Сказ научно-детективный [про Предназначение, оно же Судьбец]

ГорДозор

Действующие лица:

Иван, царевич.

Кондрат, царевич.

Василий, царевич.

Серый Волк, специалист широкого профиля.

Царевна Навская, навская царевна.

Кощей Бессмертный, неординарная личность.

Сова учёная, редкостная.

Баба Яга, зануда.

В эпизодах и между строк:

Конь-огонь, избушка на курьих протезах, молодильные яблоки, жар-птица, царь-батюшка, хрустальный кирзачок, 12 царевен, царское воинство, etc.

Сказкам совершенно безразлично, кто их действующие лица. Важно лишь то, чтобы сказку рассказывали, чтобы сказка повторялась. Или, если хотите, можно представить это следующим образом: сказки — некая паразитическая форма жизни, играющая судьбами и калечащая людские жизни исключительно в целях собственной выгоды.

Терри Пратчетт.

Часть первая,

похоронно-плясовая.

Я гляжу на это дело в древнерусской тоске…

Борис Гребенщиков.

— А… пы… рэ… ря… — тянул, свесившись с седла и морща не знавший прежде мыслительных усилий гладкий юный лоб практически ещё отрок в алом кафтане.

Сей юный индивид занимался более чем непривычным делом.

Он думал.

Хуже того — он обмозговывал принятую зрительно информацию и искренне пытался её анализировать.

— …мы… о-о… «Прямо», ага…

Юноша делал успехи.

Конь под седлом вздохнул. Ему были чужды страдания наездника.

— …кон… н-н… ня… А! «Коня»!..

Скучнее, чем упомянутому коню, могло бы быть только камню, на котором была высечена не поддававшаяся юноше надпись — буде была бы доказана способность неорганических соединений испытывать эмоции. Юноше, тем временем, удалось дочитать словеса на камне до того места, где обычно проставляют копирайты. Выстрадав процесс чтения, молодой человек призадумался.

Камень безмолвно, но в высшей степени вербально предлагал идти на все четыре стороны — вернее, в любую, на выбор. Диалектика этапа была совершенно неприкрытой и бесстыдно алкала логических умозаключений…

— Налево, значит, головы не сносить, — бубнил юноша, вперив в ни в чём не повинный камень исполненный бессмысленности взор. — Направо, значит, сгинуть с конём вместе… Назад, значит… значит, назад, к батюшке, с пустыми руками… А прямо — живому, но без коня… Ага-а…

Конь безмолвствовал, как народ в критические моменты исторических пьес, однако, судя по тому, как настороженно он стриг ушами, уже предполагал, что всадник сделает выбор не в его пользу. Юноша, очевидно, призадумавшись крепче обычного, бормотал что-то вроде: «А если так… то тогда…», но направление выбирать не торопился.

В кустах близ канонически лысого в смысле растительности перекрёстка с камнем, который напомнил бы специалисту классический экземпляр менгира, мельком блеснули грустные голубоватые отсветы — чьих-то глаз, вероятнее всего. Существо, скрывавшееся за чахлой растительностью, определённо ожидало от юноши конкретных действий — и, судя по всему, уже заждалось.

Так или иначе, юноша не был готов к тому, чтобы конь, учуяв прятавшееся существо, всхрапнул, прижал уши и прянул в максимально удалённом от означенного существа направлении…

Прямо.

Из кустов послышался явственный смешок.

Юноша верещал, как заяц, ругался, как новичок среди грузчиков, терзал удилами и шпорами благородное и в данном случае — более развитое по разуму животное, ещё не понимая, что сделал выбор.

С лёгким шорохом, раздвигая узкой мордой ветки, из кустов, не торопясь, лениво вышел громадный зверь — серый, сивый, седой… Пожалуй, из всех мыслимых животных он был больше волк, чем кто-либо ещё — но определённость биологического вида в текущей ситуации была последним, что могло бы успокоить взбесившуюся скотину во взмыленном конском лице. Конь взбрыкнул с удвоенной силой, сбросил ойкнувшего всадника и, вытаращив красивые глаза, ускакал за горизонт, не разбирая дороги — но инстинктивно выбрав наиболее безопасную сторону.

В конце концов, конь имел все шансы жить долго и счастливо: ведь не лошадей обычно отправляют Туда-Не-Знаю-Куда с расплывчатыми целевыми установками…

—— Ну вот, — удовлетворённо произнёс серый зверь (по умолчанию — волк), сев на обочину рядом с камнем и обозревая охающего юношу, потирающего ушибленные места. — Всё, как по писаному: прямо поехал, коня потерял. Люблю системы без сбоев.

— Ы-ы-ы, — красноречиво высказался юноша, пытаясь сопоставить совпадающую с волчьей артикуляцией человеческую речь с известной долей вероятности встретить говорящего зверя.

Волк зевнул и явственно ухмыльнулся, свесив язык из радостно оскаленной пасти:

— Ну что, давай, что ли, знакомиться…

— Изы-ы-ы…!!! — взвыл юноша, осекшись на середине слова и попытавшись осенить волка крестным знамением.

Зверь страдальчески сморщил морду.

— Снова здорово, — вздохнул он, скучным взглядом смерив трясшегося юношу. — Никакой фантазии у нынешнего поколения. Нет бы вежливо сказать: «Здрав будь, мил человек…»

— Какой же ты «мил человек»?! — не вынес очевидного диссонанса между вербальным и визуальным парень.

— Деталями можно пренебречь, — цыкнув зубом, заулыбался волчище. — М-м… «Здрав будь, мил… э-э, разумный индивидуум…»

— Кто-о?!

— Не суть важно, царевич.

— А откуда ты узна… — начал удивляться юноша.

— Сам посуди: кого ещё сюда занесёт? — хмыкнул зверь. — Разве что царевича батюшка послал — без вариантов…

Юноша моргал через неравные промежутки времени и держал молчаливую паузу, как в классических отклонениях от системы Станиславского. Волк великодушно подождал, пока взгляд царевича станет осмысленным, и снова примирительно улыбнулся, по возможности стараясь не особенно сверкать клыками:

— Ну, раз уж больше некому проявить инициативу… Поздорову, царевич. Будем знакомы: Волк. Серый Волк.

***

В принципе, Волк, в конкретном случае стоявший много выше среднестатистического царевича по эволюционной лестнице, примерно представлял себе сюжетное развитие нормальной ситуации с примесью сказочного Предназначения… но всё же — позволял себе слабую надежду на лучшее. Однако, оценив мыслительные способности классического царевича с неоригинальным именем Иван, Волк всё больше склонялся к тому, что означенную надежду стоило похоронить заранее, предварительно с тщанием кремировав.

О, да. Ивана-царевича послал за молодильными яблочками предполагаемо больной отче, по умолчанию — царь. В соответствии с обременённой высшим алхимическим образованием, курсами по выживанию в условиях сказки и прослушанным курсом лекций по прикладной ворожбе логикой Волка, царевичу, перво-наперво, стоило бы задуматься: так ли уж болеет батюшка? Или он просто отослал сынков, дабы выявить среди прочих соискателей наследника по принципу: «Кто первый справится, тот и прав»?..

Ивану сия логика была чужда примерно настолько же, насколько, скажем, пингвину чуждо понятие неевклидовой геометрии. С нарастающим ужасом Волк понимал, что противиться сказочным канонам подобно плевкам в потолок — сиречь, на редкость бессмысленно.

Разумеется, Иван, даже будучи предупреждён о том, чего не стоит делать, как по исправному алгоритму вляпывался в совершенно предсказуемые неприятности. Он обрывал молодильные яблочки вместе с начинавшей звенеть веточкой. Он пытался упихнуть ворованную жар-птицу в снабжённую сигнализацией клетку. Он не видел способа увести из конюшни чудо-коня, не прикасаясь к заговорённой уздечке.

В некотором смысле, Волк был более чем готов взять обратно слова о том, что ему по сердцу функционирующие без сбоев системы…

Через трое суток всученного Предназначением пути в обществе Ивана, трижды вытащенного из петли и обременённого трёхступенчатым обязательством вопиюще невыгодного обмена (за яблоки отдать птицу, за птицу отдать коня, за коня отдать гипотетическую царевну… классика жанра!), Волк понял.

Ему попался неправильный царевич. Не повезло. Не судьба выполнить Предназначение без проблем и получить уже наконец этот клятый диплом Великого Кого-то Там…

Так или иначе, стоя с Ваней на границе кощеевых земель (из которых очень хотелось уйти и не возвращаться) и навьего царства (в которое отчаянно не хотелось соваться вовсе), Волк прекрасно отдавал себе отчёт в том, что с царевной — наверняка не выгорит. Снова.

Ну не умел царевич действовать разумно и скрытно. Любой, подразумевавший кражу или тихие уговоры план летел ко всем чертям: Ванятка мог ворваться в терем на лихом коне (был бы конь), взмахнуть мечом (был бы меч), блеснуть красноречием (были бы мозги!)…

Никаких иллюзий на тему того, что какая-либо дева добровольно пойдёт с этим клиническим… царевичем, Волк не испытывал.

Правильно говорят умудрённые опытом люди: хочешь, чтобы дело было сделано хорошо — делай его сам.

***

Навье царство, суть языческий загробный мир, по соображениям Серого Волка, не особенно отличалось от иных царств — с чисто внешней стороны. Детали, они же — специфическая флора и фауна, были чересчур ядовиты, зубасты или банально волшебны, чтобы не принимать их во внимание. В определённой степени говорящий волк в данных условиях имел на порядок больше шансов слиться со здешней окружающей средой, чем упомянутый много выше клинический царевич.

Иными словами, конкретизируя — Волку было проще уговорить живые стены расступиться, а слуг-вурдалаков — указать путь к царским покоям. Вурдалаки не скрытничали с себе подобными. Вурдалаки только сочувственно посмотрели на Волка — и, кажется, пожелали удачи на одном из ментальных уровней.

Впрочем, даже уже малость приевшаяся странность местности не помешала Волку невольно насторожиться, когда он вышел в узкий, не освещённый коридор со стенами из грубо отёсанного чёрного камня. Коридор вёл вниз, теряясь во тьме.

Вниз.

В царские покои.

«Всё не как у людей», — уныло подумал Волк. Ну вот что мешало навам поселить царевну традиционно — в башне, а не здесь, в подземельях, где неуютно, сыро, темно и… страшно?!

Разумеется, Волк не мог поручиться за то, что в навьих башнях светло и весело, но…

Но.

Дела это в любом случае не меняло.

Где-то в глубине коридора затеплился, мигнул и озарил угрюмые камни скудным зеленоватым светом колдовской огонёк. Волк замер, не донеся лапы до пола, всмотрелся в высвеченное пространство, навострив уши, и облегчённо вздохнул.

По коридору, бурча что-то под нос и негромко лязгая котлами, которые волокла за собой, шла не басурманская баньши, не Лихо Одноглазое и не Коровья Смерть — а всего лишь служанка. Насколько Волк мог расслышать, чернавка вполголоса честила на все лады распроклятое семейство навьего царя, начиная с пристрастия монарха к самогону на гадючьем яде и заканчивая сонливостью окаянной царевны. Изъясняясь преимущественно ругательными неологизмами, что свидетельствовало о достаточно хорошем уровне образования и зело развитом образном мышлении, чернавка и плывший за ней по воздуху волшебный «фонарик» неуклонно приближались…

— Только тихо, пожалуйста, — со строгой вежливостью в голосе сказал Волк, удачно вписавшись в паузу между репликами чернавки.

Навья служанка остановилась и в упор посмотрела на зверя. В отсвете колдовского огонька её глаза с вертикальными зрачками тускло фосфоресцировали.

— Я не кусаюсь и адекватно мыслю, — мягко сказал Волк, не отводя взгляда. — И, что важно — никому не желаю зла. Поэтому, милостивая госпожа, просто покажите мне путь в покои царевны, и я не стану Вас более задерживать…

— А чего тебе в покоях царевны, адекватно мыслящее существо? — заломив бровь, не без иронии в голосе полюбопытствовала служанка.

На секунду Волку показалось, что здесь что-то не так, но дальше мысль не развилась, посрамлённая несокрушимым аргументом в виде того факта, что в навьем царстве ВСЁ было не так.

— Царевну, — машинально отозвался Волк.

Чернавка хохотнула:

— И которую из?

— А их две? — слабо спросил Волк, чувствуя, что от перспективы выбора лапы начали предательски подгибаться.

Чернавка хохотала так, что котлы из её рук выпали на каменный пол, издав страшно неприятный звон, а длинные клыки и чёрный раздвоенный язык во рту девицы стали ясно видны даже в неверном свете волшебного огонька.

— Уморил, — просипела навка, утирая навернувшиеся от смеха слёзы. — Две, х-хы… У батюшки нас тринадцать штук, так тебе что — сразу всех надо?..

У батюшки, подумал Волк. Нас. Тринадцать шту…

Свят-свят-свят!!!

— Так ты что, тоже царевна?! — взвыл Волк от ужаса и понимания ситуации.

— Старшая, — ощерила острые зубы навка. — Так почто пришёл-то, адекватно мыслящий?

Волк издал булькающий звук, разглядывая царевну и пытаясь подобрать слова.

Царевна была тощим страховидлом, угловатым, высоким, но вполне человекообразным. Впечатление, кроме угрожающей худобы, портил траурный цвет платья, больше смахивавшего на незатейливый саван, крючковатый острый нос, нечёсаные, чёрные с прозеленью длинные волосы, змеиные клыки, раздвоенный язык да тёмные когти на пальцах. На взгляд Волка, нормальный царевич должен был бы перекрестить такую «девицу-красавицу» и бежать от неё, как от чумы. Также не исключалось, что «заказавший» себе царевну Кощей умрёт от ужаса (научно-исследовательского восторга, ядовитых зубов, некроза мозга — нужное подчеркнуть) в первую же брачную ночь.

— Вопрос повторить? — ехидно поинтересовалась навка.

Волчья морда вполне убедительно изобразила тот спектр эмоций, которым на человеческом лице соотносился бы с извиняющейся улыбкой.

— Как тебе сказать, царевна, — протянул он, предчувствуя долгую беседу с разъяснениями, возможно — скандалом и — маловероятно, но чем нав не шутит? — руко- и ногоприкладством. — Тут всё… сложно.

***

По большому счёту, как потом размышлял Волк, неизвестно, какой именно из монументальных законов бытия повлиял тогда на ситуацию: закон подлости или принцип «дуракам везёт». Как показывала практика — оба, но в разных аспектах.

Царевну звали Орландина.

По сравнению с Гвеннилиан, Серпентией или Морганой-Мизерабль, вариант был не из худших. Волк успел это оценить, пока тринадцать навок разновеликого росту и разнообразной расцветки чесали ему за ушами, выспрашивая подробности вояжа с царевичем из Верхнего мира (о личности Ивана Волк предпочитал загадочно молчать в рекламных целях). Переговорив с младшенькими сёстрами, составив убедительную объяснительную записку папочке (на взгляд Волка, элемента угрозы в тексте объяснительной было несколько больше, чем требовалось в дочернем письме) и набив мелкими скляночками, мешочками, веничками и мракобесиками холщовую сумку, царевна Орландина торжественно согласилась отправиться с Волком… если не транзитом в жёны «интересному мужчине» Кощею, то хотя бы «побродить по свету, наук понахвататься».

Иными словами, стоя на такой привычной, неволшебной, нормальной опушке леса на окраине кощеевых земель и предвкушая встречу с Иваном-царевичем, Волк честно не знал, плакать ему или смеяться.

По всему выходило, что смеяться — куда как более жизнеутверждающе.

— Насколько я поняла, — протянула Орландина, с непривычки щурясь на яркий солнечный свет, — царевич должен был нас ждать где-то здесь… Но, милсдарь Волк, невооружённым взглядом заметно некое… м-м…

— Отсутствие присутствия, — в тон закончил фразу Волк.

— Именно. Хотелось бы знать, в чём осложнение.

— Может, тебя, царевна, напугался? — не без сарказма поинтересовался Волк.

— Это ещё почему?! — возмутилась навка — красочно, загоревшись глазами, выпустив клыки и когти…

— Даже не догадываюсь, — саркастически хмыкнул Волк. — Милсдарыня… э-э, Орландина, дозволите совет дать?

— Позволю, милсдарь Волк, коли по теме.

— Как бы так помягче… Вне навьего царства вертикальные зрачки, клыки, когти, заостряющиеся от злости уши и прочая анатомия — суть диковина из страшных. Улавливаете мою мысль?

— Улав… э-э, морда, кто тебя просил нос мне под юбку совать?!

— Ай, царевна, пустите ухо, должен же я был убедиться, что у вашей братии нет копыт, там, птичьих лап, хвоста…

— Мог просто спросить! Нету — у нас даже рога через поколение только…

— Рога-а?!

— А что ты хотел? Я же, как-никак, из царского рода! Или какую ещё царевну ты рассчитывал найти в навьем царстве?!

— Хорошо, убедила. Так вот, царевна, совет: при Иване-царевиче по возможности держи взгляд опущенным, рот — закрытым, руки — не на виду. А то ещё хватит его Кондратий — как я буду Предназначение выполнять?..

— Вот уж это — твоя личная трагедия.

— О, благодарствую за понимание, сочувствие и готовность содейство…

— Шс-с-с-с!!!

Волк невольно дернулся от того, насколько талантливо и убедительно зашипела царевна.

— Кто-то идёт, — продолжила начатую шипением мысль навка.

Серый стыдливо навострил уши, которые уже был готов прижать. Кто-то не столько шёл, сколько шумно полз по кустам. Перебрав в уме несколько версий происхождения звука, Волк сокрушённо вздохнул.

К ним подкрадывался царевич.

Способности Ивана к дисциплине скрытного перемещения на местности заставляли увериться в ужасающей синонимичности словосочетаний «Иван-царевич» и «Иван-дурак».

Через несколько мгновений скрытный шорох прекратился, и царевич выскочил-выпрыгнул на опушку с лицом человека, готового на умеренно героические поступки. Ванятка перевёл настороженно-глуповатый взгляд на ехидно кривившуюся, заблаговременно опустив очи долу, Орландину — и Волк понял, что ситуация осложняется.

— Здравствуй, девица-краса, — восхищённо промямлил Иван.

Навка, конечно, при определённой привычке не обращать внимания на ряд очевидных деталей, имела некоторое право отзываться на данный эпитет — хотя бы ввиду принадлежности к женскому полу. Но восторженный бубнёж Ванюши, видимо, изумил даже её саму.

— И тебе поздорову, — с оттенком изумления в голосе прокаркала навка, адресовав Волку взгляд, в котором читалось открытым текстом: «Он что, ненормальный?!!»

Серый по мере анатомических возможностей изобразил нечто среднее между кивком и пожатием плечами. У Орландины невротично дёрнулось левое веко.

— Ну, — бодро сказал Волк, нарочито громко прерывая наметившуюся драматическую паузу, — вот и к Кощею уже можно. Пошли, что ли?..

— К Кощею?.. — рассеянно посмотрел на зверя Иван.

Царевна закатила глаза, всем своим видом выражая приговор-диагноз царевичу во врождённом идиотизме.

— К Кощею, — с нажимом отозвался Волк. — Как договаривались. Царевну отдавать, коня забирать.

Последовавший за этим монолог Ванюши в ключе: «Изверг, зверь, да как можно, да этому старому охальнику, да юную деву!..» был встречен гробовым молчанием со стороны Волка и растущим изумлением со стороны Орландины. Серый уже прикидывал про себя, как бы и провернуть дело в одиночку, и Предназначение исполнить, когда в паузу, которую Иван взял для вдоха перед новым заходом речи, вклинился хриплый голос навки:

— А по мне, так оно даже интересней будет…

— Что?! — хором опешили Волк и царевич.

— Кощея повидать, — не показывая зубы, кокетливо заулыбалась чёрная царевна. — А коли не люб покажется — так сбежать, и все дела. Чай, милсдарь Волк, подстрахуешь, не побрезгуешь?..

— Царевна, — поморгав, осторожно начал Волк, — ты себе хоть Кощея-то… представляешь?..

— Вот как раз и гляну, так ли страшен, — сказала навка и весело ощерилась.

Стук тела упавшего в обморок царевича Волк расценил, как незначительный периферийный шум.

***

Кощея в разных царствах именовали по-разному, приписывая ему вместо личностных качеств разнообразные вариации на тему злодейств, паскудств и прочая. Однако обученный в годы студенчества отделять зёрна от плевел и умело пользоваться источниками Волк предпочитал строить образ редко кому показывавшегося Кощея исключительно на фактах и беспристрастных аналитических данных.

Так, фактом являлось то, что за последние три десятка лет Бессмертный сменил под дюжину человек жён, скончавшихся в разные, но одинаково скоропостижные сроки. При этом — факт! — все свидетели явлений Кощея народу сходились на том, что синей бороды у душегуба не росло и сильных внешних уродств не наличествовало. Парочка профессиональных таксидермистов, несколько раз выполнявших услуги по бальзамированию усопших жён безутешного злодея, клялись, что несчастные не были убиты, но скончались по сугубо естественным причинам. Также бесспорен был факт того, что, когда Иван пытался свести с кощеева двора чудо-коня, облик Кощея не то, чтобы напугал царевича, но явно поверг в раздумья.

Из этого Волк, решивший отныне взять операцию на себя (ибо с таким Ваней — никакая сила Предназначения не спасёт), сделал несколько выводов, ни один из которых не шёл по тексту преданий о зело страшном изверге Кощее Бессмертном. Выкладки Волка из общего информационного массива сводились к следующим трём пунктам:

а) Кощей любил женщин;

б) ни одной попытки побега за всё время жёны не предпринимали;

в) ни одного свидетельски обоснованного доказательства кощеева злодейства и страхолюдства в наличии не было.

Напрашивался «хэппи-эндовый» вывод о том, что на деле Кощей был хорош собой, пригож во многих прикладных смыслах, а жён губит какая-нибудь элементарная порча — или родовое кощеево проклятие. Также существовала следующая вероятность: допустим, что женины жизненные силы, подпитывая мужнино бессмертие, со временем истощаются, и жёны грустно мрут по вполне естественной причине энергетической недостачи. Вульгарную версию о том, что причиной износа женского организма служил избыток кощеевой симпатии, Волк предпочитал не рассматривать во избежание глупого хихиканья и мыслей о происхождении анекдотов про Кощея Неустанного и Василису Изобретательную.

Так или иначе, по любой из версий, навке решительно ничего не угрожало: не было на свете порчи, проклятия или недуга, способного подействовать на чёрную навью кровь, а в умении Орландины свет Люциферовны постоять (посидеть, полежать…) за себя Волк не сомневался.

При последующем анализе Волк также был склонен считать, что устойчивая конструкция «Имя свет Батьковна» по отношению к навке требовало доработок в сторону тьмы.

— Значит, так, — невесело глядя на настороженно молчавшего (что было вполне понятно с учётом кляпа во рту) Ивана-царевича, которого навка привязывала к сосенке щадящим разбойничьим узлом, сказал Волк. — Миссия предельно проста, что не может не настораживать. Повтори-ка, царевна, нашу легенду.

— Я — навская царевна, — монотонным голосом с претензией на зомбированность произнесла Орландина, упираясь ножкой в ствол и с кряхтением затягивая верёвку, — по доброй воле, в здравом уме и твёрдой памяти иду в гости к Кощею Бессмертному с большой вероятностью на перерастание сего действа в прелюдию к замужеству по договорённости.

— Гм, — кивнул Волк, — ну, а я кто?

— Ты — чернавка моя, — затянув последний узел, изрекла Орландина. — Правда, я с трудом представляю, как Кощей это воспримет: навье царство всё-таки не настолько экзотично, чтобы в служках волки говорящие ходили…

— Начнём с того, Орландина-царевна, — оскалился Волк, — что ты вообще слабо себе представляешь Кощея.

— А ты, скажешь — лучше? — оскалилась навка в ответ.

Волк не брался судить, чей оскал был страшнее…

— Не то, чтобы сильно лучше, — признал он, сочтя за лучшее капитулировать пред таким набором зубов, — но чисто аналитически я рассмотрел предмет, э-э, пристальней. Так что — отвернись на секунду, царевна, будь милостива…

Царевна моргнула изжелта-зелёными глазами и в упор уставилась на Волка.

— Это ещё зачем? — медленно и осторожно поинтересовалась навка.

Волк посмотрел на царевну взглядом, который годы спустя совсем в другом слое реальности озвучат попавшей в сборники цитат фразой: «Оставь меня, старушка — я в печали…»

— Орландина… гм… мрак Люциферовна, — мягко проговорил Волк, — я же не печалюсь, почто тебе, скажем, заморское бельё на металлическом каркасе. Вот и ты не интересуйся, зачем отворачиваться. Во многом знании — многая… неприятность.

Цвет лица у царевны стремился от традиционно-белёсого к нормальному для живого человека, что Волк, подумав, расценил, как попытку покраснеть. Орландина фыркнула и гордо отвернулась.

— Да всё уже, не дуйся, — грустно сказало глубокое контральто с того места, где только что стоял Волк. — Можно смотреть…

Навка покосилась на округлившего глаза пытавшегося выплюнуть кляп Ивана, оценила выражение лица царевича и, очевидно, сопоставила факты и поняла, что ничего шибко ужасного она, обернувшись, не увидит.

Она жестоко ошибалась.

— Эт… то… что за… мерзость?! — подобрав слова и отвисшую нижнюю челюсть, возопила Орландина Люциферовна, воззрясь на то, что осталось от Волка.

— Чернавка твоя, — паскудно ухмыльнулся означенный остаток.

На том месте, где несколько секунд назад находился и функционировал Волк, стояла высокая брюнетка с точёными линиями фигуры там, где это требовали соображения эстетики, и пышными формами там, где их обычно рисует мужская фантазия. Наличие сарафана и, в целом, вполне целомудренной косы… не спасало. Бывший Волк был до противного хорош лицом, статен, чернобров, имел в наличии чувственные губы, длинные ресницы и весь набор прочих, далеко не духовных качеств, которые, как правило, характеризуют продукцию типа pin-up или обложки какой-нибудь антинаучной фантастики.

— Издеваешься? — угрюмо и со смутной надеждой поинтересовалась навка.

— Отнюдь, — возразила «чернавка», сорвавшись со своего чувственного контральто на волчий голос. — Скорее, подстраховываюсь.

— В каком смысле? — нахмурилась царевна.

Иван на заднем плане восторженно жевал кляп. «Чернавка» исторгла сокрушённый вздох:

— Госпожа моя, Орландина мрак Люциферовна, предначертано тебе не выскочить замуж за Кощея, но продолжить путь с Иваном-царевичем к судьбине своей. Под моим чутким руководством до определённого этапа. Заметим, что сие суть закон, канон и вообще так надо по тексту.

— И? — мрачно заломив бровь, поинтересовалась Орландина.

— Предназначение — Предназначением, судьба — судьбой, — мерзко заулыбался «чернавка», — но и определённость внести надо… Сиречь, вовлечь манёвр, редуцирующий неугодную вероятность…

— Хочешь сказать — чтобы сделать так, чтоб Кощей смотрел… слегка не на меня? — ледяным тоном уточнила навка.

— Скажешь, не польстится? — похлопав ресницами, спросил «чернавка», выпятив все наличествовавшие прелести так, что сарафан опасно затрещал, а прожевавший кляп Иван — просипел что-то о раскрытой теме персей.

Навка, которую не спасло бы никакое, даже умело задрапированное в стратегически важных местах, платье, обиженно промолчала.

— Quod est demonstrandum, — назидательно произнёс Волк, принимаясь рассеянно теребить косу. — Что ж, царевна… присядем на дорожку?..

Навка негромко, но очень отчётливо скрежетнула зубами.

***

Стоит признать, что в каком-то смысле план Волка сработал.

Кощей, как водится, был сокрыт в деталях.

В том смысле, что, сидя за ломившимся от яств столиком «на троих — плюс/минус сотня», выгодно женственная чернавка чувствовала не столько удовлетворение от исполнившейся затеи, сколько нараставшую панику. И всё ещё было бы ничего, будь Кощей костлявым страховидлом, держащимся на одной магии, которое обычно малевала исполнявшая обязанности жёлтой прессы молва…

Кощей, склонившись к подозрительно посвежевшей лицом навке и подливая ей вина, как раз рассказывал что-то о свойствах каких-то иноземных пряностей. Стоит отметить, что даже у определённо имевшего убеждённо мужской пол Волка от данного процесса шло обильное слюноотделение. То ли дело было в том, что Кощей свет Горыныч был не то, чтобы завлекательно молод, но высок, статен, импозантно пепельноволос и однозначно не убог ликом. То ли сказывалось то, как он смотрел на навку своими глубокими синими очами, руша все стереотипы дряхлой нежити. То ли вносил коррективы бархатистый бас колдуна. А может статься, что он просто чертовски вкусно рассказывал — Волк не брался судить. Вероятнее всего, только признанные специалисты в области нейро-лингвистического программирования могли бы оценить тактику Кощея свет Горыныча по достоинству. Волк в данном случае мог лишь возмущаться — в душе, естественно.

Так или иначе, судя по тому, что чернавку усадили за стол вместе с господами и с равной периодичностью предлагали поддержку в, скажем, познании правил пития данного сорта вин, дабы «распробовать букет и ощутить всё богатство вкуса» — план работал. План ого-го, как работал.

Это утешало Волка.

Слабо.

Но всё-таки.

Самым обидным в сложившейся ситуации для Волка было то, как держалась навка. Складывалось чёткое впечатление, что Орландина мрак Люциферовна, как существо сугубо хищное, отыскала лакомый кусок мяса и явно не мыслит о том, чтобы оный кусок упускать и делить с кем бы то ни было. С каждой секундой в Волке крепла мысль о том, что Ванюше придётся довольствоваться вестью о том, что девица-краса сгинула без возврата, а Предназначение со всей его концепцией может идти лесом в неудобной позе.

…а за окнами сгущался вечер. Кощей, мурлыкая что-то высокохудожественное о женской красоте, изящно выкручивал пробку из бутылки игристого вина. Разноплановые яства на столе плавно сменились альянсом клубники со льдом. Абсолютно здоровая и человечная цветом лица, сиречь, в её случае — ощутимо раскрасневшаяся Орландина сыто смотрела в сторону хозяина терема. Волк…

Волк был в вялотекущей панике и поиске подходящего предлога послать всё к орландининому папаше на рога и смыться от наклёвывавшегося греха подальше.

Кощей, — тьфу, мерзость! — подкармливая навку клубникой практически с рук, как раз начал что-то вещать о том, как резонанс между холодным и тёплым благостно и волнующе влияет на восприятие вкуса рецепторами (и откуда слова знал, шельма!). Волк, почуяв, что более подходящего момента ждать не стоит, со ставшим на какое-то мгновение преисполненным мстительности лицом щёлкнул под столом пальцами, активируя припасённый загодя заговор…

То, как вдруг и резко повело в сторону стремительно «окосевающую» навку, казалось бы, только воодушевило Кощея. Однако, после секундного инстинктивного сопротивления наложенным профессионалом чарам, Орландина-краса порушила все злодейски-романтические планы радушного хозяина, выдавив:

— Что-то мне… нехорошо. Пойду, прилягу…

Волк так явственно просиял, заметив, как досадливо помрачнел взором Кощей, что, будь у навки силы заметить это, она бы впоследствии точно открутила благодетелю что-нибудь, на выбор — хвост, например. На счастье Волка, Орландину в означенный момент времени гораздо больше волновал вопрос о том, как ей добраться до отведённых ей покоев и не упасть в коридоре.

Хотя, с другой стороны, радовался он… зря.

Счастливый лик «чернавки» не ускользнул от синего ока Кощея. Положа лапу на сердце, Волк предпочёл бы никогда не знать наверняка, как Бессмертный мог это растолковать. Но, как доказывает эпос многих миров, хочешь — не хочешь, а супротив фатума переть сложно.

— Не туда, налево, — шипела «чернавка», таща плавно приходившую в себя Орландину за руку.

— Н-н… — попыталась возразить павшая жертвой необходимости в правдоподобном поводе сгинуть навка.

— Нет, не в твою спальню, — бурчал Волк, лихорадочно ключом замок. — В твою сейчас, небось, Кощей с шампанским ломится, слабину почуяв…

Навка пробормотала что-то о невероятности мужской логики и мужского же шовинизма — что не помешало, впрочем, Волку в деле утаскивания царевны в покои для служанок (то есть, в данном случае — для некоей условной чернавки). Окна в означенных покоях, как успел выведать Волк-чернавка за день «прислуживания госпоже», как нельзя кстати, не были забраны «декоративными» решётками, в отличие от окон на хозяйской половине…

— Ты, царевна, не обессудь, — одарил Орландину извиняющейся улыбкой «чернавка», захлопывая дверь и запирая её на ключ, — но поиграли — и хватит. Всё, что нужно, мы знаем, бдительность хозяина — подточена, фора по времени у нас есть… а оставаться тут дальше — не столько нецелесообразно, сколько опасно.

— Мн, — попыталась перейти на внятную речь навка, тряся головой так, будто у неё заложило уши.

— И не смотри на меня так, — фыркнул Волк, приветливо скалясь серой мордой из горловины женской рубахи, надетой под сарафан. — Пока Кощей к тебе ломится, надо тихо забрать коня, и…

Чисто женское возмущение, написанное на лице наконец пришедшей в себя навки, было уже готово выплеснуться на Волка в вербальном аналоге помоев, но сим проклятиям не суждено было стать озвученными.

В дверь позади волколгавой «чернавки» вежливо постучали.

— Что за… — шёпотом начал Волк, с подозрением косясь на источник звука.

— Соблаговолите открыть, душа моя, — негромко прозвучал из-за двери бархатистый голос Кощея.

Навка могла быть падкой на негодяев женщиной, могла быть непоследовательной ведьмой, могла быть нелюдем со странной логикой, однако… Никто не мог обвинить Орландину мрак Люциферовну в неспособности здраво оценить ситуацию. Волк был готов взвыть от радости, когда увидел лицо спутницы: навка явно реально смотрела на факты и только что очень хорошо осознала, что раскрытие обмана с «отвлекающим манёвром» ей совершенно не улыбалось. Глядя на Волка, Орландина одними губами спросила: «Он к тебе — или знает, что я здесь?..»

— Как ни погано — надеюсь на первое, — еле слышно шепнул в ответ Волк, щелчком пальцев возвращая себе голову «чернавки».

Стук в дверь, всё такой же зловеще-деликатный, повторился.

— В окно! — сипло выстрадал Волк. — Забери коня и дуй отсюда, я пока отвлеку Кощея!

Навка одарила Волка кратким взглядом, исполненным презрительного сомнения в каких-либо способностях нацепившего личину зверя привлечь мужское внимание. Волк, обиженно насупив девичий лик, поправил грудь и с вызовом воззрился на Орландину. Царевна не нашлась с ответом — если, конечно, не считать за оный выщеренные клыки уязвлённой дамы.

— Сударыня, — мурлыкнул из-за двери кощеев глас, — я же знаю, что вы не спите…

Тщательно проартикулировав длинное и заковыристое ругательство, Орландина, по-вороньи взмахнув руками, как крыльями, взвилась над полом и вылетела в заботливо распахнутое «чернавкой» окно.

— Уже открываю, — обречённо сказал Волк предательски дрогнувшим женским голосом.

***

— Мы уже далеко, Волк…

— Нет! Ещё близко!!!

— Да далеко уже…

— Нет, ещё пару вёрст!..

— Волк?

— Н-н… Что?!

— Ты в истерике?

— НЕТ, Я ТЕБЯ СЕЙЧАС ЗАГРЫЗУ!!!

— А-а.

Волк, высунув язык, сделал ещё пару прыжков и со стоном свалился на бок. Навка, придержав поводья чудо-коня, поперёк седла которого бессловесным грузом висел Иван-царевич, одарила Волка издевательским, но в целом сочувственным взглядом.

— Тяжко? — поинтересовалась Орландина.

— Поменьше злорадства в голосе, а?! — прохрипел Волк, явно будучи не в силах даже дрыгнуть лапой.

— Это не злорадство, — назидательно сообщила навка, спешиваясь и без видимых усилий стаскивая с седла Иванушку, которому явно было худо после скачки по пересечённой местности в качестве груза. — Это оттенок любопытства. Что хоть там у вас было, что мы столько вёрст без продыху летели?

— Мы решили не спешить до свадьбы, — ядовито отозвался зверь, дыша с присвистом.

Навка запнулась ногой о, кажется, потерявшего сознание Ваню и едва не свалилась на Серого:

— Что-о?!

— Когда я выпрыгнула… — Волк зажмурился и спешно исправился: — ВЫПРЫГНУЛ из окна, Кощей заподозрил неладное…

— Экая прозорливость, — гоготнула Орландина.

— …и схватил меня за ногу…

— М-м, а какой вид из окна ему открылся!

— …и сорвал сапог, — мрачно договорил Волк. — А он был мне дорог, как верный спутник…

Хохотавшая навка осеклась и серьёзно посмотрела на Волка своими змеиными глазами:

— Окстись, волчище, какой, к батюшке, сапог? Ты же зверь, а не…

— Как тебе сказать, — протянул Волк. — Тут проще наглядно… Ванька там в обмороке?

— Н-ну…

— Его счастье, — заключил Волк, вытянулся, встряхнулся, схватил себя зубами за шкуру…

Навка наблюдала с неприкрытым исследовательским интересом во взгляде. Буде в ту пору в ходу фотоаппараты, Орландина наверняка фиксировала бы процесс для истории.

Волк пригладил шерсть на морде, критически ковырнул репей в хвосте — и, подстелив шкуру на траву, со вздохом уселся на неё, начав стягивать с ноги сапог.

— Ой, — не без энтузиазма высказалась навка.

Волк одарил её кислым взглядом.

Разумеется, до Кощея ему было далековато: и росту пониже, и стати пожиже, и глаза не такие синие, а обычного, серо-голубого цвета… но в системе ценностей Орландины черноволосый небритый чародей в волчьей шкуре был однозначно выше по статусу какого-то там обморочного царевича — хотя бы как интересный собеседник.

— Это не «ой», — устало отозвался Волк, отряхивая тёмно-серый, басурманского кроя камзол от шерсти. — Это антропоморфная суть исходника. Как изначальная константа.

Навка моргнула нечётное количество раз. И задумчиво протянула, демонстрируя тот уровень осведомлённости и интеллекта, о коем бессознательный Ваня и не пытался грезить:

— Понятненько…

— Что, правда — понятно? — с надеждой воззрился на царевну Волк.

— Ну, кроме мелочей, — почесав бровь, изрекла Орландина. — Например, облик волка и, э-э, текущая константа — точно фиксированные, но при этом некоторая тенденция к полиморфности всё же прослеживается, из чего в соответствии с теоремой Варга следует…

— Стоп, стоп! — взвыл Волк, подняв руки. — Верю, что ты разбираешься в предмете, ура. Я даже воздержусь от вопроса о том, где ты всё это, э-э, почерпнула. И не буду уточнять, ограничиваются ли познания теорией. И… у тебя что, вопрос?

Навка кивнула.

Волк, глянув на её полное нездорового (с учётом цвета кожи и прочих физиологических особенностей — так и вовсе мертвецкого) энтузиазма лицо, поймал себя на внезапном сочувствии ко всем учительствующим и почитаемым за мудрецов индивидам. Вероятно, своя радость в процессе разделения знания со страждущими без оных всё-таки присутствовала, однако…

Горящие очи «страждущих» не внушали доверия. И, в некоторой степени, откровенно пугали.

— Да? — вяло уточнил Волк.

— Почему именно волк? — сформулировала Орландина, на лице которой были прямо-таки написаны абзацы из тематической литературы.

— Это не волк, — уныло ответил чародей, устало потирая шею. — Это, э-э… аллегория на тему.

— В смысле?..

— В смысле, изначальные параметры… приспособляемость… а, кому я рассказываю… — Волк отмахнулся от собственных мыслей. — То, во что я в итоге перекинулся, было затруднительно назвать как-то… иначе.

— А-а, — протянула навка, явно что-то прикидывая в уме. — Кон-цеп-ту-аль-нень-ко.

— Да ну, — вяло решил расстроиться чародей. — Как будто это спасает от, скажем, волхвов с дры… гм, посохами, которые жаждут посредством последних изгнать меня в некую бездну, от греха…

Орландина хотела что-то сказать, но в эту секунду зашевелился забытый Ванюша, и Волк с неожиданной для любой из его ипостасей прытью, ойкнув, перекинулся из человека в зверя. Навка, пропустившая из-за Ивана-царевича момент смены формы, раздосадованно прошипела что-то явно басурманское. Волк, заметив, что снятый с ноги уцелевший сапог так и остался сиротливо стоять на травке, повторил царевнину фразу с чуть меньшим количеством шипящих звуков.

На повестке дня оставались чудо-птица и молодильные яблочки.

Покой всем присутствовавшим, не исключая коня и царевича, только снился.

***

Позднее, в своих мемуарах, коие, буде были бы написаны, имели бы неплохой шанс разойтись в народ душевными тиражами, Волк мог бы подробно описать дальнейшие при(чтобы не сказать «зло-»)ключения, выпавшие на их судьбы. Вестимо, нашлось бы немало народу, способного посочувствовать по поводу опалённой перьями жар-птицы шерсти, ободранных серебряными яблоневыми ветками рук (которыми, между прочим, ещё колдовать и колдовать!) и совершенно инстинктивных потуг чудо-коня засветить хищнику копытом в лоб.

Но, даже перепоручив клетку со вздорной курицей Иванушке, на удивление живо нашедшему общий язык как с птицей, так и с конём (Орландина язвительно высказалась на тему общего уровня развития — благо, Ваня не понял сарказма), и рыся судьбе навстречу с успевшей стать не столь противной и ядовитой ношей в лице навки, Волк не мог знать, что самого худшего с ним ещё не случилось.

За несколько часов до означенного «худшего» вся в меру честная компания увлечённо передвигалась по пересечённой местности. Волк вёл упрощённый вариант лекции о структуре Предназначения. Конь, птица, яблоки и царевич безмолвствовали. Орландина в свойственной ей деликатной манере пыталась лезть с уточняющими вопросами, со вкусом тягая рассказчика за мохнатые уши.

— …таким образом, попав в характерную сказочную аномалию, индивид с вероятностью, равной числу К, замкнёт аномалию на себя…

— Обязательно брать уже имеющуюся аномалию, или её можно смоделировать?

— Вспомни второй закон криптофизики.

— «Желание материально»?

— Смоделировать — можно. Но чаще подобные аномалии возникают… э-э. Бессознательно.

— И существовать в придуманной аномалии можно?

— Можно. У сознательно сформулированной те же показатели.

— А как же поправка на переменную псевдореализма?

— А она нужна?..

— Погоди, а на что же мы делим, когда считаем вероятность замыкания цикла?..

Ивана-царевича, судя по его виду, мутило от бесплодных попыток понять, о чём говорили его спутники. Коэффициент невероятности того, что Ваня осознает хотя бы пару фраз из речи Орландины и Волка, зашкаливал.

Учёные деятели, тем временем, наткнувшись на логически неразрешимое уравнение, задумчиво умолкли.

— Ну… вот смотри, — не слишком уверенно начал Волк. — Попробуем, э-э, эмпирическим путём. В текущих условиях показатель псевдореализма стремится к единице. При таких исходниках мы с тобой практически в каноническом случае сказки про Предназначение…

— Да ладно? — с сомнением фыркнула навка.

— Вспомни описанные в литературе стандарты… гм. Приведём пример. Иван-царевич!

— А? — обрадованно откликнулся узнавший знакомые по смыслу словеса Ванюша.

— Вань, вот ты скажи… у тебя же два брата, так?

— Ага.

— Старший — умненький, да?

— Ага.

— Средний подуболомистей будет.

— Ага…

— Ну и ты у нас… гм. Квадратный корень из четырёх — сколько будет?

— Чего-о?..

— Quod est demonstrandum, Орландина мрак Люциферовна. Канон?

— Канон, канон… А тебя, волчище, не смущает, что по этому самому канону Ванька наш должен на ровном месте поумнеть? Это ж какой вероятностный разброс в показателях должен быть, а?..

— Н-ну… я не знаю. Чем батюшка твой не шутит…

— У него не настолько извращённое чувство юмора, поверь.

— М-м… Вань?

— А?..

— Пойдём другим путём. У тебя было четыре яблока. Одно у тебя отобрал дуболомный средний брат. Одно путём сложных махинаций забрал старший. Одно ты отдал… ну, я не знаю… красивой страшной навке.

— Спасибо, волчище, за «страшную».

— Это был элемент реализма… Так вот, Вань. Сколько яблок у тебя осталось?

Повисла пугающая тишина.

— Тенденции к умственным подвигам не прослеживается, — язвительно отметила Орландина.

— Ещё не вечер, — решил не сдаваться Волк.

— Вечер, — возразил Иван-царевич, вновь выделив на слух знакомые слова. — Чай, уж и солнце сядет скоро…

— Вот! — радостно изрёк Волк. — Он уже логически мыслит! То есть… стоп. Как?! Уже вечер?!

Солнце, садившееся за лес, не оставляло простора для прений.

— Это заразно, — свистящим шёпотом высказалась навка, наклонившись к уху Волка. — Ещё пара дней по такому канону — и прекратишь высшую нервную деятельность… а там и в царевичи заделаешься…

Если бы Волк мог перекреститься, он бы обязательно это сделал после такой новости.

— Типун на твой раздвоенный язык, — вытаращив глаза, прохрипел он. — Накаркаешь ещё.

— Кар, — с готовностью отозвалась Орландина.

Волк рыкнул и сердито встряхнулся, под визг и хохот скатившейся с его спины навки объявив:

— Привал!

***

Его разбудил холод.

Серая шкура, ночью одолженная Орландине, не грела плечи: чувство было тревожным и вместе с тем непривычным. Роса не оседала на шерсти, одежда не спасала от туманной промозглости утра, а само утро…

Само утро на поверку оказалось крайне, чрезвычайно, невыразимо злым.

И несколько тоскливым.

Во всяком случае, наличие в поле зрения явно бездыханного Ивана-царевича с проломленным черепом не внушало Волку оптимизма. Остатки последнего добивало то, что ни коня, ни жар-птицы, ни яблок, ни Орландины, ни даже шкуры поблизости не было. Притом, судя по следам борьбы (и паре клочьев дло боли знакомой шерсти, запутавшейся в траве), суть произошедшего состояла далеко не в том, что, допустим, царевна по внезапной кровожадности душевной пришибла Ванюшу, собрала всё, до чего дотянулась, да и ускакала за леса и долы, по-британски не оставив записки. Волк, стоявший босиком на холодной траве, поджав пальцы и уныло дыша на мёрзшие руки, был склонен считать, что вмешалось некое третье лицо… чьё наличие обычно было прописано в сказках подобного типа.

В принципе, сие знание было не столь уж плохо, как сам факт, но…

Во многом знании, как точно мог сказать Волк, глядя на бездыханное тело Вани, была многая печаль. Особливо в знании законов жанра.

В сказках дураки умнели исключительно через несовместимые с жизнью испытания — пройдя через лошадиные уши, медные трубы, кипящее молоко, огонь, живую да мёртвую воду и не обязательно оставшись в сознании на выходе. Канон, как сказала бы Орландина. Авторский замысел. Предназначение. Судьбец…

Поколебавшись, Волк рассудил, что сапоги ему в этой ипостаси нужнее, чем Ивану, переобулся, искренне пытаясь не чувствовать себя мародёром, взвалил хладного царевича на плечо и, секунду поколебавшись, двинулся на туманный восток. Чутьё не давало ему сбиться с нужного пути.

По крайней мере, в знании, кроме печали, всё-таки были плюсы…

…во искупление минусов.

Часть вторая,

застольно-батальная.

В государстве моём, в тридесятом моём

Проживаю я, жизнью контуженный…

Сергей Трофимов.

Избушка на курьих ножках скучала, глядя фасадом в сторону лесной чащи. Будь она наделена чуть более сложным интеллектом, она бы непременно переминалась с лапы на лапу, изнывая от безделья. На коньке крыши избы, беззаботно надвинув на глаза, очевидно, заменявшие ей солнцезащитные сварочные очки, лежала на солнышке девушка в засаленном комбинезоне, сам вид которого, не говоря уж об очках, слегка не вписывался в сказочную атмосферу. У девушки были светлые и почему-то пестревшие хищными крапинками волосы, блуждающая по лику улыбка довольного жизнью злодея и разводной гаечный ключ, пристроенный на бедре в одном из многочисленных карманов комбинезона.

Она не видела, как с болот, к которым избушка была повёрнута своей негативной стороной, к ней бежал Волк. Волк с заглавной буквы. Всяко, кроме этой буквы, волчьего в чародее почти не осталось…

Волк шпарил по болоту, как Стэплтон по Гримпенской трясине, то ли каким-то остаточным звериным чутьём зная, куда и как наступать, то ли приколдовывая на бегу, то ли просто на чистом везении, не разбирая пути. Явно жавшие ему сапоги абсолютно не сочетавшегося с его потрёпанной одеждой залихватского покроя чавкали по грязи, серо-голубые очи пылали страстью основного инстинкта — самосохранения, а чёрные волосы стояли дыбом, как шерсть на волчьем загривке. Завидев избушку на курьих ножках, Волк прибавил ходу…

— Избушка-а-а!! — на бегу, перепрыгивая с кочки на кочку, взвыл чародей. — Избушка-избу-у-ушка-а-а!..

— Я за неё, — лениво повернув голову, подала голос девушка с крыши.

— Баба Яга здесь живёт? — запыхавшись и затравленно озираясь, выпалил Волк.

— Вам назначено? — свесив ноги с конька, поинтересовалась девушка. — К худу или к добру? Дело пытаешь, али от дела лытаешь? Человечьим духом что-то не сильно пахнет…

Волк явственно заскулил, то и дело оборачиваясь на трясину за спиной:

— Право, мне неловко навязываться, но это вопрос выживания…

— По другим к нам и не ходят, — философски изрекла девушка.

— Н-ну… может… это… — Волк передёрнул плечами. — Избушка, там… к лесу задом… а?..

— Не повернётся, — покачала головой девушка. — У неё сегодня профилактика. У избушки, в смысле. Гайки, опять же, не все подтянула ещё…

— Милая девушка, — вперив в собеседницу взор заслезившихся глаз, взмолился чародей, — пока вы будете подтягивать гайки, меня уже порвут… поверьте, мне срочно надо к Бабе Яге!

— Порвут, говоришь? — сощурилась вдаль девушка, сдвигая сварочные очки на лоб. — Этот, что ли, что за тобой по болоту так резво чешет на босу ногу?.. Неужели так за сапоги на тебя взъелся?..

Волк издал совершенно нечеловеческий аналог визга, на который способны исключительно испуганные до облысения кошки и негаданно сломавшие ноготь представительницы прекрасного пола, и попытался с разбегу взобраться по стене избы.

— Ого, как всё серьёзно, — присвистнула девушка на крыше, оценив манёвр.

Вспугнутая избушка начала нервно топтаться на месте, сводя на нет попытки Волка взять её штурмом. Ещё несколько секунд взвешивавшая что-то в уме девушка рявкнула:

— Сидеть!

Избушка с послушным грохотом и скрипом села. Благо, не на Волка.

— Как тебя звать-то хоть? — крикнула чародею девушка.

— Серый Волк, — обречённо провыл тот в ответ.

— Лезь в окно, серый, я добрая, когда сытая, — оскалилась дама в комбинезоне. — Но если дело не срочное — пеняй на себя, у Яги с этим строго…

Последнюю её фразу Волк расслышал с трудом по той простой причине, что, окрылённый надеждой, сиганул в распахнутое оконце. Кубарем прокатившись по полу избушки, он почувствовал рывок вверх и услышал скрежет: изба вставала на ноги…

Первые несколько секунд чародей, безуспешно пытавшийся встать хотя бы на четвереньки, с вялым холодком подумал, что заработал черепно-мозговую травму: пол под ногами куда-то уплывал, стены кружились, а равновесие удержать было практически невозможно. Только потом до него дошло, что это просто «штормило» саму избушку. Волк принял здравое решение не принимать прямоходячего положения, пока изба не перестанет вставать на дыбы, и, за неимением лучших альтернатив, принялся осматриваться.

Внутренне убранство угрожающе покачивающейся избы состояло из пары лавок у стен, тяжёлого или просто приколоченного к полу колченогого стола у одного из окошек, чистенькой печки с радостными изразцами, да протянутой через всю избу под потолком верёвки с висевшей на ней сшитой из лоскутов шторки, очевидно, по каким-либо соображениям призванной делить здешнее пространство на две более или менее изолированных части. Профессионально-ведьмовские венички-связочки-чучелки, в изобилии развешанные по стенам, соседствовали с несколько более технологичными вещами, которые Волк привык видеть где угодно, только не в сказочных аномалиях. Так или иначе, груда гаечных ключей на полке по соседству с какими-то заспиртованными пучеглазыми тварями производила очень сильное впечатление. В основном впечатляло то, что ни те, ни другие, не взирая на качку, не падали на пол.

Единственным живым и мыслящим существом, представшим пред очами чародея, вероятно, была та самая Баба Яга.

— Здравствуй, баб… — начал Волк и тоскливо замолк на полуслове.

Назвать Ягу «бабой» у него при всём желании просто не поворачивался язык. Само слово «баба» всегда ассоциировалось у него или со склочной женщиной крупной комплекции, или, в случае со сказочной версией, с высохшей согбенной старушенцией с первобытным лихом во взоре — как правило, хромой, кривой на один глаз и горбатой. Здешняя Яга была, конечно, не шибко субтильна, но всё же далековата по конституции от склочно-крупного варианта, и абсолютно не вписывалась в старческую версию ни возрастом, ни количеством глаз и конечностей, ни осанкой. Яге на вид было в крайнем случае лет тридцать, обе ноги были в наличии под весёленькой цветастой юбкой, глаза были на месте и хитро поблёскивали из-под диковинной конструкции, которую при должном воображении можно было бы назвать гибридом очков с моноклем, а некоторая сутулость, характерная для работающих за столом или кафедрой людей, никак не тянула на горбатость. Серые с ранней проседью волосы Яга, очевидно, причёсывала, не глядя в зеркало, и подвязывала чёрной тряпицей через лоб, чтобы не лезли в глаза.

Впрочем, в чём-то сказочный вариант был ей ближе. К благоговейному ужасу Волка, в момент, когда встававшую на исходную позицию избушку шатнуло, Яга, переступившая, как бывалый моряк на палубе в шторм, меняя позицию на более устойчивую, явственно скрипнула и лязгнула одной ногой. Сомнений в протезированности этой самой ноги не оставалось.

— Можешь звать меня «молодой каргой», — очевидно, почувствовав ступор собеседника, осклабилась Яга, игриво зажужжав протезом. — Мне это доставит извращённое удовольствие.

— Серый Волк, очень приятно, — промямлил чародей.

Волк вяло подумал, что ему в последнее время определённо везло на совершенно уникальных в своей ненормальности женщин. Влетевшая в форточку сова, которая, хлопнувшись оземь, перекинулась в перемазанную соляркой девушку с очками сварщика, сдвинутыми на лоб, уже не могла его шокировать.

— Сова, — махнув рукой в перчатке, одарила чародея улыбкой девушка. — Птица учёная, волшебная, редкостная.

— Может, всё-таки «редкая»? — слабо спросил Волк.

— Серый, поверь, эта — редкостная, — хохотнула Яга, подавая ему руку и помогая встать. — И лучше не уточняй, редкостная — кто… Кстати, Сова, что там с ногами у избушки, что её так шатало?

— А-а… — отмахнулась девушка, стаскивая с себя перчатки и вытирая выпачканные ладони о комбинезон. — Тот дурной, что вокруг бегает, по ходу, левый локтевой шарнир задел. Делов на пять минут.

— Он не дурной, — чувствуя, что голос сбивается на предательски-истерическое хихиканье, всхлипнул Волк. — Он царевич…

— Заколдованный, что ли? — воздела брови вместе со сварочными очками Сова.

— Хуже, — вздохнул чародей, давя в зародыше желание пасть оборотнихе да ведьме в три ноги на двоих и в голос умолять о помощи. — Он… как бы сказать… умертвие…

— Ого, — оценивающе протянула Сова, пока Яга метнулась к окошку, смотреть на то, что там такое бегало. Из приоткрытой форточки стали слышны хрипы неупокоенного Вани, складывавшиеся в требовательное: «Мозги-и!» — А чего ж он так умудрился?..

Волк вздохнул:

— Как вам сказать…

— Словами, — посоветовала Яга, отрываясь от вида из окна. — Ну, что не ты его убивал, верю… но воскресить-то небось пытался, да?

Волк мрачно кивнул.

— Живой да мёртвой водой? — уточнила «молодая карга», прищурив один глаз.

Волк повторил кивок.

— И, небось, сначала живой плесканул, а потом — мёртвой? — снисходительно оскалилась ведьма.

— А разве не без разницы, в какой последовательности их… — неуверенно начал Волк.

— А ты как думаешь? — заулыбалась Яга, выразительно кивая за окно.

Чародей поймал себя на школярском стыде за незнание внезапно показавшегося совершенно элементарным условия.

— И что теперь? — осторожно спросил он, переводя взгляд с кривившейся в усмешке Яги на протиравшую сварочные очки Сову.

— Дыши глубже, — цыкнула зубом Яга. — Повезло тебе, серый… нам таких реанимировать — почитай, дело чести. Подсобим, как сможем.

***

Стоит отметить, что в процессе «подсобления» Волк имел возможность почувствовать себя совершенно никчёмным аналогом кисейной барышни. Улыбчивая ведьма и язвительная оборотниха в четыре руки легко изловили немёртвого царевича, на глазах икающего от ужаса чародея совершенно бескровно отделили ванькину голову от тела, с утробным гоготом и мрачными шутками запихнули в здоровенный котёл, посыпали чем-то фиолетовым, трижды чихнули, дважды ругнулись и поставили варить на медленном огне. Заметив выражение лица близкого к инфаркту Волка, Сова не преминула радостно и дюже клыкасто оскалиться, а Яга в очередной раз посоветовала «дышать глубже», ибо технологии реанимации шла не первая сотня лет, и «процесс отточен до последней специи». Когда Волк от такой новости позеленел пуще прежнего, оборотень сжалилась и клятвенно заверила, что есть варёного царевича они не будут, и вообще «всё будет пучком». Чародей предпочёл поверить, не уточняя деталей.

Так или иначе, через некоторое время варки Ивана под закрытой крышкой Волка попросили задёрнуть шторку и откушать, чем Бог послал да что в кадушке стоит. Чародей с готовностью выполнил просьбу, избавив себя от лицезрения деталей процесса, с четверть часа сосредоточенно нервничая за колченогим столом и хрупая солёными огурцами с ещё не остывшей картошкой, обнаружившейся в завёрнутом в лоскутное одеяло чугунке. То ли домашняя стряпня возымела своё действие, то ли сказалась усталость, но Волк постепенно и впрямь задышал глубже и немного успокоился.

— Ну, серый, — отдёрнув шторку и радостно скалясь, поведала Яга, — спит твой царевич. Часика через два очнётся, там поглядим, как заговорит. Но в целом операция прошла успешно.

Сова вдаваться в подробности не стала, деловито сполоснув под висевшим на стене умывальником руки и лицо, сев за стол и лаконично попросив передать ей картошку.

— Кто ж его так? — кивнув на сопевшего на полатях Ивана, поинтересовалась Яга, подсаживаясь к столу и отбирая у Волка не надкушенный огурчик.

— Кабы знать, — криво улыбнулся чародей.

Сова на мгновение прекратила жевать и бросила на Ягу краткий, выразительный взгляд. Ведьма вдумчиво хрумкала огурцом, судя по всему, что-то прикидывая в уме. Наконец, что-то про себя решив, она быстро дожевала огурец и кивнула — то ли Волку, то ли оборотнихе, то ли своим мыслям.

— Дыши глубже, сейчас узнаем, — сощурилась Яга, хлопнув ладонью по столу. — Сова, радость моя, доставай экспериментальный образец…

Дальнейшее действо, сопряжённое с установкой на колченогом столе блюдца с голубой каёмочкой, выкручиванием у Яги глаза из одной из глазниц, выдачи Волку нюхательной соли и разъяснений в том ключе, что «тут всё технологично, дыши глубже», и катания глазного яблока по тарелочке в четыре руки с использованием кратких реплик, в которых присутствовали слова «пеленг», «зашумленность» и «задержка сигнала», заняло не более пяти минут. По истечении оных ещё больше смахивавшая на пирата со своей сдвинутой на пустую глазницу повязкой Яга и радостная Сова пододвинули блюдце к Волку с нескрываемой гордостью на лицах.

Вырисовывавшийся на блюдечке образ заставил Волка нахмуриться.

Человек, которого было видно средь вызванных глазом завихрений, с некоторой поправкой на детали напоминал Ивана-царевича. Сей индивид явно был лет на пять старше, выглядел ощутимо бородатей и казался на порядок спокойней. Человек сидел на мрачных каменных ступенях, опершись спиной о стену, скрестив руки на груди и как нельзя лучше вписываясь в общий концепт тёмного средневековья в своём глухом чёрном одеянии. Злодейских черт типа волос цвета воронова крыла, косящих глаз, рогов, копыт и прочая у индивида не наблюдалось, все конечности были в комплекте, и единственной особой приметой можно было бы посчитать разве что не вполне обычный «фасон» бороды с аккуратными бакенбардами.

— Знаешь его? — не особенно надеясь на ответ, передвинул блюдечко Яге Волк.

К ужасу Волка, ведьма заулыбалась.

— Как не знать, — хмыкнула она, передавая блюдце соседке. — Это царский старшенький, Василий.

— Василевс, — то ли поправила, то ли высказала свою версию имени Сова, умилённо глядя в недра блюдца.

— ЗелО книжный челОвек, — отчего-то смачно окнув, ностальгически вздохнула Яга.

— ПрОфессиОнал, — в тон ей прибавила оборотень, ставя блюдце на стол.

Волк непонимающе покосился на блюдечко, где в данный момент означенный «зело книжный человек» с усталым видом выдавал какую-то речь кому-то плохо сфокусированному.

— А звук тут есть? — осторожно осведомился Волк.

— Как не быть, серый! — оскорбилась Яга и, протянув бледную руку, звонко щёлкнула ногтём по краю блюдца.

— …брат мОй, — раздался в избушке глубокий вокал с усталой интонацией проповедника, — зелО винОвен я пред тОбОю, ибО не зрю я инОй предпОсылки к твОему скудОумию, ОкрОмя тОгО, чтО рОнял тебя вО младенчестве из кОлыбели…

Не подготовленный к такому сочному выговору, Волк оторопело перевёл взгляд с блюдца на ведьму и оборотня. Обе мечтательно улыбались, как могут улыбаться ценители классической музыки при прослушивании «вариаций Гольдберга» Баха в исполнении Гленна Гульда.

— Ругается, — умилённо резюмировала Яга, кивая на блюдце.

— ЗелО, — присовокупила Сова.

Глядя на то, как радостно и от души хохочут два явных представителя нечистой силы, Волк дал себе слово не удивляться ничему из того, что ещё увидит и услышит в стенах избушки на курьих протезах — и не шарахаться от подобного дикого хохота, ежели услышит его в глухой чаще ночью.

Следует отметить, что Сова и Яга, успокоившись и смахнув с глаз слёзы, соблаговолили ответить на волновавшие Волка вопросы:

1. Да, царевич Василий бывал в этих местах.

2. Да, царевич Василий всегда так говорит.

3. Да, царевича Василия имеет смысл воспринимать всерьёз.

4. Нет, специфический выговор у царевича Василия получается не специально.

5. Нет, они не издеваются.

6. Правда не издеваются.

7. А ежели не верит — пущай сам пОпрОбует пОчитать вслух стОлетние кОлдОвские свитки и Остаться с прежним прОнОнсОм!..

Так или иначе, дальнейшее, уже не сопряжённое ни с переходом на личности, ни с громовым хохотом наблюдение за объектом в блюдце дало всем присутствовавшим обильную пищу для размышлений.

Со всем его старОмО… гм. Со всем его старомодным выговором, попиравшим каноны сказочного мироустройства мрачновато-спокойным видом и несколько витиевато-научной манерой изъясняться, царевич Василий из всех соискателей царского престола был наиболее серьёзной личностью. Сова не гнушалась мыслью о том, что сей индивид вполне способен мыслить достаточно масштабно для, скажем, многоуровневых политических интриг. Яга поддакивала и прибавляла, что у индивида достаточно таланта и мозгов, чтобы «колдануть чего-нибудь концептуального».

— Лучше не ссорься с этим, серый, — подытожила Яга, вкручивая глаз на место.

— Как же не ссориться-то? — уныло глядя в погасшее блюдечко, протянул Волк. — Он же первый начал…

— Не факт, — серьёзно подала голос Сова.

— Блюдце экспериментальное, — пояснила ведьма, задумчиво постукивая протезом по дощатому полу. — Установка была показать не убийцу, а косвенного виновника, или просто мыслившего худое, да и кто-то второй, по всему судя — средний брат, там был… так что действительно, не факт, кто тут да в чём виноват, да кто что начал. Но вот уж что факт, так это то, что всё-таки разбираться тебе придётся с царевичем Василием.

— Не сказать, что обрадован, — скривился Волк.

— Ишь чего захотел, чтоб ещё и обрадовали, — хохотнула Яга.

— Не заморачивайся проблемами, которые ещё не случились, — мудро посоветовала Сова.

— А что делать-то? — кисло посмотрел на оборотня и ведьму чародей.

— Ляг, поспи и всё пройдёт, — порекомендовала птица учёная и редкостная.

— Как царевич твой очнётся, разбудим, не волнуйся, — подмигнула искусственным глазом ведьма. — И в дорожку снарядим.

— И пинка путеводного пропишем.

— И без инструкций не оставим.

— Так что спи спокойно, дорогой товарищ.

— И не обращай на нас внимания.

— А то ещё приснимся.

— А то мы можем…

К изумлению Волка, мрачно-насмешливая поочерёдная болтовня Совы и Яги и впрямь склонила его в сон. Он даже не запомнил, как добрался до почему-то оказавшейся уже застеленной лавки.

И снились ему параграфы из учебника по криптофизике да царевич Василий в волчьей шкуре…

***

Он проснулся сразу и резко, рывком садясь на лавке и вслушиваясь в звуки внутри избушки.

Щёлкали шарниры куриных лап под полом. Шкварчало что-то со стороны печки. Шурша юбкой и жужжа протезом, ходила по избе ведьма. Сипела проклятия сквозь стиснутые зубы Сова. Иван-царевич…

Стоп.

Иван-царевич что-то говорил. Волк дикими глазами уставился на шторку, скрывавшую источник звука, ещё не поверив в происходящее.

— Проснулся, — констатировала Яга, заглядывая за шторку и с умилением глядя на бледную волчью физиономию. — Давай, у нас тут оладышки поспели с вареньем, вон, друг твой уже завтракать собрался…

— Он… живой? — уточнил Волк.

Ведьма наградила чародея взглядом профессора, которого приняли за студента.

— А можно посмотреть? — выпалил Волк, подрываясь с лавки.

— Смотри, смотри… только дыши глубже, — глядя на него с материнским состраданием, как на больного, но любимого ребёнка, посоветовала Яга.

Волк рывком отдёрнул шторку и остолбенел:

— …брата инсинуации старшего моего место быть имеют, так как додуматься мог бы вряд ли средний, — излагал сидевший на лавке здоровёхонький Иван с непривычно серьёзным лицом, глядя на скучавшую Сову, которая, судя по всему, решала, кормить больного вежливо и с ложечки или уже стоит просто запихать в него пищу силой.

У чародея отвисла челюсть и подогнулись ноги. Волк честно не знал, что шокировало его больше: то, что убитый, обращённый в живого мертвеца, расчленённый и сваренный на его глазах царевич был жив и здоров, то, что этот самый царевич логично мыслил, то, что он знал смысл слова «инсинуация» или всё-таки то, в каком порядке он излагал словесные конструкции.

— Что с ним? — обретя дар речи, сформулировал Волк.

— Слыхал, серый, поговорку про горбатого и могилу? — совершенно паскудно, что как-то не вязалось с её доброжелательными интонациями на тему оладышек минуту назад, усмехнулась Яга. — Принцип налицо. Правда, с поправками…

— В смысле? — уточнил Волк, косясь на то, как Сова увещевает царевича «не ерундить и покушать».

— Семейка у них с причудами, — мечтательно улыбнулась Яга. — Батюшка силушкой богатырской щеголял, матушка — премудростью… в общем, учитывая поведенческие и речевые сбои после прочтения колдовских свитков у старшего, я не удивлюсь, если младший тоже после контакта с волшбой будет… странно изъясняться. Не взыщи, побочные эффекты…

Волк судорожно сглотнул. На его взгляд, практически все из его недавних знакомцев, начиная с Кощея и заканчивая самой Ягой, были сплошным побочным эффектом. Иван-царевич в этом паноптикуме, очевидно, имел все шансы на призовое место, особливо после воскрешения.

Впрочем, например, Сову, судя по её злобному: «Хватит трепаться уже, жри давай!» чудесное преображение Ивана не впечатлило. Волк склонялся к мысли, что дело было в том, что она мало общалась с ним до сей чудесной метаморфозы.

Версию того, что редкостную Сову просто мало, что могло в этой жизни смутить, он тоже не исключал.

— А что вы можете сказать про, э-э, среднего брата? — осторожно поинтересовался он.

— Кондратием всё сказано, серый, nomen est omen, — скривилась ведьма. — Сова, правда, глумится, Конаном его зовёт… ну, это уже личное. Дубина дубиной, но в хозяйстве полезен, если контролировать. А тебе почто? Всё-таки решил с ним да Василием связаться? Жажда справедливости заела?

— И это тоже, — буркнул Волк, вспомнив клыкастую Орландину и напряжённо думая, кому стоило сочувствовать — навке или её конвоирам…

— Девушку вызволять, краденое возвращать, истину восстанавливать, стало быть, направляемся, — хмыкнула Яга. — Сова, хватит нянчиться с болезным, нам тут героя в дорогу собрать надо!..

Волк аж поперхнулся от такой формулировки. Сова невозмутимо всучила Ване поднос с едой и хитро подмигнула чародею:

— А что ж ты, серый, думал, что свежеоживший царевич героем назовётся? Или, поправь меня, коли совру — кто у нас всю работу делал, он, что ли?..

Понятие героя у Волка ассоциировалось исключительно с красивыми эпитафиями. Судя по всему, оборотень и ведьма поняли это по его лицу, велели дышать глубже прежнего и с хохотом прирождённых воплощений зла пообещали скроить из него подходящий типаж в сжатые сроки.

Почему-то Волк заранее смирился с тем, что у них это получится.

***

Считать себя знатоком жанра — опасное дело.

Стоит, например, увериться в нерушимости принципа того, что героями и спасителями ситуаций становятся какие-нибудь царевичи… Или, как вариант, стоит принять за догму тот факт, что ведьмы да оборотни питают к среднестатистическим странникам интерес исключительно из соображений гастрономического человеколюбия…

Ох.

Волку, обременённому подобными аксиомами, приходилось туго.

Сова и Яга, словно чуя его отчаяние и абсолютный ступор, в который его ввергала перспектива стать героем, взвалили на себя все организаторские задачи. За какие-то смешных полчаса Волк был опоясан мечом (на всякий случай), экипирован шлемом (для антуражу) и проинструктирован на предмет того, стоит ли сразу бросаться на старших царевичей с эпитетами типа: «Ах ты смертный прыщ!» на устах. То, что Ивана-царевича, которому с чрезвычайным трудом давался нормальный порядок слов в предложении, убедили в полезности молчания и подготовительных медитаций при попытке что-то высказать, тоже стоило записать на счёт Яги с Совой.

Оборотень и ведьма даже коварный и хитроумный план придумали и записали сами — вплоть до того, что к списку действий был пририсован подозрительно грамотный чертёж царского терема со стрелочками, галочками и крестиками в стратегически значимых местах. Разделение труда между Иваном и Волком было указано в совершенно чётких формулировках: чародею — Василий и суровые разъяснительные беседы о делах их скорбных, царевичу — темницы и скрытное освобождение навки и прочей живности… Откровенно сказать, сам вид сего испещрённого указаниями и советами листка приводил Волка в состояние смешанного уважения и ужаса: то ли Сова и Яга не понаслышке были знакомы с делом кропания планов (как коварных, так и собственно местности), то ли слишком часто бывали в царских краях и поднаторели в организации визитов в ту сторону.

Единственным, о чём не предупредили ни оборотень, ни ведьма, было то, что терем, в котором окопались старшие царевичи, оказался охраняемым и, как сказали бы несовременные сказочной эпохе люди, туристическим объектом. Сам факт того, что с них с Иваном содрали приличную сумму плюс запасные сапоги в залог за вход на территорию гипотетического врага, приводил Волка в некоторое смятение.

Впрочем, учитывая то, в какой степени душевного неравновесия Волк находился с самого утра… это было не так страшно.

— Ванюш, — тоскливо вздохнул чародей, оборачиваясь к царевичу. — Ты только не говори, просто кивни, а то я за себя не ручаюсь… ты точно понял, как мы поступим?

Иван важно кивнул.

— Не перепутаешь темницу с кладовкой? — на всякий случай уточнил Волк.

Иван оскорблённо заморгал.

— Ох, чует мой хвост, что-то тут не так, — простонал чародей, вооружаясь выданным на выходе из избушки мечом и со вздохом шагая за двери терема.

Хвосту можно было верить.

***

Первым, за что зацепился взор Волка в покоях царевича, были сапоги. В них были обуты по-хозяйски вытянутые вдоль лавки ноги. Выше добротных подмёток, подбитых подковками, взор чародея наткнулся на пристроенную на животе и закрывавшую лицо растянувшегося на лавке индивида книгу, надпись на обложке которой несколько контузила Волка обилием латинских неологизмов. По обозримым частям обитателя покоев, в которые, кроме сапог, входили державшие книгу руки и выглядывавшая из-за обложки часть коротко остриженной по западной моде макушки, судить о характере, намерениях или хотя бы внешности особенно не приходилось.

Но Волк точно знал, что пришёл по адресу.

Видимо, то ли услышав шаги, то ли почувствовав взгляд, старший царский сын ленивым, плавным жестом опустил книгу и с невозмутимым интересом профессионала посмотрел на Волка в ответ.

При ближайшем рассмотрении гипотетический злодей оказался несколько… не похож на злодея. Даже Кощей с его синими очами и светлой пепельной шевелюрой смотрелся на порядок душегубистей, чем этот молчаливый молодой человек со спокойными ореховыми глазами.

Критически оглядев Волка поверх книжки, царевич Василий медленно кивнул.

У Волка от этого до жути невербального уважения к чужому мастерству, поместившемуся в один кивок, возникло неприятное впечатление того, что вызов на смертный бой при таком раскладе — заведомо неудачная и весьма невежливая затея.

— Имею ОснОвания пОлагать, — внимательно глядя на Волка, выдал царевич, — чтО пОжалОвали Вы Отнюдь не с целью пОбеседОвать О сОзерцательнОсти в искусстве.

Волк поймал себя на идиотском желании извиниться и усесться за перо с чернильницей, прилежно конспектируя словеса вероятного противника. Вероятный противник взирал в ответ с явным любопытством в умных очах. Предсказать, дёрнет ли царевича шваркнуть из-за книги проклятием (судя по обложке штудируемой им литературы, такого в принципе нельзя было исключать) и добавить Волку чем-нибудь тяжёлым или колюще-режущим, с благообразным обликом и взором Василия не представлялось возможным.

— Здравствуйте, я за Орландиной, — чувствуя себя полным кретином, разродился репликой Волк, смущённо опуская меч.

— ПредсказуемО, — захлопнув книжку, высказался Василий. — ПОелику имею некОтОрую ОтветственнОсть за умственнО Обиженных младших братьев, склОнен принести Вам, как индивиду разумнОму, глубОчайшие сОбОлезнОвания.

— В кО… э-э, в каком смысле — соболезнования? — занервничал Волк.

Царевич со вздохом швырнул книжку куда-то за спину Волка, и волшебник на беду свою непрофессионально обернулся — на долю секунды, провожая взглядом томик в полёте. Когда Волк вновь посмотрел в сторону Василия, тот уже не сидел на резной скамье, а с выражением вежливой скуки на лице стоял напротив, приставив к горлу чародея меч.

— Мне ОпределённО бОльнО сОзнавать, чтО пОсле батюшки имели шансы вОцариться личнОсти врОде нечаяннО убиеннОгО Ивана или же негаданнО крОвОжаднОгО КОндратия, — рассудительным тоном сообщил Василий. — В первОм случае меня прОстО кОрОбили перспективы развития гОсударства, вО втОрОм — излишки влияния на пОступки мышечнОй массы и урОвня тестОстерОна… Вы не вОзражаете, если я излОжу мОтивации пОдрОбнО?..

Волк прикинул, успеет ли помешать себя зарезать, не пришибив при этом оппонента. С первой частью задачи всё было не так сложно. Со второй были проблемы. Посему Волк решил воспользоваться возможностью послушать.

— Не возражаю, — выдавил он, попутно пытаясь как-нибудь ненавязчиво убрать шею из-под клинка.

Василий усмехнулся, сменил угол направления меча и тихим, лекторским голосом начал излагать мотивации. В процессе Волк два раза сочувствовал вслух, четыре — увлекался и вставлял уточняющие реплики, и один — подрывался нарисовать ситуацию схематически. Мотивации Василия были логичны, лаконичны и понятны, как второй закон криптофизики для профессионала. Сам Василий далеко не горел желанием занимать царский трон, будучи гораздо в большей степени склонен к научно-исследовательской работе — чем неимоверно умилил Волка, почуявшего родственную душу. Однако, после того как выяснилось, что другие кандидаты «зелО кОшмарны», в случае среднего полностью оправдывая принцип «сила есть — ума не надо», а в случае младшего — несовместимой с царской должностью наивностью, Василий, поразмыслив, решил исключить неугодные факторы. Смертоубийства в планах царевича не было, однако Кондратий несколько увлёкся процессом, выполняя директиву старшего, и зашиб младшего до состояния скорбного трупа — как следствие, получив от Василия выговор с занесением в личное дело и окончательную характеристику идиота…

Иными словами, Волку многое стало понятно.

— …и тут являетесь Вы в рОли некОтОрОй кульминации, — завершил свою речь царевич. — Мне Очень жаль, нО — мОй меч, Ваша гОлОва…

Волк успел подумать о том, как бы увернуться от клинка, пока царевич не договорил и не замахнулся, но Василий внезапно застыл, так и не занеся меч в нужную позицию.

— …с плеч, — подсказал Волк, не дождавшись продолжения.

Василий издал какой-то звук, никак не согласовавшийся с только что продемонстрированной способностью внятно излагать мысли. Присмотревшись к побледневшему почти до стадии Орландины лику царевича, Волк понял, что Василий смотрел куда-то поверх его плеча — и осторожно обернулся, отодвигаясь с траектории падения меча и прослеживая направление взгляда царского сына.

В дверном проёме, держа левой рукой за талию белую, как полотно, и кататонически повторяющую руками какой-то удушающий жест Орландину, а в правой таща какой-то мешок, стоял Иван-царевич.

— Тебя, многомудрый брат, приветствую, — вежливо поздоровался Иван.

Василий разродился кратким хрипом, судя по всему, будучи не в силах даже моргнуть.

— Прости нас великодушно, но, в состоянии цейтнота поскольку пребываем, спешим, — академическим тоном добил Иван и обернулся к Волку. — Друг мой, ноги сделаем же, он в происходящем не сориентировался покуда. Быстр в делах подобных он, психикой силён ибо.

Волк поверил на слово.

— А как же Кондратий? — на бегу, спускаясь по ступеням терема к конюшням, поинтересовался он у царевича.

Иван кивнул на всё ещё невменяемую Орландину:

— Зришь, друг мой, крышу снесло ей как?

— Зрю, — признал Волк.

— Кондратий у себя сей момент сидит в том же рассудка состоянии.

— Ваня, — со слезой в голосе сказал Волк, восхищённо глядя на царевича. — Ты не представляешь, как ты прекрасен в качестве психологического оружия!

Иван только радостно улыбнулся.

***

Неприятности настигли их в чистом поле.

Волк как раз вяло оспаривал у навки право пользования собственной шкурой, отстранённо анализируя собственные ощущения. Пожалуй, он был в здравом рассудке. Пожалуй, у них были шансы на счастливый финал с царём-батюшкой в, гм, яблоках. Пожалуй, всё шло по законам жанра, но…

Чародею не давал покоя явно противоречивший сказочным канонам пунктик.

Волк симпатизировал злодею.

В данном случае речь шла не о забытом Кощее и не о папочке Орландины, в доброте которого никто и не пытался подозревать по чисто видовым показателям. Мысль о «царском старшеньком», который, по идее, должен был бы отойти на второй план в рейтинге кандидатур на царство с резким обзаведением Ивана интеллектом, не давала Волку покоя. Да, Иванушка теперь отнюдь не был дураком — но Василий, по крайней мере, выдавал слова в нормальном порядке, пусть даже окая и используя лексику на уровне бакалавра криптофизики со стажем…

Со стажем. Вот оно, ключевое понятие. Иван пользовался мозгами вторые сутки. Василий явно делал это не первое десятилетие. Даже при условии, что Иван стал умнее своего старшего брата, царевич Василий мог дать ему фору просто из-за накопленного жизненного опыта. Вероятно, он и правил бы лучше, но чутьё подсказывало Волку, что ничего хорошего в воцарении явно не настроенного публично управлять народными массами старшего царевича не было… причём, в первую очередь — для самого царевича.

Но незамутнённый позыв сделать или обильно пожелать царевичу Василию всяческих благ, удачной дороги, чистого неба и прочей радостной чуши терзал Волка уже несколько часов. То, что оный царевич не так давно сбирался срубить чародейскую голову с плеч, Волка не смущало: у всех бывают ошибки…

Так или иначе, через несколько часов скачки на чудо-коне по чистому полю очам утвердившегося в мысли о том, что здешний злодей на поверку всё-таки добрый, Волка открылась выстроившаяся на диво организованными рядами рать. Орландина при виде такого зрелища даже перестала спорить на предмет шкуры.

Пред организованными рядами, сверкая шеломом и скучающе облокотившись о холку коня, задумчиво глядел вдаль Василий-царевич.

Волк стоял столбом, чувствуя себя каким-то нежизнеспособным аналогом брошенной девушки, обманутого вкладчика и осуждённого на казнь невиновного одновременно. Вера в то, что в глубине души царевич Василий был добрым персонажем, была так сильна и живуча, что у чародея только слёзы на глаза не наворачивались при виде до зубов вооружённого и совершенно однозначно перекрывшего выход из долины войска…

— Ну, всё, шутки кончились, — холодно прошипела Орландина, подвинув плечом Ивана и делая шаг вперёд.

У впавшего в обиженный ступор Волка не было сил её останавливать. Навка, чёрная и страшная, как смерть, у которой увели её любимую косу, раскинула руки в стороны и…

Откровенно говоря, все, включая силы противника, ожидали, что вышедшая в чисто поле Орландина плюнет через плечо, в ладоши хлопнет, каблучком притопнет, вкруг себя обернётся, перекувырнётся, оземь ударится — и далее по тексту. Однако навье царство слыло оригинальностью не без причин: раскинувшая руки в стороны царевна, набрав воздуху, закричала так, что ряды нападавших дрогнули в попытке попятиться, а лошадь царевича Василия споткнулась о царевича Кондратия. Вопль навки, злой, громкий, вибрирующий, длился не меньше минуты. Откричавшись, Орландина невозмутимо развернулась к нападающим спиной и, кривясь в ухмылке довольного злодея, далёкой от понятия женственности прыгающей походкой направилась своим к немногочисленным, но весьма впечатлённым соратникам.

— И что это было? — желчно поинтересовался отошедший от предательского поворота судьбы в лице Василия Волк. — Психологический манёвр? Папино проклятие глухотой до тринадцатого колена и коленной чашечки? Атака «воздух»?..

Навка заулыбалась шире прежнего.

— Вероятнее последнее всего, — изрыгнул Иван-царевич.

— Чего?.. — опешил Волк.

Иван напрягся и вывернул фразу наизнанку:

— Всего последнее вероятнее.

Волк моргнул, непонимающе глядя на царевича. Иван сокрушённо вздохнул и молча ткнул пальцем в небо.

Стоит отметить, что к моменту, когда чародей сообразил поднять взгляд, в небо смотрело уже почти всё васильево воинство. Посмотреть было, на что…

Впрочем, что бы в небе ни было интересного, всё это быстро и хищно планировало на землю. Если там, за облаками, они ещё могли показаться птицами, то здесь, на земле, дюжина по-разному странных и по-разному страшных навских царевен смотрелась вполне однозначно. Отпрянувшее назад воинство Василия, вне всякого сомнения, сумело рассмотреть и дикость расцветок глаз и волос, и острые когти, и выглядывавшие изо ртов клыки, и даже наличествовавшие у некоторых чепшуйчатые хвосты… и впечатлилось достаточно, чтобы отшатнуться от всего этого великолепия.

— Стало быть, всё-таки атака «воздух», — потерянно пробормотал Волк, покосившись на довольно шевелившую раздвоенным языком Орландину. — Благо, у тебя хвоста нет, кр-расавица…

— И рога — через поколение, — невозмутимо напомнила навка.

Боевое пострение навских сестричек, для острастки пошипев на силы противника, заинтересованно покосилось на Орландину — всем скопом, всем разнообразием гороящих очей. Царское войско, явно ощутившее себя в меньшинстве, застенчиво мялось на позициях. Царевич Василий, жестом усталого полководца поправив шлем, тронул поводья коня и двинулся в сторону выводка навок со товарищи с обречённой решимостью на челе…

В этот момент навки зарычали.

Негромко, но ощутимо, как рычат чуящие чужого цепные псы. С их внешностью, которую со всеми поправками нельзя было назвать особенно зверской и брутальной, смотрелось это чуть более противоестественно, чем могло бы быть.

— Ну теперь-то что?.. — простонал уже ничего хорошего от судьбы не ждавший Волк.

— Чую, — цокнула языком Орландина. — Чую… что-то непонятное идёт…

С ясного неба грянул гром. Налетел вихрь, заставивший навок подобраться, как гончих, а Василия — пригнуться к холке коня. В чистое, ровное поле ударила молния…

— Или едет, — выдавила навка странным голосом.

Волку, который одним из первых увидел, кто появился на месте удара молнии, нестерпимо захотелось завыть и убежать как можно дальше. Выражения лиц навок и царевичей было сложно как-то истолковать. Явившийся на поле брани аккуратно одетый Кощей, державший в руке что-то ярко блестевшее на солнце, кажется, был чрезвычайно рад, что так удачно зашёл.

— Это уже не Предназначение, — проскулил Волк, пятясь назад. — Это уже бред какой-то…

— Милые люди и нелюди, — оглядев поле несостоявшейся брани, звучным голосом вежливо объявил Кощей, — уделите мне минуту внимания, покорнейше прошу!..

Царевич Василий, всё ещё в латах и на коне, оторопело моргал на происходящее. Кондратий хмурил лоб в бесплодной попытке осмысления творящегося вокруг. Иван ощутимо взмок, явно пытаясь что-то сформулировать вслух. Воинство уже ничему не удивлялось. Орландина что-то бормотала себе под нос — из разборчивых фраз до Волка донеслось только словосочетание «адское шапито».

Колориту сцене добавляло то, что в руках произносившего речь Кощея сверкал, красиво преломляя солнечные лучи, хрустальный кирзовый сапог.

— Волк, — конспиративным шёпотом просипела Орландина, — какого… какого… почему твой кирзач — хрустальный?!

Волк скривился, будто проглотил что-то горькое.

— Как тебе сказать, — уныло протянул он, — когда я убегала… э-э, убегал от Кощея…

— Помню. В окно. И за сапог он тебя ловил.

— Э-э…

— Я чего-то не знаю?

— До окна мы успели ещё… э-э… побегать.

— И?..

— Добежали до лаборатории… сапог… в реактив и… это…

— О, — уважительно отозвалась Орландина, переводя взгляд на Кощея. — Он ещё и алхимик.

Волку было стыдно признаться даже самому себе, но в эту секунду где-то в душе его взвыло что-то яростное и явно ревновавшее. Кого к кому при этом ревновали, сказать точно было проблематично.

— …и была у неё служанка, — вещал тем временем Кощей, — статью — царевна, способностями — колдунья царства навьего, однако скрывалась под личиной и, дом мой покидая, оставила только сапог…

Волк икнул. Орландина успокаивающе погладила его по голове.

— Иными слОвами, вы хОтите сузить круг пОдОзреваемых, — тихо сформулировал нашедший в себе силы на восстановление дара речи Василий, переводя взор с хрустальной обуви на одухотворённый лик Кощея.

— Именно, молодой человек, именно, — охотно кивнул сказочный злодей.

Навки, скучковавшиеся при появлении колдуна в нечто, напоминавшее боевое построение каких-нибудь рыцарей в миниатюре, заинтересованно заморгали разноцветными глазами.

— Которой из вас, милые дамы, — одарил улыбкой всю дюжину царевен Кощей, — сия обувка придётся по ноге…

— Мы поняли принцип, — быстро перебила явно настроившегося на новую речь злодея кудрявая навка с орнажевыми глазами, втягивая когти и целомудренно пряча хвост с шипом на кончике под юбку. — Девочки, строимся!..

Царевич Василий, явно осознавший, что на сем поле битвой уже никак не пахнет, а, стало быть, и шелом ему незачем, спешился, мирно поскидал кольчугу, шлем, наручи и прочий металлолом в сторону так и не подавшего признаки разума Кондратия и с лицом настоящего учёного устремился к радостному Кощею, здраво рассудив, что на царской половине поля ничего интересного не случится.

— Смертный бой отменяется? — с надеждой осведомился Волк, когда царевич поравнялся с ними.

— ФОрс-мажОр, — кивнул на Кощея Василий. И вдруг как-то совершенно вразрез с собственным серьёзным образом смущённо улыбнулся — и чародею, и отчего-то кривившемуся в понимающей усмешке Ивану, и даже картинно заломившей бровь Орландине: — Да ОнО и не планирОвалОсь…

Будь Волк более склонной к демонстрации эмоций личностью, он бы уже умилённо рыдал на плече Орландины на тему того, что предчувствия его не обманули и старший царевич всё-таки был «добрым персонажем». А так — чародей даже не прослезился. Только носом шмыгнул…

— Юноша, — обернулся на голос царевича Кощей и вперил взор в Василия, — не в тягость ли вам будет ассистировать?..

Царевич с хрустальным сапогом в руках выглядел несколько комично — учитывая, что тачавшийся под размер Волка сапожище был явно впору самому Василию. «Царский старшенький», судя по всему, сам это понимал — сведённый в попытке не ухмыльнуться лик Василия говорил о том, что он в мыслях прикинул, что будет, если примерить хрустальную обновку самому и как на это среагирует Кощей…

— Вань, — умилённо глядя на то, как, трепеща ресницами и рассыпая вкруг себя кОмплименты, меряет навьи ножки единым стандартом Василий, вполголоса спросил Волк, — вот ты теперь умный… Ты мне скажи: какого ж рожна нас сей учёный муж при кольчуге да шлеме в поле встречал?!..

Иван медитативно выдохнул и попытался быть кратким.

Того массива словес, который в итоге пришлось обработать Волку и Орландине, чтобы получить нормальные фразы, по временным лимитам хватило на то, чтобы Василий успел перемерить волчьим кирзачом все навьи ноги и попытаться обработать ещё и самого Кощея. В краткой интерпретации ответ Ивана звучал вполне лаконично:

— У нас в царстве такая традиция — при полном параде провожать гостей…

— Так что же ты сразу… — начала закипать Орландина.

Волк кашлянул так многозначительно, что навка осеклась; и впрямь — с тем, сколько времени и слов занимало у Ивана выражение способной дойти до остальных мысли, винить царевича в том, что он не предупредил о мирных целях явления воинства, было совершенно бессмысленно.

— ПОдумать тОлькО, — пробормотал тем временем царевич Василий, с растущим научным интересом во взоре и хрустальным сапогом в руках разглядывая скалящийся выводок навьих царевен.

— Что-то не так? — моргнул Волк.

То, как Василий-царевич произнёс следующую фразу, заставило молча замереть в задумчивости даже окрылённого наличием выбора Кощея.

— Простите, — обернувшись к прижимавшему к груди «кирзачок» Василию, вежливо поинтересовался Бессмертный, — а разве в предложении: «Всем — как раз» есть буква «о»?..

Кривую усмешку царевича Василия вполне можно было внести в какие-нибудь анналы, как эталон бессловесной мимики, снимающей любой вопрос.

— На прОклятие смахивает, — заинтересованно прищурился Кощей, склонив голову набок и внимательно глядя на «царского старшенького».

— ПОлагаете? — встрепенулся Василий.

— Вы заговоры на познание не читали?.. Гм, гм… В какой редакции, если не секрет?.. А не у Яги ли?..

— Профессионалы, — цыкнув зубом, резюмировала Орландина, провожая взглядом оживлённо жестикулировавших царевича и чернокнижника. — Левый клык даю на то, что споются…Да чего там войско-то разоралось, ничего же не случило…

Волк, в текущим момент настойчиво дёргавший навку за рукав, всем своим видом не советовал делать поспешных выводов.

На западе клубилась подъятая чьим-то могучим присутствием пыль. Хуже того, столб пыли неуклонно приближался, и в нём неотвратимо угадывались знакомые Волку очертания самоходной избы…

Шустрое здание, на крыше которого, как заправский ковбой, балансировала воинственно помахивавшая разводным ключом Сова-оборотень, скакало со скоростью и неумолимостью очень хорошего танка. Судя по реакции едва не разбившего хрустальный сапог и утратившего даже внешнее спокойствие Василия и попытке импозантного злодея Кощея спрятаться путём закапывания в землю, избушку узнал не один только чародей в волчьей шкуре.

— Твои знакомые? — слабо поинтересовалась Орландина.

Волк неуверенно кивнул.

— Знаешь, — протянула навка, — если сейчас здесь приземлится какая-нибудь заморская летучая супница… или, скажем, чёрт в ступе на огонёк заскочит… это ведь уже не будет смотреться шокирующе или вообще, э-э… сколько-нибудь сюрреалистично.

Навка была права.

На поле битвы и впрямь не хватало только избы на курьих протезах.

Здание могучим прыжком приземлилось перед растерявшим последний боевой дух воинством. Волка помимо воли передёрнуло, когда он представил, что могло твориться во время скачки по болотам да буеракам внутри лишённой амортизаторов избушки. Впрочем, сидевшую на коньке крыши оборотниху это явно не смущало.

— А-а, — разочарованно протянула Сова, обозрев замершую пред её очами панораму. — Весь экшн кончился.

Высунувшаяся из окна Яга с пиратской повязкой на глазу сочувственно хмыкнула.

Стоило признать, что подобное явление народу тянуло ещё на пару отдельных, страшных сказок — с качкой, запахом солярки, разводным ключом наголо и привкусом стимпанка в комплекте.

— Это безумие, — устало проскулил Волк.

— Это сказка, — ядовито возразила Сова, в птичьей ипостаси пикируя на плечо улыбавшейся из окошка избы Яги.

Волк открыл рот возразить.

Он честно хотел сказать, что в сказках Кощеи не ищут себе принцесс, меряя их стандартом сапога. Что старшие царевичи там злобны, а младшие — умнеют без побочных эффектов. Что, в конце концов, царевны там златовласы и добры нравом, а не…

Чародей невольно покосился на Орландину.

— Серенький, — мягко сказала Яга, почесывая загривок жмурившейся Совы, — давай ты сейчас подумаешь, покажешь мне недовольных, а потом трезво решишь, надо ли кусать локти и вопить, что Предназначение не исполнено, ладно?

Волк прерывисто вздохнул.

С того места, где он стоял, было хорошо слышно, как командным тоном учит Ивана концентрировать мысли Орландина. Скучковавшиеся поодаль и сверкавшие очами навские царевны услаждали щебетанием отчаянно смущавшееся воинство. Царевич Василий, оперевшись о царевича Кондратия, излагал Кощею свои соображения на тему теории материальности воплощённой вербально мысли…

Волку расхотелось что-то говорить.

Настолько незначительным, ненужным и, что самое главное, единственным недовольным на три версты в округе чародей не чувствовал себя никогда в жизни. Сунув руки в карманы своего потёртого камзола, Волк вздохнул, развернулся на каблуках новых сапог и зашагал в сторону заката, по возможности стараясь держать осанку…

— Эй, куда без меня собрался?! — возмущённо окликнул его голос навьей царевны.

Волк оторопело обернулся и встретил недобро горящий взор Орландины.

— Но ты же… — выстрадал чародей.

— Царствовать остаться должна, да? С этим, да? На веки вечные, пока молодильные яблочки не доедим, да?! — С каждой репликой голос навки становился всё более грозным. Помолчав, чёрная царевна отчеканила ледяным тоном: — Кто же тебе, дураку, в голову вбил, что сказки только по одному образцу писаны?..

Волк не стал спорить.

Холодный тон тащившей в когтистой руке его шкуру и искренне пытавшейся не оскалить клыки в ухмылке Орландины был ему слаще сахарозы. В кои-то веки за проведённое в сказке время было плевать на детали, обстоятельства и то, кто же всё-таки был прав, кто виноват и как со всем этим разбираться.

Ему просто было хорошо.

Конечно, он сомневался, что это надолго. Но момент, на котором в сказках ставят точку, по умолчанию вечен. Так что…

Точка.

Эпилог

с подковыркой.

Мне ль не знать, что всё случилось

Не с тобой и не со мною?

Мельница.

И пошёл по тридевятому царству слух с тех пор про чародея бессмертного да ученика его краснОречивОгО, да про двенадцать царевен подземных, да про избу самоходную, да про царевича премудрого, что на свадебном пиру Волка да Чёрной царевны пировали, пусть их никто и не приглашал на это закрытое мероприятие. Поговаривают, что и свадьбы-то не было, а просто свинтили оба куда-то, криптофизику изучать. Да только кому какое дело до такой скучной версии: криптофизика — криптофизикой, а хорошего конца в нашем сказочном деле не миновать…

И мы там были, мёд-пиво не пили, с Кощеем о вечном не говорили, с царевичами искусство не обсуждали, с навками анекдоты не травили, с крыши избушки песен не орали, в трезвом уме да твёрдой памяти для истории фиксировали, да на глаза молодым не попадались. Ибо с тем, что обычно придумывают авторы, каждый персонаж в душе мечтает при встрече набить своему демиургу морду.

Мы не нарывались.

Мы рассказали, как было.

Искренне ваши,

Сова и Яга

сказка, избушка на курьих протезах, до востребования.