Планета кошек - 3

Бернард Вербер

Моей матери Селин

Всем, кто переживает великую историю любви со своими кошками и кого больше никто не может понять.

Вы становитесь счастливыми, когда понимаете простую истину: все на свете участвует в одном простом проекте: принести вам удовлетворение.

Кошка Бастет

Пока у кошек не будет своих историков, во всех рассказах с участием кошек будут прославляться только люди, мнящие себя их хозяевами.

Кот Пифагор

Продолжительность жизни людей, живущих с кошками, увеличивается на 10 %. У кошек, живущих с людьми, возможность сохранить в целости свои половые органы уменьшается на 10 %.

Кошка Эсмеральда

Акт I

Новый Свет

1. Конечный пункт

Черт возьми, не может быть, не для того старались, чтобы вышло ЭТО!

Я ошарашена увиденным.

От кончика моего хвоста до макушки пробегает судорога.

Расширяются зрачки.

Заостряются уши.

Шерсть встает дыбом.

Челюсти стискиваются до скрежета зубов.

Вы меня знаете: я не из впечатлительных, но тут, признаться, даже я ошеломлена до дрожи в кончиках усов.

Невольно выпускаю и снова втягиваю когти.

Мы на борту большого парусника «Последняя надежда», позади пересечение Атлантического океана, тридцать пять изнурительных дней, и вот теперь перед нами громоздится огромный человечий город под названием Нью-Йорк.

Но американская мечта рассыпается, как слишком высокая гора сухого корма, насыпанного в мелкую миску.

Мы думали, что найдем убежище, где не будет крыс, а тут проклятых грызунов даже больше, чем в Париже. Если оценить на глаз, их раз в сто больше, чем там, откуда мы сбежали.

Ну и зрелище!

Крысы, всюду крысы, мерзкие твари с бурой шерстью.

Даже на большом расстоянии слышен их свист.

Не говоря о запахе.

Весь Манхэттен провонял мочой этих грызунов.

Мы все онемели от ужаса.

«Мы» – это я, Бастет, и «моя компания», то есть те, кто сопровождал меня в плавании через Атлантический океан, а именно (перечисляю в порядке интереса, который они представляют для меня):

– мой сексуальный партнер, сиамский кот Пифагор. Он посвятил меня в людскую премудрость, только он отчаянный трусишка, маскирующий свою трусость словечком «пацифист»;

– мой сынок Анжело – мелкий неврастеник, высокомерный и жестокий, со склонностью к нахлебничеству;

– Эсмеральда, желтоглазая черная кошка, моя соперница, я презираю и ненавижу ее, уверена, что она уже переспала с Пифагором;

– теперь о людях: это моя преданная служанка Натали, слишком медленно мне подчиняющаяся, и профессор Роман Уэллс, ее мужчина. Это он предложил сделать мне операцию по вживлению в лоб ТРЕТЬЕГО ГЛАЗА, обеспечившего доступ к его Энциклопедии. Он – мой любимчик. Скорее умен, во всяком случае, для человека;

– да, еще представители низших существ. Попугай Шампольон, самодовольное болтливое пернатое, понимающее и болтающее на нескольких языках и выступающее в роли универсального переводчика. Он приносит большую пользу: через него я могу обращаться к другим видам. Далее, бордер-колли Наполеон, являющийся ввиду своего прошлого пастушьей собаки прекрасным проводником для стад, собака почти кошачьей утонченности и безукоризненной верности; а также хряк Бадинтер, выступивший в свое время моим адвокатом, возможно, самый смышленый среди нас, хотя сам он еще не знает об этом. Я рассчитываю помочь ему осознать себя. Уверена, эта свинья гениальна, в будущем он с моей помощью превзойдет себя;

– на последнем месте анонимы, проходящие у меня под кличкой «слуги моих слуг».

В общей сложности на «Последней надежде» 274 пассажира: 144 кошки, 12 людей, 65 свиней, 52 собаки, 1 попугай.

Сейчас все они смотрят на меня и ждут моей реакции.

– Подплывем ближе, приглядимся.

Предложение сделано твердым тоном, чтобы создать впечатление, что лично меня американские крысы не пугают и что я уже продумываю дальнейшую стратегию.

Моя мать говорила: «Вожди не те, кто сильнее остальных, а те, кто создает впечатление, что меньше всех удивлены новыми событиями».

В который раз убеждаюсь, что моя уверенность и врожденное хладнокровие вроде бы вселяют во всех веру.

Итак, я и все «мои» подплываем ближе к американскому берегу.

Надо сказать, что наша «Последняя надежда» – старая трехмачтовая посудина.

На всех парусах она, подгоняемая ветром, устремляется к берегу, и я еще явственнее чувствую доносящееся оттуда благоухание.

Оно гораздо хуже, чем мне показалось сначала. Крысы – они всюду крысы.

Чтобы выиграть время, я обращаюсь к своему окружению с такими словами:

– Само собой, они тут как тут, следовало это предвидеть. – И добавляю с максимальной непринужденностью в голосе: – Но вы не беспокойтесь, у меня есть план.

Это фраза из числа тех, что позволяют снять напряжение.

– Мы внимательно тебя слушаем, – тут же вылезает насмешница Эсмеральда.

Определенно, эта черная кошка с каждым днем испытывает ко мне все бóльшую неприязнь. Чую в ней бунтарку. Стоит мне ее увидеть, меня тут же посещает мысль, что она уже приворожила, прикинувшись приемной матерью, моего сына Анжело, а еще, как и подобает прирожденной потаскухе, соблазнила моего милого дружка Пифагора. Сейчас она явно хочет посеять сомнение в моей способности командовать. Не удивлюсь даже, если она поставит под вопрос мою безусловную власть.

– Останавливаемся. Хочу лучше разглядеть, что там творится.

Паруса свернуты, якорь брошен, с лебедки медленно, с лязгом сматывается длинная якорная цепь.

Мы толпимся на носу «Последней надежды». Отсюда лучше виден берег.

Прочь сомнения, суша заражена крысами. Они всюду. Сотни, тысячи, десятки тысяч, копошащееся месиво крыс, настоящий ковер из бурой шерсти, колышимый ветром, как море живого меха. Отвратительное звуковое сопровождение этой отталкивающей картины – неумолчный писк, похожий на чириканье несчетного количества скворцов.

– Нью-Йорк захвачен, – констатирует со вздохом Эсмеральда.

Еще одна бесполезная фраза: это то самое, что уже сказала я, и то, что каждый видит собственными глазами. Мы передаем друг другу бинокль.

Я усиленно шевелю мозгами.

Что делать?

Бежать?

Воевать?

Чувствую, волнение моих спутников превосходит мое.

Предложение не заставляет себя ждать:

– Общий сбор в капитанской каюте!

Чем сложнее проблема, тем решительнее мой тон.

Проходит несколько минут – и все мои подданные уже расселись в большой каюте, сияющей надраенной древесиной.

Кошки. Люди. Свиньи. Собаки. Какаду.

Я жду, пока установится тишина.

– Так что у тебя за план? – не выдерживает Эсмеральда, отказывающаяся скрывать свое нетерпение.

Я отвечаю:

– Сперва хочу послушать ваши соображения. Наверняка у вас найдутся конструктивные мысли.

Я умалчиваю о том, что на данный момент ничего еще не придумала и просто тяну время.

– Есть предложение вернуться во Францию, – лезет вперед Эсмеральда. – Жаль говорить о неприятном, но уже ясно, что в Америке гораздо больше крыс, чем в Европе. Мы думали, что плывем в город, придумавший эффективное средство против крыс, но выходит, что либо американские люди нас обманули, либо их средство больше не действует. Нам остается одно: пересечь Атлантику в противоположную сторону, вернуться домой.

Я освежаю ей память:

– Во Франции видимо-невидимо крыс под предводительством страшного царя Тамерлана.

– Один раз мы его победили, победим и во второй. Этот враг нам уже знаком. Как мне представляется, это реалистичнее, чем идти против неисчислимых американских крыс, с которыми мы даже не знакомы, – нагло гнет она свое.

Она больше меня не боится?

Я мяукаю:

– Хочешь опять воевать с Тамерланом?

– Все остальное еще хуже, – продолжает настаивать она.

– Не забывай, Эсмеральда, что мы еле-еле его одолели. В этот раз я не уверена в успехе. У кого-нибудь есть более реалистичные варианты?

Лапу тянет Анжело.

– Нападем на них! Подумаешь, какие-то крысы! Набросимся и всех перебьем. Разом с ними покончим.

Я насмешливо смотрю на своего сына и даже утруждаюсь ему ответить.

Какой примитив, какая ограниченность! Он воображает, что власти можно добиться насилием. Что же, придется заняться его образованием. Лучше поздно, чем никогда.

Я спрашиваю со вздохом:

– Еще какие-нибудь идеи?

– Предлагаю остаться на борту. Будем считать корабль нашим островом, нашим убежищем, – подает голос Пифагор.

– Как насчет пропитания?

– Рыбная ловля. То же самое, что в плавании.

– Хватит с меня рыбы, – отмахиваюсь я.

Остальные согласны со мной.

– Нельзя бесконечно сидеть на корабле, – заключаю я.

Натали поднимает свою изящную пятипалую руку и берет слово. Я могу понимать ее речь благодаря новому коммуникационному интерфейсу, вживленному мне в лоб.

Это сложное устройство, сконструированное профессором Романом Уэллсом, позволяет при помощи простого черного шарика, похожего на бородавку на моем Третьем Глазу, поддерживать радиосвязь по протоколу Bluetooth с микронаушником моей служанки. Программа в простом микрочипе преобразует ее человеческие слова в понятное мне мяуканье и, наоборот, мое мяуканье – в понятные ей фразы.

– Я предлагаю, – говорит она, – отправиться на поиски другой территории в Америке, более пригодной для безопасной высадки. Далее мы двинемся посуху и найдем спокойное местечко. Неважно где: в Скалистых горах, в пустыне Мохаве, в полных аллигаторов болотах Юга… Я бывала там в молодости. Крысы не захотят и не смогут там поселиться.

Я напоминаю ей о реальном риске:

– Узнав, где мы закрепились, они на нас нападут. В том, что они нас найдут, нет сомнения.

– А если поискать остров вблизи побережья? – предлагает профессор Роман Уэллс. – Наверное, там будет меньше крыс, чем на континенте. На острове будет проще удерживать их на расстоянии.

Остальные, как я погляжу, мучаются сомнениями. Думаю, всем надоело питаться рыбой.

– Можно было бы попробовать вступить в переговоры, – курлычет какаду Шампольон. – Пустив в ход дипломатию, я бы мог убедить местных жителей, что для них выгодно оказать нам гостеприимство.

Для пущей убедительности он расправляет свой белый хохолок.

– Все бы ничего, – говорю я, – не будь у крыс мерзкой привычки, возможно, атавизма, истреблять всех, кто не похож на крысу. Не хочу противоречить тебе просто из принципа, Шампольон, но с самого своего рождения я ни разу не встречала крысу, которая благосклонно относилась бы к чужакам. Они даже друг другу не дают спуску: убивают старых, больных, слабых, иногда даже собственных детей, если тем не повезет оказаться хилыми.

– Тебе не встречались благосклонные французские крысы, но американские могут оказаться более покладистыми, – не сдается попугай.

Покладистые крысы?! Одно противоречит другому.

– Это вряд ли.

– Не будем торопиться с умозаключениями, – гнет свое Шампольон. – В конце концов, американские крысы, в отличие от французских, не имеют к нам конкретных претензий. Почему нас преследовал Тамерлан? Потому что хотел похитить у тебя карту памяти с Расширенной Энциклопедией Относительного и Абсолютного Знания, которую ты носила на шее, а еще из желания отомстить за разгром на Лебяжьем острове и в Руане. Американские крысы – другое дело: они с нами даже не знакомы.

Я разочарованно вздыхаю: мои спутники расписались в отсутствии у них перспективных идей. Разворачиваются дебаты. Каждый развивает свои представления или поддерживает чужие.

Кошка Эсмеральда в конце концов признает правоту Натали, хотя оговаривается, что не выносит холод, отчего предпочитаем горам пустыню.

Пифагор, как и Роман, выступает за бегство на какой-нибудь остров и за превращение его в крепость, как мы раньше укрепились на острове Сите.

Эсмеральда напоминает, что острова подобны тюрьмам, там легко можно оказаться пленниками.

Хряк Бадинтер и пес Наполеон выступают в поддержку возвращения во Францию. Подозреваю, что они мечтают воссоединиться со своими сородичами.

Наконец, все начинают друг другу противоречить, спорить ради самого спора.

В который раз я прихожу к выводу, что дискуссии всегда бесплодны.

– Ты-то сама, Бастет, что думаешь? Ты ничего не говоришь с самого начала обсуждения, – спохватывается Эсмеральда. – Ты обмолвилась о плане. Так что же у тебя за план?

Я не спешу с ответом, жду, пока все умолкнут.

– Ну что ж…

Все с любопытством смотрят на меня.

– Послушайте, с меня довольно, я чувствую, что всех вас разъедает скепсис. Такое впечатление, что вы мне не доверяете. Не собираюсь вам помогать, не располагая даже минимумом поддержки. Без нее я не могу продолжать. Раз так, я вам не скажу, что у меня на уме.

Я выпуталась и очень довольна собой. Иногда мое лицемерие удивляет меня саму.

– Ладно, – говорит Пифагор, – всем нам стыдно, прости, что поставили под сомнение твои способности. Внимательно тебя слушаем.

– Поздно, проехали.

– Пожалуйста, Бастет!

– Да не приставай ты к ней, нет у нее никакого плана, – ехидно говорит Эсмеральда.

– А вот и есть, – не выдерживаю я.

– Ничего у тебя нет.

– Нет, есть!

Проклятье, почему в решающие моменты не получается обойтись без детских препирательств?

Но я не отказываюсь от игры, потому что знаю, что она отвлекает. К тому же нужно любой ценой стряхнуть с них страх, наполнить энергий.

– Нет.

– Да.

– Раз так, мы тебя слушаем, – говорит Пифагор, желающий непременно подстегнуть диалог.

Все взгляды обращены на меня. Дальше увиливать не получится.

– Главное в моем плане – коммуникация.

– Раскрой свою мысль.

– Раскрываю: мы поплывем вдоль берега, отыщем участок без крыс, сойдем на берег. Будем вовсю общаться с местными жителями, чтобы сколотить большую союзническую армию с участием кошек, собак, свиней…

– …какаду, – дополняет Шампольон.

– И какаду, если они найдутся, ты прав. Кстати, тебе придется выступать переводчиком для коммуникации со всем местным зверьем.

– Продолжай, Бастет, изложи нам твой «чудодейственный план», – мяукает желтоглазая черная кошка.

– Итак, мы создаем большую армию и, пользуясь тем, что Нью-Йорк – остров, осаждаем его, как осадил нас Тамерлан на парижском острове Сите. У крыс начнется голод, и они сдадутся. Убивать их будет легко: они будут истощенными и ослабленными.

Мне помогает уверенный тон.

Важно создавать впечатление, что выход существует. Даже если он не так хорош.

Я принимаюсь себя вылизывать, чтобы доказать, что даже враждебность не лишает меня природной беззаботности.

Находись я среди слушателей, не сомневалась бы, внимая себе, что мы вовсе не в тупике.

Так или иначе, фаза безнадежности преодолена, я чувствую, что вернула себе расположение нашего сообщества.

– Кто ты такая, Бастет, чтобы нами командовать? – никак не успокоится Эсмеральда.

– Прости, ты ко мне обращаешься?

– К тебе, к тебе. По-моему, у тебя мания величия. Притязания оправданны, когда за спиной успех, но сейчас, не обессудь, моя бедная Бастет, сколько бы ты ни мяукала, приходится объективности ради признать, что ты не предложила ничего стоящего. Помнится, именно из-за твоих решений, оказавшихся ошибочными, мы попали в эту безвыходную ситуацию.

– Начнем с того, что я не делаю ошибок, на моем счету относительные успехи, а это не одно и то же. И потом, чтобы выйти из тупика, надо не искать виноватых, а предлагать решения.

– То есть ты признаешь, что корчишь из себя нашу предводительницу, являясь, в сущности, такой же кошкой, как остальные?

Она меня нервирует. Я подхожу к ней, смотрю в глаза. Она выдерживает мой взгляд.

Какая наглость!

Я задираю хвост, вострю уши. Она делает то же самое – показывает, что не боится меня. Я топорщу шерсть – это намек, что если она продолжит в том же духе, то скоро заработает лапой по морде. Она подражает мне.

Мы обе шумно дышим сквозь стиснутые зубы.

В этот раз драки, похоже, не избежать.

Но в тот самый момент, когда я готовлюсь прыгнуть на нее и исцарапать когтями, с палубы доносится гудок тревоги.

Я перегруппируюсь и напрягаю слух.

Человеческий голос выкрикивает фразу, переведенную моим приемным устройством как:

– КРЫСЫ АТАКУЮТ КОРМУ! ДЕСЯТКИ ВЛЕЗЛИ НА ПАЛУБУ ПО ЯКОРНОЙ ЦЕПИ!

Я кидаюсь на крышу рулевой рубки. Оттуда видно полчище крыс на кормовой палубе и новые сотни и сотни плывущих им на подмогу.

Я немедленно делаю следующие выводы:

1) американские крысы тоже нас заметили;

2) наше присутствие ничуть их не пугает;

3) они способны плыть в морской воде на большие расстояния;

4) им хватает сил, чтобы плыть против течения и преодолевать легкое волнение в море, отбрасывающее их к берегу.

Ну что же, контакт с местным населением установился быстрее, чем предполагалось.

Я все еще пытаюсь скрыть удивление, но себе самой вынуждена признаться, что мне очень страшно.

2. Stupete Gentes

У входа на древнеримские арены было выгравировано: «Stupete gentes». Переводится это примерно так: «Приготовьтесь удивиться».

Это было всего лишь напоминание о вежливости, необходимой посетителям всякого хорошего увеселения.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания[1].

Том XIV

Автор – профессор Эдмонд Уэллс.

3. Столкновение

Моя мать говорила, что «лучший способ не потерпеть поражение в бою – не участвовать в нем».

Поэтому я не дерусь.

Никому не позволю обвинять меня в трусости. Все мои помыслы о коллективном интересе, а он в том и состоит, чтобы я, Бастет, не рисковала без нужды.

Представьте, что произошло бы, если бы я погибла и мы лишились Энциклопедии, которую я ношу на шее? Согласитесь, что всему пришел бы конец.

И последний аргумент: в драке с крысами на корабле нет, по-моему, никакого геройства. Что за заслуга в заранее гарантированной победе над крысами, обессиленными после заплыва через морской залив?

Нет, так низко я падать не собираюсь.

И потом, не нам, командованию, тратить время на отражение натиска пехоты.

Впрочем, даже не участвуя в бою, я желаю за ним наблюдать. Я забираюсь на верхушку центральной мачты и пристально слежу оттуда за разворачивающимися на палубе событиями.

С этого наблюдательного пункта виден весь отряд толстых мокрых крыс, вскарабкавшихся на наш парусник и навязавших нам бой.

Наше смешанное кошачье-человечье воинство сухое и свежее.

Наполеон ведет в бой собак, Бадинтер – свиней, Эсмеральда – кошек.

Мой сынок, ясное дело, дерется в первых рядах, и немудрено, ведь он считает убийство развлечением.

Шампольон никого никуда не ведет, потому что на поле боя не наблюдается никаких других птиц, кроме хохочущих чаек, не желающих вмешиваться, но проявляющих острое любопытство к происходящему.

– Дамы и господа, – хрипит какаду, – прошу вас, успокойтесь, уверен, это недоразумение, давайте искать компромисс…

Свиньи, собаки, кошки и люди твердо держат оборону.

На палубе кипит рукопашная. Клыки против резцов. Когти против когтей. Люди пускают в ход палки, ножи, а потом и кулаки.

Противник проявляет неожиданную неуступчивость. Эти американские крысы, похоже, вообще ничего не боятся.

Они дорого платят за свое безрассудство. Бою на палубе «Последней надежды» не видно конца.

Со своей верхотуры я подбадриваю своих:

– Держитесь! Ни шагу назад!

Это не требует от меня больших усилий, зато придает сил нашим войскам. Не иначе, именно мои призывы помогают нашим сдержать натиск противника. Во всяком случае, первый натиск, потому что к крысам торопится подкрепление.

– Убейте их всех! – кричу я.

Численный перевес на их стороне. Сколько их добралось вплавь до нашего корабля? Сначала я насчитывала не больше сотни, но давно сбилась со счета.

Как помешать появлению подкрепления?

Моя мать говорила: «Не надо путать реакцию и ответ. Дураки бездумно реагируют на первую же провокацию, а умные медлят, анализируют опасность и находят самый подходящий ответ».

В чем, в сущности, вся проблема?

Стоит мне задаться этим вопросом, как появляется ответ.

Как я раньше до этого не додумалась?

С верхушки мачты раздается мяуканье – мой приказ, так необходимый бойцам:

– Поднимайте якорь!

Увы, никто меня не слушает, и крысы продолжают наступление, хотя пока что мало кто из наших ранен.

Места убитых немедленно занимают вылезающие из моря крысы, не менее решительные, им нет дела до гибели сородичей, они карабкаются по ним, гибнут сами…

Эдак они нас задавят…

Именно это и происходит. Наши обороняющиеся войска не успевают уничтожать одних, как появляются другие. Теперь вся палуба «Последней надежды» кишит крысами.

Я снова мяукаю:

– ЧЕРТ ВАС ВСЕХ ВОЗЬМИ, ПОДНИМАЙТЕ ЖЕ ЯКОРЬ!

Но незаметно, чтобы хоть кто-нибудь торопился мне подчиниться.

Нападающие мокрые и обессиленные, но их так много, что они нас попросту захлестывают. Некоторые, добравшиеся до моей грот-мачты, уже ползут вверх, где сижу я.

Больше мне здесь не продержаться, придется замараться.

Я жду их, выгибая спину, на краешке бочки, в которой положено находиться наблюдателю. Каждую добирающуюся сюда крысу я сбрасываю вниз ударом лапы. Одна, правда, подкрадывается ко мне сзади и больно кусает.

Ой!

Я оглядываюсь и яростно смыкаю челюсти на наглой твари. Вкус крови удесятеряет мои силы, и я продолжаю бой с тем пущим неистовством, что противники добираются до верхушки моей мачты уже на пределе сил.

Внезапно на моем правом фланге возникают сразу трое недругов, и я вынуждена отпрянуть. От неожиданности, потеряв равновесие, я падаю с мачты вниз.

На лету я делаю кувырок и растопыриваю лапы, чтобы перейти к планированию, но это не замедляет падения.

Океан приближается с устрашающей скоростью.

На мое счастье, амортизатором падения служит жирная крыса, качающаяся на волнах; ее хребет ломается с сухим треском.

Повезло, что она мне подвернулась!

Теперь я в воде, вокруг меня добрая сотня крыс, упорно плывущих в сторону корабля и якорной цепи, служащей им абордажной лестницей.

До чего же холодная вода!

Вы меня знаете, воду я терпеть не могу, не люблю, когда у меня мокрая шерсть, ненавижу плавать. Тем более в каше из крыс.

Одна вцепляется в меня и тянет вниз. Я глотаю гадкую жидкость, в которой нахожусь, и с ужасом обнаруживаю, что в отличие от реки, где я однажды чуть не утонула, в океане вода до омерзения соленая.

Я отчаянно барахтаюсь, поднимая фонтан брызг. И опять мне везет: в воде крысы воюют не так лихо, как на суше.

Не желая быстро признавать поражение, я раздаю удары направо и налево. При этом крысы рвут зубами мои плечи и спину.

Вода вокруг меня уже покраснела от крови убитых мной крыс и от моей собственной крови, сочащейся из ран.

Откровенно говоря, я не желаю вам очутиться в моем положении: в холодной соленой воде, в окружении сотен злобных крыс, плавающих лучше вас.

Я пытаюсь напугать их мяуканьем, но желаемого результата не добиваюсь.

Не мне вас учить, что главное в мяуканье – интонация: неубедительность мяуканья слышна сразу. Слабый звук не пугает, а производит противоположное впечатление.

Я, конечно, не склонна к капитуляции, просто не вижу, как выйти из гибельного положения. Раз все так скверно, остается одно: как можно дороже продать свою шкуру. Одна крыса больно кусает меня за лапу, другая впивается зубами в мой хвост, третья – рвет спину. Мне уже не удается толком обороняться: их слишком много. Еще одна крыса хватает меня своими четырехпалыми лапами и не позволяет поднять голову над водой.

Я открываю глаза в красной соленой воде и вижу вокруг десятки розовых когтистых лап.

Раны щиплет от соли.

Как описать это мгновение? Как неудобное? Нет. Тревожащее? Нет. Наилучшее описание такое: полнейшее одиночество.

Не знаю, что сделали бы на моем месте вы. Лично мне хочется визжать, но как завизжишь под водой? Мне недоступно даже это неполноценное облегчение. Я захлебываюсь, получая все новые удары когтями.

Выходит, все вот так и кончится – в морской воде, в каше из американских крыс?

Я, мнившая себя царицей, склоняюсь сейчас к мысли, что мой труп лишится права на какое-либо погребение. Меня съедят рыбы, мои бренные останки сгниют вблизи берегов неведомой мне страны.

Хуже того: очень вероятно, что меня сожрут окружившие меня крысы.

Я широко открываю глаза, чтобы не упустить ничего из того, что произойдет в последние секунды моего существования.

В этот самый момент случается нечто неожиданное. Передо мной в воду плюхается что-то непонятное и поднимает волну, разбрасывающую в стороны нацелившихся на меня грызунов.

В следующую секунду я понимаю, что в воду упала знакомая мне черная кошка.

Она-то что здесь делает?

Вот это да, Эсмеральда тоже свалилась в воду!

Она отменная пловчиха, ей ничего не стоит уплыть от крыс, попытавшихся ее настигнуть.

Я, воспользовавшись тем, что они отвлеклись, всплываю и вдыхаю побольше воздуху.

Вокруг нас все еще плавают крысы, но их слишком впечатлило внезапное появление в воде еще одной кошки. Та подает мне знак кончиком уха: плыви за мной.

Мы направляемся к борту корабля, рядом с которым болтается на воде пластмассовое ведро. Я поднимаю глаза и вижу веревку, которую держит в руках свесившаяся с палубы Натали.

Храбрая женщина! Выходит, порой мы можем рассчитывать на наших слуг, готовых спасти нас в беде.

Я тут же запрыгиваю в ведро и жду, пока его потянут вверх, но моя служанка не спешит тянуть за веревку. Ко мне уже приближаются крысы. Я отчаянно мяукаю:

– СКОРЕЕ! ПОДНИМАЙТЕ МЕНЯ!

Не понимаю, чего она ждет.

Неужели мое приемно-передающее устройство, Переводчик Третий Глаз, вышло из строя от падения в воду или в разгар моей морской баталии?

– ПОДНИМАЙТЕ ЖЕ МЕНЯ! ЭТО ПРИКАЗ, НАТАЛИ!

Как я погляжу, ее внимание приковано вовсе не ко мне. Прослеживаю ее взгляд и понимаю:

Она хочет, чтобы Эсмеральда тоже прыгнула в ведро!

Скажу откровенно, мне прискорбно, что Натали так рискует ради этой кошки. Что поделать, люди ужасно сентиментальны.

Наконец Эсмеральда цепляется за мое ведро, что-то сжимая в зубах.

Это же мой ошейник с РЭОАЗ!!!

Не иначе он свалился с меня в воде, а я и не заметила. Не хочу даже гадать, что произошло, если бы я потеряла это сокровище.

Из-за моей оплошности пошли бы ко дну все знания, накопленные за тысячи лет.

На счастье, флешка находится в непромокаемом противоударном чехле. Соленая вода ей нипочем.

Спасибо тебе, Роман, ты все предусмотрел.

Наконец-то нас обеих поднимают. Давно пора!

Комитет по торжественной встрече возглавляет голубоглазый сиамский кот.

– Все хорошо, Бастет? Ты не ранена? – взволнованно спрашивает он.

Я сплевываю, чтобы избавиться от вкуса соли. Отряхиваюсь – надоели сырость и кровь, уродующие мою шерсть. Вот теперь можно оценить положение.

Американские крысы продолжают штурм, на палубе «Последней надежды» по-прежнему кипит бой. Куда ни погляжу, всюду кишат сотни крыс.

Не тратя время на болтовню, я бросаюсь в гущу боя.

Тут же выясняется, что драться с крысами из Америки гораздо труднее, чем я предполагала. Они сильнее, тяжелее, боеспособнее французских крыс.

Моим соратникам вокруг меня тоже приходится туго. Все кошки, люди, свиньи и собаки вскоре скрываются под толстым слоем крыс.

В следующий момент я замечаю Бадинтера – хряка, защищавшего нас в свое время на людском суде. Он тоже едва виден из-под крысиного полчища, но я слишком далеко и слишком занята, чтобы прийти ему на выручку. Он продолжает с хрюканьем сражаться, потом хрюканье сменяется визгом. Неприятель подавляет его численностью, Бадинтер оседает на палубу, опускает голову, замирает, валится на бок.

Прощай, Бадинтер, мой любимый, неподражаемый хряк!

Все мои товарищи по плаванию через Атлантику один за другим терпят поражение.

Возможно, я недооценила опасность.

Один Шампальон, находящийся над схваткой, недосягаем для нападения и знай себе издает ястребиные крики в надежде устрашить неприятеля.

Но крысы плевать на него хотели.

Заплыть в такую даль ради такого плачевного результата…

Раньше у меня было впечатление, что американское приключение только начинается, но не тут-то было…

Людям достается не меньше, чем кошкам, собакам и свиньям. Многие гибнут у меня на глазах.

Натали и Роман догадываются вооружиться палками, поджечь их и с их помощью удерживать крыс на расстоянии.

Я опять мяукаю свое:

– ЯКОРЬ! НАДО ПОДНЯТЬ ЯКОРЬ!

Наконец-то Роман и Натали слышат меня и бросаются к лебедке. При этом моя служанка не перестает вращать своим длинным факелом, а Роман пытается запустить механизм лебедки. Но в нем что-то заело.

Надо им помочь. Без меня у них ничего не получится.

Я отдаю приказ, обращенный ко всем:

– ВСЕ К ЛЕБЕДКЕ!

Пифагор, Анжело, Эсмеральда и я торопимся туда, чтобы всеми силами их защищать.

Я держусь у ног своей служанки, орудующей факелом. Тем временем Роман находит причину неполадки: крысы, попавшие в паз лебедки, оказались раздавлены, и их трупы мешают цилиндру вращаться.

Человек выковыривает их оттуда ножом. Очистив паз, он крутит рукоятку. Механизм начинает действовать, цепь наматывается на ось.

Одна из крыс, воспользовавшись тем, что я на секунду отвлеклась, вцепляется мне в плечо, еще одна кусает меня в живот. Мгновение – и я уже отбиваюсь от целых трех.

На помощь мне приходит Наполеон. Бордер-колли издали увидел, что мне худо, и спешит на выручку.

Храбрый пес.

Он срывает с меня крыс и убивает одну за другой. Отведя угрозу от меня, он сам оказался в опасности. Крыса прыгает ему на лапу и глубоко ее прокусывает, заставляя пса визжать от боли. На его беду, душераздирающий визг привлекает других грызунов, которые мигом виснут на нем со всех сторон, как до того висели на Бадинтере.

Я бы рада помочь, но уже поздно. Тварей столько, что я тоже рисковала бы испустить под ними дух.

Прощай, Наполеон.

Якорь, наконец, поднят, крысы остались без абордажной лестницы.

Поднимается ветер, маленькие волны на глазах вырастают во все более высокие, грозные валы. Ветер гонит их к берегу, отчего нашим противникам все труднее достигать судна.

Оставшиеся на палубе грызуны дерутся с гибельным отчаянием.

В жизни не видывала таких агрессивных крыс.

Но их количество постепенно уменьшается.

Мы одерживаем верх над последними изможденными воинами. Они лишаются способности причинять нам вред, а потом и жизни.

Все успокаивается, воцаряется тишина. Слышен только рокот прибоя.

– МЫ ПОБЕДИЛИ! – кричит Шампольон сначала на кошачьем языке, потом на человечьем.

Так-то оно так, но какой ценой…

Вокруг нас валяются сотни трупов: это не только толстые американские крысы, но и люди, собаки, свиньи.

Невредимыми остались, не считая меня самой, только Натали, Роман, Пифагор, Анжело, Шампольон и Эсмеральда.

Нас было 274, а теперь осталось только… семеро.

Новая ситуация – то, что мы так быстро понесли такие тяжелые потери, – отчасти застает меня врасплох.

Вижу покрытое глубокими ранами бездыханное тело Наполеона. Тело Бадинтера – одна сплошная рана, розовое кровавое месиво.

Не могу отвести глаз от всех этих кошек, людей, собак, свиней, совершивших вместе с нами переход через океан. Я уже начала их различать, считала их будущими пионерами заокеанского материка. Теперь они – всего лишь груды мяса, привлекающие мух.

Моя мать говорила: «Ни к кому и ни к чему не привязывайся, потому что все окружающие от тебя обязательно уйдут».

– МЫ ПОБЕДИЛИ! – повторяет Шампольон, как будто взявшийся уговорить нас, что у разразившейся катастрофы есть положительные стороны.

Лично у меня к этому совсем другое отношение. Обуревающее меня чувство – это даже не страх. Как лучше это объяснить?

Я чувствую, что если наши приключения так плохо начинаются, то есть очень мало надежды, что в дальнейшем все образуется.

Еще моя мать говорила: «Когда ты на дне ямы, остается одно – выбираться из нее». Увы, в данном случае я склоняюсь к тому, что не просто нахожусь внизу, но и вот-вот провалюсь еще глубже.

Нет, ни о какой победе, которую торопится провозгласить Шампольон, говорить не приходится.

Если только думать, что избежать смерти – уже значит одержать какую-никакую победу.

Напрашивается вывод, что решение причалить к американскому континенту было полностью… ошибочным.

Роман и Натали пытаются оказывать помощь тем людям, которых, может быть, еще можно спасти, но терпят неудачу. Раненых на палубе нет, одни лишь мертвые и умирающие.

Мне остается отдать приказ:

– Отходим от берега!

Натали встает к штурвалу, Роман поднимает паруса.

Я вылизываю свои раны – это способ дезинфекции. Мне повезло: все раны поверхностные, защитой мне послужила густая шерсть.

Вскоре я замечаю, что Роману плохо удается управлять судном.

– Что-то не ладится, – сообщает он и лезет в трюм.

– Крысы перегрызли ремень, соединяющий руль с пером руля, – докладывает он, снова появляясь на палубе.

За время плавания я разобралась, как устроен корабль. Сейчас речь идет о системе контроля направления.

– Это можно исправить? – спрашиваю я Романа.

– Ремонт займет целый день, – предупреждает он.

– Что если крысы вернутся? – волнуется Эсмеральда.

Я спешу с ответом:

– Вернутся – будут отброшены так же, как в первый раз. Главное – не опускать в воду якорь. Нас будет сносить, ну да ничего.

– Как поступим с убитыми? – интересуется Анжело. – Можно съесть крыс? Какое-никакое разнообразие после рыбы…

Тем временем двое выживших людей сваливают за борт крысиные трупы и складывают на крыше капитанской рубки тела наших товарищей. Видя их неподвижными, я испытываю странное чувство.

Прощайте, друзья.

Особенно мне жалко пса Наполеона.

Пифагор замечает мое состояние.

– Грустишь?

Я вздыхаю и лаконично излагаю суть мучающей меня мысли:

– Он погиб при попытке спасти мне жизнь. Иногда у меня бывает впечатление, что все любящие меня плохо кончают.

– Ты могла бы поблагодарить Эсмеральду, – подсказывает мне Пифагор. – Она тоже спасла тебе жизнь и, между прочим, выжила.

Я нахожу взглядом желтоглазую черную кошку, выбрасывающую в море трупы.

– Удивительное дело!

– Увидев, что ты упала с мачты, она без колебаний спрыгнула с борта в море, чтобы тебе помочь.

– Неужели? Я приняла это за простое совпадение: решила, что она упала одновременно со мной, – говорю я, чтобы избежать необходимости выражать малейшую признательность этой кошке, все сильнее меня раздражающей.

Эсмеральда направляется к нам. Проклятье, несмотря на расстояние, она, наверное, услышала наш разговор.

– То, что я пришла к тебе на помощь, Бастет, – обычное дело, тебе угрожала смертельная опасность, – мяукает она. – Уверена, ты на моем месте поступила бы так же.

Лично я не так в этом уверена, но сейчас не до споров.

– Вы всерьез считаете, что сейчас уместно решать такие проблемы? – вмешивается Пифагор, понимающий, что от нашего диалога не приходится ждать ничего хорошего.

Натали и Роман сбрасывают тела в море. Начинают с крыс, потом приходит очередь кошек, собак, свиней и, наконец, людей.

Что до меня, то участвовать в уборке ниже моего достоинства, поэтому я довольствуюсь пожиранием крысиной головы – источника энергии, необходимой для размышления.

Недаром моя мать говорила: «Лучший способ понять врага – съесть его мозги».

Люди доводят до конца свою скорбную миссию. Палуба опять свободна. Натали предлагает провести небольшую траурную церемонию. Она погрузила в шлюпку, не учитывая видовую принадлежность, тела тех, кого мы знали чуть лучше остальных. Это десяток людей, Бадинтер, Наполеон и две-три кошки, к которым мы испытывали наибольшую симпатию.

Подвесив шлюпку на тросы спускового крана, моя служанка произносит короткую прощальную речь.

– Все они были невероятными. Они погибли сегодня ради того, чтобы мы, семеро выживших, могли жить дальше.

Я мысленно договариваю:

Будем надеяться, что они погибли не напрасно и что мы отыщем наконец искомое – счастье.

Перечислив погибших по именам, Роман Уэллс включает музыку. Из громкоговорителей «Последней надежды» льется «Реквием» Моцарта.

Натали выливает на тела канистру бензина, шлюпка касается воды. Дождавшись, пока погребальный челн отплывет на достаточное расстояние от борта, она выпускает из ракетницы красную ракету. Заряд попадает в шлюпку, и ее тотчас охватывает пламя. Знаю, люди называют это «кремацией». По-моему, только люди уничтожают тела своих соплеменников вместо того, чтобы их съедать или оставлять на пожирание червям для возвращения в круговорот экосистемы. По мне, это расточительство, но я не осмеливаюсь высказываться на сей счет.

Наверное, под влиянием людей и печальной музыки Моцарта я перерождаюсь: меня посещает некое ощущение, смесь облегчения оттого, что я выжила, и сожаления из-за смерти этих конкретных людей и зверей, которые уже не смогут меня развлекать.

До меня еще не дошло, что в самый первый день мы понесли такие колоссальные потери.

Я мысленно подвожу итог: 140 кошек, 10 людей, 65 свиней и 52 собаки… И все пали в одном-единственном сражении продолжительностью всего в двадцать-тридцать минут…

Лиха беда начало.

Меня душит тревога.

Тихо опускается ночь. Я не свожу взгляд с полной тел шлюпки, превратившейся в желтый огненный шар, и говорю себе, что вместе с телами улетучиваются, как дым, наши мечты об убежище, где мы обрели бы, наконец, спокойствие.

Выходит, самые большие невзгоды припасены для оставшихся в живых.

Музыка Моцарта, горящая шлюпка, звездная ночь, память о павших – все это приводит меня в странное состояние. В памяти всплывают все эпизоды прошлого, предшествовавшие теперешнему положению. Одновременно у меня такое чувство, что у меня вот-вот лопнет голова.

4. Так ли необходима голова?

Может ли животное жить без головы?

Невероятное приключение петуха Майка как будто доказывает, что да, может.

В 1945 году его владелец, Ллойд Олсен, житель штата Колорадо, отрубил ему голову с целью приготовления ужина для ожидаемой в гости тещи.

Однако обезглавленная птица встрепенулась и как ни в чем не бывало заходила по двору. Что еще удивительнее, петух крутил шеей, как будто собирался клевать корм или приводить в порядок свое оперение. Удивленный фермер решил сохранить ему жизнь. Он кормил его из пипетки то водой, то толченой кукурузой. Когда трахея забивалась пищей, он прочищал ее иглой шприца. Никто не хотел верить этой истории, над Ллойдом Олсеном все потешались, поэтому он отвез петуха в университет Юты, где ученые зафиксировали реальность явления. Разразилась сенсация, о ней написала «Таймс», Майк и его владелец отправились в турне по стране. Люди платили по 25 центов, чтобы поглазеть на живого обезглавленного петуха.

На пике своей популярности Майк приносил Олсену больше денег, чем вся ферма.

Однако 13 марта 1947 г., находясь в мотеле города Феникса, Майк подавился, а при Олсене не оказалось спасительного шприца.

Петух умер, прожив без головы полтора года. Олсен пытался воспроизвести чудо, пожертвовал целой стаей домашней птицы, но вынужден был констатировать, что его Майк был единственным и неповторимым.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

5. Скорбь

Другие погибли, а я жива.

Я поворачиваюсь к окну капитанской рубки и вижу в стекле свое отражение: великолепную кошачью особь с зелеными глазами и длинной черно-белой шерстью, с черным сердечком на морде.

Это я.

Ее величество Бастет.

Что я здесь делаю?

Почему все это со мной происходит?

Прежде чем я продолжу, те, кто не забыл о предшествовавших событиях, могут пропустить эту главу.

Всем остальным я напомню, что нас сюда привело.

Сначала я была спокойной домашней кошкой, чьи дни не отличались один от другого, чья миска всегда была полна сухого корма одного и того же вкуса. Чем я занималась? Дремала и ждала возвращения моей служанки Натали.

Первой целью, которую я ставила перед собой в те времена, была коммуникация с окружавшими меня живыми существами: людьми, золотыми рыбками, мышами, голубями.

Тогда я думала, что все существа могут общаться духовно, однако результаты были весьма ограниченны.

Поэтому я отказалась от своего благородного проекта и спасалась от скуки наблюдением за улицей с балкона.

Что я обычно наблюдала?

Людей, ходящих на двух задних лапах. Паркующиеся автомобили. Воркующих голубей. Гадящих на тротуар собак. Бесящих меня мух.

Ничего вдохновляющего.

Иногда шел дождик, иногда выпадал снег, иногда летели по ветру листья.

Вечером, когда начинало смеркаться, моя служанка Натали, вернувшись домой, гладила меня, насыпала мне в миску корм и наливала мне воды, я ела, пила, умывалась и отдыхала, чтобы завтра повторить все то же самое.

Будущее было для меня всего лишь повторением всей этой пресной деятельности.

Но однажды случилось неожиданное.

Я увидела, как бородатый мужчина во всем черном палит из ружья по детям из соседнего дома, твердя при этом одну и ту же фразу.

Казалось, ему доставляет удовольствие их убивать.

Это было совершенно непонятно. Я стала задаваться вопросами насчет людей.

Кто эти животные?

Потом я обратила внимание на сиамского кота, жившего в соседнем доме, и завязала с ним беседу. Его звали Пифагор. Он показал мне свой Третий Глаз – гнездо USB во лбу, позволявшее ему подключаться к компьютерам и лазить в Интернете; для этого не требовалось ничего, кроме его мысли. Так он мог впитывать человеческую премудрость.

Он объяснил, что бородач в черном – религиозный фанатик, который убивает совершенно незнакомых детей, потому что воображает, что это доставляет удовольствие его вымышленному богу.

Разве не причудливая схема?

У людей все очень быстро пошло под откос. Разразившаяся гражданская война покончила с хрупким общественным порядком, управлявшим их жизнью. Религиозных фанатиков становилось все больше, их жестокость возрастала. Рухнула вся человеческая организация. Прекратился вывоз мусора, и теперь отбросы громоздились кучами, кишевшими тараканами и прочими вредными тварями. Ворон стало не меньше, чем голубей.

Тысячи крыс, этих обитателей подвалов, канализации и тоннелей метро, вылезли ради пропитания на поверхность. У них пропал страх перед людьми, как и перед кошками, кстати. Они чрезвычайно размножились и распространили новую заразу. Дезорганизованные люди не смогли ей противостоять, потому что религиозные фанатики перебили слишком много светских ученых, а без них некому было создать вакцину.

Цивилизация, строившаяся столько лет, разваливалась на глазах.

Так я познакомилась с хрупкостью цивилизаций.

Мы с Пифагором быстро смекнули, что если ничего не предпринимать, то случится худшее: вместо людей владыками мира станут вытеснившие их крысы.

И произойдет это необязательно в интересах кошек.

Пора было реагировать.

Лично я думаю, что историю мира в силах изменить любой – настолько, насколько видит в себе способность к этому.

Даже вы – да-да, вы, читающие меня сейчас, – сумели бы изменить историю мира, если бы не побрезговали за это взяться.

Не ленитесь.

Отбросьте страх.

Осмеливайтесь думать самостоятельно, не озираясь на чужое влияние. Даже на мое.

Нет, я не шучу: какими бы незначительными вы себя ни считали, у вас, уверена, непременно есть качества, которым пора проявиться.

Я, по крайней мере, нисколько в этом не сомневалась и не сомневаюсь: я способна изменить историю мира.

Вся разница между мной и вами в том, что у вас кишка тонка, смелости недостает, не то что у меня: мне хватило дурости, чтобы ввязаться в эту безумную авантюру.

Осуществив свою первую цель – установив связь с другими видами, я перешла ко второй: помешать крысам заполонить весь мир.

Я убедила Пифагора, что надо действовать без промедления.

Мы обзавелись союзниками: другими кошками, другими людьми, а еще собаками, свиньями, одним какаду. И начали наступление, ведомые коллективной волей спасти мир.

Но нам противостояли несметные полчища крыс.

Мы побеждали их в эпических битвах.

Мы несли тяжелые потери.

Нам приходилось спасаться бегством.

И все же пережитое позволило нам приобрести кое-какие преимущества. Роман Уэллс вживил мне в центр лба Третий Глаз – гнездо USB, чтобы я не хуже Пифагора могла общаться с людьми и с компьютерами.

Я возглавила сопротивление.

В одной из успешных вылазок я скачала на флешку расширенную версию Энциклопедии Относительного и Абсолютного Знания, вмещающей все познания человечества. Так мне стало доступно еще более обширное знание мира.

Однако крысиный царь, грозный Тамерлан – выращенная в лаборатории крыса, тоже оснащенная Третьим Глазом, – узнал о принадлежащем мне сокровище.

Он без устали нас преследовал, вынуждая беспрерывно спасаться бегством. Наилучшим убежищем я сочла океан, поэтому, взойдя на борт большого парусного судна «Последняя надежда», мы поплыли в Америку, где, как нам поведали, имелось безотказное средство для уничтожения крыс. Но нас ждало разочарование: эти сведения оказались ложными или устаревшими. За эту науку мы только что заплатили дорогую цену. Крупная неудача – но еще не основание для отказа от моих целей.

Я хочу, чтобы в один прекрасный день все живое на Земле восславило меня как свою царицу, а может, и как мою тезку из древних времен – египетскую богиню Бастет.

Я чувствую себя способной установить мир среди всех видов животных, которые объединятся в поклонении мне.

Пусть мое честолюбие выглядит непомерным, но, как говорила моя мать, «Лучше ставить себе преувеличенные цели, тогда и их достижение всего наполовину будет недурным результатом».

6. Наша персональная легенда

Разум каждого из нас находится в плену собственной легенды.

Каждый беспрерывно ее себе рассказывает и в конце концов убеждает себя, что это единственная и неповторимая реальность, тогда как в конечном счете это всего лишь субъективный и неминуемо искаженный подход к реальности.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

7. Огни в ночи

Полная луна постепенно скрывается за густыми облаками.

Я не могу оторваться от завораживающего зрелища костра, пожирающего трупы в шлюпке и озаряющего ночь.

Ветер несет в нашу сторону дым и тревожащий запах обугленных тел.

Я дышу тем немногим, что осталось от моих друзей.

Сквозь стелющийся по воде туман, подсвеченный пламенем, я вижу моих спутников: моего сына Анжело – рыжая шерсть, зеленые глаза; черную зеленоглазую Эсмеральду; сиамца Пифагора с серебристой шерстью, такого синеглазого.

Он красавец, мой кот.

К шуму ветра и треску огня примешивается еще один звук.

Это плач Натали. У нее еще не прошел шок. По ее щекам катятся слезы. Я слизываю их, потому что обожаю этот вкус, потом отстраняюсь и наблюдаю за ней. Кажется, я уже описывала вам ее внешность, но для тех, кто, возможно, забыл, как она выглядит, я опишу вам мою служанку.

Натали – замечательный человек, которого я оценила по достоинству на опыте наших недавних приключений.

Начнем с того, что у нее довольно распространенный тип женской внешности, именуемый «брюнеткой»: черная шевелюра, белая кожа. На ней кроссовки, джинсы, белая хлопчатобумажная блузка. Груди маленькие, волосы стянуты красной резинкой.

Она довольно миниатюрна, у ее кожи и пота характерный запах, иногда она смахивает на испуганную мышку (в данный момент скорее на мышь в полнейшей панике).

– Перестаньте, Натали, не надо унывать. Мы остались в живых, а это главное. Пока мы живы, все еще возможно.

Она смахивает слезинку и пытается улыбнуться.

– Как насчет того, чтобы сделать кое-что полезное, Натали?

Она не понимает, на что я намекаю.

– Будьте так добры, почешите мне шею снизу вверх согнутым пальцем.

Она повинуется. К счастью, у нее ногти подходящей длины: они погружаются в мою шерсть, но не расчесывают мои раны. Я поощрительно урчу и при этом вспоминаю то, что знаю о своей служанке: жизнь у нее всегда была так себе.

Она жила в паре с мужчиной, неким Тома, убийцей моих детей (предлогом к убийству стало то, что им не удалось от них избавиться, повесив объявления в булочной с предложением взять котят!). Погибли все, за исключением Анжело, которому повезло родиться рыжим, этот окрас они сочли сочетающимся с расцветкой своего дивана. Но потом Натали взялась за ум. Общаясь со мной, она набралась решимости стать хозяйкой своей судьбы, обрести отвагу, боевитость, независимость. Благодаря мне она познакомилась с Романом Уэллсом – молодым ученым, страстно преданным делу сохранения всех познаний человеческой цивилизации.

Роман Уэллс – шатен в толстых очках, пахнущий древесиной. Когда ему становится страшно, от него пахнет грибами.

– Выше, – вынуждена я приказывать Натали. – Правее. Теперь ниже. Да, вот здесь. Еще. Чешите сильнее, пожалуйста. Ногтями, ногтями. Да, еще сильнее!

На мой взгляд, цель жизни Натали не вполне ясна. Послушать ее, так она не прочь вступить в любовную связь с каким-нибудь мужчиной – этих отношений ей вполне хватило бы. В этом плавании я изучила историю власти у людей, а также историю их эмоций. Странная штука – это человеческое понятие «Любовь с большой буквы».

Самое удивительное, Натали удалось меня убедить, что стоит испытать эту любовь на человеческий манер, сопровождаемую разными причудливыми ощущениями. В результате я тоже стала немного ревнивой, преисполнилась собственнических чувств в отношении моего самца, кота Пифагора. Могу вам гарантировать, что такой подход вовсе не способствует гармонии наших отношений.

– Еще ниже, служанка.

Натали чешет сильнее.

– Мне страшно, – признается она.

– А мне нет, – вру я.

– Не представляю, как мы из всего этого выпутаемся.

Я со вздохом заявляю:

– Все всегда рано или поздно устаканивается. Я… как это называется у вас, людей?.. – фаталистка.

Ревностнее, чем когда-либо, я пытаюсь ее отвлечь.

– Вот скажите, Натали, что еще я могу предпринять, чтобы «в максимальной степени приблизиться к людям» и достичь трех целей, которые я перед собой ставлю: 1) любовь, 2) юмор, 3) искусство?

– Чтение, – отвечает она мне, поразмыслив. – Ты должна овладеть единственной прочной культурой – книжной. Дальше письмо. Книга – средство закрепления твоей мысли. Тому, кто владеет книгой, подвластны время и пространство. Книга обеспечивает безграничное распространение мысли. Только книга дарует мысли бессмертие.

Моя мысль бессмертна?

Вообще-то, умудрившись остаться в живых, я стала еще серьезнее относиться к необходимости оставить после себя след.

– Хочу, чтобы вы написали мою биографию, я стану вам диктовать. Хочу, чтобы мой разум пережил гибель моей телесной оболочки.

– Мне очень жаль, Бастет, но мы это уже обсуждали. Мой ответ – нет.

– Почему же, служанка?

– Ты хочешь быть необыкновенной кошкой? Возомнила себя царицей? Научись писать, Бастет! Писать и диктовать – разные вещи. Ты должна самостоятельно все это записать, чтобы быть уверенной, что в точности выразила свою мысль.

– Насколько я знаю, Юлий Цезарь продиктовал «Галльскую войну» своим писцам.

Ее впечатляет этот ловкий аргумент, но потом она вспоминает, как много времени я посвятила изучению висящей у меня на шее Энциклопедии.

– У меня есть предложение получше: это то, что подтвердит законность твоих притязаний. Речь о космогонии.

– Это еще что такое?

– Учение. Основополагающий трактат о причинах существования мира в его реальном виде. Это будет эталон, твое объяснение всего сущего тем, кто задается вопросами о происхождении мира и о смысле жизни в нем.

– Вы считаете, что это лучше личного дневника?

– Это была бы своего рода кошачья Библия.

Эта перспектива повергает меня в задумчивость. Она продолжает:

– Ты объяснишь в ней давнее, забытое прошлое. Во всяком случае, изобретешь кошачью легенду. Предскажешь отдаленное будущее. Благодаря этому ты не просто станешь той, кем мечтаешь стать, – царицей. Бери выше! Ты превратишься в пророчицу! Ты подробно расскажешь, как стала той, кем стала, – по примеру Авраама, Моисея, Иисуса Христа…

Пророчица? Интересный вариант! Иногда моя представительница человечьей породы, даром что она – всего лишь человек, делает весьма изощренные предложения, под стать не человеческому, а кошачьему уму.

– Вы уверены, что пророчица лучше царицы?

– Быть царицей значит всего лишь царствовать. Царица командует на войне и повелевает. Продолжается это недолго. Другое дело пророчица: она продолжает распространять свою мысль даже после смерти. Она влияет на царей и цариц, приходящих после нее, самой силой своих идей. Быть пророчицей, – продолжает она, – это придавать смысл прошлому и выводить из этого будущее. Быть пророчицей – это иметь свое собственное, оригинальное представление о будущем. Думаю, ты на это способна, Бастет.

Никогда еще мне не делали комплиментов такой силы. От этого разговора я чувствую мощный прилив нежности к моей служанке. Может быть, мне следует сильнее ее любить. Может быть, она мне не просто служанка, а партнер по жизни, уж больно хороши ее советы. Пожалуй, к ней можно относиться как к равной мне.

– К счастью, Эсмеральда тебя спасла, – говорит она. – Ты ее поблагодарила?

Снова-здорово! Приспичило всем им, что ли, чтобы я унижалась перед этой кошкой? Одна фраза – и все пошло насмарку. В тот самый момент, когда я уже была готова отнестись к Натали с бóльшим уважением, она жестоко меня разочаровала.

Я мяукаю, она слышит в своем наушнике перевод:

– Полагаю, вы не поняли, что произошло. Правда вот в чем: поскольку никто не поднимал якорь и крысы лезли и лезли на корабль по якорной цепи, я сознательно спрыгнула с верхушки мачты, чтобы посеять панику среди поднимающихся на борт крыс. С некоторых пор я умею плавать, поэтому я навязала им морской бой и задержала их. Мой маневр полностью удался, мне никто не был нужен. Эсмеральда плюхнулась в воду по собственной оплошности.

– Вот оно что! – удивляется Натали. – Я думала совсем по-другому.

– Рада, что истина восторжествовала. Никому не позволю ее искажать.

Когда я произношу эти слова, в моей голове оживают все диктаторы-лжецы (их история знакома мне по РЭОАЗ). Помнится, Карл VII оспаривал роль Жанны д’Арк в победе над англичанами, Робеспьер отрицал роль Дантона во Французской революции, Сталин – роль Троцкого в русской революции.

Одновременно я понимаю, что залог царствования – неблагодарность. Приходится беспрерывно выстраивать свою собственную версию прошлого в зависимости от текущих событий, чтобы создавать впечатление, будто все предусмотрено, все под контролем.

Так или иначе, я говорю себе, что Натали, вероятно, права. Мне надо написать «мою» Кошачью Библию, тогда я обрету ранг пророчицы.

Я показываю ей знаком, что она мне больше не нужна, и подхожу к Пифагору.

– Смерть наших соратников усиливает мое желание жить на всю катушку, – урчу я ему на ухо.

Я покачиваю бедрами, трясу хвостом, трепещу ресницами, потом прижимаюсь носом к его носу – примерно так, как делают, согласно моим наблюдениям, люди.

– Поцелуй меня! – властно произношу я.

Это и есть, по-моему, подлинный феминизм: проявлять свое желание, а не ждать первого шага от мужского пола.

Эту сдержанность еще называют глупым словечком «целомудрие».

Целомудрие – ловушка, изобретенная, должно быть, мужчинами, чтобы помешать женщинам выражать то, что они чувствуют, в то время как они сами что хотят, то и воротят, не испытывая никакого смущения.

Подражая людям, я целую его в рот (вообще-то это противно, но раз люди так делают, значит, это современно и должно понравиться Пифагору). Мы лижем друг другу язык. Потом я врезаюсь ему в бок, как будто толкаю, переплетаю наши хвосты так, чтобы получилось сначала сердечко, потом косичка.

Словом, прежде чем заняться Кошачьей Библией, я намерена продолжить свое исследование «любовных чувств на человеческий манер». Это приятное промедление позволит мне забыть всю жестокость прошедшего дня. Мне это нужно позарез.

Но вдруг, когда я уже готова к телесному слиянию с партнером, мое внимание привлекает нечто странное.

С крыши здания, высящегося на берегу, нам подают сигналы: повторяющиеся серии из трех вспышек света.

Эти сигналы мешают мне сосредоточиться. Я высвобождаюсь.

– Посмотри туда! – Я указываю на крышу здания, туда, где вспыхивает и гаснет свет.

Этим дело не ограничивается: во многих окнах здания горит свет. Завороженные костром на шлюпке, мы проявили невнимание к происходящему на Манхэттене.

– В этом здании остались люди! – подтверждает Роман Уэллс, приставивший к глазам бинокль. – Я даже вижу движущиеся за окнами тени.

– Как люди смогли выжить, когда вокруг столько крыс? – не верит Эсмеральда.

– Засели на верхних этажах, вот как! – восклицаю я по наитию. – Их спасением оказалась высота этих башен.

– Надо причалить, высадиться и соединиться с ними, – торопится с выводом Анжело, не знающий, что такое размышление.

– Сперва надо с ними поговорить, – предлагает более реалистичная Эсмеральда.

– Я могу туда слетать, – вызывается попугай Шампольон. – Напоминаю, что владею одним из человеческих языков – английским.

– У окон в зданиях такого рода двойное застекление, они не открываются, – возражает Роман. – Звук они тоже не пропускают. Увы, Шампольон, даже если ты станешь маячить за окнами, тебе останется только колотить клювом в стекло. Шансы вступить с ними в контакт близки к нулю.

– Все равно полечу, наверху должны быть люди, кто-то ведь мигает оттуда фонарем! Наверное, там терраса, они на ней. Я мигом, одно крыло там, другое здесь, – обещает птица и уже расправляет длинные белые крылья, чтобы взлететь.

– Шампольон прав, надо торопиться! Даешь вплавь! – кипятится Анжело.

Таков мой сынок во всей красе: вечно его посещают дурные идеи, причем в самый неподходящий момент.

– Нет, – решает Роман Уэллс, – лучше ответим на их сигналы отсюда.

Натали выпускает из ракетницы новый пылающий красный заряд, освещающий фасады Нью-Йорка.

Роман Уэллс хватает электрический фонарь и сигналит в ответ людям на крыше сериями из трех вспышек. Потом он меняет систему: три короткие вспышки, три длинные, три короткие, пауза.

После того как французский ученый проделывает все это снова, с крыши отвечают наоборот: сначала три длинных сигнала, потом три коротких и так далее.

– Это азбука Морзе, – объясняет Натали, – старинный способ связи на расстоянии при помощи огней или звуков. Данная последовательность означает SOS: «спасите наши души».

В очередной раз я впечатлена способностью людей решать проблемы связи на расстоянии. Азбука Морзе так азбука Морзе.

Обязательно справлюсь в своей РЭОАЗ об истории этой системы и о том, как она действует.

Люди на крыше здания выдают в ответ совершенно другую последовательность вспышек.

– А что это означает на вашем языке Морзе?

– Четыре буквы: С O M E, «придите» по-английски.

Роман мигает им в ответ.

– Что он им отвечает?

– Спрашивает, как подняться к ним наверх.

Световой диалог между зданием и «Последней надеждой» продолжается – а потом вдруг прерывается.

– Больше не хотят? – волнуюсь я.

– Говорят, что покажут, как к ним попасть.

Мы ждем.

Крепчающий ветер разгоняет облака, в чистом небе вовсю сияет полная луна, озаряющая все вокруг.

К кораблю подлетает и зависает над нами, жужжа и мелко вибрируя, листик клевера с четырьмя лепестками из флуоресцентного желтого пластика.

– Дрон! У них есть дроны! – радуется Натали.

С дрона свисают два троса.

Возобновляются сигналы Морзе, объясняющие, как надо действовать.

– Надо прикрепить эти тросы к неподвижной точке на корабле, – переводит Роман. – Так мы попадем на крышу.

Вспомнив наше приключение в Руане, я спрашиваю:

– По принципу «зиплайна»?

– Типа того, только здесь не получится скользить сверху вниз. Нас будут тянуть вверх, – уточняет Натали, уже крепящая конец троса к палубе.

Роман тем временем крутит лебедку и опускает якорь, чтобы закрепить корабль на месте.

Наконец, мы видим висящее на ролике пластмассовое кресло.

– Что-то я не в восторге от мысли о таком подъеме, – ворчит Пифагор. – Как тебе известно, высота вызывает у меня головокружение. – Он весь дрожит и ничего не может с собой сделать.

– У тебя уже есть опыт, – вразумляю я его.

– Там было не так высоко.

– Как будто ты не летал на воздушном шаре! Между прочим, он взлетал еще выше, чем крыша этого небоскреба.

– Так-то оно так, но там можно было свернуться на дне корзины и не смотреть вниз. А здесь негде спрятаться.

У него на все есть ответ.

– А кто лазил на мачту? На мачте у тебя не кружилась голова?

– Мачта твердо закреплена на палубе. Хочу – спущусь. А здесь изволь болтаться в пустоте и не иметь возможности ни спрятаться, ни вернуться назад.

Ну и трусишка!

– Опять крысы! – докладывает Эсмеральда.

Смышленые твари засекли, должно быть, наши световые «переговоры» и снова плывут в нашу сторону. На беду, в воду спущен якорь, стабилизирующий «зиплайн», значит, крысы опять полезут на борт по цепи.

– Увы, – говорю я Пифагору, – у нас нет выбора.

Моя служанка уже сидит в кресле. Я прыгаю ей на колени. Ко мне присоединяется Анжело. Эсмеральде тоже хочется в небо.

– Только не ты! – мяукаю я.

– Это почему?

– Это место Пифагора. Ты поднимешься с Романом. – Я поворачиваюсь к своему коту, дрожащему от страха.

– Давай скорее!

– Учти, Бастет, у меня дурное предчувствие.

– Что ты предпочитаешь: настоящих крыс или воображаемое головокружение?

В конце концов сиамец с синими глазищами соглашается к нам примкнуть и устраивается на коленях у моей служанки.

– Не смотри вниз, и дело с концом.

Не иначе как для того, чтобы прервать этот диалог, трос напрягается и тянет нас наверх.

Корабль остается внизу, мы взмываем над морем. Сверху хорошо видна колонна крыс, плывущих штурмовать «Последнюю надежду». Им не везет: волны отбрасывают их назад, к берегу, но они чрезвычайно упорны.

Мы поднимаемся все выше.

Я чувствую, как у Пифагора, большого мудрого Пифагора, дрожит мелким бесом каждая шерстинка. Он не открывает глаз и на всякий случай зажимает себе лапами веки.

Небоскребы все ближе, лязг ролика все громче, все страшнее.

Сюда, Нью-Йорк! Сюда, Америка! Ко мне!

Я все больше убеждаюсь, что нас затягивает слишком высоко. В Париже я таких высоких домов не видела.

Если я упаду с такой высоты, то мне несдобровать, даже если получится мягко приземлиться на все четыре лапы.

Лично я, в отличие от Пифагора, не страдаю страхом высоты, но он, бедняга, дрожит все сильнее.

Луна освещает Нью-Йорк.

Сверху этот город выглядит еще более странным. Здания и вправду гигантские, зловеще мерцающие стеклянными гранями.

Беда в том, что ветер все сильнее раскачивает кресло. Тащащий нас вперед и вверх трос вдруг замирает, и мы повисаем над бездной.

Нас сотрясают порывы ветра. Пифагор сходит с ума от ужаса.

Удивительное дело: такой культурный, такой умный – и при этом такой отъявленный трус.

Натали тоже вскрикивает, ей тоже неспокойно висеть вот так, в пустоте.

Анжело цепляется за меня, я – за Натали, она – за пластмассовое сиденье. За меня, кроме сыночка, цепляется Пифагор: так впивается когтями мне в шерсть, что вот-вот доберется до кожи.

– Спокойно, Анжело, сейчас поедем дальше.

Мы по-прежнему висим без движения, Натали уже голос сорвала, крича в небеса:

– Эй, там, наверху, вы меня слышите?

В ответ глухое молчание. Оборачиваясь, мы уже не видим «Последнюю надежду», которую, наверное, берут на абордаж крысы.

Внезапный порыв ветра едва не переворачивает наше кресло. Натали теряет равновесие и сползает с сиденья. На счастье, она инстинктивно хватается за его край правой рукой. Та еще картина: кресло висит на тросе, Натали – на сиденье кресла, я вцепилась передними лапами в ее одежду, Анжело держится за мою правую заднюю лапу, Пифагор – за левую.

Надежность всей конфигурации крайне сомнительна.

– Я держусь из последних сил, – предупреждает меня Пифагор, глядя вниз.

– Хватай меня за хвост.

Мы перегруппируемся, получается косичка.

Анжело возится, но в результате возни меняет свое положение на более удобное – для него.

Следующий порыв ветра едва не переворачивает наши качели вверх дном.

Нас поглощает непроницаемое сырое облако, что, возможно, даже к лучшему, потому что мы больше не видим ничего вокруг нас.

Чувствую, мне в кожу вонзаются сыновьи коготки.

Два кота, висящие на моих конечностях, – тяжелый груз; нужна быстрая перемена к лучшему, иначе я разожму хватку, и вся наша хвостатая троица ухнет в пустоту.

Я совсем несильно напрягаю правую лапу, за которую держится Анжело, и так же, самую малость, ослабляю левую – последнюю надежду Пифагора.

Пифагор вдруг перестает за меня держаться и с душераздирающим мяуканьем летит вниз.

ПИФАГОР!

Упал! Мой рассудок не в состоянии смириться с этой мыслью.

Нет, этого не может быть.

Я не сразу осознаю произошедшее.

Пифагор… мертв…

ПИФАГОР, МОЙ ПИФАГОР, УПАЛ ВНИЗ!

Я сделала выбор в пользу своего сына и пренебрегла своим котом.

Это моя ошибка… Что я наделала?

Моим задним конечностям стало легче, но Анжело, как всегда, находит не лучшие слова.

– Уф, мама! Теперь мы, пожалуй, выпутаемся.

Верен ли мой выбор?

8. О сложности выбора

Как выбирать?

В «Принце» Макиавелли рассказывается о короле, всегда принимавшем решения в зависимости от того, как выпадали кости. Его современник, правивший государством того же размера, напротив, пускал в ход ум и логику. По утверждению Макиавелли, в конечном счете оба добивались одного и того же результата. Из этого итальянец заключает, что размышление необязательно гарантирует верный выбор, но и действия наобум необязательно чреваты провалом.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

9. Без него

ПИФАГОР МЕРТВ!!!

Анжело карабкается на меня, я – на Натали, а та, подтянувшись, снова садится в кресло.

А кресло возобновляет движение к верхушке здания.

Мы выползаем из тучи. Я пронзаю взглядом разверзшуюся под нами бездну.

ПИФАГОР МЕРТВ.

У меня не получается с этим примириться.

Мне приснился страшный сон, пора проснуться.

Я делаю глубокий вдох.

Мне срочно нужно вернуть самообладание.

Я шлю ему прощальную мысль:

Пифагор, я никогда не забуду, что это ты превратил прежнюю невежду в сознательную кошку.

Ты отомкнул мне разум, а потом Третий Глаз отомкнул мне голову.

Я говорила тебе о своей любви, но сейчас думаю, что могла бы любить тебя еще больше.

Если бы я знала, что произойдет, то я бы, быть может… я бы… Что бы я, собственно, предприняла?

Я ищу слова, но не нахожу.

Проклятье, Пифагор, что тебе стоило вцепиться, как я, в Натали? Тогда бы мне не пришлось…

А дальше?..

Мне не пришлось бы сделать выбор и потом себя клеймить.

Что бы сделал на моем месте ты, такой хитрец?

Ты поступил бы точно так же.

А раз так, мне незачем убиваться из-за произошедшего.

Сама по себе наворачивается слеза и щиплет мне глаз.

Зиплайн продолжает тащить нас вверх и в конце концов втягивает на крышу.

Крыша бетонная, ее накрывает круглый зеленый купол.

Натали встречает светловолосая женщина.

Они жмут друг другу руку – у людей смешная привычка обмениваться капельками пота (терлись бы прямо подмышками, получался бы гораздо более эффективный обмен феромонами).

У них происходит разговор на человечьем языке.

Как только мы высаживаемся, двое людей снова отправляют кресла вниз, за остальными выжившими на «Последней надежде».

Крысы наверняка уже влезли по якорной цепи на борт. Как бы не оказалось поздно… Было бы жаль, лишившись Пифагора, остаться еще без Романа и Эсмеральды.

Впрочем, что касается Эсмеральды…

Слезы льются, ничего не могу с этим поделать, единственный выход – уйти в угол, свернуться там в клубок и лизать собственные слезы.

Пи… фа… гор…

Только бы никто не увидел меня плачущей, кроме Анжело – ему можно. Никто не должен видеть мою слабость.

Пи… фа… гор…

Собственно, самец – он самец и есть. Не зря у людей говорится: «Одного потеряешь, десяток найдешь».

Никак не остановить потоки влаги из глаз! Я, царица, пророчица, – и реву!!! Что за позорная слабость!

Кажется, у людей есть специальное слово для этого состояния – «скорбь».

Для меня это еще одно абстрактное понятие, но оно доводит до предела мое новое эмоциональное состояние тем, что дает ему краткое обозначение.

И вот, незаметно уединившись, я даю свободный выход своему горю.

Вспоминаются наши с ним моменты. Первый раз, когда я увидела его издали, в соседнем доме; когда он подвел меня к зеркалу и убеждал, что я вижу там другую кошку, его самку; как мы бок о бок бились с крысами; как любили друг друга на маленькой статуе Свободы на парижском Лебяжьем острове; как соединили наши мозги кабелем USB; как залезли в подвесное кресло и как он сознался в своем дурном предчувствии…

Пора встряхнуться.

Я заставляю себя вылезти из угла и изучаю оснащение крыши.

Кроме крана, тянущего зиплайны, я рассматриваю солнечные батареи на опорах, ветряные двигатели, подвесные садики с деревцами и прочей растительностью. Здесь же цистерна с водой и будка с дверцей, за которой, как я понимаю, должна находиться лестница на нижние этажи.

Вот она какая, Америка.

Так наверняка подумал мой человеческий предшественник Христофор Колумб.

Я здесь больше не царица, я просто иностранка.

Вообще-то я иначе представляла себе Америку.

Такая мысль должна была возникнуть и у Христофора Колумба.

Хоть и темно, я различаю на крыше десяток людей, двое из них вращают рукоятку – тянут трос, благодаря которому мы попали сюда.

Озираясь, я вижу не только людей, но и толстого бежевого кота с белой грудью и черными полосками на спине.

Местный житель.

Меня тянет к нему подойти, но кое-что не позволяет.

В углу его рта я вижу белое перышко и капельку крови.

Шампольон!

Я не осмеливаюсь задать вопрос. За меня это делает Анжело:

– Вы не видели белого попугая какаду?

– Болтливого такого? Видел, – подтверждает толстый кот. Помнится, я читала в РЭОАЗ про эту кошачью породу: американская короткошерстная.

Я корчу гримасу.

– Вы не в курсе, где он?

– А как же, в курсе.

– Где же?

– У меня в животе.

Это сказано без намека на иронию. Я сражена наповал.

После льва Ганнибала, серого кота Вольфганга, сфинкса, женщины Патриции, хряка Бадинтера, бордер-колли Наполеона и моего Пифагора пришла очередь попугая Шампольона, убитого вовсе не нашими врагами, а теми, кого нам приходится считать своими союзниками.

– Вы были с ним лично знакомы? – спрашивает он.

– Мы дружили, – уточняет Анжело.

– Прискорбно. Но это тот случай, когда еда сама ко мне прилетела, и я не стал церемониться. Голуби обычно так далеко не залетают, да и знают, что здесь их подстерегаю я. А этот оказался не в теме. К тому же болтал без умолку, а я ничего не понимал. У него было важное сообщение? Не знаю, что он хотел передать. Я употребил его по назначению.

Я набрасываюсь на короткошерстного американца и ударяю его лапой. Он застигнут врасплох и не собирается обороняться. Я кусаю его за уши и за спину, но этому толстяку хоть бы что. Наконец, он начинает лениво защищаться. Хуже всего то, что от боли и от злости у него отрыжка, и мне кажется, что я улавливаю запах моего съеденного друга какаду.

Нас в конце концов разнимает длинноволосая блондинка. Натали хватает меня за шкирку – позиция, в которой не подерешься. Но бесноваться я еще могу. От бессилия я тяжело вздыхаю.

Как же мне надоело терять с такой скоростью всех, кого я люблю!

Судя по доносящимся издали звукам, Эсмеральду и Романа тоже втянули на крышу.

Я отряхиваюсь, стараясь вернуть себе хотя бы толику достоинства, отворачиваюсь от убийцы Шампольона и иду навстречу вновь прибывшим.

На них нет живого места от укусов.

– Все прошло хорошо? – осведомляюсь я.

– Кресла долго не было, и нам пришлось немного повоевать, – признается Эсмеральда, утирая кровь с морды. – А так порядок. Мы живы.

На Романе тоже не счесть следов от крысиных резцов, одежда изодрана в клочья.

– Я так рада, что наконец оказалась в безопасности, – продолжает желтоглазая черная кошка. – Еще немного, и мы погибли бы.

Она озабоченно озирается.

– А где Пифагор?

Если чего-то не следовало говорить, то, конечно, этого.

Ну и дура же она, эта Эсмеральда!

Вместо того чтобы ответить, я удаляюсь к противоположному краю крыши. Отсюда можно любоваться громадинами Нью-Йорка, озаренными полной луной. Я свешиваюсь вниз, пытаясь представить, что Пифагор испытывал, когда падал.

Может, прыгнуть вниз и положить всему этому конец?

Я поспешно вскидываю голову.

Скорее сменить ход мыслей!

Я устремляю взор вдаль. По одну сторону бескрайний океан, по другую – впечатляющие небоскребы.

По-моему, я терпеть не могу Америку.

10. Что Америка дала Европе, и наоборот

Вот что дала Европе Америка после путешествий Христофора Колумба.

Картофель: его выращивали в Боливии, Перу, Чили, называя patatas. C его помощью в Европе было покончено с голодом. Кукуруза: ее початки могут быть не только привычного нам сейчас цвета, но и синего, красного, белого, черного. Это была основная еда американских индейцев, которые мололи из кукурузы муку. Помидоры: в Европе их сочли ядовитыми и отнесли к сфере медицины; в пищу их стали использовать только с 1780 г. Ваниль: это плод тропической орхидеи из Южной Америки, лианы-паразита. Ананас: открыт на Гваделупе. Какао: майя и ацтеки гнали из этих бобов горький напиток со свойствами афродизиака, служивший также для бодрости воинов, а сами они использовались в качестве монет. Арахис: его побеги и семена найдены в доколумбовых захоронениях. Тыква, кабачок и прочие тыквенные растения происходят главным образом из Мексики. Индюшка: названа первоначально «индийской курицей», одомашнена майя в первом тысячелетии до нашей эры. Фасоль: родом из Эквадора, Боливии и Перу. Всевозможные перцы происходят с Кубы и из Мексики. Нужно также упомянуть подсолнечник, папайю, топинамбур, хинное дерево, «ягоды» опунции, авокадо и, конечно, табак.

Но среди даров Америки Европе были и вредные: сифилис – заразная венерическая болезнь, косившая население Европы (сифилисом болели миллионы, многие не выживали). Среди его жертв Моцарт, Бетховен, Мопассан, Бодлер, Рембо, Флобер, Фейдо, Гоген, Тулуз-Лотрек, Шуберт, Паганини, Шуман, Аль Капоне, Ленин, Муссолини, Сталин.

А вот что дала Америке Европа после 1492 года: огнестрельное оружие, лошадь (ставшую верховым животным), единобожие (христианство); а также корь, дифтерию, грипп, тиф, оспу (последняя была особенно смертельной). Считается, что от эпидемий завезенных из Европы заразных болезней вымерли три четверти американских индейцев.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

11. На небоскребе

Занимается заря, я вижу сквозь стекло солнце, озаряющее громадные здания.

О нет, это не страшный сон. Я в Америке, Пифагор мертв…

Я отряхиваюсь, стараясь прогнать неприятные картины.

Озираясь, я выясняю, что скоротала ночь под боком у своей служанки, а она, в свою очередь, под боком у своего мужчины, Романа. Анжело, мой сынок, прижался к моему животу, будто так и остался сосунком.

Я высвобождаюсь из объятий Натали, потягиваюсь и приступаю к утреннему туалету.

Больше не думать об этом. Жизнь должна вернуться в обычное русло. Нельзя тратить всю энергию на скорбь, надо заняться живыми.

– Эй ты, привет!

Я вопросительно оглядываюсь. Кто посмел так фамильярно меня окликнуть, да еще на «ты»?

Глазам своим не верю: не кто иной, как наглый короткошерстный американец, сожравший незабвенного Шампольона!

Я не снисхожу до ответа. Закидываю левую лапу за голову и продолжаю туалет, демонстрируя ему в этой позе свой анус, что означает отсутствие малейшей симпатии.

– Не злись за вчерашнее. Понимаю, ты была вся на нервах после путешествия по воздуху. Я бы был на твоем месте еще менее общительным.

Не слопал бы моего друга – удостоился бы совсем другого отношения.

Я покидаю помещение, но он тащится за мной.

– Эсмеральда сказала, что у тебя на меня зуб за то, что я съел попугая.

Вдобавок завел шашни с этой потаскухой.

Я иду к находящейся неподалеку лестнице. Короткошерстный американец никак не отвяжется.

– Чтобы заслужить прощение, хочу преподнести тебе подарок. Ты не дала мне времени это сказать, но если ты так любишь попугая, то так и быть, я припрятал его кусочки…

Сейчас я его убью!

– Готов поделиться ими с тобой. Здесь у нас гостеприимство – это святое.

Еще одно слово – и ему не жить.

Мне нужна выдержка. Куда это годится: приплыть на новый континент – и начать с убийства одного из его представителей?

– Ты обижена? Чувствую, я тебя обидел. Друзья говорят мне, что я бываю неуклюжим.

Выдержка, только выдержка! И так уже перебор трупов.

– В общем, как я погляжу, тебе не хочется лакомиться мясом попугая. Недаром говорят, что на вкус и цвет товарищей нет. Если интересуешься, где бы попробовать что-нибудь еще, я могу показать место. Всего-то и надо, что подняться на один этаж. Но учти, для нас, как и для людей, остался единственный источник протеинов – крысы. Они их варят, прикинь! И заедают овощами, только овощи – это не мое. Хотя, рассказывают, уже появились кошки-вегетарианцы. Поверить не могу! Ты, часом, не вегетарианка?

Только не убивать!

– Признаться, твой приятель-попугай был вкусный.

Поднявшись на следующий этаж, я попадаю в подобие столовой, где люди – ранние пташки едят зажаренных на шампурах крыс, а кошки, все до одной разжиревшие, уплетают крыс в сыром виде.

Короткошерстный американец приносит свежую крысу и преподносит ее мне как дорогое угощение.

Вздумал подкупить меня своими подарками!

– Не помню, представился ли тебе. Меня зовут Буковски, а тебя?

Буковски? Где-то я уже слышала это имя.

Вспомнила: читала про него в Расширенной Энциклопедии Относительного и Абсолютного Знания. Так звали знаменитого американского поэта-алкоголика.

Я делаю вид, что угощение, свежая крыса, недостаточно сочное, хотя на самом деле запуталась в противоречивых чувствах и безошибочно ощущаю одно – голод, поэтому не отказываю себе в удовольствии впиться зубами в мохнатое крысиное бедрышко.

Полагаю, вам тоже знакомо это непередаваемое ощущение – первый кусок на голодный желудок, пусть даже ваше блюдо – крыса. Она немного солоноватая, слегка горчит. Кусок проскальзывает в горло. Знаю таких, кто предпочитает начать с круглых крысиных ушек, прежде чем наброситься на жилистые окорочка. У меня другая последовательность: я оставляю на потом нос. Он мягонький, солененький, сочный. Если голод все еще не утолен, я принимаюсь за хвост, поступая примерно так же, как люди, когда едят спагетти.

Начав есть, я ловлю себя на том, что вкус американской крысы сильно отличается от вкуса крысы французской. Он… слаще, что ли. Это оттого, надо думать, что пищевые отходы, отправляемые американцами в мусорные баки, слаще французских. Что сказывается на вкусовых свойствах их грызунов.

Буковски наблюдает за мной.

– Как я погляжу, ты бы не отказалась от добавки. Я искренне опечален тем, что съел твоего друга. Я не знал, что вы друзья. Мог бы отрыгнуть, чтобы он ожил, – так бы и сделал без малейшего колебания, – уверяет меня этот поэт.

Я шумно насыщаюсь, треща крысиными косточками.

– Ты как, при коте или свободна?

Перестать думать о Пифагоре. Долой исступление!

Вижу издали, как Натали и Роман беседуют со встречавшей их на крыше блондинкой.

Украдкой подбираюсь к ним и устраиваюсь на коленях у своей служанки, чтобы лучше слышать их разговор.

– …какая невероятная история! Переплыть Атлантический океан под парусами, да еще с кошками, свиньями и собаками! Поверить не могу! Ужасно сожалею, что не смогла вас предостеречь. Меня зовут Эдит Гольдштейн. Естественно, вы можете оставаться с нами столько, сколько захотите.

– Мы рассказали вам, Эдит, о положении во Франции. А что произошло здесь, у вас?

– Примерно то же самое, что и у вас. Социальный кризис в Европе перекинулся в Соединенные Штаты. Только здесь вспыхнула не гражданская война между светскими и верующими или между бедными и богатыми, а серия параллельных конфликтов различных этнических общин, образующих нашу мозаичную нацию. Племенная война, вот как это называлось! Люди объединились по фактору происхождения (черные, китайцы, латиносы, ирландцы, итальянцы, немцы, индейцы, японцы, корейцы), религии (протестанты, католики, иудеи, мусульмане, индуисты, рационалисты), культурных предпочтений (республиканцы, демократы, коммунисты, анархисты, хиппи, панки, рокеры, готы, техно). Племенная война стала периодом всеобщего хаоса на всей территории страны. Как и у вас в Европе, постепенно прекратили нормально функционировать, а потом и вовсе исчезли все до одной системы управления. В больших городах росли горы мусора. Крысы вылезли из своих подземных нор, из тоннелей метро и из канализации, чтобы рыться в кучах отходов. В войне черных, серых и бурых крыс верх одержали бурые. Они – переносчики заболеваний, в том числе поразившей Европу мутировавшей чумы, поэтому начались болезни и гибель людей. Как и у вас, ученые были лишены возможности спокойно работать, поэтому не смогли создать эффективную вакцину. Постепенно чума резко проредила людскую популяцию Америки. Тем не менее небольшой коллектив ученых Нью-Йоркского университета, в который входила и я, занялся поиском – только не противочумной вакцины, а крысиного яда.

– Начали, – продолжает Эдит Гольдштейн, – с совершенствования химических ратицидов на основе мышьяка, цианистого калия, фенола, фосгена. Потом испытывали сложно-составные биологические яды: кураре, токсин ботулизма, рицин, мускарин. Все без толку. Тогда попытались создать ратицид нового поколения, который мог бы обходить крысиные карантинные протоколы. Вдохновения нам придавали смертельные яды, применявшиеся русскими секретными службами для устранения перебежчиков. В этих ядах использовались радиоактивные вещества с атомных электростанций. Чтобы раздобыть эти вещества, надо было попасть на эти станции, но в конце концов мы ими обзавелись и сделали свои радиоактивные яды. Дело как будто сдвинулось с места, но крысы и к этой отраве адаптировались.

– Жалко, – вздыхает Роман Уэллс.

– Тем не менее я, будучи биологом и генетиком, предложила еще более авангардный путь: технологию CRISPR.

– Что-то вроде расчленения и переписывания ДНК? Похоже на редактирование текста? – воодушевляется Роман.

– Да, это моя специализация. Мой проект был запущен. Я назвала его «Прометей» – помните древнегреческую легенду о Прометее?

– Титан, приговоренный к вечной муке: орел бесконечно клюет его печень, печень вырастает снова и снова, и пытке нет конца, – качает головой француз.

– Мы хотели, чтобы разрушение крысиной печени, одного из самых уязвимых органов, обгоняло ее способность к регенерации. Я «переписала» ДНК подопытной свинки и вывела мутацию, при которой клетки печени не восстанавливаются. Потом я извлекла мутировавшую ДНК и прикрепила ее к простому вирусу гриппа. Мы заразили этим гриппом нескольких крыс и выпустили их. Они чихают и распространяют вирус, что приводит к мутации ДНК у новых зараженных.

– Вы изобрели эпидемию гриппа, чтобы уничтожать печень крыс, я правильно поняла? – резюмирует Натали.

– Крысы погибали, не определяя убивающее их вещество, потому что это их собственная ДНК.

– И как, получилось?

– Крысиная практика карантина заболевших уже не давала результата. Выжившим пришлось покинуть Манхэттен.

– Именно тогда университет Нью-Йорка, поддерживавший связь с французским университетом Орсе, сообщил, что нашел эффективное решение, – припоминает Роман.

– Да, – подтверждает Эдит, – но компьютерный вирус «БОГ СИЛЬНЕЕ НАУКИ», запущенный религиозными фанатиками, поразил Интернет и нарушил связь между Штатами и Францией. Мы не смогли разъяснить наш протокол по изготовлению универсального ратицида…

– Теперь понятно, почему мы поверили в ваш успех… – вздыхает Натали.

– Прошло еще несколько недель, и Манхэттен захлестнула новая волна крыс, обладающих иммунитетом к Прометею.

– Крысы нашли лазейку?

– Да, вследствие чего Нью-Йорком завладели еще более решительные грызуны. Мы попрятались по небоскребам и запечатали все входы на первых этажах. Так создалось человеческое сообщество, живущее только на высоте и не имеющее никакого контакта с поверхностью.

Кот Буковски поворачивается и тихонько спрашивает:

– Мы можем поговорить?

– Ты же видишь, я занята.

У него опадают уши – признак разочарования; я рычу на него, показывая зубы, и он покидает мое зрительное и звуковое пространство.

Я внимательно слушаю разговор Эдит и Натали.

– Мы изобрели подвесной мир. Протянули по воздуху трассы, связывающие живущих в разных башнях. С их помощью люди передвигаются между зданиями в креслах на роликах. Тут главное – не свалиться вниз: попавший к крысам долго не живет.

Вот какая судьба постигла, должно быть, беднягу Пифагора…

– Кроме воздушных трасс мы ввели в действие систему дронов. Это автономные агрегаты с солнечными батареями. Днем, особенно в ясную погоду, происходит их автоматическая подзарядка. Ночью такой дрон может проработать один час.

– Дроны? Дорогое удовольствие для мира, не имеющего возможности спускаться на поверхность.

– К счастью, еще до того как все заполонили крысы, мы забрали из комплекса централизованного распределения посылок сотни дронов. Они радиоуправляемые, грузоподъемность каждого три килограмма.

– С их помощью вы снабдили нас тросами своих зиплайнов…

– Это наш предпочтительный способ транспортировки мелких предметов, а также безопасной работы на расстоянии. Кроме того, в Эмпайр-стейт-билдинг нашлись дроны, которые раньше применялись для ведения телерепортажей. Они оборудованы видеокамерами. С их помощью мы наблюдаем за действиями крыс. Среди них выделены те, которых мы назвали «баронами». Это главари стай. Они крупнее, толще, сильнее прочих. Остальные самцы боятся главарей и выполняют их приказания.

– Бароны? Прямо как в средневековом обществе! – восклицает Натали.

– Однажды наши видеооператоры засекли скопление, состоявшее из одних баронов. В центре находилась толстенная крыса, вдвое превосходившая остальных размерами. Удалось ее заснять.

Эдит показывает на своем мобильном телефоне видео. Я тоже смотрю на маленький экран с плеча своей служанки.

Сначала мы разглядываем все бурое скопище, потом, крупным планом, жирного главаря.

– Знакомьтесь: царь манхэттенских крыс. Как видите, остальные бароны, судя по позам, находятся у него в безусловном подчинении. Мы назвали его Аль Капоне, в честь короля нью-йоркских гангстеров 1930-х годов.

– Маленький конкретный вопрос: в какой башне мы находимся и на каком этаже? – интересуется Роман.

Эдит встает и предлагает подняться на верхний этаж здания. Я следую за людьми.

Вышедших на верхнюю площадку отделяет от бездны невысокая стена. Я устраиваюсь на ней и превращаюсь в слух.

– Мы на Уэст-стрит, в финансовом комплексе. В нем четыре корпуса. У здания напротив, под номером 1, узнаваемая квадратная крыша. Его высота – 176 метров. В нем располагался, среди прочих, банк «Леман Бразерс», потом он обанкротился. Наша башня носит номер 2, она называется Файнэншл Тауэр. В ней 44 этажа, 197 метров. Здесь были офисы «Коммерцбанка» и японского концерна «Номура». В корпусе номер 3, высотой 225 метров, с характерной пирамидальной крышей, работала компания «Американ Экспресс». Наконец, в 152-метровом четвертом корпусе, с крышей из нескольких квадратных ярусов, помещался банк «Мерил Линч». Перед вами бывшее финансовое сердце Нью-Йорка.

Вот это да! Если я не ослышалась, мы находимся на высоте 197 метров!

Я разглядываю окрестности. Наше здание соединено с другими башнями тросами. Чем выше поднимается солнце, тем больше людей перемещаются по ним в разные стороны.

Когда отправная точка выше точки прибытия, они просто скользят вниз. Когда наоборот, их тянут лебедки, вроде тех, что затащили сюда нас.

Свесив со своей стенки голову, я не вижу мостовой – только кишащих крыс.

Гуляющий на высоте ветер ерошит мне шерсть.

Раскинувшийся передо мной американский мегаполис поражает серым лесом прямоугольных деревьев-небоскребов. Какой холодный, темный, геометрический город!

Как можно выжить при такой оторванности от природы?

Без сомнения, ни одна кошка, даже самая ловкая, не смогла бы выпрыгнуть здесь из окна и приземлиться невредимой на все четыре лапы.

И как, скажите на милость, жить, если не касаешься земли?

Эдит продолжает объяснять:

– Есть еще коллектив ученых, работающий над созданием компьютерного антивируса, который восстановил бы связь между уцелевшими людскими сообществами. Мы хотим любой ценой избавиться от крыс и снова связать воедино весь мир. Это вопрос времени и мотивации.

– Сколько на Манхэттене людей? – спрашивает Натали.

– До краха на этом острове жило два миллиона человек. Согласно нашей последней переписи, сейчас осталось всего сорок тысяч.

– Сколько зданий они занимают?

– В Нью-Йорке немногим более двухсот строений высотой сто пятьдесят и более метров. Из тех, что пониже, все сбежали из опасения, что крысы вскарабкаются туда по фасадам.

– Получается в среднем двести жителей на одну башню?

– Средняя цифра обманчива. Здесь у нас триста человек, но есть и, наоборот, менее населенные башни. Зато в самую высокую, Всемирный торговый центр, набилось аж десять тысяч.

– Кошек-то сколько? – не выдерживаю я.

Натали переводит мой вопрос.

– На сегодня у нас восемь тысяч кошек и пять тысяч собак. Только здесь восемьсот мурок.

Мне ни за что не запомнить все эти цифры. Восемь тысяч кошек – эта цифра врезается в мозг. И вот о чем я думаю: во Франции я жила в горизонтальном мире, а здешний мир вертикальный. В случае падения нет никакой надежды приземлиться на лапы, следовательно, будешь сразу растерзана острыми, как бритвы, крысиными резцами.

– Все мы питаемся крысами, но есть еще грибы, мы выращиваем их на нижних этажах, и кое-какие овощи, и фрукты с крыш – правда, они созревают медленнее грибов. Энергию мы получаем от солнечных батарей и от ветряных двигателей; потребность в воде удовлетворяют накопители дождевой влаги.

– Вы не боитесь, что крысы и сюда доберутся? – осведомляется Натали.

– Они не могут лазить по стеклянным фасадам – не за что цепляться когтями. Мы забетонировали все трубопроводы, служившие для кондиционирования воздуха, вентиляции, подачи воды, канализации, сбора и удаления мусора. Теперь все это происходит наверху.

– А когда мусора набирается слишком много? – спрашивает Роман.

– На этот случай действует система саморегулирования: экскременты, органические отходы, сточные воды идут на компост для нашего растениеводства.

Передо мной простирается мир небоскребов, зиплайнов и дронов. Этот мир устроен, конечно, так, чтобы исключить крыс, но мне в нем очень неуютно, потому что прыгание с крыши на крышу в нем тоже исключено.

Экстренное бегство отсюда тоже под вопросом.

Я спускаюсь вместе с остальными на следующий этаж, в предоставленное нам помещение. Подойдя к двери, я слышу нечто неожиданное: Натали и Роман беседуют на повышенных тонах. Я подкрадываюсь ближе. Благодаря включенному наушнику с микрофоном, находящемуся рядом с Натали, я получаю перевод.

– Думаешь, я не видела, как ты смотрел на эту Эдит?

– Брось, Натали, мы только что здесь оказались!

– Мы с тобой уже больше месяца находимся нос к носу, я понимаю, тебе хочется разнообразия, но это не значит, что надо пожирать ее глазами!

Моя служанка гневается.

– Это сцена ревности? Ты считаешь, сейчас подходящий момент? – удивляется мужчина.

– Я считаю вот что: наша пара приказала долго жить, так что иди спи со своей Эдит, а я начну устраивать собственную жизнь. Убирайся!

Он выходит.

Я скребусь в дверь, пока моя служанка не соглашается меня впустить.

Она вся в слезах. Это не мешает ей взять меня на руки.

– Все мужчины обманщики! Я люблю только тебя, Бастет.

Трогательное заявление! Не могу избавиться от впечатления, что без меня ее жизнь лишена всякого смысла. Я спрыгиваю на пол и приношу ей наушник, чтобы она поняла то, что я намерена ей сказать.

– Ты ревнуешь, Натали?

– Он так пялился на эту американку! Она, видите ли, биолог! Знаю, он млеет перед женщинами-биологами. Кто я перед ней? Подумаешь, архитектор!

– Чем он, собственно, перед тобой провинился?

– Ничем. Хотя нет: его взгляд был очень выразительным, он означал, что он ее хочет. Мы, женщины, сразу такое считываем.

– То есть он ничего не сделал.

– Тебе не понять…

Сейчас она скажет, что я всего лишь кошка.

– Ты всего лишь кошка. У вас любовные отношения устроены по-другому. Скажем так: они проще и прямолинейнее.

Она думает, что я не вкладываю в свои отношения чувства.

– Тебе неведомы человеческие чувства, Бастет.

Я слизываю ее слезы.

Выходит, она думает, что я пророчица, но при этом бессердечная.

Я решаю ее не обижать.

– Насколько я знаю, – начинаю я, – у Романа еще не было половой связи с Эдит. Не считаете ли вы, что надо дождаться, пока он соблазнит эту американку, и только потом осыпать его упреками?

– Соблазнит, без сомнения, соблазнит!

Я набираю в легкие побольше воздуху.

Как ее вразумить?

– То есть ваш выбор – наорать и уйти от него «авансом»?

– Это продиктовано моей гордостью.

– А если между ними ничего не произойдет?

– Обязательно произойдет! Эдит красивее, моложе, вся такая американская, ученая, вообще она… новее. Я видела, как он на нее смотрел. Это неизбежно.

– А если она не захочет?

– Захочет, никуда не денется, я поняла это по ее взгляду.

В этот момент мне становится понятна проблема людей: воображение чаще приносит им горе, чем радость.

Они придумали Бога и стали убивать тех, кто в Него не верит.

Воображают, что любимые им изменяют, и уходят от них.

Глядя на служанку, я не могу избавиться от удивления, как вид, не способный создавать гармоничные пары, сумел продержаться до наших дней.

Надо же, и это та, кто меня преобразил, сделал такой, какая я есть. Она похожа на девочку, которая боится, что у нее украдут игрушку.

– Послушайте, Натали, я уверена, что ваша пара не такая хрупкая, как вам кажется. К тому же у нас есть куда более важные проблемы. У нас на глазах вся ваша цивилизация рассыпается в прах, и наша обязанность – организовать сопротивление крысам-захватчикам. Стоящие перед нами проблемы выживания несопоставимо важнее душевных сантиментов, вам не кажется?

– Раньше я уже переживала то же самое с другим мужчиной. Поэтому ситуация хорошо мне знакома. Между прочим, он был похож на Романа. Мы жили вместе полгода, а потом он встретил блондинку такого же пошиба и ушел от меня к ней.

И опять моя служанка всхлипывает.

Она меня не слушает. Натали только и делает, что убеждает себя в том, во что и так верит. Что ж, я хотела как лучше.

– Уйди, оставь меня.

Она хватает меня за шкирку и выносит за дверь. После этого Натали запирает замок на два оборота, как будто иначе я повернула бы дверную ручку и вернулась.

Моя служанка несколько меня разочаровывает, но больше всего я удручена тем, что не нашла слов для ее вразумления и ободрения.

Ничего не поделаешь, я не семейный психолог!

Я возвращаюсь на вершину Файнэншл Тауэр и продолжаю разглядывать Нью-Йорк.

Ко мне присоединяются Анжело и Эсмеральда, их тоже завораживает этот город, такой не похожий на Париж.

Натянутые между домами тросы образуют огромную паутину. Люди, скользящие по ней в креслах вверх-вниз, приветствуют друг друга издали.

Улицы внизу усеяны ржавеющими автомобилями и человеческими скелетами, с которых обгрызли почти все мясо.

Вот я и узнала, какая она, Америка…

В тот момент, когда я устремляю взгляд на северо-восток, на небоскреб, который Эдит назвала Эмпайр-стейт-билдинг, башня как будто начинает подрагивать.

Я убеждаю себя, что это оптическая иллюзия, вызванная усталостью и эмоциями последних дней, но небоскреб все заметнее вибрирует, потом начинает медленно крениться и, наконец, обрушивается с оглушительным шумом, сотрясая все вокруг. На месте башни взмывает к небу огромный столб бежевой пыли.

12. История Нью-Йорка

В 1523 г. флорентийскому мореплавателю Джованни да Верраццано удается уговорить французского короля Франциска I профинансировать морской поход для поиска водного прохода через Америку в Тихий океан. Выйдя из Дьеппа на каравелле «Дофин», он поплыл на север вдоль североамериканского берега и 17 апреля 1524 г. бросил якорь в бухте, названной гораздо позже Нью-Йоркской.

Достигнув первым из европейцев этого места, Верраццано назвал его французским именем «Новый Ангулем» в честь заказчика плавания Франциска I, графа Ангулемского. Однако после возвращения во Францию он не сумел снарядить новую экспедицию. Туда вернулся только в 1609 г. англичанин Генри Гудзон, пересекший океан на средства нидерландской Ост-Индской компании. Он обследовал устье реки, получившей впоследствии его имя, и наплел голландцам такого, что им захотелось там обосноваться. В 1614 г. Адриен Блок основал на месте будущего Нью-Йорка колонию и нарек ее Новым Амстердамом. На главном острове он встретил жившее там индейское племя манахата («Манхэттен» значит на их языке «островок»).

Голландская колонизация началась в 1623 г., с прибытием тридцати протестантских семей. Официально город Новый Амстердам возник в 1626 г., когда Петер Минёйт купил участок земли для него за 60 флоринов, аналог нынешних 25 евро. Минёйт надумал пригласить для развития нового поселения вождей племен делавер и саскеханнок. С 1640 до 1660 г. число жителей поселения выросло с 400 до 5000 человек.

В 1664 г. между Англией и Нидерландами вспыхнул конфликт за главенство на торговых путях. Английские фрегаты подошли к Новому Амстердаму, сдавшемуся без боя. Чтобы польстить королю Англии Карлу II, город переименовали в честь его брата, герцога Йоркского. Так родился Нью-Йорк.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

13. Все выше

В воздухе пахнет строительной пылью.

Люди вокруг меня, а также Анжело и Эсмеральда сбегаются и смотрят туда, где только что стоял небоскреб.

Чувствую, все сильно взволнованы.

К нам присоединяется еще несколько кошек, среди них Буковски.

Мне не хочется тратить время на болтовню с этим животным, к которому я испытываю острую антипатию, поэтому я подхожу к своей служанке, направившей на место катастрофы бинокль.

– Ну что происходит? – обращаюсь я к ней.

Мне никто не отвечает, но не беда: я слышу и понимаю их разговоры, даже находясь далеко от них, благодаря микрофону в гарнитуре Натали.

– ЭМПАЙР-СТЕЙТ-БИЛДИНГ! – бормочет какой-то старичок. Судя по его виду, он не верит собственным глазам.

– ОНИ ОБРУШИЛИ ЭМПАЙР-СТЕЙТ-БИЛДИНГ! – твердит Эдит Гольдштейн, шокированная открывшейся картиной.

– «Они»? – спрашиваю я. – Кто такие «они»? Крысы? Не понимаю, как крысы смогли уронить такой огромный дом.

Но меня никто не слушает. Постепенно пыль рассеивается и оседает, и дроны, подлетающие к месту, где недавно стоял небоскреб, в деталях демонстрируют нам на цифровых экранах всю эту картину. Мы видим неподвижные тела – вероятно, это жившие в башне люди. Они валяются в безжизненных позах среди бетонных блоков. На развалинах кишат крысы.

Наконец, Натали опускает бинокль и шепчет:

– Они подгрызли фундамент Эмпайр-стейт-билдинг, вот небоскреб и рухнул…

– Кинг Конгу не удалось его разрушить, но крысы оказались удачливее, – подхватывает Роман. – Бояться надо не громадных чудовищ, а мелких тварей…

– Я изучала это здание, когда училась в архитектурном институте, – говорит Натали. – Эмпайр-стейт-билдинг возвели в 1930 году. Его фундамент сложен из известковых блоков, стены из кирпича и цемента – были… Это легко крошащиеся материалы, поэтому они не устояли перед крысиными резцами. Но не беспокойтесь, башня, в которой находимся мы, построена в 1987 году из бетона. Она несравненно более прочная.

– Их резцы не становятся от этого менее опасными, – предупреждаю я.

Сгрудившиеся на верхнем этаже люди смотрят на экранах своих портативных компьютеров видео с дронов, показывающие под разными углами размах катастрофы. Я прошу у Натали бинокль и вижу людей на крышах трех других башен Финансового центра, с таким же ужасом вглядывающихся в тучу пыли на месте Эмпайр-стейт-билдинг.

Снова раздается оглушительный грохот, падает еще один небоскреб, стоявший в отдалении, севернее, – тоже, по всей вероятности, из числа старых.

Я направляю бинокль вниз. Крысы текут по улицам, как коричневая кровь. Я прослеживаю направление этого потока и вижу, что местом сбора служит подножие башни номер один в нашем комплексе. Но и это не все: они собираются под башнями номер три и четыре и даже под нашей!

Этого не может быть! По словам Натали, Эмпайр-стейт-билдинг обрушился потому, что был очень старый, фундамент его был из известняка, стены из кирпича и цемента, здесь же главный материал – бетон…

Дроны слетаются снимать крыс, подгрызающих нашу башню.

На экранах видно, как тысячи тварей вонзают в стены свои резцы и проделывают в них дыры.

Их зубы прочнее нашего фундамента. Когда они действуют сообща, их производительность так взлетает, что перед ними ничто не устоит. Они как волны, подмывающие утес. Своим беспрерывно возобновляющимся натиском они рано или поздно одержат победу и над нами.

Я подпрыгиваю от неожиданности.

На крыше воет сирена, ее источники – четыре больших железных конуса. Это динамики. Люди беспорядочно толпятся, животных, еще не понявших, что происходит, тоже охватывает паника.

– НЕМЕДЛЕННАЯ ЭВАКУАЦИЯ! – кричит в мегафон Эдит.

Всеобщую панику невозможно описать. Люди заражают своей тревогой кошек и собак.

Остальные жители нашей башни присоединяются к нам на верхней террасе. Все толпятся на ее восточной стороне. Отсюда наша крыша соединена тросом с другим зданием, гораздо выше нашего.

События разворачиваются все стремительнее. К роликовым блокам подвешивают люльки. Люди постарались собрать в спешке то, что им дороже всего, и туго набить рюкзаки.

Анжело смотрит на меня и мяукает:

– Мама, я не хочу убегать! Я хочу драться, уверен, крыс можно одолеть, поубивали же мы всех тех, кто лез к нам на парусник!

Угораздило меня произвести на свет такого глупца! Уже не припомню, кто был его папашей: дело было вечером, ко мне тогда пожаловали сразу несколько котов, проживавших на крышах Монмартра.

Тем не менее я не забываю о своих педагогических обязанностях.

– Гм… Храбрость – это похвально, Анжело, но в бой можно вступать только тогда, когда его можно выиграть.

Хоть эвакуация и срочная, мы ждем и ждем… Мы как прибывшие последними считаемся, конечно, чужаками, поэтому нас оттесняют в хвост очереди.

Терпеть не могу ждать! Сидя на плече служанки, я спрашиваю:

– Куда теперь?

– В единственное место, где мы будем в безопасности: во Всемирный торговый центр.

– Это самый высокий небоскреб?

– Да, 541 метр, 104 этажа. Еще он самый новый, построен после нападения террористов 11 сентября 2001 года, при его возведении применены гораздо более передовые технологии, – объясняет мне служанка.

– Вы хотите сказать, что эта башня устоит перед крысиными резцами?

– Без всякого сомнения.

– Даже если крыс будет видимо-невидимо?

– На мой взгляд, это единственная башня, которая сможет устоять.

– Прошу вас, служанка, объясните, я не понимаю! У меня нет времени заглянуть в Энциклопедию, но я хочу знать, почему вы так уверены в прочности этой башни?

– Каждая башня построена из самых прочных материалов своей эпохи. Раньше это были каменные блоки, потом пришло время кирпича и цемента, сейчас главенствует бетон. Но и он бывает разным. У обыкновенного, самого старого, прочность от шестнадцати до сорока мегапаскалей. Мегапаскаль – единица измерения давления. Дальше идет BHP, высококачественный бетон: от пятидесяти до восьмидесяти мегапаскалей. Ну и BTHP, сверхвысококачественный бетон: у него от восьмидесяти до ста мегапаскалей.

– Та, на которой мы находимся, построена из BTHP?

– Совершенно верно, – отвечает Натали, удивляясь, что простая кошка, как я, проявляет интерес к ее излюбленному предмету, да еще в такой непростой момент. – Но все дело в том, что крысы не испугались взяться и за нашу башню. Значит, они и ее в конце концов обрушат.

– Там, куда мы отправляемся, бетон какой-то другой?

– Да, Всемирный торговый центр построен из BUHP, ультравысококачественного бетона. Он лучше всех остальных, его прочность – до двухсот пятидесяти мегапаскалей. Из такого бетона строят, например, атомные электростанции.

Это должно меня успокоить?

Я не свожу взгляд с экрана, показывающего нижние этажи нашего здания. Картину все больше заволакивает пылью, что говорит, без сомнения, о том, что крысы вгрызаются в наш фундамент все неистовее.

Я готова философски ждать нашей очереди подниматься вверх на зиплайне. И вот она приходит. Натали берет на руки меня и Анжело. Эсмеральда по своему обыкновению поедет с Романом.

Мы прижимаемся друг к другу. Распорядитель подает сигнал. Наше кресло дрожит. Поехали!

Мы взлетаем даже выше, чем я думала, под нами темнеют пустые дома.

Натали указывает на парк с двумя квадратными ямами.

– Там стояли две башни Всемирного торгового центра, те, что рухнули.

– От нападения крыс?

– Нет, религиозных фанатиков.

Я не осмеливаюсь спрашивать дальше, потому что вижу, что это вызвало бы у нее неприятные воспоминания.

Приближаются скошенные углы башни Всемирного торгового центра. Странно, что новому небоскребу дали практически имя старого.

От высоты у меня начинается головокружение. Боюсь, несчастье с Пифагором повлияло на мое восприятие пространства и высоты. Я уже не так хорошо, как раньше, переношу пустоту подо мной.

Стеклянные стены – как зеркала, отражающие облака. У меня ощущение, что в мире больше не осталось твердых ориентиров.

Я медленно лечу.

К счастью, мы достигаем, наконец, вершины этого монументального сооружения.

На последнем этаже торчит мачта – радио– или телевизионная антенна. Вижу людей, тянущих нас наверх при помощи крана с рукояткой; раньше этот агрегат служил для мойки окон.

Нам показывают жестом, чтобы поскорее слезали: люльку надо отправлять за следующими пассажирами.

На крыше уже не протолкнуться от людей, кошек и собак. Нас отправляют на лестницы, чтобы не мешали новым прибывающим.

Мы спускаемся и попадаем в панорамный зал – наверное, раньше здесь был ресторан.

Здесь тоже царит неразбериха. Все собравшиеся здесь люди и кошки нервничают, многие не скрывают ужаса. Все боятся. Воздух пропитан острым запахом пота. Слышен тревожный ропот. Обстановочка как перед концом света!

Падение Эмпайр-стейт-билдинг всех испугало. Почти одновременное нападение крыс на все населенные людьми башни Манхэттена привело к всеобщей панике.

Люди громко разговаривают, кошки пронзительно мяукают. Даже собаки погавкивают.

Я тороплюсь выбраться из этой живой каши, мешающей думать.

В моменты хаоса я убеждаюсь, что спасение мира доверено мне одной. Мне, моей смекалке, моему умению устанавливать связь между явлениями.

Наконец к нам присоединяются Роман и Эсмеральда. Мы держимся вместе.

Люди показывают нам, где разместиться. Некоторые уже выходят из этого просторного зала и спускаются по лестницам на другие этажи, где, наверное, посвободнее.

Мало-помалу толпа редеет. Судя по долетающим до меня обрывкам разговоров, вновь прибывшим предлагается присоединяться к своим общинам; здесь на каждом этаже устроилось отдельное племя.

Мы тоже спускаемся.

– Не надо было вообще покидать Францию, – говорит Эсмеральда. Вот ведь манера у кошки – говорить бессмысленные вещи, да еще в самые неподходящие моменты!

Теория Эдит об общинах подтверждается. На девяносто шестом этаже собираются жители китайского квартала; ниже – жители южноамериканских, еврейских, итальянских кварталов, студенты из Гринвич-Виллидж, панки, евангелисты, белые супрематисты, черные, банды «латинос» и так далее.

Мы замечаем, что этажи украшены по-разному. То же самое относится к одежде их жителей.

Получается, что мозаика общин, составляющих американское общество, и их параллельных культур сохраняется даже в этот критический момент, даже в этой башне, ставшей уменьшенной моделью их мира. Мне кажется, что на каждом этаже в ходу свой язык.

– У французов есть свой этаж? – спрашивает Натали у одного из местных.

– Разумеется, шестьдесят девятый.

Мы спускаемся туда.

Жители этажа воссоздали атмосферу Монмартра начала двадцатого века. Все выглядит так, словно каждое племя желает соответствовать карикатурному представлению о нем, сложившемуся у американцев.

Здесь есть и сине-бело-красное знамя, и фотографии Эйфелевой башни, Триумфальной арки, базилики Сакре-Кёр, собора Парижской Богоматери, репродукция Джоконды из Лувра, фотографии генерала де Голля, Брижит Бардо, танцовщиц «Мулен Руж», портрет Жюля Верна.

Так или иначе, здешние французы не возражают против этого упрощенного представления об их стране, более того, получают от него удовольствие. Ностальгия заставляет некоторых на шестьдесят девятом этаже носить береты, заостренные усики и даже брюки на подтяжках.

Не иначе Крах вызвал у них желание вернуться к корням и выставить напоказ свою оригинальность.

За большим столом под скатертью в красных квадратах едят хот-доги. Все бы ничего, если бы вместо традиционной розовой сосиски в булке не лежала печеная бурая крыса.

Здесь пекут хлеб!

Я с наслаждением вдыхаю аромат былых времен, когда человеческая цивилизация еще практиковала это баловство для обоняния.

– Не знаю, как вы, а я проголодалась! – сообщает прагматичная Эсмеральда.

Натали и Роман идут за сэндвичами с печеными крысами и садятся за стол.

Нам, кошкам, как и следовало догадаться, предлагают крыс в сыром виде.

Хорошо хотя бы, что этому источнику протеинов не предвидится конца.

Я все же прошу у Натали немного хлеба. Чувствую, как эта волшебная пища опускается по пищеводу и падает в желудок.

Мой сын Анжело удивлен тем, что его мать ест хлеб. Он тоже пробует кусочек, но тут же выплевывает.

Кошка, употребляющая в пищу хлеб, – это ненормально. Нам положено быть плотоядными.

Я озираюсь. Раньше на шестьдесят девятом этаже располагалась, похоже, редакция какого-то журнала, устроенная по принципу офиса открытого типа. Теперь бывшие письменные столы либо стали обеденными, либо превращены в разделенные перегородками кровати.

Эдит, наша провожатая, договаривается с ответственными по этажу, чтобы нам выделили три такие «кровати». Теперь мы можем устраиваться.

На экране сменяются кадры внутренних новостей башни. Видно, как крысы копошатся вокруг ее основания, но им не по зубам стекло, ультрапрочный бетон и сталь. Одни разбредаются после безрезультатных попыток атаки, на смену им приходят другие, но их попытки тоже не увенчиваются успехом.

– В этот раз у них ничего не выйдет! – радуется Натали, не спускающая глаз с экрана.

Лично я приступаю к занятию, расслабляющему меня лучше всех прочих: вылизываю себя. Закидываю заднюю лапу за ухо и берусь за дело.

Не думать о Пифагоре, не думать о Шампольоне, не думать обо всех моих спутниках, погибших на «Последней надежде». Не думать о крысах.

Я ревностно тружусь своим шершавым языком, удаляя из шерсти колтуны.

В первый раз за несколько дней у меня появилось ощущение безопасности.

Моя мать говорила: «Несчастью рано или поздно надоедает наваливаться на одних и тех же».

Я смотрю на сына.

Бедный Анжело, ты родился не в лучшем из миров. Все, что я смогла тебе предложить, – это выживание в предложенных обстоятельствах настоящего. Будущее тонет во мраке.

Здесь я уже никакая не царица. Никакая не пророчица. Я всего лишь кошка-чужестранка, которую кое-как терпят местные уроженцы.

Кошка, которая испытывает страх и которой недостает воображения, чтобы представить, как все это может исправиться.

Печальная реальность в том, что мы подверглись вторжению стремительно размножающегося вида, который уже в силу своей численности эволюционирует так быстро, что способен отражать любые вызовы.

Я принимаю позу для сиесты, чтобы никто меня не беспокоил, и подключаюсь при помощи своего Третьего Глаза к Энциклопедии, висящей у меня на шее, – посмотреть, бывали ли раньше похожие ситуации, хорошо закончившиеся для нас, кошек.

14. История кота Оскара

В мае 1941 г. немецкий линкор «Бисмарк» по прозвищу «нацистский людоед», регулярно ускользавший от британского ВМФ, был наконец потоплен. Из экипажа в 2200 человек выжили только 114, а также черный кот с белым горлом. Его подобрала команда английского эсминца Cossack, назвавшего его Оскаром. Спустя месяц эсминец атаковала немецкая подлодка. Взрыв разворотил всю носовую часть и убил 159 человек.

Оскар снова оказался одним из немногих спасшихся и был взят на борт английского авианосца Ark Royal. Оскар приносил неудачу: через несколько недель авианосец отправила на дно немецкая торпеда. Кота подобрали: он стоял на плывшей по волнам доске. Как ни изголодались выжившие члены команды авианосца, съесть его они не посмели. Новым приютом для неубиваемого кота стал английский эсминец Lightning.

Об Оскаре прознало командование Адмиралтейства. Чтобы не рисковать гибелью очередного своего корабля, оно решило передать его сначала в канцелярию губернатора Гибралтара, а потом в Дом моряка в североирландском Белфасте, где он благополучно скончался спустя четырнадцать лет. Оскара обессмертила картина художницы Джорджины Шоу Бейкер: на ней изображен черно-белый кот, плывущий по морю на доске. Картина экспонируется в лондонском Музее морской пехоты.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

15. Многословие

Кукарекает петух. Я открываю глаза. На самом деле это не петух, а подражающий петушиному крику сигнал. Я вспоминаю, где нахожусь, и понимаю, что уснула за штудированием Энциклопедии.

Сиеста по причине нервного истощения.

День еще не кончился.

Натали грызет ногти. Ко мне прижимается Анжело. На другой кровати лежат Роман и Эсмеральда. Я вспоминаю, что попала в самый высокий небоскреб Манхэттена, это Америка, я так далеко от Парижа, так далеко от моего домика на Монмартре. Так далеко от покоя. В окружении крыс.

Кукарекающий сигнал продолжает звучать, всех вокруг тревожа.

Очередная катастрофа?

Я влезаю на плечо к Натали, та общается с другими людьми. Я узнаю от нее, что руководство срочно собирается на сто четвертом этаже для обзора положения.

– Можно мне с вами?

Бывший панорамный ресторан переоборудован. В глубине зала теперь воздвигнут помост, на нем пюпитр, позади пюпитра экран. Перед пюпитром сотня кресел. За огромными окнами захватывающая панорама всего Нью-Йорка.

Люди занимают кресла. Те, кому не хватает кресел, остаются стоять.

Эдит Гольдштейн видит нас издали и подходит.

– Это сто представителей общин, – объясняет она, не дожидаясь вопроса.

– Вроде пау-вау индейских племен? – спрашивает Роман Уэллс.

– Нет, скорее это аналог Генассамблеи ООН, только это не Объединенные Нации, а объединенные племена. Каждое направляет своего представителя, чтобы он высказывал общее мнение. Важные решения принимаются большинством голосов.

Я разглядываю собравшихся. Узнаю по характерным одеяниям китайца, квакера, панка, гота, латиноамериканца, даже индейца в племенном наряде.

Зрителей тоже немало – до тысячи.

– Почему никак не начнут? – нетерпеливо спрашиваю я.

– Ждут госпожу президента, – отвечает Роман.

– Есть и такая?

– Насколько я понял, ее избрали все общины, что дает ей право принимать все основные решения по повседневным проблемам.

– Она обладает исполнительной властью?

– Да, она совмещает функции председателя ассамблеи и главы правительства.

Минут через десять из двери за помостом выходит пожилая женщина в светло-голубом платье и черных туфлях. Седые волосы с розовым отливом сбрызнуты лаком, отчего прическа смахивает на каску. Она опирается на палочку, похоже, она в весьма преклонных летах.

– Я ее узнала! – радуется Натали. – Это же Хиллари Клинтон! В свое время она баллотировалась в президенты от демократической партии. Тогда ее не выбрали, но в конце концов она, как видно, добилась успеха!

– Крах позволил ей реализовать мечту, – добавляет Роман.

Хиллари Клинтон поднимается при помощи своей палочки по ступенькам, выкладывает на пюпитр листочки, проверяет микрофоны и обращается к собравшимся. Несмотря на возраст, она выглядит чрезвычайно живой и активной.

– Леди и джентльмены, грянул час испытаний…

Я понимаю ее речь благодаря моему Третьему Глазу, настроенному на приемник-переводчик Натали. Кроме того, у Хиллари Клинтон превосходная артикуляция.

– Происходящее с нами похоже на детскую сказку «Три поросенка», – продолжает она. – Если помните, каждый из поросят построил дом, чтобы спастись от волка: один из соломы, второй из прутьев, третий из кирпичей. Волк первым делом нападает на соломенный домик: дуну, говорит, домик и развалится. Так и происходит. Первый поросенок успевает перебежать во второй домик, из прутьев. Но волк опять дует, домик из прутьев тоже разваливается, и двое поросят находят убежище у третьего, в его кирпичном доме. Сколько волк ни дует, этому дому хоть бы что, трое поросят в безопасности, волку их не съесть. В реальности кирпичный дом, Эмпайр-стейт-билдинг, все же рухнул, и все вы нашли убежище в нашей башне из стекла и стали.

Она вздыхает и выдерживает паузу.

– Устоит ли она? Мы на это надеемся, это наше последнее убежище. Если и этот небоскреб падет, выхода уже не будет, деваться будет некуда, и здесь, на Манхэттене, человечеству придет конец. И не только здесь…

Это мрачное предположение встречено гробовым молчанием.

– Поэтому нельзя сидеть и ждать сложа руки. Даже при наличии запасов продовольствия и надежных стен угроза реальна, ибо наш противник отличается от волка из сказки тем, что непрерывно эволюционирует и становится все более опасным.

В зале ропот.

– Для начала я предлагаю вернуть нашему Всемирному торговому центру первоначальное название – башня Свободы. Пусть эта башня символизирует начало освобождения всего мира.

Это предложение, как я погляжу, всех завораживает; неудивительно, что оно тут же принимается подавляющим большинством голосов.

– Прекрасно, – говорит Хиллари. – Первый шаг сделан. Теперь напомню вам о нескольких обстоятельствах. После переселения в башню Свободы жителей многих обитаемых башен Манхэттена ее население составило приблизительно сорок тысяч человек, а также восемь тысяч кошек и пять тысяч собак. Наши потери, включая жителей Эмпайр-стейт-билдинг и тех, кто случайно упал с зиплайнов во время эвакуации, составили приблизительно триста человек, восемьдесят кошек и пятьдесят собак. Учитывая обстоятельства, это терпимый уровень. Выражаю благодарность нашим бригадам пожарных, работавших на зиплайнах, это они обеспечили эвакуацию в максимально приемлемых условиях. Предлагаю проголосовать за премирование их свежей водой и добавочным продовольственным рационом.

Делегаты снова голосуют единодушно и награждают аплодисментами всех тех, кто обеспечил успех эвакуации из других башен.

– А теперь я предлагаю обрезать все воздушные трассы, соединяющие нас с другими башнями, чтобы лишить крыс возможности лазить по тросам, так как такой риск, учитывая их всесторонний прогресс, нельзя исключать. Ставлю предложение на голосование.

Принято единогласно.

Я понимаю ее стратегию. Ставя на голосование безобидные вопросы, она формирует привычку к поддержке. Это техника 3 + 1. Я читала про это в Энциклопедии: кому-то задают три вопроса, на которые автоматически следует утвердительный ответ, вследствие чего у отвечающего возникает желание дать утвердительный ответ и на четвертый вопрос, часто оказывающийся наиболее спорным.

– Хорошо. Теперь о прибывших к нам новеньких. Знаю, все прошло благополучно. И снова хочу привлечь внимание к превосходной работе команд приема на башне Свободы. Они сумели предотвратить толкучку. Напоминаю при этом, что до вчерашнего дня в этой башне проживали всего десять тысяч человек и прибытие за несколько часов еще тридцати тысяч – это, без сомнения, испытание для нашей логистики. Поэтому до тех пор пока «чужие из других башен» полностью не интегрируются и не научатся быть полезными всему обществу, предлагаю предоставить им вместо статуса «граждан» статус «резидентов».

Представитель китайцев поднимает руку и задает вопрос, волнующий всех:

– В чем разница?

– У гражданина будет первоочередной доступ к запасам воды, продовольствия, овощей, к электричеству и к электроприборам. После удовлетворения потребностей всех граждан остатки предоставляются резидентам. Естественно, те резиденты, которые смогут продемонстрировать, что они обладают полезными или необходимыми для общества способностями, смогут перейти в статус граждан в ускоренном порядке.

По-моему, все это слегка сумбурно. Но вывод ясен: мы, я и мои люди, имеем подчиненный статус, а значит, меньше еды и меньше прав.

– Невероятно! Даже при таких трагических обстоятельствах эти американцы умудряются учинить дискриминацию! – негодует Роман Уэллс.

Сомнительное предложение ставится на голосование. Все представители общин имеют статус граждан и дорожат своими привилегиями, поэтому и это предложение Хиллари Клинтон принимается единогласно.

Эта женщина – политический гений.

Вот как надо будет править и мне, когда я тоже стану царицей. Сначала я буду проводить малозначительные предложения, а потом манипулировать подданными по противоречивым вопросам.

Хиллари Клинтон заглядывает в свои записи и продолжает:

– Предлагаю вождю Норовистому Коню, представителю общины индейцев сиу, рассказать вновь прибывшим о наших нравах и обычаях.

На помост поднимается мужчина с перьями в волосах и в кожаной куртке с рисунками животных.

– Мы охотимся на крыс с луками и стрелами. Сами делаем луки из пластмассовых трубок, найденных в столах. Наконечниками стрел служат лезвия канцелярских ножей. К каждой стреле привязан шнур. Попав из лука в крысу, достаточно потянуть за шнур – и добыча ваша. Теперь о воде: хотите мыться – сами сделайте еще две-три водосборные емкости, я покажу, как за это взяться.

– Спасибо, Норовистый Конь. И спасибо бригаде снабжения, до сих пор не вызывающей нареканий. У нас всегда есть в достатке свежая вода и крысиное мясо. Переходим к дронам. Сильвен?

К пюпитру выходит высокий молодой бородач со всклокоченными волосами и включает при помощи дистанционного пульта большой экран.

– Мы разведали, где прячется их царь, Аль Капоне.

Аудитория довольно шумит.

– На кадрах, снятых сегодня утром, мы видим его в момент обрушения Эмпайр-стейт-билдинг. Он присутствовал при этом событии со своими баронами.

Среди крыс обычного размера выделяется группа раскормленных особей, а в ней одна прямо-таки огромная крыса, которую я уже видела на смартфоне Эдит Гольдштейн.

Сильвен продолжает:

– При помощи системы искусственного интеллекта я определил точные контуры Аль Капоне. Благодаря этому мы сумели отследить его в скоплении сородичей.

Он запускает ускоренный просмотр.

– Наши дроны преследовали Аль Капоне и снимали его сверху и издали. Теперь нам известно, где он прячется.

На экране видно, как бароны, посадившие на себя жирную крысу, плывут по морю, вылезают на траву. Виднеются деревца и какая-то постройка.

– Вот мы и узнали, где живет мозг наших врагов: на острове Либерти, где стоит статуя Свободы, в ее цоколе.

Хиллари не разделяет его энтузиазма.

– Это шажок вперед, но пока мы не поймем, как его одолеть, знание о его норе мало что дает. Есть какие-нибудь новости, которых мы еще не слышали? Может быть, от новеньких?

– У меня есть сообщение, – вызывается Эдит Гольдштейн.

Ее приглашают на помост.

– Здравствуйте, меня эвакуировали из Финансового Квартала, из башни номер два. Я – разработчик ратицида «Прометей», сначала позволившего истребить в Нью-Йорке всех крыс.

– Что представляет собой ваш «Прометей»? – интересуется Хиллари Клинтон.

– Сейчас объясню. Я прибегла к технологии CRISPR. Это «химические ножницы», позволяющие вырезать и переклеивать участки цепочек ДНК, как простую ткань. Не буду вас загружать техническими подробностями, достаточно знать, что этим способом можно ремонтировать гены. Так я смогла вызвать мутации у крыс. Потом я заразила их этим мутантным ДНК при помощи обыкновенного гриппа, очень заразного. Название «Прометей» я выбрала потому, что мутация поражает гены, управляющие печенью. Крысы подхватывают грипп, а вместе с ним гепатит.

– Тем не менее они нашли противоядие, – иронично возражает представительница общины панков. – Результат налицо.

– Поэтому я сейчас изучаю новый вид эпидемии. Я уже была близка к успеху в лаборатории нашей башни, но тут пришлось эвакуироваться в башню Свободы. Я разрабатывала схожую технологию, воздействующую не только на печень, но и на сердце.

– Эпидемия сердечных приступов? – заинтересованно спрашивает Хиллари.

– Замысел в том, чтобы смерть выглядела «нормальной» и не наводила их на мысль о карантине заболевших. В первый раз почти получилось. Я прошу немногого: выделить мне помещение под биологическую лабораторию. Желающие могут ко мне присоединиться.

– Прекрасно. Для этого необязательно голосовать. Отправляйтесь на пятый этаж, там ветеринарная клиника. Можете воспользоваться всеми микроскопами и другими необходимыми вам приборами. Есть еще иммигранты, чьи исследования находятся на продвинутой стадии и могут принести нам пользу?

Руку поднимает темнокожая женщина с курчавой шарообразной шевелюрой. Ее приглашают на помост. На ней желтая футболка с изображением компьютера.

– Джессика Нельсон из башни «Бэнк оф Америка». Я училась в Бостоне, в Массачусетском технологическом институте, специализировалась на проблемах компьютерных вирусов. За год до Краха я перебралась в Нью-Йорк, чтобы работать в «Бэнк оф Америка», с системами антивирусной защиты. Когда в мире стал свирепствовать вирус «Бог Сильнее Науки», я самостоятельно приступила к разработке антивируса, приспособленного к этой конкретной ситуации, с использованием компьютерной техники последнего поколения. Не имея доступа к старым файлам из «облака», я, заботясь о безопасности, написала собственные программы, чтобы быть уверенной, что они незаразные…

– В чем же заключается ваше предложение? – теряет терпение Хиллари Клинтон.

Молодая женщина улыбается.

– Это не предложение, а скорее информация: на прошлой неделе мне удалось создать антивирус, который я как раз тестировала, когда зазвучала тревога. Но есть и хорошая новость: полагаю, мой антивирус готов к применению.

– Вы уверены?

– Да, уверена. Остается его инсталлировать – и убедиться в результате. Это можно сделать прямо сейчас.

– Что, собственно, дает ваш антивирус? Прошу прощения, я ведь не программистка…

– Я назвала его «Наука Сильнее Бога», потому что он обезвредит вирус, обрушивший Интернет.

– Вы хотите сказать, что найден способ снова запустить всемирную сеть Интернет?

Теперь президент не скрывает воодушевления и обращается к Джессике Нельсон более уважительным тоном. Та изображает скромность.

– Надеюсь, что да.

Она достает флешку, похожую на ту, которую я ношу на шее.

– Предлагаю запустить программу прямо сейчас, на глазах у вас и у представителей ста одной общины. Так вы сами убедитесь в ее эффективности. Можно подключить компьютер к экрану у вас за спиной?

Сильвен согласно кивает, указывая на свой компьютер.

– У нас тут своя, местная сеть по типу Интранета, – объясняет он. – Она работает только в замкнутом контуре и никогда не имела контакта с внешними сетями – так мы избегаем инфицирования нашей аппаратуры.

– Значит, сначала я должна запустить свою «вакцину» в ваш компьютер. После этого его, уже защищенный, можно будет подключить к всемирной сети, – говорит молодая ученая. – Он будет застрахован от вредоносного вируса и начнет распространять вирус «Наука Сильнее Бога», который покончит со всеми опасными последствиями заражения вирусом «Бог Сильнее Науки», запущенным религиозными фанатиками.

– Получается, в случае сбоя мы рискуем заразить наши компьютеры? – тревожится Сильвен.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского, – отвечает Джессика. – Вам придется мне довериться.

Сильвен смотрит на нее, все сильнее волнуясь.

– Риск слишком велик, поэтому я буду просить проголосовать. Мне нужна уверенность, что в случае неудачи меня не станут упрекать. Сомневающимся напомню, что наша компьютерная сеть управляет всем электричеством, электроникой, информатикой, смартфонами в башне Свободы. Это значит, что, если ваш антивирус не сработает и в этой ситуации мы выйдем в Интернет, вся наша аппаратура выйдет из строя.

– Выбора нет, придется мне поверить.

Слово берет Хиллари Клинтон:

– Проведем голосование. На кону исправность всей нашей информатики, не так ли?

– Именно так, – подтверждает Сильвен. – Сожалею, мисс, мы с вами не знакомы.

Голосуют поднятием руки. Из ста одного голосующего пятьдесят «за», пятьдесят один «против».

– У меня право на два голоса, – напоминает, откашлявшись, Хиллари. – Окончательное решение приму я.

Она подходит к Джессике Нельсон и берет ее за руки, смотрит голубыми глазами в ее черные глаза и долго так стоит, как будто подключилась к ее мозгу.

– Вы можете дать гарантию, что борьба с вирусом не несет риска заражения?

– Риск есть, но минимальный. Зато в случае успеха мы получим доступ к множеству новых возможностей. На мой взгляд, есть смысл попытаться.

Хиллари еще некоторое время не выпускает ее руки, потом закрывает глаза и провозглашает:

– Решено: пробуем! Загружайте ваш антивирус на этот компьютер, и мы подключим его к всемирному Интернету.

Сильвен, преодолев свои сомнения, пожимает плечами и вставляет флешку с чудо-программой в гнездо своего компьютера. Потом он соединяет компьютер с экраном позади себя.

Появляется содержимое компьютера и антивирус LSPFQD.

Наступает очередь Джессики. Она открывает свою программу и запускает ее со словами:

– Теперь этот компьютер и вся внутренняя сеть башни Свободы вакцинированы.

Я не очень понимаю происходящее. Натали объясняет:

– Компьютер не пострадал от антивируса, это как ребенок, переживший введение вакцины.

Джессика входит в Интернет, открывает браузер и рассылает свой антивирус.

Появляются программные строки: «Обнаружено новое устройство. Система подверглась атаке. Атака отражена. Отправка антивируса. Антивирус установлен. Вирус нейтрализован. Рассылка с нового оборудования».

Этот набор сообщений появляется снова и снова, с ускоряющимся повтором.

Джессика открывает программу показа. Появляется карта полушарий Земли. Джессика объясняет:

– Я подключаюсь к военному спутнику слежения «Оникс», с которого мы станем наблюдать за распространением антивируса по планете.

– Что это за красные точки, становящиеся синими? – спрашивает президент.

– Суперкомпьютеры-ретрансляторы. Они чистятся один за другим.

Больше всех удивлен Сильвен.

– РАБОТАЕТ! Она сумела вакцинировать Интернет от вируса «Бог Сильнее Науки»!

Я чувствую, какое облегчение испытывает сидящая рядом со мной Натали.

Аудитория переходит от изумления к дружному вздоху облегчения и к аплодисментам.

Зал вскакивает в едином порыве и стоя рукоплещет Джессике.

Если верить тому, что я прочла в РЭОАЗ, овация указывает на желание носить кого-то на руках, но человек, вызывающий восторг, слишком далеко, поэтому людям только и остается, что бить свои ладони друг о друга. То есть аплодировать значит сообщать: «Хочу взять тебя на руки», трудно не разглядеть в этом намек на желание совокупиться.

Лично я ничего такого не подразумеваю, но тоже принимаюсь хлопать – ударять друг о друга подушечками передних лап, размышляя за этим занятием о последствиях возвращения Интернета.

Доберутся ли они до всей информации?

Не успеваю я задаться этим вопросом, как ответ уже готов. Сильвен говорит:

– Интернет работает, позволяя связываться с другими компьютерами, вот только антивирус автоматически стер все зараженные вирусом файлы.

– Что же утрачено? – спрашивает Хиллари.

– Все файлы.

– Какие файлы?

– Тексты, фотографии, видео, музыка – все, что контактировало с Интернетом.

– То есть все это…

– Так вышло.

Президент силится осознать услышанное.

– ВЫ ХОТИТЕ СКАЗАТЬ, ЧТО ОБЩАТЬСЯ МОЖНО, НО ЧТО ВСЯ НАША ПАМЯТЬ ПОТЕРЯНА? – не говорит, а кричит она.

– Мне очень жаль, – отвечает Джессика. – Такова плата за перезапуск Интернета.

Замечательно. Теперь я осталась единственной обладательницей РЭОАЗ с ее зетаоктетом информации в виде текстов, видео и музыки. У меня на шее висит вся память человечества…

– Не беспокойтесь, на счастье, у нас имеется волшебная палочка, – говорит Роман, поглядывая на меня. – Мы и дальше сможем слушать Моцарта, любоваться картинами Леонардо да Винчи, смотреть фильмы Серджо Леоне, «Монти Пайтон» и Стенли Кубрика.

Я кладу лапу на свой ошейник.

– Неважно, главное, мы смогли перезапустить Интернет! – торжествует Хиллари Клинтон, которой, как и мне, всегда хочется создавать впечатление, что у истоков всех побед стоит она. – Чего вы ждете? Почему не связываетесь с остальным человечеством?

Джессика корчит гримасу.

– Не знаю, остались ли еще люди с работающими, заряженными и подключенными к сети компьютерами.

Представители разных общин требуют слова. У многих уже родились предложения о том, как использовать Интернет.

Хиппи и ку-клукс-клановцы обмениваются взаимными оскорблениями. Африканцы и азиаты тоже ссорятся, есть и другие не согласные друг с другом общины.

– Для чего эти дебаты? – спрашиваю я свою служанку.

– Таков уж принцип парламентского режима.

– Чепуха какая-то, я предпочитаю диктатуру. При ней заблуждающегося вождя убивают и заменяют другим. Крысы поступают именно так, и у них вроде бы все получается. Зачем люди тратят столько энергии на бесплодные дискуссии?

– Это политическая эволюция. Даже индейцы, коренные жители этого континента, грешили подобными собраниями. У них это называлось пау-вау. Это когда садятся и ведут разговоры, а потом голосуют. Считается, что большинство выражает коллективную мысль.

Представители общин в конце концов успокаиваются, но дебаты не кончаются, в зале остается осязаемое напряжение. Все умолкают, только когда слово снова берет Джессика Нельсон.

– Теперь, когда заработал наш антивирус «Наука Сильнее Бога», я могу, если не возражаете, попробовать установить связь с одним из работающих вакцинированных компьютеров.

Это предложение, конечно, всех утихомиривает.

– Действуйте! – приказывает Хиллари Клинтон.

Пальцы программистки стучат по клавиатуре. Мы можем наблюдать за ее работой на экране, висящем над помостом. Она нацеливается на одну из синих точек, и та начинает помигивать.

– Что вы, собственно, делаете? – спрашивает Хиллари.

– Это похоже на звонок на их телефон. На том конце не отвечают. Значит, там за исправленным компьютером никто не сидит. Сейчас позвоню на другой.

Новая попытка – и опять безрезультатно. Синяя точка мигает, но на том конце опять ноль реакции.

– Есть проблема? – спрашивает президент.

– Либо там все мертвы, либо спят, либо боятся ответить, потому что не знают, что с заразой покончено.

Она пробует одну за одной другие синие точки, пока одна из них не меняет вдруг цвет на белый. В динамике раздается треск.

Джессика регулирует свою программу, и голос постепенно становится внятным.

– Все в порядке, можете с ними общаться, – сообщает выпускница МТИ. – Говорите в микрофон, они вас услышат.

– Алло! Есть там кто-нибудь? Вы кто? – спрашивает президент.

– Это школа на острове Барроу, в пятидесяти километрах западнее побережья Австралии.

– Как у вас дела?

– Крупные города Австралии завоеваны крысами, большинство населения погибло от чумы. Мы пытались обороняться при помощи огня, сначала у нас получалось, но потом грызуны додумались огибать горящие участки. Нас совсем мало, нам удалось укрыться на этом чудом сохранившемся нетронутым островке. Крысы периодически пытаются до него доплыть, но мы раз за разом отбиваем нашествие, потому что они приплывают слишком обессиленные. Мы не знаем, долго ли еще продержимся, потому что их становится все больше.

Джессика продолжает искать выживших при помощи спутника «Оникс», летящего над поверхностью Земли с востока на запад. Еще одна синяя точка становится белой.

– Мы находимся на острове Жохова в Северо-Восточной Сибири. Мы – группа русских физиков, вместе спасающихся здесь от крыс. Наша защита – море и мороз. Но крысы даже к этому приспосабливаются. Каждое утро на наш пляж приплывает все больше обессиленных крыс.

Еще один контакт, дальше на западе:

– Здесь, в древней крепости Массада, нас окружает пустыня, она и спасает нас от крыс, – сообщает группа израильских ученых. – Мы – биологи. Жара и сушь лишают их сил, но они все равно не отказываются от попыток на нас напасть. У нас в крепости есть источник воды, недоступный снаружи, но крысы очень упорны. Они роют тоннели. Неизвестно, сколько еще мы продержимся. Как хорошо, что кто-то установил с нами связь!

Четвертое попадание:

– Мы укрылись в буддистском храме в Бутане, в Гималайских горах. Высота и холод не позволяют крысам к нам подобраться.

Контакты по всему миру множатся. Чаще всего это университеты, метеорологические станции, астрономические обсерватории, технические училища, расположенные на далеких островах или высоко в горах.

При каждом новом контакте зал облегченно выдыхает. Может показаться, что прямо перед нами происходит постепенное пробуждение человечества.

Когда спутник пролетает над Францией, Роман Уэллс нервничает. Он просит Джессику попробовать связаться с университетом Орсе. Синяя точка мигает, но белой не становится.

Спутник «Оникс» приближается к американскому континенту, и мы ловим сигнал примерно из Гаваны.

– Там никого не осталось, – бормочет Натали.

– Алло, Куба!

– Нет, это не Куба, вы связались с американской военной платформой. Вы кто?

– Мы в Нью-Йорке. Можно поговорить с вашим главным?

– Соединяю.

Вскоре из громкоговорителей раздается серьезный бас:

– Генерал Грант слушает. С кем имею честь?

Седая старушка толкает локтем Джессику.

– Хиллари Клинтон, президент Соединенных Штатов Америки.

– Та самая? Жена бывшего… То есть я хочу сказать…

– Избранный президент. Рада, что вы меня знаете, генерал Грант. Я, правда, с вами не знакома, но ужасно рада, что мы разговариваем. Ваша фамилия напоминает о многих победах в прошлом. Будьте добры, расскажите о вашей ситуации. Прежде всего, где именно вы располагаетесь?

– На военной базе, замаскированной под нефтедобывающую платформу, неподалеку от берега Кубы. Связь с континентом отсутствует. Вы первые, кто с нами связался за длительное время.

– Какая информация дошла до вас в последний раз?

– После периода гражданской войны и хаоса Нью-Йорк захватили крысы. Мы готовились прийти на помощь городу, но поступило сообщение, что ученые разработали универсальный ратицид. Город очистили, вскоре ожидалось использование ратицида на всей американской территории. Именно это, надо полагать, и произошло?

– Наш ратицид больше не действует. Зато мы только что восстановили Интернет и пытаемся скоординировать усилия, чтобы снова завладеть Манхэттеном. В качестве главы государства я задаю вам вопрос: каковы средства в вашем распоряжении?

– Пятый бронетанковый батальон, «Всадники Апокалипсиса», насчитывающий пятьсот танков. Располагаем баржами-амфибиями, предназначенными для их доставки. Раньше нашей задачей было вторжение в случае надобности на остров Куба.

– Какие именно танки?

– Последнего поколения, с превосходным вооружением. Экипаж танка – четыре человека. Численность батальона – две тысячи военнослужащих.

– Ваш парк не заржавел от времени?

– У нас специальный протокол техобслуживания, смазки и проверки состояния техники, обеспечивающий ее полную боеготовность.

Джессика что-то отлаживает, и в углу экрана появляется квадратик, а в нем военный в мундире. За его спиной виден полный экранов зал и другие люди в военной форме.

Хиллари садится перед камерой компьютера.

– Приветствую еще раз, генерал, рада вас видеть, вы тоже меня видите?

– Да, примите мои поздравления, госпожа президент.

– Вы признаете полномочия возглавляемого мной переходного американского правительства?

Она разворачивает ноутбук, чтобы его камера показала зал со сто одним представителем общин. Все радостно машут генералу.

– Само ваше имя, госпожа президент, убеждает меня в законности вашего, как вы говорите, «переходного правительства».

– Прекрасно, генерал. С этого момента вы поступаете в мое подчинение, не так ли?

– Ммм… Так точно, госпожа президент.

– В качестве главы исполнительной власти и, следовательно, как командующая вооруженными силами я приказываю вам организовать высадку ваших танков вместе с живой силой для освобождения Нью-Йорка от захватчиков. Если вы оперативно выдвинетесь, когда можно вас ждать?

Вот люди и переходят к делу! Сколько же они тянули!

Насколько проще было бы, если бы все они договорились плясать под одну дудку!

16. Кошачий оргáн

В 1549 г. на процессии по случаю религиозного праздника в Брюсселе появилась повозка с удивительным оргáном. Он состоял из двадцати ящиков, в каждом из которых была заперта кошка. Кошачьи хвосты, торчавшие над ящиками, были привязаны к клавишам некоей фортепьянной клавиатуры. Расположение кошек соответствовало тесситуре их мяуканья. На повозке ехал музыкант, он играл мелодию, нажимая на клавиши (и, значит, дергая кошек за хвосты…).

Спустя век, в 1650 г., некий Атанасиус Кирхер описал в Германии схожее устройство – клавесин с еще бóльшим числом ящиков с кошками. Клавиши клавиатуры были соединены с иглами, от уколов которыми кошки мяукали свои ноты. В XVIII веке немецкий врач Иоганн Христиан Рейль прибегал к похожему инструменту для лечения больных кататонией. По его мнению, звуки столь необычного инструмента приводили к целительному эмоциональному потрясению.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

17. Бронетанковая атака

Собравшись на верхушке башни Свободы, мы в нетерпении ждем.

Как же нам хочется дождаться танков!

Дроны регулярно вылетают к океанскому побережью, но солнечные батареи не обеспечивают дальности полета, необходимой для наблюдения за открытым морем. Дроны стартуют и возвращаются один за другим, жужжа, как мухи.

Наконец, на экранах появляется выплывающая из тумана темная масса. Это военный корабль, вдесятеро превосходящий размерами наш парусник «Последняя надежда».

Вот оно, преимущество и недостаток американцев: у них все самое большое, даже их дома, даже корабли, даже… крысы.

Я требую бинокль и, получив его от Натали, лезу на антенну, чтобы изучать оттуда горизонт.

Ко мне присоединяется Анжело.

– Вот победят они, и что дальше? – спрашивает он, как будто искренне верит, что у меня на все есть ответ.

– Я произнесу речь перед ассамблеей представителей людских и животных сообществ. Считаю, что нам надо будет принять всемирную конституцию.

– Что?.. – Ему как будто интересно. – Это еще что такое?

– Новые правила игры, которые, по нашему, кошачьему мнению, лучше всего поспособствуют общему будущему.

– Ты ни о чем не забываешь, мама.

– Такая уж у меня судьба. Необходимо созвать более широкую ассамблею, в которой участвовало бы больше животных с более справедливым представительством, чем сейчас.

– Как же они будут друг друга понимать? С нами больше нет переводчика Шампольона…

– А Третий Глаз на что? Он будет у каждого представителя. Наладится полное взаимопонимание.

Корабль приближается. Крысы на берегу, кажется, не осознают угрозу.

Теперь я хорошо его вижу. Это что-то вроде светло-серого сухогруза, из трубы валит черный дым.

Начальство башни Свободы отправляет десяток дронов снимать высадку.

Я решаю спуститься в зал заседаний, чтобы наблюдать все на тамошнем большом экране. Он сейчас разбит на множество экранчиков, что позволяет видеть картину под разными углами, с разным приближением.

Военный корабль бросает якорь у пирса, от него плывут десятки барж с двумя танками на каждой.

Баржи подплывают к берегу, танки съезжают на берег. Тут же сбегаются любопытные крысы. Танки медленно надвигаются на них. Грызуны, незнакомые с этими зелеными чудищами, принимают боевую стойку, как если бы им предстояло сражение со слонами: сгорбленная спина, заострившиеся уши, вытянутый хвост, оскаленные резцы; они дружно свистят – это их боевой клич. Их такое несметное количество, что это создает у них чувство своей непобедимости.

Танковое наступление продолжается, но крысиные боевые войска не только не отступают, а, наоборот, еще плотнее смыкаются, чтобы отразить приплывшего по морю неприятеля.

Столкновение! Бой сводится к тому, что танки давят крыс, как перезрелый инжир. Крысы взрываются, заливая землю алым соком.

Дроны усердно запечатлевают эту бойню.

Видно, как одни танки строчат из пулеметов, другие поливают крыс огнем из огнеметов, некоторые даже палят из гранатометов, поражая каждым выстрелом сразу целую кучу крыс.

Но танки сами по себе гораздо эффективнее своего огнестрельного вооружения: их толстые гусеницы разминают крыс в густую кашу.

Пробил час возмездия!

Танки уже въезжают в город.

Мы разрываемся между радостью победы и сожалением, что военные не взялись за дело раньше.

Дроны транслируют завораживающие картинки. Тяжелая бронетанковая техника ездит по нью-йоркским авеню и давит захватчиков.

Мы спасены.

Натали, стоящая рядом со мной, тоже не скрывает радостных эмоций.

Древнее удовольствие жертвы, добившейся мести и превращающейся в палача.

– Похоже на газонокосилки, – говорит она.

Я еще не готова ликовать.

– Да, контроль на поверхности вернется к людям, но крысы будут, как раньше, прятаться в тоннелях метро и в канализации.

– Если мы изгоним их с поверхности, то они лишатся прежнего могущества. Будут жить как раньше, прячась в подземельях. Кто знает, может быть, мы снова сможем спокойно ходить по улицам!

На экране появляется генерал Грант.

– Задание на стадии выполнения, – докладывает он. – Вы где?

– В башне Свободы, бывшем Всемирном торговом центре, – отвечает Хиллари Клинтон. – Знаете, где это?

– Отлично знаю. Направляюсь к вам.

Дроны снимают, как с одной из барж съезжает белый танк, превосходящий размером другие танки, с американским флагом на антенне, и едет прямиком в нашу сторону.

– Идемте встречать! – зовет нас президент Клинтон.

Я сопровождаю делегацию. От меня не отстает Анжело, всегда жадный до новостей. Как ни нудно спускаться со сто четвертого этажа на самый первый, мне не терпится посмотреть на войну вблизи.

Внизу стоит нестерпимое зловоние: смердит кровью и трупами крыс. Куда ни глянь, всюду каша из наших врагов. Эта мрачная картина как будто должна воодушевлять, но я не могу забыть своих друзей, унесенных войной с крысами.

Так пахнет конец страха.

Наконец, появляется огромный белый танк. Он останавливается перед входом в наш небоскреб, на башне откидывается крышка люка.

На голове седовласого мужчины, вылезающего из башни, фуражка с козырьком. Он очень загорелый, во рту трубка, на носу солнечные очки. Он отдает нам честь, приложив палец к виску. За ним следуют еще двое военных.

Происходит знакомство с жителями нашей башни. Все смеются, поздравляют друг друга, обнимаются, о чем-то лопочут на человеческом языке, потом начинается восхождение по лестнице.

Мне страсть как хочется заглянуть внутрь танка, поэтому, пренебрегая осторожностью, я лезу в башню.

Так, по-моему, и надо готовиться к царствованию: ко всему проявлять любопытство, стараться все понять.

Анжело не отстает от матери.

Внутри танка сидит солдат в форме цвета морской волны. Я разглядываю рукоятки, кнопки, экраны. Обращаю внимание и на запасной боекомплект.

Я обращаюсь к солдату: приказываю мяуканьем немного проехаться, чтобы я смогла полюбоваться избиением крыс изнутри. Но в отсутствие переводящего устройства я не могу добиться понимания.

Я жестом приказываю Анжело перестать донимать солдатика, и мы покидаем танк. Странно ходить по скользкому от крови асфальту, усеянному клочьями бурой шерсти раздавленных крыс. От запаха крысиной крови у меня щиплет в носу, кружится голова.

Много же грызунов подавили танковые гусеницы!

Всюду блестит что-то белое: приглядевшись, я понимаю, что это раздробленные крысиные резцы. Анжело нюхает асфальт.

– Как видишь, Анжело, любую проблему можно решить. Все дело в терпении и в воображении.

Мой сын крайне возбужден зрелищем каши из наших врагов.

– Лезем обратно на башню. Камеры дронов лучше покажут происходящее.

Мы достигаем сто четвертого этажа в полуобморочном состоянии. Следим за высадкой на экране в зале заседаний.

Генерал Грант сидит рядышком с Хиллари Клинтон, оба, наблюдая за развязкой, не скрывают радости.

Мы все удивлены тем, что после всего пережитого решение оказалось нехитрым и быстрым. Немного современного тяжелого вооружения – и ужасающие твари в страхе разбегаются, потому что их проклятые резцы бессильны против стали.

Мы не можем шелохнуться, плененные происходящим на экранах. В этой войне одни только убивают, другие только гибнут.

Высадка началась в восемь утра. В восемь вечера генерал Грант поднимается на помост и обращается в микрофон к собранию ста одного представителя общин:

– Мы победили. Остров Манхэттен полностью очищен от крыс. Я получил последние донесения, подтверждающие, что на всем острове больше не наблюдается ни одной живой крысы. Вы можете выйти наружу и вернуться к нормальной жизни, как до Краха.

После него слово берет Хиллари.

– Прежде всего я предлагаю, чтобы военные заняли место среди нас и образовали сто вторую общину. Представлять ее будете, естественно, вы, генерал Грант! Кстати, разрешите преподнести вам подарок в честь победы: смартфон на солнечной батарее, с помощью которого вы будете на постоянной связи со мной и всеми здесь присутствующими.

Смартфон вручается генералу, как скипетр, все аплодируют.

– Предлагаю пышно отметить победу, – продолжает президент. – Символично, что именно отсюда, из башни Свободы на Манхэттене, начинается избавление от крысиной оккупации. Город за городом, деревня за деревней, пока весь мир не будет избавлен от проклятых грызунов. После этого начнется возрождение.

Генерал Грант подзывает своего адъютанта, тот приносит зеленую бутылку в золотистой фольге и шумно, с брызгами откупоривает ее.

Я издали узнаю запах.

Шампанское.

– У меня припасено несколько бутылок. Достанется всем!

Звучат одобрительные выкрики.

– Я поднимаю бокал за победу над крысами!

Военные открывают шампанское, все чокаются, включая меня: я потребовала у Натали шампанского, буду его лакать.

– Праздник начинается! – кричит Хиллари.

Военные раздают всем содержимое консервных банок, и все мы, люди и кошки, можем наконец полакомиться чем-то еще, кроме крысятины. Потом несколько военных собираются в углу. Звучит живая музыка, люди разбиваются на пары и начинают трястись.

– Это еще что такое? – спрашиваю я Натали.

– Танец, одно из семи главных искусств. Архитектура, скульптура, живопись, музыка, литература, танец и седьмое – кино.

– Как интересно! По-моему, танец – единственное человеческое искусство, о котором я вообще ничего не знаю.

– Это логично: даже если ты увидишь танец на экране, то не сможешь его понять, единственный способ – танцевать самой.

– Научи меня.

– Для начала полюбуйся на парный танец: двое, как видишь, берутся за руки и двигаются.

– Куда они идут?

– Никуда, они остаются на месте. Либо кружатся, либо делают шаг вперед, шаг назад.

Генерал Грант и президент Клинтон так и ходят по залу взад-вперед.

Какая бессмыслица!

Я долго наблюдаю и вроде бы начинаю понимать.

Музыка задает ритм для покачивания бедрами. Совершая движение по вертикали, можно представить, что произойдет… в горизонтальном положении.

– Это прелюдия к любви? Как брачное ухаживание у птиц?

Натали улыбается.

– В каком-то смысле да. Но я не думаю, что у этих двух вечер завершится именно так.

Никогда не бывала на человеческих праздниках. Шампанское, музыка и танцы – хорошее сочетание, чтобы расслабиться после напряженного боя.

На всех этажах и даже на крыше играет музыка, танцуют люди. Кошки и собаки – и те трутся друг о дружку парами или группами.

Энергия жизни вступает в свои права.

Вижу, как Анжело нюхает зад американской молоденькой лохматой кошки.

Те солдаты пятого батальона, у которых не осталось сил, присоединяются к нам, их сменяют свежие воины, чтобы довести до конца зачистку Манхэттена.

Вот и все. Мы победили. Я ни при чем, все лавры принадлежат генералу Гранту и его подчиненным. Теперь все вернется в прежнее русло. Люди будут возрождать свою цивилизацию, а мы, кошки, – жить в их квартирах, получать кров, еду и защиту от крыс благодаря их танкам, пулеметам и огнеметам, оказавшимся в конечном счете лучшей обороной против орд грызунов.

Музыка меняется, теперь играет более медленная мелодия – на мой взгляд, весьма гармоничная.

– А это что? – обращаюсь я к Натали, все еще сидящей рядом со мной.

– «Отель Калифорния» группы Eagles, медленный танец.

Роман подходит к Натали и приглашает ее потанцевать, но она отказывается.

Роман и Натали теперь не вместе.

Из-за какой-то дурацкой ревности! Неужели моя служанка настолько глупа?

Она встает, подходит к индейцу по имени Норовистый Конь и приглашает на танец его.

Я слежу, как Натали раскачивается в объятиях индейского вождя. Вдруг мне в зад упирается чей-то влажный нос. Я оглядываюсь.

Буковски, кто же еще!

– Можно предложить тебе немножко ласки? – обращается ко мне короткошерстный американец.

Кем он себя вообразил? Равным мне? В любом случае, я еще не забыла Пифагора. Это и есть, должно быть, психологическая скорбь.

– Ну, ты как? – не отстает Буковски.

Я даже не удостаиваю его ответом.

Он и я?

Даже если я истоскуюсь по «ласкам», то не у этого молодчика стану искать утешения.

Я – кошка с принципами.

Любовь с теми, кто сжирает моих друзей, для меня исключена.

Отвергнутый Буковски принимается за Эсмеральду, та его не отвергает, а соглашается, по крайней мере, с ним поболтать.

Если эта парочка примется размножаться, я буду рвать и метать.

Ну вот, он все испортил, теперь я снова буду думать о Пифагоре.

Как бы мне хотелось, чтобы он был рядом со мной, чтобы мы вместе отпраздновали победу!

Праздник в разгаре. Я возвращаюсь к своему бокалу с шампанским и снова лакаю.

Мне не дает покоя один вопрос. Теперь, когда все возвращается в привычное русло, я должна буду снова пойти своим путем. Я не забыла о своем пророческом призвании. Смогу ли я после Авраама, Моисея, Заратустры, Будды, Иисуса стать пророчицей, достойной этого имени?

18. Три Христа из Ипсиланти

Психолог Милтон Рокич увлекался вопросами идентичности. 1 июля 1959 г. он придумал оригинальный эксперимент: собрать в психиатрической клинике городка Ипсиланти, штат Мичиган, троих пациентов с шизофренией, воображающих себя Иисусом Христом. Это были:

– Джозеф Кассел, 58 лет, фермер, объявлявший себя Богом;

– Клайд Бенсон, 62 года, служащий, кричавший:

«Я создал Бога»;

– Леон Габор, 38 лет, электрик, просивший называть его Rex, что значит на латыни «царь» (одно из имен Христа).

Милтон Рокич считал, что сама встреча людей, присваивающих себе одну и ту же личность, поколеблет их уверенность.

Разумеется, каждый из троих взволновался из-за присутствия двух других, но при этом сохранил убежденность, что те – самозванцы, а настоящий Иисус – он. Кассел счел остальных безумцами, Бенсон – роботами, Габор – лжецами. Рокич подбивал их на спор, в котором каждый смог бы изложить свои доводы. «В ваших интересах меня боготворить», – говорил Кассел. «Вы просто люди», – доказывал Бенсон. «Я – Всевышний», – утверждал Габор.

Дебаты привели к потасовке.

Через два года после эксперимента каждый из троих «Иисусов» оставался при убеждении, что подлинный Иисус Христос – он, а оба других – самозванцы. Сам Милтон Рокич сожалел о проведенном эксперименте и заявлял, что ни один исследователь не вправе вести себя с пациентами как бог, даже в целях прогресса науки.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

19. Похмелье

Утро после праздника выдалось безмолвным. Взошедшее солнце освещает спящих прямо на полу людей. Кошки с собаками тоже разлеглись где попало по всему залу заседаний, превращенному в танцевальный зал. Я пытаюсь встать, но от страшной головной боли раз за разом падаю, прежде чем мне удается кое-как удержаться на подкашивающихся лапах.

Дело, вероятно, в количестве выпитого накануне вечером шампанского.

Я добираюсь до распахнутого окна и жадно дышу свежим воздухом.

Потом возвращаюсь и изучаю все картину.

Вот и победа.

Но что-то мешает мне радоваться.

Победа победой, но не благодаря мне.

Никто не признает мою необходимость. Не быть мне царицей. Снова стану обыкновенной кошкой, которую гладит служанка, сидя перед телевизором… Вообще-то я даже до обыкновенной кошки не дотягиваю, будучи иностранкой, принадлежащей даже не гражданке, а резидентке.

Меня пробирает дрожь, я топорщу шерсть.

Гуляю среди простертых тел. Вот Анжело с его новой американской кошечкой, вот Эсмеральда с Буковски. А где Натали?

Постепенно все пробуждаются. Мы умываемся, завтракаем. На экранах мельтешат кадры вчерашней победы и новые прямые репортажи.

Танки доехали до нефтеперерабатывающего завода и заправили свои топливные баки. Теперь они могут продолжать зачистку.

Первыми «зачищены» авеню Нью-Йорка, теперь танки орудуют на более узких улицах.

К немалому моему удивлению, до сих пор сохраняются очаги сопротивления: крысы держат строй, не страшась танковых гусениц. Их быстро сминают, но их упорство производит сильное впечатление, нельзя этого не признать.

Крысы не желают отступать. Их давят танки.

Какая самоуверенность! После вчерашнего они еще на что-то надеются.

Генерал Грант сидит за столом и уплетает за обе щеки завтрак, при этом он не сводит глаз с экрана и время от времени отдает по телефону приказы.

Срочное донесение заставляет его хмуриться. Он хватает пульт и увеличивает изображение на одном из экранов, показывающих передаваемую дроном картинку. На ней неподвижный танк, объятый черным дымом.

Танк окружен крысами.

На башне открывается люк, четверо людей вылезают и пытаются спастись бегством, но грызуны впиваются им в ноги и быстро валят их наземь. Мы наблюдаем снимаемую дроном ужасающую сцену умерщвления танкистов.

Сначала я объясняю эту трагедию поломкой техники, но на еще одном экране можно видеть аналогичную расправу. Дымящийся танк, попытка бегства экипажа, ее плачевный исход.

У меня нехорошее предчувствие.

Дальнейшее подтверждает, что возникла серьезная проблема. Крысы уже нашли средство борьбы с танками.

Дроны с видеокамерами летают вокруг танков, экипажи которых силятся понять, как грызунам удается справляться с ультрасовременными бронированными монстрами.

Генерал Грант уже забыл про еду. Видно, что он не верит своим глазам.

После потери еще двух танков он хватает телефон и сухим тоном отдает приказания.

Дроны начинают показывать отступающие танки. Многие из них замирают на полпути. Из пятисот брошенных в бой танков только половина доезжает невредимой до нашей штаб-квартиры. Из окон второго этажа членам экипажей бросают веревки и поднимают их в здание.

Оружие уцелевших пересчитывают.

Обессиленные, зачастую раненые, они добираются до нашего зала заседаний, где обращаются с донесениями к генералу Гранту. Тот в состоянии чрезвычайной озабоченности начинает объяснять положение Хиллари Клинтон. Президент хмурит лоб, а потом включает сирену для срочного сбора на сто четвертом этаже представителей ста двух общин.

С сообщением выступает сам генерал Грант. Мой Третий Глаз обеспечивает меня переводом:

– Операция «Освобожденный Нью-Йорк» вынужденно прекращена ввиду выхода из строя наших танков. Мы проанализировали способ, к которому успешно прибегает неприятель, и поняли, в чем дело. Крысы упорно лезли на танки, кусали металл и в конце концов нащупали наше слабое место – выхлопную трубу. Крысы-камикадзе затыкают ее собственными телами, отчего прерывается удаление отработанных газов дизельных двигателей.

Генерал покашливает и нехотя продолжает:

– Сначала я собирался предложить танкистам и всем вам добраться на десантных баржах до нашего корабля, но согласно только что поступившему донесению крысы-пловцы… гм… весьма ловкие… умудрились влезть на борт по якорным цепям и вывести корабль из строя.

Как же я забыла их предупредить?! Воодушевленная победой, которая казалась безусловной, я упустила из виду этот важнейший момент. Впрочем, не только я.

Я объясняю ситуацию Анжело.

– Затыкать выхлопные трубы телами камикадзе – сильный ход, – отдает должное неприятелю мой котенок. – Честно говоря, я не думал, что они найдут решение.

Генерал Грант желает, тем не менее, сказать что-нибудь позитивное, чтобы не было впечатления, что он сломлен обстоятельствами.

– По крайней мере, здесь мы в безопасности.

Вот болван!

Все сто два представителя и прочие, присутствующие на заседании, с пол-оборота погружаются в уныние. В зале начинают говорить на повышенных тонах. Одни критикуют Хиллари Клинтон за неоправдавшееся доверие к этому горе-вояке, другие упрекают военных в некомпетентности. Белые супрематисты указывают на избыточное количество чернокожих среди солдат. Черные отвечают на оскорбления оскорблениями. В который уже раз люди не находят другого способа снять стресс, кроме взаимного ора.

Генерал Грант требует слова, но не может добиться тишины, поэтому достает пистолет и палит в воздух. В дырку от пыли сыплется известка, зато от грохота выстрела все умолкают.

В зале снова готовы его слушать.

– Я вижу единственный оставшийся выход, – говорит генерал. – Во Вторую мировую войну против немцев мы прибегли к высадке на французское побережье. Эта операция оказалась очень сложной и стоила огромных потерь. Поэтому против японцев мы применили гораздо более радикальное средство – атомную бомбу. По-моему, имея дело с таким многочисленным, сильным и адаптивным противником, придется поступить так же.

Хиллари Клинтон, стоящая рядом с ним, не отвергает с ходу эту идею.

– Как вы представляете себе применение такого оружия, генерал Грант?

– В данный момент это только идея. Заманиваем всех крыс в одно изолированное место – и… От ядерного взрыва погибнут миллионы крыс.

– Как же нам принудить или побудить крыс собраться в определенном месте? – спрашивает Хиллари Клинтон.

– Повторяю, пока что это только идея, предстоит еще проверить ее осуществимость. Думаю, ваши биологи, этологи и химики найдут решение. Предлагаю навскидку: крик крысы во время течки, какой-то их излюбленный запах… Главное – заманить, а уж там…

Его предложения никого не убеждают и не успокаивают. Судя по изображениям на экранах, полчища крыс снова завладевают нью-йоркскими улицами, отчего споры между представителями общин вспыхивают с новой силой. Крики становятся все громче, обмен взаимными обвинениями все безапелляционнее.

У меня впечатление, что после неудачи в войне и трудноосуществимого предложения генерала сплоченность людей ослабевает на глазах.

Откровенно говоря, меня разочаровывают американские военные. Я думала, что техника позволит им продержаться дольше.

Не знаю, как поступаете при приступах уныния вы, а у меня, как я уже говорила, первое побуждение в таких случаях – вылизать себя. Это как отмыться от всего плохого, что могло во мне поселиться.

В самый разгар этой процедуры ко мне подкатывает Буковски.

– Может, займемся любовью? Лучшее средство расслабления!

Зациклился он на этом, что ли? Я гордо молчу, он продолжает:

– Я видел, как ты пила шампанское. Может, хочешь попробовать местный напиток? Мгновенное расслабление! Слыхала про виски?

Я и ухом не веду. Толстый котяра вздыхает.

– Теперь уже ясно, что надежды не осталось, всем нам крышка. А раз так, то почему бы не побаловать себя напоследок? Как твое мнение?

Не на ту напал.

Я ищу Романа. Он засел на пятом этаже, битком набитом компьютерами, получившими выход в Интернет. С их помощью налаживается связь с другими уцелевшими человеческими общинами планеты.

Натали тоже здесь.

Она показывает мне карту с мигающей белой точкой – действующим компьютером.

– Я кое-что нашла, – шепчет она нам.

– Что?

– Бостон.

Сидящая рядом с ней Джессика Нельсон завязывает разговор с бостонцами.

– Я училась в МТИ. Вы тоже оттуда?

– Мы – предприятие «Бостон Дайнемикс».

– Делаете роботов?

– Да, а вы?

– Мы засели в башне Свободы в Нью-Йорке. Это мы перезапустили Интернет. Мы думали, что победили крыс при помощи танков, но эти грызуны нашли средство и против танков. А как уцелели вы?

– Наше спасение – военные роботы. Но нам удается немногое: оборонять наш завод и оставаться в живых.

Джессика хочет продолжать, но связь внезапно прерывается. Как она ни старается ее восстановить, ничего не выходит.

Роман Уэллс просит допустить его к управлению спутником «Оникс». Он меняет несколько параметров орбиты и настраивается на Францию, конкретно на Орсе, но там по-прежнему синяя точка.

– Что ты делаешь? – спрашивает его Натали.

– Вожусь для очистки совести, – бурчит он.

– Ты пытался уже несколько раз. Зачем так упорствовать?

Но он ее не слушает. Завершив настройку, он отправляет сигнал. На этот раз слышен какой-то шум.

– Алло! Кто-нибудь меня слышит? – оживает Роман.

Но среди эфирных помех ничего не разобрать.

У Романа возникает новое предложение:

– Попробуем текстовые сообщения.

На черном экране появляются две буквы: ОК.

– Я профессор Роман Уэллс. Как же я заждался этого контакта! Мы пересекли Атлантику на корабле. Тридцать пять дней – и мы в Америке. Сейчас мы в Нью-Йорке, в небоскребе. Мы думали, что существует эффективный ратицид, но он не дал результата. Против нас миллионы крыс, возглавляемые крысиным царем Аль Капоне, умеющим вызывать у крыс мутации, которые делают их невосприимчивыми к отраве. Мы давили их танками, но они научились выводить из строя танки. Их гораздо больше, чем во Франции. По-моему, их царь очень силен. Что у вас?

– Здесь тоже повсюду крысы.

– Но ведь вы внедрили систему защиты – электрический барьер?

– Нет.

Пауза. Интуиция подсказывает мне нечто неприятное.

– Спросите его, кто он, – мяукаю я.

Роман печатает вопрос:

– С кем я, собственно, общаюсь? Вы – сотрудник Орсе, с которым я знаком?

– Мы с вами действительно встречались.

– Как такое возможно? Вы ученый?

– Нет.

Меня осеняет. Ответ очевиден:

– ТАМЕРЛАН!!!

Натали и Роман тоже понимают, что произошло. Слишком поздно!

Он сидит за компьютером в Орсе и выдает себя за человека благодаря своему собственному Третьему Глазу, позволяющему подключаться к аппаратуре. Как и следовало ожидать, появляется сообщение:

– Рад, что мы снова встретились. Дайте несколько дней, я организую переправу и нагряну к вам. Мне не терпится завладеть РЭОАЗ и познакомиться с великим царем американских крыс, которого вы назвали Аль Капоне.

20. Аль Капоне

Альфонсе Капоне родился в 1899 году. Учился в католическом учебном заведении со строгим режимом. Был исключен оттуда за нападение на учительницу. После этого началась его карьера гангстера в шайке юных хулиганов, называвших себя «Бруклинские потрошители». Они занимались кражами, вымогательством, подпольным бутлегерством. В восемнадцать лет он заделался барменом и вышибалой в баре главаря одной из банд Фрэнки Йейла.

За оскорбление, нанесенное сестре другого главаря, Фрэнка Галлучио, ему порезали бритвой щеку, отсюда другое его прозвище – «Лицо со шрамом». Попросив прощения за свой проступок, Лицо со шрамом стал телохранителем Галлучио.

Позже он перебрался в Чикаго, где стал бухгалтером в банде Джонни Торрио, владельца нескольких борделей, притонов и лотерей в итальянском квартале. Банда Торрио разрослась до восьмисот человек. Капоне становится вербовщиком, телохранителем Торрио, далее его правой рукой. В 1920 г. принимают «сухой закон». Торрио поручает Капоне управление подпольным баром «Четыре-Два». Позднее Торрио, получивший ранение в стычке с ирландскими гангстерами, решил вернуться в Италию и передал свою банду Капоне. Так в 1925 г. началась эра Аль Капоне. Он поддержал кампанию по выборам мэра Джозефа Кленха, отправив двести своих громил запугивать избирателей, вытряхивать урны и наполнять их бюллетенями за Кленха. Мало-помалу он подчинил себе местных политиков, судей, полицию.

В двадцать шесть лет Аль Капоне уже был главарем итальянской мафии всего Чикаго. К этому времени он владел 161 баром, 150 притонами и 22 борделями. Кроме того, он скупил на корню чикагскую полицию. К тридцати годам у него остался единственный соперник – главарь ирландской мафии Багс Моран. В День святого Валентина к Морану явились псевдополицейские, построили помощников главаря лицом к стене и убили всех их выстрелами в затылок. Сам Моран скрылся, но Аль Капоне объединил всех мафиози и стал королем преступного мира и врагом общества номер один.

Кризис 1929 г. превратил сотни тысяч людей в безработных, и Аль Капоне стал создавать себе благоприятное реноме среди населения раздачей беднякам бесплатного супа.

В 1931 г. его наконец арестовали за налоговые махинации вследствие грубого просчета – изгнания своего юриста, блестящего специалиста по налогам, обходившегося слишком дорого, и замена его двумя менее способными китайскими юристами, своими дружками.

Присяжные приговорили Аль Капоне к девятнадцати годам тюремного заключения. Через восемь лет отсидки его пырнул ножом в тюрьме Алькатрас другой заключенный. После ранения его освободили, и он вернулся к семье. Из-за заражения в юности сифилисом его физическое и психическое здоровье неуклонно ухудшалось, и в 1947 г. он скончался в Майами. Его прах захоронен на кладбище Маунт-Кармел в штате Иллинойс рядом с останками других знаменитых гангстеров.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

Акт II

Сумма всех страхов

21. Защитите меня от моих друзей, со своими врагами я сам справлюсь

Моя мать говорила: «Что бы с вами ни случилось, худшее впереди».

После неудачи с танковой атакой и послания Тамерлана обстановка в башне Свободы неуклонно ухудшается.

Насколько перезапуск Интернета и прибытие генерала Гранта зажгли всех нас надеждой, настолько поражение и обещанное прибытие Тамерлана заразили всех нас распрями.

Под распрями я имею в виду разногласия между общинами. В далеком прошлом остались первые ассамблеи, походившие на пау-вау мирных индейских племен.

Бегут дни, и на каждом собрании сталкиваются непримиримые группы: черные воюют с белыми, индейцы с ковбоями, протестанты с католиками, арабы с евреями, военные со штатскими, богатые с бедными, молодежь со стариками. Даже у животных больше ничего не клеится. Между кошками и собаками порой вспыхивают свары.

Каждый держится за свою общину, за свое племя, и даже если Роман и Джессика поддерживают связь с учеными всего мира, ничьи исследования не приводят к конкретным решениям. Все остальные человеческие сообщества по всему свету тоже живут в страхе.

Даже у моих близких учащаются ссоры. Роман и Натали так и не помирились.

Одновременно образовалась пара или по крайней мере неожиданно крепкая дружба биолога-генетика Эдит и программиста Джессики Нельсон.

Любовные истории, претендующие на длительность, – это только связь моего сына Анжело с американской кошкой Кимберли и Эсмеральды с паскудным Буковски.

День за днем поступает капля за каплей информация об остальном мире. Благодаря ожившему Интернету нам известно, что под ударами все более многочисленных и хитроумных крыс повсюду затухают один за другим теплившиеся еще очаги сопротивления.

Даже крупные американские города – Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Чикаго, Денвер – теперь полностью во власти крыс. Вне американского континента завоеваны грызунами Пекин, Москва, Рио-де-Жанейро, Мехико, Бомбей, Лагос.

Я не смею представить будущее, в котором крысы установят между собой планетарную связь, как это происходит у нас.

Если этот кошмар станет явью, то придет конец не только людям, но и кошкам, собакам, свиньям, лошадям, коровам, всем животным, способным оказывать сопротивление.

На что будет похож мир, полностью контролируемый крысами?

В таком обществе главенствовали бы жестокие авторитарные вожаки, уважающие только безжалостную силу. Даже среди них существует иерархия: те, кто сверху, давят нижних. По-моему, прибытие на американский континент Тамерлана все только усугубит.

К тому же меня мучает подозрение, что у него зуб лично на меня: он задумал лишить меня ценнейшего достояния – Расширенной Энциклопедии Относительного и Абсолютного Знания.

Остается, правда, одна загадка. Тамерлан сказал: «Я к вам нагряну», но мне непонятно, каким образом он сумеет пересечь Атлантику.

Ведь a priori крысы не умеют плавать.

Ответ на мой вопрос появляется спустя тридцать пять дней, на горизонте. Французский крысиный царь, наблюдавший наше отплытие на паруснике «Последняя надежда», не стал усложнять себе жизнь и последовал нашему примеру. Разница в том, что он приплыл не на старом паруснике, а на огромном современном танкере. Я заранее трепещу, представляя, сколько крыс сидит в его трюмах.

Какой прием окажут американские крысы своим французским родичам? Тот же самый, что оказали нам американцы – люди и кошки?

Мы следим за дальнейшими событиями благодаря дронам, видеосъемка с которых воспроизводится в нашем зале заседаний.

Танкер приближается. Его палуба скрыта под густым слоем серой шерсти. Воображаю, сколько тех, с кем я когда-то билась не на жизнь, а на смерть, засело в трюмах.

Когда плавучая громадина подходит близко к берегу, французские крысы бросаются в воду, чтобы поскорее очутиться на «нашем» берегу. Это похоже на серую реку, сплошную ленту, протянувшуюся между танкером и сушей.

Мы видим на экранах участок берега, где крысы двух континентов устанавливают первый контакт.

Американские и французские крысы внимательно смотрят друг на друга.

В какой-то момент у меня возникает надежда, что американские грызуны отторгнут французских, но вот мы наблюдаем сближение и взаимное обнюхивание отдельных особей. Кажется, любопытство у них превосходит недоверие.

А жаль.

Из стаи серых крыс выползает белая фигурка.

Это он.

Я приказываю Роману увеличить масштаб изображения. Чем оно отчетливее, тем яснее я узнаю крысиного царя.

Он не просто явился сам, он командует всей своей несчетной стаей, взгромоздившись на спины двух других крыс.

Тамерлан не разжирел, не состарился, у него по-прежнему горит красный глаз, белая шерсть безупречна, круглое ухо подрагивает, хвост длинный, розовый, гибкий.

Натали показывает мне на второй экран. Дрон снимает появление огромной бурой крысы, которую несет шестерка крыс помельче.

Аль Капоне.

С тех пор как дрон снимал его в прошлый раз, он успел еще больше растолстеть. Теперь у него все признаки ожирения.

Так это он – та американская крыса, что придумала мутацию против ратицида и, вероятно, способ остановить танки?

Я вглядываюсь в изображения на экранах.

Две крысы с двух континентов, перетаскиваемые носильщиками, постепенно сближаются.

Настает момент, когда, оказавшись морда к морде, они обнюхивают друг друга и встают на задние лапы. Дроны подлетают так близко, что микрофоны ловят их пронзительный писк.

Судя по подергиванию хвостами и по обнаженным резцам, между двумя крысами завязался серьезный разговор.

– Как крыса умудрилась погрузить на борт такую тучу сородичей и доплыть с ними до Нью-Йорка? – недоумевает американский президент.

– Не абы какая крыса, – отвечает ей Роман Уэллс. – У Тамерлана есть Третий Глаз, как у Бастет. Как и она, Тамерлан умеет подключаться к любой электронике. А что касается этих огромных судов последнего поколения, то они теперь полностью автоматизированы. Они могут плавать, как самоуправляемые автомобили, подстраиваясь под погоду и течения, удерживая заданный курс. Тамерлану, умеющему заходить в Интернет, получать информацию и соединяться с компьютером, оставалось только задать программе направление.

Лично я не отрываясь слежу за судьбоносной встречей.

Сначала все протекает как будто мирно, но обстановка быстро накаляется. Американская крыса, опираясь всей своей массой на задние лапы, свистит все резче, хвост задран, словно она собралась использовать его как бич. Шерсть встала дыбом, отчего крыса кажется еще больше. Французская крыса ведет себя иначе: опускает голову в знак смирения.

Этот жест подчинения успокаивает американца. Диалог возобновляется в менее агрессивной манере.

Роман включает узконаправленный микрофон, чтобы нам был слышен звук.

Жаль, что среди нас уже нет Шампольона, он бы перевел эти переговоры.

Но даже не понимая частностей, можно сделать вывод, что Аль Капоне проявляет властность, Тамерлан – готовность подчиниться.

Американец все сильнее заводится, француз ведет себя все более смирно.

Американец, перемежая визг свистом, указывает лапой в нашу сторону.

Наверняка речь идет обо мне.

Тамерлан вроде бы заинтересован услышанным, он тоже смотрит в нашу сторону.

Аль Капоне обнюхивает французского коллегу. Тот, демонстрируя, что ему нечего скрывать, подставляет ему свой зад: эта поза означает, что победитель при желании может даже над ним надругаться. Тот подносит к заду француза нос, но довольствуется фигуральным подчинением и не изъявляет желания заходить дальше. Он просто задирает лапу и мочится белой крысе на голову. Обмоченный хранит невозмутимость.

После этого два главаря опять встают друг напротив друга. Судя по их писку, теперь у обоих более любезное настроение.

Тамерлан оглядывается на ближайший дрон и, глядя в объектив, делает приветственный жест.

Это по мою душу. ОН НАДО МНОЙ НАСМЕХАЕТСЯ!

После этого серые крысы перемешиваются с бурыми. Все вместе устремляются к берегу моря и быстро плывут к острову Либерти.

Там оба крысиных царя скрываются в цоколе огромной статуи, и дальнейшие события нам уже не видны.

Все люди и кошки, присутствовавшие при этой сцене, шокированы увиденным, безусловным свидетельством союза, заключенного у нас на глазах нашими худшими врагами.

– Я желаю обратиться к представителям ста двух общин, – сообщаю я Натали.

– Но ты всего лишь кошка…

– А вы объясните им, кто я такая. Действуйте!

Служанка мнется, но потом соглашается подняться на помост, где что-то говорит на ухо Хиллари Клинтон. Та удивленно поворачивается ко мне, потом подходит к микрофону.

– Мне тут сообщают, что кое-кто хорошо знаком с французскими крысами и намерен выступить перед вами с сообщением.

Натали подходит ко мне. Я прыгаю ей на правое плечо, и она идет со мной на помост.

– Одно небольшое уточнение, – спохватывается Хиллари Клинтон. – Этот «кое-кто» не человек.

Никто не совершенен.

Я грациозным прыжком перемещаюсь за пюпитр, чтобы лучше видеть сидящих в зале.

Натали ставит свой наушник перед микрофоном. Так моя речь, слышать которую раньше было ее эксклюзивным правом, станет доступна всем остальным.

Теперь главное – подобрать правильные слова.

– Дамы, господа, кошки, коты, здравствуйте.

Пока что годится…

– Спасибо, госпожа президент Клинтон, за предоставленное мне слово, спасибо, представители общин, за то, что слушаете меня. Представлюсь: меня зовут Бастет. Я всего лишь кошка, и некоторые из вас, возможно, считают нас, кошек, низшим видом. Тем не менее…

Некоторые люди показывают жестами, что они не из таких, но их немного.

– …тем не менее как кошка я знаю, и неплохо, царя французских крыс, которого вы видели на экранах. Его зовут Тамерлан.

Сто два представителя общин шумят – я считаю это признаком одобрения.

Мне надо владеть собой, ведь я обращаюсь к последнему организованному правительству людей в некогда самой могущественной стране.

– Там, по другую сторону океана, эта красноглазая белая крыса была моим худшим врагом, но вышло так, что я смогла поговорить с ней лично. Осуществилась эта встреча благодаря тому, что у меня в лоб вживлено, как все вы видите, гнездо USB. По той же причине я могу обращаться к вам сейчас. Тамерлан оснащен точно так же. Таким образом, мы с ним могли контактировать напрямую, от мозга к мозгу, при помощи соединившего нас простого кабеля.

Я выдерживаю короткую паузу, чтобы убедиться, что меня внимательно слушают.

– Итак, вам следует уяснить: во-первых, это необычная крыса. Ее создали в научной лаборатории, на ней ставили травматические опыты. Во-вторых, она чрезвычайно целеустремленная и умная. Ни в коем случае нельзя ее недооценивать. В-третьих, она уже прибегала к своему Третьему Глазу для подключения к компьютерам, когда они еще не были заражены вирусом. Поэтому у нее, как и у меня, был доступ ко всем знаниям человечества. В-четвертых, она владеет существенным культурным багажом, особенно в области истории, географии и технологий. Тамерлан умеет приспосабливать то, что узнает, к имеющимся обстоятельствам. В-пятых, она умеет пользоваться огнем. При помощи него она сумела преодолеть в Париже наши деревянные ограждения. В-шестых, она исключительно мотивирована тем, что жаждет отомстить за все зло, причиненное ей еще в лаборатории. Добавьте к этому ее желание отыскать лично меня, вызванное тем, что я располагаю, как ей известно, флеш-картой в целый зеттаоктет (тысячу миллиардов миллиардов октет), на которую загружена практически вся память человечества. Вот почему Тамерлан ни перед чем не останавливается, даже пересек со своей крысиной ордой океан.

Я делаю еще одну короткую передышку. В зале нарастает шум.

– Подождите, я рассказала все это не для того, чтобы вас напугать. Я хочу одного: предостеречь вас об угрозе, исходящей от этого конкретного экземпляра, который не является заурядной крысой. Судя по тому, как они только что общались, Тамерлан собирается обучить американских крыс пользованию огнем. Поэтому надо заранее подготовиться к тому, что они попытаются поджечь эту башню. Вот и все, что я намеревалась сказать.

После моего выступления воцаряется потрясенное молчание. Потом поднимается генерал Грант. Я получаю перевод его речи напрямую в свой Третий Глаз благодаря наушнику Натали.

– Не пойму, зачем нам слушать эту кошку. Сами видите, цель ее речи – еще сильнее нас напугать. Встает вопрос, не играет ли она на руку крысам.

Весь зал одобряет мнение генерала. Хиллари Клинтон, пользуясь этим, берет микрофон и поворачивается ко мне.

– Как, говорите, ваше имя?

– Бастет, в честь египетской богини.

– Так вот, Бастет, я вас выслушала и склонна вам верить. Сведения, которые вы нам сообщили, представляются мне достоверными. Тем не менее вы не предлагаете решений. Вы всего лишь нас ослабляете.

– Я хотела предостеречь вас, что вероятна огненная атака, из чего вытекает необходимость подумать о способах защиты.

Несколько человек возражают, в зале нарастает враждебность ко мне.

Хиллари опять берет микрофон.

– Прежде всего, дорогая Бастет, я должна вас успокоить: наша башня Свободы сделана из стекла, металла и бетона ультравысокого качества, устойчивостью она значительно превосходит деревянные заграждения…

В зале одобрительный смех.

Надо мной смеются, потому что я всего лишь кошка.

Натали смотрит на меня с огорчением.

Что ж, что заслужили, то и получат. Раз у них такое непоколебимое чувство собственного превосходства, то пусть они падут жертвами гордыни, присущей их виду.

Кто-то поднимает руку, желая взять слово. Это Норовистый Конь, представитель общины американских индейцев. Хиллари просит тишины, чтобы его слова не потонули в криках.

– Хочу задать этой кошке вопрос. Вы говорите, что угроза для нас вызвана тем, что французский царь владеет огнем, но есть ли у вас более глобальное решение, помимо противопожарных мер?

– Есть.

Я забочусь о производимом впечатлении. Добившись всеобщего внимания, я отвечаю на вопрос, и мой ответ переводится автоматически благодаря сконструированному Романом интерфейсу. Я стараюсь отчетливее артикулировать.

– Надо убить обоих царей, пока они не стали претворять в жизнь свои зловещие планы, то есть как можно скорее.

В этот раз некоторые в зале хохочут, некоторые издевательски свистят. Это продолжается довольно долго.

Моя мать говорила: «Поспешная правота хуже ошибки. Сначала на вас злятся за то, что вы нарушаете привычки, потом за отсутствие убедительных доводов».

Как я погляжу, один лишь Норовистый Конь смотрит на меня с любопытством, как будто не знает, что обо мне подумать.

Возможно, один из представителей племен переходит в мои союзники.

Заседание завершается, все расходятся.

Я иду в столовую и обедаю там, сидя напротив своей служанки – по той простой причине, что они с Романом никак не помирятся.

Все-таки я не вполне разобралась в отношениях в этой паре. Все так непросто! У них это называется «чувства», хотя я назвала бы это «ненужными сложностями».

Мне приходится поступать, как ребенку разведенных родителей (читала в РЭОАЗ, как это бывает): провожу время по очереди со своей служанкой Натали и со своим слугой Романом.

Гораздо больше с первой, чем со вторым.

Немного поодаль я вижу Эдит и Джессику (они по-прежнему очень близки), позади них сидят за столом по человеческой моде, друг напротив друга, Эсмеральда и Буковски.

Я спрашиваю Натали:

– Вы считаете, что я эгоцентрик с манией величия?

– Почему ты спрашиваешь?

– Один раз Эсмеральда назвала меня этими двумя словами.

– А сама ты как думаешь?

– Мне кажется, что если мне предстоит стать в один прекрасный день царицей или пророчицей, то мне нужен хотя бы минимум уверенности в себе.

Натали слушает меня рассеянно: ей важнее наблюдать издали за Романом, обедающим с Сильвеном.

– Вот скажите, как вы будете спасать мир, если не считаете себя значительной персоной? Теперь, хорошо разбираясь в человеческой истории, я задаю следующие вопросы: обладал ли Александр Великий смирением? Был ли альтруистом Аттила? Была ли присуща скромность Чингисхану? Иллюзии ни к чему. Хочешь способствовать эволюции своих сородичей – изволь развить в себе самоуверенность и харизму. Не знаю, как поступали бы на моем месте вы, но моя техника – не вилять, не идти на компромиссы, не добиваться сомнительного консенсуса, а действовать решительно, быть простой и прямой, говорить то, что думаю. Сами видели, как я набралась храбрости и произнесла речь.

– Ты правильно сделала, – кивает Натали, подкладывая себе тушеной крысятины.

– К тому же все эти сто два представителя вечно собачатся из-за ерунды.

Вместо ответа она старательно пережевывает горячую крысятину. Мне приходится продолжать в режиме монолога:

– Управлять – это не ждать и не надеяться, что все устроится само по себе. Управлять – значит не позволять другим решать за вас. Если ошибусь – тем хуже для меня.

В случае чего можно переложить ответственность на кого-нибудь другого – я называю таких «крайними».

– Сами видели, в бою я не миндальничаю, а действую эффективно. Будущее рассудит. Конечно, те, кто ничего не делает и никак не рискует, вызывают больше симпатии, чем те, кто строит амбициозные планы, требующие порой немного твердости. Эсмеральда упрекнула меня в том, что на моем счету нет великих побед, но сама-то она чего достигла, чтобы иметь право меня судить?

– Ничего, – соглашается служанка с полным ртом.

Я довольна, что она больше не вспоминает про мою мнимую спасательную миссию, когда я плюхнулась в воду в нью-йоркском порту.

Натали встает и идет за добавкой овощей, считающихся редким деликатесом.

Я тем временем давлюсь сырой крысятиной. Это, впрочем, не мешает мне развивать аргументацию.

– Лично я ничего не имею против тирании, если она обеспечивает быстрейшее продвижение в нужную сторону. Я читала вашу историю. Люди вечно кричат о своей ненависти к тиранам, но обратите внимание, о ком пишут в книгах: Юлий Цезарь, Людовик XIV, Наполеон, Сталин, Мао Цзэдун. Все это безжалостные кровавые убийцы, самовластные душители свободы. При этом именно они самые обсуждаемые личности, и неважно, что со временем выясняется, что они были худшими правителями, погубившими свои страны. Забыта их лживая пропаганда и их ослепительные дворцы, построенные на награбленное. Они цензурировали прессу и мордовали оппозицию, чтобы вольготно властвовать в отсутствие критических свидетельств. Поскольку выживали только покорные историки, ошибки тиранов замалчивались, а мельчайшие победы возвеличивались.

Я надеюсь произвести впечатление на мою собеседницу своими историческими познаниями, но моя служанка знай жует морковку, не сводя глаз с Романа.

– Не все так просто, – все-таки отвечает она мне.

– Если я вас еще не убедила, то позвольте напомнить, что все хорошие правители и управленцы из либералов плохо кончали: Людовику XVI, модернизировавшему Францию и превратившему ее в мировую колониальную державу, отрубили голову на заплеванной площади, под оскорбительные выкрики. Это я точно знаю, прочла в РЭОАЗ. Наполеона III, с которым страна перешла в индустриальную эру, сместили; на Горбачеве, избавившем Россию от коммунизма, сконцентрировалась вся ненависть его народа; Чжао Цзыян, старавшийся, чтобы демонстрации на площади Тяньаньмэнь не завершились кровопролитием, был отстранен его же министрами и заменен палачом Ли Пэном. Уроки всего этого очевидны. Лучше быть бессовестным, продажным, лживым тираном, чем компетентным, искренним, великодушным руководителем, допускающим оппозицию и критику. Кстати, худшие диктаторы чаще всего умирают от старости в своей постели, в окружении любящей семьи и преданных слуг, тогда как реформаторов, как я только что доказала, обычно смещают или вообще казнят. Мой вывод из всего вышесказанного таков: мне следует навязывать свою волю, даже в ущерб другим. Когда твой враг суров, надо превзойти его суровостью.

Но Натали меня не слушает. Я даже сомневаюсь, что мои разговоры ее интересуют.

Плевать она хотела на мои политические рассуждения. Конечно, она ведь считает, что кошачье мнение о предводителях человечества заведомо не представляет интереса.

Натали начинает плакать.

– Мои слова о том, что я предпочитаю тиранов, а не демократические ассамблеи, довели вас до такого состояния?

Она отрицательно мотает головой.

– Тогда из-за чего вы плачете? Из-за крыс? Из-за прибытия Тамерлана? Из-за того, что никто не слушает моих советов?

– Нет, – бормочет она и утыкается лицом в сгиб локтя.

– Перестаньте, Натали! Ну признайтесь. Сами знаете, я не только ваша хозяйка, но и ваша… как это у вас называется? «Подруга»! Так в чем дело?

Женщина поднимает голову, смотрит из-под упавших на лицо всклокоченных волос, утирает слезы и выпаливает:

– Я беременна.

22. Котенок

Котенок рождается глухим и слепым. Целую неделю он не открывает глаз и для ориентации прибегает только к обонянию и к осязанию. На десятый день у него наконец прорезается слух. В возрасте одного месяца он начинает есть твердую пищу и слышит уже втрое лучше, чем человек. В возрасте одного года он перестает расти.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

23. Мелкие заботы добавляются к крупным

Не знаю, что думаете о людях вы, но я, вынужденная жить с ними бок о бок, стала находить их даже трогательными.

Их поведение настолько иррационально!

Я, конечно, не сказала Натали, что ее беременность – подходящая причина, чтобы помириться с Романом, но, видимо, так заразительно об этом думала, что она отвечает:

– Уверена, он переспал с Эдит.

Я издали наблюдаю за Эдит, не отпускающую руку Джессики. Наблюдаю и за Романом, как будто обсуждающим с Сильвеном высоконаучные темы, и говорю себе, что вразумлять ее себе дороже, потому что Натали уже убедила себя и любой довод, противоречащий ее уверенности, только выставит меня его сообщницей.

Каждый живет с собственными истинами и уверен, что они единственные.

Делая вид, что она ничего мне не сказала, я мяукаю:

– Поздравляю!

– Я не хочу оставлять этого ребенка.

Вот это новости!

– Я не люблю Романа.

И опять в слезы.

Я не вижу связи между этими двумя событиями.

Самцы – поставщики сперматозоидов. Привязанность возникает между матерью и дитя, не пойму, при чем тут отцы. Лично я всегда считала, что самцы существуют только для того, чтобы доставлять нам сексуальное удовольствие, ну и помогать, когда у нас возникает нужда в помощи. Мои отношения с Пифагором – особый случай, потому что у нас обоих был во лбу Третий Глаз. Эти придатки позволяли нам контактировать напрямую, мозгами, что создавало уровень взаимосвязи, вряд ли досягаемый с каким-нибудь другим котом.

Кстати, именно ностальгия по этому контакту наивысшего уровня заставила меня отвергнуть ухаживания Буковски, как, впрочем, и всех остальных котов, пытавшихся меня соблазнить после него.

Я наперед знаю, что буду ужасно удручена наличием только полового контакта, потому и не хочу даже пытаться.

– Я на вашем месте оставила бы ребенка, – говорю я служанке.

– Предъяви хотя бы один довод в пользу этого!

– Что ж… Я уже видела маленьких людишек, они розовые-розовые, прелесть что такое. До котят, конечно, не дотягивают, но тем, кто любит таких созданий, должно быть приятно иметь хотя бы одного. Конечно, если абстрагироваться от смены пеленок и непрерывного плача…

Она в прежней прострации. Наверное, я не нашла правильных слов. Зайду с другого угла.

– Если вы всерьез не хотите детей, поручите их мне, я не подведу. Видели же, что я была хорошей матерью для Анжело, разве нет?

И откуда берется столько слез?

Что я такого сказала, что она так разревелась?

– Такое впечатление, что вы не считаете меня хорошей матерью. Это даже немного обидно.

Натали шмыгает носом, улыбается, ласково приглаживает длинную шерсть у меня на щеке.

– Как же я тебя люблю! – шепчет она.

Слыхали уже, раньше эта ее фраза предназначалась Роману. Если меня она любит так же, то это означает ревностную любовь, неспособность отпустить меня на свободу.

– Видите, между нами есть общее: я тоже себя люблю.

Это я решила пошутить, чтобы отвлечь ее, но вместо того чтобы засмеяться, Натали сжимает меня в объятиях, да так крепко, что даже причиняет мне боль. Я стараюсь аккуратно высвободиться.

– О Бастет! Какой была бы моя жизнь без тебя!

Лично я отлично это себе представляю. Я перешла бы к Роману, чье преимущество – эмоциональная стабильность, он хотя бы не так бурно выражает свои чувства.

– Хотите сделать мне приятное – сохраните этого ребенка.

– Но он родится в мире, захваченном крысами!

– Я читала историю людей. Ни в одну эпоху не обходилось без великой беды. Тем не менее среди ваших предков всегда находились личности, отыскивавшие решения, иначе сегодня не было бы ни людей, ни кошек.

Она делает глубокий вдох.

– У нас, людей, можно делать аборт, то есть добровольно прекращать беременность, не дав ей сильно развиться. Это возможность не производить на свет детей, обреченных на несчастье.

– Кто вам сказал, что ваш человечек будет несчастным?

– Как здесь можно быть счастливым?

– Все еще может устроиться.

– Когда отец – такой ненадежный человек, как Роман?

– С чего вы это взяли?

– Чувствую, он готов спать с другими женщинами.

Я пытаюсь пошутить:

– Или с другими мужчинами…

И снова она не реагирует на мой юмор.

– Надо верить в будущее, Натали. Вы делаете себя несчастной вашей неуместной ревностью. Уверена, все наладится. Приготовьтесь к приятным неожиданностям, хватит терзать себя ожиданием худшего.

Я следую ее примеру: в знак приязни кладу лапу ей на щеку.

В этот самый момент взвывает сирена тревоги. Вся столовая вскакивает на ноги. Громкоговорители сообщают:

– ПОЖАР!

Что, съели? Я оказалась права.

Я уже чувствую запах дыма.

Как я погляжу, Тамерлан не медлит. Только этим утром объявился – и уже научил американских крыс, как применить против нас огонь. То ли еще будет!

При возникновении опасности раз за разом повторяется одно и то же: людьми, а также кошками и собаками овладевает чрезмерная паника. Все разбегаются в разные стороны, пугая криками самих себя и всех остальных. Возбуждение растет на глазах. Отдаются взаимоисключающие приказания, громкоговорители знай надрываются, твердя одно и то же:

– ПОЖАР!

Вы меня знаете: я не люблю поддаваться эмоциям, будь это страх или любовь, по той простой причине, что они мешают мыслить здраво.

Я спускаюсь на пятый этаж, в компьютерный зал, и изучаю ситуацию, следя за изображениями с камер наблюдения. На нас надвигается крысиная колонна, нагруженная бумагой и дровами. Приблизившись к нашей башне, они ныряют в вентиляционную шахту, расположенную на уровне улицы.

Роман Уэллс объясняет мне:

– Под башней Свободы пятиуровневая парковка. Охранять ее не получается, потому что она подземная, туда легко попасть по вентиляционным трубам и через канализацию. Слишком много тоннелей, все не заткнешь и не защитишь. Крысы натащили всего, что может гореть и что они сумели найти, с целью поджечь парковку, то есть устроить под нашей башней раскаленную жаровню. Таким способом они предполагают ее обрушить.

– Это может произойти?

– Понятия не имею. Все зависит от качества собранного ими горючего материала. Если им удастся поддерживать огонь достаточно долго, то как бы пожар не подточил, а то и вообще не разрушил фундамент…

Это то самое, чего я опасалась.

– Судя по изображению на этом экране, – вмешивается Сильвен, – уже включились противопожарные системы, но из-за отсутствия воды в водопроводе ее не хватает. Смотрите, все подвалы уже затянуты дымом. Это при том, что вытяжная система тоже не работает.

– Что же будет?

Слышна детонация. На одном из экранов виден взрыв на парковке.

– Подрываются бензобаки оставшихся на ярусах машин.

Другие экраны показывают, как крысы продолжают подтаскивать бумагу и дрова, чтобы поддерживать огонь в своей супержаровне. Из системы вентиляции поступает все больше дыма.

Сначала пытка водой, потом огнем. Как я погляжу, в этой жизни не дождешься покоя.

Люди из пожарной команды пытаются что-то предпринять, но в их цистернах мало воды. Солдаты генерала Гранта открыли окна на втором этаже башни и поливают из пулеметов колонну крыс, несущую дрова, но грызунов больше, чем патронов, поэтому на месте одной убитой появляются сразу трое, нагруженные горючим материалом.

– Как все это прекратить? – спрашивает подошедший ко мне Анжело.

В следующий момент из системы вентиляции внутрь здания начинает поступать густой дым.

– Огонь может все погубить, это только вопрос времени, – отвечаю я.

Натали вся дрожит.

– Я помню кадры падения башен Всемирного торгового центра. Комментаторы утверждали, что причиной послужило расплавление стальных стержней. Но жар от горения авиационного топлива, керосина, значительно превышал температуру этого классического пожара.

В данный момент население башни Свободы выгнано дымом, затянувшим уже все этажи, на террасу над сто четвертым этажом. Там, несмотря на столбы дыма, достигающего самого верха, еще можно вдохнуть свежего воздуха.

Пожарные разматывают свои шланги и таскают огнетушители, но в цистернах уже не осталось ни капли воды, а тем временем внизу, на парковках, все прибывает крыс, поддерживающих огонь.

Я свешиваюсь с ограждения, чтобы лучше видеть происходящее. Основание нашего здания лижут желтые языки пламени. На парковке все чаще взрываются бензобаки автомобилей. Думаю, температура на втором этаже уже очень высока.

Как поступил бы на моем месте Пифагор?

Никогда еще мне так не хватало мудрости моего бывшего спутника жизни.

Остается вспомнить другую кладезь полезных советов – матушку. Она говорила: «Когда в жизни грянет беда, есть всего три вида отношения к ней: 1) сражаться, 2) ничего не делать, 3) бежать».

Сражаться с огнем или с крысами трудновато. Ничего не делать значит сойти с ума от страха. Бежать – но куда? На другую башню, но и ее в конце концов точно так же подожгут.

Вряд ли реально покинуть башню Свободы и разбежаться по манхэттенским авеню.

А раз ни один из трех вариантов не годится, я придумываю четвертый: связаться с планетой.

Сажусь по-турецки, закрываю глаза, глубоко дышу. Вижу мое собственное сознание. Это серебристая сфера, плавающая внутри моей черепной коробки. Я побуждаю ее покинуть костяную оболочку моего черепа и взлететь к небесам. Сверху я вижу себя, сидящую внизу по-турецки в гуще перепуганных людей.

Я сильнее их. Я – госпожа своего сознания.

Серебристая сфера моего сознания поднимается все выше в небо. Внизу я вижу башню Свободы, наступающие колонны крыс. Взлетев еще выше, я любуюсь всем Манхэттеном, потом всей Америкой, потом всей Землей, как на фотографии со спутника.

Загрузив в свое сознание планету, я шлю ей четкое послание:

Спаси нас, планета Земля.

Впервые в жизни я так молюсь, но и попытка прямого контакта с моей планетой у меня первая.

Прошу тебя, Гея: пусть твои тучи прольются дождем!

Я повторяю эту мольбу несколько раз, а потом открываю глаза.

Вместо дождя крепчает ветер, раздувающий вырывающееся из-под башни пламя. Дым тоже становится все гуще.

Наверное, я просила слишком робко.

Надо обращаться не к Гее, а ко всей Вселенной.

Моя мать говорила: «У Вселенной только три ответа на твои молитвы: 1) да, 2) подожди, 3) у меня есть для тебя предложение получше».

Вот я и жду.

Ожидание затягивается.

Проблема со Вселенной в том, что чаще всего срабатывает вариант номер два. Но, к несчастью, я нетерпелива.

Ветер ерошит мне шерсть, это меня нервирует.

Расслабиться. Я должна расслабиться.

Я жду. Ожидание кажется нестерпимо долгим, потому что основание вышки, на кончике которой я угнездилась, разгорается все сильнее. Внезапно ветер стихает, а вскоре и вовсе перестает дуть.

Я задираю голову к повисшему над нами серому облаку и принимаюсь мяукать что есть силы:

– ВСЕЛЕННАЯ, ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ Я КОГДА-НИБУДЬ СТАЛА ЦАРСТВОВАТЬ НА ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ, ТО СЕЙЧАС МЕНЯ НАДО СПАСТИ!

Честное слово, если я хотя бы капельку богиня, то должна же я влиять на ход вещей?

Вот когда небо темнеет. Раздается оглушительный треск громового разряда, все вокруг озаряет молния. Мне на нос падает капля дождя.

Никогда еще контакт с водой не доставлял мне такого удовлетворения.

Вот так-то! Я могу повелевать стихиями! Я принимала себя за «обыкновенную» кошку, верхом мечтаний которой был царский статус, а на самом деле мое могущество неизмеримо больше!

Люди, кошки и собаки вокруг нас разом перестают лить слезы и сетовать. Удивление сменяется ликованием. Все кошки принимаются мяукать, собаки – лаять, все считают, что это мой призыв разорвал висевшую над нами темную тучу.

Дождь усиливается с каждой секундой. Пожарные рады, что снова могут помочь. Постепенно наполняются цистерны, из подсоединенных к ним шлангов теперь можно поливать пламя.

Крысы внизу убеждаются, что вся их бумага и деревяшки промокли, и понимают, что им больше нечем поддерживать огонь.

Теперь с небес низвергается бурный ливень.

Все кричат, мяукают, радостно лают под гвоздящими всех струями.

Но я знай себе все громче мяукаю, потому что знаю, что это я, я одна сумела вызвать эту спасительную грозу.

Новая молния освещает плотную толпу на вершине башни Свободы.

Да, я такая: когда надо, могу вызвать гром и молнию с небес.

И тут меня посещает идея о том, как бы я продиктовала Книгу Бытия своей кошачьей Библии.

24. Кошачья Библия. Книга Бытия

«Сначала не было ничего.

Этого было недостаточно.

Сверкнула Вселенная молнией, пролилась дождем, и стало небо, и твердь, и море.

И увидела она, что это хорошо.

Но и этого было недостаточно, не хватало движения.

Тогда Вселенная снова сверкнула молнией, озарила мир и создала кошек.

И увидела она, что так лучше.

Но кошки были голодны.

Тогда запустила Вселенная для их прокорма птиц в небо, мышей на землю и рыб в моря.

Это было вкусно, но все равно недостаточно, потому что уставали кошки в поисках пропитания и укрытий от дождя.

И тогда создала Вселенная людей. Были у людей по пять суставчатых пальцев на каждой руке, чтобы быстро добывать укрытие и пищу для всех кошек.

Так родилась цивилизация людей, единственное назначение которой готовить пришествие кошачьего царства».

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

25. Мое предложение

Прекрасно.

Зная начало кошачьей Библии, я чувствую себя лучше. Наконец-то все объяснилось и упорядочилось. Права была Натали: пора изобрести нашу собственную Книгу Бытия.

Стоит рассеяться страху и запаху дыма, как я прыгаю на плечо моей служанке и приказываю ей взойти на помост, чтобы я могла высказаться.

На этот раз собрание представителей ста двух общин внимательно меня слушает.

Как же много времени можно сберечь, не тратя его на формальности!

Я обращаюсь к людям, и моя речь, как и в прошлый раз, переводится напрямую, чтобы всем было понятно.

– Как я и говорила, нам угрожал огонь, и, как я и говорила, у меня есть план спасения. Суть этого плана – удар противнику в висок, то есть одновременное устранение обоих его главарей. Но прежде чем объяснить этот план в подробностях, я бы хотела высказать одно пожелание. В этой ассамблее недостает одного племени – моего, кошачьего. Поэтому я не раскрою своего плана нападения, пока в этой благородной ассамблее не согласятся на официальное представительство моего вида.

– Вы шутите? – удивляется Хиллари Клинтон. – Вы ведь всего-навсего… животные!

– Ну и что? Вы тоже всего-навсего люди.

– Допустим, но это ассамблея людей. Создайте свою параллельную ассамблею животных.

Долго я ее выносить не смогу.

Готово, все представители говорят одновременно, поднимается шум, в котором я различаю фразы, вроде: «Кем себя воображает эта кошка!», или «Не хватало только, чтобы кошка возомнила себя равной людям или, того хуже, заделалась представительницей племени!», или «Ишь, чего захотела! Право голоса, как у нас?»

Я жду, пока улягутся страсти, и продолжаю:

– Вы считаете, что сейчас есть время для таких препирательств? Надо ли напоминать, что каких-то полчаса назад все вы еще были в панике и ждали гибели в огне?

– Но не вы же нас спасли, – возражает мне представитель мормонов. – Нас спасла наша молитва.

– Вы уверены? Разве вы не заметили, что молния ударила только после того, как я замяукала?

Эту мою фразу встречают смехом и насмешками.

Чувствую, сейчас неудачный момент сообщать им, что я стану их царицей. Они по-прежнему пребывают в плену стереотипов.

Тут вскакивает Роман Уэллс. Запрыгнув на помост, он хватает микрофон.

– А почему, собственно, лишать Бастет права представлять ее племя? Во Франции она не раз проявляла героизм. У нее рождалось много идей, благодаря которым у нас получалось решать проблемы. Бастет не просто кошка, у нее есть Третий Глаз – средство для связи с нами и для познания многих аспектов нашего мира. Она поднаторела в нашей истории, в наших технологиях и, как сама она подчеркнула, лично знакома с тем, кто, по-моему, является нашим худшим врагом: с крысиным царем Тамерланом.

Его заявление тоже встречают свистом и шиканьем.

Они меня даже не знают, но все равно презирают.

– Никогда кошка не примет участия в наших дебатах и голосованиях! – говорит представитель белых супрематистов. – Здесь и так, по-моему, многовато народу, причем не самого лучшего. Спасибо, больше не надо!

– Это вы про нас? – вскидывается представитель черной общины.

– Или про нас? – свирепеет представитель латиноамериканцев.

Все переходят на повышенные тона и забывают про меня. Снова вскипают этнические и религиозные споры.

Эх, люди! Бывают моменты, когда я удивляюсь, зачем теряю время на попытки их спасти, если они все делают для того, чтобы сгинуть.

Роман Уэллс не дает его отвлечь. Он увеличивает громкость микрофона, достигая акустического эха. От свиста в динамиках у всех болят уши. Эффект мгновенен: все умолкают, а значит, опять готовы слушать.

– Смысл уступить требованию этой кошки также в том, что она – единственная, у кого, кажется, есть решение сложившейся ситуации.

– Она предложила уничтожить обоих крысиных царей, но ведь это невозможно! – возглашает генерал Грант. – Я предлагаю еще раз рассмотреть мое предложение – сбросить атомную бомбу, оно гораздо реалистичнее.

– Мой план очень даже может сработать, – возражаю я генералу. – Могу даже объяснить, как это будет, но сначала хочу получить официальное место среди вас. Не вижу причин вас спасать, пока вы не согласитесь считать меня одной из вас…

Надо все с ними обговаривать. Но просто так я не сдамся. Они плевать хотели на великодушие, забыли о перспективе и живут в страхе лишиться того, что имеют. Вот и скрежещут зубами.

Испугавшись, что сейчас поднимется всеобщий ор, Хиллари Клинтон завладевает микрофоном.

– Что мы потеряем, если проголосуем? – говорит она. – Пускай, как принято, решает демократическое большинство.

– Подождите, – отвечает президенту Роман Уэллс. – Прежде чем голосовать, хочу напомнить вам о контексте. Мы отразили огненную атаку только благодаря чудесному выпадению дождя, но… дождь рано или поздно прекратится. Что тогда помешает крысам приняться за старое? У Бастет созрел план ликвидации обоих их царей, и я, исходя из моих знаний о Тамерлане, могу утверждать, что в случае его гибели замены ему не найдется, потому что он – единственная на свете крыса с Третьим Глазом, позволяющим ему, совсем как Бастет, подключаться к Интернету.

Снова-здорово: каждый лезет со своим комментарием. Хиллари звенит авторучкой по стакану, стоящему на пюпитре.

– Значит, голосуем. Мы в таком положении, что терять нам особенно нечего. – Президент поворачивается ко мне. – Чтобы не было недомолвок – вы уж извините меня за вопрос: возможно, вы породистая кошка с родословной?

– А вот и нет, я – кошка из водосточной трубы, чем горжусь. Недаром один из ваших древних авторов сказал: «Ценность незаурядных душ не измеряется длиной родословной». Или что-то в этом роде.

– Значит, вы…

Я знаю, какое мерзкое слово она подыскивает.

– «Беспородная»? Именно так, и это мой повод для гордости. У вас с этим проблемы?

– Нет, это так, для справки. У меня была в свое время чистопородная бирманка, я купила ее втридорога и сейчас подумала, что на некоторых здесь произвело бы благоприятное впечатление, если бы у вас оказалась внушительная родословная.

Что я слышу? Будет она морочить мне голову в такой переломный момент! Если люди судят друг о друге по расе и породе, то неудивительно, что их раздирают разногласия. На какую же чепуху они тратят время, когда надо принимать ответственные решения! Да, я беспородная и ничуть этого не стыжусь. Что до бирманцев, то я всегда считала, что в стараниях сохранить чистоту их породы люди допустили близкородственное кровосмешение и получили вырожденцев.

Я не осмеливаюсь высказать эту последнюю мысль вслух.

– Мой единственный аргумент – это мой план разрешения кризиса. Я его вам не раскрою, если вы не примете меня как равную. Не вижу причин спасать тех, кто относится ко мне как к низшему существу.

Съели?

В установившейся тишине я договариваю:

– Конечно, если у кого-нибудь созрели другие предложения, мне будет чрезвычайно интересно их выслушать.

Снова съели? Обожаю эти мгновения, когда я без всякого стеснения ставлю с головы на ноги самые запущенные ситуации.

Слово снова берет Хиллари Клинтон.

– Приступим. Кто за то, чтобы позволить мисс Бастет представлять ее племя, а именно сообщество кошек? Ведь речь об этом? В этом случае сообществ у нас будет не сто два, а сто три. На всех наших последующих заседаниях она будет располагать правом голоса.

Первым поднимает руку Норовистый Конь, за ним еще трое.

Всего четверо из ста двух?

В зале колеблются, переглядываются. Я как будто слышу их мысли: «Нет уж, за кошку я голосовать не собираюсь!», «Это же просто животное!», «КЕМ ОНА СЕБЯ ВОЗОМНИЛА?»

Допустим, я животное, но проблема-то у них не с кем-нибудь, а как раз с животными!

Поднятых рук становится больше. Когда их число перестает расти, Хиллари решается на подсчет голосов.

Из ста двух голосующих за меня всего восемь. Я проиграла.

Мое мнение: этот их ритуал голосования тормозит принятие любого нестандартного решения.

Все смотрят на меня. Я беру микрофон.

– Раз кто-то должен уступить, пусть это буду я. Ставки слишком высоки, чтобы уступать политическим склонностям всего лишь сотни людей, даже представляющих свои общины. Поэтому я согласна изложить вам свой план. Как я сказала, сейчас наши враги – это двое сверходаренных главарей: Аль Капоне, нашедший способ адаптироваться к вирусу Эдит Гольдштейн, и Тамерлан, овладевший многими нашими технологиями, в том числе огнем. Вы сами могли убедиться, как сильно это меняет весь расклад.

Меня хотя бы слушают.

– Поэтому, повторяю, мое предложение – устранить их обоих. Я готова действовать самостоятельно, на свой страх и риск. Но если я вернусь живой, то требую автоматического включения меня в вашу ассамблею в качестве представителя сто третьего племени, кошачьего.

Наконец-то я полностью завладела их вниманием.

– Вы хотите попробовать самостоятельно убить обоих царей? – удивляется генерал Грант.

– Не вижу другого выхода.

В зале оживленно шушукаются. Чувствую, мне надо закрепиться на отвоеванном плацдарме.

– Как вы намерены это осуществить на практике? – интересуется генерал.

– Сейчас я к этому перейду. Теперь мы знаем, где эти цари засели: в постаменте статуи Свободы. Там я и собираюсь их прихлопнуть.

Я наблюдаю за реакцией зала.

– Однажды я уже участвовала в диверсионной операции вместе с Романом Уэллсом. Мы тогда воевали с двуногими, с религиозными фанатиками. Мы ударили по ним ночью и достигли всех поставленных целей.

– Подтверждаю, – подает голос Роман.

– В данной ситуации, раз постамент статуи набит крысами, действовать придется тайно, то есть без участия людей. Крысы обнаруживают людей издали, по запаху. Неприятно вам это говорить, но вы сильно пахнете, особенно когда вам страшно.

– Как вы туда попадете? – спрашивает Хиллари.

– На дроне. У нас в башне Свободы есть крупные дроны, способные перемещаться с несколько большей полезной нагрузкой, чем дроны из башни Финансов. Отсюда вопрос: ваши супердроны смогут поднять в воздух кошку?

На это отвечает Сильвен, специалист по таким аппаратам:

– Дроны из башни Финансов создавались для доставки покупок, оформленных по Интернету. Чаще всего это были книги. Наши дроны оборудуются главным образом камерами телевизионной сети, располагающейся на сорок втором этаже. Грузоподъемность одного такого дрона – четыре с половиной килограмма. Сколько весит кошка?

Эдит приносит бытовые весы. Я встаю на них, и она объявляет:

– Три килограмма восемьсот граммов.

– Чудесно. Итак, мое предложение: я попрошу Романа оснастить один из таких летательных аппаратов системой Bluetooth, чтобы я могла его пилотировать. Думаю, у меня получится.

Роман подтверждает мою мысль.

– Это будет сродни полету на самолете. Я устроюсь на плоской поверхности дрона и пристегнусь, чтобы не упасть. Сможете меня пристегнуть, Натали?

– Разумеется.

Они под впечатлением: не ожидали, что я смогу привести настолько точные технические детали. Теперь они убедились, что я все предусмотрела.

– Полет состоится ночью. Пока крысы будут спать, я проникну под постамент, найду логово царей и… и убью их.

Все смотрят на меня уже по-другому.

Уяснили, наконец, с кем имеют дело.

– Я совершенно не уверена, что подобная миссия может увенчаться успехом, – говорит Хиллари Клинтон.

Опять она за свое?!

– Чем больше я рассматриваю ваше предложение с разных точек зрения, тем слабее мне представляются шансы, что кошка сумеет проникнуть в цоколь статуи Свободы, в самую гущу многотысячной крысиной стаи, добраться до двух крысиных царей, убить их и уйти невредимой. Если честно, шансы попросту нулевые.

Генерал Грант согласен с президентом. Он добавляет:

– Если уж браться за такое дело, то только военным с дымовыми шашками, гранатами, пулеметами – по меньшей мере. Вынужден признать, что мы еще не нашли способа туда подобраться, но дайте нам еще несколько дней – и, думаю, я сумею организовать диверсионную операцию, способную увенчаться успехом.

– Нет у нас этих «нескольких дней», – говорю я. – Надо действовать быстро, пока не перестал дождь, потому что потом крысы опять попытаются поджечь нашу башню. С моей точки зрения, идеальное время для удара – ближайшая ночь.

Внезапно слово берет Натали.

– Нет! – кричит она.

Что на нее нашло?

– Нет, ты не можешь отправиться туда в одиночку.

Обычно саботажниками оказываются как раз те, кого считаешь своими союзниками.

– Как раз могу! – возражаю я.

– Не можешь. Это слишком опасно, у тебя не будет ни единого шанса. Вспомни, Бастет, даже ту операцию во Франции ты осуществила на пару с Романом.

Почему все они мне противоречат?

– Если в этот раз ты не хочешь действовать сообща с людьми, то по крайней мере возьми с собой еще одну кошку.

Обращаясь к присутствующей на дебатах группе кошек, я мяукаю:

– Ну, кто готов помочь мне в этой гибельной миссии?

– Я! – раздается у меня за спиной.

Я оглядываюсь.

Анжело.

Я горда таким отважным сыном. Но взять его с собой я не могу. Не хватало, чтобы погибла сразу вся семья! Нужно, чтобы в случае провала один из нас остался в живых.

– Кто-нибудь еще?

После долгого молчания появляется новый желающий:

– Я!

Смотрю туда, откуда раздалось мяуканье.

– Я полечу с тобой, – говорит Эсмеральда. – Я даже легче тебя.

Не дожидаясь разрешения, она прыгает на весы.

– Три килограмма шестьсот граммов, – сообщает Натали. – Пожалуй, дрон ее выдержит.

– Тем лучше, тогда летим вдвоем.

– Втроем! – мяукает кто-то еще.

Я опять оглядываюсь.

Буковски. Только его мне не хватало.

– Не хочу отпускать Эсмеральду одну, – объясняет палач Шампольона, пытающийся выглядеть и звучать по-рыцарски.

Желтоглазая черная кошка в благодарность лижет его языком, он отвечает ей тем же.

Недурно было бы напомнить ей о преступлении ее дружка. А впрочем… В создавшемся положении это мало что изменит. И потом, я, в отличие от людей, считаю, что общий интерес важнее персональных трений.

Ужасный короткошерстный американец уже лезет на весы.

– Четыре килограмма триста граммов, – докладывает Эдит.

Еле проскочил!

– Что ж, вы нас убедили, – говорит Хиллари Клинтон. Она поворачивается к микрофону, чтобы ее все слышали. – Этой ночью, пользуясь темнотой и дождем, вы, все трое, полетите на дронах. Если миссия завершится удачно, то вы получите право быть представленными в нашей ассамблее в качестве сто третьего племени. Считаю, вы заслуживаете поддержки! – И она хлопает в ладоши, подавая пример всем остальным.

И тут меня осеняет, что на самом деле сунуться в самое крысиное логово с целью убийства обоих их вожаков (скорее всего, тщательно охраняемых) – возможно, не лучшая идея.

Но гордость мешает мне отступиться.

Дожидаясь, пока будет готов мой летательный аппарат, я стою перед широким окном и гляжу на Нью-Йорк, поливаемый дождем.

Потом закрываю глаза.

При помощи своего Третьего Глаза я подключаюсь к РЭОАЗ, чтобы полюбоваться лучшими примерами человеческих свершений и набраться смелости для своей самоубийственной миссии.

Я смотрю и пересматриваю картины Лувра: «Джоконду», «Плот Медузы», «Свободу, ведущую народ», «Мадонну в скалах», «Брак в Кане Галилейской», «Клятву Горациев», «Кружевницу», «Шулера с бубновым тузом», «Ладью Данте». Сопровождаю эти шедевры чистой красоты не менее прекрасной музыкой – арией «Casta Diva» в исполнении Марии Каллас. РЭОАЗ автоматически переводит:

Целомудренная Дева!

Серебришь ты дивным взором

Вековой сей бор священный.

Обрати к нам лик нетленный,

Ясным светом озари.

Целомудренная Дева,

Укроти страстей горенье,

И умерь пыл дерзновенный

На земле покой блаженный,

Как на небе, водвори.

Не очень-то понимаю, что значит этот текст, но, чувствую, он чудесный.

Должно быть, это и есть поэзия.

Я забываюсь, поглощенная музыкой, голосом, живописью.

Весь гений человечества выражен в этом искусстве, но к чему он?

Мне, впрочем, полезна такая перспектива, она меня мотивирует. Для чего? Чтобы рискнуть жизнью ради спасения горстки близоруких тупоумных людишек, которым не хватило деликатности даже для того, чтобы проголосовать за признание меня равной им.

Согласна, я определенно сделала неверный выбор, но отступать поздно. Раз начала, придется идти до конца. Когда понимаешь вдруг, что совершила ужасную ошибку, то обычно говоришь себе, что лучше притормозить, остановиться, а то и дать задний ход. Но поступить так сейчас было бы хуже всего. Придется пройти ошибочным путем до упора, иначе не убедишься, что он ошибочный.

26. Об искусстве упорства в собственных ошибках

Крылатое латинское выражение гласит: Errare humanum est, perseverare diabolicum («человеку свойственно ошибаться, упорствовать (в ошибках) наставляет дьявол»). И все же в искусстве злонамеренного заблуждения и настойчивости в нем мало кто сравнится с Жаном Данри.

Родился он в 1725 г. у служанки, от неизвестного мужчины, на юго-западе Франции. Захотел во что бы то ни стало быстро, не учась и не трудясь, добиться богатства и славы. Для достижения своей цели в двадцать четыре года составляет план: вымышленный заговор против маркизы де Помпадур. Сначала он мастерит посылку с безопасной бомбой в виде театральных петард. Потом едет в Версаль и предупреждает полицию, что подслушал в Тюильри разговор злоумышленников, готовивших посылку со взрывчаткой для маркизы, что явно указывает на заговор террористов. За это он надеется получить награду и прослыть спасителем.

Однако полиция принимает угрозу всерьез. В том же 1749 г. маркиза де Помпадур добилась отставки морского министра Морепа, и тот перед уходом ей угрожал. Заведено дело, Данри допрашивают, тот, набивая себе цену, еще красноречивее расписывает опасность заговора. От него требуют письменных показаний. Следователь сравнивает его почерк с почерком на посылке и убеждается, что они идентичны. Данри в итоге сознается, что разыграл все это ради благосклонности маркизы. Его признательные показания передают Людовику XV. Тот, решив, что этот Данри опаснее, чем кажется, повелевает заточить его в Бастилию.

Оттуда Данри ежедневно шлет маркизе письма с жалобами на кормежку, грязь и «плохую обстановку» в тюрьме. В конце концов она устраивает ему перевод в Венсеннскую тюрьму. Оттуда он, сочтя условия не вполне комфортабельными, сбегает. Спрятавшись у подружки-белошвейки, он продолжает писать Помпадур, требуя исправить допущенную к нему несправедливость. В письме указан его адрес, по которому Данри и арестовывают.

И снова мужчина в Бастилии. Не смирившись, он пишет и пишет маркизе де Помпадур, кляня несправедливое обращение и требуя срочного вмешательства. За это у него отнимают бумагу и чернила, тогда он пишет на собственной сорочке, кровью.

В конце концов, уязвленный отсутствием ответа и извинений от маркизы, он вторично совершает побег и добирается до Амстердама, откуда опять шлет маркизе оскорбительное письмо с указанием своего адреса. Задержанный голландской полицией, он передан полиции Франции.

В этот раз его помещают в худший застенок Бастилии и заковывают в кандалы. Там он приручает крысу, чтобы защититься от других крыс. Он плющит хлебный мякиш, делает таким способом бумагу и, окуная в свою кровь рыбью кость, пишет доклад о необходимости тюремной реформы. Священник, тронутый его упорством, снабжает его бумагой, пером и чернилами. Новый доклад Данри посвящен всеобщей налоговой реформе.

В 1759 г., после десяти лет заключения в каземате, его возвращают в обыкновенную камеру. Там он приручает пару горлиц, которых предлагает в дар для птичника мадам Помпадур. Узнав, что та уже скончалась, он требует освобождения и компенсации за кражу лучших лет жизни в размере ста тысяч ливров. Не принятый всерьез, он, пользуясь туманом, совершает третий побег и возвращается к своей белошвейке.

Оттуда он пишет письмо министру внутренних дел с требованием компенсации. Министр предлагает ему явиться в полицейский участок и там объясниться. В участке его, конечно, арестовывают.

И снова Венсенн, темница, кандалы. В 1777 г. его, правда, освобождает министр Малерб, впечатленный его непреклонностью. Едва выйдя на свободу, Данри торопится в Версаль, где клеймит аристократов, проводников произвола, и настаивает на возмещении ущерба. Новый арест и тюремное заключение.

Данри пишет очередное письмо, попадающее в конце концов к королеве Марии-Антуанетте. Та, вникнув в ситуацию, требует его освободить. Людовик XVI повелевает назначить ему пенсию в порядке возмещения за беззаконное заключение.

Когда в 1789 г. разражается Революция, Данри, называя себя первой жертвой монархических злоупотреблений, требует пенсии и получает ее от Законодательной ассамблеи. Он затевает процесс против наследников маркизы де Помпадур и выигрывает, заставив ответчиков выплатить ему умопомрачительную сумму. Затем публикует под псевдонимом «Латюд» историю своей жизни «Разоблаченный деспотизм», становящийся в революционные годы бестселлером. Умер Данри богатым и знаменитым, хотя никогда не учился и не работал.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

27. Миссия невыполнима

Мы летим ночью, в дождь.

Я вольготно устроилась на дроне в форме листка клевера с четырьмя лепестками; на каждом лепестке вращается пропеллер.

Сзади, соединенный с моим дроном цепочкой, жужжит дрон Эсмеральды. Замыкающий в троице дрон Буковски.

Не люблю его, но спору нет, втроем у нас больше шансов на успех, чем если бы я была одна. Надо только успеть в случае затруднения загородиться моими подчиненными или, принеся их в жертву, замедлить продвижение преследователей.

Вспоминается фраза моей матушки: «Если тебя преследуют, важно бежать не быстрее преследователя, а быстрее другого, который мог бы заинтересовать его больше, чем ты».

Интересно, что бы подумала матушка, если бы сейчас меня увидела. Думаю, она бы мной гордилась. Я выпрямляюсь, напрягаю мышцы, глотаю хорошую порцию влажного воздуха.

Я могу одержать победу.

В случае победы я не только покончу с крысиной угрозой, но и заслужу место представителя сто третьей общины.

Так начнется мое восхождение. Перспектива – президентский пост, а потом царский трон.

Дальше – императрица.

Дальше – пророчица.

Дальше – богиня.

А после нескольких лет властвования без намека на малейшее сопротивление моей власти я улягусь в тепле на мягкую подушечку рядышком с моей служанкой Натали и буду смотреть на дождь за окошком или в телевизор, где гоняют мяч. Больше никаких крыс. Я властвую. Вот оно, счастье.

Не знаю, как вы, а я в дождь предпочитаю тепло от батареи, свою миску теплого молока и грозу за оконным стеклом.

До Краха я тоже любила смотреть телевизор, когда показывали, как люди играют в футбол или воюют друг с другом.

Вся разница в размере снарядов.

Я ностальгирую по перине. Запах перины моей хозяйки я обожала: лавандовые духи вперемешку с запахом ее кожи. Конечно, от большинства людей исходит зловоние, но сладковатый аромат моей женщины стал мне привычен, он для меня – как успокоительный обонятельный ориентир.

Еще мне нравилось смотреть из окна, как снаружи мокнут другие: бездомные кошки, не обзаведшиеся слугами, голуби, отупевшие от клевания пластмассы, бродячие собаки, люди без крыши над головой.

А сейчас все наоборот: сейчас я сама нахожусь под обстрелом дождевых капель.

Терпеть не могу, когда у меня мокрая шерсть.

Дрон несет меня сквозь ливень в направлении опасности. К тряске дрона добавляются мои попытки избавиться от утяжеляющей шерсть влаги.

Максимум четыре с половиной килограмма!

Буковски, как я погляжу, здорово отяжелел: его замыкающий дрон уже тянет нас вниз. Я увеличиваю мощность электромоторов и крепче цепляюсь за свой летательный аппарат.

Небо озаряется вспышкой, молния ударяет так близко, что вибрирует воздух.

Наконец я начинаю различать сквозь стену дождя статую Свободы, тянущую свой факел ввысь, как громоотвод. Впервые она внушает мне страх.

Я закладываю вираж.

Роман – настоящий волшебник: благодаря ему я могу пилотировать свой дрон так, как будто в лапах у меня штурвал.

Перед вылетом он проинструктировал меня о простой системе пуска: достаточно вспомнить кодовый набор цифр 103683 – и начинают работать двигатели. Так и вышло: стоило мне мысленно произнести код, как он, трансформированный системой Bluetooth в электрические сигналы, поступил на приемное устройство дрона, винты начали вращаться, и дрон взмыл в воздух.

Натали снабдила его отменной сбруей из двух кожаных ремешков. Благодаря ей я могу маневрировать, не боясь отстегнуться и упасть.

Надо сосредоточиться на цели миссии – ликвидации двух царей.

Мы летим сквозь грозу.

В этот раз я не повторила своей прошлой ошибки: перед вылетом отдала свой ошейник с РЭОАЗ Роману Уэллсу.

Если моя миссис провалится, то по крайней мере наша драгоценность не попадет в лапы врага.

Вот мы и достигли острова Либерти, имеющего форму миндального ореха.

Не видно никого и ничего. Ливень, холод, молнии с громом загнали в подпол даже самых самоотверженных крысиных часовых.

Все три наших аппарата приземляются в роще. Мы отстегиваем наши кожаные ремешки и бесшумно направляемся к высокой стене в форме звезды, служащей постаментом статуи.

С этого момента камеры на дронах перестают передавать наши изображения. Теперь мы предоставлены сами себе.

Я, Эсмеральда и Буковски приближаемся к пьедесталу, взбираемся на огромные бурые камни и проникаем через дверь внутрь.

Всюду лежат крысы, сморенные крепким сном. К счастью, удары грома и шум дождя перекрывают звуки наших шагов, промокшая шерсть ослабляет наш запах.

Мы достигаем большого помещения с копией факела посередине. Вокруг факела спят вповалку крысы.

Мы крадемся дальше. В замкнутом пространстве все труднее выносить исходящий от мокрых крыс запах. Ступеньки ведут на следующий этаж. Здесь в центре зала установлен не факел, а уменьшенная копия самой статуи Свободы.

Здесь, на втором этаже, крысы другие: толще, крупнее, мускулистее.

Не иначе крысиные бароны.

Их добрая сотня. Среди этих обжор есть и серые, из чего я заключаю, что американские бароны приняли в свой круг французских.

Мы поднимаемся на следующий этаж и попадаем в комнатушку с сильным запахом женских гормонов.

Крысиный гарем…

Наложниц сотни, попадаются опять-таки и серые – не иначе француженки.

Четвертый этаж отведен для самок помоложе, источающих острый, с перчинкой, запах.

На третьем, должно быть, гарем баронов, а здесь, на четвертом, монарший гарем.

Царских наложниц поменьше, не больше двух десятков, пополам бурых и серых.

Я догадываюсь, что два царя, скрепляя свой союз, обменялись своими лучшими самками.

Мы подкрадываемся к двери в тесную каморку, откуда тянет знакомым духом.

Тамерлан.

Оба царя почивают на шелковых подушечках.

Царь американских крыс по прозвищу Аль Капоне, оказывается, еще жирнее, чем я думала, когда изучала видеосъемку. Это уже не крыса, а целый суслик.

Рядом с ним французский крысиный царь кажется совсем плюгавым. Белая шерсть и красные глаза делают его экзотическим существом в сравнении с американцем, у которого необычны только его габариты.

Движением уха я подаю сигнал Эсмеральде и Буковски.

Буковски должен занять позицию чуть ниже двери и нести караул, пока мы, кошечки, будем вершить в царской палате казнь.

Мы медленно приближаемся к нашим жертвам. Обе крысы дрыхнут без задних лап.

Я вздергиваю правое ухо – сигнал для Эсмеральды, что я готова.

Обе, и я, и она, выпускаем самый свой длинный и острый коготь – идеальное оружие для казни.

Но Эсмеральда, вижу, колеблется, смотрит на меня, ждет, чтобы я первой нанесла удар.

Что это с ней?

В этот момент совсем рядом сверкает ослепительная молния, озаряющая всю комнату. Американский крысиный царь приоткрывает один глаз. Мгновение – и он прыгает на Эсмеральду. Зубы у него острые, как бритвы, он пользуется массой тела, чтобы опрокинуть кошку. Резцы впиваются ей в шею. Еще немного – и он перегрызет ей глотку.

Тамерлан знай себе дрыхнет.

Передо мной выбор: прикончить Тамерлана или спасти Эсмеральду, самую ненавистную мне кошку.

В голове молниеносно прокручиваются варианты.

Я вспоминаю все зло, причиненное Тамерланом, перебившим защитников острова Сите (моих товарищей) и распявшим льва Ганнибала, нашего бесстрашного защитника. В памяти оживает наша с Тамерланом дуэль в лодке посреди Сены, в Руане. Его смышленость, его злоба, его многотысячная крысиная орда, гнавшаяся за нами по пятам.

На ум также приходят все каверзы Эсмеральды, корчившей из себя мать моего сына, заигрывавшей с моим котом Пифагором, издевавшейся надо мной, утверждавшей, будто она спасла меня от крыс.

Новая вспышка молнии. Гроза бушует совсем рядом, гром грохочет все оглушительнее.

Теперь и Тамерлан приоткрывает глаза.

Мы смотрим друг на друга.

Он меня узнал.

К моему огромному удивлению, он не прыгает на меня.

Дальнейшее происходит при «стробоскопическом эффекте», о котором я читала в Энциклопедии: это когда от множества белых вспышек в кромешной тьме все движения кажутся скачкообразными, каждая вспышка озаряет новую сцену, а не развитие прежней.

И все это под грохот грозы.

Кажется, впала в ярость сама моя планета.

Эсмеральда сопротивляется, но никак не сбросит с себя противника. Тот все глубже погружает в горло моей соратнице по приключениям свои длинные, как сабли, резцы. Эсмеральда душераздирающе мяукает.

Если я немедленно что-нибудь не предприму, она погибнет.

Решившись, я отворачиваюсь от Тамерлана, прыгаю на Аль Капоне и наношу удар ему по глазам. Мой коготь протыкает его правый глаз, как виноградину, на меня брызжет бесцветный сок.

Американский царь от изумления разевает пасть и хочет взреветь от боли. Эсмеральда, пользуясь моментом, отпрыгивает.

Тамерлан даже не шевелится. Он внимательно смотрит на меня, как будто заинтригован сценой, разворачивающейся в обстановке конца света. Можно подумать, что все это мало его касается.

– Бежим! – мяукаю я.

Мы с Эсмеральдой бросаемся наутек. При виде нашего бегства Буковски принимает решение поступить так же.

Аль Капоне, невзирая на свое ожирение и выбитый глаз, движется стремительно, подстегиваемый злобой. Нас преследует полная неистовства туша.

На бегу он свистит и визжит.

Мы минуем территорию царских наложниц, потом этаж баронских наложниц, этаж самих баронов, этаж обыкновенных крыс. Пока все просыпаются и пытаются сообразить, что происходит, мы надеемся успеть удрать.

Нам нельзя терять ни секунды. Крысиное сообщество представляет собой огромный слаженный организм; сейчас он пробуждается, отряхивается и без промедления переходит к действиям по сигналу тревоги.

Не думать о том, что я нахожусь в замкнутом пространстве, в окружении тысяч злобных враждебных тварей. То есть вообще не думать.

Наша троица мчится вперед.

Чувствую, как ходит волнами мой хребет. Для равновесия я вытягиваю на бегу хвост. Ветер пригибает мою мокрую шерсть.

Вся я превратилась в аэродинамический снаряд. Кажется, во мне долго скрывался, а теперь вырвался наружу быстроногий гепард.

Я мчусь так быстро, что, кажется, сейчас воспарю.

Вся моя энергия сконцентрировалась на поиске дополнительной мощи для ускорения бега, работа мозга, наоборот, замедлилась, а сердце бьется с удесятеренной скоростью.

Гремит гром.

Я возглавляю гонку, зная, что мои спутники не отстают.

Молнии освещают все вокруг.

Вот и дверь, через которую нам надо выскочить из цоколя статуи. Я расталкиваю сонных крыс, пытающихся преградить мне путь.

Скорее прочь отсюда!

Наконец-то дождь и свежий воздух. Сбежала!

Все мои мышцы разогреты так, что того и гляди закипят. Я запыхалась, по-собачьи вывалила язык.

Не оглядываясь на двоих своих товарищей по миссии, я мчусь к своему дрону и молниеносно пристегиваюсь. Мысленно шлю приказ:

Код 103683. Контакт. Немедленный взлет.

Но ничего не происходит.

ПРОКЛЯТЬЕ, ЕСЛИ Я ЧТО НЕНАВИЖУ, ТАК ЭТО КОГДА НЕДАВНО РАБОТАВШИЕ МЕХАНИЗМЫ ПЕРЕСТАЮТ РАБОТАТЬ.

Оглядываюсь и вижу, что Эсмеральда уже запрыгнула на свой дрон. Толстяк Буковски не так стремителен, он отстал, крысы преследуют его по пятам.

103683. КОНТАКТ!

Снова ничего. Преследователи все ближе.

Мой мозг наконец-то возвращается в привычное состояние невероятной находчивости и ищет способ выйти из затруднения.

Не может быть, какая еще «психология дрона»?

Терзаемая сомнениями, я убеждаю себя, что надо успокоиться, закрываю для этого глаза – и ловлю мысль.

Уж пожалуйста, господин дрон, запустите мотор.

Делаю глубокий вдох и концентрируюсь на нехитрой команде:

103683. Контакт.

И смиренно жду.

Пропеллеры дрона в форме листа клевера с четырьмя лепестками принимаются вибрировать, сбрасывая всю собравшуюся на них дождевую воду.

Я медленно разжимаю веки, оборачиваюсь и убеждаюсь, что Эсмеральда заняла место на своем дроне, его пропеллеры тоже вращаются.

Сзади виден дрон Буковски, он тоже готов к взлету, только на нем пусто. Самому короткошерстному американцу остается преодолеть всего несколько метров, но сделать это ему мешают крысы, навязавшие ему бой. У крыс подавляющий численный перевес. В считаные мгновения на нем повисает десяток взбешенных тварей, вознамерившихся разорвать его в клочья. К нам с Эсмеральдой тоже приближаются несчетные враги.

Немедленный взлет? – предлагаю я искусственному интеллекту своего дрона.

Предложение принимается беспрекословно.

Вот только в тот самый момент, когда я взмываю над этим адом, один жирный крысиный барон, обогнавший своих сородичей и превзошедший их решимостью, отталкивается задними лапами от земли и подпрыгивает вверх. До моего дрона ему не допрыгнуть, но он впивается зубами в мой хвост и так стискивает челюсти, что тоже взлетает.

Непорядок, у меня на хвосте висит крыса.

Другие крысы тоже подпрыгивают, чтобы на нем повиснуть и тем самым утянуть вниз все три наши аппарата.

Несмотря на дождь, утяжеливший мою шерсть, и примерно полкило крысы, добавившиеся к моему весу, дрон не падает – но и не набирает высоту.

На бароне виснет еще одна крыса, потом еще. Слышно, что двигатели четырех пропеллеров вот-вот заглохнут.

Силой мысли я наращиваю мощность своего дрона, чтобы он смог взмыть в небо.

Все без толку.

Тем временем крысиного полку неуклонно прибывает.

Я пытаюсь лететь хотя бы горизонтально, но продвигаюсь ничтожно мало.

На крысином бароне, впившемся мне в хвост, висят уже шесть крыс, дрон завис на месте.

Нет уж, я вам не по зубам!

Эсмеральда тянется что есть мочи и самым кончиком своего боевого когтя обрубает хвост висящего на мне крысиного барона, отчего гроздь из пяти крыс падает на землю. Но сам он не думает от меня отцепляться.

Крыс подо мной все больше, их злоба нарастает. Времени избавиться от упрямца не остается. Я пользуюсь тем, что он остался один, чтобы хотя бы немного набрать высоту. На счастье, мотор достаточно мощный и позволяет этого добиться.

Молния озаряет небо, ливень не думает ослабевать. Внизу угрожающе гомонят обезумевшие крысы. Даже небывалая гроза не может заглушить их отчаянный писк. Некоторые даже кидаются в воду, чтобы вплавь добраться до места нашего падения в случае, если мы все-таки упадем.

Цепочка, соединяющая меня с дроном Эсмеральды, позволяет ей следовать за мной на постоянном коротком расстоянии. Сзади мотается пустой дрон бедняги Буковски.

– Повиляй, так ты сбросишь твою крысу! – кричит мне желтоглазая черная кошка.

Нужны мне ее советы! Я и сама начинаю закладывать крутые виражи. Но все тщетно: грызун так стискивает челюсти, что создается впечатление, что он прибит ко мне гвоздями.

Не знаю, доводилось ли вам летать на дроне с прицепившейся к вашему хвосту крысой. Поверьте, это чрезвычайно неприятно. Тем более ночью, под проливным дождем, промочившим вас насквозь, да еще когда вы догадываетесь, что провалили задание.

Я дергаю хвостом, чтобы сбросить упрямого грызуна, но он так стискивает челюсти, что я уже теряю чувствительность в области хвостовых позвонков.

Воздух дрожит от молний.

Пора улетать с острова.

Я пускаю дрон в бреющий полет, чтобы упрямца сорвало волнами. Надеюсь, хоть так я его сброшу. Но нет, так просто от него не избавиться. Может быть, мне помогут в башне Свободы.

Мы летим!

– Тем хуже для тебя, тупица барон. Не уверена, что тебе понравится у нас в гостях.

Превозмогая боль от зубов грызуна и боясь, как бы он не нарушил равновесие моего дрона в воздухе, я смещаю свой центр тяжести немного вперед и увеличиваю скорость.

Из головы у меня не выходит Тамерлан. У меня была возможность всадить свой боевой коготь ему в глотку, но я ее проворонила.

Что заставило меня медлить? Ведь говорила моя мать: «Что касается крыс, то сперва их убивают, а уж потом думают».

Как же мне больно! Хорошо еще, что шерсть делает укус хоть немного слабее.

Я дотягиваю вместе с крысиным бароном до второго этажа нашей башни, где нас встречает группа приема. Роман и Сильвен высунулись из окна, чтобы поймать нас на лету. Они ловят наши дроны. Вот мы и внутри, где сухо и безопасно.

Окна спешат закрыть.

Как же здорово, что все позади! Вот только проклятая крыса никак не выпустит мой хвост.

– Снимите с меня «это»! Только не убивайте его.

Натали берет меня на руки, Роман старается оторвать от меня грызуна, для чего тянет его за лапу. Моя служанка прагматичнее: она щелкает зажигалкой и подносит огонек к обрубку крысиного хвоста.

Наконец-то крыса разжимает зубы, яростно пища. Свобода!

– НЕ УБИВАЙТЕ ЕГО! – повторяю я.

Сильвен ловко обездвиживает крысиного барона, бросив на него свою куртку. Кто-то приносит пустой аквариум, и грызуна выпускают туда, накрыв сверху широкой доской.

Теперь все позади.

Главное, я сумела спасти свою шкуру.

Первым делом я напускаюсь на Эсмеральду:

– Почему ты не захотела, чтобы я сразу убила Тамерлана?

– Я хотела преподнести тебе именно этот подарок. Решила, что тебе будет приятно взять инициативу на себя, это ведь была «твоя» миссия. Так или иначе, я не боюсь тебя поблагодарить. Ты спасла мне жизнь.

Высокий класс! Она не упускает возможности меня взбесить. Сейчас она дает мне урок нравственного изящества.

Потом меня посещает новая мысль.

Надо было обречь ее на гибель и убить Тамерлана.

Но вслух я заявляю слегка уязвленным тоном:

– Согласна, теперь мы квиты. Ты первой спасла меня, когда я упала с корабля в море.

Странное дело, после того как я спасла ей жизнь, она стала мне гораздо симпатичнее.

Не исключено, что мы больше любим тех, кого спасаем, чем тех, кто спас нас.

Вот я и дала слабину.

Порой я бываю немного… как бы это сказать?.. сентиментальной.

Вот оно, дурное влияние людей.

Но в чем, собственно, риск? Какое чувство мне грозит?!

Эмпатия? Сострадание? Жалость?

Больше я не смогу участвовать в диверсионных операциях, стану… старой кошкой, полной противоречий?

– Как поступим с пленным? – интересуется Анжело. – Я могу его убить! Ну пожалуйста, мама, разреши мне его убить!

Я даже не утруждаюсь ему ответить.

– Бедный Буковски, – печалится Эсмеральда. – Он пожертвовал собой, чтобы их задержать и дать нам спастись.

У меня свое отношение к короткошерстному американцу, но я держу его при себе.

Получил по заслугам, нечего было жрать Шампольона.

В комнату входит Хиллари Клинтон. Она видит на моей шерсти следы крови и задает вопрос, который я слышу в своем приемном устройстве:

– Ну вы ликвидировали крысиных царей?

Ни «поздравляю», ни «рада видеть вас невредимыми», ничего.

Я отрицательно мотаю головой.

– Значит, миссия провалена, – разочарованно резюмирует Хиллари Клинтон.

Как же она меня раздражает!

Я делаю Натали знак, чтобы она передала президенту приемник-наушник, и отвечаю с прежней уверенностью:

– У нас получилось взять «языка».

– Но…

– Счастлива видеть, как вы рады тому, что мы вернулись целыми и невредимыми, ведь мы потеряли нашего товарища. Полагаю, вы очень боялись, что придется оплакивать гибель нас троих.

– Чем объясняется провал?

Моя мать говорила: «Когда все складывается не в твою пользу, постарайся создать впечатление, что ты все устроила намеренно и что все это – элемент секретного плана».

Я подыскиваю слова, чтобы направить разговор по нужному пути, но не нахожу.

– Мы наблюдали за происходящим благодаря видеокамерам на дронах и надеялись, что у вас получится осуществить задуманное, – подпевает президенту Роман Уэллс.

– У нас почти что получилось. Но возникла небольшая помеха, не позволившая нам довести дело до конца.

– Иными словами, это провал! – припечатывает президент.

Есть люди, которым полезнее было бы помалкивать, потому что вылетающие из их рта слова не имеют ни малейшего смысла.

Взяла бы и сама туда полетела, раз считает себя такой крутой.

Мне помогает Натали: хватает меня и прижимает к груди. Я не возражаю против некоторой порции ласки, потому что подозреваю, что служанка очень боялась меня лишиться.

Через некоторое время я аккуратно высвобождаюсь, спрыгиваю на пол и подхожу к пленному барону, сидящему в сухом аквариуме для рыбок. Он исходит злостью. При виде меня он прыгает в мою сторону и скрипит резцами по стеклу, как будто надеется его прокусить.

– Ну же, мама, – не унимается Анжело, – пожалуйста, доставь мне удовольствие, позволь убить эту жирную крысу!

Я в ответ разочарованно вздыхаю. Чувствую вдруг приступ смертельной усталости.

Единственное мое желание сейчас – отряхнуться, закинуть лапу за ухо и как следует себя вылизать – это лучший способ снять стресс.

Пусть вселенная справляется без меня, на сегодня с меня хватит потрясений. Мне хочется одного: убраться куда подальше.

28. Беглая корова

В ноябре 1995 г. молочная корова пяти лет от роду, обреченная на забой и переработку на гамбургеры, брела к двери бойни в городе Хопкинтон, штат Массачусетс. Это место вызвало у нее тревогу, и с ней случилось озарение. Она покинула очередь, в которую выстроились остальные коровы, ничего не подозревавшие или со всем смирившиеся. Решив сбежать, она перешла в галоп и перемахнула через полутораметровый забор, подняв, в жажде спастись, на нужную высоту свою 700-килограммовую тушу.

Дальнейшее ее бегство от преследования пролегало через лес.

Льюис и Меган Ранда, основатели приюта для животных «Мирная обитель», прознали о случившемся и предложили владельцу беглянки Эмили отступное. Тот согласился продать ее за один доллар.

Это событие так активно обсуждалось в местной прессе, что продюсер Эллен Литтл приобрела права на экранизацию истории Эмили и пожертвовала «Мирной обители» десять тысяч долларов. На эти деньги для Эмили построили отдельный коровник. В нем она мирно прожила до возраста десяти лет и умерла от рака.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

29. Непростой военнопленный

То есть как вы отказываете мне в месте представителя сто третьего племени?

Не иначе это сон. После всего мною пережитого, после всего содеянного, после смертельного риска… ХИЛЛАРИ СМЕЕТ БРАТЬ НАЗАД СВОЕ ОБЕЩАНИЕ!

От нервов я выпускаю и втягиваю когти.

Изо всех сил стараюсь сохранять спокойствие. Мы находимся в комнате, где госпожа президент устроила свой кабинет, она вызвала меня и Натали для более подробного разъяснения того, как сложилась наша миссия «Ликвидация обоих крысиных царей».

Я осматриваю кабинет.

Всюду развешаны и расставлены фотографии из тех времен, когда она выступала на праймериз соперницей Барака Обамы, а потом на президентских выборах боролась с Дональдом Трампом.

Я прикидываю, сколько ей лет.

Никак не меньше восьмидесяти.

Я устраиваюсь на письменном столе, чтобы моя мордочка находилась на одном уровне с ее физиономией. Мой рапорт переводится напрямую и звучит из маленького громкоговорителя смартфона в руках у Натали.

– Мне удалось пробраться в крысиное логово, я находилась в считаных сантиметрах от его центра, и лишь злосчастное стечение обстоятельств не позволило нам довести дело до конца. Как у вас это называется? «Неуловимый поворот колеса судьбы»?

Я знаю, что должна сыпать красивыми фразами, чтобы впечатлить ее своей культурностью.

– Целью миссии было, как вы сами настаивали, не допустить нового пожара в наших подвалах, – гнет свое Хиллари. – Эта угроза так и не устранена.

– Пока льет дождь, нам нечего опасаться.

– Значит, мы зависим от метеоусловий. Вы потерпели поражение. Другого плана у нас не было, вы нас… – Они ищет слово позаковыристей, но довольствуется средним по сложности: – Вы нас разочаровали, Бастет.

РАЗОЧАРОВАЛА?

За одно это слово она когда-нибудь поплатится.

Что с того, что она президент людей, а я простая кошка? Это не причина так принижать мои достижения. Я чуть не погибла, действуя ради общего блага. Похоже, это совершенно выпало у нее из головы.

– Если вы воображаете себя такой сильной, то отправляйтесь туда сами, все просто.

– Это не я предложила операцию по ночной ликвидации двух крысиных царей.

– То-то и оно, что вы ничего не предлагаете, поэтому никогда не ошибаетесь. Ждете предложений от ваших «представителей», а потом устраиваете так называемое демократическое голосование. Когда вы сами внесете по-настоящему полезный личный вклад?

– Вы проиграли, проиграли! – упрямо твердит она. – У нас нет больше никакого плана.

Я набираю в легкие побольше воздуху и мяукаю:

– У меня есть другой план.

Теперь она смотрит на меня чуть более заинтересованно.

Будущее всегда будет принадлежать тем, у кого рождаются оригинальные идеи, а не тем, кто только и делает, что командует.

– Ну и что это за план?

– Один раз вы меня уже высмеяли, какой смысл вам доверять? Я поняла вашу систему: вы используете меня, воруете мои идеи, а потом отказываетесь присуждать награду. Это… жалкая тактика.

Лучшая оборона – нападение. Ей захочется узнать мой второй план, значит, я буду молчать. Пусть почувствует себя оскорбленной.

– Вы лжете, Бастет.

Она обозвала меня лгуньей?

– Нет у вас никакого запасного плана.

Вздумала меня поймать, надавив на гордость. Ничего не выйдет, милочка.

– Послушайте, Хиллари, вы – президент, значит, вы умны, вот и предлагайте решения. Иначе для чего вас выбирали? Я даже не представляю свое сообщество, поэтому не вижу причин для дальнейших препирательств. К тому же я не понимаю, зачем мне делиться с вами своей стратегией. Этим я ничего не добьюсь.

Главное – не спорить с соперником, а поощрять его заблуждение, не дать ему почувствовать ваше сопротивление, чтобы он, увлекшись, свернул себе шею.

– Вы больше ничего обо мне не услышите, я забьюсь в угол, как поступают все кошки, и стану чередовать отдых и питание. Буду время от времени урчать – у нас, кошек, это отлично получается, вас это не побеспокоит.

– Это бессмыслица.

Когда не умеешь вникать, остается судить, чтобы создать иллюзию главенства.

– Так и есть, какой может быть заложен смысл? Огорчена, что породила у вас несбыточные надежды своей неудачной попыткой двойного убийства. Больше не буду.

Я спрыгиваю со стола и отворачиваюсь от президента, нарочито демонстрируя свою пятую точку. Даже позволяю себе издать неприличный звук – у нас, кошек, это то же самое, что у людей – показать средний палец.

Я быстро приближаюсь к двери. Натали встает и собирается уйти вместе со мной.

Вы, допустим, президент, но я и подавно царица, даже если вы еще этого не заметили. Я – Кошачье Величество, тогда как вы – так, двуногое, не имеющее ни малейшего представления, как спасти свой собственный вид.

– Вернитесь, Бастет.

Я замираю на месте и напрягаю слух.

– Вы не сказали, в чем состоит ваша идея.

– Кошачьи идеи – всего-навсего кошачьи идеи, один раз я вас уже разочаровала.

– Я согласна еще раз выслушать вас, Бастет. Каков ваш новый план?

– Чем больше я думаю, тем больше прихожу к выводу, что он вам не понравится.

Я продолжаю движение к двери и там жду, чтобы Натали повернула дверную ручку.

– Ладно! – машет рукой госпожа президент. – Ваша взяла. Если второй план принесет результат, то вы получите место в нашей ассамблее.

– Я стану сто третьей?

– Если получится, то да.

– А как же ваше «демократическое» голосование?

– Это уже моя забота.

– Это в вашей власти?

– Отведу нескольких представителей в сторонку, повлияю на них, и они проголосуют так, как нужно.

– Вы можете мне это гарантировать?

– Даю вам слово.

Слово двуногого политика имеет для меня невысокую цену.

– Вы уже давали мне обещания, Хиллари, но не сдержали их.

– Я обещала вам место в ассамблее в обмен на ликвидацию двух крысиных царей. Вы этого не сделали, Бастет.

Как же она меня раздражает! Некоторые люди как будто рождены для того, чтобы мотать мне нервы каждым своим словом.

Но я должна сохранять спокойствие. Передо мной стоит цель, и я безусловно намерена ее достигнуть.

Ей нужна от меня только покорность, потому что Хиллари зациклена на власти. Но визионером ее никак не назовешь. Ей подчинено настоящее, но не будущее. Она нуждается во мне, а я в ней – нет.

Я прыгаю на плечо Натали и знаком даю понять, что тоже желаю продолжения переговоров. Моя служанка садится напротив президента, отчего я оказываюсь выше той.

– Будем откровенны. Я хочу, чтобы мое племя, сто третье, так называемое «кошачье», имело в точности такие же права, какими наделены людские племена.

– Такой вариант не исключен.

Все решает стратегия, всего можно добиться переговорами, надо только не отступать.

– Я хочу, чтобы мой голос на выборах имел такой же вес, как человеческие голоса. Я хочу особого статуса, хочу быть важной персоной – кажется, вы называете таких VIP. Хочу тех же привилегий, как у других представителей племен. Пускай в случае моей смерти мой статус перейдет по наследству к моему сыну Анжело.

– Это возможно, но сначала нужно, чтобы вы добились успеха.

– Хочу зафиксировать нашу договоренность письменно. Вашему человеческому слову я больше не доверяю.

Хиллари Клинтон соглашается набрать текст нашего соглашения на компьютере и распечатывает его на принтере в трех экземплярах.

После этого она ставит на всех трех свою подпись.

Натали читает договор и подтверждает кивком, что в нем учтены все мои требования.

Мне остается провести подушечкой лапы по пропитанной чернилами губке, используемой для печатей. После этого под текстом договора появляется моя подпись: треугольник и четыре маленьких овала.

Глядя на отпечаток, я нахожу свою подпись до того эстетичной, что говорю себе, что этот знак мог бы стать нашим символом, а может, и флагом.

У людей ведь любое специфическое направление мысли сопровождается эмблемой: у евреев это шестиконечная звезда, у христиан – крест, у мусульман – полумесяц, у роялистов – лилия, у коммунистов – серп и молот, у нацистов – свастика, у анархистов – буква А в круге.

Нашим девизом могло бы стать МЯУ.

Для нас это многое значит.

Я ставлю одну и ту же подпись на всех трех экземплярах договора. Один остается у президента, два у Натали (один мой, один для моей служанки).

– Ну, Бастет, теперь выкладывайте ваш план.

Такое впечатление, что она наконец-то обращается ко мне уважительно.

– Пускай это будет сюрпризом. Вы сами сказали, что важен только результат. Вот и будем судить по результату.

И я покидаю президентский кабинет, гордо сидя на плече у своей служанки.

После этого я направляюсь к Роману и Сильвену, установившим аквариум с крысой в компьютерном зале. Крысиный барон знай себе брызжет слюной и клацает резцами по стеклянной стенке.

– Долго это не продлится, он того и гляди свихнется. Зачем он тебе? – спрашивает Роман.

– Он же барон, а не абы кто. Наверное, он был приближенным Аль Капоне. Первым делом я собираюсь получить от него сведения о неприятельском лагере.

При виде меня крысиный барон снова принимается прыгать и кидаться на стекло. Его глазки злобно сверкают.

Узнал меня!

– Непохоже, чтобы он мечтал о сотрудничестве. И потом, что-то я не пойму, как мы сможем общаться, ведь с нами больше нет переводчика Шампольона, – напоминает Роман.

У него ко мне личная неприязнь.

– Остаются только пытки, – предлагает мой сынуля, убежденный поборник жестких мер. – Вот повыбиваем ему зубы – станет шелковым.

Натали по-прежнему – сама прагматичность.

– Он и есть твой второй план, твой способ получить статус представителя общины?

Я качаю головой – научилась у людей.

– В точку! Думаю, его можно использовать для достижения наших целей.

У Романа раздосадованный вид.

– Объясни мне, в чем состоит твой проект, – просит он со вздохом.

– Мне понадобитесь вы, Роман, и вообще все остальные, потому что моя идея такова: вместо мучений доставить ему… наслаждение.

Все непонимающе смотрят на меня.

– Мы поделимся с ним пониманием мира, и тогда ему самому захочется нам помочь.

– ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ, МАМА! МЫ НЕ СТАНЕМ ПРЕДЛАГАТЬ ЭТОМУ ЛЮТОМУ ВРАГУ НАШУ НАИВЫСШУЮ ЦЕННОСТЬ!

Какая ограниченность! Именно это мы и сделаем.

Эта идея посетила меня, когда я вспомнила давний эпизод с пленной крысой, которой мы развязали язык при помощи наркотика, но в этот раз мой замысел гораздо амбициознее: переманить пленного на нашу сторону.

– НЕТ, МАМА, НЕ СМЕЙ!

Приходится тратить время на объяснение своего плана моему пустоголовому сынку.

– В сущности, против крыс я ничего не имею. Они такие же животные, как все остальные. Животные не бывают ни добрыми, ни злыми. В крысах меня смущает одно: их желание всех нас покорить или уничтожить.

– Разве этого мало, чтобы хотеть их истребить?

– Мало, потому что если брать каждую крысу по отдельности, то она не хуже и не лучше каждой отдельной кошки, человека, свиньи или собаки. Сознание каждого сформировано ценностями, приобретенными от родителей. Достаточно будет внушить ему, что его ценности ложны. Так мы зароним в его голову мысль, что в долгосрочной перспективе наш общий интерес во взаимопомощи: лучше ему быть с нами, а не против нас.

Горстка слушающих меня пребывает в сомнении.

– Вот мое предложение: сделать пленному операцию, вживить ему Третий Глаз, как у меня.

– Прекрати, мама, он враг!

– То-то и оно: порой лучшая стратегия – использовать наших врагов.

Первыми принимают мое предложение Натали и Роман.

– Если удастся его переубедить, то мы получим в его лице даже не информатора, а целого шпиона, – говорю я.

В конце концов Сильвен, Эдит и Джессика тоже принимают мой план.

Роман без промедления требует предоставить ему хирургические инструменты (к счастью, здесь, в бывшей ветеринарной клинике, есть все необходимое) и готовит хирургический стол для операции на крысе.

Эдит вызывается ему ассистировать.

Я с любопытством слежу за операцией, понимая, что точно так же вживляли гнездо USB мне самой.

Первым делом Роман приподнимает крышку аквариума и пускает внутрь снотворный газ. Неистового барона валит с лап глубокий сон.

Эдит аккуратно берет его, кладет на пробковую дощечку и пристегивает лапки, чтобы он не смог вскочить, если вдруг прекратится действие анестезирующего средства.

Роман вооружается медицинской дрелью и перфорирует череп грызуна между глазами. Звук ужасный, запах жженной крысиной кости и того ужаснее.

Ученый изучает мозг крысы при помощи рентгеновского аппарата. Потом, орудуя пинцетом, прикрепляет в разных точках десяток электродов и соединяет их тончайшими проводками с гнездом USB.

Эдит применяет средство, способствующее рубцеванию, чтобы организм животного не отторг церебральный протез.

Пока не кончилось действие анестезии, Роман задает мне вопрос:

– Ты хочешь забросить его во вражеский лагерь в качестве резидента?

– Предлагаю назвать его Матой Хари, – говорит Натали.

– У меня есть предложение получше, – говорит молодой ученый в толстых очках. – Назовем его Павлом.

– Кто такой Павел? Еще один прославленный шпион?

– Человек, ставший впоследствии Святым Павлом. Он жил две тысячи лет назад. Сначала он воевал с Иисусом, но на пути в Дамаск у него случилось озарение, в результате чего он перешел в противоположный лагерь.

30. Савл Тарсский, он же Святой Павел

Савл из Тарса, ставший потом Святым Павлом, принадлежал к гонителям евреев – учеников Иисуса Христа и участвовал, в частности, в пленении и казни первомученика Стефана. Тем не менее в 36 г. (через три года после распятия Иисуса Христа в 33 г.), по пути в Дамаск, у Савла случилось озарение: он понял, что прибился не к тому лагерю. Он присоединился к выжившим апостолам и вызвался их возглавить, чтобы создать новую религию.

Сначала апостолы осторожно отнеслись к бывшему своему гонителю. Другой причиной сомневаться в Павле было то, что он никогда лично не встречался с их Учителем. Кроме того, Иисус Христос всегда говорил, что не хочет создавать новую религию, а желает просто вернуться к коренным ценностям иудаизма, поруганным римскими захватчиками.

Тем не менее Павел оказался блестящим оратором, вследствие чего стал безусловным предводителем группы. Первой целью был переход в христианство большинства евреев, второй – крещение неевреев (необрезанных), третьей – строительство церквей для отправления христианского культа. С 45 по 58 г. Павел странствовал вместе с Варнавой по всему Средиземноморью для обращения и для создания христианских общин, в частности на Кипре, в Антиохии, Милете, Эфесе (территория современной Турции), в Салониках, Коринфе, Афинах (Греция).

Тем не менее во времена крупных столкновений между евреями и римлянами (восстания против захватчиков вспыхивали неоднократно) поведение Павла волновало власти. Его схватили в Иерусалиме и привели к прокуратору Антонию Феликсу. Как римский гражданин Павел потребовал, чтобы его судили в Риме. Требование было выполнено. В 60 г. его привезли в столицу империи и поселили в отдельном доме.

После пожара Рима 18 июля 64 г. император Нерон, опасаясь народного бунта, обвинил в поджогах евреев, и в особенности христиан.

Павла приговорили к смерти, но как римлянина не сожгли, а обезглавили. Перед смертью он помолился, а потом подставил шею под топор. В истории он остался под именем Святого Павла.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

31. Вскрываем череп

Моя мать говорила: «Заметить, что у тебя что-то есть, получается только тогда, когда можно предложить это что-то другому».

К этому я добавлю: если ты можешь предложить что-то твоему худшему врагу, то это значит, что ты действительно что-то имеешь.

Назавтра после операции по-прежнему льет дождь, и это предоставляет нам бесценную передышку. Я устраиваюсь с моим военнопленным в спокойном помещении на двадцать четвертом этаже. Не жду, пока он отойдет от послеоперационного шока, а с ходу берусь за просвещение бывшего врага, чтобы превратить его в своего союзника.

В конце концов, это всего лишь крыса, нечего с ней церемониться.

Я подключаю его еще не зарубцевавшийся Третий Глаз к компьютеру и сразу настраиваю на картинку нашей планеты, как она воспринимается издали, – прославленный «синий шарик», фотографию, сделанную в 1972 году экипажем космического корабля «Аполлон-17».

К ней я добавляю Первый концерт ре-минор для клавира с оркестром Баха, первую часть, аллегро (один из моих любимых).

По-моему, никакое, даже самое зловредное, самое злобное существо не способно сопротивляться изобразительным и звуковым шедеврам такой чистейшей красоты.

Искусство, особенно музыка Баха, обладает волшебной силой, заставляющей созревать душу.

Рано или поздно надо будет предложить моему сыну Анжело лечь на такую же операцию, чтобы и он понял, что в долгосрочной перспективе насилие ничего не решает.

Поначалу грызун, что хорошо видно, крайне изумлен; сначала он вообще не воспринимает возникающих у него в сознании картин, потом он к ним враждебен. Крыса встает на дыбы, скалит зубы.

Думает, наверное, что это бред, и не желает отказываться от своей прежней системы мышления.

Но планета владеет речью. Никуда не деться от чувства, что все мы – часть этого единого целого.

Следом за фотографией нашей планеты, сопровождаемой музыкой Баха, я извлекаю из своей РЭОАЗ фильм о многообразии животного мира. Музыкальное сопровождение этих сюжетов – вторая часть «Весны» Вивальди.

Дальше я потчую нашу крысу полями поспевающей пшеницы, скандинавскими лесами, где бродят лоси, стадом антилоп гну, переходящим вброд африканскую реку, мексиканскими бабочками-монархами, брачными танцами птиц в Амазонии.

Я шлю в его сознание слонов, жирафов, черепах из неведомых ему экзотических стран. Дельфинов, китов, медуз, осьминогов, сурков, волков, собак, кошек. Бескрайние моря цветов.

Оставаясь вульгарной крысой, он никогда ничего подобного не увидел бы.

Вдохновляясь фильмом Стенли Кубрика «Заводной апельсин», я передаю жестокие сцены крысиных драк в замедленном ритме, под композицию рок-группы AC/DC – Thunderstruck.

По-моему, ничто не оказывает такого сильного эмоционального воздействия, как совмещение определенных картинок и определенной музыки.

Я чередую прекрасное и агрессивное, пока у него не зарождается сомнение. За сомнением следует озадаченность. За озадаченностью – способность допустить собственную ошибку. А уж после этого рушатся все его прежние убеждения, и мой подопечный переходит к умению иначе подойти к своей былой воинственности, к своей борьбе за неправое дело.

При всей силе сопротивления мощь изумления чудом жизни одерживает верх над свирепостью и над тягой властвовать. Невежество мало-помалу уступает место любопытству.

Решив, что мой Павел избавился наконец от всех познаний и предрассудков своего вида, я подключаюсь к нему.

– Здравствуйте, крыса.

Он не спешит с ответом, поэтому я повторяю громче:

– ЗДРАВСТВУЙТЕ, КРЫСА.

Через некоторое время я слышу:

– Здравствуйте, кошка.

Сработало!

– Я вживила вам Третий Глаз, чтобы вы тоже поняли, каков этот мир, какие колоссальные проблемы перед ним стоят. Готовы ли вы помочь нам сберечь чудо жизни?

Вместо того чтобы сразу ответить, он спрашивает:

– Вы кто?

– Кошка Бастет, предложившая вам знание.

Он водит носом, чтобы меня почуять.

– Чего вы от меня ждете?

– Двух вещей: во-первых, рассказа о том, что происходит в крысином мире. А во-вторых, чтобы вы вернулись к своим как наш разведчик.

У меня впечатление, что он полностью утратил волю к сопротивлению.

– И третье: раз вас посетило озарение и вы перешли из лагеря зла в лагерь добра, я намерена назвать вас именем человека, чья история похожа на вашу. Не возражаете, если я нареку вас Павлом?

– Кем он был?

– Жестоким вождем. Он преследовал поборников Иисуса Христа, но внезапно осознал, что находится на неверной стороне, и перешел в противоположный лагерь, где весьма пригодился и многого достиг.

Такова моя выжимка из Нового Завета, почерпнутого в РЭОАЗ.

Павел меняет позу, расставляет лапы, перестает скалиться, расслабляется. Наконец, он открывает мне свое сознание. Так я получаю доступ к его памяти.

Вот его прошлое:

Сначала Павел был простой крысой из нью-йоркской канализации, жил в темноте и в сырости подземелий и труб, при помощи которых люди избавлялись от своих отходов. Все детство он бултыхался в нечистотах, в зловонной жиже. Отец научил его, что единственной мерой ценности живых существ является физическая сила. Он внушил сыну, что надо подчиняться тем, кто сильнее, и принуждать к подчинению – или убивать – более слабых. Он научил его, как успешно наносить удары. «Всех, кто отличается от нас, надо истреблять», – говорил он. Так и прошла юность Павла: он только и делал, что давил всех, кто был уязвимее или просто чем-то отличался от него.

А потом в клоаке вдруг не стало отходов. Родственники Павла сунулись было в тоннели метро, но там тоже все было мертво. Крысы из других семей сообщили ему, что на поверхности все люди поубивали друг друга.

И тогда молодой Павел, следуя за отцом, впервые в жизни вылез из подземелья. Он очутился на широкой пустой авеню, увидел дневной свет. Стало больно глазам, он долго привыкал к свету.

Первыми людьми, которых он увидел, были валявшиеся на тротуарах трупы. Он отведал мертвечины и счел ее безвкусной. Хуже того, потом она вызывала изжогу.

Так у него сложилось мнение о людях: он их невзлюбил.

Он с любопытством обследовал брошенный город, в котором раньше был знаком только с подземельем.

Из всех дыр в мостовых и из метро повылезали другие крысы. Встречая друг друга, они смекнули, что их несметное множество.

Немногочисленные уцелевшие люди, собаки и кошки не могли противостоять крысам и, завидев их, бежали без оглядки.

Тогда Павел и подумал, что настало время перейти к следующему этапу. Он действовал методично. Павел сказал отцу: «Вижу, ты слаб и слишком отличаешься от меня». Сказал – и убил. Чтобы зарядиться отцовским умом, он сожрал отцовский мозг.

Теперь Павел смог возглавить остальную семью. У него было двадцать три брата и сестры. Братьев он подчинил или убил, сестер регулярно насиловал. Вместе с выжившими, понявшими, кто он такой, Павел добивался все большей власти, пока не сколотил себе сплоченную послушную группу. После этого он напал на другие семьи, убил доминантных самцов и пленил самок и молодь; теперь у него появилась своя собственная стая, сражавшаяся со стаями-соперницами, чтобы возобладать над ними и подчинить их своей власти.

Для пропитания Павел охотился на все живое, имевшее несчастье с ним столкнуться: на мышей, голубей, тараканов, даже собак и кошек.

Павел не входил в контакт с другими животными, он их попросту уничтожал.

Своей непреклонной жестокостью он добыл славу. Его боялись, и это позволило ему стать крысиным бароном.

Во всех сражениях своей стаи за территорию он дрался в первых рядах. Чем больше Павел убивал, тем больше страха вызывала его стая и тем многочисленнее она становилась.

Но при всей своей злобе и свирепости он умел становиться стратегом, когда сталкивался с не менее сильным или с превосходившим его неприятелем. Особенно ему запомнился бой в разоренном супермаркете между его стаей в пять тысяч крыс и чужой стаей в восемь тысяч крыс, в котором он одержал победу благодаря своей способности действовать быстро и неожиданно.

Были и другие победы, в результате которых Павел превратил свою стаю в одну из главных в Нью-Йорке после Краха. В то время там было тринадцать главных стай, примерно по десятку тысяч крыс в каждой. У каждой была на острове Манхэттен своя территория. Но тут крыс стала косить невидимая зараза. Они мерли сотнями, не понимая, что их убивает.

Впервые крысы столкнулись с такой неразрешимой загадкой. Отсутствие видимого противника делало их еще уязвимее. Некоторые группы дрались между собой, чтобы хоть как-то отвлечься от загадочной угрозы. Для Павла это было очень тяжелое время. От его стаи осталась едва ли четверть.

Враг оказался сильнее его.

Крысы всех тринадцати стай сделали одинаковый вывод: надо бежать. Все они решили покинуть Манхэттен вместо того, чтобы и дальше умирать, не понимая, что происходит.

Павел укрылся в западном пригороде Нью-Йорка, где невидимая зараза как будто не так лютовала. Но там не оказалось еды. Среди развалин по крысам хлестал дождь, их трепал ветер, на крыс охотились вороны и ястребы, а укрыться было негде из-за отсутствия подземелий, в отличие от центра города.

Жалкие остатки коровьих, свиных, овечьих стад разбегались при первом появлении крысиного войска и были недосягаемы для их зубов.

Павел уже думал, что никогда не вернется на Манхэттен. Но крыс было столько, что появление среди них сверходаренных особей было делом времени. И действительно, в конце концов заявил о себе вожак стаи, превосходивший умом других вожаков.

Он предложил выход из катастрофической ситуации.

1) Анализ внутренностей издохших на Манхэттене крыс и употребление их в пищу в минимальном количестве. Так началось привыкание к яду и появилось поколение крыс-мутантов с иммунитетом к отраве.

2) Создание центров оплодотворения и размножения для резкого увеличения числа крыс-мутантов с иммунитетом, чтобы те могли, не боясь отравы, вернуться на Манхэттен.

3) Отбор на наибольшую полезность. Новый вожак использовал центры, где самки конвейерным методом производили на свет потомство, для отбора обладателей характеристик, необходимых новому поколению суперкрыс: более крупных, мускулистых, с более острыми резцами. Для расширения этой элиты он поощрял самцов и самок с нужными свойствами активнее размножаться и отбраковывал крысят, не отвечавших заданным критериям. Эти центры служили инкубаторами, где самки, производившие на свет воинов, дохли от изнеможения. Среди самцов к размножению допускались только самые агрессивные и зубастые. Хилым, миролюбивым, короткозубым секс запрещался.

Так вожак вывел армию воинственных крыс-мутантов с иммунитетом. Ее он и повел отвоевывать Манхэттен.

После второго захвата города туда смогли вернуться крысы без иммунитета. К этой второй волне принадлежал и Павел. Естественно, сверходаренного вожака выбрали царем. Прежние вожаки тринадцати стай стали его вассалами.

Сразу после избрания царь разработал план наращивания эффективности своих подданных. Он стал поощрять спаривание в центрах воспроизводства в целях демографического роста. Здесь, на Манхэттене, живя на поверхности и не боясь хищников, крысы, пожирая оставленные людьми огромные запасы еды, ускоренно увеличивались в размерах и жирели. Сам крысиный царь поселился в постаменте статуи Свободы. Бароны его боготворили. Так сформировалась сложная иерархия. Новый правитель провозгласил новый нехитрый девиз: Подчинение или смерть.

Система, державшаяся на подачках и наказаниях, сплачивала крысиную орду. Дисциплина в ней была неукоснительной. За малейшее неповиновение, тем более за малейший признак бунта, полагалась мгновенная безжалостная кара. Каждый был обязан следить за остальными и доносить за самые незначительные оплошности перед властью.

«Не доносящий на ослушников – еще больший ослушник» – таково было правило, действовавшее в великой орде.

Все огрехи автоматически карались смертью, причем казнь сопровождалась зрелищными мучениями – царь был крупным специалистом по этой части. Он не страдал нехваткой воображения и наслаждался муками тех, кто допустил неповиновение или только помыслил об этом. «Об ошибке должно быть доложено прежде, чем ее совершат», – говорил он.

С той поры Павел превратился в ревностный винтик власти. Это он способствовал падению Эмпайр-стейт-Билдинг. Чтобы добиться этой цели, Павел отобрал тысячи крыс с самыми крепкими зубами и приказал им грызть резцами стены. Он внедрил систему очередности, при которой уставшие или те, кто сточил зубы, немедленно заменялись свежей рабочей силой. Так Павел изобрел организацию, перед которой не смогли устоять небоскребы Нью-Йорка.

Царь еще больше приблизил его к себе и предоставил право спать с ним рядом внутри постамента статуи Свободы. Поэтому при попытке покушения на царя он обогнал всех остальных и вцепился в то, во что сумел, чтобы покарать тех, кто осмелился на такое святотатство.

В мой хвост.

Я возобновляю диалог благодаря связи Третьих Глаз, соединяющих наши сознания. Мой кошачий язык немедленно переводится на крысиный, его крысиный – на кошачий.

– После появления серых французских крыс оба царя сумели сговориться?

– Наш сначала думал, что лучше бы избавиться от это серой мелочи с плохим вооружением. Но французский царь соблазнил нашего тем, что владеет секретом огня. Наш царь решил применить это знание, которого нам недоставало.

– Поэтому вы натащили бумаги и подожгли нашу башню.

– Верно, но на этом мы не остановимся. Уже начата новая операция по поджогу. В этот раз мы проникнем в ваши подвалы по отдаленным трубам, где вы нас не засечете, причем в качестве топлива применим не бумагу и не солому, а бензин – по совету французского крысиного царя, утверждающего, что это горючее дождь не затушит. Пройдя по следам гусениц танков, ездивших заправляться, мы нашли нефтеперерабатывающий завод, производивший бензин. Крысы уже выстроились в цепочки и передают канистры.

Я замираю.

Опять они готовят пожар башни Свободы, только в этот раз они плеснут в огонь бензина!

Я бегу с этими сведениями к Натали, та предупреждает Хиллари Клинтон.

Тут же звучит сигнал тревоги. Сильвен запускает дрон с инфракрасной камерой, и выясняется, что крысы уже пробили одну из стен подземной парковки и приволокли туда сотню полных канистр. Носильщики меняются и тащат еще и еще.

Сила в численности.

Генерал Грант недолго думая отдает приказ об атаке на парковке с целью отразить угрозу. Применять огнестрельное оружие нельзя, иначе канистры вспыхнут, поэтому солдаты вооружены только луками, копьями и арбалетами. К счастью, индейцы накопили много холодного оружия, позволяющего развернуть массированную операцию. Они же как самые умелые и меткие образуют передовую линию, служа охранением для отряда военных с луками. Все они спускаются по лестнице на первый этаж.

Идти туда или не идти?

В памяти всплывает нападение крыс на наш парусник «Последняя надежда». Я не хотела ввязываться в потасовку, залезла на верхушку мачты – и чего же я добилась? Рухнула оттуда в море, прямо в месиво из крыс.

От одного этого воспоминания меня пробирает дрожь.

Вижу, солдат провожают вниз Анжело и Эсмеральда.

Тогда начинаю спускаться и я.

Неприятель все ближе. Вот и первый этаж. Двери лифтов заблокированы здесь огромным железным щитом. Стоит его убрать, как в нос бьет смесь зловоний – бензина и крыс.

Главное, чтобы они не подожгли бензин, пока мы будем спускаться.

Возглавляют цепь Норовистый Конь и его лучшие лучники. Мы следуем за ними.

Вот и парковка.

Генерал Грант тянется к выключателю, и я зажмуриваюсь, опасаясь искры. Но нет, загорается свет, и мы видим колонну крыс, тащащих канистры с бензином. На каждую канистру приходится четверо носильщиков.

Павел сказал правду.

Свет пугает крыс, от неожиданности они роняют свои ноши. Индейцы успевают выпустить стрелы и пронзить почти всех.

Оставшиеся желают сражаться. Я мяукаю:

– Надо заделать дыры, через которые они попадают на парковку!

Натали переводит.

Люди были так напуганы, что даже не подумали об этом простом решении. То же самое произошло на корабле, когда никому, кроме меня, не пришло в голову поднять якорь.

Их счастье, что я здесь.

Генерал Грант отдает команду своим солдатам. Те поднимают автомобили, несут их к дырам в стене и затыкают дыры. Теперь крысы не получат подкрепления. Индейцы и солдаты без труда добивают по одному оставшихся грызунов.

Это даже нельзя назвать боем.

Когда все крысы перебиты, генерал Грант приказывает солдатам забрать канистры с бензином и перетащить их на вершину башни.

– Зачем это? – спрашиваю я Натали.

– Генерал Грант считает, что этот запас пригодится для создания огненной стены.

– Натали, вы отпустите меня в кабинет Хиллари? Ей пригодится ваш наушник.

Но президент уже сама спустилась вниз.

– Госпожа президент, кажется, мы избежали худшего благодаря пленному по имени Павел, которого мы завербовали. Если мы и дальше будем получать сведения критической важности до того, как разразится катастрофа, то это станет нашим серьезным преимуществом. В конце концов мы сумеем повторить диверсионную операцию с целью ликвидации двух крысиных царей, и в этот раз она будет иметь больше шансов на успех, чем первая.

Лучше не уточнять, что шансы на успех были огромными и в первый раз и что сорвалось все из-за психологических проблем между Эсмеральдой и мной.

– Как вы используете эту шпионскую крысу?

– Мы оснастили его, как меня, Третьим Глазом, а также приемно-передающим устройством Bluetooth с переводчиком. Видите, что у меня на лбу? У него то же самое.

– И вы хотите, чтобы он шпионил?

– Он уже начал: рассказал об угрозе, которую представляют канистры с бензином. Не забывайте, это нас спасло.

Подумав, Хиллари заявляет:

– Что ж, план одобрен. Как я могу помочь вам довести его до победного конца?

– Дальность действия вживленного ему передатчика Bluetooth не превышает ста метров. Сильвену придется подумать о том, как наладить его связь с нами при помощи дронов.

– Так мы и сделаем.

Так легко ей не отделаться.

– Разрешите напомнить вам о вашем письменном обещании.

– В таком случае я, в свою очередь, напомню вам его условия. Вы должны были покончить с крысиной угрозой, а не просто отразить одно нападение. Однако не могу не признать, что ваш новый план, с использованием этого Павла, представляет интерес. Теперь необходим успех. Вознаграждение последует за результатом, не правда ли?

После этих слов президент снимает с уха наушник и отдает Натали, показывая, что кладет конец этому разговору.

Только не обижаться!

Хиллари Клинтон – всего лишь мелкая помеха на моем пути к вершине. Я не должна тратить время на борьбу с ней. Главное – обойти ее и нащупать способы лишить ее способности мне вредить.

Я возвращаюсь на двадцать четвертый этаж, к Павлу, чтобы продиктовать ему задание.

Но там, где я оставила крысу, пусто.

Я включаю лапой компьютер, выбираю программу геолокализации и обнаруживаю, что Павел уже вышел за стометровый радиус связи.

С ним больше не связаться. Поди узнай, где он теперь.

Анжело и Эсмеральда присоединяются ко мне. Я объясняю им, в чем дело.

– Я тебе говорил, мама, крысам нельзя доверять, – говорит мой сын.

– Наверное, он уже добрался до своих, – спокойно добавляет черная кошка.

Я фыркаю.

Еще сильнее меня беспокоит то, что с Третьим Глазом он имеет доступ в Интернет. Теперь образованных крыс стало две.

– Хотя то, что его нет, еще необязательно означает измену. Не исключено, что он сам отправился на задание, – предполагает Эсмеральда.

Как бы ни было мило это предположение, приходится признать, что вероятность такого развития событий весьма невелика.

В компьютерный зал вбегают люди. Сильвен отправляет дрон к статуе Свободы и ловит сигнал.

Павел вернулся к своему царю.

Роман анализирует ситуацию:

– Либо другие крысы его убьют, либо станут использовать.

– Ты попыталась, мама, но потерпела неудачу. Почему ты меня не послушала? – горюет Анжело.

Еще один нытик!

Меня подмывает ответить, что не ошибается только тот, кто ничего не делает. Впрочем, мама мне говорила: «Не спорь с дураками, большинство не умеет ни слушать, ни учиться».

Поэтому, желая подбодрить присутствующих, людей и кошек, в том числе саму себя, я сообщаю:

– Павел получил доступ к знаниям всего мира, теперь он не такая крыса, как остальные. Я видела, как его поразило открытие всех этих познаний. Уверена, этот опыт его перепахал. Он уже помог нам отразить вторую атаку поджигателей, поможет еще.

Вообще-то, чем больше я об этом думаю, тем менее вероятным мне это кажется. Память подсказывает, что сознание не подвержено переменам. Анжело прав: образование образованием, но крыса есть крыса, мозги у нее крысиные, и действует она на благо крысам. Значит, Павел употребит свои знания нам во вред.

Как я умудрилась проявить такую наивность, как могла подумать, что будет по-другому? Доброе начало у крысы? Дудки, все они одинаковые!

Одна Натали настроена, как всегда, позитивно:

– В каждом из нас теплится что-то хорошее. Может быть, ты разбудила хорошее и в нем. Во всяком случае, обеспечила ему шанс включить свет, теперь ему решать, оставаться ли впотьмах.

Я припоминаю все, что узнала от него об обществе, устроенном новым царем. Это жестокое общество, опирающееся на насилие и отторгающее любое отличие. Сможет ли Павел перевернуть его вверх дном?

32. Медуза, чье время идет вспять

Turritopsis nutricula – маленькая, размером всего в 5 мм медуза, живущая в Карибском море. Ее уникальность в том, что она – единственное известное на сегодня существо, способное к трансформации в сторону омоложения.

Благодаря явлению под названием «клеточная трансдифференциация» эта медуза, достигнув взрослого возраста и половой зрелости – периода, когда она живет в одиночестве, – способна обратить вспять процесс старения и вернуться в младенческую стадию полипа.

Запускается этот процесс стрессом, вызываемым, например, нехваткой пищи или избыточным количеством хищников. В дальнейшем медуза может опять начать стареть.

В 2011 г. японский ученый Син Кубота наблюдал несколько экземпляров, у которых насчитывалось до десяти циклов омоложения-старения.

Теоретически Turritopsis nutricula способна управлять степенью своего созревания. Этому могут, правда, мешать болезни и хищники.

Потепление климата и интенсивный лов рыбы существенно влияют на численность опасных для нее хищников и, соответственно, способствуют росту численности этой маленькой квазибессмертной медузы.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

33. Павел

Что ж, я сделала ход и проиграла.

Не знаю, как вам, а мне порой случается сомневаться в самой себе.

Хотя мало что может сбить меня с толку.

– Поверить крысе! Как ты могла так сглупить, мама? – никак не уймется мой сынок.

К счастью, его тон постепенно смягчается, и я перестаю его слушать. Отвернувшись от него, я подхожу к окну и изучаю свое отражение.

Кого я вижу? Не такую уж молодую кошку с длинной черно-белой шерстью, с большими зелеными глазами. Усталую. Совершившую ошибку, но не желающую признаться в этом самой себе.

Что если Анжело прав?

Я воображаю, что у меня гениальные идеи, а на самом деле они далеки от реальности…

Что если я только мню себя важной персоной, а на самом деле я самая обыкновенная, одна из многих самых обыкновенных?

Или того хуже: вдруг я уступаю даже среднему уровню?

Ладно, не стану скрывать, мне случается делать ошибочный выбор, случается даже лгать, в том числе самой себе. Я обманываюсь сама и даже пытаюсь убедить в том, чего нет, других.

Представьте себя, даже так!

Как описать это чувство?

Назовем его «комплексом самозванки».

Я считаю себя царицей, хочу, чтобы ко мне обращались «ваше величество», но что если на самом деле я дура дурой, как выражается мой сынуля? Быть царицей означает иметь дарования стратега, управленца, психолога. Надо быть немного визионером, всегда на шаг опережать всех прочих, а я скорее отстаю. Я создаю иллюзию авторитета, делаю важные заявления, разыгрываю высокомерие, но себя-то не обманешь…

Сказанное моим родным сыном, усугубленное его негодующим взглядом, не дает мне покоя.

Что если он понял, кто я на самом деле?

Мне скоро четыре года. Возможно, скоро мне придется уйти на покой.

Эта мимолетная мысль лишает меня внутреннего равновесия. Я оглядываюсь и издали смотрю на Анжело.

Если судить объективно, он уступает мне умом.

Потом я перевожу взгляд на Эсмеральду.

Эта только и делает, что таскается за мной, ни плана у нее, ни настоящей инициативы.

Я вздрагиваю и маскирую это тем, что вздыбливаю на всем теле шерсть.

Я несовершенна, но они еще хуже.

Вот мне и полегчало. Я сознаю, что как ни глупа я сама, другие даже глупее меня.

Момент сомнения позади. Я вспомнила, кто я такая.

Я «ее величество Бастет», способная объединить несколько видов, создать целое сообщество, сколотить армию, трижды отразившую натиск в сто раз более многочисленных крыс.

Я обладаю силой мысли, позволяющей мне интуитивно общаться с особями других видов.

Духовные силы позволяют мне связываться со Вселенной и вызывать дождь, когда горит наша башня.

Мой титул не ворованный, я доказала, что достойна его.

Что ж, вот опять я оказываюсь права, а мои оппоненты посрамлены.

Так-то лучше. Остается, правда, проблема – Павел. Ему полагалось стать для меня решением, а оказалось, что есть риск обрести в его лице худшую угрозу.

Теперь у крыс есть два обладателя Третьего Глаза, у нас же после гибели Пифагора остался всего один – я.

Ко мне подходит Натали.

– Тебе бы отдохнуть, – говорит она. – Ты много сделала, чтобы попытаться нас спасти. Необязательно раз за разом добиваться успеха.

Глядя на нее, я раздумываю, а потом отвечаю:

– Пока Павел, наш пленник, вел свой рассказ, я поняла, что недостаточно знаю вас, Натали. Можно задать вопрос? Какова ваша личная история?

– Почему ты об этом спрашиваешь? – удивляется она.

– Вы – «мой человек», я живу с вами с ранней юности, но все равно плохо вас знаю.

– Ты – кошка, это в порядке вещей.

– Дело в том, что вы беременны, вам предстоит решающий выбор, вы поссорились с отцом ребенка. Я хочу понять вашу ситуацию и попробовать вам помочь.

Ей смешно.

– Ты возомнила себя моим психологом?

Я сохраняю невозмутимость и продолжаю настаивать, не уточняя, что для меня это способ отвлечься от катастрофы с Павлом:

– Я хочу вникнуть в тайну вашей пары.

Она запускает пальцы себе в волосы и убирает пряди за уши.

– Знаешь, некоторые люди живут парами, каждый день видятся, заводят детей – но не знают друг друга. Однажды я даже спросила подругу, прожившую десять лет с одним и тем же мужчиной: можешь сказать, какого цвета у твоего мужа глаза? Она сама удивилась, что не может ответить на этот вопрос. Она давно перестала на него смотреть и забыла, какого цвета у него глаза! Бывает, такие люди обращаются друг к другу «дорогой» или «любимая», потому что уже не помнят имен!

Она преувеличивает, это изолированные случаи, на их примере нельзя обобщать.

Разве это любовь, если не смотреть друг на друга и друг другом не интересоваться?

– Знаешь, у людей жизнь парами ничего не значит. Обычно три года длится страстная любовь, еще три года уходит на притирку и решение повседневных вопросов, потом рождаются дети, и тогда в лучшем случае люди становятся друзьями, живущими вместе, а в худшем врагами. Чаще всего результат – два соседа-сожителя, общающиеся с целью воспитания детей, совместных покупок, выноса мусора.

– Как насчет секса?

– После трех лет страсти сексом часто начинают заниматься все реже. По той простой причине, что повторяемость лишает его заманчивости.

Теперь я понимаю, почему на корабле после тридцати шести дней секса с Пифагором я начала отлынивать (и это при том, что у нас с ним было прямое подключение мозгов!).

– Продолжайте ваш рассказ, Натали.

Она роется в своей сумке, достает сигарету и зажигалку, закуривает. Терпеть не могу, когда она это делает – противный запах дыма и смолы пропитывает мою шерсть, но я чувствую, что ей это необходимо, чтобы собраться с мыслями.

– Я родилась в семье архитекторов. Моя мать была архитектором, отец тоже, даже дедушка был архитектором. В детстве мне часто дарили конструкторы, чтобы я собирала домики, потом поощряли строительство шалашей, в которых я играла с двумя моими сестрами. Их строительство домов интересовало меньше, чем меня: старшая сестра увлеклась медициной, младшая – литературой. В нашей жизни не было ничего выдающегося, пока однажды не произошла удивительная вещь. На одном семейном торжестве мой дядя Гислен выпил лишнего и ляпнул: «Между прочим, когда ваш папаша говорит, что задерживается в пятницу вечером на стройке, это неправда! На самом деле он отправляется в клуб Le Trou Duck, своеобразное местечко!» Сказал – и подмигнул. Мне было шестнадцать лет, для меня отец был лучшим на свете архитектором, строившим красивые и прочные мосты, школы, стадионы, парки, дизайнерские здания в форме ракушек. Я почувствовала, что не все о нем знаю. Как-то в пятницу вечером я сама пошла в «Le Trou Duck». На вывеске клуба красовалась утка напротив дыры[2]. Я долго ждала у выхода, зная, что к часу ночи он возвращается домой. Увидев отца, я не поверила своим глазам: мой отец, мой родной отец, был в странной одежде из черной кожи, в такой же фуражке, весь увешанный цепями. Выходя, он держал за руку молодого усача. На прощанье они страстно поцеловались в губы.

Натали кривится, жадно затягивается табачным дымом и надолго задерживает его в легких.

– Я так и осталась стоять с разинутым ртом. Рассказать о своем открытии сестрам я не осмелилась, но смотреть в глаза отцу больше не могла. Давно он ходит в «Trou Duck»? Мне не давал покоя этот вопрос. Я стала рассеянной – все думали, что это издержки подросткового возраста. Наконец, отец сообщил нам, что болен. Я подслушала его телефонный разговор с врачом, речь шла о саркоме Капоши. Я поняла, что у отца СПИД.

Натали снова сильно затягивается и медленно выпускает дым.

– Это страшная болезнь, передающаяся при половых контактах. В те времена ее еще не умели лечить. Отец быстро худел, весь покрылся черными нарывами. Через несколько месяцев он умер. Я не могла ему простить, что он скрывал от нас свое естество. После этого у меня начались приступы уныния, потом развилась настоящая депрессия. Мне ничего не хотелось, даже вставать утром. Дважды я пыталась покончить с собой. Мать заставила меня обратиться к психологу. Он смотрел на меня сквозь толстые стекла очков малюсенькими, почти невидимыми глазками. «Ваш отец был хорошим родителем?» – задал он мне вопрос. Я ответила, что дело не в этом, а в том, что он был гомосексуалистом и скрывал это от нас, обманывал нас, а потом умер из-за этого своего пристрастия. Вот что меня потрясло. «Он был с вами ласков, когда вы были маленькой?» – спросил психолог. Я ответила, что да, был, но проблема не в этом. Он продолжил вопросы: «Отец рассказывал вам перед сном сказки? Обнимал? Учил ходить, говорить, читать?» Я в ответ твердила одно: «Все так, но дело не в этом, беда в том, что он жил во лжи!» Психолог знай себе спрашивает: «Он дарил вам подарки на Рождество? Проводил с вами каникулы? Помогал делать домашние задания? У вас были причины им гордиться?» А потом и говорит: «Он выполнял свои отцовские обязанности, да или нет?» Я ответила утвердительно. Он не дал мне добавить «но» и заключил: «Раз так, по какому праву вы его осуждаете? Почему он должен был лишать себя удовольствия? Вспоминайте все то хорошее, что с ним связано, и перестаньте его осуждать». Я не нашла, что возразить. Хватило одного сеанса, чтобы я поняла, что имела лучшего на свете отца и что надо быть дурой, чтобы его осуждать.

Теперь я казнила себя за то, что презирала отца. Потом со мной случился сильный приступ любви, и мне захотелось одного: прожить такую же жизнь, как мой отец. Так я стала архитектором и лесбиянкой.

Новая затяжка.

– Однажды сестры застукали меня с другими девушками в клубе «La Cachotiere» и подняли на смех. Я поняла, что круг замкнулся. Но мне больше ничего не нужно было себе доказывать, поэтому я с головой ушла в архитектуру. Женщины от меня отвернулись, я стала проявлять интерес к мужчинам, сначала это было «дополнением», потом стало вызывать все больше интереса. Когда ты видела меня с Тома, это был уже третий в моей жизни опыт гетеросексуальных отношений.

– Теперь вы с Романом.

– Была с Романом…

– Какие у вас к нему, собственно, претензии?

Натали в который раз затягивается и отвечает:

– Я уже тебе говорила: я чувствую, что он бросит меня ради другой и я останусь одна. Если он так поступит – а я уверена, что это неизбежно, – то лучше не рожать от него ребенка.

Ах да, я и забыла.

– У нас, женщин, шестое чувство, нюх на это дело. Даже если Роман еще этим не занялся, я вижу, как все молодые смазливые американки строят ему глазки. Долго он сопротивляться не сможет, а я тем временем беременна его ребенком!

– Почему вы все время говорите про «его» ребенка? Это «ваш» ребенок. Ваше поведение не должно зависеть от поведения других. Делайте выбор сами, без чужого влияния.

Она озадаченно смотрит на меня.

– Что ты мне посоветуешь, Бастет?

Надо взвешивать каждое свое слово, иначе не годится. Я перед ней в долгу.

– Скоро мы все, наверное, умрем. В жизни выбор невелик: это либо «любовь», либо «страх». Советую выбрать первое. Хватит ревновать, образуйте с Романом пару, сохраните этого ребенка. Любите друг друга.

– Это будет сложно. Мы перестали разговаривать.

– Тогда, с вашего разрешения, я сама с ним поговорю.

Она смотрит на меня так, как никогда раньше не смотрела. Думаю, впервые за все время нашей совместной жизни до нее дошло, с кем она имеет дело. В конце концов, мы с ней – тоже пара и тоже недостаточно друг другом интересуемся. Полагаю, она только сейчас смекнула, что от меня может быть польза, что из моих советов может выйти толк.

– Ты сделаешь это для меня?

– Сейчас у меня довольно гибкий график, – отвечаю я ей. – Вы этого хотите?

Я вижу, что она взволнована. Мне удалось заронить спору сомнения, теперь она будет расти, как гриб.

Поскольку я больше не желаю думать ни о провале операции «Павел», ни о политике, ни о своем сыне, не собираюсь возвращаться к своим сомнениям, самое время разыскать Романа.

Я нахожу его на пятом этаже, где засели программисты. Сейчас он играет с Сильвеном в видеоигру. Цель, вероятно, в том, чтоб отвлечься после сильного нервного напряжения.

Я сую ему наушник, давая понять, что намерена с ним поговорить.

У меня впечатление, что я его отвлекаю.

– Можно с вами потолковать, Роман?

– О Павле?

– О Натали.

– Она на меня дуется, не пойму почему. Так или иначе, между нами все кончено.

– А я знаю почему. Но прежде чем продолжить, хочу ближе с вами познакомиться, как следует в вас разобраться. Какой была ваша прежняя жизнь?

Пифагор дал мне однажды хороший совет: проси людей рассказать тебе их легенду.

Мой вопрос застает его врасплох.

– Разве кошку может заинтересовать рассказ о человеческой жизни?

– Первое: я не просто кошка, я Бастет. Второе: вы не просто человек, вы – Роман Уэллс.

Он улыбается и начинает:

– В моей жизни нет ничего особенного. Я принадлежу к семье Уэллсов. Когда я был мал, родители все время рассказывали мне про Эдмонда Уэллса, самого настоящего мудреца, все обо всем понявшего благодаря наблюдениям за муравьями. У нас дома висели его портреты. Треугольной формой головы он немного походил на Кафку. Кажется, он надо всем насмехался. А потом я прочитал его труд – «Энциклопедию». Мне было тогда лет тринадцать. Я унес ее в туалет и открывал наугад, когда усаживался в этом укромном месте, где никто не мог меня побеспокоить. Я часами просиживал на закрытом толчке, читал и старался понять перспективы, открываемые каждой из этих виньеток. Так у меня сформировалась жажда знаний. Я читал, путешествовал, экспериментировал. Я накапливал знания еще более яростно оттого, что у моей матери начались провалы в памяти. Диагноз прозвучал как приговор: болезнь Альцгеймера. Этот Альцгеймер был мерзкий тип, и болезнь его имени мерзкая. Чем труднее становилось матери вспоминать даже саму себя, тем сильнее было мое желание пополнять мою собственную Энциклопедию Относительного и Абсолютного Знания. Потом я, разумеется, занялся науками: изучал одновременно физику, биологию, химию, социологию, даже историю. При этом жизнь моих чувств не была насыщенной. Я не ходил по ночным клубам, не бражничал, был скорее «ботаником»: моим пойлом было накопление знаний, если я на что и отвлекался, то на видеоигры. А потом я поступил в университет Орсе. Там у меня в двадцать один год случилось первое любовное увлечение. Оно плохо кончилось. После него случилось второе, тоже с плохим концом. Я стал профессором в изобретенной мной самим области – энциклопедизме. Я думал, что живу только страстью к знанию и буду отвергать супружескую жизнь до конца моих дней…

– А потом появилась Натали.

Роман наливает себе стакан воды и медленно пьет.

– Она ведет себя так же, как все остальные: вдруг беспричинно отдаляется, бросает на меня взгляды, полные упрека. Если бы я знал, в чем дело!

– Она беременна, – сообщаю я Роману.

Он давится водой и закашливается.

– ЧТО?!

– Она ждет ребенка, отец которого вы.

– Но… но… но почему тогда она меня избегает?

– Потому что думает, что вы уйдете от нее к другой женщине.

– Абсурд какой-то!

– От вас требуется немного: обнадежить ее.

– Обнадежить? Это же бред!

– Нужно, чтобы кто-то один сделал шаг навстречу другому.

Он размышляет, и я чувствую, что в голове у него теснятся самые противоречивые мысли.

– Нет, мне не в чем себя упрекнуть. Первый шаг должна сделать она.

Ну и болван!

– Вряд ли сейчас подходящий момент, чтобы выпячивать свою гордость.

– Скажи ей, пусть придет, мы поговорим.

Я иду на этаж Натали и пересказываю ей свой разговор с Романом.

– Что? Он даже не хочет сам прийти? Так я и думала: на самом деле он меня не любит. Не вижу причины возвращаться к человеку, не способному на небольшое усилие даже в таких критических обстоятельствах.

Эта тоже хороша.

Мне начинает наскучивать неуместная гордость, за которую держатся оба в этой парочке.

Если такая она, любовь в человеческой паре, то я, пожалуй, предпочту беззаботность кошачьей пары.

Я закладываю заднюю лапу за ухо и вылизываю себя целиком.

Вообще-то люди начинают меня утомлять.

Когда я думаю, что Натали и Роман претендуют на то, чтобы фигурировать среди умнейших представителей своего вида, то становится боязно даже представить, как все это происходит у не столь культурных людей.

Все это позволяет понять, почему в ассамблее представителей ста двух сообществ никогда не бывает согласия. Все они из чистой гордыни противоречат друг другу. Разногласия служат им средствами самоопределения, соглашаться им неинтересно. Когда спорят двое людей, торжествуют… три мнения.

Я смотрю на себя в зеркало.

Возможно, у меня мания величия, зато я отличаюсь от всех этих ограниченных персонажей.

Иногда у меня получается выходить за пределы эгоцентризма, чтобы расширить свою точку зрения.

34. Анатман в буддизме

Анатман означает «не Я».

Это понятие буддизма противоположно понятию «атман» – индуистскому варианту эго.

Таким способом Будда хотел выразить тот факт, что индивидуальное «Я» есть простая условность. Оно не определено и не унифицировано, являясь простым стечением преходящих обстоятельств. Тем не менее человек идентифицирует себя с этим атман-эго настолько, что оно становится его уникальным «Я».

Вместо того чтобы сомневаться в нем, мы его чтим и пытаемся удовлетворить. Так человек превращается в невольника ненасытного властелина. Эго, или атман, – это источник желания обладать, ревности, насилия.

Понятие «анатман» подразумевает, напротив, отсутствие окончательного индивидуального «Я». Значит, нечего обслуживать, нечего спасать и нечего бояться, ибо есть возможность, что наш дух не имеет ни начала, ни конца и не ограничен в пространстве.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

35. Неподвижное путешествие

Моя мать говорила: «Если ничего не происходит, значит, готовится что-то ужасное».

По-прежнему идет дождь.

Что затевают эти две зловредные крысы, командующие несчетной армией?

Обстановка внутри башни Свободы далека от оптимизма.

Больше всего народу собралось на шестьдесят восьмом этаже, где разбило лагерь сообщество хиппи.

Там громоздится огромная статуя толстобрюхого человека со слоновьей головой. Познания в РЭОАЗ подсказывают мне, что это Ганеша, индуистский бог праздника и расслабления.

Обстановка на этом этаже странная: здесь пахнет ладаном, полно разноцветных картинок, изображающих длинноволосых музыкантов и обнимающихся парочек.

Многие лежат на подушках или даже прямо на голом полу и курят сигареты с цветочным запахом. Музыка, которую они слушают, совершенно не похожа на сочинения Иоганна-Себастьяна Баха.

Среди них я с изумлением обнаруживаю моего собственного сына, курящего в компании своей невесты-американки.

Я бросаюсь к нему.

– Это еще что такое, Анжело? Чем ты тут занимаешься?

– Все мы подохнем, мама, вот я и пытаюсь урвать кусочек удовольствия. Пусть хотя бы мои последние часы будут приятными. Это кошачья курительная трава, Кимберли дала мне попробовать. От нее появляется желание расслабиться, чувствуешь себя легким, как облачко. Музыка кажется еще мелодичнее.

– Кошачья курительная трава? Это же наркотик!

– Полегче, мама, не осуждай того, чего не знаешь. Попробуй, сама увидишь.

Мой дебильный сынок, уже доказавший в прошлом, что он всегда принимает наихудшие решения в наихудший момент, предлагает мне одурманиться наркотиком! Я обязана найти убедительное возражение.

Я пытаюсь его вразумить:

– На мой взгляд, пока продолжается жизнь, есть надежда, пока теплится разум, можно попробовать выиграть. У меня впечатление, что твоя кошачья курительная трава как раз затмевает тебе разум.

– Чем больше я курю, тем больше забываю обо всем, что портит мне жизнь. Музыка и Кимберли уносят меня в небеса.

Он с наслаждением затягивается кошачьей курительной травой и выпускает дым через ноздри. Невеста принимается вылизывать ему шерсть, он дрожит от удовольствия.

– Кимберли называет это «отпустить ситуацию». Сама знаешь, мама, мы боролись как могли. Ты сделала даже больше, чем должна была. Ты рисковала, еле избежала гибели, а теперь оказалось, что все это бесполезно. Лучше откажись от этой непрерывной бесполезной возни. Смирись с поражением.

И это мне говорит Анжело, всегдашний оголтелый вояка? Неслыханное дело!

– Хватит трепыхаться, покури и все забудь…

Теперь он вылизывает шерсть Кимберли, а та урчит от удовольствия.

– Анжело, ты, кажется, не понял, кто такая твоя мать…

– Нет, мама, это ты ничего не поняла. Ты хочешь все контролировать, оттого и страдаешь. Полюбуйся, Эсмеральда – и та курит.

Действительно, бывшая моя соперница растянулась рядом с человеком, который сует ей самокрутку.

Еще сильнее мое удивление при виде Хиллари Клинтон, которая тоже курит. Кашляя, она обменивается дурацкими шутками с генералом Грантом.

Все опустили руки и лапы. Все, но не я.

Я вынесла из РЭОАЗ, что принцип действия этих наркотиков – впрыск дофамина, вызывающий краткосрочную эйфорию. Когда она проходит, нехватка дофамина вызывает, наоборот, недомогание, причем гораздо более длительное, чем эйфория.

У всего есть цена. Плата за краткое удовольствие – длительный упадок духа.

Кроме того, наркотик влияет на память. После его употребления трудно вспоминать подробности. Главное, я себя знаю: у меня и так природная паранойя, если добавить в кровь вещество такого рода, дела пойдут еще хуже.

Увы, у меня сейчас период сомнений и неуверенности. Неудача операции «Павел» меня подкосила. Я превратилась в живой знак вопроса. Даже мои убеждения насчет наркотиков утратили былую силу.

Что если и в этом я не права?

Возможно, прав мой сын, нельзя судить, не попробовав самой.

– Ладно, говори, что и как делать.

– Пусть Роман тебе покажет.

Тут передо мной предстает сам Роман.

Неужели даже он отказался от борьбы?

Подозреваю, что так на него подействовала ссора с Натали. А я-то надеялась, что он поборется за еще не родившееся дитя… Куда там! Он предпочитает бегство от реальности.

– Роман! Вы будете курить?

– То же самое было во время Вьетнамской войны. Под конец, когда до солдат дошло, что война проиграна, они обратились к наркотикам, потому что реальность стала для них невыносимой, – объясняет французский ученый.

– И вы туда же? Вы же скоро станете отцом!

– Не думаю… – отвечает он с иронией, в которой раньше не был замечен. – Все мы подохнем, всех нас сожрут крысы.

Так и есть, у всех кишка тонка.

– Что ты тянешь, мама? Попроси, пусть скрутит тебе косячок.

Не дожидаясь моего ответа, Роман скручивает из бумаги трубочку и набивает ее сушеной травой.

– Учти, мама, у тебя может закружиться голова.

– Подумаешь, я уже пила шампанское, – с бравадой заявляю я.

У меня впечатление, что Кимберли от этих моих слов расхохоталась бы, если бы могла. Но не может, поэтому просто смотрит на меня с сожалением.

– Раз так, ты убедишься, что это «почти» то же самое.

Анжело показывает мне, как это делается: затягивается, задерживает дым в легких как можно дольше, выпускает его из ноздрей и изо рта.

– Хочешь быть похожей на людей – изволь попробовать, – говорит он, довольный, что родная мать готовится расслабиться с ним вместе.

Я затягиваюсь, дым щекочет горло, меня душит кашель.

– Готово, – говорит Кимберли. – Немного подожди, чтобы проняло.

Как ни странно, музыка вдруг начинает казаться мне… более благозвучной.

Я делаю новую затяжку, в этот раз кашель слабее.

Третья затяжка.

Не скажу, что это очень приятно, дым обжигает горло и легкие.

– Для первого раза достаточно, а то тебя вырвет, – советует Анжело тоном знатока.

Я тем временем сажусь и слушаю музыку – никогда еще так не слушала.

– Что это за песня? – спрашиваю я Романа.

– Led Zeppelin, композиция Stairway To Heaven.

Может, виновата «травка», но, кажется, я предпочитаю Led Zeppelin, а не Каллас или Баха. Я закрываю глаза. В моем мозгу пестреют цветы. Сотни цветов раскрывают лепестки каждый раз, когда звучат ударные. Из цветов вспархивают бабочки.

– Годится? – спрашивает Анжело. – Начинаешь расслабляться, мама?

Начинается новая композиция Led Zeppelin.

– А это как называется?

– «Кашмир», типичная индийская музыка, этот инструмент называется ситар, – отвечает мне Роман.

– Нравится? Расслабляет, правда? – радуется Анжело.

Это не просто расслабление… Такое впечатление, что забывается все напряжение дня, что у меня впервые получается отпустить ситуацию, говоря словами Кимберли. А все эта странная, монотонная, назойливая музыка…

Я поворачиваюсь к Роману.

– Вам обязательно нужно поговорить с Натали. Этого ребенка надо сохранить. Уверена, смешение ваших генов даст чудесный результат. Он должен родиться.

– Ты плохо знаешь Натали: она очень жесткая. Хватит с меня ее приступов ревности!

– Ей страшно, надо ее ободрить, – говорю я.

– Я только это и делаю, но она как дырявая бочка: сколько ни льешь в такую воду, она никогда не наполняется. Ей постоянно нужно еще больше любви, еще больше похвалы, поддержки. Я дал максимум того, что мог. Проект завести ребенка ее не изменит. Наоборот, у меня впечатление, что она закрывается именно из-за этого.

Под влиянием наркотика я начинаю понимать, что зря пытаюсь вмешиваться в личную жизнь людей и вообще в чужую личную жизнь. Способность и неспособность людей ладить друг с другом объясняются иррациональными причинами, поэтому в отношениях внутри пары ни за что не найти ни малейшего смысла.

И вообще, говорю я себе, мои амбиции ни на чем не основаны. Старания спасать других рождены самомнением. Кто я такая, чтобы встревать в чужие дела? Я чувствую вдруг, что мне ни до чего нет дела. Мне все до лампочки и хочется одного: слушать музыку, отдыхать, ничего больше не узнавать и не знать.

Позитивный элемент – музыка. «Трава» меняет мое слуховое восприятие. Каждая новая вещь вызывает бурю чувств, они захлестывают меня, как раньше живопись Лувра.

Теперь я чувствую, до чего мой сын Анжело счастлив со своей американской невестой, когда лежит вдвоем с ней под статуей Ганеши.

Ко мне подходит Эсмеральда.

– Тебе хорошо? – мяукает она.

– Меня разобрало совсем не так сильно, как я боялась.

Стоит мне это промяукать, как начинается рвота. После рвоты все меняется. Кимберли превращается в рыжую крысу, я от нее шарахаюсь.

– Ты уверена? – не отстает Эсмеральда.

Она подходит ко мне вплотную, твердя эту фразу. При этом ее морда удлиняется, заостренные уши округляются, вместо клыков из пасти торчат крысиные резцы.

Я знала, что лучше не прикасаться к наркотику.

– Ей нехорошо, – мяукает кто-то позади меня.

Я оглядываюсь и вижу порыжевшего, почти оранжевого Анжело с крысиной головой.

Ляжки кошек вокруг меня округляются, головы вытягиваются, лохматые хвосты удлиняются, утончаются, розовеют.

Все до одной превращаются в крыс.

Мне остается искать спасения у Романа. Он сидит ко мне спиной, я вижу только его волосы. Но вот он оглядывается, и – о, ужас! – его человеческое лицо тоже заменила морда страшного грызуна.

ТУТ У ВСЕХ КРЫСИНЫЕ ГОЛОВЫ!

Кошачье мяуканье и человеческие голоса превращаются в мерзкий насмешливый писк. Все смотрят на меня.

Я ЕДИНСТВЕННАЯ, КТО НЕ СТАЛ КРЫСОЙ.

Меня окружают враги, норовящие мне нагадить.

Я забиваюсь в угол.

– Похоже, тебе страшно, мама, – говорит Анжело, водя влево-вправо своей крысиной мордочкой.

НЕТ! НЕ ПОДХОДИТЕ КО МНЕ!

Они, тем не менее, подбираются ко мне вплотную, и я вся дрожу.

– Не бойся, это мы, – говорит Эсмеральда и щелкает кончиком своего крысиного хвоста – длинного, розового.

– НЕТ! ВЫ – КРЫСЫ!!!

Я убегаю на лестницу и мчусь вверх. Пробегаю, не останавливаясь, этажи разных племен и оказываюсь на самом верху, на сто четвертом этаже.

Но и тут кишат кошки и люди с крысиными головами. Поэтому, расходуя последние остатки энергии, я выбегаю на террасу и, не обращая внимания на проливной дождь, лезу на антенну.

Помнится, эта антенна служит также громоотводом, но я в таком состоянии, что мне все равно.

Если пришло время расстаться с жизнью, то без разницы: от молнии или от укусов крысиных резцов.

Добравшись до крохотной площадки, я смотрю вниз. До чего высоко! Не страдая головокружением, я с удовольствием разглядываю Нью-Йорк с этакой верхотуры.

Мне тревожно оттого, что я больше не контролирую свой мозг.

Не надо было баловаться наркотиком.

Здесь я далеко от людей и от кошек с крысиными головами, живущих в нашей башне, и еще дальше от крыс, кишащих на улицах и в подземельях Нью-Йорка.

Несмотря на дождь, я засыпаю в этом негостеприимном месте, надеясь, что из головы выветрится дым, отравляющий кровь и сознание.

Мне снится сон. Он про мир крыс, которые в конце концов заполонили весь мир. Еще мне снится зоопарк: там в клетках сидят люди, голые и грязные. На табличке написано: «Древние исчезнувшие виды». Внизу приписано: «Не бросайте им еду, не стучите по решетке – это их беспокоит».

Чуть дальше другая клетка. На табличке надпись: «Осторожно, опасный вид. Кошки кусаются. Держите подальше детей, кошки могут оцарапать их когтями».

36. Животные и наркотики

Кошки обладают сильной чувствительностью к кошачьей траве (она же мятный котовник или кошачья мята). Она высвобождает молекулу, которая воздействует на их гормональную систему. От ее употребления у кошек возникают галлюцинации, они принимаются изображать охоту, потягиваться, бегать, пускать слюну.

Ягуары жуют лиану, являющуюся ингредиентом снадобья айяхуаска, которое применяют для стимуляции видений шаманы Амазонии. В этом растении содержится диметилтриптамин – мощное психотропное средство.

Канадские муфлоны поедают два мелких растения: астрагаль и окситропис, добиваясь состояния опьянения.

Северные олени едят галлюциногенные грибы, например, красные мухоморы, пьянеют и принимаются бесцельно носиться туда-сюда. Некоторые особи теряются по этой причине во время миграций. Еще более сильное действие на них оказывает моча наевшихся мухоморов соплеменников.

Африканские слоны едят листья мелкого кустарника ибога, отчего начинают сильно мотать хоботом справа налево.

Австралийские валлаби, близкие родственники кенгуру, обожают цветы мака (опиумного), от которых принимаются безостановочно кружиться на месте.

Мадагаскарские краснолобые лемуры жуют ядовитых сороконожек и натирают себе анус получаемым соком, лечась таким способом от некоторых паразитов. Правда, это снадобье является канцерогенным.

В Канаде воробьи злоупотребляют забродившими плодами, добиваясь опьянения.

Дельфины жуют рыбу фугу и передают ее друг другу изо рта в рот, выдавливая из нее тетродотоксин (смертельный яд для людей). После этого они скользят по поверхности воды, любуясь собственным отражением.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

37. Возвращение

Меня будит теплый солнечный луч.

На горизонте, за небоскребами, разгорается заря.

Я вижу на крыше курящих людей.

Значит, это был не сон.

У меня раскалывается голова после не слишком удачного психоделического опыта, вызванного курением вчера вечером кошачьей травы.

Отсюда, с высоты, я разглядываю этот город, начинающий меня страшить, как никогда не страшил Париж.

Чувствую, мне нужно вспомнить что-то важное, но, наверное, из-за «травки» я забыла, что именно.

Что-то, связанное с этим городом?

КОШМАР! ЯСНАЯ СУХАЯ ПОГОДА! ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО КРЫСЫ СНОВА СМОГУТ РАЗЖЕЧЬ ПОЖАР!

Я спускаюсь вниз. Все, кого я встречаю, успели восстановить за ночь кто кошачий, кто человеческий облик.

Первым ко мне обращается Анжело:

– Мама, я тебя обыскался! Думаю, у тебя было тяжкое пробуждение.

Не утруждаясь ответить родному сыну, я продолжаю спускаться и добираюсь до пятого этажа, где гнездятся программисты.

– Ты хоть получила немного удовольствия, мама? – интересуется Анжело, не отстающий от меня. – Надеюсь, это хотя бы не вызвало у тебя отвращения.

По крайней мере, мне теперь не нужно подыскивать аргументы, почему я больше не хочу к этому возвращаться!

Взбредет же такое в голову! Обязательно надо было попробовать странное курево и вообще прислушаться к советам своего сына…

Состояние у меня до сих пор странноватое.

Головокружение не прекращается.

Больше никогда не стану курить эту кошачью траву!

Больше никогда не прикоснусь к психотропным веществам, влияющим на мои когнитивные способности.

Больше никогда не выйду за пределы реальности.

Я яростно занимаюсь личным туалетом, чтобы избавиться от молекул этой отравы, застрявшей в моей шерсти. Яростно вылизываю себя, потому что хочу избавиться от воспоминаний о своем параноидальном бреде.

Щиплет язык, болит голова.

Я миную семьдесят первый этаж, где генерал Грант разместил солдатское племя. Это самый чистый, самый дисциплинированный этаж.

На шестьдесят девятом этаже живут французы. Натали еще не вставала.

Я пристраиваюсь к своей служанке.

– Теперь остается одно – ждать смерти, – говорю я, чтобы завязать разговор.

– Я не верю, что Павел нас предал. Скорее он не мог не вернуться к своим, а там крысы, увидев у него Третий Глаз, убили его, – отвечает Натали, чтобы меня подбодрить.

– Благодарю за старания избавить меня от чувства вины.

– Мы все делаем, что можем, без малейшей гарантии успеха, – замечает она.

Какое-то время я наблюдаю за французами. Некоторые из них танцуют.

– У меня была беседа с Романом. Он вас любит и хочет сохранить ребенка.

– ТЫ ЕМУ СКАЗАЛА, ЧТО Я БЕРЕМЕННА?

– Я люблю вас обоих. Я обнаружила, что между вами есть недопонимание, и решила, что надо помочь вам наладить диалог.

– Куда ты лезешь?!

Она встает и отпихивает меня. Я удивлена ее враждебной реакцией. Никогда еще она не была со мной так груба.

Это и есть награда миротворцам?

– За кого ты себя принимаешь? Ты всего лишь кошка, тебе нельзя влезать в человеческие дела!

– Но…

– Бедняжка Бастет! Хочешь, честно скажу, что я о тебе думаю? Ты – кошка с запредельным самомнением. Твои претензии сравнимы разве что с твоей неспособностью добиваться успеха. Ты плохая мать, плохая подруга, плохая кошка! А ты что думала? Ты взялась командовать обществом и только усугубляешь беспорядок!

Она уходит, положив конец нашему диалогу. Я вздыхаю. Вспоминается рассуждение моей матери: «Когда хочешь помогать другим, то проблема в том, что чаще всего те, кто зовет на помощь, на самом деле в ней не нуждаются. Почему? Потому что они считают себя частью сложившейся ситуации, видят себя героями, противостоящими враждебности. Если ты положишь конец этой враждебности, то они перестанут быть героями своей собственной легенды. Прежде чем помогать другим, подумай, задайся вопросом: смогут ли другие тебе это простить?»

Мать все понимала. И, кстати, применяла свое понимание на практике: никогда никому не помогала. Помнится, даже в раннем детстве я твердо знала, что не могу рассчитывать на своих родителей: на отца – потому что он ушел, обрюхатив мою мать, и на нее саму – потому что она эгоистка. Это меня и сформировало. Теперь, поддавшись дурному влиянию людей, я начинаю сочувствовать страдальцам. Я чувствую чужую боль, она меня интересует и тревожит, помощь им становится для меня потребностью, вызовом.

Одновременно я открываю для себя ограничения этой системы.

Помогать ближнему – нелегкое дело.

И вот, лежа одна в углу на французском этаже, я, забыв про музыку и про танцующих вокруг людей, поедаю крысиный окорок и грежу.

Как говорил библейский царь Соломон: «Суета, все суета».

Стоит мне вспомнить Библию, как в голову снова приходит проект кошачьей Библии в духе книги Бытие. Начинаться она могла бы так:

«Сначала было…»

Но тут откуда-то издали доносится истошный крик:

– БАСТЕТ!

Меня зовет профессор Роман Уэллс. У него возникла какая-то просьба ко мне, но я уже усвоила урок: каждый сам за себя.

Он меня ищет.

Уэллс снова заведет разговор о своем будущем ребенке. Попросит уговаривать Натали. Но у меня есть достоинство, я сделала максимум, больше я ничего не могу.

Вижу, он машет руками. Мне приходит мысль пригласить его к себе в писари.

– БАСТЕТ! Где Бастет? Где Бастет?

Вообще-то он вежливее Натали. Возможно, он скажет, что сначала мне следует научиться писать. Да, в писари он сгодится.

«Сначала было…»

Наконец-то он меня заметил. Я даже не соизволю замяукать.

– СКОРЕЕ, БАСТЕТ, СЮДА! ЗА МНОЙ!

– В чем дело? Если это снова Натали, то я уже пыталась и мало чего добилась…

– Павел!

Павел?

Я несусь по лестнице за Романом. Он выбегает на пятый этаж.

– Он согласен говорить только с тобой, – объясняет мне Сильвен, с волнением смотрящий на экран.

– Что произошло?

– После бегства Павла я мог следить за ним при помощи датчика в его Третьем Глазу. Над тем участком все время кружил дрон. Датчик Павла подавал сигнал из постамента статуи Свободы. И вот сегодня утром я получил письменное сообщение. В переводе оно означает: «Я хочу говорить с Бастет». Поэтому я попросил Романа отыскать тебя.

Я устраиваюсь в кресле. Сильвен включает динамик, чтобы разговор слышали люди вокруг.

– Здравствуйте, Павел. Вы хотели со мной поговорить?

– У меня есть для вас новости, Бастет. Но сначала я объясню, что произошло. Когда я вернулся к своим, меня заподозрили в шпионаже в вашу пользу и захотели убить. Но я призвал в свидетели Тамерлана и убедил его, что вторая крыса с Третьим Глазом – большое удобство для крысиного сообщества. Потом я предложил сыграть роль двойного агента. То есть делать вид, что я за вас, а на самом деле играть двойную игру. Сказал, что мог бы связаться с вами и передавать ложные сведения, чтобы вызвать у вас панику и принудить к капитуляции. Аль Капоне и Тамерлан совещались по моему поводу. Тамерлану пришлась по душе моя необычность, он сказал, что я представляю большую ценность, потому что в случае его гибели останется другая крыса, способная входить в Интернет.

Ничего себе! Наш Павел добился успеха!

– Что вы им ответили?

– Ответил, что они могут на меня положиться. Рассказал обо всем, что видел в вашей башне, о том, сколько в ней засело людей, кошек и собак.

Роман разделяет мой энтузиазм, в отличие от Натали и остальных, испытывающих сомнения.

– Понимаю… Что же представляет собой дезинформация, которую вам следует нам передать, чтобы мы запаниковали и сдались?

– Они намерены заложить взрывчатку у вас в подвале.

Все долго молчат.

– Это правда?

– Частично. На самом деле после неудачи с поджогом бумаги и бензина Тамерлан стал искать более действенный способ и вспомнил формулу артиллерийского пороха, которую вычитал в Интернете, когда он еще работал: уголь + сера + селитра.

Вокруг меня собралось уже человек двадцать, включая Хиллари Клинтон, генерала Гранта, Натали и нескольких представителей человеческих сообществ.

– Они собираются взорвать нашу башню? – спрашиваю я.

– Собираются, – подтверждает Павел.

– Но ведь вы сами назвали это «дезинформацией», которую они решили нам подбросить, чтобы мы сошли с ума от страха, не так ли?

– Именно так.

– В чем же здесь неправда? – спрашиваю я с надеждой.

– Тут такое дело… Правда в том, что они нашли уголь и серу и принялись собирать то и другое в больших количествах. А вот селитры-то у них и нет.

Не знаю, радоваться мне или печалиться.

– То есть нам нечего опасаться?

– Пока что нечего, они еще не могут взорвать вашу башню. Но они ищут селитру.

– Ваша «дезинформация» должна вызвать у нас приступ паники. В чем она будет заключаться?

– Вы броситесь бежать. На выходе из башни вас станут убивать.

– Спасибо за предостережение, Павел. Но если я правильно поняла, чтобы не спалить ваше «прикрытие», нам нужно изобразить бегство?

– Все правильно.

Я выключаю микрофон и смотрю на Романа и Сильвена, тоже понявших ситуацию.

– Надо заставить их поверить, что он двойной агент, – говорит первый.

– Где гарантия, что он не «тройной» агент? – возражает второй.

– Павел манипулирует нами, на самом деле он на их стороне. Крыса есть крыса, – вступает в разговор Анжело.

– Твой сын прав, крыса не заслуживает доверия, – поддакивает ему Эсмеральда.

– Одно дело – поделиться сведениями, и совсем другое – точно знать, как ими воспользуются, – напоминает Натали.

– По-моему, доступ к знаниям делает… лучше, – говорю я.

– Лучше для кого? – спрашивает Роман. – Для них или для нас?

– Он получил от нас подарок и должен испытывать к нам благодарность.

Я еще не договорила, а уже вспомнила, что этот мир соткан из одной неблагодарности и что те, кто оказывает услугу, обычно не могут рассчитывать на признательность.

– Алло? Вы меня слышите? – окликает нас Павел.

– Да, простите. Итак, Тамерлан принял вас и даже поздравил с вашей… мутацией. Вы сообщили нам, что передали им информацию о положении в башне, чтобы добиться их доверия… Может быть, вы расскажете теперь, что происходит внутри постамента статуи Свободы?

– Они хотят вас перебить. Только об этом и думают.

– По вашим словам, пока что у них нет селитры, значит, они ничего не могут предпринять.

– В сущности, ваша судьба зависит от памяти Тамерлана. Он сказал, что читал, где добывают селитру, когда имел доступ к Интернету, но никак не вспомнит…

– То есть мы зависим от воспоминания, которое посетит или не посетит отдельную крысу…

Все мы, сидящие в компьютерном зале, переглядываемся, не зная, поздравлять нам друг друга или тревожиться.

Я продолжаю разговор:

– Можно поручить вам задание, Павел?

– Я вас слушаю.

Я иду ва-банк:

– Сможете убить Тамерлана?

– Это будет нелегко. Он все-таки во мне не уверен, – отвечает крыса-шпион.

Чувствую, нам не хватает какой-то яркой мысли.

Дух Пифагора, надоумь меня! Что бы ты сделал на моем месте? Как использовать разведчика, заброшенного в тыл противника?

– Может, натравить двух царей друг на друга? Попробуете, Павел?

Крыса раздумывает.

– Попробовать, пожалуй, можно. Сейчас они неплохо ладят, потому что у них есть общий враг – вы, но все равно они остаются двумя крайне самолюбивыми вожаками.

– Мы на вас рассчитываем, Павел. В ваших лапах не только наше будущее, но и будущее всех на свете. Все зависит от вашего таланта разведчика.

Связь прерывается.

– Павел нами манипулирует! – заявляет генерал Грант, слушавший переговоры. – Какие у него причины нам помогать? Никаких! Он сам говорит, что, пугая нас, подбивает попробовать покинуть башню. Из-за него мы, спасаясь от вымышленной угрозы, можем подвергнуться смертельной опасности.

– Он доносит, что крысы обзавелись серой и углем, но им недостает селитры, – напоминает Роман.

Люди оживленно переговариваются.

– Он сказал, что перешел на нашу сторону.

– Он ведет тройную игру.

– Он лжет.

– Что взять с крысы?

Чувствую, ситуация может резко ухудшиться.

– Нельзя так рисковать, – вступает в разговор Хиллари Клинтон. – Надо эвакуироваться из башни, пока у них нет селитры. Попробуем сбежать под покровом ночи. Если нас обнаружат, мы станем обороняться. Для этого у нас есть генерал Грант с вооруженной армией.

Я мяукаю:

– Это именно то, чего они хотят, вы же слышали Павла!

Вояка качает головой.

– Президент Клинтон права. Мы понесем потери, но это разумнее, чем ждать, ничего не предпринимая, пока подорвут основание башни и она рухнет. Пора вступить в бой! У меня остались пулеметы и огнеметы, у индейцев есть луки. Мы перебьем достаточно крыс, чтобы некоторые из нас ушли живыми. По моей прикидке, удастся спастись… – Он умолкает, считая в уме. – Скажем, двадцати процентам населения башни.

– Вы предлагаете смириться с потерей восьмидесяти процентов? – удивляется Роман Уэллс. – Не многовато ли?

– Все лучше ста процентов, – упрямится генерал.

– Нет, нам нельзя оставлять башню, – говорю я. – Надо сделать вид, что мы бежим, не более того. Во всяком случае, до поры до времени.

– Так какие наши действия? – спрашивает Хиллари Клинтон, все сильнее волнуясь.

– Доверимся Павлу, – говорю я.

Но люди не учитывают мою рекомендацию. Их речь становится быстрее, они почти переходят на крик. В конце концов они принимают самое бесполезное, самое слабое решение: созвать ассамблею представителей ста двух сообществ для демократических дебатов.

Проходит десять минут. В зале ассамблеи растет напряжение. У людей есть, как водится, один-единственный ответ на плохие новости: орать друг на друга вместо того, чтобы прибегнуть к воображению и найти решение.

Я делаю знак Натали, чтобы она взяла меня к себе на плечо. Она колеблется – похоже, до сих пор на меня сердита (как я посмела пытаться спасти ее пару?). В конце концов моя служанка уступает.

– Кажется, я начинаю уставать, – сетую я ей. – Наверное, это возраст.

– Ты не несешь ответственности за все происходящее в мире. Сейчас, во всяком случае, нам остается только ждать и молиться.

– Я рассчитываю на Павла.

– Ты ждешь слишком многого от крысы.

– Он не просто крыса, а крыса, которую я наставляла лично.

– Крыса не перестает быть крысой, – звучит человеческий ответ.

Я слежу за ассамблеей представителей ста двух сообществ, ненавидящих друг друга и отчетливо проявляющих свою ненависть.

– Прости, Бастет, я вспылила. Я сказала не то, что думаю. Знаю, тобою движут только лучшие побуждения. Ты как ребенок, желающий помирить своих родителей. Знаешь, раньше, в молодости, я считала, что с возрастом начинаешь понимать все больше. Ничего подобного! Со временем я ко всему теряю интерес. Я принимаю мир таким, какой он есть, у меня пропало желание его изменить.

– Не разделяю вашего фатализма, Натали. Считаю, что любой, решивший изменить мир, может добиться успеха.

Мне хочется добавить, что ей лучше постараться помириться с Романом и родить. Но, зная, что она не ищет легких путей, я решаю больше не вмешиваться.

– Ты столько всего сделала, Бастет, что имеешь право на отдых.

Она идет за бутылкой с шампанским из батареи генерала Гранта и наливает полный бокал.

– За рок! – произносит она.

– За людей, старающихся в одиночку менять мир! – отвечаю я.

– За пророков!

– За Павла, нашего разведчика, который, надеюсь, нас не предаст.

Мы пьем, не обращая внимания на крики людей, спорящих о том, какое решение будет лучше.

Бедные люди!

Вся ситуация настолько смешна, что я с трудом удерживаюсь от хохота.

38. Эпидемия смеха в Танзании

30 января 1962 г. в пансионе для девушек в танзанийской деревне Кашаша разразилась эпидемия безумного смеха. Сначала хохотали трое, потом хохот распространился на всех 159 воспитанниц. В течение шестнадцати дней их разбирал неудержимый смех. Преподавателей эпидемия не затронула, но они признавали, что ни они, ни ученицы не могут работать в таких условиях.

Министр здравоохранения Танзании серьезно отнесся к ситуации и присвоил эпидемии смеха название на суахили: омунеепо.

Явление оказалось заразным и затронуло другие образовательные учреждения поблизости. В марте омунеепо подхватили 217 человек, причем не только подростки, но и взрослые. В мае новая волна, поразившая две школы, вынудила власти их закрыть. В июне эпидемия безумного смеха поразила еще четырнадцать школ, тоже закрытых властями.

Эпидемия омунеепо продолжалась несколько месяцев: люди начинали смеяться и переставали себя контролировать. Более чем с тысячью человек происходили повторяющиеся приступы сумасшедшего хохота, не дававшие им сосредоточиться на простейших делах.

Несколько английских и американских ученых, приехавших изучать это явление, в том числе профессор социологии Питер МакГроу, не нашли никакого объяснения эпидемии, охватившей одновременно множество людей, ограничившись указанием на стресс от школьного обучения как на ее вероятную причину.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

39. Инфильтрант

– У меня две новости: хорошая и плохая. С какой начать? – говорит Павел.

Благодаря написанной Романом программе речь крысы переводится и на кошачий, и на человеческий язык. Перевод звучит из громкоговорителей на весь зал заседаний, где мы собрались.

В этот раз мне предоставили специальное место, усадив на одном уровне с людьми.

Меня снимают, мое изображение выводится на экраны внутреннего телевидения башни Свободы. Все люди и все кошки в башне меня видят и слушают. Я говорю отчетливо, чтобы исключить недопонимание.

– Первым делом я выражаю вам, Павел, благодарность за восстановление связи с нами. Оставляю вам право самому решить, с какой из двух новостей начать.

– Начну с хорошей. Это произошло вчера вечером. Тамерлан и Аль Капоне повздорили. Из-за меня. Тамерлан считает, что мне можно доверять, Аль Капоне – что нельзя. После этого они много говорили о вас… Бастет. Аль Капоне спрашивал, почему той ночью, когда на нас напали кошки и он дрался с одной из них, Тамерлан не пришел ему на помощь, а неподвижно наблюдал за вами, Бастет. Француз отвечал, что вы – не просто кошка и что он сразу заметил, что у вас на шее нет РЭОАЗ. Он не захотел вас убивать, не узнав, где РЭОАЗ. Аль Капоне сказал, что чуть не погиб. Разговор о вас, Бастет, продолжился.

Мне нравится, когда враг приписывает мне значимость.

– Увидев вас той ночью, Тамерлан счел вас сверходаренной кошкой, превосходящей умом всех людей в башне Свободы, вместе взятых.

А он мне нравится, этот Павел. У него весьма современный способ мышления.

Я бросаю взгляд на Хиллари Клинтон, напоминая ей о нашем письменном соглашении и о том, что если я добьюсь результата, то ей придется выполнить обещание.

Она вздыхает и чуть заметно двигает подбородком, имея, видимо, в виду: «Быть вам сто третьей представительницей ассамблеи».

Я повторяю, чтобы быть уверенной, что все хорошо расслышали:

– Итак, два крысиных царя повздорили из-за того, можно ли вам доверять, и из-за страха, который им внушаю я. Что было дальше?

– Тамерлан подчеркивал важность РЭОАЗ. Он сказал, что если поспешить с подрывом башни, то среди развалин трудно будет найти этот бесценный предмет. Аль Капоне стал нервничать, напомнил Тамерлану, что тот чужак, которого терпят только за его технические познания, и что он обязан повиноваться ему. Тамерлан возразил, что доступ к человеческим знаниям будет выгоден всем крысам и что вредно путать личную гордыню с коллективным интересом. Аль Капоне обвинил Тамерлана в том, что тот – сообщник крыс. После этого у меня создалось впечатление, что настал момент вмешаться и приступить к выполнению вашего, Бастет, задания.

Он снова делает паузу, чтобы все напряглись в ожидании.

– Я начал со слов, что знаком с вами лично и что вы – грозная кошка, которой им следует серьезно опасаться.

Недурно.

– Я напомнил, что это вы предприняли ночную диверсию и что вы настолько извращены и жестоки, что от вас приходится ждать дальнейших неожиданностей.

Куда он клонит?

– Потом я сказал, что мне понятно бездействие Тамерлана, поскольку такую, как Бастет, лучше взять в плен живой. Хотя бы по той простой причине, что только она знает, где искать РЭОАЗ. Я объяснил, что имел доступ к этой неисчерпаемой кладези премудрости и что этот опыт меня потряс. Этим я приобрел симпатию Тамерлана и враждебность Аль Капоне. Тот усомнился в моем статусе двойного агента и заподозрил меня в том, что я являюсь тройным агентом на вашем содержании.

Логично.

– Я сказал, что благодаря нашему численному превосходству мы, крысы, не можем потерпеть поражения. И что единственный серьезный вопрос касается не моего статуса и не статуса какой-то там кошки, а того, кто будет нами править после победы – две крысы или одна.

Обожаю эту крысу. До чего изощренный ум в теле какого-то грызуна!

– На это Аль Капоне ответил: «Я есть и всегда буду единственным властелином. Ты, Тамерлан, – всего лишь мой гость и вассал». Тамерлан возразил, что то, что он даровал крысам огонь и вскоре дарует взрывчатку, – достаточный довод в пользу того, чтобы не считаться простым вассалом. Закончил Тамерлан словами, что если кому предстоит единолично править после победы, то это будет обладатель знаний, необходимых для того, чтобы предложить всем крысам вдохновляющий проект будущего.

– Что было дальше? – нетерпеливо спрашиваю я.

– Аль Капоне сказал, что с него хватит наглости этого чужака.

Все, и люди, и кошки, замирают в ожидании продолжения. Кажется, Павлу доставляет извращенное удовольствие тянуть, создавая интригу.

– Два царя утратили взаимопонимание. Усилились трения между многочисленными американскими баронами и немногочисленными французскими, пытавшимися сохранить независимость. Аль Капоне сказал, что американские крысы крупнее, сильнее и умнее французских, а их самки красивее и благоуханнее. «Насчет ума я не уверен», – ответил на это Тамерлан. Аль Капоне потребовал, чтобы он повторил. «Вы, американцы, не крупнее, а толще», – заявил Тамерлан. Окружавшие нас бароны уже были готовы друг на друга наброситься. Назревал американо-французский конфликт. Решение принял Аль Капоне, предложивший Тамерлану: «Пусть будет дуэль. Проверим, кто из нас двоих сильнее».

Очередная пауза.

– Они схлестнулись. Все бароны встали вокруг них кольцом, чтобы внимательно следить за царской дуэлью.

– И?..

Он злоупотребляет властью рассказчика. Чувствую, ему нравится нас обескураживать.

– Аль Капоне навалился на Тамерлана всей своей тушей, но Тамерлан ловко отскочил в сторону, обежал его и нанес удар сзади. Укус пришелся в шейную вену. Аль Капоне даже не мог дотянуться до него когтями. Как он ни хлестал противника своим толстым хвостом, тот не думал его отпускать. Тамерлан все усиливал и усиливал хватку, пока не хлынула кровь. Аль Капоне рухнул на колени, потом растянулся плашмя и истек кровью. Французские, потом американские бароны принялись лакать кровь поверженного властелина.

Чудесная новость!

– Аль Капоне мертв! Ты уверен?

– Маловероятно, что он оправится от полученных ран, тем более что Тамерлан провел ритуал перехода власти от одного царя к другому. Он вскрыл его череп и сожрал мозг в знак того, что ум предшественника перешел к нему.

До чего все просто!

– Тамерлан провозгласил себя не просто царем, а императором крыс. Он потребовал, чтобы все бароны принесли ему клятву верности. Все мы подчинились: простерлись перед ним, выставив зады, и позволили ему на нас помочиться. Потом он объявил, что намерен воспользоваться Интернетом, чтобы объединить не только американских крыс, но и крыс всей планеты. Он потребовал, чтобы его признали ИМПЕРАТОРОМ ВСЕХ КРЫС МИРА.

Новость о гибели одного из худших наших врагов должна бы меня обрадовать, но у меня предчувствие, что худшее впереди.

Что если, стремясь сделать лучше, я усилила и централизовала власть наших недругов?

Теперь нам противостоит единственный вражеский главарь, но я слишком дорого заплатила за знание об этом, и это хуже всего.

Немного подождав, я задаю не дающий мне покоя вопрос:

– Все это – хорошая новость. А плохая?

– Едва Тамерлана выбрали, как он вспомнил способ получения селитры. По его утверждению, для этого достаточно собрать помет летучих мышей. Как нарочно, многие тоннели нью-йоркского метро облюбованы летучими мышами. Он приказал всем присутствующим крысам выскоблить стены тоннелей, где живут летучие мыши. Он назвал пропорцию для пороха: 30 процентов угля, 30 процентов серы, 40 процентов селитры. Получив достаточное количество пороха, он собирается заложить пороховые заряды в подвалы башни Свободы и подорвать ее.

– А как же его страх не найти среди развалин флешку с РЭОАЗ?

– Он передумал. Тамерлан сказал, что вспомнил еще кое-что: флешка противоударная, а значит, он обязательно рано или поздно найдет ее среди обломков. Так что плохая новость заключается в том, что все вы, похоже… умрете.

В моем Третьем Глазу вдруг начинается зуд. Наверное, в мой мозг поступает слишком много информации, приводящей к переутомлению. Пора отключаться.

Так что он сказал?

40. Церебральные имплантанты профессора Дельгадо

Испанский нейрофизиолог профессор Хосе Дельгадо увлекался изучением работы мозга. После учебы в Испании и в США, на факультете физиологии Йельского университета, он предложил в 1950 г. протокол стимуляции различных участков мозга при помощи электродов (ESB – Electrical Stimulation of Brain, «электрическая стимуляция мозга»). Ему удавалось читать испускаемые мозгом сигналы, а также, применяя мельчайшие импульсы, вызывать эмоции и галлюцинации.

В 1952 г. он усовершенствовал свой прибор и создал «Стимосейвер» для дистанционного радиоуправления. Подсоединяя свой прибор к мозгу обезьяны, он управлял ею на расстоянии, заставляя вращать глазами, чихать, зевать, ворчать, менять сердечный ритм и даже засыпать.

Дельгадо испробовал свое изобретение на коте и заставил его вылизывать себя во сне и поднимать определенную лапу. Ему удавалось управлять расширением кошачьего зрачка, как диафрагмой фотообъектива.

При испытании прибора на тридцатилетней женщине та против своей воли сгибала палец, смеялась, плакала, видела цветные картинки и даже испытывала любовное чувство (вплоть до того, что призналась в ходе эксперимента в любви, а сразу после прекращения стимулирования мозга снова стала равнодушной к недавнему объекту вожделения).

В 1963 г. Хосе Дельгадо вживил свои электроды в мозг быка. На арене Кордовы атакующий бык встал как вкопанный от переданного по радио электрического сигнала. Рогам остались считаные сантиметры до туловища экспериментатора.

Однако успех этого эксперимента вызвал некоторое недоверие к работе невролога, заподозренного в намерении штамповать безмозглых рабов с дистанционным управлением. К 1980 г. обличителей «оруэллской девиации» стало столько, что Хосе Дельгадо лишили всякого финансирования и ему пришлось прекратить свои странные опыты с человеческим мозгом.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

41. Положение усложняется

Моя мать говорила: «Самое неприятное в смерти – неспособность действовать в последние секунды перед кончиной, когда тебя посещают отличные мысли и понимание всего на свете».

Матушка скончалась в преклонном возрасте двадцати лет (у людей это соответствует девяноста годам), и то по глупой случайности: ее подвел расчет при прыжке с крыши, и она не достигла крыши противоположного дома. Она шлепнулась на мостовую, и все бы ничего, если бы не машина, проезжавшая именно в тот момент.

Не знаю, не мелькнула ли у нее за доли секунды до того, как ее голова превратилась в кашу, такая мысль: «Ну вот я и поняла наконец смысл жизни».

Не знаю, как вы представляете последние секунды перед тем, как ваше тело превратится в гору мяса, а я со дня смерти матери живу с мыслью, что постоянно должна быть готова к утрате всего.

Сейчас я отчетливее, чем когда-либо раньше, чувствую близость конца.

Тамерлан решителен и полон энергии, он не успокоится, пока не сотрет в пыль нашу спасительную башню, последний оплот сопротивления крысиному нашествию.

Признаться, дальнейшее меня мало интересует в силу того, что я уже не смогу его наблюдать.

Другое дело, если…

Другое дело, если после меня останется письменный след.

Кошачья Библия или автобиография Бастет?

Чем больше я об этом думаю, тем интереснее становится мне собственная правдивая история по сравнению с выдуманным текстом, с вымышленными легендами, с космогонией другого биологического вида.

Нет ничего более волнующего, чем реальность.

Даже если ты подозреваешь, что твоя история может оказаться еще невероятнее, чем любая легенда.

День складывается как-то странно.

Я не голодна.

Я прохожу мимо своего сына, все больше злоупотребляющего наркотиками.

На шестьдесят девятом этаже я встречаю Натали и Романа, которые после слабой попытки поговорить разразились взаимными упреками и наорали друг на друга, что чревато новой разлукой.

Я склоняюсь к мнению, что ее беременность сопровождается гормональными нарушениями и ухудшением настроения.

Я вылезаю на крышу небоскреба и встречаю там Эсмеральду, которая, как я накануне, любуется Нью-Йорком с этой ни с чем не сравнимой точки обзора.

– О чем ты думаешь?

– О Буковски, – сознается она.

– Тебе известно, что его назвали в честь поэта, убивавшего себя пьянством?

– Порой он бывал неуклюжим, но он меня смешил. Мне его не хватает.

– А мне не хватает Пифагора. Мы обе – «вдовы», как это называется у людей.

– Теперь мы ждем своего часа, – философски заявляет желтоглазая черная кошка.

– Рано или поздно все умирают.

– По-моему, мы прожили замечательную жизнь – в той мере, в какой с нами происходили необыкновенные события. Если уж на то пошло, я благодарна за все это тебе, Бастет. Не будь тебя, я бы, наверное, так и осталась в Булонском лесу и продолжала ловить ворон.

– Нет, это я тебе признательна, Эсмеральда. Я была к тебе несправедлива. Ты реально спасла мне жизнь, а я не хотела этого признавать – боялась, что ты станешь звездой вместо меня. Теперь, на исходе нашего существования, я не прочь признать, что испытывала дурацкую ревность – совсем как моя хозяйка Натали ревнует Романа. Все мы боимся потерять то, что нам якобы принадлежит. А на самом деле нам не принадлежит ровным счетом ничего.

– Это был просто страх состариться и перестать быть желанной.

– Нет, скорее заблуждение, что ты обладаешь вещами или людьми. Если в это верить, то возникает страх их потерять или стать несчастной. Я порой сомневаюсь, что мое тело принадлежит мне. Если так, то умереть – значит вернуть настоящему владельцу эту шерстяную оболочку и кровь, полученные взаймы при рождении.

Она качает головой. Это движение превращается в дрожь, она отряхивается.

Над Манхэттеном сияет полуденное солнце, стеклянные башни истово отражают его лучи.

– Сколько нам осталось времени, прежде чем Тамерлан наскребет достаточно дерьма летучих мышей, чтобы претворить в жизнь свои недобрые замыслы?

– Я его знаю, он не станет медлить.

– Пожелаем летучим мышам основательного запора, – вздыхает Эсмеральда.

У меня в носу и в горле так щекочет, что я не могу сдержаться. Шутка Эсмеральды вызывает у меня приступ смеха, то есть заменяющие смех чихание и кашель.

Эсмеральда удивленно смотрит на меня, потом в подражание мне тоже смеется.

Кошачий смех – это нечто!

Мы хохочем над шуткой, потом оттого, что видим друг друга смеющимися, совсем как люди.

Глядя на Эсмеральду, я испытываю огромное желание ее любить.

Она, наверное, испытывает то же самое. Скорее всего, это простая взаимная симпатия двух самок, лишившихся своих самцов.

Мы пристально смотрим друг на друга, наши мордочки сближаются. Это что-то новенькое! Нечто вроде духовного притяжения, не имеющего отношения к нашему полу и телесному сходству.

Сближение наших носов происходит медленно, но неудержимо. В ожидании соприкосновения я закрываю глаза.

Но в этот самый момент звучит сигнал тревоги.

Я открываю глаза.

Эсмеральда уже мчится на сто четвертый этаж. Я не отстаю. Там мы узнаем, что стряслось.

Мы ждем. Из динамиков слышится писк Павла, синхронно переводимый на человеческий язык.

– Тамерлан сумел собрать достаточно селитры, чтобы начать перетаскивать ее в ваши подвалы. Его план – уничтожить вашу башню этой ночью, пока вы будете спать.

Как ни странно, в голове у меня всплывает аркан таро «Дом Божий», который я видела в РЭОАЗ. Это башня, в которую ударила молния: верхушка расколота, люди летят вниз.

– Мы этого не допустим. Мы их атакуем и заблокируем, как в прошлый раз, когда они притащили бензин, – храбрится генерал Грант.

– Вам их не остановить. Наших носильщиков со взрывчатой смесью будут охранять тысячи воинов. Тамерлан извлек урок из неудачи с бензиновыми канистрами.

– А вы, Павел, находясь там, можете что-нибудь предпринять, чтобы им помешать?

– Провозгласив себя императором, Тамерлан окружил себя французскими баронами. Американским баронам он больше не доверяет, ко мне он теперь относится крайне подозрительно. Завел личную охрану, все, чем его кормят, сначала пробуют доверенные французские крысы. Он укрепил все оборонительные системы в постаменте статуи. Одновременно он разослал за пределы Нью-Йорка отряды для вербовки новой живой силы. Он задумал сколотить «величайшую в мире крысиную орду всех времен», сам он называет ее «ордой конца света». Имеется в виду конец вашего света. Вы – последний очаг сопротивления. Поэтому вместо того чтобы подождать, он решил нанести по вам сокрушительный удар, чтобы впечатлить своих подданных и стереть память обо всех прошлых поражениях.

Павел умолкает.

– Вот вы и сообщили дурную новость, – говорю ему я. – Может, в противовес ей найдется что-нибудь хорошее?

– Гм… Пока что, как мне ни жаль, ничего такого нет. Должен доложить, что мне все труднее устанавливать с вами контакт. Мне страшно, что меня заметят и сообразят, что неспроста над статуей Свободы висит дрон, хорошо различимый в ясную погоду. Пока что единственная моя защита – поглощенность всех крыс подготовкой к подрыву вашей башни. Прерву-ка я сейчас этот разговор…

На этом все.

Все долго молчат.

Затем собирается ассамблея ста двух, и опять я догадываюсь, что цель поднявшегося на ней спора – найти и пригвоздить виноватого.

Все потому, что такова система. Когда людям страшно, они находят кого-то, на кого удобно повесить вину, и сосредотачивают на нем всю свою агрессию, которую нельзя направить на сам источник беды.

Доведя себя до крайней степени взвинченности, они казнят назначенного провинившегося. Тем самым они убеждают самих себя, что не опустили руки, а действовали, пускай даже просто против одного из своих.

Это называется «принцип козла отпущения»: кто-то обязательно платит за провал.

Лично я за то, чтобы правильно ставить вопрос. Моя забота – найти выход, а до того, кто именно провинился, мне нет дела.

В данный момент объектом всеобщей агрессии служит Хиллари Клинтон. Насколько я улавливаю, ей ставят в упрек то, что она доверилась кошке (то есть мне). Предводитель сообщества латиноамериканцев требует ее немедленного смещения и новых выборов. Президент порывается высказаться в оправдание своих действий, но представители всех ста двух общин дружно ее критикуют. Звучат предложения выбрать президентом генерала Гранта, так как только военному под силу справиться со столь масштабным кризисом. Генерал заявляет, что он всегда в распоряжении общества и что у него в запасе есть радикальное средство – атомная бомба.

Правда, когда его начинают спрашивать, как конкретно он планирует применить свое излюбленное средство, он признается, что еще не думал об этом, но подумает и обязательно найдет способ, если ему предоставят немного времени. Представитель китайцев напоминает генералу, что именно времени у нас и не осталось.

Потом на помост поднимается Норовистый Конь с напоминанием, что в прошлый раз пожару не дали разгореться именно индейцы, пустившие в ход луки и стрелы. Это достижение достойно вознаграждения – перехода поста президента к вождю индейцев.

Тут верующие всех конфессий вспоминают, что крысы – это небесная кара за человеческие грехи и что настал момент выдвинуть священника для примирения со Всевышним. Они предлагают коллективно молиться.

Наблюдая за их препирательствами, я лучше понимаю, как их цивилизация дошла до Краха.

Они не любят друг друга.

Их самоидентификация происходит по различиям, а не по сходным признакам.

Я шепчу, обращаясь к Натали:

– Кажется, я придумала решение. Несите меня к микрофону.

Я прыгаю служанке на плечо, и она проталкивается сквозь разгоряченную толпу, прокладывая мне путь к пюпитру. Там она наклоняется к микрофону.

– Похоже, нашу Бастет осенило. Есть смысл к ней прислушаться.

– Видали мы, куда приводят идеи вашей кошки! – бушует священник с жестикуляцией, призванной отогнать дьявола.

– Вот именно! Сначала ее операция по ликвидации крысиных царей, потом шпионская эпопея! – иронизирует кто-то еще.

Это замечание приводит всех представителей в еще большее неистовство. Со всех сторон несутся оскорбления.

От меня есть хоть какой-то толк: найдена идея для сплочения – всеобщая ненависть ко мне.

Но Натали не намерена отступать.

– Мы в таком ужасном положении, что ничего не потеряем, если ее выслушаем… А потом выберем себе нового президента, – заключает прагматичная Натали.

– Вот уж нет, она натворила столько глупостей, что никто больше не станет ее слушать! – заявляет Хиллари Клинтон, хватаясь за соломинку – шанс вернуть себе хотя бы немного авторитета, выступая против меня.

Но тут вмешивается генерал Грант:

– Предлагаю послушать, что скажет кошка. Идеи как таковые не страшны, страшны плохие идеи. Пусть выскажется, а мы решим, чего стоит ее предложение.

Такова жизнь: те, кого ты считала союзниками, отступаются от тебя, а те, кого принимала за недругов, оказывают тебе поддержку.

– А теперь молчание! – властно и зычно требует генерал.

Зал никак не угомонится, поэтому он вынимает пистолет и трижды стреляет в потолок.

Хороший способ добиться всеобщего внимания!

Я прикладываю лапу к уху, чтобы лучше выстроить мысли.

– Женщины и мужчины, кошки и коты! Мы должны вместе отразить новую угрозу, исходящую от взрывчатки. Я считаю, что это здание может с минуты на минуту полностью обрушиться. С применением атомной бомбы мы уже опоздали, а избрание нового президента любого пола вряд ли сделает опасность менее грозной.

В этот раз меня внимательно слушают.

– Так что ты предлагаешь, кошка? – спрашивает представитель племени панков, голова которого украшена гребнем, как у моего погибшего друга какаду Шампольона.

Кошка? Какое странное обращение! Он произнес это слово как оскорбление. Рот у них всех порвется, что ли, если они назовут меня «ваше величество»?

Но сейчас не время проявлять обидчивость из-за протокольных тонкостей.

– Я предлагаю прибегнуть к самому действенному оружию – тому самому, к которому у меня есть талант.

– Ты о чем?

– О коммуникации.

– Коммуникация между кем и кем? – нервничает Хиллари Клинтон.

– Между мной и Тамерланом.

Сначала все недоуменно молчат, потом в зале поднимается насмешливый гул.

Я невозмутимо продолжаю:

– В прошлом я с ним уже общалась. Это была прямая коммуникация благодаря Третьему Глазу, которым снабжены мы оба. Соединившись при помощи кабеля USB, мы вели прямой диалог – между моим и его мозгом.

– Что же вы намерены сказать этой крысе? – спрашивает лукавым тоном Хиллари Клинтон.

– Это будет импровизация, но я сделаю все, чтобы мы остались в живых, а это, кажется, уже немало. Если у кого-то из вас есть идея лучше этой, то я, разумеется, готова отказаться от своей.

Это и есть власть над миром: не жить в страхе, думать над практическими решениями, иметь смелость рисковать своей жизнью для разблокирования ситуаций, кажущихся всем неразрешимыми.

– Есть другие предложения? Напоминаю, пока мы здесь ведем дебаты, тысячи крыс набивают подвалы этой башни артиллерийским порохом.

– Как только ты попытаешься к нему приблизиться, они тебя убьют, – предупреждает Норовистый Конь.

– Здесь-то нам и пригодится Павел, наш разведчик. Он устроит нам с Тамерланом встречу.

– Что помешает ему убить тебя? – спрашивает Эсмеральда, вдруг озаботившаяся темой моего выживания.

– Ничего. Но если ничего не предпринять, то умрем мы все.

По-моему, генерал Грант опять хочет взять слово, поэтому я опережаю его и рублю сплеча:

– Нельзя дальше тянуть! Доверьтесь мне. Если я провалюсь, то уже не вернусь назад.

Залом владеет нерешительность. Я оглядываю всех по очереди, гляжу каждому в глаза: генералу Гранту, Хиллари Клинтон, Роману, Натали, Сильвену, Эдит, Джессике, Норовистому Коню, Эсмеральде, Анжело.

– Должна сообщить, что я попросила Хиллари Клинтон о льготе: чтобы мне предоставили место представителя сто третьего, кошачьего сообщества. Она дала мне обещание, но, как многие политики, она склонна уступать, когда это ей на руку, а после избрания забывать о своих обязательствах. Поэтому я призываю в свидетели вас: если вы проголосуете за то, чтобы я провела переговоры от вашего имени, то я приобрету официальный статус представителя в кошачье-человечьем сообществе башни Свободы.

Шум в зале. Я слышу шутки, насмешки, даже оскорбления.

Хиллари улыбается, понимая, что циники по большей части на ее стороне. Я обвожу взглядом всех представителей сообществ одного за другим.

Они тоже считают, что, даже если я спасу им жизнь, я не заслужу того же статуса, которым обладают они. Вот кретины! Они ставят свою видовую гордость выше инстинкта выживания.

Микрофон хватает Натали.

– Вы что, слабоумные? Выбора не осталось: либо Бастет, либо ничего!

Я тоже так думаю…

– Я вот беременна и хочу, чтобы мой ребенок родился в мире, не обреченном на гибель. Это значит, что я хочу пережить эту опасную ночь. Ирония в том, что мы позволяем себе бессмысленные политические дебаты, подвергая опасности не только наши собственные жизни, но и будущее всего человечества. Надо действовать без промедления. Либо сейчас, либо никогда!

Длительное молчание.

– Бастет хватило любезности предложить вам одобрить голосованием ее крайне рискованную, признаем это, миссию. А что вы? Вам хватает совести привередничать? За кого вы себя принимаете? Кто-нибудь из вас сунулся бы в крысиное логово, чтобы навязать переговоры их главарю? Пусть любой, не приемлющий ее в роли переговорщика, проведет переговоры вместо нее!

Все опускают глаза.

– Ну, кто отправится на остров Либерти для переговоров с Тамерланом? Кто?

Никто не шелохнется.

– Тем лучше. В таком случае будем считать, что голосование о зависимости между специальным заданием Бастет и получением ею официального статуса представителя сообщества кошек, насчитывающего у нас в башне целых восемь тысяч особей и превышающего, следовательно, численностью любое другое из других ста двух сообществ, превращается в формальность. Проведем его незамедлительно.

Обожаю эту женщину! Будь я человеком, предпочла бы быть ею, то есть такой, какой она стала от общения со мной. Вот это прогресс, вот это отвага, вот это решительность!

Эсмеральда подмигивает мне на человечий манер и мяукает на ухо:

– Это же надо, здорово ты приручила свою служанку!

– Итак, голосуем! Кто выступает против единственного реального на сегодня решения: отправить Бастет на переговоры с противником, при том что вследствие этого Бастет приобретет статус представителя сто третьего сообщества?

Поднимается одна-единственная рука – Хиллари Клинтон.

– Отлично, – говорит Натали, – сто одним голосом против одного миссия «переговоры с Тамерланом» признается одобренной. Соответственно, Бастет получает статус представителя сто третьего сообщества в нашей благородной ассамблее. Отныне она сможет выступать от имени своих сородичей и участвовать в голосованиях, подавая голос, равноценный голосу любого другого присутствующего здесь полномочного представителя.

Я выиграла.

Натали первой хлопает в ладоши, ее примеру следуют Роман, Эдит, Сильвен и Джессика. После нескольких секунд неуверенности, тянущихся для меня нестерпимо долго, все члены ассамблеи, а за ними и присутствующая на заседании публика тоже аплодируют, наконец, мне, моим идеям и храбрости.

На взрыв энтузиазма я, конечно, не рассчитывала, но все же я – первая кошка с реальным политическим статусом, пускай и добытым в кризисной обстановке.

Натали хватает меня и поднимает так высоко, как только может.

Я ВЫИГРАЛА.

И вот уже несколько человек вскакивают и начинают мне аплодировать. К поздравительным крикам примешивается мяуканье.

До моих сородичей тоже дошло, как высоки ставки и как высоко я забралась. Давно пора! Мне казалось, что американские кошки видят во мне свою обыкновенную соплеменницу, а то и чужую.

Аплодисменты не смолкают, но я уже сосредотачиваюсь на следующей цели – переговорах с императором Тамерланом.

Не проходит и нескольких минут, как Сильвен отправляет дрон к острову Либерти и устанавливает связь с Павлом.

Последнему сообщают о моем предложении, он передает его Тамерлану и докладывает, что император крыс готов принять меня – одну меня – в постаменте статуи. То есть у себя в логове, лишая меня шансов на побег.

Я соглашаюсь.

Сеанс связи завершен. Я нахожусь вместе с Натали, Романом, Эсмеральдой, Анжело и Кимберли в компьютерном зале.

– Браво, мама! План – супер! Подкрадись к нему поближе и убей!

– Хочешь совета? – спрашивает меня Роман.

– От вас – да.

– Оставайся спокойной, что бы ни происходило. После его реплики жди две секунды, прежде чем ответить.

– Что-нибудь еще?

– Дыши глубже. Дыхание поможет совладать с эмоциями, – советует Натали.

– Хочешь, я полечу с тобой? – предлагает Эсмеральда.

Нет уж, в прошлый раз мы друг другу помешали.

– Тамерлан потребовал, чтобы я была одна. Но за предложение спасибо.

– Что если с тобой произойдет несчастье? – спрашивает прагматичная Натали.

– Я хочу, чтобы моему сыну Анжело вживили Третий Глаз и отдали ему РЭОАЗ. Так он сможет продолжить и завершить мой проект становления кошачьей цивилизации. Тебя, Эсмеральда, я прошу помочь моему сыну добиться успеха. Бывает, что он проявляет излишнюю… импульсивность. Его нужно направлять. Твой долг – объяснить ему, что такой аргумент, как насилие, нужно использовать только после того, как испробованы и признаны неэффективными все остальные.

– Можешь на меня рассчитывать, Бастет.

– Что ж, больше не будем терять времени, нельзя допустить, чтобы этой ночью произошло непоправимое.

Проходит всего час, и вот я снова лечу на дроне в направлении вражеского лагеря.

Ветер прибивает мою белую шерсть с черными пятнами. Я нахожусь под сильным впечатлением от собственной смелости.

Я снова его увижу. Нельзя его недооценивать: даже если он крыса, то чрезвычайно умная. Это значит: не реагировать под влиянием эмоций, ничего не принимать на свой счет, на все отвечать, только хорошенько поразмыслив.

Мой летательный аппарат скользит над волнами, плещущими между Манхэттеном и островом Либерти. Наконец, я впервые вижу вблизи, при свете дня, монумент высотой девяносто три метра: пьедестал из розового гранита и саму статую из позеленевшей бронзы.

Впервые с тех пор как мне захотелось, чтобы все считали меня царицей, я докажу, что именно ею и являюсь.

Оглянувшись напоследок, я провожаю взглядом Манхэттен и нашу башню Свободы, значительно превосходящую высотой все остальные небоскребы.

Если я провалюсь, то погибнут все, в том числе мой сын и Натали. Даже РЭОАЗ пропадет среди развалин такой громадины. Это будет конец вообще всему. Настанет царство крыс, все человеческие познания будут стерты из памяти.

Чтобы набраться храбрости, я слушаю музыку – Сильвен позаботился, чтобы на дроне была такая возможность. Сейчас мой приемник транслирует «Токкату и фугу ре минор» Баха.

Несясь на дроне над водой, я наслаждаюсь этой могучей музыкой, придающей мне сил.

Возможно, истекают последние секунды моей жизни. Повезло же мне с этим имплантантом в голове! Воистину, я единственная и неповторимая.

Я потрясающая.

Я себя люблю.

Остается вопрос: останусь ли я на высоте при предстоящем историческом столкновении?

42. Встреча в «Лагере золотой парчи»

В 1520 г. французский король Франциск I и английский король Генрих VIII, наиболее могущественные монархи своего времени, решили заключить мир и запустить план экономического и военного слияния всех европейских стран. Эту идею выдвинул Томас Уолси, главный советник Генриха VIII. В некотором роде это был первый проект создания европейского политического сообщества. Ввиду осуществления такого альянса Франциск I предложил провести встречу в лагере в Баленгеме, неподалеку от Кале (север Франции). После двухлетних переговоров два соперника достигли, наконец, согласия. Франциску I было тогда двадцать пять лет, Генриху VIII – двадцать восемь.

«Лагерем золотой парчи» назвали место встречи и ее саму из-за невиданной пышности свит обоих монархов. На палатки набросили златотканые накидки. Каждый король привел с собой три тысячи человек, которых надо было развлекать: играла музыка, устраивали танцы, фейерверки, турниры, пиры. Англичан и французов сопровождали лучшие ремесленники, художники, повара, получившие задание произвести впечатление на противоположную сторону.

Обсуждались торговые и военные договоры. Трехлетнего французского дофина обручили с четырехлетней Марией Тюдор. Однако переговоры еще не кончились, а два короля, слишком много выпив за ужином, уже принялись друг над другом подтрунивать. Франциск утверждал, что французские художники лучше английских, что француженки всех краше, что французские воины победят на непрекращающихся в лагере турнирах своих противников. Тогда Генрих вызвал своего соперника на единоборство. Короли сошлись врукопашную на глазах у сидевших вокруг за столами придворных. Франциск победил, Генрих затребовал матч-реванш, но английская знать отговорила его драться во второй раз. Генрих VIII, огорченный и разобиженный, решил покинуть переговоры досрочно. Договоры о мире и об экономическом согласии остались неподписанными, брачный контракт был аннулирован.

После этого Генрих VIII поладил с худшим врагом Франциска I, императором Священной Римской империи германцем Карлом Пятым. В 1525 г. антифранцузский союз англичан и империи привел к битве при Павии, в которой французский король потерпел поражение и попал в плен. А ведь если бы в Лагере золотой парчи у двух королей дело не дошло до драки, то этой войны удалось бы избежать, более того, могла бы родиться единая Европа, о чем так мечтал Томас Уолси.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

43. Дуэль душ

Вокруг меня крысы – бароны с рыжей или серой шерстью, довольно нелюбезно глядящие на меня в упор. Они издают омерзительный запах, но я стараюсь от этого отвлечься.

Мы находимся на широкой лестнице у подножия статуи Свободы. На ступеньках помост, на него забралась красноглазая белая крыса.

Не бояться. Глубоко дышать.

При приземлении я замечаю душераздирающую картину: украшая площадку для нашей встречи, Тамерлан велел распять… кошек.

Я приближаюсь к помосту.

Не дай сбить тебя с толку. Дыши глубже.

Я делаю глубокий вдох и различаю среди зловония живых крыс запах разлагающихся трупов несчастных распятых кошек.

Нельзя на них смотреть.

Я поднимаюсь по ступенькам к своему злейшему врагу.

Он уже подключил к своей голове белый кабель USB и протягивает мне другой конец своими четырехпалыми лапками, так похожими на человеческие.

Я извлекаю коготками свое устройство Bluetooth и подключаю к нему белый кабель. Потом закрываю глаза, чтобы как можно четче понять чужую мысль.

– Рад новой встрече с тобой, Бастет.

Глядите-ка, теперь мы с ним на «ты»!

Я перестраиваюсь на ходу.

– Я тоже рада тебя видеть, Тамерлан.

Мы оценивающе смотрим друг на друга, принюхиваясь, чтобы уловить обонятельную информацию о противнике.

Напрасно я курила кошачью траву, она могла разрушить некоторые нейроны, полезные при данной ситуации.

Никогда больше не прикоснусь к веществам, воздействующим на мозг. За исключением шампанского для празднования своих успехов.

– Ты высказала пожелание встретиться. Что ты можешь мне предложить, Бастет?

– Я явилась для переговоров о нашей капитуляции, Тамерлан. В обмен на наше право на бегство я готова отдать тебе то, чего ты хочешь, как я полагаю, больше всего: Расширенную Энциклопедию Относительного и Абсолютного Знания.

Он показывает кивком на мою шею.

– Как я погляжу, на тебе ее нет. Что помешает мне первое – убить тебя, второе – перебить всех в башне Свободы, третье – найти среди развалин РЭОАЗ, помещенный, помнится, в особый футляр, которому нипочем ни огонь, ни самый мощный взрыв?

– Помешает это и то, что я распорядилась в случае моего невозвращения или провала наших переговоров уничтожить РЭОАЗ. Несмотря на этот прочнейший футляр, программист Роман заверил меня, что знает, как это сделать. Сокровище будет навсегда утрачено для нас, для вас и вообще для всех.

– Ты блефуешь.

– Ты готов рискнуть?

Чувствую, в этот раз противник восприимчив к моим доводам.

– Вот, значит, с каким предложением ты явилась, Бастет? Хочешь обменять знания на выживание?

– Все знания мира на горстку жизней. Полагаю, для тебя это выгодный обмен, к тому же моя смерть вряд ли даст тебе что-то еще, кроме примитивного удовольствия поквитаться с врагом. Это удовольствие недолговечно и, согласись, нелепо.

Сгрудившиеся вокруг нас недоверчивые крысы ничего не понимают в этой странной ситуации: их великий вождь спокойно болтает с врагом!

Для них я – кошка, то есть подлежу безусловному уничтожению.

– Как видишь, Тамерлан, я признаю твой успех и свое поражение. Я много думала. Вы были обречены на победу, ваша судьба – сменить людей. Ваша, а не наша. А знаешь почему?

– Я слушаю.

– Потому что вы, крысы, всеядные.

Похоже, он нашел мой довод уместным. Поэтому я продолжаю:

– Мы, кошки, – плотоядные существа, наши источники пропитания ограниченны: приходится охотиться на мышей, на птиц, на рыб. Другое дело вы: вы живете, питаясь фруктами, овощами, зерном, даже каким-нибудь пенопластом или синтетической губкой. Откуда я это знаю? Сама видела, как вы все это едите, и ничего с вами не делается.

– Свиньи тоже всеядные.

– Верно, но где им до вас с вашим стремлением завладеть миром! Это спокойные животные, их единственное желание – жить в мире и согласии с соседями. Они лишены свойственного вам духа завоевателей.

Немного лести всегда уместно.

– Сначала я отказывалась это принять, а потом поняла, что надо быть слепой, чтобы этого не видеть. Таков смысл эволюции. А ты, Тамерлан, – сверходаренное создание, выдвинувшееся среди сородичей, представителей сверходаренного вида. В этом тебе помогли люди.

Он внимательно меня слушает. Надо продолжать.

– Земля будет принадлежать крысам. Мы, кошки, просим лишь право убраться подальше от городов, в самые засушливые, самые холодные, вовсе не кишащие дичью края. Мы сбежим от вас как можно дальше. А вы приобретете вместе с РЭОАЗ человеческую науку и культуру. Так вы сможете обратить в личное пользование их большие города, машины, электричество, электронику, искусство.

Вряд ли ему было бы интересно говорить про юмор и про любовь…

Красноглазая белая крыса размышляет, а потом отвечает:

– Ты забываешь об одном, Бастет: я должен добиться реванша над людьми, причинявшими мне страдания, когда я был простой лабораторной крысой. Кошек я еще согласен отпустить на все четыре стороны, но людей – ни за что. Когда меня топили в экспериментальных целях, я дал себе обещание полностью вытравить с планеты этих зловредных паразитов, натворивших столько бед и причинивших всем вокруг себя столько мучений.

Я догадываюсь, что лучше было бы с ним не спорить, но не хочу так легко отступать.

– Может быть, ты все же мог бы их помиловать?

– Ты не понимаешь, Бастет. Дело не только в моей личной злопамятности. Тут еще другое: заходя в Интернет, я всякий раз убеждался, к чему приводят действия людей по всей планете. К моменту Краха они наштамповали и употребили такое головокружительное количество бесполезных вещей, так жрали, так расточительствовали, так неумеренно и бессмысленно гоняли туда-сюда свои самолеты, корабли, автомобили, что в небе повисла непробиваемая грязная туча, приведшая к росту температуры. Стали таять вечные льды на полюсах, горели леса, исчезали дикие виды. Они поработили так называемых «домашних животных»: коров, овец, кур, свиней и так далее, чтобы использовать их в пищу, как какое-то сырье. Нас они превратили в подопытных лабораторных животных, а еще мучили нас в своих школах, где неуклюжие ученики резали нас скальпелями после пародии на анестезию…

Тут он прав, я всегда считала, что это перебор.

– Вы, собаки и кошки, тоже были их жертвами. Вспомни, они же систематически вас кастрировали, чтобы вы не досаждали им своим естественным желанием размножаться. Они запирали вас в квартирах, где вы чувствовали себя, как в тюрьме, просто чтобы вами забавляться.

В чем-то он прав. Помню проклятые дверные ручки, ограничивавшие возможность моего перемещения по квартире. А потом меня запирали! Никогда не понимала, как Натали смеет так меня оскорблять!

– Они притворялись, что делают все это во имя любви к своим ненаглядным домашним питомцам.

И это в точку.

– Поверь, Бастет, с какой стороны ни возьмешься за «человеческую проблему», при всем желании не найдешь оправдания их дальнейшему существованию. Они – настоящие паразиты, существа, причиняющие нестерпимый вред всем остальным формам жизни на этой планете.

Точно так же выступал прокурор на затеянном свиньями процессе.

– У всех нас есть к людям нарекания, – отвечаю я, – но позволь напомнить, что мы существуем только благодаря им. Ты уверен, что появился бы на свет, если бы не намерение людей производить над тобой те самые опыты? Я сама слышала от родной матери, что родилась и выжила только по воле людей. Даже свиньи в конце концов поняли, что хоть и рождаются, чтобы быть отправленными на мясо, но вообще не родились бы, не будь на то воля людей.

– Я предпочел бы родиться свободным, на природе, без всяких людей, и именно это хочу предложить не только следующим поколениям крыс, но и всем прочим живым тварям, в том числе кошкам, с которыми, не скрою, я могу рано или поздно найти общий язык, при том условии, что они признают наше верховенство.

– Помнится, ты уже предлагал такое подчинение коту породы сфинкс с водокачки. Это кончилось для него бесславно…

– У сфинкса не было твоей харизмы. Он тебя предал, чем вызвал у меня подозрение. Раз он был способен предать своих сородичей, значит, предал бы кого угодно, а крысу и подавно. Я отнес его к категории нестойких натур. Тебе это должно быть понятно, Бастет, тебе наверняка попадались нестойкие подчиненные.

Еще бы!

– Да, нам приходилось воевать друг с другом, Бастет, но ты должна знать, что я отношусь к тебе с большим уважением. Я считаю тебя достойным противником, под стать мне самому. Поэтому, кстати, я согласился на эти переговоры.

– Благодарю. Должна признаться, что я столь же высокого мнения о тебе, Тамерлан.

Я внимательнее к нему приглядываюсь. Честно говоря, его красные глаза вселяют страх. А чего стоит этот отвратительный хвост – длинный и тонкий!

Вспоминаю, как он хлестал им меня по морде с целью ослепить.

– Могу я считать, что мое предложение принято? – спрашиваю я.

– Я бы мог его принять относительно кошек, но не людей. Я слишком их ненавижу, чтобы отпустить.

Проклятье! Снова-здорово!

– Они не заслуживают такой лютой ненависти, – говорю я.

– Нет, заслуживают.

– Почему?

– Ответь мне на такой вопрос, Бастет: что такого есть в людях, что могло бы внушить нам хотя бы каплю восхищения?

Тут надо схитрить.

– Наверное, я недостаточно с ними прожила, чтобы тебе ответить. Это еще одна причина, почему мне хочется остаться при них.

– Они должны исчезнуть, как динозавры. Мы можем достигнуть согласия друг с другом, но не с ними. Сама видишь, ты не сумела ответить на мой вопрос.

Что в людях может вызывать истинное восхищение?

В голове у меня теснится куча ответов, но я чувствую, что они не годятся и Тамерлан с легкостью их опровергнет. Я пытаюсь сменить тему, чтобы перейти в наступление лично на него.

– Долг императора – держать свои эмоции в узде. Злопамятство – это слишком легко, а милосердие – сложное, требовательное чувство.

– Предлагаешь прощать? Нет, это для слабаков и трусов. На вопрос о вероятности прощения людей и позволения им разбежаться я отвечаю: никогда!

Я невольно озираюсь на распятых кошек, выставленных напоказ нарочно, чтобы меня напугать. Разве я сама смогу ему это простить?

Ответ ясный и безоговорочный: нет. Но моя неспособность прощать не должна помешать моей проповеди о милосердии.

– Как говорила моя мать, серьезные переговоры всегда продвигаются с трудом. Если переговоры идут легко, значит, одна сторона дурачит другую.

– Твоя мать была мудрой кошкой. Меня лишили счастья знать свою мать, я родился в лаборатории. Но я слушаю: какие у тебя еще предложения?

– Предлагаю мой летательный аппарат: это дрон, он управляется через систему Bluetooth с USB-подключением. Ты сможешь летать, как я. Я оставлю его тебе, если ты пощадишь хотя бы не всех людей, а только тех, кто укрылся в башне Свободы. Всех остальных ты можешь убить, если тебе так хочется.

Тамерлан задумывается, потом спрашивает:

– Сколько в башне людей?

– Сорок тысяч, плюс восемь тысяч кошек и пять тысяч собак.

– Куда вы пойдете?

– Еще не знаю. Как можно дальше отсюда. После этого ты сможешь учредить и укрепить свою империю. Манхэттен станет твоей столицей. Ты сможешь расположиться в самом высоком небоскребе – башне Свободы, вместо того чтобы ее обвалить. В твое распоряжение перейдут компьютеры, с их помощью ты сможешь объединить крыс других стран. Твою власть уже никто не сможет оспорить.

– А что потом?

– Потом ни у меня, ни у людей не останется выбора: мы станем вассальными народами и будем приумножать твою славу. Люди предоставят тебе свои технологии.

Он опять задумывается, а потом говорит:

– Предлагаю тебе пройти испытание. Если пройдешь, я продолжу этот разговор с еще бóльшим желанием пойти тебе навстречу, даже смогу начать рассматривать вопрос о помиловании людей.

Тамерлан снова стал главным на переговорах.

– А если не пройду?

– Тогда ты умрешь, а я постараюсь выстроить империю без человеческих технологий. Более того, я откажусь от РЭОАЗ. Собственно, умения обращаться с огнем и с артиллерийским порохом должно хватить для торжества моей гегемонии.

Я пытаюсь перехватить инициативу:

– Может, заменим испытание игрой? Например, партией в шахматы? Пока мы плыли через Атлантический океан, я научилась этой игре. Давай померяемся силами в шахматах, идет?

Он качает головой.

– К сожалению, я не умею играть в шахматы.

– Хочешь научу?

– Не хочу.

– Тогда, может быть, устроим бой?

– Нет, я быстро одержу победу, ты слишком медлительная.

Я вспоминаю, что у него суперрефлексы и что в прошлый раз меня спасло только появление попугая Шампольона, унесшего меня в небо.

– И вообще, речь не об игре, а именно об испытании. Помнишь, я рассказывал тебе о своем детстве? Чтобы мы смогли продолжить беседу на равных, я хочу, чтобы ты подверглась тому же испытанию, которому подвергся я. Если выживешь, то я отнесусь к тебе как к достойному партнеру по переговорам.

Я копаюсь в памяти и выуживаю из нее тот его страшный рассказ. В молодости его, лабораторную крысу, использовали для ужасного эксперимента: погружали в прозрачный сосуд с водой, по стенкам которого он не мог карабкаться вверх. В тот самый момент, когда он уже отказывался от борьбы за жизнь, его вытаскивали из воды – на несколько минут, чтобы проверить, послужит ли факт спасения в последний момент дополнительным стимулом для усиленной борьбы за выживание, когда его снова бросят в воду. Так ученые исследовали силу оптимизма. Мне запомнилось, что Тамерлан побил рекорд и тем самым заслужил окончательное спасение.

– Согласна, – покорно говорю я.

По свисту красноглазой белой крысы четыре его приспешника приносят большой стеклянный сосуд с водой. Пятый тащит некий предмет: сначала я его не узнаю, потом вспоминаю, что это секундомер.

Не надо было мне сюда прилетать. Если припустить изо всех сил, можно попытаться запрыгнуть на дрон.

Я оглядываюсь на свой летательный аппарат, но он уже окружен крысами.

– Правила такие: если ты продержишься достаточно долго, то я смогу подумать о том, чтобы ответить на твои предложения положительно.

Я ищу последнюю возможность отвертеться, но не нахожу. Зрелище распятых кошек не добавляет мне уверенности.

Пытаюсь спорить:

– А моя аллергия к воде? Знаешь, у нас, кошек, длинная шерсть, мы намокаем и становимся тяжелыми, это мешает нам плавать.

– Мне доводилось видеть, как кошки плавают.

– Ну а лично у меня вообще водобоязнь. Когда хозяйка хотела помыть меня под душем, я царапалась.

– По донесению американских крыс, ты спрыгнула с борта корабля в море, чтобы драться в воде с крысами.

– О, этот эпизод сильно преувеличивают. Я упала не нарочно, это вышло случайно. Мне повезло, подруга спасла мне жизнь, если бы не она, я бы утонула.

– Кажется, потом ты опять залезла на палубу и, вся мокрая, продолжила бой.

В этом вся проблема с хвалебными легендами: иногда они оказываются контрпродуктивными.

– Твоя цель – продержаться двадцать одну минуту. Это был мой первый рекорд, – гордо объявляет он. – Тебе будет нетрудно его повторить: у тебя более вместительные легкие, чем у меня.

Нас разъединяют, бароны уже толкают меня к подобию трамплина – деревянной дощечке.

Я узнаю крысу, жмущую на кнопку секундомера: это Павел! Время пошло: 00 минут 10 секунд.

Какая-то крыса сталкивает меня с края трамплина, и я падаю в сосуд. Там я быстро намокаю – и жду.

Тамерлан наблюдает за мной, ему любопытно, какой будет моя реакция на «его» пытку.

Как вы помните, я терпеть не могу воду и только однажды прыгнула в реку, и то только потому, что за мной гнались враги, кошки-предатели. Там, справившись с приступом страха, я убедилась, что не только не тону, а, перебирая лапами, могу даже плыть.

Так я научилась не бессмысленно барахтаться, а гармонизировать свои движения и держаться на воде.

Впрочем, держаться на воде бесконечно долго я не смогу. К тому же я не отдаю себе отчета, что такое на самом деле 21 минута. Первые ощущения крайне неприятные.

Преодолеть панику. Дышать глубже.

Я закрываю глаза.

Дышать как можно медленнее.

Я забываю, где нахожусь.

Замедлить сердцебиение.

Необходимо притормозить всю жизнедеятельность своего организма.

Готово, получается! Теперь начать думать о чем-то хорошем.

Помнится, что-то такое мне говорил Пифагор… Ага, вот оно:

Любое событие происходит ради твоего блага. Это пространство-время – измерение, выбранное твоим сознанием для воплощения. Те, кого ты любишь, и те, с кем ты дружишь, позволяют тебе познать твою способность любить. Твои враги и препятствия у тебя на пути служат для проверки твоей способности сопротивляться и бороться. Твои проблемы позволяют тебе лучше познать саму себя.

Не знаю, что мне за польза от Тамерлана и от этой пытки утоплением. Меня терзают тяжкие сомнения.

Взять Пифагора: боялся кот высоты – и на тебе, упал.

Я боюсь воды – и на тебе, вот-вот утону. Вообще-то я не уверена, что испытания даны нам для лучшего самопознания. Скорее с их помощью мы узнаем, куда не надо было соваться, когда уже поздно все переиграть…

Что еще может помочь моему сознанию справиться с этим страшным испытанием?

Матушка.

Она тоже мертва, но перед смертью она успела научить меня уму-разуму. Что она мне говорила? А вот что:

«Твое сознание не находится в плену у твоего тела. Стоит тебе захотеть, и оно без труда покинет эту тюрьму плоти и запорхает, как птица, вырвавшаяся из клетки. Мгновение – и все препоны останутся позади».

Если я хочу превозмочь эту пытку, то мне нужно забыть себя. Я не только Бастет. Я не только кошка. Я не только живое существо с сердцем, мозгом, кишками и легкими.

Еще я – чистый дух, способный вырваться за пределы материального.

Я представляю себя прозрачной оболочкой, с виду похожей на меня, выходящей из крышки моего черепа. Я вижу себя со стороны. Я – кошка, распластавшаяся на поверхности воды в емкости с прозрачными стенками, рядом с которой сидит и наблюдает за мной красноглазая белая крыса. Еще я вижу крысу Павла с секундомером в лапах и гадаю, кто он.

Двойной или тройной агент?

Мой дух парит над этой сценой.

Бастет грозит смерть. Надо ей помочь.

Я должна послать ей извне волну поддержки, которая поможет ей еще больше замедлить обмен веществ в организме.

Дыхание может стать еще медленнее.

Ритм сердцебиения может дополнительно замедлиться.

А почему бы кошке не перевернуться кверху лапами? Как я раньше об этом не подумала? Если «она» ляжет на спину, то ей будет легче держаться на воде.

Я временно возвращаюсь в тело Бастет, чтобы подсказать ей этот маневр. Когда она переворачивается на спину и раскидывает лапы, мне проще замедлить ей дыхание и сердцебиение.

Я переключаю внимание на Тамерлана, следящего за кошкой на воде.

Вдруг мое сознание способно проникнуть в его?

Я приближаюсь к Тамерлану и проникаю в его мысли.

Становится ясно, что он черпает силы в своих прошлых мучениях.

Как же он обозлен на людей! Как же сильно хочет уничтожить всех, кто от него отличается!

При этом я чувствую, что лично против меня он ничего не имеет и сдержит свое слово, если я выдержу испытание.

Я должна выиграть.

Вижу, что на секундомере 17 минут 37 секунд.

Я подлетаю к своему телу и разглядываю себя снаружи.

Меня тормозят две вещи:

1) Страх смерти. Я еще не написала свои мемуары.

2) Злость. Хочу поквитаться лично с Тамерланом. Сколько кошек он перебил!

Из-за этого я нервно дышу и никак не замедлю биение своего сердца.

Эти преграды надо преодолеть.

Избавиться от страха умереть.

Прекратить испытывать враждебность к Тамерлану. Он считает, что поступает правильно. Вполне возможно, что, будь я крысой, то была бы, как он.

Я должна чуть ли не… полюбить его.

Ну, нет, это чересчур, здесь в моем сознании пролегает граница. Перестать его ненавидеть – и то было бы хорошо.

Наконец-то у меня замедляется дыхание.

18 минут 45 секунд.

Теперь новая цель: достигнуть состояния безразличия к Бастет и к Тамерлану, которых я вижу внизу.

Моя задача – суметь по-настоящему «отпустить ситуацию».

Выиграть или проиграть – не имеет ни малейшего значения.

Дыхание и сердцебиение еще больше замедляются.

Я – болтающаяся на воде деревяшка. Я смогу так болтаться очень долго.

20 минут 5 секунд.

Бинго! Получилось! Я больше, чем Бастет, гораздо больше!

Я наблюдаю за своим нетонущим кошачьим телом, в котором отсутствую я.

Не думать о себе.

Меня нет в моем теле. Я выше. Я…

Внезапно сознание возвращается в тело, я осознаю, что устала болтаться на воде, и переворачиваюсь со спины на живот.

Я уже чувствую все свое тело, посылающее мне сигналы – судороги и подергивания.

Мне плохо.

Я бьюсь и поднимаю брызги. Чем дольше это продолжается, тем сильнее я устаю, тем труднее мне дышать. Я уже задыхаюсь.

20 минут 25 секунд.

Только бы продержаться…

Я смотрю на Павла и на его секундомер.

20 минут 43 секунды.

Больше не могу выносить всю эту воду вокруг меня!

Я все сильнее задыхаюсь. Дыхание ускоряется, сердце так колотится, что я уже чувствую жжение в грудной клетке.

20 минут 50 секунд.

Легкие горят огнем, думать – и то больше не могу.

ДЕРЖИСЬ!!! ДЕРЖИСЬ!!!

20 минут 58 секунд.

И…

21 минута 00 секунд!

Я разражаюсь яростным мяуканьем.

Сейчас же вытащите меня отсюда!

Наконец крысы вытягивают меня из воды. Только оказавшись на сухом месте, я позволяю себе эту мысль:

Я успешно прошла испытание!

Я отряхиваюсь, глубоко дышу. Все мое тело еще корчится в судорогах.

Но ощущение успеха насыщает меня эндорфинами удовольствия, перекрывающими адреналин боли и быстро распространяющимися по крови.

Я успокаиваюсь.

ПОБЕДА!

Постепенно ко мне возвращается контроль сначала за своим туловищем, потом за конечностями, в последнюю очередь за хвостом.

Я не свожу глаз с Тамерлана.

Пора себя вылизать. Когда и это позади, я чувствую себя презентабельной и подключаюсь по USB к Тамерлану.

– Не думал, что ты такая сильная, – признает он.

Я тоже не думала.

– Итак, мы можем уходить?

– Да.

– Люди тоже?

– Да.

Он восхищен мной. Никак не придет в себя после моего подвига.

– Но учти, я сказал, что испытание будет предшествовать переговорам. Я согласен сделать над собой усилие и помиловать «твоих» людей, но хочу получить в обмен на это, в дополнение к РЭОАЗ и к дрону, приемник-передатчик Bluetooth для беспроводного подключения РЭОАЗ.

– Согласна, заодно это позволит нам при необходимости общаться дистанционно. Вдобавок ты сможешь пилотировать дрон. Только я тебя предупреждаю, чтобы он заработал, нужен код запуска. Это такой ключ безопасности.

– Резюмирую: во-первых, мне нужна флешка USB с РЭОАЗ, содержащая все их книги, фильмы, музыку и фотографии. Во-вторых, мини-шарик «Третий Глаз» с Bluetooth, обеспечивающий беспроводную связь. И в-третьих, обещание людей никогда не возвращаться и не вредить мне и вообще крысам.

Неплохо, это прогресс.

– Конечно, если ты нас отпустишь, я обязуюсь больше никогда ничего против тебя не предпринимать.

– Знаешь, Бастет, почему я тебя не убиваю? – говорит Тамерлан. – Ты единственная, кто способен понять мои страдания.

Он смотрит на меня и тяжело вздыхает.

– Я был бы тебе признателен, если бы ты описала потом случившееся с нами, чтобы мир узнал, как я сумел учредить Владычество Крыс. Ты бы стала моим единственным историком не из числа крыс и распространяла бы эту информацию среди других видов. Как тебе такое?

– Я согласна, главное, что ты меня отпустишь и сдержишь свое обещание помиловать вместе со мной все население башни. Тогда я смогу засвидетельствовать твою доблесть. Я со своей стороны обязуюсь никогда не пытаться тебе вредить.

Чувствую, он колеблется. У него нервный тик – дергается левое ухо.

Я догадываюсь, что он тоже испытывает самое ненавистное для меня чувство – сомнение.

Интуиция подсказывает мне, что следующие секунды станут определяющими для судьбы всего мира. И судьба эта изменится только в том случае, если я проявлю дар убеждения.

44. История Есфирь

Есфирь – одна из первых женщин, оказавших решающее влияние на политику. Ее история началась в 480 г. до н. э., когда персы стали властелинами всего Ближнего и Среднего Востока, от Египта и Турции до Индии.

Персидский царь Ксеркс I, недовольный своей первой женой Вашти, велел ее повесить и стал подыскивать себе новую избранницу. Некий Мардохей, спасший царя от заговорщиков, представил ему свою двоюродную сестру Есфирь.

Ксеркс I сразу влюбился и женился на ней.

Есфирь скрывала свое еврейское происхождение: она была потомком колена Вениаминова, одного из двух уцелевших колен, образовавших Иудейское царство, которое потом тоже было завоевано, и вся его знать была насильно угнана в Персию.

У царя был любимый министр по имени Аман. Царь назначил его главным министром. После того как Мардохей, о чьем еврейском происхождении он знал, отказался ему поклониться, Аман издал от имени суверена указ об истреблении всех евреев, живших в двадцати семи провинциях империи.

Тогда в дело вступила Есфирь. Она пригласила министра к царю Ксерксу на пир. За трапезой она поведала, что Мардохей, спасший царя от заговорщиков, – еврей и что сама она тоже еврейка.

Она сообщила царю о решении Амана истребить всех евреев царства. Поскольку приказ уже был отдан, Ксеркс разрешил евреям обороняться. Сражение шло два дня, пали тысячи людей. Но когда миновало это тревожное время, евреи смогли зажить мирно, а Амана и десятерых его сыновей повесили.

Так Есфирь спасла свой народ. В честь этого события, повествование о котором содержится в Ветхом Завете, был учрежден еврейский праздник Пурим – один из первых в истории карнавалов.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

45. Исход

Я гордо марширую по асфальту.

Передо мной расстилается широкая нью-йоркская авеню.

Позади меня:

Сорок тысяч человек.

Восемь тысяч кошек.

Пять тысяч собак.

Мой народ следует за мной.

По обеим сторонам авеню выстроились в два ряда сотни тысяч зловонных крыс.

Моей матери пришлось бы по душе это зрелище.

Грызуны смотрят на нас с озлоблением, но удерживаются от того, чтобы на нас наброситься. Только нетерпеливое пощелкивание кончиками хвостов выдает подавленное желание на нас напасть.

Они повинуются своему императору.

Среди моря бурой крысиной шерсти попадаются серые вкрапления – затесавшиеся в американскую орду французы.

Чтобы не утомиться, я прыгаю на плечо к своей служанке Натали.

– Шагайте прямо! – приказываю я ей.

Людям всегда нужно отдавать четкие приказания, иначе они начинают своевольничать.

Мой сынок Анжело, всегда готовый подражать матери, занимает позицию на плече у Романа Уэллса. Неподалеку от нас трусит Эсмеральда.

Покинув башню Свободы, мы движемся по Уэст-стрит на север Манхэттена.

Вокруг нас видимо-невидимо крыс.

Больше, чем когда-либо, я убеждаюсь, что у нас не было никакого шанса против такого противника, тем более что ему повезло с умницей-вождем.

Победить мы не победили, но понесли почетное поражение. Главное, мы остались в живых. Пока ты жив, можно пытаться.

Миграция нашего кошачье-человечьего содружества на север острова Манхэттен, к так называемому мосту Генри Гудзона, продолжается несколько часов.

За этим мостом, согласно договоренности, крыс нет. Я, правда, побаиваюсь, что какое-то их количество прячется за домами, поэтому жду, пока вся наша колонна перейдет на другой берег, и только потом приступаю ко второму этапу своего плана.

После прохода всего «моего народа» по мосту Генри Гудзона я залезаю на дрон, пристегиваюсь ремнями и набираю когтем на клавиатуре код 103683. Мой летательный аппарат взмывает в воздух.

Я лечу на юг, несясь над самой водой. Цель полета – остров Либерти.

Там, на помосте, меня ждет в окружении своих серых баронов крысиный император.

Я приземляюсь, отстегиваюсь и оказываюсь с ним, что называется, лицом к лицу.

Я протягиваю ему шарик с переходником, флешку USB c Bluetooth.

Он вставляет ее себе в Третий Глаз, и мы, наконец, можем общаться без кабеля.

– Что ж, остается последняя формальность, обговоренная в нашем соглашении, – говорит он вместо приветствия.

Я подставляю крысе шею, и его ловкие лапки расстегивают пряжку моего ошейника, на котором висит флешка с картой памяти емкостью в целый зеттаоктет, то есть миллиард миллиардов октетов человеческой премудрости.

При виде РЭОАЗ в его лапах после всего, что я из-за нее пережила, я испытываю сильное волнение. В глубине души понимаю, что выбрала далеко не худший вариант.

Грызун испытывает радость, получив желаемое. Благоговейно, как символ власти, он надевает СЕБЕ на шею МОЙ ошейник.

– Обещанная РЭОАЗ! – говорю ему я. – Теперь для ее разблокирования нужно ввести код.

– Какой код?

– «Уэллс 103683», строчными буквами.

Он жмурится.

– Гляди-ка, работает! Хорошо. Ты сдержала слово. Я бы огорчился, если бы ты подсунула мне пустую флешку.

– Что ты будешь делать теперь?

– Благодаря РЭОАЗ изучу культуру и буду еще лучше понимать мир, какой он есть. Тогда и только тогда я смогу так устроить свое правление, чтобы все живое на этой планете смогло жить мирно в мире, каким его вижу я.

– Как насчет кошек, собак и людей?

– Все виды, помимо крыс, причисляются к «терпимым меньшинствам». Само собой, у них подчиненный статус и обязанность платить мне особый налог. Неуплата карается смертью.

– Помнится, я читала в РЭОАЗ биографию твоего тезки Тамерлана. В созданной им империи тоже были меньшинства с таким статусом, они назывались «зимми». Они были гражданами второго сорта и платили более высокий налог, чем остальные, не имели доступа к образованию, не могли выполнять хорошо оплачиваемую работу. Убийство «зимми» не считалось преступлением.

– «Зимми»? Спасибо за информацию. Именно так я намерен поступить со всеми не-крысами.

Он произносит это как само собой разумеющееся.

– Мы договорились, что ты щадишь «моих» людей?

– Тех, кто бежит с тобой на север? Пока они ничего не предпримут против моего правления, в первое время их будут терпеть в качестве таких «зимми».

– А что будет потом?

– Я обдумываю это со вчерашнего дня. Чтобы не забывался наш подвиг – торжество над прежним видом-господином, некогда всемогущим, – я создам «природный заповедник людей» – может, прямо здесь, в Америке. Пусть следующие поколения крыс увидят их живыми. С объяснением цели: чтобы все помнили, что когда-то в неполноценных ходили крысы, с которыми эти самые люди обращались еще хуже, чем с «зимми». Но я, как и ты, понимаю, что, какое бы зло мы ни причинили людям, нам все равно не сравниться с ними в жестокости, с которой они обходились с нами.

Он не в состоянии простить людей.

Им никогда не видать от него прощения.

Ненависть – его слабость.

Лично я почти что умею прощать, поэтому, если мне когда-нибудь удастся его устранить, я стану лучшей правительницей, чем он.

Тамерлан морщит нос, как будто принюхивается.

– А теперь идем, Бастет, я покажу тебе кое-что еще.

Он указывает на верхушку статуи.

– Знаю, это статуя Свободы.

– БЫЛА статуя Свободы.

Он привстает на задних лапах, как когда-то в Версале, издает пронзительный свист – и тут происходит нечто невероятное.

В голове статуи гремит взрыв, от женского лица ничего не остается, там, где только что были два глаза, нос и рот, совсем как у Натали, теперь зияет дымящаяся дыра.

– Вы рушите их статуи?

– Нет, я заменяю лик прежнего господствующего вида новым.

Он ведет меня к непонятной массе неведомо чего, накрытой белым полотнищем. Вокруг суетятся крысы. Подойдя, он сдергивает полотнище, и я вижу вырезанный из блока смолы барельеф.

Они выгрызли своими резцами маску, копирующую Тамерлана!

По новому свистку белого крысеныша бурые крысы, залезшие на верхушку статуи, бросают вниз веревки. Внизу маску крысы обматывают веревками, крысы наверху тянут ее к себе.

Другие крысы, вылезшие из дыры на месте лица, прилаживают маску так, чтобы не осталось щелей.

Тамерлан свистит в третий раз, и в пустых глазницах маски загораются красные огни.

Теперь это не Свобода, а статуя гиганта Тамерлана с пылающим взором.

– Я приказал поддерживать огонь в глазах статуи, чтобы они напоминали мои.

Не могу не признать, что он могуч. Признаю также, что ночью это будет красиво смотреться – бывшая статуя Свободы с мордой красноглазой крысы.

Чувствуя, как трудно мне избавиться от враждебных мыслей, которые он может уловить, я спрашиваю:

– Я могу вернуться к своему народу?

– Только оставь мне, как обещала, этот дрон. И объясни, как на нем летать.

Я учу его азам пилотирования летательного аппарата и напоминаю об обязательном вводе все того же кода, 103683, чтобы запустить электромотор.

– Как он заряжается?

– Сзади у него солнечные батареи. Когда светит солнце, можно летать. Предел времени ночного автономного полета – полчаса.

Он отсоединяется от меня и все делает так, как я объяснила, чтобы поднять дрон в воздух и начать порхать вокруг своей статуи.

Кажется, я преподнесла ему слишком хороший подарок.

Тамерлан описывает несколько кругов в небе на глазах у своего изумленного народа и приземляется рядом со мной.

– Какая у него грузоподъемность?

– Четыре килограмма. По-моему, средний вес французской крысы – 250 грамм. Дрон поднимет пару десятков крыс. Американские гораздо толще, дрон поднимет не больше десяти…

– Я предпочитаю летать в одиночку, – говорит Тамерлан. – Но ощущение просто пьянящее. Спасибо.

– Гм… Как мне вернуться обратно?

– Кажется, ты умеешь плавать, Бастет, ты провела в воде двадцать одну минуту. Для тебя не должно составить проблемы доплыть с острова Либерти до Манхэттена.

Еще чего! И не подумаю! Я – царица, царицы не перемещаются вплавь. Надо срочно что-то придумать!

– А морские течения? Я – твой историк перед не-крысиными народами, будет жаль, если я просто утону. Тогда не-крысы ничего не узнают об обстоятельствах твоего возвышения.

Он меня обнюхивает. В меня закрадывается страх, что теперь, получив желаемое, он испытает соблазн меня прикончить. Но нет, Тамерлан приглашает меня к себе на дрон и позволяет пристегнуться, чтобы мы оба могли сохранять равновесие в полете.

Мы несемся вдвоем над водой на глазах у потрясенных крыс. В какой-то момент я теряю равновесие, и он выравнивает дрон, чтобы я не упала.

Я ему важна.

Вспоминаю науку моей матери: «Вам важны те, кто в подробностях знает вашу историю и может обеспечить вам бессмертие, пересказывая ее другим».

Мы достигаем по воздуху авангарда колонны из людей, кошек и собак, продолжающей медленно брести на север, и приземляемся перед ним. Меня посещает мысль, что, оказавшись далеко от своей армии, крысеныш не станет рисковать из опасения, что люди и кошки на него набросятся.

Я отстегиваю ремни.

– Я хочу только мира, – напоминает мне крысиный император, как будто хочет оправдаться за все те зверства, которые творил у меня на глазах.

– Я тоже, – отвечаю я. – Только мы придаем этому слову разный смысл.

Он утвердительно кивает.

– Если ты станешь рассказывать обо мне потом, то я хочу, чтобы ты знала: у меня зуб только на людей, против других видов я ничего не имею. Ты мне веришь?

– Да.

– Мы с тобой похожи, Бастет, мы – вожди. А быть вождем значит иметь видение идеального будущего.

– Единственная разница, – дополняю я, – в том, что у тебя свое идеальное будущее, а у меня свое.

– Будущее покажет, кто из нас двоих лучше приспособлен к эволюции. Думаю, мы больше никогда не увидимся, но знай, дорогая Бастет, что беседы и переговоры с тобой доставляли мне большое удовольствие. Ты – очаровательная кошка. Будь я котом, я бы, наверное, тебя захотел.

Я не ослышалась? Это попытка за мной приударить?

Я, по его мнению, желанна?

Всегда приятно такое слышать, даже от своего заклятого врага.

Но сказать ему в ответ то же самое я никак не могу.

Белый крысеныш с красными глазами? Ни капли не сексуально.

– Пусть победит самый развитый из нас двоих, – говорю я ему на прощание.

Тамерлан дружески машет мне лапой. Я в ответ делаю жест, которому меня научила Натали: почти то же самое, но с оттопыренным средним пальцем, что значит: «шел бы ты куда подальше».

Это потому, что я еще не считаю себя побежденной. Требуется только время, чтобы подготовить возмездие.

Дрон с Тамерланом взлетает и берет курс на юг. Я возвращаюсь в голову шествия.

– О чем вы говорили? – спрашивает Эсмеральда, первая, кого я вижу.

– Тамерлан сказал, что я вызываю у него желание, – сообщаю я со смехом. – Я ответила, что он не в моем вкусе.

Дождавшись Натали, я прыгаю ей на плечо.

– Куда мы идем? – спрашиваю я свою служанку.

– На север.

– А точнее? Какова запланированная точка прибытия?

– Ах да, тебя же не было на собрании, ты как раз прощалась с Тамерланом. В это время мы определили многообещающую цель нашего похода.

– Какую?

– Бостон.

– Почему?

– Джессика связалась с предприятием «Бостон Дайнемикс», филиалом престижного Массачусетского технологического института. Помнишь, они ответили на наш запрос в Интернете? Это предприятие непростое, на нем собирают суперсовременных роботов. Там нас ждут.

Я изучаю северный пригород Нью-Йорка. Здания становятся все ниже. Здесь уже нет ощущения, что тебя сейчас раздавят небоскребы.

– Долго туда идти?

– Бостон находится в трехстах пятидесяти километрах от Нью-Йорка. Если идти со скоростью пять километров в час, то мы будем преодолевать по тридцать пять километров в день. Через десять дней будем на месте.

Я оглядываюсь на бесконечную колонну бывших обитателей башни Свободы.

– Каким будет наше будущее? – спрашиваю я Натали.

– Давай жить сегодняшним днем, – отвечает она. – Мы живы, я поглощена огромной любовью.

– С Романом? Вы наконец помирились?

– Нет, с Норовистым Конем. Пока ты пропадала на переговорах, он начал за мной ухаживать.

В кои-то веки она не стала медлить. Браво!

– Я сказала ему, что жду ребенка. Он готов признать его как своего. Я оставлю ребенка и буду жить с Норовистым Конем.

Странный выбор! Нет чтобы помириться с Романом. Индеец подходит к ней и берет за руку.

– Это та самая любовь с сильными чувствами, о которой я тебе толковала, – говорит она. – Нет, тебе не понять.

– «Любовь с сильными чувствами» – это когда отвергаешь родного отца ребенка из опасения, что он тебя бросит, и заводишь шашни с другим, с которым знакома без году неделя?

– Ты стала циничной, это потому, что ты потеряла Пифагора и страдаешь, – говорит в ответ Натали.

Я слезаю с плеча своей служанки и ищу моего сына. Он почему-то шествует один.

– Ты больше не с Кимберли?

– Скорее это она больше не со мной. Не иначе я натворил что-то, что ей не по душе. Знать бы, что это было!

И он указывает на американку, идущую недалеко с другим котом.

– Знаешь, мама, для меня пара – это только секс. Настоящая моя страсть – война. Очень надеюсь, что, несмотря на заключенный тобой мир с крысами, мы будем и дальше их убивать.

Не хочу больше с ним разговаривать.

Натали права, мне очень недостает Пифагора.

Что толку в успехе, если, победив, оказываешься в окружении тех, кто тебя совершенно не понимает?

Я лезу на плечо к Роману, шагающему с большим рюкзаком на спине – не иначе набитым всякой электроникой.

– Можно мне сами знаете что?

Роман лезет в карман.

– Без нее ты как без лап?

– Это мое важное дополнение.

Он находит искомое – ошейник с флешкой.

– Оригинал, который ты вручила Тамерлану, заражен вирусом. Он запрограммирован на стирание всех файлов через тридцать дней. К тому времени мы будем уже далеко. Как мы договорились, вот копия, на другой флешке. Они полностью идентичны.

Роман надевает на меня ошейник с подвеской.

– Значит, через месяц я опять стану владелицей единственной версии с миллиардом миллиардов октет фильмов, видеозаписей, фотографий, текстов, музыки!

– Береги ее как зеницу ока! – напутствует меня Роман Уэллс.

Я любовно глажу лапкой свой ошейник.

Я – хранительница знаний.

Без веса всей человеческой премудрости у меня на шее я чувствовала себя совершенно голой.

46. Склеп памяти

В 1936 г. доктор Торнвелл Джейкобс, президент университета Оглторпа в Атланте, США, пришел к выводу, что люди недостаточно знают об исчезнувших цивилизациях прошлого, потому что те не позаботились оставить ясный, отчетливый след.

В частности, Джейкобсу не давали покоя захоронения в египетской Долине Царей, точный смысл которых остался неясен. Поэтому он решил оставить для историков будущего нерушимые свидетельства нашей цивилизации.

С целью сохранения памяти о нашем мире он построил в бывшем бассейне склеп – герметичную камеру шесть на три метра с толстой дверью из нержавеющей стали, исключающей любую попытку проникнуть внутрь.

Камера получила название «Склеп цивилизации». Три года он складывал в ней предметы повседневной жизни: книги, грампластинки, фотографии, микрофильмы с текстами.

В мае 1940 г. Склеп цивилизации был запечатан. На двери прикрепили надпись с запретом входить до 8113 года.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

Акт III

Вавилонская башня

47. По северной дороге

Над нами кружат вороны.

Проклятые птицы желают нам смерти.

Мы идем уже сорок дней, а фабрики «Бостон Дайнемикс» все не видать.

Мы выбились из сил.

Прикидка Натали была оптимистичной, она учла далеко не все, начиная с дождя. Непогода замедляет наше движение: мы шлепаем по грязи и отчаянно мерзнем.

Другое препятствие – стаи крыс, еще не подчинившихся Тамерлану и понятия не имеющих о нашем мирном соглашении.

Ночами, когда не идет дождь, на нас нападают крысы – это постоянный источник тревоги. Впрочем, сорок тысяч людей, восемь тысяч кошек и пять тысяч собак – достаточно боеспособное войско, чтобы давать отпор врагу. Наш ночной отдых стерегут оставшиеся у нас несколько огнеметов и пулеметов.

Мы несем кое-какие потери, но при нашей численности они более-менее допустимы.

Наконец, третье осложнение, не принятое во внимание Натали, – дурная привычка людей вечно все подвергать сомнению.

Я больше не могу выносить их политиков.

Они по любому поводу спорят, ссорятся, устраивают свары по пустякам. Доходит даже до потасовок, которые перерастают из мелких разногласий на тему раздачи еды или выбора места для стоянки.

И тем не менее мы продолжаем двигаться вперед. Направление – предприятие «Бостон Дайнемикс».

Мы идем по автострадам, усеянным остовами машин и человеческими телами на разных стадиях разложения. Крысы, вороны и мухи способствуют их превращению в голые скелеты.

Все то, что так долго создавала человеческая цивилизация, неуклонно зарастает бурьяном. Из трещин в асфальте растут акации, внутри автомобилей разросся колючий кустарник, среди развалин домов – папоротник.

Участь всего созданного людьми – стать добычей стервятников, зарасти лесом и паутиной, быть занесенным пылью.

Иногда стаи оголодавших собак и кошек осмеливаются покидать свои логова и клянчить у нас съестное. Мы подкармливаем их, чем можем, и зачисляем в наше войско.

Для пополнения своих источников пропитания мы употребляем в пищу поверженных крыс, а также кроликов и ежей. Не знаю, ели ли вы ежей; если нет – поверьте, что здесь не обойтись без изрядного проворства.

Мы идем и идем.

Подушечки моих лап стали грубее и горят огнем.

Однажды мы набредаем на цепочку из нескольких сотен бизонов. Роман Уэллс рассказывает мне, что когда-то на этих животных усиленно охотились и почти полностью их истребили. Похоже, после Краха в их полку стало прибывать.

А может, они просто прятались и ждали подходящего момента, чтобы выйти из укрытия.

Люди из числа наших охотятся на них при помощи ружей и луков. Добытых бизонов хватает, чтобы прокормить всех.

Мне немного стыдно есть мясо этих крупных существ, ведь теперь я знаю, что они чуть не вымерли и только недавно возродились, хотя должна признать, что их мясо очень вкусное, а если учесть размер их стад, то можно надеяться, что они переживут охоту.

Мы продолжаем наш путь на север.

Над нами носятся летучие мыши. Эти рукокрылые вызывают у меня подозрение. Во Франции император крыс подружился с голубями, а здесь он, похоже, заключил союз с летучими мышами.

Сначала они предоставили ему селитру для пороха, а теперь шпионят за нами.

На мой взгляд, голуби и летучие мыши – самые настоящие «крылатые крысы».

Но мы всё идем.

Следующий по силе замедляющий фактор – встречный ветер. При нем с трудом дается каждый шаг. И снова я слышу, как люди ссорятся – теперь из-за того, кому идти в первой шеренге и принимать ветер в лицо.

Лично меня не испугает какое-то дуновение – после всего того, что я пережила.

Я не обращаю внимания на порывы ветра, приминающие мою шерсть. Для лучшей обтекаемости я прижимаю уши к голове.

На ходу я вспоминаю тех, кого уже нет с нами и кто был мне дорог.

Перво-наперво пятерых моих детей, которых утопил Тома; дальше нашу соседку с Монмартра Софи, служанку Пифагора, убитую тем же самым Тома. Вспоминаю кота французского президента Вольфганга и льва Ганнибала из цирка в Булонском лесу: обоих распял Тамерлан.

В моей памяти всплывает также кот породы сфинкс, попытавшийся стать союзником крыс. Потом бой на борту парусника «Последняя надежда», в котором я потеряла своего друга, пса Наполеона, и еще одного своего друга, хряка Бадинтера.

Я представляю себе своего возлюбленного Пифагора, упавшего вниз с высоченного зиплайна, доставлявшего нас на американский берег. Вспоминаю какаду Шампольона, излишне верившего в свои способности переговорщика. Наконец, кота Буковски, несчастного жениха Эсмеральды.

Не думаю, что принесла всем им удачу.

Я делала все, чтобы помочь им, чтобы их спасти, но каждый раз это оказывалось выше моих сил.

Думаю я и о выживших: о своем наименее любимом сыне Анжело и об Эсмеральде, черной кошке, раньше сильно меня раздражавшей.

Недаром у людей есть поговорка: «Лучшие уходят первыми».

Среди людей мне ближе всего Натали, Роман, Эдит, Джессика, Сильвен, Хиллари Клинтон, теперь еще Норовистый Конь.

Сумею ли я отстроить с ними цивилизованный мир?

Ах да, забыла еще генерала Гранта, думавшего, что при помощи своих танков он победит крыс, а теперь выступающего за применение атомной бомбы.

Думаю, он по крайней мере понял, что противника нельзя недооценивать.

Я забираюсь на левое плечо своей служанки.

– Каким вы представляете себе будущее, Натали?

– Думаю, мы найдем обетованную землю и там забаррикадируемся. Я доверяю Джессике. Современная электроника, которую мы найдем в «Бостон Дайнемикс», поможет нам воссоздать подобие университета Орсе, только со значительно усиленными мерами безопасности. Мы обоснуемся в маленьком анклаве и там сможем отбивать атаки крыс.

– И как долго? Аль Капоне, как теперь известно, развернул фермы воспроизводства для бесконечного изготовления солдат. Их используют как смертников с единственной целью – измотать неприятеля. Сейчас Тамерлан пользуется этой системой, заложенной его предшественником. Кто помешает ему соорудить мосты из трупов и преодолеть по ним оборонительные порядки нашего маленького анклава?

– Бастет, ты считаешь, что Тамерлан нападет на нас в Бостоне?

Люблю, когда она задает мне политические вопросы. Это означает, что Натали поняла, что теперь я кошка образованная, потенциальная пророчица, которая все-все понимает. Надеюсь ее не разочаровать.

– Он займется этим, когда установит свой «крысиный мир». Он будет из принципа сокрушать любое сопротивление. Такова проблема тоталитарных систем: им необходима перманентная внешняя экспансия как средство мобилизации их войск. Победив всех своих врагов, они переходят к внутреннему подавлению.

– Как я погляжу, ты в теме. Откуда ты все это взяла?

– Из РЭОАЗ. Хороший пример – диктатура Мао Цзэдуна с его «культурной революцией».

– Не спорю, но мы не строим иллюзий, – уверяет она меня. – Против миллиона крыс ничего не сможет сделать никакая технология, даже самая передовая.

– Мне не нравится идея сдерживать атаки врага, не помышляя ни о чем, кроме обороны. На мой взгляд, необходимо перехватить инициативу.

– Каким образом?

– Не вы ли утверждали, что воображение решает любые проблемы?

– В этот раз мы имеем дело с неприятелем, которого трудно сдержать.

Сидя на плече своей служанки, я ломаю голову.

Моя мать говорила: «Нам выпадают только те испытания, которые мы в силах преодолеть». У меня такое чувство, что решение близко, надо только напрячь воображение. Я должна вспомнить все прошлые события и хорошенько поразмыслить. Как бы я не проглядела что-то важное, содержащее решение. Что-то, что, как говорят люди, «лежит так близко, что не бросается в глаза».

То-то я ничего не разгляжу!

В нескончаемом пути на север я опять возвращаюсь ко всем подробностям своей собственной жизни. К сражениям, победам, поражениям, путешествиям, беседам с Тамерланом…

Остается что-то непонятное, способное все разблокировать. Что-то простое, совсем не технологическое. Что-то у меня под самым носом, остающееся невидимым просто потому, что я неверно ставлю вопрос.

Снова припускает дождь.

Планета нас невзлюбила.

Ну, и я не люблю, когда она так со мной поступает.

Не люблю дождь.

Не люблю ветер.

Не люблю крыс.

Не люблю, когда решение не приходит в голову.

Я знаю, что если не нащупаю большую идею, то и мы, кошки, и они, люди, исчезнем – медленно, но верно.

48. Что произойдет, если исчезнет человек?

Что произойдет, если человечество разом исчезнет?

Через десять дней: от голода умрет сельскохозяйственный скот.

Через месяц: из-за остановки систем охлаждения атомных электростанций сердечники реакторов расплавятся и взорвутся, что приведет к цепочке «Чернобылей». От радиации погибнут наиболее уязвимые виды.

Через полгода: сойдут со своих орбит спутники, начнется «спутникопад».

Через год: в зонах умеренного климата зарастут человеческие постройки, дороги, жилые и административные сооружения, поля, сады. Усилится облесение, усиленно будет поглощаться углекислый газ.

Через пять лет: снизится температура, зимы станут суровее. В Европе сильно размножатся животные, на которых раньше охотились люди: кабаны, лисы, зайцы, олени, волки, медведи. В остальных экосистемах вступит в свои права биоразнообразие.

Через тридцать лет: рухнут все бетонные здания. Среди развалин поселятся животные. В океанах снова нарастут коралловые рифы. Восстановится численность рыбы, раньше подвергавшейся сверхвылову, в частности тунца и акул, а также дельфинов и китов. Медуз, наоборот, станет меньше.

Через триста лет: металлические конструкции (подвесные мосты, Эйфелева башня и т. д.) рухнут из-за вызванной ржавчиной коррозии.

Через пятьсот лет: во всех лесах возродится фауна, как было 10 тысяч лет назад.

Через двадцать пять тысяч лет: ядерные отходы утратят радиоактивность.

Через пятьдесят миллионов лет: к этому времени давно исчезнут все каменные памятники, но сохранятся предметы из пластмассы.

Через сто миллионов лет: не останется даже пластмассы, будут стерты все следы пребывания человека на Земле.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

49. Земля обетованная

После нашего ухода из башни Свободы на Манхэттене прошло уже сорок три дня.

Мы совсем выбились из сил, но наш марш на север продолжается. Вокруг нас громоздятся одни руины, обломки прежней человеческой цивилизации.

Разоренная Америка похожа на разоренную Францию.

Перед прибытием на этот континент я заглянула в РЭОАЗ и посмотрела документальный фильм «Ходячие мертвецы». Его кадры сильно напоминают то, что окружает меня теперь в реальности.

Хотя нет, вспомнила, это был, наверное, не документальный, а всего лишь художественный фильм… Здесь, в реальной жизни, нам угрожают не выдуманные живые мертвецы, а настоящие крысы.

И вот прекрасным солнечным днем мы видим наконец вдали комплекс «Бостон Дайнемикс».

Вернее, сначала нашим взорам предстает внешняя линия обороны. Это сотня серебристых кошек-роботов с синими люминесцентными глазами. Они неподвижно сидят, как будто ждут сигнала к бою.

При нашем появлении вся сотня встает и направляется к нам, как будто хочет нас обнюхать.

Я наблюдаю за ними.

Они сделаны из мерцающего металла, спайки почти не видны. У каждой во лбу, там, где у меня Третий Глаз, видеокамера. Из острозубой пасти высовывается нечто, больше всего смахивающее на ствол огнестрельного оружия.

Вместо усов-вибриссов у них тонкие стальные проволочки, уши поворачиваются вокруг своей оси. Как я погляжу, они умеют выпускать и втягивать стальные когти.

Роботы-кошки не сводят с нас глаз. Я боюсь, что они готовятся на нас броситься.

Но нет, они встают во главе нашей колонны и ведут нас за собой.

Я впечатлена их гибкими, совершенно кошачьими движениями и тем, как у них раскачиваются хвосты – совсем как у живых кошек.

Они подводят нас к стене.

Бостонцы построили свою стену не из кирпича, цемента и бетона, а из гладкого прозрачного стекла. На углах высятся башни, там видны пулеметы, каждая башня шарит по окрестностям лазерным лучом.

Нет, только не это! Только не красная точка, всегда притягивающая меня, как магнит!

Чувствую, во мне поднимается паника. Лазерная точка всегда меня завораживала, вот и сейчас я борюсь с неодолимым желанием все бросить и кинуться играть с ней.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – шепчет мне Эсмеральда. – У меня такие же мысли. Но нет, нам нельзя, надо себя контролировать.

Чтобы отвлечь меня, она указывает на валяющиеся всюду крысиные трупики. Тем временем несколько кошек из нашей колонны, не умеющих, в отличие от нас двоих, справляться с собой, прыгают на красные кружочки.

Тут же раздается пулеметный стрекот.

От пристрастия к красным световым пятнышкам гибнут еще несколько невинных.

Я смотрю на Эсмеральду.

Как она узнала?

Стрельба стихает. Я убеждаюсь, что в прицел попали только самые мелкие кошки. Следовательно, система слежения запрограммирована на стрельбу по животным, подобным крысам.

Все лазерные лучи разом гаснут.

Я вспоминаю сказку «Три поросенка»: после домика из соломы и домика из прутьев поросята успешно спрятались в кирпичном доме. Мы тоже переходили из убежища в убежище, выбирая все более прочные, чтобы спастись от злобных крыс: сначала был дом за колючей проволокой под напряжением в университете Орсе, потом бетон Файнэншл Тауэр, ультрапрочный бетон башни Свободы, и вот теперь фабрика-цитадель за стеклянными стенами, под охраной роботов-кошек и башен с пулеметами, автоматически открывающими огонь.

Несомненный прогресс.

Входные ворота – единственная непрозрачная зона, но и они загорожены зеркальной поверхностью и утыканы поверху камерами. При нашем приближении створки ворот разъезжаются, чтобы нас пропустить.

Первым входит генерал Грант, за ним Хиллари Клинтон. Следующие после них Натали, Роман и я.

За стеной раскинулся сам комплекс, по площади это целый человеческий город средней величины. Здесь есть и парки, и поля, и сады, и рощи, не говоря о желтых зданиях не ниже пяти этажей.

Роботы-кошки подводят нас к самому высокому дому. После двух стеклянных шлюзов мы попадаем внутрь ультрамодернового, жарко натопленного помещения.

Нас встречает группа лысых очкариков в цветастых гавайских рубахах. Все они в преклонных летах, всем, по моей прикидке, плюс-минус восемьдесят лет. Хиллари Клинтон и генерал Грант заводят с ними разговор. Благодаря микрофону Натали, пристроившейся рядом с ними, мне все слышно.

– Крысы изгнали нас из Нью-Йорка, – сообщает госпожа президент.

– Мы нуждаемся в убежище для нашего сообщества, вы сможете нас приютить? – спрашивает генерал.

Один из стариков – видимо, он здесь за главного, – представляется:

– Я – Марк Рэйберт, основатель и президент «Бостон Дайнемикс». Здесь нас две тысячи людей, примерно пятьсот кошек и двести собак. Джессика Нельсон предупредила меня о вашем скором появлении, и мы все подготовили, чтобы вас принять.

Он ведет нас на поляну, где уже разбиты большие палатки.

– Это для вас. В каждой палатке может разместиться двадцать человек. Внутри не только спальные места, но и шкафы, ванные комнаты, туалеты.

Натали и Норовистый Конь селятся в одной просторной, как настоящий дом, палатке с Хиллари Клинтон и генералом Грантом. Я остаюсь у них вместе с Анжело и Эсмеральдой.

Роман, Сильвен, Джессика и Эдит располагаются в палатке по соседству. Дождавшись, пока все устроятся, Марк Рэйберт наносит нам визит.

– Дорогая госпожа президент, если хотите, я могу провести для вас небольшую экскурсию, – предлагает он.

Хиллари и Грант сразу соглашаются. Натали не упускает случая к ним присоединиться, я тоже: взбираюсь к своей служанке на плечо, чтобы ничего не пропустить.

Марк Рэйберт ведет нас между палаток.

– Как вы отражаете нападения крыс? – спрашивает его президент.

Рэйберт щелкает пальцами, робот-кошка прыгает к нему на плечо и прекрасно удерживает там равновесие – совсем как я на плече у Натали.

– Силами роботов. Раньше мы выполняли военные заказы, потом перешли на мирное производство и стали делать «Спотов» – роботов-собак с искусственным интеллектом, ничем не уступающих живым собакам. После Краха армия заказала нам «Спотов» нового поколения, еще более совершенных. Так появились роботы-кошки. Мы назвали их «Кацами».

Он указывает на робота у себя на плече.

– Это самая наша прогрессивная разработка, Кац-007. Ее клыки могут впрыскивать и яд, и анестезирующее средство. В зависимости от модели, в Кац-007 может монтироваться артиллерийское орудие, пулемет, огнемет или гранатомет. В глазах инфракрасные камеры, вместо усов антенны радаров, в ноздрях датчики, распознающие запах, в ушах микрофоны. Система искусственного интеллекта обеспечивает полную автономию. Они стремительны и очень агрессивны. Крыс они кладут штабелями, единственная проблема – этих чудо-роботов нам не хватает.

– Сколько их у вас?

– Только три тысячи. С тремя тысячами Кацами и с нашими сторожевыми вышками, автоматически открывающими стрельбу, мы можем отбить любую атаку крысиных полчищ, но уйти отсюда не можем.

– Почему не произвести еще?

– Из-за нехватки материалов. В данный момент мы не можем устроить вылазку за металлами и пластмассой, необходимыми для их промышленного производства.

Указывая на возделанные поля, Марк Рэйберт продолжает:

– Здесь у нас есть все для относительно комфортной жизни, вы сами в этом убедитесь. У нас всего в изобилии. Мы сами выращиваем овощи, зерновые, фрукты.

– А как насчет обороны? – интересуется Грант.

– У нас хватает оружия. Есть собственный спутник для наблюдения за любой территорией. Есть дроны. Ну и еще всякое по мелочи, думаю, вам будет интересно взглянуть. Идемте.

Он ведет нас в цеха, где не развивают прорывные технологии, а производят еду.

– Здесь мы делаем свой сыр. Приспособили для этих целей некоторые агрегаты. В этих цистернах бродит наше вино. Видите эти прессы? Мы давим ими оливковое масло. А здесь у нас пекарня.

Трое людей дегустируют вино, пробуют предложенные Марком Рэйбертом тартинки с оливковым маслом и с сыром. Новенькие на вершине блаженства.

Мы переходим из цеха в цех.

– Мы перестроили всю нашу инфраструктуру, чтобы приспособиться к существованию после Краха. Вот тут мы делаем свое собственное мыло.

Все эти установки – предмет его особой гордости.

– Хлеб, сыр, вино, оливковое масло, мыло – средства сохранить цивилизованность. Как будто мелочи, но чистота и вкусная еда помогают не ронять достоинство и гордиться своей принадлежностью к человеческой породе. Сейчас я покажу вам кое-что, что тоже, думаю, вас порадует…

Он указывает на большую установку.

– Мясорубка? – догадывается Хиллари.

– Да, для переработки крысиного мяса в рубленое, на гамбургеры.

Я на расстоянии чувствую эмоции, душащие Натали.

– А вот здесь приспособление, добавляющее гамбургерам искусственный вкус «говяжьего барбекю».

Это последнее, чувствую, особенно трогает экскурсантов.

Следующий пункт программы – уставленный роботами цех. Марк Рэйберт подает знак похожему на него мужчине. Тот приносит небольшой контейнер и достает оттуда завернутые в тонкую бумагу гамбургеры.

– Вот, попируйте в честь счастливого завершения тяжелого перехода! – говорит он.

Люди дрожащими руками разбирают угощение, нюхают сэндвичи и с наслаждением их уплетают.

Я беру с них пример и, делая над собой усилие, жую толстенный сэндвич: поджаренный хлеб, прожаренное мясо, расплавленный сыр, колечко помидора, кетчуп, жареный лук, кусочки огурца.

Если условие для превращения во владыку мира – стать всеядной, то я первой претерпеваю это превращение. Гамбургер – не самый плохой способ.

К тому же я все больше привыкаю к переработанному мясу.

Не иначе это этап моего «очеловечивания».

А Рэйберт ведет нас все дальше. Мы оказываемся в сверхсовременной лаборатории, среди экранов и всевозможных роботов, демонстрирующих, наверное, эволюцию самой этой технологии.

А вот и двуногие роботы, как две капли воды похожие на людей!

Как я погляжу, они усовершенствовали первые модели и сумели существенно их облегчить.

За огромными окнами раскинулись тучные поля, сады, площадки с солнечными батареями.

Крах заставил людей превратиться в поборников экологии.

С ударом колокола людей и кошек приглашают на ужин в огромную заводскую столовую. Это момент особого удовольствия для всей нашей большой изможденной и оголодавшей компании: наконец-то мы можем позволить себе что-то приличнее того, чем давились все сорок с лишним дней. От вкуса вина, хлеба, жареного мяса всех пробирает мелкая дрожь. Кто-то смеется, кто-то напевает себе под нос.

Заслуженное вознаграждение после напряжения всех сил.

Но меня почему-то не покидает смутное подозрение. Я озираюсь, принюхиваюсь, прислушиваюсь.

Где скрывается подвох?

Я шевелю усами-вибриссами.

– До чего же мне нравятся эти железные кошки! – бормочет, подходя ко мне, Анжело. – Представляю, как они убивают крыс.

– Что вы думаете об этих бостонцах? – обращаюсь я к своей служанке.

– Что мы добрались, наконец, до безопасного места и что это очень кстати, потому что я не могла сделать больше ни шагу, – отвечает Натали, как всегда, очень прагматичная.

– А дальше что? Оставаться здесь и дожидаться, пока весь мир окажется во власти Тамерлана, в надежде, что его не заинтересует этот маленький анклав высоких технологий?

– У тебя есть предложение лучше этого, Бастет? Выкладывай, ты же у нас кладезь идей!

Я улавливаю в ее вопросе сарказм.

Как бы попонятнее выразить мою мысль?

– Мы должны думать о реванше. Надо готовить вторжение на Манхэттен! – выпаливаю я.

– Ты же знаешь, это неосуществимо, – возражает мне служанка. – Крыс слишком много, тем более теперь, имея РЭОАЗ, они научатся изготавливать все более смертоносное оружие.

– Вот и надо действовать, пока это не зашло слишком далеко. Хотите дождаться, чтобы они стали артиллеристами?

Внезапно из-за стен столовой до нас доносится какой-то шум. Мы выбегаем наружу и торопимся на звук. Люди разожгли среди палаток огромный костер, некоторые играют на гитарах, многие танцуют.

Никогда не пойму людей! Мир рушится, а им лишь бы веселиться! Я читала в РЭОАЗ, что, пока тонул «Титаник», судовой оркестр из восьми музыкантов исполнял традиционный гимн «Все ближе к Тебе, Господи!» По-моему, люди переоценивают облегчение, которое им приносит музыка.

Лично у меня другое желание: хорошенько поразмыслить обо всем произошедшем и о том, что еще может произойти.

Решения приходят ко мне во сне. Я одна возвращаюсь в палатку и засыпаю под звучащую вдали музыку, заказав своему сознанию ответ на создавшуюся ситуацию.

Я попадаю в мир грез, в котором заправляюсь энергией. Вижу свою матушку.

– Мама, помоги! – прошу я. – Объясни, что мне делать.

Она смеется.

– Что здесь смешного?

– Не надо ничего делать! Жди окончательного крушения мира, вот и все. Пей, кури, пой, танцуй, смейся – и оставь всякую надежду.

– Я всегда считала, что у тебя на все есть достойные ответы, мама, но в этот раз ты ошибаешься. Для спасения мира наверняка можно что-то предпринять. Я найду решение. Знаю, что найду.

В моем сне появляется второй персонаж – Пифагор.

– Твоя мать права, в этот раз враг слишком силен. Даже ты при всей твоей одаренности и упорстве не сможешь с ним сладить.

Я рублю сплеча:

– Я не отступлюсь!

Во сне у меня появляется третий оппонент – Ганнибал, распятый Тамерланом лев.

– Крыс слишком много, а нас жалкая горстка, – говорит он. – Даже сила и смелость не помогут их одолеть.

Передо мной предстают друг за другом мои друзья, павшие в борьбе с Тамерланом.

– Из этой борьбы ничего не выйдет, – вздыхает кот Вольфганг.

– Нам кранты, – иронизирует Буковски.

– Остается одно: выживать как можно дальше от них и как можно дольше, – заключает моя мать. – Лучше во хмелю и в веселье, чтобы больше об этом не думать. Пора отказаться от желания спасти мир, дочка. Отпусти ситуацию, не строй никаких планов. Наслаждайся каждым мгновением жизни, пока не настанет момент соединиться с нами. Мы тебя ждем.

– Мы тебя ждем, – повторяет Пифагор.

– Мы тебя ждем, – дружно подхватывают все остальные.

50. «Бостон Дайнемикс»

Компанию Boston Dynamics основал в 1992 г. исследователь из бостонского Массачусетского технологического института Марк Рэйберт.

В 2013 г. компанию приобрел Google, но так как она производила роботов военного назначения, Google, не желая ассоциаций с торговлей оружием, перепродал ее японской фирме Softbank. Первоначально «Бостон Дайнемикс» приобрела известность благодаря своим моделям человекоподобных роботов Petman, потом роботам Atlas.

Atlas имеет человеческий рост, 1,8 м, и ходит на двух ногах, а по пересеченной местности может передвигаться на четырех. У него пятипалые руки, способные осязать, голова оснащена камерами и лазерным дальномером.

В 2016 г. «Бостон Дайнемикс» представила еще более продвинутую модель робота Atlas с автономным энергоснабжением, способную вставать в случае падения, что до сих пор было неосуществимо.

Кроме того, фирма располагает линейкой роботов в форме животных: роботом BigDog на четырех лапах, шестиногим RHex и т. д. Последний обладает водонепроницаемостью и может действовать в грязи, в снегу, в болоте.

Наконец, в 2019 г. «Бостон Дайнемикс» представила робота-собаку Spot высотой 1 метр и весом 32 кг с зарядом на 90 минут, герметичного, способного подниматься по лестницам и переносить груз 14 кг.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

51. Неприступный оплот

Меня будит солнце, ярко освещающее комплекс «Бостон Дайнемикс». Прогуливаясь по нашему лагерю, я замечаю некоторое оживление.

В огромном амфитеатре, предназначенном для конференций, уже собралось много народу.

Это же ассамблея сообществ! Почему забыли позвать меня?

Я бегу к ним, чтобы занять свое место представителя сто третьего, кошачьего, племени. Я успела вовремя: заседание вот-вот начнется.

Стены зала белые, кресла тоже, потолок расписан под звездное небо.

Дебаты отражаются на экране, транслируются на фабрику и по Интернету – подключенным людским общинам.

Я нахожу себе свободное местечко.

Хиллари Клинтон надела по этому случаю синее платье, сделала себе сложную прическу с розовым отблеском, нацепила разноцветные цацки. Не иначе надеется произвести впечатление на создателей роботов. Натали видит меня и подходит, чтобы помочь мне понять, кто что говорит.

– В первую очередь я приветствую здесь сто четвертое сообщество, бостонцев, – начинает Хиллари. – Мне показалось, что наш минимальный ответ на их гостеприимство – предложить им официальное представительство. Предлагаю проголосовать. Это простая формальность, отказать им в месте немыслимо.

Проводится голосование, я, подражая прочим, поднимаю лапу.

– Принято единогласно. Добро пожаловать, представитель сообщества бостонцев – мистер Марк Рэйберт. Желаете взять слово, дорогой Марк?

За пюпитр встает основатель «Бостон Дайнемикс». На нем такая же цветастая рубаха, как раньше, только не оранжевая, а сиреневая.

– Дорогие нью-йоркские друзья, дорогие представители других штатов, а также дорогая Бастет (мне сказали, что здесь присутствует депутат от кошачьего сообщества!).

Я мяукаю, чтобы привлечь к себе внимание.

– Первым делом я говорю вам: добро пожаловать! Знаю, вам пришлось очень нелегко. Наша стеклянная стена и наши Кацы должны обеспечить вам покой и безопасность. Отдохните, восстановите силы, а дальше посмотрим, как, опираясь на нашу возросшую численность, организовать вылазки для пополнения всех наших запасов. Так мы сумеем осуществить один из моих проектов: создадим армию роботов-кошек Кацев, способную раздавить живых крыс.

Он берет дистанционный пульт, и на экране у него за спиной появляется карта.

– Эти кадры передает наш спутник. С его помощью мы можем увидеть поверхность планеты в любом желаемом месте. Вот места, где складированы материалы, необходимые нам для серийного производства модели Кац-007 и формирования армии роботов-кошек.

Он обозначает лазерной указкой точки на карте. Я сжимаю челюсти, чтобы не броситься вдогонку за манящими красными пятнышками.

Я сдержусь, я сдержусь!

– Здесь железо, алюминий, нефть и медь. Я считаю, что надо будет снарядить экспедиции для доставки этих материалов сюда. Те, которые мы отправляли раньше, назад не возвращались.

Встает Норовистый Конь, у него созрел вопрос:

– Вы сказали, что у вас есть разведывательный спутник. Способен ли он точно определить численность крыс? Например, сколько их скопилось в Нью-Йорке?

– По визуальной прикидке и по подсчетам с применением искусственного интеллекта, только на острове Манхэттен их тридцать миллионов.

Просит слова представитель китайской общины.

– Располагаете ли вы цифрами по остальной планете?

– В среднем в мире сейчас на одного человека приходится десять крыс. Если иметь в виду это соотношение и учитывать, что перед кризисом насчитывалось восемь миллиардов людей, то крыс набирается восемьдесят миллиардов.

Я поднимаю лапу.

– А кошек сколько?

Служанка переводит мой вопрос.

– До Краха на двадцать человек приходилась одна кошка. Будем считать, что кошек четыреста миллионов.

– Сколько собак?

– Гораздо меньше: по последней переписи одна собака на сорок человек. Собак двести миллионов.

Я не знала этих цифр. Они дают представление о наличной численности.

– А после Краха?

Марк открывает свой ноутбук и смотрит на экран.

– От восьми миллиардов человек остался один миллиард. От четырехсот миллионов кошек – пятьдесят миллионов. От двухсот миллионов собак – двадцать миллионов.

– Как насчет крыс?

– Ну им Крах определенно пошел на пользу. Можно предположить, что их стало раза в четыре больше: целых триста двадцать миллиардов. Причем в мегаполисах с метрополитеном и канализационными тоннелями у них особенно высокая концентрация: это Пекин, Шанхай, Нью-Йорк, Нью-Дели, Москва, Каир, Стамбул, Токио, Рио-де-Жанейро, Париж, Лондон…

Хиллари Клинтон не верит своим ушам:

– Триста двадцать миллиардов крыс! Даже когда мы поставим на поток производство роботов-кошек, представляете, сколько времени уйдет на получение достаточного количества роботов, чтобы сокрушить этих тварей?

Слова просит Норовистый Конь.

– Мое предложение – отказаться от войны с ними.

– Вот как? Чем же нам тогда заниматься? – гневно спрашивает Хиллари.

– Создавать здесь защищенный анклав, где мы были бы в безопасности и жили бы в мире, на полном самообеспечении, отрезанные от остального мира. У нас уже есть сельское хозяйство, источники белка, простор, прочная экосистема.

– Что же, отдать весь остальной мир на растерзание крысам? – иронически спрашивает президент.

– У нас нет выбора. Надо выживать. Здесь мы будем в безопасности. Нас сорок две тысячи. Этого достаточно, чтобы построить автономный защищенный городок под управлением нашего правительства во главе с представителями ста четырех племен.

К обсуждению присоединяется генерал Грант:

– Я не согласен. У нас есть выбор. Я предлагаю применить оружие, которое изменит соотношение сил. Самое эффективное оружие – атомную бомбу.

Гул в аудитории.

– Сейчас объясню. На Манхэттене не осталось людей, там образовалась самая большая концентрация врага (тридцать миллионов, как нам теперь известно), к тому же там засел их главарь, обладающий уникальным знанием наших технологий. Поэтому удар надо нанести там. Сильный и точный удар.

– Она у вас есть, эта атомная бомба? – интересуется Хиллари Клинтон.

Судя по ее виду, она, как и я, думает, что молоть языком – дело нехитрое, а как насчет конкретных поступков? Если их нет, то это пустое сотрясение воздуха.

Генерал Грант отвечает не сразу.

– Я должен был получить подтверждение некоторых сведений, вызывавших у меня сомнения. Прошлой ночью я их получил благодаря компьютерам «Бостон Дайнемикс». У меня для вас хорошая новость: теперь я знаю, как именно ударить атомной бомбой по Нью-Йорку.

Теперь все слушают военного затаив дыхание.

– Сейчас я кратко изложу свой план. Боевая позиция «Дельта-09» расположена в Южной Дакоте, близ городка Уолл. Там находятся шахты с межконтинентальными баллистическими ракетами «Минитмен-III», оружием последнего поколения. В каждой боеголовке термоядерный заряд.

Эти подробности всех впечатляют. Генерал следит за эффектом от своего рассказа.

– По официальным отчетам, эту стартовую площадку демонтировали в 1994 году, после вступления в силу договора Start I, подписанного в 1991 году Михаилом Горбачевым и президентом Джорджем Бушем. Бывшую площадку превратили в музей. Но не только. Незадолго до моего назначения на военный объект близ Кубы коллега сообщил, что одну потенциально «боеспособную» ракету там все же оставили на случай, если русские нарушат договор. Типа запасного патрона.

– Вы хотите сказать, что посетителям бывшей стартовой площадки показывали ракету с заряженной боеголовкой? – удивляется славянский представитель.

– Самый лучший камуфляж, не правда ли? В этом вся ирония ситуации.

– Как вы намерены действовать? – спрашивает Норовистый Конь, чье индейское племя обитало именно в Дакоте.

– Ночью я уже обсудил это с Марком Рэйбертом. У него есть вертолет. Я полечу на место с экспертом по баллистике и с инженером. Мы ударим «Минитменом-III» по Нью-Йорку!

Теперь взять слово требую я. Натали выносит меня на эстраду и подключает аппаратуру, чтобы все меня поняли.

– Здравствуйте. Для тех, кто еще со мной не знаком: меня зовут Бастет, как египетскую богиню. Это я доставила в Америку людей и кошек из Франции. И это у меня была исключительная привилегия разговаривать с нашим заклятым врагом, прославленным Тамерланом, о котором упомянул генерал Грант. Я кошка, но благодаря вживленному мне в лоб гнезду USB, Третьему Глазу, я могу заходить в Интернет и приобретать знания, в том числе по вашей истории. Спешу подчеркнуть, что категорически не поддерживаю удар атомной бомбой по Нью-Йорку. Думаю, можно найти менее разрушительный способ победить в этом бою. Откровенно задам всем вам вопрос: зачем уничтожать такой неповторимый город, если потом туда нельзя будет вернуться из-за радиации? Недальновидность – вот что это такое!

Все удивлены, что я, простая кошка, знакома с принципом действия ядерного заряда и с радиацией, но я не собираюсь тратить время на доказательство своих познаний, приобретенных за месяц плавания через Атлантический океан.

Генералу Гранту мое вмешательство, как я погляжу, не по нутру.

– По-моему, ваш кошачий статус препятствует правильному пониманию проблемы, – говорит он. – Разрушение Нью-Йорка – «малая» жертва, необходимая как гарантия мира, в котором смогут жить наши дети.

Некоторые члены ассамблеи хлопают генералу. Вдохновленный этой поддержкой, он поворачивается ко мне и смотрит на меня снисходительно.

– Учтите, я не расист и ничего не имею против кошек. Учтите также, дорогая Бастет, что я осведомлен о ваших необыкновенных способностях и о ваших подвигах.

Он начинает меня нервировать.

– Я тоже не расистка и не принижаю людей, – отвечаю я ему, – тем не менее осведомлена о ваших неудачах, генерал Грант. Атомная бомба, сметающая с лица Земли Манхэттен, – это никуда не годная идея, уверяю вас.

– Послушайте, Бастет, ваше восхищение городом Нью-Йорком тоже делает вам честь, но идет тотальная война. Если мы не победим, то это может обернуться катастрофой и для людей, и для кошек. Не буду спорить, атомное оружие – негодный выход, но никакого другого варианта у нас сейчас нет. Даже проект Марка – обзавестись материалами для массового производства роботов-кошек – потребует слишком много времени, а результат весьма сомнителен.

– Что произойдет после атомного взрыва? – спрашиваю я.

– Немногие выжившие крысы передадут информацию другим крысам. Все будут бояться нашей способности нанести сокрушительный удар. Это называется «сила устрашения». После этого больше не нужно будет прибегать к ядерному оружию, враг будет знать о нашей мощи.

– Вы в этом уверены? Лично я не думаю, что их напугает эта бомба.

Мне надо говорить увереннее, иначе он меня потеснит.

– Кажется, вы ничего не предлагаете взамен, – бросает он.

Не надо было мне высовываться без убедительной аргументации. Грант всю ночь обдумывал свое выступление, советовался с Рэйбертом, а что я? Могут подумать, что я просто говорю наперекор, не имея за душой никакой конкретики. Скорее найти идею!

Идею под стать богине Бастет!

Я чувствую на себе жалостливые взгляды представителей общин. Они думают, что я проиграла, потому что не подготовила предложений в противовес ядерному. Я ищу сочувственные лица. Нахожу Натали с Анжело на плече, Романа с Эсмеральдой.

Еще потянуть время, придумать хотя бы что-нибудь…

– Разумеется, у меня есть альтернативная идея.

Вспомни, кто ты, вспомни, как сильно отличаешься от всех остальных и как много предложений уже внесла самостоятельно!

– Я предлагаю создать священный союз всех биологических видов против крыс. Восполним наш численный проигрыш привлечением птиц, земноводных, насекомых.

– Надеетесь победить с помощью ворон, жаб и тараканов?

– Не только: добавьте соколов, орлов, лягушек, саламандр, скорпионов, пауков, термитов, ос, пчел, муравьев. Сокол однажды спас мне жизнь.

– Как же вы рассчитываете сотворить такое чудо? – спрашивает меня Хиллари Клинтон.

– Надо будет придумать способ общения с ними. Раз я, простая кошка, могу вести с вами диалог, значит, такое тоже не исключено. Против такого большого союза крысам, сколько бы их ни было, не продержаться. Дело за малым: найти представителей других видов и предложить им Третий Глаз. Напоминаю, что мы обязаны нашим выживанием тому, что я предложила Третий Глаз крысе, ставшей нашей разведчицей во вражеском тылу и подготовившей мою встречу с их главарем. Если бы не это, крысы перебили бы всех жителей башни Свободы или похоронили бы их под ее обломками.

После моего выступления все люди принимаются говорить одновременно, в зале поднимается страшный шум.

Хиллари предлагает проголосовать.

– Кто за предложение Бастет, представителя кошачьего сообщества, состоящее в том, чтобы… если я правильно поняла… чтобы развить систему коммуникации со всеми остальными видами при помощи Третьего Глаза, который будет вживлен в мозг представителей других животных. Так сформируется огромная союзная армия с участием птиц, амфибий и насекомых.

Я вижу во взглядах у многих сомнение.

Наверное, они недоумевают, где в мозгу у муравья место для гнезда USB…

Руку поднимают восемь человек.

– Что ж, – говорит президент, – я насчитала восемь голосов. Переходим к предложению номер два, его выдвинул Норовистый Конь, представитель сообщества американских индейцев. Напоминаю, в чем оно состоит: превратить этот город-фабрику в анклав, в неприступный оплот.

В этот раз поднимается рук тридцать.

– Я насчитала тридцать три голоса, – объявляет Хиллари Клинтон. – А теперь я ставлю на голосование третье предложение, выдвинутое генералом Грантом: выпустить ракету с термоядерной боеголовкой по Нью-Йорку, где скопилось тридцать миллионов крыс во главе со сверходаренным вожаком.

Поднимается шесть десятков рук.

– Шестьдесят три голоса, считая мой, стоящий сразу двух, – говорит Хиллари. – «Операция „Атомной бомбой по Манхэттену“» одобрена ассамблеей.

Сторонники генерала аплодируют, к ним присоединяется большинство представителей, потому что, надо признать, начинают люди со спора по любому поводу, а заканчивают торжеством стадного инстинкта.

На мой взгляд, люди, в особенности американцы, предпочитают быстрые и радикальные решения, а не изощренные, на осуществление которых приходится тратить больше времени.

Немудрено, что склока сменяется энтузиазмом по поводу силового варианта.

Ко мне подходит Роман Уэллс.

– Потом ты сможешь говорить, что попыталась спасти Нью-Йорк. Все мы будем твоими свидетелями.

Натали пожимает плечами.

– Мы в таком положении, что это вряд ли что-то изменит.

– Ты не права, мама, – мяукает Анжело, – эти крысы – мерзость, нечего их щадить, надо уничтожить всех до одной.

Даже не собираюсь на это отвечать!

Подходит и Эсмеральда.

– Неприятно, когда к нам относятся как к низшим существам, верно? У меня иногда бывают сомнения, действительно ли люди любят нас или только делают вид. Ты, наверное, удивишься, но я в тебя верю. Для меня ты – настоящая предводительница.

К этому она добавляет:

– Знаешь, я тоже сильно переживала из-за гибели Пифагора.

– Когда на позицию «Дельта-09» вылетает вертолет?

– Думаю, они поторопятся. Наверное, уже через час.

Я раздумываю.

– Ты не против отправиться со мной в новую опасную экспедицию, кажущуюся на первый взгляд безумием?

Она расширяет глаза, однако не отказывается выслушать мое предложение.

– Интересно, что ты еще надумала? Какое еще безумие у тебя на уме?

Я глубоко вдыхаю.

– Спасти Нью-Йорк.

Произнося эти слова, я говорю себе, что теперь я официальный представитель сто третьего племени в ассамблее и осознанно несу политическую ответственность.

52. Официальные обязанности кошки

В Англии есть одно-единственное животное с официальным титулом и отдельным бюджетом – кот с обязанностями «главного мышелова».

Эту должность ввел в 1530 г. король Генрих VIII, однако официально она существует с 3 июня 1929 г., когда было учреждено денежное содержание на еду и уход в размере одного пенни в день. В 1932 г. эту сумму увеличили до одного шиллинга шести пенсов в неделю. В 2010 г. главный охотник на мышей получал сто фунтов стерлингов в год. Кот, назначенный на эту должность, не принадлежит премьер-министру, а приписан к дому по адресу Даунинг-стрит, 10.

В 2019 г. главный мышелов Ларри прославился тем, что прокрался как-то раз в лимузин американского президента Трампа и отказывался его покидать, чем не давал автомобилю тронуться и нарушил расписание встречи президента с английским премьер-министром. С тех пор Ларри, ставший звездой, имеет профиль в социальных сетях и пользуется поддержкой многочисленных поклонников.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

53. Полет в Дакоту

Сдается мне, тем, кто недостаточно со мной знаком, я иногда могу казаться странной.

Бывает, я сама, глядясь в зеркало, говорю себе: «Какая-то ненормальная кошка!»

С одной стороны, мне кажется, что нормальные не совершают (по определению) ничего выдающегося. Они довольствуются тем, что наблюдают… именно за странными, вроде меня.

Вертолет уже в воздухе. Мы с Эсмеральдой спрятались за задними креслами. Я никому не сказала о своем плане. Делиться этим замыслом с моим сыном было попросту опасно: он бы потребовал, чтобы я взяла его с собой, и это привело бы к катастрофе – уж я его знаю.

Знаю, нехорошо так говорить, но то, что я его мать, не мешает мне проявлять объективность.

Вертолет берет курс на городок Уолл.

Расстояние между Бостоном и Уоллом превышает три тысячи километров. Средняя скорость этого вертолета последнего поколения – 300 км в час, поэтому наш полет продлится десять часов.

Чем чаще я сталкиваюсь с большими цифрами, тем больше мне хочется быть точной, потому что, когда я была безграмотной, я считала на своих когтях максимум до восьми, а дальше было уже «много».

Полет кажется мне невыносимо долгим, но слишком многое поставлено на карту, чтобы отказаться, а главное, мне не хочется пасовать перед Эсмеральдой.

В передних креслах сидят генерал Грант и его эксперт по ядерным ракетам. Управляет вертолетом сам генерал. Оба надели шлемы с наушниками; двигатель такой шумный, что мы в нашем тайнике можем не беспокоиться, что нас обнаружат.

Я пользуюсь длительным полетом, чтобы соединиться с РЭОАЗ. Я должна как можно лучше разобраться в том, как запускается ядерная ракета «Минитмен-III» шахтного базирования.

– Что ты собираешься делать? – спрашивает Эсмеральда.

– Я намерена заблокировать ракету перед стартом.

– Если ракета не взлетит, они станут ее ремонтировать, пока механизм не заработает.

– Тогда лучше, чтобы ракета взлетела, но не взорвалась.

Я ищу «Минитмен-III», потом «запуск ракеты». Начинаю разбираться в правилах пользования.

Но при всем моем уме, при всем упорстве я никак не пойму, как все работает на самом деле. Приходится несколько раз возвращаться к началу, чтобы уяснить, что в основании и в сердцевине ракеты размещена система тяги, в боеголовке – электронная система наведения, а над ней взрыватель.

По-моему, взрыватель – та часть ракеты, которой мне придется заняться.

Оказывается, существует дистанционное управление и ручное, непосредственно на ракете…

Я объясняю ситуацию Эсмеральде.

– Ты считаешь, что мы должны проникнуть внутрь самой ракеты и дезактивировать ее? Я на такое не осмелюсь. Лезь туда сама, без меня.

Я представляю себе жуткую картину: ракета взлетает в небо, а я повисла на ней, вцепившись когтями в обшивку…

Вряд ли я долго продержалась бы…

Я продолжаю изучать принцип действия пусковой шахты и ракеты.

На счастье, мой мозг обожает учиться, и чем сильнее мой интерес, тем больше меня увлекает система наведения.

В который раз я не могу не восхититься достижениями человеческих технологий.

Все-таки они очень сильно продвинулись в пользовании приборами и сверхсложными механизмами. И все это только благодаря их мозгу со сверхразвитой корой и десяти гибким пальцам рук со специфически расположенными большими пальцами!

Вертолет несется на запад.

Эсмеральда делает мне знак: посмотри через прозрачную заднюю стенку! Я вижу нечто поразительное: четыре огромные человеческие головы, высеченные в скале. Это впечатляет даже сильнее, чем статуя Свободы.

Если я правильно помню прочитанное в Энциклопедии, мы летим мимо горы Рашмор с барельефами четырех президентов высотой восемнадцать метров каждый.

Наконец, наш долгий полет позади, перед нами эспланада перед Национальным историческим музеем «Минитмен». Вертолет приземляется. Люди снимают шлемы, отстегиваются и вылезают из вертолета, мы незаметно крадемся за ними. Само здание музея уродливое, похожее на огромную коричневую коробку от обуви с белой крышкой. Правда, генерал Грант и его эксперт не тратят времени на эстетические оценки, а торопятся войти внутрь.

Эсмеральда жестом привлекает мое внимание и указывает на торчащие из кустов крысиные уши.

– За нами следят, – предупреждает она.

Сначала мы видим четыре-пять крыс, потом целую сотню.

Маловато, чтобы что-то предпринять. Они следят за нами издали.

Генерал Грант и его эксперт не замечают крыс: они торопятся осуществить свою миссию. Взорвав замок одной из внутренних дверей и открыв таким же способом еще несколько дверей, они садятся в большие кресла из красной кожи перед пультом управления. Мы прячемся позади них.

Зеленая панель усеяна белыми кнопками с подписями. Люди включают весь комплекс. Загораются красные и зеленые лампочки, за решетками начинают с шумом вращаться вентиляторы вытяжки. Двое военных принимаются за дело.

Лично меня интересует только детонатор ядерного заряда. Ракета не новая, мой Bluetooth здесь бессилен, поэтому тоже придется жать на кнопки, чтобы запрограммировать боеголовку на дезактивацию. Но как обезвредить ядерную ракету в присутствии двух людей, чья задача – использовать ее по назначению?

Не знаю, доводилось ли вам попадать в подобные ситуации и как вы из них выпутывались, но лично меня охватывает страх, что я достигла предела моих возможностей.

Эсмеральда – телепатка она, что ли? – жестом манит меня за собой. В соседней комнате она нарочно с грохотом опрокидывает стаканчик с ручками.

Двое людей застывают, обмениваются короткими репликами и вскакивают, чтобы проверить, что вызвало шум. В помещение уже проникли крысы, они и привлекают их внимание. Начинается пистолетная пальба, она занимает время. Для меня это удача, позволяющая продолжить задуманное.

Эсмеральда молодец, вдвоем мы свернем горы!

Я подбираюсь к пульту и жму на клавишу «подготовка к старту». Теперь я умею читать, поэтому выполняю команды запуска. В появляющихся на дисплее строках я наугад меняю некоторые слова.

Пистолетная пальба стихает. Передышка истекла, мне надо спрятаться, пока люди не вернулись. Мы с Эсмеральдой запрыгиваем на шкаф, чтобы наблюдать за развитием событий сверху.

Грант и его эксперт продолжают начатое. Кажется, они не заметили моего вмешательства.

Закончив, они приступают непосредственно к пуску.

На экране, куда передают картинку камеры слежения, приподнимается крышка шахты. Шахта окутывается белым дымом, ракета взлетает, ревя двигателями. Она взмывает в небо, протыкает облако и пропадает из виду.

Генерал и его пособник довольно потирают руки.

На экране с картой мира можно следить за полетом смертоносной ракеты. Похоже, что «Минитмен-III» строго следует запрограммированной траектории. Несясь со скоростью 7 км в секунду, ракета преодолевает три тысячи км между Дакотой и Нью-Йорком за восемь минут и начинает сближение с целью.

Экран докладывает: цель достигнута. Ракета опустилась строго в центре Нью-Йорка.

Тем не менее взрыва не видно.

Как узнать, что там творится?

Вдруг от Тамерлана осталось мокрое место?

В моей памяти прокручиваются картины ядерных взрывов – я насмотрелась их в РЭОАЗ.

Генерал Грант пытается вызвать Бостон, но у него ничего не выходит. Приходится все отключить. Гаснет свет, перестает работать вентиляция.

Люди покидают командный пункт. Снаружи их поджидают тысячи крыс. Они грозно наступают, но напасть не смеют.

Наверное, существует коллективное видовое сознание, как иначе они умудрились почувствовать за тысячи километров, что многих их сородичей настигла смерть?

Не обращая внимания на грызунов, двое военных залезают в вертолет. Мы едва успеваем тоже просочиться внутрь и спрятаться.

Мы отрываемся от земли.

Остается неясным, взорвалась ли атомная бомба.

54. Как чуть было не разразилась Третья мировая война

В полночь 26 сентября 1983 г. в Серпухове-15, секретном центре недалеко от Москвы, обрабатывающем информацию от всех радаров Советского Союза, срабатывает сигнал тревоги. Подполковник Станислав Петров видит на экране пять межконтинентальных ракет, потенциальных носителей ядерных боеголовок, входящих в русское воздушное пространство. В разгаре холодная война, напряжение между американским президентом Рональдом Рейганом и его русским визави Андроповым достигло максимума.

Рейган запустил программу «Звездные войны» для отражения любой советской атаки. Андропов, страдавший настоящей паранойей, развернул сеть секретных бункеров, откуда при помощи военного разведывательного спутника велось наблюдение за воздушным пространством страны с целью дать сокрушительный ответ на американское нападение.

У Станислава Петрова исчерпывающие инструкции на подобный случай: он должен нажать на простую красную кнопку. Немедленно начнется контратака: русские ракеты с ядерными боеголовками будут выпущены по самым населенным городам США.

За несколько дней до этого советские военные силы сбили южнокорейский пассажирский лайнер, погибло 269 человек, в том числе 62 американца.

Теперь страна ждет ответной реакции.

В этот вечер на экране мигает красное сообщение. Компьютерная система противоракетного оповещения «Крокус» засекла сначала одну ракету, потом еще четыре. Вокруг Петрова сидят сорок военных, но он среди них старший по званию, ему и принимать окончательное решение. Он знает, что одно его движение – и грянет Третья мировая война. Он колеблется. Ему сорок четыре года, минуты бегут. Мужчина взвешивает все «за» и «против». Он говорит себе, что пять ракет – маловато для решительного нападения, и делает вывод, что это не ракеты, а что-то другое. И ничего не предпринимает. Все в Серпухове-15 ждут, что будет. Но проходит двадцать минут, а взрыва нет. Как потом выяснилось, это было отражение солнца от облаков, принятое автоматикой за выделение энергией ракетами.

Через пятнадцать лет, в 1998 году, эта история была предана огласке. В 2004 г. Петров получил награду Ассоциации граждан мира, присуждаемую людям, проявившим героизм.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

55. О трудностях взаимопонимания

На обратном пути десять часов пролетают быстрее. Мы с Эсмеральдой устроились в задней части вертолета и бесстрашно болтаем.

Как я погляжу, эта кошка гораздо проницательнее, чем я раньше думала. Признаюсь, я была к Эсмеральде несправедлива, не желала проявлять к ней интерес.

Чем отрицательнее к кому-то или к чему-то относишься, тем тверже твое ощущение, что сама ты на высоте.

На самом деле у Эсмеральды утонченный, деликатный, уважительный ум. Она исходит из своего собственного нравственного кодекса.

Удивительно, но она преданна другим.

С самого начала она была преданна мне, старалась мне помогать.

А я-то приписывала ей самодовольство, желание сместись меня с роли матери, возлюбленной, даже царицы. Теперь я обретаю в ней просто… подругу, надежную и вполне смелую, чтобы сопровождать меня в самых рискованных предприятиях.

Я поругиваю себя за то, что с самого начала ее недооценивала, что была слепа, что не замечала ее помощи. Она обходится без Третьего Глаза, тем не менее много знает, особенно о музыке.

Это наверняка потому, что ее хозяйка была певицей и пианисткой.

Вертолет, наконец, садится.

На фабрике «Бостон Дайнемикс» напряженная обстановка. В амфитеатре, где собирается ассамблея ста четырех сообществ, царит возбуждение.

Я нахожу в толпе Натали и направляюсь к ней.

– Ну и?..

– Нет.

– Что «нет»?

– Атомная бомба не взорвалась. Мы наблюдали за Нью-Йорком через спутник. Ракета упала наконечником вниз, но взрыва не произошло. Почему – неизвестно.

У меня получилось!

Я спасла Нью-Йорк.

Эсмеральда подмигивает мне. Я ей мяукаю:

– Правду знаем только мы с тобой. Надеюсь на твое молчание.

– Даже если бы мне захотелось тебя выдать, ничего не вышло бы: я не говорю по-человечьи и не имею Третьего Глаза.

Вокруг нас наэлектризованная обстановка. Представители ста трех племен жарко спорят.

– Где ты была, Бастет? – спрашивает Натали. – Я со вчера тебя не видела.

– Мы с Эсмеральдой разговаривали в дальнем углу парка. Решили побыть вдвоем и поплакаться друг дружке. Как ни трудно нам было полностью помириться, мы это сделали. Признаюсь, я была не права по нескольким важным вопросам.

Пока я это говорю, спор среди людей грозит перерасти в ссору.

Они, в отличие от нас, сошли с пути согласия и движутся в сторону раскола.

Сто три представителя племен бросаются друг на друга: двое на двое, трое на трое, чуть ли не брызжут слюной от возбуждения.

Похоже, их взбесило то, что бомба не разорвалась.

Генерал Грант встает за пюпитр, позади которого беспрерывно транслируется спутниковое видео с ракетой, траектория которой завершается вертикальным падением в Центральном парке.

– Это старое оружие семидесятых годов. Может, электроника заржавела, а может, отошел один-единственный контакт. Но не стоит терять надежду: ядерный заряд может взорваться в любой момент.

Эти его слова вызывают взрыв негодования всей ассамблеи.

– НЕУДАЧНИКИ НАХОДЯТ ОПРАВДАНИЯ, ТЕ, КТО ДОБИВАЕТСЯ УСПЕХА, – СПОСОБЫ! – вопит представитель хиппи.

Ползала оглушительно свистит, в военного летят разнообразные предметы.

Хиллари Клинтон пользуется случаем, чтобы вернуть себе популярность.

– Очень жаль, генерал, вы провалили миссию, как раньше провалились при высадке с вашими танками. Вам недостает стратегического мышления, чтобы быть полезным нам.

Он в ответ отвешивает ей пощечину, оставляя на щеке президента багровый след.

– Вдобавок вы подняли на меня руку! Вы не уважаете ни мой возраст, ни мой пол!

Нервы не выдерживают, она вонзает ногти ему в лицо, царапает щеки, веки, нос, губы.

Вот такие они, люди: неспособны совладать со своими первобытными инстинктами.

Ослепленный генерал Грант с криком выхватывает пистолет и стреляет в направлении Хиллари, но та уворачивается, и пуля попадает в живот Марку Рэйберту.

Тот в ужасе, не понимая, что произошло, смотрит на свою рану и падает ничком.

Один из Кацев-007 разевает пасть и выпускает наружу спрятанное в горле оружие. Он стреляет в генерала Гранта, но тот падает на пол, пуля пролетает над ним. Другой военный открывает огонь по роботу-кошке. Ему приходится долго стрелять, чтобы вывести робота из строя. Тем временем к пальбе присоединяются другие Кацы-007, они стреляют не только в генерала Гранта, но и во вступившихся за него военных. Ситуация ухудшается на глазах. Роботы-кошки целятся в людей. Все кидаются на пол.

– Что происходит? – спрашиваю я плюхнувшегося рядом со мной Романа.

– Видимо, искусственный интеллект роботов запрограммирован на защиту их хозяина. На него напали, они автоматически перешли в режим «бой» и воюют со всеми, кто мог послужить причиной этого нападения.

Кацы палят по всем присутствующим. Вдобавок к огнестрельному оружию они пускают в ход клыки и острые, как бритвенные лезвия, когти.

Мне приходят на память три закона роботехники Азимова.

Закон первый: робот не может причинять ущерб человеку и не может, бездействуя, допустить, чтобы человеку грозила опасность.

Закон второй: робот должен подчиняться приказам, которые ему отдает человек, если эти приказы не входят в противоречие с первым законом.

Третий закон: робот должен защищать себя, если эта защита не входит в противоречие с первым и со вторым законом.

Как видно, это работает в научно-фантастических романах, но не в реальности…

Свистят пули, звучат взрывы, крики, валит дым.

Я прячусь за колонну посреди зала. Надеюсь, Кацы меня не заметят. Ко мне присоединяется Эсмеральда.

– Почему они это делают? – спрашивает она у меня.

– Моя мать всегда говорила, что в жизни, перед лицом угрозы, есть только три варианта поведения: драться, бездействовать, бежать. Раз они не могут драться с крысами и не желают бездействовать, то им остается отводить душу. Даже если от этого страдают их сородичи.

Судя по картине за окном, за пределами зала люди тоже бьются с роботами-кошками.

В который раз я говорю себе, что люди не заслуживают того, чтобы править на этой планете.

Вокруг меня все громче кричат.

Человеческий вид, достигший вершины эволюции, не имеет иной мотивации, кроме самоуничтожения.

– Я не ожидала, что этот спор так быстро примет такой размах.

– Нам-то что делать? – спрашивает черная кошка.

– Сидеть на попе ровно и ждать, пока все уймутся, – отвечаю я.

Внезапно перед нами вырастает Кац.

Не знаю, как запрограммирован искусственный интеллект этого робота-кошки, но очевидно, что Кацам все равно, кто перед ними – живые кошки или люди.

Робот-кошка разевает пасть и наводит ствол своего орудия прямо на меня.

Он целится в меня!

Я закрываю глаза. Раздается выстрел.

Открыв глаза, я вижу лежащую у моих лап Эсмеральду.

Она прыгнула, чтобы предназначенная мне пуля досталась ей.

Кац хочет продолжать стрельбу по мне, но у него иссякли боеприпасы, слышны только щелчки бойка.

Я прыгаю на него и безуспешно пытаюсь вонзить когти в железо. Тогда я яростно впиваюсь зубами в синий глаз Каца, тяну изо всех сил и выдираю из железной глазницы лампочку на проводке. После этого я запускаю лапу в железную черепушку и, не пугаясь града искр, рву оттуда пучки проводов.

Механическое животное замирает на месте, кренится набок.

Я возвращаюсь к Эсмеральде и поднимаю ее с пола.

– Не умирай! – приказываю я ей.

Чувствую, как ее покидает жизненная энергия.

– Не волнуйся, все обойдется, – отвечает она.

Но из уголка ее рта сочится кровь.

– Я ЗАПРЕЩАЮ ТЕБЕ УМИРАТЬ!

– Поздно, Бастет! Ты должна царствовать и спасать мир. Ты, одна ты. Знай, что я тебя любила.

Как Пифагор.

Потом, как это принято у кошек, она отползает в сторону и ищет, где спрятаться, чтобы никто не присутствовал при ее агонии.

Я оставляю ее одну, так лучше. Передо мной вырастает еще один робот-кошка. Мой сын, видевший, как я расправилась с первым Кацем, поступает так же: вырывает ему глаз, засовывает лапу внутрь его железного черепа и выдирает пучок проводов.

У меня сумбур в голове.

ЭСМЕРАЛЬДА!!!

Сомнений больше нет: я приношу несчастье тем, кто меня любит.

Рядом со мной разрывается брошенная военным граната. От взрыва меня оглушило.

Вместо нормальных звуков я теперь слышу непрерывный свист. Ни стрельбы, ни криков, ни взрывов – только свист.

Осталась только беззвучная картинка.

Поддавшись самоубийственному порыву, я выбегаю на площадь перед входом на фабрику, затянутую дымом от разрывов. Здесь царит ужас.

Все мои проекты идут насмарку.

У меня ощущение, что одна я двигаюсь с нормальной скоростью, а все вокруг отчаянно медлят.

Я не могу не думать о моих погибших друзьях: о Пифагоре, Шампольоне, теперь и об Эсмеральде.

Хватит с меня войны. Не бывать мне царицей, и ладно. Планета отойдет во власть крыс, и это будет справедливо, потому что люди не заслуживают здесь оставаться. Не кошкам же их отстаивать!

Как ни удивительно, мое появление в гуще боя никого не интересует. Я переступаю, как призрак, среди всего этого безумия. Пули свистят у самых моих ушей, задевая шерсть.

Мне нет до них никакого дела.

Я лезу на крышу фабрики, там забираюсь на трубу и озираю побоище сверху. Свист у меня в ушах стих, я подсоединяюсь к РЭОАЗ, висящей у меня на шее, и нахожу реквием Моцарта.

Мир вокруг меня притормозил и зажил со своей прежней скоростью. Нежная, медленная, печальная музыка резко контрастирует с окружающей неразберихой.

Вспыхнула бы эта склока, если бы не мое вмешательство, не давшее взорваться атомной бомбе?

Ответ уже наготове:

Тяга к смерти записана в человеческих генах. Если она не находит выражения в драке с внешним врагом, то люди набрасываются друг на друга.

По этой причине мы, кошки, не являющиеся природными самоубийцами, должны прийти им на смену.

С самого начала во мне жило интуитивное знание, что мне предназначено править. Мне суждено перехватить факел.

За Пифагора.

За Шампольона.

За Эсмеральду.

За моих погибших товарищей.

Я покидаю свой наблюдательный пост на кончике трубы и забиваюсь в угол на крыше.

Внезапно стрельба стихает. Воцаряется тишина, нарушаемая только стонами умирающих.

Иссякли силы? Или боеприпасы?

Интригующее спокойствие!

Я спускаюсь с крыши и вижу Анжело.

– Мама, мама, скорее сюда! Тут происходит кое-что новенькое!

Неужели может стать еще хуже?

Не питая никаких иллюзий, я следую за сыном.

Раненого Марка Рэйберта держат под локти двое его бостонских коллег. Он перебинтован, на лице гримаса боли.

Получив помощь и придя в чувство, он отключил своих Кацев.

Все роботы-кошки застыли, некоторые в нелепых позах: с задранными лапами, с разинутой пастью.

Это тот неизбежный момент после боя, когда все осознают новое положение, тушат пожары, оказывают помощь раненым, эвакуируют погибших. Фабрика, которую воспринимали как неприступный оплот, вдруг превратилась в хаотическое нагромождение всех и вся: человеческих тел, сломанных роботов.

Одна палатка служит сейчас лазаретом, другая – моргом.

Как я и говорила, положение ухудшилось стремительно, без малейшего вмешательства крыс.

Налаживается служба помощи, но никто не осмеливается комментировать только что произошедшее.

Я ищу свою служанку и нахожу ее в белой палатке, превращенной в лазарет: она бинтует там раны Роману.

Скоро они помирятся?

Всех Кацев заперли в ангаре, вынув из них батареи. После этой кары люди, похоже, облегченно перевели дух. Теперь они будут бояться роботов.

Этим вечером Натали и Роман ложатся спать вместе. Я ухожу от них и поднимаюсь на крышу, к Анжело.

– Скажи, мама, как, по-твоему, все это можно пережить?

– По-моему, бесполезно задавать себе этот вопрос. Надо просто сохранять хладнокровие и реагировать по мере появления новых проблем.

Я вспоминаю Эсмеральду.

Она была невероятная!

Я заставляю себя закрыть глаза в надежде, что сон снимет напряжение – как мое, так и у тех, кто баламутит наше общество. Но уснуть не дает звук сирены.

Нет! Неужели это никогда не кончится?

Я спускаюсь с крыши в зал заседаний. Уже ночь, я совершенно без сил, держусь только на любопытстве. Натали тоже здесь.

– Что происходит? – спрашиваю я ее. – Почему тревога в такой поздний час?

О новости сообщает Хиллари Клинтон.

– Дамы и господа, мне неприятно вас будоражить, пережитое оставило вас без сил, но новое тревожащее событие не позволяет ждать наступления завтрашнего дня.

Она выдерживает паузу, а потом нехотя произносит:

– Поступило важное сообщение. – Она подносит к глазам смартфон и читает: – Вам пишет Павел. Тамерлан перехватил ваши переговоры, он знает о вашем решении ударить по Манхэттену ракетой с ядерной боеголовкой. Он видел, как эта ракета упала в Центральном парке, слышал последующие споры и слова генерала Гранта о том, что надо сохранять надежду, потому что бомба может взорваться от любого порыва ветра. Он знает, что такое атомная бомба. Из опасения, что это произойдет, Тамерлан решил вывести всех крыс из Нью-Йорка.

Хиллари Клинтон вздыхает, снова выдерживает паузу, потом продолжает:

– Тамерлан знает, что вы заперлись на фабрике «Бостон Дайнемикс». Он решил двигаться на север и напасть на вас, чтобы больше не рисковать. Он также надеется завладеть РЭОАЗ, потому что его копия самоуничтожилась.

И Хиллари заключает, с трудом сдерживая волнение:

– КРЫСЫ ИДУТ СЮДА!

Все начинают говорить одновременно.

На помост поднимается Сильвен.

– При помощи спутника мы наблюдаем за движением массы крыс.

Он демонстрирует съемку – темный поток, сначала текущий по главной авеню Манхэттена, как черная лава, а потом устремляющийся на север.

– По оценкам наших систем обработки изображений, количество крыс достигает тридцати миллионов.

Новая орда Тамерлана…

– А нас сколько? – спрашивает Норовистый Конь.

– Нас было сорок две тысячи, в сегодняшней стычке погибла примерно тысяча людей, осталась сорок одна тысяча, не считая роботов-кошек, тоже понесших немалые потери.

– Нам с ними не сладить, – делает вывод Норовистый Конь.

– Мы добирались сюда сорок дней, им понадобится не меньше, – говорит Хиллари Клинтон. – У нас есть время, чтобы организовать оборону.

Сильвен полон сомнений.

– Судя по съемке со спутников, – говорит он, – они движутся быстрее нас. Правильнее будет рассчитывать на передышку в тридцать дней.

Все молчат.

Лично я не жду возобновления споров. Вернувшись в палатку, я греюсь на койке у радиатора. Сначала надо переварить бушующие во мне чувства.

Воспользовавшись тишиной, я засыпаю. Мне снится сон. Забытье – моя мыслительная машина.

Мои сны – как яркие вспышки.

Я вижу ключевые моменты своего прошлого: вживление Третьего Глаза, наблюдение сверху за планетой Земля, первый разговор с Тамерланом в Руане, мои битвы, свистящий Тамерлан и крысиное войско, повинующееся его свисту. Вспоминаются некоторые фразы из нашего последнего разговора: «Что такого есть в людях, что могло бы внушить нам хотя бы каплю восхищения?», «Они лжецы, они должны исчезнуть, как динозавры», «Мы можем достигнуть согласия друг с другом, но не с ними».

Я вижу экспедицию в Дакоту, атаку Кацев, гибель Эсмеральды, споры Хиллари и генерала Гранта, Романа и Натали.

Вижу спорящих, открывающих рты, но не понимающих друг друга. А раз нет взаимопонимания, значит, жди взаимного уничтожения.

И вдруг, в разгар сна, я нахожу решение.

Как это не приходило мне в голову раньше? С самого начала у меня было это решение, но я его не видела. Можно подумать, что все случившееся в последнее время служило только для того, чтобы навести меня на это решение.

Вспоминается место в Энциклопедии с отсылкой к отрывку из Библии, очень подходящее, по-моему, к открывшемуся мне решению. Я уже продумываю этапы его осуществления. Думаю, в этот раз у меня получится. Я даже уверена, что получится, потому что меня снова посещает гениальная мысль, никому еще не приходившая в голову.

56. Как мы сами себя обманываем

Домохозяйка из Чикаго Мэриан Кич поместила однажды в местной газете сообщение, что получила послание от инопланетян. Те утверждали, что живут на планете Кларион, и предупреждали, что 21 декабря 1954 г. мир будет сметен чудовищным потопом. В результате вокруг Мэриан Кич собралась группа сторонников, образовалась секта.

Члены культа были настолько уверены в важности послания от инопланетян, что уходили от мужей и жен, раздавали деньги и имущество и готовили чемоданы, чтобы погрузиться на летающие тарелки. Мэриан Кич предупреждала, что спасутся от потопа только те, кто встретит этот день рядом с ней, в готовности к космическому полету.

Однако в судьбоносный день 21 декабря 1954 г. ничего не произошло. После этого секта должна была бы распасться, ее члены разбежаться, но этого не случилось. Назавтра Мэриан Кич объяснила, что получила новое послание того же рода от инопланетян с планеты Кларион: потоп был отменен по той причине, что собравшаяся вокруг нее кучка людей так лучилась любовью, что планету в конечном счете решено было сохранить.

Поле этого секту покинули всего двое, остальные приняли объяснение Мэриан Кич и стали почитать ее с удвоенной силой в уверенности, что это они спасли мир. То, что должно было стать крахом Мэриан Кич, стало, наоборот, ее победой. Прозелитизм оставшихся членов секты усилился, секта продолжила рост.

Профессор психологии Леон Фестингер подробно рассмотрел эту авантюру в своей книге «Когда пророчество не срабатывает» и предложил концепцию «когнитивного диссонанса». По его мнению, «если многие уверены в правильности своей системы верования, то того факта, что реальность противоречит этой вере, еще мало, чтобы поставить ее под сомнение». Короче говоря, когда имеется разрыв между нашим убеждением и объективными фактами, мы обманываем себя, чтобы спрятаться от этого противоречия.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

57. Как трудно убеждать дураков

Всю ночь я вынашиваю свой план, а наутро бужу Натали, спящую в объятиях Романа.

– Пора вставать! Нельзя терять ни минуты!

– В чем дело?

Среди спутанных черных волос проглядывают глаза, нос, рот. Она трет глаза.

– Я придумала, как нам выйти из положения. Но перво-наперво нужно будет собрать представителей всех племен, я должна к ним обратиться и рассказать о плане, который нас спасет.

Натали не забыла мои прежние блестящие предложения и их положительные в целом результаты. Поэтому она не ждет, пока сожитель разомкнет объятия, а быстро встает, потягивается, поспешно одевается.

– Скорее, хватит тянуть! – подгоняю я ее.

Со слугами-людьми вечно так: им мешает эгоизм, иногда они оказываются попросту лентяями.

Приходится кусать ее за икры, чтобы поторапливалась.

Когда людям страшно, ими гораздо проще манипулировать.

И вот в восемь часов утра я вижу перед собой представителей сообществ.

Я не тяну кота за хвост и очень старательно подбираю каждое слово.

– Женщины, мужчины, кошки, коты! Грянул грозный час: на нас наступают десятки миллионов крыс, жаждущих нас уничтожить. Нужно любой ценой, без всякого промедления найти решение.

Немного подождав, я заявляю:

– Если наши раздоры продолжатся, то скоро не останется никого, кто рискнет им сопротивляться, и они явятся прямиком на наши развалины, их встретят наши мертвые тела, им не с кем будет воевать. Я много думала. Сейчас больше, чем когда-либо, нам требуется «братство», мы должны действовать сообща. Я – кошка и могу вам сострадать, вот и вы попробуйте испытать то же самое к вашим сородичам, а заодно и к нам, кошкам.

– Хватит болтать, – обрывает меня генерал Грант. – В чем состоит ваш план, Бастет?

Всем не терпится услышать мой ответ, поэтому он короток:

– В коммуникации.

– В каком это смысле? – торопит меня генерал.

Но теперь я не намерена торопиться.

– В Энциклопедии, – степенно продолжаю я, – я нашла стихотворение предка Романа, Эдмонда Уэллса. Вот оно, слушайте внимательно:

Между

Тем, что я думаю,

Тем, что я хочу сказать,

Тем, что я вроде бы говорю,

Тем, что я говорю,

Тем, что вам хочется услышать,

Тем, что вы слышите,

Тем, что вы хотите понять,

Тем, что вы вроде бы понимаете,

Тем, что вы понимаете,

Существует десять вариантов

коммуникационной сложности.

Но давайте все же попробуем…

После декламации я делаю небольшую паузу, а потом комментирую:

– Как пессимистичны и одновременно оптимистичны эти фразы! И при этом в них содержится, по-моему, зерно решения нашей проблемы.

Я чувствую на себе скептические взгляды, но все равно продолжаю:

– В ранней молодости я думала, что дух может покидать плоть и связываться с духами существ других видов. Мне хотелось говорить с птицами, с рыбами, напрямую связываться с их мозгом. Но ничего не вышло. Позднее мне удалось связаться с людьми через электронный имплантат, мой славный Третий Глаз с гнездом USB. У духовности есть пределы, но флаг подхватывают технологии. Этот прогресс стал для меня откровением. С этим электронным придатком я смогла наконец раздвинуть пелену невежества. И все же я не отказалась от своего первоначального проекта: я хочу, чтобы все животные, говорящие на разных языках, достигли взаимопонимания, заговорили на едином языке – языке духа.

– Куда вы клоните, кошка? Нам нельзя терять время, – торопит меня Хиллари Клинтон.

– Если коммуникация – это, как я утверждаю, лучшее средство от всех бед, то верно и обратное: отсутствие коммуникации может служить сильнейшей отравой. Решение с самого начала было у меня перед глазами. Я знала его интуитивно. Вчера, глядя на вашу драку, я сначала испытала разочарование. Потом познала горе утраты подруги, Эсмеральды. Поддалась отчаянию, поняв, что при столь низкой сознательности ничего никогда не устроится. Наконец, пришло самое интересное чувство – ярость. Я обозлилась на саму себя за то, что не нахожу решения. Я знала, что в моих силах спасти мир. Все сводилось к силе воображения. Я уснула, и мне приснился сон. Мне снилось все произошедшее, и я вспомнила, что все эти проблемы – всего лишь проблемы коммуникации.

Вижу в обращенных на меня взглядах уже больше внимания.

– Подтверждение моего озарения я нашла в Библии. Натали советовала мне читать ее, чтобы написать мою собственную кошачью Библию. Я прочла, забыла, перечитала – и нашла! Настоящая внимательность – вот чего мне недоставало.

– Хватит тянуть резину! – не выдерживает президент. – Выкладывайте, в чем состоит ваш план.

Я не тороплюсь, потому что хочу добиться внимания и понимания.

– Какое место? – спрашивает евангелист.

– Про Вавилонскую башню. Если помните, некая группа людей строила высокую башню, желая добраться до неба и увидеть скрывающегося за облаками Бога.

– Да, все это известно, – говорит священник. – И что дальше?

– Дальше Бог, решив их остановить, сделал так, что они перестали друг друга понимать: наделил каждого отдельным языком. От непонимания люди стали воевать, совсем как вы все вчера. В итоге Вавилонская башня рухнула.

– Куда это нас ведет? – не унимается священник.

– Туда, куда хочу я, – к идее, что мы не победим крыс в прямом столкновении. Они всегда будут сильнее нас. Но если мы принудим их к взаимному смертоубийству – к такому, какому предались вчера вы, – то их империя рухнет, как Вавилонская башня.

Наконец-то я их заинтриговала.

Думаю, они начинают понимать.

– Как же добиться, чтобы крысы перестали друг друга понимать? – спрашивает генерал Грант.

– В этом месте следует предоставить слово Эдит Гольдштейн. Вы готовы ко мне присоединиться, Эдит?

Биолог поднимается ко мне на помост.

– Вы объясняли мне, что прибегли к генетической технологии CRISPR, способу перепрограммирования ДНК вида, и к ее распространению, превращению новой модификации ДНК в вирус, вроде обычного гриппа, так ведь?

– Да, теоретически это так. При помощи техники CRISPR я создала вирус, разрушающий крысиную печень. Это называлось «проект Прометей». Крысы справились с ним при помощи мутации.

– За счет идентификации пораженных особей. Но давайте представим, что они не могут обнаружить самого факта поражения.

– То есть как? – не понимает Эдит.

– Как, по-моему, хорошо известно, язык размещается в особом участке мозга, именуемом нейробиологами «зоной Брока». Там формируются слова. Этот участок был открыт в 1861 году французским профессором Полем Брока.

Обожаю их впечатлять точными ссылками, порой неизвестными им самим…

– Конечно, но…

– Значит, в мозге есть особенное место, позволяющее нам общаться при помощи речи или мяуканья. При дефектной артикуляции мы понимаем себя, но не осознаем, что нас не понимают другие, не так ли? Мы думаем, что это они не слушают или плохо слышат. Представим вирус, передающий мутацию ДНК, которая воздействует на зону Брока. Пораженные вирусом становятся непонятными для окружающих, но сами не понимают, почему те их не слушают или не понимают. Мозг, измеряющий общее состояние организма, сам поражен и не постигает происходящего. Поэтому крысы не смогут уловить, что их перестали понимать, и не будут понимать, что им говорят другие. Они будут считать, что с ними самими все в порядке и что проблемы у других.

– Вирус, воздействующий на коммуникацию? – с издевкой переспрашивает генерал Грант. – Вы хотите остановить тридцать миллионов крыс при помощи вируса, из-за которого они перестанут понимать друг друга, но не будут осознавать, что что-то идет не так, я правильно уловил суть?

Мой противник лучше всего резюмировал мое предложение!

Я чувствую, что многие в аудитории начинают смотреть на меня по-другому.

Вуаля, до них начинает доходить сила моих идей. Я царю силой своего видения, воображения. Я думаю быстрее, чем они, по-другому использую их собственные приемы.

Зал озадаченно наблюдает за мной. Даже Эдит, Роман и Натали поражены.

Если на то пошло, я нахожусь под сильным впечатлением от себя самой.

Первым встает Роман. Он начинает мне хлопать. Ему подражают другие. Наконец, я удостаиваюсь бурной овации. К крикам одобрения присоединяются мяуканье и лай. До всех дошло, что я – исключительное существо.

Как давно я этого дожидалась!

Их энтузиазм тем более примечателен, что перед моей речью все они не сомневались, что обречены быть разорванными тридцатимиллионной ордой свирепых крыс, мстящих за попытку уничтожить их атомной бомбой.

Я продолжаю:

– Теперь подробнее об этапах осуществления моего плана. Первое: Эдит берет ДНК у крысы и определяет кодировку, воздействующую на зону Брока. Путем перепрограммирования она нарушает ее стандартное действие. Затем она использует эту крысу-мутанта для производства клеток с новой ДНК, приводящей к дисфункции зоны Брока. Второе: Эдит пользуется как вектором вирусом типа гриппа, действующим на крыс и передающим мутировавшую ДНК другим крысам. Чтобы все заработало, потребуются эксперименты. Но в нашем распоряжении тридцать дней. Если все сработает, каждая крыса будет понимать саму себя, но не остальных крыс.

– Крысы, понимающие самих себя, но не других… – повторяет за мной Натали.

– Но как заразить этим гриппом несметное количество, собирающееся на нас наброситься? – спрашивает Роман.

– Мы переходим к третьей фазе, – продолжаю я. – Здесь потребуется участие Марка Рэйберта. По вашим словам, ваши Кацы могут сопротивляться где-то час, а потом крысы группируются, набрасываются на них сообща и одерживают победу?

– Так и есть.

– Хватит и получаса. Сколько их осталось?

– После вчерашних событий мы лишились пятисот боевых единиц. Осталось примерно две с половиной тысячи.

– Сойдет. Две тысячи пятьсот роботов-кошек врежутся в неприятельское войско и продержатся как можно дольше, распространяя вирус «Вавилон». Способ переноса – укусы: зубы Кацев будут действовать как иглы, занося вирус под кожу крысам, заражая их.

– Этого хватит?

– Для начала должно хватить. Поэтому я предусмотрела четвертую фазу. В ожидании действия вируса «Вавилон» нужно будет усилить все меры обороны. Только тогда наступит время фазы номер пять – генерала Гранта. Он развернет классическую оборону с использованием наличных войск. Противостоять придется ослабленным крысам, уже не понимающим друг друга и не координирующим своих наступательных усилий.

Чувствую, мои слушатели под сильным впечатлением от услышанного.

Это и есть «эффект имени меня»: воображение, сила, вкрадчивость.

В заключение я говорю:

– Дорогие друзья-люди, дорогие друзья-кошки, я считаю, что мы не можем терять время, всем нам пора браться за дело.

58. Ножницы CRISPR для цепочек ДНК

В 2012 г. в биологии произошла подлинная революция. Француженка Эммануэль Шарпантье и американка Дженнифер Дудна разработали систему CRISPR-cas9, позволяющую модифицировать последовательности ДНК, как при редактировании текстов, для направленного редактирования геномов.

ДНК – это цепочка молекул в сердцевине наших клеток, программирующая все генетические характеристики, то есть то, чем мы являемся.

CRISPR – аббревиатура, расшифровывающаяся как «регулярно расположенные группами короткие палиндромные повторы». Cas9 – это фермент, специализирующийся на генетическом разрезании, что-то вроде ножниц, способных разрезать цепочку ДНК в двух местах.

Эммануэль Шарпантье предположила, что при переписывании CRISPR-Cas9 можно покончить с некоторыми генетическими болезнями человека (например, с диабетом, раком, болезнью Альцгеймера) или даже модифицировать коров таким образом, чтобы они рождались безрогими (рога создают риск пораниться при драках), или комаров так, чтобы они больше не были переносчиками малярии.

После публикации этих работ ученая удостоилась многочисленных престижных наград.

Эта технология настолько могущественна и открывает такие практические горизонты, что многие комитеты по этике поспешили забить тревогу и напомнили о риске злоупотреблений при таком редактировании генома. Говорилось о соблазне применения CRISPR в аморальных целях, в частности, в евгенике (выведение детей без дефектов). Подчеркивались тяжкие последствия для экосистемы (неизвестно, не повлияет ли изменение ДНК клеток на других существ, использующих их в пищу или живущих рядом).

Сами Эммануэль Шарпантье и Дженнифер Дудна потребовали моратория на начало произвольного применения CRISPR-Cas9. Несмотря на это, китаец Хэ Цзянькуй из университета Шеньчженя нарушил в 2018 г. наложенное двумя учеными табу: он применил эти ДНК-ножницы на двух человеческих эмбрионах-близнецах, чтобы сделать их устойчивыми к СПИДу (их отец был серопозитивным). Дети родились, но научное сообщество устроило скандал. Власти наложили запрет на подобные работы, а самого ученого осудил китайский суд.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

59. Тридцать миллионов врагов

Воет сирена.

На горизонте появляются несчетные грозные силуэты.

Тридцать миллионов крыс, орда Тамерлана…

Мы почти готовы. Не помешала бы еще неделька, ну да ладно.

После моего выступления прошло тридцать пять дней, и все это время все предприятие неустанно трудилось, претворяя в жизнь мой проект «Операция Вавилон».

Мы успели благополучно протестировать искусственную эпидемию на десятке крыс.

Затем робототехники Марка Рэйберта так модифицировали Кацев-007, чтобы их клыки могли впрыскивать вирус.

Теперь мы все узнаем.

Ветер доносит до моих ноздрей вонь несметного крысиного полчища.

От этого острого, перечного запаха меня всю трясет.

Мы поднимаемся на широкую террасу на крыше главного корпуса «Бостон Дайнемикс». Там, за стеной из мешков с песком, утыканной пулеметами, мы установили бинокли на треногах и видеоэкраны.

К нам подпустили представителей сообществ, остальные довольствуются трансляцией боя на экраны. Камеры на дронах снимают происходящее и передают на экраны картинку под разными углами.

Марк Рэйберт еще не до конца поправился после ранения и сидит в инвалидном кресле. Генерал Грант надел мундир и фуражку, на глазах у него темные очки. Натали раздобыла камуфляжную военную форму, она ей очень идет. Даже Роман облачился в солдата.

Орда Тамерлана неуклонно надвигается. Я забираюсь на плечо к Натали – это мой излюбленный наблюдательный пост.

Все смотрят на меня.

– Еще рано, – мяукаю я.

Миллионы наступающих крыс накрыли холм, как бурая скатерть.

– Надо ждать, – говорю я.

Я чувствую нетерпение моих однополчан, но знаю, что чем ближе подойдет неприятель, тем эффективнее себя проявит моя стратегия.

Наконец я подаю сигнал:

– Пора!

Марк Рэйберт жмет на клавишу своего смартфона. Распахиваются зеркальные ворота, и на тридцать миллионов крыс устремляются две тысячи пятьсот Кацев-007.

Синие глаза роботов-кошек горят в режиме фар, уши повернуты вперед для улучшения аэродинамики.

Теперь обратного хода нет.

Мы видим, как роботы-кошки пересекают наш оборонительный рубеж и достигают передового строя крыс. Там, как и было запрограммировано, они принимаются кусаться, впрыскивая крысам вирус «Вавилон». Это еще не убийство, а всего лишь погружение зубов в одну, другую, третью жертву…

Бой получается скоротечным. Роботы-кошки не справляются с таким количеством противников. В считаные минуты все 2500 Кацев выведены из строя.

Лишь бы им удалось впрыснуть вирус достаточному количеству крыс!

Помню, я читала в Энциклопедии, что первой бактериологической войной была осада Каффы, генуэзской фактории в Крыму, армией татаро-монголов в 1346 г. При помощи катапульт монголы перебрасывали через крепостные стены чумные трупы. После этого генуэзские корабли развезли по Европе чуму, убившую половину ее тогдашнего населения.

Меня вдохновляет знание человеческой истории.

Немного притормозив, чтобы справиться с нападением роботов-кошек, орда продолжает наступление – сплоченная, вселяющая страх.

Как же их много!

Перед первым рвом они останавливаются.

Готовясь к отпору, мы не ограничились моим планом «Вавилон» и создали несколько линий обороны.

Первый ров полон бензина, за ним натянута проволока под напряжением.

От крысиной массы отделяется толстая бурая крыса с мешочком в зубах, переплывает ров с бензином и кладет свой мешочек под проволокой.

Мы увеличиваем разрешение изображения, получаемого с видеокамер, и видим, что мешочек сшит из белой и красной ткани.

– Внимание, это может быть артиллерийский порох! – предупреждаю я.

Но зажженного фитиля что-то не видать.

По моему приказу один из последних уцелевших Кацев вылезает из бронированного дота, минует полосу автоматических ловушек и полосу проволоки под напряжением, хватает мешочек и возвращается с ним к нам.

Генерал Грант смело подходит к мешочку, развязывает его, заглядывает внутрь – и отшатывается.

Я не могу справиться с любопытством и подбегаю к нему.

В мешочке лежит крысиная голова. Я сразу узнаю ее по Третьему Глазу во лбу.

Павел!

В конце концов его обезглавили, как и прославленного двуногого тезку.

– Попытка нас обескуражить, – предполагает генерал Грант.

– Мы больше не получим сведений об их действиях, – говорю я с сожалением.

Надо показать им, что нам не страшно.

Я принимаюсь громко мурлыкать, ко мне присоединяются восемь тысяч кошачьих глоток, потом поднимают лай все пять тысяч собак, наконец, крик на той же ноте испускает сорок одна тысяча людей.

В ответ тридцать миллионов крыс начинают свистеть. Все звуковое пространство наполняется невыносимым истошным свистом.

Я замечаю на экранах нечто занятное над наступающими рядами врага, прошу Романа применить «зум» и вижу «его».

Тамерлана, парящего на «моем» дроне и командующего сверху своим войском.

Свист прекращается, надолго устанавливается тишина. Внезапно Тамерлан привстает на задних лапах и взвизгивает. Это сигнал: несметная стая бегом бросается вперед.

Вот оно!

Крысы приблизились ко рву с бензином, некоторые уже его переплыли.

– Поджигай! – командую я.

Марк Рэйберт жмет на клавишу своего смартфона, и наш ров с бензином превращается в огненную стену.

Весь первый ряд наступающих крыс пожирает пламя.

Тамерлан знал, что это произойдет, но не дрогнул.

И я понимаю почему. Крыс так много, что они тушат пламя своими телами.

Атакует вторая линия, преодолевающая огненную стену.

Так, одного огня оказалось недостаточно…

Крысы застревают в колючей проволоке.

Я снова мяукаю:

– Пора!

Все застрявшие убиты ударом тока. Пытающихся приблизиться к проволоке крыс сильно трясет и отбрасывает назад.

По моему плану, они должны отказаться от немедленной атаки.

Это критический момент: недостаток гриппа-мутанта в том, что он действует не сразу. К тому же он оказывается эффективным только в том случае, если крысы пытаются друг с другом общаться.

По этой причине я делала ставку на длительную осадную войну. Фронтальный удар сразу нас сокрушил бы.

Мы не отрываем взглядов от экранов, следя за развитием ситуации.

Только бы получилось!

После неудачи массивного наступления крысы меняют свою стратегию. Третью волну натиска на колючую проволоку под напряжением они концентрируют в отдельной точке.

Они гибнут тысячами, но это как будто входит в их замысел.

Это новая попытка построить мост из трупов.

К счастью, разряды тока достаточно сильны, чтобы многих поджарить и еще большее количество отбросить.

Какое-то время положение не меняется, но я подозреваю, что наша оборона рано или поздно даст слабину.

Как я и опасалась, участок прорыва заполняется трупами, наша оборона в этом месте постепенно теряет прежнюю убойную силу.

Крысиный натиск усиливается.

Если неприятелю удастся прорваться, нам уже нечем будет его остановить.

Крысы напирают на колючую проволоку, еще немного – и они ее повалят.

К своему собственному удивлению, я прибегаю к молитве:

Помоги мне, Вселенная! Если ты предпочитаешь, чтобы на Земле воцарились крысы, то позволь им наступать, а если нет, то яви мне свою поддержку. И поскорее!

Но Вселенная копается еще дольше, чем мои двуногие слуги. Мне приходится несколько раз повторять молитву, прежде чем в небе сверкает молния.

Лучше поздно, чем никогда. Все равно, спасибо.

Начинается дождь, усиливающий электрическую проводимость.

Крысы, подрастерявшие силы в форсированном марше от Манхэттена, все заметнее утрачивают боеспособность. Тем не менее им удается возвести прочный мост из трупов, крысиная колонна преодолевает по нему колючую проволоку и подступает к нашей защитной стене из стекла. Здесь их встречают автоматические пулеметы и огнеметы, уничтожающие первые ряды.

Тем не менее поток крыс продолжает течь, как бурая лава, к нашей цитадели.

Достигнув прозрачной стены, крысы пытаются лезть вверх по стеклу, но их когтям не за что цепляться. А тут еще дождь, делающий вертикальную преграду гораздо более скользкой.

Все это их не останавливает. Бурые бойцы уже лезут по горе трупов на гребень стены.

Некоторых люди сбрасывают вниз взмахами острых кос. Но нескольким тысячам удается прорваться. На них набрасываются люди, вооруженные ружьями, автоматами, даже ножами. Завязывается рукопашная. Кошки и собаки не отстают от людей. Мы оплакиваем первых жертв среди своих.

Поток крыс неуклонно разбухает, как будто наших оборонительных порядков никогда не существовало.

В этот момент ливень превращается в крупный град, некоторые градины достигают размера слив. Мы вынуждены отозвать свои дроны и больше не можем наблюдать за всем ходом сражения.

Крысам больше не удается подтягивать подкрепления и поддерживать тех, кто добрался до стеклянной стены.

Мало-помалу количество крыс, сумевших перемахнуть через прозрачную стену, уменьшается. Свою лепту в плачевное положение прорвавшихся продолжает вносить крупный град.

Мы прячемся в зале заседаний. Снаружи небо расстреливает крыс градом.

Сидя внутри, мы слышим стук града по стеклу, но нам самим пока что ничего не угрожает. Вблизи стены уже не осталось ни единой крысы.

Не иначе нашли убежище и готовятся к завтрашнему наступлению.

Я пользуюсь передышкой, чтобы поспать в уголке, потому что знаю, что завтра мне понадобятся все мои силы.

60. Битва за миссию Аламо

В форте Аламо несколько сотен защитников противостояли армии в несколько тысяч солдат.

В 1836 г. Техас был частью Мексики. Однако там обосновывалось все больше североамериканских поселенцев, их сопровождали чернокожие рабы.

По призыву одного из поселенцев, Сэма Хьюстона, остальные, решив, что их стало достаточно много, решили провозгласить автономию от мексиканского правительства (стремившегося еще тогда, задолго до войны 1861 г., отменить рабство).

Мексикой руководил тогда генерал Антонио Лопес де Санта-Анна, называвший себя «Наполеоном Нового Света». Он решил собрать пятитысячную армию и усмирить с ее помощью североамериканских бунтовщиков, требовавших независимости.

Колонны Джеймса Боуи и Уильяма Трэвиса взялись укрепить бывшую католическую миссию близ Сан-Антонио под названием Форт Аламо и тем самым преградить путь Санта-Анне. С помощью знаменитого траппера Дейви Крокетта они собрали маленькую армию в 187 человек и организовали в этой крепости оборону против мексиканцев.

Осада началась 24 февраля 1836 г. и длилась тринадцать дней. Первые две атаки были отражены. В третий раз мексиканцам удалось забраться на стену форта и принудить техасцев укрыться в постройке внутри.

Утром 6 марта мексиканцы ворвались туда в результате ночной атаки, колонны, предупрежденные об атаке, бились до последнего, но поголовно полегли.

Однако их самопожертвование помогло замедлить наступление Санта-Анны.

После битвы за Аламо мексиканская армия продолжила двигаться на север, но было уже поздно. Во время осады, 2 марта 1836 г., Техас провозгласил независимость и назначил президентом Сэма Хьюстона.

Санта-Анна наступал со своей армией, но через несколько дней девятьсот техасцев под командованием Сэма Хьюстона внезапно атаковали его в Сан-Хакинто с криком «Отомстим за Аламо!» Двести мексиканцев были убиты, шестьсот попали в плен. Генерал де Санта-Анна бежал и признал независимость Техаса.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

61. Армагеддон: сражение сражений

Начинается новый день, а миллионы крыс никуда не делись.

Судя по изображениям со снующих над ними дронов, их стало чуть меньше, зато они воспользовались темнотой, чтобы восстановить силы.

Неубиваемое воинство!

Этим утром нет ни дождя, ни града.

Микрофоны на дронах записывают кашель и чихание крыс, но я не знаю, чем это вызвано – «моим» вирусом «Вавилон» или всего лишь дождем и холодом.

Потом раздается свист, и новая волна крыс устремляется в атаку.

Как и накануне, численность помогает крысам преодолеть передовые рубежи нашей обороны, потом их авангард начинают косить автоматические пулеметы. Тем не менее некоторым удается прорваться и кинуться на стеклянную стену.

Мы видим через прозрачное стекло, как крысы строят горы из трупов, чтобы добраться до вершины стены.

Кажется, им уже недостает бодрости, и заползших на вершину без всякого труда уничтожают наши «косари».

По уцелевшим даже после этого люди открывают огонь из всего наличного оружия. Это приносит результат, но убитых врагов тотчас сменяют живые.

Бой набирает обороты.

Натали хватает ручной пулемет, но орудует им довольно неуклюже. Рядом с ней палит из пистолета Роман. Хиллари Клинтон издали целится из базуки в колонну крыс, Марк Рэйберт, не встающий из инвалидного кресла, подает ей боеприпасы. Генерал Грант жжет крыс пламенем из огнемета, не выпуская из зубов трубку и сыпля ругательствами.

Даже кошки с собаками творят чудеса храбрости.

Анжело, естественно, дерется в первых рядах.

Похоже, мне тоже не отсидеться.

Война плоха тем, что помимо моральной дилеммы (не люблю останавливать энергию жизни других, кем бы они ни были), в ней еще есть проблема мышечной слабости.

Убивать – утомительное занятие.

Мы пускаем в ход наши когти, наши зубы, всю нашу ярость.

Но их слишком много. На месте одной убитой крысы вырастают сразу десять.

Я приближаюсь к своему сыну, чтобы его защитить, но ему это вроде бы не нужно. Он действует ритмично и стандартно: удар правой лапой, удар левой лапой, укус. Следующая!

Я же подхожу к каждому новому случаю индивидуально.

Что меня мучает, так это то, какой липкой стала моя шерсть от крысиной крови: вы меня знаете, я не выношу пятен и грязи.

Не знаю, как воюете вы, но мой подход – не слишком выкладываться эмоционально.

Только без страха и без злобы! Ни в одном моем движении нет ничего личного, есть только необходимость действовать, чтобы выжить.

Но я все же не предвижу счастливого завершения всей этой истории. Я дерусь без особой надежды. Но тут вдруг начинает происходить кое-что новенькое.

Две крысы подрались друг с другом.

Наконец-то! Вот и первый конфликт грызунов между собой. Неужели «Вавилон» начинает действовать?

Сначала это выглядит как исключение, но вскоре число дерущихся возрастает.

Напор на нашу линию обороны резко ослабевает.

Конфликты между крысами множатся на глазах.

На тех, кто атакует меня, бросаются другие крысы, почему-то решившие меня защитить.

Схватка под стеной превращается в хаос, люди и кошки дерутся с крысами, а крысы при этом дерутся со своими же соплеменницами.

Я ретируюсь с поля боя и залезаю на крышу, чтобы обозревать картину сверху.

Помнится, я читала в РЭОАЗ, что в 1515 г. в знаменитом ночном бою при Мариньяно французы и швейцарцы не узнали друг друга в снегу. Французы убивали французов, швейцарцы швейцарцев – по ошибке, из-за плохой видимости и отсутствия связи.

Наутро подоспели венецианцы, и с их помощью французы одержали победу.

Интерес к людским баталиям, накопившимся в моей памяти, приносит мне пользу. Бой внизу окружает меня, как настенная фреска. Как тут не вспомнить чудесную картину Иеронима Босха «Ад»!

Я в аду. Крысы – это черти.

Как ни странно, среди всего этого насилия, среди криков и крови мне хочется отрешенно слушать музыку. Я нахожу в РЭОАЗ, висящей у меня на шее, «Аве Мария» Гуно в исполнении Каллас.

Таков мир, в котором я живу. Мир смятения и раздоров. Каждый сам по себе, каждый живет в страхе и в соблазне уничтожать других.

Все эти свирепые существа вокруг меня больше обычного вызывают у меня жажду мира, нежности, дружбы.

Получается, что Ад рождает жажду Рая.

Темнота – жажду Света.

Тут я вижу издали нечто странное, парящее над нами.

Тамерлан, летящий на своем дроне, подвергается нападению своих крыс: они подпрыгивают в попытках до него дотянуться.

Старания баронов низложить императора.

Я спрыгиваю со своего насеста и что есть силы несусь к Роману.

– Можете предоставить мне исправный дрон?

– У меня нет его под рукой, пришлось бы мастерить из материалов «Бостон Дайнемикс». Но сейчас не время для…

– Сейчас ключевой момент сражения! Я могу победить Тамерлана, если вы усадите меня на летательный аппарат!

Чувствую, он не хочет оставлять Натали одну. Но Роман знает, что порой у меня случаются полезные озарения, поэтому соглашается помочь и бежит в цех, где подбирает все, что мне требуется, и лихорадочно работает.

– Не думайте о происходящем снаружи, сосредоточьтесь на задаче, которую я вам поручила.

Снаружи усиливается шум, раздаются вопли, гремят взрывы. Но Роман умудряется не обращать внимания на близящийся хаос. Он работает сразу несколькими инструментами, да еще программирует при помощи компьютера электронную плату.

– Готово! – гордо докладывает мой слуга.

Он пристегивает меня к дрону и запускает двигатель. Начинают рокотать винты клевера-четырехлистника.

Теперь, Тамерлан, мы сможем воевать на равных.

Я делаю глубокий вдох и настраиваюсь на управление дроном: включаю рули направления и взлетаю.

Дождь перестал, полету ничего не мешает. Вдали я различаю белый дрон – мой подарок императору крыс. Я беру курс на него. При виде меня он не ищет столкновения, а пытается удрать.

Он меня боится!

Тамерлан летит на юг, я его преследую. Мой дрон немного мощнее его, но его дрон легче, и это его преимущество. У меня не получается его догнать. Так, друг за другом, мы и летим на юг, оставив поле боя далеко позади.

В этот раз тебе от меня не уйти! Потом я захвачу власть и установлю правление мира и мудрости.

62. Император Марк Аврелий

Марк Аврелий – единственный в истории император-философ.

Он родился в 121 г. н. э. в Риме, получил верховную власть в возрасте сорока лет и показал себя хорошим политиком, тонким стратегом, а также писателем и мудрецом. При его правлении Римская империя достигла апогея могущества, простершись от Англии на севере до Египта на юге, от Испании на западе до нынешнего Ирана на востоке.

Едва придя к власти, он был вынужден отражать вторжение Парфии на восточном рубеже. Одержав победу там, он столкнулся с эпидемией чумы в Риме, потом с наводнением на Тибре и с землетрясением в Турции.

Потом с севера на Римскую империю напали германцы. Марк Аврелий воевал с ними пять лет. Бóльшую часть жизни он провел в войнах, защищая империю.

Мы обязаны ему следующими знаменитыми высказываниями:

«Да обрету я силу вынести то, что нельзя изменить, смелость изменить то, что можно изменить, а также мудрость, чтобы отличить одно от другого»;

«Вот лучшая мораль: проживать каждый день как последний»;

«Наилучший способ отомстить врагу – не походить на него»;

«Обыкновенный человек требователен к другим, исключительный человек требователен к самому себе»;

«Ты можешь, когда пожелаешь, уйти в себя. Ни одно убежище не сравнится покоем и безмятежностью с тем, какое обретаешь в собственной душе».

Народ высоко ценил императора Марка Аврелия, но его слабым местом была жена Фаустина. Оставаясь одна в Риме, пока муж вел войны на границе, она путалась с гладиаторами. Ее сын Коммод, по утверждению историка Диона Кассия, пленил во время кампании против германцев собственного отца. Назначенный отцом наследником, Коммод оказался одним из худших римских императоров: он обожал роскошь, разврат и гладиаторские бои.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

63. Симфония для дрона, когтей и зубов

Чего я терпеть не могу в преследованиях, это когда они затягиваются до бесконечности.

Эта гонка, к примеру, длится, на мой вкус, непомерно долго. Дроны работают на солнечной энергии, а погода ясная, и оба двигателя не думают выдыхаться. Скорость моего дрона достигает двухсот километров в час, тем не менее я никак не догоню Тамерлана.

Один раз я тебя пощадила, второго раза не будет.

Поэтому я не прекращаю преследования.

Летят минуты. Десять минут. Тридцать минут. Час. А он все мчится на юг.

Глазам своим не верю! Неужели его цель – Нью-Йорк?

На этой скорости мы преодолеваем триста километров между Бостоном и Нью-Йорком примерно за два часа. Как я и опасалась, вскоре вдали вырастают небоскребы Манхэттена.

Вот куда он меня заманивает! Но зачем?

Он ведет свой дрон над безжизненными авеню. При этом он неуклонно снижается.

Наконец, он приземляется на лужайке в центре города.

Мы в Центральном парке.

Там воткнулась в землю ракета, уйдя так глубоко, что в воздухе осталось торчать только хвостовое оперение.

Вот, значит, чего он хотел: рядом с нами атомная бомба, способная в любой момент взорваться.

Я сама ее обезвредила, тем не менее понимаю, что из-за какого-нибудь дефектного контакта может произойти взрыв.

Тамерлан встает на задние лапы.

Я приземляюсь рядом с ним.

Он, пуская в ход когти, лезет по ракете вверх. Я не отстаю.

Не станем же мы драться на готовой взорваться ядерной ракете?

Этой угрозы я не должна учитывать. Все мои мысли должны быть о том, чтобы бить точнее и уворачиваться от его ударов.

Мы с ним совершенно одни. Я прекрасно помню нашу прошлую дуэль, в которой я потерпела поражение, уступив ему в стремительности.

Удастся ли мне в этот раз его одолеть?

Крыса вертит хвостом. Я топорщу шерсть, чтобы казаться толще и больше, прижимаю уши, чтобы ему не во что было вцепиться зубами и нечего хлестать хвостом.

Он скалит резцы.

Я выпускаю когти.

Я медленно наступаю.

Он тяжело дышит и свистит.

Мне тоже трудно дышать.

Надо внимательно ловить каждое его движение.

Я приближаюсь. Его бегство от меня, когда я преследовала его на дроне, позволяет надеяться, что он меня боится.

Наверное, он утомился.

Наверное, его ранил кто-то из его баронов, заразившихся вирусом «Вавилон».

– Тамерлан! – обращаюсь я к нему. – Для тебя все кончено.

Он не отвечает.

Я знаю, что он слышит меня по связи Bluetooth через свой Третий Глаз: мы можем общаться напрямую, без слов.

– Сдавайся, Тамерлан!

Ответа снова нет.

Чтобы его победить, я пытаюсь настроиться на его сознание и предвосхитить его удары.

Мне кажется, что я чувствую его злобу и смятение. Это повышает мои шансы на победу.

Я наступаю.

Я могу над ним возобладать.

Выбрасываю вперед лапу с выпущенными когтями, но не могу до него дотянуться.

Удар другой лапой тоже не достигает цели. Что я ни делаю, проклятая крыса легко увертывается.

Тамерлан наносит мне удар своим хвостом, как хлыстом, и задевает мой чувствительный нос.

Я оглушена.

Он хлещет меня своим тонким розовым хвостом по глазам, по ушам, по носу, пока я не падаю от боли с корпуса ракеты вниз.

Он спрыгивает следом за мной и продолжает наступать. Мои попытки ударить его лапой не увенчались успехом, мне не удается даже его задеть.

Кажется, у него есть постоянная фора в доли секунды.

Повторяется наш первый бой: Тамерлан сильнее, стремительнее, точнее меня, сам он недосягаем.

Можно подумать, что усталость от путешествия и последних смертельных боев никак на нем не сказалась.

Зачем было бежать, раз он знает, что превосходит меня силой?

И тут меня осеняет.

Прежде чем меня убить, он хотел показать мне наполовину ушедшую в землю ракету в доказательство того, что я нарушила слово.

Я прыгаю на свой дрон и взлетаю, чтобы попытаться спасти свою шкуру.

В этот раз он гонится за мной.

Я плохо понимаю, что происходит.

Я мечусь зигзагами между зданиями Манхэттена, но всякий раз, когда я хочу повернуть налево или направо, он преграждает мне путь.

Мне открыто единственное направление – на юг.

Вдали виднеется статуя Свободы, его ориентир.

Вот куда он меня заманивает!

Там Тамерлан вдруг набирает скорость и врезается в меня. Я падаю к подножию статуи. Мой дрон выведен из строя, его дрон, наоборот, не пострадал.

Он завлек меня сюда, потому что задумал убить именно здесь, под огромной статуей с его головой.

Тамерлан приближается ко мне.

Наконец-то он соизволит со мной говорить.

– Зачем ты защищаешь людей? Ты так мне этого и не объяснила, Бастет.

– Я обнаружила в них кое-что, достойное восхищения.

– Что же?

– Невежество.

– Что?!

– Люди – единственные существа, осознавшие свое собственное невежество и попытавшиеся его восполнить. В этом их сила. Все остальные виды воображают, что уже знают все необходимое для жизни. Все, кроме людей. Это открытие – их подарок другим видам: нам недостаточно нас самих, мы должны исправить этот недостаток познанием.

Мой довод поставил его в тупик, и я пользуюсь своим внезапным преимуществом.

– Получив доступ к знаниям через Третий Глаз, я осознала свое невежество. Поэтому я восхищаюсь ими и испытываю к ним признательность. Не будь людей, я была бы удовлетворена своей кошачьей жизнью и не имела бы ни малейшего желания что-либо узнавать.

– Ты не такая, как они, Бастет.

– Никто не совершенен.

– Бастет! Я так на тебя рассчитывал и искренне надеялся, что ты станешь моим историком, моим биографом. Я ужасно разочарован.

Тамерлан подходит ближе.

– Ты не сдержала слово, Бастет, ты меня предала. Ну что же, раз ты так любишь людей, то умрешь, как они.

Он прыгает на меня, снова завязывается рукопашная. Я целюсь ему в морду, но оставляю на нем лишь слабую царапину. Он умудряется вскочить мне на спину, как уже делал раньше, и вонзает резцы в самое чувствительное место у меня на шее. Этот удар я не смогла отразить. Тамерлан не спеша сжимает мне сонную артерию, я начинаю терять кровь.

Он специально не торопится, чтобы насладиться своей победой. Все кончено, я умираю. Жаль, конечно, я предпочла бы долгую жизнь. Я хорошо смотрелась бы очень пожилой кошкой, накопившей много разнообразного опыта. Теперь мне придется довольствоваться прошлым, потому что мне не суждено состариться.

Я покорно закрываю глаза. Перед мысленным взором стремительно пролетает вся моя жизнь.

Но тут давление на сонную артерию разом прекращается. Я открываю глаза, чтобы понять, откуда пришло спасение.

Что за дивное диво?

64. Кошачий возраст

Кошка очень быстро стареет в начале и в конце жизни, а в промежутке почти не меняется.

В шесть месяцев кошка имеет те же способности, что и восемнадцатилетний человек. Это в некотором смысле возраст ее совершеннолетия.

В два года она обладает способностями молодого человека двадцати четырех лет. Она в расцвете сил.

В десять лет она как семидесятилетний человек. Начинается ее старость.

В двадцать лет она как столетний старик.

Кошки живут в среднем тринадцать лет. Породистые кошки больше подвержены болезням, с бродячими кошками чаще происходят несчастные случаи.

Наибольшая продолжительность жизни – у беспородных домашних кошек, прошедших кастрацию.

Согласно Книге рекордов Гиннесса, дольше остальных прожила американская кошка по имени Крэм Пафф, родившаяся в Остине, штат Техас, 3 августа 1967 г. и скончавшаяся там же 6 августа 2005 г. Она прожила тридцать восемь лет и три дня.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

65. Он

МОЖЕТ, ЭТО СОН?

Ничего себе! Как такое возможно?

Моя мать говорила, что разница между сном и реальностью в том, что у реальности больше воображения, чем у снов.

Я не свожу с него глаз, не веря тому, что вижу.

ОН? ЖИВОЙ?

Я настолько потрясена, что не реагирую, когда Тамерлан, отброшенный ударом лапы и не способный сопротивляться сразу двоим, лезет на свой дрон.

Он сдался. Он побежден.

Я не сразу решаю его преследовать.

При новых обстоятельствах у меня очевидное преимущество, но больше нет желания им пользоваться.

Красноглазая крыса-альбинос никак не взлетит на своем дроне.

Я могу его сцапать.

Но мой мозг занят совсем другим, и это другое занимает столько места, что я вся цепенею.

Снова я должна выбирать между любовью и страхом.

В Энциклопедии я прочла такую фразу: «Воин тот, кто больше занят своими врагами, чем своими друзьями».

Я, конечно, воительница, но не до такой степени.

Рассмотрев дилемму под разными углами, я решаю повернуть голову влево, чтобы заняться тем, кто меня спас, а не тем, кого я хочу уничтожить. Справа до меня доносится шум винтов. Я знаю, что мой заклятый враг сумел запустить двигатель. Его аппарат быстро поднимается в воздух, жужжание удаляется.

Я никак не поверю своим глазам.

– ТЫ? – лепечу я.

– Надо его догнать! – говорит Пифагор. – Залезай на свой дрон и лети за ним!

Мне больше нет дела до Тамерлана. Меня интересуешь только ты. Мне надоело воевать.

ПИФАГОР.

«МОЙ» ПИФАГОР ЖИВ!!!

– НЕЛЬЗЯ ЕГО ОТПУСКАТЬ. Догони его!

– Нет.

– Тогда объясни, как работает эта штука, я сам за ним полечу.

– Мой дрон больше не летает, а Тамерлан уже далеко.

– Тогда все пропало! Придется снова с ним драться. Он выпутается, хотя уже был у нас в лапах.

Только теперь я поворачиваю голову и провожаю взглядом белого крысеныша, уносящегося на запад на подаренном мной летательном аппарате.

Справившись с удивлением, я больше всего на свете хочу понять, откуда взялся Пифагор.

Наверное, я невнятно выразилась и теперь повторяю, стараясь убедить саму себя:

– ТЫ! ТЫ! ТЫ! ЖИВОЙ!

Он, наконец, соглашается перестать смотреть вслед Тамерлану, превратившемуся в точку вдалеке, и переводит взгляд на меня.

– Бастет, – мяукает он.

Пифагор!

Я обнимаю сиамца лапами, копирую объятие, подсмотренное у Натали и Романа. Прижимаю его к сердцу и долго не отпускаю.

Пифагор! Спасибо Вселенной за этот подарок.

Я немного отступаю, чтобы лучше его разглядеть. Черная маска вокруг синих глаз, серебристая шерсть, его особенные уши, типичное для сиамцев легкое косоглазие. Красавец!

– Пифагор… Как же тебе удалось?..

Прилив чувств не позволяет мне закончить фразу.

Он весело отвечает:

– Разве я тебе не говорил, что у кошек девять жизней?

Он потешно шевелит ушами и ведет меня к постаменту, где мы устраиваемся на нагретом солнцем камне. Отсюда хорошо виден полностью обезлюдевший Нью-Йорк, населенный, кажется, одними птицами.

– Я упал с зиплайна в воду. Море смягчило падение. Я вплавь добрался до берега и спрятался на портовом кране. Я знал, что крысы рано или поздно меня найдут. Забившись под кран, я упорно решал вопрос: где крысам не придет в голову меня искать?

– В заброшенном доме?

– Нет, я знал, что они все время рыщут по всем зданиям. Мне вспомнилась фраза из Энциклопедии: «Безопаснее всего в эпицентре опасности». В сильный дождь, ночью, я обосновался прямо в статуе Свободы.

– Это же была их штаб-квартира!

– Я нашел особенное местечко.

– В голове?

– Именно!

– Это ж вон как высоко, а у тебя боязнь высоты.

– Когда сооружение твердо стоит на земле, у меня не кружится голова.

– Как ты там питался?

– Я ел голубей и воробьев, устраивающих там гнезда. Даже баловался их яйцами. После того как выбили окна в короне, голова превратилась в излюбленное место всевозможных пернатых.

– Я сама видела, как крысы взорвали человеческое лицо статуи и заменили его крысиной мордой.

– Когда они явились, я залез еще выше, в пламя факела в вытянутой руке.

– Вот это да! Ты сидел наверху, когда я наблюдала снизу, как крысы воздвигали маску Тамерлана…

– Я тебя заметил, но не мог подать тебе сигнал.

– Что было потом?

– На следующий день я видел, как вы ушли на север. Я хотел к вам присоединиться, но на дороге кишели крысы. Меня бы убили при попытке приблизиться к вашей колонне. Пришлось ждать. Однажды я увидел из своего факела, как в Центральном парке упала ракета. После этого все крысы покинули город, ушли той же дорогой, что и вы.

– Боялись, что ракета взорвется, – объясняю я.

– Мне было боязно последовать за ними. А потом я решил, что против такого количества крыс вы бессильны, и выбрал одинокую жизнь на острове Либерти и ожидание. Защитой от крыс мне служил их страх перед взрывом бомбы. Я уже думал, что протяну здесь один до конца своих дней, но тут прилетели два ваши дрона. Я видел, как вы сражались. Я покинул свое убежище и помог тебе.

– Ты спас мне жизнь.

Мы тычемся друг в друга носами, он целует меня по-человечьи, с языком. Мне это по-прежнему противно, но я провела много времени с людьми и уже достаточно очеловечилась: я не сопротивляюсь и даже получаю некое извращенное удовольствие. Мы долго целуемся под статуей Свободы.

Потом мы спохватываемся.

– Выходит, Тамерлан спасся и сможет снова сколотить крысиную армию, – сетует Пифагор.

– Ничего у него не выйдет, – возражаю я. – Он не знает о подстерегающем его недуге.

– Что ты имеешь в виду, Бастет?

– Разработанное мной секретное оружие.

Он хмурит брови.

– Что произошло там у вас, на севере?

– Война может протянуться еще немного, но мы нашли новое оружие: вирус, передающий мутацию ДНК. Зараженные крысы перестают друг друга понимать, их действия становятся несогласованными. И они уже не могут толком воевать.

– Тамерлан проморгал такой ваш ход?!

– Он не понял, что я вывожу новую крысиную породу: ее представители уже не умеют жить в обществе и обречены на одинокую жизнь с ощущением, что другие не в состоянии их понять.

– Иными словами, ты изобрела психологическую войну…

– Я отняла у крыс то, в чем состояла их сила: сплоченность перед лицом любых испытаний.

Впервые я читаю во взгляде моего избранника незамутненное восхищение.

Как давно я ждала этого момента!

Он принимал меня за самодовольную задаваку и только сейчас открывает меня настоящую: царственную визионерку.

– Я… люблю тебя.

– Знаю. Я тоже тебя люблю.

Пифагор качает головой.

– Эту шутку я уже от тебя слышал.

– Это потому, что я открываю для себя повторяющийся юмор. Кажется, когда шутишь один раз, становится смешно; когда два раза – это уже не смешно; на десятый раз снова становится смешно – именно из-за повторяемости.

– Ты меня раздражаешь, – говорит он с чувством. – Ты всегда хочешь оставить за собой последнее слово. Всегда хочешь создать впечатление, что ты – мать любого успеха. Из всего хочешь извлекать приумножение своей славы.

– Знаю, иногда я раздражаю сама себя.

– Ты страдаешь мегаломанией.

– А также эгоизмом, эгоцентризмом, самодовольством… Знаю, слыхала от Эсмеральды. Родной сын – и тот считает меня невыносимой.

Мы нежно соприкасаемся кончиками носов.

– Как они там?

– Эсмеральда погибла, спасая мне жизнь. Мой сын предается излюбленному занятию – убийству.

Пифагор качает головой, ему нечего добавить об этих двоих.

– Ты не против, если мы с тобой немного расслабимся прямо здесь? – ласково мяукаю я.

– Когда неподалеку из земли торчит готовая взорваться ядерная ракета? Звучит соблазнительно!

Я подбираю шарик устройства Bluetooth Тамерлана и протягиваю ему.

Я не подобрала его в разгар боя, но делаю это сейчас.

Пифагор вставляет устройство в гнездо USB своего Третьего Глаза. После этого он подходит ко мне и еще сильнее прижимается.

Теперь оба наших мозга работают синхронно.

Мое сердце превращается в источник света, пульсирующий все быстрее.

Биение наших сердец синхронизируется.

Я воспринимаю свое сознание как шарообразное облако из серебристой ваты, парящее в центре моего черепа.

Вот она я.

Чувствую, Пифагор тоже воспринимает себя как серебристое облако.

А это он.

Два облачка сливаются, образуя одно крупное серебристое облако.

Я полностью слилась с внешним миром.

Абсолютная коммуникация?

Биение наших сердец замедляется, а облако расширяется, растягивается, превращается в диск. Наши слившиеся сознания все явственнее чувствуют окружающее нас пространство.

Два наши сознания образуют широкое парообразное полотно, тонкое, как чуткая мембрана.

Мы улавливаем зарождающиеся вдали волны. Миллионы живых существ всех размеров и форм дрожат, дышат, мыслят, говорят на своих языках, заставляют нас вибрировать.

Наши сердца продолжают биться в унисон со светом, то и дело озаряющим облако.

У нас возникает одна и та же мысль в одно и то же время.

Для нас не существует физических ограничений.

Наше тело – всего лишь временная оболочка нашего сознания.

Но наши сознания не знают пределов и могут сливаться.

Мы можем растворяться друг в друге и сублимироваться.

Это и есть истинная любовь: полное забвение самого себя и превращение сначала в другого, а потом расширение облака и превращение во множество других, во всех других.

Мы можем зайти еще дальше: соединиться со всеми нашими сородичами, потом со всеми существами вокруг нас, со всем сущим.

Соединиться с духом биосферы своей планеты.

А дальше – соединение с духом Вселенной во всей ее полноте.

Так достигается бессмертие, ибо положен конец пленению в любой оболочке.

Ты освобождаешься от времени и от пространства.

Становишься вселенной, всеми ее составными частями.

Отныне бывшее «я», ограниченное телом Бастет, превращается в крохотное, ограниченное проявление этой энергии.

В крохотное проявление этого бесконечного великолепия.

66. Египетская богиня Бастет

В египетской мифологии Бастет была особенной богиней.

Дочь бога Солнца Ра, она изображалась как кошка или как женщина с кошачьей головой. Изначально это была богиня-воительница, чья ярость повергала людей в трепет. Однако, переродившись, она стала миролюбивой, ласковой, полюбила музыку, танцы. Она была богиней женского плодородия и защитницей родов. Ей молились как защитнице от эпидемий чумы.

На большинстве барельефов, изображающих Бастет, она одета в длинное платье с полукруглым нагрудником с изображением головы львицы. В левой руке у нее корзина, в правой – ударный музыкальный инструмент систр. Культ Бастет зародился за три тысячи лет до н. э., но апогея достиг в 950-е гг. до н. э. По свидетельству Геродота, каждый год в разлив Нила в храме Дибастис («баст» – Бастет), посвященном этой богине, собиралось более 700 тысяч человек. Люди танцевали, музицировали, пили хмельные напитки и предавались разврату среди живых и мумифицированных кошек.

Храмы Бастет стояли в Мемфисе, Фивах, Гелиополисе, Леонтополисе. Все женщины, мечтавшие родить, носили амулеты с изображением Бастет или с обращенной к ней молитвой.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

67. После бури

Прошел месяц.

Крысы больше не появлялись, о Тамерлане ничего не было слышно. Люди и кошки, уцелевшие в сражении при «Бостон Дайнемикс», вернулись в Нью-Йорк. Улицы расчистили, ракету «Минитмен» в Центральном парке выкопали из земли, демонтировали и вывезли в разобранном виде на отдаленную свалку.

Все собрались в здании, где прежде заседала ООН. Настал великий день: предстоят выборы нового президента Ассамблеи.

Свои кандидатуры выдвинули:

1. Хиллари Клинтон, решившая во второй раз побороться за мандат. Она представляет сообщество женщин. В ее программе наделение властью женщин как наилучших гарантов мира. Хиллари бравирует тем, что в ее каденцию из Нью-Йорка изгнали крыс.

2. Генерал Грант, представляющий военных. Он заявляет, что первым делом надо позаботиться о порядке и безопасности. Он намерен отдать приоритет разработкам в военной области, чтобы исключить новое вторжение крыс и вообще любую агрессию. Грант напоминает, что крысы могут вернуться, поэтому необходимо располагать мощным оружием, чтобы дать им отпор, как удалось сделать в Бостоне. Победу он приписывает себе.

3. Марк Рэйберт от сообщества ученых. Он выступает за расширение армии роботов и за полноценное использование Интернета для установления связи со всеми людьми на Земле. По его утверждению, уже имеется доступ к сырью и ничто не мешает крупномасштабному производству Кацев, которые станут охранять людей. Уже разработан проект создания Каца-008, еще более эффективного робота, требующий не очень масштабных вложений в научные исследования и в материалы.

4. Норовистый Конь выступает от лица индейцев, он отстаивает остановку развития, сокращение числа людей и потребления. Он предлагает учредить федерацию разбросанных по территории племен, которые постоянно общались бы в Интернете (или при помощи дыма от костров в случае выхода Интернета из строя).

5. Эдит Гольдштейн представляет сообщество биологов. Она – сторонница улучшения человеческой породы посредством технологии CRISPR, которая лучше приспособила бы ее к современному миру. По ее мнению, модель Homo sapiens отжила свое и Крах – признак необходимости эволюционного перехода к новому человеку.

6. Роман Уэллс, представитель астронавтов. Он – сторонник прощания с планетой Земля. Для начала Уэллс предлагает создать колонию на Луне. Там, вдали от любых опасностей, человеческие знания будут доверены компьютерам. С Луны полетят экспедиции на Марс, с Марса – на Юпитер. И так до тех пор, пока мы не покинем Солнечную систему и не найдем себе подходящую планету в другой галактике.

7. Пастор, евангелист-мормон, отец Йоахим, желает возвращения к прежним ценностям. По его мнению, крысы были Божьей карой, ибо человек погряз в грехе, а именно в пьянстве, наркомании, сексе, сребролюбии. Он проповедует отказ от новых технологий и от материальных ценностей в пользу развития духовности, упор на сельское хозяйство и на молитву.

Насколько я понимаю, все эти семь программ и так фигурируют в РЭОАЗ в виде семи возможных вариантов будущего человечества, как они представлялись в свое время Эдмонду Уэллсу. Иногда он называл эти проекты по-другому, но обязательно перечислял капиталистов, верующих, феминисток, поборников технологий, биологов, сторонников отказа от роста, «беглецов».

Так вот какие семь вариантов будущего представляют себе люди? Под влиянием внезапного вдохновения я, ознакомившись с программами всех кандидатов, прошу Натали отнести меня на плече на трибуну.

На этот раз мне не составляет труда добиться внимания аудитории. Мои достижения общеизвестны.

Вот с какой речью я выступаю:

– Женщины, мужчины, кошки, коты! Я намерена выдвинуть свою кандидатуру как представитель не только кошек и, шире, всех не-людей, но и как защитница планеты. Как известно всем вам, если мы смогли собраться здесь, то только благодаря одной-единственной персоне – мне. Это я договорилась об исходе и, значит, о выживании последних сорока тысяч ньюйоркцев, это я додумалась подключить к проекту «Вавилон» Эдит Гольдштейн, наконец, это я поборола и обратила в бегство главного нашего врага императора крыс Тамерлана.

Я умолкаю.

Я надеялась, что они станут мне аплодировать в память о моих подвигах, но почему-то никто не хлопает. Немного разочарованная, вздыхаю – и тем не менее продолжаю:

– Мое предложение – отказаться от племенного мышления, не рассуждать больше как люди или как вид. Я за более широкий подход – «от имени биосферы планеты Земля». Если вы за меня проголосуете, то я беру на себя обязательство отстаивать не один вид, а сразу все. И тем самым создать гармонию, которая не позволит ни одной группе даже помыслить о том, чтобы попирать другую. Все мы станем частями новой совокупности. Эта интеграция приведет к тому, что при причинении зла какой-то форме жизни та тем или иным способом отомстит за себя. Я много чего прочла в Энциклопедии и в конце концов поняла, какие узы связывают все формы жизни. Когда мы выращиваем цыплят в инкубаторах, создаются благоприятные условия для птичьего гриппа, поражающего людей; когда мы дурно обращаемся с крупным рогатым скотом при интенсивном выращивании, у скота развивается прионная болезнь; когда мы убиваем летучих мышей, панголинов или змей на китайских рынках, возникает коронавирус. Когда наше земледелие деградирует до монокультур, случаются нашествия саранчи; при сверхвылове рыбы наблюдается взрыв численности медуз. Когда мы выкорчевываем леса, растет выброс углекислого газа в атмосферу и портится погода. Добыча нефти приводит к землетрясениям. Все связано. У каждого действия есть последствия. Если мы не изменим свои привычки совместного проживания, то на нас непременно набросится кто-нибудь еще, необязательно крысы: может, тараканы, может, голуби, да хотя бы аиланты – растения-хищники!

Представители сообществ волнуются и начинают переговариваться: сразу видно, они понятия не имеют об аилантах.

Кто-то тянет руку.

– Что конкретно вы предлагаете, Бастет?

– Для начала избрать новый состав этого собрания. Я была первым политиком не из людей, пионером. Предлагаю, если вы изберете меня президентом, понемногу вводить в состав ассамблеи другие виды – так добавляют растительное масло, когда делают майонез (любители стряпать меня поймут). Сначала, к примеру, представителей собак, потом птиц, рыб, насекомых. Так мы постепенно выстроим нечто более представительное и справедливое для всех живых существ. Возможно, придется пригласить даже представителя растительного мира, если у Романа получится дать им электронное оснащение, позволяющее выражать их мысли.

В зале смешки.

Они думают, что я шучу.

Я продолжаю:

– Но люди как самый могущественный вид при любых условиях сохранят большинство, потому что они пока что способны сильнее всего влиять на среду. Если вы за меня проголосуете, то я, будучи кошкой, берусь обеспечить безопасность всех людей планеты.

В зале опять ропот. Кто-то опять тянет руку.

– Говоря о постепенном подключении представителей всех видов, подразумеваете ли вы также и… крыс?

Этот вопрос – ловушка, которой я опасалась.

Я делаю глубокий вдох.

– Возможно, но не сразу. Мы, конечно, будем приглашать только те виды, которые уважают другие виды и которые отказываются от насилия как от способа доминирования. Если некоторые «разумные» крысы примут нашу земную Конституцию, тогда да, почему бы и нет? Мы предоставим им место, но на одном уровне с кроликами, кротами, белками, ежами, летучими мышами. Я считаю, что глобальная планетарная гармония не должна иметь никаких исключений, поэтому мы не станем отвергать никаких видов под тем предлогом, что по людским критериям они «несимпатичные». Значит, у нас будут представители комаров, мух, клопов, акул, гиен, ворон.

Волнение в зале еще не улеглось. Я жду, пока воцарится тишина, и провозглашаю:

– Нет «злых» животных, есть только признание или непризнание ими гармонии и глобальной планетарной экосистемы.

Представитель хиппи спрашивает:

– Выходит, вы выступаете за отказ в среднесрочной перспективе от употребления других видов в пищу? Вы за вегетарианство?

– Не знаю, что подразумевает этот термин, но если это значит не пускать коровьи шкуры на обувь, не держать свиней в тесных загонах, не кормить насильно гусей на фуа-гра, то да, я, скорее, сторонница иного способа питания. Учтите, мне это вдвойне нелегко, ибо я принадлежу к строго плотоядному виду. Тем не менее я уповаю на Эдит Гольдштейн и на биологов, пусть они изобретут источники белка, которые никак не будут связаны с… с трупами.

Новый враждебный ропот. Вероятно, я провалюсь, столкнувшись с природным чревоугодием людей.

Чувствую, они не готовы отказаться от своего гамбургера ради всеобщей гармонии.

Мне необходимо найти формулу, резюмирующую мою мысль.

– Если вы проголосуете за меня как за президента вашей ассамблеи, то я сделаю все, чтобы вы, мы, наши дети жили в мире, не были больше вынуждены воевать, потому что все со всеми сумеют договориться. Я предприму необходимые меры, чтобы все живые существа пришли в гармонию со своей планетой.

Такое впечатление, что я наконец-то добилась позитивного отклика. Люди согласно кивают, некоторые мне даже улыбаются.

Думаю, до них, наконец, дошло.

Я позволяю себе уточнение:

– К тому же, если я получу большинство ваших голосов, то инициирую удаление маски Тамерлана, уродующей статую Свободы, и замену ее ликом кошки Эсмеральды, продемонстрировавшей отвагу и способность к самопожертвованию. Да, не моим, а ее ликом!

Думаю, это мой долг перед ней.

– Что ж, все высказались, теперь приступим к голосованию, – берет слово Хиллари Клинтон. – Полагаю, начать надо с Бастет. Кто за программу, предложенную представителем кошачьего племени, прошу…

Лишь двое из ста трех представителей поднимают руку.

Я набираю всего три голоса (естественно, я тоже проголосовала за себя).

Остальные голоса распределяются так: четыре за Хиллари Клинтон, пять за Эдит Гольдштейн, семь за Норовистого Коня, восемь за Романа Уэллса, четырнадцать за Марка Рэйберта, восемнадцать за отца Йоахима, сорок пять за генерала Гранта.

– Таким образом, нашим новым президентом становится генерал Грант. Поаплодируем ему! – объявляет госпожа бывший президент, проглотив свою гордость.

Лично я испытываю горечь. Пифагор показывает движением уха, что он меня поддерживает.

Он предвидел результат, но не стал меня отговаривать.

И все-таки я остаюсь при убеждении, что моя программа – апофеоз здравомыслия.

Что ж, люди будут совершать прежние ошибки, пока не поймут, что, следуя выбитой колеей, добиваются они знакомого эффекта.

Они не вняли моей программе.

Они судили обо мне по моему облику, вернее, по моей этнической принадлежности.

В сущности, им плевать на любые программы, они голосуют только за символ, каким предстает та или иная персона.

Военный – воплощение безопасности.

Но я, конечно, здорово разочарована. Я уже не сомневалась, что меня выберут, а тут…

Знаю я их, теперь они перепишут историю, выставив генерала Гранта героем. Именно он будет тем, кто изгнал крыс с Манхэттена и учредил новую власть, взявшуюся изобрести мир будущего. Ему припишут победу в Бостонском сражении. А я… Все, что я совершила, потихоньку забудут.

Более, чем когда-либо, я понимаю правильность совета Натали: пока я не предложу собственную письменную версию событий, все мои достижения будут равны нулю, все мои идеи будут утрачены, кошачья мысль будет считаться порождением низших существ, всего лишь силящихся подражать людям.

Даже память обо мне постепенно сотрется.

Я прыгаю на плечо Натали и шепчу ей на ухо:

– Вы меня убедили. Устное общение не сложилось, значит, я должна попробовать письменный способ. Мне надо непременно поведать мою историю, чтобы просветить будущие поколения. Будьте моим писарем.

68. Египетский бог Тот

Первым писцом древних египтян был бог Тот. Это он изобрел язык, а потом создал глаголом мир. Его изображали мужчиной с птичьей головой, ибисом с черным оперением.

Пока слова еще не были произнесены, существ, животных, памятников в действительности не существовало. Довольный этим первым успехом, Тот изобрел письменность.

Он стал богом всех остальных писцов, последовавших за ним. Он был также хранителем знаний и мудрости. В египетской мифологии Тот нашел глаз Гора, потерянный тем в бою с братом Сетом. Глаз Гора символизирует победу порядка над хаосом. Этот порядок существует лишь постольку, поскольку писец написал о нем в тексте.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

69. Эпилог

Такова, дорогие котята и, быть может, дорогие люди (может, кто-то из них когда-нибудь прочтет этот текст…), моя история с того времени, когда я была обыкновенной домашней кошкой, до того момента, когда я спасла человечество и чуть было не сделалась президентом ассамблеи не только сообществ Нью-Йорка, но и всех землян.

Что еще сказать?

Не спорю, мой проект управления миром провалился, но в один прекрасный день я одержу победу, потому что время со всей очевидностью играет на руку тем, кто мыслит как я.

Все мы, вольно или невольно, станем общаться. Придется нам уважать друг друга, какими бы мы ни были, к какому бы виду ни принадлежали с рождения.

Между прочим, вы тоже, думаю, можете выйти за пределы вашей маленькой жизни и уподобиться мне, имеющей благородные устремления.

Достаточно верить в себя.

Достаточно чувствовать вселенную, отзывающуюся внутри нашего сознания (даже если вам, в отличие от меня, не повезло носить имя египетской богини, уже обозначающее жизненный путь).

Ныне я блестяще овладела чтением, но писать так и не научилась. Освоение письма представляется мне слишком долгим и скучным делом. В число моих недостатков входит, как вам известно, нетерпение.

– Вы хорошо все записали, Натали?

– Да, Бастет, я зафиксировала все, что ты промяукала, на смартфоне, теперь я превращу все это в человеческий текст, чтобы все могли это прочесть.

– Спасибо, служанка.

Как вы знаете, я разбила повествование о своей жизни на три части, чтобы получилось три отдельных произведения.

В первом, «Завтрашний день кошки», рассказано о моем прошлом, о моей встрече с Пифагором, о том, как он учил меня истории и науке и как благодаря мне на Лебяжьем острове выросла первая община кошек и солидарных с нами людей.

Во втором, «Ее величество кошка», говорится о том, как мы создали более крупную общину на острове Сите, как я получила мой собственный Третий Глаз и как смогла благодаря ему приобщиться ко всем знаниям людей и научиться с ними общаться.

В третьем, «Планета кошек», рассказывается, как мы выжили после пересечения Атлантики и как после многих превратностей победили в конце концов Тамерлана.

Чем больше я размышляю, тем тверже убеждаюсь, что после этих мемуаров, повествующих о прошлом, я должна представить будущее.

– Истинная царица обязана быть также и пророчицей, вы сами мне это твердили, Натали.

– Я по-прежнему в этом уверена, – отвечает она.

Итак, если мы не хотим возвращения Тамерлана, то наша обязанность, думаю, – вразумить всех, в том числе крыс.

Возможно, надо действовать так же, как я поступила с Павлом: обратить часть крыс, чтобы они поменяли менталитет и переубедили остальных своих сородичей.

Жажда знаний – заразный вирус. Когда понимаешь интерес образования и обнаруживаешь его у других, то возникает желание самому к нему приобщиться.

И вот я представляю эту «кошку будущего» и намерена постепенно воплотить ее в жизнь.

После моего прихода к власти и после распространения среди всех кошек всех составляющих людской премудрости грянет техническая революция. Нам надо будет изобрести машины для кошек, самолеты для кошек, ракеты для кошек.

Итак все составляющие повседневности: рестораны для кошек, кинотеатры для кошек, компьютеры для кошек.

Возможно, мы перейдем от хождения на четырех лапах к двуногому прямохождению. Кто знает, может, даже станем обуваться.

Может, даже станем носить одежду.

Возможно, мы попробуем расширить нашу потребительскую корзину. Думаю, мы тоже можем стать всеядными. Если не получится, то я попрошу Эдит Гольдштейн слегка модифицировать нашу ДНК при помощи ее ножниц CRISPR – и результат будет достигнут.

Еще я предполагаю расширить применение хирургической операции по вживлению Третьего Глаза. Начну со своего сына, потом настанет очередь моих друзей-кошек, а там и остального кошачьего племени.

После этого мы все окажемся соединены друг с другом.

Дальше я установлю свое царство и подготовлю Землю к жизни в истинной гармонии.

И тогда для нас всех и для будущих поколений настанет то, чего я всегда желала и что можно назвать двумя словами: Блаженство По-Кошачьи.