться в библиотеку, подумал Макузь с некоторым опушневанием — потому что таскаться туда уже слегка надоело, чуть что — в хранилище, как овощ, честно цокнуть.

— Света нынче нипущища нету, — тихо цокнула Фира, глядя в окно. Нельзя было цокнуть, чтобы это её особенно расстроило, — Зато облака такие серые, как лисий пух.

— Лисий? — удивился Макузь, — Йа думал, лисы рыжие.

— Это где как, у нас в околотке серые, — белка задумчиво поглядела на небо, плоховато видное через замёрзшее стекло, — Короче цокнуть, облака в пух.

— Да облака они всегда в пух, — не мог не согласиться грызь, и согласился, — Вот когда мозги выносят — это мимо пуха…

Когда рассвело настолько, что дальше уже явно светать не будет, Макузь выбрался из помещения, поднялся по лестницам на третий этаж и прошёл мимо трёх башен, в 17ю избу, вовсю дыша воздухом. Если через пол-дня морозец мог и поднадоесть, то выйти ненадолго — вообще чистые орехи. Кстати о, подумал грызь, вынул из кармана один таковой и с хрустом разгрыз. По пути он также напоролся на Хоря — не на того который на четырёх лапах и живёт в норе, а на белкача по имени Хорь.

— Мак, есть мешки, — цокнул тот, — Надо бы зайти в мехсарай, там пригнали какую-то колымагу, хотят чтобы эт-самое, а из тамошних никто не шарит.

— Им допуха как срочно? Если нет, то ну к курицам, потом как-нибудь. Авось к тому времени сами разберутся.

А то взяли привычку, как что — сразу к жажинеру. Чини, чини, чини, чини. Данунапух. Выбросив это из-под ушей, он скользнул в дверь, чтобы не выпускать тёплый воздух, обошёл перегородки, делившие избу на помещения, протиснулся между предметами и порывшись в шкафу, изъял необходимую документацию, которая просвещала, где взять другую документацию — тобишь, там имелись списки книг и номера полок, где таковые находились, потому что иначе найти что-либо в нескольких избах, забитых бумагой и свитками — дело почти дохлое. Пройдя к указанному шкафу, Макузь обнаружил там пустое место и почесал за раковиной, которая ушная. Он уже прекрасно знал, что материалы библиотеки грызи хранят бережно и куда попало не утаскивают, а если нет на месте — значит кто-то использует по назначению, сидючи на этаж ниже.

Предвкушение Возни всегда было достаточной мотивацией для грызей, так что до самой Возни они добирались быстро — а Макузь был таким же грызем, как и десять из десяти оных. Вслуху этого перспектива длительного нагруза головы его ничуть не пугала, а местами и радовала. По пути пришлось снова ржать, потому что снизу кто-то подпевал

Произвол, произвол — вот такая пухня!

Распушился, и вся недолга!

Произвол, произвол, через грань перешёл…

— И заткнись, не заткнули пока! — закончил другой голос.

В 16-й избе, та что как раз на этаж ниже основного хранилища, имелась весьма большая комната для общего обцокивания, но помимо этого там имелась и прорва прочих малюсеньких помещений, отгороженных плетнём и закрытых калитками. При незнании топографии тут можно было проплутать битый килоцок, даром что сама изба от силы шагов десять квадратом. Не то чтобы от этого был особый прок, просто грызям нравилось, когда прорва закутков, вот они и делали прорву закутков. Исходя из всего вышецокнутого, сразу по входу в избу вошедший попадал в идеально тёмный корридор, освещаемый только малюсеньким масляным светильником.

Навстречу Макузю вывалили пятеро хвостов, цокавшие что-то про волков, и упилили; грызь же настроился на долгие поиски и сунулся в большое помещение, в основном чисто поржать. Сдесь уже было совершенно светло, потому как практически всю стену занимало окно, застеклённое большими стёклами — потому что был нередок случай, когда перегородок там больше, чем стекла. Крупный грызь, периодически чихая от пыли, занимался так цокнуть полной инвентаризацией одного из книжных шкафов, добыв оттуда отнюдь не только книги, но и полную корзину барахлища вдобавок. За длинным же столом, где могло поместиться хвостов двадцать, сидела только молоденькая рыженькая белочка, подставив под свет папку с листами и вычитывая оные.

Макузь невольно издал негромкий курлыкающий звук. Эту грызунью он раньше не слыхал, что довольно удивительно, учитывая общее неогромное количество белок в учгнезде, так что пожалуй напряги память, и припомнишь вообще всех. Само собой, вскурлыкнуло не потому что грызунья была слыхана первый раз, а потому что на слух Макузя белочка была, мягко цокнуть, симпатичная. И «мягко цокнуто» — это мягко цокнуто. Грызь просто понял, что отвесил челюсть, вытаращившись на неё яблоками, которые глазные. Понял он это по тому, что белочка сначала просто подняла на него взгляд, а рассмотрев, улыбнулась.

— Аээ… — подёрнул ушами Макузь, — Кло.

— Кло! — ответно кивнул ушами грызь, глянув на него одним глазом, и вернулся к своему барахлищу.

— Кло, — цокнула грызунья, склонив голову.

Грызунья была исключительно пушная… впух, сколько можно это повторять, любая — то есть вообще любая! — грызунья и так пушная, это всё равно что крылатая ворона. Тем не менее Макузь подметил именно пушистость, яркие рыжие ушки и длинную гриву светлого окраса — трудно цокнуть какого именно цвета, но скорее что-то между жёлтым и рыжим. С определением возраста белки было не особо трудно промахнуться на половину в любую сторону, но Макузь доверял первому впечатлению и цокнул бы, что грызунья по крайней мере куда моложе его самого.

Намерение исчесть про свойства горюче-смазочных материалов забилось в угол, так что Макузь уселся на скамейку аккурат напротив белки и продолжил глазеть во все уши. Пожалуй он был бы не прочь и прекратить таращиться, но просто ничего не мог с собой поделать! Нюх тут же уловил лёгкий запах её шерстки — у грызей вполне чувствительный нюх, чтобы выделить запах пуха даже среди запахов другого пуха. Белочка слегка зевнула и уткнулась было ушами в бумагу, но потом подняла взгляд и стала смотреть на Макузя. Грызь уловил, что глаза у неё синие — издалека этого расслушать никак нельзя, потому что они кажутся чёрными.

Наконец — неизвестно, когда наступил этот наконец — грызь отошёл от апуха и подумал, что просто так таращиться — не особо годно.

— Белка-пуш, ты недавно сдесь чтоли? — цокнул он, — А то йа раньше не слыхал твоих ушей.

— Может быть, йа делала вот так, — белка взяла со скамейки шапку и нацепила на голову, скрыв уши, — Но вообще да, мы недавно переселились. С Кречетовской горки, знаешь?

Голосок у грызуньи был такой мелодичный, что Макузю пришлось брать себя за шкирку, чтобы понимать слова, а не просто слушать, развесив уши.

— Теперь знаю, — вполне правдиво цокнул грызь, — Йа Макузь, если что, из Распухяевых.

— А йа Мариса, — хихикнула белка, протянула лапку и потянула грызя за наушную кисточку.

Макузь с нескрываемым удовольствием тоже потянул за кисточку, ощущая шёлковую пушнину.

— Ты Мариса-пуш трясти в учгнездо, или как? — осведомился грызь.

— Ну трясти это громко цокнуто, — засмеялась она, — Так, подтрясать. Йа Майре Вспухиной помогаю пока что.

— А, Вспухина! — кивнул Макузь, — Очень умное животное! У неё, помнится, была версия насчёт веществ и их окраски.

— Так это же оказалось неправильно, — проявила осведомлённость Мариса.

— Ещё бы. Только пока собирали материал по этой гипотезе, накопали вот такую уверенную кучу всякой полезняшки! — пояснил грызь, снова заметил некоторое остолбенение со своей стороны и добавил, — Тяфушки не очень занята, чтобы тебя трепать за ухо?

— Да нет, потерпит, — кивнула ухом белка, — Просто Макузь-пуш как-то уставился на меня, или йа ошибаюсь?

— Не ошибаешься, Макузь-пуш уставился, — подтвердил Макузь-пуш, — Не удержался, просто мм… ты такая симпатичная белочка, что просто хоть ушами мотай.

Белочка подвысунула язык и таки мотнула ушами. Она встала из-за стола и подошла к окну, где плотно колосились огурцы и горох в земляных ящиках; грызь опять призажмурился, потому как грызунья была не только пушистая, но и стройная, а тушку, как и у большинства грызей, прикрывали только короткие шорты. Мариса отодвинула лапкой заросли и поглядела наружу, где уже достаточно рассвело, чтобы что-либо видеть. Макузь облизнулся и подумал, чтобы такого цокнуть, чтобы точно в пух, но в это время в дверь сунулся молодой белкач.

— Марисо, кло, — цокнул тот, — В Похавроньевское идёшь?

— А вам без меня никак? — хихикнула белочка, поводя изящными ушками.

— Без тебя — никак, — подтвердил грызь.

— Тогда сейчас буду, подождёшь?

А цокнула недавно приехали, подумал Макузь, впрочем тут особо много времени не надо, чтобы хохола поднялись. Мариса шустро рассовала бумаги обратно по полкам и вытащила плащ-дождевик, заброшенный в угол за метлу.

— Макузь-пуш, ещё услышимся, — кивнула ухом белка и проскользнула в дверь.

Хррр, подумал Макузь, развалившись за столом, чтоб мне не грызть, если не услышимся! Он просто аж уставился на то место, где сидела белка, и погладил лапой стол, ещё слегка тёплый. Погладил и снова подумал «хррр» много раз. Возня грызя, который продолжал разбирать завалы в шкафу, вывели его из изменённого состояния ума в обычное, и Макузь припомнил, что пришёл сюда не для того, чтобы пялиться на белочек. Это пусть вон эти, молодо-зелено, ходят чтобы пялиться, подумал грызь, а йа пришёл бить мозг и буду бить мозг, только всё равно получилось, что и с белочкой познакомился, а это в пушнину. Решив бить мозг, он открыл толстенную книгу и принялся искать требуемое.

К обеденному времени грызь очнулся и понял, что таки мозг избит; как это часто и случалось, от этого не слышалось никаких результатов, тоесть вообще никаких! Вот попробуй цокни, что делал битых пол-дня, и ничего не получится. Тем более не получится сложить результат в корзину, как результат сбора рябины, кпримеру. И тем не менее результат был, потому что по истечению определённого срока и количества крошек, выкрошенных на голову, происходила генерация той мысли, которую и пытался поймать за хвост грызь. В его же деле постановка задачи по сути была наиболее важной частью процесса, потому как работал он с вещами уже хорошо известными, и для конкретных решений всё уже было готово, только задать направление…

…направление, в Похавроньевское, это где? Кажется восточнее, туда «собака» ездит. Интересно, что там такого забыла Мариска? Сделав хватательные движения лапами, Макузь в очередной раз мотнул ухом. Ладно, подумал он, это всё в пух, но стоит и правда зайти в мехсарай, послушать почём перья. Подумав сие, грызь потянулся, разминая затёкшие от долгого сидения лапы и спину, сложил книги на место и пошёл себе в мехсарай.

С закрытого серыми облаками неба вяло сыпал снежок, добавляясь к общему покрывалу, уже возлежавшему на земле и ветках деревьев. Настойчиво хотелось забиться в гнездо и сурковать до следующего утра, но это было не в пух, любой грызь знает, что чрезмерное что-либо, в том числе суркование, мимо пуха. Грызей было видно мало, как и обычно — постройки располагались на большом удалении друг от друга, как уже было уцокнуто, так что в Щенкове, как и в любом цокалище, на каждого слыханного грызя приходилось как минимум по одному другому животному. В данном случае куда более, чем по одному, потому как возле дороги паслось целое стадо лосей, жравших ветки — пришлось переходить лыжную колею и шлёндать по другой тропинке, чтобы не толкаться среди копытных. Тропинка была вполне умятая, так что ходить по ней можно, как по хорошей дороге, и никакой снегопад не страшен. Вот весной с дорогами наступали затруднения, но пока снег лежал и таять даже не собирался.

По колее прокатился паровозик, тащивший телеги с дровами — «Мышь», как погоняли эти самые мелкие изделия. Мелкость мелкостью, а весь Щенков дровами снабжают исправно, да и отнюдь не только дровами. Макузь прислушался к шипению и скрежету механизма и заключил, что ухо ничего неправильного не улавливает. Ухо улавливало пухову тучу всего правильного — огромные заснеженные ёлки, торчавшие из слоя кустов, также полностью засыпанных, вызвали чувство восторга. Грызь соображал, что пасмурным днём можно особенно хорошо расслушать их, потому что когда солнечно — глаза ослепляет.

С дороги этого было не слыхать, но куртины огромных елей, премежаемые полянками и пролесками, уходили по местности в неослушимую даль на целые тысячи килошагов во все стороны, куда ни цокни — и это внушало довольство, потому как белки любили хвойнички. Покрытые сверкающими белоснежными шубами, ёлки казались просто идеальными, а раз казались так собственно и были. Пырючись на зимний лес — как впрочем и на летний — Макузь явственно чувствовал силы Мира, которые в том числе и его заставляли трясти и осмысленно радоваться всему сущему… грызь вряд ли смог бы цокнуть это точно, но именно Лес как часть Мира придавал ему большой импульс для дальнейшей возни, ведь Лес скрывал множество загадок, и Возня помогала находить ответы на них. Ну а Макузю приходилось трепать уже уцокнутую загадку насчёт свойств масел.

Как это бывало с ним чуть чаще чем постоянно, грызь вспоминал своих пушных родичей и с довольством приматывал ухом. Сейчас они были далеко, потому как из Распухяевых в Щенков сорвался он один, но это не особенно умаляло довольство — будет пух, обязательно схожу и выслушаю, почём перья, подумал Макузь. Тем не менее его самого удивляло, как это его так угораздило совершить такенную миграцию по территории — до родного околотка было очень изрядно расстояния, так что добраться реально только зимой на паровозе. Пожалуй, причиной миграции был завозившийся внутри лемминг, а когда тот успокоился — Макузь уже погряз в возне в химучгнезде, или как это называли, ХУГе.

Приходилось мотаться, как овечий курдюк, по всему Щенкову и окрестностям, дабы окинуть ухом все аспекты Возни; сдесь имелось достаточно промышленных объектов, использовавших нечто, похожее на масло, так что приходилось сильно издумать мысли, грузить дрова и работать по металлу. В частности, металл притаился в мехсарае, куда и направился Макузь. Механический сарай, или как его ещё называли «жараг», с виду мало чем отличался от любого другого сарая, только внутри содержал всякую фигню. В данном случае можно было мордозреть, как трое грызей в довольно немалом ступоре пырятся на агрегат, стоящий у открытых ворот сарая.

— Кло! — цокнул Макузь, по возможности подобравшись неслышно, так что грызи подпрыгнули от неожиданности.

Грызи поведали, что агрегат сдох, но они не могут понять почему. Макузь уставился на них двумя глазами так, чтобы видеть всех сразу — два белкача и белка были явно того вида, что имеют дикоживущие грызи, так что неудивительно. Для начала он осведомился, давно ли они эт-самое и всё такое; на что получил ответ, что недавно, осенью. Собственно с той же волной, что и Марисочка… кхм! Помотав головой, грызь вернулся к теме и расслушал наличное — с пухом было ясно, оставалось железо. Таковое представляло из себя трёхколёсный паровичок, какого обычно погоняли «козлом» — по большей части это была одноосная телега с небольшим котлом и большими ящиками для дров, спереди к которой прикручивался велосипед. Вдобавок сейчас всё это великолепие стояло не на колёсах, а на лыжах, в честь зимы.

Макузь понял, что начинать придётся с самого начала. Конечно для него не стоило труда разобраться в поломке такого агрегатуса и привести его в годность, но задача явно стояла не столько в этом, сколько в донесении соли до пушей. К удаче, мехсарай для этого и делался, так что грызь вспушился и проследовал к восточной стене оного сооружения, позвав с собой и остальных; на стене раскинулось панно из отдельных деталей, составляющих паровой двигатель. Макузь прочистил горло и начал длительное обзорное цоканье. Повезло, что наличные пары ушей соображали, что такое паровой котёл, хотя бы — случалось, что и нет.

— Предохранительные клапаны! — цокал Макузь, — Чтобы не было мучительно больно, кло?

— Кло, — кивнули ушами грызи.

— А теперь ухитритесь пояснить, что такое кло в данном случае.

Проведя таким образом теоретическую часть, приступили к практической; топку забили хворостом, который когда разгорался, вспыхивал как хворост и давал большую тепловую мощность.

— Не путать мощность и калорийность, — пояснял Макузь, ломая сухие ветки, — Выдаваемая мощность у хвороста, как и у досок, больше, но запас энергии больше — в сосновом полене.

— Почему? — почесала за ухом Мурка.

— Потому что скорость сгорания зависит от площади поверхности топлива, — огорошил откровением Макузь, — Если поджечь чурбак, он горит долго, а если его же покрошить в щепки — сгорит быстро, но в обоих случаях будет выделено одинаковое количество тепла. Это доступно?

— Не особо…

— А и попуху. Тогда — запомните как факту, кло?

— Да, но почему именно так, а не иначе? — не унимался белкач.

— Как выяснено, для горения нужен воздух, — цокнул Макузь, — Если закрыть топку, она погаснет, все знают, а если наддувать, будет гореть сильнее. Следовательно, это из-за площади соприкосновения с воздухом.

— А это-то почему??…

Макузь отказался приводить тонны непроверенных гипотез насчёт состава воздуха и уткнул грызей ушами в механизм. Сдесь как раз был наддув — паровой двигатель вращал крыльчатку, которая гнала в топку дополнительный поток воздуха. Грызь взял ключи и быстро открутил верхнюю часть с клапанным механизмом; тяжёлую чушку вместе переставили на верстак.

— Ну и вот слухните, что тут — это барабан с отверстиями, который приводится в движение от маховика. Когда течение пара открыто, он давит на поршень, а когда закрыто, то не давит на поршень. Кло?

Вдалбливать вещи, близкие к элементарным, пришлось довольно долго, потому как это для привычного грызя они элементарные, а для непривычного — не совсем. Макузь то и дело таскал грызей за уши к стенду, показывая детали отдельно и в отмытом виде, чтобы лучше доходило, а потом снова возвращался к инструментам и ветоши для протирания масла. Провозился ровным счётом до самого вечера, хотя толком и не заметил этого. Закруглившись же с ремонтом, Макузь послушал небо, расчистившееся от облачности, и слегка раздосадованно цокнул, что ухлопал целый день. Ясное дело, что грызям ещё на этой штуке ездить и ездить, так что дело полезное, но всё же.

Под занавес выяснилось, что у грызей нет единиц добра, чтобы уравновесить затраченное Макузем, так что пришлось брать ведро мороженной рыбы, что несколько напрягало. Сам грызь рыбу в качестве корма терпеть ненавидел, но куда денешься, придётся искать любителей и выменивать у них на что-нибдь полезное. Когда солнце совершенно закатилось со смеху за горизонт и на небе висело только зарево, грызь пошёл ближе к восвоясям. Ну или если совсем точно, так он собирался прямо туда и зайти, а не стоять за дверью.

Мороз, крепчавший по мере расчищения облачности, заставлял то и дело тереть подмерзающие уши и нос. Макузь уже вышел из бельчоночьего возраста, когда мороз и снег вызывают радость просто так — теперь он радовался вполне осмысленно. Взять хотя бы ту факту, что вдыхать морозный воздух кажется странным и слегка тревожащим, но на самом деле от этого ничего не будет; если раньше Макузь это чувствовал инстинктивно, то теперь твёрдо знал. Насколько в пух, что белки научились цокать так, чтобы было понятно друг другу, подумал белкач, а то пуха с два бы он знал хоть что-нибудь. Грызь раскинул мыслями по знаниям, снова припомнил Марису, опять раскинул… рыба, висевшая в авоське на загривке, оттягивала плечо, заставляя вспоминать то время, когда в Щенкове бывало трудно с кормом — он ещё застал несколько лет, когда приходилсь жевать по два клубня в сутки и нискольким больше, потому что больше просто не было. К нынешней зиме, как показывала практика, ситуацию выправили.

Пуши возились постоянно, так что выправление ситуации было неудивительным — даже сейчас, уже почти в темноте, кто-то городил противолосёвое заграждение, чтобы весной спокойно сажать в защищённом периметре — иначе сожрут. Макузь это дело знал — в дело шли жерди и вьющиеся шипованные побеги, оплетавшие каркас и создававшие стену, которую было невозможно пробить туловищем; от мелких зверьков, которые могли бы просочиться, применялся репейник и отпугивающие растительные составы. Из-за этого везде, где обитали грызи, можно было услышать подобные заграждения, а уж в цокалище тем более.

В цокалище, кроме того, немудрено было услышать цоканье, за что место так и называлось. Особенно активно уши тряслись возле всё того же учгнезда, хотя звук трясущихся ушей и был приглушённым, потому как белки сидели в строениях вслуху свежачка. Ещё издали, в прогалы между заснеженными ветвями и деревьями, маячили фонари и освещённые окна, казавшиеся яркими — хотя на самом деле, они еле светили. Окна практически никогда никто не занавешивал, так что светились они вовсю, но расслушать что-нибудь через заиндевевшие стёкла всё равно не удастся.

В нулевую очередь Макузь влез по лестнице на крышу дома, по которой часто лазали чистить трубу, и спрятал в снег рыбу, с таким рассчётом, что пух какое животное туда доберётся. Уже изрядно подмёрзнув за день, он с радостью ныкнулся в тёплое помещение, где как раз слышалось наиболее активное за все сутки перецокивание. Предстоит произвести переговоры, подумал белкач и поёжился — этого он не уважал. Тем не менее, пришлось цокать лично на уши каждого присутствовавшего, не нужна ли ему мороженная рыба — хотя бы это возымело действие, так что вскоре Макузь получил взамен орехов — не первого сорта, но куда более годных, чем костлявый водяной организм. Грызя подбивало спросить, что они собрались делать с этой рыбой, но он удержался.

Удержавшись, он снова отправился за водой — потому как сама она не придёт. Летом к учгнезду подтаскивали сразу большую бочку паровиком, но зимой это было бы бесполезно, ибо замёрзнет. По этому поводу тоже была возня, так как хотели вкорячить большие резервуары воды прямо в дом — и для водоснабжения, и главное для увеличения теплоёмкости; но пока не раскачались, потому как на всё и сразу лап даже у паука не хватит. Макузь в очередной раз поржал вместе с прочими водоносами и притащил в пищеблок бадью с ледяной водой, сверху коей плавали кусочки собственно льда. В качестве корма нынче был гороховый суп с копчушками, что вызвало обильное слюноотделение.

— Кстати, откуда визг? — осведомился Хлутыш, имея вслуху те самые копчёности.

— Собака, — пожала плечами Фира, помешивая суп, — Загрызли возле Перекопской.

— Варили-то достаточно долго, или как всегда?…

Вопрос был чисто поржать, потому что одним из преимуществ горохового супа является то, что никак не получится недоварить, иначе горох будет несъедобен. Что касается собак, как ровным счётом и любых других животных, то все более-менее пригодные тушки употреблялись в пищу, чтоб не пропадало — тем более это случалось достаточно редко, потому как никакому грызю в здравом уме не приходила под уши мысль специально убить организм, чтобы его сожрать. Единственно, в силу инстинктивного неприятия грызи не стали бы кормиться туловищем грызя же.

Откормившись, белки отваливались на вечернее обцокивание, потому что особенно больше нечего делать — в темноте много не наковыряешься, освещение от светильников аховое, да и вообще за день набегаешься. Макузь вспушился, вышел на внешнюю лестницу и вспушился ещё несколько раз — не помешает. Вспушившись, грызь отправился в 4ю избу, где обитали Зуртыш и Речка, с которыми он был давнище как знаком, и если уж что цокнуть не по делу — так скорее всего им. Как оно часто и бывало, белки сидели на кухне за столом и перекидывались в карты: старую географическую карту нарезали на одинаковые куски, и теперь собирали, как мозаику.

— У кого залив Морской? — цокнула Речка, быстро переводя глаза с морды на морду, — А, Мак. Кло.

— Кло, — кивнул ушами Макузю Зуртыш, — Залив не у меня, но йа его не отдам.

— Грызани стыд…

Макузь уселся сдесь же, привалившись к стене, со следующего кона тоже стал бросать карты, глушить чай и перецокиваться с грызями. Как его быстро просветили, по Щенкову произошёл общий сбор пушей, который само собой не был в прямом смысле, а происходил постепенно, от грызя к грызю. На листовке, которую показала Речка, сообщались последние данные о насущном песке: корма имелось достаточно при любом раскладе, количество белконаселения составило столько-то пар ушей, и Щенков произвёл свыше израсходованного матценностей на сумму такую-то.

— А чего тебе эта сумма? — хмыкнул Марамак, хлебая чай, — Солить чтоли?

— Сахарить, — точно пояснил Зуртыш, — Дело в том что это самое, то что поверх, это не овощечистки и даже не сапоги, а самое мощное, что бывает — трактора, зимоходы, ну и тому подобное. Не надо объяснять, как это помогает справиться с кислотой.

О справлении с кислотой Макузь знал непонаслышке — в родном околотке забыли про угрозу голода, когда туда поставили паровые трактора; они же пробили противопожарные просеки, спасшие засушливым летом неимоверную прорву леса от превращения в пепелище.

— Йа не про то, — лениво цокнул грызь, — Йа про то, как ты прикинешь, сколько это.

— Если знать, что «ЛеммингЪ» оценивается в семь с половиной тысяч КилоЕдиниц Добра, — ответил Зуртыш, — То вся уцокнутая сумма равна примерно мм… ста восьмидесяти таким изделиям.

— Это прорва, — точно цокнула Речка.

— Да не цокнул бы, — мотнул ухом Макузь, — На всю нашу тайгу это разве прорва.

Прикинув размеры тайги, белки довольно мотнули ушами.

* * *

Ситрик как раз собиралась поближе к гнезду, когда её догнали двое грызей, белка и белкач; судя по зачернённым кожанкам и знакам отличия, эти пуши были из милиции. Это вызвало у белки удивление, потому как вообще услыхать таковых можно было крайне редко — ну, подумала она, редко не значит никогда. Кроме того, при подробном вслухе выяснялось, что у грызей гривы как-то поркашены в неярко-зелёное, как зачастую делали пропушиловцы ради маскировки.

— Эй грызо! — цокнул белкач, — Это ты Ситрик Треожисхулт?

Серая белочка вспушилась и мотнула хвостом.

— Нну да, йа, — осторожно призналась она, — А что?

— Ничего страшного, — улыбнулась грызунья, — Просто нужно кое-что прочистить. Ты сейчас куда?

— Хотела в столовку зайти, покормиться.

— Это в пушнину, пшли.

Столовка находилась недалеко, на Шимякинской дороге; пищеблок располагался в избе, а столы — под навесами прямо среди заснеженных ёлок и кустов, что вызвало чувство годования: всё равно, поглощая горячий корм, нельзя замёрзнуть даже в самые лютые морозы. Единственно, участок был огорожен баррикадами из колючих кустов, иначе лоси и лошади будут жрать прямо из лап. Пуха нынче было изрядно, потому как заворачивало к вечеру и заканичвались смены в мануфактурах, да и вообще кто возился, подумывал о закруглении.

Помахивая пушным серо-серебристым хвостищем, Ситрик добралась до буфетной раздачи, выудила из карманов медные единицы Добра и взяла деревянную миску густого клубенного супа, какую и обычно — варили тут как следует. Три пары ушей уселись за стол, смахнули с него голубей и приступили.

— Дело в том, Ситрик-пуш, — цокнула Мурка, — Что ты периодически выступаешь с самодеятельностью, как йа понимаю?

— Бывает, — созналась Ситрик, — А что?

— Ну, цокнем прямо, — цокнула прямо миллиоционерка, — Твои частушки для бельчонков в школе — не в пух.

— Аээ… — зашарила глазами серая, — А что именно?

У грызей был далеко не свёрнутый ответ, что именно: они достали листки бумаги, на которых было записано, и зачитали с комментариями. Ситрик не могла особенно сосредоточится на смысле, потому как поджималась от сознания того, что слышимо сделала что-то не в пух. Грызи, естественно, заметили это по прижатым ушам.

— Да не волнуйся так, белушко! — цокнул Тигрис, — Но ты должна понимать, что лучше цокнуть сразу, чем когда будет поздно.

— Тоесть что, — подытожила Мурка, — Для взрослых белок это сойдёт, чисто поржать, но бельчонки могут воспринять неправильно. Даже больше цокну — наверняка воспримут. Вот, возьми записи и подумай ещё, надеюсь всё будет чисто.

Грызи с зелёными гривами выслушили вполне добропушно, так что Ситрик полегчало и она стала действительно задумываться.

— Ну хорошо, а что вы предлагаете?

— Мы предлагаем исключить указанный тупак, — палец показал на записи, — Или же, если это не получится, не воспроизводить его на школьных собраниях.

— Во, Ситрик! — цокнуло сбоку.

К столу через сугробики подвалили Чейни и Ржыш, каковых Ситрик хорошо знавала. Грызи кивнули друг другу ушами и вспушились; на стол были воодружены дополнительные деревянные миски с кормом и раздалось чавканье.

— Ну да, — цокнула Ситрик, подумав, — Слышимо так и надо сделать.

— Что надо сделать? — влез Ржыш; выслушав, белкач поднял хохол, — Так что, грызо, вы собираетесь запретить ей цокать какие-либо определённые слова?

— Да не то чтобы собираемся, — усмехнулась Мурка, — А уже.

— А свобода цока?

— А кому нужна свобода цока, когда она противоречит хрурности?

— Эй, Ржы, хорош! — толкнула грызя серая белка, — Йа сама всё поняла и согласна с ними чуть более, чем полностью.

— Правда? — хихикнул Ржыш, опуская хохол, — Ну тогда в пух.

Ситрик на самом деле часто занималась как всякой художественной самодеятельностью, так и всем остальным; если многие грызи могли бы цокнуть, чем они занимаются большую часть времени, то она скорее просто трясла, благо в Щенкове для этого имелись все возможности. Весёлая и умная грызунья везде оказывалась в пух, а когда более в пух становилось в другом месте — туда она и перемещалась. Какое-то время Ситрик разносила по цокалищу почту, так что ни разу не нуждалась в схеме-карте, а просто так знала, где что находится; это было не так-то просто и мало какое грызо знало столько же о топографии. Серая белочка бывала и в речном порту, зная откуда приплывают пароходы, и на станциях зимоходов, знала где околачиваются местные ремесленники, занимающиеся самыми разными вещами.

— Спасибо, грызо-пуш, — цокнула Ситрик милицейским, — Теперь буду следить за языком.

— Незачто, — улыбнулся Тигрис, протянул лапу и щёлкнул её по наушной кисточке.

Следует зацокнуть, что выводы из цокнутого Ситрик сделала и запомнила, а вот всё остальное за ненадобностью быстро забыла, потому как Чейни, у которой полное погоняло звучало Чейнсовина и обозначало цепную пилу, потащила её слушать на то, как некоторые грызи на досуге упражняются в рисовании. Вообще это дело было распространено настолько, что гусиные перья и чернила из дуб-орехов имелись в пяти беличьих гнёздах из трёх, образно цокая. При этом, само собой, большинство грызей ограничивались этим, а не красили рисунки специальными красками — потому как просто на это уходит неимоверное количество времени, а надо и кормиться.

Чаще всего основательные изображения, максимально приближенные к реальности, соде-ржали то, что трудно увидеть своими ушами, просто высунувшись из гнезда; например они вообще никогда не изображали грызей, разве что в качестве тренировки самого художника. С беличьего слуха изображение белки было сущей тратой Дури, потому как если белка уже есть, чтобы увидеть рисунок — то напух вместо него достаточно ведра с водой, чтобы поглазеть на отражение. И проще, и изображение оперативное, а не старое. Услыхать же например норку не так-то просто, и чтобы было куда ткнуть пальцем и цокнуть, что это напух норка, грызи старались отрисовать её наилучшим образом. Библиотека, в частности, как правило имела хранилище картин — в общем случае туда водили мелких из школы и показывали, что есть слон, а так заходили и крупные, если внезапно требовалось увидеть слона.

У Ситрик и Чейни от привычки рисовать наблюдалась также привычка носить на лапках этакие защитные чулки из материи, потому что иначе пушнина будет угваздана красками, что не в пух. Так угвазданы были тряпочки, по которым было не особо мудрено определить, чем занимается данное грызо.

Семья Треожисхултов была довольно цокалищная — не в смысле того, что они постоянно цокали, а в смысле того что обитали в цокалище. Таковое, как уже было упомянуто, расшвыривалось по местности на многие килошаги, так что просто так выйти за его пределы не получится, а придумать зачем это делать специально — это ещё надо пошевелить ушами. В лесополосах, разделявших группы построек и огороды, водилось изобилие грибов, ягод, и древесных плодов вплоть до орехов; нельзя цокнуть, что их там сажали намеренно, потому как сажать вне изгороди чревато потерей урожая, а этого не без оснований побаивались. Наличие кормовой базы объяснялось тем, что разные зверьки постоянно бросали огрызки, куски грибов и семечки, отчего кусты, деревья и грибы росли естественным образом. Ситрик, будучи белкой, развёрстку начинала в середине весны со сморчков, а заканчивала поздней осенью белыми грибами; неслушая на большую концентрацию грызей, набрать корма всё равно чаще всего удавалось.

Перебои с продовольствием, которые случались в цокалище ранее, были связаны с неправильными рассчётами вывоза, и когда это дело исправили, жить стало куда веселее. Достаточно жирная земля сдешних мест позволяла получать очень уверенные урожаи зерна и клубней, достигавшие при правильной постановке дела двадцатикратного увеличения количества — тоесть, один посаженный клубень давал к концу сезона двадцать. Это было много, потому как в некоторых местах грызи кормились и с огородов, дававших только троекратный рост. Ситрик сама немало времени провела на огороде и собиралась продолжать, потому как это было ей в пух — запах сырой раскопанной земли, свежие ростки и жирные плоды вызывали мотание ушами и довольное поцокивание. По этой причине белка даже лютой зимой нет-нет да вспоминала про огород, облизывалась и думала, чтобы такого ещё приготовить, пока есть время. Грызи всегда готовили телеги зимой, а сани летом.

Для того чтобы овощи росли быстрее, ещё ранней весной, когда солнца уже было достаточно, а температуры — не, грызи традиционно высеивали семечки в земъящики, тобишь земляные ящики. Это натурально были ящики, скреплённые из досок и заполненные землёй. Ситрик с раннего детства слыхала, как её родичи занимаются этим делом, и очень любила сидеть рядом с микрополем, наблюдая как прямо на ушах из земли лезут ростки. Это было очень приятное ощущение, держать под лапой то, что через несколько месяцев превратится в целые заросли и мешки корма, и главное что получалось оно буквально на пустом месте! Для того чтобы собрать такое количество пищи с дикорастущих растений, потребовалось бы вылезти из шкуры несколько раз, а на огородах грызи не особенно и упирались. Выращивание корма было не основным их занятием, хотя и без оного мало кто обходился, в особенности летом.

Дело в том что летом как правило довольно жарко, и белке в её пуховой шубе не слишком сподлапно крутиться, как белка в колесе. В частности по этой причине основную возню всегда планировали на зиму, а летом сбрасывали темпы. На морозе любая работа приобретала дополнительный смысл вплане согреться, а в теплынь она же имела дополнительный минус. Кроме того, зимой работали ледяные колеи, по которым паровозы тащили составы с грузами и обеспечивали перевозки на весь год; грызи знали, что можно проложить рельсы, но на все пути рельс никак нельзя было напастись.

Ситриковских родичей было как песка, что часто случается с грызями, и трясли они все возле промдвора ╧70 — некоторые жили там же, некоторые по окрестностям. Промдвор был их хозяйственной цитаделью и возвышался над окружающими пролесками своими основательными каменно-деревянными башнями; как утверждали, промдвор был построен ещё до того, как было организовано цокалище Щенков, и уж в любом случае он представлял из себя весьма внушающее сооружение. Сама Ситрик обитала в избушке через поле от промдвора, потому как в нём самом жили только те грызи, что возились непосредственно с промышленностью — плавили металл и его же ковали.

Жилось сдесь грызям привольно… впрочем это довольно таки по умолчанию, потому как грызи не имели и зачатков мазохизма, а оттого при малейшей возможности делали так, чтобы было в пух. А если раскинуть предмозжием, то возможностей таких — выше ушей, а следовательно и пуха ли. Большое количество бельчат бегали вокруг гнёзд, цокали, чивкали, и кидались снежками, неслушая на то что снег был сухой и плохо комкался. Откровенно цокнуть, Ситрик не упускала случая присоединиться, так что лепила снежки и зашвыривала в зазевавшихся — и те в долгу не оставались, так что серые уши белочки порядочно отсыревали. Растрясти хвост было любезно любейшей белке, так что зимой они часто играли в снежки и катались с горок, а летом плавали в пруду и речке.

С шипением прополз лыжный поезд, фонтанируя дымом, мелкие бросились прятаться — это им тоже доставляло, чтобы успеть спрятаться. С криками «пухячим!!» рыже-серые зверьки неслись к избушкам и промдвору, переходя для удобства на бег на четырёх лапах — молодые грызи, недавно освоившие разговорное цоканье, имели другие пропорции тушки, нежели взрослые, и это позволяло им бегать по-кроличьи, как это называлось. Хотя с тем же успехом можно было цокнуть, что по кабановски. Правда, крупным грызям бросать снег надоедало куда быстрее, потому как у них имелись другие развлечения, заодно полезные для полноты брюха.

— Шуша!! — оглушительно цокнула Ситрик, догоняя уже довольно крупного бельчонка.

Тот сначала взлетел по деревянному водосточному лотку на крышу крайней избы, и только потом глянул вниз.

— Ситрик, кло!

— Кло. Ты опять в школу не ходил, грызун-хвост?

— Нет, — цокнул Шушен, — Было не в пух.

— У тебя уже пухову тучу дней всё не в пух, — фыркнула серая, пробираясь через снег к избе, — Твоя мама просила меня дёргать тебя за хвост, чтобы эт-самое.

— Эт-самое, то-самое… — грызун мотнул хвостом туда-сюда, подняв тучу снежной пыли, осыпавшей Ситрик.

— Пошли йа тебе что-то цокну, — цокнула белка.

— Неее, — не особо уверенно поджался Шушен.

— Ну пошли, пуховой шарик, — сказала Ситрик с такой искренней лаской, что бельчонок не устоял и с напускной неохотой спустился с крыши головой вниз, целяясь цепкими когтями за водосток.

Серенькая погладила кисти на ушах Шушена, и тот довольно вспушился, приуркнув. Бельчатам нравилось, когда их чешут по ушам, особенно симпатичные и ласковые самочки. Ситрик без лишних эмоций понимала, что она самочка вполне ничего, так что считала необходимым пользоваться этим для достижения хрурности. В то время как Шушен навострил уши, идучи рядом с ней к избе, грызунья быстро соображала, что именно она собирается цокнуть… пожалуй для начала следовало схитровать. Вслуху этих соображений белка расцокала Шушке о том, что с ней было недавно в смысле подката миллиционеров; не то чтобы бельчонок мог вынести из этой притчи пухову тучу мудрости, но зато он непроизвольно почувствовал, что Ситрик не собирается его тупо грузить, как младшего, и цокает как с равным. В этом деле халтура была недопустима, и если бы белка не чувствовала себя в состоянии, то и не стала бы браться; бельчата могли за килошаг почувствовать высокомерие и фальшивость, и тогда нечего и думать что-либо вцокать в голову. Схитровав раз, серая решила дополнить это безусловным рефлексом и подкормила зверька репой из собственных запасов, зайдя на общую кухню — или, как её называли, кормоблок. Хрумая сочную сладкую репку, грызи уселись на скамейку в тёплом помещении. После таких операций по подготовке пуха Ситрик без труда могла накрошить соль на голову Шушке. Опять же она не в конце, ни в начале не стала утверждать, что ему необходимо посещать школу — потому что это было бы неправдой, немало бельчат её и не посещали, и ничего. Скорее грызунья припоминала весёлые моменты из того времени, когда она сама училась, а таковых было более чем достаточно. Выслушав и как следует обдумавши, что цокал Шушка, Ситрик решила, что скорее всего никуда он не денется, а маяться дурью на поле возле промдвора ему надоест, вероятно, не более чем через десять дней. Ну или на худой конец, месяцев…

— А там уже и снова зима, — задумчиво цокнула Ситрик.

— А почему зима? — спросил Шушка, — Почему сначала весна, потом лето? Что за напух?

— Тебе не нравится? — засмеялась белка.

— Да нет, нравится! Просто непонятно, почему так, — бельчонок покрутил лапами, пытаясь показать на пальцах времена года, — Вот так вот раз, и кло!

— Ну не буду врать, — цокнула Ситрик, — Дело в том, что…

Дальше она не стала врать и цокнула, что единого и точного мнения по этому поводу нет. Логика подсказывала, что смена сезонов как-то связана с источником тепла — солнцем, но объяснить как именно связана, доподлинно пока не удавалось. Точнее, грызи знали, что в общем это из-за высоты восхождения светила над горизонтом, каковая влияет на продолжительность дня и ночи, а почему так получается — одному пуху известно. Прохаживались предположения о том, что или солнце вращается вокруг Мира, или наоборот — на это слишком явно намекала чёткая периодичность сезонов, и знакомые с вращением грызи понимали, что повторение проще всего объяснить именно вращением. Кроме того, Ситрик невзначай упомянула и про фазы луны, каковые явственно влияли на всхожесть растений и многое другое; она могла бы много рассказать Шушке, но сдесь уже приврала и цокнула, что больше не знает. Любопытное грызо, если оно действительно любопытное, пойдёт трепать за уши грызей как раз в школе. По крайней мере, перецоками остались довольны оба грызя, что уже было в пух; мелкий убежал опять кидать снег, а серая пошла суркануть.

К утру, едва белка высунула уши из сурковательного ящика с сухим мхом, за них схватился Бронька, ситриковский отец.

— Во, дочь!! — радостно цокнул он, обнаружив дочь, — Как оно, в пушнину?

— Более чем, — зевнула Ситрик, — А что такой довольный?

— В нулевых просто так, — резонно цокнул белкач, — А во первых, есть кой-какая дребузня.

— Ты кормился уже? — уточнила белка, — Тогда пошли поедим, там и цокнешь, что за напух на наши хвосты.

Кормились нынче пареной репой, как впрочем часто и случалось — она была вкусна и питательна, а орехи можно в догонку погрызть и потом, по дороге и при возне. Ситрик часто занималась всяким гнездовым хозяйством — кормом, дровами, одеждой и так далее; если поначалу это её грузило, то теперь белка была спокойна, как три январских сурка. Пока на кухне возилась Мурка и не просила её сменять, серая почихивала на возню, а когда попросит — без никаких отягощений возьмётся за.

— Короче цокнуть что… — начал Бронька, распушив огромные рыжие пуховые щёки на морде.

— Короче всего цокнуть «цк!» — подсказала Ситрик.

— Хруродарю, — проржался белкач, — Значит, остров Мучной знаешь?

Ситрик прикинула: остров находился выше по течению реки Жадная Лапа, и был около килошага в длину. В ширину конечно гораздо меньше, потому как и ширина самой реки не более двухсот шагов. Знала она остров не только по изучению карты из любопытства, но и потому, что там тусовались гуси. На острове находились несколько ферм, грызи с которых кормили гусей, взамен иногда отлавливая оных и выдёргивая часть пуха. Гусей однако на острове всегда было куда больше, чем могли прокормить грызи, да и спрос на гусиный пух был не такой уж огромный; Ситрик более знала, что на Мучном собирают гусиные перья, идеально годные для письма чернилами. Грызи даже не дёргали их из птиц, а просто собирали по тем местам, где гуси часто трясли туловищами.

— Так вот, Лисса, которая там эт-самое, — продолжил Бронька, — Цокнула что на остров собралось непомерное количество лисо, привлечённое обилием гусо.

— Немудрено, — хмыкнула Ситрик, — Но мне кажется, у них каждый год такая пухня?

— В этот раз через край. Грызо цокнуло, что если не принять мер — сначала пожрут всех гусей, а потом с паводком всё многолисие останется на острове, где нечего лопать.

— И что они собираются? — осведомилась белка.

— Много чего, но для этого нужны лапы. Йа в общем в этом ключе и цокаю, что хотел отправиться туда. Ну и тебя пригласить, чисто если будет в пух.

— А тебя с литейки отпустят? — не подумавши ляпнула Ситрик.

— А кто меня задержит? — удивился Бронька, — Грызи у нас не самоубийцы, вроде бы. Да и не будет ничего, если отбегу ненадолго. В конце концов, зверьков надо выручать, а всё остальное может и подождать.

— Мм… — почесала ухо серая, — Тогда в пушнину, пшли!

— Превосходно, — счастливо улыбнулся грызь, — Думаю, завтра выходим, день на путь, ну и там как получится.

— Может, ещё кого возьмём?

— Да ладно, не на крокодилов облаву устраиваем, обойдёмся. Да и вообще, чтоб не скучиваться.

Скучиваться грызи действительно не уважали. Ситриковская мать Кулифа, как было обцокано позже, собирается в одну пушу за мороженой крапивой, каковая зимой крайне полезна для здоровья, а брат Раждак — никуда не собирается, потому как опушнел на работе и намерен сурковать, аки овощ.

Бронька взял на себя всякую возню в плане запастись кормом и тёплыми платками на случай посидеть, так что Ситрик, что называется, повела ухом: стоило повести им, как вокруг обнаруживалась Возня. Не особенно заметив, как это случилось, белка прокрутилась до самого вечера, переделав пухову тучу незаметных, но необходимых операций типа подкормки цветов в ящиках и мытья котлов в кормоблоке. Мыть приходилось именно общие большие кастрюли и котлы, потому как тарелки и ложки грызи всегда мыли сами — а скорее просто вылизывали так, что оставалось ополоснуть.

К вечеру в избу завалился Милдак, ситриковский самец; не то чтобы согрызун, а самец — она так и цокала прямо, «самец». По количеству пуха на единицу площади тушки и прочим экстерьерным показателям он соответствовал среднему грызю, но вот головой думал не настолько часто, как этого хотелось бы. Милдак состоял в вооружённой трясине, имевшейся в Щенкове на Всякий Случай — короче цокнуть, выполнял роль дуболома, а вслуху вышецокнутых отношений с головой, командовать грызями и матчастью ему не доверяли ни разу.

Ситрик была просто рада его слышать и наверняка не отказалась бы потискаться, но как оказалось, грызо было совсем не просто. Стоило белке упомянуть, что она завтра собирается на Мучной, как самец взорвался — в переносном смысле, конечно — и стал придурковато трясти хохолом и ушами, оглушительно вереща.

— Ты опушнела чтоли, Сит?! Я пол-года в отпуск не ходил, чтобы с тобой побольше побыть!

— Прости, — цокнула Ситрик, — Но это твой косяк, йа не слышу на весь Мир и не знаю, что ты там собирался. Надо было взять и цокнуть, и всё было бы опушненчик.

— Но сейчас-то ты не пойдёшь туда? — уставился на неё Милдак.

— Пойду. Единственное что могу предложить, это пойти с нами. кстати, будет весело.

— Ну да, три дня зимой по лесу — веселее нет ничего, — процедил тот, — Ты знаешь, сколько грызей каждую зиму проваливаются под лёд и тонут?

— Прилично, — прикинула белка, — А что?

— А ничего! — передразнил самец, — Никуда ты не пойдёшь!

Хотя хохол его стоял дыбом и глаза были бешенные, Ситрик рассмеялась:

— Ты меня остановишь, чтоли?

Тупак был основателен, и если бы дело происходило где в другом месте, пришлось бы просто своими лапами бить ему морду, что применительно к крупному туловищу довольно тяжело выполнить. Ситрик с удивлением поняла, что он сейчас на волосок от того, чтобы ударить её, и удерживает его вовсе не совесть и рассудок, а страх за свою шкуру. Попробуй ударить белку из Треожисхултов в промдворе Треожисхултов — и дальнейшей альтернативой будет только суицид… это цокнуто утрированно, но недалеко от истины. На самом деле, это относилось к любой белке, а не только из семьи, и даже не только к белке, но Милдаку этого было явно не понять. На его морде выступила какая-то совершенно незвериная, тупая злоба, делавшая нисколько непохожим на белкача. Серая перестала смеяться и прижала уши:

— Иди-ка ты отсюда, Мил. Может, слишком сильно балдой приложился в последний раз.

Тот попытался сдать назад, совершенно неубедительно оправдываясь, но Ситрик твёрдо выставила его за дверь. Совершенно сдурел, подумала она, пущай прополощется, а там дальше слышно будет. Конечно, сразу забыть об этом ей не удалось, и грызунья мусолила мысли целых три минуты. Они приводили только к тому, что нужно дать животному время отстоя и послушать, как оно — был ли то спонтанный тупак, от какого мало кто гарантирован, или Милдак совсем в своей армии растерял орехи из балды. Подружки цокали, что долгое околачивание в организованных отрядах с необходимым подчинением может здорово подснести грызю крышу — от этого грызя становилось жалко, и Ситрик нисколько не злилась на него. Это однако не отменяло того, что его надо было выгнать напух — потому как в таком состоянии он ничегошеньки не соображал, а волшебными методами возвращения здравого ума Ситрик не владела.

Происшествие не особенно — если не цокнуть, что никак — выбило её из колеи, так что после основательного харча, суркования и снова харча, серая белка на две пуши с отцом вышла из дома. День обещал быть солнечным и при этом не особо морозным; тем не менее, за порогом грызи вспушились и помотали туда-сюда хвостами, вытряхивая пыль и линялый пух. Как успела заметить Ситрик, Шушки не было слышно в компании бельчат, носившихся всё по тем же местам и кидавших всё тот же снег — может быть, чем хвост не шутит, взял да и пошёл в школу. Грызям же приходилось не только идти, но и тащить на спине рюкзаки с кормом, водой, подстилками и всем прочим необходимым — зимой, когда нет-нет да и бьют по ушам морозы, отходить от гнёзд даже на день пути может оказаться достаточно чреватым.

— Паумммм… — разнеслось в воздухе среди относительной тишины, — Паумммм бээээ…

Звук был протяжный и явно исходил издалека, как оно и было — это сигналила колокольня на Козьей Горе. Стараясь соотвествовать названию, тамошние подобрали колокола таким образом, чтобы после низкого «пауммм» шёл дребезжащий звук, пух в пух напоминавший козье блеяние. Колокольня, она же каланча, служила для ориентирования в далёких окрестностях от себя — её было тупо видно за двадцать с пухом килошагов, а в безветренную погоду и слышно почти на таком же расстоянии. Кроме того, звон следовал строго по времени, заменяя пухову тучу часовых механизмов по всему радиусу действия — все щенковские знали, что если звонит пять раз — это полдень. Сейчас колокольня пробила второе утро — зимой светало только после первого, которое приходилось на темень. На деревьях в ответ на звук заорали птицы, обрушивая вниз лавины сухого сыпучего снега. Ситрик и Бронька, пырючись на это, довольно потрясли ушами.

Не особенно собираясь отмораживать хвосты, грызи без зазрения совести пошли не на Сухую дорогу, которая шла почти к цели, а на Сухенькую — и смотри не перепутай, как цокалось. При этом белки, как с ними часто и случается, ввалили в названия смеха: если Сухая натурально была сухая, потому как проходила поверху обрыва, имевшегося на границе поймы, то Сухенькая проходила как раз понизу и летом там можно было основательно усадить на оси телегу или паровик. Зимой же по этой дороге катались зимоходы, каковым и решили воспользоваться.

Состав из пяти платформ, покрытых навесами и с бортиками от выпадения предметов, прокатывался по дороге примерно раз в четыре килоцока[1]. При этом перевозил он отнюдь не только тушки грызей, но и много всякой всячины, которую те тащили с собой — ведь иначе для того, чтобы доставить за пару килошагов колоду или ещё что тяжёлое, каждому грызю потребовалась бы как минимум телега. А такого количества барахла в цокалище белки бы не потрепели ни разу. Вслуху этого, определить время прибытия поезда было непросто — одно дело если зайдут грызи с рюкзаками, и совсем другое если начнут грузить мешки. Впрочем, грузить тысячу мешков конечно никому бы не дали, а раз уж непременно хочется перевезти их на волокуше — будь бобр мотаться столько раз, сколько потребуется. Сейчас например на одной платформе две белки везли небольшое стадо коз, кстати цокнуть преуслышительно покрыв пол мешковиной, дабы не угваздать навозом. На остановке же ждали грызи в том числе с поленницами, и пришлось всё это закидывать в транспорт; Ситрик и Бронька, положив рюкзаки на скамейки, тоже помогали. Не помогать было просто глупо, потому как пока эти гуси не прекидают дрова, никто никуда не поедет. Следом за дровами вкатили две явно болные бочки на четыреста зобов[2] каждая.

— Эй пушнинушка, цокнем! Эх вспушённая сама пойдёт, сама пойдёт! Посвистнем, посвистнем, да цооо-окнем!

Под эту древнюю народную песенку белки поднавалились и вкорячили бочку на платформу; та слегка просела на рессорах, но явно не сверх меры. Паровоз, застоявшийся и оттого накопивший пара, негромко засвистел, а вверх вдоль дымовой трубы взлетел узкий белый фонтан.

— Где этот олуш машинист?! — цокнул какой-то грызь, вытиравший лапы ветошью, — Ах да, это йа.

Вспомнив таким образом основное, он убежал к паровозу и вскоре всё хозяйство стронулось с места. Локомотив вгрызался ведущими колёсами в ледяную колею посередь пути, и таким образом двигал себя и вагоны, поставленные на лыжи; по накатанной ровной лыжне даже тяжёлый состав катился легко. При трогании с места состав жутко гремел креплениями, как если бочку набить инструментами и гвоздями и скатить с обрыва, но потом дорога становилась тише, особенно подальше от паровоза. Громыхание случалось только на неровностях, каковых имелось мало, или когда паровоз изменял тягу, сбрасывая или поддавая. Лыжня несильно изгибалась между куртинами мощных деревьев, огородами и постройками, так что повороты не влияли на тушки. Единственное что беспокоило — так это периодическое наклонение платформы набок, потому как ровнять колею по поперечной линии не имело никакого смысла, и там где сходило — её и не ровняли. Это вызывало стойкое ощущение, что сейчас всё хозяйство кувырнётся, и Ситрик инстинктивно отодвигалась к противоположному краю — а ведь она пользовалась волокушами постоянно, в отличие от многих, но ничего не могла с собой поделать! И это при том, что она никогда не слыхала, чтобы платформа действительно завалилась.

Бронька передал через пассажиров четыре курицы добра за проезд; белки с козами конечно уронили дензнаки и с ржачем искали их среди копытных, так что дошли до паровоза они только к следующей остановке. В остальном же оставалось глазеть ушами вокруг и слушать, чтобы не отморозить хвост на свежачке при сидении на одном месте; хотя скамейки были обиты войлочными ковриками, простое недвижение на долгое время могло обернуться насморком. Недаром любые зверьки зимой вне своих гнёзд, будь то мелкие белки или волки, почти никогда не сидят на одном месте, а какие не могут не сидеть — впадают в спячку. Грызи в спячку впадать раньше не умели, а теперь и не стали бы даже при возможности — зимой можно было наделать столько всего интересного, что глупо лежать как овощ в ожидании весны. Например, вывезти лис с острова.

Как оказалось по мере приближения к цели, пуха туда собиралось достаточно; по льду на реке была протоптана широкая дорожка, вдоль каковой протягивалась верёвка на колышках — как для ориентации ночью, так и для того чтобы в случае чего можно было вылезти из полыньи. Ещё издали слышалось гусиное гоготание где-то в зарослях опушённых снегом кустов, что громоздились по высоким берегам острова — там вообще было много заливчиков и песчаных кос, где удобно прятаться. На дорожке грызи встретились с Куртышем и Дарой, которых кое-как знавали; Ситрик припоминала, что Куртыш возил на паровике корм в местную школу, а белку можно было встретить на базаре, где она отвешивала всё тот же корм.

— Да, песок приходит и уходит, а грызть-то хочется всегда, — цокнул мудрость Куртыш, — Главное не забывать, что это не главное.

— А что тогда главное? — поинтересовалась Ситрик.

— А это слушая, что ты имеешь вслуху, — резонно ответил белкач, — Когда мы цокаем про печку, то цокаем что главное — это не спалить избу, и тут всё совершенно чисто. А как ты собираешься цокнуть про главное вообще?

Дара фыркнула и хлопнула его лапкой по уху, чтоб не выносил предмозжие.

— Давайте по конкретике, — предложил Бронька, — Вот остров…

— Оо суслики-щенки, ты просто верх наблюдательности! — засмеялась Ситрик.

— Да. Остров, на нём гусо и лисо, второе надо переместить, что главное?

— Успеть до ледохода, — цокнул Куртыш, — Потому что иначе это будет прогрызец во весь огромный рост. Лисса цокала…

— Лисса? — покатилась со смеху Дара, — Следит за лиссами?

— Йа тут при чём, йа её не называл, — отмахнулся грызь, — Она цокала, что по их подсчётам на острове собралось до сотни зверей!

— Да ладно? — усомнилась серенькая, — Они бы тут как рябина, гроздями висели.

— Да не цокни, полеметрию изучала? В длину тысяча, в ширину двести, получается двести тысяч квадратных шагов — не так уж и мало для сотни лисо, по две тысячи на хвост.

Вычисления казались правильными, да и вряд ли стоило сомневаться и думать, что местные ни для чего придумали сотню лисо, не услышав оную собственными ушами. Правда, по мере прохождения по тропе вдоль берега острова грызи не услыхали ни одного, зато обнаружили немало следов. Тропа же, ныряя по крутым горкам и ныкаясь между мощными стволами ёлок, привела к первому гусятнику — нескольким сарайчикам, огородам и собственно загону для птенцов; грызи отлавливали гусят или даже собирали яйца, а выпускали уже подросших особей, чтобы уменьшить убыток численности. Взрослых гусачин не держали за ненадобностью и главное, вслуху хруропротивности держать вообще хоть кого-нибудь. Как выяснилось, местные не зря грызли свои орехи и в избушке гусятника сидели бельчата, предупреждавшие всех приходивших о том, о чём стоило предупредить: что грызи собираются устраивать большую облаву, поэтому просто так ходить по острову и ерошить зверьков — не в пух. Обойдя стоявших на дороге гусей, четверо отправились по уцокнутому адресу ко второму гусятнику, тому что находился возле пролива, почти разделявшего остров — ширина там была от силы шагов пять, так что по заросшей протоке набрасывали брёвен для перехода, а уж сейчас она просто замёрзла.

— Ух впух, — цокнула Ситрик, потирая лапки, — Если у них там не будет возможности испить чаю, думаю стоит пальнуть костерок, а то уже пробирает холодец-то.

— Да будет, — заверил Бронька, — Особенно если дров принести. А вообще да, пробирает что-то.

Грызи повели ушами, чувствуя что холодец сгущается. С ним это случалось — вот так всю зиму ничего-ничего, а потом бац! При этом термометров пока что в широком обращении не имелось, хотя белки уже знавали о том, что температуру можно измерить — для этого применялись не только ртутные приборы, но и другие методы. Как бы там ни было, все вспушились и поплотнее натянули шапки, навалянные в основном из собственной шерсти. Могло показаться, что мелкая белка нисколько не замерзает, но на самом деле она постоянно тусовалась возле тёплого гнезда, и таких переходов как грызи, вряд ли могла себе позволить.

Второй гусятник отмечался более капитальной избой, торчавшей на высокой горке над проливом — старая, чёрная бревенчатая коробка с узкими окнами производила внушающее впечатление; вероятно оно было усилено тем, что на коньке крыши словно торчала вперёд огромная лапа с растопыренными когтистыми пальцами — на самом деле это была обработанная коряга, но издали это даже испугивало. По подходу к сооружению послышался очень никий рык, исходивший из загона — слухнув, Ситрик обнаружила там три штуки здоровенных чёрных волка! Белка инстинктивно поджалась и оглянулась на стену избы, прикидывая как по ней забраться на крышу.

— Пуха се животных припёрли! — цокнул Куртыш.

Поперёк цокать было глупо. Волки были здоровенные как быки, а длинные мощные челюсти наверняка могли перекусить небольшое копытное типа козы. Успокаивало только то, что на волках виднелись ошейники; грызи слышали, что в трясине натаскивают волков на различные операции, с которыми не справляется грызь — догонять что-нибудь, например. Из-за угла избы появился грызь и приветственно мотнул ушами.

— По распилку жажи? — осведомился он, — Это в пух, да. Заходите погрейтесь!

— Хруродарствуем, — цокнул Бронька, — А что за?

— Волки, — не моргнув глазом, ответил грызь, и через минуту продолжил, — Из трясины. Как утверждают их ведущие грызи, прилапнённые.

— Да понятно что не овцы, — цокнула Ситрик, — Всмысле, зачем они тут?

— Выгонять лисо. Как показала практика, грызей лисо не боятся, поэтому заставить их выбежать нельзя, а волков боятся.

— Поняятно… — хмыкнули разом Куртыш и Дара, косясь на косившихся на них волков.

Покоситься на всякий случай стоило, ибо бережёного хвост бережёт, а прилапнённых волков никто и никогда не кормил мясом, вслуху чего у них мог образоваться некоторый дефицит оного в организме. И грызи не хотели, чтобы этот дефицит восполнялся кусками их тушек, собственно цокнуть. В основной комнате избы, где имелась печь и большие столы, уже собралось много пушей, так что слышался звук трясущихся ушей и цоканье. Пришедшие таки испили чаю, как следует прогревшись изнутри, что было в пушнину.

— Стало быть сяк, — цокал Рыбыш, — Операция почти готова, ваши лапы — крайне в пух, если всё пойдёт гладко — через два дня где-то начнём трясти.

— Через два! — цокнула Ситрик.

— А что? Подготовкой уже дней сорок занимаются, тут возни ОЯгрызу сколько.

— Да что возня? — пожал плечами Куртыш, — Пройти цепочкой по острову да выгнать всех животных!

— Минус пух. Так уже делали, толку на два дня, потом они снова вернутся.

— И что тогда?

— Тогда — по полной программе, — Рыбыш показал на карту, — Зверьков надо отловить, а для этого устроить загоны, в каковые их и загоним. Также нужно куда их запихать, на чём увезти и чем подкормить в дороге.

— О суслики, — закатила глаза Дара.

— В запятую. К вашей удаче, это всё уже практически решено, как йа цокнул.

— Выслушайте, а как мы собираемся везти кучу лисятины? — задумалась Ситрик, — Если их в вагон загнать, они перегрызться могут, а отдельных ящиков не напасёшься.

— Всё предуслышано. Пропушиловцы притащили сон-травы в порошке, можно подмешать в рыбу, тогда лисятина на день или около того будет настолько вялая, что никого покусать не сможет. Грузим в тёплый вагон и отвозим куда след. Кло?

Далее Рыбыш ударил по конкретике и цокнул, что ещё нужно. Нужно было доделывать загоны, каковых было пять по дальней оконечности острова. Они представляли из себя навесы, полностью зарытые в снег, так чтобы видно было только узкий вход, как раз по лисокалибру. Так как больше зверькам деваться было некуда, они набьются в эти норы, откуда потом их можно изъять, окружив сеточным заграждением и разобрав крышу. Неслушая на то, что день уже заворачивал к сумеркам, Ситрик с Бронькой сразу же отправились послушать, почём перья.

Перья были довольно основательные: группа грызей копалась в ледяной яме, устанавливая ледяные-же кубики в столбы, для того чтобы потом на них держался потолок. Слава гусаку, что ещё эти строительные кирпичи наморозили и нарезали заранее. Также гусак получил славу за то, что на лапках у Ситрик были основательные тёплые сапоги из толового клоха — да, так и называли материал, толовый клох. Коротко цокнуть, они почти не промокали и хорошо держали тепло, что для длительной возни зимой вне гнезда было совершенно необходимо. Неслушая на сгущавшиеся сумерки и явное желание отсурковаться, белка не бросила тряски, хотя никто ей ничего не цокнул бы, уйди она сурковать в избу. Рыбыш, бравшийся за организацию распилки всей жажи, цокал что места там предостаточно и впадать в фанатизм, ночуя в такой мороз у костра, совершенно ни к чему. Грызи все вместе сходили испить ещё чаю, но потом опять вернулись, потому как собирались закончить как можно быстрее, дабы не задерживать. Мороз пощипывал нос и уши, а в лапах образовалась явная слабость, впрочем достаточно приятная; Ситрик не заметила, как наступила конкретная темнота, а грызи решили что сделано достаточно и теперь можно и того.

Места в большущей избе действительно было много, так что туда вместились все трясы, пришедшие на распилку; как цокали местные, зимой тут делать особенно нечего и большинство грызей переселяются на объекты по цокалищу, дабы трясти там. Конечно это было далеко не своё гнездо, потому как скученность белки долго выносить не могли — но ради тряски и ненадолго, могли довольно легко. Воздух был забит запахами всякой фигни типа рыбы, которую кто-то жарил на печке, а через внутренние стенки слышался звук трясущихся ушей, окончательно стихший только глубокой ночью. Уставшие от работы грызи на это не обращали никакого внимания и сурячили; Ситрик даже не сразу поняла, что не так — она завалилась на топчан, вместо того чтобы влезть в ящик, как всегда дома.

Сразу заснуть не удавалось в основном из-за запахов, тревоживших чувствительный беличий нюх, так что серая возилась и перекладывала хвост то в одну, то в другую сторону. Под уши лезли мысли о том, что каждая такая ночь промедления — это наверняка сожранные гуси, хотя грызи и выставляли дежурных охранять птицу. Вполне чисто, что совсем не жраться гуси не могут — по крайней мере, в обозримой перспективе, но когда они жрутся явно через меру — это вызывало недовольство и столь явное чувство нехрурности, что грызи не могли сидеть сложа лапы. Ведь собственно, в многотысячный раз по счёту подумала Ситрик, мы даже не знаем до сих пор такой простой вещи — а зачем собственно лисы едят гусей? Естественно, это относилось к более широкому вопросу о том, зачем вообще едят — и при всей очевидности, это было неизвестно! Было ясно, что организм как-то перерабатывает корм, но вот как — этого пока никто не мог цокнуть даже приблизительно.

Мысли начисто забили белке голову, так что хотелось не сурковать, а трепать уши — а этого она позволить себе не могла. Как раз к тому времени, как всё вроде устаканилось и на кухне перестали сдержано ржать, в избу ввалились те самые дежурные со смены, потому как пост приняли другие пуши. Помимо всего прочего, пришлось уплотняться, так что Ситрик и Бронька устроились на одном топчане, стараясь на свалиться. Пользуясь случаем, серенькая почёсывала пушистые уши белкача и тёрлась об него шекой, потому как это было приятно; тот довольно приквохтывал и гладил шёлковый пуховой хвост белочки. Так уж повелось, что они были недурны потискаться — не как самец с самкой, а что называется, без излишеств — к тому же прибочно с тёплой тушкой проще сурковалось.

Наутро от цоканья буквально мельтешило в ушах, потому как грызи резко забегали. Быстро покормившись из своих запасов, Ситрик получила нагрузку от Рыбыша и побежала на левый берег реки, где должен был стоять паровик для вывоза лисятины; грызям следовало цокнуть о событиях, воизбежание согласованности действий. Хотя передавать цоки могли и мелкие бельчата, никакая белка не сочла бы неправильным сделать это самой; это было логично до пушнины, потому как сейчас требовалось развивать механическую мощность, громоздя ледяные блоки, а в этом Ситрик явно не могла сравниться с белкачами или даже с Дарой, регулярно тренировавшейся на мешках овощей. Раньше это несколько заботило серую, но теперь она точно знала, что это наживное — стоит как следует налечь, и через не такое уж большое время туловище придёт в нужное состояние.

Вслуху всех этих соображений белка застегнула тулуп, поправила шапку — ибо задувал ветер, на открытом льду далеко не полезный — и сунула в сумку деревянную флягу с горячим чаем, в каковой он долго не остывал. Ситрик замечала, что её верно служившая двухкарманная сумка начинает ползти по швам, неслушая на то что осенью ремонтник прошил её полосами плотного клоха. Что ни цокай, а с клохом было не так просто, как того хотелось бы — даже чтобы сделать простую тряпку навроде мешковины, требовалась уйма труда, а жила такая тряпка крайне мало. Для повышения срока жизни тряпок их обрабатывали различными составами, и дефицит этих составов приводил к недостатку клоха…

— Клоха недостаточно, клоха маловато, мы положим хвост на это, дружные ребята! — пропела Ситрик частушку и прикусила язык.

Прикусила, потому как пугать гусей и лис раньше времени никак не следовало. Она вспомнила про Милдака и ещё поёжилась, думая о том что мало ли какая придурь может прийти ему на недоумие, а перейти наискось реку по льду — далеко не так быстро, и вокруг ровным счётом ни единой пуши. Заснеженное пространство от берега до берега казалось очень широким, но белка знала, что там не так уж и много шагов — килоцока за три, учитывая скорость хождения по снегу, осилить можно. На льду постоянно образовывались торосы, отчего ходить по нему на лыжах было практически невозможно, и грызи не ходили — хотя где возможно, вовсю пользовались. Из-за неровности снега, и главное из опасений провалить лёд, паровик и не подъехал к самому острову, оставшись на берегу; предполагалось впрячься в вагон в составе десяти пушей и оттащить его влапную для погрузки.

Самое основное, что Ситрик, пялючись ушами на заснеженные ёлки по берегам и ширь замёрзшей реки, вовсю ощущала красотищу — такую, что хоть ушами мотай. Причём именно она могла более полно раскинуть мыслью об этом, потому как буквально всю сознательную жизнь соприкасалась, так цокнуть, с искусством. Она знала, что когда белка кпримеру рисует пушного камышового кота, то для одних пушей это может оказаться в пушнину, а для других не очень или вообще мимо — а вот Вселенная была в пух всегда. Вообще всегда, что ни делай и куда ни занесёт твой хвост, стоило слухнуть вокруг — и вот оно, счастье! Серая белка довольно помотала ушами под шапкой, хохотать в голос она повременила вслуху всё того же гуселисия и нежелания простудить горло.

После того как Ситрик не без труда отыскала паровик и направила его в нужное место, операция стала подходить к старту. Ещё день грызи потратили на оборудование вагона, приготовление приманок из рыбы с порошком сон-травы и уточнение маршрутов загона; затем, как оно и было предуслышано, вагон на лыжах отцепили, и пользуясь его относительной лёгкостью, на привязи из канатов перетащили через реку. Ситрик сама немало помахала заступом, срывая снег на пути вагона, а закончив это, побежала за следующими цоками к Рыбышу. Грызь цокнул, что теперь — сурковать, и серая была ни разу не против.

С утречка все вспушились, в очередной раз съели еду и собственно приступили. Волчники вывели своих зверей, загодя приведённых в годность, а остальные расходились по цепочкам для устроения облавы.

— Так, Фыш, слушай, — цокал волку белкач, — Гав-гав! Кло?

Фыш уставился на него и рыгнул. Грызь однако не сдавался и начал лаять настолько надоедливо, что волк в конце концов не выдержал и тоже сорвался на лай. Только в отличие от беличьего, аутентичный лай куда лучше действовал на лисо.

— Отлично, теперь пошли, туд! — махнул лапой Рыбыш, и они пошли.

Даже у Ситрик и Броньки, стоявших в загонщиках в далёкой стороне, чуть не закладывало уши от басового лая, так что уж цокать про тех, кто оказался близко. Результаты не заставили себя ждать — из кустов на берегу выломились сразу пятеро лисиц с совершенно обладелыми мордами.

— Эй лисо!! — заорали грызи, — Ну-ка урлюлю!!

Урлюлю подействовало и зверьки побежали не через реку по открытому месту, а вдоль острова. Взрывая снег лапами и подметая следы пушными хвостами, они очень быстро пролетели вдоль берега и скрылись в овражке, как раз где была заготовлена фальшнора.

— В пух, — констатировал Бронька.

— Вот уж поперёк не цоканёшь, — согласилась Ситрик, — Эй!

Ей пришлось как следует пробежаться, чтобы успеть перехватить ещё одно лисо, стреканувшее в не ту сторону. Лишь кое-как белке удалось успеть первой и завернуть зверя куда надо. Не то чтобы лисы боялись грызей, но когда белка вопила и размахивала лапами, у тех не возникало желания проверять, что она имеет вслуху.

— Эу, грызоо! — крикнул кто-то с острова, — Переходим дальше, кло!?

— Кло! — ответили загонщики и стали переходить дальше.

Нескольких зверей поймали просто лапами и в мешках отнесли сразу в вагон, но большая часть забилась в фальшноры, как оно и было задумано: у них было время увидеть эти сооружения и подумать, что это хорошее место для ныкания. Входы заблокировали, передохнули и ослушались, всё ли прошло по плану. Как выяснилось, штук пять лисо всё-таки упустили из облавы, но это было не критично; один из волчников как следует приложился лапой об дерево, когда волк потащил его на поводке, но тоже вроде ничего серъёзного.

Облегчённо цокнув в том смысле, что ничего противохрурного не случилось, пуши продолжили. Крыша фальшноры была разобрана и лисятина загнана в сетки; часть зверьков уже налопались приманок и были полусонные, но остальные проявляли чудесную живость, прыгая чуть не через головы грызей. Благо, сетей имелось достаточно, так что в конце концов все рыжие, рыже-серые и серые организмы были отловлены; таскать их к вагону приходилось на санках, нагрузив как дрова, по два десятка штук за раз — иначе вся возня грозила задержками. Ситрик почувствовала себя пауком, сидючи на санях рядом с сеткой и постоянно прижимая тех зверьков, что начинали рваться или грызть верёвки. Благо, грызи шустро оттащили сани и живой груз оказался где следует.

— Не очень-то они эти тефтели того, — цокнул Бронька, имея вслуху рыбные приманки.

— Ничего, проголодаются — будут того, — заверил Рыбыш, закрывая вагон на засов, — Сейчас ещё две партии сюда, и надо будет отправлять!

— Уи! — хлопнула в ладоши Ситрик.

Следует прицокнуть, что облава с лающими волками подняла на крыло конечно и гусей, которые почти все слиняли с острова — однако практика показывала, что скоро они вернутся, как и те лисы, что были пропущены при загоне. Некоторое количество лис было определённо полезно, подъедая больных птиц, хотя грызи сами следили за здоровьем гусей и резонно полагали, что двух прилапнённых лис с фермы вполне достаточно. Удалить же небольшое количество, переловив силками, это уже совсем другое кудахтанье — теперь главное было не открыть случайно вагон, иначе всё впустую.

Рыбыш, как и всякое обширно думающее грызо, прикинул возможные осложнения и лично ослушал дорогу до берега, чтобы вагон ни при каких условиях не попал в воду. Место, которое показалось ему ненадёжным, пришлось обходить далёкой дугой: это задерживало, зато и придавало уверенности. После того как вагон был оттащен через реку, его немедленно поставили за паровозом и лисятина отправилась к месту постоянного расположения. Как было цокнуто достаточно резонно, подготовить приём такого количества зверей на месте, так чтобы не получилось пухни — тоже надо покрутиться, но этим занимались другие пуши.

— Чувствуется впуховость, — цокнула Ситрик, когда они с Бронькой вышли из избы, дабы вертаться домой.

— Угу, — кивнул грызь, — Хорошо что собрались как следует, а то иногда такое погрызище разводят, хоть не цокай.

— Опять же эти перья, — заметила белка, — Если не будет гусей, нам писать нечем будет! Ну йа с Чейни, мы ещё и кисточками сумеем, а остальные? Так что две стороны палки — и обе туда.

— Дело заворачивает к… ммм…

— К песку? — цокнула Ситрик.

— Вобщем да. К весне, — пояснил белкач, — У тебя с огородом как?

— Ну, репы две сотни штук проращиваю, — хихикнула белка, — Там ещё лещины саженцы, трое, и такие ягоды крупные, чёрные, как их там…

— Жадная рябина?

— Ну да. Из неё настойка самое в пух, — облизнулась Ситрик, — Хочу куста четыре по краю посадить, и ещё…

И она цокнула про ещё, а потом про ещё, и про ещё… когда белка начинает цокать про выращивание — то скорее всего быстро не остановится, это известное дело. Возни, прилагавшейся к огороду, существовало немерянно! Вслуху чего грызи потирали лапы, ну и ясное дело, трясли ушами.

Были правы все те, кто цокал о повороте к весне — морозы ушли, ветер стал сыроватым, а снег если и валил, то большими тяжёлыми хлопьями. Огромные сугробы, наваленные за зиму, стали оседать и тяжелеть прямо на ушах; грызи полезли сбрасывать снег с крыш, где его скопилось особенно много, воизбежание обрушения под весом. Вообще же в это время наступал пик активности всяких перевозок и переносок, потому как в половодье большая часть дорог превратится в непроходимое болото. Основные объекты цокалища были соединены укреплёнными дорогами, где этого сделать было нельзя — просто широкими канавами, по которым немудрено пустить лодку; однако чтобы связать прочными дорогами все избы, гнёзда и промдворы, потребовалось бы вылезти из шкуры, а этого грызи делать не хотели ни разу. И самое главное, что они легко без этого обходились, потому как половодье продолжалось от силы дней сорок, в самом крайнем случае — шестьдесят, а потом всё высыхало и можно было продолжать.

На указанный срок все начинали загодя запасать сырьё для деятельности — у кого какое, кому целый поезд нужен, а кому и одна сумка. Тут следовало основательно раскинуть ушами, чтобы не остаться без дела при почти полной невозможности перемещения; некоторые промдворы и группы гнёзд, расположенные в низинах, достать можно было только при совершенно крайней нужде. Осиновые перелески стояли по пояс в талой воде и зачастую там плавали на лодках, а не ходили в сапогах, настолько глубоко наливалось. Река практически сливалась с общим затоплением окрестного леса, так что потом в любой канаве можно было услышать рыбу — которую, как правило, вытаскивали и выпускали обратно в реку.

Конец зимы означал завершение сезона волокуш на лыжном ходу — им следовало успеть вернуться в депо, пока путь не растаял. Одним из наиболее критичных моментов для зимников — ледяных трасс, являлось пересечение крупных рек, таких как Жад-Лапа. Обычная толщина льда могла не выдержать тяжёлого паровоза, так что поверх колеи намеренно намораживали ледяной мост толшиной в шаг и более, чтобы уж точно не провалился. Весной этот мост мог стоять не только до ледохода, но и во время — если под ним загодя пробить туннели для спуска воды, тогда массивный кусок льда мог не таять до тех самых пор, как используются трассы.

Вышеуцокнутый Шушка Треожисхулт, какой-то там родич Ситрик по пух знает какой линии, сначала действительно пошёл в школу. Однако грызь это был настолько нестайный, что скопление белок действовало ему на нервы и надолго его не хватило. Бельчонок быстро пристроился хвостом за очередным грызем из семьи и в итоге оказался на ледяной переправе. Крупные грызи несколько дней кололи лёд и таскали воду, а Шушке полапняли не особо обременительное, но весьма критичное — слушать, как оно.

Старый Выудыш, построивший на своём веку не менее чем допуха таких переправ, провёл Шушку по объекту и показал, что именно нужно выслушивать и чем это чревато. Выслушивать в основном требовалось наличие или отсутствие трещин, а чревато это было провалом паровика под лёд, что вообще мимо пуха. Бельчонок вспушился, сбегал домой за шапкой и фляжкой с горячим чаем, и теперь весь день тусовался по переправе; ночью его заменяла белка постарше, и хотя постарше она была значительно, грызя это слегка грызло. Идти сурковать, оставляя на морозе на всю ночь белочку, казалось не в пух — тем более что Айна казалась очень симпатичной и вызывала у небольшого белкача ещё не особенно осознанную симпатию.

Как бы там ни пробыло, Шушка ходил вдоль ледяного моста, каковой соединял берега Жад-Лапы, цокал встречным грызям о том, как оно, и слушал лёд на предмет трещин. Выудыш предуцокивал, что широкая трещина может быстро заполниться водой и примёрзнуть сверху, так что ни в едином разе не будет обязательно видна издали — по сути, она и вплотную может быть не видна. Возможно терпения Шушки и не хватило бы надолго, чтобы постоянно таращить уши на однообразный лёд, но он вспоминал про Айну; вдобавок, на реке кроме как льда, больше ничего и не имелось, чтобы отвлечь внимание. Ну и до кучи, по переправе то и дело проходили поезда, на которые бельчонок мог глазеть долго.

Паровоз-зимоход двигался без особенного шума, с шипением пара, скрипом механизмов и хрустом льда под ведущими колёсами; лыжи, на которых стоял локомотив и вагоны, при скольжении издавали едва заметный шум. Вслуху этого поезд чаще можно было заметить по столбу дыма, а не по звуку — на полном ходу паровоз дымил вовсю. Громоздкая железная бочка с деревянной кабиной плавно проходила повороты лыжни, таща за собой вагоны; часто их было около десяти — грузовых, платформ, и для перевозки грызей. Шушка знал, что самый обычный паровоз — это тип «Л», или «ЛеммингЪ», и умел различать его серии от первой до седьмой по характерным признакам.

Однако более всего бельчонок любил попыриться на прохождение огромных «Соболей», тяжёлых трёхкотловых паровозов — такой монстр тащил за собой до сорока обычных вагонов! Соболёвый поезд оказывался такой длины, что занимал всю переправу — когда локомотив выезжал с реки, хвостовой вагон только заезжал! Даже Шушка соображал, что это и есть наиболее критичный момент, когда на переправу ввален максимальный груз — вся масса льда могла сдвинуться, образовав провалы или трещины. Впрочем, когда поезд уже катился — оставалось только таращиться ушами, все предосторожности принимались до, но никак не во время. Регулировки на шушкиной переправе не имелось, все поезда шли в одну сторону — обратный мост находился в трёх килошагах выше по реке.

Шагая по уже как следует утоптанной тропе вдоль ледяной колеи, Шушка часто размечтывался о том, что когда-нибудь будет водить такие паровозы, лучше всего соболёвые, и пушная грызунья Айна будет махать ему лапкой, когда состав проедет мимо её гнезда… Так, что-то не в пух, подумал грызёныш, и мотнул головой. Ослушавшись, он понял — чуткое ухо уловило еле слышимый треск под ногами. Бельчонок вернулся назад и разглядел подозрительный участок льда — не совсем такой как остальной лёд, но и не особо похожий на полынью. Шушка вытащил из-за пояса топорик на длинной ручке и проверки ради врезал по льду, замахнувшись со всей дури.

Раздался хруст ломаемой корки и плеск воды. От полной неожиданности Шушка выпустил из лап ручку, а когда понял и попытался схватить её — топор уже пошёл на дно, как топор. Грызь едва сам не загремел в пробитую полынью — как он прошёл по ней и не провалился, непонятно — видимо, прошёл в стороне. Вспушившись от внезапности, он ослушал событие подробно и подробности ему не понравились — выходило, что как раз одна из вмороженных под колею ледяных труб развалилась — Выудыш показывал на пальцах, что происходит — отколовшийся кусок затягивает под основной слой льда и уносит течением. Наморду была та самая жажа, ради которой он несколько дней топтался тут, как овца на лугу, и это даже обрадовало. Шушка хотел цокнуть кому-нибудь об этом, но огляделся и понял, что никого нету.

Став соображать дальше, бельчонок прижал уши. Согласно инструкциями, цокнутым заранее и более-менее запомненным, в случае эт-самого, которое теперь было наморду, следовало взять в лапу красный флажок и идти на поворот пути, дабы оттуда отсигналить приближающемуся поезду — или отсигналить раньше, если не успеть дойти. Кислота состояла в том, что флажок был обмотан вокруг ручки топорика и теперь вместе с оным лежал на дне. Грызунёнок уставился на полынью и на пустые лапы, после чего стреканул по тропе вдоль колеи, надеясь добежать до горки; однако, пройти столько неспеша, за пару килоцоков, и пробежать — совсем разные пески, так что скоро он выдохся и упал. Подняв голову, Шушка услышал поверх заснеженных крон деревьев движущийся фонтан дыма. В воздух взлетели вороны, как они всегда это делали при приближении поезда, и закаркали — что впрочем для ворон не удивительно.

Шушка жутко испугался — едва ли он так опушнел, когда в прошлом году за ним гнался волк! Волк был записан в эволюционную память, так что лапы сами знали, что делать — а сдесь нагрузка приходилась именно на рассудок, что и вызывало. Он понял, что если не отсигналить поезду — тот въедет на переправу, остановится слишком поздно и ухнет в воду!.. Тут конечно взрослый грызь прибавил бы «скорее всего», потому что это явно не факт: поезда отнюдь не сходу валили на лёд, а подъезжали осторожно, так что малейшего признака того, что не всё в пух, могло быть достаточно. Однако для грызунёнка, охваченного сильнейшим страхом, это были не доводы; к тому же он понял, что лично утопил этот трижды грызаный флажок, будь он нежаден! От такого лютейшего невезения Шушка громко пискнул, прикусив до крови губу резцами.

Утеревшись лапой, он уставился на кровь. С берега уже слышался шип паровой машины — паровоз вползал на пригорок, вытаскивая за собой вагоны и валя наверх серым дымом из толстой трубы. Шушка, стараясь как можно быстрее идти навстречу, лихорадочно шарил по карманам и вытащил платок из мягкого клоха, который для него достала мама, вдобавок вышив красной ниткой сбоку «Пуховому шарику, ^_^». Пытаясь восстановить дыхание и закашливаясь, Шушка на бегу ослушал платок и нашёл, что тот вполне себе белый — бельчонок не вытирал им сопли, а заворачивал туда первосортные орехи и прочую полезняшку. Махать белым было бесполезно, так что…

У Шушки заложило уши от собственного писка, когда острые резцы вонзились в лапу. Он укусил её сбоку, как удобнее, и сразу прогрыз до кости, настолько сильно тяпнул. Подвывая от боли и смахивая непроизвольно выступавшие слёзы, Шушен вымазал платок в крови, насколько это получилось, и замахал им над ушами; паровоз шёл прямо на него, так что бельчонок издали не мог сразу увидеть, встал тот или нет — он мотал до тех пор, пока не увидел этого точно, по тому что с локомотива спрыгнули грызи и побежали навстречу. Шушка упал в снег и заскулил, прижимая укушенную лапу.

Крупным грызям по снегу бегалось проще, так что они были на месте быстро; белкач сильно удивился, услыхав рану.

— Что за пухня!? Тебя кто цапнул?! — огляделся паровозчик, взяв в лапу монтировку.

— Там провал! — показал на реку Шушка, — Колею подмыло!

— Чисто цокнуто, — кивнул белкач, — А укусил кто?

— Сам, — шмыгнул носом бельчонок, — Йа красную тряпку утопил, ну и вот…

Он показал измазанный кровью платок. Белкач соображал быстро, как впрочем с ними часто и случается.

— Так, за шею — держись! — грызь присел, обернувшись хвостом к Шушке.

Хотя грызунёнок был уже далеко не белочка-пушинка, паровозчик оттащил его молниеносно и подсадил в кабину локомотива, где его приняла серая белка.

— Что с бельчонком? — осведомилась она.

— Фир, у грызо укушена лапа, надо перевязать, ну и вообще послушать, кло?

— У грызо? — хмыкнула та, намекая что Шушке до грызо ещё дорасти надо.

— У, — твёрдо подтвердил белкач, — Сейчас сбегаю выставлю аварийку, расскажу.

После рассказа Фира полностью согласилась, что у. Гладя Шушку по ушам, белка успокаивала его после сильного шока и цокала, чтобы больше никогда так не делал.

— Главное, что ты очень хорошее грызо, Шушка, — цокнула она, — Мы все тебе очень хруродарны, правда!

Грызунья огляделась, ища чем бы подтвердить это; одними орехами тут не обойдёшься.

— Чего бы ты хотел? — цокнул Гуг, тот белкач что притащил его к паровозу.

Подобное цоканье было весомым, потому что просто так грызи не спрашивали «что бы ты хотел». Шушка зажмурился и мотнул ухом. Фира напоила его настойкой для успокоения и снятия боли в лапе, так что он чувствовал себя крайне сонно — тем не менее, мысль не остановилась полностью.

— Хочу водить зимоходы! — цокнул грызунёнок.

— Вне вопросов, — спокойно ответил белкач, — Чтоб мне не…

— Чтоб нам не, — поправила Фира.

— Да, чтоб нам не грызть, а зимоходы водить ты будешь, если сам не передумаешь.

Шушка сообразил, что это цокнуто более чем серьёзно, и расплылся в улыбке до ушей — впрочем, он всё же скоро заснул в тёплой кабине паровоза, где пахло углём и смазкой. Паровозчики отцепили состав — всё равно нужно было ждать, пока путейцы восстановят переправу — и отвезли Шушку домой на локомотиве, потому как без обузы он легко шёл не только по колее, но и по снежной целине.

После этого происшестия переправу стали именовать не иначе как Шушкиной — в частности для того, чтобы среди грызей сохранилась память о. Неизвестно, стал ли натурально Шушен Треожисхулт зимоходчиком, но то что жил он в пух, а не мимо оного, так это наверняка. Даже через много лет, когда берега Жад-Лапы были соединены мостом и переправ больше не строили, ближайшие холмы погонялись эт-самое, понятно как. Ситрик, как и все узнавшая о событии, была восхищена бельчонком, но не особенно удивлена — она же знала, что белка это самая настоящая, а не одно название. Продолжая тренироваться в изображении предметов, серая белочка не упустила случая и отрисовала Шушку на переправе, махающим красным платком; эта картинка осталась в библиотеке промдвора Треожисхултов, где её собственно можно и услышать собственными ушами.

Первое ведро того же песка — опять ЩенковЪ

Весна в 202 м году Посчитанного Времени (ПВ) выдалась поздняя; согласно расположению небесных светил, и в особенности солнца, полагалось уже начаться паводку, а снег только начинал набухать и подтаивать. Обрадовавшись халяве, зимоходчики набросились на работу с новыми силами, а самые разухабистые грызи, как всегда, парковали паровоз в депо уже по колее, залитой водой по колено. Неслушая на поздность, весна всё-таки существовала — это чувствовалось по воздуху даже из закрытого помещения, не то что снаружи. На пригнувшихся от сырого снега ветках начали орать птицы, вызывая ни с чем не сравнимое ощущение проходящих холодов — снег оно конечно в пушнину, но как и всё другое — в своё время.

Лёд на реке стал буквально зелёным, а потом превратился в водяную кашу; вода текла и поверх, и под ним. Под сугробами, которые за зиму выросли в иных местах на два беличьих роста, зажурчали ручьи — причём если сначала они зажурчали, то потом всё просто поплыло. Дороги, не вымощенные камнем или деревом, на время паводка существовать прекратили — а мощёных в Щенкове имелось пух да нипуха, по большому счёту лишь две магистрали, крестообразно проходившие через цокалище. Поскольку это была далеко не аномалия, грызи загодя подготовились к событию: кому что было нужно на ближайшие десятки дней, завезли заранее, прочистили дренажные канавы и убедились, что не подтопит гнёзда. Ну и вспушились, конечно, но это по умолчанию.

В отсутствии путей сообщения была не только, да и не столько задержка для возни, сколько повод раскинуть мыслями. Будучи временно отрезанными от цокалища, грызи полностью возвращались в то время, когда крупные белки отличались от мелких больше всего размерами, а не рассудком — всмысле, возвращались в прекрасную Дичь, а не теряли рассудок. Рассудку такие тренировки как раз очень помогали, потому как если белка не соображала, как трясти просто, то не сообразит и в цокалище, что мимо пуха… Немало грызей как раз использовали паводок, чтобы разбрыльнуть мыслями — особенно из тех, кто в остальное время крутился, как белки в колесе.

Макузь оказалася нагружен и послан. Нагрузили его задачей стократной перегонки дёгтя, а послали в недалёкий околоток, где соорудили испытательную установку. Грызи собирались сделать именно то, что цокнуто — сто раз перегнать дёготь. Исследование было задумано химиками из тех соображений, что ходили слухи о сложном составе дёгтя, в то время как простая перегонка давала не особо сложный набор компонентов. Песок был в том, что исходное вещество перегонялось в не особо больших объёмах, и зафиксировать составляющие, малые по массе и объёму, не представлялось возможным. Для того чтобы абсолютно прочистить вопрос, есть ли там что-либо ещё кроме известного, и предлагалось повторить операцию сто раз со всеми замерами, после чего высчитать средние показатели и опушнеть над ними.

Что касаемо околотка, то опытную установку вкорячили туда из соображений близости к залежам дров. В цокалище постоянно топили печи, и в окрестных лесах не имелось лишнего хвороста и сушняка, зато едва подальше в тайгу — и топлива хоть ушами жуй. Зимой грызи кое-что сделали в плане заготовки топлива, а именно натащили гору берёзовых брёвен, в основном с бурелома — стволы были не дряхлые, и не отпиленные, а тупо отломанные. По снегу притащить много дерева было нетрудно вслуху наличия зимоходов, а летом попробуй-ка.

Макузьевые дружки, Зуртыш с Речкой, не отказались бы ломануться с ним, но на самом деле отказались, потому как на них вывалилась другая возня. Тогда грызь вспушился… кхм… в общем будем считать, что сдесь ничего цокнуто не было. Тогда грызь вспомнил в очередной раз про белушку Марису, с которой познакомился с учгнезде — не то чтобы вспомнил, скорее и не забывал. Бельчона была такая молоденькая, рыженькая и пушистенькая, что хоть ушами мотай, так что Макузь подумал мысль; подумавши мысль, он сделал действие. А именно пошёл найти грызунью и зацокнуть, не составит ли она ему компанию в походе на сотую перегонку дёгтя. Паводок уже вовсю грозил, но ещё не начинался, так что в непромокаемых сапогах из соответствующего клоха вполне можно пройти; вслуху надобности постоянного хождения, сапоги у Макузя имелись. К тому же под боком была Фира с иголками и нитками, так пуха ли.

Сырой весенний воздух, в каковой примешивались запахи оттаивающего дерева — пока ещё не земли — лез в нос и заставлял вращать ушами. После спокойной зимы внутри грызя начинал ворочатся лемминг, когда хотелось непременно что-нибудь отчебучить — а раз отчебучить, то уж непременно хрурное. Это было естественно, что если белка делает — то только то, что в пух, тобишь для хрурности. Если вдруг вектор действия выбивался за пределы пуха, белка бросала такое действие, как нечто отвратительное, и хрурность торжествовала. Макузь брылял мыслями в основном в трёх направлениях — вспоминал родичей, оставшихся в околотке вне цокалища, думал про дёготь и про Марису. Получалась не особо большая раскоряка, которую голова осиливала — если брылять дальше, то получится каша из мыслей.

В Сырорябниковском околотке жили макузьевые сестра и брат, а также их согрызуны в большом количестве. Родителей грызя в живых уже не было, что достаточно внезапно, потому как обычно грызи спокойно проживали гораздо дольше. Макузь кое-как помнил свою маму, про которую ему цокали, что её укусила ядовитая змея — хотя змеи кусали и других, и ничего особенного с ними не происходило. Соль состояла в том, что имея довольно мало знаний об окружающем Мире, грызи зачастую не могли понять причин простейших вещей и устранить косяк — а из-за этого часто заканчивали жить. Как было цокнуто, они относились к этому спокойно, хотя и изворотливо избегали. Пух мой пух, как цокает Рилла, усмехнулся Макузь.

Дёготь занимал не меньше: химики всей массой мозгов бились над вопросом единой теории веществ, и Мак кстати тоже, так что опыт должен был обеспечить некоторое явное движение вперёд, вне зависимости от результата. Главное, чтобы результат был чистым, тогда и последующее цоканье будет не грязнее. Грызь прикидывал, как замерять результаты, вспоминал что где слышал по этому поводу, и ужасался необходимости применения довольно сложной математики для рассчётов, которой он не владел ни разу. Кстати, подумал он, может белушко владеет.

Белушко приходила на ум чаще частого. При этом Макузь полностью одуплялся, что как согрызун он для неё староват, если не цокнуть больше — но это не отменяло прочих мыслей. Будучи старее, грызь имел много чего цокнуть своей младшей сестре по Миру, так что естественное желание потискать пушную тушку сдесь было, но не определяющим. Также он понимал, что будет весьма большой удачей, если грызунья уже не вляпалась в какую-нибудь возню на всё ближайшее лето — но это напух не повод, чтобы не. Ну и сверху всей кучи лежало то, что Мариса натаскивалась в том же самом учгнезде, так что дёготь был для неё отнюдь не притянутым за уши предметом.

Тряся ушами в таком ключе, грызь обходил широкие ручьи и перепрыгивал узкие, радуясь наступлению весны; через кусты ломился лось, а на ветке сидели вороны и каркали, как пух знает кто. Искомое грызо было обнаружено всё в тех же самых трёхэтажных избах, где находились основные помещения учгнезда — когда белок колбасило, они не заморачивались на гнездовость и могли по пол-года тусоваться там, где хочется. Мариса была застигнута в компании пожилой белки и белкача, вместе с которыми конопатила и смолила лодку — ту самую, на которой предстояло передвигаться во время паводка. Хотя честно цокнуть, более бегала за всякой мелочью и внимательно слушала, как выполняют операцию знающие грызи. Услыхав Макузя, она сдвинула вверх пушные длинные ушки и прицокнула. Сам грызь этого не замечал, но и у него ушные раковины выражали довольство до самых ушей.

— Ты сдвинул вверх уши! — показала на его уши Мариса, — Йа всё слышала!

Грызи рассмеялись, а Макузь, взявши белочку под лапку, оттащил в сторону, чтобы цокнуть совсем чисто.

— Ты видимо оттащил меня в сторону, чтобы цокнуть совсем чисто? — проявила догадливость белка.

— В запятую, — кивнул Макузь, — Хотелось цокнуть ммм…

Они присели на поленницу за сараем, уложив поверх рубленых кусков дерева пуховые хвосты. Белка с улыбкой расслушивала пушнину, ковыряясь в ней лапкой — а улыбку вызывало то, что хвосты у них были вообще пух в пух, не отличишь. Послушивая на белкача, она терпеливо ждала, что там ему приспичило цокнуть.

— …цокнуть что? — продолжал чесать за обоими ушами сразу тот, — Песок такой, меня нагрузили сотым дёгтем…

— А, слыхала, — цокнула Мариса, — По-моему, полная тупь.

— Гм? А почему? — удивился Макузь.

— Ну не знаю, столько труда для того чтобы получить такую элементарную факту…

— Что ты, грызько! Любая факта такого рода — это бесценно! Или у тебя есть соображения по этому поводу?

— Да нет, — фыркнула белка, — Просто дров жалко, вот что.

— Так надо учиться держать её на поводке, когда надо, — цокнул Макузь, погладив белочку по шее.

Мариса заурчала под лапой грызя и прижалась к его боку, обтираясь ушками об щёки.

— А да, ты хотел цокнуть, — вспомнила она, — Тык?

— Тык, с десятым дёгтем йа бы и в одну морду справился, — пояснил Макузь, — А с сотым нужны согрызуны для. Кло?

Бельчона пораскинула, округлила глаза и захихикала.

— Ты хочешь мне предложить?

— Да нет что ты. Йа просто спешу сообщить тебе столь важную новость, как сотый дёготь, — засмеялся грызь, — Да!

— А это где? — уточнила Мариса, чеша за ухом.

— В том и песок, что не в цокалище. Дня три-четыре хода сейчас, и на половодье сама понимаешь, кло, — Макузь замялся, потому как ему показалось что предлагать такое — сущая тупь, — Но думаю может быть достаточно интересно, если понимаешь про что йа.

— Ммм… — белка послушала на чистое небо с небольшими высокими облаками, — А ты именно мне предлагаешь вслуху чего?

— Вслуху того что ты мне очень нравишься, — цокнул Макузь, — А трясти лучше с теми кто друг другу в пух, правильно? Ну если уж совсем чисто цокать — то не только потому, что ты симпатичная самочка, а потому что ты ещё и хрурная и умная самочка. Тоесть, упаси пух, йа не имею вслуху, что приглашаю тебя как тушку для тисканья.

— Да ты сам та ещё тушка для, — хохотнула Мариса, — Мак, йа была бы зверски рада! Но не знаю, сумею ли, честно цокнуть, надо прочистить всю пухню, тогда можно будет и.

— Ты… была бы рада? — уставился на неё ухом грызь.

— Впух, тебе это надо пять раз повторять?

— Нет-нет, достаточно одного… Хотя, лучше повтори.

— Пфф… — подзакатила глаза белка, — Повторяю — «йа была бы зверски рада». В пух?

— В пушнину! — искренне ответил грызь и ласково приобняв её, лизнул в розовый носик.

Марисочке это люто нравилось, так что она начинала ласкаться и урчать, и если бы не надобность трясти, и в частности лодку, то грызи просидели бы на поленьях хоть до вечера или утра. Однако оба они уже достаточно натаскали рассудок, чтобы понимать, что любое хруродействие имеет ценность в зависимости от редкости оного. Вслуху этих соображений они и ограничились небольшими тисками.

— Дня через три прочищу и тогда цокну, — заверила друга белочка, — И очень постараюсь!

— Йа уже тебе очень хруродарен, — цокнул Макузь, — Если что, йа цокну тебе как туда добраться…

Добираться в Смолячный околоток пришлось уже через залитые луга и дороги — грызи подзадержались, а погода ждать их как обычно не собиралась. Пришлось трясти согрызунов на предмет второго комплекта сапог и потрянок, потому как без этого недолго отморозить лапы в талой воде, и погрызец. К определённому дню — многие грызи не заморачивались на числовые обозначения дней, так что просто к определённому — Макузь наконец отловил Марису и Лущика, ещё одного грызя из команды, и они тронулись. К удаче, не умом, а в путь; по сухому дорога занимала дня два, на зимоходе — пол-дня, а сейчас вероятно предстояло пройтись не по пуху. Что впрочем никого из трёх хвостов не напрягало ни разу.

— Меня это не напрягает ни разу, — зевнул Лущик.

— Оригинален как гусь знает кто, — хмыкнул Макузь, завязывая рюкзак, — Меня вот только интересует, корма нам хватит, чтобы половодье пересидеть, или придётся плавать за?

— Да попуху, — пожал плечами тот, — У нас вроде теперь пушей достаточно, чтобы всякие внезапности уминать.

— Достаточно пушей! Достаточно пушей! — подпрыгнула Мариса и мотнула ушками, — Кло?

— Кло, — согласились белкачи.

Вслуху подтверждённого кла групп начал движение. Технология хождения по залитым дорогам и просто лесу состояла в комплексе мер: на лапы одевались непромокаемые сапоги с тёплыми портянками, так что грызю становилось попуху, что вода талая. Однако сапоги были далеко не резиновые, а изготовленные из клоха — грубой толстой материи из волокон, пропитанной смолой; когда они были только что после пропитки, то не промокали совсем, но потом смола рассыхалась и начинала фильтровать воду. От этого сапоги внутри постепенно отсыревали и лапы начинали мёрзнуть. Для преодоления этого косяка грызи в длительные дороги ходили с двумя парами сапог, и пока одни мокли, вторые сохли, будучи повешенными на рюкзак за спину. Добравшись до сухого места, меняли обувь и таким образом опять продолжали путь без риска осложнений; естественно, нагрузка на тушку возрастала на вес сапог.

Погда была достаточно располагающая — солнце и колтуны сухой травы быстро сушили отсыревшее, так что при условии наличия корма идти можно было сколько угодно. Залито же было буквально всё! Дороги по цокалищу, даже те что находились на возвышенностях, превратились в каналы, причём вода текла по гладкому льду на дне, так что ходить там далеко не здорово и лучше обойти по снегу, чем навернуться в талую водицу. В иных местах по дорогам текли настолько бурные реки, что даже соваться туда не стоило, потому как снесёт. Грызи смеялись и бросали туда опавшие шишки и ветки, наблюдая за тем как их утаскивает потоком.

За цокалищем, где дороги были не настолько намяты и их не чистили от избытка снега, ручьёв было меньше, но всё же именно по путям скапливалась талая вода, так что шли исключительно по обочинам. Само собой там было далеко не сухо, но по крайней мере нога проваливалась немного, а не по колено. Зверьков любого калибра было не слыхать, потому как все собирались на сухие возвышенности, не желая играть в моржей; зачастую можно было слышать мышей, бегающих по упавшим стволам деревьев; мелкие же белки как прыгали в кронах, так никуда и не делись — им как всегда было попуху. Крупные белки, пырючись на это дело снизу, опять-таки ржали и цокали.

Лущик расслабился первым: не подскользнувшись на листьях или коре сразу, он подумал что и потом ни-ни, а оказалось ещё как. Грызь успел извернуться и упал не как попало, но и оказаться на четырёх лапах по колено в воде — не самое приятное, что бывает. Пришлось быстро тащить его к ближайшему бревну и высушивать, насколько это возможно — одежда ладно, а вот пушнина долго не просыхала.

— Грызаный стыд! — повторял Лущик, приклацывая зубами от прохлады.

— Не такой уж грызаный, — хмыкнула Мариса, выжимая рукав пухогрейки, — И не особо и стыд, с каждым бывает.

— Эть да, — вспушился Макузь, — Йа года два назад так навернулся в канаву с лодки, что оягрызу и мать моя белочка. Мокрый был как гусак. И главное — вылетел оттуда как пробка из бутылки, даже сам не заметил как!

Короче цокнуть, вслуху наличия запасных сапог и прочих материалов, подобные происшествия не могли остановить грызей. Они тащились по хлюпающим залитым талой водой дорогам весь день до сумерек, а когда стало ясно что скоро ночь — зашли в первую попавшуюся большую избу, авось эт-самое. Слух их не обманул ни разу — изба как раз затем тут и стояла, по большому счёту, так что за две «курицы добра» все наличные белки были накормлены и устроены в сурковательных ящиках с мягким мхом. Так как до этого весь день грызи шли, то оказавшись в ящиках, немедленно уснули.

В околотке оказалось посуше, чем в окрестностях, но всё равно особо по лесу не походишь, потому как сырой снег и размокшая напух земля. Объект представлял из себя чью-то старую, если не цокнуть больше, нору верхнего типа, рядом с которой громоздилась дегтеварка. Сама площадка, на которой стояли эти предметы, имела некоторый подъём, так что оставалась не залитой — но это не значит, что сухой, грязища развозилась невероятная. За насыпью норного гнезда торчала та самая куча брёвен с бурелома — уверенная такая куча, в рамках пушнины. Макузь, окинув её ухом, посчитал что там кубометров сто дров.

— Знаете что непухово? — цокнул Лущик, глядючи на кучу, — Что нам её всю перелопачивать.

— Ик?? — округлила глаза Мариса.

— Ну не тебе лично, — поспешил заверить грызь, — Но чтобы наварить дёгтя, который потом эт-самое, нужна берёзовая кора, а она пока намотана на брёвна.

— Пуха себе, — почесал ухо Макузь, — Как-то йа это упустил из слуха… Да и хвост положить.

Положив на это хвосты, они заглянули в строение и обнаружили там Пуширу, Лущиковскую согрызунью, за испитием чая. Естественно, все тут же разделили сие мероприятие. Рыже-серая белка немедленно цокнула, что котёл и топку она вычистила в лучшем виде, а также припёрла два полотна для пилы, заточенные на Сыромятном хуторе.

— Ну Пуш-пуш, ты уж это, того, — повертел в воздухе лапой Макузь, — Набросилась на работу, как хорь на курицу.

— Не удержалась, — рассмеялась та, разводя лапами, — Мне кажется, возни всем хватит.

— Сто пухов.

Возни обещало хватить всем. Хотя Мариса действительно не слишком подходила для кантования тяжёлых брёвен, зато она могла, ради освобождения белкачей, готовить корм, относить всякую нетяжёлую погрызень и вместе с Пуширой ходить по окрестностям для поисков подлапного корма, хотя в это время его было и крайне негусто. Кое-где можно было отыскать прошлогодние грибы, вырасшие самой поздней осенью и вмороженные в снег, а оттого и сохранившиеся вполне неплохо, или недоеденные за зиму орехи на ветках орешника, естественно. По полям вдоль речек, каких всегда достаточно среди густых лесов, немудрено напороться на различные клубни, пригодные под резцы — так называемый «топ» всегда можно заметить издали по высоким сухим стеблям даже зимой. Пока не поднимется новая зелень, сушняк чётко обозначает место залегания в земле топин — размером поменьше беличьего кулака и всегда неровной формы, они отличались отличным вкусом и долго не портились, а также могли спокойно переносить неоднократное замораживание.

Песок состоял в том, что для похода на дальность прямой слышимости приходилось готовиться, как пух знает к чему — проверять сапоги, брать рюкзаки и палки для тыкания перед собой в воду, и всё такое. Тем не более, грызуньи не зря потратили время и обеспечили команду грибами, сухой крапивой, щавелем и топом в некотором количестве: это выселяло неуверенность, что удастся просидеть сколько нужно, не выходя за кормом.

Для начала грызи взялись за топоры и обтесали несколько брёвен, чтобы положить их и сделать мостки для передвижения по наиболее частым маршрутам, иначе земля развозилась в грязищу и ходить становилось нельзя. После этого белки потихоньку приступили к подготовке самого опыта, а Макузь и Лущик взялись перекладывать кучу брёвен, очищая их от коры и распиливая на чурбаки, входящие в топку печи. Чёрные полоски на белой коре как раз содержали ничто иное как искомый дёготь, так что их-то и было надо. Причём естественно, что для получения сколь-либо значимого количества дёгтя требовалась прорва коры. Брёвна размокли и кантовались с большим трудом — если летом Макузь мог сдвинуть такое лапами, то сейчас только рычагом. Наворочавшись, грызи усаживались у костерка перед норуплом, сиречь норой-дуплом, и лопали незамысловатый корм. С окрестностей всё сильнее несло сыростью из-за таяния снегов, заливные лужи подступали всё ближе, блестя на солнце и ночью в лунном свете.

Тяжёлая работа однако не приносила усталости! Марисе это ещё было не совсем знакомо, и она явно собиралась упереться как коза и преодолевать нестерпимое желание убежать отсюда — а желания всё не было и не было. Макузь знал, что когда белки вместе в Лесу — это вообще точно по центру пушнины, он проходил это во время тряски в организованных отрядах местной самообороны. Откровенно цокнуть, самообороняться было не от кого, так что отряды по большей части занимались полезными делами типа сооружения огородов, посадки деревьев и постройки избъ. Любое грызо должно было оттрясти, чтобы получить удостоверение, как это называлось, «о песке». Впринципе, удостоверение о каком-то там песке, а точнее его отсутствие, никак не могло помешать жить — само по себе. Однако любое-же грызо, которому показалось что-то не в пух в отношении другого грызо, могло попросить предъявить.

Короче цокнуть, если торговке на базаре казался подозрительным покупатель, она спрашивала у него удостоверение о песке, и не получив оного, имела полные основания послать напух. Логичность была пушисто-стальная: если белке не нравится существо, а оно к тому же не трясло, то с какого пуха ему, существу, продавать топ или вообще как-то взаимодействовать? Исходя из достаточно деятельной природы грызей, большинство белок таки трясли и имели эт-самое; трясти обычно отправлялись после окончания школы, а это как придётся, лет через 14–18 после рождения; тряска в основном расслушивалась как практика для молодых грызей, хотя и материального профита от работы отрядов было допуха. Кроме того, при околачивании в относительно большой стае белок было проще найти согрыунью или согрызуна, так что это было дополнительным стимулом для грызей пойти и трясануть. Вот Макузь и, и хотя согрызунью он там не нашёл, зато научился втыкаться в работу, как вилы в сено, и многому другому.

Зато уж теперь грызь не упускал случая потискать хотя бы хвост Марисы — ну а лучше конечно всю белку, что уж там пуха таить. Единственное чего грызь никак не мог сообразить, так это что ему нравится больше — непосредственно тисканье или то, что тисканье нравится белочке, которая урчала, чивкала и вообще выслушила исключительно счастливой — всмысле ещё больше, чем обычно. Разбрыльнув мыслями, грызь пришёл к выводу что оба пункта однопухственно, а следовательно можно зафиксировать уверенное попадание в пушнину.

Во внепоходном положении белочка не отягощалась одеждой типа пухогрейки, так что в лёгкой юбочке была исключительно прелестна на слух, и Макузь вылавливал себя на том, что постоянно таращится. Более того, восторг от белки был настолько велик, что он постоянно возвращался к мысли, а не ну ли её напух, эту разницу в возрасте? Как можно ухитриться определить, когда сойдёт, а когда уже нет?… Пожалуй только почуять собственным хвостом, подумал Макузь, и выслушал мнение хвоста — тот молчал, стало быть был согласен, только непонятно с чем именно. Мариса на подобные зацоки только отфыркивалась, а грызь не хотел излишне грузить ей голову.

Голова была загружена помимо этого: что ярким весенним днём, когда пригревало солнышко, что лунной и ещё холодной ночью, мозг Макузя получал по себе мыслями про дёготь, смолы и перегонку. Порой даже порядочно уставши ворочать брёвна, грызь не сурковал, а прохаживался возле установки с печью и издумывал, почём перья и как пилить эту жажу: наглядность при этом помогала. Примерно за десять дней работы огромная куча брёвен была перелопачена на чурбаки, вся кора снята и из неё выварили дёготь, истапливая печку полученными дровами. В округе теперь несло дёгтем — запах достаточно характерный, чтобы не спутать. Любое грызо знало его по смазке, применяемой для любых вещей — что дверных петель, что паровозов, а также по дегтярному мылу, каковым измывали шерсть и лапы.

Когда приступили непосредственно к перегонке, хлопот у грызуний прибавилось — потому как несильный огонь в печке поддерживали постоянно, то есть и ночью тоже, так что дежурили посменно. Перед началом собственно опыта через установку прогоняли много воды, чтобы замерить, сколько выйдет, а сколько улетучится в виде пара через неплотности; на основе этих данных и собирались высчитывать. И если пораскинуть в целом грызи могли все вместе, то делать постоянные замеры, записывать и считать кучу цифирей приходилось в основном Марисе, потому как белкачи пилили дрова и пихали их в топку, а Пушира взвалила на себя всю текущую возню и оттого тоже была не особо свободна. Хотя, конечно, никто до апуха себя не доводил даже близко, стараясь чтобы не наблюдалось вообще никакой усталости.

Вдобавок грызи использовали старую технологию, которая обеспечивала много чего — цоканье. Хотя все они были причастны ушами к ХимУчГнезду, раньше не пересекались, так что имели допуха чего цокнуть как чисто, так и не чисто поржать. Лущик и Пушира, как выяснилось, несколько лет назад были намеренно посланы в Щенков от своей большой семьи, обитавшей в цокалище Махришин, каковое находилось на берегу моря…

— На берегу чиво-чиво? — уточнил Макузь.

— Моря жеж, — цокнул Лущик, — Ну, это очень большое озеро.

— Большое мягко цокнуто, — хмыкнула Пушира, — Такое, что не видно противоположного берега даже в самую светлую погоду и с холмов. Грызи, которые плавали вдаль, утверждают что там тысячи килошагов сплошной воды!

— А что тут удивительного? — пожала плечами Мариса, — Ведь есть же тысячи килошагов леса, мы их слышим лично, кло? Так почему бы не быть тысячам килошагов воды.

— Логичечно, — согласилась Пушира, — Но лес это привычно для грызо, а вода не очень. Тем более знаешь какие там волны, оягрызу и мать моя белочка!

— Постоянно? — удивился Макузь.

— Нет, только когда дует сильный ветер, — пояснил Лущик, — А когда ветер умеренный, он помогает плавать под парусами на лодках. И да…

Лущик мог долго, очень долго цокать про то, как под парусами и на лодках. Собственно большая часть возни в их цокалище крутилась вокруг этого, так что неудивительно. Осенью вернулись грызи, проведшие несколько лет в подробном расслушивании далёких южных островов, и по полученным данным начали готовиться к некоторым распилкам. В частности, экспедиция выяснила наличие и примерное количество акул в воде, а акула была первой в списке рыбой на вылов и употребление в пищу. Это было не только явно выгодно вслуху того, что хищная рыба не убегала, а сама набрасывалась, но и практиковалось вслуху чисто слышимой нехрурности вылова других рыб, которые не набрасываются. В любом случае, задача довезти в целости рыбное мясо на огромные расстояния не была лёгкой ни разу. Предполагалось использовать как следует теплоизолированный паклей трюм корабля как ледник, чтобы морозить продукт; рассчётов сделать было нельзя, но любая хозяйка знала, что в погребе лёд лежит себе в самое жаркое лето.

При этом давняя практика самовылова акул имела основной целью даже не добычу мяса — с кормом у грызей всё было более-менее ровно — а добычу плотной прочной шкуры, так называемого рыбьего меха. В частности, из рыбомешного клоха делали непромокаемые сапоги самого высокого сорта. Косяк заключался в том, что так сапогов много не получалось, хоть весь пух с хвоста выдерни — пока поймать акулу, пока обработать — только на один материал бухалось невгрызенное количество возни! В частности, это была задача для химиков, изобрести способы обработки клоха без использования дефицитных товаров, и Лущик с Пухой внимательно слушали, что получается по этому поводу.

— Кстати, Вспухина тут дала песку, — цокнула Мариса, — Они там допёрли, как из тара делать что-то вроде воска, и этой погрызенью пропитывать клох.

— И что получается? — уточнил Макузь.

— Получается восковый клох, — точно ответила белка, — Как они цокали, если толстый клох положить на землю, это будет как мульча.

Под мульчой она, как и всякая огородная грызунья, подразумевала воспрепядствование росту сорняков. Чаще всего грядку засыпали старым игольником и корой, чтобы она не заросла, а потом убирали и вскапывали.

— Да, рулоном-то оно пошибче пошло бы, — вспушился грызь, — Тар, цокаешь? Это болотная торфяная жижа?

— Ну да, похожа на такую погрызень, которую называют «нефть».

— Этой дряни пух много наковыряешь, — цокнул Макузь, — Чтобы столько клоха фигачить.

— Надо разбрыльнуть, — пожала плечами Мариса.

Они и разбрыливали. По результатам первых двадцати перегонок продукта начало вырисовываться новое и интересное: сверху в ёмкости для охлаждённой жижицы стала скапливаться прозрачная жёлтоватая жидкость — это было слыхать через стекло, специально вкоряченное в бок железной посудины. Грызи почесали уши, намереваясь понять, что это вообще такое, и продолжили трясти. Когда ерунды в бачке стало вполне достаточно, провели подсчёт и выяснили, что происходит какое-то преобразование вещества…

— Это вы с чего взяли? — осведомилась Пушира, хрумая клубнем топа.

— А вот, слухани, — показал на нацарапанное на доске Макузь, — Общее количество полученного практически равно количеству исходного, исключая потери. Поскольку вещество ниоткуда не появляется, то.

— А что это такое?

— В душе не грызём, — уверенно ответил грызь, — Но затем собственно и.

Далее грызи собрали научный совет в составе четырёх морд — благо, для этого стоило только цокнуть — и составили программу дальнейших действий. Она была, но не особенно подробная, так как в основном рассчёт был на то, что в результате опыта подтвердится отсутствие в дёгте чего-либо кроме дёгтя — ан нет. Макузь немедленно задался вопросами про плотность полученной жидкости, её испаряемость, растворимость и так далеко далее; приспособления для того, что провести замеры, на месте имелись, так что оставалось их сделать.

— А напушища вот это, плотность, жажкость? — уточнил Лущик.

— Ну, в нулевых это стандартная процедура, — цокнул Макузь, — А поскольку она стандартная, то если результаты замеров совпадут с уже известным веществом, значит скорее всего это оно и есть.

— Понятно, — кивнула Мариса, — Вот в пушнину же, неведомая жижица из обычного дёгтя!

— Это она пока для нас неведомая, а может очень даже и.

— Всё равно заставляет разбрыливать, — вспушилась белочка.

Тут уж поперёк цокнуть было трудно, так что они продолжали разбрыливать и жечь в топке здоровенные поленья — извели уже очень приличную кучу, надо заметить. Золу при этом, естественно, аккуратно собирали, потому как из неё много чего можно сделать и куда применить — за ведро золы было немудрено получить ведро клубней, например. Эту погрызень использовали и на огороде, для опыления листьев от жуков и добавляли в почву, если на ней росло слишком много щавеля — так щавель рос тише, а всё остальное громче.

Постепенно количество полученной жижицы достигло нескольких уверенных зобов, а взятые пробы были измеряны всеми возможными способами. Чисто на слух жидкость напоминала ламповое масло, которым заправляли светильники — но его получали отстоем и фильтровкой подсолнечного масла, а никак не из дёгтя. Впрочем грызи знали, что одни и те же вещества можно извлекать из самых разных источников, так что шока от этого не испытывали. Мариса цокнула очевидное, что однако не сразу пришло в голову остальным — а именно возможность проверить, насколько хорошо жижица светит при горении. Наскоро сварганив фитиль, Макузь подпалил его от печки и занёс полученную лампу в норупло, закрыв двери и занавесив узкое окошко — так становилось хоть ухо выколи. Небольшой язык пламени вертелся на фитиле, бросая отсвет на бревенчатые стены и сурящики.

— Так себе, — фыркнула Пушира.

— А по-моему вполне себе ярко, — почесал за ухом Лущик.

— Надо проверить ночью, — цокнула Мариса, — А то днём глазы к свету привыкли.

— Это да, — кивнул Макузь, — Но лучше всего — взять обычный светильник и сравнить, будет точнёхонько.

— И то правда, — цокнули грызи хором.

Макузь затушил фитилёк и принюхался — запаха было не так много, и он вполне соответствовал тому, что бывает при горении обычного светильника. Так-так, задумался грызь, открывая дверь для проветривания.

— А это будет в пух, перерабатывать дёготь в светильное масло? — поинтересовалась Мариса.

— Ну пока йа бы так не цокнул, — не цокнул так Макузь, — На эту банку мы извели такое количество дров, что куда проще обычным способом. Из подсолнухов за это время можно бочку выдавить, наверное.

— Это надо тоже расслушать, — заметил Лущик, — А то чем гусак не шутит.

В любом случае, грызи годовали по поводу того, что хоть что-то получилось из этой затеи — они бы не особо расстроились, если бы и ничего не получилось, а тут такой вброс профита!..

— Слушай Маки, — тихо цокала Мариса, когда грызи сидели прибочно ночью и пырились на луну, — Какой профит имеется вслуху, йа что-то не совсем понимаю.

— Факта, — пояснил тот, поглаживая шёлковый хвостище белочки, — Знание держится на двух песках: на том чем разбрыливают, и на фактах. Мы весьма задёшево добыли факту, что из дёгтя можно сделать ммм… ну вот эту ерунду.

— Ну и??

— Само по себе ничегошеньки. Точно также само по себе не особо интересно, например, что если ввалить в землю золы, то на неё не будет расти щавель, кло? Но вместе с другими фактами получается знание, профит и хрурность.

— Пожалуй оно так, — кивнула ухом Мариса, — А вот это что?

Грызунья показала лапкой на луну, которая лезла по звёздному небу над тёмными верхушками елового леса.

— Нуэээ… — закатил уши Макузь, — Вообще невооружённым ухом это похоже на круглый камень.

— Это? — усомнилась грызунья.

— Ага. Возьми достаточно плоский камень сходного цвета, промой в ручье и услышишь, что весьма похоже.

— Но почему камень висит наверху?! — резонно цокнула Мариса.

— Без понятия, — точно ответил грызь, — Но рано или поздно мы и в этом разберёмся, есть такое предчувствие.

— Кстати волк, — показала в кусты белка.

— Хвост положить, там колючки, — зевнул Макузь.

Негромкий взвизг уколотого животного подтвердил, что там действительно колючки. Грызи знали, что бережёного бережёт даже хвост, так что провели некоторое оборудование своего погрызища, находящегося по сути дела в далёкой дичине. Волки, медведи и рыси сдесь были далеко не редкими гостями, и если не придерживаться правильных линий поведения — то велик шанс стать кормом для. Хотя шанс был и куда меньше, чем в неосквиряченном лесу, потому как пропушиловцы постоянно работали над тем, чтобы зверьки не бросались хотя бы на грызей и не воспринимали их как еду. Поскольку эта деятельность продолжалась со времён задолго до ПВ — Посчитанного Времени — то и результат накапливался. Совсем дикий медведь например не стал бы, почуяв грызя, сразу предупредительно орать «АЭЭЭЭЭ», дабы не вышло чего — а сдешние орали все как один.

Вообще грызи никогда не мыслили Лес или ещё какое место, как обиталище одних только грызей — любое белко расслушивало лес как сообщество деревьев, грибов, птиц, зверьков и так далее, а разумных белок — как проводников рассудка для всего этого великолепия. В жилищах грызей всегда обитали не только сами грызи, но всевозможные организмы, начиная от улиток и заканчивая лосями, когда мороз. Слыша своими ушами, что лось никак не осиливает построить себе гнездо — что странно, учитывая его мышечную массу — грызи и пускали животных к себе, когда те ломились, и без зазрения совести забрасывали свои постройки, чтобы их могли использовать другие звери. И когда подрастающая белка всё более полно осознавала такое положение вещей, укреплялось чувство попадания в центр пушнины.

После того, как паводок сошёл на твёрдое нет, а на ветвях попёрла в рост замечательная свежая листва, четверо грызей стали закругляться со своей вознёй, для чего следовало законсервировать всё хозяйство, забрать то что следует забрать, и дойти обратно до ХимУчГнезда. Они получили вполне уверенную факту, подтверждуённую результатами замеров, и почти пять зобов того самого, что составляло предмет расслушивания: жижицу тоже тащили с собой, предъявить и подвергнуть дополнительным опытам в более широком круге морд. Дёгтя оставалось зобов сорок, так его тащить не стали — потом можно и на паровике забрать, если что.

Сворачивание операции назначили дней за десять до первомая, как назывался традиционный общий грызосбор по цокалищу, посвещённый весне. Белконаселению надо было собраться и обцокать, всё ли в пух и как пилить дальше жажу, да и вообще — поржать. Дело в том что деятельность грызей зимой коренным образом отличалась от деятельности тех же грызей летом — практически редко где можно было услышать, чтобы грызо занималось одним и тем же делом и зимой, и летом. Зима как правило была временем для втыкания в работу, как вилы в сено, потому что как минимум это в пух — согреешься, пока что-либо сделаешь. В то же время летом большая часть грызей растекалась в рыже-серые плюхи и ничем большим, чем свой огород и сбор даров леса, не занималась — ну, всмысле, обременительным. Нельзя цокнуть что грызи не могли проработать всё лето — но они знали, что это просто незачем делать, и не делали. Всё что можно было оставить на зиму, оставляли на зиму.

В частности, зимой работал один из заводиков, где часто тёрлись грызи-химики — там из желудей гнали дубльные вещества для производства клоха. В морозы работа там кипела как чай в котелке, так что имелись специальные ответственные уши, следившие за рабочим временем и когда оно выходило, выгонявшие грызей домой. Печка заводика дымила круглосуточно, как на пуху, и даже посередь ночи во дворе возились и поцокивали. Зато летом можно было целыми неделями не услышать ни единого грызя, разве что бригады строителей появлялись подлатать постройки, пока никто не мешает. В разгар лета так выслушило всё цокалище, так что дубильный завод отнюдь не был уникален.

Пройти оказалось проще чем до этого, но всё равно ноги месили грязь — уже не ледяную кашу, но всё таки грязь, потому как окончательно всё высохнет, может быть, вообще только когда снова замёрзнет. Лето на лето не приходилось, и могло быть как засушливым, так и дождливым. Грызи кстати цокнуть работали и над этим, собирая данные о том, как можно предцокнуть погоду, и кое-какие результаты имелись. В частности, все знали погодомеры, сделанные из перьев и растительных волокон — намотанные на щепку, они определённым образом изгибались при изменении давления, работая как барометр, и тем помогали предугадывать погоду.

Пока же погода была солнечная, свежий тёплый ветерок выдувал из леса остатки мороза, и белки вспушались и ловили ушами живительные лучи. У грызя имелось полезное расположение глаз на голове, так как он мог одним пыриться на Марису, а другим на изумрудную зелень листочков и травки — и слышимо, в центре головы это накладывалось одно на другое, составляя бесконечно большую величину Хрурности.

— УИ, сморчаки!! — громко цокнула Пушира, ломанувшись в кусты.

— Пошевели хвостом, убегут! — напутствовал Лущик.

Это были первые весенние грибы, похожие на сморщенные коричневые мешки в пару лап размером — впрочем, своим видом они вполне намекали на кормопригодность. У грызей, которые не особенно объедались, заурчало в животах и в рот побежали слюни — тем более, это не какие-нибудь там сухари, а сморчи! Которые даже изо всех грибов отличаются отменным вкусом, следует заметить. Пуши немедленно сошли с тропинки и прочесали участок леса, набрав очень прилично продукта, после чего отошли в сторонку, разгребли игольник и запалили костерок из хвороста. В воздухе крайне располагающе понесло дымком, а потом и грибным бульоном, к тому же у Пуширы имелся сушёный чеснок для приправы и соль. Правда, солить и чесночить следовало отнюдь не сразу, потому что первый и второй бульон просто выливался напух, ибо в него из сморчей выходила горечь, неполезная организму и невкусная — а без горечи грибы становились первосортными! На запах прилетел какой-то крупный птиц, уселся на ветку невдалеке и попыривался глазом на котелок и белок — хотя могло так статься, что на белок и котелок; Макузь выловил пару кусков и отнёс на бревно подальше, пущай клюёт. Птиц грузно слетел и стал пущай клевать.

— Наблюдается толстощёчие! — озабоченно цокнул Лущик, налопавшись грибов.

Под толстощёчием он как всегда имел вслуху тот факт, что в Лесу хоть не грызи — корм, солнышко, пушнина, и всё точно в пушнину.

— Подумаешь, — фыркнула Мариса, — Оно с самого начала наблюдается, и ничего же?

Судя по тому что на ветке сверху дремала на солнышке мелкая векша, ещё как.

— Ну это сейчасушки, — заметил Макузь, — Потому как слегка шевельнули хвостами зимой, а то были бы сейчас тощие и голодные, как медведи, а это не особо похоже на тостощёчие.

— Эт да, — подтвердила Мариса, — У нас в прошлом году Житный вылез весной — вообще в никакашку!

— Так что цокаем верной дорогой… кстати, верной ли дорогой мы прём? Что-то не слыхать избы.

— Мы к реке забрали, избы не будет. Вон там, — лениво показал в лес Лущик, — Жужжалкина гарь.

— Дюю, гарь… — поёжилась белочка.

Гарь действительно была не самым пуховым местом, зато оттуда можно было без зазрения совести вывозить тонны древесного угля и распахивать большие площади под корм. Правда, в основном распахивали не под корм, а под всякие промышленные растения — например коноплю, из которой делали волокна для клоха, а где сыро — насаживали ивняк, который потом срезали в качестве хвороста для топок. На гари можно было возиться лет десять, а потом следовало просто забросить — и на месте пустыря быстро поднимался новый лес, сначала лиственный, потом хвойный. Грызи уделяли огромное внимание противопожарным мероприятиям, потому что точно знали — случись засушливое лето и хоть одна сухая гроза, пожар мог уничтожить такие участки леса, что хоть не грызи. Для этого приходилось пробивать просеки, а дерево, выпиленное с них, шло на промышленные нужды; кроме того, каждая просека давала возможность вытаскивать с широкой полосы леса сушняк, которого там навалом, и получать воистину невгрызенные количества топлива.

— Йа как окину всё ухом, у меня раскоряка, — признался Макузь, — Одни вопросы! Типа что такое луна и почему волк это волк, а не курица.

— Не оригинален ни разу, — фыркнула Мариса, — У меня тоже.

— Ну, кажется мы этим и занимаемся? — хмыкнул Лущик.

Они этим и занимались. По большому счёту, прокормить грызя и обеспечить ему жильё было несложно, и даже самые древние сообщества белок уже справились с этим. Дело было не в росте производительных сил, а в отсутствии неограниченного потребления: никакому грызю не придёт в голову городить себе вторую избу, если есть первая, и накапливать барахло, как сорока в гнезде. Исходя из этого, цокалище производило прорву избыточных ресурсов, которые следовало направить. На предыдущих первомайских собраниях белконаселение, не без подсказок из других цокалищ, решило направить деятельность именно на раскрытие вопросов. И про луну, и про волков с курами. Чтобы иметь возможность работать над вопросами, грызи должны были меньше времени тратить на корм и жилище — что и обеспечивалось организованным сообществом. Ну и вслуху этого, все четверо наличных пушей потирали лапы и потряхивали ушами.

Белушка по приходу в цокалище убежала к своим родичам, так что на растерзание по поводу дёгтя были отданы уши Макузя. Почувствовав явное утомление в них, в ушах, грызь понял, что получить передёготь это одно, а объяснить другим грызям — совсем другое, и годна для второго более всего именно Мариса, а не он. В общем это было давно известно и применялось на практике — одно грызо пилит жажу, а другое доцокивается. Потому как знать слова — это ещё отнюдь не значит уметь чисто цокать и ясно слышать; у Марисочки были все признаки и того, и другого, так что грызо это было ценное во всех отношениях.

Как бы там ни бывало, Макузь кое-как цокнул что требовалось и ввёл причастных ушей в режим хохолка дыбом. Та же Майра Вспухина просто подняла хохол так, что на неё уставились: вообще у белки была гривка обычного светло-рыжего, так цокнуть соснового цвета, а тут она враз превратилась в попугая!

— Так, спокойно, — цокнула себе Майра, закрыв глаза, — Без апуха…

Когда хохол опустился, она уже более спокойно расспросила и Макузя, и Лущика, и Пуширу, а за неимением Марисы — снова Макузя. Вдобавок Майра была далеко не одна, кому нужны были уши грызей, так что те стали подумывать об утекании. Делу это никак бы не повредило, потому что не менее пяти дней они потратили на составление подробного письменного отчёта о передёгте. Пушира в самую нулевую очередь пошла в копировальню и отпечатала по две копии каждого листа, потому как писать всё это снова — уши завянут.

Встреченные в учгнезде, а точнее рядом, потому как погода отличная, Зуртыш с Речкой тоже потрепали уши, а также поведали об открытии истечения горючего газа из древесины при её нагреве. Это имело далеко отлетающие последствия, учитывая что всё топливо производилось именно путём нагревания древесины, пока не получится сухой уголь — калорийности у него было чуть меньше чем у полена, а вес в разы меньше. Вообще же грызи больше ржали, потому как были рады услышать друг друга после перерыва — судя по звуковому фону, они были не оригинальны в этом.

— А вообще мы собираемся что? Бельчиться, — прямо цокнула Речка.

Под бельчением она как и все подразумевала обзаведение потомством, и главное взращивание оного. Грызи, особенно жившие в цокалище или недалеко от, подходили к этому вопросу с крайней вдумчивостью — потому как если размножаться как кролики, цокалище враз превратится в лютейший муравейник, а следовательно его тут же и не станет, потому как терпеть грызаный стыд никто не будет. Кроме того, грызи могли вполне отчётливо определить, могут ли они вцокивать соль бельчатам и вообще растить их, или не особо — вслуху этого, как правило примерно половина двоегрызий из самца и самки заводили щенков… тоесть, бельченят. Тем более что чаще всего дело не ограничивалось одним, а ограничивалось тремя пушами.

— А, ну если, — раскинул ушами Макузь, — Тогда в пух.

— Только гнездо за лето и осень подпилим, чтобы тёплое было, — пояснил Зуртыш, поглядывая на белку и щурясь, — И тогда, думается, кло по полной программе.

— А йа слышала, ты с белушкой какой-то сгрызся? — хихикнула Речка.

— Ну, не то чтобы уж, — цокнул Макузь, — Но да, сгрызся, бельчона нулевого сорта… Ты кстати тоже пуша.

— От пуши слышу.

Цоканье в таком ключе, как и было цокнуто выше, продолжалось по всему цокалищу. Грызи слегка суетились, чтобы умять всякую возню до первомая. Макузь инвентаризовал свои запасы корма, счёл что кормиться пока есть чем, и подумал что-нибудь сделать. Для этого он прошёлся по избам учгнезда — тем самым, трёхэтажным, которые стояли единым массивом — и в итоге оказался нагружен и послан. При этом следует заметить, что если зимой огромная изба хитро выгрызанной формы была как гнездо — закрытая наглухо, то весной все рамы со стёклами выставляли просто напух! Так впрочем делали со всеми рамами, где они имелись. По комнатам и узким корридорам гулял свежий ветерок, уже несущий первые запахи цветения белени — обычных кустов с большими белыми соцветиями, которые буйно пёрли весной и издавали отличный запах. Закрытыми, воизбежание отсыревания, оставались только книгохранилища — естественно, Макузю приспичило именно там убраться. Вслуху наглатывания пылью белкач подумал о том, как бы сделать хранение факт более удобным, чем записывая их на бумаге; грызи уже знали, что можно набирать текст из клише букв и так печатать одинаковые страницы ровным шрифтом и в огромном количестве — но это не отменяло гор бумаги, пыли и возни со всем этим.

Как раз выбрасывая очередную корзину хлама, Макузь услыхал скопление пушей во дворе учгнезда, и подошёл попыриться. Как выяснилось, грызунья показывала… цокающий горшок!

— Цокающий что?! Всмысле, какой горшок?!

— Это довольно просто, белки-пуш, — цокнула невысокая черногривая белочка, показывая на устройство, — Сдесь мы наблюдаем что?…

— Предметы! — раздался неизбежный ответ и ржач.

— В запятую. А именно горшок, вращающийся на оси, — белка крутанула горшок, показывая что ни разу не шутит, — А также вот эту лапку, которая скользит по бороздкам, сделанным в глине. Она присобачена к…

Грызунья щёлкнула пальцем по мембране, натянутой на рамку, и послышался характерный звук.

— …к барабану, проще цокнуть. Если цокать громко и прямо на мембрану барабана, она начинает колебаться. Колебания передаются лапке, когда она скользит по ещё не обожжёной глине, и она оставляет вмятины. Потом мы обжигаем горшок, и запускаем процесс в обратную сторону — лапка при вращении горшка попадает на вмятины и колеблет мембрану, которая издаёт звук.

— Оягрызу.

— Да нет, коллега, йа бы цокнул по другому — мать моя белочка!

Белка выслушала все междометия, попросила тишины и запустила горшок. Если прислушаться, то можно было уловить еле заметное бубнение от мембраны; сначала оно казалось совершенно несвязным, но после минуты привыкания Макузь с невозможным удивлением понял, что различает слова!

— …шесть тысяч зобов посевных — бобов! И не меньше пяти кормовых… — бубнил горшок.

Большинство грызей пришли в большущий апух, так что уши белки, которая демонстрировала эт-самое, реально пострадали от обилия зацоков. Грызунья пояснила, что не является изобретателем цокающего горшка, а только показывает его действие. Собственно, особой разработки цок-горшков пока не велось, так что всякие зацоки не имели внятных ответов. Макузь понял, что пока его мозгам достаточно, и пошёл по своим пескам. Горшок весьма заинтересовал его, и сразу появились различные варианты применения — если удастся записывать достаточно много цоканья и сделать его более различимым для уха, то это будет хорошая альтернатива буквам на бумаге! Ведь для выслушивания не нужно даже света, и яблоки напрягать не придётся ни разу, что в пух. До чего дошло, цокнул себе белкач, и захихикал.

Через несколько дней, пролетевших достаточно незаметно, состоялся и белкосбор. Впрочем, было полно не только белок, но и голубей, волков, лосей и даже кабанов — у многих грызей были прилапнённые зверьки, которые и пришли вместе с. В качестве единого места сбора избиралась обширная пустошь на берегу реки, ранее затопленная водой — теперь там подсохло, нанесённый паводком мусорок убрали и притащили брёвна для посадки хвостов. Такое скопление пуха было крайне непривычно, поэтому самым ходовым товаром в любой торговой точке стал чеснок. Грызи инстинктивно опасались, что скучивание может привести к распространению какой-нибудь заразы, и эт-самое.

Макузю пришлось выслушать марисовских родичей, которых собрался полный песок — ну всмысле не то чтобы это его особенно напрягло, но всё равно пришлось. Пуши не то чтобы особенно о чём-то цокали, а скорее просто ржали, хватало пары слов или даже жеста, чтобы началось снова; у некоторых заболели бока от смеха. При этом, поскольку в железные тазы никто не бил, шум стоял на весьма приемлемом даже для чувствительных беличьих ушей уровне, и внезапное многопушие было даже скорее в пух, чем мимо оного. О чём собственно Макузь и не замедлил цокнуть.

— Ну да, Маки! — цокнула Мариса, — Когда раз в год, то очень даже!

— А когда не раз, то это погрызец, — добавил её скольки-то юродный брат, — Йа на станции трясу, так что знаю.

После того как практически весь пустырь оказался запружен грызями, как единым пятном рыже-серого пуха, на деревянное возвышение влезли ответственные уши цокалищного хозяйства, доложившие о. Нудных чисел они старались не приводить, а просто сообщали, что в общих закромах топа — допуха, а капусты мало, так что если кому охота капусты — пусть растит лично, время ещё есть. Мариса при этом слушала в пол-уха и подтолкнула Макузя, показав в сторону — там имелось совершенно чёрное грызо! Белкач редко слыхал таковых и весьма удивился, но вспомнил что такое бывает, как и белое грызо, каковое тоже попалось на уши.

Что ему ещё попалось на уши, так это какая-то белка… учитывая, что вокруг белок было несколько тысяч, это конечно немудрено. Соль однако состояла в том, что слух Макузя сразу зацепился за пушистую гривку, выкрашенную в тёмно-красное; грызуньи иногда так делали, смеха ради. При более подробном расслушивании выяснилось, что серая белочка перецвечена не только гривой, но и лапками, ушами и хвостом — пушнина на лапках ниже локтей и колен была фиолетового оттенка, как и часть хвоста и ушек, а кисточки выделялись чёрным. Макузь, просто проходя мимо, увидел что у неё судя по всему разноцветные глаза, один голубой, а другой тёмно-синий, чуть не фиолетовый.

Белкач был не особенно впечатлителен, но сдесь почему-то почувствовал жутчайшую симпатию к белке, и сам возмутился, потому что рядом мотала хвостом Марисочка, которая явно привязалась к нему, доверяла, и всё такое. Серо-фиолетовая грызунья прошла мимо, тоже не в одну морду и ухахатываясь со смеху, а Макузь никак не мог убрать её изображение с глаз. Он впрочем быстро сообразил, что это выше логического объяснения. А что по этому поводу сделать, хм… Пойти и поцокать с ней, чтобы убедиться в том что это обычная белка, хоть и цветная? Да пожалуй нет, это будет дополнительно беспокоить и отвлекать от согрызуньи. Скорее, решил Макузь, просто он никогда больше её не услышит, и неизбежно забудет.

Пользуясь возвышением и воплями, грызи от управления сообщили таким образом про корм, дрова, постройку общественного жилья, колодцы, и так далее; естественно они не задерживались с этим, потому что если задерживаться, базар растянется на неделю. Был вынесен на расслушивание зацок о том, стоит ли…

— Ни в коем случае!!!.. Кстати, а о чем речь?

…так вот, стоит ли городить дополнительные ледники для сохранения корма, стоит ли приобрести в цокалище Махришин ещё плоскодонных кораблей для переделки в пароходы, и не вгрызячить ли по периметру территории ещё четыре колокольни для связи и облегчения ориентировки в лесу, и ещё множество вопросов. Никакого обцокивания мнений на месте не происходило, просто озвучивались выставленные вопросы, а если имелось что цокнуть и сделать по этому поводу — то за лапы никто не держал. Собственно, потом всем желающим выдавали памятку, где всё это было изложено в краткой форме на бумаге. Всякой возни вокруг учгнезда сдесь не обцокивали, потому как там было отдельное собрание.

Оттрясши возню, грызи постепенно перешли к погрызанию орехов, валянию волков и друг друга, кричалкам и вопилкам. Близко к тому месту, где околачивались марисовские и Макузь заодно и ними, кто-то принёс курицу, и теперь грызи принялись гонять её, стараясь загнать в обозначенные брёвнами ворота.

— Эй, загоняете птицу! — возмутился кто-то.

— Спокойно, птицо специально тренированное для! — цокнули в ответ, продолжая.

Кудахтанье и бег курицы вызывал дополнительный смех, а что собственно ещё надо! Макузь и сам пробежался, но с непривычки курицу никуда не загнал, хотя и мог перегнать — птицо знало толк в беге. После того как все более-менее набегались, хвосты были усажены к костеркам для испития чаю и лёгкой кормёжки, а курице насыпали зерна в нулевую очередь. Грызи травили анекдоты и ухахатывались, хотя услышь такое в одну морду — и вряд ли усмехнёшься. Сдесь уже было важно не что цокается, а в каких обстоятельствах. Обстоятельства находились по центру пушнины, так что и.

В целом белкосбор выцокнулся за увеличение производства воимя освобождения ещё большего количества свободных пушей для участия в разборке вопросов и добыче факт — а проще цокнуть, для научной работы. Увеличение производства было вовсе не по умолчанию, потому как зачастую там, где производство шло вразрез с хрурностью, его безжалостно резали. В прошлом году например закрыли добычу камыша на реке, как угрожающую популяции уток и собственно самого камыша. Хотя скорее большинство грызей сами услышали косяк и перестали брать камышовую солому для крыш, а общее решение пошло вдогонку.

Когда стало потихоньку заворачивать у вечеру, Макузь подёрнул Марису за хвост и мотнул ухом; белочка поняла без цоканья, и грызи испарились с поля. Раз в год натурально хорошо, но напух не чаще. Собственно, также сделали почти все остальные, так что к сумеркам на берегу реки практически никого не осталось из многих тысяч пушей. Уже затемно с холмов раздавался хоровой вой, потому как там волки устроили свою сходку, пользуясь случаем — вряд ли они тявкнули друг другу что-нибудь конкретное, но пропушились наверняка не меньше. В сыром весеннем воздухе разливалась тишина и такой запашище земли, что хотелось немедленно начать рыть грядку.

Собственно для этого впереди имелось более чем полное лето, потому как первомай по погоде поспевал примерно к середине весны. Макузь, подумавши, отдал свой огородный участок Зуртышу с Речкой, а сам прихвостился к Марисе: всё-таки рыть грядку куда лучше в компании любезного уху грызя. Вдобавок у молоденькой белочки надел был явно на вырост — её и будущих бельчат, думается — и составлял участок в четыре десятка шагов по диагонали. Для парового трактора конечно так себе, но вот влапную всё это перелопатить — не дай пух никому. Участки сдесь, как и везде в других местах, разделялись полосами плотных колючих кустов типа крыжовника или роз — дабы любители халявы не заваливались. На марисовском участке по краю росли тыблони и рябина, в самой изгороди имелись крыжовник, смородина и прочие ягоды, а между этими рядами оставалось поле для овощей, обращённое на солнечную сторону — всмысле, не затенённое высокими деревьями или кустами.

Попасть на этот землекусок было далеко не просто — вокруг почти на килошаг раскидывались огороды, протянувшиеся вдоль дороги, и каждый имел такую же фортификацию, сквозь которую не видно даже в отсутствии листвы. Проходили тут по узким тропам, зажатым между весьма колючими ветками, а на перекрёстках стояли столбы с указателями, где что. В огородах казалось весьма уютно, так что грызи были недурны покопаться там несколько дней безвылазно, если погода располагает. На участках как правило сооружали лёгкие шалаши, дабы посидеть, а когда тепло — так и сурковать ночами, пуха ли. В глухих околотках грызи чаще устраивали огороды прямо возле своих основных гнёзд, в цокалище же, с его общественным зимним жильём, это было не так популярно, хотя и встречалось. У Макузя например вообще не было никакого собственного гнезда за полной ненадобностью — он околачивался в учгнезде, поближе к теме. Причём белкач в этом был не оригинален, потому как большинство марисовских родичей тоже кантовались зимой по общим избам.

Следует заметить, что организация — сквирилизация, как её называли — вполне могла обеспечить всех грызей кормом в количестве до самых ушей. Однако это потребовало бы увеличения Возни — дорог, паровых телег, складов и так далее, а белки сколь любили Возню, столь и не терпели, когда она выходила за пределы пуха. По этой причине, а скорее просто потому что нравится, подавляющее большинство грызей заводили в той или иной форме огороды и выращивали корма достаточно для себя, как минимум. Поскольку это тоже было в то самое на букву «п», никто не протестовал.

Мариса использовала в качестве мульчи сухой игольник, притащеный в мешках из лесу — этой ерундой покрывалась грядка, чтобы на ней не вырасло чего лишнее, а потом мульча довольно спокойно собиралась граблями. Как это обычно и делали грызи, грядка была далеко не просто полосой вскопанной земли — так «хозяйствовать», по большому счёту, может и кабан. Под грядку для начала закапывали слой плотной глины, удерживавшей воду — получался этакий лоток, заполняемый лёгким грунтом — торфом, а за неимением такового даже песком. Чистое дело, что в торфе или песке расти ничего не будет — поэтому для полива использовали бочку с удобрениями. В качестве корма для растений, растворяемого в воде, применялось дерьмо копытных животных, прудовой ил, а более всего просто жирная земля, выкопанная откуда-нибудь: её тупо бросали на дно бочки.

Сия элементарная операция была тоже результатом ответа на вопросы, и только после долгого изучения грызи пришли к выводу, что кормом растений являются вещества, вымываемые водой из почвы. На самом деле было ещё поглощение углекислоты из воздуха, но пока это было не столь близко к практике; использование же метода растворения почвы приносило профит, так как становилось возможно, образно цокая, на одном квадратном шаге чернозёма посеять двадцать тысяч квадратных шагов посевов. Древний огородник за уши бы схватился от такой перспективы.

Макузь и Мариса за уши не хватались — они хватались за тяклюшки, обычные лапные плуги на длинной ручке для взрыхления почвы. Почва должна была быть мягкой на три буквы, это знал любой огородник; в частности, никому под уши не пришло бы ходить по грядке, потому как это туповато. Почти на любом огороде имелись переносные мостки из досок, сделанные на случай надобности ходить через грядки — чтобы не топтать. Запасливая белочка ещё с осени наделала бумажных лент — из плохой илистой зелёной бумаги, они тем не менее весьма подходили для того, чтобы приклеить к ним мелкие семечки редиски или морквы, дабы потом не прореживать.

— Хм, — ослушал ленту Макузь, — А склеено чем?

— Клеем, — не моргнув ухом, ответила Мариса, — Это из гороховой шелухи варится. Клей так себе, но для этого сойдёт.

— Учту, — цокнул белкач, и учёл.

Вообще же Макузь более таскал воду, потому как это тяжелее, чем остальное. Вода от участка была не так далеко — шагов за двести среди огородов была небольшая площадь вокруг огромных елей, и имелась глубокая яма, на дне коей находился прудик. Спускаться приходилось кругом по наклонным дорожкам, укреплённым брёвнами, наполнять бочонок в тележке и тащиться обратно. Хотя тележка была тяжёлая, белкач не испытывал и тени нагруженности от этой деятельности — и само по себе, а уж в компании такой белочки и подавно. Судя по раздававшемуся у пруда ржачу, он в этом был не особо оригинален. До кучи погоды стояли солнечные, с голубого неба светило солнышко, лезла зелень и птицы чирикали как пострадавшие, так что сидючи на скамейке на участке, грызи растекались в пушистые плюхи.

— Как-то йа заснула, а проснулась под скамейкой, — хихикнула Мариса, — Слышимо, растеклась в жижу и слилась с обеих сторон, потому что твёрдое тело упало бы в сторону.

— Ну йа бы не цокнул, что особо твёрдое, — погладил пуховой хвостище Макузь.

Грызи сидели, ну а точнее наполовину лежали, подложив мешки с сухим мхом, и что называется, слушали как растёт трава. Судя по всему трава росла по направлению в центр пушнины, потому что именно такое складывалось впечатление у наблюдателей за оным процессом. Помимо чириканья, в воздухе уже то и дело пролетали шмели и всякие мушки — вот попозже они дадут пригусить, что уж там. Макузь скосил один глаз на бельчону: как была пушинка к пушинке, так никуда оно и не делось. Глаза у грызуньи были — ну, если присмотреться, издалека-то как у всех, чёрные — серо-голубого оттенка, а ушки длинные и пушные, как и кисти на них. Окрасом пуха Мариса не особенно отличалась от обычной схемы, как впрочем и белкач — рыжесть темнела к спине и светлела к брюшку, а лапы ниже локтей и колен были ровного серого цвета. Макузь не мог долго таращиться, потому что хрурность достигала такой величины, что хотелось уже не просто мотать ушами, а выть со всей дури.

— Мариско, бельчона, — шмыгнул носом Макузь, поглаживая её ушки, — Это такое лютое счастье, что ты со мной.

— Мрр, — уркнула белочка, — Для меня это не менее лютое счастье, можешь поверить, пушня.

— Йа рад, — цокнул белкач и задумался, — Хм, а собственно почему?

— Нууу… Для начала, прямо цокнуть, ты крупный пушной самец, — прямо цокнула Мариса, слегка прижав ушки от повышенной прямоты цоканья.

— Да, но это песок, — заметил крупный пушной самец, — Всмысле, тут в цокалище самцов половина всех грызо, и среди них не очень много мелких и линялых.

— Йа цокнула для начала, — пояснила белка, — А для продолжения, с тобой йа сразу почувствовала, что ты слушаешь на меня не только как на тушку для тисканья.

— Что есть то есть, но разве с другими белкачами не так?

— Не знаю, может и так, — пожала плечами Мариса, — Но когда за мной прихващивались молодые белчкачи, трудно было услышать в них что-то кроме голубя на току.

— Думаю, это вопрос тренировки слуха, — ласково цокнул Макузь, щёлкнул когтем по кисточке на ухе, — Нет, тяфушки определённо опушненная грызунья. А для меня так тупо лучшая…

Опушненная грызунья вспушилась и лизнула его в нос. Грызи некоторое время помлели на тёплом солнышке — чувствовалось, как нагревается шерсть, а уж уши и нос вовсю ловили теплоту.

— И всё же, Марисочка, — с некоторым трудом цокнул Макузь, — Йа сначала всё это цокнул, чтобы ты не подумала чего неверного… Но тебе не кажется, что йа для тебя как-то ммм… того?

— Нет, не кажется, — просто цокнула белка, — И если ты бы не цокнул то самое всё, то пожалуй йа бы и подумала чего не особо верное.

— Тогда опушненчик, в общем-то, — подумав, подытожил белкач, — Конечно это мягко цокнуто, но.

— Для тебя, как-то того, сего, — фыркнула Мариса, — Вот у меня брат с сестрой живут вместе, как согрызуны, и ничегошеньки. Ведь главное чтобы грызлось прибочно, а не что-то там!

— Тут поперёк не цокнешь, но всё же если бельчиться, то как?

— Ох впух, вот нашёл задачу! Как думаешь, долго ли самка будет искать крупного пушного самца только для того, чтобы потискаться?

— Ну, слушая какая самка. Такая как ты за пол-килоцока точно справится.

— Ну и какие ещё вопросы, впух, — цокнула белка.

— Какие ещё? Сейчас подумаю, — Макузь внимательно изучил небо, — Да хотя бы про бельчение, кло?

— Семь раз кло. А ты за? — хихикнула Мариса.

— Йа как самец могу быть только не против, а за или не за это к тебе.

— Цокну сяк, — цокнула сяк белочка, взъерошивая лапкой гриву, — Конечно меня тянет на это, но! Когда йа подумаю о том, как донести Соль, чтобы грызунёнок её слизал, меня одолевают сомнения насчёт того, смогу ли йа. Вообще сама не так давно грызунёнком была.

— Может и недавно, но умное грызунихо! — хихикнул Макузь, — Так что будем расслушивать по мере прохождения времени, так йа понял.

— Да, слуханём, — подтвердила Мариса.

Пока же из земли полезла редиска, а погода окончательно стала летней, без никаких заморозков, так что сурковать можно было чуть не на собственном хвосте, не применяя никаких методов утепления. Два грызя окончательно растеклись, чему крайне способствовало то, что Макузь ухитрился достать печатный Песок «Про Химию» в трёх томах, так что теперь было что почитать и над чем поломать голову. Следует заметить, что Песок не являлся высушенным изложением фактов, но содержал разбрыливание мыслью по некоторой теме без отрыва от всего вообще, что выливалось в отступления от темы, превыщающие по объёму саму тему во много раз. Это могло показаться неэффективным, но грызи только так и делали, стараясь повторять ход мыслей цокнувшего, чтобы не забывать о том самом «вообще», по отношению к которому всё остальное есть частности.

Забыть о вообщах в летнем Лесу — хоть и не в самом, но огороды были недалеко от — представлялось маловероятным. Макузь и Мариса уже знали чуть не на голос всех ворон в округе, живших неподалёку лисиц и кабанов, а также стадко в десять голов диких коров. На самом участке они выловили и департировали подальше всех мышей и кротов, дабы те не жрали то, что не следует жрать. Белкач же находился в высоко благопушном состоянии, потому как ранее не думал, что грызунихо захочет остаться с ним; теперь, зная это уточнённо, грызь годовал. А что ещё оставалось делать, постоянно встречаясь взглядом с любимой бельчоной?

Как оно зачастую и происходило, лето тряслось неспешно, и если лапами, то грызи более всего копали землю на огороде и собирали дары Леса в виде ягод, грибов, орехов и так далее. В учгнезде продолжали периодически собираться на обцокивания, в частности по поводу новой теории химического строения веществ, основой которой было предположение, что все сложные вещества состоят из одних и тех же более простых. Из каких таких простых и как состоят, предстояло ещё выяснить, но чисто обдумывательно картинка складывалась в пух, не противоцокая никаким известным фактам. Макузь с Марисой — ну, теперь это было по умолчанию — в основном садились послушать цоканье, выслушивали, думали «надо разбрыльнуть», и разбрыливали. Цоканья с большим собранием пушей проводились чаще именно летом, чтобы можно было усадить хвосты во дворе на скамейках — таких больших помещений, чтобы туда влезло по полсотни грызей без упрессовывания, в цокалище не имелось.

В частности, на одном из собраний было цокнуто, что экспериментаторы пошли дальше цокающего горшка, или точнее в тот же лес с другого края, осуществив передачу цоканья, преобразованного в сигналы. В данном случае усиливающий механизм передавал колебания мембраны на шёлковую нить; нить проходила на опорах в трубе, проложенной от одного строения до другого на расстоянии в пять сотен шагов. Даже тихой ночью орать на такую дистанцию — не самое простое дело, а уж за ветром и чириканьем птиц и думать нечего, нитка же передавала цоки вполне уверенно! Грызи довольно помотали ушами, хотя и представляли, что для доведения погрызени до практического применения потребуются горы времени.

Грызи впрочем никуда не спешили; они собирали ягоды, объедались ими, а потом набивали в ледник. Затем тоже самое делали с грибами и орехами — казалось, это может быстро надоесть, но на самом деле пищевой инстинкт штука разносторонняя и тешиться на нём можно очень долго. В частности двоепушие посетило древобашни, имевшиеся в цокалище; это были мощные высокие фыши — лиственные деревья, вокруг которых грызи построили башни с лестницами и площадками. Назначение башни состояло в том, чтобы дать возможность легко добраться до высоты дерева, а добравшись, осуществлять посадку наддерева. Над-деревом называли прививание веток, когда ветка плодового дерева приживлялась к стволу неплодового и вырастала до целой тыблони, например. Питаемые мощной корневой системой фыша, орешники пёрли как на дрожжах! Собственно, к ближе к концу лета грызей и приглашали на башни помогать собирать урожай. Была мысль насчёт того, что если натянуть клох и подождать, пока орехи упадут сами, то они окажутся в клохе, и дело сделано — но было недостаточно клоха, а кроме того передержка орехов была чревата снижением их качества.

На башнях было хрурненько, если только привыкнуть к большой высоте — снизу она не казалась большой и на самом деле не превышала двадцати, от силы тридцати шагов, но сверху пух захватывало сразу! Неслушая на древолазательность, мало какая разумная белка часто залезала на верхушки елей, потому как делать там особо нечего, а навернуться есть куда. Ближе к макушке дерева, если имелся ветер, башню вместе со стволом раскачивало, к чему тоже следовало привыкнуть. Вообще же копаться в орешнике и отправлять вниз полные корзины продукта, одновременно пырясь ушами на Лес поверх крон, было крайне в пух, о чём и было цокнуто.

Обстоятельства однако выбились за грань этого самого пуха, как это зачастую с ними, с обстоятельствами, и случается — правда не всегда настолько внезапно. Началось с того, что Макузь остался сурковать на огороде, дабы полить как следует грядки, а Мариса собиралась протрястись с родичами и сразу идти на верхний орешник. Ещё с самого утра, когда только сонные вороны вытаращили глаза, грызь бросил сурковать и пошёл таскать воду. Лучше днём ещё суркану, подумал он, а то будет жарища, а сейчас прохладно, самое то. Обильная роса на листве и траве распространяла свежесть и дополнительную прохладу, так что грызь даже вспушился. Правда, он вспушился бы в любом случае, ну да ладно.

Открытое небо над огородами было затянуто светлыми рваными облаками, через которые просвечивало восходное солнце, окрашивая некоторые завихрения в золотистый цвет; однако, начал подниматься ветерок. Макузь почесал за ухом и подналёг на лапку тележки, потому как слышал скрип колёс на соседней тропинке и соображал, что если опоздать — то придётся ждать, ибо место у пруда-ямы весьма ограниченное. Шелестела листва, несло запахами цветущих растений и местами — уже готовых овощей, так что Макузь вытащил из кармана орехи и покормился на ходу, как он зачастую и делал. Кипятить на завтрак борщ на одну морду, особенно летом, было выше беличьих сил, да и к тому же увеличивало ценность последующих съеденных борщей.

Белкач заметил, что на морду летят капли воды, и подумал про дождь, но это был не дождь — усилившийся ветер стряхивал с веток росу, запуская её горизонтально. Море листвы уже не шелестело, а шумело в полный росток, переливаясь волнами; полетели немногочисленные сухие листья. Вот те раз, подумал Макузь; «вот те два» — слышимо, подумал ветер. Не успел грызь дойти до пруда, как начался натуральный ураган, редко когда слыханый. Полетели уже не листья, а мелкие ветки, старые птичьи гнёзда, корзинки с огородов и тому подобное; ветер так грохотал в ушах, что почти ничего не было слышно. Макузь прижал уши, чтобы не надуло в них, и сел к тележке — вроде, как он слышал, падать тут на него нечему.

Вслуху таких условий стало не до полива. Макузь не то чтобы испугался, но помнил о бережливости хвоста и старался не пропустить, если вдруг будет чего пугаться. Небо приобрело странный зеленоватый оттенок, и вместе с ураганным ветром обрушился ливень… впрочем «ливень» это цокнуто так мягко, что просто никак. Такие осадки точнёхонько подходили под «как из ведра», потому что не было уже отдельных капель и даже струй, вода хлестала как с водопада! Белкач не успел ухом мотнуть, как вымок до пушинки.

При этом ему пришлось наблюдать также за тем, пришёдший вместе с ним к пруду пожилой грызь пытается остановить тележку с бидонами — мало того что там уклон в яму, так его ещё и полило водой, плюс толкало ветрищей. Немаленький в общем грызь полетел за тележкой, как белочь.

— Аа да ну впух… — донеслось цоканье через грохот стихии.

— Не в пух, а в пруд, — цокнул себе под нос Макузь и побежал вытаскивать.

Не то чтобы у грызя был большой шанс утонуть, но даже такого шанса давать не стоит, потому что хвост эт-самое. Теперь кстати хвост вымок и мешался, став люто тяжёлым, но Макузь не обращал особого внимания, потому как сам скатился по склону, толкаемый бурным потоком воды и ветром — только в отличие от первого, он не держался за тележку и потому не улетел далеко. Благо, рядом оказалась жердь, которую грызь и использовал для вытаскивания; зацепившись, упавший быстро выбрался.

— Хруродарствую, кло, — цокнул тот, отряхиваясь от воды, — Вот погрызище, а?

— Да просто ОЯгрызу, — фыркнул Макузь.

Оглядевшись, он заметил что собственно Оягрызть уже нечего — при такой интенстивности вся вода из облаков вылилась в две минуты, и зелёно-золотистая туча рассеялась, а вместе с ней стих и ветер, став практически еле заметным! Макузь подивился такому явлению, посмеялся, и ещё посмеялся. Потом правда пришлось вытаскивать тележку из пруда, а для этого лезть туда и нырять, а этого грызь не особенно уважал — вода очень легко попадала в уши, откуда её было трудно вылить. Макузь залез на ближайшее дерево, перевернулся головой вниз и потряс ею, дабы точно осушиться, после чего выжал хвост и уши, с которых текло как с тряпок. С тряпок кстати текло тоже, так что и их выжали.

— Так, что йа вообще собирался сделать? — задался вопросом Макузь.

Он опять заржал, потому что вспомнил, что собирался полить огород — теперь это явно излишнее на ближайшие десять дней, все тропы были залиты по колено. Грызь вернул на огород пустую тележку, осмотрел причинённые ураганом повреждения и счёл, что могло быть гораздо хуже. Плотные стены кустовых изгородей закрывали грядки и плодовые деревья от ветра, так что критичных повреждений не наблюдалось. Макузь попытался вспушиться, но шерсть ещё была мокрая и вспушиться не получилось.

Само собой он пошёл к древобашне, обцокать с Марисой событие, и добравшись туда через огромные лужи и потоки воды, обнаружил, что белки там нету. Возившиеся рядом с башней грызи, бывшие в изрядном апухе, цокнули, что белку отправили в лечебень вслуху падения с башни. Макузь прижал уши и позырил — само дерево и башня были укреплены так основательно, что даже ураган не мог своротить их — вдоль ствола проходили железные цепи, внизу прикованные к каменным кладкам. Но вот ограждения площадок, лестницы и переходы на террасах вокруг дерева посносило очень сильно — с той стороны, куда дул ветер, земля была усыпана ломаными ветками и обломками досок.

Уточнять у грызей, что именно случилось с его белушкой, белкач не стал, потому как в любом случае пошёл бы выслушать лично, а они вряд ли могли знать особо точно, что. Вот теперь Макузь уже испугался, и сразу признался бы в этом. Цокалище было сильно растревожено ураганом — посносило крыши, деревья, пострадали и тушки; белкач слышал, как обгоняя его, проехал паровик, на телеге которого везли грызя и лося с какими-то косяками в организмах.

Лечебень представлял из себя довольно крупный комплекс строений, где обитали знающие грызи и куда как раз свозили нуждающиеся в помощи тушки, и сейчас тут было довольно толкучно. Макузь обходил стороной самые большие скопления, чтобы не увеличивать их собой, отлавливал отдельных пушей и оцокивал; местная белка сразу цокнула, куда податься. Подавшись, белкач узнал, куда поместили Марису, и побежал туда довольно быстро, неслушая на нелюбовь к быстрому беганию и скучиванию. Грызунью он обнаружил на кушетке в большой избе, каковая была изрядно забита пухом — пришлось подождать, а потом протискиваться по стеночке, чтобы не мешать. И стоит признаться, что Макузь невовремя обрадовался, увидев Марису живой. Грызь опустился на пол около лежанки и погладил шёлковые рыжие ушки. Белочка слабо улыбнулась.

Естественно, Макузь не стал трепать её за уши, что случилось — потому что уже случилось. И даже трогать уши лечебников, возившихся сдесь же, грызь стал крайне осторожно, так что отцок получил только к вечеру, учитывая наличие явного аврала. За это время он успел натаскать воды в избу и наколоть дров, потому как сдешним любая помощь явно была не лишней, да и шла непосредственно бельчоне. Освобождаясь, Макузь сидел рядом с ней и держал её лапку, которая явственно подрагивала. Прочистить событие удалось только когда пришли марисовские родичи, тоже прознавшие.

— Ну, ничего особо в пух, — честно цокнул им знахарь, наконец освободивший голову, — Загремела она как йа понял шагов с двадцати или больше, вполне вероятны повреждения внутренних частей организма.

— А это что значит? — прикусила коготь белка.

— Это значит, что сделать тут особо ничего нельзя. Как способствовать заживлению сломанных костей, мы знаем, и если дело было бы только в них, йа бы цокнул что жить будет…

— А так?!

— А так не цокну, — не цокнул медицинщик, вздохнув, — Это всё, грызо.

— Не совсем всё, чем мы можем помочь?

— Ммм… — белкач оглянулся на бочки с водой, потом на Макузя, — Если корма свежего принести, то будет в пух. Только не орехов, а зеленушки, ягод, тыблок мягких или груш, кло? Впринципе то у нас свои запасы, но сейчас много пострадавших, сами слышите…

Никогда ещё Макузю не доводилось собирать малину с таким отвратительным настроением! Белкач впринципе мог отвлечься и выбросить из головы даже такую тему, потому что хорошо управлял собственной головой — но хватало буквально на несколько секунд. Грызь прекрасно понимал, что сколько ни думай — сделать ничего не сделаешь, но не думать не мог. Он напрочь забыл про корм и вспомнил только следующей ночью, когда в довольно прохладном воздухе пришлось сурковать на сене под кустами во дворе лечебня. Пришлось тащиться к пищеблоку и зацокнуть, нет ли лишних сухарей — лишних конечно не было, но Макузя там уже знали и погрызть обеспечили.

Марисе становилось всё хуже. Хотя внешне это почти и не было заметно, белка слабела, с трудом водила ушами и начинала впадать в бессознательное состояние. Большое количество «зелёной воды», как называли самую универсальную лечебную травяную настойку, явно помочь не могло. На третий день с утра Макузь уже уставился ушами на неживую тушку. Это было исключительное по силе ощущение, понимать что Марисы больше нет, хотя глаза вроде говорили об обратном. Белкач просто отчётливо ощутил, насколько далеко от пуха упало. То есть коротко цокнуть, грызю стало плоховато.

Правда, в голове тут же щёлкнуло и предмозжие заявило, что хватит жалеть себя, потому как ей-то явно было уже как минимум попуху. Макузь не впервые прощался с близкими грызями — правда, с согрызуньей как раз впервые. Вот те раз, подумал он, внезапно так внезапно… Белкач помотал головой, умыл морду из умывальника снаружи избы, и пошёл ещё цокнуть. Для этого пришлось основательно подождать, так как лечители были заняты — но грызь не потерял времени и помогал разгружать овощи и зеленуху в погреб, потому как привезли оных полную телегу. Когда появилась такая возможность, он всё же поймал за уши того самого знахаря.

— Всё-таки хруродарю, грызо, — цокнул он, — Что хотя бы попытались что-то сделать. Йа например в этом дуб дубом, да и многие другие тоже.

— По крайней мере обезболивающее, — пожал плечами грызь, — Конечно, очень жаль, такая молодая грызунья… кхм.

— Что-нибудь ещё можно вытрясти, чтобы эт-самое?

— Пока ты уже вытряс достаточно, — кивнул знахарь, — Сейчас там доцокиваются с семьёй, чтобы передать тушку в групп расслушивания.

— А это что такое? — спросил Макузь.

— Групп это больше, чем один, — дал справку грызь, — А вообще это для того, чтобы понять, что с ней случилось. Скорее всего, придётся даже резать.

— Резать? — поморщился Макузь, но быстро вспомнил что резать будут отнюдь не то, что боится резки.

— Ну а как ты хотел добраться до внутренних — кло? — органов?…

Цоканье значительно приободрило Макузя, насколько это было возможно: он узнал, что в цокалище имеется отдел учгнезда, занимающийся лечением тушек, и что тамошние грызи ведут активные изыскания. В довольно никаком состоянии белкач вышел с территории лечебня и плюхнулся на собственный хвост в зарослях. Пока что ему хотелось исключительно сидеть и пялиться в небо, как окружавшим его растениям. Что обычно делают с неживым туловищем? Если бы не групп расслушивания, его бы просто закопали где-нибудь в Лесу, достаточно глубоко чтобы не вырыли хищные звери, ибо незачем приучать к беличьему мясу. При этом следует уцокнуть, что при возможности грызи зарывали тушки не сами, а через кого-нибудь, чтобы даже не знать конкретного места — так для них ушедший согрызун оставался в Лесу в целом, что было более в пух. Макузь подумал, что это правильно — он вовсе не хотел бы знать, что станет с тушкой Марисочки…

Белкач некоторое время шмыгал носом от нахлынувших чувств, но довольно быстро пришёл в годность и в частности сообразил, что за всё это время кормился еле-еле и оттого было бы нелишним набить брюхо. Лично для него Мир без белки никогда не станет прежним, но это только лично для него — а это для грызей всегда было частностью. Макузю явственно захотелось именно набить брюхо, для того чтобы продолжать распилку жажи, для того чтобы грызи всё больше знали о Мире, чтобы когда-нибудь — наверняка так и будет, думал белкач — можно было бы легко справиться и с такими травмами организма, и даже чем хвост не шутит, оживлять уже неживые тушки… впрочем, насчёт этого он не был уверен на сто пухов. В любом случае, Мариса, которая теперь осталась только в его памяти, требовала отнюдь не унынья, а наоборот. Макузь попробовал вспомнить смешное, но пока ему это не удалось — ну да ладно, время есть.

— Время есть, Марисо, — тихо цокнул он себе под нос, — Мы ещё дадим песку, обещаю тебе.

Уши приняли достаточно стоячее положение и грызь сделал что и обычно, тобишь вспушился. Тем не менее ухо ловило что-то не то, и скоро он сообразил, что именно — невдалеке кто-то пошмыгивал носом, как он сам несколько децицоков назад. Встав с затёкшего хвоста, Макузь вышел на песчаную дорожку и хотел отправиться в учгнездо, послушать как оно там после урагана и не нужна ли помощь знакомым и незнакомым грызям. Хотел, но не пошёл, потому как за порослью ивняка заметил серые с чёрным уши, а под ними тёмно-красную гривку волос: похоже, та самая белка, которую он слыхал на первомайском сборе! Это цо-цо неспроста, подумал грызь, и завернул туда. Услышав его, белушка утёрла слёзы с мордочки. Поглядев на уши серенькой, Макузь понял что она будет не против, если он присядет рядом, что он собственно и сделал.

— Что-то случилось, белка-пуш? — осторожно цокнул он, — Не овощно ли?

Под овощным он как обычно подразумевал, не требуется ли какая помощь. Собственно он мог цокнуть ровным счётом любое другое слово, потому что смысл был совершенно чист.

— А? — встрепенулась белка, — Овощно? Да не цокнула бы…

Она посмотрела на белкача двумя глазами — а не одним, как раньше. Макузь был среднего размера грызем с повышенной рыжестью, которая к хребту переходила в бурость, а белой шерсти на брюхе имелась только узкая полоска. Это было слышно, потому как на белкаче были только короткие портки, во все стороны равные и подвязанные верёвкой. Белкач тоже не упустил случая расслушать белочку и нашёл, что она таки прелестна — ровный серый цвет шёрстки оттенялся покрашенными в фиолетовое и чёрное лапками и ушками.

— Да это… ветер, — цокнула она, — Собака задавило. Вот ходила относить тушку на расслушивание…

Серенькая снова шмыгнула носом и прижала ушки, вспомнив про собака.

— Чисто, — вздохнул Макузь, — А у меня согрызунью туда же.

— Очень сожалею, грызо-пуш! — округлила глаза белка.

— Почему? — слегка улыбнулся Макузь, — Ты же её не знала, как и йа твоего собака. А собаков и белок по всему Миру за день уж наверняка немало того.

— Это да, — почесала за ушком серая, — Но ведь тебя йа вижу, и знаю что это не в пух, когда эт-самое, потому и сожалею. И ты кстати тоже поэтому подошёл, так ведь?

Белка поглядела ему в глаза и положила лапку поверх его лапы.

— Кстати йа Ситрик, — цокнула серо-фиолетовая белочка.

— А йа Макузь, — цокнул Макузь.

Впринципе, раньше у Ситрик был пух обычного серого цвета, как это бывает достаточно часто, если цокать о белках — мелкие неразумные белки, которых крупные разумные белки называли белочью, обычно линяли от зимы к лету, сменяя рыжее опушнение на серое и обратно. У грызей это наблюдалось в гораздо меньшей степени, так что можно цокнуть и вообще отсутствовало — поэтому раз уж белка серенькая, то рыжей сама по себе не станет. Однако имелись средства для того, чтобы изменить цвет пуха намеренно — в частности уцокнутые миллиционеры и пропушиловцы, ловящие хищных зверей, красили гривы и уши в зелёное, чтобы не маячить — в общем грызям было довольно попуху, какого цвета уши, поэтому для практической пользы они могли расписать их хоть под радугу.

Ситрик же носилась по цокалищу, как сорока по лесу — то одна возня, то другая, то опять первая, то обе вместе. Случалось это из-за того, что семья Треожисхултов была большая, и всякой возни у грызей хватало, а Ситрик была очень лёгкой на подъём и сама напрашивалась на такие вещи, которые у многих вызывали лимонное выражение морды. Для большинства грызей надобность обходить все товарные лавки в поисках чего-нибудь редкого, которое внезапно понадобилось, являлась откровенно напрягающей — по причине грызоскопления на узком участке пространства и времени. Те же самые пуши легко могли пройти в пять раз больше расстояния, но только если за дровами, кпримеру. Ситрик даже не могла цокнуть, как у неё это получается, но она обладала явным даром чистейшего цоканья и могла в двух словах объяснить даже сонному сурку в три часа ночи весьма сложные вещи.

Ей правда не удалось ничего объяснить своему бывшему самцу Милдаку, но разве что из-за того, что у животного крыша была не на месте и вообще его строго цокая нельзя было назвать белкачом. К лету Ситрик узнала от кого-то из родичей, что олуха просто-напросто убили: совершенно оборзев, он позвал своих сотрудников по трясине «пойти проучить это глупое животное», где под глупым животным подразумевалась сама Ситрик. Естественно он выразился бы куда более грубо, но для этого просто не имелось слов в беличьем языке — тем не менее, сотрудники уловили соль. Настолько, что согласовав сие с милиционерами по цокалищу, завели дурака не к промдвору Треожисхултов, а на испытательный полигон, и оставили в срубе «ждать». Дождался он фугасного снаряда из пушки, который мало что оставил от туловища; просто грызи были люто рациональны и не стали убивать туловище просто так, а заодно проверили действие фугаса, ведь такая возможность бывала крайне нечасто. Выслушав это, Ситрик помотала ушами и решила забыть про.

Помимо всякой текущей возни, доставлявшей немалую радость, серенькая то и дело оседала возле избы бабки Апухьи, где собирались грызи, занимавшиеся так цокнуть углублённым изучением изображения по плоскости, тобишь рисования. Там можно было просто как поцокать и поржать до боли в боках, так и найти белку — как правило именно белку — которая за некоторое вознаграждение согласится отрисовать что нужно. Вслуху полного отсутствия других способов запечатлеть изображение, это дело являлось как искусством, так и чисто прикладным ремеслом — как объяснить на пальцах, как выслушит бледнейшая поганка? А так показал картинку и всё чисто. Ситрик естественно была не в той категории, которая искала, а рисовала лично, изведя уже порядочную гору всяких красящих материалов и толстой бумаги. Впрочем никак нельзя цокнуть, что она только тем и занималась, что рисовала — потому что даже это надоедает и надо проветривать пух.

Проветривши пух, она всё-таки заваливалась к избе, потому как там было весело и можно услышать хотя бы Чейни, давнюю подругу; эта белка как раз скорее только и делала, что рисовала, не зная никаких тормозов, и имя Чейнсовина, тобишь цепная пила, не особо соответствовало характеру грызуньи. Зачастую грызи собирались кругом и выслушивали кого-нибудь, имевшего что цокнуть, свыть или спеть; по этому поводу Ситрик часто хватали за уши, да она была и не против ни разу. Впрочем, постоянно петь «про пушню», как называлась расхожая грызунячья песенка, ей всё же надоедало, и Ситрик разнообразила, так цокнуть, репертуар. В частности белке очень в пух пришлось сочинение каких-то песняров, потому что это была былина о Большом Песке, произошедшем много десятилетий назад, когда грызи Кишиммары — страны что находилась западнее — устроили разнос бурскому шняжеству, потерявшему нюх и совесть. Грызунья влезла на большую бочку, чтобы её лучше было слышно, хитро улыбнулась и затянула громко и сильно:

Как в Кишиммарской стране, в северных местах

Прут трясины тыщами, нагоняя страх.

Думают о крови, точат топоры

Ждут больных животных из-за большой горы.

Конец тупака уж слышон,

И солнце осветит лесок!

Весь Мир будет очень пушон,

Вперёд, бельчачий Песок!!

Вдаль по родной земле прошёл ушлёпок-шнязь!

Встанем хвостом к хвосту, уложим его в грязь!

Бронь на лесных дорогах, на востоке гром!

Бурских чумных хорьков вынесем ведром!

Пуши слушали, вытаращив уши, потому как уж кого, а от Ситрик такого не ожидали — но не это главное, впечатление произвела сама былина в белкином исполнении, каковое нельзя было не признать попавшим в пух. Пожалуй после этого песенка действительно стала известной в Щенкове, а до этого ни-ни.

— Ну ты выдаёшь, грызо! — цокнула Чейни, похлопав Ситрик по плечу, — Хотя в пушнину безусловно!

— Что есть то есть, — потёрла коготки серая, — Это йа недавно на причале услышала, грызи из этого, как его… цокалища Шабатон, вот. А ты вид на Куриную горку уже нарисовала?

— Да йа бы и нарисовала, но напух нужно синей краски, потому что из красной синюю не сделаешь, а там река и пруды, двое. Если их чёрным или жёлтым покрасить, будет тупо, а если зелёным, то не видно вообще.

— Пум-пурум-пум, — задумалась Ситрик, пырючись в небо.

Задумывались они так уже далеко не первый раз. Впринципях, всё что нужно для изрисовывания бумаги, в цокалище имелось — но цокалище большое, и пока всё найдёшь, опушнеешь почище енотовой собаки. Вслуху этого у причастных грызей возникла мысль нарочно сделать склад, он же лавка, с карандашами, кистями и красками всех нужных наименований. Подумав, что это в пух, Ситрик начала деятельность: для начала нашла пушей, готовых этим заниматься — потому что сама она могла подсобить, но напух не окапываться там пожизненно. Затем требовалось тупо найти помещение и некоторое количество единиц Добра, чтобы не запросто так забирать товары. Вся эта возня требовала опять-таки носиться по цокалищу и трепать грызей за уши; пока было возможно, Ситрик ходила на лыжах — вдоль дорог имелись проторённые лыжни и каталось там легко. В половодье, само собой, она перебиралась в основном по гатям, как и все остальные, и использовала курсировавшие по канавам лодки. Когда же земля высохла, белка схватилась за велогон, имевшийся в сарае у семьи — он был довольно тяжёлый, но всё равно получалось раза в два быстрее, чем пешком, а если с горки, так и во все пять.

Поскольку цоканье шло не о тысячах тонн, Ситрик рассудила просто и пробила идею для начала разместить склад просто в сарае у одной из причастных белок — тем более при осмотре выяснилось, что там просто срач, который нечего особо оберегать. Именно там поставили полки, ящики и коробочки для создания запасов — точнее, Запасов, что совсем не одно и тоже. У причастных же грызей был самый основной ресурс — Дурь, и не менее основной инвентарь в виде собственных лап, а также составленной Ситрик схеме того, где что лежит. Всмысле и где что лежит в сарае, и где это можно достать в цокалище, с указанием цены. Цена была не то чтобы средняя, а как была так и оставалась, если ничего не случится — грызям просто будет лениво менять ценники, вот и всё.

В воздухе отчётливо понесло, и в том числе надвигающимся летом, а следовательно на носу был первомай. Ситрик использовала одно из зеркал, которые в частности имелись в лавке в некотором количестве, чтобы ослушать, как она выслушит, пардон за каламбур. Выслушила она ничего, разве что на левой лапе шерсть была выкрашена пятном фиолетового цвета, потому как белка вляпалась в фуксиновую краску. Отмыть эту штуку не имелось никакой возможности, срезать весь пух под корень было не в пух, но тем не менее пятно мозолило глаза.

— Оу, щенковский огородовой! — фыркала Ситрик, пялясь на шерсть, — Как же это убрать?

— А напущища? — пожала плечами Чейни.

— Выслушит не в пух, вот что, — цокнула серенькая, — Конечно не то чтобы уж совсем никак, но хотелось бы.

— Нуээ… возьми да покрась фуксином ещё, — от балды предложила Чейни, — Как будто так и надо.

— Хмм… А вот это стоит попробовать!

— Только не вздумай потом цокнуть, что это йа тебя уговорила.

Ситрик не собиралась ничего цокнуть, а взяла краски, развела да и выкрасила шёрстку, так чтобы пятно перестало быть пятном. Она сразу сообразила, что полностью фиолетовая белка — это не особо в пушнину, а вот частично… В итоге получилось так, как получилось — лапки оказались фиолетовыми ниже локтей и колен, частью покрасился хвост и ушки, а в дополнение белка добавила чёрного цвета, чтобы было. Ну а уж гриву она выкрасила в тёмно-красное ещё раньше.

— Пух ты! — удивилась Чейни, услыхав результат, — Совсем другой песок!

— Ну, может быть, — почесала за ушком Ситрик, — Только интересно, через сколько времени пух приобретёт свою прежнюю окраску.

— Не знаю, вот заодно и проверим.

По крайней мере до первомая никаких изменений в цвете пушнины замечено не было, а многочисленные Треожисхулты, собравшиеся на эт-самое, потешились фуксиновой белкой и одобрили, что неудивительно — никаких проблем от этого не предслышалось, зато среди куч рыжих белок будет одна нерыжая. Как и предуцокивала Чейни, яркие чёрные уши вызывали некоторый подъём хохолков среди встречных белкачей — а вслуху общего сбора, встречных было полно, и общее количество хохолкоподъёма составило, слышимо, значительную сумму. Воодушевившись этим, Ситрик после первомая ещё подкрасила шёрстку, и в частности сделала чёрные полоски под глазами — под одним одну, а под другим две, наверное чтобы не спутать. На этом белка решила, что хватит применять краску не по назначению, и стала применять её по назначению.

— Слушай Мак, а почему? — цокнула Ситрик.

Грызи просиживали хвосты в читальной комнате учгнезда, потому как хотелось и выслушать буквы, и морозец снаружи стоял достаточный, чтобы вспушиться тридцать три раза. Пушей сюда сейчас набилось предостаточно, но цоканье стояло тихое, чтобы не создавать громкого — только и слышалось, как трясутся уши.

— Потому что Ъ, — уверенно ответил Макузь, не успев оторваться от книжки, и только потом поднял уши, — А?

— Бэ, — улыбнулась белка, — Йа точнее хотела спросить, зачем вообще такая лютая пилка жажи?

— Где ты слышишь лютую пилку жажи? — уточнил белкач.

— Ну не сдесь, допустим, но те пушины, которые показывали вчера, — Ситрик подёрнула ухом, — Это ли не пилка, не жажи ли, и не лютая?

Цокнуть поперёк было трудно — вчера грызями показывали пуханизмы, предназначенные для напилки древесины на дрова при прокладке просек, сборе сушняка или вырубках мёртвого леса. Огромные, извергающие столбы дыма гусеничные чудища выслушили весьма пугающе, особенно когда зубья пил крошили дерево в опилки.

— О да, — кивнул Макузь, — Это она.

— Нутк и?

— Соль в том, что главное это что? — распушил щёки белкач, — Хрурность.

— Вот и йа про то же! — фыркнула Ситрик, — Такенное погрызище в Лесу — это хрурность?

— Ещё какая. Дело в том что если просто так, то есть много того, что мимо пуха, — цокнул Макузь, — Вот сидишь ты, проводишь хрурность, а тут подходит голодное мясоедное животное и пытается тебя переварить. Кло?

— Ну это понятно. Но разве для этого недостаточно чуууть-чуть подпилить жажку?

— Ммм… нет. Для того чтобы хотя бы такой косяк не происходил больше никогда, нужно достоверно узнать, почему он происходит. Для этого нужно много пинания умов, а чтобы умы были свободны для пинания — их надо кормить.

— Опять кормить, — вздохнула серо-фиолетовая белочка, — Куда ни мотни хвостом, всюду оно!

— В запятую, — серьёзно цокнул Макузь, — Помнишь своего собака?

— Помню, а при чём тут?

— При. В своё время мне пришлось кормиться животным, которое у нас было… ну как собак, — подёрнул ушами Макузь, — Только это был лось. А всего-то дело было в засушливом лете.

— Уйхх, — зажмурилась Ситрик, представив.

— Ещё вопросы к пилке? — улыбнулся белкач.

— Вопросов к пилке больше не имею! — серьёзно ответила грызунья, — Зато имею вопросы, что это ты так набросился на химические Пески?

— А, — Макузь почесал за ухом и тихо рыгнул, чтобы не пугать белок громкой отрыжкой, — Это Фрел, цокнул что наверняка нагрузит большой пилкой, но только если йа досканально изучу эт-самое.

— Большой? Настолько? — показала лапами Ситрик.

— Думаю даже побольше. Конечно всякие опыты с дёгтем это хорошо, но честно цокнуть у меня уже уши кругом идут от них. А если что длинное, на много лет — это в пушнину.

— На много лет? — округлила глаза белка.

— На столько, сколько не живут, — уточнил Макузь.

— Ну не знаю кто сколько, а йа хочу пожить, — хихикнула Ситрик, — Причём с тобой, Маки.

— Пушня, — счастливо улыбнулся грызь, почесав за серо-фиолетовым ушком.

Макузь таращился ушами на белку и был готов выть от счастья. Она была совсем не особо, если не цокнуть более, похожа на Марису, но тем не менее — хотя, у грызуний и было нечто общее в плане чистейшего слуха и цоканья. Грызь конечно не забыл свою бельчону — он собственно не забыл её вообще никогда и зачастую мысленно перецокивался с ней, а это приносило исключительно хрурные чувства. Макузь нисколько не сомневался, что Марисочке понравилась бы Ситрик — а чтобы убедиться, он расцокивал серой про рыжую, потому что нельзя было наоборот, и серая находила, что грызунья была хрурная. Ей лишь немного не хватило той крысиной острожности, которая заставила грызей с началом урагана сразу слезть с башни…

А тем временем время продолжало идти. Ну или плыть, кому как больше нравится. В цокалище Щенков продолжалась неспешная и вдумчивая возня, потому как это было по умолчанию, если цокать о беличьем цокалище; когда не стояло особо внезапных вопросов вроде пожара, возня всегда была такая. Макузь стал зачастую хаживать — ногами причём, да — в Треожисхултовский промдвор, где серая белка была всегда рада его слышать. Сама она обитала не в дворе, а в избе рядом, но застать кого бы то ни было проще всего у центральной площадки. Ситриковские родичи слушали на белкача, естественно, как на белкача, отчего исключался всяческий тупак. Макузь же с интересом ослушивал большое, так цокнуть, промподворье, и если уж подворачивалась возможность перетаскать мешков или вырыть яму — так он бессовестно пользовался.

Песок впереди по времени выслушил ровно — даже для Макузя, который непонаслышке знал, какие порой случаются внезапности. В самом цокалище, а уж тем более вокруг, шумел кронами Лес, а невдалеке катила свои воды река Жад-Лапа, и оба эти процесса попадали точно в пух, не мешая друг другу.

Ведро второе (которое третье) этого же самого песка

— Выслушай Мак, а почему? — цокнула Ситрик то самое, что от неё было слышно довольно часто.

— Потому что Ъ, — не мотнув ухом ответил тот, — Так что почему?

— Да ничего, — хихикнула серо-фиолетовая грызунья, погладив уши белкача, — Так, проверка.

— Кло, — кивнул Макузь, — Кстати, не хочешь прогуляться до учгнезда? Фрел собирает пушей для эт-самого.

— На ночь слушая?? — удивилась Ситрик, — Да почему бы и нет, но йа обещала Чейни закончить с сортировкой, так что нет.

— Кло, — повторно кивнул грызь.

В небольшой комнате избы, где обитала Ситрик, горел масляный светильник, позволявший кое-как расслушивать предметы, а если прямо под его зеркалом — то даже спокойно читать, что собственно белка и делала, переписывая длинные списки наименований чего-то там. Пахло сдесь исключительно маслом, деревом и сухим мхом, набитым в сурковательный ящик. Макузь нашарил на стене дождевик, снизу — калоши, нацепил сей инвентарь на организм и собственно пошёл. Потом правда сунулся обратно в дверь, и когда Ситрик подняла на него уши, предуцокнул.

— Учти грызунихо, вернусь затискаю!

Ситрик фыркнула, засмеявшись, а Макузь теперь действительно пошёл. Стоял поздне осенний вечер, совсем тёмный и с дождём — не то чтобы проливным, но заметным. Сквозь туманное марево и качающиеся голые ветки деревьев маячил свет в окнах и фонари, разбросанные на большом отдалении друг от друга — цокалище как было нескученное, так и осталось, впрочем на то оно и. Насыпанные глинистым грунтом и укреплённые камнями тропинки вдоль дорог практически не размокали от дождей, так что ходить или ездить на велогоне можно было спокойно. Правда, при мокроте да ночью с велогона слетать в лужу совсем не долго, так что Макузь был не особый любитель и шлёндал на лапах, пропуская тех, кто любитель побольше.

Большущая единая изба учгнезда светилась всеми окнами, напоминая не иначе как саму себя. Грызь уже привык к этому выслуху, за несколько лет-то; на самом деле он лета не считал, но получалось что их уже не менее четырёх, с тех пор как Макузь переселился в Щенков. Белкач поднялся по лестнице, пристроенной снаружи, и сунулся в знакомую дверь с номером три дробь ноль. Как и все прочие двери, эта была тройной — самую большую открывали для проветривания или проноса груза, поменьше — для обычного прохода, а в люк внизу лазали в мороз, чтобы не выхолаживать. Пока мороза не наблюдалось, так что лазать в люк грызь не стал. Пройдя узкими тёмными корридорами, освещёнными только светлячковыми по мощности лампами, Макузь оказался в читальной комнате, где имелось большое окно и солнечным днём действительно было удобно читать; нынче тут собрались хвостов десять пушей, и в частности Фрел Древопилов, пожилой белкач, который с самого начала следил за всыпанием соли в макузьевую голову.

— Грызо! — Макузь поднял лапу, согнутую буквой «га», приветствуя грызо.

— Кло! — хором ответили пуши.

— Ввались, — цокнул Фрел, протирая очки.

Макузь повесил на крючок отсыревший дождевик и усадил хвост на скамейку, рядом с другими хвостами. На большом столе были орехи, квас и карты местности в большом количестве, которые собственно и были предметом расслушивания.

— Тобишь, — неспеша цокнул Фрел, тыкая гусиным пером в карту, — Сомнений в том, что бельчизации нужен тар, нету…

Под таром он как всегда подразумевал болотную сырую нефть, известную всем химикам — при перегонке её можно было размусолить на фракции, каждая из которых была более чем полезна. Главное, что знали про тар — так это то, что проще вытопить смолы с брёвен, чем нацедить этой жижицы из болота. А раз проще, то собственно так и делали, и болотный тар был пока что предметом изучения, а не нацеживания. Припомнив эти данные, Макузь почесал за ухом.

— … и его у нас есть, — не без довольства продолжил белкач, — Всмысле, есть место, где его изрядно.

Рилла Клестова цокнула внутрь, то бишь цокнула, не открывая рта, отчего надула щёки, и Фрел повернул на неё уши.

— Имеешь что-то цокнуть, Рилла-пуш?

— Да не особо, — цокнула белка, — Просто хотела уточнить, что тар есть в болотах за Маржикватским хребтом, но это тысяч пять килошагов от нас и тысячи две от ближайшего цокалища.

— Сто пухов, — кивнул Фрел, — Йа не имел вслуху эти болота, как предмет чисто поржать.

До грызей доходило довольно быстро, так что Раждак Кострин поднял хохолок:

— Значит, ты имел вслуху другие болота с таром?

— В запятую, — усмехнулся белкач, — Это выяснилось не так давно, поверхностная разведка была этим летом, а точной разведки не было вообще… пока что. Вот выслушайте.

Он развернул карту и придавил края свитка стаканами. Под слегка дрожащим жёлтым светом масляных ламп на карте слышались дороги, реки, и пухова туча вертикальных штрихов — болота.

— Шишморский околоток. Сдесь Жад-Лапа делает большую петлю по низине, вслуху чего образуются затопленные участки, сиречь болота.

— Пух ты, — цокнула Рилла, которая всё-таки отлично изучила землеграфию, — Это всего сто килошагов от нас!

— Ага, — продолжил Фрел, — Лет десять назад ещё в тамошних болотах нашли то самое, ну подробно йа дам почитать. В этом году мы сподобились узнать, что именно там нашли, и вслуху этого — что?

— Подробное расслушивание! — цокнул Макузь.

— Рано, — поправил пожилой белкач, — Изучение материалов предварительной разведки и потом, если всё в пух, именно подробное расслушивание. Хотя конечно более для уточнения деталей, а сама факта она наморду — тар в наличии.

— Где? — вылезла любопытная Рилла.

— В образцах стоит, номер 4500-459, - фыркнул Фрел, — Какой смысл слушать тар в банке? Его уже расслушали. Надо выяснить, сколько его в болоте, где именно, ну в общем вы понимаете?

— Тоесть на предмет возможности добычи? — приподнял хохолок Макузь.

— Именно на этот предмет. И это далеко не так просто, как может показаться.

— Никто и не цокал, что просто, — заметил Макузь, — Но надо срочно начинать!

— Почему срочно?

— Потому что не терпится!

— А, это весомая причина.

— Вобщем так, — хлопнул по столу Фрел, — Основное, да и второстепенное тоже, все выслушали. Ухитритесь изучить отчёт, и когда оно будет, обцокаем далее. Кло?

— Три раза кло!

Для начала пришлось пойти в копировальню и отпечатывать, чтобы иметь возможность эт-самое. Там как обычно не хватало бумаги, так что Макузь пошёл искать оную по учгнезду, выдёргивая по листику от встречных пушей; всё равно на десять экземпляров не хватило, так что грызи доцокались изучать либо вместе, либо по очереди. Тар это жирно, подумал белкач, направляясь к дому… ну всмысле к ситриковскому дому, потому как грызь не привык считать своим домом какое-то конкретное место, а считал весь Лес кучно. По дороге, снова чувствуя осеннюю сырость и холод, белкач подумал мысли о том, что в общем-то грызя просто орехами не корми, а дай распилить какую-нибудь жажу! С чего иначе он так поднял хохолец на этот тар? Узоров на нём собственно нету и цветы не растут, а поди-ж ты. Макузь собственно и пошёл.

Вернувшись в избу, он исполнил свои угрозы и слегка потискал белушку, потому что и белушка была ни разу не против — Макузь был пушной зверёк, приятный на ощупь. После этого грызи вспушились и сели топить самовар еловыми шишками — не то чтобы для испития чаю, потому как проще скипятить на чугунной печке, просто это было долго, килоцока два, и за это время можно посидеть и поцокать, а если цокать не хочется — так и подумать на две пуши. Уж что-что, а подумать, да ещё и на две пуши, грызи уважали: как цокалось, пара ушей хорошо, а две лучше. Само собой, вторая пара ушей тут же получила на голову таром.

— Это же опушнительно! — хватался за уши Макузь, — Тут, не так уж далеко от Щенкова, эт-самое!

— Ну как цокнуть, — как всегда вдумчиво цокнула Ситрик, качая фиолетовым ухом, — Сто килошагов это один пух не в пределах дневной досягаемости, особо не разъездишься. Так что хоть сто, хоть три раза по сто, однопухственно.

— Для этого да, — согласился белкач, — Но для того чтобы вывозить добытое и ввозить расходное, близость к цокалищу, которое есть транспортный узел, это чистые орехи. Вот выслушай…

Ситрик милостиво выслушала, с улыбкой глядя на то, как Макузь сбивается с цоканья на квохтанье, токуя аки тетерев.

— Честно цокнуть йа не совсем понимаю, почему такой подъём хохолов из-за тара, — цокнула белка, — Но раз тебе интересно, то и мне интересно.

— Бельчооона, — почесал за шёлковым ушком грызь.

— Пуушня, — ответила бельчона.

— А сейчас йа доходчиво и с числовыми выкладками объясню, почему подъём хохолов, — предуцокнул Макузь.

— О суслики-щенки, — засмеялась серенькая.

Возможно, сухую соль донести и удалось — даже наверняка, потому что ничего непонятного в том, чтобы производить прорву клоха и смазки для пуханизмов, не имелось; однако Макузь чувствовал, что Ситрик не вгрызает в дух происходящего. Ну жажа, ну распилка, что дальше? Белкач знал, что она действительно будет проявлять интерес хоть к ржавому гвоздю, если будет он — таково уж было свойство близко живущих белок, разделять песок своего согрызуна — по другому они просто не умели. Однако же и надобности прочистить для неё, в чём тут Хрурность, сие не отменяло.

Отмахиваясь лапами от текущей и сыплющейся возни, Макузь принялся таки изучать то, что следовало изучить. По сообщениям грызей, болота были допушища какие большие и простирались по прикидкам килошагов на двадцать по ширине и все сорок по длине, вытягиваясь вдоль долины реки. Точно никто не измерял потому, что это было невозможно, по крайней мере пока. Даже замер длины болота грызи проводили весьма приблизительным способом, поймав в лесу птицу особого вида — круглинку — и выпустив её с другой стороны болота, замерили время, которое потребуется ей на возвращение к гнезду, а она всегда возвращается. Ясное дело, что даже усреднив десять замеров, можно было ошибиться на пару килошагов.

Внутренние районы болот вообще были практически неизучены — белки не слышали ничего особо приятного в том, чтобы лазать по трясине, когда вокруг есть лес, и появлялись там редко. К удаче, в болоте росли некоторые редкие травы и клюква, так что пока местные, из Шишморского околотка, не наладили огородов с травой и клюквой, они ходили достаточно далеко в болота в поисках собственно этого самого. Также редко, но случалось что грызи отправлялись расслушивать чисто из интереса, а нет ли там чего опушнительного. Эти взаимодополняющие данные позволили грызям, осуществлявшим летний поход, выяснить много деталей.

Например, болота не были сплошными, а чредовались с островами достаточно прочного грунта, на которых рос обычный лес; острова эти были не особо велики, чтобы на них селились грызи или ещё какие крупные зверьки, да и летом атмосфера болота не способствовала — постоянная сырость вызывала сопли и вообще плохое самоощущение у лесных животных, что ни разу не удивительно: лягушке будет не в пух попасть в сухое место, например. Исследователи использовали эти сухие полосы для того чтобы пересиживать ночи или покормиться у костра, потому как среди болота даже костра не устроишь, а это вообще мимо пуха. За дневной же заход нельзя удалиться достаточно, чтобы добраться до внутренних районов — а добраться хотелось, вот и лезли.

На прилагавшейся карте обозначались несколько скоплений затопленных огородов между началом болот и островками — на одних растили клюкву, на других сабельник — обычное болотное растение, из которого в частности гнали «зелёнку», общеукрепляющую травяную настойку; имелись там и делянки, на которых сажали что-то редкое и знаемое только знахарями, но это было не суть важно. Собственно тар был обнаружен начиная с пяти килошагов в болото — на карте были отмечены круги и чёрные капли в них с подписями «прудъ ╧0», «прудъ ╧1» и так далее. Прудъ ╧0 был небольшим и про него сразу уточнялось, что ловить там особо нечего… Сдесь Макузю пришлось подзарыться в то, как добывали тар. Дело состояло в том, что тар выделяли донные отложения болота, представлявшие из себя толщенный слой торфа, ила и прочей шушары. Вприципе тар был легче воды и всплывал, но вслуху загазованности воды и ещё каких-то факторов получалось, что он растворяется в ней. Кроме того, растекаясь по воде, он постепенно скомкивался с растительными остатками и снова тонул.

Исходя из этого, тарная вода заливалась на чреду лотков с задвижками, отсекавшими верхний слой жидкости, и таким образом из неё вылавливались нужные фракции. Испытательная платформа, которая была доступна к расслушиванию, находилась на болоте в другом околотке и представляла из себя небольшую деревянную площадку, по сути дела плот, плавающий на воде и закреплённый за сваи, утопленные в ил. Платформа стояла в центре лужи, образованной поднимающимся со дна таром, грызи тупо черпали воду вёдрами и пропускали через лотки. Неслушая на всю неэффективность процесса, за день удавалось добыть зобов по десять лёгкой прозрачной и тяжёлой чёрной фракций. Соль была в том, что после перебаламучивания тарный пруд должен был отстояться, и в процессе получалось не ведро в день, а ведро в неделю. Выкачивание тара таким способом могло иметь значение только для местных нужд, но для массовой добычи конечно не годилось.

Прудъ ╧1, обозначенный на картах разведчиков, уже был интереснее: это была большая прореха в общем ковре болота, почти точно круглая и диаметром шагов триста. Грызи зафиксировали, что вода в пруду покрыта толстенным слоем плавучих веществ, на краях сбивающихся в заметные валики мазута, перемешанного с сухими стеблями. Посерёдке пруда наблюдалось постоянное активное бульканье, не смолкающее днём и ночью и оттого не могущее быть деятельностью животных. Кроме того, собственно никаких животных и растений в пруду не имелось, что подтверждало версию о постоянном выделении тара…

— Посиди-ка на хвосте, — цокнула на это Ситрик, — Как это — постоянное выделение? Если бы оно было постоянное, эта жижа лилась бы оттуда рекой и залила всё болото, впух.

— Логичечно, — согласился Макузь, — Дело в том, что тар имеет тенденцию как всплывать, так и тонуть обратно. Поэтому болото и не залито, но в самой яме искомого вещества может быть весьма допуха.

— А как узнать, до или не до? — почесала ухи белка.

— Вот это и предстоит выяснить, — заявил грызь.

Это предстояло выяснить. На картах помимо этого были обозначены ещё четыре пруда на разном удалении от «берега», но разведка пока не могла цокнуть, что там — имелись только рассказы очевидцев, что и там есть тар, а сколько — одному хвосту известно. Макузь немедленно начал разбрыливание мыслями: по идее, тарные пруды не должны замерзать так сильно, как остальное болото, поэтому самое время добраться до них — как раз зимой. Перелистав отчёты, грызь слегка обломался — болото толком не замерзало вообще, если только зима не особо лютая. Подогреваемое гниением органики, болото покрывалось только тонким и очень хрупким из-за кучи вкраплений льдом, по которому и ходить следует осторожно, а уж ездить вообще невозможно. Только дождавшись основательной зимы, можно было рассчитывать пройти вглубь…

— Посиди-ка…

— На хвосте? — покатился со смеху Макузь.

— Да, — кивнула Ситрик, — Ничего, не отвалится. Так вот, если зимой по льду можно пройти вглубь болот, то почему этого не сделали местные, а лазили летом?

— Потому что они искали клюкву и травки, — пояснил грызь, — А зимой их не слышно. А тар, как мы предполагаем, слышно.

— Теперь чисто.

Теперь было чисто, почему контуры болота более-менее известны, но с расположением островов и прудов довольно туго. Если большие острова различались по лесу, то небольшие зимой обнаружить не удавалось, да местные и правда не особо ходили зимой, ибо незачем. Вырисовывалась картина пухом, сообщавшая о том, что следует этой же зимой выйти в поход для уточнения данных по прудам, промерзанию болота, и так далее. Собственно, прикинул Макузь, можно просто хоть сейчас выходить!

— Бельчон, а бельчон? — цокнул он, уставившись ушами на Ситрик, — Пошли?

— Это допуха как надолго, — прикинула белка, — Можем до самой весны проканителиться.

— Но в принципях ты не против?

— Впринципях йа за, — цокнула серенькая, вспушаясь, — Но вообще так цокнуть, какой из меня разведчик?

— Какой? — хмыкнул Макузь, — Чистое цоканье есть?

— Ну, вроде как есть.

— Вроде как это пол-дела. Помимо того чтобы слушать собственными ушами, будет необходимо обойти местных грызей и вытрепать им уши по этому поводу.

— Обойти? — слегка ужаснулась Ситрик, слухнув на карту.

— Сто пухов, обойти, — кивнул Макузь, — Только не забывай, что йа тебя ни разу не вынуждаю.

— В каком-то смысле вынуждаешь, — улыбнулась белка, — Йа не хочу от тебя удаляться, поэтому могу и.

— Уээ… — почесал мозг белкач.

— Без уээ, — отмахнулась Ситрик, — Что потребуется для?

Для потребовалось много всего, в частности — просто-напросто корм. Хотя нет, просто-напросто это репа, а тут нужен был походный корм, питательный и лёгкий для переноски в рюкзаках. Фрел обещал снабдить поход единицами Добра, чтобы при надобности можно было обменять их на корм у тамошних, шишморских грызей. Нужны были и сами рюкзаки — у Макузя например вообще не было, всегда обходился авоськой, а ситриковский был «двухкарманный» и много туда не напихаешь. Требовались единицы Добра для того, чтобы доехать на зимоходе до цокалища Шишмор — а то если каждый хвост будет на зимоходе просто так кататься, дров не напасёшься. Собственно пуши и платили за проезд из этих соображений, а не потому что их не пустили бы задарма.

Для зимних хождений были пух из хвоста а нужны лыжи, непромокаемые тёплые сапоги, пухогрейки, и так далее: если собрать всё в кучу, выходит более чем порядочный список. Даже самое простое — бумагу, чернила и перья для записи факт, требовалось где-то найти, потому что сама она не появится. Даже при том, что подобные вопросы у грызей возникали регулярно и в цокалище были организованы лавки и склады, сбор инвентаря превращался в погрызище размером с лося. Кроме того, после добычи рюкзака, кпримеру, его требовалось подогнать под конкретного грызя, и тоже самое относилось к лыжам и сапогам — если подойти к вопросу поверхностно, потом об этом будут сожаления. Благо, одинадцать из десяти пушей, даром что жили в цокалище, с самого раннего возраста куда-нибудь да ходили, так что знали всю прилагающуюся пухню.

Чего они не особо знали, так это особенностей хождения по болотам и вообще ориентировки при дальних переходах. При всей своей приверженности дикому образу жизни и неотдаления от корней, белки ходили в основном вдоль просек или по крайней мере троп, всегда зная, что слева одна линия, а справа другая, и если ходить не совсем уж кругами, то выйдёшь хоть с закрытыми ушами. Специалистом по этому вопросу из причастных ушей оказывалась Рилла, та что знала всякие названия и где что находится — это она любила, потому и знала. Белка провела обзорное цоканье для группы, когда та собралась вместе, хотя особо запоминать наизусть никто не собирался, потому как грызунихо собиралась в болото лично и повторит всё это не единажды.

Макузь бегал с подвыпученными глазами и казалось, сидел как на иголках. Ему самому это казалось излишним — ну всё уже, цокнуто идти, значит идти! Тем более бельчона сделала ему такой подарок, согласившись составить компанию, что хоть ушами мотай — что он собственно и сделал, всмысле с ушами. Когда с инвентарём и запасами всё стало более-менее чисто, групп собрался всё в той же комнате учгнезда, потому как снаружи лепил мокрый снег и задувал весьма сильный ветер, не способствовавший.

— Ну, как оно? — осведомился Фрел, ослушивая пушей, — В пух?

— По центру! — заверил Макузь, — Дня через два будут совершенно полные запасы.

— Почему через два?

— Ну, там такая штука, крупы в кормовой лавке отвешивают не больше зоба на пушу в день, чтобы чего не вышло.

— Это кто, Зеелыш? — поднял брови Фрел, — Вот педант пухов, а? Йа ему кстати об этом не примину цокнуть! Ладно… А что насчёт ориентирования и всего такого?

— Вот, — пальцы с когтями показали на Риллу.

— Вопросов больше не имею. И следующий вопрос, ххех… Сколько пушей потащатся?

— Предполагаем семеро…

— Толипятеротолисемеротолитрое… — затянул Бульба старую поговорку.

— Значит, вот эти хвосты, — показал Фрел на хвосты, — И?

— И Ситрик, — показал на Ситрик Макузь, — Белка-пуш из семьи Треожисхултов.

— Белка-пуш выкрасила шерсть? — улыбнулся Фрел, пырючись на серенькую.

— Сто пухов, — ответила та.

— Тупь цокнул, — поправился пожилой белкач, — Йа про то, что шестеро наличных белок хотя бы отдалённо шарят в вопросах того, что такое тар и куда его. Чисто? Всмысле йа про то, если конечно хочешь пройтись, то это в пух, но имей вслуху что конкретного толка от этого будет не особо.

— Поправка, Фрел-пушище, — усмехнулся Макузь, — Грызунихо обладает цоканьем и Слухом повышенной чистоты, чисто?

— Ммм… Да, негрязно, — подумав, согласился тот, — Пока часть пушей будет обследовать болота своими ушами, остальным стоит пройтись по околотку и оцокать всех, кто уже обследовал. Истрепать им уши, как-грится.

— Тогда вот что, — цокнул Руфыс, крупный рыжий белкач, — Когда вываливаем? Йа имею вслуху, будем ждать пока пойдут зимоходы, или куда?

— Сейчас зима ещё не началась, — цокнул Макузь, — Зимоходы могут пойти и через сорок дней, если не позже.

— Так и? — пожала плечами Рилла, — Однопухственно собирались по льду ходить, а пока он промёрзнет как следует, это к середине зимы, а не к началу.

— Есть много чего выслушать и без хождения по льду, — цокнул Макузь, — Да хотя бы в каком состоянии дороги и что представляет из себя Шишмор, и вообще.

— Вообще — это довольно широко, — заметил Руфыс.

— Мне кажется, ты просто хочешь отсрочить песок.

— В общем да, — сознался тот, — Но не слышу причин, почему бы это и не сделать.

— Давайте кто впесок, тот впесок, — предложил Макузь.

— Аммм… — повела ушами Рилла, — А ничего если йа тоже не впесок?

— Совершенно ничего, грызо, — улыбнулся Макузь, — Если что, мы с Ситрик и на две пуши сходим. Да, Сит?

— Да Сит, — машинально отозвалась белка, — На две пуши? Не знаю… Мы докумекаем до всего, что надо будет выслушать на месте?

— А мы сейчас вам напишем! — потёрла лапки Рилла, — Понимаете, сейчас самая переработка тыблок, Жаба душит!

— Впух, зачем напомнила! — засмеялась Ситрик, зажмуриваясь.

Смех смехом, а вспомнив про тыблоки, белочка сглотнула и провела лапкой по шее, сбрасывая цепкие лапы Жабы.

— Тогда да, раз такие мешки, — цокнул Жмурыш, — Сходите пока на две пуши, что расслушать мы вам список подготовим, а запасов пока что собранных вам хватит выше ушей. Снега пока настоящего нет, так что лыжи не берите.

— Ну и слушайте по обстановке, — добавил Фрел, — Можете вернуться с первыми зимоходами, или ждать остальных?

Макузь скосился на Ситрик и быстро цокнул.

— Вернёмся, так проще. Может, и зимоходов ждать не будем, если так. И подготовиться можно будет лучше.

— В пух. Тогда, грызо! — поднял лапу Фрел.

Поздняя осень в то время, как она переходит в зиму — самое тёмное время года, когда солнце закатывается со смеху рано, а встаёт поздно. Вдобавок как правило небо в большинстве дней затянуто тяжёлыми сине-серыми тучами, что делает короткий день ещё менее днём. Так что если уж цокнуть достаточно откровенно, а так Макузь и собирался цокнуть, то идея отправиться в поход в такое время граничила с авральностью.

— Идея отправиться в поход в такое время граничит с авральностью, — цокнул белкач.

— Ты наблюдателен как жаба перед роем комаров! — хмыкнула Ситрик, — Но если подумать, то собственно почему бы и нет? Вреда от этого вроде не слышно, а когда-нибудь стоит и пограничить с этой самой, авральностью.

— Зач? — усмехнулся Макузь.

— Для разнообразия, — подробно объяснила Ситрик.

Пока же им пришлось для разнообразия навьючиться походными мешками, закутаться в непромокаемые плащи и пойти чавкать ногами по грязи. Плащи были совершенно необлезаемы в такую погоду, когда все ветки мокрые, а уж грязи имелось выше ушей, почти как в половодье. Чтобы иметь возможность идти, грызям приходилось сильно фортифицировать пух, и они чувствовали себя как черепахи или улитки, тобишь в панцире. Вылезти оттуда можно было только на привале, когда находилась подходящая большая ёлка и на её ветках растягивали навес от дождя и ветра. Разведение костра при повсеместной сырости превращалось в атракцион неслыханной ловкости, так что грызи предпочитали покормиться и запастись горячим чаем на остановках в избах, близких к тропе — той, что вела от Щенкова к Шишмору. Тамошние грызи слушали на ходоков вполне спокойно, так что за соразмерную плату в единицах Добра легко получался и корм, и ночлег на особо промозглые ночи.

Даже в такую пору Лес выслушил впечатляюще — если вокруг цокалища преобладали ёлки и плодовые лиственные деревья, то дальше шли полосы жубов, верёз и прочей приятности на вид. Причём цоканье сдесь идёт о полосах шириной во много килошагов, так что попав в таковую, можно было вовсю наслушаться на скопление определённой древесной породы. Небольшие, в несколько шагов речки, многочисленные в Лесу, представляли некоторую проблему для перехода, но тропа оснащалась мостиками, так что вода путников не задерживала… всмысле специально.

Неспециально же Макузь и Ситрик останавливались на мощных стёсаных сверху брёвнах, переброшеных через речку, и глазели ушами в тёмную воду, по которой обильно плыли жёлтые и красные листья. А листья, если бы могли смотреть, таращились бы на двух грызей, помахивавших хвостами — рыжим и серо-фиолетовым. Сверху вяло моросило, а с веток нависающих над рекой деревьев уже капало конкретными каплями; в воздухе стоял сильных запах прелой листвы и грибов.

— Прикинь, эти листья, — показала вниз Ситрик, — Они ведь уплывут отсюда до самого океана!

— Да, действительно! — подумав, удивился Макузь, — Мне это как-то не приходило под уши. Опушнеть!

Белка задумчиво сорвала шишечек с ветки и бросала их в речку — они делали «бульк!», поднимая столбик воды, а вокруг сразу началась тусня из мелких рыбёшек. Выше по течению раздавались треск дерева и громкий плеск, слышимо ломился лось или стадо кабанов. Макузь ещё осушал всё кругом — в прямом смысле, повернув голову и тушку — и тронул Ситрик за наушную кисточку:

— Ну пойдём, бельчон?

— Мы куда-то спешим? — спросила та; не в плане чего-то, а чтобы узнать.

— Совершенно нет, — точно ответил Макузь.

— Тогда давай ещё поторчим тут, — тихо цокнула она, — Какое-то хрурное место.

Откровенно цокнуть, никто из двоих грызей ни разу в жизни не слыхивал нехрурного места, но чувство повышенной хрурности тем не менее им было знакомо — вроде ни с того ни с сего выходишь на лесную полянку и опушневаешь! Макузь сразу же вспомнил, что у них с Марисой было наиболее насиженное хвостами место на поле, возле маленького ручейка — там были заросли репейника, и пасущиеся на поле овцы не топтались; от воспоминания того, как это было прекрасно, грызь слегка зажмурился, но тут же поправился — нынче было ничем не хуже, да и будущее обнадёживало. Отражаясь в тёмной речной воде, по небу летели космы серых с белым облаков, похожие на овечью шерсть, когда её состригали и готовили для валенок. Белкач уставился одним глазом на небо, а другим на Ситрик — в обоих глазах стало пушно, так что он захихикал.

Смех смехом, а нос после часа ходьбы начинало подмораживать так, что приходилось растирать лапами. Сырой осениий холод пробирал больше, чем зимний мороз, это давно известно, так что пуши запаслись и масками на морды, закрывавшими рот и нос — остальная часть была пушная достаточно, чтобы её не продувало даже ветром. Тряпичные маски позволяли избежать неприятных ощущений, когда ледяной ветер садил строго против курса в течении всего дня, как специально, щучий кот. Идти было не то чтобы трудно, но медленно — тем более грызи то и дело ощущали хрурность и останавливались выслушать оную во все уши. Вдобавок идти по мокрой дороге в почти полной темноте было весьма глупо, а короткий день не давал пройти много; вслуху этого на третий день пути они подошли только к реке Третьевке, притоку Жад-Лапы. Это уже была не лесная речка, какую при желании и перепрыгнуть можно — тяжёлые буруны воды ходили по руслу шириной шагов пятьдесять, не меньше.

Переправой через Третьевку являлась верёвка, протянутая между берегами, и плот — за верёвку его можно было подтащить с другого берега, чем грызи и занялись. Следует прицокнуть, что тащить старый размокший плот было далеко не так легко, так что вспушнел даже Макузь.

— Ничего себе песок! — цокнула Ситрик, — А вы цокали близко! Как сюда на зимоходе-то?

— На зимоходе зимой, — резонно ответил Макузь, — А тогда река будет подо льдом. Но если что большое городить там, конечно нужен мост через этот ручеёк.

— Во размахнулся, — хихикнула белка, вращая ворот.

Пока что моста не было. Даже долго провозившись у плота, грызи не услышали никого из грызей, хотя это и была самая торная тропа. Не из грызей засветилась дикая лошадь, сиганувшая в бурную реку и переплывшая на другой берег. Птицы видимо намокли и сидели на ветках, как мокрые курицы, а пушные зверьки не вылезали из нор и гнёзд, дабы не случилось того же.

За рекой начались обширные сосновые леса, в которых дождик чувстововался ещё лучше — прозрачные кроны не задерживали его, как в густых ельниках. Зато по такому лесу можно было идти совершенно свободно в любом направлении, лежащих стволов практически не было слышно, как и плотных зарослей кустов. Кроме того, в таких лесах водились польные грибы, росшие огромными кругам, так что осенью только успевай набивать закрома. У обоих грызей закрома были набиты по нулевому сорту, так что они даже не беспокоились, глядя на старые шляпы грибов, торчащие из мха. Зашейная Жаба получила такой отходняк, что уже не рыпалась по этому поводу.

После сосняка начался ещё один тёмный ельник, тропа заметно размокла, так что пуши подумали о приближении к болоту — и были неправы, до болота ещё пилить и пилить. Именно так им и цокнула хозяйка постоялой избы, в которой Макузь и Ситрик остановились перегусить на ночь.

— Пилить и пилить ещё до болота, — цокнула белка, мотнув ухом, — А вы чего на зиму слушая собрались-то?

Макузь по привычке начал излагать соль, чего собрались, но по выражению морды грызуньи понял, что цокает не особенно чисто. Если не цокнуть больше, что она просто вообще не поняла, с кем он разговаривал. Вслуху этого белкач подтолкнул серенькую и показал на пальцах эт-самое. Ситрик пожала плечами и повторила всё тоже самое, только таким образом, что грызунихо сдвинула вверх уши и закивала. Макузь выслушал это с большущим интересом, как натуральную цокательную магию, и в очередной раз порадовался наличию бельчоны. Бельчона же была сонная, и лупанув овсянки с сушёными грибами, сразу завалилась сурковать, только пушной серо-фиолетовый хвост торчал из ящика со мхом.

Макузь напротив, аж прошёлся вокруг избы в наступившей темноте — идти по дороге это одно, а ходить туда-сюда это другое одно, давно известно. Темень разжижалась только светом из узкого окошка, не до конца закрытого ставнем, да возле сарая рычал небольшой прилапнённый волк, который никак не мог взять в голову, почему в избу всё ходят и ходят разные животные, а хозяйка не возмущается. Грызь глядел на пасмурное небо, где еле угадывались контуры облачности, и чувствовал что даже при такой погодке Лес весьма в пух. Конечно это было в основном из-за того, что мысленным Слухом белкач слышал хорошую погоду, которая непременно будет, ясные летние дни, теплынь и красные закаты в пропитанном хвойным запахом воздухе.

— В пух, в пух, — пробормотал он себе под нос и захихикал.

В избе возились ещё какие-то грызи, толи местные, толи тоже ходоки, но затевать долгое цоканье никому не хотелось, так что пуши просто кивнули друг другу ушами. Жмырка, та самая грызунихо-хозяйка, убирала со стола всякую фигню, а Макузь сидел на лавке ждал, потому что весьма не в пух пытаться засурковать, когда кто-то возится.

— Так вы из Щенкова? — уточнила белка, склонив ухо.

— Из, — сознался Макузь.

— А вы знаете, что у нас в околотке по лесу ходят хищные животные?

Макузь округлил глаза — он бы и уши округлил, но не получалось — потому как довольно-таки упустил это из слуха.

— Каких именно ты имеешь вслуху, белка-пуш?

— Да уж не собак, — хмыкнула она, — Йа просто слышу, что вы прётесь от самого цокалища по тропе, а даже топориков у вас нету. А вслуху йа имею волков, причём чёрных, и тигров, причём полосатых, и чехов, причём зелёных… думаю уже достаточно?

Макузь поёжился — ни одно, ни другое ни третье не подарок. Чехи, чешуйчатые хищники сиречь, скоро залягут в спячку, а вот волки и тигры только подналягут на мясцо.

— Да, вполне, — хмыкнул белкач, — Благодарю за предуцокивание, мы и правда как-то того.

— Незачто. Сейчас им трудно переходить реки, поэтому они встречаются на отдельных участках между таковыми, — продолжила Жмырка, — На нашем вроде мало, а вот на следующем, который южнее и куда вы идёте — там есть их.

— Мать моя белочка! — точно обрисовал обстановку грызь.

Наутро за кормёжкой Ситрик была обрадована тем, что они хотя и чуть не попались на корм волкам, но всё-таки не попались, а это в пух. Мимо пуха было то, что расслушивая поход, они совершенно не подумали о такой естественной погрызени!

Такой поворот песка оказался неожиданным, но грызи быстро вспушились и резонно решили, что ничего страшного. Тоесть впринципе они не слышали ничего страшного вообще, даже если пойти на корм, а уж тем более во вполне закономерном шансе на это. В самом цокалище и ближайших окрестностях водилось определённо ещё больше зверей, чем в дичи, однако они были практически полностью прилапнены, потому как зверьками интересовались двадцать грызей из десяти, а вдобавок работали пропушиловцы, которые только этим и занимались — натаскивали молодняк, отлавливали больных особей и всё такое. В шишморском околотке просто водилось слишком мало пушей, чтобы охватить всю территорию осквирячиванием, так что и…

— И, раз-и, — фыркнула Ситрик, — Это как-то вообще мимо пуха, мы будем от дерева к дереву всю дорогу перебегать?

— Не знаю, — почесал уши Макузь, — Что было бы хитро?

— Хитро было бы заранее не проворонить, — точно цокнула белка.

— Да, но теперь-то. Хитро будет найти попутчиков из местных, чтобы они расцокали, почём перья. Заодно начали бы прополаскивать Соль.

— А если никого не найдём? Сам слышишь, тут глухая Дичь, к тому же самый не сезон.

— Тогда ммм… — Макузь пожал плечами, — Тогда вплоть до отмены операции!

— Да, вот уж радости пройтись по такой погодке, — хмыкнула Ситрик и пихнула грызя в плечо, — Да ладно, вышучиваю!

Конечно радости было меньше, чем при ясной и сухой погоде, но она всё равно наличествовала. Под ногами хлюпала грязь и вода, так что пуши не расставались с палками, вырезанными из ближайшего бурелома — это помогало реже падать в лужи. Падать всё равно приходилось, тут хоть весь пух с хвоста выдерни, а на много тысяч шагов пару раз да подскользнёшься. Вслуху озвученных ранее мыслей, Макузь и Ситрик внимательно выслушали тропу на предмет следов — как грызьих, так и не. Естественно, что в такой каше, засыпаемой сверху тут же тающим снегом, они ничего не различили.

Лес вокруг тянулся во все стороны, что ни разу не удивительно; идущие и трясущие хвостами потеряли счёт речкам, холмам, полянам и прочим достопримечательностям. Несколько раз они теряли направление тропы, потому как она выходила на поле и там буквально исчезала, иди куда уши слушают. Приходилось искать уверенное продолжение, возвращаться и пилить заново. Макузь поглядывал на белку, но не замечал никаких признаков усталости — пушистая серенькая грызунья шагала не менее бодро, чем в начале, и уши занимали в основном стоячее положение, свидетельствующее о притоке Хрурности. Хвост у Ситрик правда повис, потому как отсырел — у белкача конечно тоже был отнюдь не сухой.

Теперь останавливаться на ночлег грызи рисковали только в укреплённых местах, хотя бы возле большого комля упавшего дерева — сами забирались под навес из корней и земли, а на подходе разжигали костёр — уж по крайней мере они знали, что диких зверей огонь пугает.

— Да как цокнуть, — пожал плечами Макузь, — Это в общем однопухственно, пугает или нет.

— Как так? — уточнила Ситрик, копаясь в рюкзаке.

— Так мы сидим близко к огню, потому что плащи и пухогрейки, а без одежды попробуй сидани, враз пух опалишь. Поэтому крупный четырёхлапый зверь сюда вообще не войдёт так, чтобы не опалиться.

— Чтобы не опалиться, — повторила белка, глядя как оранжевые язычки пламени разбегаются по щепкам.

— Слышу ты глядишь, как оранжевые язычки пламени разбегаются по щепкам, — проявил чудеса наблюдательности Макузь.

— Ты проявил чудеса наблюдательности, — хихикнула Ситрик.

Щепки они заранее высушивали на предыдущем костре, чтобы разжечь следующий, так что дело шло в пух. На огонь ставился корм для подогрева, ну и конечно Чай. «Зелёной воды», или зелёнки, грызи с собой не брали, потому как тяжело тащить — а лупануть было бы в пух, для поддержания сил и против возможных соплей. Как бы там ни было, пуши сидели на два хвоста между комлем и костром, каковой выхватывал из темени небольшой кусочек залитой водой земли. Неровные волны ветра колыхали пламя и дули в нос дымом, и это не вызывало фырканья. Белки были лесными рыбами и жили в океане из воздуха — даже не зная ещё толком, как устроена атмосфера и всё такое, они это ощущали интуитивно. Так что течения родной стихии не могли вызывать ничего, кроме упомянутого притока не менее упомянутой Хрурности… ну всмысле, пока течения имели лезущую в ворота скорость.

— Выслушай-ка Мак, — цокнула Ситрик, склонив ухо, — Йа всё никак не могу взять под уши, почему кпримеру волки не пользуются огнём? Ты сам цокнул, что вряд ли они его настолько боятся, чтобы не совладать с собой.

— А лапы? — показал лапы Макузь, — Ведь это у грызей лапы приспособлены для того, чтобы пользоваться хоть чем. А у многих зверьков они только ходить да за ухом чесать.

— Во кошмар, — поёжилась белка, — Представлю себе, что у меня лапы — ходить да за ухом чесать, бррр…

— Ну, слышимо тут некоторое соответствие между образом думания и лапами.

— Песок в том, что все зверьки — это один ЛесЪ, — цокнула Ситрик, — И если хотя бы у грызей есть лапы для огня и всего прочего, значит и у Леса в целом — тоже есть.

— Поперёк не цокнешь, — подумав, кивнул Макузь, — Это в пушнину.

— А кроме того, если не забывать об этом, всегда будет чем занять их, лапы! — добавила серенькая, — А то иногда знаешь, грызь заболевает уныньем.

— Чем-чем? — искренне не вгрыз белкач.

— Уныньем. Ну да, это редко бывает, но всё равно, — Ситрик покачала ухом, — Просто ты не слышал большого количества разных грызей, чтобы заметить.

— Зато ты слышала, чистоцокающая грызунихо, — ласково цокнул Макузь.

Пуши сидели прибочно, ощущая пух, и это было в него же. Непогода продолжала слегка буйствовать, но хотя бы к удаче сменился ветер и теперь дым не несло в нос. Налив полные фляги горячим чаем, грызи собрались переходить в более горизонтальное положение, и собственно так и сделали. В отсутствии настоящего гнезда белки как правило не ложились на землю, а полулёжа приваливались к чему-нибудь, подложив хвостяру — так и удобнее, и теплее. В ясные ночи так можно было с удобством пялиться на звёзды и луну, но сейчас небо показывало непрослушную темноту, из которой валил мелкий мокрый снег.

Макузь, неслушая на теплоту и исправно тлеющий костёр, проснулся и поводил вокруг ушами. Некстати вспомнилось, что кроме как огонь, сейчас вообще нет никакой защиты от животных. Грызь хотел осторожно выбраться, чтобы не тревожить Ситрик, но та хотела сделать тоже самое. Посмеявшись, они встали, и обшарив ближайшую округу, спилили две достаточно толстые палки с рогатинами на концах — у Макузя имелась походная пилка, ладони в две длиной, так что и. Ручкой этой пилки можно было пользоваться как топориком, и сейчас белкач заточил им концы рогатин.

— Вот так оно как-то более туда, — ткнул пальцем в пух грызь.

С рогатиной под лапой сурковалось спокойнее, тут уж и цокать нечего. Хотя ночь всё холодала и снег перестал таять, пуши были утеплены снаружи и изнутри, так что не опасались ни разу и дрыхли. Само собой это относилось не ко всей ночи сразу, а ко времени, пока прогорал костёр — затем приходилось просыпаться и подбрасывать чурбаков. Макузь показал белке, как положить дрова таким образом, чтобы они и не потухли, и горели как можно дольше. Она конечно ночевала в лесу, но поддерживать костёр не приходилось — кипятили чай, и ладно. Тихо цокая об этом, белкач подумал, что не так давно цокал об этом не менее тихо, только на марисовские ушки… Он словно наяву ощутил её присутствие, так что чуть не стал оглядываться. Впрочем, ощущение было хрурным, а не наоборот, да и каким оно могло быть, если цоканье о бельчоне.

Судя по количеству сожжёных поленьев, приближался рассвет — собственно у грызей больше нечем было это проверить, потому как таскать с собой песочные часы они не удосуживались. Макузь в очередной раз пошебуршил костерок и поставил ещё воды, дабы снова заправить фляги: как цокалось, ведро кипятка заменяет стакан сметаны. Честно цокнуть, белкач почти никогда в уши не слыхивал эту сметану и с трудом помнил, что это такое, потому как молочные продукты были не настолько распространены. Укутавшись в пухогрейку, Ситрик дрыхла, иногда подёргивая пушным серым ухом — известно, что обычно снослышания происходят под утро. Макузь улыбнулся, и на этот раз даже не просто так, а потому что бельчона выслушила исключительно мило и главное он сообразил, что она дрыхнет как у себя в гнезде только потому, что не в одну пушу — в одну никакая белка так дрыхнуть не будет. Да что там не будет, не сможет.

Грызь хотел уже устроиться обратно на лежанку, когда уловил что-то не то. Нельзя точно цокнуть, был ли это едва уловимый запах — дым всё-таки забивал эфир — или не менее тихий звук, но белкач резко повернул уши и уставился в темноту. Там было темно, как оно и полагалось, но опять-таки пригрезилось какое-то движение… Макузь замер и присев, протаращился туда с пол-килоцока, но ничего конкретного не уловил. Ну и впух, подумал он, убедился что костёр на месте, а под лапой — заточенная осиновая рогатина, и таки устроился продолжать подрёмывать. В отличие от многих зверьков, белке беспокойство никак не могло помешать дремать — то есть, не беспокоило. Приняв полученный песок к сведению, грызь принял меры и теперь занимался своими делами.

Когда сырую темень начала рассеивать заря, невдалеке от лежбища пушей прозвучал вполне конкретный взрык. Макузь и Ситрик враз открыли глаза и подняли уши. Переслухнувшись, грызи тоже довольно синхронно взяли рогатины.

— Похоже на волкэ? — еле слышно прошептала белка.

— Да, похоже, — согласился Макузь.

Похоже что и само волкэ было того же мнения: не успел он это цокнуть, как из-за комля выскочил здоровенный зверь — что сразу бросалось в уши, так это оскаленная пасть и очень большая грудная клетка, выдававшаяся вверх высоким горбом — всё остальное на этом фоне терялось. Макузь незамедлительно использовал рогатину по назначению, собираясь ткнуть животное, но оказалось что оно не так близко; тогда грызь тут же поддал ногой по пленьям. Сырые куски дерева, сдерживавшие огонь, упали в стороны, и ярко с треском вспыхнуло пламя, вырвавшись пузырём. Животное издало оглушительный рёв и отпрыгнуло назад.

— Камульф! — цокнула Ситрик, соскребаясь на ноги и вжимаясь в стенку комля.

— Кто? — уточнил Макузь, снова притушивая костёр.

— Камульф, бродячий горбатый волк. Ну или по другому цокнуть, хищный бескопытный верблюд.

— Туда иди!! — рявкнул грызь камульфу, который опять сунулся между костром и комлем, — А откуда известно?

— На картинках слышала, пух в пух такой, — пояснила белка, прижимая уши.

— А ещё что можешь цокнуть, оно стайное?

— Впух, по-моему да, — фыркнула Ситрик, — Если их нарисовали стаей.

— Не особо к месту, — констатировал Макузь.

С разных сторон от комля раздавалось утробное рычание, какое-то странное, непохожее на обычных серых волков — с прибулькиванием, чтоли. Скоро стало слышно, как зверюга лезет по стволу дерева, чтобы забраться сверху комля, но это была плохая идея. Без хватательных лап камульфу понадобился битый килоцок, чтобы влезть туда, а когда он наконец запутался в корнях — Макузь основательно поколол его рогатиной, будучи в полной недосягаемости, и тот с визгом укатился. Пока же происходили эти упражнения, грызи раздумывали над тем, как трясти дальше.

— А про поведение что-нибудь известно? — спросил грызь.

— Неа, — пожала плечами Ситрик, — Йа же цокаю, слышала только картинку.

— Жаль, хотелось бы в общих чертах понять, сколько времени они могут тут тусоваться.

В серых сумерках уже было вполне видно, что камульфы прохаживаются кругами у комля, и в наличии их хвостов пять, не меньше — причём по одному хвосту на особь. Именно этим и были опасны стайные зверьки — в отличие от тигра, который бросался сразу или чихал на добычу, эти могли сидеть на хвосте прорву дней, потому как пока одни оставались дежурить, другие отходили. Такие соображения были не особенно в пух, учитывая то, что дрова в костре скоро сгорят и придётся постоянно отбиваться рогатинами.

— Не было песка, да вынесла доска, — цокнул Макузь, — Так, ладно. Посиди на стрёме, Ситри.

— цОк, — кивнула серенькая.

Белкач сподобился и залез на стенку комля, высунувшись между корнями, чтобы слышать что там. Услышанное было обнадёживающим — огромная упавшая ёлка ещё не полностью облетела, так что ствол был утыкан толстенными ветками, за которыми немудрено скрыться. К тому же вплотную к упавшему дереву стояла живая ель ещё больших размеров, и грызь прикинул, что на неё вполне можно забраться, укрываясь за ветками.

— А напуха? — уточнила Ситрик.

— Напуха, что на ветках мы можем просто сидеть, а не увёртываться от зубов и колоть их рогатками, — пояснил Макузь.

— Но зато на ветках мы не скипятим чаю, — заметила белка, — А если сидеть долго, то хотелось бы!

Камульф опять сунулся близко, так что грызи зашипели на него, ткнули рогатками и прибавили огня в костре. Тот сразу отвалил, потому как работал на изматывание и вовсе не собирался действительно лезть на рожон. Только в отличие от лося, грызи это понимали и тактика теряла свою действенность.

— Так если надо будет, спустимся, — цокнул Макузь, — А когда мы будем наверху, они раньше поймут, что покормиться не получится. Кло?

— Ну кло, — согласилась Ситрик, — Слушай, а может начать выть?

— Напуха??

— Дабы возможно услышали грызи, ну или на крайняк серые волки, — пояснила она, — Быстрее выберемся.

— Тогда да, — вспушился грызь.

Грызунья подняла мордочку и завыла протяжно, и при этом крайне громко, так что у Макузя аж ухо заложило. Камульфы раздражённо закрякали.

— Подожди, наверх вылезем, дальше слышно будет.

К удаче, с вылезанием наверх никаких препонов не возникло — скрываясь за толстыми ветками с ещё не опавшим лапником, тобишь иголками, грызи пробежали по стволу и влезли на ель. Громоздкие рюкзаки они закинули на нижние ветки, потому как всё равно не достать, а сами поднялись повыше, где удобно расположить хвосты в ответвлениях сучьев. Вокруг уютно запахло смолой и хвоей, так что на рычавших внизу животных пуши поплёвывали. Ситрик то и дело выла, и думается при такой погоде слыхать её было килошага за два. Макузь же набрал сухих шишек — тут оказалась дятловая «кузница», в каковой этого добра лежало ведра два — и точно примерившись, кидал ими в нос камульфам, вызывая резонное негодование. Скоро те уже не ходили под ёлкой, а только на расстоянии шагов в сорок.

— Как белочь сидим, — смеялась Ситрик, понимая что так оно и есть.

— Да не совсем, — усмехнулся Макузь, — Для белочи в таком положении ничего тревожащего нет вообще, она между деревьями прыгать может. А мы пока перелезем, это уже весна наступит.

Белочь подтверждала это, сигая вокруг на огромные расстояния, так что только рыжий пух мелькал среди хвои. Камульфы вообще улеглись, что свидетельствовало о долгом разговоре. При этом следует признать, что грызи сильно потяжелели по сравнению с белочью, так что сидеть долго в развилках веток, даже подложив пухогрейки и привязавшись к стволу чтобы не навернуться, было не особо приятно. Макузь тоже начал выть, чтобы у белки не сел голос, но пока толку от этого не наблюдалось.

— Ну и? — цокнула Ситрик к вечеру, когда обстановка не сдвинулась ни на пушинку, а хвосты отсиделись.

— Не знаю не знаю, — почесал за ухом грызь, — Должны же они сообразить, что съесть нас через два месяца — это очень невыгодно в плане сытости?

— Таки должны? — усомнилась белка.

— Угу. Если бы они этого инстинктивно не соображали, как бы они выжили? — резонно цокнул грызь, — Мы же не ищем именно серый потат, чтобы покормиться, а кормимся чем есть.

— Йа отсидела хвост, — пожаловалась Ситрик.

— Ну давай слезем посидим у костра, — предложил Макузь, — Веток можно напилить с упавшей ёлки, и с этой, там сухие снизу…

Так они и сделали. Камульфы ощерились, гавкали и бросались, но толку никакого не имелось — достать пух за толстыми ветками на двухшаговой высоте было нельзя никак. Напилив поленьев, пуши спустились к комлю на прежнее место и не без труда развели костёр, потому как не заготовили разжижки, утекая. Макузь постоянно шипел и тыкал рогаткой, отгоняя зверей, а Ситрик возилась с огнём; наконец пламя раздвинуло тьму и стало спокойнее. В жестяном котелке закипела вода, которой кстати осталось не так много — ручей был шагах в ста, но пройти их не светило. Макузь пока вешал на ветки дождевик, чтобы по нему капли стекали в посуду — если сидеть под густой хвоей ёлки, не мочит и без плаща.

— Идите туда! — цокала Ситрик животным, — И-ди-те ту-да!

Животные не обращали никакого внимания. В темноте происходили какие-то подвижки, судя по хрусту веток и рычанию, но видать ничего не было. Испив чай, пуши полезли обратно на дерево, висеть.

К утру камульфы исчезли, и никто не мог цокнуть, когда это случилось — просто они ушли, как оно и полагалось по всем законам природы. Чтобы целая стая сдохла из вредности, ожидая выпадения бельчатины с ёлки — это как раз против законов. На мхе остались только следы, взъерошенные лапами, и буро-песчаного цвета шерсть на ветках. Ситрик порывалась немедленно пойти, но Макузь резонно цокнул, что после такой ночки лучше отдохнуть хотя бы пол дня, а то толку не будет. На случай если звери вернутся, он притащил запас воды, осторожно переходя между деревьями и готовый враз взлететь на ствол, как белочь. Причём это в том случае, если камульфы опять нагрянут толпой, а отдельного грызь не опасаясь и на рогатку бы поднял.

— У камульфа, у камульфа, жирные — бока! — распевала Ситрик, сидючи у комля, — У камульфа, у камульфа — окорока!

Макузь покатывался со смеху, а уж когда услышал это, так и подавно. Тех самых однако слышно больше не было, так что пуши начали собираться в путь — они уже слегка подзабыли, куда шли, и теперь вспомнили. Также они заметили, что сидели на ёлке совсем недалеко от тропы, и за всё время натурально никто по ней не прошёл, потому что иначе услышали бы вой.

— Да может и прошёл, но в одну пушу, — цокнул Макузь, — Ты бы подошла?

— Мм… нет, — подумав, ответила белка, — Йа бы дошла до ближайшего цокалища и попросила помощи. Ну, при условии, что у меня нет с собой огнестрела.

— Кстати, хорошо бы, — заметил грызь, — Не то чтобы в голову, а так, шугануть. Надо будет разбрыльнуть.

Мысленные вкладки по поводу воя были подтверждены: через пять-шерсть килоцоков навстречу грызям по тропе послышались звуки чавканья и погромыхивания поклажи в рюкзаках. Макузь и Ситрик переслухнулись и решили сделать как всегда — на всякий случай спрятаться за ёлки, потому как бережёного хвост бережёт. Судя по всему, они не издавали столько шума, сколько идущий групп, так что их не должны были запалить. Не должны бы, но запалили, потому как в группе оказался прилапнённый волчок небольшого калибра, который учуял грызей за ёлками и затявкал, подзывая своих. Через подлесок протиснулись несколько пушей довольно непривычного выслуха — в броневых накладках на тушках и с большими топорами, да и сами грызи были крупнее, морды шире, а пух — исключительно серого цвета.

— Бу-бур-бур бур-бу-бу-бу-бур, — пробуркал серый грызь, показывая на Макузя с Ситрик.

— Что он цокнул? — удивилась белка.

— По-моему он не цокнул, а буркнул, — заметил Макузь.

Серый и сам вгрыз, что бурканье непонятно, подозвал другого грызя, и тот уже цокнул, правда довольно сбивчиво:

— Кло! Это вы, пуши, на дереве выли?

— Вообще да, — признался Макузь, — А что?

— Ну так это, тут проходило одно грызо, — серый показал на тропу, — Услышало что воют, ну и цокнуло.

Пуши вышли на тропу и попристальнее расслушали серых — они натурально были крупные, и как сейчас из трясины. Тяжёлые куртки из толщенного клоха бронировались деревянными и железными накладками, а в лапах наличествовали топоры с тяжёлыми длинными лезвиями, каким камульфа располовинить вполне нетрудно.

— Были животные? — осведомился серый.

— Ну да, — кивнул Макузь, — Камульфы, штук пятеро.

— Бу-бу-бур? — приподнял хохолок тот, — Камульфы, это кто?

Пришлось на пальцах объяснять, кто. Также Макузь не утаивал, что он и белка-пуш из цокалища, и тар, и всё такое. Серые поведали, что крупные серые грызи называются скворками, и обычно не цокают, а…

— Бу-бу-бу-бурр-бур!

Бурчат, короче. Ситрик припомнила, что слыхала про скворков, но думала что они обитают значительно дальше в северную тайгу. Как выяснилось, целая стая их прикочевала с севера, где почему-то стало голодно, и обосновалась в шишморском околотке. Собственно скворки и дали такое название, потому что думали, что в этом месте Жад-Лапа впадает в море, а нашли шиш, а не море.

— А вы чего так вырядились то, как в песок? — осведомился Макузь, показывая на броньку.

— Так сам цокнул, камульфы! — буркнул скворк, — Они съедают целикоом, бу-бу-бурр!

— Ну так и попуху на них, этож не повод так упираться, — пожал плечами грызь, — Впрочем, это как пуше угодно.

Четверо топористов со своим волком остались ждать групп с телегами, а пушам показали направление и предуцокнули, как найти дальше тропу. Чавкая по размешанной сапогами земле, они продолжили пилку.

— Брр, они как-то так на меня послухивали, — поёжилась Ситрик, — Неуютно. Хорошо ещё фиолетовым покрасилась, а то была бы чисто скворкушка.

— Да что-то припоминаю, — почесал ухо Макузь, — Они вроде как стаями живут, в посёлках. И раньше скотством занимались, но когда разбили Бурское шняжество, одуплились.

— Так у них все орехи на месте в голове, или куда?

— Кто же это цокнет уверенно? — пожал плечами грызь, — Тем более их не одно и даже не три, чтобы так обобщать. По крайней мере, скотства грызи не допустят точно. Это чисто для себя поржать они могут хорохориться со своими топорами, а когда пух в волну собирается, ты знаешь что бывает.

Ситрик знала, потому что сама пела песенку про трясины, которые прут тыщами. Да собственно и кто не знал — любому грызунёнку цокали, что такое было.

— В любом случае, — цокнул Макузь, отодвигая с пути мокрые ветки, — Надо обзавестись чем-нибудь от животных, натурально. А то так каждый раз высиживать — мимо пуха.

— Если не тебя или меня нацепить такую броньку, — хихикнула Ситрик, — Будем как овощи.

— Йа имел вслуху действенное, — поправился грызь, — Знал йа одно грызо в Щенкове, пропушиловец, так он использовал огнестрел, заряженый перцем. Облако в нос, и ОЯгрызу.

— Это если растекаться, — заметила белка, — А сейчас-то нам что делать?

— Это надо послушать! — точнёхонько цокнул Макузь.

Пока же им пришлось выслушать целый караван скворков с тележками, который тащился по тропе в направлении Щенкова. Вероятно на такую работёнку эти грызи были первыми, потому что не страдали от похода в колонне, как все остальные; к тому же впереди и сзади групп прикрывали всё те же «земели», как называли бронетопористов, слышимо из-за земельного цвета курток. Или же, что вполне вероятно, из-за привычки вгонять любое враждебно настроенное животное в землю. Грузно чавкая сапогами и скрипя довольно грубо сколоченными телегами, скворки протопали мимо, бурча себе под нос что-то вроде «зуда-зуда, бу-бу-бу».

Пуши же, протиснувшись через зажимавший тропу ивняк, уткнулись в камень — ну не то чтобы уткнулись, но большой, в пол-роста бульник стоял стоймя посередь леса, привлекая слух. Подойдя, они различили на стёсанной передней грани выбитые буквы:

— Налево пойдёшь — в цокалище попадёшь, направо пойдёшь — в болота не менее попадёшь, прямо пойдёшь — грызанёшься об этот камень.

Цифры справа и слева сообщали о килошагах, и были они примерно одинаковые.

— Даже не знаю, — цокнул Макузь, — Вроде и в цокалище зайти надо, а вроде и хочется уже того.

— А зачем в цоцо? — уточнила Ситрик, садясь на камень.

— Цокнуть местным ответственным ушам, чем мы собираемся заниматься. Это же ихний околоток.

— А, тогда надо, — мотнула ухом серенькая, — И корма добрать, а то эти гуси четырёхлапые сбили нас с точного счёта.

— Давай. А то и что-нибудь от животных найдём.

Макузь и Ситрик поправили на спинах рюкзаки и двинули налево, надеясь что писавший пухню на камне не пошутил или не спутал. Тропа лезла по лесам различного типа, как и раньше, переходила через речки и овраги, ныкалась в низкой поросли, какая бывает на месте гарей. Зверьков было не особо слышно, хотя пуши фиксировали по пути лосей, кабанов и лисиц — но сейчас, в такую сырь, куда меньше чем обычно.

Шишморское цокалище выслушило довольно сумбурно — сборище разномастных построек громоздилось на холме, а в центре была большущая изба аж в четыре этажа — собственно это была и единственная годная изба, остальные сараи и землянки на это не тянули. Дороги, проложенные по цокалищу, были увожены в никакашку, представляя собой сплошное месиво из жирной сдешней глины с щепками от брёвен, которыми в иных местах пытались мостить проезды. Собственно и особой нужды в том, чтобы дороги были проездные, не имелось, а для прохода как обычно лежали брёвна со стёсанным верхом. Макузь и Ситрик наблюдали, как по дороге прополз гусеничный паровик, кроша «покрытие» в труху и поднимая волны грязи — в такую погоду только так тут и шло.

Возле центральной избы сидел некоторый шум вслуху того, что там находился базар — собственно это и было основное назначение цокалища. Пуши тут слышались только с поклажей или с телегами, и они быстро шастали по делам, чтобы не запружать тесные проходы своими хвостами. Огромного лесного борова, невесть зачем впёршегося в центр цокалища, приходилось обходить, потому как сдвинуть нет никакой возможности — животина весила как тот самый паровик. Боров философично взирал на грызей и периодически всхрюкивал так, что дребезжали стёкла. С непривычки Макузь аж шарахнулся, поскользнулся на стёртом бревне и шмякнулся в лужу. Проходивший мимо грызь поднял его за лапу даже раньше, чем Ситрик.

— Береги хвост! — цокнул местный.

— Хруродарствую! — кивнул ушами Макузь, — Что-то развезли тут совсем, а?

— Сто пухов! — весело ответил грызь, — В жижу! Да и начхать, скоро холода, всё замёрзнет. А у вас есть зацоки, йа слышу?

— Ну собственно только, — улыбнулась Ситрик, — Где найти ответственные уши по цокалищу.

— Что по цокалищу? А, препесторат! Тогда вон с того края в центризбе, там такой хвост, Лайса, цокните ей. Кстати что собрались цокнуть?

— Слова. А именно что щенковское химучгнездо в наших мордах разведывает запасы тара в болотах.

— Ищь ты… — почесал подбородок грызь, — Ну, сухого песка вам!

Сухой песок никак не мог помешать при имевшихся условиях — пока только дошли шагов двести до дверей центр-избы, пять раз чуть не повторили макузьевый полёт. Там собственно так и было начертано на доске над входом: ЦентрИзба цокалища Шишмор. Сунувшись внутрь, пуши снова прибегнули к оцокиванию встречных, потому как искать что-либо в тёмной огромной избе размером с половину учгнезда — мимо пушнины. По рекомендациям они поднялись по скрипучим деревянным лестницам и протиснулись в помещение, потому как дверь была прижата шкафом до минимальной проходимости — сдешние явно готовились к зиме, уплотняя в тёплую избу всякое барахлище из сеней и навесов. Внутрях, за большущей книгой Учёта, сидела белка и писала гусиным пером, а в углу дремал пожилой грызь как слышимо из скворков, машинально бубнивший под нос всё тоже самое «зуда-зуда, бу-бу-бу».

— Лайса-пуш? — цокнула Ситрик, — Ты основные уши для трёпки?

— Сто пухов, — ответила Лайса, не отрываясь от бумаги, — Почём перья?

— Да в общем не то чтобы перья, — хихикнула белка, — Мы из щенковского химучгнезда, и нам нужен тар, который в болотах в вашем околотке.

Грызунихо аккуратно завершила письмо, сунула перо в чернильницу и подняла уши на пришедших уже с некоторым интересом — ясно, не каждый день тебе цокают, что нужен тар.

— А мне вы зачем об этом цокаете? — осведомилась она.

— Только лишь для прочищения, — заверила Ситрик, — Мы пока на две пуши только так, ослушаться, а зимой собираемся ввалиться то ли пятеро то ли семеро, расслушивать подробнейшим образом.

— Так, посидите-ка на хвостах, — сложила лапки Лайса, — Ну расслушаете, а дальше?

— Дальше в зависимости от. Если тар годный, есть прямой резон начать его добычу. Собственно, потому и предуцокиваем.

— Амм… — Лайса подёрнула ушами, — Ну, «добычу» суть понятие растяжимое, как уши, так что надо будет основательно прочистить, что имеется вслуху. Ещё зацоки?

— Да, — цокнул Макузь, — Соль в том что мы как-то попёрлись, не подумав про зверьков с зубами, и давеча просидели почти два дня на ёлке, спасаясь от камульфов. Йа имею вслуху что? Не найдётся ли тут какой работёнки, чтобы выменять её на огнестрел, ну или что там используют для.

Лайса почесала сразу за двумя ушами, не особо одобрительно покосившись на скворка, продолжавшего бубунить про зуду.

— С паровиками вышариваете? — прямо спросила она.

— Частично, — хихикнула Ситрик, — Всмысле Макузь-пуш да, а йа нет.

— Тогда в мехсарай, звери, — цокнула Лайса, — У них там какие-то затруднения. Что касаемо ваших расслушиваний, пока вы тут на две пуши, много не наворотите, так что карты в лапы.

— Кло! — кивнули пуши, и стали вытискиваться в зажатую шкафом дверь.

— Зуда-зуда, бу-бу-бу, — напутствовал скворк.

До мехсарая было триста шагов грязи, а внутри — не меньше апуха. Макузь весьма удивился, услыхав что в таком отдалённом цокалище имеются «бобры» — паровые трактора на гусеничном ходу. Путём некоторых расцоков пуши обнаружили Дуфыца, который собственно и возился с.

— Да не знаю ваще, грызаный стыд! — фыркал он, — Грызаный!

— Сейчас послушаем, — заверил Макузь.

По результатам расслушивания он цокнул примерно следующее:

— Грызаный стыд. Всего-то сорвали пару гаек.

— Значит это быстро? — уточнила Ситрик.

— Ну как цокнуть, — хитро сощурился грызь, — Если только открутить гайки, то быстро. Но так мы не заработаем на то что хотели.

— И?

— И, предлагаю… ну себе в основном, перебрать двигун, а это думается дня три.

— А мне что, жевать хвост? — хмыкнула белка.

— Зачем хвост, можно уши… кхм. Йа имею вслуху, вполне можешь пока найти место для суркования, да и вообще ослушаться тут, почём перья.

— Ну ладно, тогда в пух.

Макузь крепко взялся за напильник, а Ситрик пошла ослушиваться. Погода и состояние сдешних дорог, как уже было цокнуто, этому не способствовали, но грызуниха уже получила по голове тем, что называется Дурью, когда препоны только увеличивают приложенную к выполнению задачи силу. Сырой ветер был менее приятен, чем свежий и тёплый летний ветерок, но тем не менее не превращался в что-то другое, кроме ветра. Это была одна из наиболее корневых установок в инстинктах белокъ — считать от нуля к бесконечности, а не от минус бесконечности до плюс бесконечности через ноль. Это относилось не к математике, а вообще ко всему. Вслуху этого, собственно, ветер и не мог превратиться в минус ветер.

Что Ситрик совсем не нравилось, так это всё-таки то, как на неё послухивали попадавшиеся скворки — а попадались они всегда не на одну морду, что тоже напрягало. Широкие и при этом какие-то непушные щи этих грызей вызывали беспокойство. Разбитняк на дорогах тут был как нельзя более в пух — услыхав впереди скворков, серая грызуниха ловко перемахивала на другую сторону колеи, и повторить это неуклюжие увальни не могли ни разу. Вообще что-то их тут навалом, заметила она, даже вон у Лайсы одно сидит, зуда-зуда бу-бу-бу…

По крайней мере, в цокалище, даже в таком маленьком, было немудрено найти сурящик и корм за некоторую плату, причём белка как обычно зацокнула, нельзя ли прямым обменом, тоесть сделать что-нибудь. Единицы Добра конечно штука хорошая, но при имеющихся расстояниях и дорогах нередко бывает, что их просто деть некуда. Вслуху этих соображений Ситрик пошла перетрясать мох во всех сурящиках длинной и узкой постоялой избы, пользуясь вилами и вороша его, аки сено для коз. Короче цокнуть, времяпровождение оказалось достаточно хрурным, чтобы затемно отвалиться в тот самый ящик и отсурковаться.

Подрёмывая прибочно с пушной тёплой тушкой согрызуна, обе наличные пуши ощущали, что эта самая Хрурность окончательно сливается под уши и ставится на выдержку, как тыблочный сок или рябиновая настойка. Последняя, кстати цокнуть, почти всегда водилась в постоялых избах и помогала всурячить сразу, а не ворочаться пол-ночи, чем и пользовались. Макузь и Ситрик в это время не перецокивались, а радовались чувству единого овоща — после того, как основательно почувствуешь себя овощем, ещё большую радость доставляет активность.

Вдобавок, к утру погода слегка развеялась, и в прорехах облачности нет-нет да и показывалось солнце, так что оставалось вспушиться — а поскольку это и так делали постоянно, то можно считать что ничего не оставалось, всё уже было готово. Макузь, используя лебёдку, вытащил деревянную раму с поршневым блоком на ней из сарая, и возился на открытом воздухе — и в пух, и света больше. Правда, они напару с белкой потратили немало времени, разыскивая отлетевшую в грязь гайку. При этом, если возня белкача была чисто слышна от начала и до конца — разобрать, подпилить, притереть, собрать обратно — то Ситрик пришлось шире раскинуть мыслями, чтобы понять, как трясти.

— И что же ты поняла, моя грызунихо? — осведомился Макузь, орудуя напильником по шатуну.

— Ну, для начала пойду поймаю пушей, которые приходят в цокалище от болот, — цокнула она, — И потреплю их за уши на предмет общей обстановки, ну там как с животными и всё такое.

— Хитро, — согласился грызь.

— А ещё, перспективы ради, хотела спросить у Лайсы-пуш, сколько по околотку можно набрать трясов. Ты же не думаешь, что тар сам выйдет из болота и побежит в Щенков?

— Во замахнулась. Ну это тоже в пух, точно.

Поскольку это было в пух, Ситрик так и сделала: зашла в лавку, где пекли свежие пирожки, взяла корзину и пошла разносить их по прочим лавкам, где пирожков не имелось. Заодно держала открытыми уши и если что, применяла активное прослушивание путём зацоков, сухо выражаясь. Как она быстро усекла, «болотные» грызи отличались тем, что тащили рюкзаки сушёных трав — даже если не за тем шли в цокалище, тащили по пути. Приходили они не только по той тропе, на развилке коей стоял камень с указаниями, но и по другим, шедшим сразу от цокалища к началу болот; это тоже было полезно для запоминания и даже для записи, потому как неизвестно, картографировали ли раньше эти тропы.

Макузь справился за полтора дня, опередив собственый план и вызвав годование Дуфыца. Когда, скипятив воду в котле после нескольких килоцоков разогрева, трактор проехался вокруг мехсарая, было признано, что вообще в пух. Грызям было выдано, по вещественному обмену, искомое — два налапника-вонючки и арбалет с комплектом стрел. Как пояснил Дуфыц, налапники содержали волчью шерсть и сделано это было для отпугивания тигров, потому как волки сверху не прыгают, а вот тигры именно внезапно. Для того же, чтобы отвязаться от загонщиков на дерево, использовался компактный походный арбалет с тонкой стальной рессорой, изгиб которой работал как тетива. Орудие выпускало короткие тяжёлые стрелы, более всего подходящие для стрельбы сверху, с ёлки, вниз. К этому комплекту прилагались пять штук петард, вызывавших резкий бабах при взрыве — а если надо, так и расколоть что-нибудь можно, если засунуть плотно.

— Есть песок! — цокнул Макузь, вытаскивая из бревна пробную стрелу.

— Таскать с собой, вот впух, — фыркнула Ситрик, — Но придётся, возле самых болот большие области низкой поросли без ёлок, не залезешь.

— Вот это верно, помешать белке залезть на ёлку может только отсутствие оной, — хихикнул грызь, — А ты оцокивала пушей, как там дальше?

— Оцо. В больших промоинах на болотах водятся голодилы, — сообщила белка, — Животные шага по четыре размером и жующие всё подряд.

— Пуха се… — присвистнул Макузь.

— Они вялые, из прудов не выбираются, — дополнила Ситрик, — В тарных прудах их думается нет. А зимой они вообще в спячке, потому как ящерицы.

— И то орехи.

— Орехи это то, как ты вычинил этот трактор, — заметила серенькая грызуниха.

— Да ничего сложного. Честно цокнуть, йа очень опасался что там что-нибудь ещё отвалится помимо того что йа трогал, а не особо шарящим пойди потом докажи, — белкач вспушился, — Лучше уж каждый со своим трактором лично, тогда косяков не возникает.

— Эть да, — цокнула Ситрик, — К Лайсе йа кстати так и не дошла, потому что её уши были в постоянной трёпке.

— Не к спехам, — мотнул ухом грызь.

Пуши с довольством ощутили, насколько это в пух, когда не к спехам! Пока же они вышли из цокалища и направились обратно по торной тропе к камню, дабы там повернуть в другую сторону, к болотам. Дождь практически прекратил сыпать, так что шлось получше, хвосты высохли, и можно было снять с ушей капюшоны плащей.

— А ещё йа выслушала, — цокала Ситрик на Макузя сзади, — Что возле самих болот очень бедные почвы, мало что растёт. Тамошние грызи в основном только завезённым и кормятся, а вывозят клюкву и травки.

— Ну травки ладно, они сухие, — раскинул Макузь, — А клюквы как много унести?

— Морозят, зимой на санках. Да собственно они и не упираются, чтобы уж особенно много. В основном как йа поняла это трава — сабельник, болотник серый, чумазиха.

— У них чумазиха растёт? Это в пух.

За подобными перецоками грызи двигались всё дальше и дальше, оставляя по обе стороны хвостов перелески различной степени хвойности и проходимости. В иных местах начинались залитые низины, где как нельзя кстати пригождались сапоги, потому как по колено стояла вода. В воздухе несло надвигающейся зимой, хотя температура, какая только ночью схватывала лужи наледью, не пробивала опушение при сурковании. Однако карманные «борометры» — от слова «мерять бор», да — имевшиеся у пушей, показывали прояснение погоды и похолодание. Что собственно и наблюдалось своими ушами. Для грызей это было скорее в пух, потому как замерзала грязь и идти становилось куда как легче.

Через два дня Ситрик и Макузь вышли к посёлку Сушнячиха, прозванному так за наличие сушильных сараев для той самой травки. Кроме того, посёлок стоял на песчаной возвышенности и в отличие от окружающей уже приболоченной местности, натурально оставался сух. Как пух. Само собой, посёлок не представлял из себя сборища построек — они были раскиданы также, как в цокалище, чтобы не мозолить уши; только голые кроны кустов и деревьев позволяли видеть далеко и замечать стены и черепичные крыши. Из труб вились дымки, сообщая о том, что возня движется. Об этом же слышимо сообщал медведь, ходивший по дорожкам посёлка и оравший что-то весьма похожее на «зуда-зуда, бу-бу-бу». Обойдя медведя, грызи продолжили изучение.

— О! — ткнул пальцем Макузь, — Она!

Это была она, «чайная башня», как это называлось: большой поставленный на подставку бак с топкой снизу, предназначенный для заправки кипятком паровозов. Макузь долго чесал бы за ушами, а Ситрик сразу поймала за ухо местную белку и оцокнула, почём перья. Выяснилосиха, что башня для малых зимоходов — «мышей», а больше ничего на паровом ходу тут нету за ненадобностью.

— Мыши значит сюда бегают таки, — цокнул Макузь.

— А то! — мотнула ухом местная, — На себе тащить это дело такое, грызо, что опушнеешь.

— Ну в пух, в пух… А как бы тут где-нибудь устроить хвосты ненадолго?

— Вон там в избе можно, место пока есть, и тепло, — белка показала сквозь деревья на крышу.

— Ну, мы единицы Добра оставим или ещё чего, — уточнила Ситрик.

— Да в пушнину, нам не жалко! — отмахнулась грызуниха, — Конечно если сделаете по хузяйству что, будет в пух.

Устроив таки хвосты в указанной избе, что была пристроена к сушильному сараю, пуши слегка сделали по хузяйству, навроде пары десятков больших поленьев и бочки свежей воды из прудика. После этого Макузь вытащил из рюкзака бумагу, перья и чернила, и захватил стол… впрочем ему пришлось идти наружу, потому как особо годных светильников тут не водилось, а окна были очень маленькие.

— Значит, выслушит картина пухом так, — показывал он по карте, — От поворота на Шишмор тропа до самого цокалища есть, но она впух какая узкая, только для мышей. До Сушнячихи мышиная лыжня есть, а дальше ни-ни.

Макузь прочертил линию, и пояснил в углу листка: ни-ни.

— Конечно, — зевнула Ситрик, — Они же в Сушнячиху таскают сырую траву летом, мыши им без надобности туда.

— Так, вот ещё что записать… — щёлкнул когтями белкач.

Записал он, что имеется в посёлке, а имелось немного — собственно та самая «чайка», да пяток изб с большими сараями для сушки, где тусовались грызи, приносившие это самое, что сушилось. Посёлок потреблял в значительном количестве только дрова, но вслуху того что стоял он посередь леса, их без труда подтаскивали от ближайших валежин просто влапную. Количество грызей Макузь отметил как десяток — в самой Сушнячихе жили только несколько старых грызей, а остальные так, от случая к случаю.

— Диичь! — благоговейно цокнула Ситрик, вспушившись.

— Дичь не дичь, а в цокалище в соседней двери от лайсиной у них знаешь что? Библиотека, впух.

— О, это в пух.

Дичь подтверждалась тем, что по тропинкам тут хаживали лоси, медведи и прочий крупняк; зверьки поменьше шастали менее заметно, так что уверенно не цокнешь, сколько их. При этом никак нельзя утверждать, что мишка был совсем лапный — наверняка и куснуть мог, просто грызи настолько привыкли не мозолить чужие уши, что не встречались с косолапым вплотную даже за годы соседства. Медведь же, подверженный известному механизму условного рефлексирования, после этого считал белокъ чем-то эфемерным, на грани сна и яви. Единственное, куда пуши закрывали доступ — так это в избы и прочие гнёзда, а также на огороды — на то они и. Кстати цокнуть, сдесь в посёлке не слышалось ни единой грядки, только немного — штук сто — плодовых деревьев по околице. Выращивать что-либо на затенённой лесной прогалине, да ещё и с такими почвами — сущая тупь, так что и не выращивали.

Достаточно основательно изучив, что представляет из себя Сушнячиха, и записав результаты на бумагу, пуши двинулись дальше. По картам, составленным ранней разведкой, а также по оцокам местных, от посёлка шли тропы в самые болота… собственно края оных, как можно догадаться, на имелось — заболоченные низины простирались и вокруг Сушнячихи, но они ещё не сливались в сплошной массив, а там, дальше, как раз сливались. Тем не менее на картах рисовали условную линию «берега», проходившую по приблотнённой тропе, что шла вдоль всего этого великолепия, примерно перепендикулярно к направлению Сушнячиха-Шишмор.

На этой линии, она же тропа, на расстоянии около семи килошагов находился посёлок Понино — такое же великое городище, как Сушнячиха, или даже меньше — там только стояли хозблоки для возделывания затопленных делянок, на каковых произрастали болотные травы. Грызи там тоже жили не в постоянку, потому как сыро, а набегами. Именно это Макузь и Ситрик и выслушали собственными ушами, пройдя означенные семь килошагов по люто петлявшей тропинке: изба была одна и предназначалась исключительно для отсурковывания, остальные сарайчики сейчас уже были пусты, потому как весь хабар вынесли на сушку или уложили в ледник до зимы, в случае с клюквой. Причём сарайчики тут были такие, что Макузь не менее благоговейно цокнул «дичь»: в Щенкове редко какой навес обходился без доски, сдесь же большие сараи строились без единого гвоздя и без досок, за неимением оных.

Из-за ёлки высунулись уши, а потом и само грызо, оказавшееся белкачом средних лет; как и многие из местных, неслушая на заморозки он ходил в одних лёгких портках — ну и в сапогах, поскольку болото.

— Клоо? — уставился он на прибывших одним глазом, как курица, — Курдюк-н-сем-кро?

— Чиво-чивоо? — заржал Макузь.

Как оказалосиха, сдешние грызи практиковали какое-то своё цоканье, отличное от щенковского, хотя и то знали. Курдюк, который и поймал их за уши, думал что они пришли за клюквой или чего такое, так что был удивлён рассказом о таре. Про тар Макузь поведал, в то время как грызи растопили самовар во дворе избушки и сели испить чай.

— А! — цокнул Курдюк, лакая из кружки, как белочь, — Такая жижа навроде масла? Это вон туда дальше есть такое место, Керовка, там вычерпывают из болота.

— Да, должно быть, — сверился с картой Макузь, — Дотудова четыре килошага?

— Да пух его знает, — честно ответил белкач, — Никто не замерял. Но, думается, около того.

— Тогда пройдёмся и туды, — цокнул грызь Ситрик.

— Как пушеньке угодно, — пожала плечами та.

— Только имейте вслуху, — цокнул Курдюк, — Сначала тропа вдоль песчаной косы, где делянки, а потом там на несколько килошагов гать.

— Гагать? — хихикнула Ситрик.

— Вот поэтому и предуцокиваю, — серьёзно продолжил грызь, — Совершенно не хочется, чтобы такая милая грызуниха утопла в трясине. Гать, белка-пуш, это настил по болоту для прохождения по оному лапами или колёсами. А там гать — одно название. Поэтому йа бы на вашем месте вообще подождал, пока замёрзнет. Тамошние туда в основном по льду и ходят, летом только несколько раз… Да кстати там и нет сейчас никого, вроде бы.

— Вообще никого? — восхитилась Ситрик, — Тогда боюсь не утерпим пойти.

— Не держат. Но предуцокнуть считаю необходимым, — цокнул как отгрыз Курдюк, — Кормиться будете, или сразу попрётесь?

— Йа бы по, — почесал брюхо Макузь.

Все пятеро наличных пушей — потому как подвалили ещё две белкиъ, с полными козинами клюквицы — как следует покормились, перемешав походные запасы и содержимое сдешних погребов, чтобы наваристее было. Ну а покормившись, тушки отяжелели и пришлосиха сурковать, хотя бы и недолго. Только вот день закончился, а переть в темноте никому под уши прийти не могло. Пуши устроились в уголке избы, на широких лавках за неимением там сурящика, но тоже вполне очень даже. Снаружи к тому же замела метель с сильным ветром, так что ночёвка под тёплой крышей приходилась в пушнину.

— Ну как ты, моя пуша? — погладил шёлковые ушки белочки Макузь, — Не притомилась?

— Нет, — улыбнулась Ситрик, — Знаешь, как-то так получалосёнок, что мы вдаль в лес особо и не ходили, а если и ходили, то всё летом, в самую распуху. А тут в предзимье оказывается такое! Йа зверски довольна, что услышала это своими ушами.

— И всё-таки мне кажется, ты оглядываешься в сторону цокалища, — заметил белкач.

— Это да. Скучаю по друзьям, — призналась белкаъ, — Да взять хотя бы Чейни, мы с ней знаешь сколько вместе? Ещё как белочь по веткам лазали, вот.

— Да, это серьёзный зацок, — согласился Макузь, — Но уж по крайней мере сейчас мы ненадолго.

— Сейчас?

— Ммм… ну, йа имею вслуху, что если начнётся какая возня с таром, так, — пояснил грызь, — Как ты на это слушаешь?

— Даже не знаю, — ответила Ситрик, подумав, — Ну впух, когда будет — тогда и подумаю, не горит.

— Цокушки.

С утреца, которое ознаменовалось некоторым снегопадиком, Курдюк, как он и пугал, повёл показывать болото. До того времени, как грызи дошли до собственно предмета, грызь полностью воздерживался от цоканья, разве что трепался про голодилов, о которых все знали, но мало кто действительно слышал своими ушами; толстоборонная тушка, похожая на головастика лягушки, максимум казала из воды плоскую спину.

— Хм, уже хочется его услышать, — призналась Ситрик.

— Поч? — уточнил Макузь.

— Ну, раз его так сложно услышать лично, надо — что?

— Сделать чучело? Ну или зарисовать.

— В запятую, — кивнула белка, — Поскольку в чучелах йа не особо шарю, остаётся зарисовка.

— А это кстати цокнуть мысль в пух, — цокнул Курдюк, — А то вечно на лапах объясняем, кто это.

В то время как у серенькой уже зачесались лапы взяться за тонкое гусиное перо, пуши прошли с пол-килошага вдоль изгородей затопленных делянок. Мощные столбы, поставленные в трясину, держали линию из колючего кустарника и жердей, крайне плохо проходимую даже для медведя. Вслуху того, что она стояла по колено в воде — непроходимую вообще, никакой медведь не будет туда ломиться, за неимением за изгородью открытой бочки мёда. Сами же делянки представляли из себя прополотые от болотной растительности полосы, вдоль которых шли мостки для пушей — можно было их услышать, если заглянуть за изгородь. Сейчас «грядки» были пусты и напоминали просто канавы с подёрнутой плёнкой тины водой.

Вокруг же начало ощущаться болото — запах трясины и сырость чувствовалась даже сейчас, на грани замерзания. Под ногами постоянно хлюпало, а в иных местах среди низкорослых деревцев раскидывалась вода — не паводковая, а постоянная. Пуши топали по тропе, укреплённой брёвнышками, что было куда легче хождения напрямки. Пройдя последний огород, Курдюк мотнул хвостом и остановившись, ослушался вокруг.

— Вон, грызо, — показал он пальцем, — Ухитрись-ка пройти вон туда.

Вон тудом был островок, возвышавшийся над затянутой ряской водой — от тропы до него было шагов двадцать за кусты.

— Да и впух! — цокнул Макузь, ставя рюкзак на землю.

Как он и собирался, грызь стал перепрыгивать от одной кочки, где торчали кусты, на другую — твердь под ногами была ни разу не твёрдой, а бултыхалась при каждом шаге, как кисель. Из потревоженной трясины выходил газ, булькая жирными пузырями через слой тины. Пробравшись таким образцом пол-дороги, Макузь слухнул вперёд — на ряске были отчётливо слышны следы, так что грызь проследил их дальше, до песчаного островка, и убедился, что это лось. Тоесть другими словами, грызо убедилось. Прикинув вес лося, Макузь не побаиваясь наступил туда, где грязь казалась неглубокой и главное где был след.

— Тьфу впух.

— Ой! — цокнула Ситрик, — Помочь, Маки?!

— Пока не надо, не мокни! — отозвался Маки, выбираясь из трясины.

Курдюк внимательно изучал облака, явно подавляя желание заржать. Пуши вернулись к огородам, где были сухие места сесть, и запалили костёр, потому как Макузь провалился выше пояса и дотуда же вымок, само собой. Пока происходили эти пассы, местный начал излагать то, что и хотел изложить — но с примером оно лучше доходило.

— Там большое дерево, — цокнул он, — Корни прямо в жидком грунте. Лось своей длинной ногой нащупывает, куда можно наступить, и так переходит. Чисто ли это?

— Угу, — кивнул Макузь, шмыгая носом — холодок значительно пробирал после купания.

Далее Курдюк цокнул ещё много чего, а Макузь не приминул достать бумагу, перья с чернилами и записать тезисно, чтобы не забывать и для последующего. Вышло, что в самых нулевых следует всегда держать сухим хвост! Огромный пуховой хвост, будучи сухим, никогда не провалится в трясину сразу — чтобы намокнуть, ему потребуется до сантицока, а за это время немудрено вылезти, или на крайняк бросить верёвочную петлю на ветку. Такие верёвки с грузиками Курдюк тоже показал и настоятельно рекомендовал к использованию. Также он цокнул о ядовитых змеях, которые зачастую скапливаются на сухих местах в болоте, особенно ко времени выхода из спячки или впадению в оную — главное не развести костёр на их гнезде. Помимо змей, в болотах имелись и ядовитые растения, причём ядовитые одними только шипами, а отнюдь не при приёме внутрь! Макузю и Ситрик это не особо грозило, потому как у них имелись толстые пухогрейки из плотного клоха, но знать конечно следовало. Пуши поблагодарили пушу за, на чём он и отчалил по своим делам.

— А что, в докладе об этом не было? — уточнила Ситрик.

— Было, но всё намёками да намёками, — фыркнул Макузь, — Кто-то слышал, цокают что, бла-бла. А тут оказывается просто надо справочник составлять, воизбежание. Курдюк-пуш нам сделал песку, а то сейчас бы влезли!

— Поперёк не цокнешь, — поёжилась белка.

Однако она вспомнила, что хотела зарисовать голодила — а теперь и упырник синий, тот что с ядовитыми шипами. Одно дело цокнуть, а другое цокнуть, показав на изображение — впрочем, это уже было цокнуто. Два раза причём. Воспоминание придало белке Дури, так что она сдвинула вверх ушки и заелозила хвостом.

Идти же до Керовки пришлось всё по тем же полугнилым брёвнышкам, перекинутым между островками среди топи; вокруг торчали пуки сухой травы и голые кусты, а хвойников практически не наблюдалось — они зеленели только на больших островах, гд посуше. При этом следует заметить, что пуши часто тешились тем, что начинали выбивать пыль из хвоста впередиидущего, быстро перебирая по нему лапами — от этого хвосты у обоих были совершенно без линялого пуха и чистые.

Как и большинство малых местных мест, Керовка была просто местом, а не посёлком, кпримеру — постоянное население составляло ноль пушей. Макузь и Ситрик само собой не хотели околачиваться по болоту ночью, так что прошли несколько килошагов за день, ещё засветло выйдя на большой остров, где оно и было. В отличие от болотных кустов и чахлых деревцев, тут стоял натуральный сосняк, правда тоже не особо жирный, вслуху того что весь остров был сплошной горкой чистого песка. Тропа выходила к довольно большому двору с двумя избами и обширным сараем: сюда стаскивали опять-таки ботву, намытый из топи тар, ну и вообще всё что надо — стаскивали сюда, под крышу и к боку ближе. Таскательность проявлялась тут летом, а сейчас только мокрая ворона сидела на коньке крыши, покрытой чёрными стёсанными жердями, и больше никогошеньки не слыхать. Макузь заглянул под навес, но там всё было очень аккуратно, потому что ничего не имелось вообще, кроме голого песка.

— Мм… — почесала ухо Ситрик, пырючись на избу и её кирпичную трубу, — Раз уж тут есть эт-самое, может быть отсурковаться внутрях?

— Почему бы и нет, — цокнул Макузь.

— Ну, йа имею вслуху что хузяев нет, — пояснила белка, — В пух ли?

— Ты на их месте была бы против? — пожал плечами грызь, — Мы тихо, как индюки, и всё.

— Просто никогда не встречалась с таким. Ну норупло на тропе это одно, а тут натуральная изба!

Серо-фиолетовая грызуниха осторожно подошла к крылечку, но на двери услыхала деревянную табличку: «Да, можно!», каковая сняла неуверенность. Пуши втолкались в избу, скрипя досками под ногами и принюхиваясь к некоторой затхлости, присутствовавшей в долго закрытом помещении. Воздух оказался настолько пропылённым, что Макузь открыл дверь проветрить, неслушая на свежак снаружи. Свежак дело поправимое, потому как валежника… Через пару килоцоков Макузь обошёл ближайшие окрестности двора, составлявшие вероятно большую часть острова, и нашёл весьма мало, а именно только хворост, но ни разу не поленья. Остров был маловат, и весь сушняк уже давно сожгли, а новому накапливаться годами.

— Ну, теперь не так пыльно, — хихикнула Ситрик, — Зато холодно.

— Да ладно, тепло и не было, — заметил Макузь, чеша уши, — Нет, но где-то взять бы?

Пуши потирали подмёрзшие носы и слушали на красное закатное солнце, просвечивавшее через сосны и прозрачные кроны кустов — а ещё оно намекало на морозец, нехилый притом. Стало понятно, что хотя бы без взваривания чаю предстоит клацать зубами, а этого ни разу не хотелось, так что грызи пошли собирать вообще всё подряд — веточки, старые шишки и тому подобную шушару. Дело состояло в том, что ровным счётом всю жизнь они слышали, что дров всегда бесконечно много, хоть ушами жуй и не проглатывай! Поэтому картина с отсутствием того, что можно сунуть в костёр, стала внезапностью, и стало куда более понятно, почему затруднялись обследования дальних частей болота.

Небольшой костерок был разведён в кирпичной печке, и на нём кипятили воду в маленьком горшке, так что постепенно пришли в большую годность — одна чашка чаю и то хорошо согревала, а если регулярно повторять путём теплоизолированной фляги, вообще в пух. Уже через килоцок пуши дремали, привалившись друг к другу, в одном из больших сурящиков, какие тут имелись.

— Так, посиди-ка на хвосте! — цокнул Макузь, взяв себя за уши и вытащив из сна, — Нам Курдюк что про змей цокал? Будет крайне не в пух, если.

Неслушая на сонливость, грызи проверили всю избу на наличие змей — хвост их знает, как они могли бы заползти в холодную постройку, а теперь отогреются от печки и ой-ой. К удаче, ничего похожего обнаружено не было, так что пуши продолжили суркование. Теперешняя ночь была длинная, и просурячить её всю вдоль никак не удастся, потому что приходится подогреваться чаем из фляги. Набранные запасы хвороста сгорели быстро, не оставив в помещении толком никакой теплоты, так что внутреннее отопление становилось нужно, как никогда. Слышимо поэтому грызи и не рвались возиться сдесь в холода, когда каждое полено приходилось переть на горбу по гати.

До того как снова отвалиться в сон, Макузь и Ситрик зачастую тихо перецокивались на отвлечённые темы, хотя на дворе и сидела глубоченная ночь. Это было пух в пух похоже на то, когда грызь цокал сам с собой, обращаясь кпримеру к ёлке или к пню, просто чтобы удобнее было — похоже потому, что пуши думали совершенно паралельными курсами и оттого воспринимали ответы согрызуна как свои собственные. В процессе возни или тем паче когда рядом присутствовали другие пуши, этот эффект был незаметен, а сейчас вокруг разливалась великолепная тишина и Дичь измерялась большими числами. Тишина была настолько тихой, что Ситрик подумала, что мышь грызёт в избе, а на самом деле мышь грызла под пнём, что шагах в двадцати за стенкой! Даже собственное дыхание в таких условиях становилось заметным, похожим на шипение паровоза, и первый килоцок даже мешало сурячить.

Вполне неплохо расплющив морды, грызи в очередной раз покормились и пошли ослушивать остров. Ясное солнце просвечивало всё те же сосновые кроны и голые ветки кустов на болоте, а под ногами громко хрустел мощный слой инея. В воздухе висел довольно заметный туман, ещё сильнее усугублявший колотун.

— Заодно надо хватать всё, что горит, — цокнул Макузь, выдыхая пар из пасти, — Иначе напух придётся мотать обратно.

— Да так ли уж? — хмыкнула Ситрик, — Ну холодно, да.

— Да не просто холодно, — пояснил грызь, — Так мы моментально изведём запасы корма и будем как тощие вороны.

— Ладно, слухнём, — вспушилась белка.

Вспушения было не особо заметно, потому как поверх пушнины существовала сейчас пухогрейка, совсем не лишняя. Они пошли слухнуть и для начала ослушали делянки — тут они были такие же, как в Понино, изгороди из сухого колючего кустарника, поднятые на жерди, и залитые водой грядки-канавы. По пути Макузь нашёл только один большой сук, отломившийся от сосны, а Ситрик набрала веточек — этот хабар вернули к избе для печки.

— Кажется, бормотник, — цокнула Ситрик, изучив оброненную грызями сухую веточку.

— А что это? — уточнил Макузь.

— Название растения, — точно ответила белка, — Бормотник добавляют в зел-воду, а если концентрат, то раны всякие промывать, способствует.

— В пух, в пух… — кивнул грызь, задумчиво окидывая слухом делянки.

С другой стороны острова, до которой было идти шагов триста, имелся тот самый тарный пруд, а на воде торчала деревянная платформа — вся чёрная, косая, но вполне ещё годная. Там имелся журавль, как на колодцах, и большая бадья; этой бадьёй зачерпывали осадок со дна и выливали жижу на лотки, где осаждалась тяжёлая фракция, а вода выливалась обратно в пруд. Никакого запаха и прочих признаков тара не имелось, но весь пруд, диаметром шагов сто, был затянут синей масляной плёнкой. Точнее цокнуть, это можно было услышать на свободной воде, а с одной стороны пруд уже наполовину затянуло льдом.

— Вот он, лови его! — цокнул Макузь, показывая на рычаг «журавля».

— Ооо, хохол-то, — хихикнула Ситрик, погладив его по хохолку, — Да йа думаю, что не убежит.

— Убежать не убежит, но всё-таки надо подробнейшим образом расслушать, раз уж!

Судя по всему, соль состояла в том, что тар находился в каком-то слое под водой, но над плотным илом, уходящим ещё пух знает на сколько вглубь. Журавль вычерпывал эту жижу с одного места, чем выкапывал яму, в которую постепенно натекала новая порция вперемешку с илом и просто мокрым песком — отвалы этого продукта громоздились на берегу, там же стояла тачка, ихняя мать. Образно цокая. Тачка при этом была маленькая, потому как большая не пройдёт по узким мосткам, проложенным прямо по воде от берега к платформе; они состояли из четырёх брёвнышек с полторы ладони толщиной, стёсанных с одной стороны, а снизу для плавучести поперёк подкладывались брёвна потолще. Плавучесть плавучестью, но при движении по этой магистрали всё добро колыхалось и было впечатление, что сейчас вот-вот всё оно перевернётся напух.

— Как баран на сосне, — фыркнул Макузь, пытаясь привести мостки в равновесие.

— Да ладно, они как-то по ним ходили, — заметила Ситрик, — Да ещё и тележку таскали.

— Логичечно, — согласился грызь.

После некоторой тренировки ходить стало легче. Макузь тут же заметил, что наплавной мост колыхается там, где он не закреплён за сваи, воткнутые в дно — а где сваи существовали, там всё было в пух. Слышимо, строители просто пожалели брёвен, потому как каждое приходилось переть по гати за несколько килошагов, что напряжно. Сама платформа, укреплённая между четырёх толстых свай, стояла почти как вкопанная — по крайней мере, не наклонялась от веса грызя. Забравшись туда, пуши мотнули ушами и ослушали всё сооружение вплотную: бадья была с два ведра размером и на дне и неё имелась вторая ручка, чтобы посуда не становилась ровно, а зачерпывала. Некоторый выкос состоял в том, что бадья просто лежала на платформе, а ведь её чем-то привязывали к рычагу!

— Ну чистое дело, — пожала плечами белка, — Там цепь или канат, убрали, чтобы не гнило.

— Цепь какая-нибудь дичь и стырить может, — добавил грызь, чеша за ухом, — Но ведь хотелосёнок бы черпануть.

— Пошли поищем во дворе. А уж если нет, придётся наверно к Курдюку сходить. Хотя, Мак, зачем оно?

— Ну в целом низачем, — признался он, — Просто из соображения, что раз тра близко, надо схватить.

— Кстати, а что ты вообще намереваешься сделать дальше? — озадачилась белка.

— Дальше йа намереваюсь цокнуть, отвечая на твой вопрос, — хихикнул Макузь, — А так в общем мы уже думаю кой-чего накопали. Пошли поищем таки пухову верёвку.

К удаче, в подполе избы они нашли именно верёвку — конопляную, судя по всему. Бадью она бы не потянула, но пуши взяли посудку поменьше — какой-то горшок с деревянной ручкой, и стали макать его просто влапную, не пользуясь рычагом. Где-то за кустами крякали утки, но подходить близко к тарному пруду не желали, зная уже, что там немудрено вымазаться, как поросёнок. Ситрик потирала подмерзающий нос и слушала, как буквально на ушах разрастается корка льда, покрывая поверхность воды — морозец слышимо стоял уже весьма приличный. На небе тусовались сине-белые облака с просветами к солнцу, из коих периодически начинал сыпаться редкий сухой снежок. Несильный ветер, налетавший волнами, закручивал снежинки в вихри и таскал их среди голых ветвей кустов — наблюдать это было в пух, о чём белка и не замедлила цокнуть.

Макузь был согласен, хотя и продолжал макать горшок; верёвки ушло шага четыре, а там горшок явно пошёл в жижу. Подождав, пока посуда наполнится, грызь вытянул оную.

— И это что… — хихикнула Ситрик, показывая на горшок, — Пирожки?

Содержимое горшка выслушило как обычный донный ил, какого в любом пруду навалом. Макузь однако нисколько не расстроился по этому поводу, а поставил посуду отстаиваться, пока пуши пошли опять испить чаю и найти ещё чего-нибудь горючего. Как он и подозревал, за два килоцока на поверхности ила выступил слой искомого — чёрная погрызень уже была непохожа на обычную тину. Макузь собрал её щепкой и сунул на горящий хворост в печке. Сначала жижа повела себя как обычная грязь, но потом зашипела сильнее и явно загорелась, источая противный сизый дым.

— Ну, это оно и есть, — цокнул Макузь, надув щёки.

— Есть-то есть, но что-то больно мало, — заметила серенькая, прикидывая, — Тут наверно одна сотая часть, не больше.

— Думаю что больше, — заверил грызь, — Отстаивал недолго, да и не отстаивать надо, а по лоткам.

— Ну пусть даже двадцатая часть, легче чтоли? — фыркнула белка, — Чтобы хоть зоб набрать, надо перелопатить двадцать зобов жижи… хотя не, это уже прилично.

— Это очень прилично, — подтвердил Макузь, — Вдобавок не забывай, что это очень маленький пруд, и отсюда этой погрызени можно выкачать от силы бочку. Это йа так, для опыта. Так, не забыть верёвку на место вернуть.

Пуши сели на завалинку у избы и пырились ушами на сосны и зимнее уже небо, сыпавшее снежком. Следовало расинуть мыслями, а потом сделать — что впрочем по умолчанию. И да, ещё они вспушились, если это стоит упоминать.

— Значит, какая картина пухом? — цокнул Макузь, — Мясоеды в лесу — это ноль. Состояние дорог — это раз. Отсутствие на болоте дров — это два. Уже весьма кое-что.

— А что с дровами? — уточнила Ситрик.

— То, что зимой будет трудно обходить болота, не имея возможности греться.

— Может, на какой машине? — почесала за ухом белка.

— Да впух, в первую же полынью, — мотнул ухом грызь, — А вот лёгкие санки… Впрочем тоже не пойдут, кочки повсюду, как пух на хвосте.

— И как тогда?

— Тогда — каскадом, — цокнул Макузь, показывая лапами каскад, — Окапываемся в Понино, запасаем сухих плотных дров, перетаскиваем сюда… Цокнем, за день можно обернуться туда-обратно, даже с ношей. Зобов двадцать утащить можно без напрягу, а это топливо минимум на день.

— Хм… — прикинула Ситрик, — А дальше?

— Дальше перебираемся сюда и натаскиваем дрова к следующему пункту.

— Потребуется пухова туча ходок.

— Сто пухов. Но мы всё-таки не в две пуши собираемся, да и спешить особо некуда. Разве что до весны справиться.

— Так, но досюдова — гать, а дальше пух-с, — заметила белка.

— Но через десять дней на болоте будет толщенный лёд, — напомнил Макузь.

Эти выкладки были приняты в качестве основной версии. Ещё обойдя остров кругом, чтобы ничего не упустить, пуши отправились обратно в Понино. Насчёт льда грызь как воду слушал, во многих местах гать уже вмёрзла и идти оказывалось легче — правда, был шанс наступить на неокрепший лёд и вымокнуть, но его упустили. С неба начал сыпаться уже не снежок, а снежище, так что приходилось стряхивать оный с капюшонов плащей, воизбежание.

— Аа-а-атлично! — цокнула Ситрик, — Белый пух!

— Ага, внушает, — согласился Макузь, стряхивая пушистый снежок с ветки.

В то же время они знали, что хотя снег уже повалил, зимоходы начнут ездить куда как позже — пока проложат колею, да пока снежный покров устаканится, это ещё дней тридцать, а идти сдесь до Щенкова — от силы десять. Завалившись в избу и уже как следует протопив печку, пуши провели инвентаризацию оставшегося корма и сочли, что хватит — в крайнем случае можно было и сократить пайку. Перед тем как выйти в обратный путь, они достали все записи и занесли туда всё, что следовало занести, дабы не забыть. В тексте чаще всего встречалась буква П, потому как до буквы П сокращали слово «пух», дабы не тратить место на бумаге. Курдюка, да и никого из местных, слышно не было вообще — скорее всего, Понино тоже существовало только к лету ближе.

Макузь ухитрялся одним глазом смотреть на бумагу, а другим на белку, у которой в разноцветных глазах отражался огонь в открытой печке, что выслушило весьма в пух. Надо бы ещё маленький светильник достать, подумал грызь, а то самое время разобраться с записями — ночью, а тогда нипуха не слышно. Одновременно он подумал, что тёмно-красная шерсть на гривке Ситрик, хоть и не характерна для белок ни разу, пришлась очень даже к месту, как и фиолетовость по серому. Он даже хотел это цокнуть, но вспомнил, что цокал уже раз двадцать, и не стал. За узким окошком валом валил пушной белый снег.

Третье ведро того же песка, которое четвёртое

Опять где-то между Щенковым и шишморскими болотами

У Ситрик было стойкое ощущение, что от её ушей осталось столько же, сколько остаётся у лягушки, кпримеру; вслуху этого белка то и дело часала их лапками, убеждаясь, что раковины на месте. Возникло это из-за того, что по возвращению в Щенков на её уши наброслись очень многие грызи, и трепали, и трепали… Грызуниха подумала о том, что возможно не стоило так резко возвращаться — а с другой стороны, как иначе, по частям чтоли? Как бы там ни было, серо-фиолетовые уши её оказались вытрепаны как родичами из Треожисхултов, так и Чейни, и вдобавок пушами из тарной команды, которые хотели не только прочитать, но и непременно услышать. В любом случае, она была очень рада как прогулочке килошагов на триста, так и возвращению в родные места, отчего трясла ушами. А потом опять хваталась за них, проверяя на месте ли.

Уши Макузя пострадали ещё больше, но он этого и не заметил, загрузившись мыслями о предстоящей расслушивательной операции. Причастные уши теперь расквитались с тыблоками и были куда более легки на подъём, так что предполагалось наличие семи хвостов, а это уже не шутки…

— Толипятеротолисемеротолитрое… — взвыл Фрел, — Вот это — шутки, да.

Грызи проржались и продолжили обцокивание. Добытые Макузем и Ситрик сведения были весьма кстати, потому как никто так и не вспомнил, что дальше в Лес водятся совсем хищные животные, как не подумал и про дрова. Общим собранием трясущих был утверждён список предметов, нужных для возни, и далее собственно следовало всё это собрать. Макузь был далеко не любитель ходить по лавкам и складам, но сваливать это на бельчону и не подумал — к тому же, всё равно пока было нечего делать.

— Слушай бельчона, а может лучше наоборот, ты по лавкам? — цокнул он, противореча сам себе, — Йа слышу у тебя тут такая погрызень, пятидесятизобовая бочка краски, клоха типа «холст» пухова туча…

— Ну и? — удивилась Ситрик.

— Что ну и, ты собираешься всё это унести в сумке? А вот походный светильник и два зоба масла как раз можно, только это надо ещё найти, где взять.

— Логичечно, — почесала ушки белочка, — Йа конечно не стала бы тащить в сумке, а отвезла бы на санках да на зимоходе. А ты как собираешься?

— Точно также, если только не, — цокнул Макузь.

Ситрик осталась довольна тем, что согрызун уже совсем не делает никакого различия в том, чья возня, и пошла искать светильник — точнее, при обнаружении более чем одного ей следовало также застолбить изделие. Собственно у хитрой грызунихи уже был план — посетить три известные ей мануфактуры, где дуют стекло — как грызть дать, там-то оно и есть. Макузь тоже не собирался, в общем случае, таранить работу в лоб — в данном случае в лоб означало использовать уцокнутые санки и маршрутный зимоход, что катался кругами по цокалищу. Вообще он был какбы для тушек, но когда требовалосиха отвезти бочонок или несколько мешков, их просто бросали на платформу, и все дела. Грызь помнил, что в мехсарае учгнезда имеется очередная «мышь», которую перебрали учащиеся на механиков — и теперь следует испытать на ходу, годно ли собрано. Поскольку Макузь сам прислушивал за процессом, то знал что вероятнее всего собрано годно, так что наморду возможность прокатиться куда надо, пока агрегат не придётся отдать.

Вслуху этого оба грызя цокнули и вспушились — ну тоесть можно считать что ничего не сделали, потому как это по умолчанию. Макузь натянул утеплённые сапоги, потому как морозец стоял внушительный, и хотел было выйти.

— Эй Маки! — оцокнула сзади Ситрик.

— Что?

— Посиди на хвосте!

С этими цоками она потащила его сзади за куртку, усадив хвостом в сурящик. Пуши покатились со смеху, потому что шутка была очень давняя, и повторенная раз тысячу, становилась во столько же раз смешнее. Почесав за ушком бельчоне, грызь таки вышел за порог, нырнув в «зимнюю» маленькую дверь… затем обошёл избу, вошёл с другого входа, протиснулся через загромождённые скарбом внутренние комнаты без окон. Подобрался к белке с хвоста…

— Эй Ситти! — цокнул он, зажав нос лапой.

— Что? — рассеяно спросила та, не оборачиваясь и поправляя шарфик.

— Посиди на хвосте! — резонно ответил Макузь, стащив её назад и усадив хвостом на стул.

Теперь можно было идти. Снаружи всё утопало в пушистом ковре снега мощностью в шаг, не меньше, а возле стен изб, куда сваливался снег с покатой крыши, сугробы вырастали и в два шага высотой. Грызунята тут же устраивали там дупла, выкапывая нору и обминая стенки — нет-нет да слышалосёнок от больших куч цоканье да мельтешение рыже-серых хвостов. Вдоль всех дорог и троп по цокалищу зимой проходили лыжни, по которым куда проще ходить на лыжах, чем пешком — особенно с горки, само собой. По самим дорогам тоже пролегали лыжни, но для паровых машин и больших саней; посередине те уминали снег, и можно ходить лапами. Только приходилосиха соскакивать в сторону, когда проезжало что-нибудь громоздкое. В остальном зимой цокалище выслушило ничуть не хуже, чем летом — всё было прозрачное вслуху отсутствия листвы на ветках и светлое из-за снега.

Возле мехсарая Макузем были зафиксированы хвосты и уши, причём первое моталось, а второе тряслось. Грызи что-то затевали с «леммингом», паровым зимоходом среднего калибра, самым распространённым из тех, что ездили по Лесам. По сравнению с «мышью» этот паровоз был просто огромный, но что собственно и требовалось — пуши спорили, проще ли греть котёл или оттащить на искомые триста шагов влапную, ибо быстрее. Макузь незаметно прошмыгнул в сарай, убедился что агрегат на месте, и оцокнул Кудуса:

— Эй Ку. Эти гуси ещё не приходили за мышью?

— Да они и не собирались, — цокнул тот, — Они думают, сами на станцию пригоним. А что?

— Да надо кой-чего отвезти, — не скрыл Макузь, — Заодно проверить. Ну и там знаешь, притирка, утруска, всякий такой песок.

— Ну это как пушеньке угодно, — цокнул Кудус и морда приобрела хитрое выражение, — Дрова с пуха, и всё.

— Вот впух, забыл что кончились…

Достать дрова в цокалище было попроще чем на болоте, но посложнее чем в Лесу, так что пришлось искать санки, идти к двору учгнезда, к дровяному складу, и менять топливо на единицы Добра…

— Оо впух, оригинален как никто! — фыркнула тамошняя грызуниха, услышав что Макузь намеревается обменять дрова на единицы.

— Да нет, йа думаю оригинален будет тот, кто поменяет дрова на дрова, — хмыкнул грызь.

Проржавшись, пуши таки осуществили обмен. Одними санками было не отделаться, но Макузь собирался схалтурить, а именно только разогреть котёл и потом подогнать мышь к складу. Ещё одним косяком было то, что у мыши не имелось саней, притащили ведь на ремонт! Макузь обошёл всё тот же двор учгнезда и обнаружил вполне годные и пока никому не нужные сани — не мышиные, но сойдут.

Мышиные сани были шириной менее шага, как и сама мышь — паровозик с двухсотлитровым котлом отличался малыми габаритами, за что собственно и заслужил погоняло. Перед топкой имелась скамейка, закрытая сверху навесом, где и усаживался пуханизатор — сидел на хвосте, образно цокая. За его спиной складировались дрова, так что повернувшись, грызь мог вытаскивать поленья и сувать в топку, почти не отрывая ушей от того, что творится спереди машины. Такая практика имела место на дальних трассах, но при езде по цокалищу любой грызь останавливал колымагу, набивал топку и потом ехал дальше — бережёного хвост бережёт.

Макузь как раз набил топку и стал крутить влапную вентилятор наддува, от которого огонь становился ещё сильнее; в топке гудело, отдаваясь от стального котла и не менее стальной трубы; из решётки, которая венчала трубу, валил густой белый дым. Решётка там была для того, чтобы исключить вылетание искр — попадая на раскалённые прутья, мелкие горящие частицы враз догорали. Грызю процесс нравился, потому как если слушать непредвзято, то довольно сложно поверить, что эта печка на лыжах способна сама двигаться — да ещё так, что пух догонишь. Поматывая ушами, Макузь знай себе пихал ещё поленьев.

К тому времени как он прогрел таки котёл, а это заняло килоцока четыре, если прибавить к этому время на наливание воды, подошли молодые пуши из учгнездовых — всмысле ещё более молодые, чем сам Макузь, который тоже в общем был ни разу не старый. Зато уже куда лучше шарил в паровиках, вслуху чего означенные пуши цокнули, а не покажет ли он, почём перья. Мышиные, в данном случае, перья.

Грызь был не против, и показал. Заодно он получил возможность поднять холол и ходить-туда сюда с цоканьем, как тетерев на току, пока слушающие продолжали подтаскивать дрова и пихать их в топку. В нулевую очередь он предостерёг их от того, чтобы повернувшись к топке хвостом, опалить пух на оном — так и до травм недалеко, если на ходу. Наконец вода скипела и пар начал свистеть через предохранительный клапан — теперь можно и. Грызь показал слушающим, на какую погрызень давить, чтобы эт-самое; пуши залезли на мышь с боков, и Макузь дал пару. Колесо с зубьями, придавленное к поверхности пружинами, начало вращаться, и машину потащило на лыжах. По снежной целине зимоход шёл из лап вон плохо, но совсем другое дело по дороге, а так и собирались.

— А ну-ка пуха! — цокал Макузь и тянул за тросик свистка, чтобы посторонились.

Свист был больше похож на писк, ну в конце концов на то она и мышь. Попискивая, зимоход добрался до дровяного склада, где в сани обрушились поленья, а потом Макузь потащился за искомым на станцию у реки. Любопытные отстали по дороге, подумав слышимо, что ездить с таким профессионалом без нужды — не особо стоит. Грызь натурально давно не держал в лапах рычагов, так что поначалу выписывал по дороге кренделя от кювета до кювета — но вскоре обвыкся и дело пошло. Машинка работала вполне себе годно, а дав полного пару на ровном участке, белкач цокнул бы что даже очень годно, судя по выдаваемой мощности. Тут в основном дело было в том, заморачивались ли ремонтники на компрессию в поршнях, или считали что есть поршень, и ладно — и такое зачастую случалосиха. Таким образом, искомые ходовые испытания были выполнены за килоцок, и более грызь за машину не волновался.

Главное чего он опасался, так это не поломки — в цокалище паровиков пухова туча, всегда найдётся кому дотащить обратно, тем более лёгкую мышь. Опасался он…

— ЭЭЙ ГРЫЗО!! — белкач, размахивая лапами, выбежал поперёк колеи, — Нужданужданужданужда!!

Макузь подзакатил глаза, но таки остановился и выслушал, почём перья. Перья представляли из себя кучу досок, которые собирались попасть на Шугайскую дорогу, участок двадцать два. Ладно, подумал белкач, вслуху предстоящего похода негоже разоряться на дрова — пусть хоть покроются. Закидав доски, пуши поехали в означенное место, что заняло килоцоков пять, включая выгрузку. Получив причитающиеся Единицы, Макузь цокнул и дал полного пару к станции — опять не вышло, на дороге он нагнал грызуниху, тащившую санки с тяжеленной бочкой. Грызь знал, что грызи ни у кого ничего не просят, даже у своих, так что раскидывать мозгами предстояло лично… Короче цокнуть, отвёз три бочки опять на другой конец цокалища. Дров, взятых в обрез, опять стало не хватать — попёрся на склад. Тут его опять поймали!

Макузь провёл лапой по морде, умылся снегом и потребовал Единиц за две топки — тобишь за сожжёные дрова и ещё столько же. Это не помогло, потому что рейсовый зимоход брал по полторы. Грызь цокнул, что хочет отсурковаться, а ему цокнули, что никто больше водить мышь не умеет. К удаче, возле мехсарая удалось отловить знакомого грызя, который не отказался подменить — так и упилил, хвостяра. Макузь зевнул во все резцы и пошёл в учгнездо: там как обычно, в той комнате где гнездилась зимой Фира, было немудрено отсурковаться. Не то чтобы никого не имелосёнок — напротив, в мороз в тёплой избе толклосиха полно пушей, но так как они занимались пинанием своих умов, то шума много не производили.

Фира сидела ровным счётом там же, где и последние пять лет, и шила лаповицы. Насчёт лаповиц нельзя цокнуть, что те же самые — за это время она нашила воистину пухову тучу всяких предметов, да и лаповицы различались в широком ассортименте. Белка прицокнула, услыхав Макузя.

— Макузь-пуш, кло! Что-то не слыхать тебя давно.

— Возня, Фира-пуш, — кивнул ушами тот, — Рад слышать тебя. Как песок?

— Сыпется, — хихикнула грызуниха, и ещё доцокнула слов сто, конкретизируя.

— О, что это! — показал на изделие Макузь, — Вроде как лаповица, или?

— Ну, это да, — цокнула Фира, достав пару, — Делается как перча, только без пальцев. Работать удобно, но холодно. Вот чтобы пальцы не морозить, поверх ещё карман, навроде лаповицы — рраз!

— Опушненно, — мотнул ушами белкач.

Перекинувшись таким образом тысячей цоков с белкой, он открыл дверь шкафа, так чтобы она закрывала от окна маленький сурящик в углу, и устроился там. Ящик позволял только полулежать — ну или свернуться в клубок, если получится, а сверху висела полка, набитая книгами. У окна, на том самом стуле где сам Макузь читал про тар и вообще всё то, что он читал, сидел какой-то другой грызь, и тоже читал — потому что надо где-то устроиться, впух, а где ещё если не в учгнезде, которое для того и. Чувствуя знакомый запах старой бумаги и дерева, вперемешку с фириным клохом, из которого та шила, белкач растянул улыбку до ушей и задремал под мерный лай животного за окном.

Фира собственно и растолкала его, когда на дворе уже уселась уверенная ночь; в комнатушке несло грибным супом.

— Похлебай! — показала на горшок грызуниха, — Свеженький.

— Фир, сколько йа уже супу так выжрал? — осведомился Макузь.

— Точно не цокну. Но согласно логике вещей, если суп всё ещё существует — значит выжрано не больше, чем следует.

— Убедительно, — кивнул грызь, и взялся за деревянную ложку.

На суп и прочие продукты кормления в учгнезде не заморачивались настолько, что порой обнаруживали каких-то совершенно неизвестных грызей, забежавших на запах — а если они приходились в пух, то и на это закрывали уши. Фира собиралась к дому, потому как по прежнему сидела тут только потому, что больше негде. Хотя с этим можно было и поспорить:

— Да Вышуш мне всё кло, кло, — цокала Фира, — Грит, избу в два раза расширить, окна большие вгрызячить, и будет самое в пух, чтобы в учгнездо не ходить. А йа знаешь что цокну? Привыкла йа уже в учгнездо ходить, в пушнину это! А то буду сидеть там как дура, впух.

— Это понятно, — улыбнулся Макузь, — Пусть кому надо, там и сидят.

— На хвостах! — покатилась со смеху белка, всё же уде-ржавшись хохотать в голос.

Макузь почесал грызуниху за пушным ухом, выражая довольство и благодаря за суп, собственно; та цокнула и вспушилась. Вслуху таких происшествий, а также не в последнюю очередь из-за удачного отсурковывания, грызь вышел на ночную смену бодрячком. Морозец, присутствовавший в воздухе, нисколько не смущал, а снежок только давал дополнительное освещение — даже не особо яркие фонари создавали по всему цокалищу разрежение темноты, когда сверху висел отражающий снег.

Грызь, гонявший мышь, только недавно поставил её обратно к мехсараю, так что Макузь успел к горячему котлу, добросил ещё дров и снега в загрузочное ведро, где он постепенно таял, и поехал себе, куда следовало. В тёмное время на мыши зажигались масляные светильники — не то чтобы для освещения дороги, а просто как ориентир, зелёный глазок спереди и красный сзади еле теплились. Это было в пух, потому что так они жрали очень мало масла, а искать ещё и масло грызь не особо жаждал. Мышь с негромким шипением и скрипом катилась по дорогам, а сверху валил крупными хлопьями снег… впрочем он как правило валил именно сверху, если не цокнуть что всегда. Разгоняться тут не приходилось, тащись себе в пару шагов скорости, а то при такой слышимости чревато. Нечревато, по крайней мере, что опять поймают — уж ночью вряд ли, не белкино время.

Тягая рычаги, Макузь вспоминал Ситрик, Марису, и прочих пушей, а вдобавок не удержался и подумал о том, почему собственно снег идёт именно вниз? В курсе изучения механики грызи расцокивали, что существует некая сила, прижимающая всё подряд к земле, но толком взять в голову было трудно. По крайней мере она была в пух, это уж точно. Грызь проехал на мыши килошагов пятнадцать, пока не достиг приречной станции — там собственно был склад, остановка дальних зимоходов и причал для речных судов. Сейчас же пришлосиха ходить вдоль изгороди и стучать в избы, дабы узнать, почём перья.

— Грызо, ты припушился? — цокнуло из тёмной избы, — Ночь в лесу!

— И что, набрать рот песка, чтоли? — фыркнул Макузь, — Склад на станции трясёт постоянно!

— Ну да, угадал… — согласилось грызо.

Неслушая на обильный снегопад, грызо прошлось по складским сараям, разыскивая требуемое, но ничего не нашлось. Нельзя цокнуть что склады тут были особо огромные, но один пух — несколько сараев шагов в полсотни каждый, содержавшие в себе россыпи и кучи всевозможнейших предметов — попробуй найди. Складской грызь провёл лапой по морде, но делать нечего — пошёл копаться в записях, и через килоцок выяснил, что означенные предметы на склад не прибывали. Прибывать они должны были с Завьюжинска, но слышимо или кто-то накосячил, или просто не хватило места в транспорте — что куда менее вероятно. Макузь попырился ушами в слегка светящееся мутное небо, откуда валом валил снег.

— Понятно, — цокнул он себе, — До Завьюжинска килошагов двести, если пухом — за день можно…

Ситрик вытащила из сумки лампочку и поставила на стол.

— Пух ты! — восхитился Макузь, — Годная!

— Ну, судя по всему, да, — кивнула белка, — Ещё две штуки йа пушам уже отдала.

— Это в пух, — улыбнулся грызь, — Хруродарствую за возню, бельчона.

— Незачто, — цокнула Ситрик, — Это было немного легче, чем съездить в Завьюжинск.

Макузь вспушился, вспомнив поездочку, а грызуниха ласково погладила его ухи. Обе наличные пуши заурчали и заприцокивали, поматывая хвостами.

— Ну как насчёт, Ситти? — спросил Макузь.

Ситрик повела ушками и задумалась.

— Ты не думай что йа против, — цокнула она, — Тот поход, даже в ту непуховую погодку, был очень хрурён! Но мне как-то слишком на всю зиму исчезать из цокалища…

Серо-фиолетовая белочка поприжала ушки, осторожно глядя на грызя.

— Да йа понимаю, — улыбнулся Макузь, — И не в коем случае не тащу за хвост. Хм…

— Думаешь потащить не за хвост, а за другую часть тушки? — хихикнула Ситрик.

— Да нет. Йа подумал «а кто меня-то тащит».

— Всмысле? — удивилась грызуниха, — От тебя только и слышно было — тар, тар, пухотар.

— Так и что? Если бы йа в одну пушу был, это ладно, но тут целое учгнездо. Йа в общем к тому, что они без меня справятся на несколько отличненьков сразу.

— Мак! Ты что, останешься со мной? — уточнила Ситрик, таращась в оба уха.

— Ещё бы, — кивнул грызь, — Почему так, йа цокнул.

Ситрик некоторое время водила ушами и улыбалась.

— Счастье-счастье, — тихо хихикнула белка.

Для Макузя это тоже было счастье, и хотя он был бы очень не прочь пройтись на болота в зимний поход, он резонно решил, что обойдётся. В цокалище было ещё, что провернуть для разгона этого самого дела с таром — точнее даже не для дела, а только для проекта. Для этого пришлось много подумать, прочитать и доцокиваться, а чтобы это делать, надо чтобы было чем кормиться и где сурковать — так что делишки имелись в наличии.

До кучи ко всем этим соображениям, у Макузя как у любого грызя было некоторое чувство довольства от самоограничения; вероятно, это пошло с тех пор как запасливая белочь натаскивала полное дупло отборных орехов. Если не иметь такого чувства, обеспечен перегруз желудка и пустая трата корма — а этого природа не допускает. Грызь даже потирал лапы, предвкушая ожидание результатов — причастные особо не цокали, он и так знал, что они упёрты и намерены пух из хвоста а добраться до тара. К тому же чрезвычайно грела радость Ситрик по этому поводу, так что всё вместе собиралось точно к центру пушнины.

Уж где-где, а в цокалище было чем заняться. Учгнездо продолжало грызть незнание, устраивая эксперименты различного характера, навроде как с сотым дёгтем, так что стоило развесить уши — и за них хватались. Макузя этим не испугать, так что возня проходила вполне в рамках предуслышанного. Кстати, никуда не делся Лес, засыпанный толщенным слоем снега, и продолжал приносить зверькам чистую Хрурность.

Что же до Риллы Клестовой, той самой что шарила в землеграфии, как мышь в амбаре, так она вспушилась — что впрочем никого не удивило. На рыжие уши грызунихи в основном и обрушивались вопросы о том, почём перья. Всмысле, дорогу и всю обстановку до самой Керовки и первого тарного пруда Макузь и Ситрик разведали — всё было и цокнуто, и задокументировано. Однако далее вылезала задача, которая могла привести незнающего грызя в ступорок. Требовалось двигаться в болота дальше, возможно на десять-двадцать килошагов, при этом не имея никаких привычных ориентиров в виде троп и дорог. И не только двигаться, но и закартографировать всё услышанное годным образом.

Клестовская сквирья, как они называли свою семью, обитала на границах цокалища, в самом оном и далее в Лес — пуши, как они привыкли, не скучивались. Данные же пуши более всего тяготели к реке, да и вообще большая часть их связывалась с речным транспортом, мостами и переправами, паромами — в общем цокнуть, всякой такой погрызенью. Рилловский отец был тот самый грызь, что зимой наводил ледовые переправы через Жад-Лапу для зимоходов — трудно переоценить значение этого пути, который соединял всю огромную страну вокруг Щенкова с другими, не менее огромными.

Вслуху таких дел белка ещё в молодости плавала на пароходах, ходила с зимоходчиками на не меньшие расстояния, один раз даже плавала в южные моря с охотниками на огромных акул. Всмысле конечно связь с теперешними событиями была, но не прямая; просто в итоге всех этих возен Рилла оказалась достаточно натаскана, чтобы проводить обзорное цоканье по вопросам ориентирования на местности. Проходило оно, обзорное, всё в том же помещении учгнезда, когда пуши сидели, хоть и не на хвостах, и выслушивали соль, а на столе мерно мерцала масляная лампа.

— Впринципе, оно всюду, — вещала белка, — По любому отдельно взятому кусту можно определить, где север, а где юг.

— А как?

— Как, йа цокнула только что.

— Ах да, запамятовал.

— Так вот… А ещё, к нашей удаче, пуши додумались до железной стрелки.

Надо заметить что пуши не то чтобы додумались, а просто заметили способность намагниченных металлов ориентироваться по сторонам — неважно как именно они ориентировались, о магнитном поле ещё никто не слыхивал, а для практического применения это было несущественно. Стрелка выполнялась в виде стрелки, подвешенной на нить над шкалой, показывавшей направление, а всё это хузяйство помещалосиха в ящичек на подвесах, так что при любом повороте внешнего корпуса стрелка оставалась горизонтальной. Прибор сей был не особо удобен в походных условиях, зато довольно эффективен — направление показывал точнёхонько.

Руфыс цокнул, что двадцать килошагов можно и на глазок направить, на что Рилла возразила, приведя данные о том, что в условиях ограниченной слышимости большинство животных начинают петлять кругами, и грызи не исключение. Добавить к этом надобность постоянно петлять по болоту, находя более проходимый маршрут, и станет чисто что эт-самое.

Бульба, особо пуховой белкач с рыжей «бородой» из шерсти, доложил группу о подготовке с точки слуха противокусательной защиты. Подготовились основательно: ровным счётом все тушки оснащались шипованными ошейниками, налапниками и наплечниками, что крайне затрудняло процесс кусания даже для тигра, а главное не давало нанести критических повреждений за короткое время, что наиболее ценно. Жмурыш было схватился за уши, что мол тащить ещё такенное погрызище, но его успокоили, цокнув что погрызище не тяжёлое, а вдобавок заменяет часть утепления. Мягкие части «брони» делали из толстого прочного клоха, а шипы — из особо высушенных корней каменной берёзы. А из этой берёзы раньше колуны делали, которые раскокивали обычные поленья, так что шипы были как лёгкие, так и прочные, пух сломаешь.

— Тем более, — добавил Бульба, обводя ушами сотрапов, — Мак и Сит ходили осенью…

— Отвод! — цокнула Рилла, — Не осенью, а лапами!

— Да. А когда болото замёрзнет по большей части, туда вполне вероятно нагрянут копытные.

— А что они там забыли?

— Осинник и ивняк, а также всю прочую ботву, до которой не дотянуться по топи. Ну а за ними подвалят и волки.

— Хорошо если волки, — поёжилась Рилла.

— Это да. Но, как йа слышал, камульфы на зиму кочуют на юг, — заметил Бульба.

— Туда им и дорога, вообще не нужны, — Рилла постучала по столу пером, раздумывая. — А что насчёт того, насколько основательно замерзает болото?

— Вот, сделали схему, — показала Хвойка, — Где трясина совсем трясина, там замерзает плохо или вообще никак.

— А с пуха? — уточнил Бульба.

— Это как компостная куча, — пояснила грызуниха, — Гниёт и от этого греется. Несильно, но хватает чтобы не замерзало.

— А, тогда чистенько. Когда выходим?

— Через два дня пойдёт поезд на Мохов, — просветил Руфыс, — Вроде должно быть место. Доберёмся до нужного поворота, это станция Триельская, а там мышью.

— Это в пух.

Это было в пух, или даже в два. Десятивагонный поезд на Мохов ушёл со станции почти как планировалосиха, и место в нём нашлось. Пуши конечно не занимали натуральные пуховозные вагоны, которые имели сиденья для хвостов и утепление — в таких мотались на дальние расстояния в несколько дней, а если недалеко — лезли поверх мешков, ящиков и бочек, погруженых на платформы и в вагоны. Вдобавок так они сидели на десятом вагоне, и паровоза вообще почти не было слышно, только свистки; в остальном же поезд не издавал почти никаких звуков, кроме шуршания лыж по плотному снегу в колее, и скользил при этом крайне плавно. Само собой плавно — любая неровность просто утюжилась, а падающие на лыжню ветки откидывали вбок скребки на паровозе.

Поезд шёл со скоростью шага четыре, не меньше, так что когда заезжал на просеку в густой лес, а это случалосёнок часто, деревья так и мелькали в ушах. Грызи перецокивались и травили байки, отчего всё дело сопровождалосиха постоянным ржанием, как будто состав вёз табун лошадей. Кто-то свистел на дудке или бренчал на такой струнной штуке, которая издавала мелодичные звуки, и слышалась старинная грызунячья:

Распушались с кисточками уши!

Хвост огромный жутко пуховой!

Выходила на берег да пуша,

На высокий на берег крутой.

Короче цокнуть, несколько часов на поезде отнюдь не утомляли, а даже наоборот, веселили. Один грызь ухитрился даже показать такой фокус — подпрыгнув и схватившись за ветку над платформой, он провисел там и спрыгнул уже на хвост поезда, когда тот подъехал. Не меньше смеха вызвали кабаны, стадом пёршие по лыжне и с диким визгом бросившиеся в разные стороны при приближении поезда — слышать визг и подпрыгивание в снегу толстых тушек было смешно. На самом деле кабаны никак не могли на запомнить, что по лыжне ездит поезд, так что их видимая истерика наверняка была наигранной.

Станция Триельская представляла из себя два запасных лыжных пути, на которых отстаивались паровозы и составы для прокладки этой самой лыжни, а также два больших сарая-склада. Всю эту погрызень пересекали лыжни в три раза меньшего калибра — мышиные. Сдесь с большого поезда сгружали поклажу, которую затем растаскивали по дальним углами мыши — ну и происходил обратный процесс, соответственно. Для облегчения оного на станции имелись платформы вровень с дверьми вагонов, чтобы не поднимать вверх. Пятак наличных пушей сгрузился, и Рилла отправилась в Избу — не просто избу, а Избу, за неимением других — прочистить, как оно. Оно оказалосёнок неоднозначно, так как мыши бегали, но когда — одному пуху известно, расписания никто составлять не трудился, потому как трудновато было бы его соблюдать. Все немногочисленные грызи, которым за каким-то рожном понадобилосиха зимой да в Шишмор, добирались на попутных или вообще своим ходом.

Трясти было нечего — грызи запаслись горячим чаем и пошли своими лапами. Шлёндать по крошеному льду в центре лыжни было не особо, но куда лучше чем по целине, где навалило чуть не по пояс. Как раз тут стало уместно нацепить противокусательность и принять все прочие меры, потому как хвост бережёт бережёного. Колея, петляя между деревьями, шла от станции, похоже, вообще не по летней тропе, а как удобнее. Песок в том, что тропа могла себе позволить крутые спуски, они же подъёмы, а гружёная мышь на такую горку не влезет.

Руфыс изучил лыжню и уверенно цокнул, что колея используется достаточно часто, а это внушало. Пока же грызи таращились ушами на заснеженный Лес, соображая, что это уже не совсем тот лес, что в цокалище, а с количеством Дичи в несколько раз большим! На десятки килошагов вокруг, вполне может быть, не было ни единого грызя — только за хвостом, на станции.

Выкладки Руфыса подтвердились быстро — не прошло и трёх килоцоков, как из-за поворота, фонтанируя сизым дымом, выползла мышь с трёмя санями. Сбросив пар, машинка остановилась возле пушей, и тамошний грызь осведомился, почём перья. Перья оказались к месту: Елов тащился на станцию за грузом, и был вовсе не против помощи в погрузке. Пришлось садиться на сани, к мешкам, и ехать обратно. Езда на мыши отличалась тем, что тут уже надо слушать, чтобы не поддало веткой и не сбросило с санок, так что подремать не получится. А дремать люто тянуло, вслуху того что мешки оказались набиты сушёными травами, обладающими сонным действием.

Мешки с сушняком Елов возил с Сушнячихи, а обратно требовалось тащить масло для светильников, инструменты, и большое количество корма — мороженную рыбу, всё те же орехи, топ, и так далеко далее. Грызи лично испытали перетаскивание ящиков с мороженой клюквой на склад, а ящиков с орехами — со склада. Хотя склад был холодный, и лыжня проходила в углублении прямо по нему, таскать приходилось довольно издали, и в одну пушу дело растянулосиха бы надолго. На шесть пушей управились за пару килоцоков, включая надобность годно закрепить груз, дабы не высеять по дороге. Сани, следует цокнуть, и так оказывались нагружены не по пуху, так что туда можно не сесть, а только подсесть сбоку — и опять слушать, чтоб не приложиться об дерево.

— Ничего, если в горку — подтолкнёте, и пойдёт! — заверил Елов, — А вплане раздавить, так ничего с ними не будет. Да и вообще в пух пришлось-с-лосихой, а то пока загрузишь — котёл остывает, опять кипятить.

— Это погрызище, — согласился Жмурыш, — А там вообще допуха чего вывозить?

— Только недавно начали, а так не особо, ходок на десять. Вот туда завозить — побольше будет.

— А что, — осведомилась Рилла, — Эти травки особо ценные?

— Ну как цокнуть… На щенковском базаре объясняли вот так, — Елов показал лапами и ушами, имея вслуху что ценность просто выше ушей, — Цокают, что в шишморских болотах для этой погрызени самые пуховые условия, прёт только в путь.

Судя по набитым мешкам, которые выгрузили с саней, так оно и было. Пока же, набившись как зёрна в початок к ящикам, грызи отправились опять по лыжне в сторону Шишморского цокалища. Им ещё повезло, что мышь ехала в Сушнячиху, потому как пока что это была единственная мышь, туда ездившая — ещё три бегали как раз в цокалище. Стало смеркаться, машинист запалил передний масляный фонарь, отчего видок стал необычным — подсвеченные жёлтым светом, сугробы были непохожи сами на себя. О чём кстати им, сугробам, и было прямо цокнуто, но они промолчали в ответ.

Ещё до полуночи поездок прибыл в Сушнячиху, к той самой водогрейной башне, что зафиксировали Макузь и Ситрик. Тут уже Елов бросил всё, и вместе с пушами завалился в постоялую избу дрыхнуть. Тлеющие в топке дрова однозначно подогреют котёл до утра, так что он ни по каким пухом не замёрзнет — иначе придётся сливать воду, а потом наливать обратно. Рилла и Руфыс, как согрызуны, забились в один сурковательный ящик, и нисколько не убоялись тесноты, по причине обилия пушнины.

С утра произошло испития чая, кормление, опять испитие чая, выгрузка и погрузка мыши, и опять пострадал чай. Уж после того, как Елов навострил лыжи обратно, пришло время приступать к основному — перебраться в Понино. Хотелось осведомиться у местных, где лучше напилить дров, но не получилось вслуху отсутствия первых — но к счастью, никак не вторых. Пуши полезли по снежной целине, взяв на изготовку топоры и пилы. Процесс пошёл довольно шибко, потому как инструмент подобрали годный, а валежник зимой пилился знатно. Достаточно быстро были сооружены санки для таскания поленьев, на которые немудрено навалить зобов полсотни, и с этим транспортом первые грызи двинули на Керовку, в то время как остальные продолжали заготовку дров.

Сдесь выяснилосиха-с-лосём-и-тремя-лосятами, что нынче навалено весьма и весьма много снега! Не то чтобы это стало новостью, зимой его всегда столько, но проходимость стремилась к абсолютному нулю! Тропы не было слышно вообще, потому как никаких вешек по ней не ставили, а гать лежала глубоко под снегом.

— Пришло время проверить эт-самое, — почесала уши Рилла и полезла за схемами.

Схема, составленная Макузем, основывалась на результатах наблюдений и ранних отцоках первых разведчиков. Точность её оставляла желать идеального, но определить направление не составляло большого труда. Правда, Рилла не дала бы на отрыв уши, что оно правильное. Тем не менее, выбрав некоторую линию, по ней и стали пробираться, уминая тропинку в снегу для лап и для санок — ибо планировалосиха по этой тропе натаскать дров к Керовке. Продвижение, ясное дело, выслушило весьма медленным. Вдобавок Руфыс, мявший снег в самом переди, обнаружил неприятную особенность — под некоторыми сугробами был не лёд, а вполне себе вода под тонким слоем наледи. Слышимо, глубокие ямы с илом подогревали воду под снежной шубой, создавая весьма противные ловушки — провалиться не провалишься, но ноги измочишь точно. Пришлосёнок брать длинные палки, дабы тыкать ими в снег и таким образом определять годность льда. Самым часто повторяемым словом стало слово «впух». Хотя впрочем оно и так им было.

— Что-то сдаётся мне, — цокнул Руфыс, усевшись перегусить, — Что насчёт волков они зря волновались. По такой каше никакой зверь калибра меньше лося не попрётся, да и лось вряд ли.

— И то орехи, — хихикнула Рилла.

Только к следующему вечеру пробили тропу до острова, на коем находилась Керовка, и заняли избу. Теперь открылась возможность натаскать дров сюда, но как дальше? Сдесь как нельзя кстати пригодились лампы, добытые Ситрик — под их светом грызи изучили на столе карты, чтобы с утра уже начать трясти.

— Вот обозначен достаточно большой остров, — цокнула грызуниха, показав достаточно большой остров, — До него килошага четыре-пять, и сам он длинный, килошага полтора-два, итого от пяти до семи килошагов прямо вглубь топи.

— А мы в этот попадём? — осведомился Бульба.

— Ну в этот же попали, — хмыкнула Рилла, — Дело в замерах, вот слышишь треугольник?

— Да и вообще, — добавила Хвойка, — В тупь размером два килошага пойди промахнись.

— Легко, он к нам практически боком, — показала Рилла, — Ширина шагов сто от силы. Главная надежда на то, что там высокие сосны — а они там должны быть. Слышно издали, ну и — кло.

Наутро пуши произвели пересменку: протаптывать тропу взялись Бульба и Жмурыш, а остальные — Рилла, Руфыс и Хвойка — продолжили курсировать между избой в Керовке и Понино, натаскивая дрова. Печку надо цокнуть сначала топанули так не побаиваясь, что спалили очень много, и впредь берегли. По проторённой уже шло легче, так что на самопальные санки валили большие брёвна и тащили. От этой тягловости мороз, никуда не девавшийся зимой, тут же девался незнамо куда — уши потели, и даже садясь перегусить, пуши не остывали. Пухогрейки были отложены за ненадобностью.

— Выслушайте, а как вы думаете трясти дальше? — уточнила Хвойка.

— Да так же, — цокнула Рилла, — Тарные пруды обозначены на картах, разведаем именно их. Потом можно осмотреться с сосен на острове, пруд должен быть заметен. Ну и как последний песок — взять несколько линий до противоположного края топи, вдруг что найдётся.

— В пух, — кивнула грызуниха.

Легко цокнуть, но надо пошевелиться, чтобы сделать. Натасканная за день куча дров была не так уж огромна, а по тропе продвинулись от силы на полтора килошага. Пуши крайне быстро отвалились сурковать, потому как в тушках накопилась усталость. С другой стороны, полтора килошага были весомой частью от искомых пяти, как и куча, так что и. Набросившись на возню со свежими силами, пуши за следующий день набили явно больше, так что уже берегли поленья, но не слишком; в печке весело потрескивало и тянуло дымком.

— Просто упоротость какая-то получается, — почесал за ухом Жмурыш, — Надо же так упираться из-за тара!

— Ну, не из-за тара как такового, а из-за Хрурности, — цокнул Бульба, распушив щёки, — Надо тебе рассказывать, что такое Хрурность?

— Ну раз уж взялся, так расскажи. Цокнул «Ъ», цокни и «Ы».

— Цок. Так вот соль состоит в том, что когда живут растения и зверьки — это хрурность. Сначала их мало, а потом всё больше — хрурность возрастает. Но всякие косяки тормозят рост Хрурности, как болезни и плохие условия тормозят рост дерева, — философично цокал Бульба, поводя ухом, — Многие звери воспринимают это, но почему-то только грызи могут сообразить, как удалить косяки и дать дорогу чистой Хэ, тобишь Хрурности, кло?

— Думаю, это из-за цоканья, — заметила Рилла, — Ну, всмысле языка. Сколько не старались, но даже у самых умных животных не удалось выявить наличия большого количества слов.

— Это выявить не удалось, — хмыкнул Жмур, — А они может только посмеиваются, пущай мол эти прямоходящие трясанут хвостами за Хэ, а мы в траве полежим.

— Ну, не исключено, — захихикала Рилла, — Но это же не отменяет.

— Отменяет чего, что-то йа не вгрыз.

— Того что было цокнуто про Хэ. Чтобы Хэ повышалась, нужны средства, потому что голыми лапами много не наделаешь. А чтобы одеть лапы, в частности, нужон тар. Кло?

— Теперь пожалуй кло, — согласился грызь, — Думаю, завтра услышим остров.

Однако с утра был сильный туман, неслушая на мороз, и услышать ничего не удалосище. Только когда дымка развеялась, копавший впереди Бульба заметил довольно вдали верхушки сосен. Тропу повернули туда, и через какое-то время пушам удалосёнок достичь острова. Судя по предварительному ослуху, он соответствовал описаниям и был именно тот, в который и метили — длинной косой протянувшийся примерно с севера на юг. Вдоль всей косы проходила протока, слышимо подогреваемая болотом, так что она не замерзала, а только покрывалась ледяным куполом, весьма непрочным. Хотя на грызях были непромокаемые сапоги, это им помогло не ахти, и в избу в Керовке они вернулись вымокшие, так что усиленно сушились и грелись. В избе теперь несло в основном мокрой шерстью, что уж поделаешь.

Потерев лапки, с утра Рилла с Руфысом отправились попыриться по разведанным следам. Зарядил снег, но грызи протаптывали основательно, так что быстро не засыпет. Подумав, что ослушивать вдаль в снегопад — не самая лучшая затея, пуши повернули опять на маршрут дроводоставки. Снег обрадовался и лепил три дня не переставая, заставив таскать санки, пилить и колоть поленья, а также снова очищать тропу, чтоб не завалило под ноль. Всё вокруг тонуло в белой каше, так что работалосёнок сонно и без особой скорости, но всё же; пуши не упирались, оставляя достаточно времени на отдых и днём, не цокая уж про ночь — как солнце прятолосиха, все в избу и сурковать. Ну всмысле, готовиться к, а так ещё долго перецокивались, пока есть возможность.

Поскольку Рилла думала про тар во множественном числе, то и успокаиваться не собиралась ни разу. Едва закончился снегопад и выскочило ясное зимнее солнце, грызуниха первой влезла на сосну. Само собой, она тут же вспушилась, потому как хватанула дозу Хрурности, произведя столь беличий процесс, как влезание на сосну — но не в этом суть. Она также вспомнила, что у многих грызей повелось «взлетать» по стволу дерева, быстро перебирая лапами по веткам — набрав скорость, можно было вылететь на гибкую тонкую верхушку, и пока она не согнулась слишком сильно, перебраться на соседнее дерево; такими фокусами раньше баловались для спасения от крупных зверей с зубами, а теперь не только, но и просто смеха ради. Хотя суть и не в этом тоже.

Суть состояла в том, что с дерева Рилла услышала несколько тёмных пятен на заснеженной поверхности болота — это просто бросалось в яблоки сразу. Невооружённым глазом было ясно, что это пятна, но у белки имелось и вооружение; достав трубу с линзами, грызуниха подробно осмотрела пятна. Как она и полагала, это были участки не покрытой льдом воды. Издали они казались канавами в смысле ширины, но Рилла знала, что так случается с любым водоёмом, если пыриться издали. Расположение увиденных объектов к тому же совпадало с обозначенными на ранних картах прудами, так что можно было не побаиваясь утверждать, что это они и есть, пруды.

Сосна оказалась достаточно высокой, так что даже у Риллы подзахватывало пух, если смотреть вниз. Зато с неё открывался отличный обзор, а низкая болотная растительность не могла заслонить собой объекты, интересовавшие грызей. Ну и само собой, болото было плоское, за исключением этих самых островов, которые поднимались над топью от силы на шаг. Рилла повернулась вниз головой, как это делали все грызи, и орудуя лапами, слезла на землю, обсыпая всё вокруг стряхнутым с веток снежком.

— Ну, каковейше? — цокнул Руфыс, смахивая снег с риллиной пушнины.

— Пруды — да! — уверенно ответила белка, — Но помимо оных, йа слыхала ещё остров вон в том направлении, думаю что килошагов пять.

— Хм… А пруды в каком?

Дело выслушило мило. Поскольку Рилла, а потом и другие своими глазами, фиксировали небольшой участок елово-соснового леса среди болота, то вне сомнения это был остров. Этот правда не бился по карте, не совпадая ни с одним объектом, но это уже дело шестое. Мило же было то, что остров находился в килошаге от первого пруда, и уж по крайней мере ближе, чем первый остров…

— Выслушайте, — цокнула Хвойка, когда пуши снова собрались в избу в Керовке, — Пора подписать эти пуховы острова, а то натурально на всех междометий типа «этот» и «тот» не хватит.

— Йа на этом куницу слыхал, — цокнул Руфыс, — Так что пущай будет Куний Хвост.

— Жуть какая, — поёжилась Хвойка, — Да, путь будет.

Куницы вызывали у грызей даже более тревожное чувство, чем волки или тигры. Если крупные не так уж часто задирали добычу и долго переваривали, перемежая задир с поглощением всякой погрызени типа ягод, корней, водяных орехов и так далее, то мелкие куницы только и были замечены в том, что постоянно шарили по лесу и поедали всё что движется. Голодные, они могли наброситься даже на кабана, не то что на грызя! Вслуху явственной противохрурности такого положения, куньи постоянно подвергались пропушильным операциям. Причём подвергнуть мелких малозаметных в лесу зверьков было куда сложнее, чем тех же тигров, но в цокалище с этим справлялись, более всего регулируя численность животных на оптимальном уровне. Для регуляции в основном использовались северные цибеля, очень плотные, стального цвета звери — натасканные на определённую добычу, они находили и зажёвывали её очень шустро. Но собственно это не имело никакого отношения к тому, что Руфысу приспичило назвать остров Куньим Хвостом.

По крайней мере это действительно был хвост в плане вытянутой формы; в ходе ослушивания были обнаружены ельник, малинник, рябина, дикие тыблоки и груши, а также ещё много чего. Всё это, включая количество тыблонь, оказалосиха запротоколировано грызями на бумаге для дальнейших изысканий. Что же до дальнейшего продвижения, то тут вопросов не возникало — взялись за санки да начали перетаскивать дрова на Куний с Керовки, а на Керовку, соответственно, дотаскивать из Понино. Бульба, как поднаторевший в деле прокладки тропы по целине, полез топтать оную в направлении дальнего острова.

— Вот и отлично, — цокала Рилла, глядючи на карту, — Там сделать костёр для нескольких ночёвок, и можно будет достать достаточно далеко, чтобы изучить пруды.

— Ну да, пух не пух, а зима таки закончится, — заметил Руфыс, — Так что стоит того, пошевелить.

— Это придаёт, — кивнула грызуниха, — Сейчас конечно лезть не мёд, но летом это будет вообще погрызец.

— Летом йа бы не полез и тебе не дал, ибо тупь.

Поперёк этому цокнуть трудно. Также никак не цокнуть поперёк, что даже разведанная тропа не гарантировала от провалов — Рилла лично ухнула по самые плечи, когда тащила поленья из Понино. Белке пришцелое-стадо-лосей испытать в прямом смысле на собственной шкуре, что такое бегать зимой в мокром виде. Бежать следовало непременно, дабы не переохладиться — благо, грызуниха была ещё более натасканной, чем обычно бывает, и эти упражнения скатились с неё, как с гуся вода. Правда, у Жмурыша после такого дела таки заболели лапы и спина, так что таскать он пока точно не мог, да и идти с затруднениями. Наличные грызи самособрались на Совет.

— Никаких тормозов! — цокнул как отгрыз Жмурыш из-под пухогреек, — Ничего со мной не будет!

— Посиди на хвосте, — отмахнулась Рилла, — Хво, цокни как знахарка.

Хво взъерошила гриву, прищурила глаза и цокнула голосом старой грызунихи:

— Как знахарка цокну, что ничего с ним не будет. Если уж цокнуть совсем точнее, то может и будет, но оно будет совершенно однопухственно и сдесь, и в Щенкове.

— О чём и, — фыркнул Жмурыш.

— Это чисто, — кивнул Руфыс, — Тем не менее, крысторожность не позволяет оставлять больного одного в избе.

— С пуха? — ляпнул больной.

— Труба загорится, что будешь делать? На хвосте сидеть? Вот то-то и оно. К тому же имею сообщить, что у нас заканчивается запас основного корма.

— Впух, уже? — фыркнула Рилла.

— Впух уже. С этими забегами слопали куда больше, чем рассчитывали, а у Хвойки мешок сухарей заплесневел, есть нельзя ни разу, вот тебе ещё минус.

— Так, ладно, нипушища страшного, — цокнула Рилла, — До Шишморского цокалища по такой дороге пути дня три от силы, так что за шесть обернёмся. Оставим там Жмура, а корм не оставим.

— Поменять Жмура на корм? — покатилась со смеху Хвойка.

— Нет, поменять эту избу на более надёжную.

— Ну в общем это ближе у пуху, — согласился сам Жмур, — А то сидеть тут как овощ. Там наверняка найдётся, чем заняться и без использования ног.

— В запятую, — кивнул Руфыс, — Тогда трясём.

Отсурковавшися, они стали трясти. Собственно для тряски как обычно больше всего подходили беличьи хвосты, не закрытые пухогрейками и болтающиеся за каждым грызем, как хвост. Если слушать издали, то казалосиха что по тропе движутся пять хвостов, потому как они были заметнее всего. На самом деле двигались своим ходом четыре хвоста, а пятого приходилось почти тащить на себе вслуху не лучшего состояния ног. В общем он мог ковылять, но Хвойка опять цокнула как знахарка, что это уже определённо вредно, вслуху чего Жмура пришлосиха поить двойной порцией чая и везти на санках.

Погода сидела неплохая, так что шлось уверенно; тем более, от Сушнячихи на Шишмор уходила ещё одна мышиная колея, по ней-то и попёрли, втихорька надеясь на попутную мышь. Мыши правда не встретили, зато услыхали животное покрупнее. Ни с того ни с сего, как оно впрочем всегда и бывает, из-за сугроба вымахнуло что-то длинное, рыже-чёрное, и бросилось на слегка отошедшего вперёд Руфыса. Если бы не та самая крысторожность, он успел бы цокнуть «тигр» — всмысле, это было бы последнее, что он успел бы цокнуть. Но «бы» не считается. Сбив добычу с ног, тигр собирался использовать челюсти для кусания, и тут напоролся на шипы на налапниках и ошейнике. Вкупе с тем, что остальные грызи дико — действительно дико — заорали, бросаясь вперёд, зверище моментально махнул через сугроб и исчез также стремительно, как появился.

Даже удар вскользь тигровой лапой здорово приложил грызя, но по крайней мере можно было посчитать, что он легко отделался — кости вроде бы целы, а царапина от когтя, пропоровшего толщенную пухогрейку, не особо глубокая. На всякий случай Хвойка применила на царапину то, что обычно применяют на царапины — цокнула как знахарка ещё раз, да. Неслушая на предложения, Руфыс начисто отказался оставаться в цокалище, заявив о том, что как раз к возвращению на болото будет совсем как новый.

— А то жирно будет этому бесформенному коту, чтобы йа не пошёл в болото! — цокнул Руфыс.

— Да нет, — хмыкнула Рилла, — Жирно ему было бы оставить от тебя один хвост. А болото ему, поверь, глубоко попуху.

Грызуниха испытала конечно некоторый испуг от, но тем и хорош тигр, что испуг длится очень недолго. В любом случае — недолго. Как потом выяснилосёнок, скворчья поговорка «зуда-зуда» происходит от ихнего названия тигра — «зуда», причём произносится это исключительно с истерической интонацией. Как бы там ни бывало, зуда… тоесть тигр, не помешал добраться до цокалища. Зимой оно выслушило куда более чистым, чем без снега — теперь по дорогам пролегали колеи, а не канавы с грязью. Между складами и базаром дымили мыши, таскавшие Разное по всему околотку с конечным пунктом на Триельской. Нет-нет да слышалось то самое, про зуду, и заставляло вспушаться: слышимо, скворки и бубнили, чтоб не забывать.

Недолго выдумывая, пуши завалились в центр-избу, нашли ответственные уши и вытрепали их. Лайса, которую поймали Макузь и Ситрик, сейчас сурковала у себя в гнезде глубоко в Лесу, а тряс за неё Раждак. Грызь резонно цокнул, что оставить Жмурыша можно и даже нужно, а лапы ему при желании тоже найдут, чем занять. Вообще он проявил хохолочный подъём, узнав о цели похода группа, и обещал содействовать. В общем это было ни разу не удивительно, учитывая что разработка тара потребовала бы расширения дороги до Шишмора от мышиной до стандартной, как минимум, а это всегда в пух в хозяйственном плане.

— Ну не цокни, — заметила Хвойка, — Не обязательно, что пуши будут за. Мыши это одно, а когда поезда по сотне вагонов кататься начнут, это другое. Кудахтанье подымется, возня…

— На то оно и цокалище, — цокнул Бульба, — Отошёл в Лес — и кло, нет возни.

— Поперёк не цокнешь, — согласилась Рилла, пырючись на Лес вокруг: возни не наблюдалось.

Останавливаясь на ночлег прямо в Лесу, обогреваясь костром и чаем с него, пуши вернулись к теме. Руфыс действительно оправился и таскал дрова не менее бодро, чем остальные. Как было рассчитано, следовало забросить на дальний остров…

— Кстати, как назовём? — спросил Бульба, когда уже почти протоптал тропу дотудова.

— Мм… Хвостий хвост! — цокнула Рилла, и сама заржала.

…, который теперь назывался Хвостий Хвост, около трёх ночных комплектов дров. А для этого по двум промежуточным станциям должно было иметься двадцать комплектов. Если учесть что комплект легко утаскивался пушей, а на санках и все три, то дело продвигалось достаточно шибко. На четвёртый день Рилла и Руфыс уже пришли на ночёвку на Хвостий, дабы с утра отправиться ослушивать пруды и далее, куда достанет слух. Костёр, даром что маленький, проплавил снег до самой земли, так что возле него пахло не только дымом, но и сырыми листьями и хвойником, что было в пух. Привалившись бочком друг к другу и хвостами — к коряге, грызи смотрели на огонь и слушали, как потрескивают поленья. Зимой треск был приятен уху, потому как не следовало беспокоиться, что отлетевший уголь подожжёт что-нибудь.

— Как думаешь, Руф, — тихо прицокивала белка, — Грызь когда-нибудь сможет взлететь в воздух, аки птица?

— Хмм… — прикинул тот, — Думаю что именно аки птица вряд ли. Птица она для этого приспособлена, а грызь нет.

— А как по другому?

— Ну например вот так, — Руфыс сложил из оттаявшего жёлтого листа подобие птички, и пустил вверх, — Слышишь, не сразу падает? А если такая штука будет большая, и на ней какой-то двигатель, чтобы разгонять, то.

— Пух ты! — восхитилась перспективой Рилла, — Можно было бы пролететь над болотами и враз всё увидеть! Даже не знаю, стоит ли так делать.

— Что, пролетать над болотом?

— Да. Слышишь, возимся, лесок хрурный, снежок белый, кло. А так чего бы мы возились?

— Возиться можно и просто так, а не тару ради, — заметил Руфыс, — Просто есть такое правило, что новыми средствами нужно расхлёбывать новую кашу. То есть делать более всего то, чего нельзя было сделать старыми средствами. Всмысле, болота мы и пешком закартографируем. А вот если пух из хвоста а надо что-нибудь перебросить быстро, там где дорог нету — тогда по воздуху самое оно.

Подумав про самое оно, грызи довольно вспушились. По прошествии ночи же они не только вспушились, но и двинули непосредственно к тому, зачем затевали всё погрызище. Огибая плотные куртины кустов и прощупывая дорогу палками, Рилла и Руфыс пробрались вполне близко к незамерзающей воде. Овальный пруд диаметром шагов пятьсот казался совершенно чёрным, и судя по жирной масляной плёнке на воде, тут не водилось ни рыбы, ни уток. Зато прямо в центре явственно булькало. Руфыс пролез через кусты по островку-кочке, обломал край наледи и вытащил палкой чёрную жижу, скопившуюся по краю.

— Собственно это и есть грязный тар, — цокнул он, разглядывая добычу, — Слышимо, тут его достаточно. Кстати, как ты собираешься узнать точно, сколько?

— Ну, йа цокала что, — мотнула ухом белка, — У нас считают, что тар вообще образуется в залежах ила и стекает в самое низкое место, где и получается пруд типа этого, потому как концентрация тара высока и он начинает выделять газ и булькать.

— Низкое э? — прикинул грызь.

— Ну да. Под болотом, думается, точно такой же грунт, как и под Лесом, — пояснила Рилла, — Рельеф, кло?

— Кло-то кло, но это получается надо промерять глубины, а тут не кочки, а просто глубокая вода! Лодка нужна.

— Вот в запятую цокнул, — кивнула грызуниха, — Мы же что цокали — разведаем расположение прудов, узнаем можно ли до них добраться, и по возможности подготовим дрова на перевалах.

— А промерять нечем? — ужаснулся Руфыс.

— Не-а.

— И что из?

— Это мы ещё послушаем, что из, — хмыкнула белка, любуясь на пруд, — Пока что надо закартографировать лужи, а там раскинем.

— Раскинем… — почесал ухи грызь.

Чтобы закартографировать, надо было как минимум добраться туда. Когда ветер задувал с середины пруда, несло тухлостью и газом — и это сейчас, в мороз! Летом тут наверняка вообще хоть не грызи, подумали пуши. Кстати цокнуть аккуратная Рилла на первой же остановке записала про вонь, чтобы не забыть и не превращать разведданные в слухи. Пробираясь по замёрзшему болоту прежним макаром — а они уже наловчились и даже не проваливались — грызи за рассчётные три дня обошли три больших и двенадцать малых прудов, расположеных примерно вокруг Хвостьего, и нанесли оные на карту. Карта приобрела вид тетради, измазанной кляксами — правда в отличие от, лужи отличались формой, близкой к круглой. Сей документ и был доставлен в Керовку на потеху остававшимся там — и, вслуху крысторожности, тут же скопирован. Два раза.

— ИтаГ, — цокнул Руфыс, — У нас наморду выполнение первой цели похода, но она не исчерпывающая. Нужно раскинуть над тем, можем ли мы с ходу промерить глубины в лужах.

— Верёвка есть? — уточнил Бульба.

— Тросик, — показала Хвойка, — Шагов пятьдесят.

— Выше ушей, — кивнула Рилла, — Вопрос только в том, откуда его опускать.

— Ну, это, — цокнул Бульба, — Знаете такую погрызень, лайкой называется? Разборная лодка, в две пуши унести как раз цокнуть.

— Отвод, — вздохнул Руфыс, — Там топь сплошная, на первом же суке обшивку порвём.

— Каком суке, в пруду чисто! — возразила Рилла, — Там близко к самому месту — чистая вода. Лайка самое то, только одна пухня — а где её взять-то?

— Это сто пухов, — цокнул Бульба, — Сдесь взять негде.

— Да на лайках плавают оягрызу откуда! — фыркнула Хвойка, — А тут двести шагов в самый предел.

— Да хоть двадцать, — заметил Руфыс, — Всё равно не перепрыгнешь. Да и летом вплавь не полезешь.

— Это поч?

— Да потому что потом бриться налысо придётся, — хихикнул грызь, — Весь пух в таре будет.

— Тогда? — вспушилась Хвойка.

— Остаётся только плот, — призажмурилась Рилла.

— Килошагов пятнадцать общего пути тащить, — прикинул Руфыс, — И каждый раз собирать и разбирать. Не в пух конечно, но…

— В Сушнячихе, — цокнула Хвойка, — Наверняка есть бочки.

— Это да, — прищурился Руф, — Четыре бочки и четыре жерди это куда легче, чем двадцать брёвен. Хво цокнула к месту, да.

— А если не отдадут? — усомнился Бульба.

— За много единиц да для хрурного дела — дадут, тем более на время, — мотнула ухом Рилла, — В Сушнячиху!

Услышав направление, грызи засуетились. Вслуху этого они оказались в Сушнячихе весьма быстро и сходу провели штурм ушей тамошних обитателей, чтобы те опомниться не успели. Помогла ли внезапность, неизвестно, но бочонки из-под квашеной капусты и грибов в наличии оказались. Тем более что в Лесе стояла зима, близкая к повороту на весну, так что подобная тара освобождалась естественным образом. Четыре бочонка зобов по сорок каждый давали сто шестьдесят зобов объёма, при том что Рилла своим весом давила от силы на пятьдесят.

Пуши взяли каждый по бочонку и катили оные, вслуху того что глупо тащить круглое. Тут главное не спешить, дабы не растерять силы. На привалах, собравшись возле костерка и Руфыса, который черкал пером по бумаге, расслушивали постройку корабля…

— Корабля! — покатилась со смеху Хвойка.

— Транспортнаго! — уточнил Бульба.

…Предполагалосиха, что судно будет состоять из бочек и рамы, каковая должна соединяться из отдельных деталей, скреплённых деревянными штифтами. Инструмент для нехитрых операций был с собой, дерево тоже долго искать не требовалосёнок, так что и.

Во время одного из перегусов, когда пуши сидели на бочонках на тропе и пырились ушами на зимний лес, появился грызь. Судя по отрывистым, как у белочи, движениям, и полному отсутствию одежды, наморду была дичь. В любых местах, где обитали грызи, бывало что отдельные особи совершенно не признавали всякого хузяйства, и оставались настолько же дикими, как белочь. Это было подтверждено, когда Руфыс цокнул, но не получил никакого осмысленного ответа — слышимо, грызь не забивал себе голову языком. Диких сородичей пуши совершенно не побаивались, потому как сами были в основном точно такие же.

— Цок! Цок! — уверенно произносил белкач, поматывая хвостом.

— Угу, — кивнула Рилла, — Что он хочет цокнуть?

— А пух его знает, — засмеялся Бульба.

— Не знаю что он там хочет цокнуть, — хмыкнул Руфыс, — А вот на грызуниху пырится как-то не так.

Рилла только после этого заметила, что действительно пырится, и наверняка держится на некотором расстоянии от неё только потому, что рядом другие пуши. Грызь конечно был жутко пуховой — дичь она всегда ещё пушнее — но не в этом соль. Как и всякая грызуниха, эта хорошо знала, как обращаться с животными. Без подсказки Руфыса она могла бы и не заметить сразу, а так, едва грызь приблизился и протянул к ней лапу, поприжала уши и негромко зашипела. Тот отдёрнул лапу, но едва попробовал снова — Рилла прижала уши и зашипела сильнее, ясно показывая, почём перья.

Грызь ещё цокал и прыгал из стороны в сторону, натурально как огромная белочь, но попыток приблизиться вплотную более не предпринимал — потому что животное, если не больное, всегда чётко понимает явные сообщения, сделанные языком природной логики.

— Ах ты бесформенный пуха кусок! — засмеялась Хвойка и запулила в дичу снежком.

Дича поднял хохол и стал швыряться в ответ, так что поржали как следует. Настолько, что Рилла спохватилась и цокнула, что собственно пора бы того, катить бочки. Дича некоторое время шастал следом, но потом слышимо проголодался и свалил в Лес, исчезнув среди плотных заснеженных ёлок, опять-таки ровно как белочь.

— Ну и да, — цокал Руфыс, — На Триельской, как Елов цокал, эти гуси часто грузят в обмен на корм.

— А это вообще белкаъ была? — уточнила Хвойка, — Есть же переходные формы от белочи к грызям — пухели, белкуши.

— Вроде белкаъ, — пожал плечами Руфыс, — В сдешних местах их мало, потому как без хузяйства кормиться сложно.

Это была сущая правда — леса шишморского околотка, огибающие болота, стояли почти на чистом песке и оттого деревья не отличались высотой, а подлесок обилием орехов и ягод. Простая распашка на полях, оставшихся на месте гарей, не давала почти ничего — почва тут же высыхала и жёлтый песок становился белым, вообще не пригодным для растений. Грызи выращивали корм на огородах только с помощью полива, завозя жирную почву для раствора из других околотков — одних мышиных саней могло хватить на большущий огород на всё лето, чтобы вырастить уверенный урожай на чистом песке.

Раждак, который нынче крутился как ответственные уши цокалища, сообщал что в околотке собираются сделать одну или две фабрики грунта, что в общем не особо сложно, но требует возни; это обеспечило бы шишмор своей, а не привозной почвой для огородов. Кроме того, бедность почв не особо отражалась на урожайности грибов, особенно древесных, а в низинах, на которые постоянно шла сырость с топей, опята и вешенки пёрли с пугающей силой. Грызи и развернулись бы с выращиванием грибов, но тут уже всё было сделано — грибов имелось выше ушей, а вывезти их никуда бы не удалось, потому как их везде — выше ушей. Эти обстоятельства сильно подогревали интерес к тару, потому как ничего больше стратегического тут не наковыряешь.

У четверых пушей интерес к тару был уже в том числе спортивным — то бишь они полезли бы даже если бы точно знали, что это никому не надо. Поскольку в Понино имелся лесок и соответственно материал для «транспортнаго корабля», там и стали городить. Городили Руфыс и Бульба, а грызунихи возились с кормом и заодно продолжали таскать дрова на Керовку, увеличивая запасы — ведь предстояло всё это протащить ещё на две опорные станции дальше. Необременительная для головы работа давала возможность Рилле раскинуть мыслями о том, как именно промерять пруды и что для этого требуется.

Взявшись за стальное долото и молоток, белка выгрызла из чурбака некое подобие трубы, что по её прикидкам должно оказаться достаточно годно. Трубка закреплялась на длинной жерди, которую сували в донные отложения — достав обратно, можно было увидеть, до чего достала жердь — до ила или песка. Также Рилла лично сделала деревянные муфты для скрепления этих жердей, так чтобы из трёхметровых, наращивая, сделать сколько нужно по глубине. Сами жерди следовало выбирать такие, чтобы они не особо плавали, иначе длинная палка не даст воткнуть себя в воду. Грызуниха немало походила по окрестностям Понино, расслушивая кусты и деревья, выискивая подходящие валежины и чикая их пилкой.

— Вот впух, — довольно громко цокнул Руфыс.

Это не удивило бы, если бы не та факта, что это оказалось цокнуто ночью, когда пуши уже задремали в тёплой избе.

— Что такое? — сонно спросила Рилла.

— Да дошло, как можно куда быстрее сделать плавсредство на пруду, — пояснил грызь.

— Да неужто. Ну-ка цокни.

— Цокаю. Сам пруд не замерзает, но по краям там — что?

— Толщенный лёд, — фыркнула белка, — Вот же мы слепые, как куры.

Соль заключалась в том, что отколов достаточно большую льдину, немудрено плавать на ней по водоёму — так собственно делали с любым водоёмом, где имелась такая возможность. В старые времена таким способом переправлялись даже через Жад-Лапу! С одной стороны было жалко зря тащеных бочек, а сдругой — до Сушнячихи было килошага четыре, а до прудов — пятнадцать, так что считай, тащить только начали. Бульба с самого утра отправился испытывать на тот пруд, что был у самой Керовки — там полынья осталась шагов двадцать, но проверить можно. Как оказалосиха, идея была хорошая, но неправильная. Пруд был чист только у центра, а на краях всё то же болото с тросником, кустами и кочками — вмерзая в лёд, они начисто исключали возможность сдвинуть льдину. Впрочем, это никого не расстроило, потому как всё равно изначально планировались бочки.

К тому времени как пуши приготовили комплект «корабля» и стали перетаскивать его ближе к месту действия, наступило некоторое потепление. Мороза не стало, но холод пробирал ещё сильнее, потому как без мороза стало сыро. Затянутое серыми тучами небо постоянно сыпало мокрым снегом, так что в некоторых местах наблюдалосёнок сгибание веток под тяжестью налипшего снега. Санки скользили так себе, особенно учитывая их самодельность. Ближе к гнезду любой грызь нашёл бы, чем исправить такое погрызище, но тут под лапой не имелосиха ровным счётом ничего. Хвойка заметила, что у всех наличных грызей наблюдаются признаки соплей, так что увеличила выдачу зелёной воды. Это помогало на сто пухов, но запасы настойки простирались далеко не в бесконечность.

— Ещё один пузырь, — показала бутылку Хвойка, — И всё.

Рилла помотала хвостом, убедилась что от этого в бутылке не прибавилось, и подумала о том что стоило бы сходить в цокалище. Взять ещё корма, проверить хорошо ли сидит Жмурыш, и запастись зел-водой. Правильно приготовленная зел-вода хранилась десятками лет и ничего с ней не случалось, так что как правило на любом складе её имелось в достатке. Тонкий момент заключался в том, что хорошо было бы сделать это в одну пушу, в то время как остальные продолжат подтягивать части плавсредства к цели — а это ни разу не быстро.

— Схожу без песка, — пожала плечами Хвойка.

— Без? — хмыкнул Бульба, — А когда тигр?

— Тогда вот так…

Грызуниха мотнула кистью лапы, так что под пальцем оказалась рамка со спусковым крючком, быстро направила лапу в дерево и нажала на спуск. Щёлкнул боёк, потому как огнестрел был не заряжен.

— Ну слушай, если что — то, — подробно цокнул Руфыс.

На этом Хвойка собралась да и пошла, как белочь по веткам. На самом деле даже наличие тигров никак не могло остановить белку от того, чтобы пройти по лесу — это просто невозможно физически. Однопушность также не являлась чем-то хоть слегка выше обычного, так как грызи всю дорогу привыкли к этому и цокали, что там где одному делать нечего — двое точно не справятся. Руфыс правда подёргивал ушами, потому как явно не хотел отпускать туда Риллу, а сама Рилла просто была слишком загружена мыслями про пруды и тар, чтобы разбрыливать ещё и над этим.

Хвойка сделала всё как следует — налапный огнестрел, заряженый перцем, был в постоянной готовности, как и шипы на налапниках и ошейнике. Белка прицепила себе к наушной кисти сосновую веточку, так чтобы та болталась перед глазами, с той целью чтобы ни в коем случае не забыть, почём перья. Причём помнить следовало постоянно — через каждые шагов триста грызуниха издавала резкое «Цявк!!», так чтобы не напороться на крупного зверя внезапно. Было давно известно, что именно «цявк» не слышно далеко, зато вблизи выслушит весьма резко и большинство животных не могут продолжать сидеть в засаде, когда над ухом так цявкают.

Периодически цявкая, Хвойка прошла опять через Сушнячиху и углубилась в хвойные леса, в честь которых и была небезрезонно названа, по мышиной лыжне. Даже слышаный постоянно с самого рождения, Лес вызывал лютое чувство счастья и радости, а короче цокнуть Хрурности — настолько, что белка порой, оглядевшись, сигала в пушистый сугроб или залезала на ёлку, чтобы потом быстро скатиться по заснеженым веткам. Несколько раз грызуниха видала следы крупняка — тигров, и поменьше — слышимо рысей, но самих зверей не заметила. Когда начинались сумерки и день клонился к завершению, Хвойка искала подходящее место для ночлега, а в Лесу такое место было комлем упавшего дерева, пройди от силы килошаг и обязательно наткнёшься на один.

Устраиваться в этих ямах подсказывал инстинкт, как это сделали в своё время и Макузь с Ситрик, потому как тут удобно греться у костра, не опасаясь при этом нападения со спины, а если уж какое нападение вдруг произошло — можно или разворошить костёр, устроив огненную завесу, или слинять по лежащему стволу на другие деревья. Любой грызь чувствовал себя куда как уютнее, когда за спиной лежали сухие ветки, пролезть через которые неслышно могла только мышь, а белочь и та шумела. Единственное, чем был не особо удобен метод — это надобностью подгадать время наступления темноты, чтобы успеть найти комль и заготовить дров. При пасмурном небе да зимой, да ещё когда шёл снег, в лесу могла наступать такая темнота, что хоть ухо выколи — только лапами наощупь и можно продвигаться. Правда, в такое время и волки с тиграми не ходили, потому как даже их ночное зрение не позволяло видеть в такой темени, а таранить мордой деревья они не любители.

Подрёмывая, нюхая дым и слушая треск веток в костре, Хвойка улыбалась и прицокивала, потому как было уютно, а вдобавок она Трясла, хотя и не трясла в данный конкретный момент. Как цокается белка спит, тряска идёт. На самом деле грызуниха оттрясала в Щенковской Третьей Огородной Вспушне, за что получила немало опыта и свидетельство о том, что да, трясла. Вспушня эта занималась не только огородами, но белка в основном всё время копалась в земле, успев за два года побывать и на залитых полях свеклы, и на зерновых, и на делянках, где растили малодубы.

Эти низкорослые деревца были очень плотные, отчего плохо ломались, и имели большой срок жизни — как сами по себе, так и вслуху сопротивляемости болезням и вредителям. На делянках их обрезали таким образом, чтобы получился столбик с пучком веток наверху — лет за восемь малодуб приобретал нужные размеры и очертания. Затем эти столбики использовали как столбы для живой изгороди, пересаживая в нужное место, или же для привоя на сильный корень плодовых веток. Как ни крути, а вспоминая ряды саженцев, Хвойка могла точно цокнуть, что жажа была вот такенная!..

По дальнейшему пути ей стали часто попадаться скворки в составе по три вооружённых хвоста, и тут оказалось нелишним наличие бумаг, подписанных в Щенкове и удостоверяющих, что эт-самое. Как пробурчали, помянув зуду, скворки, в околотке вообще введено пожарное положение вслуху произошедшего грабежа на дороге.

— Гра чего? — уточнила Хвойка.

— Гра бежа, — заржал топорист, поправляя съезжающий на глаза шлем, — Ну, это когда вот пык, пык, и кло!

— Хм… А есть хоть какие-то мысли, кто это был?

— Есть, пуши думают что знают, кто в ум вошёл. Облава думается уже в процессе.

Некстати, подумала Хвойка, и была неправа — возня её нисколько не затронула и не помешала выполнить задуманное. Более того, для перевозки скворчьих бойцов была задействована внеочередная мышь с пятью санями, которая обратно шла порожняком — на ней-то грызуниха и доехала до самого цокалища, с ветерком.

— Слушай, хрурненькое имя, Ветерок, — хихикнула она, прощаясь с машинистом мыши.

— У тебя не безхрурнее, — ответствовал тот.

Ослушавшись вокруг, Хвойка вспу… экхэм! Так вот, ослушавшись вокруг, Хвойка обнаружила некоторый рост активности в цокалище в сравнении с прошлым разом — колеи блестели, как стальные, потому как были очень плотно укатаны лыжами мышей, а это достигается только если много ездить. По тропинкам вдоль лыжней бодро сновали пуши, и доносилось цоканье, поквохтывание, иногда вой, а также конечно же, звук трясущихся ушей. Где-то за сараями, как оно всегда бывает, тупо гавкала собака, скорее всего енотовидная.

В нулевую очередь грызуниха отправилась проведать Жмурыша и нашла его в неплохом расположении пуха, вырезающим заготовки из толщенного листа просмолённого клоха — после того как из листа, после долгих мучений, удавалосиха вырезать нечто навроде подошвы, на этой основе дальше можно было делать сапог. Грызь обрадовался приходу белки и трепанул слегка её уши, по поводу того, какие события происходят на болотах; та естественно цокнула, что эт-самое. Ноги Жмура находились в значительно лучшем состоянии, и вслуху того что следуя рекомендациям грызь их не нагружал более чем для перехода к сортиру, продолжали приходить в норму. Хвойка снова цокнула как знахарка, пошла в лавку и достала кой-каких травок поверх обычной зел-воды, объяснив грызю как ими пользоваться.

— Да зел-вода она конечно на вкус хороша, — цокал Жмурыш, — Но впух, от неё потом лапы чешутся что-нибудь сделать, а делать нельзя!

— Думаю ещё дней десять от силы, — заверила его Хвойка, — Кстати цокнуть, ты не хочешь вернуться в Щенков с мышью?

— Вообще мысль проскакивала, — признался грызь.

— Вот. А макаться в ледяную воду тебе сейчас крайне противопоказано, опять схватишь на месяц.

— Тогда наверно поеду, — цокнул Жмур.

Но это ещё не всё, цокнула себе Хвойка. Поездка на мыши сколь безопасна для здорового грызя, столь и чревата для не совсем здорового. Если паровозик встанет на пол-пути к Триельской, что с ним часто и бывает, пуши спокойно дойдут лапами, а Жмур нет.

— Только учти такой песок, — цокнула она, — Когда будешь доцокиваться с мышиными о поездке, не вздумай цокнуть, что здоров как лось.

— И не собирался, — фыркнул грызь, — Хотя за напоминание хруродарю, мог и забыть.

— Тогда услышимся в Щенкове! — погладила его по ушам Хвойка.

Она прошла по станции, где разгружались мыши, и истрепала не одну пару ушей, но пока никто на Триельскую не ехал, так что Жмурышу предстояло найти попутку лично. Хвойка же направилась в лавку с вывеской «1», что означало не иначе как кормовые товары, с целью наменять на единицы Добра кой-чего, а главное зел-воды. Таковая отвешивалась в бутылках по два зоба объёмом, что белке сильно не понравилосиха, потому как переть на себе тяжеленную бутылку, в общем напух не нужную, она сочла излишним. В итоге она слила зел-воду в бурдюк, а бутылки отдала обратно. Хвойка ещё ослушала стеклотару — толстое зелёное стекло, выгнутое внутрь дно бутылки и ярлык с надписью «Бугорянская мануфактура, кло».

Мимо, топая сапогами по снегу и гремя инвентарём, прошёл отряд пушей в двадцать, завывая строевую:

— Зуда-зуда, бу-бу-бу! Зуда-зуда, бу-бу-бу! Зуда-зуда…

— Впух, — помотала головой торговка, — Как начнут бубнить, уши вянут.

— Ну да, затупливает, — хихикнула хвойка, — Скворки?

— Да если бы! Это вспушенные, из осеннего призыва.

Уже отойдя от цокалища с полным рюкзаком, Хвойка сама невольно начала бубнить то, чего хватанула — а от этого сначала захихикала, а потом и заржала в голос, аж в снег упала.

На болоте конечно тоже ржали, хотя кататься по снегу остерегались вслуху наличия полыньёв по всем сторонам от разведанной тропы. Взявшись за бочку, грызи катили каждый свою — поднимать её тупо в любом случае, да она и не воздушная далеко. Катить таким образом предстояло означенные килошагов пятнадцать, и за день не управиться даже с одной бочкой. Помогало то, что сам грызь шёл по утоптанному снегу, а бочка катилась по целине по краям и была от этого выше; не помогали, а таки наоборот, кочки и кусты — но зато круглая бочка ни за что не цеплялась.

После некоторого потепления снова вдарил морозец, и снег покрылся достаточно прочной ледяной коркой — ходить конечно никак, но вот таскать волоком — вполне, чем и пользовалисица. Чистое голубое небо кое-как отгоняло сонливость, неизбежную после многих часов работы, и заставляло трясти ушами. На три хвоста грызям потребовалосёнок шесть дней, чтобы перетащить все части плавсредства к первому пруду возле Хвостьего острова. Выбрав подходящую площадку, они начали сборку этого чудища.

После сборки стало ясно, что придётся ещё и вырубать во льду место для причаливания, потому как тонкий лёд не давал подплыть дальше, а вылезти на него нельзя. Наконец, после такенного погрызища, бочкоплот оказался в воде и показал себя с хорошей стороны в плане устойчивости, чего пуши опасались. От веса Руфыса, залезшего на жерди между бочками, поплавки ушли в воду совсем немного, и пользуясь веслом, вырезанным из брёвнышка, грызь довольно уверенно проплыл кружок по водоёму. Рилла подпрыгнула от радости, но услышала снизу предостерегающий треск льда и более не прыгала, а пошла готовить инвентарь для замеров.

Основной лагерь теперь находился на Хвостьем, дров там хватило бы на несколько дней, так что и. Грызуниха сама вышла «в море» и долго возилась, налаживая свои снасти. С берега пруд казался совсем небольшим, но когда сидишь низко на жердях, кажется по другому — вокруг целая клякса непрозрачно чёрной воды, и только качающийся плот под лапами. Головой Рилла понимала, что глубины тут от силы шагов пять, но всё равно уходящий в темноту тросик с грузом вызывал поёживание. Тем более, что глубина отрисовалась на отметке десять шагов — стало быть, впадина была весьма с резкими краями.

— Скока?? — крикнул с берега нетерпеливый Руфыс.

— Несколько! — точно ответила Рилла, — Пока десятка.

— Оягрызу!

Грызла и Рилла, потому как из этих десяти не менее шести приходились на жидкий ил, явно на много частей состоящий из искомого тара. Практически прямо внизу под лапами находилось-и-два-лосёнка целое озеро тара! Ну, или по крайней мере, пруд. У белки аж пух захватило, настолько что она чуть не сорвалась с жердей в воду — вот был бы сюрприз, хоть не цокай. Относительно чистая вода в пруду имелась между этими четырьмя шагами глубины и поверхностью, а на самом верху плавал слой совсем чёрной фракции, похожей на то что называли мазутом. Вляпаться в эту жижу было совершенно излишним, если не цокнуть больше — и никто из наличных грызей не вляпался, будучи осторожен.

Бочкоплот отлично выполнял свои функции, за что Руфыс торжественно присвоил ему имя «Пик Скупости»… После того как все проржались, он ещё добавил, что стоит прицепить атрибут «особо вспушённый», как это делали с особо удачным чем-нибудь, будь то корабль, мануфактура, отряд или зимоход. Присутствовавшие белки цокнули, что особо вспушённым он действительно будет, когда выдержит десять сборок и разборок после претаскивания между прудами. Грызи при этом хлебали зел-воду, потому как Хвойка уже была на месте и скалила резцы, глядючи на пруд.

— А что-то мне кажется ты задержалась, Хво? — цокнул Бульба.

— Было слегка, — усмехнулась она, — Как йа цокнула, там по околотку вообще пожарное положение было из-за каких-то чумных хорьков, ну вот и. Иду йа значит обратно, слышу след поперёк тропы, слухнула — три хвоста сидят у костра, рядом мешки большие, и всё как-то дёргаются и опасаются. Ну думаю, оторви мне уши рысь…

— Уши тебе могла оторвать не рысь, — заметил Руфыс, — Ну и?

— Ну и, послушала, ношу сныкала и ходом к повороту, где скворки стояли, — Хвойка поёжилась, — Эти не такие уж глухие оказались, давай за мной шуровать.

— Дыых, — передёрнулась Рилла, представив.

— Ну поперёк не цокнешь. Пришлось пальнуть из налапника, причём не перцем, а пулей.

— По лапам? — зажмурилась Рилла.

— Цокнешь тоже, йа тебе что, пропушиловский стрелок, лапы выцеливать? Куда попало туда попало, а попало в балду, — тут никак нельзя было уловить сожаления в цоках грызунихи.

— Непуха ибо! — подтвердил Бульба, — Хво, это в пушнину. Только у тебя вроде один патрон и был?

— Хватило, — хмыкнула она, — Эти подранка бросили и драпать, а на выстрел скворки нагрянули на лыжах, так что скоро животных уже того.

— Ууу, пуховые уши! — потрепал хвойкины уши Руфыс.

Все сошлись во мнении, что это в пух — хотя и в буквальном смысле. Такое — всмысле пожарное положение — случалосиха каждый раз, если происходило что-то противохрурное и не лезущее в ворота. Буквально всё грызонаселение могло забросить все дела и выйти на такую облаву, скрыться от которой не могли никакие чумные хорьки. Вдобавок как правило из Щенкова приходили дополнительные милицейские отряды, натасканные сами и с не менее натасканными прилапнёнными волками для хватания и сороками для выслеживания. Чего пуши не умели — так это терпеть грызаный стыд, и его ликвидация всегда становилась самым важным делом — натурально как при пожаре.

В любом случае, огнестрел сыграл как ему и было положено, а пуши получили дополнительный запас корма и зел-воды, каковую испивали регулярно для поддерживания бодрости тушки. Бодрость же пуха била через край, потому как теперь у них имелись несколько горшков тара, начерпаных с глубины буквально голыми лапами! Ну всмысле, при помощи верёвки, конечно, и с борта «Пика Скупости» — но главное, что они были. После отстаивания и процеживания через плотную тряпку получалась лёгкая фракция, даже горевшая в огне костра с противным запахом и сизым дымом. Даже такие результаты весьма внушали и заставляли вспушаться.

Возни всё-таки оказалосиха предостаточно — Рилла потратила на первый пруд два дня, чтобы промерять его по нескольким линиям, записать результаты и провести зачерпывание из осадочного слоя. Прочие грызи в это время занимались всё тем же, чем и раньше — таскали дрова по тропе от самого Понино, потому как много их явно не будет. После того результаты оказались зафиксированы на двух листках плотной бумаги, плавсредство вытащили на лёд и разобрали на составные части, тобишь бочки да жерди.

Пушесобранию пришлосиха признать за плавсредством звание особо вспушённого, когда оно успешно проплавало и по второму, и по третьему прудам, а Руфыс на этом не остановился и прибил к «борту» табличку с вырезанной надписью «Корабль Щенковского ЦокСовета «Пик Скупости». Особо вспушённый, имени Риллы Клестовой» — всё равно вечерами лапам делать особо нечего, кроме как вырезать табличку.

— Это да, — хихикнула Рилла, перебирая в очередной раз записи под светом лампочки, повешеной на сук, — Йа когда на юга плавала, корыто называлось «Низ Жадности».

— Почему «низ»? — покатился со смеху Руфыс.

— Потому что «верх» взяли как название ещё раньше. Посиди-ка на хвосте, ты ведь слышал про это!

— Может и слышал, но забыл напух.

— Ладно, — цокнула белка и потушила лампу, дабы проявить верх жадности в отношении масла, — Кстати тар люто потребен и для светильного масла, а оно в пух.

— Вроде из него много не получается? — припомнил грызь, — Тоесть совсем пух да нипуха.

— Из него да, но зато из него получается желтин. А он потребен для того чтобы вытапливать масло из древесной стружки, получается вполне годно.

— Да на мой слух, уже годно, — цокнул Руфыс, гладя бельчону по хвостищу.

Из потрескивающего костра искры улетали вместе с невидимым дымом прямо в звёздное небо, раскинувшееся над притихшей заснеженной топью. С прудов подванивало газом и несло сырость, а под лапами имелся первосортный пух.

Пока одни пуши промеряли глубины прудов на месте, другие занимались раздумыванием и изучением общих вопросов, причастных к теме, и в частности этим оказались забиты уши Макузя. Само собой он регулярно таскал воду и дрова, а также ремонтировал паровики и прочую пуханизацию, да и к весеннему севу на огороде тоже готовился, но всё это не только не мешало, а таки помогало процессу. Думать в наглухо закрытом гнезде удавалосиха от силы день, а потом требовалось черпануть ещё Дури из Мира, известное дело. Вслуху этих соображений воду таскали даже пожилые грызи, ходившие в учгнезде в лютых препесторах — таскали за милую пушу, и другим не давали без очереди.

Макузь в основном загрузил голову основным на данный момент вопросом — как выяснить, сколько тара можно выкачать из пруда с такими-то данными? Вопрос был далеко не так прост, как мог показаться, потому что тарный пруд не был корытом с водой. Пруд являлся лишь впадиной в дне болота, где собиралась высокая концентрация тара, растворённого по слою ила, и начиналось газовыделение и частичный выброс на поверхность. По этой причине, когда тар выкачивали из самой ямы, туда немедленно натекало ещё — как вода в колодец. Вот вопрос и состоял в том, какова мощность натекания и в конечном счёте сколько можно вычерпать.

Следует цокнуть, что Макузь хоть и часто разбрыливал мыслями не по пуху, но в целом был больше практик, чем теоретик. Поэтому пытаться чисто по фактическим данным вывести результат он не стал и приступать, а сразу подумал об уже имеющейся тарочерпалке в Керовке и о том, как провести точные замеры процесса. Для этого тоже следовало изучить большое количество сопредельных вопросов, в том числе прочесть монументальный трактат «Вода. Оягребу, или что за напух тридцать три раза.»

Однако если с таром грызь всё более-менее разбирался, и чем дальше тем больше, то за чем он никак не мог успеть — так это за скоростью, с какой сновала по цокалищу Ситрик. Макузь только укладывал под ушами, что его согрызунья расскрашивает посуду, а согрызунья уже перебегала от посуды к ещё чему-нибудь, и грызь снова пытался запихнуть это под уши — а запихнуть хотелось, потому что ему было мягко цокнуть не всё равно, чем занимается грызуниха.

— Мне мягко цокнуть не всё равно, чем ты занимаешься, грызуниха, — прямо цокнул он.

— Мне мягко цокнуть это приятно, — муркнула Ситрик, — И мне тоже не всё равно чем ты занимаешься, Маки. И вообще прямо цокнуть без тебя йа могла бы никогда не побывать на болотах, до которых лапой подать! Ныкыш цокал, что…

— Кто цокал?

— Ныкыш, это чейнин дальний родственник, сейчас в красочной лавке трясёт.

— Как ты ухитряешься их всех запоминать? — удивился Макузь, — Йа точно цокну, что за всю жизнь запомнил меньше грызей, чем ты за десять дней.

— Таков уж песок, — пожала плечами белка, — Так вот он цоцо, что тут недалеко есть водопад!

— Водо что?

— Пад. Это когда река льётся вниз с высокого уступа, — Ситрик показала лапами, — Очень хрурное слышище!

— Да, странно, йа думал такое в горах бывает, — цокнул Макузь, — А так слушай, если в пух — пойдём да и того.

— Кло! — довольно всквохтнула белочка и вспушилась.

Давеча пуши немало потрудились на перевозке барахла, потому как уцокнутая красочная лавка, затеяная Ситрик и Чейни, оказалась расположена в непуховом месте — пришлосиха всё перевозить и размещать в другом сарае, а предварительно его, сарай, построить. Тут они впервые поучавствовали в рубке настоящей избы — правда маленькой, три шага на два, но тем не менее. Особенно если учесть, что участие специалиста по этому самому сводилось к указующим цокам раз в несколько дней, грызи вполне могли быть довольны избушкой. Встроенная в сарай, она предназначалась для того чтобы там сидеть зимой и не отморозить хвост — а в самом сарае располагались полки для сотен всяких разных банок и предметов.

— Мак, это точно по центру пушнины, — цокнула тогда Ситрик, — Чтобы мы без тебя делали!

— А уж чтобы йа без тебя делал, — зажмурился грызь, — И да, мне обязательно потребуются твои прелестные серые ушки, когда придётся дальше ковырять тар.

— Именно мои? — хихикнула грызуниха.

— Именно твои. Всмысле для чистого цоканья, которым вообще не так уж много кто владеет.

— Мои уши — твои уши, — вполне серъёзно цокнула Ситрик.

Насчёт чистоты цоканья это было точно так. Зачастую даже хорошо знавшие друг друга пуши никак не могли прийти к общему песку, а когда в расслушивании учавствовала Ситрик — песок находился, как с неба падал! Никто из известных пушей не мог настолько точно объяснить соль, как она — и этим следовало пользоваться на сто пухов. Собственно, сама белка была ни разу не против, так что и пользовались.

Разведка вернулась к самому концу зимы, с последними поездами, хотя Жмурыш таки добрался на попутках пораньше — но у него не было с собой результатов, какие привезла группа. Настырные пуши промерили глубины и слой тарного ила во всех десяти обнаруженых прудах, так что одних результатов, изложенных очень сухо, накопилась приличная папка. Макузь чуть не обкусал себе все когти, пока ждал копирования и возможности услышать всё собственными ушами и в полный рост. Услышав же, он сильно возрадовался.

— Йа совершенно уверен, что такое количество прудов цокает о том, что тара в болоте выше ушей!

Фрел хмыкнул и показал на его уши, намекая на то, даст ли он их на отрыв. Макузь давать уши на отрыв отказался, зато у него было куда более рациональное и полезное решение — продуманный план пробной выкачки на нулевом пруде.

— Вот некоторые небольшущие доработки, которые надо сделать, — показывал он, — Вообще можно в одну пушу. И потом, к осени максимум, вместе с теоретическими данными это даст полное представление о том, почём перья.

— Какие перья?! — схватился за уши Руфыс, — Да там этой погрызени — хоть ушами жуй, цокну тебе безо всяких исследований!

— «Хоть ушами жуй» это не количество, а эмоция, — усмехнулся Фрел, — Ты представляешь себе, как добраться до дальних прудов, чтобы начать выкачивать тар?

— Ну, это будет непросто.

— В запятую. Тобишь придётся городить дороги и много чего ещё, а чтобы это спланировать — нужно точно знать, сколько можно вылить.

— Кстати, натурально, а как добраться? — почесала уши Рилла, — Вот представила йа себе платформу на пруду, ну качает, а дальше что?

— Об этом мы…

— Да нет, об этом стоит подумать сейчас, — возразил Руфыс, — Все слышали, какое погрызище эта гать, а ведь она всего килошаг от силы.

— Вроде там больше? — припомнил Макузь.

— Это вместе с делянками, а чисто до Керовки — килошаг, — пояснил Руфыс, — И даже на неё требуется постоянно валить брёвна, потому как гниют. А выносят оттуда тар только в бочонках по десять зобов, тупо на спине, потому что тележка не проезжает.

— Это летом, а зимой?

— Да не, зимой не намного лучше, — отмахнулась Рилла, — Лёд на болоте очень кривой, с постоянными полыньями, так что даже мышь не пустишь, провалится.

— Вот и раскинем, — заметил Руфыс, — Можно ли вообще на это рассчитывать, чтобы эт-самое.

Пуши поводили ушами, соображая, и быстро пришли к мнению, что раскинуть тут придётся очень широко, так что следует дать сроку несколько дней и обцокать позже, когда будет сварено. Макузь всерьёз задался вопросом, так что пошёл искать записи о том, как оно — но мало чего нашёл, потому как не было ещё известного случая, чтобы издали в болоте черпали тар или ещё что-нибудь.

— Это грузит, — признался грызь, — У нас тут погрызище с самим таром, а теперь ещё и неслыхань с топью!

— Неслыхань? — почесала ушко Ситрик, — Посиди-ка на хвосте…

Она задумчиво стащила Макузя назад, усадив на хвост.

— …йа вроде что-то слышала про дорогу через болота, они называют её «гагать».

— Ага, помню! — цокнул Макузь, — Пролескин околоток, там действительно есть дорога через топь. Ух ты моё умное грызунихо, Ситти.

Умное грызунихо потёрлась об него ушами — жутко пуховыми и приятного серо-фиолетового цвета. Фуксиновая краска, кстати цокнуть, с шёрстки практически не выцветала, так что едва ли за пол-года удавалосиха заметить изменение окраски белки. Буквально уже весь Щенков знал, что фиолетовоухая белка — это Ситрик Треожисхулт; а поскольку прятаться в собственном цокалище она не собиралась, то это было скорее в пух, чем мимо оного.

Макузь же получил по голове вопросами, которые требовалось прочищать и прочищать, до полной прозрачности. Сама факта существования дороги через топь, при том длиной около трёх килошагов, уже очень внушал, но требовались подробности. При этом, следует цокнуть, добыть эти подробности не имелосиха никакой возможности кроме как тупо съездить туда и выслушать в оба уха, поэтому пока грызь отложил это, лишь записав тезисно, какие именно подробности нужны. Пока же предстояло раскинуть, и он раскинул; вечерами грызь не удерживался и прицокивал на ушки Ситрик, а та благосклонно выслушивала, но по большей части варил под своими ушами, ибо негоже крошить на чужие уши сырой батон.

Погода всё более сворачивала на весну — очередную, да — снег подтаивал, ветер тащил сырость и некоторую теплоту, пуши и прочие зверьки готовились к половодью, в частности запасая корм и укрепляя защитные грунтовые стенки, нарытые против затопления чего-либо паводком. Тем не более, по тропинкам всё ещё можно было ходить — утоптанные до состояния льда, они не проваливались и пока не развезлись в грязь, чем Макузь и пользовался. Выйдя из ситриковской избы, он кочевал кругами по обильным пролескам, разделявшим группы строений возле дорог, и цокал себе под нос. Наличие ёлок и Леса в целом крайне этому способствовало.

Затопленность топи намекала на то, что если вырыть канал, возможно перемещение по нему плавсредств. Однако в нулевых Макузь крайне туго представлял, как вырыть канал в болоте, а главное как уберечь его от заиливания до прежнего состояния и зарастания водорослями. Это тоже стоило проверить, но на первый вслух грызь цокнул бы, что это невозможно — открытой воды на болоте не бывает, её тут же заполонит растительность, а чистить несколько килошагов постоянно — можно опушнеть. Кроме того, сама идея постоянно полоть растения была чужда грызям — они так не делали даже на огородах, а делали так, чтобы сорняки не росли вообще. Дать им расти и потом полоть казалось верхом глупости, а выдёргивать из земли и уничтожать совершенно годные растения, которые просто не там сидят, тоде отнюдь не радовало ухо. Короче цокнуть, версию с каналом Макузь запорол.

В качестве другой альтернативы дороге выступал нарочно сконструированный агрегат для перемещения по трясине. Макузю с его техническим песком в голове не составляло труда представить в общих чертах, как это сделать: что-то вроде плоскодонного парохода, который толкается циклически работающими упорами, наползает корпусом на трясину и так движется. Однако это казалосиха сложным в исполнении, со спорным результатом по грузоподъёмности, а главное опять приводило к прополке пути. Грызь выбросил и этот вариант.

Далее он вернулся к одному из главных видов грызотранспорта — зимоходам. Допустим, если ухитриться наморозить поверх обычного болотного льда ледяную дорогу, по ней можно пустить и «леммингов», не то что мышей. Как намораживать, он знал — на реке пилили лёд, выкладывали тонкие стенки по краям и затем при помощи насоса, питаемого от паровика, накачивали туда воду — получался толщенный мост, выдерживавший самые тяжёлые машины. Однако в данном случае это означало, что весь остальной год места добычи будут оторваны от «берега», а ведь туда надо завозить огромное количество дров для питания паровых машин, перемещать смены трясущих и вывозить собственно тар. В этом не было бы ничего невозможного, но возле пруда просто негде складировать запас топлива на весь год и весь полученный тар. Кроме того, если возникнет надобность в доставке какого-нибудь механизма достаточной крупности, по тропинке его не припрёшь, и придётся ждать год до холодов, что ясное дело, не в пух. Ходить со смены пятнадцать килошагов по брёвнышкам — в общем тоже.

— Таким образом! — цокнул Фрел, когда всё вышецокнутое было озвучено и разжёвано, — Эти варианты не подходят, остаётся только гагать.

— ГАГАГА!! — хором гаганули грызи.

— Да. Как предложил Макузь-пуш, можно понадеяться на узкоколейную рельсовую колею. Для того чтобы она не утонула, понадобится мыслимое количество брёвен, уложенных в гагать. Всмысле, если колея будет ширококолейная, то брёвен понадобится пухова туча.

— Тут нужны уточнения, — добавил Макузь, — Навроде того, в основном, сколько времени может пролежать бревно до тех пор, как не сгниёт окончательно. А то вы сами понимаете, что негодно расходовать слишком много дров, чтобы получить слишком мало тара.

— Да, но вот тут выкладки по добыче, — показал Бульба, — За день может потребоваться перевозить по пять кубов дров к каждой топке, а их у нас, в максимуме, может быть десять, итого пятьдесят кубов. По узкой колее столько уедет?

— По узкой колее за день? — хмыкнул Макузь, — ОЯгрызу сколько уедет. Вот выкладки.

— ОЯгрызу. Вопросов больше не имею.

— Тобишь у нас два песка, — показал на пальцах Фрел, — Один и второй. Первый это выяснить с самим таром, и тут есть подробный план действий. Макузь?

— Что? Всмысле, трясти? Конечно! — грызь мотнул ушами.

— Тебе ещё кто понадобится?

— Если утащу с собой бельчону, то нет, — цокнул он, — Да и не так тоже вряд ли, чего там делать.

— Возьми бумаги, — посоветовала Рилла, — Вот тебе ещё список вопросов, которые надо вычистить.

— Кло, — кивнул Макузь, принимая меленько исписанный листок.

— Так. А второй песок — надо изучить гагать в Пролескинском.

— Йа! — цокнула Рилла, — С Руфом. Никто не против?

Никто был не против, так что таким образом и записали: она с Руфом. Из учгнезда Макузь вышел в бодром расположении пуха, потому как впереди отрисовывалась возня, тряска и тому подобное, а это всегда радовало и вызывало чувство предвкушения. Даже та факта, что он моментально сел в лужу талой воды, подскользнувшись, не вызвала диссонанса.

Чтобы выкрошить батон на уши Ситрик, как это часто и бывает пришлосиха подождать — белка цокала с какими-то пушами в сенях, а Макузь снова не успел запомнить, кто это такие. Из-за стенки доносилось «цо-цо-цо. — Да, это в пух. — Цо цо цо. — И это тоже в пух». Через какое-то время Ситрик цокнула, что в пух и всё остальное, и хвосты наконец очистили помещение. Едва глянув на Макузя, она сразу улыбнулась, потому как у него было написано на морде если не всё, то многое.

— Ну, выложи, — цокнула серенькая, усевшись рядом.

— Раковины приготовила? — осведомился тот, — Тогда вот так…

Он основательно изложил соль; грызуниха слушала вполне внимательно и потирала лапки.

— Посиди-ка, это что, нам на две пуши весь пруд вычерпывать? — уточнила она.

— Упаси пух! — засмеялся Макузь, — И не весь пруд, и не на две пуши. По крайней мере йа на это рассчитываю лютым образом, на то что весной туда придут все те же пуши, какие обычно там копаются. А мы поможем, и заодно выгрызем всю нужную сольцу.

— А, хитро. А какую сольцу?

Грызь показал четыре обычного размера листка бумаги, на которых были изложены вопросы для прочищения. Тут были упомянуты и весенние клещи, и ядовитые болотные растения, и условия работы при повышеной влажности, и многое другое.

— Даа, это повозиться ещё надо будет, — цокнула Ситрик, изучив манускрипты, — А йа-то по простоте пушевной думала, что только вычерпать пруд.

— Кстати тут это не записано, но, — добавил Макузь, — Было бы крайне в пух, чтобы кто-нибудь, умеющий создавать изображения, зарисовал те самые ядовитые кусты, ягоды и змей. Ну сама понимаешь, для чего. Ну и сама понимаешь, кого йа имею вслуху.

— Да, с трудом, но догадываюсь, — хмыкнула Ситрик.

— А вообще ты как, бельчона? — осторожно цокнул грызь.

— Йа не как, а скорее какая, — покатилась со смеху та, — Кхм. Ну как, в пух. Думаешь на всё лето туда завалиться?

— Это как пушеньке угодно, но пока думается что да, — цокнул Макузь.

— Цявк! — цявкнула Ситрик.

Согрызун ласково погладил пушную зверуху по ушкам, млея от её существования в целом и от близости к себе в частности. Грызь в очередной раз умилился её пушистой серенькой мордочке, тёмно-красной гривке и разноцветным глазам. За окошком избы вовсю синело небо, готовясь к весенним дождям, а сугробы всерьёз задумывались о том, чтобы растаять.

Четвёртое ведро песку — которое пятое. Цявк!

После весны, прошедшей по всем правилам, подобралось лето. Оно собственно ещё только подумывало о том, чтобы стать, а грызи уже вовсю шевелились и готовились к походам. Рилла и Руфыс, основательно запасшиеся кормом, отбыли в Пролескинский околоток наблюдать за дорогой через болото, а Макузь и Ситрик отправлялись снова в шишморский, выслушивать, что скажет пруд по поводу добычи из него тара. У них уже всё было упаковано по рюкзакам и мешкам, ожидали только подсыхания дорог.

Безо льда и снега, ясное дело, «мыши» стояли на приколе в депо, а перемещаться на большие расстояния приходилосиха или на пароходах, плававших по рекам, или на паровичках, катавшихся на колёсах. Колёсные паровые телеги для этого подходили не ахти как — прыгать сотню килошагов по ухабам на просеке не самое милое дело, да и тащился такой транспорт куда медленнее любой мыши. Зная про это, пуши давно организовали пароходное сообщение со всеми станциями, до каких можно добраться по рекам, причём куда не добирались большие, сорокашаговые пароходы — забирались поменьше, пятнадцатишаговые.

Цокнув что следовало всем родичам и друзьям, Ситрик и Макузь выкатились на берег Жад-Лапы, как два пуховых шара, рыжий и серо-фиолетовый. Большая река всегда внушала своим видом тонну Хрурности, причём ровным счётом всегда — в пасмурные осенние дни пуши и то зачастую приходили поглазеть, как течёт вода. Сейчас же, под чистым голубым небом, Жад-Лапа сверкала тысячами звёзд на бурунчиках и волнушках, а в воздухе замечательно несло свежей водой.

Щенков, следует зацокнуть, располагался в основном на одном берегу реки — высоком, который не подтапливался в паводок, а на соседнем было гораздо меньше построек, сообщение с коими летом происходило через паромы. Там же, где торные дороги цокалища выходили к берегу, существовали пристани и грузовые сооружения, там же грузился на плавсредства и пух. Тут ещё следовало побегать туда-сюда, помотать хвостом и много цокать, чтобы точно выяснить, на какую самоходную лодку садиться, чтобы попасть в нужное место.

— Да многие вообще не заморачиваются! — хихикнула Ситрик, в то время как они с Макузем шли вдоль берега, — Идёт в нужную сторону, и ладно. Чейни так плавала, как видит что нужное место рядом — сигак с борта, и вплавь.

— Как вариант, — согласился Макузь, — Но таким образом нам-то добираться будет не в пух. Там пересадка с крупняка на мелочь, и всё вверх по течению.

— А докудова?

— А помнишь где на плоту переправлялись, вот как раз дотудова.

— Да, посидим на хвостах как следует, — хмыкнула Ситрик.

К большому причалу медленно подваливал большой пароход с низкими бортами, вяло дымивший сизым из высокой жестяной трубы. На причале и на корабле суетились грызи, перебрасывая толстенные швартовые и подтягивая громоздкую посудину к пирсу. Как было ясно слышно с возвышения, вся обширная грузовая палуба судна завалена углём, слегка покрытым сверху тентами. Ситрик прикинула, сколько тут угля, и икнула.

— Йа прикинула, сколько тут угля, — пояснила она, — Это-ж сколько дерева надо было сжечь!

— Да уж, не по пуху, — согласился Макузь, — А как йа знаю, такой пароход приходит как минимум раз в десяток дней.

— Есть какое-то подозрение, — цокнула серенькая, — Если по правильному собирать сушняк, где ты столько наберёшь? Кто слушает, откуда прёт этот уголь?

— Йа слушаю, — усмехнулся пожилой грызь, стоявший рядом, — Это из-за Жабовных гор, там лет десять назад произошли очень большие пожары, головешек осталось — Оягрызу. Представляете себе, весь день идти, а вокруг только сухие обгоревшие брёвна из травы торчат?

— Туго представляем, — признался Макузь, — Но пока придётся поверить.

— Это, значит, с гарей? — задумалась Ситрик, — Но ведь в Лесу постоянно пробивают новые просеки, чтобы не допускать пожаров. Значит, гарей должно становиться всё меньше.

— Да их и становится меньше, но всё равно выше ушек, — пояснил грызь, — Сами знаете, какое это погрызище, полыхнёт и кло. А ещё на востоке в прошлом году было нашествие каких-то гусениц, выжрали прорву леса до полной сухости. Сейчас тоже готовятся оттуда вывозить пухову тучу угля.

— Пухова туча угля это в пух, — сощурился Макузь.

— Кстати вон наша барка, — цокнула Ситрик, и кивнула ушами старичку, — Кло!

Барка, как её обозвала белка, была шагов десять в длину и от силы два в ширину, а в движение приводилась двигателем от «мыши», крутившим гребное колесо. Как и многие небольшие плавсредства, это строилось по принципу «да, жалко!». Ящик из деревянных досок стоял только под паровой машиной, а весь остальной корпус представлял из себя деревянный каркас, обтянутый толстым материалом навроде пропитанного битумом клоха. Снаружи «тряпичные» борта защищал штакетник из жердей, но если конкретно ткнуть бревном — можно было тупо пробить борт. Если конечно «борт» тут не слишком громко цокнуто.

— Грызо, прошу на борт! — цокнул с широким жестом лапой грызь, но потом поправился, — Ну, на бортик.

На бортик следовало забираться аккуратно, чтобы чего не сломать — себе дороже станет. Практически, «пароход» имел аж две палубы: одна, из тонких досочек, висела внутри лохани из клоха, вторая опиралась стойками на края этого «решета» и при хождении по ней пушей явственно скрипела и качалась, как впрочем и всё сооружение вцелом. Если как следует заегозить туда-сюда, можно было раскачать хоть в одну пушу, так что речники сразу предуцокнули, кто будет пробовать — поплывёт пешком.

В остальном же, неслушая на крайне хлипкий вид, паролодка своё дело знала. Если поначалу Ситрик и Макузю было боязно даже пройти по палубе к сортиру, до того она казалась ненадёжной, то скоро они привыкли и перемещались по судну даже просто для того, чтобы поглазеть в другую сторону. Главное слушать, чтобы пух не скопился у одного борта — а то купание обеспечено. К тому же выяснилось приятное обстоятельство — почти все пуши из пассажиров плыли в район Шишмора, поэтому паролодке было проще высадить оставшихся, а всех везти именно туда без пересадок. Правда, речник сразу предуцокнул, что для этого придётся лично набить дров. Пуши согласились лично набить дров, так что и отчалили.

Макузь раньше не особенно представлял себе, сколько всего плавает по реке, а теперь услышал и опушнел — возле цокалища вообще на воде сидели десятки разнокалиберных судов, от паролодок до большущих грузовиков. То и дело сквозь свежий речной ветер доносился запах угольного дыма из очередной трубы, а ухо ловило посвистывания.

— Слушайте, а такое погрызище не повредит речке? — забеспокоилась какая-то белка, крутя ушами, которая слышимо тоже первый раз того.

— Пока не замечено, — компетентно цокнула Ситрик, — К тому же если собрать эти корабли в одно место, они займут не очень большой участок, а река огромна. Просто на водной глади их издали видно, и кажется что много.

— Точно?

— Да, со вполне уверенной степенью точности.

— Тогда ладно.

— Откуда ты это знаешь? — уточнил Макузь.

— Из цоцо, — пожала плечами Ситрик, — Когда йа первый раз услышала причалы, возникла вся та же мысль. У отца друг речник, вот он нам всё доходчиво показал, почём перья. Чисто цокнул, да.

— В пух, в пух, — согласились грызи и умеренно потрясли хвостами — умеренно, чтобы опять-таки не раскачивать лодку.

Лодка же тащилась вверх по Жад-Лапе, шлёпая по воде гребными колёсами; скорость была так себе, но куда лучше чем своим ходом или на паровике по просеке — ушей не соберёшь, пока сосчитаешь все ухабы. К тому же сдесь, как и на любом речном пароходе, был практически безграничный чай, потому как воду брали из реки, а кипятила её топка паровой машины, которая всё равно горела постоянно. Ситрик знала об этом заранее, а потому взяла с собой излишек этого самого чая, дабы дуть оный, не задумываясь о количестве. Испитие чаища перемежалосиха цоканьем, так что достаточно скоро все имевшиеся белки знали друг о друге достаточно. Известия о том, что Макузь и Ситрик направляются в Шишмор за таром, вызвало некоторый подъём хохолов.

— Только смотрите, — цокнул серый грызь, погонявшийся Зишем, — Там пух дикий, не то что в цокалище. Всмысле если надумаете дорогу прокладывать или что такое, надо это осторожно, чтобы всё было чисто понятно.

— Скворки? — уточнил Макузь.

— Да нет, этим-то как раз попуху. Вот такие же, — Зиш показал ухи с кистями, — Во всём околотке дерева просто так не спилишь, имейте это вслуху.

— Вот ты ляпнул! — фыркнула Ситрик, — А в цокалище как, спилишь?

— Да честно цокнуть, не пробовал, — засмеялся тот, — Хвост дороже.

Это было точно так, спилить дерево в цокалище было проблематично, потому как дров и строительной древесины и так хватало почти выше ушей, а лесок грызи слишком любили, чтобы выдёргивать оттуда даже одну веточку — потому как где одна, там и сто одна. И уж никакейшему грызю не пришло бы под уши пилить живое дерево на доски — всмысле, специально, потому что неспециально это регулярно случалось при прокладке пожарных просек, они же дороги.

Через три дня плавания, после того как Ситрик и Макузь поучавствовали в набрасывании поленьев в пароходик, чтобы уплыл дальше, они смогли собственными ушами выслушать такую просеку в свежем виде. Это была не просто дорога, а полоса шириной полсотни шагов, на которой начисто убирались деревья — спиливались, а пни корчевались и шли на уголь. Возле посёлков полосу занимали огороды, но по большей части длины её распахивали и засеивали деревьями сорта «пихта жёлтая». Она действительно была жёлтая, и имела отличительную особенность в том, что даже не будучи сухой, вспыхивала от огня как свечка…

— Посиди-ка, — обычно задавал вопрос грызунёнок, которому это цокали первый раз, — Это противопожарная полоса, и на ней — огнеопасные пихты?

Соль состояла в том, что густая жёлтая хвоя на пихтах горела очень быстро и не успевала поджечь соседние деревья — потому как поджечь дерево вообще-то не так просто, даже если оно сухое. Верхний слой коры обугливался и уже очень трудно подвергался возгоранию — поэтому когда пожар подходил к полосе, она вспыхивала, выгорала и создавала весьма надёжную стену, через которую огню трудно перебраться. Конечно, таки основательные полосы шли только там, где требовалосиха разделить особо крупные массивы леса — в остальных местах их делили реки или обычные просеки шириной в два с половиной шага, по которым можно быстро притащить пожарный инвентарь для ликвидации огня.

Что до Макузя и Ситрик, то они всё-таки не миновали тряски, потому как едва вышли на нужную дорогу — уткнулись в попутный паровик, возле которого суетились грызи. Паровик представлял из себя этакий паровоз на шести колёсах, к которому цеплялась телега с собственно грузом. Ну, что представляли из себя грызи, понятно. Макузь слегка подзакатил глаза, и не зря — в ходе первых же цоков выяснилосёнок, что основная проблема состоит в том, что из двух грызей управлять паровиком годно умеет никто, поэтому они постоянно сажали его в ямы и утыкали в деревья, а потом по килоцоку не могли включить задний ход, чтобы выбраться.

— И как случилосиха такое распухяйство? — осведомился Макузь.

— Да нет никого, а везти надо, — развёл лапами грызь, — По полю проехались — вроде годно, а как в лес залезли — мать моя белочка! Да хоть не грызи!

— Цок, тогда будьте бобры набрать дров, — хмыкнул Макузь.

— Ты и с таким чудовищем обращаться умеешь? — удивилась Ситрик.

— Да что тут уметь! — пнул колесо грызь, — Они же все по одной схеме сделаны, никакой разницы, что лодка, что телега. Кстати, сейчас покажу.

— Цявк! — вспушилась серенькая.

Растопив топку как следует, Макузь проверил годность механизмов, подправил кое-что, и тронул машину по дороге. Удивляться тому, что с непривычки грызи не сумели с ней справиться, не приходилось: вращать рулевое колесо следовало с большой натуги, и при этом весьма точно — машина тут же заносила зад куда пух пошлёт и цепляла за деревья. Однако в учгнезде по крайней мере краткий курс эт-самого проходили все, так что Макузь быстро припомнил, приноровился и более не задел ни одной ёлки — всмысле, за ствол, а ветки-то скребли по бортам постоянно, так что в открытую кабину сыпалась хвоя.

— Как трясёт, терпимо? — осведомился Макузь, оборачиваясь к сидевшей на мешках в телеге Ситрик.

— А то ты не слышишь, — цокнула она.

— Нет, не слышу, у меня лапы заняты!

— Трясёт терпимо, но сильно, — призналась белка.

Из этого Макузь сделал заключение, что трясёт сильно, но терпимо. Собственно тут особых наблюдений не требуется — телегу раскачивало из стороны в сторону, когда колёса скользили по краям глубокой колеи, а вдобавок подбрасывало при наезде на корни и коряги, попавшие на дорогу. Воизбежание чего-нибудь не в пух грызь для начала проехал только пару килоцоков и объявил привал, хотя это и означало перерасход дров для поддержания температуры котла.

— Вообще, достал он, — цокнул грызь, кивнув на паровик, — Такое погрызище!

— Лучше чем ничего, — возразил другой.

— Вприципе, известно что можно сжигать жидкое топливо прямо в цилиндрах, — просветил Макузь, — Но в нулевых где взять столько жидкого топлива, и во первых, пока что сталь не дотягивает по прочности, ломается.

Если цокнуть покороче, то с пухом пополам, но до шишморского цокалища паровик таки добрался, причём Макузь по дороге вбивал соль в головы, чтобы не отдуваться в одну пушу, и стоило надеяться что обратно грызи уедут сами. В цокалище ещё издали было слышно цявканье, потому как вернувшаяся на лето Лайса приноровилась цявкать, а остальные смеху ради повторяли. Собственно Макузь и Ситрик нулевым делом пошли в центральную избу, трепать ответственные уши; уши были рады их слышать и отцокались о том, что всё в пух, применительно к возне с таром. На этот процесс ушло цоков десять, после чего грызи, помятуя о совести, уши освободили.

Уже выйдя из избы, они основательно ослушались вокруг — цокалище в тёплое время года было совсем другое, нежели в холодное. Практически всё оно утопало в зелени кустов, и сейчас — в белых и сиреневых облаках цветов на кустах, отчего в воздухе недвусмысленно висел постоянный запах. Возни наблюдалосиха исчезающе мало, особенно в сравнении с зимой — взять хотя бы и лосиху, которая лопала ивняк на центральной дороге и никому этим не мешала, потому что просто никто и не проходил мимо. Цявканье неслось только из открытых настижь окон центризбы, да ещё раздавались звуки ударов по металлу где-то подальше, а в остальном стояла очень даже недурственная тишина.

Само собой, эта тишина была не глухая — такой в Лесу не бывает никогдища вообще. По траве и кустам перелетали мошки и пчёлы, в кронах деревьев возились птицы, а в сухой траве подлеска — мыши и прочая мелочь. На самых густых ёлках мелькали рыжие хвосты белочи, а если подойти близко к муравьиной куче — слышно и то, как насекомые копошатся. И это всё, следует цокнуть, в полном отсутствии ветра. Когда же воздушные волны переливались по ковру древесных крон, возникал восхитительный шум, являвшийся лучшей музыкой для беличьих ушей. Ситрик и Макузь порой останавливались и вращали раковинами, когда налетал мощный порыв ветра.

Окончательно убедившись, что хвойничек зелёный, грызи уселись на одной из многочисленных свободных скамеек, перекусили, и стали приступать к дальнейшему, зачем собственно они сюда и… хотя после всего услышанного оба прекрасно понимали, что это стоило бы сделать и просто так, смеха ради. Потому как смех — это то, что трудно переоценить. Из цявканья Лайсы они знали, что начали ли работу в Керовке, или нет — неизвестно, потому как Лайсе это было попуху. По крайней мере в Понино на заливных огродах скорее всего уже вовсю возились, потому как там надо соблюдать сроки.

— Кстати знаешь что йа заметила? — цокнула Ситрик, качая лапкой, — Сдесь в околотке полно грызей, которые ходят не на полной лапе.

— Это как? — прикинул Макузь.

— Вот так, — белка встала, поднялась на пальцы лапок и прошлась туда-сюда.

— Интересное наблюдение, — согласился грызь, — Йа как-то не расслушал. А Лайса на полной лапе ходит?

— Как ей удобнее. Слышимо, она и так и так может.

Это было давно известно — в зависимости от условий, в которых жил грызь, развивалась привычка ходить или на стопе лапы, или только на пальцах, как волк, кпримеру. Никакой особой разницы, кроме как для обуви, это не вызывало, и если уж белка приучилась ходить на неполной лапе, то привыкнуть к другому было довольно сложно, и главное незачем.

— Хм, — почесал ухи Макузь, — Йа думал, это от мягкости грунта, по коему грызо ходит. По этой логике возле болот они должны бы наступать на всю лапу, чтобы меньше проваливаться.

— Логично, хотя оно и не так, — хихикнула Ситрик, — Слышимо, тут дело в том что земля постоянно сырая и холодная, поэтому когда стоишь на одних пальцах, меньше теряешь тепла… Ну что, пошли в?

— Пошли в, — согласился грызь, соскребаясь со скамейки.

Сейчас, уже практически летом, тропы по колотку были куда как сподлапнее для прохода и проезда с тележкой, так что никакейших затруднений не возникало. Пожалуй, по хорошей тропе грызи дошли до Сушнячихи раза в два быстрее, чем осенью в распутицу. Вокруг теперь простирался не прозрачный лес без листвы, а море разливанное оной, которое было не только приятно уху, но и могло скрывать животных навроде тигров или камульфов, не к обеду будет цокнуто. Вслуху этого Макузь и Ситрик не забывали о мерах предосторожности как при ходьбе, так и при сидении или ночёвках. Как все знали, этот сезон не самый опасный в это плане — после спячки вылезают всякие енотные собаки, сурки, хомяки и так далее, на которых куда легче охотиться крупным зверям. Тем не менее, чтобы берёг хвост — нужно известно что.

— Пааагрызище размером с тайгу! — запевала Ситрик, размахивая хвостом, — Оно случилось, и ни гу-гу!

— Паагрызище не меньше горы! — подхватывал Макузь, — Довольны и зяблики, и бобры!

Погрызище — оно как гузло!

Не село на тебя, так считай — повезло!

Погрызище с лося высотой!

Уши открой, насладись красотой!

Допеть фольклор до последних куплетов у них не получилось до самого конца пути, потому как постоянно сбивались на смех. Также по пути были встречены несколько пушей, чьи уши были подвергнуты эт-самому. Выяснилосиха, что трое вышли из своих дальних углов в Понино, как они это обычно и делали, содить и ростить, а один тащил железные петли как раз в Керовку. От Дутыша грызи узнали, что таровщики начинают возню по прежнему сценарию, так что всё в пух — отцокавшись, тот упилил вперёд, потому как не тащил больших рюкзей с запасами корма.

В самой Сушнячихе тоже сезон был не в разгаре, возились разве что возле склада, который тут заменял сразу все лавки — для начала работ в топях требовалосёнок завезти корма, инструменты и некоторые расходные материалы. Что сделали в Сушнячихе Макузь и Ситрик, так это… ну нашлись, понятно. В нулевую очередь они отсурковались и дали отдыха лапчонкам, которые слегка давали о себе знать после длительных походов. Сделав эти действия, с утречка они отправились дальше и достаточно быстро были уже на месте, таращась ушами на деревянную платформу — ту самую, что слыхивали ещё зимой. Сейчас пруд окружали кусты, покрытые мелкой свежей листвой, но сама вода оставалсь непроницаемо чёрной, с синей масляной плёнкой на поверхности… собственно, плёнку уже сцеживали. Один из грызей плавал по пруду кругами на плотике и снимая плёнку, процеживал воду через фильтры, таким образом получая искомое. Остальные же, в количестве два хвоста, были замечены за ремонтом платформы — пуши корячили туда свяжие брёвна взамен сгнивших.

Появление двух грызей, которые ранее не появлялись, вызвало подъём хохолов — да собственно они и не собирались прятаться — грызи, а не хохола.

— Эй грызо! — цокнул низкий широкий белкач, похожий серостью пуха на скворка, — Вы знаете, куда зашли?

— Знаем, в место! — хором ответили те.

— В запятую. Йа имею вслуху, что дальше только топи, если что.

— А мы дальше и не собирались.

Был взварен и испит чай, в ходе чего — ну если точнее, то «одновременно с ходом чего» — выяснилось, что в Керовке натурально присутствуют три хвоста — Курдюк, Выдрыш и Тирита. Они собственно присутствовали тут регулярно, с тех пор как построили избу и платформу, и за лето обычно добывали некоторое количество тара, чем намеревались заняться и теперь.

— Да уж чистое дело, не хвост пинать сюда притащились, — фыркнул Курдюк, — Сейчас-то оно ещё в пушнину, потому как не холодно и топить не надо, а так дров не натаскаешься с берега. Ну а потом ещё, имею предуцокнуть с семью буквами «Ъ», скоро пойдёт гнус.

— Самое что мне интересно, — признался Макузь, — Так это сколько вы добывали за лето тара?

— Бочек двадцать, — пожала плечами Тирита, — Это которые по двести зобов.

— Прилично! — цокнула Ситрик.

— На троих конечно, — улыбнулся Выдрыш, — Да и перетаскать приходится на себе по десять зобов, так что считай только ходок туда-сюда — восемьсот, так что каждый день по две на хвост. И это, как ты понимаешь, в очень среднем.

— А у вас какие идеи есть по поводу? — приподняла хохолок Тирита.

— Выше ушей идей, — признался Макузь, — Но чтобы не цокать голо, нужны факты. Значит, около четырёх тонн тара… А вы замечали, падает ли его уровень на дне?

— Замечали, — кивнул Курдюк, — Он не падает вообще.

— Чем вы это объясняете?

— Да мы не особо и объясняем, гыгы… Ну, скорее всего — натекает из болота, учитывая то, что мы черпаем достаточно медленно для целого пруда.

— А если быстро вычерпывать, может понизиться? — допытывался Макузь.

— Кажется да, — не особо уверенно цокнул Курдюк, — У нас как-то такое было, но точно не цокну.

— А зачем это? — фыркнула Тирита, — Неровен час с таром что случится, перестанет итти!

— Ну это уж уши на отрыв даю, что не престанет, — хмыкнул Макузь, — Это затем, чтобы замерить, насколько понижается уровень и с какой скоростью идёт восстановление оного. А исходя из этого можно будет цокнуть об общем количестве тара в болоте.

— Ну, допустим ради науки мы могли бы упереться, — цокнул Выдрыш, мотнув хвостом, — Но куда деть выбраный тар, у нас тут две бочки под него, и то одна негодная.

— Ну в нулевых, с вами упрусь ещё йа, и частично она, — показал на Ситрик Макузь, — Ради науки. Так что бочки мы уж как-нибудь достанем. Цокнем, штук десять…

— Посиди на хвостеее, — отмахнулась Ситрик, — Где ты собрался взять десять бочек?

— И то правда? — уставился Курдюк.

— Не вслух будет цокнуто, учгнездо передало нам прилично единиц Добра, ради эт-самого.

— Да мы не про это, а про бочки! Зимой Рилла с компанией последние стырили с Сушнячихи, а в цокалище тоже пуха с два кто тебе их приготовил. Ну пара может найдётся, но не более того, — пояснила Ситрик, — Йа ходила по складу, у них там стоит одна бочка, новая, и всё.

— Ах да, — почесал ухи Макузь, — Действительно… Ну тогда надо сделать самим резервуар для тара.

— Это уже мыслимо, — согласился Курдюк.

— Во-во. Тогда давайте таким образом вытрясем этот песок… Делаем посуду бочек на десять, приводим черпак в полную годность и начинаем гнать круглосуточную добычу… вы же её ни-ни?

— Похожи на умалишённых?

— Не очень. Так вот, гоним добычу и слушаем, как оно. Потом помогаем вам вынести жижицу в Понино. Кло?

— По лапам! — предуцокнула Тирита, — За язык тебя не тянули.

— Ситти, ты не против такого плана тряски? — повернул уши на грызуниху Макузь.

— В целом только за, — цокнула та, — Только уточню, что мне ещё бы сделать кой-чего помимо.

— Вне вопросов, отдуваться буду йа, — заверил Макузь, — И да, кто умеет делать большие посуды?

Большие посуды умел делать всё тот же Курдюк, но это только пол-дела, предстояло найти материала. Сначала грызи ещё раз прочесали весь остров — то есть вообще весь! — и нашли ещё три упавших дерева и одно сухое, но большая часть этого годилась только на дрова. Пришлосище вспушаться и тащиться и обратно в Лес, к Понино. Гать была всё та же — там где плотная трава создавала подобие земли, лежали две жерди, по которым и следовало идти; наступание мимо вызвало провал как минимум по колено, а как максимум — с ушами. Там где путь упирался в глубокую воду, были уложены брёвна со стёсанным верхом, также двое паралельно, опиравшиеся о кочки или о столбы, вогнанные в трясину вертикально. Следовало приноровиться, чтобы постоянно не падать с такой дороги, так что первые дни Ситрик и Макузь ходили медленно и осторожно.

— Да, такими темпами по две ходки за день мы опушнеем, — цокнула Ситрик, — Одну еле успеваем.

— Не упирайся, бельчон, — цокнул Макузь, — Всё успеем.

Бельчон и не упиралась, но тем не менее таскала жерди и нетяжёлые чурбаки вместе с прочими грызями. Хотя и времени на это оставалось у неё не так много, потому как грызунихе полезнее для дела готовить корм, пока тягловые особи тягают. Особи же притащили на остров к Керовке десятка три отёсаных брёвнышек, из коих Курдюк принялся подгонять плотным образом подобие сруба, только с дном, так чтобы тар не вытекал. Макузю досталосиха достаточно потаскать брёвна по гати, положив их поперёк себя на плечи, так что к вечеру грызь цокнул бы, что хватит. Ситрик же достала из сумок надыбанное в Шишморе — клещегонку, в частности, и не забыла, чтобы все пуши вымазались этой ерундой, воизбежание. Это было кстати, потому как в такой сезон как раз наблюдался лютый пик деятельности клещей, и в иных местах от них просто спасу не было. Выбирать же мелкое насекомое из пуха — вообще не в пух, особенно когда приходится делать это по разу в два цока.

Когда солнце закатывалось со смеху за верхушки ёлок, стоявших по краю острова, грызи уже обычно имели внутри себя корм и чай, так что предавались тихим перецокам. Как ни цокни, а им было что поведать друг другу, потому как много лет они даже не знались — и сейчас это вызывало у обоих удивление. Макузю казалосиха, что Ситрик была в поле слуха всегда, хотя память цокала об обратном — не так уж давно на первомае он услышал её первый раз, случайно. Ситрик же припоминала, что тогда тоже слегка запомнила белкача, хотя для этого не было никаких особых причин — так что получалось, что возможно это случайно — не очень и случайно. Впрочем, ломать голову необходимости не было — она есть, если событие мимо пуха, а тут оно попадало по центру оного.

Вместе с набирающей силу летней листвой на ветках и травой на земле начали вылезать несекомые, причём не только радующие ухо шмели и бабочки, а в том числе и мошки с комарами, имевшиеся на болотах, наверное, в самом большом из возможных количеств. Макузь всегда недоумевал, как и многие пуши, как вообще живут комары, если постоянно только и делают, что пытаются выпить кровь, и при этом удаётся это только одному из несчётных тысяч. Белкиъ были куда менее уязвимы к гнусу, чем любые другие зверьки — как вслуху пушной шкуры, на которую комар и сесть толком не мог, так и вслуху возможности смахнуть его с любого места на организме. Тем не менее, гнус представлял значительное неудобство, потому как лез в глаза, уши и нос — а если открыть рот, то и туда тоже.

Ситрик, когда ещё готовилась к походу в топь, основательно обцокала своих и узнала всё, что те знали про избавление от кровопийц. Когда комаров или мошек было не слишком много, помогали пропитанные полынной настойкой тряпки, которые крепили на плечи, воротник или шапку — короче, как раз ближе к глазам и носу. Когда гнуса было слишком много, он мешал уже просто физически, как летящий по ветру песок, и пропитки не помогали; тогда приходилосиха-с-тремя-лосятами использовать шапки с сетками, как у тех грызей, что разводили пчёл для получения мёда. У Ситрик в рюкзаке имелись две такие, достаточно лёгкие, чтобы забыть про них при ходьбе, и вполне годные, чтобы вспомнить при налётах комаров. Тем более что ни лавки с полынными настойками, ни лишнего времени варить лично не наблюдалось — так что шапки попали самое что ни на есть в пух.

Клещегонку белке правда потом пришлось таки варить из собранного сырья, потому как ходить далеко, да и главное сварить лично всегда приятнее. Серо-фиолетовая пушнина мелькала среди молодых берёзок на краю топей, возле Понино, там где грызи и собирали дрова и стройматериалы; грызуниха неплохо знала растительность, так что быстро находила нужное, ибо прикидывала, что рядом с чем растёт, и по такой логической цепочке выходила на цель, а не просто прочёсывала лес наудачу. Варить тоже стоило в Понино, потому как тащить дрова на остров — не самое хитрое решение.

Макузь ровным счётом каждый раз, как заходил в лес и навьючивался очередной порцией поленьев, заворачивал на дымок костра, возле которого суетилась грызуниха, дабы убедиться, в пух ли. Ну уж и заодно испивал чаю, потому как кипяток имелся постоянный.

— У тебя тут постоянный кипяток, — кивнул на котелок Макузь, — Что в эт-самое.

— Ага, — улыбнулась Ситрик, глядючи голубым глазом на грызя, а сиреневым в небо, — Ух, как всё прёт! Ночи очень тёплые, думаю что скоро можно будет прополоскать пух в водоёме. Только йа что-то ни одного тут не слышала, даром что болота. — Ммм… — ослушался вокруг грызь, хлебая чаёк, — Вроде вон там, возле тропы, есть маленький пруд. Как раз для полоскания пуха и вырыли.

— Не знаю, будет ли в пух, — почесала ушко Ситрик, — Но если что, сходим за Сушнячиху, так точно есть.

— В тарный пруд точно будет мимо пуха, — хихикнул Макузь, — Кстати надо ещё вонючек, глупые цапли постоянно порываются сесть на него! Пока сгоняем это одно, а если?

— Ну впринципях, — мотнула ухом серенькая, — Йа тут видела бодучник, а туполиста вообще полно, так что можно забадяжить. Правда, йа никогда не.

— Все мы что-нибудь никогда не, — сумничал грызь, — Попробуешь, тогда и цокнем.

— Вообще у меня бабулька травница та ещё, — цокнула Ситрик, — Которая Звера Ратышевна. На всех Треожисхултов и клещегонки варит, и всей прочей травяной байды. Надо вспомнить, что она цокала про это самое…

— Кстати не забывай, что ты возишься на берегу, — напомнил Макузь.

— Всмысле не забывать переходить с жабр на лёгкие? — покатилась со смеху белка.

— Это и так не забудешь. Йа про то, что вокруг Понино тусуются волки, а не ровен пух так и ещё кто отрисуется маслом.

— Да йа слыхала вчера одного, — фыркнула Ситрик, — Очень ленивая собака, даже не тявкнул. Они сейчас мышей обожрались, или ещё чего.

Макузь ласково обнимал бельчону и тёрся носом о шёлковую пушнину, что вызывало довольство размером с тайгу; сама обладательница пушнины тоже приуркивала и зачастую тискала макузьевый хвост, как и наоборот, впрочем. Не мешал даже медведь, шарахавшийся вокруг и периодически оравший — пуши знали, что это вполне обычное состояние медведя, и опасаться нечего. Подкрадываться на цыпочках он не станет, а уйти от него, даже очень не спеша — проще недопареной репы. Вслуху этого даже мелких грызунят только сначала натаскивали, что надо опасаться медведя, а потом пускали гулять рядом с оным, и ничего не случалосиха, потому как это было до пушнины естественно — медведю есть чем заняться, кроме как всякой белочью.

После того как Курдюк смастырил таки корыто вместимостью бочек в двадцать, с навесом сверху от дождя, пуши ещё приступили к ремонту черпалки — если цокать об обычном режиме добычи, то они не стали бы этого делать, но учитывая планы гнать непрерывно — требовалосиха сделать так, чтобы не развалилось в неподходящий момент. Для этого Макузь и прочие выпиливали в лесу возле Понино брёвна из сушняка и бурелома, в изобилии имевшегося по краю болота, и тащили в Керовку, зачастую по одному бревну на троих. Как прочищала Тирита, строили Керовку большим составом, нежели трое — тогда собралосёнок около тридцати грызей, которые за одно лето и проложили гать, и натащили материала, из коего соорудили платформу, избу и сараи.

Ночи натурально отличались теплотой, так что вода прогревалась за день и не остывала за ночь. От местных, возившихся с посадками, было узнано о пруде возле речки, впадающей в болота — дотудова было килошага два, но оно того стоило. Вырытый возле самого посёлка прудик был слишком мал, и если там постоянно полоскать много пуха — он станет грязен, а это мимо пуха. Вслуху этих соображений Макузь и Ситрик ходили на речку — вдоль края топи и дальше вверх по течению, а там и пруд в низине, питавшийся водой от реки. Пруд, шагов сорок в диаметре, входил в общую заболоченность, но с одного края имел годный берег, а внизу — вполне чистое песчаное дно, слышимо подметаемое от ила паводками каждый год. Глубины там от силы по пояс, но этого хватало, чтобы вымыть шкуру и поплавать, а главное долго с довольством мотать ушами. Мокрые уши, следует уточнить, мотаются куда как эффективнее. Ну и, собственно, тушка с намокшей шерстью выслушила достаточно привлекательно, что её потискать.

Макузь с ушами зарылся в подготовку пробного выкачивания, для чего следовало заменить две стойки, на которых держалась платформа — а это здоровенные брёвна по десять килошагов длины, которые предстояло притащить. Неслушая на то, что её отговаривали от этого дела, Ситрик напросилась учавствовать в опыте вместе с остальными — потому как следовало натурально делать это без перерывов, и чем больше лап, тем более в пух. Пока же пуши готовились, грызуниха принялась обшаривать окрестности Керовки и Понино в поисках того, что следовало зафиксировать — ядовитых растений и змей. Кроме того, у неё имелся целый список того, что следовало услышать и записать, так что оставалось открыть уши.

Серо-фиолетовая белочка внимательно ослушала затопленные делянки, вдоль которых проходила гать — сейчас там как раз возились с посадкой, так что можно было и потрепать уши. Первой попалась Вуса, грызуниха с ровным светло-бурым пухом по всему организму и на редкость длинным хвостом; как выяснилосиха, именно она больше всех трясла и цокала, когда дело доходило до делянок в болоте, так что уши оказались выбраны правильно.

— Ну, что? — пожала плечами Вуса на вопросы и показала ящики рассады, — Это ножовник, думаю знаешь что это такое?

— Сто пухов, — кивнула Ситрик, — В зел-воду слегка добавляют, а ещё в син-воду и жел-воду.

— Именно, — щёлкнула когтями белка, — Но нас сейчас интересует не это, а как его вырастить. Как слышишь, сначала проращиваем рассаду, потом её в воду.

— Интересно, а как в воду? — почесала за ухом Ситрик, — Холодно же.

— А, слухни туд, — показала Вуса за изгородь.

Оказалось, что грызи лазают в воду в высоченных сапогах только по необходимости, а содют рассаду и пропалывают, плавая на плотиках, причём лёжа хвостом вверх. Надобности сувать лапы на самое дно практически не было, а чтобы не студить их при долгой работе, использовали непромокаемые и утеплённые перчатки — опять-таки из клоха, просмолённого продуктами перегонки тара. Вслуху того, что процесс был продуман и шёл вдоль шерсти, а не против оной, на делянках удавалось выращивать приличнейшие урожаи болотных растений.

— Вот таким песком, — показывала Вуса, — Берёшь кусок промоченной деревяшки, которая не плавает. Вставляешь рассадину в пропил. Буль на дно. Следующую.

Таким не особо мудрёным способом за день каждая пуша могла высадить изрядно ростков, и при этом не прийти в состояние съеденной мидии. Вуса также цокнула о том, что ножовник — далеко не самое ценное, потому как его растят и в других околотках, а вот некоторые наменования лекарственных трав растут только в сдешних болотах, как на пуху.

— Короче как и обычный огород, летом полоть… правда, не поливать, — хихикнула Вуса, — А к осени собрать, на тележки и в Сушнячиху, сушить.

— Чистенько, — повела ушками Ситрик, — А вообще много тут хвостов?

— Хвостов сорок, — сразу цокнула грызуниха, хорошо знавшая вопрос, — На делянках в основном грызунихи, а белкачи дрова заготавливают и городят новые изгороди.

Изгороди действительно внушали, потому как нагородить такое — требовались усилия. Они правда того стоили, чтобы траву не выжрало какое-нибудь не то животное. Поблагодарив Вусу за цоканье, Ситрик вернулась к своим занятиям.

— Выслушай-ка, — цокнула она Макузю вечером, — Йа так поняла, что хвостов тут далеко не так много, а какие есть — они трясут вовсю.

— Так оно и, — кивнул грызь, — А что?

— Ну йа к тому, как разворачивать погрызище с таром, если не будет хвостов?

— О как разбрыльнула. Это да… Хотя конечно способ тут обычный — сделать сообщение с дальними околотками, на месте — избы, и хвосты найдутся. Главное чтобы всё в пух, иначе никакими единицами бобра грызей не заманишь.

— С этим тоже могут быть затруднения, — хмыкнула Ситрик, — Топь уже начинает вонять, а нынче даже не самая жара, и гнус достал, как гусь знает кто.

— Над этим надо разбрыливать, но боюсь что не мне — йа больше по тару. Кстати, ты упырник синий нашла? Ежели нет, завтра сходим на дальний конец острова, там недалеко есть его.

— Это уж точно следует сделать, — цокнула Ситрик.

Туманным утром пуши съели еду, выпили питьё и отправились, куда и было цокнуто. Никаких троп туда уже не вело, так что шли вдоль берега острова, пробираясь через ивняк и тросник, и скорость перемещения оказывалась низкой — по ходу шерсти, длина острова была небольшая, но пройти его быстро никак не получалось. Вдобавок пуши шли не просто так, а сложно так — то есть с сеточными «пчелиными» шляпами на ушах, с плотно завязанными на шеях сетками. В воздухе вились слепни, комары и просто мошки, так что снимать защиту — значило тут же получить в нос и в глаза. Разлапистая шляпа и хрупкая сетка, ясное дело, не способствовали быстроте движения через заросли.

Отдуваясь от жары, которая уже начала существовать, грызи таки добрались до нужного места. Давеча Макузь ходил сюда собирать тину, дабы сделать из оной бумаги для внеплановых записей, и услыхал искомое растение. Чтобы добраться до него, пришлосиха снимать обувь и по колено в воде пробираться по кочкам на островок, на коем торчали несколько берёз шагов по пять в высоту — это значило, что островок твёрдый, потому как на жидких кочках стояли только двухшаговые деревца, а становясь больше, они проваливались в трясину.

— Вот он, лови его! — показал Макузь.

Куст правда никуда убегать не собирался, да и ему явно это незачем. Пожалуй, что среди болотной травы куст с мясистыми тёмными листьями и яркими синими цветками выслушил крайне настораживающе — но не настолько, чтобы сразу заподозрить, насколько он опасен. Макузь ещё раньше, пользуясь длинными щепками, отломил веточку и показал Курдюку, который подтвердил на сто с лишним пухов, что это оно и есть — а затем не поленился разжечь костёр и ветку спалить, от песка подальше.

Шипов на кусте было не слышно, они скрывались за листьями, но при самом малом порезе вызывали отравление вплоть до смертельного, так что грызи с трудом могли расслабиться, сидючи рядом с растеньицем. Ситрик достала из сумки досточку, бумагу и угольные карандаши, устроилась на островке в пяти шагах от объекта, и принялась за дело.

— Выслушай, а может выкопать напух? — цокнула она, — На всякий случай.

— Это не слишком в пух, — ответил Макузь, — Да и тут по болоту их столько, что не накопаешься. Главное чтобы грызи знали, почём перья, тогда не будет косяков.

— Косячин, — задумчиво цокнула Ситрик, подправляя рисунок.

Когда солнце светило во весь пух, над топями к полудню наблюдалось резкое повышение температуры, когда туман совсем исчезал и наступала изрядная жара. В это время гнус унимался почти совсем, так что если не ворошить кустов и травы, можно было посидеть без сеточной шляпы, полагаясь только на полынные вонючки, повешенные на одежду — и не одуреть при этом от постоянно интересующихся кровушкой. Что же до одежды, то тут все грызи предпочитали толстый просмолённый клох — если во много слоёв, получалась броня как у скворков, а в один — просто годная для шипов и веток куртка или портки. Кроме того, прочную одежду было проще намазывать клещегонкой, которая подолгу не выветривалась.

Неслушая на клещегонку, Макузь и Ситрик регулярно шебуршили друг другу уши на предмет впившихся клещей, и достаточно часто таки вытаскивали по одному-двум.

— Тупое насекомое! — фыркнул грызь, выбрасывая несекомое.

— Было бы хуже, если бы оно было острое, — хихикнула Ситрик, — Ещё вдобавок и кололо бы.

— Да, вот уже закрадываются сомнения, что клещи в Лесу — нужны, — хмыкнул Макузь, — Хотя конечно точный ответ на этот вопрос могут дать только глубокие исследования, нужны или нет, и если не очень нужны — то как их убрать к собакам!

— Чтобы было время на науку, нужен корм и крыша, — как всегда философично цокнула Ситрик, — А мы этим и занимаемся, потому что тар — это для хузяйства.

— В запятую. Кстати, ты не устала от болот?

— Пока нет, — зевнула серенькая, — Как только, так сразу цокну, не беспокойся.

— В пух. Тогда пока пойду вон на тот край острова, послушаю нет ли змей.

— Да ладно, в Сушнячихе есть чучело падюки, потом перерисую.

Собственно угрозы были не пустые — грызуниха срисовала с натуры и змею, самую распространённую по топям из ядовитых, ну и конечно ядовитые колючки с синими цветами, во всех ракурсах, как в чёрно-белом виде, так и с покраской. У Ситрик имелся с собой наборчик красок, которым она и пользовалась вполне удачно; правда, по стандарту рисовали именно чёрно-белое вдобавок к цветному, потому как краски имели привычку через несколько лет становиться совсем другого цвета, так что и ошибиться недолго. Помимо зарисовок и варки травяных субстратов, Ситрик провела немало времени в наблюдениях за погодой и гнусом — каждый раз-то это быстро, глянул вокруг и готово, но поскольку она делала это по десять раз в день и постоянно записывала — всего времени ухлопалось изрядно.

Основная же команда приготовила механизм к работе, запасши аж три готовых рычага про запас, на случай если сломается первый — хотя он тоже был новым. Услышав, что всё готово, пуши бросили дела и как следует отсурковались, днём и после перерыва ещё ночью — контрольно. С вечера над болотами повисал густой туман, так что даже такие ненорные звери как белкиъ, предпочитали ныкаться в сухую избу — зато попозже он развеивался и становилось видно звёздное небо. Примерно посередь оного пролегала полоса, состоявшая из несчётного множества мелких звёзд и оттого светлая — так называемый Светлый Хвост. Стоило грызям выйти ночью и вспырнуться наверх, как под уши тут же попадали вопросы.

В частности одинадцать из десяти белокъ задавались вопросом, насколько далеко звёзды и вообще что это такое — хотя грызи и не сомневались, что звёзды находятся чрезвычайно далеко в пространстве, причём судя по всему таковое заполнено крайне разреженой атмосферой или вообще ничем не заполнено, потому как иначе сквозь такую толщу воздуха пух что увидишь.

А видеть видели — собственными ушами! У Треожисхултов, как у большой грызунячьей семьи, была собственная большая оптическая труба на специальной зенитной монтировке, так называемый «телецкоп» — так в неё было слыхать, что планеты — сферы, что на луне есть горы, и тому подобные интересности. Ситрик показывала эту погрызень Макузю, и тот убедился лично, отчего припушнел. Короче цокнуть, поглазеть на звёзды пуши уважали, как и перецокиваться на этот счёт.

С утра же пух схватился за основную тему: рычаг вниз, бадью на дно, рычаг вверх, бадью на лотки. С пруда теперь постоянно доносился плеск переливаемой из пустого в порожнее воды и скрип рычага. Непосредственно работал на платформе только один грызь, второй наполовину отдыхал, и когда наполнялось отфильтрованым таром ведёрко, относил в посудину. Как было установлено, черпать следовало в течении восьми килоцоков, потом меняться — для грызуних, чтобы не перегружать их, решили ограничиться четырьмя килоцоками.

Макузь соорудил мерную колонну невдалеке от платформы, которая чётко показывала уровни — за счёт нескольких поплавков, опущеных в разные слои ила. По этой штуке можно было ориентироваться, каков результат, так что данные регулярно заносились в журнал — зачем собственно и было затеяно всё погрызище. Правда, Тирита и Выдрыш скорее цокнули бы, что затеяно это — ради полной посуды тара, но это было однопухственно.

Вставши первый раз к орудию труда, Макузь понял, почему скворки постоянно бубнят про зуду — потому что так и тянет, когда постоянно делаешь одно и то же. Избавиться от привычки бубнить про зуду он смог только дней через десять. Чтоже до процесса, то он был не особо утомителен, если держать нужный темп — вот если спешить, то скоро заломит лапы и спину. Выгодность в частности была в том, что бадью выливали на лотки, и пока жижа булькала по ним — можно уже черпать следующую, следить не требуется. На самой платформе стояла большая, зобов на пятьсот, плоская бадья, в которую и сливалось то, что вышло с лотков; там эта погрызень отстаивалась и сверху счерпывали уже конкретный тар, какового по объёму было раз в пять меньше, чем отстоя — тем не менее, вёдра наполнялись регулярно.

Гнус на пруду доставал не особенно, так как вонь явно сбивала его обоняние — хотя сетки всё равно снимать не стоило. Сама же вонь поначалу вызывала даже кашель и отдышку, но бывалые заверили, что это только с непривычки и поначалу, а потом пройдёт — и действительно, прошло. От воды шли испарения как от обычной канавы с застоялой водой, только гораздо сильнее — если смотреть на просвет, иногда заметно, как от пузырей поднимается газ, колыхая воздух. Что уж там цокнуть, если Курдюк показывал факту — ткнул жердью в дно, а в повалившие пузыри бросил горящую лучину, и на воде вспыхнул яркий оранжевый сполох пламени! Ситрик так вообще припушнела, потому как никогда не могла предположить, что нечто из воды может гореть — а Макузь почесал тыковку, думая о том, как это влияет на цену перьев.

— Ну как тебе такие игры? — цокнул Макузь, валяясь прибочно с грызунихой.

— Ну как, скорее всё-таки в пух, нежели мимо, — ответила та, — Лапы устают, но зато голова отдыхает. Правда, вонь конечно диковатая.

— А если тряпочкой на нос? — предположил грызь.

— Это можно попробовать, — согласилась Ситрик.

Попробовав, пуши сочли что это хорошая идея — конечно, свойства воздуха никуда не девались, но маска на нос задерживала часть паров, и смоченная травяным отваром, отбивала вонь, так что дышалось вроде как намного легче. Ситрик собрала в лесу писеблума, из коего и варила это самое; даже Курдюк, Тирита и Выдрыш переняли затею, потому что хоть и привыкли к вони, но она им не стала от этого больше нравиться.

Когда солнце закатывалось со смеху — или по другой причине, но всё-таки закатывалось — возня на черпалке продолжалась почти теми же темпами, что и днём. В густом тумане, который поднимался над болотом вечером и утром, почти ничего не было слыхать буквально на расстоянии вытянутой лапы, но это не особо и требовалось, грызи могли действовать хоть наощупь. Подсвечивать переносной лампочкой следовало только для того, чтобы увидеть уровни, показываемые мерной колонной.

Колонна же показывала всё ровно тоже самое, что и в начале. Забеспокоившись, Макузь проверил свои механизмы лапным замером, но получил тот же самый результат. В посудине уже имелся приличный слой тара, зобов пятьдесят, а уровень оного не упал ни на волосок!

— Как вы просчитываете, в пух ли это? — цокнул Макузь, обращаясь к грызям.

— Думаю, что не мимо, — цокнула Тирита, — Если бы уровень падал, значит точно не стоило раскатывать губу на очень много.

— С других сторон, это всё-таки не гарантирует, — заметил Курдюк, — Ты считал, сколько минимально должна содержать лужа, чтобы такое количество не сказалось на уровне заметно?

— Примерно, — кивнул ушами Макузь, — Учитывая, какие изменения можно зафиксировать, думается цоцо идёт в самый минимум о двадцати тоннах. Думаю, достаточно уверенно можно будет цокнуть, когда нальём полную посуду.

— Полную посуду?? — разом подняли хохола Курдюк, Тирита и Выдрыш.

Ситрик за компанию подняла хохолок лапкой.

— Да, полную. Если уж после этого с уровнем ничего не случится — тогда не знаю.

Если учесть, что за килоцок нацеживалось около одного зоба масла, то за день получалось сто зобов, а искомые четыре тонны — за сорок дней. Само собой, лопатить столько времени совершенно без перерывов казалось долговатым, но пока казалось — время уже проходило, рычаг работал, Макузь успевал сделать все замеры, какие хотел, а Ситрик бегала в Сушнячиху за сухарями и орехами в дополнительный прокорм, при этом ещё и собирая травки для клещегонки и противокомарника. Воткнувшись в возню, аки вилы в сено, пуши остались вполне довольны, а выбрав годный режим этой самой возни, имелись все основания думать, что удастся остаться в добром здравии.

Как выяснилось, запасы частей черпака грызи сделали заранее не зря — после многих дней непрерывной нагрузки дерево не выдерживало и ломалось. Сдохшие части тут же заменяли новыми и продолжали, не снижая темпов. Старожилы кстати цокнуть поняли, что такая постановка возни более рациональна — гнать и гнать, пока не будет готово, одну тему, а потом переключаться на следующую.

Как бы там ни было, сорок дней пролетели достаточно быстро — пуши копались, потом перецокивались, сидючи в избе или около, трясли ушами, и повторяли. Солнце то и дело поднималось из-за веток, светило, каталось по небу и снова закатывалось; вечерами и утрами над топью постоянно стоял густейший туман — чаще он развеивался, но иногда висел целыми днями, создавая крайне сонное настроение. Когда поднимался ветер, становилось свободнее дышать, так что грызи радовались больше, чем обычно, и вспушались.

Ситрик за это время успела допуха чего — не только зарисовать ядовитые растения и змей, но и прокачать на практике навык изготовления травных отваров. Макузь же потирал лапы, открывая папку с записями о наблюдениях за прудом — пруд обнадёживал. За двадцать дней измерения зафиксировали лишь крайне незначительное уменьшение уровня донного ила, последующие двадцать дней подтвердили эту динамику. Самое же основное, что после того, как вычерпывание прекратили, уровень пополз обратно вверх — и Макузь тешился.

Трое старожилов более тешились, глядючи на полное корыто тара: маслянистая вязкая жижа бурого цвета доходила до самых краёв посуды, благо её, посуду, заблаговременно установили ровно, а не как попало. Можно было подумать, что корыто — ну и что с него, а на самом деле сырьё было ценное, если не цокнуть больше: тар шёл по цене раз в десять выше, чем средние орехи, кпримеру — хотя орехи высокой ценой не отличались…

— То есть получается, что это не четыре тонны тара, — цокнула Ситрик, задумчиво глазея на корыто, — А сорок тонн орехов?!

— Ну, примерно так, — хмыкнул Макузь.

Сорок тонн орехов ни один из наличных грызей никогда не слыхивал, потому что орехи суть корм весьма концентрированный, и один зоб таковых — это довольно допуха.

— Это не сорок тонн орехов, — мотнул ухом Курдюк, — А допуха сколько ходок до Понино.

Вот это было цокнуто точно в запятую — тар до берега сам не доберётся, пришлосище носить лапами. Для ускорения грызи соорудили простые носилки, на которых крепился бочонок на сорок зобов, и таскали их на две пуши. Дело это было непростое — даже по хорошей дороге увесистые носилки тяжело нести, а по хлипкой гати, которая увёртывается из-под ног — втройне.

— Слушай, ну в Понино вытащим, а дальше? — уточнила Ситрик, таща на себе бурдюк с таром поменьше.

— Так там тележкой, зобов по сто, — пояснил Макузь, — В Сушнячиху… Кстати придётся и там корыто делать, иначе налить некуда будет. А оттуда уже зимой мыши вывезут.

— Вывод — мыши в пух, — засмеялась серенькая.

Макузь же, пораздумывав и понаблюдав, решил что пока грызунихе определённо хватит аврала — сама она никогда бы в этом не призналась, искренне считая, что не хватит, но внешнее ухо слышало, что бельчона подопушнела. Вряд ли когда в Щенкове на неё наваливалосиха столько возни сразу — и не так чтобы побегать-посуетиться, а тупо таскать за несколько килошагов по гати. Вслуху этого грызь залез в мешок с единицами бобра, убедился что их там достаточно, и произвёл обмен. Поскольку он и Ситрик обещали грызям помочь с выносом тара, негоже было не помочь с выносом тара; Макузь посчитал, сколько это должно стоить в единицах бобра, округлил в большую сторону и предложил Курдюку, Тирите и Выдрышу. Тем было попуху, в каком виде получать профит, так что не стали ни разу возражать.

— А теперь — в Щенков! — провозгласил Макузь.

— Цявк! — мотнула ушками Ситрик и последовала за грызем в означенном направлении.

Операция по расслушиванию тарного пруда номер ноль была признана состоявшейся и принесшей жирный результат. Пока Ситрик опушневала от возвращения в цокалище и бегала по нему взад-вперёд, как белочь в колесе, Макузь неспеша привёл в порядок документацию, скопировал и сдал на расслушивание в учгнездо. Как он и предполагал, Рилла и Руфыс уже давно вернулись, имея все данные о гати в пролескинском околотке, и он не отказал себе в удовольствии всё это изучить.

Выходило, что гать хоть и изрядное погрызище, но штука вполне реальная. В болотной воде обожжёные брёвна гнили даже дольше, чем в любом обычном пруду, а при дополнительной обработке и использовании осины — держались до пятнадцати лет. В уцокнутом месте гать была достаточно широкой для проезда по ней паровиков, и нельзя цокнуть, что туда уходило слишком уж много брёвен — хотя конечно и не мало, имелась специальная группа пушей со своей базой и техникой, постоянно занимавшаяся подвозом дерева и заменой настила и опор…

Всё это Макузь выслушивал, не забывая оглядываться вокруг: высиживало лето, так что цокалище почти ничем не отличалосиха от Леса — зелёнка на ветках скрывала постройки от взгляда, а дороги они и в Лесу такие же. Правда, буйное произрастание листвы и возня на огородах постоянно напоминали ему про Марису, но нельзя цокнуть, чтобы это его особенно тяготило. Что уж точно не тяготило, а люто тешило — так это ситрячьи родичи, возившиеся на своих объектах весело, хитро и вообще — исключительно по шерсти. Что уж там цокать, если его схватили за уши и в первй же вечер после возвращения в Щенков Макузь выступил с обзорным цоцо для большого собрания Треожисхултов. Собственно, он излагал соль, а Ситрик синхронно прочищала, чтобы всем было понятно.

— Десять тысяч тонн жажи! — вскричал кто-то из грызей, — Стало быть, в шишморском околотке начнут добывать таръ?

— Ну, окончательно цокнуть пока нельзя, — цокнул Макузь, — Но вероятнее всего — да. А что?

— А Ъ! Всмысле, знаю хвостов десять минимум, которые были бы не прочь потрясти.

— О, это в, — показал в пух Макузь, — Но любому хвосту, который не прочь там потрясти, сначала необходимо ознакомиться с брошюрой «Шишморские топи», автор вот.

Грызь показал на Ситрик, которая смущённо прижала ушки — она на самом деле сделала целую книжку с иллюстрациями, где подробно и главное чисто обцокивались все особенности местности, незнание которых чревато.

В это время в учгнезде, ясное дело, произошёл просто массовый подъём хохолов и мотание ушей. Неслушая на то, что летом пушей было куда меньше, а те что были — не особо трогали хохола, волна ощущалась невооружённым ухом. Хотя бы по той причине, что на большой доске во дворе, где писали мелом объявления, появилась надпись «г., не трать время, сокращай слово «таръ» до буквы «т». Это явно имело смысл, так как по всем окрестностям только и слышалось это слово.

Основные вопросы, которые волновали пух, заключались в том, не повредит ли большая возня Лесу, а также действительно ли там допушища тара, чтобы что-то городить. Макузь, как ни потирал он лапы, сам острожничал по этому поводу: ведь если за сорок дней удалосиха выцедить четыре тонны, это отнюдь не даёт полной уверенности, что можно будет всё лето кряду брать столько же. Кроме того, возня рассчитывалась не на столько же, а на большее — так, чтобы оснастить платформы паровыми машинами, для увеличения производительности. Но чтобы всё это сделать — требовалось городить гать и завозить стройматериалы.

— А если всё-таки будет недостаточно? — цокал грызь, в то время как пух сидел кругом во дворе, — Тар конечно штука ценная, но тут и расходы будут Оягрызу. Как бы не облажаться!

— Недостаточно не будет, — уверенно цокнул Макузь, — Там ещё дюжина с пухом прудов, и они больше, чем тот где мы копались. Вопрос только в том, сколько именно будет.

— И что теперь, начинать пилить?

— На мой слух — можно начинать пилить. Надо проложить лемминговую дорогу до шишморского цокалища — в любом случае будет в пух, а оттуда к топям.

— Только, Мак, ты же не собираешься, — цокнул Фрел, — Вкорячить всё погрызище в Понино? Там как йа понял три с половиной сарая, и грызи явно будут недовольны ростом промышленности у них под боком.

— Йа разбрыливал над этим вопросом, — признался Макузь, — На мой слух, лучше всего разместить всё необходимое в отдельном посёлке где-нибудь между Сушнячихой и Понино.

— А поч не вплотную к топи?

— Вплотную к топи очень сыро, а в паводок и мокро, что не в пух. Кроме того, там за килошага четыре-пять есть пустыри, где можно развернуться.

— Развернуться с чем? — уточнил кто-то из хвостов, — Вроде цоцо было о платформах в болоте?

— Платформы сами по себе не построятся, и дров не напасут. Нужно место под склад стройматериала, базу техники, ремонтку, жильё для трясущих, — Макузь загибал пальцы на лапе, — Допуха площади — под склад топлива, потому как завезут зимой, а потом всё. Ну и хранилища самого тара, потому как тоже самое, вывозить из околотка реально только по зимнику. Кстати, кто знает где можно достать допуха осиновых брёвен?…

По большой карте, которая охватывала всю Щенковскую область, нарисовались различные маршруты и направления: лемминговая дорога к Шишмору, причал на речке Искруха, ближайший к объекту; дорога собственно от шишморского цокалища к топям, через пустыри, и многое другое. Осиновых брёвен было допушища севернее по течению Жад-Лапы — там имелись большие осиновые рощи, и только на прополке просек и выносе сушняка можно было набрать немерянную кучу, что кстати и делали. По результатам же обцокивания и расслушивания постановили примерно следующее: причастным ушам воткнуться в детальный проект необходимой машинерии и построек, а на местности начать работы по расширению мышиной дороги до лемминговой. Собственно она так называлась по причине того, что зимние паровозы именовались «леммингами» — серии «Л», и это уже было ещё более серьёзно, чем мыши — потому что и мыши перетаскивали не по пуху сколько грузов.

Собственно, даже Макузь не настаивал на лемминговой дороге прямо до топи — для одной опытной платформы хватит и мышиной, а потом так потом. Предполагалосиха ближайшей же зимой завезти в Керовку материалы и механизмы для платформы, собрать её и начать выгон тара — ну и соответственно, проложить гать вдоль делянок, годную для проезда телег или даже небольших паровичков, дабы снабжать платформу топливом. Построить прямо в болоте посуду для тара было можно, а вот складировать много тонн брёвен — не в пух, потому как они размокнут и будут гореть из лап вон плохо.

Пожалуй, больше чем вся эта шелуха, взлетевшая над таром, Макузя порадовала Ситрик — всмысле ещё больше, чем обычно. Бельчона была настолько весела от возвращения в цокалище, что носилась среди зелени, как серо-фиолетовая перепёлка — только и доносилось, что цявканье. К тому же Треожисхулты, ситрячьи отец с матерью и многочисленные братья и сёстры, поспешили распушить уши и довольно помотать оными в ознаменование возвращения своей согрызуньи. Собственно, они встречали как родного и Макузя, потому что соображали насчёт прибочности двух пушных зверей — так что ему пришлось постоянно вспушаться. Родичи у Ситрик были, что уж там цокать, те ещё грызи… правда, ухо не совсем улавливало, почему сама Ситрик совершенно серенькая, в то время как предки — обычные рыже-бело-серые белкиъ. Хотя теперь она была не серенькая, а серо-фиолетовая — фуксиновая краска оказалась настолько въедливой, что на выцветание пуха уходило больше года, и грызуниха могла без труда поддерживать такое состояние пушнины. Что она, надо заметить, и делала, учитывая то что практически сама организовывала первую в Щенкове красочную лавку.

Ночью во дворах Треожисхултов, как и во многих других по цокалищу, горели костерки, приятно несло дымом и взваривался чай, а пуши негромко перецокивались, чтобы не будить суркующих. Там же, где разбудить никого не боялись, распевали частушки и народные песенки, трясли хвостами и вообще всячески тешились, давая отдых голове и лапам. В частности, на песчаной площадке возле ситричьей избушки часто гоняли курицу, разделившись на две команды и стараясь загнать птицу в ворота. Как известно, курица имела высокие характеристики по бегу, так что загнать её куда-нибудь отнюдь не просто, и это веселило.

На цокалище недвусмысленно надвигался конец лета — поля пожелтели, на огородах произошли плоды, а полуденная жара зачастую висела без единого звука, кроме звона стрекочущих насекомых. Грызи, в том числе означенные, периодически закапывались в почву по теме изъятия корма и набивания оного в Закрома — у Треожисхултов были свои собственные, даже большой ледник. То тут, то там раздавался характерный шорох от орехов, несомых в мешке. Макузь основательно полюбил огороды, потому как именно на грядках мог подольше полюбоваться на грызуниху — днём, если не на огороде, она обычно убегала в такие места, о существовании которых он и не догадывался, и снова цокала десятки имён грызей, какие никак не запомнить.

— Пушня! — безаппеляционно цокнул Макузь, указавши когтем на белкуъ.

— …эмм… — почесала за ухом та, — Короче, ты сам знаешь.

Он интуитивно догадывался, по крайней мере. А поэтому — ну точнее не совсем поэтому, а параллельно этому — пошёл дальше грызть план постройки черпака. Соль состояла во многих моментах — например в том, что не стоило слишком размахиваться, если вдруг всё-таки пруд не захочет отдавать достаточно тара, и не тратить лишние ресурсы. Также, подвозить стройматериалы и механизмы предстояло на мышах, что накладывает ограничения на вес и габариты груза — такой котёл, как замышляли грызи, целиком на мышь не погрузишь. Следовательно, стоило продумать его доставку по частям и сборку на месте, а это не раз и два цокнуть. К группу, трясшему по направлению в топи, присоединились и давние знакомые Макузя, Ратыш и Речка, и тут же взялись делать масштабный макет черпалки, дабы эт-самое.

Выточить из дерева все детали и собрать штуку, даже не заморачиваясь функциональностью — оказалось делом достаточно трудоёмким, так что Макузь засомневался, что оно нужно. Тем не более, настырные грызи сделали всё до конца, так что на столе в учгнезде, где обычно шло цоканье о таре, теперь стоял макет черпачной платформы с паровым двигателем. В отличие от лапного «журавля», тут имелосиха колесо с черпаками, поочерёдно нырявшими в ил и лившими воду на фильтровальные лотки. Само собой, такое погрызище вычерпывало в десятки раз больше тару, чем лапный рычаг — но зато и зажёвывало топливо.

— Кстати о топливе, — заметил Макузь, — Дрова или уголь?

— Скорее уголь, — цокнула Речка, — Его в вагоны куда больше умещается, а приготовить достаточно быстро. Там хорошо продвинулись с газом, так что угольные печки стали работать куда эффективнее.

Макузь слегка мотнул головой, потому как видеть рыжую, а не серую грызуниху было непривычно.

— Йа про что, может быть уголь можно свалить в болото? И тогда обойтсь без гати?

— Один пух, это страшенное погрызище! — фыркнул Ратыш, — Гора угля в болоте, ты себе представляешь?

— Нет, — подумав, цокнул Макузь, — А надо бы представлять.

Гора угля в болоте, само собой, была не в пух — нижние слои уйдут вглубь, промочатся и утонут, утаскивая за собой остальное, и в итоге больше половины угля выловить обратно не удастся. Кроме того, не отменялись и прочие причины, побуждавшие прокладывать гать — доставка пуха, расходных и ремонтных материалов, а также круглогодичная связь с основными складами на «берегу».

— По крайней мере, железку послушать можем, — цокнул Ратыш, — Возле второй школы пустили круг шагов в триста, чисто грызунятам поржать, ну и заодно дрова возят.

— О, это в пух, — согласились остальные.

Узкоколейка действительно была узкая, меньше шага между рельсами, и проходила неровным кругом через густой ельник, в котором натурально водилось много дров. Сами рельсы были узкие, от силы в два пальца ширины, и крепились к обтёсаным брёвнам, каковые в свою очередь лежали в выемках поперечин — шпал…

— Шпал! — показала пальцем Речка, — Ещё шпал! Ещё! А вон та — шпала!

— Вслуху чего?

— Вслуху того, что там так на торце написано.

Проржавшись, пуши пошли дальше, к навесу, где стоял поездок из паровозика и трёх вагончиков. Как и предполагал Макузь при первом вслухе, паровозик не отличался мощностью, потому как был сделан как уменьшенная копия больших машин…

— И что? Им-то хватает! — пожал плечами Ратыш.

— Математика! — мотнул ухом Макузь, — Уменьшая размер паровоза, и соответственно котла, в два раза, ты уменьшаешь его объём не в два, а в восемь раз.

— И то правда, — почесал ухи грызь, — Теперь докатило.

Для того, чтобы привезти немного дров и покатать грызунят, паровозик годился, но пуши размахивались на совсем другие объёмы и сразу усекли, что подвижной состав надо усиливать.

— Вот слухните, — приподнял хохолок Макузь, — Что мешает сделать котёл больше?

— Законы природы, какбы, — хихикнула Речка, — Если сделать котёл больше, он раздавит ходовую часть, а на первой же неровности паровоз кувырнётся набок.

— Именно. Поэтому котёл нужно прижать к самой земле, — грызь присел, разровнял песок, как это обычно делал любейший грызь, и прочертил по нему когтем, — Колёсные тележки вынести вбок, пух с ними, а котёл — в самый низ, так чтобы от него до шпал было вот столько.

Макузь показал расстояние в виде локтя.

— Тогда бока ещё не будут цеплять за рельсы, особенно при повороте.

— Жуть что получится, — послушав рисунок на песке, цокнул Ратыш, — Но поскольку выслушит логично, забывать об этом не стоит.

Об этом и не забыли, и впоследствии тему стали прокачивать дальше. Пока же грызи просто прошлись по узкоколейке, пиная ногами шпалы — те сидели в глиняной насыпи крепко и не двигались. Возле стоящего поезда в воздухе довольно приятно пахло дёгтем и углем — первым машину смазывали, а вторым топили. На крышке трубы сидела серая ворона, нахохлившись и таращась на белокъ одним глазом.

— Жарища нынче приличная, — цокнул Макузь, подняв уши к бело-голубому небу без единого облачка, — Как потаты, выкапывать думаете?

— Да нет, так съедим, — засмеялся Ратыш, — На самом деле при таком пекле выкопать можно и днём, а таскать в погреб лучше ночью, а то перегреются и быстро сгниют.

— Ночью потаты? Оягрызу.

Собственно он этим и занялся на досуге, напару с согрызунихой; Ситрик не очень упорствовала в количестве выращенных потатов, но даже одна грядка в двадцать шагов, засаженная по нулевому сорту, выдавала десять мешков продукта. Учитывая то, что грызи употребляли потаты далеко не постоянно, чередуя с топом, редькой и репой, это было допуха даже для двоих. На самом деле, в начале лета обычно выбрасывали немалое количество сгнивших запасов, но альтернативой могло быть только голодание, а этого пуши не уважали ни разу — хотя никогда и не обжирались, даже имея все возможности для этого.

На огороде, как это было цокнуто уже сто раз и будет цокнуто ещё столько же, сиделось и копалось отлично, вызывая чувство высокой хрурности и точного попадания в пух, тем более напару. Участок, огороженый мощной стеной живых колючих кустов, казался парящим в небе, потому как кроме стенок и неба, ничего не услышишь. Сама Ситрик раньше не стала морочить голову, а Макузь сделал новую калитку, натянув на раму колючие лозы от куста, так что входить стало проще, чем лазать по лестнице через верх. Многие пуши часто делали изгороди сплошными, чтобы не беспокоиться, и лазали именно по длинной стремянке, поставив оную поверх забора.

В цокалище огороды были более обустроены, чем где-нибудь отдельно в Лесу — хотя бы периодический звон с колокольни отмечал время, а так поди засеки по солнцу. Кроме того, на Растягайской дороге, где находились огороды, существовал центральный водопровод — на возвышенности невдалеке стояла ветряная крыльчатка, качавшая воду в водонапорный бак; оттуда вода текла по слегка обожжёным глиняным лоткам, прикрытым сверху. Сей «канал» проходил прямо в живой изгороди, нарочно, чтобы не наступать, а оттуда отходило только ответвление, питавшее водой обложенный полусырым кирпичом колодец на участке. Когда в этот стакан набиралосиха достаточно, вода переставала течь, а стоило вычерпать — снова начинала. Без такой пуханизации натаскать воды было бы весьма трудоёмко, потому как до уровня грунтовых вод отсюда копать следовало шагов тридцать, и всё вниз.

Макузь вполне с радостью выслушивал, когда Ситрик цокала о всяких делах, творящихся по цокалищу — иногда и пропуская мимо ушей смысл, а просто слушая цоканье, как пение соловья, потому как у грызунихи был очень приятный мелодичный голосок, да и главное, вообще. В это же время грызь всячески старался беречь её ушки и не вываливать на них все тонны мыслей, какие имелись в предмозжии — потому как нынче там в основном пахло таром. Ситрик улавливала это, хитро улыбалась, и требовала выкладывать… потом, правда, могла и пожалеть об этом.

— Йа вот про что? — цокал вот про что Макузь, ходя туда-сюда по центральной утоптанной дорожке огорода, — По узкоколейке весьма неудобно подвозить брёвна для постройки гати.

— Поч? — прицокнула белкаъ.

— Потому что с первого вагона стаскиваешь на место, а со второго уже надо тащить вдоль поезда, а ты помнишь, что такое таскать по гати. Один вагон гонять туда-сюда — допуха как долго.

— Оягрызу. И как ты выкрутился?

— Ещё не выкрутился, только придумал. Мы собирались зимой сделать прочный зимник и пустить по нему леммингов, чтобы навозить материала для строительства гати. Поскольку пока что лемминговой дороги туда не будет, используем такую же штуку для мышиной.

— Здорово! — цокнула Ситрик и вспушилась, аж полетел линялый пух, — Значит, уже решили ставить черпак?

— Сто пухов! Дорогу до Шишмора уже начали запиливать. Кстати, надо послушать лично.

Да собственно и не только послушать, но и потрясти, потому как сама она трястись не будет, а любителей пилить вообще довольно трудно сыскать. Дорогу расширяли от Триельской, где она была, до шишморского цокалища, как уже было уцокнуто — а это около полусотни килошагов, учитывая непрямую линию. Наличие мышиной дороги уже сильно облегчало задачу, потому как по ней не имелосиха слишком крутых подъёмов и спусков, какие не пройдёт зимоход — чтобы преодолеть гору, дорога поворачивала в сторону, поднимаясь под углом; там где путь пересекал овраги, приходилось рыть, делая пологость из крутизны.

В ударно-пуховую группу собрались вместе с Макузем Рилла и Руфыс, Ратыш с Речкой, ну и Ситрик снова не усидела на хвосте. Не то чтобы она рвалась в первых рядках кантовать брёвна, но упустить случая переместиться по Лесу не желала. Кроме того, в походе было чем заняться, не напрягая лапы — закартографировать точным образом дорогу и измерить уклоны, записать тип грунта и растительности, и так далее, причём далеко далее.

До Триельской в отсутствии зимы добирались опять-таки по рекам, пользуя паролодки — доплывали до наиболее близкой пристани, и оттуда по тропам через Лес, что уж никак не могло нагрузить белокъ. Тем более, что полная укомплектованность грызопар — всмысле не тот пар, что в паровозе, а двух единиц — обеспечивала ещё более точное попадание в пух. Дело было отнюдь не только в возможности потискать пушную тушку — даже цокнуть более того, тисканью тушки грызи уделяли крайне мало внимания. Дело было в том, что некоторая разность в образе мыслей у грызя и грызунихи, при общих интересах, обеспечивали крайне хрурное общее течение мысли, так цокнуть — а течению мысли пуши как раз уделяли больше всего внимания.

Помахивая пушными хвостами, шестеро пушей сошли с пристани паролодок и углубились в хвойник — сначала тёмный и не особо располагающий, он потом перешёл в смешанный лесок с полянками, ломившимися от ягод, орехов и диких плодов тыблонь и груш. Не застрять тут на много дней было достаточно сложно, но грызи справились, потому как слыхали это всё отнюдь не первый раз. В подлеске маневрировали лоси, хрюкали кабаны, и главное — вообще.

Расширение просек, как это обычно и бывает, происходило посредством паровых тракторов «бобръ» — грызи ещё добавляли, что он добръ, но это само собой. Громоздкие гусеничные колымаги, состоявшие из двух соединённых частей, таскали спиленные брёвна, корчевали пни и разравнивали дорогу скребками — или, если цокнуть строго, грунтовыми ножами. Правда, над «грунтовым ножом» любой грызь хохотал по пять минут, так что всуе старались не упоминать.

Всё было бы точно в пух, если бы не надобность спиливать не как обычно — сухое, а всё подряд, находящееся в полосе выпилки. На самом деле, даже учитывая постоянное проживание глубоко в Лесу, далеко не всякий грызь слыхал своими ушами спиливание живого дерева — потому что никому это под уши не лезло, и никто и не делал. Понятный пенёк, что прокладка просек не только не вредила Лесу в целом, но и очень значительно помогала — впринципе, если задаться целью именно провезти груз, наверняка можно обойтись и без этого, но цель состояла и в провозке грузов, и в создании защитной противопожарной и противоклещёвой полосы.

Во время данных мероприятий пуши постоянно занимались выкапыванием молодых деревьев и кустов — за счёт чего получалось, как ни странно, полно выкопанных деревьев и кустов, нужных где-нибудь в другом месте — туда их и везли, обмотав комли конопляной мешковиной и нагрузив в телегу парового грузовика. Малоценные породы просто рассаживали вдоль дороги подальше тут же, не отходя от орешника, а те что пореже — тщательно упаковывали для перемещения. На самом деле, на больших расстояниях на полосе попадалось мало такого подлеска, так что группы грызей, занимавшиеся этим, в среднем проходили куда большее расстояние за день, чем непосредственно пильщики.

И тем не менее, привыкнуть к тому, что то и дело раздавался треск и падало очередное дерево, было невозможно. Ситрик так вообще старалась не попадаться близко, потому как вид свежей прозрачной смолы, выступающей на спиле, вызывал у неё слёзы. Макузь тоже чувствовал себя неуютно, но поскольку деваться было некуда — втыкался вместе с трясущими и сам брался за пилу.

Пилили по старинке, двулапными пилами, и не менее по старинке отскакивали от валящегося дерева, чтобы не прищемило организм. Опосля этого с бревна спиливали все сучья и верхушку, резали на части и при помощи лебёдочного крана грузили на прицеп паровика. Ветки затем пихали в измельчалку, которая сжёвывала их в щепу — этой же ерундой и топили топки паровиков, чтобы всуе не тратить что-либо ещё. Затем «бобр», оснащённый корчевалкой — длинным чугунным тараном — упирался в пень и выдирал его из земли, сворачивая набок. Другая измельчалка-рубилка, самоходная, подкатывалась к пню и зажёвывала, обрезая пилами корни и кроша сам пень на поленья — эта погрызень опять-таки шла на топливо.

Негодные брёвна везли на топливную станцию Триельской, где жгли в уголь, а годные — чистили от коры, ровняли и складировали, чтобы зимой отправить в Щенков на склад стройматериала — свежие дубины были не особо в пух для срубов, для них годились только спиленные зимой, но на доски и прочие изделия вполне шли. Как раз в связи с этим и возник зацок, потребовавший разбрыльнуть предмозжиями.

— Вот слухните ухом, — показал на просеку Ратыш, — Вдоль всей полосы допуха сколько сушняка и некондиции, и не менее допуха годных стволов. Как бы сделать так, чтобы первое спилить сейчас, а второе — зимой?

— Нап… — чуть не цокнула «напуха» Ситрик, но вовремя одумалась.

— Нап, что сейчас до зимы вся кондиция негодна для стройки, — цокнул Макузь, — Это тоже в пух, но в общем этого добра всегда хватает, а не хватает именно строительных брёвен.

— Дай посчитаю, — фыркнула Речка, открывая папку с бумагой.

Получилосиха, что непрямой, но всё-таки убыток составляет, выражаясь в единицах бобра, двадцать восемь тысяч! Пуши прошли вперёд по ещё не распиленной мышиной тропе и убедились, что трактор по ней не пройдёт вообще, даже если не разворачиваться. С другой стороны, лемминговая дорога была более чем в два раза шире, чем габарит трактора — следовательно, как минимум на половине ширине полосы можно было оставлять кондиционные деревья, выпиливая только сушняк.

— Четырнадцать тысяч спасено! — возвестил Ратыш.

На самом деле так оно и случилосиха, и грызи с удовольствием глазели на штабеля брёвен, из которых в нужном месте будут возведены не иначе как избы различной этажности и назначения. Пока же трясущие продвигались вдоль мышиной тропы, причастные к основной теме не отрывали мозга от черпалки. Просыпаясь туманными утрами и взваривая на костре чай и корм на несколько пушей сразу, Макузь разбрыливал и зачастую рылся в чертежах и схемах, не отходя от варева в котелке.

— Кстати, — цокнула Ситрик, — Ведь в ту строну нужна прорва дерева для гати, а почему?

— Потому что туда нужна осина, — резонно цокнул Макузь, — А тут не осина.

— Досадно, но ладно, — хихикнула белка, — Как ты продумываешь, до зимы это погрызище закончится?

— Это без особой разницы. Везти осину для гати и стройматериал для черпака всё равно придётся на мышах, потому как эта дорога не до топи, а до Шишморского цокалища.

— Тамошние будут бу-бу-бу как зуды… тоесть, рады.

— А моя согрызуниха шелкоухая зуда… тоесть, рада, что копается тут? — ласково поинтересовался Макузь, приобнимая белочку.

— Вполне, — цокнула та, — И могу ещё провозиться, точно цокну!

— Это в пух. Только обязательно цокни, если что.

Ситрик и цокнула, только уже ближе к зиме, когда выкапывать кусты и деревца стало почти невозможно вслуху промерзания почвы. К этому времени дорога была пропилена более чем до половины, а вслуху наступления зимы и ожидаемого выпадения снегов пришло время готовить материалы для той самой гати, о которой происходило цоцо всю дорогу…

— Не-не-не, — отмахнулась ушами Речка, — Это мы уж сами протрём, про осину. У Рата там родичи, так что доцокается. Маку лучше заняться подготовкой зимника, он самое глубокое в этом шарит.

— Ну, возможно, — почесал щёки Макузь, — Так, а что там готовить?

— Помпу для накачивания воды на зимник, в основном, — цокнула Речка, — Житыш обещал достать со склада машинерии. Ну и по мелочи там.

— Это в пух.

С помпой, тобишь насосом, пришлосиха возиться довольно долго, потому как по складам в Щенкове имелись только отдельные части, да и то не все. Привлечя к делу учащихся по механической части грызей, Макузь собрал агрегат в мехсарае учгнезда — получилосиха изрядное чучело, но гораздо лучше, чем ничего. Кроме того, насос должен был быть мышино-транспортабельным: те что использовались при наведении ледовых переправ через Жад-Лапу, имели немыслимые габариты. Так же вышло, что при помощи небольшого парового двигателя — «пыжа» — насос исправно качал воду снизу вверх, демонстрируя значительную производительность — и таки куда большую, чем лапы с ведром.

Единственное что было не в пух — так это чистота, а точнее нечистота этого самого пуха после сборочных операций. Макузь как мог избегал гваздаться в смазке и солярке, которой мыли детали, но всё равно запашище от него шёл такой, что грызь на время сурковал вне избы и не тискал грызуниху, воизбежание того чтобы она тоже не провоняла.

— Вот жуть какая, а! — фыркала Ситрик, — Мак, такенное погрызище надолго?

— А что? — ухмыльнулся тот, склонив ухо.

— Просто спрашиваю, чтобы раскинуть и подумать, что, — резонно цокнула белка.

— Нет, не думаю что надолго, но несколько дней придётся потерпеть.

— Тогда в пушнину.

— А если бы йа цокнул, что теперь буду вонять постоянно? — хмыкнул грызь.

— Макки! — мотнула ухом Ситрик, которая была белкой до кисти ушей, — Вот когда цокнешь, тогда и подумаю, а сейчас так.

По крайней мере, после того как грызь прекратил активно работать с соляркой и несколько дней усиленно полоскал пух в прудах, даром что стояла уже поздняя осень, шерсть кое-как отпустила въедливый запах. Полоскать этот самый пух, прыгая в почти ледяную воду грызю даже нравилосиха, так что обойдя лосиху на водопое, он лез в пруд. Тем более что в такую холодрыгу никто больше не лез, и вода оставалась чистой и не перебаламученной. Вообще Макузь, как и одинадцать из десяти белокъ, понимал, что тёплая сухая куртка становится куда милее после холода и сырости, а не сама по себе, так что закаливал организм по полной программе. Отфыркиваясь, грызь выпрыгивал на скользский берег, покрытый жухлыми облетевшими листьями и сухой травой, и отряхивался, брыляя водой во все стороны, как волчака или любое другое животное. Правда, в отличие от, он ещё нарочно выжимал уши и хвост, чтобы быстрее высохло.

Как он подмечал, колотун, заставлявший цокать уже не словами, а зубами, напоминал о прекрасных летних днях, проведённых напару с грызунихой, когда они зачастую ходили к пруду даже ночью, поплавать при свете полной луны. Вода тогда естественно была тёплая, но опять-таки она приобретала большую ценность в сравнении с холодной осенней. Сейчас в ней отражалось не синее, а серое небо, но Макузь не испытывал по этому поводу никакейшего сожаления, как и всегда впрочем — он знал, что лето вернётся, а серые низкие облака были похожи на ситрячий пух. Ну или на лисий, как цокала Фира.

Пока Речка и Ратыш натурально отбежали в дальний околоток доцокаться о поставках осины, в Щенкове собирали всё необходимое вдобавок к насосу. В частности это были запчасти, из тех что наверняка понадобятся, и приличное количество длинных двулапных пил для льда. Вообще цокнуть, в цокалище со всяким железным и металлическим было не слишком густо — в щенковской области не имелосиха никаких минеральных месторождений, по крайней мере известных, так что любую железку завозили за тысячи килошагов из других областей.

Тем не менее, в цокалище располагались кузницы и механические мастерские, активно стучавшие по наковальням и пилившие: они переплавляли всё, что ломалось, а также собирали нужные изделия из готовых компонентов, завезённых по зимникам и речной сети. Вслуху этого, найти что нужно было реально, хотя и трудоёмко — с одними пилами Макузь находил по дорогам цокалища килошагов триста, пока нашёл, где взять.

Вдобавок к этому, кузница с горном и мехсарай были и у Треожисхултов, так что Макузь при любом случае ходил подпиливать да подтачивать почти как к себе домой. Возившийся там Лупыш никогда не был против, да и возились там достаточно редко, в основном собирая металлолом и переплавляя его в разную текущую полезняху типа дверных петель, крючков и тому подобного. Попырившись ушами на предприятие, даром что не гигантское, но всё же, Макузь задумал мысль, но пока отставил, потому как было ещё рано влезать и в этот песок, пока не разгребён предыдущий.

Вслуху того, что серо-фиолетовая грызуниха зимой много цокала и носилась по цокалищу, как сойка, Макузь не стал отрывать её от этого занятия, и на прокладку зимника через топь отправились в качестве ведущих ушей Ратыш с Речкой. Они самой собой вспушились и всё такое, но это по умолчанию. Тащиться пришлось на паровике, потому как снежного покрова ещё не выпало и мыши не бегали — зато температура явно залезла под ноль и похрюкивала оттуда, так что лёд намораживался годными темпами.

Пасмурным днём в самом конце осени паровик втащился в Сушнячиху, и оттуда сгрузили насос и всё остальное. Ослух выявил, что дальше пытаться ехать бесполезно, потому как дорога зажата между деревьями и проходит только мышь. Ратыш поквохтал и пошёл изобретать План, который был нехитёр — погрузить насос на три тележки и влапную оттащить к месту. Само собой, городить всё это погрызище он не собирался на две пуши с Речкой, с ними ехали ещё пятеро трясов — молодые грызи из проходивших оттряску, не особо натасканные, но с поднятыми хохолами и шустрые.

Дней семь было затрачено на то, чтобы по узкой тропе допереть насос за несколько килошагов до Понино — но, пуши не торопились и когда чувствовали, что организм устал, сбавляли ход. Промёрзшая верхняя корка грязи крайне способствовала — колёса не проваливались, хотя бы. Возле самой границы болота насос постепенно взгромоздили на широкие полозья, дабы двигать по снегу и льду.

Затем началась весьма трудная возня по выкапыванию ям, из которых можно взять воды — рыть приходилосиха, стоя на брёвнах по краю, и вынимать вёдрами жижу. Вдобавок, без укрепления стенок яма тут же обваливалась, поэтому пуши ещё и вкорячивали туда брёвна. Однако эта работа имела прямой смысл, потому как с ямами дело пошло быстрее — растопив котёл паровика, грызи начали поливать дорогу водой из шланга. Сделаный из плотного клоха, шланг имел длину шагов в двести, так что получалось достаточно годно. Политая тропа быстро замерзала, превращаясь в ледяное покрытие, по которому уже было куда как сподлапнее ходить, чем по тонкому хрупкому льду на трясине. По этой же дороге насос перетаскивали дальше, к следующей яме.

— Эх, долго! — цокал Ришт, когда пуши сидели на перегусях, — Ваще долго!

— Где услышал долгость? — изумился Ратыш, — Сейчас дольём до конца, и.

— Что и? — уточнила Мурка.

— И будем ждать снегопада, — цокнул Ратыш, — Стенки из снега лепили? Вот этим же и займёмся, пух в пух.

К удаче, снегопада не пришлось ждать долго — пока долили, пока заготовили дров, он уже и повалил. Ратыш и Речка показали, что имелось вслуху: по краям ледяной дорожки они сваливали из снега плотные бортики, а затем слегка поливали водой из ведра, просто для того, чтобы образовалась корочка льда с внутренней стороны жёлоба. Прикинув, чем это чревато, грызи захихикали, и были правы. Сделав рассчётные двести шагов жёлоба высотой примерно по колено, грызи поставили насос лить в него воду постоянно. За этим следовало тоже следить и перемещать шланг, чтобы не наморозить в одном месте гору, которую придётся скалывать потом. При достаточно сильном морозе наливающийся слой воды буквально на ушах превращался в лёд, и можно было лить следующий поверх него.

Объём жёлоба составлял много десятков тонн, так что даже насосом дело занимало несколько дней на один участок, и всё это время топку следовало кормить дровами. Зато в результате через топь пролегала прочная мощная дорога, по которой мыши могли кататься безо всяких ограничений. Утомившиеся было в начале трясы сильно приподняли хохола, слыша такенное чудо.

А собственно, пока групп заливал это всё и разравнивал, мышинисты уже проложили лыжню и добрались до самого Понино. Дорогу там слегка подпилили для прохождения лыжных грызунов, и вскоре трясы могли мордозреть, как путепрокладчик проминает снег на ихней ледовой дороге. Собственно, сначала всегда снег уминал прокладчик, чтобы потом проходили мыши с тяжёлыми составами вагонов.

— Точно в пэ! — цокнул мышинист, высунувшись из своего «локомотива», — Дорога как каменная, не шелохнётся!

— Ну, не лыком обшиты же! — засмеялись пуши.

Ратыш и Речка с трясами продолжили заготавливать дрова — сделать это возле посёлка было всё труднее, потому как постоянно набегавшие уже вычистили от сушняка большие просторы леса в непосредственной близости, и приходилосиха ходить дальше. Очень помогало намордие свободных изб, потому как постоянно сурковать в походном положении — не слишком располагает втыкаться в работу, а втыкаться следовало, чтобы не затягивать. Вечерами пуши зачастейшую перецокивались, или сидели на хвостах и почитывали книжки, припасённые с собой заранее на такой случай. Многие грызи и чирикали карандашом по листкам бумаги, чисто поржать. В печке весело потрескивали поленья и пасло смолистым дымком, а в избе от этого происходила сухость и теплота.

Ближе к середине зимы по дороге начали приходить мыши с осиновыми брёвнами: четырёхшаговые грузили по двадцать штук на длинные сани, а всего мышь тащила четрые таких связки, и пёрла соотвественно восемьдесят штук. Состав въезжал на ледовую дорогу, и брёвна сгружали вбок вдоль неё, прикинув, сколько их ляжет в гать. Ложилось изряднейше, так что уцокнутые восемь десятков брёвен давали около полусотни шагов гати — следовательно, требовалось около сорока рейсов, чтобы дотянуться до Керовки. А ещё следовало учесть, что мыши таскают осину с Триельской, куда её завозят леммингами, и это далеко не быстро.

Макузь же в цокалище крутился — можно даже цокнуть вращался! — вокруг подготовки паровой машины для черпака. Дабы не затягивать, он надеялся отправить её мышью, так чтобы летом приступить к постройке — а если это удастся, то есть все возможности её закончить к осени. Суть возни заключалась в том, что нужно было переделать серийные образцы машин, собрать, проверить как оно и разобрать для транспортировки. Для этого следовало посещать много разных предприятий, и сдесь помощь Ситрик с её чистым цоканьем была просто как нельзя более в пух — пока Макузь искал один болт, белка успевала наладить кооперацию с десятком составляющих пунктов.

Проведя само-инвентаризацию и выяснив, что заваренную кашу никак не расхлебать до весны, Макузь сократил всё, что можно, и таки успел: комплекты деталей и материалов, набранные им по всему цокалищу, ушли зимоходом на место будущей постройки черпака. Собственно группу, где трясли ушами Ратыш с Речкой, пришлось всю эту пухню разгружать прямо в снег возле пруда номер ноль. Работалосиха довольно тяжело, но только для мышц, а не для надоедания, так что можно цокнуть — вообще отдыхалось. Правда, в отличие от учгнездовских, пятеро трясов впоследствии получили удостоверения трясов, чего они и добивались.

Никак нельзя цокнуть, чтобы эти удостоверения проверяли на каждом цоке — да их вообще не проверяли, по ходу шерсти, но грызям было куда уютнее всё же получить, и более не думать об этом…

— Об этом это об чём? — хихикнула Речка.

— О том, кто что должен, — пояснил Ратыш, — Если грызь не тряс, то почему его должен обслуживать лечебень, и возить поезд, и так далее? А если тряс, то уж точно по шерсти.

Тут было трудно цокнуть поперёк, так что пуши продолжили. К весне, когда зимник растаял, бригады, прикормленные на средства учгнезда и Щенковского цокСовета, начали ложить гать — благо, для этого следовало только переложить брёвна, уже привезённые, и кое-где воткнуть сваи в трясину, чтобы не делать целый плавучий мост. Сваи натурально втыкали, тупо подняв бревно тросом — его даже не требовалосиха вбивать, само уходило в топь. Однако уйдя в топь, бревно уже не давало настилу валиться набок, да и утопить его глубже не получится, если не давать большой нагрузки надолго. По такому настилу легко проезжали тяжёлые тележки, а в переспективе могли кататься и поезда узкоколейки, что и требовалось. Ратыш по этому поводу цокнул справедливомордие, и трудно было цокнуть поперёк — и не потому, что грызь в этот момент держал в лапе топор.

Кто уж точно поднял хохола, так это старые таровцы, Курдюк, Тирита и Выдрыш. Трогать ихнюю черпалку, конечно, никто не собирался — а вот дорога до суши, куда как более годная, позволяла вывезти куда больше продукта, чем обычно. Пуши не были и против того, чтобы перейти на паровую добычу, но пока этого не случилосиха — собирались продолжать по старинке, думая об ушах. Всмысле, они лаповодствовались не только тем, что получают за тар единицы бобра, но и в не меньшей степени тем, что тар — дефицитный товар, который на самом деле нужон, и зачастую просто пух из хвоста, как. Вслуху этого бригада Курдюка не отказалась учавствовать в постройке платформы, но делала это только в перерывах между обычной своей деятельностью.

Проходила весна, за макушками ярко-зелёных елей маячило лето, и вылезал вопрос о начале самой стройки, пух в пух. Макузь оказывался в обычной своей мысленной раскоряке, потому как прекрасно слышал, что Ситрик порхает по цокалищу и никуда её особо не тянет, если не цокнуть больше. Если же предложить ей снова поехать в топи, то пух она откажется — а если не предложить, так вообще резонно обидится. Возня же слышалась долгая, и закончить стройку к зиме стоило счесть большой удачей… собственно Макузь так и цокнул.

— Да впух! — фыркнула Ситрик, — Что такого, это болото в пяти днях ходу, если что — сбегаю домой.

— Да, но всё-таки если что, — заметил Макузь, — Йа же слышу, что тебе куда как уютнее в цокалище.

— Ды нет! — мотнула ушами белка, — … Ды да. Йа жутко привыкла к сдесям, и мне это даже не нравится.

— Почему? — удивился грызь.

— Потому что не хочется быть овощем, растущим на одном месте. Хочется быть овощем, растущим в разных местах, бхх… Кхм. К тому же мне не в пух хоть немного отрываться от тебя, — Ситрик потёрлась о грызя ушками.

— Ситрён, если что, йа враз забуду слово «тар», — цокнул Макузь, гладя грызуниху, — Потому как тара много, а ты такая одна.

— Ни в коем разе! Всмысле, йа про забуду, а не про то что тара много. Йа совершенно не хочу, чтобы ты отрывался от того, что тебе в пушнину тридцать семь раз. Йа тоже не глухая, если не заметил.

— Гм, — раскинул мыслью Макузь, — Как-то не складываются куски ореха?

Грызи какое-то время посидели, разжёвывая мысли ушами, а сидели они на хвостах и при этом — в сенях ситрячьей избы. За стенкой кто-то цявкал и постоянно повторял слово «песок», вызывая с(оветский)мех, а с кухни несло щавелевыми щами, какие обычно варили без зазрения совести.

— Вот что получается… — задумчиво цокнула Ситрик.

— Картина? — подсказал Макузь.

— Да, картина пухом. Так вот, получается что иногда, а это иногда довольно часто, точка попадания в пух становится неопределённой. Или другими словами, возникает непосёвость, — предельно ясно разъяснила грызуниха.

Само собой предельно ясно это было для грызей, потому как они знали, что под «непосёвостью» имеется вслуху противоречие с ПОСом, сиречь понятием о том, что все открытые вопросы следует закрывать. Вообще ПОСъ назывался Понятием о Суммировании, всмысле суммирования факторов. Кпримеру, если возле двора в кустах живёт кабан — это в пух. В целом. Но жирное животное постоянно раскапывает грядки, если прорвётся туда, и объедает поросль деревьев — что мимо пуха. Однако же то же животное оставляет навоз, крайне полезный для огорода, что снова в пух… Так вот ПОС означает, что никакой — точнее, никакейший — грызь не будет одновременно любоваться кабаном в луже, собирать навоз, и при этом негодовать по поводу разрытых грядок. Противоречащие факторы, попав под беличьи уши, вызывают разбрыливание мыслями, и по результату оного производятся действия — либо кабана убирают подальше, либо ставят ещё загородок и не думают, что он резко разлюбит жрать морковь с грядок.

— Нуээ… — почесал сразу оба уха Макузь, — А что именно ты имела вслуху?

— То, что для двух грызей имеется три хрурности, проще цокнуть, — цокнула проще Ситрик, — Допустим, его лес, её лес и та хрурность, что на двоих — от прибочности. Кло? Возникает непосёвость!

— Возникает, — подумав, согласился грызь.

— И как это убрать?

— Пока не знаю. Но судя по тому что грызи узнают всё больше и больше, когда-нибудь вполне возможно мы будем это знать.

— Это отвлечённо, — хихикнула серенькая, — А йа про нас с тобой, выпушень.

— Надо разбрыльнуть.

— Ты же слышишь, что в данном случае разбрыливать некуда.

— Тогда по конкретике, — цокнул Макузь, — На стройку погрызища поедем?

— Сто пухов! — цокнула, как отгрызла, грызуниха.

— Тогда есть резон разбрыльнуть не вообще, а над тем, как сделать так, чтобы было более в пух… Ну конечно, бумаги да красок с карандашами возьмём…

Ситрик расхохоталась, потряхивая серо-фиолетово-чёрными ушками — от предвкушения.

— Да. Ну если так подумать, — подумал так Макузь, — Мне вот в пух, что на стройке будут Ратыш с Рекой, а Река соответственно с Ратышем, итого уже трое, бггг… кхм! В пух, потому что йа давно их знаю, а знаю давно, потому что грызи хорошие, вспушённые как следует. А как твоя Чейни?

— Да тоже не лысая. Если пригласить её туда, то это вряд ли, она вертится ещё больше меня.

— Да ладно!

— Представь. Она к тому же взялась учить групп грызунят рисованию, так что совершенно негоже было бы бросить или даже отложить.

— Тут поперёк не цокнешь, — кивнул Макузь, — А ты вроде тоже хотела?

— Расхотела, когда подумала, что не смогу никуда вальнуть из цокалища, — пожала плечами Ситрик, — Чейн она вообще та ещё плюшка, пух куда дальше реки вытащишь.

— Знаешь что, Ситти? — цокнул Макузь, обнимая её, — Ты для меня самая лучшая грызуниха на свете!

— Не могу цокнуть того же, — рассмеялась она, — Йа для себя не лучшая грызуниха на свете. Но вот лучший грызь во всём Лесу для меня — это ты.

— Двойное попадание в пух! — констатировал грызь.

— Парное, — подтвердила грызуниха.

— ПЯСОооОК!! — в очередной раз раздалось из-за стенки…

Ше(р)строе ведро песку, которое пятое, потому что йа начал с нулевого

В отличии от всех прошлых разов, теперь шишморская топь подверглась основательному вторжению пушнины: стоило только слегка зацокнуться о теме, как в одном только дворе учгнезда набралось выше ушей грызей, готовых трясти. Тем более если учесть, что Щенковский цокСовет и учгнездо выделяли единицы бобра для оплаты тряски, так что можно было совместить приятное с ещё более приятным.

Что касается Макузя, Ситрик, Ратыша и Речки, так они мордозрели Керовку, уже утопавшую в летней зелени, и кроме того, в воздухе имелась жара и насекомые. На песчаном же пустыре, на берегу пруда, возвышались кучи стройматериала и оборудование, притащенное мышами в зимнюю пору. Этот пустырь был единственным местом на острове, где не колосилась трава и не росли деревья; Макузь быстро дошёл до причины, ковырнув песок — на глубине в пол-ладони там лежал слой почти настоящего мазута, что не способствует вегетации, сухо цокая.

— Послушай-ка, — показала в ямку Речка, — Тут и в песке погрызени допущища! Вот бы, а?

— В нулевых сначала Ы, потом Ъ. Во-первых же, йа думаю, что когда упадёт уровень тара в воде, эта погрызень тоже постепенно отфильтруется.

— Послушаем, — кивнула грызуниха, но при этом провела по шее лапкой, потому как Жаба придушивала.

Пока же они не то чтобы слушали, а начали городить. Платформе предстояло стоять на восьми сваях по двадцать шагов длины, скреплённых из нескольких брёвен каждая. Вдобавок, к нижней части сваи приходилосиха крепить большие ящики и набивать их песком, чтобы опора утонула, а не всплывала. Воткнувшись в эту возню, грызи вскоре обнаружили очевидное — а именно то, что в одной керовской избе не хватает места не все хвосты, каковых намордствовало уже около двух десятков. Набиться чисто сурка ради было возможно, но приготовить корм или сделать что-то ещё — уже никак.

Собравшись кругом и потряся ушами, белки изобрели не особо хитрый план — на время бросить всё и нарыть норупел для размещения строителей. Как известно, норупло, или нора-дупло, представляло из себя землянку верхнего залегания. На остов из брёвен и жердей наваливалась грунтовая насыпь, создававшая стены и потолок; эта немудрёная техника позволяла дёшево получить вполне пригодное жильё, особенно если цоканье о тёплом времени года. Собственно, большое количество грызей и не заморачивались на постройку изб из дерева, а обитали именно в таких постройках, так что норуплом тут можно было испугать никого.

Ранее нарыть на острове норупел было сложно из-за дальности до источника дерева, но теперь через болота пролегала новенькая прочная гать, так что только успевай таскать. Грызи с двух и четырёхколёсными тележками постоянно таскались туда-сюда, подвозя материал, в то время как другие рыли песок. Рытьё осложнялосиха тем, что на глубине в пол-шага стояла болотная вода, которую никуда не денешь. Вслуху этого рыли, вычерпывая песок ведром со дна ямы, и вываливали жижу сохнуть, потому как нельзя сделать насыпь из жижи. Тем не менее, это никого не могло остановить, и за десять дней на острове в разных местах появились восемь отдельных норупел рассчётной вместимостью до полусотни хвостов, что было признано попавшим в пух.

Макузю и Ситрик пришлось устраивать себе отдельное норупло, потому как грызуниха размещала там пучки сохнущих трав и зарисовки на бумаге, натянутой на рамки из реек, а грызь раскладывал схемы площадью с огород — для этого нужно место и отсутствие помех. Грызи гнездились по острову неравномерно, потому как ставили норпула только там, где находилсь пустырьки, дабы не пилить ни единого дерева и не топтать кустов. Сдесь это чувствовалось особенно остро, потому как деревьев было не как всегда — море, а вполне небольшое ограниченное количество, ибо остров. Чего было море, так это болота вокруг.

Макузь основательно втыкался в работу, так что зачастую не замечал, как пролетал день, и сетовал на то, что удалосиха так мало наворотить. Что уж там цокать, если каждый столб устанавливали несколько дней, а потом поверх этих столбов ещё и платформу… на самом деле именно опоры больше всего тормозили возню, потом поехало пошустрее, так как освободился простор для присоединения к делу практически всех пушей. Стук топоров и молотков стоял над прудом с раннего утра и до заката, а ночью не стоял только потому, чтобы не мешать сурковать — некоторые возились и по ночам, естественно при этом компенсируя это дневным сном.

Вслуху того, что Макузь был воткнут, как вилы в сено, трёпке часто стали подвергаться ушки Ситрик, в плане того, как оно, почём перья и всё такое. Речка например, хоть и была грызуниха на сто пухов, терпеть не могла таких вещей и сразу цокала «на! пух!», а Ситрик без труда отвечала, прочищала и уточняла. От этого она сама не заметила, как именно у неё оказалась папка со списками всех трясущих, кто сколько натряс и тому подобное; белка сама удивилась, как так получилось, но особо не возмущалась.

— Йа не особо возмущаюсь, — цокнула она, качая ухом, — Это вон Речи орехами не корми а дай бревно обтесать, а йа всё как-то больше по теме пуха.

— Что крайне в пух! — вполне честно цокнул Макузь, — Если бы не ты, мне бы предмозжие вынесли начисто. Только если будут слишком уж грузить — сразу цокни, ладно?

— Нет впух, буду молчать, — покатилась со смеху Ситрик, представив это, — Ну и раз ко мне попали хузяйственные книги, то цокну — почему лежит без дела паровой насос, которым накачивали воду на зимник? Может, что-нибудь того?

— Не забыли. Просто если этот паровик трепать, он быстро выйдёт из строя, а он вполне вероятно будет нужен для прокладки следующих зимников, когда раскачаемся. Но если уж понадобится — то да, можно взять.

— Тогда — кло.

Как это обычно и бывало, грызи не придерживались практически никакого распорядка работы — тоесть вообще. Количество незаменимых специалистов сдесь стремилось к абсолютному нулю, как и надобность собирать именно столько-то пушей на такую-то работу; как брались, так и брались. Вслуху этого рассчёт количества вытрясенного происходил никак не по времени, а по факту сделанного, благо тут можно было недвусмысленно посчитать количество уложенных брёвен и прибитых досок. Это было в пух, потому как у разных белокъ периоды наплыва Дури и её же понижения не совпадали — кто-то пухячил вообще непрерывно, а кто-то делал перерывы каждые три-четыре дня, воизбежание тупака и накопления усталости в организме. Ситрик, которая и стала заниматься учётом, люто гоняла особо упёртых, чтобы они, замылившись, не гнали брак — для этого грызуниха начинала выискивать, к чему придраться, даже когда придираться ещё было не к чему, и само собой находила, потому как кто ищет — тот всегда найдёт.

Накрутившись на этой возне и почувствовав замыливание ушей, Макузь и Ситрик бросали дела и зачастую просто прогуливались по лесам возле Понино, собирая подлапный корм — благо, опять-таки цокнуть, теперь дойти туда было совсем несложно, не то что раньше, прыгать по скользским брёвнышкам. Настил гати совершенно не колыхался от ходьбы — да собственно, не колыхался и под тяжёлыми телегами с брёвнами, ибо был годно уложен и закреплён сваями. Единственное, что волновало Макузя при взгляде на гать — так это то, сколько всё-таки она протянет без замены в данных конкретных условиях.

Пока суть да другая суть, Ратышу подвалило мешков нестроительного образца, о чём он потом и сообщил с изрядной порцией бугогашечек. Соль состояла в том, что часть оборудования, особенно всякие лёгкие предметы, которые потом просто перевезти на тележках, складировали в Понино — тупо подложили брёвнышек, накрыли плотным клохом, и кло. Местные пуши само собой были осведомлены, почём перья, и кучи не трогали. Однако, когда пришло время кучи пускать в дело — оказалосиха, что там изрядная недостача, что вызвало, и в том числе негодование. В ходе учинённого следствия Ратышу удалось выяснить, что клапаны с паровой машины повыкручивали скворки, ошивавшиеся в посёлке за какой-то надобностью, и утащили с собой.

Грызь организовал поход на поиски пропавших предметов, и следует заметить, что вполне удачно вернул всё стыбренное — потому как скворки тырили не по злому умыслу, какого не могло быть вслуху его абсурдности, а по незнанию. Та элементарная факта, что круглые цилиндры с отверстиями — часть клапанного механизма, вызвала у них искреннее удивление и почёсывание реп. Так что потрачено оказалосиха только время, но не лишний металл, каковой по прежнему проходил по категории дефицитных товаров.

Одновременно с возведением платформы грызи неспеша распланировали и стали готовить большую избу на острове — для зимнего размещения трясущих, когда в норуплах будет явно холодно. Соль также состояла в том, что избы ставили на мощную подушку глины, перемежаемой слоями обожжёных брёвен — для изоляции от постоянно сырой болотной земли, что давало сухость и экономию дров. Чтоже касаемо платформы, то на ней стали корячиться паровой котёл, приводы, черпак в виде колеса с вёдрами, и большая бадья диаметром четыре шага, предназначенная для отстаивания вычерпанного и отфильтрованного через лотки.

Помимо всей этой погрызени и выпушеня, грызи сочли, что пруд в Понино маловат для скопления тушек, вслуху чего вырыли рядом ещё один побольше — шагов сорок в длину и десять в ширину, не сразу конечно, потому как такой объём требовал времени. Зато к осени пуши могли основательно прополоскать хвосты и прочие части тушки, а учитывая опилки и песок, это было востребовано.

Не менее было востребовано рациональное напряжение мозгов, которого никогда не бывало много. Повелось так, что Макузь тряс ушами и втыкался в технические вопросы, а Ситрик трясла ушами — только не макузьевыми, а своими — и втыкалась в вопросы организации. Что уж там поцокивать, если приходилосиха регулярно отправлять партии за снабжением в шишморское цокалище, добывать недостающие инструменты, материалы, да и просто годных орехов и сухарей, разбавить подлапность. К тому же, строители не имели времени собирать столько подлапности, чтобы полностью сесть на неё, а местные не могли продать столько лишнего корма, чтобы прокормить два десятка грызей. В итоге собирались и шли с большими тележками, набивая их припасами, насколько возможно. Благо, по летним тропам тележки шли как по укатанному, и грызь без особого труда увозил большой мешок клубней — а осенью его и с трудом не утащишь, хоть весь пух выдерни.

Ситрик не только составляла отчётность, но и постоянно проводила цоканье о том, что в сдешних лесах шляются зуды… тоесть, тигры. Кроме того, к осени в околотке опять объявлялись камульфы, которые как слышно совершали миграции длиной в год. Вслуху этого пушам крайне рекомендовалосиха ходить достаточно плотными группами, не отходить далеко от костра при привалах, а также постоянно иметь в готовности средства обороны — шипованные налапники и ошейники дополнялись завёрнутым в плотный платок крайне жгучим перцем, который достаточно тряхнуть в нос животному — и у того сразу пропадёт вообще всякое желание, не то что кусать. Вдобавок у каждой группы как правило имелся хотя бы один огнестрел, дабы стая не загнала на дерево. Благодаря этим мерам, или вопреки оным, но никаких серьёзных происшествий, связанных с животными, зафикисровано не было; как правило, хищные звери сразу чуяли, что не стоит и пробовать, и обходили стороной.

В Керовке образовался целый склад всевозможной дребузни, так что Ситрик, как знакомая с этим, волевым решением разграничила всё это на корм, стройматериалы и некормовые товары для самих строителей — и как показала практика, спасла от полной неразберихи в кучах барахла. По вечерам же, даром что гнус не собирался успокаиваться до первых заморозков, белка и Макузь прогуливались по дорожкам, протоптанным по острову, таращились ушами на топь, зелень кустов и закатное солнце, валящееся под горизонт. Правда, приходилосиха-с-пятью-лосятами постоянно таскать на ушах шляпу с сеткой, воизбежание задалбывания от этого самого гнуса.

— Макки, это выносит мне предмозжие! — цокала Ситрик, — Ты знаешь, что только за последний привоз было восемь десятков наименований всякой погрызени?

— Теперь знаю, — кивнул грызь, — Если тебе не в пух этим заниматься, брось.

— Как брось? — скосилась белка.

— Вот так, — Макузь поднял шишку и бросил в болото, — Или как-нибудь ещё.

Он цокал совершенно серьёзно, потому как никому не пришло бы под уши заставлять грызя трясти, а уж тем более — собственную согрызунью, в которую он люто обожал.

— На самом деле, йа просто о том, что не сижу на хвосте, — пояснила Ситрик, — А так оно вполне себе в пух. Мне нравится, когда удаётся достичь идеально чистого цоканья.

— И главное, ты это умеешь, — добавил грызь, — Всем тоже нравится, только далеко не все умеют.

— Ну, а как сегодня прудовой песок? — задала грызуниха стандартный на протяжении всего лета вопрос.

— Вполне себе. Поставили сваи для избушки, завтра начнём собирать на берегу сруб, потом перетащим. Перегонная колонна тое почти готова, черпак, ну и котёл, осталось там кое-что доклепать. Думаю, трясём с опережением собственного плана.

— Обгоняем собственные уши! — засмеялась Ситрик.

Макузь был доволен, что грызуниха довольна. К тому же она действительно подходила к тому, чтобы вести организационную работу среди трясов — даже её необычный выслух, с фиолетово-чёрными ушками и тёмно-красными волосами, был кстати, потому что одно дело цокнуть «спроси у Ситрик», а другое «спроси у серо-фиолетовой грызунихи», какую легко определить за тысячу шагов. Поверх шёлковой пушнины она чаще всего одевала чёрную кофточку и юбку, что тоже не особенно часто услышишь — чаще всего грызунихи были в одежде различных оттенков зелёного, а зимой — серого, чтоб не маячить.

Неслушая на то, что никто не удосужился отменить гнус, сырость, туманы и болотную вонь, грызи возились в полный пух, с интересом и весело, потому как даже тряс, не делавший ничего сложнее чем поднос дров, собственными ушами слышал результаты общей возни, а это очень сильно внушает. Сперва может показаться, что внушает, но не особо — а на самом деле, ещё как. Хотя пуши зачастейшую засиживались у костра до глубокой ночи, с утра вскакивали с самым рассветом без никакой специальной побудки — правда, потом обычно досурковывали днём, после сытного отяжеляющего обеда, когда вдобавок к этому стояла самая жара, не располагавшая таскать брёвна.

— Выслушай-ка, — цокнула Ситрик, глядючи из-под лапы на платформу, чтобы закатное солнце не било в глаза, — А зачем такая здоровенная изба на сваях? Может, обошлись бы поменьше?

— Это в порядке проверки, — пояснил Макузь, — Этот пруд находится вплотную к острову, но остальные, как мы знаем, далеко от. Поэтому там придётся размещать весь пух на полную смену, а для этого и потребна такая изба, как мы прикинули. Надо проверить, как она будет стоять на платформе.

— Хитро, — согласилась грызуниха, — Чувствую, когда по стенам полезет хмель, будет вообще в пух.

Рядом с избой на платформе находился большой навес — дровяной склад и помещение для паровой машины, а между ним и бочкой для отстоя находилось черпаковое колесо диаметром двадцать шагов, наполовину уходящее в воду, и высокая перегонная колонна, выше коей торчала только жестяная труба. На шесте, который торчал над крышей избы, полоскался по ветерку ярко-алый флажок: такой грызи обычно вывешивали над особо вспушёнными объектами вроде центроизб в цокалищах, промдвора Треожисхултов в Щенкове, и тому подобное. Кусок красного клоха не означал собственно ничего, кроме куска красного клоха, но при вслухе на оный повышалось чувство хрурности, и довольно тряслись уши с кистями.

К середине лета сменилась почти половина состава трясов — одни умотали, другие примотали, причём более стремились вторые, а не первые, но держать на стройке слишком много пушей было совершенно незачем, потому как работа и так шла чуть не круглосуточно, а к одному бревну вдесятером не подойдёшь. Вместе с пересменками приехали Руфыс и Рилла, выслушать как оно и всё такое, а также потесать древесину топорами. Услышанным они остались вполне довольны, главное заметив, что гать легла в болото как и была, не нарушая целостности картины — да и платформа в луже мазута скорее украшала пруд, чем наоборот.

— Ну, дорога уже используется, — цокала Рилла у вечернего костра, — В течении Чёрной речки начали городить запруды для грунтовой фабрики…

— Начали это да, — фыркнул Ратыш, — Только там копать на несколько лет, и потом ещё столько же ждать первых плодов.

— Не всё сразу, — улыбнулась грызуниха, — Представь себе, что когда-то пуши не знали всего того, что знают сейчас. Потребовались сотни лет, чтобы дождаться плодов, как ты выцокнулся.

— Да это чисто, — цокнул тот, — Ты вот цокни, с камульфами как оно?

— В порядке нормы, — заверила Рилла, — А вот с погодой не совсем.

— А что с погодой? — насторожился Макузь, — Вроде всё как обычно.

— По предварительным данным, наблюдается сушь, — цокнула Рилла, — Севернее и восточнее, уже к Щенкову, сушь не наблюдается, а сдесь — да. Грызи свидетельствуют, что лес сильно высох, а это чревато сами знаете чем.

— Да как так? — фыркнула Речка, — Даже не повяло ничего!

— Ты ещё цокни, в болоте полно воды. Если бы повяло, так это вообще туши свет… тут немного достаточно, и кло.

— И что в связи с? — цокнула основное Ситрик, поводя ушками.

— Как предполагаю йа, — показала на себя Рилла, — Нужно организовывать трясины на случай сухих гроз, потому что это самый вероятный источник пожара. При малейшем обнаружении возгорания — немедленно бежать и душить в зародыше.

— Да в общем никто и так не будет ждать, пока разгорится! — заметил Макузь.

— Когда вобщем, вероятность возгорания близка к нулю, от попадания молнии в сырое дерево ничего не бывает. А когда сушь — каждая гроза может закончится пожаром немыслимых размеров. Кстати, — добавила Рилла, — Шишморские, которые собирались для рытья дамбы, сейчас ставят дополнительные обзорные вышки.

— Тогда есть предложение поставить в Сушнячихе, — цокнул Ратыш, — Она на самой горе, и там постоянно будет кто-нибудь из наших, чтобы забраться и послушать. Как оно?

Расслушав, грызи сошлись, что оно сойдёт — тем более что планировалась не колокольня, а всего-то высокий столб из скрученных вместе брёвен, с «гнездом» наверху для слушателей. Такая вышка торчала над лесом от силы шагов на десять, но позволяла заметить дым на вполне достаточном расстоянии — собственно, дальше уже не разглядишь из-за дымки и рельефа. Ходившие за дровами бригады трясов заодно зашли в посёлок и быстро вкорячили уцокнутое сооружение — как показал обзор оттуда, действительно намордствует значительная гора, возвышающаяся над окрестностями.

Макузь и Ситрик сами испытали, что такое сидеть в гнезде, когда шквальный ветер раскачивает вышку туда-сюда, и кажется, что вот-вот произойдёт событие. Проходивши в Сушнячиху принимать очередную партию груза, пуши попали в сильную грозу, и поскольку вышка была рядом — воспользовались оной. При этом, само собой, хвосты находились в гнезде наверху только до и после активной фазы грозы с молниями, потому как удар оной в высокую мачту был более чем вероятен. Верхушки елей и берёз склонялись под мощным ветром, летела листва и семечки, а потом в воздух выбросило целые тучи пыльцы, отчего облака окрасились насыщено зелёным. Грызи, следившие за этим с площадки возле водяной башни, зачихали от того, что в нос попала эта самая пыльца.

— Как завернуло! — цокнула Ситрик сквозь шум ветра, — Как бы деревья не попадали.

— Да он не особо сильный! — проорал в ответ Макузь, — Просто пыль подняло, вот и кажется.

Вслед за зелёными тучами поднятой пыльцы на лес обрушился летний ливень — кусками, настолько резко очерченными, что грызи слышали, как лупит струями дождя в сорока шагах от них, в то время как на уши только слегка капало! Пуши спрятались под навес, и вовремя — пачка ливня грохнула по Сушнячихе, как будто выплеснули таз с водой — вымокло всё и враз, с деревьев лило потоками капель, а с крыши вообще хлестало, как из трубы. С истошным визгом между грызями забился кабанчик, оказавшийся на открытом месте; пушные хвосты успокоили его, так что животное хрюкнуло и задремало.

Ситрик и Макузь сидели вокруг кабана и пырились на светлеющее после дождя небо. Бывшие тяжело синими тучи всё более истончались, летели белые и золотые облачка, подсвеченные солнцем, что выслушило как минимум идеально. Оба грызя подумали о том, что для счастья нужно исчезающе мало чего. По лужам падали остаточные капли, настолько большие, что при падении они издавали не «бульк», а «бултых». Вдобавок ко всему этому великолепию тучи совсем разошлись, и лес озарился ярким солнечным светом. Эту штуку грызи тоже хорошо знали: стоит подумать, что в Мире идеально, как становится ещё лучше. На основную дорогу, залитую теперь почти по колено, с гоготанием приводнились два гуся, потрясли гузками и стали вальяжно плавать, полоща жирные бока.

— В пушнину, — заметил Макузь, наподдавая ногой прозрачную воду в луже.

— Ну ты ещё поваляйся, как грызунёнок, — засмеялась Ситрик.

— Это мысль, — согласился грызь, — Только почему как грызунёнок? Те по своему, а йа по своему!

Разбежавшись, Макузь проскользил по мокрой траве и въехал в лужу, подняв фонтаны брызг. Само собой он вымок по уши, но при имевшейся погоде это было делом трёх килоцоков, высохнет как миленькое. Ситрик сначала только хохотала и фыркала, но наслушавшись, сама пробежалась по лужам на дороге и завершила забег в канаве, нынче полной до краёв, так что туда можно было сигать.

— В Щенкове есть дождевой канал, — цокнула белка, выжимая воду из ушных раковин, — Только он старый и потому по большей части зарос, а кое-где и зарыли.

— Дождевой канал? — повёл ухом Макузь.

— Угу. Такая же канава, выложенная по дну прессоваными плитками глины. После сильных дождей её наполняло водой, и можно было таскать по ней баржи с грузом, чем-нибудь тяжёлым, брёвна для строительства, камни, и тому подобное. Потом, когда появились паровики, это уже стало не так нужно.

— А почему после дождей? — не вгрыз грызь.

— Потому что канал значительно выше уровня реки, да и далеко от неё, — пояснила Ситрик, — Так что вода там может взяться только от стока со склонов холмов, и через десять-пятнадцать дней неизбежно уходит в грунт, неслушая на глиняную изоляцию.

— Мда… Но всё-таки грызи докумекали, как перевозить много груза, не вылезая из шкуры.

По крайней мере, ослушавшись вокруг и удостоверившись, что всё — мокрое, пуши пришли к мнению о том, что пожара нынче не будет ни разу, хоть двадцать молний ударь. Шлёндая босыми лапами по оставшимся тёплым лужам, они пошли куда и собирались — забирать предметы для стройки.

— Подгрызает вот что, — бубнил Макузь, — Ну, услышать-то дым можно издалека, килошагов за пять — так весь лес покрыт вышками, что в пух. Но добежать-то дотудова — это несколько килоцоков, а при суши за килоцок разгорится уже в полный рост.

— Да, это мимо пуха, — задумалась Ситрик, — Но вообще мне кажется это редко, чтобы молнии без дождя?

— Редко не редко, но если примерно в такой обстановке случится огненная буря, выгорит весь околоток.

Ситрик вспушилась, потому как понимала, что это не шутки — выгорит и не поморщится. Сама она никогда не слыхала даже небольшого лесного пожара, ибо пуши ликвидировали их в зародыше, но знала из рассказов, что огненная буря — это закатай гусь вату и помилуй хвост. Когда высушенный жарой лес вспыхивает, как хворост, а вдобавок пламя раздувается сильным ветром — огонь распространяется с огромной скоростью и переходит даже широкие реки, не то что просеки. В областях на востоке были известны громадные гари, откуда сейчас возили уголь и большое количество чая, который лучше всего и растёт на гарях.

— Мне кажется, тут ничего не сделать, — цокнула грызуниха, — С нашими силами.

— Пожалуй что да, — почесал уши Макузь, — Но это повод не успокаиваться, а искать пути для.

Грызи так делали всю дорогу, и это постоянно попадало в пух — в частности, не успокоившись вытапливанием смолы из поленьев, они сейчас лезли в болото выковыривать тар.

Сушь в околотке продолжалась до самой осени, если не цокнуть что до зимы, и грызи не слезали с усиленного противопожарного режима. Как цокалось по ушам, возле самого цокалища затушили очаг, возникший от попадания молнии, а на краю болот прорыли канаву, отрезая от леса залежи торфа, каковые при высушивании могли загораться изнутри самопроизвольно; в остальном всё прошло хрурополучно, что вызвало возвратно-поступательные движения ушных раковин, свидетельствовавшие о годовании.

Макузю же, как одному из основных кашеваров, стоило задуматься над пробными запусками основного оборудования платформы, потому как там всё было почти готово, забивали последние заклёпки и закручивали гайки. И после оставалось ещё выше ушей чего сделать по мелочам, но главное, что оборудование стояло на месте и могло чуть ли не начинать качать тар. Это было важно, потому как напилить досок или тем более брёвен для навесов и настилов можно прямо тут, а вот достать второй паровой котёл без вопросов точно не удастся. Грызи собрались возле означенного агрегата, ослушали его и убедились, что это котёл — после чего перешли к более сложным вопросам.

— С моей стороны цокну следующее, — цокнул со своей стороны Макузь, — Чтобы с котлом никак ничего не случилосиха, тут три резервных клапана, все проверены на сто пухов. Сейчас на всякий случай сушим теплоизоляцию, чтобы выделение пара при нагреве не рвало её. Вроде, всё.

— Ну так и чего ещё! — фыркнул Ратыш, — Завтра подтащим дров, и кло!

— Посидите на хвостах, — усмехнулась Ситрик, — Мак цокнул о том, чтобы котёл не взорвался, кпримеру, и никого бы не покалечил.

— Так это главнее главного! — хмыкнула Речка.

— Сто пухов. Но есть ещё сторона, — показала на пальцах Ситрик, — Среди трясов половина не совсем представляет себе, как работает паровой двигатель, а вторая половина не может его разобрать, йа в том числе.

— И что? — удивился Макузь, — Это конечно не добавляет точности попадания в пух, но мы тут цокаем о пробном запуске.

— Йа о том же. Имеется вслуху, что наверняка не всё пойдёт гладко?

— Гадко? — заржал Макузь, — Кхм. Нет, конечно, косяков наверняка допуха. А при чём?

— При том, — поясняла Ситрик, — Что учитывая вышецокнутое, трясы подсознательно поймут поломку двигателя как провал, а это мимо пуха.

— Тем более что это никакой не провал, — добавил Ратыш, — А вполне рабочий момент.

— Кажется понимаю, о чём цоцо Ситти, — цокнула Речка, — О том, что мы чуть не выставили событие как запуск платформы, который непременно должен пройти без сучка без задоринки.

— Так очевидные вещички, — развёл лапами Макузь.

— Для тебя очевидные, а Олыш и Светёлка недавно научились на языке цокать, — прочистила грызуниха.

— Тогда поняяятно, — почесал за ухом тот, — Это ты точно подметила, белушко.

Как показала дальнейшая разъяснительная работка среди пушей, подметила более чем точно — большинство трясов так и поняли, что паровик на сто пухов должен начать качать тар, и действительно испытали бы разочарование. Теперь же они только потёрли лапы и приготовились к выслушиванию.

Ещё до рассвета Макузь и Ратыш вскочили и напихали полную топку дров, так что когда над топью стал развеиваться утренний туман, котёл уже почти кипел. Слышалосиха утробное гудение пламени в топке, а из довольно высокой трубы валил серо-белый дым, кружась клубами и растворяясь в тумане. Покормившиеся грызи стали собираться, на этот раз чисто позырить — после долгого втыкания в стройку тоже приятного много, просто позырить. Причём если сначала собирались они на платформе, как всегда перейдя туда с острова по настилу, то когда пришло время дать пару — Макузь настоял, чтобы основная толпа убралась на сушу, потому как бережёного… ну и так далее. Здоровенная стрелка, показывавшая давление, висела на отметке «И» — что означало «изрядное», и пока это был максимум, всё что выше стравливалось через клапаны.

— Так, от поршня отходим… — цокнул Макузь, — Давайте вон за поленницу.

— Впух, давай уж в Сушнячиху отбежим! — фыркнула Ситрик, — И окопаемся, для надёжности.

— Да, не тяни гуся за перо! — подтвердил Ратыш.

Макузь не стал тянуть гуся и повернул рычаг, открывавший клапан подачи пара на поршень. Раздалось почти оглушительное шипение, и грызь не сразу заметил, что выходной вал вращается! Он честно цокнуть ожидал куда большего скрежета и вибрации, но оказалось что всё собрано пух в пух — раздалось характерное паровозное «чух-чух», ну или «фых-фых», как слышали другие, и вал раскрутился. Грызи ослушивали паропроводы, там где могло бить через неплотности, и ничего особо плохого не заметили, что тоже порадовало. Макузь остановил поршень, взялся за другой рычаг и вкорячил в зацепление шестерни, так чтобы двигатель работал не вхолостую, а крутил черпачное колесо.

— Ыть! — цокнул грызь, снова пуская пар.

Внушительных размеров колесо — оно торчало наверх почти на десять шагов, надо цокнуть, медленно начало вращаться, забултыхалась встревоженная вода. Затем раздался скрежет, треск дерева и колесо крутанулось обратно, а Макузь тут же убрал тягу. Всё-таки он не зря цокнул уйти от механической части — с креплений сорвало редуктор, через который усилие передавалось от поршня на колесо, и массивная железка перевернулась набок, выщербив брёвна платформы — будь кто слишком близко, лапы отдавит только так.

— Нормально, живой! — цокнул Ратыш, ослушав редуктор на предмет повреждений, — Косяк, мало закрепили.

— Ну в общем-то вот и оно, — засмеялся Макузь, — Начало большого песка.

Тут он попал в запятую. Всмысле, словами про начало песка, а не сам. Трясы, приглашённые лично убедиться в произошедшем, поглазели на редуктор, почесали ухи и решили, что надо закрепить более годно, раз уж не хватает. Честно цокнуть, это был косяк Макузя — он-то должен был сообразить, что костыли с ладонь не удержат агрегат, который испытывает такие механические нагрузки, а с трясов по уцокнутым причинам спроса мало — цокнули забить костыли, они забили костыли. И кстати цокнуть, вполне годно забили. В ознаменование этого Макузь прицепил на куртку высушенный цветок лопуха — чтобы помнить, что лопухнулся. Через некоторое время таких декораций там набралось столько, что грызь прицеплял только в нерабочее время, на всякие собрания и тому подобное.

Процесс длительной отладки был известен всем, кто был знаком с механизмами большого размаха, каковым являлась черпачная платформа — от этого никуда не денешься, но и оно никуда не денется, а заработает, если всё сделать как следует. Сложность состояла в том, что паровой котёл на плтаформе был не паровозный, а раза в три больше, как всегда и делали для стационарных машин. Кипятить такую прорву воды каждый раз, чтобы выявить очередной косяк, оказалосиха крайне накладно по дровам! А косяк выпрыгивал просто тут же — когда закрепили редуктор, вырвало паропровод. К удаче, грызи прекрасно знали, что его может вырвать, и труба закрывалась досками, так что никого не пропарило и не ударило отлетевшими деталями.

После того как паропровод поставили на место и укрепили, паровая машина задумалась и крутила колесо в течении двух килоцоков, после чего опять остановилась. Ослушивание выявило, что лопнул кривошип — та железяка, которую крутит поршень через шатун. Это был серъёзный косяк, потому как тут уже ничего не сделаешь, кроме как ехать в Щенков за новой деталью.

— Пуховы олуши! — фыркала Речка, — Закалили через хвост, вот и всё!

— Ну, да, — согласился Макузь, поправляя батарею лопуховых цветов, — Но с кем не бывает.

— Не бывает с тем, кто ничего не делает, — согласилась с соглашённым белка.

Пуши быстро пересмотрели планы в связи с событием и выяснили, что сойдёт — на стройке было ещё очень много чего сделать, а поставить кривошип можно и после всего этого. Платформа приобретала, и в том числе — законченный видок: с одной стороны крыша навеса и избы, которая была поднята на сваи примерно в свою высоту, от сырости; с другой стороны колесо, бочки и перегонная колонна. При этом всё это великолепие находилосиха посреди пруда, и соединя-вторая-лосиха с островом настилом на сваях, воткнутых в дно. Единственное, что не особо понравилось грызям, так это то что гать от Керовки к лесу и дровам была узкая, рассчитанная на узкоколейку, и паровой грузовик по ней не проходил. Таскать дрова предстояло на лапных тележках, что не вызывало особого одобрения.

— Ну, это только на один сезон, — пояснял Макузь для Ситрик, дабы потом она пояснила всем, — Он будет пробным, кло? Послушаем, как пойдёт. А если пойдёт по шерсти — проложим колею.

— Это ты рановато цокнул, про колею, — заметила грызуниха, — А что по ней будет кататься, без целого мехсарая с паровозами и прочей погрызенью?

— Ты слушаешь в корень, — кивнул грызь без тени удивления, — Йа и имел вслуху, что с самого начала там будет кататься просто вагонетка, толкаемая влапную — всё равно лучше, чем без колеи. Заодно проверим, как колея.

— Хитро, — хмыкнула Ситрик.

Пока же они хитро поехали в Щенков, сдав дела другим пушам. Грызунихе следовало отдохнуть от расставания со всем согрызунячеством, а Макузю — чётко пробить вопросы о замене кривошипа и все прочие, какие следовало. Собственно грызь втихорька надеялся, что доцокиваться опять возьмётся Ситрик, а ему останется разбрыльнуть мыслями и погрузить предметы. По большей части так и случилось, потому как ей это было не в тягость. На самом деле грызи зачастую составляли такие оперативные группы, и также часто получалось, что белка с чистым цоканьем доцокивалась, а грызь разбрыливал и работал лапами — это было ни разу не ново, такая технология использовалась с того времени, как белки научились связывать цоцо в осмысленные предложения.

Ситрик была рада возвращению не меньше, чем отбытию в походы, что нельзя не признать попадающим в пух. Грызуниха с большим интересом обегала всех знакомых пушей, причём не только белок, но и прочих животных, обитавших в цокалище, а также растения на огороде и в земъящиках в собственной родной избушке. Это вызывало чувство хрурности размером с шишморскую топь, о чём Ситрик и не умалчивала. А те кто это слышал, как правило интересовались, что за топь такая — на что у грызунихи имелся развёрнутый ответ. Короче цокнуть, не прошло и нескольких дней, как Макузь и Ситрик уселись на завалинке её избушки, готовясь к походу на огород, собирать урожай — согрызуны там кое-что делали летом, так что заброшено не было ни разу. В воздухе витала осень — жёлтые листья, прохладный ветерок и некоторая сырость, а также особый запах не оставляли сомнений в витании осени.

— Послушай Макки, — цокнула серенькая, — Походы в болотню это здорово, но всё равно хотелосиха бы окопаться основательно, понимаешь? Чтобы огород, гнездо, ещё огород, кло?

— А, ну если ты про это, — хрюкнул Макузь, — Йа думаю, окапываться мы можем и прямо тут, если ты не против?

— Йа против? — покатилась по смеху белка.

— Ну и в пух. А походам на болотню это раньше не помешало, и позже не помешает.

— Нну как цокнуть, — почесала за ушком Ситрик.

Хотя она цокнула только междометия, Макузю не потребовалось напрягать ум, чтобы допереть, что именно она имеет вслуху.

— Ты хочешь цокнуть, не завести ли нам грызунят? — уточнил грызь.

— Вообще-то да, — вспушилась грызуниха и добавила, — Ну, не сию секунду, а вообще.

— Это в пушнину, Ситти, — обнял её Макузь и погладил шёлковые ушки, — Мне казалось, ты не очень рвёшься бельчиться.

— Мне раньше тоже так казалось, — хихикнула та, — А теперь есть уверенность в хрурном исходе мероприятия.

— Тогда цокну вот что: кло! Кхм, — проржался Макузь, — Если ты имела вслуху окапываться прямо на болотах, то мне кажется это лишнее. Там никто не окапывается, только набегами и трясут, как в Понине.

— Но не могу же йа оставить грызунят, — цокнула Ситрик, — И тебя оставлять тоже совершенно не хочется. Да и к тару уже привыкла, хехе…

— Песок таков… Пока там только одна опытная платформа, а если будет подтверждение рассчётов по производительности — будет все десять. Тогда потребуется построить целый новый посёлок, чтобы размещать там общаги, склады, мастерские и всё такое.

— Новый? А Сушнячиха?

— Сушнячиха такому погрызищу будет не рада, там всё сделано под высушивание болотных трав, да и гора там маленькая, а вокруг опять болота, — пояснил Макузь, — Поэтому скорее всего, именно новый. Вот там, если всё будет в пух, можно и окопаться. И к болотне близко, и до Щенкова по хорошей дороге тоже не особо далеко.

— Хм, надо будет послушать, как оно, — цокнула Ситрик, — Но звучит хрурненько.

— Хрурненько звучит «моя согрызунья Ситрик Треожисхулт» — засмеялся грызь.

В то время как некотрое количество белокъ тряслось по цокалищу, другое количество также белокъ, только других, тряслось в Керовке. Возле Понина, на дороге до Сушнячихи, работал паровой «бобр», вытаскивая брёвна из бурелома и сушняк, так что добыча дров происходила быстрее, чем влапную. Само собой, дожидаться прокладки рельс никто не стал, гнать начали сразу же, как только устаканилась работа черпака, а случилосиха это к середине осени. Теперь по гати на Керовку регулярно шли гружёные дровами телеги, а колесо вращалось круглые сутки, днём и ночью, уточняем.

Возле того хранилища, которое в своё время сделали испытатели, поставили ещё два, побольше, и отстояный и очищеный тар лили туда, потому как бочек не напасёшься. Старожилы, в составе трёх хвостов, окончательно бросили свой лапный черпак и сами разобрали его на стройматериал и дрова, потому как слышали своими ушами, что паровой работает куда как быстрее. Быстрее было цокнуто настолько мягко, что просто никак — если раньше за день тяжёлого труда получалось от силы пол-бочки, то теперь грызи только накидывали дров в топку и смотрели за процессом, а к вечеру наблюдали до десяти бочек продукта. Черпак мог сделать и больше, но тут уже упирался сам пруд, потому как не успевало натечь. Вслуху этого грызи перешли на вычерпывание только днём, а ночью вода отстаивалась — так оказалось эффективнее, да и сурковать не мешало.

— Вот такой песок, — цокнул Фрел, зачитав доклады, — Если учесть…

— Если учесть, что душит, — подсказала Рилла, показав по шее.

— И это тоже. Если учесть ещё разведку другой группы, которая прошла по вашим следам и уточнила наличие до десятка прудов такого же размера, как нулевой, — продолжил грызь, — То самое время разворачивать полное погрызище. Во весь рост!

— Во весь рост, во весь рост! — мелко затряс ушами Макузь.

— Да. А для этого в нулевую очередь нужно место для базы операций. Кто представляет себе, что такое «база операций»?

— Ну, да! — цокнула Рилла.

— Тогда извольте прочесать лес, — заключил Фрел.

Прочёсывание леса не могло нагрузить белокъ, да и вообще на этот раз дело было попроще, чем разведка топи. Как они всегда это и делали, грызи сперва сели за карты, прежде чем прочёсывать лес-то.

— Вот прослушайте ушами, — показала Рилла, — От Сушнячихи тропа идёт не только к шишморскому цокалищу, но и к посёлку Чихов. А оттуда лапой подать до реки и лемминговой дороги зимой.

— И?

— И, будет в него, — показала в пух белка, — Если то самое место окажется близко к этой тропе, дабы потом расширить оную до дороги, и кло.

— Чисто, — подумавши, согласился Макузь, — Тогда давайте пройдёмся вдоль этой самой тропы, цокнем вы с Руфом с одной стороны, а йа и Ситти с другой.

— А может, наоборот? — скатилась по смеху Ситрик.

— Да. А вот кстати цокнуть, — заметил Руфыс, — А где мы собирались ставить перегонку? Там, или ещё где?

— Скорее всего где ещё, — просветил Макузь, — Возле топи лес не особо продуктивен на дрова, хватило бы на топку платформ. Так что лучше, как мы прикидывали, вывозить тар туда, где много лишнего топлива, и перегонять там.

— То есть получается что? — задумалась Ситрик, — Тар за весь тёплый год придётся хранить на базе?

— Получается что да. Ну, бочка будет нехилая, спору нет.

— Бочка будет на редкость нехилая, — дальнослышно поправила Речка.

Пока же грызи собрались да и пошли, в очередной раз — то есть, пошли конечо не раз, а в лес, но тем не менее. Пароходы, наделанные сотнями штук из просмолённого клоха, пыхтели по всем рекам, так что добираться проблем не имелосиха, к тому же учгнездо выделяло единицы бобра для оплаты этой процедуры, и искать самим не требовалось. За два очень неспешных дня грызи добрались до Чихова и ослушали его: это был небольшой посёлок без особого уклона в какую-либо деятельность — имелись собственные огороды, небольшая грунтовая фабрика в запрудах у речки, ремесленные мастерские и всё такое. Досюдова проходила лемминговая дорога, и слышимо именно по ней вывозили излишек дров и угля с топливной базы для получения внешнего дохода.

Вокруг несильного возвышения, где находился посёлок, простирались несколько обширных полей и рощи лиственных деревьев навроде ивы, только больших — когда всё это цвело, от пыльцы и пуха грызи чихали, что и стало причиной наречения посёлка. Четверо пушей завалились в центральную избу, но там сидели только грызунята и вычёсывали овцу, а ответственные уши по посёлку ковырялись на огородах, собирая Урожай в Закрома — так и цокнули, Урожай в Закрома. Поскольку все знали, что без Урожая в Закромах будет довольно не в пух, отвлекать не стали, а цокали прямо через изгородь. По результатам цоканья через изгородь пуши составили мнение, что местные не будут против вкорячить куда-нибудь на отшиб перегонку для тара, потому как им требуется чем-то занимать лапы, а дрова слишком особым спросом не пользуются.

После такой разведки приступили к другой разведке, уже на местности. Как они и грозили, грызи пошли парами с обеих сторон от тропы — от Чихова в сторону Сушнячихи. Поскольку орать вдаль было глупо, разделилсь и доцокались встретиться уже на месте назначения — вслуху чего Макузь и Ситрик в очередной раз остались в Лесу на две пуши, с дорогой впереди, и это их порадовало — цокнуть бы что неслыханно порадовало, но на самом деле слыханно, и притом постоянно слыхано. Сидела осень, но особой грязи не наблюдалосиха, так что идти можно вполне свободно и преодолевать за день значительные расстояния, что и в пух. Конечно, грызи часто пользовались непромокаемыми плащами от дождя, но всё-таки шлось спокойно. В носу тусовался запах сырой земли, дерева и листьев, так что оба наличных грызя припомнили первый раз, когда они ходили в разведку на две пуши.

— Ситрёна, йа так люто счастлив, что ты таскаешься со мной по всем лесам! — прямо цокнул Макузь, — Если бы кто цокнул мне, что так может быть, йа бы наверно не поверил.

— Ну конечно, — засмеялась белочка, — А по ту сторону дороги идёт кто?

— Ну да, хватил лишнего…

— А йа люто счастлива, что ты вытаскиваешь меня из цокалища, — цокнула Ситрик, — Сама йа бы пух так пробежалась.

Грызи почесали друг другу за раковинами, которые ушные, и продолжили хождение и глазение по сторонам. На следующий день погода разгулялась, небо было чистое, так что стало ещё веселее — грызи шли, размахивая хвостами и горланя песни:

Спой-ка с нами гусачина, гусачинушка!

Раз листочек, два листочек — будет ивушка!

Раз черта и два черта — и будет стрелочка,

Раз пушинка, два пушинка — будет бе-лоч-ка!!

Вместе весело шагать по мосточку, по лесочку, по песочку!

А капусту положить лучше в бочку, зёрна — в строчку, на яйца — квочку!!

За этим занятием они не сразу просекли, что идут не по лесу, а по совершенно чистому полю! Непонятно каким образом не заросшее деревьями, покатое поле было длиной не менее килошага и примерно такой же ширины; по бокам имелись поросли ивовых кустов и ёлочек, а посередине в сырой ложбинке росли дикие тыблони и опять-таки ивы. Ослушивание выявило, что тропа проходит по краю поля, а вскоре из леса с другой стороны вышли Руфыс с Риллой, так что появилась возможность, и в том числе — обцокать услышанное полным составом.

— Поле просто самое в пух! — цокнула Ситрик, — На мой слух, тут и надо ставить. Как с расстоянием?

— С расстоянием впринципе сойдёт, — прикинула по карте Рилла, которая в основном и картографировала.

— Макки, тогда грохнем тут? — спросила грызуниха.

— Честно цокнуть, мне очень жалко занимать такое поле, — прямо цокнул Макузь, — Сама же цокнула, в пух. А мы тут такое погрызище разведём.

— Хм… — подумала Ситрик, — А ведь и верно, если занимать хрурные места — их не будет. Но что тогда?

— Мы ещё не прошли и половины пути, — напомнила Рилла, — Думаю, надо дослушать, там и разбрыльнём.

— Айда!

Способ такой выборки места под какое-либо погрызище был давно известен и продолжался с самого начала — если место и так в пух, зачем его занимать и разводить там галимаж? Собственно, и Щенков был основан отнюдь не в цветущей долине, а на склонах крутых холмов, разрезаных глубокими оврагами; вся эта местность изначально была покрыта зарослями колючего кустарника вперемешку с пустырями. Грызи постепенно зарыли овраги или укреплили их стены, расчистили кустарник, проложили каналы для снабжения водой, так что теперь ничто не напомиинало о том, что место под цокалищем было довольно неудобное.

Помимо общих рассуждений о пользе для Мира, которые впрочем имели прямую связь с лапами, устроение тряски в неудобных местах имело чисто хузяйственный смысл. Когда собрание пуха становилось большим, зачастейшую трясы оказывались временно без всякого дела, а это грозило сходом с режима «хохол дыбом, пухячить до заката» — тут и помогали овраги, кусты и бурелом, на переработку коих требовалось астрономическое количество белко-килоцоков работы. Как это ни странно, но именно нагруженность упрощала деятельность коллектива — цокнуть, навроде как тренировка для лап.

Чтоже до местности, то впереди по направлению ушей у грызей были леса, поля и снова леса, перемежаемые речками, слегка заболоченными низинками и прочей прелестью. Собственно, теперь ни у кого не поворачивался язык назвать лужу с осокой «болотом», потому как все слышали настоящее, махровое болото, не похожее на лужу с осокой. Макузь и Ситрик слушали почти внимательно, но никак не улавливали подходящего места — леса были достаточно свежие, с малым содержанием сушняка и бурелома, так что выпиливать такой участок никакое грызо не будет.

— Сдаётся мне, так и дойдём до Сушнячихи, — цокнула Ситрик.

— А что делать, дойдём, — кивнул Макузь, — Послушаем, что цокнут сотрапы.

Когда пух выходил на открытые пространства, можно было услышать другой пух — диких овец, косуль, и даже классических серых волков, тусовавшихся мелкими группами по одной-две единицы. Серые отнюдь не бегали с выпученными глазами, а просто ходили, неспеша и даже лениво, и на грызей обратили внимание, эквивалентное кусту картохли. Грызи в свою очередь вспушились и бочком проследовали мимо.

Проследовав мимо, они уткнулись ушами в чернолесье — участок с худосочными ёлками, где не имелосиха никакого подлеска, а почти голую землю покрывал только слой чёрных старых иголок и коры. Любое грызо знало, что такой лес — не в пух, потому как мешающие друг другу от чрезмерной плотности деревья постепенно засохнут, а на куче сушняка вероятно возгорание и расплодятся короеды и пилящие жуки, что тоже мимо пуха. Участки чернолесья, если таковые обнаруживались, чаще всего пускались под пилу и превращались в стройматериал и топливо, а на освобождённом месте резко пёрла новая растительность.

— Так, это не кло ли? — поинтересовалась Ситрик, вращая ушами.

— Да, имеет признаки, — согласился грызь.

Пожалуй первый раз в жизни они оба с таким удовольствием обшарили участок чёрного леса, кое-как зафиксировав его границы и расположение относительно тропы. По результатам выходило, что есть где размахнуться ушами — площадь килошага три на полтора повзволяла вкорячить всё, что собирались, и даже больше. Закрыв круг обхода по периметру участка, грызи цокнули.

— Значит куда? — почесал уши Макузь, — Предварительное кло есть. Теперь встретить сотрапов, вернуться сюда, если они не нашли ничего лучше, и ослушать подробно.

— На предмет?

— На предмет намордия всяких редких объектов, типа медвежьих берлог, — дал справку грызь.

Собственно, так и они и сотворили. Рилла и Руфыс по своей стороне тропы нашли всё тоже самое, но их участок чернолесья был раза в два меньше, что и внушало мысль проверять макузье-ситрячий. Впрочем, второй кусок тоже закартировали, потому как он понадобится для усиленной добычи строительного дерева. Тут уже пуши именно прочесали лес, ходя туда-сюда от края до края, но не нашли на удивление практически ничего! Мыши, обычные в любом лесу, тут отсутствовали, как и птицы, которым не хватало подлеска. Без птиц в кронах плодились вредители, объедавшие и без того скудную хвою, так что участок выслушил на редкость уныло.

— Слушайте, что-то и птиц совсем нет, — заметила Ситрик, — Может, тут что-то с самим местом не так?

— Вообще, подозрения закрадываются, — подтвердил Макузь.

— Проверить не помешает, — кивнула Рилла, — Но в общем никаких особых признаков и нет, обычное чернолесье. Птиц там обычно и не бывает почти, как и всякой живности… И кстати да, что мне писать на карте?

— Буквы! — точно цокнули все трое.

— Хруродарствую. Йа имела вслуху, как назвать посёлок?

Грызи озадачились этим, но не особо сильно, потому как это было глубоко второстепенное. Тем не менее, Макузь возвращался к разбрыливанию и скоро придумал, над чем можно посмеяться. Пуши любили такие названия, чтоб вызывало ржач, но самые очевидные типа «посёлок Наземный», «Избяной» и тому подобное уже давно заняли.

— А если назвать Ситрячий? — засмеялся Макузь.

Пуши покатились по смеху, как горох по крыше.

— Не, в категорию нет! — отрезала Ситрик, — Йа ещё может в этом посёлке пожить хочу, а эт-самое в посёлке собственного имени — мимо пуха.

— Вообще да, по грызоназваниям не особо в пух, — согласился Макузь, — Тогда пока что, тупо «Таров».

— Записала, — кивнула Рилла.

С тех пор в схемах и документах посёлок значился как Таровъ, с «ъ» третьей величины — в конце концов ему таки надо как-то значиться, чтобы не путать. Разведчики же окончательно закартографировали участок и вернулись в цокалище, предварительно зайдя и на топь, докуда было ближе. На платформе вполне в рабочем режиме возились, хотя и начал ощущаться дефицит дров: возле Понино лес был прочёсан от сушняка килошагов на пять, вокруг Сушнячихи тоже, так что таскали издали, а это замедляло процесс. Однако огромное, десять шагов в диаметре корыто с таром внушало достаточно, чтобы поднять хохол на полную.

В Щенкове состоялся сход ЦокСовета, на котором пуши перетёрли сложившуюся ситуацию. Поначалу хотели, чтобы доклад об обстановке зачитал Фрел, который по большому счёту его и писал, но пожилой грызь мямлил, и вовремя вспомнили, что в цокалище есть Ситрик — а уж эта не мямлила, цокала чётко и чисто. Произвести процедуру следовало воимя того, чтобы у всех грызей имелось информирование в том плане, куда будут вбуханы ресурсы — а они должны были быть вбуханы, и в нехилейшем количестве. На ЦокСовет собирались почти как на Первомай, только без белочи, собак и куриц, и вообще, покомпактнее — по пуше с одного двора или семьи. Такой пухосбор умещался в просторном дворе учгнезда, откуда убрали ворота спортивных площадок и испытуемые машины.

— Ох впух, — зажмурилась Ситрик, — В ушах рябит от ушей!

Это было точно, целое море ушей вызывало чувство нереальности, потому как больше такого никогдища не услышишь.

— Но ты цокнешь? — уточнил Макузь, — Если не в пух, йа и сам…

— Ну да ну да, — хмыкнула Ситрик, — Цокнет он, знаем…

Грызуниха забралась на штабель бочек, откуда было удобно цокать, и осмотрела площадь — таки допуха белок, никуда не денешься. Несколько тысяч ушей повернулись на выслух серо-фиолетовой белки с красными волосами, раздалось обобрительное мотание раковинами.

— Пуух! — громко цокнул ЦокСоветчик, — Теперь собственно о соли насчёт этого тара, ну, почём там перья, поведает Ситрик Треожисхулт.

— Пуух! — не менее громко цокнула Ситрик, слегка покатилась по смеху, но взяла себя в лапы, — Рада всех вас слышать, мягкие комки пуха!

— Аналогично!

— Задаю вопрос про вообщи… тар — это в пух?

— В пух, в пух!! — зацокало по всей площади.

— Отлично, — кивнула грызуниха, — Тогда сейчас разуйте раковины, прочищу, что имеется вслуху под таром в данном случае…

Она и прочистила. В нулевых требовалосиха несколько сотен трясов, готовых воткнуться в работу, а также откровенная трата общих ресурсов цокалища. ЦокСовет ведал единицами бобра, заработанными в ходе хузяйственной деятельности, и для подобных операций этот общак был незаменим, ибо для осуществления всех проектов понадобятся десятки единиц техники, материалы, оборудование и инструменты — то есть, это ни разу не шутки. Одних рельс для узкоколейки в самом минимальном варианте нужно килошагов пятнадцать, а это тянет на допуха единиц. Кроме того, в случае успешного развёртывания производства придётся построить в Щенкове новый склад масляных продуктов для обеспечения их транспортировки к местам назначения.

Все эти заявления вызывали зацоки среди грызей, и Ситрик тут же отвечала на них, не пользуясь ни единым междометием, как это зачастую делали другие пуши, так что процесс проходил в ключах, и в тм числе в конструктивном, сухо цокая. Да и вообще Ситрик куда проще могла цокнуть чисто, чем кто-то ещё, чем и пользовались. Несколько грызей немедленно предложили рацуху — не гнать сразу десять черпачных платформ, а поставить хотя бы одну или две, так что для них потребуется мыслимое количество чугунных рельс — а мыслимое количество можно взять и в долг, отдав после того, как будет тар. Ситрик, да и все остальные особо причастные, только успевали записывать. А записывать стоило, ибо грызи цокали как обычно дельные вещи! Потому как никто не цокнул, что запрошенное количество единиц бобра будет жирно, а цокнул с пояснениями, что столько и не потребуется. Нашлись и те, кто мог лично пробить мысль о том, что дать рельсы в долг — в пух, так что Макузь потёр лапы в предвкушении.

Потирал он отнюдь не зря. Как только ЦокСоветчики собрали в кучу результаты обцокивания, началось обсуждение непосредственных планов начала стройки. Настолько как только, что к вечеру уже начали готовить первые пять «бобров» к отправке в Чихов. Как прикидывал сам Макузь, пробивание дороги следовало начать аккурат со стороны Чихова, дабы довести дорогу до Сушнячихи и самой топи, а потом резать площадь под чернолесьем под постройки. Кроме того, предуслышивались объезды вокруг посёлков, дабы не вести проездную дорогу прямо через них — но и совсем отрезать было бы не в пух.

Передвигать тяжёлую паровую технику на дальние расстояния было не так просто — грузить на пароходы долго, да и малые судёнышки не подняли бы «бобров», а большие не влезут вверх по мелким притокам. Гнать приходилосиха своим ходом по просекам, так что скорость получалась примерно как лапного шага. Тем не более, грызи заверяли, что это всё пухня — наклёвывалась зима, а в это время резко увеличивалось количество трясов. Если летом большая часть пуха лениво полоскалась в лесах и копалась потихоньку на огородах, то зимой он же хватался за промышленную тряску, и хватался крепко.

— Да это ладно, они там разберутся, — отмахнулся Ратыш, — Вот послушать, что с паровозами.

— Ох впух, — схватился за уши Макузь.

С паровозами предстояло слушать основательно, потому как пока что их не было вообще. Главной надеждой на то, что они появятся, был щенковский мышеремонтный завод, где ремонтировали агрегаты зимних «мышей» и их же собирали из завезённых комплектов. Там не занимались этим постоянно, но была практика сборки на месте паровых котлов с последующим присобачиванием готовых поршневых блоков — так и получалась полная силовая установка. Именно этим намеревался воспользоваться Макузь — сделать немного другие котлы и вкорячить прочие переделки, и вот оно. Грызь было цокнул Ситрик, чтобы она не загружала себе голову выше меры, но грызуниха только цявкала и ходила по цехам завода вместе с группой пушей, ослушивавших и разбрыливающих.

Завод как таковой представлял из себя никакие не огромные корпуса, а несколько промдворов, стоящих примерно рядом — в одном была кузница с паровым молотом, в другом слесарка, в десятом ещё что-то. И собственно, именно тут можно было услышать узкоколейку, по которой каталась мышь, поставленная на колеса, и перетаскивала тяжёлые грузы между промдворами завода — всё те же паровые машины и собранных мышей. Грызи в очередной раз подробно расслушали, как сделана колея.

— Впух, такая прорва шпал! — цокнула Речка, показывая на шпалы, — Нагрузка выпаса!

— А попуху, — цокнул Макузь, — У нас настил из брёвен, выпилим пазы прямо в нём. Но там где по грунту, придётся класть шпалы, поперёк не цокнешь.

— Да не, шпалы как раз поперёк, — покатилась по смеху Ситрик.

После этого грызи вспушились, выстроились свиньёй и нагрянули в цех, дабы истрепать уши тем, кому следовало. Согласно ранней разведке, уши там имелись, так что пошло по шерсти. Те самые специалисты по металлу, что занимались сборкой котлов, просветили, что увеличить диаметр и изменить конструкцию паровоза — впринципе можно, но потребует. Ситрик же с интересом глазела на работу парового молота, который плющил раскалённую докрасна заготовку — тяжеленная тупь поднималась силой паровой машины и падала вниз с двух шагов высоты. Раздавался громогласный удар, слышимый далеко по земле; многие слышали эти удары издали, но не все видали воочию, что это такое. Хотя резкие удары заставляли прижимать уши, разлёт искр красного металла выслушил привлекательно, так что Ситрик попросила разок дёрнуть за рычаг, спускавший молот вниз, и осталась жутко довольна результатом.

— Не, ну слуханите ушами, — цокал Макузь, ходя туда-сюда по двору цеха, — Склепать-то они склепают, а собрать окончательно и подогнать у них уже песка не хватит.

— Почему не хватит?

— Потому что если они оставят наш паровоз в цеху, он застопорит всю работу, а им ещё мышей собирать.

— Кстати, сколько всего надо паровозов? — уточнил Ратыш, — Штук десять, думается.

— У вас в проекте что? — напомнила Ситрик, — Механический сарай для паровозов в Тарове. Там бы и собрали.

— Во! — показал на ситрячьи уши Макузь, — Точнёхонько!

Вслуху этой рацухи, городить ничего в Щенкове пока не пришлосиха. Мышиный завод начал изготовление так цокнуть машинокомплектов, которые пока ложили на склад, а зимой собирались перебрасывать ближе к месту. Само собой, цокая об изготовлении, имеется вслуху то, что начали думать об этом, потому как спешить было некуда — для паровозов ещё не было ни колеи, ни даже рельс как таковых.

Что же до серо-фиолетовой грызунихи, так она порхала по цокалищу, но не просто так — или, точнее, не только просто так. Возвращаясь к избушке, Ситрик дорисовывала по памяти целую серию рисунков, изображавших болотные организмы, как растительные, так и змеевидные — чтобы отрисовать пух в пух, требовалосиха изряднейше сколько времени! Однако это давало результат, потому как многие из ситрячьих иллюстраций попали в книжку-инструкцию про шишморскую топь, которую не перерисовывали, а отпечатывали. Интерес в этом издании был не только в том, чтобы покататься по смеху, но и в прямой практической пользе — книжку крайне рекомендовали к ознакомлению всем трясам, прибывавшим издалека, воизбежание утоплений, отравлений и покусов.

Кроме того, Ситрик нашла нужные уши и слегка оттрепала их по вопросам организации, потому как привыкла этим заниматься, а хотелось чтобы всё было точно в пух. Если на стройке всё делалосиха в основном чисто по наитию, на ухо, то работа целого посёлка требовала как можно более чёткого учёта, воизбежание косяков. Грызуниха посетила как ЦокСовет, так и центральную избу Треожисхултов, встроенную в промдвор, где получила требуемое цоканье. После этого она поправила подскошенный мозг, вспушилась, и продолжила трясти — в частности, решила что пора обновить окраску пушнины, и собственно так и сделала. Помогало то, что у Чейни теперь имелся целый склад всяких красок, кистей, валиков и всего сопутствующего, вплоть до гусиных таки перьев.

— Ну как, лисей больше на остров не набивалосиха? — спросила Ситрик.

— Хм? — уставилась на неё ушами Чейни.

— Ах да, йа ещё ни одной зимы не пропускала, — припомнила грызуниха, — Значит, как следует тогда их разрулили.

— Да, запилили лисоналичие. Выслушай ушами, — цокнула белка, — Как думаешь, два грызунёнка это достаточно, или нет?

— Слушая для чего. Уравновесить на коромысле бочонок капусты — достаточно, а два бочонка — нет, — резонно ответила та, покатившись по смеху.

— Действительно, — почесала ухи Че, — Ну, йа имела вслуху, достаточно для того, чтобы количество грызей оставалось в пределах пуха. Раньше йа бы цокнула, что два грызунёнка это вполне сколько надо, а обычно так и получается…

— Почему — сколько надо?

— Ну как, грызей-родителей сколько? Две штуки. Две штуки и две штуки — как раз на замену.

— Не-а, — улыбнулась Ситрик, которую такими схемами уже нельзя было подловить, — Если каждая пара грызей вырастит двух грызунят, будет примерно двукратный рост численности, и это если учесть потери.

— Как так? — не вгрызла Чейни, которая куда меньше чем подруга интересовалась математикой.

— А вот, слухни, — Ситрик прочертила когтем по песку линии, — Вот отрезок, изображающий длительность жизни пары грызей. Вот отрезок, изображающий длительность жизни их детей. А этот, как понимаешь, следующего поколения.

Отрезки накладывались друг на друга, создавая ту самую лестницу, о которой и было цокнуто.

— А, чисто! — фыркнула Чейни, — Соль в том, что грызунята успеют вырасти и сами обельчиться, прежде чем закончат жить их родители. Как-то йа упустила это из слуха. Просто за последний год у нас немало кто жить прекратил, ну ничего особенного, потому как и годов грызям было не по пуху, чтоб мне так грызть. Но всё-таки это заставило подумать, а будет ли достаточно две белочи?

— Две. Белочи, — задумчиво цокнула Ситрик, кусая соломинку.

— А вы с Макузём не собираетесь?

— Собираемся, — улыбнулась грызуниха, — Но сначала мы собираемся построить новый посёлок возле шишморской топи, ты знаешь.

— Построить на две пуши?

— Почему на две, на три!.. Кхм. Йа имела вслуху, на триста три, — пояснила Ситрик, — Теперь волна поднята такая, что уже пуха с два остановишь грызей.

Белки с удовольствием смотрели в осеннее небо, по которому летели сероватые тучки — сероватые, как лисий пух, как кое-кто выцокивался. В кустах невдалеке возилось некое животное, а в сарае поквохтывали курицы; из-за ёлок поднимался столб серого дыма от движущегося по дороге паровика. Высоко в небе, тряся жирными хвостами, пролетали на юга утки.

Как и грозились ЦокСоветчики, операция была развёрнута на всю катушку и даже больше. Выпилочные команды быстро продвигались вдоль дороги Чихов-Понино, расширяя её до леммингового состояния, а когда добралсь до выбранного участка чернолесья — принялись пилить и его, уже площадью. По всей Щенковской области имелосиха немало кочевых бригад, которые так и искали, где можно чего выпилить — и тут они слетелись, как пчёлы на мёд. Едва лёг снежный покров и температуры упали под ноль, на место стройки пошли составы с оборудованием для древообработки — распиливания брёвен на доски и брус, а также механического цилиндрования брёвен, когда делалась стандартная спичка с выемками, из которых складывали сруб.

Ради такого дела привлекли тех грызей, что уже вляпывались в масштабное строительство, и как минимум потрепали их за уши, а как максимум — пообещали большой профит и припахали к работе. Целая группа пушей, собиравшаяся всё в том же учгнезде — потому что там удобнее всего — расчерчивала схему посёлка, чтобы не напортачить. Фира, которая до сих пор зашивала варежки и прочие изделия, с интересом слушала и подсказывала, когда кто-нибудь начинал конкретно тупить.

Ближе к середине не чего-то там, а зимы, к доставке оборудования подключились тяжёлые зимние локомотивы типа С — что означало не иначе как Соболь. Откровенно цокнуть, громадный трёхкотловый паровоз с тремя же трубами не особенно походил на пушное животное, но и «мыши» тоже на оригинал ни-ни. Если зимоходы типа Л брали до сотни тонн груза в состав, то Соби — раза в три больше, что впрочем неудивительно, так как тип С это по сути утроенный Л. Макузь и Ситрик выходили собственными ушами заценить отправление этих лыжных кораблей со станции в Щенкове, и не пожалели что выходили — паровоз выслушил более чем внушительно. Если меньшие машины, как правило, имели только номер, то Соболя — собственное название каждый. В данном случае на большой рубке из досок, стянутых железными полосами, значилось: «Шебутной».

Паровоз был утроен из соображений экономии, потому как три котла могли обходиться одним набором дополнительного оборудования, перекачивать воду из одного в другой, и многое другое; не в последнюю очередь экономилось и грызо-время, потому как кидать в топку уголь — веселит только первый день, а дальше, если без перерыва, то не очень. К тому же, на Л-ках не имелосиха механической подачи топлива, а сдесь это позволялось размерами и тем, что один транспортёр работал на три котла сразу.

Собственно этот транспортёр вызывал у впервые услышавших большое удивление, потому как представлял из себя вагонетку, катавшуюся по рельсам, проложенным поверх котлов паровоза! Получался натуральный поезд, ездящий по поезду. Вагонетка, приводимая в движение кручением педалей всеми четырьмя лапами, могла заезжать в тендерный вагон, где уголь или дрова накидывались в кузов, и затем ехала наверх, к загрузочным бункерам. Сзади основной рубки локомотива находился подъёмник, доставлявший, и в том числе — доставлявший вагонетку снизу вверх. Таким образом у команды этого паровоза была возможность, какой нет ни у какой другой — возить топливо тележками и сваливать в бункер, а не носить влапную.

Из-за того, что посередине торчали дымовые трубы топок, колея тележки была проложена сбоку, и паровоз имел слегка кривой выслух. К тому же у него была не только рубка сзади, как у всех, но и маленькая спереди, на самом носу, потому как иначе за тремя котлами машинист ничего бы не услышал. Грызи из команды прохаживались по верхним площадкам локомотива, как по палубе парохода, и поцокивали — хотя это уже в полной независимости от. Поцокивание находилось в зависимости от того, сколько пушей в каждый конкретный раз прибегали попыриться на Соболя: как мелкие грызунята, так и крупные грызи лазали по огромному паровозу и радовались тому, какой он огромный. Макузь и Ситрик не были исключением и порадовались, пройдясь вдоль всего локомотива и заценив, что действительно здоровая тушка.

Вдобавок к здоровости, тушка нынче занималась непосредственно доставками полезняшки. Неслушая на то, что рельсы для узкоколейки усиливались деревом и требовали меньше металла, каждый метр полотна весил, в пересчёте на надобность доставки, около полутора вёдер воды по металлу и ещё пять вёдер по дереву, потому как в настил и на шпалы пускали только осину, а не то что пилили рядом. Вслуху того, что металлопрокат доставлялся издалека, тяжёлые поезда тут были самое в пух. Основную массу рельс везли из цокалища Краснозорьское, почти за полторы тысячи килошагов — там имелись месторождения железных руд, на которых и сидели тамошние грызи. А щенковские грызи, ясное дело, собирались точно также сесть на тар.

Следует прицокнуть, что им мало что могло помешать. Организованная в том числе при участии Ситрик кампания по прочищению привела к отсутствию недопонимания среди местных, в том числе столь дубово местных, как скворки. Без прочищения некоторые из них могли бы и вознегодовать от расширения дорог и обилия паровых тракторов, впёршихся в лес, а так подходили, пырились и мотнув ухом, успокаивались. Ну а поскольку просто так подходить было лень, многие оставались и потрясти, расколбасу ради и для получения некоторых единиц бобра.

Чтобы начать вылезать из долгов, ещё толком не влезши в оные, грызи отмели идею пропитывать шпалы таром, потому как оно успеется потом, а немедленно начали вывозить добытое на первой платформе — а добыто там было примерно на десять порций того, что обычно вычерпывали влапную. Как только лёг снег, на гать наморозили ледяную колею, и на Керовку пошли мышиные составы, таская стройматериалы и топливо, а обратно бочки с таром. Этот вывоз происходил через Шишморское цокалище, докуда уже шла лемминговая дорога — там перегружали и отправляли в Щенков; намордие двух дорог к топи сильно облегчало транспортные задачи, потому как была возможность перекрыть одну из них для проведения каких-либо работ, да и вообще.

Согласно заранее уцокнутому, тар нигде не задерживаясь, шёл на отгрузочные склады Щенкова — дабы он быстрее добрался до конечной цели, и грызи там услышали бы своими ушами, что тар — да. Если бы не надобность такого прочистительного хода, можно было бы затеяться с перегонкой, потому как такие количества немудрено перегнать и на кострах, используя подлапные средства. Немало пушей негодовали по этому поводу, но так как это был далеко не последний, а таки первый тар — забывали о.

Ближе к весне Макузю пришлосиха собираться и тащить хвост на место стройки Тарова, потому как нужны были уши; Ситрик ничуть не смущаясь, отправилась следом; собственно никак нельзя цокнуть, что ей это трудно далось. Зимним поездом дорога одолевалась за день, и севши затемно в вагон, ещё засветло пуши вываливали на конечной станции, каковая представляла из себя петлю ледяной колеи и поле рядом, куда и сгружались. Первое что услышали грызи, было именно поле — как им показалось, просто невгрызенных размеров, и по большей части усеянное пеньками от спиленых сухих и чахлых ёлок чернолесья.

Широкой дугой изгибался фронт работ, наступавший на пеньки — его было чётко слыхать среди снега. Тяжёлые паровые трактора с «зубьями» — длинными упорами — корчевали пни и пихали их в измельчительную машину, дабы переработать в топливо для самих себя. Огрызки от дерева выворачивались из мёрзлой земли с хрустом, ставя стоймя большие стенки льда и грунта, нанизанного на корни. Все знали, что пень лапами практически не возьмёшь, а механизм крошил их, как песчаные комки, превращая в полезняшку. Чуть поотдаль от станции шла длинная вереница норупел, где пока что размещались трясущие хвосты, а в разные стороны было слышно разное — начало сооружения срубов, навесы, кучи завезённых поездами осиновых брёвен, и всё такое.

Ситрик помотала ушами, но грызи всё-таки пошли занимать норупло, потому как в чистом поле можно и подморозить хвосты — морозцы ещё вполне могли заглянуть в район. Походные условия никогда не смущали даже Ситрик…

— Что значит «даже»? — фыркнула грызуниха, уставившись на Макузя.

— Ну, ты понимаешь, что йа хотел цокнуть, — почесал он за ушком белочке.

— В этом и соль, что понимаю! — скривилась та, — Ты что хочешь цокнуть, йа горшочный овощ, который никак не может без полива и тёплого воздуха?

— Нет, не это йа хочу цокнуть, — цокнул не это Макузь, — Не овощ, фрукт… Кхм. Йа цокаю, не до такой степени, но всё-таки ты явно привыкла к цокалищу, и как минимум к тёплой избе.

— Вот это и косяк! — пояснила Ситрик, — Конечно, когда есть такая возможность, почему бы не усадить хвост в тёплую избу? Но раз уж тряска требует эт-самого, при чём тут?

— Ситти, йа ни разу не имел вслуху, что ты меньшая белочь, чем любое другое грызо.

— И всё-таки цокнул «даже», — хмыкнула грызуниха.

— Зря цокнул, — согласился Макузь, — Цокаю обратно.

— В пух.

Кое в чём, а именно в том чтобы вскочить с утра и носиться, как белочь в колесе, до самого вечера, Ситрик превышала средние показатели по пушам, причём значительно. Макузь же оказался настолько загружен мыслями о строительном песке, что казалось, что он постоянно сонный — а на самом деле он был не только сонный, но ещё и. В частности ему пришлосиха доцокиваться с пушами, которые вовсю возводили центральную избу; по этой части сдесь присутствовала Ольша Треожисхулт, каковая давнище занималась проектированием построек, так что ей доверяли это дело.

— Вот послушайте ухом, — цокала она, на время бросив топор, — Тут ставим основную квадратную башню на три этажа, на первое время — сойдёт.

— На первое, — кивнул Макузь.

— Да. А поскольку, то сзади этой башни оставляем свободное место, — грызуниха показала лапкой, — Вон дотудова, где телега стоит. Меряли, правда, такой рулеткой, что…

Макузь слегка отвлёкся на саму белку — неслушая на лёгкий морозец, она работала в майке и шортах, только слегка скрывавших шёлковую пушнину и собственно тушку. Под пушниной, естественно… Вдобавок ко всему, грызь никак не мог избавиться от мысли, что треожисхултовские белки — родственницы его согрызуньи, отчего они казались ещё более в пух, чем остальные. Впрочем, стоило ему вспомнить про Ситрик, растечение мыслей заканчивалось.

— …и песка, — закончила междометие из ста слов Ольша, — Так вот, по мере расширения там будут появляться пристройки, увеличивающие как рабочую площадь, так и подсобки, без которых никудища. Кло?

— Более чем кло, — кивнул Макузь, — Так сэкономим ресурсы. Йа помню, там предуслышан даже канал?

— Впоследствии да, — созналась грызуниха, — Когда было обцокивание, йа честно цокнула, что полной надобности в этом никакой нет, но очень хочется попробовать.

— Выслушайте-ка ушами, — цокнул один из грызей, — А почему вообще столько песка об этой избе? Не однопухственно ли, где размещать эт-самое?

— Ни разу! — уверенно ответил Макузь, — Центральная изба — это управление хузяйства, а без годного управления ничего толком не работает. Мы вот тут прикинули, для нашей возни придётся чуть не завтра посадить дюжину грызей в конторы, причём по отдельным вопросам каждая. А туда ведь ходить будут, кло?

— Ну, вам слышнее, — хихикнул тот.

— Да, конечно, — мило улыбнулась Ольша, но тут же схватила грызя за ухо — просто в прямом смысле, лапой, — Ну-ка выслушай всё ушами, раз не удосужился ранее…

У Ольши были все задатки чистого цоканья, и хотя до уровня Ситрик она не дотягивала, сразу было понятно, что грызуниха из Треожисхултов. Ситрик же натурально оказалась с потрёпанными ушами, потому как заметность фиолетовым окрасом выливалась в то, что грызи чаще всего цокали именно ей. К удаче, у белки была шапка с опушкой из лопухового пуха, крашенная точно также, как уши — в серо-фиолетовое с чёрным; эту шапку одевали по очереди разные пуши, Макузь в том числе, чтобы спасти Ситрик от окончательного выноса мозга, но при этом не затормаживать процесс.

Не заторможенный процесс развивался в четыре раза быстрее расписанного плана; это было вызвано в нулевую очередь обилием трясов, а также подкреплениями в виде передвижных бригад лесозаготовки, которые помогли быстро выпилить чернолесье и расширить дороги. В топях повторили раннюю операцию с наморозкой дороги и набросали материала по маршруту пролегания гати далее Керовки, до островов, и соответственно прудов с искомым. Решение было логичное — класть столько настила, сколько есть осины, а рельсы проложить позже.

Основные заварщики компота также просчитали, как наиболее выгодно проложить дорогу, и выяснили, что проще всего будет сделать петлю, поочерёдно захватывающую все станции, так чтобы поезд проезжал всё время в одну сторону — чуть дольше по расстоянию, но получится быстрее. У этого решения однако была и ружа: пока петлю не замкнут, поезда будут вынуждены ездить только туда-сюда в тупик, и возвращаться задним ходом, что было не в пух. Макузь разбрыльнул, прикинув, что для полной постройки всей дюжины платформ может потребоваться несколько лет, и забраковал собственную идею. Дорогу переделали — благо на бумаге, а не в болоте! — так что теперь ветка шла к самой дальней станции, а к остальным имелись ответвления на стрелках. На самой станции предполагалосиха сделать разворотный круг, дабы поезд не ехал гузлом вперёд, благо для узкоколейки его диаметр не превышал полусотни шагов.

— Минимум одинадцать стрелок, — цокнула Ситрик, показывая на схему, — Это жирно.

— По старому варианту было в два раза больше, — зевнул Макузь.

— Как так?

— Вот так. Вокруг каждой станции пришлось бы делать объездной путь, чтобы не закупоривать всю линию, а это по две стрелки на каждой станции.

— Тогда чисто.

— Не совсем, — покачал ухом грызь, — Когда йа думал о стрелках на станции, то учитывал что их смогут переключать трясущие с самой станции. А так у нас стрелки оказываются пух знает где, точнее на островах, так что переключать придётся, слезая с паровоза.

— А когда двое поедут навстречу, вот так? — показала Ситрик.

— Упрутся, — покатился по смеху Макузь, — На этот случай что-нибудь надо изобрести, например сигнализацию или расписание, чтобы по времени.

Потом так и сделали, но до этого ещё требовалосиха доцокать. Пока грызуниха разбирала организационные вопросы и прочищала, Макузь хватался за инструмент и лопатил металлические предметы в большом количестве и ассортименте, потому как уже был возведён большой сарай для сборки подвижного состава, и следовало собирать то, что успели привезти Соболя и прочие лыжные животные. Вдобавок грызи сообразили, что нужны не только паровозы и вагоны, но и путеукладчик, не вслух будет цокнуто. Собственно, чтобы не цокать вслух, один из грызей написал на бумажке, и показал всем. Мысль была трезвее некуда, потому как класть влапную около двадцати килошагов рельс, пусть и узкоколейки — не самое в пух; вдобавок, больше половины пути приходилось на деревянные настилы, в которых нужно выпиливать пазы для укладки опорных брёвен — не шпал, а брёвен вдоль рельса, внутрь которых и забивался сам рельс, выполненный в виде желобка. Сделать такой объём топорами быстро не получится, а если приспособить фрезы, приводимые в движуху от паровика — совсем другое кудахтанье.

С этим укладчиком возни получилось столько же, сколько со всеми остальными изделиями вместе взятыми. Щенковские заводчане хорошо знали своё дело, и ихние машинокомплекты для паровозов изменённой конструкции собирались без проблем, а вот с собственными изысками приходилось биться много дней, пока не начинало работать, или не бросали за полной бесперспективностью. От сарая-депо уже уходила ветка с рельсами, так что на ней и испытывали первые паровозы типа «ящерица», названные так за сидящее на земле брюхо. Кстати цокнуть, пуск паровозиков по узкоколейке пришёлся как нельзя вовремя, как раз к весеннему половодью, когда всё вокруг развезло в кашу. Причём к полю, где возились пуши, это относилось более, чем к любому другому месту — тяжёлая техника разворотила землю, и оттаяв, она превратилась в болото; к тому же сдесь не было дёрна и кустов, чтобы как-то связать грязь.

Всё обширное поле на месте выпилки было практически непроходимо — с трудом удавалосиха карабкаться по грязи в сапогах, а паровики на колёсах просто сразу садились на оси; с гусеничными было не особо лучше, потому как чтобы добраться от одной стороны поля до другой, требовалось по пол-дня, что мимо пуха. Вслуху этого грызи тут же схапали все имевшиеся вагонетки — а было их три — и катали груз на них, потому как вагонеткам на рельсовой колее было глубоко попуху на грязь. На этом примере даже самые скептически настроенные пуши услышали, что желдорога — это очень серьёзно.

Переделаный под узкую колею паровоз «ящерица» был тем ещё чудищем конструкторского произвола, фантазии и недомыслия — что впрочем отличало и все остальные изделия такого рода. Как уже уцокивалосиха, увеличенный котёл висел между колёсными тележками на малом расстоянии от рельс, чтобы не повышать центр тяжести; его центральная часть была даже ниже рельс! Прикинув, чем это чревато, Макузь проследил за тем, чтобы на паровозе был годный передний щиток, сметающий с дороги всё, что может попасть под брюхо. Кроме того, пуши поставили одну стандартную тележку с колёсами малого размера, а вторую — со своими, раза в три больше. Это объяснялосиха тем, что на большие колёса проще передать тягу, и они лучше цепляются за рельсы.

Как раз над большущими колёсами торчала будка машиниста, сделанная как обычно — деревянный ящик, усиленный полосами железа. Будку можно было отсоединить от рычагов и тяг и откинуть на петлях набок, чтобы добраться до поршневой группы, находившейся под ней. Загрузку же топки пришлось делать с другой стороны, где к паровозу — если «паровоз» тут не слишком громко цокнуто — цеплялся тендер — ну, если и «тендер», понятно что. Таким образом машину должны были гонять либо два грызя, либо один, бегая туда-сюда от места кочегара до места машиниста.

Макузь собственно сам попробовал и нашёл, что это сойдёт, хотя и хлопотно. Как это обычно делалось, паровоз переводился на самый малый вперёд, грызь убеждался, что дорога на ближайшие шагов двести-триста свободна, и лез из кабины в кочегарку, бросал дрова и обратно — машина за это время успевала проползти шагов сто — сто пятьдесят; её не останавливали окончательно вслуху того, что тронуть с места гружёный поезд, да собственно и пустой тоже — самое сложное во всём процессе вождения. Стоило слегка зевнуть, и колёса начинали буксовать, тут же отшлифовывали рельсы и дальше даже песок помогал плохо — к тому же, люто истирал полотно пути. Опытные железнодорожники ухитрялись раскачивать стоящий состав, так что некоторое натяжение, создававшееся между вагонами, помогало сдвинуть поезд с места — и местным пушам предстояло выучиться, как это делать, воизбежание. Пуши, собственно, не возражали, а даже напротив — цокали и трясли ушами.

Что касается Ситрик, так она и цявкала, глядючи на строящийся посёлок с движущегося паровозика. Ящерица без вагонов разгонялась, по прикидкам, до десяти килошагов в килоцок[3], хотя куда больший интерес представляло, насколько она разгонится с вагонами.

Тем не более, на испытательные пробеги сбегались многие пуши, потому как если цокать о массивной машине, то паровоз двигался быстрее всего остального, причём значительно — колёсные паровики и плавсредства обычно так не разгонялись. Когда фонтанирующий дымом паровоз пролетал мимо, часто слышался звук трясущихся ушей. Правда, у этого ореха, как и у всякого другого, была ружа.

— Грызаный стыд! — цокнул Макузь, послушав назад по пути.

— А что? — уточнила Ситрик.

— Да слухни, сколько эта калоша тормозила с полного разгона!

Калоша, судя по замерам, тормозила шагов сто, что не попадало в пух. Правда, трудно было ожидать другого, тормозя прижимаемым к колесу башмаком из деревяшки — как на телегах. Пришлось потом разбрыльнуть и сделать мощный тормоз — этот уже останавливал весь поезд с грузом от силы за сорок шагов, правда от торможения на всю Дурь следовало по возможности воздерживаться, чтобы чего не отлетело.

— Вообще, мне нравится, — цявкнула Ситрик и вспушилась, — Особенно когда эта линия одна. Если бы их было слишком много, это мимо пуха, а так в.

— Это точно замечено, Ситти, — кивнул грызь, — Поэтому линия и досюдова, а не до Щенкова.

— До Щенкова? — белочка покатилась по смеху, — Жаба удушит вусмерть и сразу!

— Это потому что никто так не делает, — пояснил Макузь, — Краснозоринские нам бы рельсы и не продали для такого идиотизма ни за каких бобров, а для того что в пух — и в должок дали.

— Ну, это понятно. Кстати, Бобрыш цокал, что скоро возможно нам с тобой отдадут комнатушку в избе, пока что два на полтора.

— Ммм, — подёрнул ухом грызь, — Ты знаешь, что йа бы сначала разместил залётных трясов, чтобы не разбежались.

— И как ты думаешь, кто-то меньшая белочь, чем ты? — фыркнула Ситрик, — Трясы все размещены, и залётные, и заплывные.

— А, тогда совсем другое кудахтанье!

Это было совсем другое кудахтанье. Благодаря тому, что брёвна удавалось подвозить на поезде, грызи закончили первые избы для общаг не летом, когда они уже не особо нужны, а весной, когда нужны они особо. На первое время каждую комнату разделили перегородками из клоха на три части, чтобы всем влезть — и влезли, надо заметить. Центральную избу тоже строили, но пока там не было крыши, и её роль выполнял навес опять-таки из брезента, чтобы не лило. Ситрик и прочие пуши, причастные к ведению Учёта, радовались, что пока у них мало бумаг — потому как их просто некуда было положить, так чтобы не размокли.

Как это не выслушило странно, к лету стройка почти не утухла — сказывался режим хохолков, приобретённый в начале всей возни. Как только половодье сошло на нет, по дороге от Чихова пошли колёсные паровики, добивая доставку тех грузов, что не успели перебросить зимой. Более того, доставка работала в два хвоста — как со стороны Чихова, так и со стороны топи, через Шишмор и Сушнячиху, и далее по уже проложенной узкоколейке. Незадолго после Первомая путь дотянулся до Керовки, что было встречено, и в том числе обобрительным мотанием раковинами. Вывозить тар в Таров не начали только потому, что были не готовы хранилища — по ходу шерсти, они только намечались.

— Вот тута! — ткнул пальцем Макузь, — Вот от этого кола — полсотни шагов радиуса, кло? Роем котлован, к его стенкам и насыпи прислоняем брёвна, и получается стенка. Потом городим над всей этой дребузнёй крышу…

— Посиди-ка, если это котлован, то тар будет ниже мха, — цокнула Ситрик, — Как потом загружать в поезда?

— Путём таропровода. На загрузочной станции, которую сделаем вон там, подкопаем грунт так, чтобы поезд стоял ниже уровня котлована.

— Мда, вознички тууут… — почесал уши Бобрыш, заведовавший строительством объектов, — Это надо дно плотно уложить, чтобы в песок не просачивалось, а это урлюлю.

— Поперёк не цокнешь, но таков песок, — пожал плечами Макузь, — А вообще пока хотели сделать поменьше бочку, но такого же типа, потому как большую до зимы не успеем.

— В пух, в пух.

— Слушай, а как Понинские? — усмехнулась Ситрик, — Не опушнели, что через них железку проложили?

— Да нет, — цокнул Макузь, — Там же только захожие на делянки, а не то чтобы эт-самое, им попуху.

— Тогда в, — сэкономила на слове «пух» грызуниха.

Даже летом, когда всё вокруг цвело и колосилось зелёным ковром, поле под стройкой оставалось почти таким же пустым — в чернолесье не было никаких трав, а чтобы проросли занесённые ветром семена, нужен как минимум ещё один год, потому как зимой семена не летают. Вслуху этого часто можно было услышать грызей, выбиравшихся к границе поле, посидеть просто-напросто в траве, чтобы не забывать, как она выслушит — ну и заодно схрумать щавеля, конечно.

— Ты крутишься, как белочь в колесе! — цокала Ситрик, гладя Макузя по ушам.

— На себя послушай, — резонно ответил тот.

— Да и нечего слушать. Трясы ковыряются каждый со своим, и получают единицы бобра, — прочистила грызуниха, — А ты вроде как кто? Специалист по тару, кло? Только как не слухнёшь, всё или топором машешь, или лопатой, или ключом в мехсарае. Ты вгрызаешь, сколько перековырял?

— Да понятия не имею, сколько перековырял! — фыркнул Макузь, — Какая разница? Оно в пух? Так чего ещё.

— Каждый труд должен оплачиваться, — упёрлась белка, — Кло?

— Нет не кло. Это чужой труд должен оплачиваться, а не свой, — усмехнулся Макузь, — Тебе было бы приятно, если бы за тобой ходил счётчик и считал, сколько воды ты принесла на общую кухню?

— Не особо, — прикинула Ситрик, — Если не цокнуть, что особо не. Вопросов больше не имею.

Зато у неё находилось достаточно ответов, чтобы прочистить обстановку для всех грызей, которым она могла бы показаться не совсем чистой. Грызуниха даже припомнила практику в Щенкове и стала регулярно выпускать стенгазету «За кристально чистое цоканье!» с собственными иллюстрациями; выходило это издание в количестве один экземпляр и вешалось на стенку центризбы, при входе слева. И практически всякое грызо, заходившее в избу второй раз, поворачивало уши туда.

В процессе крупномасштабной тряски, конечно, случались не только приятности, но и наоборот. По большей части они не были связаны с вознёй напрямую, потому как у белок присутствовала крысиная острожность — крысторожность — и случаи, чтобы кому-нибудь отдавило хвост упавшим предметом или тому подобное, были исчезающе редки. Что уж там цокать и цявкать, если на болотах произошли только единичные случаи покусов змеями, и все они обошлись легко, потому как грызи были осведомлены, что делать в таком случае. Ровным счётом ни единая пуша не подхватила насморка, чреватого в постоянной сырости, и не накололась на ядовитые шипы растений. Тут уж можно было точно цокнуть, что ни единая, потому как грызи учитывались, и недостача была бы слышна сразу.

— Ну а что тогда? — пожал плечами Макузь.

— Соль в том, что грызи это не гайки, — пояснила Ситрик.

— А что, болты? — покатился по смеху грызь.

— Йа имею вслуху, что они далеко не одинаковые. Ну и как частность этого, зачастую встречаются откровенные лентяи и распухяи.

— Ну и что? — хмыкнул Макузь, — Чтобы встретить ленивую тушку, это надо ещё сначала её долго искать в лесу! При чём тут?

— При том, что йа не про этих, а про тех кто вдобавок не понимает своего распухяйства, — цокнула грызуниха, — Сам не трясёт и другим толком не даёт, понимаешь?

— Нууу… Ну редко, но бывает, — припомнил грызь, — Так на то есть волшебная фраза «туда иди».

— Вот именно, — хмыкнула Ситрик, — Это выгонять надо напух, а это не так-то просто. Ко мне часто обращаются грызи, которые хотели бы выгнать конкретного хвоста, но не получается.

— Гммм… — задумался Макузь, — Это цокает о том, что надо начинать проводить профилактику. Правда, пух йа сам этим буду заниматься.

— Ну, ещё ты бы и этим занимался! — фыркнула белка.

Профилактика была давно известна и была сколь примитивна, столь и действенна. В частности делали очень просто — по трясине объявляли, что по таким-то причинам — а их нетрудно выдумать — выдачу единиц бобра сокращают втрое. Или вообще прекращают на неопределённый срок. Самый бронебойный вариант — цокнуть, что единиц больше не будет вообще никогда, из соображений ненужности. Соразмерно реакции пушей на эти заявления делались очень далеко идущие выводы — причём делал их не кто-то специальный, а все пуши вместе взятые. Если реакция хвоста была не в пух грызям, то трудно рассчитывать на то, что они забудут об этом и согласятся назначить этого хвоста на любую лаповодящую должность.

Хотя на стройке по прежнему было как на стройке, постоянная возня, скатывавшаяся по смеху, не давала отвлекаться, и время пролетало незаметно. Грызи за уши хватались, услышав первые жёлтые листья — больше полугода как в песок ушло, опушнеть и не встать! Многие успели отвалиться от тряски, прополоскать пух в своих родных местах и снова воткнуться. Макузь как белочь в колесе носился по мехсараю с паровозами и по стройке столь стратегического объекта, как тарохранилище — копали, как и задумывалосиха. Если даже маленькая бочка была очень внушительна, то большая просто приводила в ступор своими размерами — пожалуй никто вообще не слыхал столь больших сооружений. Некоторый косяк с хранилищем состоял в том, что его пришлось покрывать крышей, грохнув на это черепицы, которой хватило бы примерно на сто сорок обычных изб — впоследствии завозили полными поездами всю зиму. Но сделать это было необходимо, потому как хранить тар в открытой посуде — глупо.

Некоторые пуши, и Ситрик в частности, выцокивали обеспокоенность тем, что посёлок будет стоять возле целого озера тара, но знатоки дали на отрыв уши, что ничегошеньки с ним не будет. Сырой тар не горел даже в костре, так что поджечь хранилище было не проще, чем само болото. Испарения из большого объёма вызвали опасения, но и тут имелись чистые решения типа вентиляции с выводом в топку с высокой дымовой трубой. Чтоже до надёжности стен хранилища, то тут вопросов не возникало — поплыть оно не могло ни при каких обстоятельствах. Кроме того, хранилище наполнялось максимально к осени, когда грунт начинал замерзать, а в самое половодье стояло вообще пустое.

— Пустое, пухостое, — фыркнула Рилла, прохаживаясь по гребню насыпи, — Неубедительно!

— Как ещё убедительнее-то? — пожал ушами Бобрыш.

— Это для чего угодно сойдёт, но не для целого озера тара, — цокнула грызуниха, — Вы соображаете что будет, если насыпь поползёт? Несколько квадратных килошагов будут залиты таром. И оторванные уши никак не помогут их очистить. Ты сумеешь очистить столько?

— Нет, очистить будет невозможно, — согласился грызь, — Но такой вариант фантастичен.

— Но теоретически не исключён, — гнула Рилла.

— Рилла-пуш, теоретически не исключено и нашествие червей, которые разроют насыпь.

— Посидите, — отмахнулся Макузь, — Бобр, думаешь рассчёты пух в пух?

— Должны быть! — вполне уверенно цокнул тот.

— Должны быть или есть? Короче цокнуть, — цокнул короче Макузь, — Хотя рассчёты это наше всё, насыпь лично у меня стопухового доверия не вызывает.

— И что вслуху этого? — спокойно осведомился Бобрыш.

— Вслуху этого предлагаю сделать как всегда, когда что-то не вызывает доверия.

— Хм… Налить воды? — удивился столь простой мысли грызь.

— Воды налить? — почесала уши Рилла.

— Да впух, за неимением ничего другого, — хмыкнул Макузь, — Воды.

— Это да! — просиял Бобрыш, — Воды можно налить больше, чем предуслышивалось тара, и поскольку она плотнее, то веса будет раза в полтора больше. Рил, если бочка не поползёт под напором воды, будет в пух?

— Ну не знааю, — почесала ухи грызуниха, — Если в самую сыромятность, и в полтора раза, то думаю что да.

— Фуф, — выдохнул строитель.

Забегая вперёд следует цокнуть, что это оказалосиха крайне дальнослышно и крысторожность была возблагодарена в очередной раз. Когда хранилище было достроено, его натурально накачали водой по самую крышу — тара там никогда столько не подразумевалось, и вода, как было цокнуто, ещё тяжелее. Со стенкой ничего не случилось, а вот с дном — случилось; под огромной массой в несколько тысяч тонн песчаный склон, даром что этот склон было очень трудно услышать невооружённым ухом, пополз. Грызи бросились стравливать воду, но это не помогло — масса продавила себе путь по хитрой траектории, песок прямо в чистом поле вспучился, и оттуда попёрла вода. Небольшое наводнение никаких последствий не имело, кроме того, что грызи убедились в крайней чреватости строительства столь крупных хранилищ. Тарное озеро было переделано на такое же в пять раз меньше по нагрузке, а на некотором отдалении ставили другие такие же, воизбежание.

Пока же, выйдя вечерком из избы, Макузь и Ситрик в очередной раз окидывали ушами громоздящиеся постройки — кустов всё ещё не выросло, и было слыхать все постройки как на ладони. В воздухе пахло землёй, как на огороде, потому как и трава только начинала покрывать перекопанный пустырь; то с одной, то с другой стороны доносились свистки паровиков, и стучал колёсами по стыкам поездок. Такая открытость была чрезмерной, но пуши понимали, что через несколько лет сдесь будет совсем другое кудахтанье, когда вырастет подлесок и кусты. На фоне закатного неба громоздились длинные крыши сараев-пакгаузов: в посёлке ставили отдельно склад стройматериала, топлива и всего остального.

— Ну что Ситти, мне кажется, или ты довольна, что вляпалась в тарную лужу? — цокнул Макузь, ласково почёсывая ушки грызунихи.

— Сто пухов!

— Сто пухов довольна, или сто пухов — кажется?

— Первое! — пихнула его лапкой белка, — У меня такое ощущение, что всё это поле попало точно в пух.

— Ну, поле оно да, такое, — сумничал грызь, — А вообще почему бы?

— Это хрурное осознание того, что мы с тобой в возне с самого начала, — цокнула Ситрик, покачивая ухом, — Ну не с самого, когда только услышали про тар, но ведь до тебя кажется никто и не думал его выковыривать тоннами.

— Это Фрел-пуш сначала подумал. Головой подумал, да. Вот ведь как вышло — сидел себе грызь в учгнезде, всё книжки читал да трепался с пушами, а потом бабах! и кло.

— Так оно так и бывает постоянно, — хихикнула белка, — Учгнездо оно на то и, чтобы.

— Надо непременно его пригласить съездить сюды, — цокнул Макузь, — Чтоб внушило.

— Чтоб внушило, это надо когда бочки с таром будут, — добавила Ситрик, — И будет в пух.

Грызуниха задумчиво оглядывала расплывчатые перистые облака, протянувшиеся через пол-неба и подсвеченные снизу солнцем. В воздухе висел приятнейший свежачок после дождя, никак не переходящий в промозглость, так что можно цокнуть, что погода идеальная.

— А про грызунят подумывала? — цокнул Макузь.

— Угу, — призналась та, — Сейчас возня слегка поуляжется, тогда и. А то или мне уши оторвут с корнем, или придётся убегать в другую область! А ни того, ни другого не хочется ни разу.

— Но ты вгрызаешь, что грызунята довольно привязаны к месту, и если уж бельчиться сдесь, то перебираться потом в Щенков будет довольно сложно, по крайней мере лет десять.

— Эт надо разбрыльнуть, — согласилась Ситрик, — Но зато приятно, даже разбрыливать.

Разбрыльнуть было над чем: стройка далеко не самое лучшее место для бельчения, если не цокнуть что самое нелучшее, но в то же время пуши собирались окапываться сдесь, и в то же время таки бельчиться, а если бельчиться в Щенкове — это, как цокнул Макузь, надолго. Кроме того, при прочих равных условиях белки всегда выбирали не цокалище, где и так пуха — выше ушей, а новые, более свободные места.

— Ну, с каких-то сторон в цокалище оно и неплохо, — растеклась мыслью Ситрик, — Да собственно со всех, да. Но если грызи будут сплошь селиться в цокалище, понятно что будет — оно лопнет, а в других местах будет обезгрызивание.

— Это да, — кивнул ушами Макузь, — Йа думаю вот что, надо будет доцокаться с пушами, как они насчёт бельчения. Всмысле, задумывается ли сделать школу и всё такое, или мы тут двое такие оригиналы.

— Не двое, — точно цокнула белка и покатилась по смеху, — А трое, бхехехе… Кхм! Йа цокаю, знакома с обстановкой, и точно знаю что подобные намерения отцокивали примерно сто пушей. Следовательно, подгонка посёлка под грызунят будет, в полной независимости от нас.

— О, это точно по центру пуха, — квохтнул грызь, — Тогда предполагаю, пол-дела сделано.

— Опушнел до беспредела — вот и сделано пол-дела, — кивнула белка, — А ещё можно подумать, что в Щенкове есть больше чем заняться, нежели тут. Там в одном химучгнезде оягрызу сколько всего… Ну всмысле, это о том, чем заняться грызунятам, когда они увеличатся.

— Пока белочь мала, все эти штуки ей без надобности, — цокнул Макузь, — А дичь и кой-какое вцокивание соли мы обеспечим, это уж будь спокойней. А когда белочь увеличится, то сможет и преребраться в Щенков, раз есть Дурь — кто помешает?

— Тебе не помешало, — припомнила грызуниха, — Тогда да, в пух.

Макузь потискал бельчону, отчего по сквозняку полетели ворсины серого пуха, который постоянно и упоминался. Неслушая на то, что вокруг по прежнему простирался огромный пустырь, грызи потирали лапы, потому как пустырь просто на ушах наполнялся — и превращался в полнырь, судя по всему. Пуши уже начинали расчерчивать огороды и сажать кусты в изгородь, а также закапывать саженцы деревьев и плодовых кустов вдоль дорог и возле построек; результат был хрурен вообще со всех сторон, но он будет только через несколько лет, когда всё это вырастет.

— Пока всё вырастет! — вспушилась Ситрик, — У меня такое чувство, что йа попала в степь!

— Во что?

— Степь, это когда поле, поле, поле… — пояснила белка, — Довольно далеко на юге такое бывает.

— А, ну да. А ещё у нас уже шарятся чайники, — хихикнул Макузь, — На следующий год можно давать уши на отрыв, что большая часть пустыря будет покрыта кыпреем, а это первейшее чайное растение.

— А чего они сейчас-то шарятся?

— Разведывают, дабы потом не, и окапываются.

Пуши окинули ушами поле и представив себе заросли кыпрея, довольно прицокнули.

Седьмое ведро песка! Названо ше(р)стым вслуху понятно чего

Полный пароходик пушей, шлёпая колёсами, медленно тащился вверх по притоку Жад-Лапы; как обычно оно и бывает, грызи сидели смирно, не желая вознёй раскачать хлипкое плавсредство, чьи борта зижделись на просмолённом клохе и решётке из жердей, навроде штакетника. Вместе со всеми на берега таращились ушами Бронька и Кулифа Треожисхулты; уже не особо молодые грызи, они тем не менее бодренько цокали и мотали ушными раковинами по поводу и без оного. Нынче, умяв всякую возню, они взяли да и сорвались заехать в Таров, где обитала ихняя дочка Ситрик со своим согрызуном; нельзя цокнуть что такая идея была нова, но внезапность придавала ей эффект внезапности. От Щенкова до посёлка добирались как правило стандартно — пароходом до пристани Весёлая Пырь, а там килошагов сорок пешком, вдоль «лемминговой» дороги. Ездить летом на трясущихся паровиках было настолько не в пух, что никто и не ездил, если только была малейшая возможность.

— Посиди-ка на хвосте, — цокнула Кулифа, — Так это та дорога, что через Чихов?

— Не, там ещё дальше, — ответил Бронька, — Эта через шишмор, только не заходя в цокалище.

— Сорок киловых шагов это прилично, — призналась белка, — Если бы не отдых на пароходе, йа бы цокнула, что будет не так просто их прошагать.

— Да так все пуши ходят, — пожал плечами грызь.

— Как ходят, чап-чап лапами? — покатилась по смеху грызуниха.

— И это тоже. Всмысле, ходят от пристани по этой дороге. Ну, эти, трясы заплывные.

Под заплывными трясами он как и всякий грызь подразумевал белокъ, приходивших на сезонные работы в шишморской топи, а заплывные они были вслуху того, что заплывали по рекам на пароходах, а не заезжали, кпримеру.

— Да, если с утра выйти, к вечеру кло, — зевнула во все резцы Кулифа.

Пароходик покачивался, причём в основном под порывами ветра, потому как волн на реке ясное дело не наблюдалосиха, и тащился всё дальше и дальше. Собственно уцокнутые трясы плыли тут же, на расстоянии вытянутой лапы, и пуши осведомились у них, почём перья с дорогой.

— Про утро это правильно, хотя и не всегда. Мы вот пол-ночи ходили, и ничегошеньки. Правда, луна была.

— А дорога там вообще как?

— Ну как, из места отправления начинается, и в месте назначения заканчивается… Да в общем, в пух дорога.

Возле пристани имелись несколько изб большой вместимости, чтобы устраивать хвосты тех самых заплывных трясов; там отвалились в сурящики и Бронька с Кулифой, внеся за оную операцию воистину жалкое количество единиц бобра. Сам бобёр наверняка бы посмеялся, а уж белки тем более. Отсурковавшись как следует, они с утреца вышли в дорогу, как собственно и многие другие пуши с того же парохода. Как и угрожали грызи, дорога оказалась годной — достаточно наезженая колея среди леса, где в низинах лежали настилы из брёвен или имелись глиняные насыпи, чтобы в дождь не создавалось болото; идти сдесь было одно удовольствие, пуха ли — через Лес, а не через что-то там.

Идти было одно удовольствие, посидеть после этого и погрызть орехов из карманных запасов — другое удовольствие, а потом опять первое, так что чувствовался даже некоторый перекорм. На огромных пушных ёлках горели ярким зелёным пламенем свежие свечки иголок, а повыше — и малиново-красные мягкие шишки, только что отросшие. Листва поспевала попозже и ещё не до конца распушилась после зимы, но тоже выслушила весьма живенько и внушительно. Восхитительный свежий ветер гладил ушные кисти и прочие части пуха, так что оставалосиха довольно прицокивать. Ну и конечно, проходя мимо плотных ельников, грызи не забывали цявкать, дабы не наткнуться на кого внезапно. Впрочем, это было весьма маловероятно, потому как по дороге шла целая растянутая вереница пушей — компаниями по несколько хвостов или на одну морду, они разошлись так, чтобы и слышно не было, и вытянулись наверное килошагов на десять.

Иногда слышался харакетерный шум паровика, скрежет веток по бортам, и по просеке медленно — но быстрее шага — проползал паровой грузовик, тягая что-нибудь. За всё время их было слыхано только штук пять, да оно и неудивительно, потому как иначе транспорт развозил бы дорогу в жижу. Бронька и Кулифа, как и все прочие звери, отходили в сторону и пырились, как мимо проплывают борта длинной платформы, на которой громоздилась всякая погрызень, покрытая брезентом. Напрашиваться в попутчики совершенно не хотелосиха, потому как куда приятнее пройтись своими лапами, нежели трястись на сиденьи и постоянно нюхать угольный дым — у паровика он всегда угольный, даже если топить сухим камышом, из-за режима сжигания в топке.

На песчаной горке, которую переваливала дорога, возле неё стояла каменная тумба с выбитыми надписями навроде «Куриная ямка — налево 6 кш; Вторая Куриная Ямка — направо 4 кш; Гора Смеха — налево 12 кш; Шишмор — вперёд 24 кш.» Поставили это сооружение недавно, когда расширяли дорогу, но от него уже веяло твердокаменной — что неудивительно! — постоянностью. Ни пуха не верилосиха, что эту тумбу сложили из каменных кирпичей отнюдь не в древние времена. Кроме того, при взгляде на тумбу грызи обычно катились по смеху, потому как представляли себе, что могло случиться, чтобы посередь леса взялись кирпичи.

Бронька с Кулифой прошли уже больше половины дороги до цокалища, когда за их хвостами снова раздалось шипение и скрип рессор. По дороге довольно резво катился трёхколёсный аппаратишко навроде телеги с присобаченным с одной стороны велогоном; на телеге имелась паровая машинка, а на велогоне — грызо. В данном случае грызо было серое и к тому же с выкрашенными в фиолетовое лапками, так что двое слегка замерли от внезапности, но потом Бронька вышел из-за сосны, куда сныкался при приближении транспорта, и цокнул.

— Эй Ситти, посиди-ка на хвосте!

Ситти мотнула рулём и резко остановив трицикл, заозиралась ушами. Поняв, в чём дело, белка соскочила с сиденья и через пол-цока сгребла родичей в охапку, аж пискнув от удовольствия. Те тоже были далеко не огорчены слышать её, так что три пары ушей измотались основательно, как и хвосты.

— А что это вы, впесок? — осведомилась Ситрик, — Внезапно же!

— Да вот собрались послушать, как тут у вас, — цокнула Кулифа, продолжая гладить шёлковые ушки дочки, — Это в пух?

— Это более чем в пух! — засмеялась грызуниха, — Белочь уже подросла, выслушаете, ну и вообще!

— А ты что, возишь чтоли чего? — цокнул Бронька, кивнув на паровичок.

— Свой хвост в основном. Как развели погрызище, так приходится по всем окрестностям то и дело шастать, лапами это только и делать, что ходить, да и всё равно не успеть, — пояснила Ситрик, — Ну и письма вожу, заодно. Йа и в Щенкове была дней десять назад, да вас не застала.

— Пуха себе круги нарезаешь!

— А поедемте? — предложила белка, — Эдак быстрее будем, а обратно ещё пройдётесь.

— Ну давай, — согласились грызи.

Два дополнительных хвоста устроились на откидных сидушках сзади телеги и осторожно прижимали эти самые хвосты, чтобы те не попали под колёса или к горячей трубе.

— Пуши, держаться крепко! — предуцокнула Ситрик, — Колдобины те ещё.

На самом деле колдобин было не так уж много, скорее било, когда колёса натыкались на большие корни, торчащие из песка, или вогнанные туда брёвнышки. По чистой дороге машина катилась более-менее ровно, только покачиваясь на ямах, и при этом развивала весьма приличную скорость, шага четыре, наверное! Ветки и кусты так и мелькали мимо, а на поворотах вообще приходилось сбавлять ход, что было не особо слыханно — на всех паровых машинах, что ездили на колёсах, тормоза применялись или на стоянке, или никак, потому что колымаги еле разгонялись и немудрено затормозить, наехав колесом на край колеи. Даже пшиканье, которое издавал трицикл, было торопливым, а не медленным, как у грузовика. Серая грызуниха ловко орудовала рулём и лапкой подачи пара, так что сразу становилось ясно, что она это не первый раз.

— Сразу ясно, что ты это не первый раз! — цокнул Бронька, — Хорошо идёт!

— А то! — согласилась Ситрик, перецокивая шум движения, — Натурально без этой телеги пух куда сбегаешь. Только когда половодье, конечно, не разъездишься, да и зимой тоже.

— Не слишком ли ты суетишься, грызуниха? — хихикнула Кулифа, удобнее устраивая хвост.

— Да нет, не слишком. Там вообще ещё есть грызи, нагруженные эт-самым, так что когда Дури нет, забиваю вообще, — дала справку Ситрик, — Да и с грызунятами надо производить действия, которые поважнее всякой пухни.

— Это уж сто пухов, — цокнула её мама, а папа подумал не вслух.

Дорогу на целый день лапного пути трицикл одолевал за шесть килоцоков, обогнав всю колонну трясов и паровые грузовики с тяжёлыми телегами. По пути только пришлосиха останавливаться напилить дровишек и налить воды из канавы, дабы кормить паровой двигатель, но это не занимало много времени, вслуху того что вдоль дороги имелись места для отдыха и пополнения вышецокнутого, а уж отпилить десяток чурбаков от нетолстого бревна — это всегда пожалуйста, пилу Ситрик возила с собой, как и всякий машинист паровика. Дорога, обходя стороной шишморское цокалище, заворачивала к Сушнячихе и затем к Понино. Посёлок сушильщиков выслушил ровным счётом также, каким его услышали первые разведчики из Щенкова — и Макузь с Ситрик, и Рилла с Руфысом. Единственное что сделали вдобавок, так это объездную дорогу вокруг, дабы не месить грязь, и ещё один большой сушильный сарай, потому как делянки ещё больше расширялись.

Трое пушей объехали Сушнячиху сбоку и через килоцок были в Понино; тут тоже мало что поменялосиха, только теперь невдалеке проходила узкоколейка и торчал навес станции. Ситрик остановила машину рядом со станцией, и как раз мимо прополз грузовой состав, тащимый «ящерицей» — две полные цистерны с таром и семь пустых вагонов из-под дров. Бронька и Кулифа с непривычки прижали уши, потому как в отличие от зимохода рельсовый поезд издавал куда более громкий звук, грохоча по стыкам и вообще — всем, что могло грохотать. Лишь слегка притормозив, поезд прокатился через станцию и скрылся за поворотом, оставляя завитушки серого дыма.

— Сейчас только почту отдам, — цокнула Ситрик, и побежала в будку станции.

Пока она отдавала почту, грызи прошлись вокруг и нарвали каждый по пуку щавеля, дабы слопать. Мыслей о том, чтобы кормиться основательно, у них пока не возникало — и с собой имелось, да и вообще проще доехать до Тарова, чем искать что-то сдесь. Серо-фиолетовая грызуниха вышла обратно, а в её уши с боков вцепились два грызя и что-то цоцоцоцо… Та кое-как сумела от них отделаться.

— Тебе не приходило под уши перекрасить пух обратно? — хихикнула Кулифа.

— Приходило, — подёрнула ухом Ситрик, — Но пока, как слышишь, держусь.

Грызи покатились по смеху, что впрочем неудивительно. Они по нему катались столько, что если бы это было поле, оно уже оказалось бы укатанным, как двор.

— Вообще трясы ходят досюдова, — показала станцию Ситрик, — И на вагонетках. Но мы пожалуй поедем сами, кло?

— Да кло, — пожал плечами Бронька, — Думаю, ещё прокатимся.

— Сто пухов. Тут вообще пока плату за проезд брать не удосуживаются, потому как тащиться сюда за полста килошагов кататься — желающих мало, а трясов почему бы и не отвезти за ничто.

— Кстати, йа слышу одну ветку, — показал на рельсы грызь, — А как по ней в две стороны ездят?

— Как на пуху. Утром туда, вечером оттуда, — цокнула белка, — За день как раз полностью оборачиваются, так что друг другу не мешают.

Она снова поддала пламени в топке и повела машинку по дороге, каковая шла параллельно колее, а кое-где и просто вплотную к оной. Групп из трёх грызей возился на полотне, проверяя прочность костылей, которыми рельсы крепились к шпалам, и перезабиванию, при надобности. Путейцы, заметив Ситрик, помахали приветственно ушами, но чувствовалось, что если бы не наличие ещё двух пушей — ушам не избежать бы трёпки.

Провилявши по лесной дороге — а других тут отродясь не водилось, впрочем — трицикл вынес хвосты к окраине Тарова, кояя угадывалась по полосам нарочно посаженых ореховых кустов и деревьев, ещё не особо высоких. Как оно всегда и бывает, если цокать о белках, посёлок не прослушивался сразу, потому как его объекты были разделены полосами леса и поля с огородами. Только явная прямота хорошо укатанных дорог и намордие на поворотах указателей цокали о том, что пункт населённый — ну и попадавшиеся грызи, конечно. Ситрик свернула в какой-то узкий проезд между стенами кустов, прогромыхала по настилу двух мостков через канавы, и за стеной свежих ёлок появилось здоровенное деревянное здание в три этажа; судя по тому что на шесте полоскался по ветерку красный флажок, это была центральная изба посёлка.

Собственно, на избу она уже не особо походила — по передней стене ширь составляла окон двадцать, наверное, а вверх торчали отдельные башни из бревенчатых срубов, сделанные пирамидками — верхний этаж уже нижнего. Въезд во внутренний двор происходил через туннель под третьим этажом, проходивший через строение насквозь — а вдобавок, шагах в пяти от стен «избу» опоясывал канал с укреплёнными глиной берегами и наполненный водой. На въезде через канал был переброшен мостик, потому как ширь его составляла шага три, так что не перепрыгнуть.

— Как укрепление какое, — хихикнул Бронька, когда трицикл переваливал через мостик, — Со рвом!

— Так это, мне кажется, Ольша затевалась, — припомнила Кулифа, — Она эту пухню обожает.

— Сто пухов. В том здании библиотеки, которое она спланировала, обороняться год можно. Но это скорее в пух, чем мимо.

Учитывая, что бревенчатые стены были увиты хмелем внутри двора и виноградом снаружи, ещё как в пух. Внутренний двор радовал ухо зеленью, а также тем, что упирался напротив въезда в круглый пруд, в каковой впадали с боков и каналы, проходившие также в туннелях под этажами. Только вслуху довольно прохладной погоды в пруду никто не плескался, а только сидела лисица и задумчиво трогала воду лапой. За прудом слышалась ещё одна такая же площадь, огороженная ступенчатыми зданиями из брёвен. Ситрик довольно лихо завернула машинку под навес, где и остановила рядом с большим паровиком.

— Ну вот слухните ушами, — цокнула она, разводя лапами, — Это учётный центр посёлка и тарных разработок на болоте. Собственно довольно часто трясу — сдесь.

— Прямо тут? — уточнила Кулифа.

— Два шага влево, — показала грызуниха, — Вот жимолость, которую мы с Маком сеяли. А вон те тыблони — уже вместе с нашей белочью. Так что да, почти прямо тут.

По пути ей пришлосиха отмахнуться от нескольких белок, которые нацелились на её уши — те не особо и настаивали, впрочем. Как и в случае со станцией, в первую очередь Ситрик занесла куда следует почту, и только потом вспушилась. Хотя она собственно и до этого тоже вспушалась, так что связь не прямая.

— Такенное погрызище! — обобрительно цокнул Бронька, пырючись вверх, на крыши выступающих на третий этаж изб, — И это только учётный центр?

— Со всем прибочным, — пояснила Ситрик, — У нас только архив уже такой, что там трясут две пуши, и делать им есть что. А конторных гнёзд по разной возне почти полсотни штук, следовательно что?

— Следовательно всё это надо убирать, кормить грызей, зимой топить, — цокнул в запятую Бронька.

— Ты цокнул в запятую. Кроме того, даже такая ерунда как написание букв и цифр на бумаге требует как минимум этой самой бумаги, чернил и перьев, так что мастерские тоже тут. Ну и каналы с прудом, кстати цокнуть, пришлись в пушнину вслуху того, что оттуда таскают тину, а из неё делают тонкую бумагу.

— Не только, как слышно, — показала на пруд Кулифа.

По воде плыли две стайки уток с пушистыми серо-жёлтыми птенцами, вытягивающимися за большими утками, как хвост. Лиса на берегу засуетилась, притащила какую-то фигню и стала грызть, отчего успокоилась и смотрела на уток уже без фанатизма, а примерно также как и белки.

— Ну да, в общем цокнуть Ольша не промахнулась мимо пуха, — цокнула Ситрик, — Если перетащить чего допуха, грузишь в лодку и везёшь к любому месту в здании.

— А паровики?

— Да паровик пока растопишь, это пол-дня в песок, — цявкнула грызуниха, — А лодку сразу. Кроме того послушайте на эти террасы…

— Да, они в пух, — согласились грызи.

— Не просто в пух. Тут проводятся собрания, когда нужно много пушей сразу, — показала по ступеням здания Ситрик, — Слышите, сколько можно усадить хвостов? И все носами ко двору.

Кулифа с оглушительным хрустом разгрызла орех, добытый из закромов рюкзака.

— Кстати пойдёмте покормимся?

Пуши ни разу не отказались, так что скоро сидели на одной из уцокнутых ступенек, на длинных скамейках, и лопали гороховый суп. Из столовой доносились звуки стука деревянных ложек по деревянным-же мискам и периодическое прокатывание по смеху, а также крайне съедобные запахи. Судя по всему, на голодный паёк тут сажать себя никто не собирался. Бронька и Кулифа нисколько не удивились, что тут не спрашивают про деньги — у себя в Щенкове они привыкли кормиться в общих треожисхултовских столовых, если не дома. Также вполне обычной практикой было то, что харчующиеся заходили к мойке и сами полоскали посуду, чтобы повара не опушнели раньше времени.

Подкормив тушки, троепушие двинулосиха к дому Ситрик и Макузя, который находился слегка подальше от Учётной Избы, по адресу дорога Рыжих Перьев, 14. Следует цокнуть что дорога в данном случае была тропой, едва слышимой среди густой травищи и нависающих веток кустов, на многих из коих нынче случились цветы. Ездить тут на паровике не было никакой надобности, так что если и возили дрова, так на тележках. Из-за непроницаемых кущей зелени донёсся стук колёс очередного поезда — он тут доносился регулярно, пуха ли. Ситрик нырнула в совершенно незаметный прогал среди кустов, и последовав за её серо-фиолетовым хвостом, грызи оказались на более свободной дорожке между огородами, каковая вела к достаточно большому норуплу с кирпичной трубой и окнами под козырьками. Как и всякое норупло, это по большей части покрывалосиха густой порослью, в данном случае люпина. Издали уши различали, что возле дома кто-то возится, но когда грызи подошли ближе — стояла тишина, и только вороны щёлкали клювами на гребне земляной насыпи. Грызунята всегда затаивались, чисто смеха ради, хотя и из крысторожности тоже.

— Баклыш! Баклушка! — негромко цявкнула Ситрик, — Речка! Речюнь!

Две ушастые головы разом появились из зарослей картохли. Грызунята были лютым образом похожи друг на друга и напоминали большую белочь, только с более длинными лапами, потому как в таком возрасте они уже ходили почти только на двух лапах, а не как раньше, на четырёх. Посмотрев на родителей, Ситрик подёрнула их за хвосты:

— Тихо, тискать — не сразу.

— Не бельчи бельчёного, — цокнула Кулифа, хотя и опустила сильно поднявшийся хохолок.

Тискать сразу действительно было противопоказано, к тому же грызунята не очень хорошо помнили бабку с дедом, вслуху того что видели их два года назад, когда были куда как меньше. Но, само собой, глядя на Ситрик, они сразу поняли, что это совсем свои животные, и не опасались, а вслуху природного любопытства — грызунята тут же схватили их за уши. Причём как в переносном, так и в прямом смысле цока — уши, они на ощупь приятны, давно известно.

— А Макки где? — зацокнула Ситрик, — Всё копается?

— Так он цокнул, нескоро того, — ответил Баклыш, повернув на мать только одно ухо, а остальным таращась на Броньку и Кулифу.

— Они вроде ещё в самый дальняк хотели, — добавила Речка, поводя ушками.

— Да, если дальняк то нескоро, — заключила Ситрик, — Ну ладно, покажите-ка бабуле с дедком ог…

Она не успела доцокнуть «огород», как грызунята уже забегали кругами, цокая, цявкая и мотая хвостами, и потащили грызей к грядкам. Грызуниха слегка прокатилась по смеху и пошла разжечь печку, дабы в перспективе испить чаю и сварить чего-нибудь на вечерний корм. Она успела всё это сделать два раза, а пуши всё толклись на огороде, так что Ситрик, довольная и счастливая — всмысле ещё больше, чем обычно — отвалилась на завалинку и задремала, пригревшись на солнышке. Всё-таки она часто уподоблялась колёсной белочи, так что была рада и расслабить лапы.

К вечеру, когда накатавшееся по смеху за день солнце стало окончательно закатываться, пятеро пушей сели таки лупануть слегка каши и испить чаище. Как и угрожали при начале постройки посёлка, обширная вырубка заросла в первую очередь ель-чаем в огромных объёмах, так что пока чая имелосиха хоть ушами жуй.

— А землица-то тут вообще как, пуховая? — цокал Бронька.

— Да нет, землица сплошная пухня! — хором цокнули грызунята, а Баклыш продолжил, — Мы весной у речки собираем, из наносов, а потом эт-самое.

— Почва да, так себе, — хмыкнула Ситрик, — Да и попуху. По речкам, как они цокают, можно понабрать, да и из Шишмора с грунтфабрики завозят вагонами. Так что, по корму сидим на хвостах крепко.

— А куда ваш папень упилил-то? — уточнил Бронька.

— Вообще он последнее время на рельсоукладчике тряс, — Ситрик взяла чашку, прочертила когтем по столу рельсы и показала, как тряс, — Но там другая погрызень, нашли тачкотанке.

— Что нашли? В болоте?

— Сто пухов. Как полагают пуши, во времена разгона бурского шняжества из Щенкова, который тогда был очень небольшим посёлком, вышла трясина с тачкотанке…

Под тачкотанке она имела вслуху бронированную телегу, которая использовалась для перевозки орудий, тяжёлых для лапного переноса — катапульт, баллист и так далее; телега закрывала стрелков и давала им неограниченные боеприпасы, что делало её, вкупе с отрядом натасканных трясов, эффективным оружием. Тачкотанке использовались при уцокнутом разгоне, когда трясины с огромных территорий собрались, чтобы ликвидировать очаг распространения лютой нехрурности.

— А ты карту слышала когда-нибудь? — хмыкнула Кулифа, — Где Щенков, и где Бурнинач!

— В том и песок, — кивнула грызуниха, — Прямого пути нет, поэтому грызи собирались довести груз на плотах по рекам примерно туда, где у нас Весёлая Пырь сейчас, а зимой перетащить по льду через болота и выйти в бассейн соседней большой реки, откуда уже можно вплавь и вдоль побережья.

— На болоте лёд пухня, Макузь постоянно цокал! — цокнула Речка.

— Вот именно. Судя по всему, эта штука провалилась под лёд и утонула скраю одного из тарных прудов, а когда наши стали копаться и бить сваи — наткнулись.

— Наткнулисёнок, — поправил Бронька.

— Да. А поскольку дров в болоте как сейчас нет, так и тогда не было, и паровиков никаких не имелосиха, то даже вытащить эту клячу слышимо не смогли, а пока возились — разгон уже закончился, так и бросили.

— Ну бросили и бросили, — пожал плечами Баклыш, — Оно что, такое ценное?

— Бесценное, — хихикнула Ситрик, — Тобишь цены никакой.

— Так зачем его тогда вообще слушают?

— А ты подумай, — улыбнулась Кулифа, — Когда не было ещё паровиков, и грызи знали о Мире куда меньше теперешнего, такой поход был очень серьёзным предприятием. И самое главное, что затеяли его не для того, что набить себе брюхо или потешиться, а потому что хотели помочь своим.

— Именно, — взволнованно цокнула Ситрик, — Настолько, что в глушайшем цокалище собрали полный комплект тачкотанке. Это сейчас пухня, а тогда это было как… ну, как зимоход серии «С», понимаешь?

— Кажется понимаю, — почесал ухи грызунёнок, — Но ведь они эту же тачку и утопили.

— Это уж поперёк не цокнешь. Но это не умаляет грызьего стремления, — пояснила Ситрик, — Поэтому наши хотят поднять телегу и оставить как память. Ну знаете, как в музее.

— Сгниёт враз, — точно цокнул Бронька.

— Попуху, переделать заново, но точно по образцу. Главное же не материал, а соль.

— О, вспомнил! — цокнул Баклыш, — В библиотеке есть книжка про! Йа всё хотел взять, но её утащили в школу.

— Ну вот, как сумеешь схватить — послушай.

Однако пока что наступили основательные сумерки, и пушам — всем без исключений — подумалосиха про суркование, потому как шарахаться впотьмах белки не уважали. Конечно в доме был масляный фонарь, но напух оно надо, когда не надо — без фонаря лучше слышно звёзды и в кронах деревьев летают ночные птицы и жуки. Грызунята забились в сурящик, и обложившись пуховыми хвостами со всех сторон, тут же засопели, а крупные сели ещё покрошить немножко на уши, потому как им было, что цокнуть.

— Да, есть что цокнуть! — распушила щёки Кулифа, — Песок-песок-песок! Песок-песок-песок!..

Грызи сдержано прокатились по смеху, чтобы не будить суркующих.

— Как там в Щенкове? — спросила Ситрик, — Кроме того, что в пух.

— А кроме ничего! — хором ответили двое, и Бронька продолжил, — Ну, что тебя будет интересовать, так чейнин грызунёнок уже укрупнился достаточно, чтобы его взяли на полу-тряса в учгнездо.

— Здорово! — цявкнула Ситрик, — Вот не знаю, как наша белочь вырастет, может тоже ломанётся.

— До этого ещё дотрясти надо, — напомнила Кулифа, — У Ратыша, ну который речник, на пристани брата зашибло. Как-грится сегодня цокал, завтра нет.

— Фщу, — подёрнула ухом грызуниха, — Как так?

— Да просто, бегал как олуш возле грузовика, а оттуда грызь поддон сбросил, ну и торцом прямо на уши. А ты думаю знаешь, сколько эта тупь весит… так что, наповал.

— Бывает, у Мака тряс лапу отдавил под шпалой, овощ эдакий.

— А у вас тут, цокалось, с заразными комарами что-то есть? — припомнила Кулифа.

— На самых болотах — да. Ничего особенного, если принимать меры, — пожала плечами Ситрик, — Какие грызи ещё не болели, те трясут только будучи в полном здравии, ну чтобы там никакого кашля и всё такое. Если их кусает заразный комар, забодай его другой комар, а он скорее всего кусает, то грызя помещают в лечебень и отстаивают, пока не пройдёт.

— А оно обязательно пройдёт? — хмыкнул Бронька.

— Обязательно. У нас, насколько йа помню, уже под тысячу случаев, и ни одного жмурика, да и последствий никаких. Потерпеть приходится, это да, но потом грызь уже не заражается вообще, хоть истыкай его этими комарами.

— Серьёзно? — удивилась Кулифа, — С чего бы?

— А никто не грызёт, но опыт цокает, что так оно и есть. Вслуху этого врачихи думают о том, как бы намеренно заражать грызей, когда есть все условия для перенесения болезни. Правда, пока ничего особо конкретного не придумали, потому как комаров трудно содержать в неволе.

Представив себе комаров в неволе, белки снова прокатились по смешкам.

— В общем, это вполне терпимо, — цокнула Ситрик.

— Посиди-ка на хвосте, а ты тоже болела?

— Вообще-то да, — кивнула грызуниха, — В первую же весну, как оказалась надолго возле болот. Странно что мы на хватанули, ещё когда разведывали. Ну и Макки конечно тоже того, так что мы тёртые грызи.

— Это уж кто бы выставил под сомнение. Вы главное белочь берегите, — предуцокнула Кулифа.

— А то. Белочи там делать нечего, а если уж чисто попыриться — так в накомарниках, — пояснила Ситрик, — А так эти комары сюда не долетают, даже когда ветер с болот.

— Да тут вообще не чуется, что болота, — подтвердил Бронька, — Место самое в пух!

— Макки выбирал, — цявкнула белочка, вспушившись.

— Это могла бы и не цокать, потому как неважно, кто выбирал. Место от этого другим не станет, а Макки твой и без этого — тот ещё пуховик.

— ХРУ! — довольно громко сказал кабан в кустах за живой изгородью, и белки были вынуждены согласиться, что сказано весьма метко.

Три пуши сидели далеко за полночь, привалившись к мягким бокам друг друга и глазея на звёздное небо, по которому тащились компактные кучки облаков — а над облаками мерцали россыпи светящихся точек и даже несколько явных кружочков разного цвета — жёлтый, синий и белый. В кронах жужжали жуки и суетились летучие мыши, смотревшие на жуков с точки слуха набить брюхо.

Макузь же в это время ходил кругами возле норупла, где ночевала бригада путепрокладчиков; останавливались они возле Понино, чуть подальше от края болота. Тут специально для путейцев сделали дополнительную стрелку и тупиковую ветку, упиравшуюся в огромную ель, чтобы не гонять состав каждый раз в Таров, дабы освободить путь. Нынче громоздкие вагонетки и укладчик с краном как раз в ель и упёрлись, и постепенно остывал котёл — хотя все знали, что за ночь остынет он так себе, тем более не на морозе. Макузь же раздумывал над вообщами — как он и любил это делать — и над конкретикой, в плане того как лучше заменить часть настила. Кроме того, мысли его возвращались к найденной в болоте тачкотанке — не в первую очередь, но грызь имел полную решимость её вытащить.

— Из принципа! — пояснил он ближайшей ёлке, и та согласно промолчала, — Хотя в общем не из принципа, а из трясины, но и из принципа тоже.

Пока же следовало устроить ремонт путей, что не так просто, как может показаться с высоты птичьего помёта. В целом ветка, проходящая через топь по настилу, была одна, и когда её перерезали — таровые платформы оставались без подвоза дров и вывоза собственно тара. За этим рожном Макузь и настоял в своё время на постройке тупика — он назывался Тупой тупик — чтобы иметь возможность выехать оттуда вечером, после прохода последнего поезда, быстро прибыть на место и наковырявшись до утра вдосталь, слинять обратно. Таким образом транспортному сообщению вообще ничего не мешало, хотя и наковырять за одну ночь более чем несколько новых свай или пару десятков метров дороги — не получалосиха. С другой стороны, поскольку процесс был постоянный — его вполне хватало для аммортизации путей.

— Аммортизация, — пояснил для ёлки Макузь, чтоб дерево знало, — Это вплане того, что поддержание состояния против процесса распада. Причём не обязательно именно в том месте, где гниёт, а в целом по общему количеству — если всего сгнило за год сто шпал, то и положить следует не меньше, проще цокая.

С третьей стороны, хватало, пока работали семь платформ, а нынче в постройке находились ещё пять, так что туда постоянно ходили поезда со стройматериалами, и в том числе по ночам, так что выбираться на ремонтные работы становилосиха всё более проблематично. Собственно, сейчас бы и, но где-то через час на восьмую платформу пойдёт набитый досками состав, и попробуй его не пропусти — все уши истреплют. Вслуху этого грызи решили сурковать, днём ещё подготовиться, а следующей ночью, что называется, атаковать.

Грызь ещё попырился ушами на поезд, прилично видимый в рассеяном лунном свете — вагоны стояли почти зигзагом, потому как путь огибал большие ёлки; спереди громоздился укладчик с краном, намекая, что штука весьма большая. С этой штукой Макузь потратил сотни часов пинания мозга, приводя в годность механизмы, изобретённые сдесь же и изготовленные буквально на коленке в мастерской Тарова. С одной стороны, теперь у путейцев был укладчик, какого нигде не достанешь, потому как пух у кого такой есть — а с другой, кроме Макузя никто толком не разбирался, где чего подкрутить и подмазать, если застряло. Это обстоятельство заставляло его хватать грызей за уши и вцокивать туда, воимя.

В этом ему не могла помочь даже согрызунья, которая уж что-что, а если вцокивать — то только держись. Пушнина, припомнил Макузь и зажмурился, потому как обожал Ситрик до полного ухомотания. Та самая белка недавно цокнула ему интересные вещи навроде таких, что за прошедший зимний сезон в Чихов уехало по лыжне около трёх с половиной тысяч тонн тара. Собственно это уже вызывало апух, потому как грызь помнил, что несколько лет назад лично черпал тар лапным черпаком и радовался, что его целый горшок. В пересчёте не только на топку черпаков, но и на посёлок, на каждую тонну тара уходило по пятнадцать тонн дров, а следовательно завезли как минимум пятьдесят две тысячи тонн топлива — что допуха. Ну и наконец, учитывая стоимость дров и все прочие расходы, прибыль предприятия в бобрах составила восемнадцать миллионов: это позволяло почти полностью покрыть все долги перед дальними поставщиками за одолженные рельсы, паровые машины и прочие предметы.

Эти самые сведения работники Избы Учёта должны были довести до всех ушей в посёлке только через некоторое время, Ситрик цокнула заранее, потому как интересно, да и секретности вроде никакой не требуется. Ещё она цокнула — так как была близка к темам и оттого знала — что милиция проводила в шишморском околотке профилактику и было признано, что для достижения противотупакового эффекта открытие добычи тара пришлось в пух. Если раньше существовали некоторые опасения по поводу брожения недоумий среди скворчьих кланов, то теперь они имели куда меньше почвы — привыкшие к втыканию в работу в коллективе скворчьи трясы пропадали на тароразработках, и им просто было ни до чего.

Если цокать достаточно откровенно — а так и цокали — то скворки по многим показателям отставали от средних трясов; накачать мышечную массу, которой они славились, можно достаточно быстро, а вот перестроить ход мыслей — почти невозможно. Если самый распоследний дича легко работал в одну морду, и его не требовалось подгонять, то скворк моментально сбивался на пух знает что и делал что угодно, только не то что нужно — Макузь уже успел наслушаться этого лично, и просто диву давался, как они так ухитряются. Скворки работали как следует только с присутствием, как они выцокивались, лаповодителя — а поскольку к каждому лаповодителя не приставишь, то получалось, что бригаду не разделить. Это вызывало негодование и зачастую Макузь думал, какого пуха вообще связывается с этими животными — но ответ был очевиден, раз животные есть — придётся и связываться. Это было не так просто, даже учитывая, что это точно такие же грызи, как и все остальные — а как тогда трясти с волками и кабанами, вообще ума не приложить! Ещё разок брыльнув мыслями по кругу — грызуниха, тар, рельсы, грызуниха, тар — Макузь таки отвалился сурячить.

С утра Ситрик, верная тряске, сразу после того как покормила белочь, наведалась в Избу Учёта, а там её схватили за уши, что впрочем не ново. Правда, на этот раз цоканье было совсем конкретное и заключалось в том, что образовался грызодефицит: вслуху строительных работ на осуществление плановой работы на платформе номер четыре осталось ноль пушей.

— Ровно ноль? — уточнила на всякий случай Ситрик.

— Нет впух, ноль целых три десятых! — фыркнул грызь, — Ровней не бывает.

— Кло.

Чуть не бегом вернувшись домой, грызуниха цокнула грызунятам, почём перья; сонные Бронька и Кулифа только вылезали кормиться, так что наблюдали по большей части серо-фиолетовую молнию, проносящуюся туда-сюда. Когда же она прочистила, в чём причина, Бронька думал недолго:

— А пуха ли искать, поехали мы, а Куль?

— А что, в пух, — распушила щёки Куль, — А то и тар не услышим лично.

— С вами, с вами!! — затараторили грызунята, подпрыгивая как пушистые рыжие мячики с ушами.

— У вас горох засохнет, — напомнила Ситрик, — Йа бы полила, но меня снова за уши — хвать, и всё.

— Оу…

— Давайте по очереди! — цокнула Кулифа, — Кпримеру возьму Речку и поедем, тем более вы цокаете, никто не будет против. А потом может как-нить эт-самое, ну и кло!

— Вот вам хвост покоя не даёт, — покатилась по смеху Ситрик, — Вы у себя засиделись, чтоли?

— Да нет, но у нас нет болота и тарных черпаков, — резонно цокнул Бронька, — А это люто интересно выслушать собственными ушами.

— Сто пухов! — хором подтвердили грызунята.

Вслуху такого подъёма хохолков план был принят незамедлительно. Ситрик была не просто запасливая грызунья, а запасливая грызунья, постоянно трясущая в Избе Учёта — а в этой избе можно было найти что угодно, если знать где искать. Так что белка выдала Броньке и Баклышу накомарники и прочий инвентарь, крайне затребованный для существования на болоте — чесночные сухарики, в частности.

— Повезло вам, что комаров пока особо нет, — цокнула Ситрик, — Пока только мошки и обычные комары, не заразные. Летом пух бы йа вас пустила, ибо тупо, а так слазайте, покатайтесь по смехам.

— Иих, в пух! — привзвизгнул Баклыш.

— Думаешь, мы осилим весь песок с платформой? — почесал ухи Бронька, — За время-то да, но тут надо сразу, как йа понял…

— Это легко, йа думаю просто завернуть к вам Макки, пусть покажет, почём перья, вот и всё.

— А, тогда в пух.

В кормоблоке Избы набрали и корма с собой, чтобы не ходить на базар, потому как это не особо быстро. От огромного бревенчатого здания через участок леса шагов в полтысячи грызи выходили по тропинке к станции — навесу возле путей и будке, где чаще всего бдили только сорные куры, залезшие через окно. Это была пассажирская станция — и кстати одна из трёх, имевшихся по ветке. Вслуху этого возле навеса сидели пуши, и если подойти достаточно близко — слышен звук трясущихся ушей. Едва раковины повернулись на Ситрик, та мотнула своей и отмахнулась лапой:

— Нет три раза! Вот мой батяня, Бронька Треожисхулт, и не надо мне сейчас ничего на уши.

Грызи моментально опустили хохола и уши не пострадали, даже если было и надо — грызи умели беречь чужие уши, особенно если уж об этом прямо просили. Баклыш с интересом наблюдал за группками белок, мерно поцокивавших и то и дело катавшихся по смеху — надо думать! Для грызунят в посёлке болото было самым привлекательным местом в плане попыриться — потому как всякие другие интересности, вроде морских кораблей, ветряных мельниц или стальных заводов — были далеко, а болото в двух килоцоках езды.

— Давайте с вами съезжу, — цокнула Ситрик, — А то не найдёте Макки, будете мотаться, как овечий курдюк.

— Почему как овечий? Как бараний, — резонно поправил Бронька.

— Потому что йа знаю, где его искать. Та ещё белочь, забъётся в ельник и ни гу-гу…

Под поцокивание прикатился, не по смеху, по рельсам, состав из паровозика, вагонетки с дровами и пяти пуховозных вагонеток; пух поднялся на лапы и потянулся внутри. Вагонетка была узкая, так что умещались только два грызя рядом, залезая через боковые двери довольно символического типа — тонкие досочки, набитые на раму. Устроив хвосты в вагонетке, где кроме них сидели только три пуши, троегрызие закрыло эти самые двери на шпингалеты, дабы не вываливаться по дороге. Паровозик свистнул пару раз, а потом покатился, волоча состав с дребезжанием и стуком колёс по стыкам. Видно вокруг было идеально, потому как окна просто отсутствовали, имелся только навес от дождя, да и то судя по просветам, дырявый.

— А зимой что, тоже так? — спросил Бронька.

— Тоже, — пожала плечами Ситрик, — Да и в пух вполне, хвост подложишь и сидишь на нём. Ну, когда осенью дожди совсем, или метели зимой, вешают брезентухи, чтоб в морду не пухячило.

— Ну, тут недалеко, — цокнул грызь.

Зато отсутствие окон позволяло ловить носом запахи цветущей травы и деревьев, мимо изобилия коих проезжал поезд; даже периодически налетавший дым от паровоза не мешал нюхать, а скорее даже помогал, создавая контраст. Баклыш, хоть и катался конечно на железке раньше, таращился во все уши, и Ситрик то и дело аккуратно тащила его за хвост, когда грызунёнок слишком высовывался за борт вагонетки.

— Ты слишком высовываешься за борт вагонетки, грызунёнок, — так и цокнула она.

— Кло, кло, — кивнул ушами тот, беря себя в лапы.

Небо было не совсем чистое, с востока быстро набежала серо-синяя туча, задул ветер и пролился мощный ливень, продолжавшийся менее килоцока. Струи воды хлестали по деревянным навесам вагонеток, а брызги обильно летели и на пух, потому как никто и не подумал закрываться — тепло потому как, так что и вымокнуть не зазорно. Тут же, на продувоне от ветра и движения, подмоченная шерсть высохла, как и было. Поезд перевалил несколько пологих холмов. что становилось заметно по изменению скорости, и подъехал к Понино; тут тоже останавливались, дабы добить место хвостами, и добили как следует, так что свободного почти не осталосиха. Заметно потяжелевший состав тронулся, но к счастью не умом, а дальше по пути.

Почти сразу за станцией, шагов через двести, узкоколейка влезала на гать. Сразу изменялся звук движения, который теперь выслушил как езда по деревянному полу избы — настил бумкал и поскрипывал от нагрузки, хотя конечно и не качался заметным образом. Ветви кустов и худосочных деревьев, растущих на болотных кочках, тёрлись прямо о бока вагонеток, так что местами казалось, что поезд прёт просто через заросли, как кабан. Собственно так оно и было, пуха ли. То с одной, то с другой стороны открывались обширные пространства, залитые водой или покрытые только осокой — там была конкретная трясина, безо всяких кочек, летом практически непроходимая. Среди сухого тростника и свежей листвы буянили цветением разнообразные цветы, бросаясь в уши яркостью; чаще всего встречались обычные жёлтые, каких в любом пруду навалом, но от этого они не становились менее в пух.

Достаточно внезапно грызи обнаружили, что поезд остановился; Баклыш закрутил ушами и чуть не вылез на крышу, но мама снова придержала его за хвост.

— Стрелка, — пояснила она, — Машинист сейчас переведёт куда надо, чтобы не было куда не надо.

— Весьма чисто цокнуто, — заметил Бронька.

На стрелке вагоны трясло и колёса грохотали по чугуну, вызывая даже некоторые опасения, но всё сходило, как обычно — состав протащился дальше и вышел на остров Куний Хвост. Тут по сторонам росли обычные кусты, в том числе малина и орехи, а также «сухопутные» сосны и ёлки. Путь тут был не меньше обложен ветками, так что если выставить лапу — можно легко набрать полный веник веточек. При всём при этом, поезд отмахал уже несколько килошагов расстояния по болоту, так что пройти столько лапами быстро не получится. Ещё через пол-килоцока въехали на станцию у платформы.

Сама платформа возвышалась своими крышами на три этажа, а при приближении к оной явственно начинало нести мазутом, потому как оный плавал на поверхности тарного пруда, в котором платформа и стояла. Поезд подходил к ней уже по настоящему мосту через воду и становился вдоль разгрузочной платформы, куда выкидывали привезённые дрова. Кстати цокнуть, на каждой платформе имелся свой паровой погрузчик — или скорее, разгрузчик — которым грызи и кантовали несколько тонн погрызени, ибо влапную не то чтобы лень, но очень долго. Вслуху этого напротив платформы высились штабеля здоровенных чурбаков — в топку влезали почти по полтора шага длиной; в одну сторону от этой кучи был открытый навес, под которым и стояла топка котла, а в другую — отстаивательное корыто, плоская огромная бочка двухшаговой высоты. За бочкой возвышалось колесо с черпаками, чёрное как чернота, потому как было сплошь уделано мазутом.

Пуши резво выгружали свои хвосты — ну всмысле не только хвосты, а весь организм целиком, конечно — и расходились по платформе. Собственно цокнуть, в самом обычном режиме дежурили не более чем семеро, а большее количество прибывало для проведения каких-либо мероприятий типа ремонта.

Сначала — ну всмысле, после того как вспушилась, но это по умолчанию — Ситрик доехала с пушами до «ихней» платформы и убедилась, что всё в пух. На платформе пока ещё возились два грызя в количестве белкача и белки, так что было кому цокнуть о цене перьев; они собирались непременно умотать на подъём тачкотанке, так что и. Оставив новых трясов на попечение старых, Ситрик дошла до стрелки и прицепилась на проходящий поезд, пока тот остановился — ей сие было не во второй раз.

Броньке и Баклышу предстояло выслушать, и они это сделали; соль излагал Лушыш, а Елька просто дрыхла, так что ничего не излагала.

— Да тут собственно что? — цокнул он, — Пока наберётся полное корыто, это несколько дней. И всё это время надо тупо топить топку, чтобы машина крутила колесо. Подтаскиваешь полено, и кло!

С этими цоками грызь, облачённый в куртку из плотного клоха, дабы не опалить пух, толкнул чурбак в топку и оттуда вылетел сноп искр и дыма.

— В целом, вот давлениеметр, — показал он на шкалу, — Кидать следует так, чтобы держалосиха примерно у отметки «в пух»…

Грызи покатились по смеху, читая градуировку шкалы: «совсем низкое», «низкое, но в пух», «в пух», «высокое, но в пух», «высокое мимо пуха».

— Это получается примерно по три таких полена в килоцок. Но поскольку полено полену волк… тоесть, рознь, может понадобится прибавить или убавить. Настройки не трогайте, иы их сами не трогаем, а тупо количеством поленьев, кло?

— Кло! — мотнули ушами трясы.

— А если что? — уточнил Бронька.

— Если что, то если что. Йа имею вслуху, что по идее ничегошеньки быть не должно, — пояснил Лушыш, — Но если будет, то в избе есть инструкции и памятки, а ещё сейчас цокну, что наиболее вероятно.

Следует прицокнуть, что хотя Баклыш был грызунёнком раннего школьного возраста, ещё не до конца перешедший из состояния белочи, Лушыш обращался однопухственно как к его деду, так и к нему — потому что если решил трясти, то уж.

Сначала Бронька и Баклыш расположились слегка отдохнуть перед эт-самым и развесили уши, но как оказалосиха, приступать предстоит немедленно. Как цокается, чеши пух не отходя от хвоста. Лушыш и Елька собрались и отчалили по настилу вдоль узкоколейки, ловить попутный поезд, а оставшимся предстояло таки бросать поленья и слушать, как оно. Вслуху того что поленья были тяжёлые, бросал их в основном крупный грызь, а мелкий соответственно слушал, уставившись ушами на медленно вращающееся колесо, глубоко черпавшее деревянными бадьями и выливавшее их на лотки, по которым вода вперемешку с таром хлестала вниз с громким плеском.

Грызи не сидели на постоянном взводе, а пошли и чаю испить; в избе, которая громоздилась на сваях на высоте третьего этажа, по стенам висели уцокнутые инструкции и памятки, вызывавшие большие покатушки по смехам. В частности, оба сразу заметили распечатанную на копировальной машине листовку, нарисованную Ситрик. Достаточно цокнуть, что подпись гласила «Перерасходовать дрова — это как жевать свой хвост: и неприятно, и толку никакого». Грызи прицокнули и вспушились, потому как было приятно в очередной раз вспомнить, что у них такая замечательная белка-мама и она же белка-дочка.

— Посиди-ка на хвосте, — цокнул Баклыш, зевая, — Это что получается, и ночью топить?

— Сто пухов! — бодро ответствовал дед, — Вслуху чего следует начинать сурковать прямо сейчас.

— Это как? — удивился грызунёнок.

Бронька показал, как: возле штабеля дров имелся навес для отдыха, как раз в пух — с сеткой от мошкары и сидячим ящиком, набитым мхом, в котором удобно дремать. Там же на полке стоял будильник, устроеный попроще: грызь перемещал наверх рычаг с грузиком и переворачивал водяные часы. Когда из часов выливалась вся вода, рычаг соскакивал и бил в металлическую чашку, как в колокол. При должной сноровке грызи ухитрялись всю ночь не то чтобы бдить, а просто спать! Чтобы бросить полено пару раз в килоцок, требовалосиха от силы двадцать шагов туда-сюда, после чего суркуй себе дальше.

В избе такая же будилка была у Баклыша, и грызунёнок выбегал слушать, как работает колесо и черпаки, чтобы не отвлекать деда. Поскольку натасканности у них пока ещё не было, Бронька и решил перейти в режим заранее, а не только ночью. Так и поехали — усаживали хвосты в ящики и дремали, а когда раздавалось «блуммм!» — шли сделать действие, взводили будак, и всё заново. Из жестяной трубы над навесом мерно вываливался серый дым, стелившийся над болотом, а кипящий котёл подавал пара в цилиндры, и механизм крутился. Бронька задался было вопросом, на сколько хватит воды в котле, но не стал, потому как всё равно не полез бы, не знаючи тонкостей, заправлять его. Прямо во время такого бдения было легко и покормиться — да хоть борщ сварить, не то что орехов погрызть — чем пуши и воспользовались на сто пухов. Всмысле орехов, а не борща.

— Кстати о пеликанах, — цокнул Баклыш, — Борщ они тут тоже лупцуют, по столу в избе слышно. Вроде бы на Керовке есть кухня, где его сразу в чанах варят, а потом с поездом отправляют.

— А почему бы и нет? — ответил Бронька, — Борщ для грызя полезен, проверено.

— А трясти тут не так и напряжно, — заметил грызунёнок.

— Это на пару дней не напряжно, пока ничего разваливаться не начало, а оно начнёт, уж поверь мне. Как цокала твоя мама, платформа в среднем только чуть больше половины времени работает, а остальное — стоит на ремонте. Хотя один пух, пока она стоит — в пруду накапливается тар, так что это не критично.

— Да и вообще, что теперь, весь пух из хвоста выдернуть, раз тар? — резонно цокнул Баклыш, — Ну есть он, это в пух, но ведь больше чем надо — не надо.

— Поперёк не цокнешь.

Грызи, мелкий и крупный, то и дело подходили потаращиться ушами на корыто, куда сливался уже отфильтрованный тар из отстойника — жижа жижей, и всё тут, а сколько подъёма хохолов! Из корыта потом жижу ещё закачивали в осушитель, где окончательно избавляли от воды, чтобы не возить лишнего, но это следовало точно оставить до прихода натасканных пушей. Пока же трясы трясли, солнце стало закатываться. Уже в сумерках по путям пришёл Макузь, и грызи прокатились по смеху уже на три морды, потому как им было смешно.

— Ну вы дали! — цокал Макузь, отдышавшись, — Пошли трясти на платформу, оягрызу!

— Так дома Реча с бабушкой, горох ни-ни! — пояснил Баклыш.

— Да понятно, пуховые щёки, — грызь погладил сына по ушам, — А мне Ситти такая цокает — сходил бы прочистил моему бате, почём перья. А йа цокаю, до Щенкова сгонять не ближний свет…

Покатавшись по смехам, грызи вернулись к теме; Макузь вспушился и пройдясь по платформе, убедился, что всё в пух. Затем он уточнил те вопросы, которые могли быть непонятными, чтобы эт-самое и всё такое, тобишь для хрурности. Которая, в данном случае, выражалась в конкретном количестве не менее конкретного тара, накачанного в хранилище.

— Да со всех сторон туда! — ткнул в пух на хвосте Макузь, — По многим областям теперь с таром будут сидеть, там где раньше сидели без тара, а щенковской области вот такенное развитие для хузяйства.

— Такое? — показал лапами во всю ширь Баклыш.

— Чуть побольше. С такими делами можно будет и вторую серию учгнезда построить, и много чего ещё! — мотнул ушами Макузь, — Да хотя бы взять скворков, зуда-зуда бу-бу-бу… Без направляющей для тряски, каковой является тарное хузяйство, они могли бы отчебучить чего.

— Скворков… — хмыкнул Бронька, полуприкрыв глаза и покачиваясь на краю сурящика, — Ты знаешь, что в этом году в Щенкове буча была?

— Теперь знаю, — резонно цокнул грызь, — А что за?

— Потом наверняка цокнут, как дойдёт. Там эти, собственники, — с нескрываемым сарказмом цокнул Бронька, — Ну знаешь этих хвостоголовых?…

— Вообще-то нет, — хихикнул Макузь.

— А, ну да, откуда тебе. Повезло. Собственник — это когда у зверя крышу сносит по поводу его норы, ну а где нора там и огород вокруг, понимаешь? Бегает как собака цепная вокруг, на всех кидается…

— Не, не понимаю, — прямо цокнул Макузь, — Это как?

— Это хорошо, что не понимаешь, — катнулся по смеху Бронька, — Но это уж так, поверь мне. Ну вот, стали эти недогрызки собираться протестовать, против того что никто не уважает их собственность…

— Что уважает? — округлил глаза Баклыш.

— Пфф… просто считай, что у некоторых грызей не стало хватать орехов в голове. Поскольку по одиночке на них чихали и смеялись над, они стали собираться в толпы и орать, но так над ними смеялись вместе, и вся разница, и так же чихали, что неудивительно. Тогда самые больные хорьки собрались и захватили контору, где районный цокСовет…

— Данунапух?? — вскинул хохолок Макузь.

— Вот именно. С оружием в лапчонках, кстати цокнуть, — поморщился Бронька, — Ты же знаешь, по Щенкову хоть с пушкой ходи, всем попуху. Ну вот они ружей да пистолей понабрали и засели в конторе. Раждак Утков, который из милиции, чуть пулю не схлопотал, когда пошёл доцокиваться.

— Пуха себе! Йа с ним чай вместе в столовке пил! — припомнил Макузь, — Ну хоть не схлопотал?

— Хитрое грызо. Он доцокиваться пошёл вечером, со стороны заката, так что не видно нипуха, а на башку привязал шапку в виде башки, — Бронька опять заржал, но взял себя в лапы, — Ну когда он им и цокнул прямым текстом, что они гузла, влепили ему в фальшбашку три пули. Плюшевой башке, как понимаешь, это не вредно.

— Ну и?! — обалдело цокнул Баклыш.

— Что ну и, — фыркнул Макузь, — Пришла трясина и всех вынесла вперёд хвостами.

— Да ну на пух, влапную штурмовать никто не полез, хотя и окружили почти сразу. По каналу артиллерийский пароход подошёл, который «Гарантийный», и прямой наводкой…

— Даже жалко, что йа этого не видел, — цокнул Макузь, представив.

Милицейский артпароход «Гарантийный» был один из двух, бдящих в Щенкове. Благодаря наличию каналов и малой осадке и габаритам судов, они могли заходить практически в любые районы цокалища и производить действия вроде тех, что были только что упомянуты. В отличии от громоздких орудий на колёсном ходу, которым долго карабкаться по дорогам, пароходы подходили незаметно, что и вызывало профит. Грызи ещё посидели и помотали ушами в апухе, недоумевая, как могло прийти на недоумие сделать то, что сделали хулиганы-покойники.

— Да уж, с таром вы тут развернулись оягрызу и мать моя белочка, — цокнул Бронька, окидывая ухом панораму, — Тебе ещё не надоело?

— Данунапух! — фыркнул Макузь, — Тут ещё столько всего улучшить можно, что столько не живут ни разу. Тем более когда с грызунихой и белочью, оно вообще в пух. Хотя конечно облизываюсь, когда слышу всякое…

— Например?

— Например, «черничное варенье»… Кхм. Вот в цокалище Прямой Вор, там где железо нашли, ставят солнечные печи, чтобы отражённым теплом греть и без дров и угля.

— Да, слыхал, — кивнул Бронька, — Погрызище конечно то ещё, но оно того стоит.

— Ну вот, повозиться было бы в пух, — пояснил Макузь, — А в горах Безудержного Смеха камушки полезные нашли, лазают и ковыряют, тоже интересно. Но в конце начал, надо же кому-то и на хвосте сидеть, чтобы тар был. Да и от белочи конечно удаляться не хочется.

— Это да. А в учгнезде…

— Да там вообще, — отмахнулся ухом Макузь, — Куда ни цокни, везде песок. Надеюсь всё-таки они сподобятся на расширение, благо бобров мы им подкинули не по пуху.

— Это сколько грызей сбежится, — прикинул Бронька.

— Сами по себе не сбегутся, — поправил Макузь, — Вот думаешь йа что, сам копался-копался, и вдруг бабах! Хохол дыбом, пойду в учгнездо в Щенков!

Грызи снова прокатились по смеху, а Бронька встал и закинул в топку очередной чурбак. Баклыш, мотая пушным хвостом аки белочь, пробежал вокруг колеса, ослушивая, не отвалилось ли чего.

— А как было? — уточнил Бронька.

— А к нам в околоток пришла белка, — цокнул Макузь, припоминая, — Очень симпатичная грызуниха, даром что не молодая, всё по смеху каталась… Так вот она из Щенкова пришла, цокать о научном песке.

— Прям так взяла и пришла цокать о песке? — склонил ухо Баклыш.

— Именно. Если не цокать, никто ничего и не узнает, а узнает так не додумается дальше, так что и. Мы там возле колодца собирались по вечерам, и выслушивали, а Лайса прочищала. Ну всмысле, когда по смеху не каталась, тогда прочищала.

— Прочистила?

— Как слышишь, — показал на себя пальцем Макузь.

Слышно было отлично, что ещё как прочистила. Из-за кустов доносился шум очередного проходящего состава.

Как показала дальнейшая практика, внезапный десант трясов в виде Треожисхултов оказался крайне кстати и помог и не остужать котёл на платформе, и достать таки тачкотанке из болота. Собственно грызи, приготовившись, сделали всё быстро — положили настил, чтобы вытащить на гать, и волокли лебёдкой рельсоукладчика. Не прошло и дня, как разобранная на части бронетелега была погружена по поезд и отправлена в Таров. Откровенно цокнуть, пока её не отмыли — это было нагромождение совершенно чёрной пухни, обмазанной смесью мазута и тины, к тому же источавшей отвратительную вонь. Однако стоило взяться как следует — а так и брались — и из-под грызи появлялись деревянные и металлические детали, без преувеличения будет цокнуть, боевой машины. Для того чтобы очистить, отремонтировать и перерисовать в чертёж находку, был сделан навес возле механической мастерской депо, где периодически появлялся и Макузь, а также многие другие пуши, чисто позырить и не только. Впоследствии исторический кусок переправили в Щенков, так цокнуть на Родину, где он и был сооружён в своё время.

Чтоже до Треожисхултов, то они как и угрожали, набегали на платформу поочерёдно, так что там побывали и Кулифа с Речкой, а Макузь и Ситрик заезжали, когда были свободны от неотложной возни. Причём что касется именно треожисхултовости, то Макузь и сам уже погонялся так, хотя в свидетельстве о тряске у него было написано другое. Но написано это одно, а практика совсем другое, так что и; учитывая, что в Тарове шастало много пушей из этой семьи — да вспомнить хоть Ольшу с её проектами — то это было вполне чисто. Пораскинув на эту тему и спросив Ситрик, будет ли это в пух, грызь так и стал подписывать бумаги, когда это требовалосиха — Макузь Треожисхулт, кло.

Бронька и Баклыш, параллельно со всем этим, смогли наблюдать за весьма несложным, но доставляющим чувство хрурности процессом — сливом очищенного тара в цистерны поезда. Как оно обычно случалось, грузовой поезд таскал как дрова, так и две цистерны для продукта; цистерны эти выслушили особенно жирно, потому как представляли из себя пузатые бочки, установленные вместо упоров для поленьев. Бочки были самые обычные, деревянные, стянутые железными полосами, но вдобавок обивались железными пластинами изнутри. Сверху каждого такого «хряка» имелась крышка с клапаном…

— С каким клапаном? — уточнил Баклыш, сидючи на цистерне, аки белочь на ветке.

— С выпускным, — пояснил Бронька, показывая клапан, — Вслуху того, что при болтании тар может выделять горючий газ, а если жара — то и допуха газа, так что или просто крышку вышибет, или вообще рванёт.

— Сто пухов, — хихикнул грызь, помогавший с погрузкой, — Если этот клапан заклинит, потом оягрызу. Вышибет ещё ладно, а как не вышибет? На станции откроешь — а оттуда фонтан газу, да и загорится, погрызец в полный рост.

— А что, было?

— Да нет, нам Макузь на учениях показывал, как оно, чтоб никому не хотелось на своей шкуре проверять.

— Чисто. Ну что, льём?

— Лейте!

Бронька протянул слегка гибкий рукав из очень плотного клоха, который выходил из хранилища, и сунул в люк цистерны.

— Слушай, чтоб вот по эту отметку, — показал он Баклышу.

— Кло!

Перелезши на хранилище, грызь повернул задвижку и тар повалил по рукаву — он был достаточно текучий, чтобы валить быстро под собственным весом, как жидкость, что он собственно и делал. Из цистерны раздавалосиха характерное бульканье и плеск. Бронька, само собой, внимательно следил за процессом, потому как грызунёнок мог и не дождаться, когда уровень тара дойдёт до отметки, а отвлечься. Переполнять цистерну совершенно не стоило. Однако, Баклыш таки хоть и крутил ушами по сторонам и таращился на болотных птиц, сновавших в кустах, не отрывал от люка по крайней мере одного глаза, так что сразу цокнул, когда всё.

— Всё! — цокнул он.

— Кло! — кивнул дед, закрывая задвижку.

— Кстати там ещё место есть.

— Это сейчас из рукава стечёт, как раз.

Когда остатки вылились из рукава, стало как раз, и Балкыш с плохо скрываемым удовольствием закрыл крышку и закрепил запор оной, воизбежание. Те же операции грызи провели со второй цистерной, пока та не была набита под завязку. Грызунёнок отошёл от поезда и почувствовал на контрасте, что когда сидишь на цистерне с таром — всё-таки сильно воняет! Уже в пяти шагах в сторону воздух приобретал замечательную свежесть, даром что и тут несло болотной тиной и прелостью.

— Ну что, поедете разгружаться? — спросил машинист, чувствуя что пуши вцепились как следует.

— Сто пухов! — вполне бодренько отозвался Бронька, — Погнали, Баклышка!

Погнали так погнали. Паровоз стоял уже под парами… ну это так выцокивались, что под парами, на самом деле стоял он на рельсах, а если и под чем-нибудь, так это под дымом, а пар был внутри, собственно. В любом случае, когда цокают что паровоз под парами — можно ехать.

— Ну давайте уж, чтоб не зря, — хмыкнул Марамак, который машинист, — Кто рулить?

Рулить посадили грызунёнка, вслуху соображений того, что из этого получится больше всего восторга — само собой, сам грызунёнок был ни разу не против. В деревянную кабину, что торчала над большущими колёсами спереди, забирались или сбоку, или сзади, с котла; Баклыша усадили на сиденье машиниста — потому как «машинист» это только атрибут грызя, и резьбы на нём специально для усаживания на сиденье не нарезано — и грызунёнок смог увидеть через оконный проём, где нынче не было рамы, уходящую вдаль за поворот колею.

— Удхх… — поёжился он и оглянулся на Марамака, — А точно ничего не будет?

— Нет, что-нибудь точно будет, сто пухов, — точно ответил тот, катнувшись по смеху, — А пухни какой-нибудь не будет, если всё сделать по шерсти.

— Так йа не машинист!

— Ничего сложного, йа слежу за. Вот тормозной рычаг, — показал на тормозной рычаг грызь, — Эй Бро, ты слушаешь?

— В обе раковины, — заверил Бро, который стоял на площадке котла за кабиной, и слушал через открытую заднюю дверь.

— В пух. Значит, вот рычаг парового клапана, думаю это чисто, как он работает?

— Более-менее.

— Тогда попёрли, — на полном серьёзе цокнул Марамак, усаживаясь сзади и складывая лапы.

Баклыш сглотнул, но интерес был сильнее опасений, и грызунёнок, взявшись за рычаг, отпустил тормоз. Затем потянул другой, но тот не поддавался, и Баклыш налёг. Лапка пошла, и в механизме раздалось характерное шипение — пар пошёл. Колёса сдвинулись с места, как и весь состав; с грохотом натянув сцепки, поезд медленно пошёл.

— В пух, в пух, — подтвердил Марамак, — Ещё. Ещё… вот, хорош. Дайте-ка пролезу к топке…

Пролезть к топке можно было по настилу над котлом, держась за поручни; грызи так и делали, чтобы набросать поленьев. В то время как Баклыш не отрывал ушей от дороги, а Бронька в общем тоже, машинист возился в топочном отделе, что подтверждалосиха грохотом чурбаков и пыхтением грызя.

— Так, слышишь стрелку давлениемера? — цокнул Марамак, вернувшись, — Снизилось почти до «ниже пуха». Значит убавь ход, кло?

— Кло!

Само собой, в том чтобы давить на два рычага и смотреть за дорогой, не было ничегошеньки сложного, и Баклыш убедился в этом. Однако нужно было знать пухову тучу всяких тонкостей и толстостей, чтобы не упустить возникающие в процессе косяки. Кроме того, машинист знал о том, где следует сбавлять ход из-за близости стрелки — хотя возле пути и висели знаки, их можно и пропустить; в других местах, вслуху подъёмов, наоборот следовало загодя дать больше скорости, чтобы поезд легко забрался на горку. Стук колёс по стыкам и шипение пара с непривычки грузили уши, так что после первой стрелки за рычаги управления усадили Броньку, а довольный до ушей грызунёнок встал за кабиной, таращиться ими, ушами, вокруг.

Поскольку грызи придерживались расписания движения, но не строго, после Понино поезд догнал впереди идущий состав, на котором ерундила одна из тележек, вслуху чего он ехал медленнее обычного — иначе пух бы догнали, собственно. Тащась за последним вагоном, грызи довели состав до посёлка, в очередной раз перевели стрелку на нужный путь и въехали на разгрузку. Разгрузка производилась с довольно высокой насыпи, которую навалили немного выше, чем уровень в хранилищах; поезда вкатывались туда по длинному заходу, чтобы было легко это делать. Сдесь уже Марамак подогнал состав лично, чтобы не проехать мимо — задний ход на паровозе включался не так просто, как хотелосиха бы.

Взобравшись на насыпь, уже поросшую густыми кустами, состав остановился таким образом, чтобы цистерны оказались возле слива. Слив производился по закрытым деревянным лоткам, ведущим в разные стороны к трём разным хранилищам; на разгрузку приходил дежурный грызь, вспушался и смотрел, чтобы всё было в пух, а главное чтобы слили в то хранилище, где есть место. Дежурный грызь, оказавшийся грызунихой, слегка удивился наличию практикантов на паровозе, но ничего не цокнул… то есть, не цокнула. Всмысле, лишнего, а так белка показала, в какой танк сливать эт-самое, на «т».

— Почему «эт-самое на т»? — спросил Баклыш.

— Потому что во всех бумагах и при цоканье только и слышно тар, тар, тар, — пояснил Марамак, — Надоело, переименовали в «эт-самое на т».

— А, тогда чисто.

— Сливай!

Тут же лежали рукава, которые присоединяли к сливным горловинам и ложили в лоток, после чего открывалась задвижка и опять слышалосиха бульканье и плеск жидкости. Белка послушала, что натурально слиты две полные цистерны, и поставила галочки, обозначавшие, что слиты две полные цистерны. Стоит ли уточнять, что Баклыш испытал, и в том числе чувство, и в том числе — Профита, слушая как сливается в хранилища продукт.

— По-моему ты испытал чувство профита, — цокнул Бронька, слухнув на внука.

— А? Сто пухов! — подтвердил тот.

— Выслушайте-ка ушами, а отмечаете каждую цистерну зачем?

— Чтобы точно было и знать, сколько в хранилище. А то если дырка где незаметная, как узнать о?

— Йа не совсем про то, — хмыкнул Бро, — Йа думал, чтобы куда налево не сливали.

— А напуха? — удивился Марамак, — Оно и так всё «налево» до последней капли идёт.

Тут уж поперёк было цокнуть можно, но с трудом — на каждого тряса имелся бобровый счёт, всмысле счёт с единицами бобра — а на самом деле добра, но называли их «бобра», смехахашечек ради… так вот на каждого тряса был счёт, куда теоретически зачислялось всё, что производилось в виде чистой прибыли. Преобразовать этот счёт в знаки также мог практически каждый тряс — это если все вместе бросятся, будет нельзя, а так можно; соль же состояла в том, что трясы в огромном количестве бобров не нуждались вообще, а нуждались изредка — ну там, досок на новый дом, или кирпичей на печку. Учитывая же общий настрой пушей, уделяющих барахлу ровно столько внимания, сколько оно заслуживало, никто из них не стал бы городить дома больше чем ему нужно или десять домов, просто потому что есть возможность.

— Ну что, в пух и по домам? — спросил машинист, зевая.

— Пожалуй да. Хруродарствуем за! — мотнули ушами Баклыш и Бронька.

Обратно шли по всё тем же узким тропинкам, зажатым между густейшими кустами, и поматывали хвостами. Грызунятам и белочи тут было удобно, потому как ветки не тормозили, а крупным приходилосиха обтираться боками. Куда ни цокни, везде жирно цвело, даже если не цвело — как дикие травы пучками, так и кусты орешника и ягод, рябины и тыблони, на которых уже подумывали о существовании плоды. Из-за плотных лиственных стен доносилось тявканье, поблеивание и кудахтанье, а кое-где и звук распилки в широком смысле — когда грызи пилили жажу, то использовали не только пилы, но и молотки, косы или ещё что.

— Гусака мне в свинарник! — цокнул Бронька, оглядывая местность с небольшой горки.

— Кому гусака? — спросил грызь из-за кустов, — У нас есть их!

— Йа образно, — уточнил Бро, — Всмысле, распилили тут жажу по нулевому сорту. Тут ведь раньше сплошное чернолесье было, а теперь есть куда хвостом мотнуть!

— Макузь цокал, оно так всегда, — пожал плечами Баклыш, — Если цокать о белках. Место которое в пух, оно и так в пух, а вот которое мимо, то эт-самое.

Над кронами деревьев, с шумом рассекая воздух крыльями, спланировал огромный жирный гусак.

А Речка с Кулифой, узрев что прошёл дождь и горох поливать не обязательно, взяли и пошли. Причём не просто пошли, а на ближайшие поля за опятами: когда проливались дожди, среди невысокой травы на взгорках появлялись россыпи мелких, но мясистых грибков, весьма уважаемых среди пушей в смысле корма. Сами грибы на это дело смотрели крайне философично — так что можно считать, что и вовсе не смотрели. Пройдя по всё тем же дорожкам посёлка, зажатым среди буйной зелени, грызунихи вышли к песчаному карьеру, где работали два грызя, а дальше раскинулосиха поле почти на килошаг. В начале лета оно просто насильно заставляло мотать ушами, потому как было расцвечено изумительным образом — жёлтыми, синими и фиолетовыми цветами, разными оттенками зелёного, а в иных местах жирно сидело фиолетовое — та самая травка, которой Ситрик красила пушнину.

Поле было далеко не пустое — на нём возились как пуши, так и прочие животные, как то козы, зайцы и дикие камышовые коты, мышковавшие возле прудика в низине. На дальнем краю поля шла свежая вырубка, и там произрастали кущи цок-чая, так что там тоже мелькали рыжие уши: грызи набивали листья в мешки, дабы было что испить. Несколько хвостов собирали всё те же опята, медленно баражируя по полю кругами и то и дело оседая надолго на одном месте. Также сделали и белки, найдя кружок грибов размахов в десять шагов, и уселись выщипывать продукт из травы.

Речушка — рыженькая, белобрюхая и с люто опушёнными кистями, сидела на коленях, обернувшись хвостищем, и послухивала на бабушку, потому как ей было интересно на неё послухивать. Кулифа улыбалась и поводила ушами — не менее пуховыми, чем у внучки, и поцокивала. Грызуниха пыталась угадать заранее, о чём хотела бы спросить молодая бельчона, и цокала сразу, чтобы не вынуждать её думать, как зацокнуть.

— Ну, в Щенкове, — расцокивалась она, — Там кло, кло. А бывает что и пык, и пыщ…

— Опушнеть! — удивлялась Речка.

— Серьёзно цокаю, — подтвердила Кулифа, — Вообще ничего такого, как ваш посёлок, только больше.

— Но там есть большая река!

— Да Речка, там есть большая река, — прокатилась по смеху белка, — Она действительно такая, что стоит услышать. Наверняка вы ещё выслушаете её, до Щенкова от силы пару дней дороги, если через пароход.

— А почему Жад-Лапа?

— Потому что она сильно разливается, и когда разливается, вода утаскивает всё, что может утащить, а утащить она может всё, кроме камней и деревьев. Поэтому и назвали — Жадная Лапа.

— Насколько в пууух… — восхищённо зажмурилась белочка, представляя Жадную Лапу.

— Сдесь в посёлке река тоже замечательная, — заверила Кулифа, — Хоть йа и слыхала мельком.

— Да, там раки водятся, и улитки! Пойдём потом, к ужину?

— Кло!

Они и пошли потом, и на речку, и в кучу других, не менее хрурных мест, каковых по посёлку и окрестностям имелось сколько угодно. Пока же лёгкий свежий ветерок перекатывался по полю, хотя казалось что он перекатывается и по смеху тоже, настолько в пух было движение воздуха. Ветер словно поглаживал грызей по пушным ушам, как лапа Мира, чем и вызывал довольное прицокивание. Ну и до кучи к этому — тот же самый ветер вращал крыльчатки мельниц, какие кое-где торчали из ковра кустов и деревьев. А над полем, расправив широкие крылья, бороздил воздух жирный гусак — возможно тот же самый, что пролетел над Бронькой и Баклышем.

С самого утра, неслушая на прохладу и влажность от прошедшего ночью дождя, Ситрик уже чуяла хвостом, что собирается жара — и как обычно, не ошиблась. Хорошо ещё поднялся ветер, но и при нём приходилосиха вываливать язык, настолько тёплым оказался воздух и так припекало солнце. Вылезши из сурковательного ящика, грызуниха хотела было метнуться на огород за овощем, но вспомнила про Макузя и дёрнула его за хвост.

— А? — отозвался тот.

— Ты просил тебя разбудить, — напомнила Ситрик, и таки метнулась за овощем.

Когда она принесла к норуплу репу и два огурца на салат, Макузь с невозмутимым видом уже нарезал овощ — хитрый грызь заныкал его с вечера. Оба прокатились по смеху, но потом прекратили, чтобы съесть еду… и снова начали. В оконные проёмы без стёкол отлично задувало свежаком, так что ни о какой пыли в жилище цоканья не шло — даже линялый пух в большом количестве и то выносило без следа. В кустах с квохтаньем возились сорные курицы, брыляя старыми листьями и веточками.

— А где наша белочь? — полюбопытствовал Макузь, — Ну, чисто из академического интереса?

— Почему из академического?

— Ну, потому что где белочь есть, там она и будет, — резонно цокнул грызь.

— Чисто из академического интереса, белочь пропалывает укроп и лук, — сообщила Ситрик, — Йа им цокнула, чтобы как совсем жарко будет, шли на ручей купаться, а то мимо пуха.

— Это думается они сразу, — кивнул Макузь, — А ты как с вознёй?

— Йа уже почти не с вознёй, а без возни. Сейчас как раз поеду доцокнусь окончательно, сдам паровик в гараж, и кло. А ты чего вскочил?

— Мне как раз в Избу, там собирались собраться несколько пушей для цоцо.

— Цоцо какого рода?

— Опять таки теоретического, — хмыкнул грызь, — Есть какие-то данные по поводу тара, хотели обцокать. Как обцокаем, доведу до твоих ушек.

— Это уж за тобой не заржавеет.

Пока пуши неспеша кормились, в топке паровичка уже трещали поленья, загодя брошенные туда — ну и подожжённые, потому как просто так поленья не трещат! — и как раз после испития чая котёл вскипел. Ситрик забралась на сиденье машиниста, Макузь на дрова, так и поехали, покатываясь по смеху, когда колесо попадало в очередной ухабчик.

— Погрызец аппарат!

— Погрызец аппарат, погрызец и нам!

С такими прицокиваниями Ситрик заехала кругом, чтобы не ломиться по лапоходным топинкам, и трицикл бодро прокатился по мостику через канал, ведущему в ворота Избы. Там грызуниха сразу завернула к гаражу, как она впрочем всегда и делала, и заглушила топку. Затем она пошла искать, кому бы сдать транспорт, а Макузь пошёл к 24-му помещению, где уславливались эт-самое.

Как оно постоянно и случалосиха, внутренний двор Избы был набит зеленью не хуже любого огорода, так что налопаться щавелем или сорвать пучок лука — только так, благо не убудет. На бережку центрального пруда плескалась белочь, овцы и две собаки типа прилапнённого волка, а в кустах было понятно что — там тоже слышалось поквохтывание. Пушей, которые бы активно трясли, было не слыхать — тут вообще не особо суетились, но уж к пику лета вообще наблюдалась самая спячка хвостов. На одном из наиболее высоких шестов, увешанном скворечниками по нулевому сорту, ярко выделялась трепещущая на ветру алая тряпочка; если бы Изба совсем закрылась, в пушнину, то тряпочки бы не было, так что она несла и чисто утилитарную функцию, помимо прокатов по смеху.

— Эй грызо! — получила оцок сбоку Ситрик.

— От грызо слышу, — резонно ответила она, — Доброго утреца, Жижень.

Жижень был самым заядлым бюрократом во всей Избе — цокнуть хотя бы то, что когда он садился писать цифры, надевал напалечник, потому как иначе просто лапы болели от количества цифр. Грызь был достаточно пожилой, так что ходил с палкой; этой палкой он имел привычку тыкать в сторону того, кому цокал. У непривычных пушей это вызывало опасения за ненатыкаемость своего организма на палку, но не у Ситрик.

— Ты по песок, или что? — уточнил грызь.

— Или что. Сейчас сдам паровик, и кло.

— ЭхЪ, — почесал подбородок Жижень, пырючись в небо, — Архив бы разобрать.

— Хвост на него положить, потом разберём, — хихикнула Ситрик, — Лета самая макушка, корм растить надо, а главное давно йа не тискала плотно свою белочь, прямо цокнуть.

— О, тут поперёк ни-ни, — кивнул тот, — Только цокни, что там за коробка с бумагой «Елову Е. Ы.»?

— А да, это… — и грызуниха прочистила, что это.

Макузь же в это время забрался по лестницам на третий ярус постройки — лесницы тут имелись основательные, из толщенных досок, так что ходили не побаиваясь — и двинул в нужную сторону. По террасам стояли земляные ящики, из которых также таращилась зелень буйным образом, что способствовало. В частности, грызей можно было обнаруживать по чавканью, которое они издавали при поедании щавелевого листа, что Макузь и сделал. Присутствовали несколько пушей, из местных таровских, а также Мышыш из щенковского учгнезда, каковой собственно и подзаварил кашу. В первую очередь грызи приветственно мотнули ушами и цокнули, почём перья в целом, затем уселись к скамейке — потому как стол отсюда унесли куда-то, клали что нужно на скамейку, и ладно.

— Стало быть, песок таков, — распушил щёки Мышыш, — От грызей, которые работают с таром в Канавии… все знают, где это?

— Не все, — цокнул Макузь, — Кажется, это за океаном?

— Сто пухов, — кивнул серый грызь, — На другой стороне Мира практически. Так вот они там пришли к выводам, что тар на самом деле залегает в глубине земли. Всмысле, допуха как в глубине, а не то чтобы два-три шага.

— Три-четыре шага? — предположил кто-то.

— Помножь на сто, тогда будет похоже. Именно они пробурили скважину глубиной пятьсот сорок шагов, и там обнаружили тар. Правда не такой как у нас, более лёгкий, но тем не более.

— Мать моя белочка!! — представил себе Макузь.

— Вот именно. Конечно гипотеза о том, что на такой глубине сплошь всё забито таром, ничем не подтверждается, однако факта цокает о том, что по крайней мере в тех местах где тар есть — его ещё больше в глубине… Эй, грызо, её тебе с шеи снять, или сам?

— Сссам, — прохрипел тот, потирая сжатую Жабой шею, — А есть какие сведения о том, как они это, ну, скважину?

— Кое-что есть, — кивнул Мышыш, — Копия с отчёта для Мармазюкского учгнезда, где и возятся с. Вроде бы там достаточно чисто цокнуто в письменном виде.

— Это в центр пуха! — цокнул Макузь, и вспушился, а вдобавок и цявкнул, — А почему обложка такая уделанная?

— Это та самая книжка, что привезли из Канавии, подмокла на корабле. На всякий случай в Щенкове есть ещё.

— А йа думал, слюнями залили…

Пушира, согрызунья главного строителя Бобрыша, подёрнула Макузя за хвост.

— Да йа и не собираюсь прям сейчас! — фыркнул тот, но подумав, поправился, — Хотя чуть и не собрался, да.

— Сто пухов, — кивнула белка, — Нужно понимать, что тара всё-таки требуется ограниченное количество, по крайней мере пока, так что гнать цифры смысла нет.

— Но смысл увеличивать производительность есть прямой, — цокнул Макузь, — В любом случае, надо начать с тестового варианта, как мы это сделали и с черпаком, а дальше по результатам.

— Он не собирается, — показала на него пальцем Пушира.

— Собираюсь, — признался тот, — Но после доцоков, естественно.

— Тогда в пух.

Впрочем она и сама потёрла лапки, представив себе, что можно по производительности заменить несколько громоздких платформ на одну не особо громоздкую скважину. Учитывая структуру хузяйства, это не грозило трясам остаться без работы — просто пока им не найдут занятия получше, они будут ковырять старый тар новым способом, затрачивая на это пропорционально меньше времени и сил.

— Йа потёрла лапки, представив себе… — цокнула она.

— Мы всё видим, — хмыкнул Мышыш.

— Хотя есть и ещё один песок, — добавил Макузь, уже открывший книжку и лопавший её глазами, — Соль в том, что у этих в полупустыне только еле-еле заметный выход тара на поверхность, так что им ничего не оставалось, как бурить. А у нас он сам льётся в огромных объёмах.

— Так всё равно будет лучше, если больше.

— Йа про то, что может быть если мы начнём качать снизу, его не станет сверху, — пояснил грызь.

— Ммм… — глубокомысленно изрекли пуши.

— Мэ не мэ, а книжку оставь!! — предуцокнул Макузь грызю, который порывался улизнуть с.

В любом случае, было над чем пораскинуть, и белки уважали это состояние головы. В нулевую очередь пришлосиха идти в копировальню, искать бумагу, убеждаться что её нет и идти собирать тину из каналов вокруг Избы. На одно только вот такое копирование печатных листов уходило очень прилично возни, как и на производство бумаги. Впринципе, в Щенкове была мануфактура, которая гнала бумагу из опилок и прочей пухни, но грызи предпочитали свою собственную. когда была возможность. А учитывая то, что Ольша налопатила каналов, это было не так уж трудно… Спускаясь с верхних ярусов, Макузь услышал во дворе Ситрик, которая махала хвостом и крутилась на месте от годования.

— Что Ситти, сбросила тряску? — осведомился он.

— Сто пухов! — с нескрываемым удовольствием ответила она, — А ты куда?

— Йа не куда, йа кто, — как обычно поправил Макузь, — За тиной.

— Фыщ, вроде допуха бумаги завозили, опять всё съели? Ну ладно, пойдём, раз за тиной.

— О, это в пух! — обрадовался грызь, — Сейчас только два решета принесу.

— Воду носить?

Как было цокнуто ранее, канал проходил по периметру Избы снаружи и пересекал её в центре, соединяя две ветки, а совсем в центре проходил через круглый пруд. Каналы эти были по большей части просто канавами, хотя и ровно выкопанными, так что по берегу росли камыши, осока и прочие растения; центр оставался свободным, потому как дно уходило достаточно глубоко, более чем на рост грызя. При всём при этом, тину собирали в основном в туннелях и возле причалов, где грузились на лодки — там берег был не земляной, а выложенный сырым кирпичом, на котором и произрастала всякая пухня, составляющая тину. Как раз более всего этой дребузни накапливалосиха по стенкам туннеля возле выходов, так что туда и лезли.

Макузь и Ситрик были рады в очередной раз шевельнуть хвостами на две пуши, так что дело пошло быстро; при помощи больших решёток в мелкую ячейку они выцеживали зелёную жижу и сливали в ведро, влезши в воду по колено. По краю канала в туннеле проходил уступ из кирпичей, так что по нему и следовало ходить лапами. Мимо то и дело проплывали утки с птенцами, а пуши везли на лодке кучу табуреток, дабы не таскать лапами, раз есть канал. Само собой, пуши не собирались немедленно переработать тину в пригодную бумагу — процесс довольно долгий, как ни выкручивай. Они собирались взять уже существующие запасы, а на их место сунуть то, что наберётся — так и выкручивались всегда.

Послухивая на грызуниху, у которой намок и обвис хвост, Макузь то и дело облизывался, и когда пуши сели перегусить, ласково прикусил её за ухо.

— Что? — хихикнула Ситрик, поджимая лапки.

— Да вот думаю, — прямо цокнул Макузь, — Потискать тебя сейчас, или до вечера оставить?

— Послушаем-послушаем, — мотнула ушами белка и брызнулась в грызя водой.

Всё-таки более головным вариантом всегда было оставить до вечера, потому как Изба не самое удобное место для тисканья пушной тушки: на единицу времени и площади тут появлялось самое большое количество пушей в окрестностях, а это мимо пуха, когда цоканье об эт-самом. Пока же грызи вывалили тину сохнуть на лотки на крыше хузяйственной пристройки, и пошли в саму пристройку мучить печатное оборудование; как уже было уцокнуто, в Избе имелась практически вся подсобка, которая затребована для функционирования, что было в пух.

Копировали довольно хитрым способом, посыпая лист химическим реагентом, накрывая другим листом и затем нагревая под горячим железным листом — именно под, а не над. То что находится над ним, греется восходящими потоками воздуха, а то что под — только прямыми лучами тепла, что и нужно: чернила нагреваются быстрее, чем чистая бумага, и нагретый порошок превращается в краску именно в нужном месте, создавая зеркальное отражение страницы, с которого потом можно печатать копии. Также знаменательное свойство порошка, получаемого довольно сложным способом из кучи компонентов, состояло в том, что после спекания он превращался почти в такую же краску, и скопированное можно было копировать ещё и ещё.

Ситрик и Макузь, само собой, делали всё вышецокнутое отнюдь не в сосредоточенном молчании, а катались по смехам, как горошины по миске — тем более что в мастерской стоял дым коромыслом из-за забитой трубы, заставляя то и дело чихать. Благо, как и в большинстве подобных мест — грызниц, как это называли — одной стены не имелосиха, и пространство проветривалось не намного хуже, чем открытое место. Вдобавок лезущие кусты и трава вызывали довольное поматывание ушных раковин, что тоже далеко не всуе.

— Отнюдь не! — подтвердила Ситрик, сорвав сочную земляничину с кустика.

— Ну вот, — цокнул Макузь, склеивая листы в книжку, — Теперь есть что прочитать о скважинах!

— Начнёшь прямо сейчас?

— Ммм… нет, — почесал подбородок грызь, — Не горит, отнюдь, так что пусть позреет. Пошли к белочи нашей, чтоли.

— УИ! — цявкнула Ситрик, вскакивая.

И оставив буквенные залежи другим грызям, они бок о бок пошли к дому ближе — а теперь норупло на собственном огороде они иначе и не воспринимали, как домъ. Жара сидела на зеленеющей земле, как курица на яйцах, а сверху опять пролетел гусак, потряхивая жировыми мешками на окороках.

— Послушайте-ка ушами, — цокнул Баклыш, проводив взглядом гусака, который всё летал и летал над посёлком, — Почему гусь это гусь, а…

— А другой гусь — это другой гусь? — звонко засмеялась Речка, — Потому что гусей больше, чем один.

— Чисто цокнуто, — катнулся по смеху тот, — Йа имел вслуху широко, почему гусиха несёт яйца, из которых появляются не курицы, не утки, и даже не бобры, а именно гусята! А?

Тут уже грызунята уставились ушами на Макузя и Ситрик, потому как все четверо пушей шли через поле к дальней делянке, потрясти хвостами и произвести кормовые операции. На небе, затянутом многослойной облачностью, было ясно написано «дождь», но это не только не подгрызало, но и радовало — как само по себе, так ещё сильнее после жары.

— Йа — в пуше не грызу, почему, — цокнул Макузь, — Это весьма сложный зацок.

Ситрик повела серо-фиолетовыми ушками и привспушилась.

— Но если подумать о песке, — подумала о песке Речка, — Представь себе, что из гусиных яиц вылупятся коровы!

— Косяк, — согласился Баклыш, представив и проржавшись, — Хотя вслуху того что мы не знаем причин наблюдаемого положения, нельзя цокать и о том, что не может быть другого положения. С одной стороны…

Ситрик и Макузь с плохо скрываемыми улыбками послухивали на своих грызунят, которые цокали, цявкали и пока ещё иногда сбивались на конкретное чириканье, как настоящая белочь. Конечно, с ходу решить вопрос о гусе было нельзя, но пуши собирались взяться за него и трепать, пока не будет готово. Уверенности в результатах прибавляло и знание того, что уже очень много всего оказалосиха готово.

По пришествии грызей на участочек на краю поля они немедленно схватились за лапные плуги, полоть картохлю и репу — ну всмысле, полоть грядки овощей от сорняков, а не полоть сами овощи! А то пуши часто катались со смеху, вспоминая, как неосторожно цокать «прополи редиску»:

— Эй грызо, будь бобр, прополи редиску.

— Кло!.. Кло, прополол!

— Тщательно?

— Более чем! Только один вопрос — а сорняки полоть?

Баклыш и Речка на такие вещи уже не покупались и знали, как растить картохлю и прививать плодовые ветки на деревья; инстинктивная тяга к производству корма была очень сильна у белочи, да собственно и потом не особо куда девалась, так что пуши получали тонны хрурности как от процесса, так и от результатов.

— Ну, вслуху того что спешить не будем, — зевнул во все резцы Макузь, — Надо бы испить чаю.

— Йа сейчас наберу дребузни! — цявкнул Баклыш.

— Йа с тобой! — подпрыгнула на пол-роста его сестра, мотнув пушным хвостом.

Грызунята с шуршанием скрылись в густых зарослях высоченной травы, подступавшей к самому огороду; собственно трава упиралась в полосу, засыпанную толстым слоем старого игольника, и тут же торчала изгородь из редких жердей, оплетённая хмелем. Поотдаль возле ручья вопил медведь — судя по всему не вслуху какого-то события, а чисто из любви к искусству. Медведей, как было цокнуто, никто не опасался, потому как его и слышно, и носом чуется за много шагов, и главное вообще это не тот зверь, который только и думает о крови. Крупные пуши продолжали неспеша культяпить почву.

— Йа диковато рада, — цокнула Ситрик.

— И к тому же оригинальна, — добавил Макузь, — Что именно ты имеешь вслуху?

— Пуховых мячиков, — счастливо прищурилась она, — По-моему они очень сгрызлись друг с другом, как тебе кажется?

— Вполне себе сгрызлись, — подтвердил грызь, — Чего бы и нет.

— Бывает по разному, — цокнула белка, — Йа никак не могу цокнуть, что не люблю свою сестру, но мы с ней как-то не часто вместе трясли, так что и.

— Ну да, — подумав, цокнул Макузь, — Но ведь это в пух, а не мимо.

— Это в пух? Это точно по центру пуха! — поправила Ситрик, — Очень радостно слышать, когда грызунята радуются.

— Главное, чтобы бока не заболели.

Грызи в очередной раз покатились по смехам, потому как бока у них действительно побаливали от этого процесса. Когда же Макузь не катался — а всё-таки он не катался большую часть времени, иначе понятно что — то картина Мира, попадающая в раковины и яблоки, отчётливо светилась Хрурностью, как золотое солнце на восходе, как зелёные еловые свечки весной… короче цокнуть, картина была в пух. Будучи белочью, Макузь как и все остальные животные зачастую испытывал страхи — от непонятности окружающих процессов, таких как гуси, от возможных опасностей, и тому подобное. Однако по мере того как он вёл перецокивания с пушами и узнавал всё больше, становился сильнее тот самый свет Хрурности, практически ощущаемый пушными рыжими ушами, как солнечный.

Кстати цокнуть, цвет ушей тут роли не играл, потому как достаточно было слухнуть на довольную мордочку Ситрик, чтобы понять что и она тоже эт-самое. Макузь с той самой упомянутой диковатой радостью слышал, что ничто не может помешать продолжать возиться в Лесу, и даже если и помешает — то они и так же пошевелили хвостами вполне достаточно. Грызя нисколько не огорчала мысль о том, что его собственная жизнь конечна, потому как он слышал своими ушами, что бесконечна жизнь Мира, а это было для него гораздо важнее. И что немаловажно, пуши прикладывали к этой жизни свои лапы, чтобы ярче был свет Хрурности, ну и всё такое.

В частности, Ситрик и Макузь обельчились только по здравому рассуждению, а не как белочь, от нечего делать. Они знали, что если так делать — пухни не оберёшься, и не делали. После рождения грызунят мысли родителей всё время возвращались к ним, причём отнюдь не столько в плане того, чтобы накормить их, потому как накормить дело крайне нехитрое, с которым справляется на сто пухов и белочь, и любая улитка. Пуши раздумывали над тем, как передать грызунятам то самое чувство хрурного света, что заставляло их выматывать уши. И никак нельзя цокнуть, чтобы это у них не получалосиха — Баклыш сам спросил, а где грызи учатся считать и писать буквы, а Речка за компанию. Конечно крупные белки подвели его к этому, но не напрямую, и уж тем более им не пришло бы под уши настаивать на том, чтобы грызунята учили грамоту и счёт — в частности просто потому, что это бесполезно.

Рыжие уши в количестве четырёх штук появились на тропинке уже с другой стороны — Баклыш и Речка обошли край поля по осиннику и березняку, набирая веток на костёр, и теперь пёрли полные охапки. Хотя они явно набрали куда больше, чем стоило, и еле тащили тяжёлые связки, Ситрик и Макузь только переслухнулись и хихикнули, а крошить на уши грызунятам ничего не стали, потому как это мимо пуха. На песчаной площадке возле навеса, который на этом участке заменял дом, затрещал костерок, и достаточно быстро подоспел обещанный чай, сдобренный сушёной сахарной репой. Пуши уселись на скамеечки, уставились ушами на грядки и небо — так чтобы поровну попадало — и поцокивали, как обычно.

— Как думаешь с этой штукой, Ситти, — Макузь мотнул ухом на участок вокруг, — Вроде место самое в пух, должны вырастить достаточно корма.

— Ну, вон оттуда сосны затеняют, — показала на сосны белка, — Но в остальном да, в пух. Тут главное что? Не упираться чрезмерно, как иногда бывает.

— А кто собирался?

В ответ грызуниха показала на Речку и Баклыша, которые пухячили лапами землю, как кроты.

— Им можно, — улыбнулся грызь, — А нам нельзя. Летом конечно покормиться самое в пух, а полные запасы картохли и зерна пусть колхоз обеспечивает.

— На колхоз надейся, а сам распушай, — цокнула Ситрик старую пословицу.

— Распушим, — заверил он, — Как йа прикинул, у нас за зиму примерно мешок муки изводится.

— Так мы не растим зерна! — удивился Баклыш.

— В запятую, зерно растят другие, а мы картохлю и моркву. Мешок муки это примерно десять мешков картохли, плюс ещё десять мешков самим слопать, итого двадцать. Вот если что будет больше этого — обменять.

— Не говори цок, пока не перегрыз, — хихикнула Ситрик, — Ты слышал, что на картохлю нападает какой-то жук?

— Один? — покатился по смеху Макузь.

— Да если бы, тучей. Если вовремя не сделать чего — сожрут начисто.

— Надо прочистить, — вспушился грызь, обеспокоившись за судьбу картохли.

Впрочем, была ещё репа; на неё тоже нападали гусеницы, но грызи умели от них избавляться с помощью настоев, обрызгивая ботву в частности настоем простой полыни. Вслуху наблюдательности и главное отсутствия надуманных выводов из наблюдаемого, пуши издавна умели не остаться без корма, а уж теперь об этом не шло никакенного цоканья; в крайнем случае можно было завезти недостачу из других областей, но этого случая вообще никто не слыхивал в самые неурожайные годы. Основанное на ужирнении, а не укрупнении, беличье хузяйство не катастрофически зависело от погоды — как правило имелся свой полив и средства затенения на случай чрезмерного пекла. Вслуху этого никто из пушей не беспокоился о том, что будет вообще нечего есть, а думали над тем, чтобы не грохнуть на огород больше времени, чем следует.

У грызей в любом случае было чем заняться, даже помимо вспушения. Баклыш расцокивал, что один из грызей, которые трясли в школе в качестве учителей, работает над нитконаматывательным механизмом — тот показывал грызунятам всю эту пухню, интереса для. Тот грызь работал раньше в Щенкове в мастерской с часовыми механизмами, поэтому и ниткотрон оказался того же свойства — маленький и заводящийся от пружины. Соль состояла в том, что достаточно накидать перед машинкой, размером с курицу, какой-нибудь волокнистой пухни типа цветков репея, и механизм начинает сам зажёвывать её и перематывать в нитки. Самое то развлечение для мелкой белочи, а заодно и нитки, которые лишними никогда не будут.

Вообще о том, чтобы потешить белочь, грызи думали постоянно, как оно того и стоило. Например была мысль поставить в пруду возле школы макет морского корабля со всей пухнёй — якорями, мачтами и парусами; собственно, впоследствии так и сделали. В Тарове, как впрочем и в одинадцати беличьих посёлках из десяти, белочи было куда сунуть нос и где потрясти хвостами. Впрочем не только белочи, но и всяким прочим животным от зайца до медведя, но просто у белочи, как у растущих грызунят, были более широкие запросы по этому поводу.

Сидючи прибочно с согрызуном, Макузь и Ситрик как обычно получали полные уши довольства, а учитывая возящихся рядом грызунят — ещё в несколько раз больше. В воздухе ворочал боками сырой свежак, впрочем очень тёплый, учитывая южный ветер; с восточной стороны висела серая облачность, сквозь которую кочевали синие пятна дождевых туч, а к западу в прорехи между облаками светило солнце, клонящееся к закату со смеху. Как это обычно и случается при низком солнце, свет становился особенно мягким, золотистым, так что его прямо таки хотелосиха мять лапами.

— Какой свет! — восхитилась Ситрик, — Хочется мять его лапами.

Что она собственно и сделала, помяв лапами макузьевый хвост, на который в том числе и падал свет — если хвост не сгребать совсем в охапку, то мять его лапами это примерно тоже самое, что мять пустое место, потому как он крайне пушон и состоит поэтому по большей части из воздуха.

— Думаю он будет не против, — хихикнул Макузь, поглаживая белочку по шёлковым ушкам.

С одной стороны рекой лился этот самый свет, а с другой ветер доносил мелкую дождевую пыль, которая даже в рассеяном освещении переливалась радужными кольцами. Над огородом, свободно раскинув широкие крылья, пролетели гусак и гусиха.

Примечания